Наша самая прекрасная трагедия

1.Штефан

– Штефан, я знаю одного психолога – он очень достойный человек. Учитывая все сложившиеся обстоятельства, давай сходим к нему вместе.

Жизнь Штефана когда-то была счастливой и безоблачной. Вокруг этого простого парня из Берлина ничего не могло предвещать беды. Но теперь, он имеет все основания называть себя другим именем – а то, вдруг, кто подумает, что Штефан из Запорожья имеет к тому Штефану, что из Берлина, какое-нибудь отношение. Он и не в Украине, но и не в Германии, он – «Штефан на перекрёстке».

Дядя Альберт мог предложить мне оплатить услуги психолога после того, как стал случайной жертвой одного из моих стихийных мыслепотоков. А мог и раньше предположить, что с его любимым племянником не всё в порядке, но отчего-то решил ничего не предпринимать. Это его молчаливое согласие со всеми моими внутренними демонами кончилось, когда я начал отзываться о себе в третьем лице. Затем, он услышал, как я называю себя «Штефаном на перекрёстке». Это стало для него триггером, призвавшим моего дядю к действиям, на которые, по его мнению, мои родители были не способны пойти. А ведь Штефан всего лишь хотел видеть мир теми же глазами, какими на него смотрят полмиллиарда европейцев, которым достоверно об этой стране известно лишь одно – она находится «там». Но случилось так, что Штефан очутился в Запорожье, в Украине. И там ему привиделось, что он распался на две части. Он не знал, что делать, что думать, что должна чувствовать каждая из его частей по этому поводу, а потому с убедительностью популиста мог заявить себе и всему миру, что ничего не знает о нём.

– Спасибо, дядя Альберт, но, пожалуйста, не сейчас.

– Как раз теперь тебе больше всего необходимо высказаться.

– Я понимаю. Но, насколько я помню, в этой стране не часто обращаются к психологам за помощью, а раз я здесь, то мне тоже следует научиться лечиться своими силами.

Тогда, я ещё не знал, насколько был прав – просто сказал наугад. Мне не было об этом известно, но я понимал, что к психологам в этой стране обращаются крайне редко. Переступая через них, люди здесь сразу записываются на приём к психиатру. Но я справлюсь – не позволю себе сойти с ума так просто, даже не давая произойти по-настоящему страшным событиям. Возможно, таким своим заявлением я поторопил их, но и встретить был готов.

Мы поселились в двухэтажной квартире дяди Альберта с панорамными окнами и комнатами, в каждой из которых можно было поместить ещё по две. В одной из них наша маленькая семья со всем своим неподъёмным скарбом полностью растворилась. Его апартаменты были лучшими во всём многоквартирнике, стоявшем неподалёку от главной артерии города – проспектом, широким и бесконечно длинным. В таких больших домах часто холодно, и душа, простудившись, медленно умирает, напоследок истошно вопя.

– Понятно. Но всё же…

– Нет, дядя, психолог не нужен.

На дворе июль – стоит только выйти на улицу, как тебя со всех сторон окружает жара и раскаленный бетон. Да и идти особо некуда. Вот я и не иду. Уже несколько неделю прошло со дня нашего приезда, а я по-прежнему плохо ориентируюсь во всём городе, кроме нескольких соседних кварталов, которые удалось изучить только благодаря нечастым выходам за продуктами и круговым прогулкам. И я не думаю о том, что мне стоит обратиться к психологу, чтобы тот помог мне выйти за невидимые границы очерченной в мыслях территории – я боюсь того, что он сможет убедить меня сделать это. А мне вовсе не хочется знать, что там. Города для меня не существует вовсе, мой мир заканчивается за углом.

– Ладно. Но моё предложение остаётся в силе.

– Как-нибудь им воспользуюсь.

– Честно?

– Не знаю.

Это вовсе не единственное, из-за чего дяде Альберту захотелось показать меня специалисту. Несколько дней назад родители поделились со мной своим решением, куда девать меня дальше – чем-то оно напоминало выбор между повешеньем и гильотиной – либо заставят доучиваться в одиннадцатом классе школы, либо отправят в колледж, суть которого в этой стране до сих пор мне не ясна до конца. Дяде Альберту не понравилось, как я отреагировал на оба варианта, поэтому предложил им свой – не делать ничего и оставить меня в покое. Разговор наш выглядел примерно так:

– И что нам делать?! – завёлся папа, пока дядя Альберт молчаливо стоял в сторонке, – ты не можешь весь год сидеть дома, пока твои ровесники учатся.

