Когда молчит море. Наследная Царевна

Глава первая Про уговор да дела давние

Светало. Солнце, бледное, белесое, точно козий сыр, едва показалось из-под затянутого дымкой горизонта, и в тусклом свете его на пустынный брег с мерною ленцой накатывали студеные ранней осенью волны Моря-Окияна. Ворошили тяжелой дланью песок да мелкие камни, пели с резкими порывами ветра да растекались по гальке хлопьями рыхлой пены.

С окрестных скал за ленивой игрой вод наблюдали вечно голодные чайки. Всякий раз, как волны отступали, принимались они оглашать окрестности громкими, ворчливыми с тоскою, криками. Ибо вновь и вновь не оправдывало Море их чаяний и не оставляло после себя ни единой рыбешки на поживу. Впрочем, настырные пернатые все ж не улетали, продолжая всматриваться в пустые, мокрые камни. И даже пришедший с моря дождь не смог согнать их с насиженных мест.

Одинокий всадник, что вдруг явился на брег, конечно, не мог не привлечь к себе птичье внимание. Сгорбленный, усталый, укутанный в потрепанный алый плащ да с воздетым на главу помятым остроконечным шлемом, что давно уж не сверкал под солнцем, он явно прибыл сюда издалека. И проскакал без остановки не один день. Завидев чужака, чайки беспокойно заголосили, закричали гневно, иные даже поднялись на крыло, да только чужак и не взглянул на них. Не поднимая главы, довел коня до самой воды, замер на миг, огляделся и тяжело спешился, не страшась замочить ноги белой пеною. Затем тяжело вздохнул, развязал да отбросил прочь ножны с добротным мечом, на кромке которого запеклась бурая кровь, и, не снимая сапог, побрел в море. То и дело оскальзываясь на камнях, пошатываясь под ударами волн, остановился он, лишь когда забились они о латный круг его нагрудника. Вновь замер, задышал неровно, позволяя обжигающе холодной воде пропитать свои одежды, смыть с них кровь и грязь едва отгремевшей битвы. Остудить натруженные, усталые члены. А затем, приложив ладони к лицу, крикнул дважды:

– Во-ло-ды-ка! Во-ло-ды-ы-ка-а!

Клич его, зычный, глубокий, тут же подхватил ветер. Понес далеко, растрепал, развеял над волнами. И ответом зовущему стал лишь равнодушный гул утреннего моря.

«Нешто не явится?»

Витязь неспешно отнял длани от губ и, прищурившись от разгорающегося солнца, вгляделся в горизонт.

«Да нет. Нет. Быть того не может».

Не могла судьба сотворить с ним такую злую шутку. Не для того выстоял он, молодой царь, плечом к плечу с братьями-витязями в стольких кровопролитных битвах с ордами треклятых тугар. Степняками, что жили лишь кочевьем да набегами, и тревожили земли Царства-Государства еще при его, Еремея, прадедах.

Не для того, заклиная[1], клятвенное дал слово он воеводе своему, Переславу Никитичу, что с подмогою великою воротится. Такой, что раз и навсегда врага лютого в бегство обратит. Да, морской Володыка для Царства-Государства был крайней надеждою. А значит, готов был молодой Еремей звать его столько, сколь надобно. А значит – должен был тот явиться на зов непременно.

Дернув пряжку, царь уронил с плеч ставший слишком тяжелым плащ, зачерпнул в ладони студеную воду и отер ею с силой лицо. После чего крикнул снова. Яростнее, громче, отчаяннее:

– Во-о-ло-о-ды-ы-ка-а!

И на сей раз море ему ответило.

– Зачем зовешь меня, царь?

За спиной Еремея раздался вдруг спокойный, глубокий голос. Слышались в нем одним разом будто и гул Окияна, и отдаленные раскаты грома, и шипение проливного дождя со звонкою песней молодых ручейков, что рождаются и умирают одним-единственным днем.

– Приветствую тебя, Володыка Придонный, хозяин всех морей и вод земных.

Еремей с поклоном обернулся, точно зная, что глас тот лишь одному во всех землях триединых принадлежать может.

– Желаю я подмоги твоей.

– Подмоги?

Володыка обвел взором спокойную гладь Окияна. Закованный в диковинную, подернутую патиной да тиной броню, что сработана была то ли из камня, то ли из раковин невиданных жемчужниц, он возвышался над Еремеем на целую голову. И ветер трепал его длинные, белоснежные бороду и волосы, а солнце сверкало на острых гранях зубастой, точно щука, короны.

– И в чем же желаешь, чтобы я тебе подсобил?

– Помоги тугар отбить. Сил больше нет от их набегов, – Еремей невольно оскалился. – Поля жгут, деревни громят. Людей в неволю уводят! А кого… так и вовсе режут, точно скотину какую.

– На то и война… – Володыка равнодушно пожал плечами, а после, чуть помолчав, задумчиво молвил: – Да и почем мне о бедах твоих заботиться? До людских свар морю дела нет.

– То верно, – Еремей кивнул. – Да вот только не могу я своими силами войска Тугарина обрат до степей бросить. Оттого и пришел, что выбора нет.

Царь замолчал и дернул недовольно щекою.

– А коль подсобишь мне в том, чтобы землю мою спасти, так и проси чего хочешь.

– Чего хочу, говоришь?

В голосе Володыки впервые послышался интерес.

– А уверен ль ты, царь, что готов мне ту цену дать, что я запрошу?

Морской правитель пронзил земного взором глубоких, темных, точно колодезные провалы, глаз, запрятанных под кустистые, седые брови.

– Уверен.

Еремей ответил твердо, спокойно выдержав взгляд Володыки.

– Кабы не уверен был, так и к тебе б и не пришел. Да и… – он вздохнул тяжко, – нету у меня иного выбора.

– Что ж, раз так, то слушай мое слово…

Морской Володыка степенно кивнул, сжимая в могучей длани острогу.

– Выделю я тебе, царь Еремей, свою дружину морскую, Черномора и его богатырей. Тридцать три молодца. Нет на свете воинства, что их одолеть сможет, будь уверен. И седмицы[2] не пройдет, как не останется ни одного степняка на твоей земле. Как, любо тебе мое предложение?

– Любо… – Еремей напряженно кивнул. – А взамен что?

– А взамен… выдашь своего первенца, того, что жена под сердцем носит, за дочь мою. Ту, что сам я выберу. Ровно через две дюжины лет. Уговор?

Володыка свысока взглянул на человека.

– Уговор…

Еремей ответил после долгого молчания, с тяжким усталым выдохом.

– Вот и славно.

Морской царь, довольно прищурившись, полной грудью вдохнул соленый морской ветер, а после добавил задумчиво:

– Но смотри, царь, коли слово не сдержишь…

Невысказанная угроза повисла в воздухе, но Еремей от того лишь нахмурился:

– Не бойся, Володыка. Сдержу. Царское слово на то и царское, что гранита тверже. Высылай свою дружину…

Не прощаясь, царь побрел прочь, а вослед ему глядело лишь наконец оторвавшееся от воды солнце. Вскоре брег опустел. И об уговоре, что здесь стался, напоминал лишь безмолвный свидетель – плащ, что лениво раскачивался на перине свинцовых волн. Изодранный, кроваво-алый, так напоминающий сорванный с поверженной крепости стяг[3].

По лесной дороге, накатанной крестьянскими телегами, неспешно ехали всадники. Две дюжины витязей, в кольчугах да островерхих, сверкающих багровым огнем умирающего солнца шлемах. Вооруженные пиками и мечами, с притороченными к седлам каплевидными щитами, на каждом из коих гордо красовался всадник с воздетым над змием мечом – знак победителей, что одолели Тугаровы орды. То были особливые витязи царя Еремея, его личная, почетная стража.

Сам государь был здесь же. Облаченный под стать своим витязям, по-военному строго восседая на гнедом жеребце, он ехал чуть поодаль. И лишь массивный золотой перстень да простая корона, обручем перехватывающая лоб, выдавали в нем властителя всех окрестных земель.

Годы, прошедшие со дня памятного разговора с Володыкой, оставили на челе царя свой след. Тронула виски с бородою седина, избороздили кожу глубокие морщины. Но серые глаза, как прежде, глядели цепко и спокойно. И по-прежнему тверда была длань, державшая поводья коня да родного Государства.

– Отчего ж ты так невесел, а, Царь-батюшка?

Молодец, ехавший по правую руку от Государя на серой в яблоках кобылке, панибратски усмехнулся.

– Никак, охота не по нраву пришлась?

Крепкий, светловолосый, он правил одной рукой, другой время от времени постукивая по притороченному к бедру колчану, полному красноперых стрел, да напевал про себя веселую песенку. А голубые очи его искрились доброю смешинкой.

– По нраву…

Еремей ответил с легкой ленцой, даже не удостоив собеседника взглядом. Тот, впрочем, государевым тоном ничуть не смутился. И, залихватски откинув полы ярко-красного кафтана, вновь хохотнул:

– Ну да! Оно так по вам и видно! Неужто это так из-за уток разобиделись?

– Из-за уток? – царь, усмехнувшись, лукаво посмотрел на молодца. – А чего мне из-за них обижаться?

– Ну как же чего? – тот округлил глаза и со значением кивнул на увязанные к седлу птичьи тушки. – Ведь я больше вашего подстрелил! А, Царь-батюшка?

– Эх, Ванюша, мал ты еще, чтоб отца обскакивать… – государь вздохнул. – Не догадался, гляжу. Это ведь я тебе послабление такое дал…

Еремей помолчал и с шутинкою в голосе добавил:

– Ну, вроде как, чтоб ты не расплакался.

Царь негромко рассмеялся, а царевич в ответ лишь ошарашенно покачал головой:

– Ну вы даете!

– Даю… – государь вдруг посуровел. – А невесел я, Иван, оттого, что думы царские думаю. А там, где власть за люд честной и землю родную с ответственностью, там веселью места нет.

Он хмуро посмотрел на Ивана:

– Так что и тебе пора б с шутейками заканчивать.

– Да мне-то к чему? – царевич нарочито дурашливо пожал плечами, но взгляд его тут же сделался внимательным и напряженным.

А Еремей с куда большим нажимом молвил:

– Да к тому, сын, что я не вечный. И скоро все вот это… – царь повел головой, – твое будет.

– Э нет! – впервые за весь разговор Иван нахмурился. – Даже слушать я разговоры эти не хочу, Царь-батюшка! Чтоб тебе еще сто лет править!

– Пф, скажешь тоже, сто лет… – Еремей усмехнулся и поглядел в небо.

Над их головами высоко в облаках парил одинокий ястреб.

– Нет, уходит мое время, улетают деньки, что листья по осени. Вечно никто не правит. Ладно уж, – царь махнул рукой и вздохнул. – Что-то притомился я, Ваня. Давай-ка остановимся ненадолго, передохнем. А заодно водицы напьемся. Здесь неподалеку колодец справный есть. Я еще мальчишкой к нему бегал…

Не проверяя, последует ли за ним царевич, государь направил коня к уходящей в лес тропинке, а уж у самых деревьев вдруг обернулся и приказал десятнику:

– А вы, Егор, тут обождите.

– Да как же… – крепкий, дубленого вида витязь с соломенной бородой открыл было рот, чтобы возразить, но одного взгляда царя хватило, чтобы он тут же смолк, покорно склонив голову.

– Обождем, государь.

– Не кручинься, витязь, – Еремей как-то по-отечески улыбнулся. – Если уж здесь, в самом центре Царства-Государства, я без охраны шага ступить не могу… Тогда что ж я за царь?!

– Известно какой, Царь-батюшка, – лучший! – дружески подмигнув десятнику, Иван подъехал к отцу и по-свойски похлопал того по плечу. – Обождут они! Обождут…

Государь, не ответив, направил своего жеребца под сень деревьев. И царевич, переглянувшись с десятником, тронул коня пятками и поехал следом.

Тропинка, окутанная мягким полумраком, петляла меж старых сосен, уводя путников все дальше в лес. Здесь густо пахло хвоей и смолою, а еще, едва уловимо, – брусникой. Где-то в вышине пели вечернюю птицы, а еще стучал им барабаном дятел. Лес жил своею жизнью, совершенно не стесняясь забредших сюда путников.

– Далеко там до вашего колодца-то, Царь-батюшка? – пригнувшись, чтобы пропустить над головой ветвь разлапистой ели, царевич повернулся к отцу.

– Недалеко уже…

Еремей ответил по-стариковски ворчливо, с явной неохотою. И тут же упреждающе добавил:

– Ты помолчи пока. Дай тишиной насладиться… – царь полной грудью вдохнул пропитанный хвоей воздух. – Чуешь, как спокойно здесь? Хорошо…

– Ай-ай-ай, отче, а водицы ли ты хотел? – Иван понимающе усмехнулся и в который уж раз покачал головой. – Иль от витязей сбежать хоть ненадолго?

– Водицы… а то! – государь хитро улыбнулся.

Вскоре, круто вильнув, тропинка вывела путников на небольшую поляну, что окружали, точно стражи, статные, высокие сосны да пушистые ели. Тусклый свет закатного солнца едва проникал сквозь их плотную завесу, и, почуяв темноту, во мраке зажигали свои бледные огни первые, самые смелые светлячки.

– О! А вот и колодец…

Иван недоверчиво всмотрелся в неказистую тень по центру поляны.

– Да уж, справный! Иначе и не скажешь.

– А ты по внешности не суди, а суть улавливай…

Спешившись, государь с улыбкой похлопал жеребца по шее и неспешно пошел вдоль деревьев. Иван же, ловко спрыгнув с коня, направился сразу к колодцу.

Вблизи тот выглядел еще хуже, чем привиделся царевичу издалека. Изъеденный временем, покосившийся на один бок, он напоминал уставшего путника, что присел однажды на поляне отдохнуть да так навсегда тут и остался.

– Ну, суть так суть… – Иван неуверенно хмыкнул и отбросил жалобно скрипнувшую на ржавых петлях крышку.

– Хорошо хоть посудина есть. Сейчас испробуем твоей водицы!

Он потянул за размахрившуюся веревку и поднял к свету рассохшееся деревянное ведро:

– Хох! Да тут же щели в палец!

Неодобрительно покачав головой, Иван заглянул в колодец.

– Надеюсь, хоть вода в тебе сладкая…

В сгущающихся сумерках темный провал его показался молодому царевичу недобрым. Однако, с трудом прокручивая потрескивающий ворот, он все же принялся опускать ведро, как вдруг из глубины донесся тихий всплеск.

Первым делом царевич подумал, что это посудина так быстро достигла воды, однако, взглянув на веревку, он понял – такого быть не могло. А всплеск тем временем повторился, и тогда, перевесившись через борт, Иван вгляделся в чернильную тьму.

Внизу в воде явно кто-то был. Пытаясь разглядеть источник шума, царевич склонился ниже и пробормотал едва слышно:

– Ай! Ни зги не видно…

– Эй, чего у тебя там? Никак, ведро оборвалось? – Еремей насмешливо окликнул сына.

– Да нет. Не ведро, Царь-батюшка, – поднявшись, Иван озадаченно почесал затылок. – В колодце-то вроде как плещется кто-то…

– Плещется?

Заинтересованный, государь подошел ближе, и царевич посторонился, пропуская его к колодцу:

– Ну да. Навроде как… рыба какая, а, Царь-батюшка?

– Рыба, говоришь? – вслед за Иваном Еремей склонился над темным провалом.

– Ну, точно! Рыба и есть!

Привыкнув к темноте, царевич наконец разглядел мелькнувшую в воде чешуйчатую спину:

– Пескарь навроде как… Вот ведь диво! – покачав ошарашенно головой, он со смешинкой во взгляде покосился на отца: – А говорил справный колодец, а, Царь-батюшка?

– М-да… справный…

Государь ответил сыну неожиданно хмурым, задумчивым взором.

И тут пескарь, сильно ударив хвостом, вдруг выпрыгнул из воды, взмыл вверх, да и уселся по-человечьи на борт колодца.

– Берегись!

Царевич тут же отскочил прочь, оттащил за собою государя и вскинул лук, целя прямо в колодезную образину. Пескарь, оказавшись на суше, уже ничуть не напоминал простую рыбину. Хотя бы оттого, что рыба не может быть разодета в расписной бурый кафтан, подпоясанный алым ремнем, да держать под мышкою груду свитков. Дополняли чудной образ страхолюдины почти человечьи руки и ноги да лоснящееся, покрытое блестящей чешуей тело.

– Мать честная…

А Иван уже почти пустил тетиву, как Еремей резко окрикнул его:

– Ваня, стой!

– Отец?

Переведя ошарашенный взор с пескаря на государя, Иван с удивлением понял, что тот колодезному обитателю ничуть не подивился.

– Бу-уак… – пескарь, маслянисто поблескивая пустыми рыбьими глазищами, приоткрыл рот и издал неприятный булькающий звук. А затем, открыв пошире беззубую пасть, молвил человечьим голосом: – Не гу-оже так гу-остей встречу-ать, цу-арь Еремей…

– Гостем бы ты был, коль я б тебя сам позвал… – государь нахмурился. – Чего явился?

