Наследники Ост-Индской компании

Интернат

Сэр Джон быстро шел по занесенному снегом огромному двору районного комплекса социального обслуживания населения. За ним, увязая в снегу, пыталась не отставать его переводчица Элизабет.

— Какое ужасное место! — по — русски с отвращением сказала она, в очередной раз споткнувшись. Даже чуть не сломав каблук, Лиз ухитрялась сохранять английскую чопорность.

— Ужасное нам еще предстоит увидеть, — также по — русски ответил хозяин. Его попутчики видели, как он упорно тренировался говорить на этом языке, который раньше не знал, уже второй месяц, и достиг больших успехов.

Через двадцать метров им попался паренек глуповатого вида, чистивший снег.

— Ты здесь работаешь? — спросил его сэр Джон, которого все интересовало в этом интернате.

— Нет, я здесь лежу. Уже второй год, — блаженно улыбаясь, сказал парень.

— А почему ты чистишь снег? Тебя заставляют работать?

— Нет, мне Людмила Владимировна разрешает снег чистить.

— А кто такая Людмила Владимировна?

— Как кто? Директор!

— Вот как! И она разрешает тебе чистить снег?

— Ну да. Она говорит, что без физической нагрузки мышцы атрофируются, и поэтому надо работать. А если не работать, то я быстро умру. А я хочу жить долго!

— А дворника здесь нет?

— Почему нет? Есть — дядя Людмилы Владимировны. Но он старенький, ему наплевать, если и мышцы атрофируются. А мне ведь нужно жить и жить, я молодой, я хочу долго жить!

В глазах англичан блеснули веселые искорки, но вслух они сказали, что для того, чтобы жить долго, нужно работать еще больше. Пройдя еще метров пятнадцать они, наконец, вошли в главный корпус комплекса социального обслуживания населения.

— Вы к кому? — недоверчиво спросил их угрюмого вида вахтер, лицо которого напомнило чистившего снег парнишку, словно на оба их наложили какую‑то печать, но было не в пример более злобным.

— На семинар.

Вахтер начал сосредоточенно обдумывать незнакомое слово, мучительно пытаясь хотя бы отдаленно понять, что оно могло бы значить. Но тут к ним уже подбежала молодая улыбающаяся женщина в белом халате:

— А мы вас так заждались! Идемте скорее, без вас не начинают.

В небольшом зале сидело человек пятнадцать. Семеро из них были иностранцы, остальные — представители администрации интерната, руководства областного управления соцзащиты. Была даже заместитель федерального министра, отвечавшего за социальную сферу. Увидев сэра Джона — представителя влиятельного британского благотворительного фонда, все они встали и по очереди подошли засвидетельствовать свое почтение.

Программу семинара, посвященного международным благотворительным проектам, составлял заместитель начальника управления соцзащиты — здоровый пропитой мужик, который считал, что весь смысл любого научного мероприятия заключается в том, чтобы под его предлогом хорошенько напиться и нажраться за государственный счет, а если уж совсем повезет, то и положить себе в карман какую‑нибудь денежку. Поэтому на пленарное заседание было отведено всего полтора часа. Начальник управления была в этой сфере человеком новым. Наивная женщина, она верила всему, что бы ей не говорили.

— А это правда так нужно, Валерий Петрович? — спросила она своего заместителя.

— Конечно, я ведь уже сто иностранных делегаций принял.

О том, что восемьдесят шесть из них были нелегальными бригадами рабочих из Средней и Юго — Восточной Азии, заместитель благоразумно промолчал.

Заместитель министра, приехавшая из Москвы из‑за сэра Джона, одобрила такой план:

— Нечего на публику треп разводить, все равно все разговоры будут кулуарно.

Сэр Джон же любил наблюдать, и делать выводы, поэтому программу согласовал без возражений. Остальные иностранцы были его подчиненными.

Через полтора часа все участники семинара сидели за столом, накрытом в очень большой комнате, по всей видимости, представлявшей собой конференц — зал из которого вынесли стулья. Стол ломился от обилия выпивки и всевозможных закусок.

Валерий Петрович разлил всем спиртное, и, чтобы показать, как нужно пить, залпом проглотил содержимое трехсотграммового фужера с водкой.

— Ах ты, шалунишка! — добродушно укорила его начальница. Обычно вежливая, выпив пятьдесят грамм, она становилась очень развязной, все у нее становились «Валерами», «Славами», «Машами», «Петями».

— Зоечка, — обратилась она к заместителю министра, — ты представляешь, что если нас, посторонних людей здесь так кормят, то насколько лучше тех, кто живет здесь на государственном обеспечении!

— Ты кого имеешь в виду? — усмехнулась та.

— Пациентов.

— Я по ту сторону пока не была. А у тебя есть шанс все это узнать опытным путем.

— В каком смысле?

— Да нет, я просто так, — отмахнулась заместитель министра, поняв, что сказала лишнее этой недалекой тетке, которая ничего не понимает и пьянеет от одной рюмки.

А тем временем директор интерната Людмила Владимировна демонстрировала гостям местную самодеятельность — хор медсестер, врача — гармониста. Если они работали так же хорошо как пели, то дела интерната должны были идти в гору. Валерий Петрович все подливал всем. В какой‑то момент забыли даже про сэра Джона, который воспользовавшись этим, потянув за рукав Элизабет, вышел из комнаты и отправился побродить по интернату.

В коридоре им попался больной, дергавший за руку женщину в белом халате с жалобами на то, что у него болит зуб.

— Ну а я что сделаю? — спросила она.

— Как что? Ведь вы зубной врач!

— И верно, — сокрушенно сказала та. — Ну, иди, попрыгай немного.

— Так ведь от этого зуб не пройдет!

— А ты пробовал прыгать?

— Нет.

— Ну, так попробуй сначала, а потом мы будем рассматривать, насколько целесообразно применение иных методов лечения.

Завернув за угол, они почувствовали запах нестерпимой вони. Здесь начинались палаты с лежачими больными. У многих из них по несколько дней не меняли судно, забывали кормить. Сэр Джон внимательно осмотрел несколько палат, при этом никто из персонала ему не попался — все были на мероприятии. Наконец, они с Лиз пошли обратно. По дороге им попался Валерий Петрович, которого отправили их искать.

Заместитель начальника управления был вконец пьян.

— О, а я вас ищу! — улыбнулся он. И тут же, нагнувшись, поймал толстую белую кошку и ткнул ею, чуть ли не в нос англичанину. Тот инстинктивно отшатнулся.

— Люськина кошка! Знаешь, каких она крыс ловит?