– Почему нет?!

– Потому что не можешь. И не будешь, – в своих решениях отец упрям как баран и не оставляет тем, кто ему сопротивляется, ни шанса, ни надежды увидеть в его словах хоть крохи смысла.

Тогда, я смирился с тем, что придётся выбирать одно из двух и отсёк вариант, который меня сразу не устроил – школу. Я приходил в ужас от одной мысли, что придётся влиться в незнакомый для меня, уже сформировавшийся коллектив, где мне я буду чужаком. У вола больше шансов прижиться – и это не смотря на рога и помёт. Другое дело место, где никто никого не знает.

Родители оказались довольны и тем, что я решил поступить в колледж, но Альберт настаивал на школе. Мне просто не было, что ему на это ответить – разве что, спросить: для чего? Но я так этого и не сделал. Опустив голову, он какое-то время ещё постоял, а затем ушел, оставив меня наедине с родителями.

Июль, жара, полный вакуум вокруг. За всё это время я не услышал ни единого крика, ни жеста возмущения ни от кого из них троих. Вместо этого, дядя Альберт ответил мне собственным молчанием, невыразимо отличавшимся от моего; папа всё время грузил меня вопросами, в духе планов на будущее, а мама – у неё был собственный мир, свои заботы и я интересовал её только как существо, жизнь которого нужно сохранить – просто нужно – и никак иначе.

Долго так продолжаться не могло – эта атмосфера кого угодно выведет из себя. Не прерывая молчания, будто целую вечность царившего в нашем новом доме, я покинул их общество и стал собираться на улицу. Хоть дом и был моим убежищем, я дал понять родителям, что они и его сделали невыносимым для жизни. Во Львове я купил пачку сигарет, о которой долго не вспоминал, но теперь – достал и распечатал. Она стоила чуть больше евро – какие смешные цены. За свои прошлые карманные деньги я бы смог жить здесь как король. Когда окружающая среда действует на нервы и не даёт жить, остаётся только курить и думать о том, что всё могло бы быть намного хуже. Вовсе и не этот город был ужасным – наоборот, он оказался таким, каким я и ожидал его увидеть. Но я и подумать не мог, что мой мир окажется настолько тесным и однообразным в нём. Это напоминает скорлупу – внутри неё птенец в безопасности, но и выбраться, не утратив её безвозвратно, он не может. И постепенно, я становился каменным, как скала, а когда превращение закончится… неизвестно, что ждёт меня.

Несколько раз я прошелся вокруг дома, как заключённый по тюремному дворику, курил и слушал рэп – как звук времени, он уносил меня в старые времена на знакомые улицы, к своим друзьям. Он был на родном для меня языке, таким неуместным и диким, стоит лишь вспомнить, где я нахожусь. Только затем, ещё немного простояв в нерешительности, я позволил себе вернуться домой.

Мысли у меня действительно были как у заложника в темнице – почти всегда ни о чём, с одинокими и редкими вспышками вдохновения, и мечтами о свете и свободе. Пытаясь не наткнуться случайно на кого-нибудь из родителей, я прошел в ванную комнату на втором этаже квартиры и стал чистить зубы, чтобы смыть с себя запах табака.

Отца я встретил уже на кухне. Он хитро улыбался, радуясь собственным мыслям. Подняв на меня глаза, он сказал:

– Ты как раз вовремя, – после подобных фраз всегда хочется как минимум провалиться под землю, – мы нашли для тебя колледж.

– Уже?

2. Штефан

В одни счастливые вечера, солнце, опускаясь вниз, зажигает небеса. В одни грустные минуты, в плейлисте можно откапать старый любимый трек. В иные удачные моменты в интернете то и дело натыкаешься, скажем, на новый сериал, который затем смотришь каждый вечер, с нетерпением ожидая продолжения.

Кажется, что мир полон самых разных удивительных вещей. Но затем, думаешь, что всё седлано из одного и того же материала – атомов или чего поменьше. Видишь, что не случается ничего нового, а все события и люди вокруг неотличимы друг от друга. Все слова уже кем-то сказаны, а все закаты будто уже увидены. В конце приходит скука. Кажется, что будущее можно предвидеть, а что угадать нельзя, до того просто нет дела и… Но хватит о печальном.

