Нашествие

Степан Фёдорович ещё листал дело «Патрон», когда неожиданно услышал шаги в коридоре; он посмотрел на часы – было семь часов тридцать шесть минут.

«Уборщица, – подумал он и поднял голову. – Через полтора часа пойдут сотрудники, и спокойно почитать уже не получится. Буду им мешать!»

Он перевернул ещё несколько страниц и увидел документ, напечатанный на тонкой папиросной бумаге слабыми, уже почти выцветшими буквами:

«Да! – подумал Соловьёв. – Значит, тогда, в мае двадцать девятого, белокитайцам действительно ничего не удалось найти».

За телеграммой была подшита «Сводка наружного наблюдения», но её было интересно читать только тем, кто её заказывал, – им были важны детали, и он стал искать «Меморандум».

«Меморандум» оказался сразу за «Сводкой» и был очень коротким, в нём было написано, что «объект Патрон 22 мая 1929 года вместе с семьёй отбыл из Харбина в Маоэршань на отдых и в районе советского генерального консульства на Гиринской улице зафиксирован не был».

Степан Фёдорович взял со стола календарный листок, заложил им то место, где был подшит «Меморандум», и ещё раз посмотрел на часы.

«Сегодня пятница, – подумал он. – Про Патрона хотелось бы дочитать без помех… Вечером собрание и банкет; начальник управления там обязательно будет, попрошу-ка я его, чтобы разрешил мне прийти завтра, в субботу, пусть Мальцев выпишет пропуск».

Он с сожалением закрыл дело, отодвинул его в сторону и взял вторую папку, тоненькую, с надписью:

«Коити Кэндзи! Хм! Это сколько же они перелопатили архивов, чтобы найти мне именно это! Молодцы!» – подумал Степан Фёдорович и развязал тесёмки.

Внутри папки, к его удивлению, не оказалось ни привычной «Описи документов», ни «Постановления о заведении», была только сделана запись на чистом листе о том, что «к данному делу приобщены личные письма (дневники) бывшего сотрудника харбинской Императорской японской военной миссии (ЯВМ) капитана Квантунской армии Коити Кэндзи».

Он перевернул её, за ней оказались подшитые суровой ниткой большие канцелярские конверты из плотной обёрточной бумаги; на конвертах не было никаких надписей и пояснений. Степан Фёдорович осторожно, чтобы не порвать ветхую, уже ломкую бумагу, открыл первый конверт и вынул из него страничку в косую линейку из обычной школьной тетрадки. Она была сильно помята, с чернильными потёками, и на ней было написано по-русски:

На этом письмо заканчивалось, и ниже шла сноска: «Данное письмо получено от агента Оки. К делу приобщить» – и подпись: «Ст. оперуполномоченный УМГБ при СМ СССР по Хабаровскому краю капитан Челноков А.С.».

Степан Фёдорович прочитал и задумался.

«Странно! Ни тебе конверта, ни адреса! Какой же Софье Андреевне мог писать капитан Коити? Зазнобу нашёл в Хабаровске? Вряд ли! Содержание в спецлагере было довольно строгое. Хотя бог его знает, стройка… поварихи! Да мало ли, давай дальше!»

Он открыл следующий конверт, в нём оказался лист, на нём было написано «Соня» вместо «Софья», по-русски и без отчества, а дальше шёл текст иероглифами.

«Черт! Опять эти «ерошки»!» – ругнулся про себя Степан Фёдорович, залез рукой в конверт и вытащил аккуратно сложенный лист машинописной бумаги, развернул его и прочитал:

«Ну вот! Есть перевод, уже легче, – подумал он. – Штабная культура! Итак!»

Степан Фёдорович дочитал последние слова и привычным движением подтолкнул пальцем сползавшие очки в тяжёлой чёрной пластмассовой оправе.

«Ну да! Ну да! Письмо как письмо… – подумал он. – Гимназия? Конечно, гимназия! Вера, Соня! Не о поварихе речь… давай дальше!»

Третий конверт тоже оказался с переводом.

Соловьёв на секунду оторвался от письма: «Ну-ка, ну-ка!»

«А-сан»? Что за «А-сан»? – Степан Фёдорович задумался. – Понял! Это – Асакуса! Полковник Асакуса!»

