Наследники

XV

Пётр Иванович подъехал к крыльцу княжеского дома. Его встретил лакей с подобающим случаю печальным видом.

— Что князь? — поспешно спросил Гарушин.

— Всё в том же положении, — ответил лакей.

— Могу я видеть кого-нибудь?

— Княгиня отдыхают. Прикажете доложить княжне?

— Да, доложите, — приказал Гарушин.

Вера вышла сейчас же. Она была в широком утреннем капоте, волосы её были заплетены в косу, и в этом наряде, вся худенькая, с бледным осунувшимся лицом она производила впечатление очень молоденькой девушки. Она посмотрела на Гарушина безразличным взглядом и заговорила, как бы повторяя затверженный урок:

— Отцу не лучше, но доктор нашёл его состояние довольно удовлетворительным и сказал, что, если удар не повторится, он ещё может поправиться.

— Возложим наши надежды на Бога, княжна! — делая горестное лицо, ответил Гарушин.

Вера отвернула немного лицо и нахмурилась.

— Он приходил в себя, — продолжала она, — и спрашивал вас.

— Меня! — с неподдельным удивлением вскрикнул Пётр Иванович.

Вера отошла к окну и стала глядеть в сад. Пётр Иванович видел, как она трудно дышала, стараясь пересилить волнение, как вздрагивала на груди оборочка её блузы, отвечая биению её сердца.

— И вы хотите, чтобы я вошёл к больному? — тихо спросил он после долгой паузы, убедившись, что она несколько успокоилась.

— Да, я вас прошу, — уже спокойно ответила она. — Быть может, он опять вернётся к сознанию.

Она пошла к двери, завешенной тяжёлой портьерой, и Гарушин последовал за ней, сильно горбясь и стараясь ступать бесшумно.

— А княгиня? — шёпотом спросил он.

— Мама сама заболела от горя и испуга. Она лежит.

Кровать князя стояла среди комнаты, рядом с ней, на стуле сидела сестра милосердия и держала пульс больного.

— Спит? — спросила Вера.

Сестра подняла на неё грустные, утомлённые глаза и тихо кивнула головой. Гарушин подошёл. Слегка перекошенное багровое лицо князя сперва показалось ему совсем незнакомым, но он скоро пригляделся и узнал его. Реденькие седые волосы были растрёпаны, и на них лежал гуттаперчевый мешочек со льдом. Груда подушек держала больного почти в сидячем положении, ворот рубашки расстегнулся и обнажил старческую шею и грудь, на которой блестела золотая цепочка с крестом.

«Смерть!» — подумал Гарушин, сейчас же мысленно вычисляя разницу своих лет с летами князя и с острой тревогой думая о том, что у него всё чаще и чаще какие-то подозрительные перебои сердца. — «Смерть», — думал он и вдруг ощутил странную радость чувствовать себя живым, здоровым и ещё далёким, быть может, от того момента, когда все земные радости, заботы и огорчения вдруг перестают существовать, как будто не они были важны и нужны больше всего.

Он всё ещё стоял и смотрел, когда Вера вызвала его из глубокого раздумья. Она отвела его в сторону и неожиданно взяла его руку в свои. Глаза её были сухи и блестящи и выражали горячую мольбу.

— Пётр Иванович! — сказала она дрожащим голосом. — Я хотела бы вас просить… Я глядела на вас сейчас, и вдруг у меня явилась надежда, что вы сделаете так, как я попрошу.

И, не ожидая его ответа, спеша и волнуясь, она продолжала:

— Успокойте его… Что бы он ни стал говорить, о чем бы он ни стал просить вас — успокойте его! Я буду с вами, я буду слышать ваши обещания, но для меня они будут иметь другую цену. Я буду знать их цель и никогда не забуду вашей доброты. Мы обманем, только обманем его лишний раз, но он умрёт спокойно.

— Князь в памяти, — сказала сестра.

Вера вздрогнула, выпустила руку Гарушина и первая подошла к кровати.

— Пётр Иванович приехал! — очень раздельно и отчётливо заговорила она, наклоняясь над больным. — Ты спрашивал его. Хочешь его видеть? — Больной ответил едва внятным мычанием.

— Кого ты ищешь? — опять громко спросила Вера. Она напряжённо вслушалась в бормотание отца и, по-видимому, поняв его, внятно ответила:

— Мама устала. Мама легла отдохнуть. Да, она здорова, она скоро придёт.

Князь, по-видимому, успокоился.

— Хочешь видеть Петра Ивановича? — спросила Вера. Потом она выпрямилась и сделала знак Гарушину, чтобы он подошёл.

— Здравствуйте, князь! — сказал Гарушин, становясь перед кроватью так, что больной мог его видеть. Он увидал его глаза, немного воспалённые, с грустным, добрым и немного недоумевающим выражением. Казалось, он удивлялся и не мог отдать себе отчёта в том, что происходило кругом него. Теперь он глядел на Гарушина и словно что-то припоминал.

— Вам было немножко нехорошо, но вы, Бог даст, скоро поправитесь, — говорил Гарушин. Князь всё смотрел на него. В глазах его стала зарождаться какая-то беспокойная мысль, он заволновался и забормотал. Он высвободил здоровую руку из-под одеяла и протянул её Петру Ивановичу. — Да, да, говорите, я слушаю, — сказал Гарушин. Больной мычал, торопясь и волнуясь.

— Ему это вредно, ему нужен покой! — вступилась сестра.

— Князь! — громко сказал Гарушин, приближая своё взволнованное лицо к лицу больного. — Я верю, что вы поправитесь, но, если бы Бог в неисповедимых путях своих призвал вас к себе, я обещаю вам и клянусь, что я сделаю всё от меня зависящее, чтобы дать утешение и покой вашей семье. Я обещаю и клянусь…

Он видел близко от себя напряжённое лицо больного и его жадные, широко раскрытые глаза. И вдруг это лицо дрогнуло и что-то похожее на улыбку промелькнуло на нем. Здоровой рукой князь удержал руку Петра Ивановича и, делая невероятное усилие говорить, промычал невнятно:

— Виноват… был… простите…

Потом рука его утомлённо упала, он закрыл глаза и опять погрузился в тот сон, среди которого жизнь должна была вскоре перейти в смерть. Когда Гарушин отошёл от кровати князя, он увидал Веру у окна. Она стояла в согнутой позе и, закрывая лицо руками, тяжело рыдала. Она не слыхала приближения Петра Ивановича. И вдруг он заговорил совсем близко от неё.

— Вы слыхали, княжна, обещание, данное мной вашему отцу? Взгляните же на меня и скажите: можно ли так лгать? Теперь мой черёд просить: я был виноват… Простите и вы. Нет, вам не до меня, я знаю, но если одинокий старик, привыкший к горю, дружески протянет вам руку, вы не оттолкнёте её, княжна?

Вера, не веря себе, удивлённо подняла на него заплаканные глаза.

— За что же? — нерешительно спросила она.

— Вера Ильинишна!.. — взволнованно сказал Пётр Иванович. — Только до тех пор человек и жив, пока он чувствует: любит, жалеет, страдает, ненавидит… Не всё ли равно! И я живой человек и благодарю Бога… Про меня говорят, что я зол… Но не бойтесь злого, бойтесь мёртвого, если душа убита, её ничем не воскресишь.

Его голос дрогнул, и по лицу пробежала болезненная гримаса.

— Потерять любимого человека тяжело, но иметь его с собой, положить в него все свои надежды, всю силу своего чувства и убедиться, что этот человек живой мертвец, это страшно!

Он быстро поклонился и весь сгорбленный, с потупленной головой поспешно вышел из комнаты.