Наследница моря и огня

8

Окруженная доброжелательным и беспристрастным молчанием, она поведала им о Меняющей Обличья, которая посетила ее в доме Данана, и о своем бегстве с горы Исиг. Она поведала о камне, который нашел Астрин на Равнине Королевских Уст, и показала отметину на своей ладони. Она поведала, как держала в руке огонь в унылой пустоте ночи на Задворках Мира и как вспыхнул и упал в отблесках этого огня кубок изменника-арфиста. Она поведала, зная, что они и без того знают, но по праву печали и наследия ей надлежало еще раз об этом напомнить, повесть об Илоне, рожденном от Ана и безбрежного моря. И увидела, как в их глазах собираются нити ее загадки. Когда она закончила, сумерки пробрались в библиотеку, растворив безмолвных слушателей в черном, старые пергаменты и бесценные рукописные книги с золотыми петлями переплетов. Один из Мастеров зажег свечу. Свет упал на его терпеливое, изборожденное глубокими морщинами лицо и на исхудалое и грубое лицо короля Остерланда. Мастер непринужденно сказал:

– Мы все сомневаемся в себе в эти дни.

– Знаю. И знаю, как основательно. Вы закрыли двери только потому, что приняли к себе как Мастера Основателя Лунголда. Я знаю, встреча с кем ждала Моргона, когда Дет привел его к горе Эрленстар.

– Ты это тоже знаешь?

– Догадывалась. А позднее Дет… Дет рассказал мне, что так и было.

– Кажется, он не особенно тебя пощадил, – сказал Хар. Его голос прозвучал сухо и отрешенно, но она угадала по его лицу, какой гнев и смятение посеял арфист в Обитаемом Мире.

– Я не просила о пощаде. Мне была нужна истина. Она нужна мне и теперь, поэтому я здесь. Отсюда следует начинать. Я не могу со всем этим вернуться в Ан. Будь мой отец там, возможно, и могла бы. Но я не могу вернуться и прикинуться перед Дуаком, Рудом и Владетелями Анскими, будто я так же верна Ану, как древесные корни и древние курганы королей. Во мне есть могущество, и я боюсь его. Не знаю… Не знаю, что может вырваться из меня без всяких моих намерений. Я не знаю больше, где мое место. Я не знаю, что делать.

– Невежество, – прорычал король-волк, – губительно.

Мастер Тэл шевельнулся, его поношенное одеяние чуть слышно прошуршало.

– Вы оба явились за ответами; мы мало что можем вам предложить. Порой, однако, находишь ответ, всего лишь повернув вопрос; а перед нами множество вопросов. И в первую очередь – тот, что касается Меняющих Обличья. Они появились почти без предупреждения в тот миг, когда Звездоносец начал осуществлять свое предназначение. Они знали его имя раньше, чем узнал он; они знали о мече со звездами, сокрытом в гробнице детей Властелинов Земли на Исиге. Они стары, старше, чем полотно истории и древнего Искусства Загадки, безродны и безымянны. Они должны получить имена. Лишь тогда ты поймешь происхождение своей силы.

– Что еще мне нужно знать о них, кроме того, что они пытались погубить королевские семейства в Имрисе и Ане, ослепили Астрина, едва не убили Моргона и что в них нет ни сострадания, ни жалости, ни любви. Они дали Илону жизнь, а затем довели его до смерти. В них нет сочувствия даже к их собственным… – И она умолкла, вспомнив голос Меняющей Обличья, поражающий и ошеломляющий невероятным богатством оттенков. Один из Мастеров тихо спросил:

– Ты коснулась несообразности?

– Не сочувствие, но страсть… – прошептала она. – Так ответила мне Меняющая Обличья. А затем сплела из своего огня такие красоты, что я возжаждала ее мощи. И она спросила меня, что же привело Илона обратно к ним, если они так ужасны. Она заставила меня услышать музыку арфы, которую слушал Илон, и заставила меня понять его тоску. Затем сказала, что Моргон убил арфиста. – Рэдерле сделала паузу среди их молчания, тишины, привычку к которой они вырабатывали годами, учась терпению. – Она вручила мне эту загадку. – Ее голос утратил всякие оттенки. – Несообразность. Нечто вроде доброты арфиста Дета, которая может быть лишь привычкой… А может быть, и нет. Не знаю. Ничто – ни Высший, ни это училище, ни добро, ни зло, кажется, больше не сохраняют положенный им образ. Вот почему мне тогда так остро понадобилось видеть Моргона. Он знает хотя бы свое имя. А человек, который может назвать себя, может понять, как назвать и все остальное.