— Каких? — поинтересовался пришедший в себя сэр Джон.

— Вот таких! — для того чтобы показать Петровичу пришлось отпустить кошку. Если верить ему, то получалось, что крысы больше кошки. — А у нее котята есть. То же крысоловы будут. Хочешь, мы тебе одного подарим?

— Зачем?

— Будет у тебя в замке крыс ловить!

— У меня нет крыс.

— А мы тебе наловим на развод.

— Боюсь, что это сложно будет решить с таможней, ведь на каждого зверя нужен отдельный ветеринарный документ, — серьезно ответил англичанин, любивший такие абсурдные ситуации, которые его развлекали.

— Жаль, — расстроился Петрович. — А вон и Люська бежит. Елы — палы, и Зойка с ней!

Через несколько минут сэр Джон и шокированная всем увиденным, несмотря на всю свою подготовку, Элизабет вернулись за стол.

За столом

Пока сэр Джон ходил по интернату, атмосфера за столом становилась все более непринужденной. Врачи и медсестры, участвовавшие в самодеятельности, по приглашению Петровича присоединились к сидевшим за столом, а еще через пятнадцать минут он начал петь русские народные песни, которые подхватили многие из собравшихся.

Заместитель начальника управления соцзащиты обладал красивым густым басом, и знал наизусть десятки песен. Но все портило то, что он слишком уж задумывался над их содержанием. Когда Петрович в чем‑то не соглашался со словами песни, то он резко прерывал пение, и начинал объяснять, почему петь такое невозможно. Так, начав петь песню «То не ветер ветку клонит», дойдя до слов:

он резко перестал петь и громогласно заявил: «Еще чего не хватало! Из‑за какой‑то бабы в могилу идти! А дальше, ведь там еще гаже: «Расступись, земля сырая, дай мне молодцу покой; приюти меня, родная, в тихой келье гробовой». И что, петь такую дурь? Ну, уж нет!»

Вдохновленная примером чиновника и одна из медсестер, изрядно захмелевшая, когда запели песню «Напилася я пьяна», начала ее комментировать.

с чувством, уже не следя за мелодией, и перекрикивая друг друга, пели виртуозы социальной самодеятельности.

— А я вот пою: «помоги ему тоже», — заявила медсестра Даша.

— Дура ты, Дашка, — назидательно сказал Петрович. — Разве можно так легкомысленно к мужу относиться?

— Да она просто уверена в своем Андрюше, — вмешалась медсестра Лена. — Поэтому и понтуется!

затянул заместитель начальника управления, а за ним подхватили все собравшиеся, кроме англичан, которые с большим интересом смотрели на всю эту «экзотику».

— Слава, спой, наконец, что‑то женское, — сказала заместитель министра Зоя Георгиевна, которой, глядя на происходящее, то же захотелось попеть. И затянула противным сопрано: «Что стоишь, качаясь, тонкая рябина». Хотя подстроиться к пению не имеющей слуха высокой гостье было не просто, все старались подпевать, как могли. Когда песня кончилась, Петрович заметил: «А там потом еще один куплет есть!»

— Какой? — удивилась Зоя Георгиевна.

И пьяный чиновник с чувством пропел:

И тут же заявил:

— А есть и еще один вариант окончания! — и с еще большим воодушевлением скорее прокричал, чем спел:

— Дурак! — заявила заместитель министра, но тут же выпила рюмку водки, и заставила врача — проктолога Пал Палыча, который почему‑то работал здесь психиатром, и который, умея теоретически блестяще объяснить, в чем связь психиатрии с проктологией, причем объяснения его были складны, но абсурдны; на практике одинаково плохо разбирался в том, в чем должны разбираться и психиатры и проктологи, однако был в то же время хорошим гармонистом, аккомпанировать ей и запела романс: «Мне сегодня так больно». Пела она премерзко, но все в один голос заявили, что Зоя Георгиевна поет ни чем не хуже, чем Изабелла Юрьева.

— Барыню! — скомандовала Пал Палычу заместитель министра и, схватив за руку Петровича, начала с ним отплясывать посреди комнаты.

Потом пришла пора частушек, в том числе и матерных. А осоловелая начальник управления соцзащиты Нина Петровна блаженно улыбалась и, закатив глаза, объясняла англичанам, что они видят таинство явления русской души. Петрович ее услышал и заявил, что хочет сказать тост:

— Этот тост затронет за самое живое каждого русского человека. Каждый почувствует здесь что‑то родное и близкое его душе, затрагивающее самые глубинные и потаенные струны его сердца!

И после этого он с чувством хрюкнул. Все засмеялись, кроме английских гостей, которые были в шоке.

А заместитель начальника управления распорядился, чтобы включили магнитофон, и тут же принялся комментировать песню.

— пела Кристина Орбакайте.

— И недели бы не стала ждать, слово вам даю! — заявил Петрович.

«Я спасу тебя там, где никто не спасает» — на этих словах певицы Валерий вообще сморщился и провозгласил, что звучит здорово, но на самом деле было бы хорошо, если бы она не то что спасла, а хотя бы сама в гроб не вогнала того, кто ее полюбит.

— Валера, а может ты к ней неравнодушен, вот и хаешь девушку? — лукаво спросила Нина Петровна.

— Да ну тебя, Нина, еще скажи, что я Джону завидую, что он английский лорд, а я нет, — недовольно отмахнулся от нее заместитель, но почему‑то покраснел, что вообще‑то за ним не водилось.

Директор интерната вдруг увидела, что нет сэра Джона и сказала об этом Зое Георгиевне. А та тотчас всполошилась, и отправила Петровича искать англичанина. Не слишком ему доверяя, заместитель министра выпила еще рюмку водки и отправилась вслед за ним.

Григорий Александрович

— Сэр Джон, я посмотрела материалы с вашими требованиями. С местными кадрами мы ничего не сделаем, — сказала Зоя Георгиевна, отведя вице — президента фонда в сторону.

— Что дальше?

— У меня есть на примете один человек, которому можно было бы это поручить, если он за это возьмется. Но он сейчас в Москве, то есть нужно сделать перерыв в переговорах до завтра.

— Хорошо, тогда мы поедем в гостиницу в областной центр.

— Охота вам туда тащиться? Остановимся у Людмилы, условия в ее доме намного лучше, чем в любой гостинице. Правда, Люсь? — сказала заместитель министра.

— Ну да, — подтвердила директор интерната, прикидывая, сколько дополнительно денег и из каких фондов можно будет списать за размещение иностранцев «на постой» в ее коттедже.

