Наследие джиннов

Глава 14

Горы маячили над Фахали в послеполуденной дымке, нависая острыми неровными зубьями. За горами и Страной дэвов уже начинался Амонпур, и солдат на границе было видимо-невидимо. У ворот нас остановили утомлённые жарой стражники в бледно-жёлтых мундирах и принялись копаться во вьюках, лениво болтая с Парвизом. Остальные караванщики уселись на песок рядом со своими верблюдами, давая отдых усталым ногам.

От Дассамы мы шли почти без остановки, переждав лишь самые тёмные ночные часы, когда бродячие упыри опаснее любой жажды. Как сказал Жинь в ту первую ночь на привале, слабые в пустыне не выживают.

Нам пока везло… и, потом, мы всё-таки мираджийцы! Пусть ноги мои и подкашивались от усталости, но в душе я гордилась, что одолела такой трудный путь наравне с кочевниками Верблюжьего Колена.

Наблюдая за стражниками, Ясмин вертела в пальцах монетку в пол-лаузи, и тень тревоги на её лице мелькала вперемешку с бликами солнца от драгоценного металла. Отец принцессы тоже то и дело озирался в явном напряжении. Моя рука невольно легла на рукоятку револьвера.

Обернувшись, я поискала взглядом Жиня и, к своему удивлению, обнаружила его далеко в стороне. Надвинув шляпу на лоб, он незаметно отошёл десятка на два шагов от каравана и уже собирался свернуть за угол. Забыв об усталости, я вскочила на ноги и пустилась следом.

— Эй, ты куда? — Я тихонько подобралась сзади и хлопнула его по плечу.

Рука чужеземца сжала моё запястье словно клещами. Что с ним творится? Дёргается, как босой нищий на горячем песке.

— Ах, это ты подкрадываешься? — с облегчением вздохнул он, отпуская меня. Улыбнулся, но меня этим было не пронять.

— А ты куда крадёшься? — тихо спросила я, хотя караванщики и не могли нас слышать. — Что ещё за новые секреты?

Жинь рассмеялся, но как-то смущённо, будто не знал, что ответить. Задумчиво провёл рукой по волосам, откидывая куфию. Я впервые за много дней смогла увидеть его лицо целиком.

— Ты очень многого не знаешь, Амани.

О своих делах он и в самом деле почти не рассказывал, но случалось, что в его броне появлялись трещины, в которые можно было заглянуть, хоть и мельком, — узнать о брате, об умершей матери, например.

— Что же мне не известно о Дассаме?

Картина сожжённого оазиса продолжала стоять перед глазами в последнее время, сводя на нет все попытки возобновить шутливую болтовню. Мы почти не разговаривали с тех пор, как увидели тот горящий песок. Казалось, чужеземец избегает меня.

— Амани…

Он потянулся ко мне, но поспешил уронить руку, пока жест, не подобающий «старшему брату», не заметили караванщики. Я обернулась: у ворот всё ещё продолжался досмотр поклажи. Комок разноцветных шёлковых шарфов выпал из рук стражника, и старая Изра бранилась, собирая их с земли.

— Амани… — снова начал Жинь, — тебе необязательно идти дальше через пески.

Не ожидая таких слов, я удивлённо повернулась к нему. Он смотрел пристально, изучающе.

— Почему? — осторожно спросила я.

— В нескольких часах пути отсюда — станция, оттуда ходит поезд на Изман. Если захочешь, скоро будешь пить араку под стенами дворца — дни на пальцах пересчитать можно.

Такой же поезд, как тот, из которого он меня вытащил на другом конце Песчаного моря. Попасть наконец в столицу после шестнадцати лет ожидания… и расстаться с Жинем навсегда. Отказаться от зловещих тайн пустыни в обмен на то, чего хотела всю жизнь или думала, что хочу?

— А если я не хочу? — Мои предательские глаза не могли ничего скрыть.

Он глубоко вздохнул — то ли с облегчением, то ли сдаваясь. Сичаньское солнце взошло над горизонтом его воротника.

— Я сказал тебе тогда в Садзи, — начал он, — что султан снабжает галанов оружием… но не только обычным.

— А каким ещё? — удивилась я. На моей памяти фабрика в Пыль-Тропе не выпускала ничего другого.

Жинь молча шевелил губами, будто репетировал слова. Я уже не раз видела, как ему удавалось играючи разминуться со смертью, но сейчас, похоже, речь шла о чём-то поважнее собственной жизни.