– Ву-олодыка Му-арской тебе пру-ивет шлет… – пескарь царапнул колодезное бревно полупрозрачными когтями, напоминающими острые, точно ножи, рыбьи кости. – И напому-инание…

Чудище дернуло головой, уставившись водянистым глазом прямо на царевича:

– Зу-а ту-обой ду-олжок… Бу-уак…

Вновь булькнув, пескарь зашлепал полными губами, отчего жабры за его пастью беспокойно задергались.

– Услышал я тебя, невидаль…

От слов пескаря государь нахмурился пуще прежнего:

– Все помню. Так и передай Володыке. Я свое царское слово твердо держу. Как сказал единожды, так и будет.

– Бу-уак… Пу-ереда-ам…

Не прощаясь, чудище запрокинуло голову и соскользнуло обратно в колодец, где с громким плеском и исчезло. А государь, мрачный, точно грозовая туча, взглянул на сына.

– Домой едем. Немедля. И о том, что тут видел, никому не слова, понял?

– Понять-то понял, да только, Царь-батюшка, что ж это было-то?

Иван, не убирая с тетивы стрелы, опасливо заглянул в колодец.

– Посол… – Еремей зло сплюнул на землю, а затем добавил уже спокойнее: – Ладно. Поехали уже.

Первым оседлав коня, государь направил его прочь с поляны. И Иван, нутром почуяв, что сейчас с отцом лучше не спорить, молча отправился следом.

Сон отступил, точно испуганная щукой рыбешка, и Марья Моревна, наследная царевна Володыки морского, резко распахнула глаза. В ее опочивальне, просторной, светлой, с украшенными ракушками да жемчугом хрустальными сводами и широким, укрытым балдахином ложем, стояла обыкновенная утренняя благодать. Бежали по стенам озорные водяные блики, шумел за окном просыпающийся подводный град, пел где-то далеко свои песни кит. Однако ж стоило царевне проснуться, как на сердце ее ловчей сетью легло беспокойство. Еще пока смутное, неявное, но грозящее перерасти в настоящую беду.

«Нешто вода волнуется?»

Резко поднявшись на постели, она подняла взор к потолку. Там, где с рассветом обычно любили кружить стайки веселых, пестрых рыбешек, сейчас не видно было и улитки. И то было верным знаком – морской царь негодует. Чуя его недовольство, первым делом пряталась всегда вот такая вот мелочь.

«Ох, кабы беды не вышло…»

Все пуще тревожась, Марья спешно поднялась с постели и выглянула в окно, откуда обыкновенно открывался чудесный вид на подводный град.

– Ах!

Из груди царевны вырвался горестный вздох: там, далеко внизу, рассерженные морские течения уже поднимали со дна муть и песок, погружая морское царство в грязно-бурое облако.

– Плохо дело!

Марья удрученно качнула головой и бросилась к ларю. Схватила оттуда первое попавшееся платье, укрыла плечи и покинула опочивальню. Времени особенно прихорашиваться не было: следовало спешить, коль не желала она, чтоб Володыка своим гневом призвал настоящий морской шторм.

В коридорах Хрустального дворца, расцвеченных сверкающей бирюзой и лазоревым светом кристаллов, украшенных алыми да янтарными кораллами и водорослями, со стоящими в резных арках раковинами лавок, царила тревожная, пустынная тишина. Буря расходилась все пуще, и придонные обитатели, чуя настроение Володыки, поспешили забраться в самые укромные щели. Лишь суровые стражницы-щуки, невозмутимые и бесстрашные, по-прежнему оставались на своих постах и теперь провожали Марью зоркими, хищными взглядами.

– Волю мою ты уже знаешь, Варвара. На том стоять и буду. А разговор сей бесполезный закончим.

Грозный глас Володыки царевна услыхала еще на подходе к тронной зале. Слова его, тяжелые и тягучие, были подобны волнам, что дробят играючи прибрежные скалы да волнуют воды до самого дна реки. С тяжелой неотвратимостью накатывали они на Марью, да, хоть и не к ней были обращены, все ж вызвали в наследной царевне невольный трепет. Ведь отец ее, морской царь, был сам суть Море-Окиян, его жизнь и сила, а оттого она, как и прочие придонные жители, целиком и полностью от него зависела.

– Ах, «закончим»?! Ну нет!

Второй голос, молодой и звонкий, Марья тоже признала сразу. Он, конечно, принадлежал ее младшей сестре. Царевне Варваре-красе, длинной косе.

– Я тебе не селедка морская! Да не кит дохлый, чтоб меня на берег выбрасывать! Я – дочь твоя! Царевна морская!

Яростью голоса Варвара нисколько не уступала грозному повелителю вод. Но ее гнев был иным – диким, порывистым. Марья слышала в нем сразу и свист шквального ветра, и вой водяного вихря, и хлесткие бичи проливного дождя.

– То-то и оно, что дочь…

Царевна, хоть и не видела отца, но живо представила, как тот степенно кивнул, когда течение, отражая гнев Володыки, упруго толкнуло ее в грудь.

– А раз дочь, так изволь слушаться!

За дверьми залы, высокими, украшенными морскими коньками, звездами да трезубцами, куда как раз добралась Марья, явно разгорались нешуточные страсти, и она, не став тянуть, решительно толкнула бесшумно разъехавшееся в стороны тяжелые створы.

– Ар-р-р! Несправедливо! – стройная, точно тростинка, черноокая Варвара яростно топнула ножкой, как никогда сейчас напоминая готовую к броску мурену. – Не желаю я смертного удела! Не желаю мужа земного! Не желаю! Ответь, отец, за что мне такое наказанье?!

Она рванулась с места пойманною в сети неркою, так, что длинная коса ее плетью стеганула воду.

– Наказанье?

Володыка следил за своенравной дочерью со своего трона одним лишь взором. Внешне по обыкновению спокойный, недвижимый и уверенный – однако ж бушующее в окне над его главой море с лихвой выдавало истинное настроение повелителя подводного царства.

– Дюжина дочерей моих до тебя сему уделу покорялись. И дюжина покорится после…

Подводный царь перевел взор на застывшую в дверях наследную царевну.

– Марья… Знать, все ж разбудили мы тебя?

– Да уж как тут не разбудить?

Притворив за собой двери, царевна требовательно и хмуро поглядела на отца с сестрою:

– Вы чего кричите так? Всю рыбу на десять верст распугали!

– Дюжина… – Варвара, мельком взглянув на сестру, поспешила продолжить прерванный спор. – Отчего же, скажи мне, морской Володыка, все твои дочери обязаны отправляться на погибель? Отчего я, младшая сестра, в жены смертному царевичу обещана, а не она вот, старшая?!

Молодая царевна, разом поняв, что высказала лишнего, осеклась и замолчала. А Марья опасно прищурилась:

– Да что ж ты такое говоришь, сестра? Никак, забыла, кто пред тобой?

– Не забыла.

Варвара, тут же забыв про смущение, с охотой приняла вызов, точно щука, заглатывая наживу нового спора, и тряхнула тяжелой косой.

– Да только разве я не права где-то? Скажи, разве по чести это, чтобы младшая дочь первее старшей свадьбу играла?

Марья, опешившая от столь дерзкого поведения сестры, ответила не сразу. Пусть Варвара сызмальства и была вспыльчивой да на поводу у чувств любила идти, да все ж на ее памяти такого себе еще позволяла. Перечить отцу, грубить сестре да кричать криком, точно дитя малое… Нет, такого спускать Варе было нельзя ни в коем случае.

Марья вскинула подбородок и ледяным тоном молвила:

– Все в чести, что по воли Володыки. А тебе успокоиться нужно, сестра. Пока худо не стало…

Царевна со значением взглянула на Варвару, в надежде, что та угомонится, а сестра вдруг горько усмехнулась:

– Худо?! Да куда уже хуже-то, а?!

В бездонных очах молодой царевны сверкнули слезы, и у Марьи против воли невольно сжалось сердце:

– Послушай, Варварушка…

Сжалившись над сестрою, она протянула той руки и тепло улыбнулась:

– Успокойся, пожалуйста… Чего ж ты так буйствуешь? Разве отцу нашему не виднее, что лучше для нас?

– Ах, да как же не понимаешь ты, Марья? – Варвара в отчаянии заломила руки. – Он ведь меня на сушу сослать хочет! За смертного сосватать! Кабы с тобою такое сделать хотели, тоже бы считала, что отцу виднее?

Варвара, казалось, хотела сказать еще что-то, но тут по залу разнесся тяжелый глас Володыки:

– Довольно!

Сестры, замерев, переглянулись, когда подводный царь неспешно поднялся со своего трона, ибо в этой неспешности затаилась невысказанная угроза.

– Марье по задумке моей суждено стать Володычицей морскою. Дабы впредь на ее силе волшебной царство придонное держалось. Только на Марью, и ни на кого другого, желаю я возложить эту нелегкую ношу. Оттого и не стать сестре твоей, Варвара, никогда ничьей женой.

Володыка жестко поглядел на старшую дочь, и она в который уж раз с тяжелым сердцем подумала о том, сколь долго уж слушает эти сладкие речи. Далекое, несбыточное Володычество, ждать которого – дело пустое. Уж это-то Марья поняла давным-давно. Ибо возможно ль воцарение твое, покуда отец твой – извечный морской Володыка? А звание гордое наследной царевны – лишь слова красивые, извечное заточение во Хрустальном дворце прикрывающие. И не в первый раз уж Марья подумала вдруг, чем судьба ее собственная, не лучше ль удел смертный, тот, что другим сестрам достался. Ведь жизнь их, пусть и короткая, зато своя…

Царевна тяжко вздохнула и вскинула глаза, столкнувшись взглядом с родителем. Темные очи его, казалось, видели ее насквозь, читая мысли, точно открытую книгу, и Марья в испуге поспешила отвести взор. Впрочем, Володыка, если что и познал из ее помыслов, вида не подал. Вместо этого он подошел к младшей дочери и молвил ласково:

– А в тебе, дитя, глупая молодость говорит, коль ты свой удел горше сестринского считаешь.

Подводный царь по-отечески заботливо погладил Варвару по щеке. И в этом простом жесте было столько тепла, столько трепетной заботы, что Марье на секунду почудилось – отец готов переменить свое решение. Но Володыка заговорил, и все тут же стало на свои места.

– Завтра же станешь женой земного царевича…

– Ах!

С вскриком зло отбросив его руку, Варвара в слезах выбежала из залы, а Володыка, проводив ее спокойным взглядом, молвил, будто в пустоту:

– Не знает она, сколь ценен мой дар… И как скорблю я по каждой из отданных дочерей…

Пройдя к трону, он медленно опустился на него и, переведя взор на царевну, разрешил:

– Раз есть что сказать, так не молчи, Марья.

– Негоже дочери против воли отца идти.

Нахмурившись, царевна скрестила руки на груди. Она бесконечно любила младшую сестру, но столь вольное поведение Варвары возмущало наследницу морского трона до глубины души.

– А царевне своему Володыке перечить тем паче!

Марья хотела продолжить отчитывать Варвару, но стоило пред очами ее встать несчастному, заплаканному лицу сестры, как она против воли молвила вдруг:

– И все же… Не гневайся ты на нее, Володыка. Знаешь ведь, в сердцах то…

Кротко улыбнувшись, Марья подошла и накрыла ладони отца своими изящными ладошками. После чего с опаскою продолжила:

– Уверена, не пройдет и седмицы, как поймет Варюша мудрость твою. Хоть, что бы ты ни говорил, удел ее и незавидный…

Нахмурившись, Марья поджала губы.

– Незавидный, говоришь? – Володыка пронзил царевну внимательным взглядом черных глаз. – Хм. Быть может…

Он умолк задумчиво, а Марья с грустью взглянула в сторону полуоткрытых дверей и уже увереннее продолжила:

– Варвара всем сердцем желает во дворце Хрустальном остаться. Дело твое продолжать, оплотом царству подводному быть… А ты ее на берег ссылаешь, в руки царевичу, что не мил. Почему?

– Чтоб Володычицей морской стать, многими качествами обладать нужно. И если силы с волею Варваре не занимать, то мудрости с рассудительностью ей как раз недостает. Оттого и преемница моя ты. Впредь и навек.

Володыка наклонился и поцеловал дочь в лоб.

– О Варваре ж не тревожься. Ибо ей другой мой дар достанется.

– О каком даре говоришь ты, отец? Разве дар это – воли лишать?

Марья недоуменно нахмурилась.

– А как же? – Володыка улыбнулся. – Ведь, единожды лишь за нее решив, я Варваре даю возможность впредь самой своей судьбою править. Человечий удел недолог. Муж ее скоро за грань уйдет, она и опомниться не успеет, едва-едва на земле освоится. А там уж вольна Варвара-краса будет идти куда хочет, любить кого желает…

Володыка смолк на несколько долгих мгновений, а затем мягко добавил:

– Я мир ей дарую, дочка. А здесь она останься? Ведь лишь тенью твоей была бы вечной. Коль свобода – не дар величайший, так что? Мы вот с тобою, к примеру, благодати такой навек лишены. Хоть для царства придонного оно, конечно, и к лучшему.

Царь улыбнулся:

– Всякому в жизни этой свое место назначено, Марья. Ты запомни это крепко-накрепко, да не забывай ни на миг. А теперь ступай. Варвару разыщи. Пускай к свадьбе готовится.

Сестру Марья отыскала в одной из самых дальних горниц дворца. Обняв себя за плечи, она стояла у самого края громадного окна и смотрела вдаль, на затянутый пеленой бури морской град. Тоненькая, одинокая. Бушующие воды нещадно трепали белые ее одежды, толкались, силились побольнее ухватить за тяжелую косу да сбить с ног. И при виде Варвары сердце Марьи болезненно сжалось. Сколько она помнила сестру, с самого детства та убегала в эту самую башню, стоило лишь почувствовать боль с обидою. И не важно, от чего: не выходило ль приструнить своенравного морского конька, шуганула со своей опочивальни строгая Чернава, сломался ли зуб у любимого кораллового гребня… Варвара, не проронив и слезинки, убегала и пряталась здесь, вдали от всех давая наконец волю своим чувствам. И лишь одна Марья в такие моменты знала, где ее искать.

– Будет вам волноваться, воды морские, оставьте сестру мою в покое…

Наследная царевна повелительно взмахнула рукой, почувствовала на миг сопротивление негодующей стихии, буйное, но беззлобное, точно разбушевавшийся младенец, – а затем в башне воцарилось спокойствие. Шторм, повинуясь своей царевне, отступил, продолжая бушевать уже за пределами горничных стен.

– Прости меня… – голос Варвары был тих и печален. – Прости, пожалуйста. Не хотела я тебя обидеть.

Она тяжко вздохнула, и Марья, подойдя к сестре, увидела в ее глазах крупные слезы.

– Пустое. Не бери в голову.

– Отчего ж все так несправедливо, а, Марьюшка? Отчего я погибать должна?

– Ах, милая моя Варварушка… – Марья с нежностью обняла молодую царевну. – Зачем себя раньше времени хоронишь? Нешто можно так! А ну как не все так и плохо будет? Вспомни рассказы моряков, что штормом в град наш прибивало? О землях дивных? О ветре да птицах, что поют так, что заслушаешься…

– Да помню, конечно…

Варвара чуть улыбнулась, и Марья, ободренная той улыбкою, шутливо нахмурилась:

– Ну вот! А говоришь – погибать. Да и вообще, сестрица, не узнаю я тебя совсем. Не ты ли Варвара-краса, длинная коса? Дева, чья воля упрямей шторма? Смелее кого я вовек не знала?

– Я… – ответ младшей царевны вышел тихим и неубедительным.

– Ну а коль ты, так чего раскисла? Достойно ль то разве морской царевны? Отец волю тебе свою изъявил, разве ты в его мудрости сомневаешься?

Марья говорила все напористее, и Варвара против воли стала уступать ей, молвив тихо:

– Нет…

– Ну так прошу, возьми себя в руки, пока не поздно… – Марья заговорила тихо и строго. – Ведь все одно, воле отца в конце концов подчинишься. Ты-то хорошо знаешь – нет у нас иного пути. А коль теперь противиться станешь да норов выказывать, сама же о своей слабости потом жалеть будешь. Уж я-то тебя знаю… Может, и получше тебя самой.

Варвара с сомнением взглянула на сестру, и Марья продолжила:

– Помнишь, как в детстве на коньке морском ездить боялась? Да так, что няньки тебя едва ли не силой в конюшню всякий раз волокли? А потом, когда научилась, помнишь, что вышло?

– Помню… – молодая царевна, наконец, улыбнулась искренне. – Ночью в шторм из дому убежала, чтобы всем доказать, что я великая наездница… И едва не заблудилась…

– То-то и оно… А ведь ты уже не дитя малое. Вообрази, какие теперь могут быть у твоего упрямства последствия?