Этот «калькулятор» включался у нее в голове вне зависимости от того, с кем ей приходилось иметь дело: даже из помощи родственникам она умела извлекать выгоду. Сейчас перед ней были люди, значившие для нее намного больше, чем родной брат и его сын, но и в отношении их Скотникова начала считать, даже не осознавая, что делает.

— Я не против, — сэр Джон любил экзотику. — Но разве все мы поместимся?

— Конечно! — подтвердила Людмила Владимировна.

А Зоя Георгиевна уже набирала телефонный номер.

…Григорий Александрович еще несколько лет назад работал профессором кафедры психиатрии в одном из московских институтов. Темой его научных интересов было манипулирование сознанием. Но некоторые статьи стареющего профессора не понравились «наверху», и ученому предложили написать заявление об увольнении «по собственному желанию».

Чтобы не существовать только на скромную пенсию, Григорий Александрович, нередко проводил то, что называл «наработкой экспериментальной базы по наработке практического материала по индивидуальному манипулированию сознанием».

Профессор в общении был необычайно интересным человеком. Сколько всего он рассказывал такого, да так убедительно, что некоторые, не знавшие его, поначалу даже начинали верить. Да и как не верить убеленному сединами шестидесятитрехлетнему мужчине, который без тени иронии рассказывает о том, какими неординарными событиями была наполнена его жизнь! Вот и сейчас, сидя за столиком в летнем кафе с новым знакомым, пареньком из провинции, приехавшим в Москву в надежде познакомится со знаменитостями, втрое моложе профессора, потягивая коньяк из фужера, Григорий рассказывает истории из своей жизни:

— Мы были простые ребята, вместе росли во дворе, вместе дрались, вместе начали курить и выпивать, вместе портили девок. Вместе поступили в институт и вместе вылетели оттуда за лоботрясничество в армию, вместе в ней отслужили. А сейчас мои друзья — один в аппарате Президента, другой — советник Председателя Правительства, третий — генерал ФСБ. Да и я …

— Что — вы? — с интересом спрашивает провинциал Сергей, с интересом ловящий каждое слово человека, сумевшего самому сделать себя в жизни.

— Полковник ФСБ, — говорит Григорий Александрович и допивает коньяк. Потом обращается к собеседнику: — Сереж, купи еще немного.

Парень, хотя у него и плохо с деньгами, бежит к стойке и вскоре возвращается с фужером, в котором двести граммов коньяка и маленькой тарелочкой с порезанным лимоном. Ведь не каждый день подворачивается честь угостить такого человека. Григорий залпом выпивает коньяк, нюхает дольку лимона, затем пристально смотрит на Сергея и говорит:

— Вообще‑то я генерал. Но об этом нельзя говорить!

— Почему?

— Потому что звание мне присвоено закрытым приказом. Но тут очень запутанная история, такую без бутылки не расскажешь…

Паренек на этот раз уже внимательно считает деньги в карманах, затем бежит не к стойке, а в соседний магазин, откуда приносит поллитровую бутылку самого дешевого коньяка.

— Вот и правильно! — одобряет Григорий Александрович. — Нечего этим барыгам лишнее платить!

И выпив еще полный фужер коньяка, который заедает маленькой долькой лимона, придвинувшись к Сергею, дыша на него перегаром, спрашивает:

— Ты знаешь, кто такой Барак Обама?

— Знаю, конечно. Президент Америки.

— А слышал, что он на наши спецслужбы работает?

— Слышал, но это глупость, наверное…

— Да нет, не глупость. Я сам его и завербовал и за это получил закрытым Указом звание генерала.

— А как это было?

— Да просто. Сидели вот так, как с тобой, он тогда еще никаким президентом не был, выпивали. А когда выпили побольше, то я ему говорю: «Барак, оставь мне автограф на память», и сую ему бумажку. Он, ничего не подозревая, подписывается. А это не просто бумажка — а подписка о сотрудничестве с нашими органами безопасности! Ему позор, а мне звание генерала, но тайно, правда.

— Так ведь это недействительно…

— Действительно или нет, а он меня до сих пор помнит. Вот увидишь его — попроси для интереса показать записную книжку с русским алфавитом, в которой он русских записывает. Так там Гриша, то есть я — на самом почетном месте. Только почему‑то зараза на букву «Х» записал — прибавил какой‑то эпитет к моему имени.

Григорий допивает коньяк и заливисто смеется. Видя, что деньги у провинциала закончились, говорит:

— Хороший ты парень, интересно с тобой поговорить, но меня ждут дела государственной важности.

И, покачиваясь, идет домой.

… Таких «экспериментов» за месяц Григорий Александрович проводил более десятка, благо Москва большой город, где можно найти наивных людей. Чтобы не чувствовать, что он банально ищет, как выпить и пожрать на халяву, профессор детально записывал беседы и свои выводы. Но ему претило такое времяпровождение, хотелось чего‑то большего. И как раз, когда его мысли об этом стали совсем горькими, на его мобильный позвонила Зоя Георгиевна.

— Григорий Александрович?

— Да.

— Это Зоя Георгиевна, помните меня?

Еще бы не помнить! Когда‑то она была его студенткой, у них даже был короткий, но бурный роман, а потом, много лет спустя, став заместителем министра, она посодействовала его увольнению из вуза… Вот уж кого он точно не ожидал услышать! Но вслух проникновенно сказал:

— Конечно, Зая. Разве я могу тебя забыть?

— Ты еще помнишь это глупое прозвище? — засмеялась чиновница, но голос ее из официального сразу стал игривым.

— Я помню все, что связано с тобой, — тихо произнес Григорий.

— Так обиделся, что вылетел с работы, что не можешь простить?

— Нет, так благодарен за чудесные мгновения прошлого…

— Да ну тебя. Ты, наверное, на мне свои дурацкие методики апробируешь! — голос Зои опять стал серьезным. — А у меня серьезный разговор и предложение работы. Через два часа тебя заберет машина и отвезет на переговоры в …, впрочем, неважно куда. Здесь мы проведем переговоры.

— Ты меня похищаешь? — засмеялся Григорий Александрович, который, несмотря на сильное опьянение, владел собой и говорил, просчитывая, что при его словах подумает собеседник.

— А хоть бы и так! — Зоя Георгиевна опять приобрела игривое настроение. — Хочу предложить тебе очень интересную работу. Завтра в десять утра встреча. Ночь тебе придется провести в дороге, но оно того стоит!

— Верю тебе, Зая, — сказал профессор, которого в Москве абсолютно ничего не держало. С женой он развелся много лет назад, кстати, опять же из‑за Зои Георгиевны; детей у него не было.