— Ходили слухи, — произнёс он наконец, — о новом оружии, которое делают далеко на юге… о бомбе. Подобно руке Всевышнего, она способна стирать в пыль целые города, а может, даже целые страны. Такие, например, как Сичань. Всё понятно: галаны строят империю, пользуясь тем, что магия в соседних странах слабеет. Оружие, уничтожившее Дассаму, поможет заглатывать их целиком.

— У нас думали, это просто страшилка, — продолжал чужеземец, — но потом решили всё-таки проверить, мало ли что. — Он тяжело выдохнул. Я слушала с колотящимся сердцем. — Вот и послали меня на край света, чтобы убедиться. И что я вижу? Оружейную фабрику чудовищных размеров! Даже если той сверхбомбы и не существует, всё равно без здешнего производства им придётся поумерить аппетиты. А если она есть, то где ей быть, как не здесь? Однако, судя по сожжённому посёлку, Нагиб добрался до бомбы раньше меня, а с ней галаны поставят мир на колени безо всяких ружей и револьверов.

Мне всегда казалось, я знаю, что такое страх. В Пыль-Тропе бояться приходилось постоянно, но то были страхи мелкие, от которых хотелось сбежать. Теперь же сердце сжал настоящий ужас, парализующий всё тело. От такого не сбежишь.

— А Дассама…

— Дассаме пришлось стать испытательным полигоном, — угрюмо кивнул Жинь. — Тысячник Нагиб доставил новое оружие в Изман, но галаны хотели увидеть, как оно действует… — Я похолодела. Выходит, султан позволил сжечь свой собственный город вместе с жителями! — В Дассаме стоял большой галанский гарнизон, однако, по слухам, повстанцы должны были вот-вот их вытеснить.

«Новый рассвет, новые пески!» — всплыл в памяти выкрик мальчишки в тот вечер, когда мы познакомились с чужаком в Шалмане. Всё правильно: галаны — союзники султана Омана, его власть держится на иностранных солдатах, и мятежный принц борется не только против отца, но и против оккупантов.

— Так ты думаешь, новое оружие сейчас здесь, в Фахали?

— Рядом с Дассамой нет других поселений, — пожал плечами Жинь. — К тому же говорят, галаны недавно удвоили здешний гарнизон, а сейчас ищут мятежного принца. — Он усмехнулся непонятно чему.

Кричать и возмущаться было глупо. Ну не сказал мне ничего, ну смылся из каравана, не говоря ни слова, подумаешь…

— Если ты отправишься искать бомбу в одиночку, то погубишь нас обоих! — выпалила я, всё-таки не выдержав. — Тащиться полтора месяца через пески, чтобы погибнуть здесь, — уж мне это совсем ни к чему.

— Амани, ты тут вовсе ни при чём, и если меня…

Он резко умолк, глядя мне через плечо. Я обернулась и увидела голубые мундиры. Всё, приехали!

Не успела я дёрнуться, как Жинь схватил меня за руку и потащил в узкий тенистый проулок. Мы прижались к стене, затем осторожно выглянули из-за угла. Галанские солдаты окружали сгрудившихся кочевников.

— Все караваны подлежат досмотру! — громко объявил офицер. По-нашему он говорил с сильным гортанным акцентом, как будто одновременно полоскал горло.

— Мы всё уже обыскали, — выступил вперёд стражник-мираджиец. — Ничего не нашли, собирались пропустить.

— Теперь посмотрим мы, согласно приказу генерала Дюмаса!

Галан махнул своим людям, и они вмиг облепили навьюченных верблюдов, оттеснив испуганных погонщиков.

Если мираджийские стражники заглядывали в поклажу, подобно ленивому жару пустыни, то галаны разметали её, как неистовая и злобная песчаная буря. Вьюки срывали с верблюжьих спин и вытряхивали прямо на дорогу. Жалкие остатки наших припасов валялись в пыли. Ясмин стояла с поднятыми руками, и солдаты в голубых мундирах не торопясь обыскивали её сверху донизу.

Внезапно раздался ликующий крик. Молодой галан поднял уже опустевшую суму, вспорол кожу ножом и вытащил наружу шёлковый мешочек. Наклонил, и оттуда посыпались, разлетаясь на ветру, какие-то синие тонкие нити, похожие на волосы. Чужеземец с досадой выругался.

— Что это? — удивилась я.

— Лекарство, — буркнул он, — только не обычное, а магическое.

Я недоверчиво взглянула на него. Мало ли шарлатанов пытаются всучить крашеную водичку под видом «крови джиннов» и прочую ерунду. С другой стороны, такое в подкладку никто зашивать не станет.

Жинь мрачно покачал головой:

— За магию могут и голову снять. Понятно теперь, почему Парвиз так боялся идти сюда.

Предводителя кочевников вытащили вперёд и бросили на колени перед офицером. Тот вытащил револьвер, и в тот же миг я сжала рукоятку своего. В душе вспыхнула свирепая ярость.

Да кто они такие вообще? Какое у них право — расхаживать по нашим пескам и устанавливать свои порядки? Хоть у меня и половина их крови, я всё равно здешняя, а они — никто!

«Застрелю!» Единственная мысль заполнила разум, как пуля — ствол револьвера.

Парвиза это, скорее всего, не спасёт, но почему бы не попробовать?

Прежде чем я успела шевельнуть рукой, из толпы караванщиков выскочила Ясмин и бросилась к отцу, перекрыв мне линию стрельбы.

Теперь револьвер галана был направлен на девушку, палец лежал на спусковом крючке. Мой — тоже.

— Стойте! — крикнул вдруг мираджийский стражник. — Вы не можете расстрелять его здесь просто так!

— Он подлежит смертной казни, — сухо возразил офицер. — Приказ генерала Дюмаса! — Он произносил это имя так, будто речь шла о распоряжениях Всевышнего.

— За контрабанду положено сначала судить, — не уступал мираджиец, — такова воля принца Нагиба!

Чужеземец рядом со мной вздрогнул. Тысячник, который прострелил колено Тамиду и приставил револьвер к моему виску, тоже в Фахали! Подумать только, именно его приказы спасли караван от немедленной расправы.

Револьвер галана вернулся в кобуру. Сжавшись в тени, я смотрела, как кочевников гонят в тюрьму. Когда шаги затихли, чужеземец глубоко вздохнул.

— Знаешь, я никогда не верил в злой рок, пока не встретил тебя. — Он устало прислонился затылком к стене. — Простые совпадения не шутят так жестоко.

— Спасибо, ты очень любезен.

— Ну извини.

Мы помолчали, стоя в тени проулка. Над головой лениво колыхалась на жаре верёвка с бельём. Да уж, повезло так повезло… Каравана нет, галаны кругом так и кишат, да ещё и Нагиб со своим сверхоружием.

— Надо как-то выбираться, — буркнула я.

— А что с остальными, Бандит? — прищурился Жинь. Каждый раз, слыша от него эту кличку, я ощущала какое-то странное волнение. — Думаешь бросить здесь?

Его самого я уж точно не собиралась бросать.

— Не знаю… Не думала пока.

А ещё я точно знала, как поступили бы на нашем месте люди из Верблюжьего Колена. В пустыне каждый за себя и за своих, до остальных дела нет. Пусть умирают в песках… как Тамид.

— Поезд в Изман уходит завтра, — сказал Жинь, — ни о чём другом тебе думать и не надо.

— Поехали вместе! — Слова вылетели сами собой. — Бомбу ты всё равно не найдёшь, только погибнешь сам. А если я останусь помогать, то умрём вместе.

Напряжённая тишина повисла между нами. Он снова глубоко вздохнул, потом ещё раз.

— Ладно…

— То есть? — удивилась я, уже приготовившись к ожесточённому спору. — Ты разве не собираешься меня уговаривать?

— Ладно, — повторил он, подняв ладони, словно сдаваясь, хотя угрюмо нахмуренный лоб говорил обратное. — Ты права… Что будем делать?

— Бежать, конечно! Что ещё нам остаётся?

— Что ещё? — Чужеземец впился в меня потемневшим взглядом, совсем как тогда в поезде после поцелуя, когда мы стояли вот так же близко, на грани жизни и смерти, полные яростного желания. — Скажи, что мы не сможем вызволить караванщиков, если постараемся… — Его губы чуть искривились в улыбке. — Хотя ты и сама могла бы: мозгов и упорства у тебя хватит… Скажи «нет» — и мы уйдём прямо сейчас, спасёмся и оставим их умирать. Давай, выбор за тобой, твоя жизнь и твой путь — через пески к морю или… Скажи!

Мой путь… Я всю жизнь считала, что по-настоящему он начнётся там, в Измане, в далёких краях, о которых непонятно как и мечтать, а пустыня сотрётся из памяти, не оставив и следа. Однако Жинь прав: я принадлежу пескам душой и телом и даже в столице останусь Синеглазым Бандитом с казнённой матерью и другом, брошенным на верную смерть.

Отвечать не было необходимости: глаза меня выдали сами. Да Жинь и не ждал ответа: он слишком хорошо меня знал.

— Есть идеи, Бандит?

Вот мы и снова вместе. Я задумчиво подняла взгляд на верёвку с бельём, которое трепал жаркий ветер пустыни.

— Кажется, есть.

Я снова была женщиной — впервые после Пыль-Тропы. Простой синий халат, напяленный на мужскую рубашку, жал под мышками.

— Я и забыл уже почти, что ты девушка! — улыбнулся Жинь, сцепив руки на затылке.

Одежда его была помята. Дожидаясь сумерек в укромном уголке на задворках домов, мы заснули как убитые. Очнулась я с ноющей спиной, рука Жиня обнимала меня за плечи, словно он боялся, что я сбегу. Если так, то зря — мне надоело бросать друзей.

— Может, сам ею побудешь? — Я обмотала алую куфию вокруг талии вместо пояса.

— Ты симпатичнее, — подмигнул он.

Первоначальный план был проще некуда: пробраться в казармы и разузнать, где находится тюрьма, а потом уже думать вместе, как вызволять арестованный караван. В казармах обычно размещалась мираджийская стража, но сейчас они по большей части жили в палатках, уступив место галанам.

Прикинуться одной из женщин, непрерывно сновавших в казармы за водой, было несложно. Воды в Фахали не хватало из-за усиленного гарнизона, да и караван наш был не первым, явившимся с пересохшими глотками и жуткими вестями о Дассаме. Тревожных слухов в посёлке было больше, чем воды, и властям пришлось сократить её расход. Половина источников была закрыта, но к армейскому колодцу пока ещё пускали.

— Я буду рядом, если что. — Жинь кивнул на крышу соседнего дома.

С крыши открывался вид на казармы, и можно было достать выстрелом кого угодно. Я стреляла лучше, но чужеземец был прав: прикидываться женщиной ему не стоило, лучше пускай прикрывает.

Идти было близко, но на улицах в лучах заходящего солнца толпился народ, радуясь вечерней прохладе. Опустив глаза, я пробиралась сквозь толчею, но уже почти не опасалась быть замеченной. Не потому, что похожа на других, а просто потому, что женщина. В Мирадже нас не воспринимают всерьёз, и никому уж точно не придёт в голову подозревать во мне шпиона.

Вот и казармы — четыре длинных белёных здания по сторонам пыльной площади. Помимо тюрьмы, здесь должны быть жилые помещения, кухня, склад и конюшня — так сказал Жинь. Главное, отыскать тюрьму и потихоньку улизнуть обратно.

Делая вид, будто смотрю себе под ноги, я стала пересекать широкий двор. Солдаты уже вовсю упражнялись с оружием. В руках у одного галана было странное ружьё с остриём на конце — таких мне ни разу не приходилось видеть. Выпалив в тряпичную куклу, он кинулся вперёд и ткнул её в живот.

В центре площади стоял водяной насос, и трое галанов собирали со страждущих по монетке за право набрать воды. К колодцу змеилась очередь из женщин с вёдрами. Все стояли опустив глаза, чтобы не встречаться взглядом с военными. У меня не было даже кувшина, и оставалось лишь надеяться, что никто не заметит.

Первой в очереди была молодая женщина примерно моего возраста в пыльном розовом халате. Маленькая девочка сосала её палец, цепляясь за подол. У женщины не хватало денег уплатить новый сбор, и она со слезами на глазах умоляла галанов пропустить её, а те откровенно пялились на неё с такой же жадностью, с какой очередь смотрела на воду.

Переглянувшись, светлоглазые, как я, и белобрысые солдаты обменялись фразами на своём уродливом языке, затем один из них поманил женщину за собой. Нагнувшись, она отцепила девочку от халата и передала ей ведро. Я уже прошла мимо, но расслышала, как она велела ребёнку ждать и никуда не уходить. Девочка всё равно рвалась за матерью, но женщины в очереди удержали её, в то же время плюясь вслед.

— Галанская подстилка! — проворчал кто-то.

И женщина в розовом, расслышав, сжалась от унижения.

Вспомнив о собственной матери, я не смогла сдержать гнев и развернулась, ещё даже не представляя, чем смогу помочь. Однако не успела сделать и трёх шагов, как из двери здания напротив показалась знакомая фигура.

Стараясь казаться воинственнее, Нагиб вовсю пыжился, как и в Пыль-Тропе, но без особого успеха, хотя золотых пуговиц на его белом мундире и прибавилось. Галанский офицер рядом с ним, напротив, выглядел так, будто родился в военной форме. Значительно старше, по виду он годился молодому тысячнику в отцы, и вдобавок был на голову выше. Его голубой мундир на манер подушки украшали алые кисти, но это совсем не казалось смешным. Кисти напоминали кровавые раны.

Увидев офицеров, солдат поспешно отпустил руку плачущей женщины и вытянулся по стойке «смирно», молодцевато отдавая честь. В потоке его непонятной речи прозвучало «генерал Дюмас».

Так вот он какой, командующий галанами, царь и бог здешних мест, посланный со своей армией охотиться на мятежного принца Ахмеда и стёрший с лица земли Дассаму, чтобы испытать оружие для покорения мира!

Теперь женская одежда не поможет: тысячник наверняка узнает меня. Что делать? Я быстро отвернулась и поспешила прочь, окидывая взглядом двор в поисках убежища. Над дверью справа виднелись вырезанные в камне слова молитвы. У галанов другая вера, рассказывал Жинь. Вряд ли они туда пойдут.

Дверь беззвучно поддалась, и я проскользнула внутрь. Меня встретила сбивчивая молитва вперемешку со всхлипываниями. Сквозь решётчатые оконные рамы, кое-где сгнившие, падали последние лучи заходящего солнца, тускло освещая искрошенную плитку пола. Немного привыкнув к полумраку молельни, я разглядела девушку, стоявшую на коленях. Раскинутые руки её были прикованы к стене цепями, а голова опущена к полу так, что лицо скрывалось под копной спутанных волос, которым закат придавал оттенок крови.

Внезапно что-то шевельнулось в тёмном углу, и я отшатнулась к двери, заметив золотой блеск военной формы. Однако солдат тоже успел заметить меня.

— Пришла помолиться? — спросил он чуть насмешливо, приподнимая руки. На запястьях что-то звякнуло — цепи! Что же это — молельный дом или тюрьма? — У нас тут нет святого отца, но всё равно добро пожаловать!

На миг мне показалось, будто голос принадлежит Тамиду. Потому что мы много молились вместе? Да нет, просто в голосе солдата что-то напоминало о Пыль-Тропе… Но что? И лишь когда луч солнца отразился в синих глазах, стало ясно, кто передо мной.

— Я тебя уже видела. — На другом конце Песчаного моря, в дядюшкиной лавке, когда Жинь прятался под прилавком, а тысячник Нагиб расспрашивал о беглеце. Тот самый тощий новобранец в мешковатом мундире. «Эта пустыня полна греха», — сказал он тогда.

— И я тебя. — Он уронил руки, заглушая звоном кандалов плачущую молитву девушки. Задумался, потом кивнул: — Ты продавщица из той лавки.

— Доигрался? — вздохнула я. — Командиры не любят, когда их перебивают.

Солдатик покачал головой, криво усмехнулся:

— Нет, просто я особенный.

— Да ну-у? — протянула я. Девушка снова принялась всхлипывать. — А она тоже особенная?

— Да.

Чем же эти двое так разозлили офицера, что он заковал их в цепи и держит отдельно от остальных заключённых?

— А не будь вы особенными, где бы вас держали?

Он подозрительно прищурился:

— Хочешь разведать, где тюрьма?

Я нервно провела языком по пересохшим губам. Можно ли доверять военному, даже если он в цепях? Пожалуй, стоит рискнуть, ведь мы если и не на одной стороне, то у нас хотя бы есть общий враг.

— Скажи, где она, и я постараюсь вывести тебя отсюда.

Я шагнула ближе и дотронулась до кандалов. Натёртые цепями запястья юноши горели огнём. Жинь взял с меня обещание не встревать ни во что рискованное. Но если мы собираемся выводить отсюда целый караван, то чем может помешать ещё один человек? Взламывать замки Жинь умеет, в пустыне он рассказывал, чему успел научиться, путешествуя с братом, прежде чем они разделились.

— И куда я потом денусь?.. — вздохнул молодой солдатик.

— Не знаю… — Я пожала плечами. До дома нам обоим было далеко. — Куда захочешь.

Со двора донёсся выстрел, и я вздрогнула. Снова наступила тишина, нарушаемая лишь словами молитвы.

— Амани… — произнёс вдруг узник. Я снова вздрогнула, услышав своё имя. — Ты ведь Амани, верно?

— Откуда ты знаешь?

— Твоя сестра много о тебе рассказывала. Та, симпатичная, с чёрными волосами.

Шира, ну конечно! Чего только она им в поезде не наговорила! Её и взяли с собой, чтобы помогла найти меня, а через меня — чужеземца.

— Что с ней? — Впрочем, какое мне дело до предательницы. — Она жива?

— Пользы от неё было мало, да и тебя так и не поймали… Короче, оставили её у султана в Измане.

Говорят, он однажды забил до смерти любимую женщину. Какая же судьба ждёт в столице девушку, до которой никому нет дела?

— Меня зовут Нуршем, если что, — продолжал узник.

А что ждёт здесь хилого, измученного паренька, слишком дерзкого на язык для военной службы?

За дверью послышались голоса. Я резко обернулась. Молитва девушки стала громче.

— Прячься скорее! — шепнул Нуршем. В его синих глазах мелькнула тревога.

С колотящимся сердцем я забилась в угол подальше от света. Дверь распахнулась, и вошли тысячник с галанским генералом. Пожалуй, не зря Жинь сказал, что не верил в злой рок, пока мы не встретились. Сейчас от ужасов плена меня отделяла лишь ненадёжная тень и молчание Нуршема.

К счастью, к закованному солдату Нагиб и Дюмас подходить не стали, а остановились возле узницы.

— Это она? — В отличие от офицера, задержавшего караван, генерал говорил по-мираджийски почти чисто, как будто практиковался долгие годы. Он повернулся и бросил взгляд на Нуршема. — А это кто там?

— Обычный рядовой, — доложил тысячник, — неспособный выполнить простой приказ.

Даже я знала, чем грозит в армии неисполнение приказа. Если Нуршема не вытащить отсюда, на рассвете, скорее всего, его расстреляют.

— Поддержание дисциплины — обязанность командира, — заметил Дюмас. У Нагиба дёрнулась щека. — Подчинённые должны уважать начальство.

Галан вытащил револьвер, а другой рукой схватил девушку за волосы и дёрнул, отрывая её лицо от пола. Слова молитвы сменились криком боли.

— Пожалуйста, отпустите меня! — взмолилась она. — Я не хотела…

— Сними с неё цепи, — спокойно произнёс Дюмас.

Получив приказ от иностранца, Нагиб ощетинился было, но затем покорно достал ключ и отпер замки наручников.

Железо с лязгом упало на пол, и с девушкой тут же стали происходить странные метаморфозы. Лицо её то вытягивалось, то сплющивалось, нос и подбородок непрерывно менялись, глаза вваливались и выпучивались попеременно, словно она тасовала колоду карт с лицами и никак не могла решить, какое её спасёт.

От ужаса у меня по спине побежали мурашки. Неужели гуль? Как бы то ни было, она точно не человек!

Некоторое время генерал равнодушно наблюдал за девушкой, затем приставил револьвер узнице ко лбу. Изменения мгновенно прекратились, и лицо застыло — высокий лоб, круглые щёки, в глазах — боль. Волосы по-прежнему были туго намотаны на кулак галана.

Я остро ощущала свою беспомощность. Невидимая, сжалась в густой тени, вынужденная смотреть, как прямо передо мной совершается убийство. Так же как в Пыль-Тропе, когда револьвер был направлен на колено Тамида.

Слова молитвы эхом прокатились по стенам зала, превратившись в истерические выкрики, когда несчастная умоляла простить её грехи. Я зажмурилась.

Оглушительный выстрел отдался болью у меня в груди, и молитва оборвалась. Я впилась зубами в ладонь, чтобы не вскрикнуть.

— Труп сожгите, — прозвучал во тьме холодный голос генерала, — а если кто-то спросит, она жива и в плену.

Я открыла глаза. Тело узницы лежало на полу бесформенной грудой, кровь собиралась лужей вокруг изуродованной головы. Солдат прижался к стене, лицо его исказилось от ужаса.

— Зачем? — спросил тысячник. Голос его потерял свой обычный надменный тон. — Она мертва, какой смысл притворяться?

— Таковы правила игры, юный принц. — Галан убрал револьвер в кобуру. — В ночь переворота, когда твой отец захватил трон, я дрался за него. Я был тогда совсем молодым солдатом, но слышал, как наш командир беседовал с новым султаном, и знаю, о чём был уговор, даже лучше, чем мой король. На словах твой отец не позволил нам очистить Мирадж от греховного поклонения демонам, которое вы зовёте религией, но многое было понято без слов…

Нагиб раскрыл рот, чтобы возразить, но генерал не умолкал, бешено скаля зубы:

— Моя мать тоже в своё время поддалась демону, как и жена твоего отца, родившая сына, которого он теперь никак не может обуздать. У моей после этого родился не ребёнок, а какая-то зелёная склизкая тварь, и мой отец поступил как положено! Он заковал мать в железо и бросил в море, а подземную тварь отдал мне… И я возвратил её земле! Она ещё визжала, когда я её закапывал.

Молодой принц поморщился, проглотив комок, словно ответ застрял у него в горле.

— Когда демон родился в султанском дворце, — продолжал Дюмас, — я был восхищён твоим отцом. Он поступил как галан — убил жену собственными руками. Тогда я понял, что мы в нём не ошиблись и он разделяет наши ценности, пусть и вопреки желанию многих своих подданных. Чтобы успокоить местных, мы притворяемся, что терпим демонское отродье, но потихоньку от него избавляемся. А твои солдаты пытались скрыть эту девку от нас!

— Они ещё не привыкли к вашему присутствию… плохо знают вашу веру… — Нагиб оправдывался как мальчишка.

— В пустыне беспорядки, — угрюмо буркнул генерал. — Твой мятежный брат пользуется всё большей поддержкой. Нам пришлось оставить Дассаму — это большая потеря…

— Он мне не брат! — Нагиб сплюнул. — Отец отрёкся от него!..

— Тем не менее он превосходит тебя во всём! — свирепо прервал галан. — Как говорят в Измане, его величество не раз сожалел, что его верные сыновья слабее и глупее непокорного. Думаешь, я не знаю, как ты осрамил отца, прискакав сюда на этих ваших ведьмовских лошадках?

Моё сердце подпрыгнуло в груди.

Буракки!

Одного песчаного коня хватило, чтобы отвлечь военных и всё население Пыль-Тропы и Жинь смог беспрепятственно взорвать фабрику. А если здесь целый табун буракки, можно провернуть что угодно!

— Закон не запрещает… — начал тысячник.

— Одно дело — закон, а другое — тайный уговор! — Генерал Дюмас шагнул вперёд, грозно нависая над оробевшим Нагибом. — Своё звание я заслужил кровью — в ночь переворота лично убил троих братьев твоего отца, которые потворствовали греховной магии и демонам вместе с твоим дедом. Избавляться от лишних принцев мне не впервой, имей в виду. Сюда я прибыл для того, чтобы уничтожить твоего брата, но врагов могу выбирать и сам, юный принц!

— Мой отец…

— У твоего отца больше сыновей, чем часов в сутках. Одним больше, одним меньше, он и не заметит.

Галан развернулся и вышел из молельни, хлопнув дверью. Нагиб застыл как вкопанный, глядя ему вслед, затем повернулся к закованному солдату, шепнул ему что-то чуть слышно и двинулся следом.

Я прислонилась к стене, вся дрожа. Закат в окне почти совсем угас.

— Амани… — послышался в полутьме испуганный голос Нуршема.

Времени на разговоры уже не оставалось. Жинь вот-вот отправится меня искать.

— Нуршем! — Я подошла ближе, едва различая его в свете фонарей, проникавшем со двора сквозь дверные щели. — Скажи мне, где держат остальных и где конюшня, и я постараюсь всех вывести.

Вряд ли Жинь мог разглядеть меня здесь, на крыше, распластавшуюся с револьвером в руке, даже в свете взошедшей луны. Он просил не делать глупостей, но как же глупо со стороны армейских оставлять в конюшне открытое окно под самым карнизом, а с моей стороны было бы ещё глупее этим не воспользоваться.

Цепляясь за край крыши, я осторожно сползла вниз и повисла в воздухе. Наконец ноги упёрлись в подоконник. Лазать через окно к Тамиду мне приходилось не раз, и даже с избитой спиной, чтобы обменять любимые книги на пилюли от боли. Всё почти так же — во всяком случае, не больший риск свалиться и сломать шею.

В узкую раму я едва пролезла, оцарапав бока. Казалось, что вдеваю в игольное ушко толстую шерстяную нитку. Замерла, повиснув на подоконнике изнутри, набрала в грудь воздуха и отпустила руки, думая почему-то о бессмертных, страшащихся смерти.

Пол ударил по ногам, локоть врезался в твёрдый камень. Оглушённая болью, я с трудом поднялась, вспоминая ругательства на всех языках, которым учил меня Жинь, и огляделась в призрачном лунном свете.

Длинный коридор, по сторонам — ряды денников один напротив другого, деревянные калитки с железными засовами. В конюшне пахло раскалённым песком, как в пустыне перед бурей. Десятки могучих существ шумно дышали, запертые в денниках, окружённые смертельным железом. Вытянув шею, я встречала их любопытные взгляды поверх перегородок.

Буракки.

Мне за всю жизнь не доводилось видеть столько бессмертных, тем более разом. Впрочем, если они не умирали, как обычные кони, султаны Мираджа вполне могли за столетия заполнить ими дворцовые конюшни. Наверное, здесь были и легендарные скакуны, на которых рвались в битву или увозили принцесс герои древности.

Засов первой калитки поддался с громким стуком. Казалось, он перебудит все казармы, но тишина стала ещё глуше. Глубоко вдохнув, я толкнула рукой дверцу.