– Последствия? – дрогнув всем телом, Варвара порывисто отошла прочь от сестры и горько усмехнулась. – А ведь это все из-за тебя, Марья… Кабы не ты, то я б место отцовское заняла. Володычицей морскою стала… А вместо того подохну.

– Да что ж ты говоришь такое? Нешто сгинуть мне желаешь? Родной сестре? – Марья, не поверив своим ушам, во все глаза уставилась на сестру.

– Нет, конечно! – Варвара, точно сама испугавшись своих слов, тряхнула головой. – Что ты?! Просто… Страшно мне. Не хочу я погибать там, вдали от моря. От дома…

Она замолчала, а затем мечтательно добавила:

– А кабы жених у тебя был, то, может, и моя судьба иначе сложилась бы…

– Жених? Скажешь тоже, – Марья невольно покачала головой. – Сама ведь знаешь, какую судьбу мне отец уготовил. Какой уж тут жених. А тебе, сестрица, лучше мысли мрачные прочь гнать. Так все оно полегче будет.

Царевна с нежностью погладила Варвару по голове, после чего тихо молвила:

– Пойдем… Отец велел тебя к свадьбе готовить. И уж поверь, я так расстараюсь, что как бы царевич твой суженый от красы твоей не ослеп вовсе!

– Ну нет! – Варвара смущенно улыбнулась. – Давай-ка уж без этого. На что мне мужик незрячий?

Сестры одновременно рассмеялись, а как смех утих, младшая молвила уж куда печальнее:

– Я еще немного совсем тут побуду, ладно?

– Конечно. Я у себя тебя обожду, – Марья улыбнулась и, оставив сестру, пошла прочь, уже у самой лестницы расслышав тихое:

– К свадьбе… Нет, уж лучше вовсе сгинуть. Или… Чтобы Володыка сгинул!

Тихонько выскользнув из своих покоев, Марья тут же юркнула за резную статую русалки и затаилась, пропуская мимо щук-стражниц. Такая нежданная встреча, едва не нарушившая ее замыслы в миг, когда она только-только покинула опочивальню, заставила молодую царевну быть еще осторожнее. И в который раз Марья порадовалась тому, что не поддалась на уговоры маленькой Вари и не взяла ее с собою. Провести шумную, неуклюжую сестру через весь Хрустальный дворец у нее точно бы не вышло.

Марья осторожно выглянула из-за русалки, чтобы убедиться в том, что путь чист, и едва сдержала озорной смешок. Предстоящее приключение вместе с выпитым украдкою на Чернавиных проводах вином приятно будоражило кровь. И мысли о том, как ей влетит от отца, ежели Володыка вдруг проведает о том, что Марья собралась теперь сделать, лишь горячили царевну еще сильнее.

«Ну, сейчас или никогда!»

Последние сомнения сгинули, и Марья неслышным ужиком шмыгнула по темному коридору. Лучшего времени, чтобы исполнить давно задуманное, представить было невозможно. Только-только отгремел пир в честь старшей сестры Чернавы, кою Володыка выдал замуж за царевича из далеких северных земель. И усталые, хмельные да наевшиеся гости, что явились почтить уходящую на сушу царевну, уже успели разбрестись по своим покоям. Так что в ночных переходах Хрустального дворца властвовала сонная, пустынная тишина.

Идти, впрочем, все равно было довольно боязно. Марье казалось, что вот-вот из-за очередного поворота выскочат зубастые стражницы и схватят ее, отправив прямиком под суровый взор Володыки, али вывалится из дверей припозднившийся гость да поднимет хай на весь дворец. Однако, стиснув зубы, царевна все же не поворачивала назад. Слишком долго, с самой Чернавиной помолвки, готовилась она к сегодняшней ночи. Слишком многое слышала от сестры да моряков о далекой, но такой желанной суше.

Удивительно, но большую часть Хрустального дворца Марье удалось преодолеть безо всяких трудностей. И лишь у самой конюшни удача отвернулась от молодой царевны: совсем недалеко от сводчатой двери несколько стражниц прямо на посту склонились над партией в таврели.

«Ох, вот ведь нашли время…»

Нервно покусывая губы, Марья затаилась в темноте, принявшись прикидывать, как ей пробраться мимо щук. Она оценивающе глянула на стражников. Те, судя по резким взмахам мощных хвостов да щелканью зубастых пастей, увлеклись игрою не на шутку. Так что вполне могли ее и не заметить. А потому, несколько раз вздохнув глубоко для успокоения, Марья принялась пробираться к двери конюшни. Двигалась медленно, осторожно, стараясь держаться в тени. Шажок за шажком. Заветная цель потихоньку приближалась, а стражницы, занятые таврелями, по-прежнему не замечали молодую царевну.

До двери оставалось всего ничего, и Марья уже успела порадоваться собственной удаче, когда одна из щук вдруг настороженно вскинула голову. Интерес зубастой хищницы тут же подхватили ее товарки, и сердце девушки ушло в пятки: «Заметили! Пропала я!»

Охваченная паникой, Марья вытянула из ножен кривой кинжал и, хорошенько размахнувшись, швырнула его в темнеющий провал ближайшей залы. Стражницы среагировали в мгновение ока. Подхватили прислоненные к стене острые бердыши, ударили могучими хвостами и всей гурьбой бросились на звук, уже через миг скрывшись во мраке. А молодая царевна, не теряя понапрасну времени, бросилась к конюшне и успела прошмыгнуть внутрь за считаные мгновения до их возвращения.

– Уф…

Лишь закрыв дверь на засов, девушка вздохнула с облегчением и широко улыбнулась. Самое сложное у нее уже получилось. И Марье вдруг безудержно захотелось петь, танцевать… Рассмеяться, в конце концов! Чтобы хоть как-то унять распирающие ребра чувства, царевна, теперь уже не таясь и не страшась, что ее заметят, побежала по конюшне. Кружась, радуясь, будя мирно дремавших в своих стойлах волшебных морских коньков. Они щурились, клонили могучие головы и громко фыркали, когда девушка проносилась мимо. Но Марью их недовольство лишь веселило.

– Ну что, дружок, прокатимся? – остановившись подле иссиня-черного, с перламутром, конька, Марья нежно погладила его по вытянутой морде.

Могучий зверь, тряхнув лоснящейся шкурой, потянулся за ласкою, и его шершавая спина заблестела всеми цветами радуги.

– Вижу-вижу, засиделся ты здесь… Ну, ничего, ничего! Я тоже засиделась. Так что, считай, нашли мы друг друга!

Подмигнув коньку, Марья пошла к полкам, на которых хранились седла и сбруя. С самого детства она любила пропадать в конюшне, сперва просто наблюдая за прекрасными морскими животными, а затем и катаясь на них целыми днями напролет. Так что снарядить конька молодой царевне не составило никакого труда.

Вскоре, оседлав могучего зверя, она стремительно выплыла из конюшни через просторное, не закрытое ничем окно в сводчатом потолке.

Стрелою рассекая водную толщу, конек уносил Марью из морского града. Сперва растаял в дымке окутанный изумрудным сиянием Хрустальный дворец; затем и сам город стал терять очертания, подернулся искрящейся крошечными звездами дымкой и, наконец, растворился за сине-серой пеленой. Марья ликовала. Одна мысль о том, что совсем скоро она своими глазами увидит землю, пройдется босыми ногами по песку, почувствует на коже вольный ветер, заставляла ее смеяться в голос. Ведь она мечтала об том с тех самых пор, как услышала впервые разговор меж отцом и Чернавой. Ни спать не могла, ни есть, представляя себе мир, в который суждено было отправиться старшей сестре. Как же ей хотелось самой побывать там!

Марья посмотрела вперед, туда, где за толщей воды скрывалось ночное небо. Скоро она увидит и его. И звезды. И все, все, все!

От суматошных мыслей в голове стало тесно, и царевна в который раз рассмеялась, подстегивая конька:

– Быстрее, братец! Еще быстрее!

На песчаный, окруженный острыми скалами берег мерно накатывали волны. Шипя и пенясь, силились они забраться все дальше, отвоевать у суши лишний клочок земли, да только всякий раз бессильно откатывались назад, в море. Но вот с воды подул вдруг сильный, могучий ветер. Вздыбились, яростней заплясали волны, и на брег, вспугнув прохаживающихся вдоль воды чаек, вышла одетая на манер воина девушка. Серая кольчужная рубаха ее блестела от воды, а по спине раскинулись плащом нетронутые водою светлые лазоревые волосы. Ступив на мокрый песок, девушка замерла на мгновение, обернулась и крикнула, словно обращаясь к самому морю:

– Жди меня неподалеку! Как позову, так сразу отправимся назад!

Конек, повинуясь ее приказу, скрылся средь волн, и Марья жадно огляделась.

Здесь, на суше, все так отличалось от ее родного подводного мира. Звуки, краски… Царевна вскинула голову и не смогла сдержать вздоха восхищения:

– Так вот ты какое… диво дивное!

Над головой, усыпанное мириадами ярких, точно бриллианты, звезд, раскинулось бесконечное ночное небо. Казалось, подпрыгни – и упадешь в него. Полетишь вверх-вниз, да так никогда и не остановишься. И от этой необъятной, пугающей высоты у Марьи, с детства привыкшей видеть над собой надежную толщу воды, вдруг закружилась голова. Ей показалось немыслимым то, как люди умудряются жить здесь, под этим бескрайним, пугающим небом. Ходить, дела справлять, да не бояться такого простора необъятного. Суша с каждым мигом казалась ей все более странной. Все более неприветливой. А следом подул ветер.

Налетел. Толкнул мягко в грудь, разметал по плечам волосы да дыхнул в лицо соленой свежестью…

И все скверные мысли разом вылетели из головы молодой царевны. Задорно хохоча, она закружилась на месте, расплескивая воду, беззаботная и счастливая.

– Да, не всякий день такое диво встретишь…

Насмешливый голос, раздавшийся где-то совсем рядом, застал царевну врасплох, и она тут же вскинула руку, призывая на защиту родную стихию. В тот же миг с моря вздыбилась высокая волна и тяжелой дланью накрыла ближайшие скалы. Те самые, со стороны которых с нею говорил незнакомец.

– Ты чего творишь-то?!

Едва вода схлынула, Марья увидела на песке вымокшего до нитки молодого мужчину. Распластанный по песку, облаченный в темные одежды, с длинными черными волосами, он отчего-то сразу напомнил ей растрепанную ворону.

– Ты кто таков? Откуда тут взялся?

Царевна с подозрением воззрилась на незнакомца, который, отчаянно кашляя, тщетно пытался подняться на четвереньки.

– А ну живо отвечай! Покуда я тебя в море рыбам на корм не смыла!

– Понял, понял… – человек прекратил попытки встать, уселся прямо на мокрый песок и с недовольством поглядел на царевну.

– Чародей я… Здесь живу, на острове. В башне, вон…

Он мотнул головой за спину. Туда, где чернела на фоне звездного неба громада каменного дворца:

– Искусство колдовское постигаю…

– Ага, ясно… – царевна настороженно огляделась в поисках приятелей незнакомца. – Один здесь или с дружками? А ну живо отвечай! Да смотри, без лукавства! А то я тебя враз снова искупаю!

– Да понял я, понял! – он на всякий случай поднял руки. – Успокойся ты, чего через слово грозишься? Не надо меня на корм… Один я. На всем острове один, с тех пор самых, как старец, учитель мой, за грань ушел.

– Ну хорошо, допустим, поверила я тебе, чужак. А зачем за мной подглядывал?

– Ничего я не подглядывал, – он обиженно насупился. – До брега решил прогуляться, а тут ты. Вот я и заговорил от удивления – на свою беду. Всё? Допрос окончен? Теперь хоть обсохнуть-то можно? В смысле… чарами?

Неожиданный собеседник царевны зябко поежился:

– Чай не травень-месяц[4].

– Перетопчешься, – Марья резко мотнула головой, и Чародей вновь бросил на нее недовольный взгляд. Спорить, однако, не стал.

– Ну а встать хоть?

Марья хмыкнула.

– Ну рискни. Только гляди, я с тебя глаз не спущу, выкинешь чего – враз купаться отправишься!

– Ага, слышал уже…

Человек, ворчливо бурча под нос какие-то ругательства, поднялся на ноги и попытался тщетно отряхнуть от липкого песка черный кафтан. А Марья, наконец, сумела разглядеть его толком. И теперь одежды Чародея уже не казались ей мрачными. Напротив, отметила царевна в их черной, украшенной серебром и вышивкой ткани даже некий изыск, что не могла скрыть даже вода, ручьями стекающая на мокрый песок. Конечно, Марья уже встречала людей до этого. Порой во время шторма в Подводное Царство попадали уже попрощавшиеся с жизнью рыбаки. Иногда им даже удавалось подобру-поздорову покинуть чертоги морского Володыки. Однако ж все они, дубленные ветрами да морской солью, загорелые и бородатые, были совершенно не похожи на Чародея.

Точеный, словно хрустальная статуя, широкоплечий, высокий, статный, с иссиня-черными волосами и агатовыми глазами, с тонкими губами и острыми чертами лица, он, хоть сперва и показался привыкшей к суровой стати отца царевне недостаточно мужественным, все ж определенно был хорош собою. И теперь изо всех сил стараясь не пялиться на него во все глаза, Марья почувствовала, как краснеет.

– Ну что, налюбовалась? – точно прочитав ее мысли, Чародей довольно ухмыльнулся. – Или еще постоим?

– Налюбовалась, – Марья гордо вскинула голову. – А сам?

– А сам век мог бы на тебя глядеть, – молодой мужчина улыбнулся, и лицо его, до того резкое, тут же преобразилось, светясь какой-то мягкой, почти солнечной теплотою.

– Так какими судьбами к нам, позволь спросить? А, царевна?

Марья опешила:

– С чего решил, что царевна я?

– А с того, что иначе и быть не может, – вон, как ты ловко с водой управляешься. Я сам бы вот так не смог, даром, что чародей. Да и кто еще, позволь узнать, из воды сухой выйти может?

– Твоя правда, – поняв, что отпираться бессмысленно, девушка обреченно кивнула. – Марья Моревна я, дочь Володыки подводного.

– Ну, здравствуй, Марья, дочь Володыки! – Чародей учтиво поклонился в пояс. – Приветствую тебя на острове Буяне! По делам ты к нам аль как?

– Может, так, а может, и по делам володыческим. Твой какой интерес?

Марья подозрительно прищурилась, вовсе не собираясь выдавать первому встречному всю подноготную, одновременно с тем не на шутку опасаясь, что Чародей, благодаря своему тайному искусству, сам способен вызнать истинную правду. Но тот, кажется, совсем не собираясь колдовать, лишь беззаботно улыбался:

– Да я-то всего-навсего хотел разговор поддержать.

Чародей пожал плечами и уселся на ближайший камень.

– Впрочем, раз лукавишь, то под кожу лезть не стану. Сама расскажешь, как захочешь.

– А если не захочу? – Марья подозрительно прищурилась.

– Ну, значит, не расскажешь, – он равнодушно мотнул головой и усмехнулся, – да только мне и без того видно, что на земле для тебя все в диковинку…

– Так уж и видно, – Марья совершенно по-детски нахмурилась и наконец сдалась: – Так я здесь. Просто. На небо захотелось поглядеть. На звезды…

Она неопределенно повела рукой.

– На звезды, говоришь? – Чародей, прикусив губу, глянул задумчиво на девушку и вдруг молвил лихо: – Ну, а коли так, то спрашивай!

– Чего спрашивать? – порядком удивленная, Марья слегка растерялась.

– А что хочешь! – он рассмеялся. – Все расскажу без утайки, как тут у нас на земле устроено!

– С чего это такая словоохотливость? – царевна пытливо поглядела на Чародея.

– Да с того, например, что один я здесь одинешенек. Целыми днями маюсь. А тут ты – красавица, да по всему видно, и слушательница благодарная. Так с чего б мне с тобою не побеседовать? Давай уже, не бойся! – Чародей махнул рукой. – Задавай свои вопросы! Вижу же, что интересно.

– И что, так уж на всё и ответишь?

– Ну, на то, что сам знаю, – он кивнул.

– А взамен что?

Марья с прищуром поглядела на Чародея, и тот всплеснул руками:

– Ну как что? Сперва тебе о своем мире расскажу… А затем у тебя про твой выведаю.

Он зловеще ухмыльнулся, но, не удержав лица, тут же расхохотался, глядя на округлившиеся глаза царевны:

– Да успокойся ты, Марья! Шучу я! Если сама захочешь, то расскажешь. Не собираюсь я у тебя ничего силой выпытывать…

– Ну, смотри, Чародей, коль обманешь… Никакое колдовство тебе не поможет.

Для острастки Марья нахмурилась и сурово посмотрела на собеседника. Впрочем, уже понимая, что не устоит перед снедающим ее любопытством и обязательно расспросит его обо всем на свете. А потом, едва дождавшись утвердительного «Договорились!», она бросилась засыпать Чародея вопросами.