Дядя Альберт готовился к своему дню рождения. И я начинал бы думать о своём, сложись всё иначе. У меня он был четырнадцатого, а у дяди – шестнадцатого июля. Всё говорило о том, что кому-нибудь придёт в голову идея отпраздновать оба праздника в один день и я ничего не мог с этим поделать. В мои планы уже входило не отмечать его вообще, по крайне мере, в этом году – мне казалось, что сложившиеся обстоятельства не располагают к торжеству. Да и в конечном итоге, не праздновать свой день рождения – это священное право любого человека, независимо от возраста. Но родители думали иначе.

Мои друзья остались в Берлине, все воспоминания и даже чувства остались там, так что, праздника из затеи Альберта для меня не выйдет. Но он не жил бы в такой квартире и не добился успеха вдали от дома, если бы не умел настаивать. Двойному торжеству быть – он говорил, что всему городу станет известно о воссоединении немецкой семьи, имеющей белорусские корни, но в конечном итоге нашедшей свой дом в Украине. Событие должно было проходить в лучшем ресторане города. Он обещал устроить карнавал. Приглашены были полгорода: все его знакомые, даже те, кто давно уже живёт в Киеве и забыл этот город как страшный сон, и как по мне, очутившись в другом. И в ожидании своего двойного торжества, он называл его при всех и, уверен, про себя, «Рождеством в июле».

Пока дядя Альберт тратил свои бесценные минуты и часы на этот праздник, рассылая именные приглашения, просматривая меню, занимаясь прочими мелочами, родители тоже не могли сидеть без дела, и сыграли свою роль в организации полнейшего хаоса вокруг. Все их разговоры были посвящены одной теме – колледжу. Вообще, я не сразу понял устройство образовательного аппарата в этой стране, да и сейчас сказать, что я в нём хорошо разбираюсь – будет сильным преувеличением. Но за время, что я здесь, мне многое стало известно. Если коротко, то в Украине университет и колледж – разные учебные заведения, хоть оба, в последнее время, считаются высшими. Только в первый поступить можно после одиннадцати классов школы, а во второй – после девятого или после одиннадцатого на второй курс. Сейчас в силу вступает образовательная реформа, согласно которой в школах будут учиться двенадцать лет, а не одиннадцать и поступить в колледж после девяти классов уже будет нельзя, но это всё дело многих лет и к моей ситуации отношения никакого не имеет.

В такой среде, в которой мне теперь приходится жить – хочешь, не хочешь, но выучишь это наизусть – так хотелось, только спросить забыл. В Германии я закончил двенадцать классов и перешел бы в тринадцатый, если бы не «мелочи», по которым новым домом для нас стал этот город. Здесь будто весь мир кружится вокруг меня одного, да так, что не убежишь и не спрячешься.

Всё было не так ужасно, по крайне мере, мне так казалось в редкие часы хорошего настроения. Украинский я тогда не знал и не понимал совсем, поэтому других перспектив, кроме как поступить в колледж, мне эта страна открыть не могла. А когда я узнал, что учебными считаются всего три дня, будущее перестало быть для меня таким уж и мрачным. Хотя, уже тогда я знал, что и в эти три дня немногим своим будущим знакомым я буду попадаться на глаза – я буду незаметным и молчаливым, на такого нет желания обращать внимание. Об этом не думают заранее – а я и не думал, скорее, просто знал и для этого вовсе не нужно быть оракулом.

Не у одного меня в нашей семье были проблемы с украинским языком, но только я, видимо, не относился к ним всерьёз. Мама не знала ни украинский, ни русский, а если она станет говорить по-английски, то её поймут далеко не все. Только она по-настоящему чувствовала себя отрезанной от мира, и если я сам для себя выбрал заточение в огромной квартире дяди Альберта, то ей пришлось пойти на это из-за страха перед барьером, который неизбежно встанет между ней и внешним миром, стоит только раскрыть рот. Я решил, что выучу русский сразу, как окажусь в нужной среде – сварюсь как курица в бульоне. Маме же придётся пойти по другому пути и она сказала об этом нам – в ожидании праздника и поступления в колледж это было единственным, что действительно заинтересовало и удивило меня. Она решила учить украинский – и только его; по песням, стихам, книгам и фильмам. Её не хватит на два языка – так она и сказала. Пусть один из нас, скажем, папа, говорит только на русском языке; один говорит только по-украински – она, мама. Тогда, одного хватает на русский, одного на украинский. И есть я, которому, всё же, придётся разрываться между двумя языками сразу. В семье, включая дядю Альберта, мы говорим только на немецком. И с внешним миром, когда будет совсем уж тяжко, переходим на разговорный английский. Получается, что мы проводим черту не только между нами и миром, но и между друг другом. Мы говорим всем языковым барьерам и ограничениям: «Aus den Augen, aus dem Sinn» – с глаз долой, из сердца вон.

С невыразимой скукой пополам, на какое-то время, в этом доме воцарился мир и покой. Какое-то время, папа не ходил с таким лицом, будто ему на него выдавили килограмм лимонов. Дядя Альберт смирился с тем, что я не пойду к его психологу. Мама нашла своё Дао в украинской культуре, если видео на ютуб можно так называть. И в этой семейной идиллии лишь одному мне не удалось найти для себя нечто, что заняло бы моё время и не давало думать о том, как далеко я от дома и что назад просто так не вернуться, как бы того не хотелось. Меня это совсем не волновало, а точнее, у меня отсутствовало желание что-либо менять. А вот у моих родителей оно было – в этом был корень всех их проблем. Все мои траблы такие маленькие, что и не проблемы вовсе, а так, трещинки в небе, которые и заметны не сразу, но их солнцу и луне не перейти.

Чуть ли не каждый вечер мы с отцом ходили в маленький кинотеатр неподалёку от нашего дома. Это место не пользуется у местных популярностью, да и мы узнали о нём совершенно случайно – просто проходили мимо и решили зайти. Нас сразу поразила возможность сидеть перед огромным экраном вдвоём, в пустом зале, смотреть фильмы на большом экране, отбивая им ритм хрустом попкорна и платить за это обычную стоимость билета – меньше двух евро за одного. Мы могли ставить всё, что захотим – это была настоящая находка. Многие картины, которые я раньше видел только на немецком языке, теперь звучали по-русски. Отец верил, что кино и время, которое он мне выделяет, помогут мне быстрее влиться в новую жизнь и не сгнить на её обочине. Так ли оно было или нет, эти два часа вечером были самой лучшей частью всего дня – во многом из-за того, что каждый раз находилось нечто, что могло меня удивить и во мне просыпались давно забытые чувства: интерес и восхищение. Лучше могло быть только, если бы я ходил в кино с человеком моего возраста, а не втрое старше. Получалось, что и фильмы мы с отцом понимали по-разному. Будто весь мир вертится вокруг меня; и страдаю от головокружения тоже только я.

Каждому нужно нечто вроде таких походов в кинотеатр – что не причиняло бы неудобств, к чему легко привыкнуть, а затем не замечать; а затем осознать, что жить без него уже невозможно, потому что он стало частью биографии, частичкой самого человека.

Однажды я увидел там фильм, после которого мне не удавалось заснуть всю ночь – страшное, безысходное кино. Мне было трудно представить себя на месте главного героя – после такого все мои проблемы казались такими мелкими и ничтожными. На следующий день, уже ближе к вечеру, хоть и не выспавшийся, я перестал жалеть себя и вышел из квартиры в подъезд, прошел к лифту, спустился вниз и вырвался, наконец, на улицу – рано или поздно это должно было произойти. Целый месяц я не мог решиться, вот так просто прогуляться по городу: увидеть центр, познакомиться с местной архитектурой и пейзажами – я убеждал себя, что мне это не интересно и откладывал эту прогулку на потом, и так день за днём. Но человек должен знать место, в котором живёт, даже если оно и выглядит как чужое.

Когда проходил мимо городской тюрьмы возле университета, стадиона и жилого квартала с бульваром, я подумал, что все они появились здесь не в одночасье, но теперь все эпохи слились в единую картину, так что одно без другого просто не узнать. Я не заходил дальше этой невидимой границы, хоть и находился по другую сторону тюремных решеток. Но теперь я перешел дорогу, чтобы узнать, что ждёт меня на той стороне. Каждый квартал будто строился разными архитекторами, но по одному чертежу. Вскоре, когда я вышел на главную улицу, я увидел, что дорога здесь непрерывно идёт вгору, будто сам город был выстроен на холмах. Особенно забавными мне показались машины – они словно скатывались по горке вниз, либо взлетали вверх. Здания на вершине для меня снизу казались очень привлекательными. Я подумал, что это и есть центр города. Но нет, оказалось, что он находится на следующем холме, ещё выше.

Солнце стремительно клонилось к горизонту, явно намереваясь за ним исчезнуть, когда как много чего оставалось непознанным, на что следовало бы пролить свет. Я надел наушники и включил музыку, которая должна была создать магическую, но не менее тёмную атмосферу вокруг меня, пока я продолжаю идти вперёд по этой бесконечной улице. И тогда, я увидел, как маляр разукрашивал стену какого-то дома в бежевый цвет; он показался мне художником, не менее значительным, чем Пикассо или Микеланджело. По мере того, как пропадал солнечный свет, зажигались тысячи маленьких огоньков – фонарей и фар автомобилей, в красных и жёлтых цветах которых я на миг увидел монстров из древних мифов, но это наваждение как появилось, так и исчезло, совершенно без моего участия, внезапно и таинственно. Подходящая музыка любой город может изменить до неузнавания, перекроить его призрачными нитями с мастерством гениального кутюрье, превращающего старую одежду в изысканное платье. Ноги несли меня сами, а мысли приходили и уходили когда им вздумается. С настроением излечившегося смертельно больного, я во всём мог видеть только прекрасное.

Проспекту не было края. Подымаясь на очередной холм, ожидая хоть там его разглядеть, виднелся следующий, ещё выше, ещё дальше. И всё же, этот город прекрасен – многое в нём я просто не замечал. Мало кто ходит в одиночку – все идут парами, все счастливы вместе. Но их радость не для такого как я – у меня есть своя. С каждым шагом вперёд расширялись границы непознанного, что только предстояло открыть. Даже если мои нынешние мысли – это всего лишь минутный всплеск эмоций, которым суждено исчезнуть – всё равно они стоят того, чтобы держать их при себе, как некоторые хранят у сердца Библию. Они носятся с ней целый месяц, грядущий год и всю свою жизнь. Так и мне хотелось пронести с собой это мгновение.

Если бы только можно было выбирать, в каком единственном моменте прожить сто лет, я бы выбрал этот. В нём было всё, чего мне так не хватало – красоты и смирения со своей судьбой.

Моя прогулка длится уже больше двух часов. Множество раз сменяли друг друга целые эпохи жизни города. Но я дошел до конца. Площадь и речной порт, а дальше плотина, соединяющая два берега, а немного слева – огромный остров. На тёмном полотне ночного неба, фонарные огоньки вырисовывают фигуры, по которым можно узнать свой город из тысяч. У самого края, я повернул голову назад: линия горизонта обрывался через несколько кварталов, но я помнил, сколько пришлось пересечь холмов, каким долгим был путь, прошедший всего на одной улице, по обеим сторонам которой и вырос город. Впервые за долгое время, я мог быть доволен собой. Теперь, когда возвращаюсь домой, я знал, что худшие времена позади.

3. Альберт

Гости опоздали на двадцать минут, зато потом стали приходить один за другим, кто парами, кто по трое, будто договорились встретиться заранее. Моя жена, как и положено приличной хозяйке, показалась гостям с небольшой задержкой. Она вышла со смущенным видом, будто внезапное нашествие гостей застало её врасплох, но растеряться не заставило. Мария действительно была не из тех жён, кто выходит к гостям с хлебом и солью на рушнике, но что-то в её постоянном образе притягивало и влюбляло в себя – не только меня, но и всех вокруг. Без единого слова, одними жестами и представлениями, мы предстаём перед публикой в облике благородных господ, хоть я, по правде, стою далеко от наших гостей.

Масса людей среднего и старшего возраста: все одеты по-праздничному, выдержанно и со вкусом, будто и вправду рождество без снега какое-то. Единственный – и это было заметно не вооруженным глазом, – кто натянул на себя защитную улыбку, выпадая из образовавшейся среды, выглядевший ни не к месту, был наш второй именинник – Штефан. Проигнорировав всех, пиджакам и платьям он предпочёл джинсы и лёгкую футболку и показался в таком, выделяющем его из толпы, виде. С первого же дня, что они здесь, мне хотелось, чтобы этот праздник был скорее для него, чем для меня; но сам Штефан на этот счёт имеет другое мнение и справится с ним сложно, как и заставить говорить мёртвого зайца.