— Ну, вот и отлично. Диктуй адрес, куда прислать машину.

И заместитель министра достала из сумочки блокнот с ручкой и начала писать.

Владычица Лузервиля

Город, в котором находился интернат, назывался Лузервиль[1]. Столь громким названием он обязан своему бывшему мэру — Александру Григорьевичу Семихвостову, который сумел в одном лице объединить официальную и криминальную власть, и безраздельно правил здесь с 1993 по 1998 год. Александр был помешан на фильмах Аль Пачино, особенно ему нравился дон Корлеоне. Он даже заставлял, чтобы его звали дон Санчо, что особенно забавно выглядело, пока он был мэром. Так вот этого дона Санчо, когда он стал официальным главой города, стало очень напрягать его название. А имя город имел еще то!

Раньше это было село Большое Скотинкино, затем в 1950 году оно превратилось в город Бериевск, но уже через несколько лет после расстрела Берии, было решено вернуть прежнее название. Поскольку же село стало городом, то его назвали Большескотининск. Став мэром, дон Санчо всерьез взялся за переименование города. Причем, ему хотелось, чтобы название было звучным и на иностранный манер. Один из его знакомых на волне полной перемен российской жизни 1990–х попал на работу в администрацию Президента России. Он не особо любил Александра, и решил над ним посмеяться. Им было предложено назвать город «Лузервиль», причем всячески говорилось, что это очень круто, такой город приобретет мировую известность, и была обещана самая высокая поддержка в переименовании.

Дон Санчо клюнул на это, провел даже местный референдум, на котором большинство жителей высказалось в поддержку нового названия, так как каждому из них за это бесплатно дали бутылку водки и кусок студня. Администрация области пробовала вяло сопротивляться переименованию, но звонок из администрации Президента их переубедил. И Большескотининск стал Лузервилем. При этом его мэр оставался в счастливом неведении о том, что значит имя, которым благодаря его стараниям был назван город.

А через несколько лет, путешествуя в Америке, Александр заставил, чтобы на одном приеме его представили «дон Санчо, мэр Лузервиля». Когда же присутствующие начали смеяться, а затем объяснили ему, как это воспринимается, то он от досады, вернувшись домой, сложил с себя полномочия главы города, и уехал в неизвестном направлении. И уже не было больше десяти лет в этих местах дона Санчо, но память о нем осталась в названии города.

Лузервиль был небольшим городком с населением чуть больше пяти тысяч жителей. Производства к началу третьего тысячелетия, еще благодаря стараниям дона Санчо и его команды, в нем уже никакого не было. Многие перебрались в областной центр, кто‑то «челночничал», кто‑то перебивался случайными заработками. В целом людям здесь жилось плохо.

Единственным исключением был областной комплексный центр соцзащиты, который финансировался не только из областного бюджета, но и попал в целый ряд федеральных программ. В центре находилось свыше тысячи человек инвалидов, преимущественно психоневрологического профиля, со всей области, а также здесь могли получать социальную поддержку жители города и района, имевшие на это право в соответствии с законодательством. В центре имелось свыше трехсот рабочих мест, и он был единственным «градообразующим предприятием».

Из десяти депутатов городского совета восемь работали в интернате, в том числе и его директор — Людмила Владимировна Скотникова. Она же была выбрана этими депутатами (что неудивительно) на должность главы города. Хотя зарплаты за это не полагалось, это давало много дополнительных возможностей самого разного характера. Достаточно сказать, что главу администрации городка, при таком составе городского совета, она имела возможность назначать и снимать вполне свободно. Поэтому человек, который был выбран ей на это пост, знал свое место и делал то, что ему скажут.

Людмила Владимировна в полном смысле этого слова была владычицей Лузервиля. Она купила дом из тридцати комнат, который когда‑то принадлежал дону Санчо, и имела в нем большой штат прислуги, оформленной в качестве сотрудников интерната и получавшей зарплату из областного бюджета. С областными властями и правоохранительными органами Скотникова умела договариваться, поэтому на все, что бы она ни делала, закрывали глаза. И даже наоборот: наградили ее к пятидесятилетию орденом «Почета». Бандиты, которые когда‑то работали на дона Санчо, теперь работали на нее, занимая разные должности в интернате, и получая тройные оклады, а в реальности выполняя лишь то, что приказывала им Людмила Владимировна.

Ее особняк поражал роскошью. Зоя Георгиевна бывала уже у нее, поэтому ничуть не сомневалась, что дом директора центра является таким местом, в котором не стыдно разместить не просто высоких иностранных гостей, а того, кто на самом деле был их хозяином.

Разговор в дороге

За Григорием Александровичем приехал большой черный «Мерседес». Кроме водителя — молодого парня чуть старше двадцати лет, в машине сидел тридцатилетний мужчина в строгом костюме.

— Меня зовут Петр Иванович. В мои задачи будет входить юридическое сопровождение проекта, над которым вам предстоит работать, — сказал он профессору.

Григорий Александрович чувствовал себя паршиво, но, отхлебнув приличный глоток коньяка из предусмотрительно захваченной с собой бутылки, почувствовал себя уверенно и решил попробовать разговорить попутчика:

— Значит вы юрист? — спросил он.

— Да.

— Извините, конечно, но, на мой взгляд, право — это самая мифическая из всех наук. Об этом хорошо писал еще Свифт во второй части «Путешествий Гулливера», когда сравнивал законы страны великанов, какие они плохие, потому что короткие и всем понятные не в пример английским, разбираться в которых крайне сложно и почти невозможно, и трактовать их можно и так и сяк, что свидетельствует об их совершенстве.

— Ну, это какой век? — пренебрежительно улыбнулся Петр Иванович.

— А из современных художественных оценок этого феномена рекомендовал бы посмотреть фильм «Трасса 60» — там есть показательный сюжет о целом городе, в котором живут одни юристы, превращающие в ад жизнь тем, кто случайно оказался в их краях.

— Смотрел я этот глупый детский фильм, полная чушь! — недовольно сказал собеседник, которого уже начинал раздражать этот старик, так запросто и походя пытающийся внести дисбаланс в его устоявшиеся представления о мире и своем месте в нем.

— Почему же чушь? В гротеске очень показательно отражена вся формальность и ложь юридической казуистики, когда буква закона ставится превыше всего, а содержание буквы зависит от того, каким его сделает опытный юрист. И еще более показателен крах этой системы: чтобы ее разрушить, оказывается достаточно одного смертельно больного полусумасшедшего, который носит на себе жилет со взрывчаткой…

— И разве это не глупо? Ведь его вполне могли застрелить, когда он вышел из зала суда, а принятые под воздействием его шантажа судебные решения отменить? — начал уже спорить Петр Иванович, который обычно в такие дурацкие разговоры с подвыпившими людьми не вступал. Но ему тоже было интересно, что за человек тот, с кем ему, возможно, придется работать.