Время за разговором пролетело незаметно. Собеседник царевны оказался отличным рассказчиком, и опомнилась Марья только тогда, когда на море вдруг начался шторм.

– Странно, не должно ведь сегодня бури быть… – Чародей, зябко поежившись, озадаченно вгляделся в стремительно чернеющее небо над морем.

– Ох, не просто шторм это! – Марья в испуге взглянула на бегущие по воде волны. – Володыка морской гневается! Проведал, видно, что я сбежала!

Захлестываемая паникой, она метнулась к воде и кликнула конька. Недалеко от берега тут же показалась отливающая перламутром голова.

– Эй, ты куда?! – застигнутый врасплох, Чародей тоже вскочил на ноги. – Постой!

– Прощай, Чародей! Прощай и спасибо тебе! – уже заходя в воду, она обернулась и тепло улыбнулась ему.

– Да погоди ты! – он бросился за ней в воду и схватил ее за руку. – Скажи, хоть доведется ль нам сызнова увидеться?

– Боюсь, нет. Прощай!

Марья с сожалением качнула головой и, высвободив руку, поспешила дальше. Но тут Чародей вдруг вновь удержал ее:

– Постой! Погоди! Хочу, чтобы у тебя на память о земле осталось что-нибудь…

Улыбнувшись, он протянул руку к небу, ухватил одну из последних, быстро тускнеющих с рассветом, звезд двумя пальцами, и та, вспыхнув ярко под взором пораженной Марьи, обернулась вдруг у него на ладони искрящейся светом капелькой. – Вот, возьми, прошу. Пусть напоминает тебе о нас с землею…

Утром следующего дня, после ночи, проведенной с Варварой за подготовкой к свадьбе, Марья проснулась от резкого стука в дверь.

– Что, неужто пора уже? Проспала я, никак? – все еще не отошедшая от сна, она вдруг поняла, что сжимает в руке звездочку. Ту самую, что когда-то давным-давно достал для нее с неба Чародей.

– Да-да? Кто беспокоить меня изволит? – тряхнув головой, царевна поднялась с кровати и задним умом отметила, что не слышит из-за двери привычного гула слуг, что готовились к пиру. А следом до нее донесся тревожный возглас:

– Царевна! Беда! Володыка исчез!

Глава вторая О лихих людях да морской пене

Подходи, честной народ, развлекать вас буду!

Кто монеткой подмогнет, век я не забуду!

Приготовил я для вас чудо-представленье!

Подходи, не пожалеешь! Прямо загляденье!

Молодой паренек, разодетый в ярко-красную с зелеными яблоками рубаху и морковную шапку, со всей мочи зазывал зрителей. Сегодня для него, как, впрочем, и для прочих скоморохов, был именно тот случай, когда день год кормит, ведь на городской площади было не протолкнуться от народа.

Самый разномастный люд, от купцов и бояр до крестьян и воинов, съехался на ежегодную ярмарку не только со всей округи, но и из соседних царств. Кто-то – чтобы свой товар продать, кто-то – на чужой потратиться, а кто и просто развлечься да по сторонам поглазеть.

С женами, детьми, торгующиеся, смеющиеся, поющие и улюлюкающие, вместе они создавали такой неимоверный гвалт, что Марье невольно хотелось заткнуть уши.

– Ну, как тебе?

Чародей, уверенно идущий впереди, с улыбкой обернулся. С момента их знакомства на берегу Буяна, начавшегося так странно и по всем законам уж давно долженствующего окончиться, прошло, тем не менее, уже немало времени. Но ему до сих пор удавалось ее удивить.

– Хм… Не уверена, – Марья с опаской огляделась, – уж больно тут…

– Людно? – Чародей усмехнулся.

– Суетно…

Марья покрепче ухватилась за его руку.

– Ты просто с непривычки! Вот погоди немного, и увести тебя отсюда не смогу. Да-да, не гляди на меня так! Сама увидишь!

– Ага… – царевна неуверенно кивнула. – Да только… может, покамест все ж в сторонке где постоим? Не по себе мне здесь.

– Да ты что! Как же не по себе-то? Или…

Резко остановившись, так, что шедшая позади дородная тетка едва не врезалась в него и разродилась грубой бранью, Чародей заглянул Марье в глаза:

– Ты, моя царевна, никак страшишься чего? Да полно!

Он весело рассмеялся, уловив в ее взоре подтверждение своим словам:

– Уж кому-кому, а тебе-то чего тут бояться, ты ж втрое любого витязя сильнее! А уж красой своей так и вовсе сразишь любого!

– Да… Скажешь тоже…

Марья, зардевшись, неловко повела рукой, разглаживая складки на алом в цветах платье, что он уговорил ее надеть вместе с белоснежной рубахою, вместо привычной уже стальной брони и кольчуги.

Чародей вновь одарил девушку широкой улыбкою и вдруг, завидев что-то поверх голов, потянул ее в сторону плотной, точно косяк рыб, толпы.

– Ух! У вас, на дне, такого ведь не увидишь, а?

Ловко растолкав народ, он провел Марью вперед. Туда, где, привязанный к толстому пню тоненьким кожаным шнурком, сидел на низкой лавке холеный бурый медведь и неуклюже, но узнаваемо бренчал на балалайке незатейливую мелодию.

– Ай, хорош, косолапый! И безо всякого волшебства!

Чародей с восхищением присвистнул, а царевна, не меньше его пораженная умениями косолапого музыканта, тем не менее надменно хмыкнула:

– Пф! Такого, может, и нет, да только у нас и своих чудес хватает!

Девушка демонстративно отвернулась, украдкой продолжая глядеть на чудное выступление, совершенно искренне недоумевая, как медведю удается не только удерживать в широких лапищах хрупкую балалайку, не разломав ее в щепу, но и попадать по струнам своими длинными когтищами.

– Чудес хватает, говоришь? – Чародей мечтательно вздохнул. – Эх, надеюсь, когда-то и мне на них удастся хоть одним глазком глянуть…

– Ну, поживем – увидим! – девушка лукаво улыбнулась. – Да только ой нелегко это будет! Не каждого морской Володыка в свое царство пускает. А уж чтоб обратно выпустить…

Она покачала головой и с прищуром поглядела на Чародея:

– Не побоишься?

– Так ведь я и не каждый! Не побоюсь, – он с шутливой гордостью выпятил подбородок, и девушка звонко рассмеялась.

– Да уж, что не каждый, то я сразу заметила! Еще тогда, когда на берегу тебя искупала! Ой, а там что такое сверкает?

Марья вдруг углядела среди толпы разносчика с подносом блестящих на солнце сладостей.

– Это-то? – Чародей посмотрел туда же, куда его спутница. – Так ведь петушки сахарные! Неужто не пробовала никогда такое угощение?

– Конечно, пробовала! – Марья, смутившись, мигом нахмурилась.

На самом деле, конечно, они никогда не видела ничего подобного, лишь слышала, да и то мельком. Однако ж и выглядеть в глазах Чародея несведущей дурочкой ой как не хотелось. Оттого она поспешила быстро скрыть свою оплошность пустой отговоркою:

– Не разглядела я толком просто.

– Да, я так и понял! – Чародей рассмеялся. – Ну да ничего, они ведь страсть как хороши! Такие не раз и не два пробовать можно – не надоест.

Он кликнул разносчика и, пока тот пробивался к ним сквозь толпу, стараясь при том уберечь свою сладкую снедь от вездесущих воришек-мальчишек, спросил:

– А где пробовала-то, коль не секрет?

– Да было дело…

Марья попыталась было выдумать правдоподобную историю, но, почти сразу поняв, что ничего путного из ее затеи не выйдет, предпочла просто нахмуриться:

– Неважно! Чего привязался? Давай лучше сюда птицу свою! Знаешь, как есть хочется?

Вконец смущенная неудавшимся обманом, она ловко выхватила у Чародея только что купленного петушка. Сахарная безделица оказалась на редкость вкусной. Настолько, что, справившись с первым, девушка добрала себе еще дюжину.

– Чего?

В ответ на удивленный взгляд Чародея она лукаво улыбнулась:

– С собой возьму… Варюшу угощу! Сама-то я гусей этих пробовала, а сестра, бедняжка, нет. А она у меня ух какая сладкоежка!

При воспоминании о задорной младшей сестренке у Марьи на душе потеплело. Прикупленными петушками она и впрямь собиралась поделиться с нею. Пусть далеко и не всеми.

– Да на здоровье! – Чародей рассмеялся. – Только они не гуси. Петушки. Так, а ну-ка пойдем! А не то все пропустим!

Схватив Марью за руку, он повлек ее за собой туда, где готовился развлекать народ один из скоморохов. Спрятавшись в небольшой шатер, с помощью набитых соломой кукол, он принялся разыгрывать сценку с участием знаменитого богатыря Добрыни Никитича и одного из огнедышащих змиев севера – Горыныча.

– Вот здорово! Как раз к началу успели!

Вновь сумев пробраться в первые ряды, Чародей притянул к себе девушку, чтобы она встала прямо перед ним. А Марья, глядя из его уютных объятий на разыгрывающееся представление, подумала отрешенно, что с каждым мгновением ярмарка нравилась ей все больше и больше. И, конечно, не в последнюю очередь в том была заслуга ее спутника. Марья украдкой взглянула на Чародея, гадая, как так выходило, что с ним ей хотелось быть вовсе не грозной морской царевной, а простой девушкой. Такой, что способна позабыть обо всем на свете, радоваться сахарным петушкам да шутливым скоморошьим песенкам, быть время от времени несведущей и даже глупой. Не страшась его осуждения и с улыбкою принимая его шутливые подколы и поучения.

– Чего?

Чародей вдруг поймал ее взгляд, и Марья, чувствуя, как розовеют щеки, поспешно отвела взгляд.

На ярмарке они пробыли до самой ночи, засобиравшись домой лишь тогда, когда большинство людей уже разъехалось. И, глядя на то, как в глубоких сумерках собирают свои палатки и шатры последние лицедеи, царевна почувствовала легкую грусть:

– Ах, как же домой не хочется… – она мечтательно закружилась на месте.

– Так оставайся! – Чародей, схватив ее за руки, закружился вместе с нею. – Я тебе еще столько всего показать могу, не представляешь даже!

– Нет… в другой раз.

Марья ответила не сразу, все оттягивая время в их внезапном танце.

– Знаешь ведь, нельзя мне так надолго отлучаться. Володыка искать будет. И, коль сызнова в побеге застукает, то уж точно теперь из опочивальни собственной не выпустит.

– Знаю…

В голосе Чародея послышалась нескрываемая грусть, но он, тем не менее, улыбнулся:

– Это я так, мечтаю вслух. А вот в жизни рисковать мы с тобою так не будем. Потому как ежели так станется, что ты не явишься больше, боюсь, с тоски умру попросту.

– Вот те… скажешь тоже.

Марья залилась краской и первой потянула Чародея с площади.

– А ну-ка, сморчок, отдавай все подобру-поздорову, а иначе пристукнем тебя тут, вот и вся недолга!

Тихий гнусавый голос донесся до Марьи и ее спутника из узкого темного проулка, когда они, уже в темноте, пробирались к городским воротам самыми короткими, пусть и не всегда мощенными досками путями.

– Кому говорят, старый, аль жизнь не дорога?

К первому голосу присоединился второй. Хриплый и грубый.

– Да что ж вы творите-то, ребятушки!

Третий голос, испуганный, плаксивый и старческий, явно принадлежал жертве. Марья с Чародеем переглянулись. Там, в темноте кривого переулка, двое лихих парней явно собирались поживиться за счет неудачливого селянина. Для кого-то сегодняшняя ярмарка явно не заканчивалась добром.

– Пощадите! Как я к внучке без подарочков-то ворочусь?!

Старик явно зря пытался воззвать к совести своих грабителей. Потому как вместо ответа, судя по короткому, болезненному выдоху, они дали ему зуботычину.

– Жди здесь…

Нахмурившись, Чародей выпустил руку Марьи из пальцев и пошел в сторону проулка. Но через несколько шагов обернулся и задумчиво сказал:

– А лучше поищи-ка помощь. Стражников или еще кого…

– Я?!

Марья, растерявшись от столь внезапного поворота событий, замерла на месте. В голове водоворотом закружились мысли, и, глядя на то, как Чародей бесстрашно подбирается к проулку, она никак не могла поверить, что тот собирается вступиться за незнакомого старика. Зачем? Для чего? Разве разумно это – рисковать своей непожитой жизнью ради тех недолгих лет, что остались этому несчастному? На все эти вопросы у морской царевны нашелся один единственно-верный ответ, и, бросившись следом, она ухватила Чародея за руку и яростной муреной зашипела:

– Эй, постой! Ты чего это удумал?

– Как это чего? – он взглянул на нее с недоумением. – Помочь ведь надобно!

– Ага, тебе поболе всех, гляжу! Разбойник-то ведь там явно не один! Аль ты голову сложить за старика безвестного хочешь?

– Так ведь погубят его!

– И что с того? Какое тебе до него дело?

– Но…

Ее спутник, опешив от такого вопроса, тряхнул головой, и царевна поспешила пояснить:

– Он тебе никто, убьют и убьют. Людской век и так недолог, а там так и вовсе – старик древний. Жизнь свою уж пожил… Неразумно это – ради тех недолгих лет, что ему остались, своей жизнью рисковать…

Марья легонько потянула Чародея прочь от подворотни.

– Идем, идем. Что там делать? Давай лучше вместе стражу поищем! Пусть они свой долг и выполняют…

– Но ведь… – Чародей, шагая вслед за ней, точно теленок на поводу, с отчаянием посмотрел в сторону подворотни. – Убьют…

– Не убьют… Успеем мы! Успеем. А вот жизнью своей рисковать за него я тебе не позволю…

Марья продолжила уводить спутника прочь от подворотни, и ей почти удалось довести его до освещенных факелами улиц, как старик в темноте вдруг неистово возопил:

– Люди добрые! Помогите! Убивают!

– Вот зараза!

Вслед за криком жертвы послышалась ругань разбойников:

– Заткни его, Макар! Живо!

Это для Чародея стало последней каплею.

– Прости, не могу я так!

Резко вырвав руку, он бросился назад в проулок, и Марье не оставалось ничего другого, кроме как бежать за ним следом.

– Постой! Погоди! Я с тобой пойду!

Нагнав Чародея, она встретилась с ним взглядом:

– И даже не думай возражать! Или забыл, как я тебя в первую встречу искупала?

– Не забыл… – Чародей на бегу хмыкнул. – Ладно, идем уж. Только за мной держись…

– Уй!

Старик, получив от разбойника очередной тяжелый удар, на сей раз в живот, осел на землю и сжался в комок.

– Да чего ты с ним рассусоливаешь?!

Оказавшийся здоровенным полноватым детиной с рыжими патлами, обладатель хриплого голоса грубо оттолкнул товарища и склонился над жертвой. В руке его тускло сверкнуло лезвие.

– Дай-ка я деда ткну разок, да карманы вывернем!

– Погоди ты…

Гнусавый, с натянутой, несмотря на жару, до ушей шапкой, ухватив сообщника за плечо, пнул старика по ногам.

– Видишь, он и так готовый. И кровь лишняя ни к чему, он нас и так не упомнит. В такой-то темнотище…

– Это да! – хриплый глухо заржал, но гнусавый тут же огрел его кулаком по спине:

– Ну и какого ляда ты застыл, оглобля?! Выворачивай ему карманы, пока никто не нагрянул!

Он еще раз грубо пихнул товарища в плечо и, подавая пример, первым склонился над жертвой. Здесь, в глухой, оканчивающейся тупиком темной подворотне, им можно было совершенно не опасаться, что их заметят. И то, что Марья с Чародеем оказались рядом, было лишь счастливой случайностью. Или – несчастливой.

– Эй, а ну-ка оставьте старика в покое!

Влетев в переулок, спутник царевны первым делом отвлек внимание разбойников на себя.

– Глянь, Захар, сморчок какой-то…

Хриплый, медленно распрямившись, ухмыльнулся щербатой улыбкой.

– Шел бы ты восвояси, малахольный, пока не огреб. Да бабу свою забери…

Стоило Марье войти в проулок, цепкий взгляд разбойника тут же переключился на нее.

– Да ты чего, Макар!

Медленно распрямившись, Захар громко шмыгнул носом и, утерев губы, недобро осклабился.

– Коль уж заглянули ребятки на огонек, то теперича пущай остаются…

Марья, мгновенно оценив ситуацию, тут же пожалела, что подалась на уговоры Чародея и приехала в город в платье и без оружия. Впрочем, это ничуть не уняло разгорающегося в ней гнева:

– Бабу? – злобно прищурившись, царевна шагнула вперед. – Сейчас я покажу тебе, кто тут баба, червяк ты иловый…

Доселе ей еще ни разу не доводилось побывать в настоящей драке, но спускать такую дерзость каким-то оборванцам из подворотни Марья совсем не собиралась.