Лица Мастеров в беспокойном пламени свеч казались ей выплавленными из теней и воспоминаний. Они сидели совершенно тихо, когда ее голос умолк.

Наконец Мастер Тэл приветливо сказал:

– Вещи – это они сами. Мы искажаем их образы. Твое имя по-прежнему заключено в тебе, и оно – загадка. Высший, кто бы он ни был, по-прежнему Высший, хотя Гистеслухлом и прикрывался его именем, как маской.

– А что такое арфист Высшего? – спросил Хар. Мастер Тэл помолчал с минуту, погрузившись в воспоминания.

– Он тоже учился здесь несколько столетий назад… Я бы не поверил, что человек, который получил Черную Степень, способен предать правила Искусства Загадки.

– Моргон намеревается его убить, – бесцеремонно вставил Хар, и Мастер, вздрогнув, снова поднял глаза.

– Я не слышал.

– Это ли не предательство Искусства Загадки? Мудрый не преследует собственную тень. В нем не осталось чутья его собственного землезакона, чтобы остановить его руку; нет ни одного землеправителя, включая и Моргол, который не пошел бы навстречу его желаниям. Мы отнеслись к нему с пониманием; мы заперли врата своих королевств, как он просит. И мы ждем последнего предательства – когда он предаст себя. – Неумолимый взгляд короля Хара переходил с лица на лицо. – Мастер – это хозяин самому себе. Моргон обладает полной свободой в нашем Обитаемом Мире. Его больше не ограничивает землезакон. О Высшем нет никаких известий, не считая свидетельства о его существовании. До сих пор Моргона связывали с его предназначением догматы Искусства Загадки. Он также обладает невероятной, непостижимой властью. Есть ли в списках Мастеров загадка, которая дозволяет мудрому мстить?

– Судить, – пробормотал один из Мастеров, но в его глазах была тревога. – Кому еще дозволено судить и приговаривать человека, который на века предал целый Обитаемый Мир?

– Высшему.

– А за отсутствием Высшего…

– Звездоносцу? – Хар потянул их молчание, как струну арфы, и разорвал его. – Человеку, который вырвал свое могущество у Гистеслухлома, потому что никто, даже Высший, не оказал ему никакой помощи? Он ожесточен, самонадеян и своими действиями оспаривает даже зыбкие ограничения Искусства Загадки. Но я сомневаюсь, видит ли он в себе хотя бы это, ибо, куда бы он ни посмотрел, везде Дет. Его предназначение – разрешать загадки. Но не уничтожать их.

Боль Рэдерле немного смягчилась. Она тихо спросила:

– Ты сказал ему это?

– Я пытался.

– Ты исполнил его желание. Дет сказал, что твои волки изгнали его из Остерланда.

– Мне хотелось, чтоб даже тени следов этого арфиста не было на моей земле. – Он помолчал. Его голос стал не таким грубым. – Когда я увидел Звездоносца, я готов был отдать ему шрамы с моих рук. Он мало говорил о Дете и Гистеслухломе, но сказал… достаточно сказал. Позднее, когда я начал понимать, что он делает и как далеко ушел от того, чем был, я стал ломать голову над скрытым смыслом его поступков. Он всегда был таким упрямым…

– Он явится в Кэйтнард?

– Нет. Он попросил меня передать его повесть и его загадки Мастерам, которым их мудрость поможет решить, в состоянии ли Обитаемый Мир вынести бремя правды о том, кого мы так долго называли Высшим.

– Вот почему вы закрыли свои двери, – внезапно сказала она Мастеру Тэлу, и тот кивнул – впервые с усталостью.

– Да как мы можем называть себя Мастерами, знатоками? – бесхитростно спросил он. – Мы уединились здесь не из ужаса, но в силу необходимости восстановить узоры, которые называем истиной. В самой ткани Обитаемого Мира, его заселения, истории, повестей, войн, поэзии, загадок – если в ней таится ответ, присутствует истина, которая верна себе, – мы найдем, что ищем. Если сами догматы Искусства Загадки ущербны, мы это тоже установим. Мастер с Хеда своими действиями скажет нам это.

– Он нашел путь наружу из той темной башни в Ауме, – пробормотала она. Хар шевельнулся:

– Ты думаешь, он сможет найти путь наружу из другой башни, другой гибельной игры? На этот раз у него есть то, чего он всегда хотел, – выбор. Власть создавать собственные правила игры.

Она подумала о холодной, покосившейся Аумской башне, подобно одинокой загадке вознесшейся над золотисто-зелеными дубами, и увидела юношу в простой одежде, долго и неподвижно стоящего на солнце перед изъеденной червями дверью. Но вот он поднял руку, толкнул дверь и пропал за ней, и перед башней остались лишь чистый воздух и солнечный свет. Рэдерле поглядела на Хара, как если бы он предложил ей загадку и от ее простого ответа зависели жизнь и смерть. Она ответила:

– Да. – И поняла, что ответ явился откуда-то из-за пределов любой неуверенности, любого смятения, даже любой логики.

С минуту он молчал, изучая ее лицо. Затем произнес голосом кротким, как снегопад в тихом и туманном воздухе его страны:

– Моргон рассказывал мне однажды, как он сидел один в старой гостинице в Хлурле во время своего странствия к горе Эрленстар и ждал корабля, который бы с полдороги отвез его обратно на Хед. То был миг, когда он чувствовал, что у него есть выбор, связанный с его предназначением. Но одно удержало его от возвращения домой: понимание, что он не посмеет просить тебя приехать на Хед, если не сможет открыть тебе правду о своем имени и о себе. И он продолжил свое странствие. Когда я встретил его, явившегося в мой дом, подобно любому путнику, который ищет крова, я сперва не увидел в нем Звездоносца. Я увидел только отчаянное и упорное терпение в глазах этого человека; терпение, порожденное полным одиночеством. Он вошел в темную башню истины ради тебя. Хватит ли у тебя храбрости вручить ему свое имя?

Ее руки тесно сомкнулись, пальцы одной зажали отметину на ладони. Она почувствовала, как что-то в ней медленно раскрывается, словно тугой бутон, пригретый солнцем. Она молча кивнула, не полагаясь на свой голос, ее ладонь разжалась, и в пламени свечей блеснула печать тайного знания.

– Да, – сказала она наконец. – Какой бы долей мощи Илона я ни обладала, клянусь моим именем, я сделаю все возможное и даже больше, чтобы направить ее на благие цели. Где он?

– Вне сомнений, пересекает Имрис на пути в Ануйн, и далее – в Лунголд, поскольку, похоже, именно туда он гонит Дета.

– А куда затем? Куда после этого? Он не сможет вернуться потом на Хед.

– Нет. Если убьет арфиста, то не сможет. Для него не будет мира на Хеде. Я не знаю. Куда бежит человек, чтобы спастись от себя? Я спрошу его об этом, когда увижусь с ним в Лунголде.

– Ты едешь туда…

Он кивнул:

– Думаю, один друг в Лунголде ему не помешает.

– Прошу тебя, возьми меня с собой.

И она увидела безмолвное возражение на лицах Мастеров. Король-волк несколько удивился:

– И далеко ли ты зайдешь, пытаясь бежать от себя? Лунголд? А оттуда куда? Далеко ли может убежать дерево от своих корней?

– Я не пытаюсь… – Она умолкла, не глядя на него. Он негромко сказал:

– Возвращайся домой.

– Хар, – мрачно заметил Мастер Тэл, – этот совет ты вполне мог бы дать и себе. Лунголд – неподходящее место даже для тебя. Волшебники будут искать там Гистеслухлома; Звездоносец будет искать Дета; а если Меняющие Обличья тоже там соберутся, ни одна живая душа в городе не будет в безопасности.

– Знаю, – ответил Хар, и улыбка засветилась в его глазах чуточку глубже. – В Краале, когда я там проходил, мне повстречались торговцы, которые спрашивали, куда, по моему мнению, подевались волшебники, когда исчезли. Торговцы, как звери, чуют опасность.

– Ты тоже, – сказал Мастер Тэл с некоторой суровостью, – но только у тебя нет побуждения ее избегать.

– А куда ты мне предлагаешь податься, чтобы оказаться вне опасности в Обреченном Мире? И когда в зазоре между загадкой и разгадкой было что-либо, кроме опасности?

Мастер Тэл покачал головой. И в конце концов устранился от спора, поняв, что от него мало толку. Затем они покинули библиотеку, ибо их ждал ужин, приготовленный горсткой учеников, у которых не было никакой семьи, кроме Мастеров, и никакого дома, кроме училища. Остаток вечера они провели в библиотеке; Рэдерле и король-волк молча слушали, как Мастера обсуждают возможное происхождение Меняющих Обличья, скрытое предназначение камешка, найденного на Равнине Королевских Уст, и кто мог в нем являться.

– Высший? – предположил в какой-то момент Мастер Тэл, и горло Рэдерле сжалось от безымянного страха. – Возможно ли, чтобы им так нужно было его найти?

– А с чего бы Высший мог оказаться им нужнее, чем они ему?

– Возможно, Высший скрывается от них, – предположил кто-то другой. Хар, так тихо сидевший в тени, что Рэдерле почти позабыла о нем, вдруг поднял голову, но ничего не сказал. Один из Мастеров подхватил эту мысль.

– Если Высший жил в страхе перед ними, почему бы не страшиться и Гистеслухлому? Закон Высшего в Обитаемом Мире до сих пор не нарушался; и казалось, он скорее не помнит о них, нежели их боится. И все же… он из Властелинов Земли; звезды Моргона неразрывно связаны с древним жребием Властелинов Земли и их детей; кажется неправдоподобным, чтобы он никак не отозвался на такую угрозу Обитаемому Миру.

– В чем заключается угроза? Сколь велико их могущество? Каково их происхождение? Кто они? Чего хотят? Чего хочет Гистеслухлом? Где Высший?

Вопросы струились, точно дым факелов. Тяжеленные книги покинули полки, были перелистаны, а затем брошены на столах, и воск свечей капал на переплеты. Рэдерле видела, как отмыкаются – и всякий раз особым способом – чародейские фолианты, слышала имена и фразы, от которых спадали цельные оковки: железные, медные или золотые; видела торопливо исполненные черные письмена, не выцветшие за столетия, чистые страницы, на которых написанное проступало, как если бы глаз медленно открывался в ответ на прикосновение воды, огня или на темную стихотворную строку. И вот широкие столы исчезли под книгами, пыльными пергаментными свитками и плачущими свечами; и казалось, загадки без разгадок пылают на фитилях, таятся в тени спинок кресел и книжных полок. Мастеров охватило молчание. Борясь с усталостью, Рэдерле думала, что все еще слышит то ли их голоса, то ли мысли, сливающиеся и разделяющиеся, вопрошающие, отвергающие, за пределами молчания. Затем Хар напряженно поднялся, подошел к одной из распахнутых книг и перевернул страницу.

– Ко мне привязалась одна старая повестушка, которая может и не стоить внимания; она из Имриса и записана в собрании Алойла, если я не путаю. Там есть предположение насчет Меняющих Обличья…

Рэдерле встала, чувствуя, как чужие пытливые мысли шевелятся и вьются вокруг нее. Лица Мастеров казались далекими, смутно удивленными, когда она задвигалась. Она, извиняясь, сказала:

– Я почти что сплю…

– Прости, – отозвался Мастер Тэл. Он бережно положил руку ей на плечо и повел ее к двери. – У одного из учеников хватило предусмотрительности и любезности сходить на пристань и сообщить твоему корабельщику, что ты здесь; он принес оттуда твои вещи. Где-нибудь мы тебя разместим. Я не уверен…

Он отворил дверь, и юный ученик, расположившийся у стены, тут же выпрямился и закрыл книгу. У него было худое, смуглое крючконосое лицо и робкая улыбка, которой он приветствовал Рэдерле. Он по-прежнему был в одеянии, соответствовавшем степени начального мастерства; длинные рукава и полы – все в пятнах, словно он, не снимая мантии, помогал повару стряпать. Одарив Рэдерле улыбкой, он согнул шею и, глядя в пол, робко произнес:

– Мы приготовили для тебя постель близ спален Мастеров. Я принес твои вещи.

– Спасибо. – Она пожелала доброй ночи Мастеру Тэлу и последовала за учеником по безмолвным переходам. Он больше не говорил и не поднимал головы, его щеки пылали от застенчивости. Он привел ее в одну из маленьких пустых спален. Ее тюк лежал на постели. Кувшины с водой и вином стояли на крохотном столике, где горело в подсвечнике несколько свечек. Окна, проделанные в глубокой каменной кладке, были открыты во тьму, навстречу солоноватому ветру, кружившему над краем скалы. Она еще раз поблагодарила его, подошла к окошку и выглянула, хотя ничего не было видно, кроме ущербного месяца и одинокой звезды, плывущей у его рожек. Она услышала неуверенный шаг ученика за спиной.

– Простыни у нас грубые… – Тут он затворил дверь и сказал: – Рэдерле.

Кровь заледенела у нее в жилах.

В неярком и переменчивом свете свечей лицо его выглядело тенистым сгустком. Он был выше, чем ей сперва показалось, запятнанное белое одеяние, оно осталось прежним, смялось и натянулось на плечах. Порыв ветра взметнул огоньки свечей, свет упал ему на лицо, и она увидела его глаза. Она поднесла ладони ко рту.

– Моргон? – Ее голос невольно взлетел. Оба стояли неподвижно; толстый слой воздуха вклинился между ними, точно каменная плита. Он смотрел на Рэдерле теми самыми глазами, которые так долго вглядывались в черноту глубоких пещер горы Эрленстар, в расселины и впадины в мозгу чародея. Затем она двинулась вперед, словно сквозь камень, касаясь чего-то и удерживая что-то, что казалось не знающим возраста, подобно ветру и ночи, принимающим любой облик и лишенным облика, гладким, словно галька, обкатанная водой, брошенная на целую эпоху в недра горы. Он пошевелился, и память его истинного облика вернулась к ней. Она ощущала его руку, легкую, как дыхание, ерошившую ее волосы. Затем они снова оказались разделены, хотя она не поняла, кто из двоих отступил.

– Я бы пришел к тебе в Ануйне, но ты здесь. – Голос его звучал глубоко, измученный и изношенный. Наконец он двинулся и сел на край постели. Она, не говоря ни слова, смотрела на него. Он встретил ее взгляд, и его лицо, такое чужое, осунувшееся, утомленное, неподвижное, стало внезапно полным доброты и участия. – Я не хотел тебя напугать.

– И не напугал. – Ее собственный голос был для ее ушей таким далеким, как если бы то прошелестел ветер. Она села рядом с Моргоном. – Я искала тебя.

– Знаю. Я слышал.

– Я не думала… Хар сказал, что ты сюда не придешь.

– Я видел корабль твоего отца против берегов Имриса. И подумал, поскольку с вами была Тристан, что вы можете сюда завернуть. Вот я и пришел.

– Возможно, она еще здесь. За ней явился Мастер Кеннон, но…

– Они уплыли в Хед.

Уверенность в его голосе побудила ее пристально вглядеться в него.

– Ты не хочешь ее видеть?

– Не теперь.

– Она просила меня, если я тебя встречу, передать тебе: будь осторожен.

Он молчал, по-прежнему глядя ей в глаза. У него, как она начала понимать, был дар молчания. Всякий раз, как он ни пожелает, оно струилось от него: усталое молчание вековых деревьев или вросших в землю камней. Оно измерялось его дыханием в его неподвижных, покрытых шрамами руках. И вдруг он пошевелился без единого звука, и молчание поплыло вместе с ним, когда он поворачивался, шагал к окну и вставал туда, где недавно стояла она, глядя наружу. На миг она задалась вопросом: а виден ли ему в ночи Хед?

– Я слышал молву о вашем странствии, – сказал он. – Как Тристан, Лира и ты, все вместе на корабле Мэтома украдкой выбрались ночью из Кэйтнарда, ослепили семь боевых кораблей Имриса вспышкой, подобной маленькому солнцу, как на медленной барке вы поднялись по разлившейся Зимней реке к порогу Высшего, чтобы вопросить его… И ты мне напоминаешь об осторожности. Что это был за свет, который ослепил даже Астрина? У торговцев появился повод для самых невероятных предположений. Даже я, многое повидавший, заинтригован.

Она хотела ответить ему, но остановилась:

– И к каким заключениям ты пришел?

Он обернулся и опять оказался рядом с ней:

– Что, вероятно, это сделала ты. Я вспомнил, что тебе удавались кое-какие мелочи.

– Моргон…

– Погоди. Я хочу сейчас сказать, что… Не важно, что еще случилось или случится, – для меня имело значение, что, пока я спускался с Исига, ты совершила это странствие. Я слышал твое имя снова и снова, пока шел. И еще имена Лиры и Тристан. Как неожиданные маленькие далекие огонечки.

– Она так хочет тебя видеть. Ты бы не мог…

– Не теперь.

– Но когда? – сокрушенно спросила она. – После того, как ты убьешь Дета? Моргон, это будет на одного арфиста больше, чем допустимо.

Лицо его не изменилось, но глаза скользнули прочь, к некоему воспоминанию.

– Корриг? – произнес он миг спустя. – Я забыл о нем.

Она сглотнула комок, чувствуя, что это простое утверждение опять воздвигло между ними каменную плиту. Он загородился молчанием, как щитом, непроницаемым и непробиваемым; она призадумалась, скрывает ли оно кого-то совершенно чужого или кого-то, столь же ей знакомого, сколь и ее имя. Он смотрел на нее, стараясь прочесть ее мысли. Преодолев внутренний барьер, который разделял их, он на мгновение прикоснулся к ней. Тогда новое воспоминание, бесформенное, ужасное, хлынуло сквозь тишину в его глаза; он немного отвернул лицо, пока оно не угасло. И тихо сказал:

– Мне бы следовало не торопиться повидать и тебя. Но просто… Я хотел поглядеть на что-то очень красивое. На легенду Ана. На великое сокровище Трех Уделов. Чтобы знать, что ты все еще есть. Мне это было так нужно.

Его пальцы опять погладили ее, как если бы она была хрупкой, словно крылышко мотылька. Она закрыла глаза, поднесла к ним ладони и прошептала:

– О Моргон, как ты думаешь, во имя Хела, что я делаю в этом училище? – Она уронила руки и подумала: а может, не пробив броню его одиночества, она все-таки добилась его внимания. – Я была бы для тебя такой, если бы могла! – вскричала она. – Была бы немой, прекрасной и неизменной, как земля Ана. Я была бы твоим воспоминанием, не знающим возраста, всегда невинным, всегда ожидающим в белом королевском доме в Ануйне, – я бы стала такой для тебя и ни для кого другого в Обитаемом Мире. Но это было бы ложью, и я готова на что угодно, только не лгать тебе, клянусь. Загадка – это повесть, столь знакомая, что ты ее больше не замечаешь. Она просто здесь, как воздух, которым ты дышишь, как древние имена королей, вырезанные в углах твоего дома, как солнечный свет в уголке глаза; пока однажды не почувствуешь, как что-то бесформенное, безголосое в тебе отворяет третий глаз и видит ее такой, какой ты ее никогда прежде не видел. И ты останешься с безымянным вопросом, который открыл в себе, и с повестью, которая больше не бессмысленна – но стала единственным в мире, в чем для тебя заключен смысл. – Она остановилась, чтобы перевести дыхание; его рука без прежней мягкости сомкнулась вокруг ее запястья. Лицо его сделалось окончательно знакомым, вопрошающим, неуверенным.

– Какая загадка? Ты пришла сюда, в это место, с загадкой?

– А куда еще мне было идти? Мой отец исчез; я пыталась найти тебя и не могла. Тебе следовало бы знать, что нет ничего в мире, что не изменилось бы…

– Какая загадка?

– Ты Мастер Загадок. Должна ли я говорить даже тебе?

Его рука напряглась.

– Нет, – сказал он. И, погрузившись в молчание, вступил в последнюю и решающую игру внутри этих стен. Она ждала, ее разум корпел над загадкой с ним вместе, поставив ее имя против ее жизни, против истории Ана, следуя одной нитью за другой в никуда, пока наконец он не наткнулся на предположение, которое переходило в другое, а то – в третье. Она чувствовала движение его пальцев. Но вот его голова поднялась, он опять встретился с ней взглядом, и ей захотелось, чтобы училище растворилось в морских водах.

– Илон. – Он позволил этому имени затеряться в новом молчании. – Я никогда его не видел… – Моргон резко отпустил ее и на одном тоне бросил во тьму древнее проклятие, от которого оконное стекло покрылось трещинами, похожими на паутину. – Они добрались даже до тебя.

Она немо взирала на место, где только что была его рука. Поднялась, чтобы уйти, понятия не имея куда. Он одним шагом настиг ее, удержал и развернул лицом к себе.

– Ты думаешь, для меня это важно? – с недоверием спросил он. – Ты так думаешь? Да кто я, чтобы судить тебя? Я так ослеплен ненавистью, что не могу видеть мою родную страну и тех, кого когда-то любил. Я преследую человека, который никогда в жизни не брался за оружие, чтобы убить его, когда он будет просто стоять передо мной. Вопреки совету каждого землеправителя, с которым я говорил. Что же ты такого совершила, чтобы я относился к тебе иначе, нежели с уважением?

– Я никогда и ничего не совершала.

– Ты дала мне истину.

Она молчала в его суровых объятиях и видела его лицо сквозь шелуху безмолвия – горестное, уязвленное, неподвластное законам, с заклейменным звездами лбом под растрепанными волосами. Ее руки поднялись и сомкнулись у него за спиной чуть ниже его плеч. Она прошептала:

– Моргон, остерегайся.

– Чего? Для чего? Ты знаешь, кто ждал меня на горе Эрленстар в день, когда Дет привел меня туда?

– Да, я догадалась.

– Основатель Лунголда восседал на Вершине Мира в течение веков, верша правосудие от имени Высшего. Куда я могу пойти, чтобы требовать справедливости? Арфист лишен родины и неподвластен закону ни одного из королей, Высший, похоже, не занят ни твоей судьбой, ни моей. Кого-нибудь обеспокоит, если я убью изменника? В Имрисе, в самом Ане никто и не усомнится…

– Никто и никогда не усомнится ни в чем, что ты делаешь! Ты сам себе закон, сам себе правосудие! Данан, Хар, Хьюриу, Моргол – они дадут тебе все, чего ни попросишь, ради твоего имени и ради истины, которую ты выстрадал. Но, Моргон, если ты создашь собственный закон, что будет с нами?

Он взглянул на нее; она уловила проблеск неуверенности в его глазах. И тут он медленно и упрямо покачал головой:

– Только одно. Только одно это. Кто-нибудь его все равно убьет: волшебник, возможно, сам Гистеслухлом. А у меня есть право.

– Моргон…

Его руки мучительно напряглись. Он больше не видел ее, а взирал лишь на некий темный и тайный ужас своей памяти. А она заметила бусинки пота у линии его волос и то, как натянулись мускулы сурового лица.

Он прошептал:

– Пока Гистеслухлом рылся в моем сознании, ничего другого не существовало. Но когда временами он… Когда он покидал меня и я обнаруживал, что все еще жив и лежу в темных недрах Эрленстара, я слышал, как играет на арфе Дет. Иногда он играл хедские песни. Он дал мне то, ради чего я остался жив.