— Думаю, что не глупо. Это образно показывает то, что в реальности не все так просто. Нельзя думать, что мы так просто можем совершить то или иное действие если захотим — нам ведь могут и не попустить это свыше…

— Так вы еще религиозный фанатик? — презрительно скривился Петр Иванович, который ни во что не верил, кроме чудодейственных сил юридической науки и своих способностей заставлять эти силы служить ему.

— Где уж мне! — добродушно махнул рукой профессор и сделал еще один большой глоток коньяка. — Я просто старый человек, который умеет видеть и делать выводы.

— И что вы видите во мне? — с вызовом спросил юрист.

— Вижу, что вы догматизировали свою профессию, и относитесь к ней, как к своего рода магии, являющейся одной из примитивных форм проявления религиозности.

— Что вы себе позволяете?

— Вы спросили, я ответил. Вы думаете, что все подвластно вашему умению манипулировать словами, заключенными в тех или иных бумажках, авторитет которых зиждется на том, что их приняли те или иные органы. К сожалению, сегодня у нас в России юристы начинают играть все большую роль, хотя в реальности государственное устройство, основанное на юридических хитросплетениях, на правоприменительных и судебных практиках, когда отсутствуют простые и понятные всем законы — основано на песке. Любой закон, любую конституцию, любой подзаконный акт можно повернуть как угодно, а при желании и принять новые. Но это неизбежное следствие растущей секуляризации общества. Когда нет реального авторитета в голове и сердце людей, то приходится замещать его кучей бумажных «авторитетов». Хотя сегодня многие уже начинают писать о постсекулярном обществе, о новой религиозности. Но в Библии сказано, кто в итоге будет мессией этой постхристианской религиозности. И правовые аспекты будут просто безупречны с «юридической» точки зрения. Наверное, Вы смотрели фильм «Адвокат дьявола», где проводится мысль, что антихристом будет юрист.

— А вы философ! — уже снисходительно сказал Петр Иванович.

— Да нет, где уж мне! Но все‑таки, разве у вас нет чего‑то дорогого, чему вы посвящаете всю свою жизнь?

Собеседник профессора задумался. Оказывалось, что на сегодняшний день — это карьера и создание твердой материальной базы — любой ценой, хоть по головам, хоть по трупам. В отношении правильности у него было лишь одно убеждение — верно — то, что помогает ему идти вперед, неверно — то, что мешает. Ни любви, ни дружбе, ни вере места в его жизни пока не было. И впервые ему вдруг стало тоскливо, и появилось сомнение, так ли он живет. А Григорий Александрович словно прочитал по его лицу то, что творилось сейчас у него в душе, и с легкой усмешкой сказал в ответ на молчание юриста:

— Ну, вот видите.

После этого он сделал еще глоток коньяка, откинул голову на сиденье и через минуту заснул, оставив попутчика наедине с мыслями, которые ему удалось в нем поселить.

Другая жизнь рядом

Ольга шла по коридору интерната, устало опустив голову. Сегодня она опять вышла на суточное дежурство, после которого у нее должны были быть два выходных. Фактически они и были, но все равно почти каждый день Ольге приходилось сюда приходить, хотя никто ее не заставлял, даже ругали поначалу. Дело в том, что санитарок в интернате фактически не было; все ставки санитарок были распределены между служанками Людмилы Владимировны, а из трех медсестер этого отделения никто кроме Оли не выносил судно у больных. А в этом отделении, где лежали люди с тяжелыми психозами, зачастую осложненными соматической симптоматикой, тех, кто не вставал было пятнадцать человек. И если бы Ольга не приходила в свои выходные дни, то они так и лежали бы в нечистотах, и никому до этого не было бы дела.

А во время дежурства Оля пыталась выкраивать время, чтобы еще и мыть этих больных, обрабатывать их пролежни. Ей было всего двадцать пять лет. На нее смотрели, как на сумасшедшую. Дома у нее была больная мать, которой требовался немногим меньший уход, чем пациентам отделения, в котором работала ее дочь. Ничего такого, что сегодня понимается под словом «личная жизнь» у девушки не было.

Когда она не работала, то утром ходила на службу в местный храм. В нем служили три священника, и богослужения были каждый день, но только с утра — утреня, а сразу за ней литургия. Всенощное бдение служили только накануне воскресных дней и больших праздников. Народ в Лузервиле был в массе своей невоцерковленный, но прихожан в храм ходило много. Этот парадокс объяснялся тем, что для определенной группы прихожан церковь воспринималась, как своего рода «клуб по интересам», место общения. Священники подобрались тоже подходящие для этого города.

Настоятель, сорокалетний архимандрит Петр жил в коттедже, ездил на иномарке, дружил с Людмилой Владимировной, Валерием Петровичем, общался только с местной «элитой», часто наведывался в Москву в гости к Зое Георгиевне, постоянно ездил в областной центр, и в храме бывал редко.

Второй священник, пятидесятилетний протоиерей Стефан, жил с матушкой в добротном каменном доме. Двое его взрослых сыновей уже женились, каждому из них в областном центре отец купил квартиру. Три раза в неделю он служил в храме, а остальное время ходил, совершая требы по просьбам жителей города. Он был открыт для общения, но за постоянной спешкой и суетой, отец Стефан разучился смотреть внутрь человека. Его не интересовали терзания мятущейся человеческой души.

Третий священник, двадцатитрехлетний иеромонах Онисим, жил в коттедже архимандрита Петра. В его обязанности входило совершать все богослужения, которые некогда было совершать старшим священникам, а также он должен был охранять дом настоятеля, убираться в нем (а площадь дома была около двухсот квадратных метров, да еще с полсотни квадратных метров — чистка снега на дорожке к дому в зимнее время, а в летнее — сад и огород), да еще стирка и готовка. Поговорить с прихожанами у него физически не оставалось ни времени, ни сил.

Но был в храме и один священник, который не входил в его штат, и который разительно отличался от остальных. Судьба была жестока к игумену Аристарху. В семьдесят лет он оказался пациентом в интернате Людмилы Владимировны. Получилось так, что у него возник конфликт с некоторыми сильными мира сего, а они сделали все, чтобы в церкви ему больше не было места, ни в одном монастыре и ни на одном приходе. Своего жилья у игумена не было, родственникам популярно разъяснили, что это не то родство, которым нужно гордиться. И как огромное благодеяние для отца Аристарха выставили то, что он будет жить в интернате на гособеспечении.