– Ты глянь, Макар! А девка-то с норовом!

Гнусненько хохотнув, Захар толкнул приятеля в плечо, но тот, неожиданно начав заикаться, ткнул пальцем в спутника Марьи:

– З-за-ха-ар… ч-чего это он, а?

Удивленная их внезапным испугом, царевна тоже не удержалась и обернулась. Промеж пальцев Чародея, роняя отсветы на грязные бревенчатые стены домов, медленно разгорались искры зеленого пламени.

– Колдун… – от голоса хриплого потянуло могильной обреченностью. – Все, конец нам…

– Не думаю, а, Петро?

Захар довольно ухмыльнулся, обращаясь к кому-то за спиной Чародея, и не успела Марья выкрикнуть предупреждение, как в тусклом изумрудном свете над его головой возникло одутловатое лицо. А затем на голову ее спутника опустилась тяжелая дубинка.

– Уф! – Чародей, коротко ухнув, повалился в грязь.

– Ну, вот теперь-то мы и позабавимся всласть!

Захар, утерев губы, расплылся в улыбке, не предвещающей ничего хорошего, а его подельник, огревший дубиной Чародея, в тот же миг бросился на Марью, собираясь пихнуть ее окованным железом обухом в живот. Царевна, впрочем, не дала ему этого сделать, потому как сперва плавно, точно ручеек, утекла в сторону, а затем тут же отпрыгнула прочь, стараясь держать взором сразу всех разбойников.

– Ты гляди, какая прыткая… – лиходей с дубиной ухмыльнулся.

– Смотри, не зашиби ее, Петро! – Захар, глядя на их пляски, издевательски заржал. – Глянь, кака мордашка!

Это для морской царевны стало последней каплей. Ярость вперемешку со страхом за Чародея застили[5] ей глаза, придавая сил, и Марье вдруг нестерпимо захотелось покончить с негодяями одним махом:

– Ну я вам сейчас позабавлюсь, ерши облезлые!

Едва ли не прорычав ругательства сквозь плотно стиснутые зубы, она мысленно потянулась к родной стихии. И вдруг с ужасом поняла, что поблизости нет ни одного мало-мальски крупного водоема, а значит, на помощь Моря-Окияна рассчитывать не стоило.

– Что, испугалась, милая?

Видно, заметив что-то в изменившемся на миг лице царевны, Захар осклабился.

– Ну ты иди к нам, а мы уж тебя… – он оглядел товарищей и одновременно с ними заржал, точно конь, – как-нибудь успокоим!

Однако растерянность длилась лишь короткое мгновение. И вот молодая царевна уже вновь взяла себя в руки и, не дожидаясь, пока разбойники отсмеются и сподобятся напасть снова, сама бросилась вперед. Яростно крича, подстегиваемая собственным страхом, в один прыжок она оказалась рядом с Петро, ловко увернулась от его размашистого удара и влепила здоровяку сокрушительную пощечину. Звонко хрустнули кости, и детина, не успев даже пискнуть, рухнул на землю под ошарашенными взорами подельников.

Впрочем, и сама Марья, никак не ожидавшая, что справиться с разбойником получится с такой легкостью, на мгновение растерянно замерла. Впервые в жизни она осознанно причинила вред живому существу. Но, вспомнив о том, кто перед ней, поняла, что не чувствует ничего, кроме злобного удовлетворения. Этот негодяй сам во всем виноват, а значит, туда ему и дорога.

«Хрупкий, точно горшок глиняный, а все туда же…»

Не успел Петро упасть, а Марья уже с грозным видом повернулась к двум оставшимся разбойникам. На них столь скорая расправа над товарищем явно произвела впечатление.

– Ч-чего это она, а, Захар?

Макар, испуганно тряся безвольным подбородком, зыркнул на приятеля.

– Заткнись…

Зло сплюнув на землю, Захар утер рукавом рот и принялся обходить Марью слева.

– Помогай лучше… такую вдвоем брать надо.

Во все глаза глядя на приближающихся лиходеев, царевна медленно подняла дубинку их неудачливого товарища. С непривычки ее слегка потряхивало, и, силясь успокоиться, девушка крепче сжала шершавую рукоять оружия:

– Ох, зря вы это… Не уйти вам отсюда живыми.

Марья коротко взглянула на Чародея, все еще лежащего в уличной грязи. Вокруг головы его расползалось по грязи темное пятно крови.

– Ах ты, дрянь!

Воспользовавшись тем, что царевна отвлеклась, оба оставшихся разбойника одновременно бросились к ней.

Первым добрался Захар. Каким-то чудом увернувшись от дубинки Марьи, он попытался ткнуть ее ножом в живот, и девушке пришлось выпустить собственное оружие, чтобы перехватить его руку. Но все равно на краткий миг запястье ожгло разрезающее кожу острое лезвие. Марья поморщилась, а следом под пальцами ее затрещали, крошась, хрупкие человечьи кости. Разбойник захлебнулся диким воплем, и от неожиданности царевна едва не разжала кулак.

– Макар! Бей курву! – раскрасневшись, точно рак, взмолился вмиг вымокший до нитки Захар.

Рыжий толстяк, на удивление, среагировал мгновенно, и его пудовый кулак тараном врезался в скулу Марьи. Царевна с вскриком отшатнулась, из глаз ее брызнули слезы, но боль лишь подстегнула ее ярость.

«Ах ты, сомий выкормыш!»

Не ослабляя хватки, она наотмашь ударила по лицу обидчика все еще зажатым в руке Захара ножом, тряхнув того, точно куклу. Макар, глухо мыча да заливая все вокруг алой кровью, схватился за лицо, а его подельник, бледный от боли, словно известь, не удержался на ногах и плюхнулся на колени.

– Дай сюда.

Ведомая безудержной яростью, царевна резко рванула клинок из переломанных пальцев разбойника и отбросила его прочь. Его товарищ, так и не отнявший от лица окровавленных ладоней, уже не двигался. Не поднялся и получивший сокрушительную оплеуху Петро. Впрочем, он, кажется, в отличие от Макара, все же дышал.

Тяжело дыша, Марья поглядела на баюкающего покалеченную руку разбойника, и у нее к горлу подступил ком.

– Эй ты! Проваливай отсюда!

Молодая царевна постаралась говорить властно и спокойно, но голос ее все одно предательски дрожал.

– Ну? Чего ждешь?

Поняв, что разбойник не реагирует, царевна повысила голос, и только тогда Захар, дрожа всем телом, но все еще злобно сверкая глазами, тяжело поднялся и медленно, спотыкаясь и пошатываясь, побрел прочь.

Марья же, дождавшись, пока он уйдет подальше, бросилась ко все еще лежащему на земле Чародею, осторожно перевернула его и с облегчением услышала тихий стон.

– Тише, тише… – подтянув Чародея к себе на колени, Марья положила ему на лоб прохладную ладонь.

– М-марья! – придя в себя, он испуганно дернулся и бешено завертел глазами. – Разбойники!

– Тш-ш-ш…

Она ласково, успокаивающе улыбнулась.

– Успокойся, уже все хорошо… Все закончилось…

Царевна невольно сглотнула, вспомнив бой. На деле все оказалось вовсе не таким, как она себе представляла. Никакого подвига. Только боль, грязь и кровь…

– Прости… – едва взглянув Марье в глаза, Чародей все понял и безвольно обмяк. – Все из-за меня… Дурак… Втянул тебя, заставил рисковать, а сам…

Он отвел взгляд и болезненно скривился.

– Ничего, это ничего… – царевна слабо улыбнулась. – Главное – ты жив.

– А старик?

– Не знаю. Сбежал, наверное… – Марья пожала плечами. – Решил, видно, почестей нам не воздавать. Ну, может быть, оно и правильно…

В ожидании вестей Марья Моревна кругами бродила по тронной зале. Как только Пескарь сообщил ей об исчезновении Володыки, она первым делом разослала щук на его поиски, а после отправилась сюда – в самый центр подводного царства, чтобы спросить ответа у самого Моря-Окияна. Однако стихия осталась безмолвна к вопросам своей царевны. Оттого ли, что запретил то сам Володыка, али даже водам неведомо было, где их повелитель, Марья не знала. И теперь ей не оставалось ничего иного, кроме как ждать. А это доводило морскую царевну до исступления.

– А-р-р! Да куда ж они запропастились-то?! Никак в ил донный провалились все разом! – в сердцах Марья стукнула о каменный подлокотник хрустального трона.

Ждать она ненавидела всегда, сколь себя помнила. Слишком уж это претило ее деятельной натуре – сидеть вот так, сиднем, покуда иные делают хоть что-то. Но вот, когда царевна уже сама готова была броситься на поиски, в зал вплыла зубастая стражница.

– Ну что? Говори же, прошу! Не медли! Нашли вы отца?

– Нет, – щука резко дернула головой. – Мои сестры осмотрели весь город. Каждую излучину, каждый риф, впадину и пещеру… Нет Володыки в подводном царстве…

– Нет, – эхом отозвалась Марья, и от собственных слов в груди ее разом стало пусто, словно в морской пучине.

Того, что приключилось, попросту не могло быть. Происходящее напоминало дурной, страшный сон, от которого никак нельзя было проснуться. Царевне захотелось на миг закричать, побежать к кому-нибудь за советом, за помощью. Она растерянно взглянула на стражницу, не увидев в злых щучьих глазах ни тени сочувствия, и, жестко давя в себе мимолетную слабость, усилием воли взяла себя в руки.

– Зови сюда сестру мою, Варвару длинную косу. Да поживее.

– Слушаюсь.

Коротко кивнув, стражница стремительно выплыла из залы, а Марья задумчиво поглядела ей вслед.

Вчера в далекой горнице Варвара пожелала Володыке сгинуть. Понятно дело, то сказано было в сердцах. Да вот только все одно, поговорить с сестрой стоило непременно. Ведь до того она сама держала с отцом долгий разговор, и вполне могло так статься, что тот мог ненароком обмолвиться о том, куда собирался.

– Марья? – едва войдя в зал, Варвара тут же застыла с удивленным видом. – И вправду ты… А я-то уж думала, щука карасей облопалась, когда услышала, что сестра старшая меня в тронную залу просит.

Марья же, не вымолвив и слова, подняла на сестру задумчивый, мрачный взор, и та мигом догадалась: случилось что-то плохое.

– Марья?

В голосе Варвары послышалась тревога. Она бросила взгляд на пустой трон и напряженно спросила:

– А где отец?

– Крепись, Варвара. Володыки нет здесь.

Сглотнув вставший в горле ком, царевна поведала сестре о пропаже отца.

– Н-но как же…

Выслушав ее короткий рассказ, Варвара растерянно посмотрела на Марью:

– Что же теперь делать?

– Искать, – Марья постаралась говорить твердо и уверенно. – Вы вчера ведь только с ним разговор держали. Вспомни, не упоминал ли он чего? Может… собирался куда? К царевичу твоему, к примеру, насчет свадьбы сговориться аль еще куда?

Царевна с надеждой взглянула на сестру, но та лишь растерянно покачала головой:

– Да нет… Нет вроде. Не говорил отец ничего такого… Да и не было, по правде сказать, у него такой возможности. Сама ведь знаешь, повздорили мы с ним вчера крепко…

Варвара потупила взор. И Марья, решившись, тихо молвила:

– Прости, что спрашиваю это, да только… Скажи, не ты ль в пропаже Володыки часом замешана, Варя? Быть может, по дурости чего учудила? Ежели так, то это не страшно, главное – скажи. И все вмиг уладится, обещаю…

– Погоди… – Варвара потрясенно, с недоверием во взгляде и голосе покачала головой.

– Так ты меня, что ли, в том обвинить вздумала?

Новый взор, брошенный на Марью, был полон гнева.

– Решила, я к пропаже отца отношение имею?

– Сама ведь сказала – повздорили вы, – наследная царевна не дала сестре сбить себя с толку. – И не ты ли при мне же самой сгинуть ему желала?

– Одно дело – повздорить… – Варвара гордо вскинула голову и спокойно молвила: – И совсем иное – супротив Володыки идти. Для такого надобно быть дурой полной. А я, Марья, далеко не дура. Сама прекрасно знаешь. И, как бы мне его воля была не мила, да все одно она – закон.

– Закон.

Марья кивнула, вторя сестре, и по груди у нее разлилось полноводной рекою приятное тепло облегчения. Все говорило о том, что Варвара и впрямь не ведала, что приключилось с Володыкой, и вести эти, вне всякого сомнения, были радостными. Впрочем, наряду с тем почувствовала наследная царевна и легкую горечь разочарования. Ведь, как бы малодушно то ни звучало, а коль сталось бы так, что отец пропал из-за сестры, так и найти бы его было куда проще.

«Ах, да что ж это я?!»

От собственных мыслей царевне стало тошно.

«Ведь это Варюша, сестренка моя! Да, видно, совсем горе мне разум застило, раз я кровь родную подозревать вздумала…»

– Я уверена, вернется он.

Внезапно подойдя к старшей сестре, Варвара обняла ее за плечи и прижалась щекою к шее.

– И моргнуть не успеем, вот увидишь. Это ведь не абы кто – Володыка морской, вечный властитель подводного царства. Наш отец!

– Ах, Варя…

Марья крепко сжала на себе сестринские руки. Несмотря на все разногласия, на тяжелый характер Варвары, они все же были близки с самого детства. Так, как никогда не была близка она, Марья, с другою своей сестрой. Со старшей Чернавой. А потому сейчас девушки нуждались друг в друге, как никогда.

– Ты прости меня, Варюша, что на тебя подумала…

Марья почувствовала, как в глазах ее встают слезы стыда и горечи.

– Щ-щ-щ… – Варвара легонько покачала головой. – Не надо. Все понимаю… Не надо.

– Спасибо…

Тяжело вдохнув, царевна подняла взор к громадному окну над их головами. Там, точно сбитый с толку, из стороны в сторону беспокойно метался огромный косяк окуней.

– Чего это с ними? – Варвара поглядела туда же.

– По всему видно, чуют они, Варя, что Володыки нет… – Марья с тревогой посмотрела на сестру. – Весь мир ведь придонный на его силе стоял. А теперь, знать, все наперекосяк пойдет.

Он поджала в тревоге губы.

– Не бывать морскому царству, коли Володыка Хрустальный трон вновь не займет.

– Да как же так-то…

В голосе Варвары, всегда такой решительной и порывистой, послышался неподдельный ужас. И это странным образом придало Марье сил. Уверившись, что именно нужно делать, она громко кликнула:

– Советник!

– Да, царевна? – на зов Марьи в зал немедленно вплыл Пескарь. – Немедля вели конька мне готовить, того, что течений морских быстрее, да доспехи мои…

– Марья, ты чего это удумала? – Варвара, отстранившись, с тревогой поглядела на сестру, но та не ответила.

А немного погодя, уже облаченная в сверкающую полированной сталью броню, с острым мечом на поясе, она прощалась с молодой царевной в конюшнях.

– Значит, всерьез удумала уплыть? – Варвара, сложив руки на груди, пристально посмотрела на Марью.

– Всерьез, – Марья кивнула, лично проверив сбрую уже оседланного янтарного с ржавчиной морского конька.

– Ох, да разве ж разумно это? – молодая царевна вдруг всплеснула руками. – В такие времена смутные, ты, преемница Володыки, здесь нужна! Во дворце! Ну скажи хоть ты ей, Пескарь!

В поисках поддержки она повернулась к советнику, но тот, как и всегда, предпочел промолчать.

– Послушай, Варя, нет нам нужды спорить, – Марья тяжело вздохнула. – Здесь царству морскому я все равно никак помочь не сумею. Нет у меня силы, чтобы от упадка мир придонный уберечь. Так что одна у нас надежда – что Володыку разыскать удастся. А уж тогда он мигом все поправит.

– Да где ж ты его искать-то собралась?

Варвара покачала головой, и Марья задумчиво прикусила губу:

– Володыка тебя царевичу земному сосватать хотел… А к нам ближе Царства-Государства земель людских нет. Так что, уверена я, и жених твой оттуда будет.

– Считаешь, люди могли отца похитить? Чтоб царевич земной мог сватовства избежать?

Варвара вздернула подбородок. Ее такое предположение явно задело.

– Пока не знаю, – Марья пожала плечами. – Но выведаю обязательно, дай только срок.

Она долгим взглядом посмотрела в пустоту.

– И, коли так, несдобровать им… Смету безо всякой жалости. Что ж… – тряхнув головой, она улыбнулась сестре, – пора мне. Путь не близкий, а время не терпит.

Марья лаково погладила сестру по щеке.

– Береги царство, сестра. Одна ты здесь теперь царевна…

– Сберегу… – Варвара низко поклонилась. – Ты только возвращайся поскорее, хорошо? Да с Володыкой истинным.

– Ворочусь.