И всё же, я был счастлив. Каким бы образом не уживались во мне и радость, и печаль, я не давал последней вылезти наружу и испортить кому-нибудь настроение. Много света, игристого вина и высоких гостей – любой почувствовал бы себя Гэтсби, вспомнив, что все эти люди собрались вокруг меня, по выдуманному мною поводу.

Среди людей я внезапно обретаю невидимую лёгкость, как рука, разрезающая торт с задутыми свечами. Я наливаю «Кьянти», пьяный от веселья так, будто выпил целую бутылку. Взяв чайную ложку, я призвал гостей к вниманию, ударив по бокалу несколько раз, пока его звон не стал отчётливо слышен во всём зале. Все взгляды обратились в мою сторону. Я же – совсем не мастер произносить речи или хотя бы тосты, но раз начал, то неловко будет молчанием и закончить. Именно этот момент я выбрал, чтобы вставить пару слов и чтобы меня услышали все – от Отто до Штефана. До их приезда я виделся с ними один раз в год или два. Теперь, мы снова семья и я могу обратиться к ним на языке нашего нового дома:

– Нет ничего в этом мире загадочней, чем наша судьба. Раньше, мне казалось, что если я хочу покорить её, то должен использовать силу. Но на Фортуну грубость никогда не производила впечатления. Она направляет нас лёгкими касаниями и плавными переменами течений, а иногда не брезгует ураганами и наводнениями, сбивающими нас с ног и разрушающими всё созданное непосильным трудом. И всё-таки мы движемся, и не перестаём удивляться. В Берлине, я и представить себе не мог, что появится женщина, которая изменит мою жизнь. Судьба привела меня сюда. Здесь я нашел своё место, здесь проживу и всю оставшуюся жизнь. Что бы ни случилось, она продолжается и каждый день приносит новые сюрпризы. Сегодня, праздник не только моего рождения, но и племянника, и всей нашей семьи, которая снова вместе. И, пока я никому не надоел своей речью, хотел бы посвятить этот тост не себе, старику, а Штефану, у которого все чудеса ещё впереди. За Штефана!

Часы застыли на отметке в десять часов и десять минут. Весь зал с воодушевлением поддержал тост и все вместе десятки людей повторили последние мои слова. Взглядом я стал ловить фигуру Штефана в толпе, где подросток в уличной одежде выделялся как красная повязка на белом снегу. Несколько раз я прошелся взглядом по собравшимся, но так и не сумел его отыскать. Ничего никому не сказав, он просто исчез. Я задумался о том, был бы он тем самым Штефаном, которого я знал, пусть и недолго, если бы остался, позволив обратить на себя внимание шумной толпы.

Произнеся обещанную речь, мои обязанности как виновника торжества становились чем дальше, тем скромнее и непубличнее. Захватив початый бокал вина, я опустошил его одним глотком и затем снова наполнил, теперь уже коньяком, и вместе с ним позволил себе оставить гостей одних и направился к служебному выходу, прекрасно зная, что меня ещё долго не хватятся.

Как я и ожидал, во дворе я встретил Штефана. Он не замечал меня, пока я не подошел к нему почти вплотную, а просто стоял, совсем не романтично листая всякую чушь в телефоне. Он поднял на меня глаза и тут я понял, что должен что-нибудь ему сказать, хотя бы самое простое «привет», но я будто разучился говорить и невыносимо долго мы так и простояли в молчании. Как же мне не хотелось начинать этот разговор! По его смущенному взгляду было видно, что ему тоже неловко и что он только и думает о том, когда это уже закончится. Но осознав нелепость своего положения и убедившись, что сказать мне ему нечего, он сдвинулся с места и направился в сторону двери. От него веяло слабым запахом дешевого табака.

– Постой! – крикнул я, – ты всё пропустишь. С минуты на минуту мы будем пускать фейерверки!

– Не люблю фейерверки.

– Очень жаль. А хоть раз в жизни, хоть один, запускал?

Он помолчал, после чего выдавил:

– Нет.