Архимандрит Петр был при некотором снобизме довольно добрым человеком, он взял бы игумена в свой коттедж, но не имел права. Настоятель пробовал поговорить со Скотниковой, чтобы священнику дали отдельную комнату, и та нашла каптерку под лестницей, где раньше хранили швабры, без окон и вентиляции. Отец Аристарх со смирением воспринял вселение и в эту «келью», но она недолго была его пристанищем. Комиссия из областного управления соцзащиты поставила на вид Людмиле Владимировне, что это человек живет у нее в антисанитарных условиях, но она, ничуть не смущаясь, заявила, что он сюда сам убегает из хорошей палаты, потому что психически болен, а лечить насильно она не имеет право. И игумен переехал в отделение психозов, и каждый день два раза должен был принимать нейролептики.

Последняя радость, которая ему осталась — это то, что ему разрешали каждое утро ходить в храм. Но ни служить, ни исповедовать ему не разрешалось, но он мог причащаться. Почти все время службы он стоял на коленях и сосредоточенно молился. В интернате сделать это с тех пор, как он утратил свою «келью», было очень трудно: другие больные, лежавшие с ним в палате, начинали сразу оживляться, бегать вокруг него, корчить рожи, иногда выливали на него горшки с нечистотами. Повара во время постов обязательно старались подсунуть ему непостную еду, думая, что этим уязвят старца.

А он, чем больше всего этого происходило, тем более царственно спокойным становился, и только каждую литургию со слезами молился за жителей Лузервиля.

Ему не рекомендовалось разговаривать с прихожанами; отец Петр акцентировал внимание на том, что в принципе, конечно, можно, но потом, возможно, он не будет ходить в храм, так как его сюда не пустят. Отец Аристарх лишь однажды нарушил это требование настоятеля ради молодой девушки с глубокими чистыми глазами, выпускницы медицинского училища, которая подошла к нему, попросить благословения идти в монастырь. Старый игумен проговорил с ней около часа. В итоге он сказал ей, что она должна остаться дома ухаживать за больной матерью, работать в интернате Лузервиля, и при каждой возможности бывать в храме — это будет для нее выше монастыря. Девушка его послушалась. Это была Ольга.

Договор

1615 год. Индия. В эту жаркую среду сэр Джон Эктон и два его друга вместе с пятью индийцами — проводниками продирались сквозь джунгли к храму Кали. Зачем сэру Джону — англиканскому священнику на службе Английской Ост — Индской компании понадобилась встреча со жрецом этого зловещего языческого божества, которому приносились человеческие жертвоприношения? Его спутники не могли ответить на этот вопрос, а он им не рассказывал. Они дружили с ним много лет, и привыкли безоговорочно доверять. Сэр Джон сказал им только, что этого требуют интересы компании.

Его друзья — Джеймс и Гарри — не разделяли восторгов своего лидера по поводу их службы в компании. Они считали, что куда лучше им было тихо жить в небольшом английском городке, где у Джона был приход, а они служили офицерами в местном гарнизоне. Но он так сумел убедить их, что интересы Англии важнее их личных, что необходимо оставить все и ехать в далекую Индию ради грядущей славы Английской Короны! Они ему поверили, тем более, что руководством компании сэр Джон был назначен на какую‑то важную должность, а их обоих повысили в звании. И им сразу же дали какое‑то ответственное поручение, суть которого знал только Джон.

И вот они у огромного храма. Эктон дает знак всем остановиться, а сам бесстрашно идет внутрь. Его встречает одетый в белые одежды жрец. Он начинает говорить что‑то на местном наречии, но сэр Джон почему‑то все понимает. И от того, что он слышит, сердце его холодеет. Он здесь для заключения договора между компанией и духами, которые управляют этой страной. Такой договор можно заключить лишь один раз в году — в среду на неделе перед Пасхой. Компания получит власть над этой страной на два с половиной века. Ее руководители будут править местными царями, заключать мир и объявлять войну. Они будут хозяевами всех сокровищ этой страны. Правда, в Англии эта власть уже не будет столь значимой, но ее отблеск будет ощутим и там. Но для этого избранные представители компании должны служить духам, которые управляют этой страной.

И сегодня сэр Джон в знак заключения этого союза должен принести первую жертву Кали — своих друзей и проводников. После этого вся природа Индии будет ему повиноваться, самые ядовитые змеи и самые страшные хищники будут послушно исполнять его приказы. Тогда уже через год он станет английским лордом, через пять будет повелевать местными раджами. Более того: он постигнет все тайны местных культов, научиться не чувствовать боли и усталости и сможет прожить пятьсот лет. Но его долгом будет готовить все новых посвященных. И чем больше их будет, тем более крепкими будут позиции Английской Ост — Индской компании в стране. Эктон может отказаться: ему ничего не грозит в этом случае, ведь он лишается всего влияния, власти и богатства, которые мог бы иметь.

Сэр Джон медлит лишь минуту. Он выходит из храма, зовет в него друзей, каждый из которых не раз уже, рискуя собой, спасали ему жизнь. Не говоря ни слова, он стреляет прямо в лоб сначала одному, потом другому. Жрец одобрительно кивает, затем выходит и зовет проводников. В отличие от Джеймса и Гарри, которые были неподвластны служителю Кали, эти находятся в полной его власти. Они идут, чувствуя, что обречены, не пытаясь сопротивляться. Каждому из них сэр Джон отрубил голову. И он идет по джунглям назад уже совсем иным: он чувствует, что приобрел огромную власть, но потерял то, что было неизмеримо важнее любой власти. На секунду в его сердце вкрадывается раскаяние, и он думает, не пустить ли себе пулю в лоб, как он сделал со своими друзьями. Но он отгоняет эту мысль. И через каких‑то пять лет лорд Джон становится полноправным властителем этих мест.

Единственное, что удивляет тех, кто раньше его знал, это то, что бывший священник не носит креста, и даже во время поездки в Англию, ни разу не зашел в христианский храм. А его влияние в компании все растет с каждым годом, но он не занимает в ней какого‑то значимого официального поста, имея при этом власть принимать все более серьезные решения. Вот уже и пятьдесят лет прошло; а сэр Джон даже не изменился. За эти годы он подготовил семнадцать учеников, все более упрочивающих власть компании в Индии, которая в этих местах чувствует себя фактически независимой от Английской Короны.

Обитатели замка Лузервиля

Лузервильцы еще со времен дона Санчо называли дом, в котором сейчас жила Людмила Владимировна «замок Лузервиль». Очень многие из тех, кто жил здесь при прежнем хозяине, пришлись ко двору и Скотниковой. Она имела сейчас даже больше власти и возможностей, чем в свое время дон Санчо. Всего в «замке Лузервиль» жило более двадцати человек, и еще имелось пять свободных гостевых комнат и двое апартаментов для особых гостей.

Особняк состоял из двух зданий; в одном располагались сотрудники «службы безопасности», в другом жили Людмила Владимировна, ее брат с сыном и несколько слуг, а также находились помещения для гостей. Все обитатели этого места с помощью ряда хитроумных схем содержались за счет интерната.

Людмила никогда не была замужем, не имела детей, с пятнадцати лет не поддерживала отношения с родственниками. До сорока лет ей хотелось жить в свое удовольствие, она меняла любовников, сделала несколько абортов, а потом узнала, что детей у нее быть не может. А после сорока, когда она достигла всего, о чем мечтала, ей захотелось семейного уюта.

После нескольких лет сомнений стоит ли это делать, она нашла своего старшего брата — Сергея Владимировича, который в свое время защитил диссертацию по Каутскому, преподавал в вечернем институте марксизма — ленинизма, а потом работал на кафедре философии в одном небольшом пединституте. Он был уже вдовцом, сын Олег был уже взрослым, зарплата в пединституте у доцента была маленькой. Его очень угнетало то, что такой умный и опытный человек, как он, не имеет возможности себя проявить. Поэтому Сергей Владимирович сразу согласился на предложение сестры, которую не видел около тридцати лет, стать главой администрации Лузервиля и переехать жить в ее дом. Новое положение вполне его устраивало, он, не задумываясь, исполнял на своей работе то, что ему поручала сестра, а перед другими постепенно начал на старости лет строить из себя барина.

С его сыном Олегом было сложнее. Он закончил факультет журналистики и женился на однокурснице. Сам Олег был боязливый и мнительный юноша, зато его избранница Елена, как и положено журналистке, была хваткой, резкой, смелой, даже немного «безбашенной». С Сергеем Владимировичем невестка смогла найти общий язык, но с Людмилой Владимировной общение не сложилось.

Олегу с Еленой нашлось и место в доме Скотниковой, и работа в Лузервиле. Племянник хозяйки города стал главным редактором районной газеты, а его жена — ответственным секретарем этого же издания. Елене очень не нравилось ни то, как идут дела в городе, ни то, что газета не могла выйти без цензуры. И однажды, через несколько месяцев жизни в Лузервиле, когда ее муж был в командировке, она самостоятельно выпустила номер, в котором опубликовала все, что ей хотелось.

Газета с «кричащими» заголовками была вовремя замечена теми, кто за этим следил, и изъята из продажи. Но несколько десятков номеров все же успели дойти до читателя. В номере, наряду с обычными материалами, были три статьи, которые Елене простить никак не могли. Одна из них называлась «Полное дирмо, как человек». Директор Лузервильской школы глазами своих учеников». А этот директор школы был любовником Людмилы Владимировны и депутатом Областной думы. Другая статья называлась «И куда вам со свиным рылом в калашный ряд», и была посвящена тем, находящимся в абсолютном меньшинстве, членам городского совета, которые не были сотрудниками интерната. Но больше всего не понравилась третья статья, вроде бы никак не связанная с Лузервилем. Она содержала критику американской комедии «Очень эпическое кино», в которой сквозной нитью через всю картину идет издевательство над фильмом «Хроники Нарнии», снятом по произведениию К. С. Льюиса, в котором в форме аллегорической сказки до детей доносятся евангельские идеи. В результате многие из тех, кто посмотрел «Очень эпическое кино» и к «Хроникам Нарнии» будут относиться со смехом. Возмущение вызвал не сам текст статьи, а заголовок, напечатанный такими большими буквами, что на него невозможно было не обратить внимание: «Королева Люси тупая сука» (так по версии одного из русских переводов назвал героиню бобер, которого по ходу действия картины она пинала несколько раз). Поскольку большинство лузервильцев читали только заголовки, легко было представить, какие ассоциации вызовет у них такая фраза в официальной районной газете.

Елену уволили, Людмила выгнала ее из дома, и сказала Олегу, что если бы она не была женой ее любимого племянника, то с ней поступили бы намного жестче. Лена уехала из города, а Олег остался: место главного редактора, которого в другом месте ему не светило и удобства быта оказались для него важнее, чем к тому времени беременная жена. А вскоре они развелись.

Еще один из обитателей «замка Лузервиль» заслуживает, чтобы о нем упомянуть. Это дворецкий Сергей Никанорович — шестидесятилетний мужчина, отличающийся крайне занудным характером, большой любитель спорить, придираться и осложнять другим жизнь. Раньше он работал в управлении соцзащиты, где вволю оттягивался, проверяя различные учреждения. Но он имел неосторожность выявить массу нарушений в интернате Скотниковой, а это ему даром не прошло. Людмила Владимировна попросила своих друзей в управлении подменить все страницы его акта проверки кроме последней. Теперь получалось, что Скотникова не может быть директором интерната в силу причин морального характера, потому что у нее даже кот педофил: ему девять лет, а он забрюхатил кошку, которой нет еще и года. И приводился еще десяток подобных замечаний. А последняя страница, содержащая вывод о несоответствии директора занимаемой должности и подпись проверяющего остались неизменными. Поэтому Сергей Никанорович в итоге был отправлен на пенсию, а так как положение пенсионера не давало ему возможностей ни над кем издеваться, он страшно мучился. Людмиле Владимировне же нужен был такой человек, чтобы ее прислуге жизнь не казалась медом. И она предложила бывшему чиновнику стать у нее дворецким, а он от радости, что может отравлять жизнь поварам, горничным, уборщице, дворнику и посудомойке, стал самым преданным ей человеком.

Лорд Джон Эктон

Лорд Джон Эктон жил и не умирал. Сто лет прошло, затем двести. Чтобы не привлекать к себе внимания, он менял страны проживания, предпочитал занимать не очень заметные должности. Лишь самые ближайшие ученики знали, сколько лет ему на самом деле. Он не чувствовал боли, владел множеством магических знаний и умений, понимал любой язык и мог на нем говорить. Опять же, лишь для того, чтобы не привлекать внимания, сэр Джон, делал вид, что учит новый язык месяц или два и брал с собой переводчиков, когда ехал в новую страну. Выглядел он всегда, как будто ему сорок лет.