Марья в последний раз посмотрела на Варвару, коротко кивнула Пескарю, а затем оседлала конька и поплыла прочь. Вскоре ей вновь предстояло оказаться там, где она не была уже столько лет.

Выйдя к берегу с морскою пеною, царевна рассеянно коснулась тонкой нитки шрама, что давным-давно оставил на ее запястье разбойничий нож. Не затеряться в который раз в пучине собственных воспоминаний оказалось не так-то и просто. Вот уже много лет раз за разом перебирала она в памяти события прошлого. Пыталась отыскать ответы, найти причины, придумать себе и ему оправдание. Да все зазря. У прошлого ответов для морской царевны не было. Впрочем, как теперь не было их и у настоящего.

– Эй, гляньте-ка, братцы, никак в воде стоит кто-то?

От тяжких мыслей Марью отвлекли голоса, что доносились со стороны густого леса, раскинувшегося поодаль от песчаной косы[6] пляжа. И стоило царевне взглянуть туда, как она тут же заприметила показавшихся из-за деревьев всадников.

«Ну вот, не успела из воды выйти, как попалась!»

Проклиная себя за беспечность, Марья спешно огляделась. Коса пологого, открытого песка расходилась от нее по обе руки, сколь хватало взору. Прятаться здесь было решительно негде, разве что воротиться обратно в море. А потому, поразмыслив, царевна решила дождаться гостей прямо там, где стояла.

Вскоре, рыхля копытами песок, на берег выехали две дюжины витязей. Рослые, статные молодцы, при кольчугах, мечах и пиках. Под стягом заборовшего змия всадника – знамени Царства-Государства. Споро[7] взяв Марью в полукольцо, воины опустили вниз острия пик, да так и застыли, принявшись ждать, пока с царевной будет говорить выделявшийся алым плащом десятник.

– Вечер добрый вам, барыня…

Хмурый и седобородый, он окинул Марью цепким взглядом, особо задержавшись на ее украшенной кораллами да ракушками броне и мече, притороченном к поясу.
 – Вы чьих будете?

Закончив с царевной, десятник с внимательным прищуром оглядел море. Так, словно в любой момент ожидал от лениво бегущих волн подвоха. Так, словно не догадывался даже, а наверняка знал, кого повстречал на пустынном берегу.

– А почто это я вам отвечать должна? – Марья, не собираясь облегчать человеку жизнь, нахмурилась.

– Мы-то… – десятник с невеселой улыбкой качнул головой. – Мы – дружина царя Еремея, государя земель окрестных. А вот ты, часом… не из моря ли вышла, а, девица?

Витязь жестко усмехнулся, а всадники, чуя разливающееся грозой напряжение, еще ниже опустили пики.

– Да ты, я гляжу, великого ума будешь? – Марья усмехнулась, после чего молвила гордо: – Я – Марья Моревна, дочь морского Володыки, наследная царевна государства подводного.

Вскинув подбородок, она с вызовом оглядела витязей.

– М-да… – десятник недобро повел головой. – И впрямь говорят, на ловца и зверь бежит… Ну вот что…

Хмыкнув, он задумчиво пожевал губы:

– С нами поедешь, царевна.

– Это куда же? – ничуть не обеспокоившись, Марья вопросительно изогнула бровь. Ей, морской царевне, покуда она в броне подводной да при оружии, эти две дюжины витязей угрозой не были бы, даже будь они в сотнях верст от любой воды. А уж здесь, на морском берегу, она и подавно могла бы смыть их с пути одним мановением руки.

– Велено всех, кто хоть чуточку подозрительным покажется, во дворец доставлять немедля.

Десятник, явно надеясь на мирный исход, не погнушался разъяснениями.

– А если я не хочу? – царевна в ответ обвела витязей мрачным взглядом.

– Хочешь – не хочешь, а поехать придется, – десятник тяжко вздохнул.

– Хм, а ты, витязь, как я погляжу, в силах своих дюже уверен, коль речи такие вести смеешь.

Марья хмыкнула.

– Уверен иль нет, то не важно. Приказ у меня, вот и все дела.

Видимо, посчитав, что разговор окончен, десятник с очередным вздохом повернулся к одному из воинов.

– Эй, Андрейка, а ну-ка подвинься! Да щит Родиславу отдай – с тобой красавица поедет.

– Да, дядь Егор!

Молодец споро спешился, а Марья, поняв, что ратники и впрямь не собираются здесь с ней о чем-либо дальше говорить, с невеселой задумчивостью наблюдала за их приготовлениями. Наблюдала и решала, как ей быть дальше. Пути-дорожки, как водится, было две: ехать с витязями миром или воле их противиться. Во втором случае, царевна в том не сомневалась, дело обязательно дойдет до драки – и тогда уже ей придется умертвить всех ратников разом. В пользу первого же выбора говорило многое. К примеру, десятник обмолвился, что велено ему везти ее во дворец, куда, собственно говоря, царевна и так собиралась направиться, дабы держать разговор с самим царем Еремеем. Не верить витязю у Марьи причин не было. Такие люди, как он, обычно не врали – того не позволяла им воинская честь. А значит, то, что царевна сперва приняла за неудачу, оказалось, напротив, сущей благодатью. Пусть и с риском того, что заместо беседы с властителем местных земель ее могут отправить прямиком в объятия сырой темницы. Впрочем, подобная участь Марью не сильно тревожила. Царевна была уверена, уж она-то так или иначе сумеет убедить Еремея в том, что кидать ее в казематы не самая удачная мысль. А коль и не сумеет даже, так безо всякого труда покинет подземные застенки. И потому она без особенных сомнений решила воспользоваться любезным предложением десятника да добраться до стольного града в сопровождении его витязей.

Они тем временем уже завершили свои приготовления. И воин по имени Андрей, разгрузив своего коня, теперь выжидательно глядел на десятника.

– Ну, прошу, красавица, – седобородый повел головой в сторону ратника. – Тебя подсадить аль сама справишься?

– Сама.

Ухмыльнувшись, Марья легко запрыгнула на коня, усевшись перед заметно раскрасневшимся молодцем, и всадники короткой цепочкою спешно двинули прочь от берега. А затем, уже у самого леса, царевна вдруг хватанула ртом воздух, почувствовав странную, тянущую боль в груди. Такую, словно от нее оторвали вдруг нечто важное. Нечто, что было с нею от самого рождения, естественное и привычное, словно дыхание. Встревоженная, царевна обернулась и взглянула на волны Моря-Окияна. За свою долгую жизнь не счесть сколь раз уж она уезжала прочь от его родных вод, но ни разу еще не чувствовала она ничего подобного.

«Будто отнимают что-то… Нити рвут…»

И Марья точно знала, боль ее означать могла лишь одно: ее власть над стихией слабнет, утекает водою меж пальцев, а дела в подводном царстве совсем плохи. И, значит, царевне следовало поспешить.

– Мне кажется, аль ты мне не очень-то и рад…

Застыв посреди полутемной, освещенной тусклыми свечами залы, Марья недоуменно глядела на то, как Чародей склонился над древней, с почерневшими страницами книгой. В час этот они впервые увиделись после того, как спасли безвестного старика в городской подворотне после ярмарки. И впервые при своем Чародее девушка чувствовала себя неуютно.

– Нет-нет… я… – он поднял на нее взгляд: хмурый, потухший. – Признаться, устал немного, не выспался, да и…

Чародей бросил взор на груду берестяных свитков у стены.

– Дел, знаешь ли, накопилось… Покамест мы, ну… по ярмаркам забавлялись.

Чародей хохотнул рвано, затем вдруг нервно дернул щекой, точно злясь на что-то, и резко поднялся.

Неровный свет свечей упал на его лицо, и Марья увидела, что под глазами молодого еще мужчины залегли глубокие тени. Щеки его впали, а губы ссохлись и потрескались.

– Чародей мой, что с тобою?

Царевна сделала невольный шаг навстречу, протягивая к любимому руку, но он лишь нахмурился пуще прежнего и отвернулся, вновь скрываясь в тени.

– Ничего… Послушай, Марья, ты прости сердечно, но… мне и правда некогда…

Чародей медленно опустился обратно на стул и схватил книгу, избегая смотреть царевне в глаза.

– Гонишь меня?

Не поверив своим ушам, она растерянно, точно в поисках поддержки, огляделась… И только теперь заприметила, сколь сильно изменилась знакомая, казалось, до каждой пылинки горница. Там, где прежде царил строгий уклад, порядок, теперь были разбросаны свитки и не виданные царевной прежде книги. Старинные, в черных да алых кожаных переплетах. Подсвечники, когда-то до блеска начищенные, теперь тонули в истаявшем жирном воске. А в дальнем углу залы Марья и вовсе заметила следы какого-то действа. Тайного, нехорошего… Темного.

Чародей же тем временем не проронил боле ни слова. Лишь пуще прежнего склонясь над своими письменами, точно в надежде, что царевна, наконец, оставит его в покое и просто уйдет.

– Не молчи же…

Вместо того, чтоб исполнить его чаяния, Марья, поддавшись порыву, подошла и взяла сухую, горячую ладонь мужчины в свои руки.

– Я ведь не слепая… Вижу, что за дела у тебя.

Она поджала неодобрительно губы, но, справившись с собою, спросила тихо:

– Зачем только, скажи, на тропу эту хочешь ступить?

Девушка попыталась заглянуть любимому в глаза, но тот, отняв руку, встал и отошел прочь.

– Зачем, жаждешь знать? – Чародей горько усмехнулся. – Знаешь, Марья, я б сказал, да только ты навряд ли меня поймешь. А тем паче – поддержишь. Так что, ты уж прости, пустое это. Наш разговор. И тебе… – он сглотнул, – уйти лучше.

– Что ж…

Марья медленно, очень медленно вздохнула, давя в себе вспыхнувшую горьким пламенем обиду, не давая раздражению с гонором взять над собою верх.

– Коли так желаешь, Чародей, так будь по-твоему.

Не сказав больше ни слова, она стремительно вышла прочь. Так быстро, что он не успел увидеть мелькнувшие в ее глазах жемчужины слез. И, стоило захлопнуться со скрипом и грохотом рассохшейся дубовой двери, опустился медленно на свой стул, да так боле и не притронулся к черной книге.

Путь до стольного града оказался не столь уж и долгий. Особенно сказалось на скорости всадников то, что их, увенчанных развевающимся над главами царским стягом, пропускали вперед на всех развилках, а редкие постовые у дорог не чинили никаких препон. И даже на въезде в город, у высоких, окованных железом и справленных из лиственницы врат, от стражи не поступило ни единого вопроса. На улицах толпа также почтительно расступалась, пропуская царскую дружину ко дворцу. Так что, вырванная из тяжких воспоминаний, Марья совсем скоро обнаружила себя в просторных, богато украшенных резным деревом и сусальным золотом палатах, чистых да сверкающих.

Здесь, помимо приведших царевну всадников, что теперь молчаливо выстроились у стены, был еще один человек. Молодой, златокудрый, высокий, с окладистой бородой, облаченный в алый, дорогой парчи, кафтан, он, прикрыв глаза рукой, восседал на кресле у подножия трона и с первого взгляда увиделся царевне настоящим красавцем. Даже несмотря на то, что на челе царевича, что обещан был ее сестре Варваре-красе – а это, без сомнения, был именно он, – явственно читались следы глубокой усталости и печали. Запавшие, раскрасневшиеся глаза под глубокими тенями, осунувшиеся, обострившиеся скулы да посеревшая, бледная кожа.

– Так вот ты какая, дочь морского Володыки…

Заместо приветствия царевич, тяжело вздохнув, встал и окинул гостью хмурым, воспаленным взором.

– Знать, из-за тебя, суженая, все мои беды?

Марья же, несмотря на не самую благостную встречу, про себя ликующе усмехнулась. Дорога, выбранная на далеком берегу, оказалась поистине верной, потому как привела она царевну ровно туда, куда та так стремилась попасть. И лишь одна мысль заставила ее нахмуриться: «Неужто он считает, что я ему была сосватана?»

– Обознался ты, царевич.

Решив сразу все недомолвки развеять, Марья нахмурилась.

– Не со мной тебе суждено свадьбу справить.

– Да какая уж теперь свадьба…

Царевич вернул ее недовольство:

– Не про свадьбу я, царевна.

Он вдруг с силой грохнул кулаком по подлокотнику кресла, и Марья сама подивилась тому, сколь спокойно она это перенесла.

– Вы почто государя нашего извели? А? Нечисть ты морская? – царевич резко перешел на крик. – Куда отца дели, спрашиваю?!

Гнев его явно был неподдельным, однако Марья, глядя на то, лишь недоуменно нахмурилась и попыталась тщетно понять, о чем толкует ее разгоряченный собеседник. Впрочем, подобное гадание наскучило ей довольно споро, и царевна, не дав заговорить себе зубы, сама грозно вопросила:

– Ну нет, царевич, это ты мне ответь, да поскорее, что о пропаже Володыки морского знаешь? И лучше не ври, а не то я весь твой град по бревнышку разнесу. Уж поверь, силы хватит.

– В моем же дворце мне грозишь, шельма?

Царевич было недобро прищурился, но тут же, не давая Марье ответить, тряхнул головой:

– Погоди… о чем это ты толкуешь, царевна? Нешто сказать хочешь, что и твой отец пропал?

– А что, по-твоему, я тут делаю? – Марья гневно прищурилась, силясь разгадать, искренне ли недоумение собеседника.

– Да кто вас, нелюдей, знает…

Еще мгновение подумав, царевич тяжело опустился обратно в кресло и прикрыл глаза рукой.

– Ладно, ты давай-ка сказывай, как было, а потом и я тебе поведаю все, что сам знаю. Коль не врешь, морская царевна, сдается мне, помочь мы друг другу сможем.

– Помочь… Это еще как?

– Как – поглядим. Да только не думаешь же ты, что отцы наши, меж коими уговор был, в один день запросто так без вести сгинули?

– Не думаю, – Марья нехотя признала правоту царевича, все еще, впрочем, ему не доверяя. – Что ж, ладно, твоя взяла, – рассудив, что лишним узнать историю царевича из первых уст точно не будет, она кивнула. – Поведаю я тебе свою историю.

– Так вот, значит, оно как…

Внимательно выслушав сказ Марьи, царевич несколько раз стукнул кулаком о подлокотник кресла.

– Стало быть, пропал Володыка после того, как о сватовстве сестре твоей поведал… И ты, конечно, в том людей винишь?

Марья, не посчитав нужным пояснять очевидное, промолчала.

– Хах, да, ладно у тебя все выходит, – царевич качнул головой. – Да только поторопилась ты, дева морская, с выводами. Ведь отец-то мой, после того, как мы в колодце посланца вашего встретили, Пескаря страхолюдного, тоже пропал. И не так, как твой. Сперва сам не свой был седмицу, а вчера по вечеру вдруг к морю засобирался. Да еще и один, под страхом смерти охране с собою ехать запретив. И даже меня не взял…

Царевич задумался.

– Теперь-то мне ясно, видно, в уговоре том злосчастном дело было, что он с Володыкой заключил. Наверняка батюшка по его душу к берегу отправился. Да только вот назад, царевна, он так и не воротился…

Царевич, тяжело сглотнув, умолк.

– Что ж, похоже на то весьма, что прав ты…

После долгого молчания Марья наконец заговорила:

– Быть может, и впрямь так станется, что подсобить мы друг другу сумеем. И я даже знаю, с чего начать надобно.

– И с чего же?

В голосе царевича послышалась призрачная надежда.

– Увидишь скоро.

Царевна усмехнулась, про себя, впрочем, досадуя, что мысль та, что ею овладела, не явилась к ней раньше.

– Вот только для этого к морю мне нужно. Да поскорее.

– Хм, ну хорошо… Будь по-твоему, гостья незваная. К морю так к морю…

Царевич нехотя кивнул. А затем, глянув на застывших позади Марьи витязей, точно нехотя добавил:

– Да ты только смотри, попытаешься чего учудить, пеняй на себя.

– Не тревожься, царевич, – Марья хмыкнула. – Покуда у нас цели общие, так и опасаться тебе нечего. Уговор.

– Что ж…

Помедлив, царевич кивнул.

– Уговор.

А затем подумал и добавил:

– Меня, кстати, Иваном звать.

– Что ж, Иван, коней собирай. Ужины справлять не станем. Сразу поедем. Чтоб дотемна управиться.

Губы Марьи тронула легкая, но отнюдь не веселая улыбка.

– Ну вот оно – море.

Несколькими часами позже, когда солнце уже ушло за горизонт, а на небе зажглись первые, самые яркие звезды, Иван, стоя на скользких от воды скалах уже другого брега, широко повел рукой и недовольно посмотрел на Марью.

– Скажешь, быть может, наконец, зачем тебе сюда понадобилось?

– Чего слова зря тратить. Сейчас все увидишь…

Царевна вынула из ножен острый кинжал, полоснула им по ладони и протянула руку к морю, роняя в воду тяжелые алые капли.

Глава третья О царевнах, Чародее да вороне

Капли крови, срываясь с распоротой длани царевны, падали в пенящуюся меж острых камней воду. Одна, другая, третья… Перемешиваясь с соленой водой, они, казалось, на миг окрашивали ее едва уловимым, слабым багрянцем, а затем исчезали без следа.

– Ну и чего ты делаешь?

Иван, нахмурившись, поглядел на Марью, все еще роняющую в воду свою кровь.

– Терпение, царевич, – она криво улыбнулась. – Скоро все сам увидишь. Поверь, ежели желаем мы хоть что-то о пропаже родителей наших выведать, так на то один лишь есть способ. Жаль, конечно, я о нем раньше не подумала, да уж чего теперь. Поздно лучше, чем никогда.

– Так это что, навроде… действа какого-то колдовского?

– Нет, – усмехнувшись, царевна кивнула на поднявшуюся неподалеку от берега волну и опустила наконец окровавленную руку. – То лишь зов…

– Утопить нас вздумала, ведьма морская… – зло зыркнув на нее, один из ратников ругнулся в бороду. – На берегу не сгубила, так теперь тут все сгинем – как пить дать, сгинем!

– А ну-ка, тихо там, – его тут же одернул старый десятник, очевидно, опасаясь, как бы скорый на язык молодец не разгневал морскую царевну. Но Марья на слова ратника лишь усмехнулась:

– Не страшись, витязь… У нас с твоим царевичем уговор, помнишь? Ну и нервная же у тебя стража, Иван.

Она с презрением покосилась на царевича.

– Гляди, как бы они меня с перепугу стрелами не утыкали.

– Могу я вопрос задать?

Пропустив ее колкость мимо ушей, Иван вдруг задумчиво поглядел на Марью.

– Задавай, – она пожала плечами.

– Я вот что думаю… Ведь наверняка ты с витязями моими легко управиться смогла бы. Там, на берегу, где вы встретились.

Царевич не спрашивал, а утверждал, и потому царевна не стала утруждать себя даже кивком.

– Так скажи, отчего же ты с ними добровольно отправиться решила?

– Чтоб дорогу показали, – Марья сперва усмехнулась, а затем вдруг, сама того не ожидая, добавила уже куда серьезнее: – Да и к тому же, коль своею волей не пошла б, их всех убить бы пришлось. Уж больно витязи у тебя, царевич, справные.

– Неужто ты, царевна морская, жизней людских пожалела?

Иван взглянул на нее с подозрительным удивлением, а ратники за его спиной еще пуще прислушались к их разговору.

– Не дивись, – Марья покривилась. – До жизней людей твоих мне дела никакого нет. Все куда проще – к чему силы на вражду тратить, когда тебя туда сопроводить хотят, куда и самой надобно?

– Да, разумно, – Иван кивнул, но в голосе его царевна расслышала едва уловимое недоверие. Впрочем, ежели сказать по правде, то она и сама не уверена была в том, что попросту не пожалела витязей.

Разговор меж тем сам собой утих, и царевна принялась молча глядеть на волны, что били о скалы с каждым мигом все злее и яростнее. Иван несколько раз бросал на нее долгие взгляды, точно порываясь разузнать наконец, чего же они ждут. Но он так и не проронил ни слова. И все продолжали молча глядеть на море до тех самых пор, пока бурлящий водяной вал не обрушился прямо к ее ногам, обдав сапоги белой пеной. А затем…

– Мать честная! Черномор…

Едва волна схлынула, на берегу чудесным образом оказались тридцать три богатыря. Могучие, широкоплечие, белокурые и статные, возвышались они над любым из воинов царевича на две головы и облачены были в горящую златым пожаром чешую. В руках морские богатыри держали каплевидные щиты с трезубцами и морскими коньками, а к ним уж приторочены были длинные, толщиною с трехлетнюю березу, копья.

– Здравствуй, дядя…

Марья, чуть поклонившись, как равного поприветствовала Черномора, за широкой спиной которого неодолимой стеною выстроились витязи.

– Здравствуй, Марья.

Исполинский богатырь, чья седина серебром блестела в свете звезд, хмуро оглядел ее спутников и грозно вопросил:

– Ну и кто здесь кровь царевны морской проливает?

Под его взглядом люди, переглянувшись, невольно отступили и потянулись к мечам, а сам Иван, тяжело задышав, требовательно посмотрел на Марью. И во взгляде его столько было требовательной надежды, что в царевне вдруг проснулось поистине детское озорство. На один короткий миг ей захотелось проучить земного царевича за ту дерзость, что дозволил он себе во время встречи их в стольном граде. Марья прыснула про себя, представив, как указывает Черномору на Ивана, как на своего обидчика, или, что еще лучше, рассказывает дяде о том, что это он, царевич, заставил ее позвать богатыря, потому как желает меряться с ним силой. Впрочем, шутливое настроение быстро отступило, и заговорила Марья вполне серьезно:

– Послушай, дядя, эти люди здесь ни при чем. Сама я…

Она чуть виновато поджала губы. Даром что по всему в царстве подводном положение ее было куда выше дядиного – под его суровым взором Марья всегда чувствовала себя несмышленой, нашкодившей девочкой.

– Сама? – Черномор удивленно приподнял кустистые брови. – И зачем?

– Поговорить мне с тобой нужно было, вот я ничего лучше и не придумала…

– Что ж, раз так, говори… – погладив окладистую бороду, Черномор неодобрительно покачал головой, но слов осуждения все ж не высказал.

– Знаешь ты ведь, дядя, что Володыка морской пропал?

– Знаю, – богатырь кивнул. – Как же тут не знать, когда на границах враз беспокойно стало? С дальних рубежей да глубин бездонных погань всякая с силой утроенной лезет. Едва отбивать успеваем.

Он помолчал и добавил:

– Да и море… волнуется.

– Да. Вот только, как оказалось, не один исчез Володыка. Царь Еремей, властитель Царства-Государства, с ним вместе пропал. В то же время самое. А пред этим уговорились они с повелителем морским царевича Ивана за Варвару сосватать.

– Слыхал я и о таком, – Черномор степенно кивнул.

– Вот и славно. А скажи на милость, дядюшка, что тебе об уговоре том известно? Наверняка ведь ты знаешь что-то?

– Знаю. Как же не знать? Все знаю…

Черномор задумчиво пригладил пышные усы.

– Давно то было. Уж две дюжины лет минуло.

Он перевел взор на Ивана.

– Отец твой, царевич, с Володыкой о помощи тогда сговорился. В час, когда тугар набеги совсем невмочь стали, а сил с врагом безжалостным совладать у самого уж не осталось. Вот и пошел он к правителю придонному на поклон. А тот, как водится, запросил для дочери своей у него жениха. Сына-первенца. Тебя, то бишь.

Богатырь чуть помолчал.

– Поменьше седмицы нам тогда хватило, чтоб тугар назад в степи отбросить, все поля окрестные телами их богато усеять. Так что Володыка свою часть уговора исполнил. А давеча настала и твоему отцу свое слово сдержать…

– Так вот, значит, какая нужда отца к стенке приперла. А я-то все думал-гадал… – выслушав рассказ Черномора, Иван запустил пятерню в волосы и побрел, точно от правды вскрывшейся сбежать желая, вдоль берега.

– Уговор уговором, однако ж что-то меж ними явно не так вышло, коль вместо того, чтобы сватовство праздновать, мы посреди ночи на берегу вчерашний день ищем…

Слова Марьи остановили его уже прилично поодаль от Черномора и собственных витязей.

– Почудилось мне аль ты отца моего лжецом хочешь назвать? Считаешь, он к пропаже Володыки руку приложил? Или, быть может, сбежал попросту, аки трус какой? – царевич спросил с вызовом, рывком обернувшись.

– Ну, это ты мне скажи, земной царевич. Тебе-то лучше знать, – Марья встретила его нападки с равнодушным спокойствием. Лишь подошла близко да заглянула пытливо в светлые очи.

– Никогда не стал бы государь наш слово свое царское нарушать. Раз обещал он меня сосватать взамен на то, чтобы от тугаровых змеев страну спасти, то так тому и быть.

Иван гордо вскинул подбородок, и Марья усмехнулась:

– А ты, я погляжу, никак, волю родительскую и без него исполнить желаешь?

– Желаю или нет – не важно. Раз отец слово дал, мне его только выполнить остается. Царь – он на то и царь.

Иван пожал плечами, и Марья взглянула на него совсем другими глазами. Земной царевич оказался совсем не робкого десятка, и ей подумалось вдруг, что общего меж ними, быть может, куда больше, чем могло показаться на первый взгляд.

– Отец твой как истинный государь поступил, спору нет. Его я хорошо понимаю. Пред неизбежностью единственно верное решение он принял. И землю свою спас.

Царевна заговорила вновь уже совсем другим голосом, и Иван благодарно кивнул. После чего она, подумав чуть, добавила все ж:

– Дело за малым осталось. Свою часть уговора выполнить.

– Выполнит. Уж поверь мне – я своего батюшку как никто знаю. Он бы скорее умер лучше, чем от слова собственного сбежал. А коль ты, царевна, вдруг иначе думаешь, так то ничего. Воля твоя вольная. А мое дело доказать, что не с тобою правда.

Иван вдруг смолк, точно смутившись своей горячной речи, а затем как-то резко молвил:

– И позволь уже раной твоей заняться, а то кровь до сих пор хлещет.

Он хмуро поглядел на алеющую в свете звезд ладонь Марьи, точно это она была виновата во всех его бедах.

– Ну… На, занимайся, – подумав немного, царевна под удивленным взором Черномора протянула Ивану руку, и тот, вопреки ее ожиданиям, занялся излечением сам. Промыл, обработал взятой у десятника мазью и перевязал чистой тряпицей.

– Не туго? – осторожно затягивая узелок, царевич поглядел на Марью.

– Скажи, отчего ты сам меня лечить взялся?

Царевна вместо ответа поглядела на него с озадаченным прищуром.

– Сам предложил, сам и лечу, – царевич хмыкнул и оглянулся на своих воинов. – Мне витязи стража, а не прислуга. А может… – он лукаво улыбнулся. – До ручки твоей нежной страсть как дотронуться захотелось…

– Ах вот оно что?

Марья против воли улыбнулась и тут же, смутившись, отвела взор.

– А лекарству где ты научился?

– Известно, где… – он пожал плечами с деланым равнодушием. – На войне. Аль ты думала, я из палат царских носа не кажу?

Иван внимательно поглядел на Марью и, закончив с повязкою, спросил уже сам:

– Коль уж заговорили, скажи, зачем надобно тебе руку резать было? Коль это не тайна.

– Да уж не тайна, – Марья переглянулась с замершим неподалеку исполинскою скалой Черномором. – То самый быстрый способ с дядюшкой поговорить. Если царевна морская в беде, он всегда в один миг явится. Где бы ни был.

– Ясно.

Иван понимающе улыбнулся, а Марья, задумчиво поглядев на перевязанную ладонь, сжала пару раз персты в кулак и, не удовлетворившись результатами, опустила руку в воду.

– Ты чего? Зачем рану мочишь?

– Спокойно, царевич, какую рану? – ухмыльнувшись, Марья сорвала повязку, и Иван узрел девственно-чистую ладонь. Призванная на помощь стихия все еще слушала свою царевну. На коже от пореза не осталось и следа.

– Ну ничего себе! Вот так чудеса, – Иван покачал головой, а затем, скрестив руки на груди, неодобрительно нахмурился. – Да только я тогда для чего так расстарался?

– Ты? – Марья лукаво улыбнулась. – Так просто. Дюже любопытно поглядеть было, что ты с раною моей делать будешь. Ну, позабавились и будет.

Она обратилась к Черномору:

– Скажи-ка мне вот еще что, дядюшка, а знаешь ли ты, аль, быть может, разыскать сумеешь место то, где царь Еремей к воде в последний раз приходил? Думается мне, что с Володыкою он свидеться был должен. Властителя подводного, знаю, разыскать в море никто не в силах, воду средь воды не почуешь, а вот чужака у границ…

– То легко. Это ты верно подметила, Марья.

Богатырь кивнул.

– Укажу я тебе место. Потому как задача моя, Володыкой назначенная, – границы наши охранять.

– Постойте, – в разговор их вмешался царевич, – хотите сказать, мы вскоре место узнаем, где батюшка пропал?

– Ну, не пропал, но где он крайний раз у моря был.

Черномор пожал плечами.

– Хм, да в целом, знаете ли, и того довольно, – Иван, явно что-то задумав, улыбнулся. – Не будем делить шкуру медведя неубитого, но, сдается мне, царевна, скоро мы кой-чего да узнаем. Сперва, правда, перед тем как на место отправиться, надобно нам будет за человеком одним заехать…

– Так, значит, говоришь, что муж сестры твоей чародей? И он ворожбу знает, что поможет былое увидеть? То, что с Еремеем на берегу приключилось?

Марья в который раз с подозрением глянула на ехавшего подле царевича. Погода стояла прекрасная, на небе не было ни облачка, ярко светило солнце, и веял прохладой легкий утренний ветер. До полуденной жары было еще далеко, и дорога спорилась[8]. Так что с той поры, как они распрощались с Черномором, путники успели уже покрыть немалое расстояние. Даром что большая часть пути пришлась на ночь – возвращаться во дворец с берега никто не стал – все сразу отправились в дорогу. Ни Иван, ни Марья не желали терять драгоценного времени.

– Ну, знает аль нет, точно не скажу, тут его самого спрашивать надо. Но Сокол Ясный в чародейском деле весьма сведущ. Уверен, что-нибудь да придумает.

Царевич устало потер виски и поерзал в седле. Ему ночной бросок явно дался тяжелее, чем Марье.

– М-да, на берегу ты был куда увереннее.

Царевна недовольно хмыкнула, собираясь сказать еще что-то, но тут впереди из туманной дымки проступила зыбкими серыми тенями пока еще далекая деревня.

– Никак, добрались? Там твоя сестра живет?

Воодушевленная видом неказистых редких домиков, Марья сменила гнев на милость.

– Не слишком-то для царевны места подходящие…

– Ольга? Нет… – Иван устало мотнул головой. – До дворца ее еще несколько часов пути. А вот в деревеньку все одно заглянуть стоит…

– Это еще зачем? Что там делать, раз нам дальше ехать надобно, – царевна недоуменно нахмурилась.

– Надобно-то оно, конечно, надобно… – Иван потянул шею. – Да только мы всю ночь скакали. И витязям, и животинам передых нужен. Допускаю, что ты, дева морская, устали и не ведаешь, – а вот нам, живым людям, отдых бы не помешал. Хоть малый.

– Малый аль большой, все одно – это задержка. Не знаю, как у тебя, царевич, да у меня времени в обрез. Каждое мгновение, что мы теряем, смерти подобно. Потому я никуда заезжать не собираюсь. Хочу как можно скорее увидеть твоего чародея.

Мысли о том, что Ясный Сокол, свояк Ивана, сможет, возможно, пролить свет на исчезновение Володыки, гнали Марью вперед, точно щука косяк мелкой сошки. И люди, даже самые крепкие, не выдерживали заданного ею шага.

– Ну тогда тем более в деревню придется заглянуть, – царевич пожал плечами. – Потому как, говорю сызнова, кони тоже устали. Аль ты так жаждешь, чтоб твой гнедой под тобою пал, а, царевна?

– Ар-р! Ляд с тобою[9]. Будь по-твоему, – сдавшись, Марья наконец согласно кивнула. – Но дольше необходимого задерживаться не будем, уговор?

– Да, крутой у тебя норов… Такой, что забываю я порой, кто у кого в гостях!

Царевич с усмешкою покачал головой, но после молвил, уже не улыбаясь:

– Только вот, Марья, не ты одна здесь отца отыскать поскорее хочешь.

Тронув серую в яблоках кобылу пятками, он устремился вперед и, лишь прилично обогнав царевну, бросил через плечо:

– Но не бойся, рассиживаться не станем. Передохнем малость, и в путь!

Прибытие конных витязей во главе с самим царевичем, да к тому же в сопровождении столь необычной девы, староста Федот заприметил еще издали. Не каждый день к ним в деревню, не самую маленькую, но отнюдь и не великую, с неказистыми домиками да десятком дюжин народу заезжали подобные гости. Нет, конечно, здесь бывала порой царевна Ольга, захаживал ее муж – чародей Ясный Сокол, но все ж редкие визиты их ни в какое сравнение с делом нынешним не шли.

Оттого на большой площади у колодца поглазеть на дивных гостей собрались почти все деревенские от мала и до велика. И пока Иван рассказывал Федоту, что именно от него требуется, мужики, бабы, старики, старухи и дети встали кругом да застенчиво пялились на его спутников. И, конечно, по большой части внимание их было приковано к Марье. Ее же, облаченную все в ту же сверкающую на солнце броню, что ковали сомы-кузнецы в своих укрытых илом да тиною кузнях, такое пристальное внимание отнюдь не радовало. Под взглядами десятков глаз морская царевна чувствовала себя подобно тому самому скоморошьему медведю, которого видела когда-то на городской ярмарке, и оттого деревенским отвечала отнюдь не дружелюбным взглядом.