Степан Фёдорович прочитал название стихотворения и первую строчку:

«Березки», «слёзки», – подумал он, стихотворение было длинное, он перевернул лист; на следующем оно заканчивалось:

Слова японского капитана о русских немного задели Степана Фёдоровича. «Почему это мы все сумасшедшие, – подумал он, – да ещё и извращенцы? А кто кого?»

Следующий конверт был толстый.

Соловьёв оторвался от чтения. «Теперь понятно, – подумал он. – Первое письмо, про Сталина, он выкинул, потому что понял – отправить его, тем более в Харбин, Соне, один хрен не удастся, мэй ёу фанцзы, и писал с учётом цензуры, то есть перлюстрации! Это ясно! А агентура, из своих же – агент Оки, уследила и передала кому следует. Ему, видимо, намекнули, он это понял и дальше писал для себя. Так сказать, – «дневники души», «в стол». Читаем!».

Степан Фёдорович достал следующий лист:

На этом письмо № 4 заканчивалось.

«Интересный капитан! И грустный! Как он написал здесь… – Степан Фёдорович поискал глазами: «Странник! – Это слово станет именем моим!..» Действительно странник! А в общем, все мы – странники! Ко – Коити – Коити Кэндзи, объект оперативной разработки, псевдоним Молодой. Кстати, это письмо он не подписал. Может, помешали?»

Он открыл следующий конверт, тоже пухлый: «В карцере, что ли, сидел? Много времени было?»

Дальше было неразборчиво, Степан Фёдорович повертел лист, попытался посмотреть его на просвет, но перевод читался только местами, в начале, в конце и отрывочно в середине. Он достал из конверта другие листы – ветхие, ломающиеся на сгибах, напечатанные через слабую синюю копирку – и попытался вчитаться. «До универси…» – разбирал он, – надо думать, «университета», а дальше наши следователи зачитали всё до дыр, видимо, здесь он правдиво описал что-то вроде своей биографии, что им и было интересно. Зачем же ему врать, если он пишет Соне, а по сути самому себе!»

Соловьёв перебрал листы и понял, что прочитать не получится, сложил и уложил их в конверт. Он не заметил, что его старческие нечувствительные пальцы не нащупали еще одного сложенного листа в этом большом конверте.

Письма что-то подняли в его душе, что-то всколыхнули, и снова начало «трепыхаться» сердце. Он почувствовал, что ему надо отвлечься, встал из-за стола, подошёл к окну и подумал, что сегодня вечером будет встреча с ветеранами и наверняка будет интересно и торжественно, но ему почему-то стало грустно. Будут много говорить, много вспоминать, но он уже никого здесь не знает. И нельзя не пойти, раз уж прилетел в такую даль, и грело согласие начальника управления, разрешившего полистать старые дела…

Ради этого и приехал.

Он ухмыльнулся. «А оперок-то, Евгений Мальцев!.. Сколько времени он просидел в архиве… ради меня! – подумал Степан Фёдорович. – Только ради меня? А капитан Коити, а Сашик – агент Енисей – Александр Александрович фон Адельберг-младший! Соня, Вера, полковник Асакуса?.. Генерал! Нет, не только ради меня…»

Он вернулся к столу, достал очередное письмо, оно было написано уже не на случайных листках, невесть откуда вырванных, а на настоящей, хотя и пожелтевшей машинописной бумаге.

«Да! Наверное, его действительно перевели в канцелярию. Там свободы было больше, было на чем писать и куда прятать… хотя не спрятал. Нашли!»

Содержимое конверта удивило – иероглифический текст на прежние был не похож; несколько листов были исписаны в одну колонку, разбитую, как стихи, на строфы по пять или три, а то и по две строки. Он ещё порылся в конверте и вынул три листа перевода с поправками и перечеркиваниями переводчика, без обращения к кому-либо:

Это были стихи, их было много, Соловьёв не стал их читать, только обратил внимание на строчку:

«Что-то произошло с капитаном, сыном самурая и внуком самурая?» – подумал Степан Фёдорович и дальше читал отрывочно:

От этой строки что-то исходило, и появилась строка следующего стихотворения, и он дочитал до конца: