Наследник Седьмой Марки

Интерлюдия

Адам ждал вызова отца, сидя в приемной его кабинета уже больше часа. Это само по себе было унизительно — Сигизмунд Олелькович никогда не заставлял своего сына так долго томиться. Раньше самое долгое ожидание составляло минут двадцать. А еще молодому человеку было страшно. Потому что он знал, зачем глава клана приказал ему явиться. Дело, как и все, что происходило в последние дни, было связано с Эссеном.

Наконец секретарь отца встрепенулся, получив приказ через модум связи, и подскочил, распахивая перед наследником дверь. Адам на мгновенье заколебался, но быстро поборол страх.

«Не бойся!» — сказал ему Пак.

«Мы с тобой, Адам», — поддержал его Джон.

Два его верных… да, пожалуй, что друга. Два голоса, которые среди прочих звучали в его голове уже три года.

Впервые они появились в четырнадцать. Поначалу мальчишка принял их за первые симптомы потери рассудка. Адам понимал — и ему много рассказывали об этом, — что у потомков столь древнего рода вполне могут выползти на свет наследственные заболевания. Особенно у тех, кто не являлся носителем дара, а такое в старых семьях встречалось куда чаще, чем считало общество. На виду ведь лишь те, кто силен и могущественен, а они, как правило, полны витой, которая исцеляет любые недуги.

У дядьки по материнской линии, например, была королевская болезнь[1]. У кузины почти отсутствовал подбородок, а волосы были такими редкими, что несчастной приходилось постоянно носить парик. Отцовский брат с рождения был хромым — что-то с костями, хрупкими, как хрусталь. А Адам слышал голоса.

Когда это впервые произошло, он даже не испугался. Будто ждал чего-то подобного. Он рос слабым и довольно болезненным ребенком, у которого наследственный дар открылся только в двенадцать лет, тогда как нормой для Олельковичей считался возраст в восемь-девять. За него тут же взялись, наверстывая упущенное время, пичкая теорией и практикой. Чем почти сразу — так мальчик считал еще год — и пробудили голоса.

Жить те, кстати, не мешали. Сперва, конечно, было жутковато, когда внутри тебя появляются не просто чуждые мысли, а настоящие слова, составленные в предложения и наполненные кому-то другому принадлежащими эмоциями. Порой это были замечания. Что-то вроде «у щенка нет шансов» или «так давно не чувствовал ветер на коже!» Но, если не впадать в панику, они и правда совсем не мешали жить.

Позже даже стали помогать. Когда домашний учитель по теории магии спрашивал про вчерашнюю лекцию, именно голоса нашептывали ему целые абзацы из учебника. В случае домашних проказ они тоже приходили на помощь, подсказывая, что и как сказать, на кого переложить вину, чтобы избежать наказания. Можно сказать, что голоса в голове стали ему единственными друзьями — ведь других у единственного сына главы влиятельного рода просто не было.

К шестнадцати годам Адам так к ним привык, что уже не мог себе представить жизни без них. У него даже стало получаться двухстороннее общение — если правильно сформулировать вопрос, иногда поступал и ответ. Он научился доверять им, полагаться на них, рассчитывать на них. Шепот в голове уже давно не мешал. К тому же юноша вовсе не считал себя сумасшедшим. Если бы его кто-то спросил об этом, он, скорее всего, сказал бы что-то об избранности.

Голосов было много, больше десятка. Имелись детские, женские и старческие, но выделялись среди них лишь два, говоривших чаще других. С ними, если так можно сказать, у Адама сложились самые прочные связи. Первого он назвал Паком — почему-то представлялось, что его носитель — это такой козлоногий человечек с небольшими рожками и забавной бородкой. Пак всегда был готов к шалостям, именно он давал советы, как уйти от ответственности за содеянное, и подсказывал, чем стоит заняться, если вдруг становилось скучно.

Второму голосу Адам дал имя Джон. За бесстрастными его интонациями, всегдашним спокойствием и даже какой-то суровостью мальчику виделся британский дворецкий, из тех, что служат родам поколениями. Невозмутимый, надежный, верный и очень много знающий немолодой человек — вот каким представлял его Адам.

Джон никогда не занимался глупостями. Не советовал ерунды. Джон учил Адама, как делал бы это домашний учитель, правда, сферы, в которых он был докой, привели бы в ужас любого другого лектора. «Дворецкий» рассказывал о жизни и смерти, о возвышении и одиночестве. О служении и наградах. Он, а не оплачиваемые отцом учителя, обучил его конструктам, которых даже в роду не знали.

Адам его побаивался. Точнее, боялся расстроить и подвести. И когда Джон впервые увидел глазами юноши Эссена и сказал, что перед ним враг, Адам не усомнился в правдивости этого заявления ни на секунду. Единственное, что он спросил у советчика — чем так опасен новичок с третьего потока, за которым не стояли могущество рода, деньги и связи.

«До конца осени один из вас будет мертв», — вот и все, что ответил ему тогда Джон.

Естественно, юному аристократу умирать не хотелось. И он активно занялся решением внезапно возникшей проблемы. Адам уже знал, как сделать так, чтобы человек умер, а на него никто и не подумал. Этому его научил Пак, объяснив суть работы двух довольно простых, но слегка видоизмененных конструктов: «якоря» и «слабости». Первый привязывал к магу другого одаренного, но без цели передавать ему свою энергию, как это делалось в оригинальном заклинании. Второй же — тянул из него виту. Медленно, буквально по капле.

В итоге жертвы умирали от какой-нибудь глупой болезни. Зачастую от сердечной недостаточности — живой насос, лишившись омывающей его виты, просто не справлялся с работой. И никто и подумать не мог, что он не сам отошел в мир иной, а был убит. Спарка из этих конструктов практически не отслеживалась, да и кому бы пришло в голову изучать под лупой человека, у которого отказало сердце?

Моральный аспект этого княжича нисколько не волновал. Он родился и рос в семье, которая четко и без рефлексии делила мир на тех, кто достоин, и тех, кто должен им служить. Жизнью или смертью — неважно. А когда стало понятно, что каждая жертва делает его сильнее, Адам и вовсе забыл о всяких глупостях вроде сострадания и чувства вины. Лишь бы не попасться на горячем, как предостерегал его Пак, остальное же не стоило даже времени на обдумывание.

Адам словно выпивал виту убитых и оставлял себе навсегда. Когда он сделал это впервые, его ранг в принятом в империи Табеле находился на уровне Белого Рыцаря. Сразу после смерти сына садовника — одаренного, который даже не знал о свалившемся на него счастье, — уровень вырос до Серого. После четырех мертвецов уже в Гимнасии он скаканул до Командора. И вскоре, он в этом ничуть не сомневался, достигнет планки Супрема. Чтобы это точно произошло, он даже подвесил спаренный конструкт на одного из своих ближников — сильного, но глуповатого финна.

Так что, как извести Яна Эссена, Адам знал. Оставалось только приблизить его к себе, затем вытащить на одну из попоек, которые он устраивал для своей свиты, и там, пока этот неприятный пруссак будет в отключке, посадить ему «якорь» и «слабость».

Но новичок удивил. Для начала тем, что высокомерно отверг предложение «дружбы». Затем принявшись ухаживать за брошенной Адамом любовницей-мещанкой. Да еще и делал он это так вызывающе, что наследнику рода Олельковичей только и оставалось скрежетать зубами, глядя, как его превращают в посмешище.

Проклятого Эссена ничего не брало. Он с легкостью уклонился от навязанной ему путным боярином дуэли, где последнего с легкостью побила младшая сестра вызванного. Не ответил на провокацию в ресторации, где Адам хотел подставиться под удар, а потом без затей убить его «защищаясь». Он даже из жандармерии сумел ускользнуть, хотя допрашивали его уже инквизиторы из «четверки». А ведь казалось — ну куда ему деваться, взятому сразу над трупом так глупо и в то же время так своевременно и удачно издохшего Пекки. Готовясь к драке, Адам зачерпнул из него слишком много виты сразу, но после секундной растерянности придумал, как превратить свою оплошность в оружие.

Все дошло уже до того, что юный аристократ начал бояться своего врага. Даже допускал — прорывались такие мысли, — что до конца осени не доживет именно он, а не Эссен, как планировалось.

«Иди!» — повторил Пак, заставляя Адама отвлечься от мыслей о проклятом марочном бароне.

«Время пришло», — не очень понятно добавил Джон.

Отец встретил сына, стоя у стола. Улыбнулся, чего не делал уже несколько лет. Жестом пригласил сесть, чем окончательно вверг юношу в панику. Дождался, когда тот устроится, и сам уселся. Не за стол, как делал это всегда, а в кресло напротив. Долгое время молчал, заставляя наследника ерзать.

— Я был неправ, — наконец проговорил он. — Неверно оценил этого мальчишку, Эссена. Подумал, что это обычное для молодых людей в твоем возрасте соперничество. Прости. Я был неправ.

Адам открыл рот, да так и замер. Он ждал от отца чего угодно — обвинений, яростных криков, холодного гнева, но не извинений. Все, на что его хватило, — это короткий кивок.

— Я не учел того, что ты так быстро вырос, — продолжил между тем Сигизмунд Олелькович. — Что ты уже на границе нужного возраста. Думал, что есть время до твоего восемнадцатилетия, но, видимо, с каждым поколением это происходит все раньше и раньше.

— Что «происходит»? — осмелился на вопрос Адам. — Отец, ты говоришь непонятно…

— Сколько ты уже выпил? — вместо ответа спросил глава рода. И тон, которым был задан вопрос, не предполагал, что речь идет об алкоголе.

— Выпил? — тем не менее уточнил молодой человек. — Ты имеешь в виду?..

— Да, сын, я говорю о том, из скольких человек ты уже выпил виту до дна.

И снова ни капли осуждения в глазах, понимающая улыбка на лице. Голос доброжелательный.

— Ты думал, что это твоя тайна? — усмехнулся Сигизмунд. — Так и есть, кроме меня и еще одного, кхм, скажем, человека, об этом никто не знает. Голоса в голове появились через год после пробуждения дара, так ведь?

— Да… — окончательно поплыл Адам.

— Ты дал им имена? Нет, не называй их мне! Но — дал?

— Дал…

— Прекрасно! Значит, теперь они к тебе привязаны. И достаточно укрепились, чтобы ты смог пройти ритуал.

— Ритуал?

Адам словно бы поглупел. Только и мог, что повторять за отцом каждое его слово. Мысли в голове юноши сталкивались друг с другом и снова разлетались, чтобы наткнуться на новые препятствия. Если бы он задался целью отследить этот свой внутренний монолог, то выглядел он примерно так:

«Знает! Откуда? Укрепились? Не злится! Почему? Что теперь будет? Почему нельзя называть их имен? Он изгонит меня? Что за ритуал? Почему он знает про Пака с Джоном? Замолчать или говорить? Что со мной будет теперь?»

Но внезапно в это шумное многоголосие вплелись два новых участника. Точнее, старых, но до сего момента молчавших.

«Будь открыт с отцом!» — произнес Пак, обычно выбиравший стратегию все отрицать и избегать ответственности.

«Он все знает. Он такой же, как ты!» — добавил Джон.

И Адам как-то сразу успокоился. Принял происходящее с ним не как странный сон, не как придурь впавшего в маразм отца, который отчего-то вдруг решил наладить отношения с сыном, а за некое ожидаемое и важное событие. После чего задал всего один вопрос. Тот, что волновал его очень давно. Тот, который имел значение.

— Кто я такой, отец?

«Избранный!» — шепнул Пак.

«Избранный!» — лязгнул сталью Джон.

— Избранный, — негромко, но весомо проговорил Сигизмунд Олелькович. — Сейчас я все тебе объясню.

[1] Королевская болезнь, имеется в виду гемофилия, генетическое наследственное заболевание, отмечающееся слабой свертываемостью крови. В Европе называлась болезнью королей, потому что поражала она в первую очередь семьи, практикующие близкородственные браки.