Она закрыла глаза. Неуловимое лицо арфиста возникло в ее мыслях и тут же расплылось; она ощутила твердый, туго стянутый узел Моргонова потрясения и гнева и обман арфиста, подобный древней, не имеющей разгадки загадке, которую не могут оправдать никакие толкования и не может разрешить в тиши библиотеки ни один Мастер. Его мука отдалась в ней; его одиночество казалось бездонным провалом, в который слова упадут, словно камешки, беззвучно и бесследно. Она поняла, как его краткое слово затворяло двор за двором, королевство за королевством, пока он совершал свой нелегкий и тайный путь через Обитаемый Мир. Она прошептала слова Хара:

– Я бы отдала тебе шрамы с моих рук.

Его хватка ослабла. Он долго смотрел на нее, прежде чем заговорил.

– Но ты откажешь мне в этом единственном праве.

Она покачала головой. Ее голос повиновался ей не без борьбы.

– Ты убьешь его, но даже мертвый он будет снедать твою душу, пока ты его не поймешь.

Он уронил руки. Отвернулся от нее, опять подошел к окну. Коснулся стекла, покрытого трещинами, затем опять внезапно обернулся. Едва ли она видела в тени его лицо; голос его прозвучал грубо:

– Я должен уйти. Не знаю, когда увижу тебя снова.

– Куда ты направляешься?

– В Ануйн. Поговорить с Дуаком. И уйду оттуда, прежде чем ты там будешь. Так лучше всего для нас обоих. Если Гистеслухлом однажды поймет, как он может тебя использовать, я буду беспомощен; и тогда отдам ему свое сердце, если он попросит.

– А из Ануйна куда?

– Искать Дета. А затем… Не знаю… – И он вдруг запнулся. Опять от него заструилось молчание, а он стоял и вслушивался; казалось, его образ расплывается у границы неверного света. Она тоже вслушалась и ничего не услышала, кроме ночного ветра, колышущего огоньки, и бессловесных загадок, которые шептало море. Она шагнула к Моргону.

– Это Гистеслухлом? – Ее голос утонул в его тишине. Он не ответил, и она не поняла, услышал ли он ее. Внезапный страх сдавил ей горло; она с трудом прошептала: «Моргон». И тогда он оборотил к ней лицо. Она услышала внезапный и сухой звук его задержавшегося дыхания. Но он не двигался, пока она не подошла к нему. Тогда он медленно и устало вобрал ее в свое молчание, погрузив лицо в ее волосы.

– Мне нужно уходить. Я приду к тебе в Ануйн. За правосудием.

– Нет…

Он осторожно покачал головой, успокаивая ее. Она почувствовала, как ее руки скользнули прочь от него, а затем – непривычное, почти бесформенное сгущение воздуха там, где, наверное, колыхнулся под одеянием его меч. Моргон сказал что-то, чего она не расслышала, его голос затерялся в ропоте ветра. Она увидела тень, раздробленную потоками пламени, и все стало воспоминанием.

Она разделась и долгое время лежала, прежде чем погрузилась наконец в тревожный сон. Несколько часов спустя она проснулась и, уставившись в темноту, вздрогнула. Мысли теснились в ее голове, там царила неуемная сутолока имен, томлений, воспоминаний, гнева – клокочущий и брызжущий котел событий, побуждений, нечетких голосов. Она села в постели, спрашивая себя, не проникла ли нечаянно в разум кого-то из Меняющих Обличья, но тут же пришло странное осознание, что это – некто, ничего общего с ними не имеющий, и ее лицо тут же без колебаний оборотилось к Ану, как если бы она могла увидеть его сквозь глухие каменные стены и ночь. Сердце ее начало тяжело колотиться. К ней потянулись корни. Ее наследие, пребывавшее в поросших травой курганах, разваливающихся башнях, именах королей, войнах и преданиях, затягивавшее ее в хаос земли, слишком надолго покинутое и необузданное, постепенно упорядочивалось. Она встала. Ее руки скользнули по губам, и в один миг она постигла две вещи. То, что весь Ан наконец поднимается. И то, что дорога Звездоносца приведет его прямо в Хел.