«И чего они так на меня уставились? Неужто деву при оружии первый раз видят?»

Марья хмуро вздохнула, а затем из толпы людей, ловко прошмыгнув меж подолов и сапог, стрелою влетела маленькая, годков шести от роду, чумазая девчушка в видавшем виды сером платьице. У нее были огромные, синие, точно жнивеньское[10] небо, очи, и спутанные, рвано остриженные соломенные волосы.

– А ты ведь колдунья, да?

Оказавшись у коня опешившей царевны, девчушка бесстрашно потеребила ту за сапог.

– Ты чего, Настасья?!

Прежде чем Марья успела что-либо вымолвить, староста, выпучив от ужаса глаза, схватил девчонку и оттащил прочь от ее ног.

– А ну-ка брысь отседова! Кому грю?! Марфа, едрить тебя колотить! Забери ее!

Он протянул девочку в сторону толпы, и та отчаянно задергала ногами, пытаясь вырваться.

– Нет! Пусти!

– А ну-ка цыц! – разом став пунцовым, Федот грубо тряхнул девчонку. – Цыц! Кому грю!

– Пусти! – еще пуще заверещала девочка, принявшись извиваться в его руках, точно уж. – Мне к колдунье надо! Поговорить!

– Да умокни ж ты! – одной рукой прижав ребенка к себе, а другой безуспешно пытаясь зажать ей рот, староста гаркнул снова: – Марфа!

– Иду! Ох, доля моя тяжкая, иду! – откуда-то из-за спин деревенских раздался плаксивый женский голос, и Федот, поняв, что теперь его ругань достигает цели, разразился отборной бранью:

– Ты какого лешего ворон считаешь, пропасть окаянная?! За дитем кто замест тебя следить будет, кукушья твоя душа?!

– Давай, давай ее сюда! Сама не знаю, как она прошмыгнула, – сквозь толпу к ним, охая и причитая, наконец пробилась дородная тетка.

– Не знает она! – староста, точно мешок, сунул девчонку в руки бабы. – Быстро забери!

– Нет! Не-е-т! Пустите меня к колдунье!

Понимая, что ее вот-вот унесут, та заголосила с утроенной силой, и тогда Марья, внезапно заинтересовавшись тем, что именно понадобилось от нее деревенской девочке, властно молвила:

– Пусти ее.

Стальной голос морской царевны заставил деревенских замереть деревянными истуканами. И лишь Марфа, так и не взяв у Федота ребенка, тихонько захныкала.

– Ой, чего ж теперь будет…

– Ну?

Марья, видя, что ее приказ мужик исполнять не спешит, вопросительно вздернула бровь.

– Да, да… – мелко закивав, староста, наконец, опустил девчонку на землю, но от себя так и не отпустил. Вместо этого он положил на плечи все еще громко всхлипывающего ребенка казавшиеся настоящими лопатами мозолистые ладони и виновато молвил:

– Вы уж не серчайте на нее, барыня-государыня. Настасья это, сиротка она… Старики-то ее эта, весной прошлой от мору сгинули…

Он виновато пожевал губы.

– Вот она и чается теперича колдунью разыскать… Чтобы, значится, папку с мамкой воротила…

На этих словах Настасья наконец вырвалась из его хватки и вновь бросилась к царевне.

– Скажи, ты колдунья ведь, правда? Колдунья, да?

Чуть подрагивая то ли от недавних рыданий, то ли от страха, своими большими голубыми глазами она заглянула в холодные очи морской царевны, и та, прежде чем ответить, бросила короткий взгляд на Ивана. Царевич улыбался, судя по всему, целиком и полностью одобряя то, что Марья вступилась за сиротку.

– Ведь правда? – привлекая к себе внимание, девочка вновь подергала сапог царевны.

Стоя возле покатого лошадиного бока, все так же пожирая Марью глазами, полными надежды и слез, она с высоты седла казалась той еще более маленькой и щуплой, чем была на самом деле.

– Что ж, можно и так сказать. Колдунья.

Царевна кивнула, и девочка сперва громко всхлипнула, задышала быстро-быстро и наконец выпалила на одном духу:

– Колдунья, верни мне родителей моих! Папу с мамой! Помоги! Ты ведь все можешь, а? Ну пожалуйста… Мне ведь без них никак нельзя… Совсем-совсем никак, честное-пречестное слово! Мамочка…

Последние слова прозвучали совсем тихо, и Настасья, мелко подрагивая, зажмурилась и опустила голову. По щекам сиротки побежали крупные, чумазые слезы.

– Прости…

Медленно покачав головой, Марья с грустью посмотрела на девочку. Отчего-то та, неожиданно для ее самой, тронула сердце морской царевны. Быть может, причиной тому была ее бойкость, а может, пропажа Володыки, Марья не знала. Да только, глядя на маленькую Настасью, она почувствовала, как щемит под грудью пойманное в ловчие сети тоски сердце.

– Не в силах я тебе помочь. Не могу я воротить родных твоих к жизни, да и никто не сможет в целом свете. На такое, к сожалению, ни одно колдовство не способно…

Говорить правду, глядя в огромные голубые глаза, видеть, как в них тускнеет, тает теплый огонек надежды, оказалось куда тяжелее, чем Марья могла себе вообразить. И раньше она сталкивалась со смертью, даже убивала сама, но, кажется, ни разу еще эта встреча не была столь близкой. Столь обнаженной. И ни разу еще не принимала детское лицо. Царевне подумалось вдруг – отчего же все-таки люди такие хрупкие? Такие уязвимые пред всем, что есть в триедином мире… Точно в поисках ответов, поглядела она на Ивана, и тот, будто пытаясь помочь ей, не отвел взора.

– Нет-нет… ну как же… – Настасья отчаянно замотала головой, отказываясь верить в услышанное. – Нет! Ты врешь, ты все врешь!

Отчаяние сменилось гневом, и девочка, заливаясь слезами, с яростью закричала на царевну. Марья не сердилась. И пусть не могла она воплотить несбыточную мечту сиротки в жизнь, но как помочь Настасье, мысли у царевны были.

– Нет, не вру. Воротить их и впрямь ни у кого не выйдет, но послушай, ведь того и не надобно…

Она соскользнула ручейком с крутого лошадиного бока, присев возле Настасьи на колено и ухватив ее за плечи.

– Не надобно? – сбитая с толку девочка даже перестала плакать. – П… почему?

Сиротка всхлипнула, утирая со щек слезы, отчего те стали еще более чумазыми, чем раньше.

– Потому, что отец твой с матушкой ведь никуда и не уходили. С тобой они.

– С-со мной?

Во взгляде Настасьи мелькнула робкая надежда на чудо.

– Конечно… Вот здесь прямо, в сердечке. Не веришь, вижу, – так я докажу.

Марья, теперь уже точно зная, что должна сделать, тепло улыбнулась девочке. Она не знала, как выглядели ее мать, отец, да только разве теперь это было важно? Нет, ныне, в миг этот, важна была одна лишь только надежда. Да еще вера. Вера маленькой, уставшей девочки в чудо.

– Гляди внимательно.

Протянув руку, Марья коснулась ладонью груди девочки и почувствовала, как бьется растревоженной голубкою ее крохотное сердечко. А затем поднесла раскрытую ладонь другой к губам и легонько подула на нее…

– Ах!

Девочка, казалось, забыла дышать, когда бесчисленное множество мельчайших водяных капелек, закружившись, заплясав в воздухе, точно искрящиеся звездочки, слились вдруг в две небольшие фигурки.

– Настенька… Доченька…

Голос, теплый, как лучи нежного утреннего солнца, ласковый, точно закатные волны, окутал девочку, убаюкивая ее страхи, утоляя ее печаль.

– Мама? Мамочка, это ты?

Настасья говорила робко, шепотом, всем сердцем боясь спугнуть явившееся ей чудо.

– Ты?

– Я, милая… Я так тебя люблю, и папа любит…

Фигурка побольше, улыбаясь, кивнула.

– Мамочка… – девочка всхлипнула. – Воротитесь, прошу… Мне так без вас так тут плохо. Соскучилась я…

– Моя милая, солнышко, но ведь мы никуда не уходили… Мы всегда с тобой… Здесь… В твоем сердце живем и памяти. Да, уверена будь, всегда с тобою будем да явимся, только позови!

– Мамочка…

Настасья, руша иллюзию, вдруг кинулась на царевну, обняла крепко и, больше не сдерживаясь, зарыдала, дрожа всем телом.

– Тс-с-с… Тихо, – Марья, не сразу справившись с неловкостью, наконец прижала к себе девочку, тихонько баюкая. – Пойдем, милая…

Федот, как оказалось, по-прежнему стоящий подле, как-то странно, точно с благоговением, глянул на царевну блестящими от слез глазами и мягко отнял от нее девочку. Толпа вокруг замерла.

– Спасибо…

Настасья, прежде чем дать себя увести, вырвалась на мгновение и еще раз крепко обняла царевну. А уходя, все оборачивалась назад и улыбалась. Вслед за ними потянулись и другие деревенские. Безмолвные, сумевшие прикоснуться к чужому чуду.

– Чего уставился?

Бросив хмурый взор на довольно, точно объевшийся сметаны кот, скалящегося Ивана, Марья собралась с духом и тяжело встала. Столь простое представление отчего-то далось ей неожиданно тяжело. Словно стихия, прежде отзывчивая, покорная и податливая, теперь слушала ее неохотно. А силы приходилось тянуть точно через соломинку. И это несмотря на то, что до колодца со студеной водой было меньше пары аршинов.

– Дай попить лучше…

Чувствуя, как горло сдавливает огненный обруч, Марья, точно сама не своя, шагнула к колодцу.

– Попить мне нужно…

– Постой, царевна, вот…

Опередив ее, старый десятник Егор ловко крутанул рукоять ворота, и через мгновение перед царевной уже стояло полное ледяной воды ведро. Порывисто кивнув ему, Марья жадно припала к бадье и вдруг замерла, так и не испив ни капли. На дне тускло блестела белая, точно снег, морская жемчужина, а над нею медленно кружило по воде черное, точно сажа, воронье перо.

Едва ступив на брег, Марья почувствовала, сколь сильно все переменилось на острове Буяне. Родной уже, знакомый до боли, он, казалось, увядал и менялся вместе с единственным своим обитателем. Смолкли, большей частью улетев, крикливые прежде чайки, стал злее, порывистее ветер, и даже море, пенящееся волнами о камни, теперь представлялось ей чуждым и неприветливым. На Буян пришло зло. И тот, кто открыл ему двери, был здесь же.

– Зачем ты здесь?

Марья повернулась. Чародей сидел на скалах, облокотившись спиной о черный ствол закинутого на них штормом дерева, и голос его, прежде веселый, звонкий, теперь звучал хрипло и надломленно, словно из него клещами вытянули что-то неимоверно важное. Позади, на фоне алеющего неба, чернела громада замка с единственным горящим окном – то единственное, что оставалось на Буяне неизменным.

– Думал, ты не воротишься больше…

Ее возлюбленный, облаченный по обыкновению во все черное, выглядел расслабленным и спокойным. Но это внешнее безразличие и уверенность не смутили царевну. Она достаточно хорошо его знала, чтобы видеть – каждый жест, каждое, даже самое незначительное движение говорили, кричали о том, что Чародей напряжен, точно рвущийся под напором крупной рыбины невод.

– Разве я могла не прийти? – Марья удивленно вскинула брови.

– Разве?

Эхом ответил он, и сердце морской царевны сжалось от обиды. В голове ее не укладывалось, что он, тот человек, с которым она провела столько времени, ради которого раз за разом рисковала, сбегала, нарушая запреты Володыки, тот, с которым познала, что такое жизнь, свобода и истинная любовь, мог сейчас, глядя ей в глаза, говорить все это. Неужели он забыл? А может быть, врал? Мысли, тревожные, пугающие, обидные, закружились беспокойным косяком, но Марья позволила себе лишь мгновение слабости и, тряхнув волосами, спросила:

– Вижу, тебе лучше? Больше не выглядишь изможденным…

Она не лукавила. Несмотря на излишнюю худобу и бледность, Чародей явно был полон сил.

– Да, я… излечился.

Его бледные губы тронула улыбка.

– И от чего же? – Марье едва удалось скрыть презрение, муреной скользнувшее в голос. – От добра? От памяти? Или, может быть… от любви?

Она горько усмехнулась.

– От слабости, – Чародей ответил спокойно и уверенно. – Столько лет я корпел над фолиантами, учил заговоры и наговоры, тайные письмена, знаки и чудодейства… Разглядывал бесчисленные звезды, дышал пылью и не видел белого света, корпя над древними свитками да мудреными книгами. А ради чего? Чтобы грязные оборванцы в грязи меня вымарали, как безродного щенка?

Впервые за весь разговор в нем послышались подлинные мысли, что терзали Чародея.

– Так вот в чем дело? Из-за того все, что в подворотне той треклятой приключилось?

Марья не поверила своим ушам.

– Нет, конечно, – он усмехнулся. – Причин не счесть. Как и в любом ином случае, много их, сколь, наверное, звезд на небе. А в числе прочих… и ты, Марья.

Чародей взглянул на царевну неожиданно мягко, точно ожидая и страшась одновременно того, что она скажет. Точно ожидал если не помощи, то, возможно, понимания и сочувствия. Однако царевна в миг тот ни на что подобное просто не была способна. Сама его мысль о том, что это она, Марья, могла быть одной из причин его безвольной слабости, что она волей аль неволей толкнула его во зло, оскорбило молодую царевну до глубины души.

– Что же это ты, меня в своих бедах обвинить удумал?

Она зло прищурилась, и Чародей вдруг вскочил, шагнул к ней резко, воскликнув было:

– Да нет же, Марья, я…

Он осекся, глядя, как длань царевны легла на рукоять меча.

– Вот оно как, значит…

Лицо побледневшего еще пуще Чародея сделалось жестким.

– Да.

Девушка медленно кивнула. Ей хотелось сказать больше. Обвинить, объяснить, а затем объясниться и пожалеть, обидеться, в конце концов, ведь когда-то он говорил, что это она, Марья, – его слабость. Но все слова разом вылетели из ее головы, стоило только царевне взглянуть в его глаза.

Такие родные, черные, словно блестящие жуки, глаза, которых больше не было. Они выцвели, потускнели, искры жизни в них сменились алым багрянцем бесконечной жажды. Жажды знаний, силы и власти. Лишь одного взгляда в них хватило царевне, чтобы осознать: обратной дороги для Чародея уже нет. От выбранного пути он отказаться не сможет. И… не захочет.

Но поняла все в тот печальный миг не одна лишь только Марья. В лике ее, в скользнувшем по нему мимолетному отвращению нашел свои ответы и Чародей.

– Ты меня презираешь… – усмехнулся он не зло теперь, а, скорее, горько.

– Нет, оплакиваю.

Марья ответила холодно, резко, словно выплюнув слова ему в лицо, но тут же взорвалась, давая волю нахлынувшим чувствам:

– А чего ты ждал? Считаешь, заслуживаешь иного? Ты – слабак и предатель!

Марья порывисто отвернулась, не в силах больше глядеть на того, кто еще мгновение назад был ей роднее всех на свете.

– Убирайся.

Он выдавил слова словно через силу.

– Убирайся прочь!

Внезапный крик его, злобный, страшный, заставил царевну вздрогнуть, и, впервые в жизни по-настоящему испугавшись за свою жизнь, она рванула из ножен клинок.

Всю недолгую дорогу от деревни до дворца царевны Ольги Марья не выпускала из рук перо, что передали ей весточкой из подводного царства. То, что послание именно от Варвары, подтверждала добытая с самого дна драгоценная жемчужина. По всему выходило, что та не сидит сложа руки и тоже пытается помочь в поисках Володыки. Самим же сообщением ее являлось вороново перо. Марья знала, что оно может означать. Знала и страшилась одной даже мысли об этом. Прошлое, какое бы далекое оно ни было, нагоняло царевну, не давая жить в настоящем. За все рано или поздно приходится платить, и, кажется, для наследной царевны час расплаты уже наступил.

Горько усмехнувшись, Марья вслед за Иваном въехала в ворота величественной усадьбы. Здесь, за острым частоколом высокого забора, увенчанного по углам сторожевыми башнями, где скучали одинокие лучники, разместился самый настоящий город. С добротными жилыми срубами, ремесленными мастерскими, кузнями и конюшней. Подле нее располагалась казарма для стражи и оружейная. А дорожки и центральная площадь, как и водится для любого добротного города, вымощены были стругаными досками вечно крепкой лиственницы.

Над всей этой лепотой гордо возвышался стоящий на холме дворец царевны Ольги. Богато украшенный искусной резьбой, с алыми крышами и золочеными ставнями, на которых вырезаны были олени, кабаны, волки и соколы.