– У меня есть для тебя один. Таких где попало не достать. Пойдём, покажу.

Вернулись мы вместе. Мария распаковывала ящики с фейерверками, а гости столпились, помогая выносить маленькие ракеты на улицу. Но самая большая, особенная, лежала отдельно. Я вручил её Штефану с торжественным видом, который он, по-видимому, не оценил. Лишь немногие остались в зале. Остальные, прихватив с собой бокалы и весело шутя, разбились на группки по нескольку человеку и принялись поджигать фитили, со звонким свистом отправляя ракеты одну за другой в воздух. Тридцатый… сороковой… Штефан стоял вместе со мной и смотрел на разноцветные огненные брызги, явно слукавив, когда говорил, что не любит фейерверки. Затем, когда шум немного поутих, я повернулся к нему и с улыбкой протянул коробок спичек.

– Наша – последняя, самая большая, – и, немного подумав, добавил, – попробуй представить, что время, за которое она подымится в небо – это год, восемнадцатый по счёту, ещё не законченный. Пусть это будет временем, которое ты проведёшь здесь. Подожги фитиль – это легко, но требует немного смелости и каплю упорства. И смотри, что будет дальше. Наверное, немного страшно, когда раздаются взрывы. Но от этого жизнь становится только ярче. Помни: тебе семнадцать, и человечеству – тоже всегда семнадцать лет, а значит, тебе нечего бояться – ты такой же, как и все вокруг.

Поднялся ветер. Я наблюдал за тем, как Штефан старательно пробует снова и снова, и только с пятой попытки ему удалось поджечь фитиль. Это зрелище немного подняло мне настроение. Как только искра устремилась к пороху, мы отпрянули назад и уже издалека наблюдали за ровным взлётом ракеты, быстрой как пуля. Она исчезла за тёмными вечерними облаками. Мне уже начало казаться, что взрыва не будет. Но с надеждой, мы оба смотрели вверх и ждали. Волна оглушающего шума последовала откуда-то со стороны небес. Все собравшиеся не успели договорить, как прервали все свои разговоры и вместе с нами подняли головы, поближе прижавшись друг к другу. Дождь из красных, фиолетовых, жёлтых и голубых искр обрушился на нас. Собравшись в огромный купол, они полностью загородили небо за собой. Описывая волшебные спирали, они исчезали в космогоническом танце, чуть не достигнув земли. Какими яркими были зрачки наших глаз в тот момент, когда вокруг пылали такие разные, непохожие друг на друга, но прекрасные искры, горевшие внутри каждого из нас.

Стоило последней горошине в небе угаснуть, как все собравшиеся взорвались воплями восторга. Они так были потрясены увиденным, что не могли подобрать слов, а лишь кричали, наполняя и опустошая лёгкие, чувствуя, как быстро бьются сердца в груди каждого из них. Один за другим они подходили ко мне, хлопали по плечу, обнимали и хвалили. Я улыбался и дружески приветствовал их в ответ. Всех их я знал, для каждого у меня найдётся пару слов. Но больше всего мне хотелось задеть за живое душу своего племянника. Я взглянул в его сторону. Это его праздник. Мне плохо даются слова и когда я хочу сказать нечто, желая вдохновить или ободрить на ум приходят лишь всякие глупости. Я не поэт, поэтому не делаю из своей словесной несостоятельности трагедию. Но именно в словах кого-нибудь близкого мы нуждаемся в часы, когда совсем не ясно, что происходит с миром вокруг. Даже если мои слова не нашли свою цель в его сердце, то хотя бы эта ракета выстрелит прямо ему в душу и взорвётся в ней огнями, без слов, но и без сомнений подскажет ему ответ на вечный вопрос.

– Дядя, – начал он, – это странно, но не найдётся ли у тебя зубной пасты? Мне захотелось почистить зубы.

Я улыбнулся.

– Какой хороший у тебя русский. Нет, зубную пасту я забыл в квартире, хоть обычно не покидаю дом без неё. Могу предложить жвачку. Сейчас… Вроде, у меня есть немного.

Я протянул ему пластинку. Даже когда фейерверки у нас кончились, а гости спрятались под крышей, мы продолжали стоять там и молчать. Мир вокруг Штефана теперь совсем другой, незнакомый, но жизнь – всегда стоит того, чтобы прожить её всю, до самого конца.