Ко мне повернулась голова цвета полуденного солнца над барханами. Я осторожно шагнула вперёд. Племяннице торговца лошадьми пришлось научиться снимать подковы с конских копыт ещё раньше, чем стрелять. Даже в темноте мои руки двигались ловко и уверенно. Когда на пол упала последняя подкова, буракки радостно встряхнулся. Ему требовалось время, чтобы вернуть себе бессмертную форму, но ждать я не могла. Перешла к соседнему деннику, где оказался заперт конь рассветной масти, а затем сняла подковы с вороного, как глубокая ночь над песками.

Со всех сторон доносились шорохи. Буракки нетерпеливо перетаптывались, выглядывали поверх калиток. Первые уже начинали менять вид, мерцая и оборачиваясь песчаными вихрями, и я усердно трудилась с размеренностью шагающего каравана, освобождая оставшихся.

Наконец работа была окончена. Оставалось поставить точку. Буракки — бессмертные существа, но выстрелов они пугаются, как обычные лошади. Я отошла назад, подняла к потолку ствол револьвера и нажала на спуск.

Деревянные перегородки разлетелись на куски, сметённые могучим песчаным ураганом. Зажмурившись, оглушённая грохотом копыт, я сжалась в углу, пережидая напор жаркого ветра. Ни одной постройке, возведённой человеческими руками, не сдержать напора подобной стихии. Раздался душераздирающий треск, и я приоткрыла глаза. Дальней стены в конюшне уже не было.

Я кинулась наружу, перескакивая через обломки. Табун волшебных коней вырвался на свободу, сметая всё на своём пути. По двору гулял настоящий песчаный смерч, и стены казарм осыпались одна за другой. Полуодетые солдаты в разноцветной форме в панике метались туда-сюда. Галаны тащили ружья, но мираджийцы не заморачивались: они знали, что против урагана оружие бесполезно. Какой-то солдат в расстёгнутом голубом мундире успел прицелиться, но тут же исчез под копытами взбешённого коня. Повсюду раздавались крики и стоны.

Наконец обвалилась и наружная ограда, и буракки вырвались на улицы, стремясь поскорее вернуться в родные пески. Во дворе разрушенных казарм толпились уже не только солдаты, но и простой народ, в том числе женщины и дети. Я разглядела Ясмин, которая лихорадочно качала уцелевший водяной насос, спеша наполнить кожаные бурдюки. Пользуясь всеобщим смятением, другие кочевники поспешно выводили верблюдов.

Нуршем! Что с ним?

Со всех ног кинувшись к молельне, я столкнулась с Жинем.

— Ты же обещала ничего не затевать! — нахмурился он со смеющимися глазами, удерживая меня за руку.

Ещё немного — и я бы упала.

— Ну так получилось же!

— Да я и не спорю… — пожал он плечами, отпуская меня. — Теперь бежим, пока они не очухались. — Он с тревогой оглядел пустеющую площадь. — Скорее!

— Нет! — Я потянула его за собой. — Там один солдат… Его надо освободить, я обещала!

Мимо пронёсся последний буракки, и Жинь едва успел оттащить меня в сторону.

— Нет времени, Амани! Нас же пристрелят!

Я разрывалась на части. Снова бросить слабого, которому без нас не выжить? Нет, не могу!

— Амани! Тебе опять повезло, не злоупотребляй своим везением.

Чужеземец был прав. Слишком поздно ещё кого-то спасать.

Мы кинулись в пролом. Улицы были полны народу, местного и пришлого. Погонщики с ревущими верблюдами расталкивали толпу. Свалка, топот, отчаянные крики. Меня то затягивало в людской водоворот, то кидало в стену. Рука Жиня оторвалась от моей, и он мгновенно исчез в общей толчее.

Позади загремели выстрелы. Скинув на ходу женский халат и завязывая на голове куфию, я бросилась за угол, но споткнулась и упала. Чьи-то руки подняли меня, я оглянулась, встретив взгляд незнакомого мужчины, но поблагодарить не успела: толпа тут же оттеснила меня и понесла дальше по узким улочкам.

Городские ворота! При их виде сердце заколотилось, а ноги заработали быстрее, чем у буракки. Казалось, я сама превратилась в песчаный вихрь, стремясь как можно скорее вырваться на волю из каменной ловушки. Из горла вырвался радостный крик. Там — жизнь, здесь — смерть. Скорее, скорее!

Когда вокруг наконец раскинулся простор песков, я забыла обо всём: о своём страхе, о бомбе и даже о чужеземце. Ночная пустыня приняла людей в свои широкие объятия, возвращая порядок и спокойствие охваченной паникой толпе. Мы снова были у себя дома.