Он погубил множество людей, но уже в основном не своими руками. Эктон стоял у истоков основания многих зловещих тайных клубов и обществ; через своих учеников организовывал путчи и революции, поддерживал террор революционеров и террор против них. Сэр Джон был человеком без Родины и без привязанностей. Духи, которым он служил, заставляли его совершать все новые злодеяния.

Последним местом его работы стал британский благотворительный фонд, где он занял пост вице — президента. Всем сотрудникам, да и руководству фонда сэр Джон внушал суеверный ужас, который не испытывала лишь его переводчица Элизабет. Сейчас местом его интересов была Россия. Эктона интересовало, какова причина того, что вопреки всякой логике, народ в ней так до сих пор и не деморализован, и не начинает массово вымирать.

Духи сказали ему, что ответ на это вопрос он найдет, когда сумеет морально уничтожить какого‑то старого священника — игумена Аристарха. Эктон думал, что это будет легко. Но все связи, которые он подключал для того, чтобы сделать жизнь игумена нестерпимой, не помогли достичь этой цели — священник наоборот приобретал все новые духовные силы, тем большие, чем более сложные испытания ему приходилось преодолевать.

Сэр Джон решил сам с ним встретиться, думал, что, как и все, игумен Аристарх придет в ужас при виде его. Но получилось наоборот: сам Эктон впервые за сотни лет испытал дикий ужас и чуть не потерял сознание. От духов же он узнал, что есть шанс сломить дух священника при помощи одного странного профессора. Организация этого эксперимента и была настоящей причиной его нахождения в Лузервиле.

Приезд к Скотниковой

Сначала в ворота особняка Скотниковой въехал черный «Мерседес», в котором кроме водителя сидели только Людмила Владимировна и Валерий Петрович. Машины с заместителем министра и англичанами должны были приехать через час — им показывали достопримечательности города, чтобы у хозяйки было немного времени распорядиться о размещении гостей.

На территории «замка Лузервиль» полным ходом шла стройка — строился третий корпус. Деньги, правда, были выделены федеральным бюджетом на седьмой корпус интерната. Но ведь несправедливо, что в социальном центре будет строиться седьмой корпус, когда дом его хозяйки состоит лишь из двух, тем более территория позволяет? С другой стороны — не строить в интернате совсем ничего было опасно: все же контроль государственных структур усилился по сравнению с девяностыми годами двадцатого века. Поэтому стройка шла и там и там, а расходы списывались только на строительство социального объекта.

Организацией стройки занималось лузервильское СМУ. Его директор — большой хитрец, в совершенстве умел показывать всем именно то, что они хотели увидеть, поэтому его услуги стоили очень дорого. Ему удавалось превратить один фактический кирпич в три бумажных так, что найти концы было крайне сложно.

Непосредственно же строительными работами на обоих объектах руководил главный прораб СМУ Иван Владимирович. Это был простецкого вида старичок лет семидесяти, ни с кем не церемонившийся в общении, но дело свое знавший отлично.

Перед тем, как зайти в дом, Людмила Владимировна подошла к нему, а за ней увязался и Валерий Петрович.

— Барыня приехала, надо пойти поклониться барыне: чарочку нальет! — снимая шапку, пошел к ним на встречу Иван Владимирович.

— Полно тебе! — улыбнулась Людмила Владимировна. — Лучше скажи как дела?

— Дела? Как в гареме: никогда не знаешь, когда тебя…

— В смысле?

— Да в прямом: опять налоговая проверку затеяла; думают, что Валерий Иванович, наш директор, глупее их. Но неприятно!

— Со стройкой нужно аккуратнее быть! Каждая бумажка должна быть в полном порядке! — глубокомысленно изрек Валерий Петрович.

— Валерий Петрович, — обернулся к нему главный прораб, — ты вот умный человек… Ты мне скажи: можно ли… бабу на площади Энгельса?

— В смысле?

— В прямом. Нельзя. А знаешь почему?

— Почему?

— Слишком много будет советчиков. Так что и ты отстань со своими советами!

— Ну, зачем ты так! — укоризненно сказала Людмила Владимировна, но чувствовалось, что ей нравится, как держит себя Иван Владимирович.

— Пойдемте, Валерий Петрович, он старенький, не обращайте внимания, — мягко взяла она под руку заместителя начальника управления, а сама, обернувшись, подмигнула прорабу: — Я подъеду на днях к Валерию Ивановичу, мы все обсудим.

Петрович начал было закипать, но стакан ракии вполне его успокоил. А через час с небольшим приехали гости.

И только сейчас все почувствовали тот леденящий ужас, который исходил от присутствия сэра Джона. Завыли в вольере собаки, смело бросавшиеся на человека с ножом или пистолетом. Никого не боявшийся Иван Владимирович, увидевший англичанина с расстояния более пятидесяти метров, испуганно перекрестился: «Что за бесовщина? Надо, наверное, в церковь идти, грехов много, вот и мерещится всякое. Неуж перед смертью?» Охранники Скотниковой — бандиты с двадцатилетним стажем сбились в кучу, как испуганные щенки. Даже англичане, кроме Лиз, напряглись, как струны. Лишь Зоя Георгиевна и Элизабет, да и сама Скотникова, казалось, совсем не боялись лорда.

«Но что характерно, — подумала Лиз, — в интернате никто его не боялся, даже кошка, которую ему ткнул под нос этот забавный пьяница. Может быть, причина в этом Аристархе?»

Сергей Владимирович

Когда Скотникова подъехала к особняку, ее брат Сергей Владимирович уже находился там. Глава администрации Лузервиля по приказу своей сестры должен был занять ту часть гостей, которая не будет участвовать в переговорах. В чем суть этих переговоров мэр Лузервиля не знал, да и не до этого ему было. Слишком все гладко шло у бывшего доцента — неудачника, чтобы забивать себе голову чем‑то лишним.

В ожидании сестры с гостями он сидел в кабинете дворецкого и с интересом смотрел снятый недавно в интернате видеоролик. На нем пятеро дебилов с лопатами и палками бегали за огромной крысой с разбухшим животом. В итоге мерзкому зверьку удалось от них убежать. Эту сцену сняла на мобильный одна из медсестер, а потом показала подругам. Вскоре он стал популярным среди сотрудников социального центра. И только дворецкому Сергею Никаноровичу пришла в голову мысль, что этот ролик помимо всего прочего может иметь и практическое значение. Ведь на нем запечатлена именно та крыса, которая съела все недостающие в бухгалтерии интерната документы! А поскольку она ускользнула от преследователей, содержимое ее желудка исследовать невозможно, а соответственно, нельзя и опровергнуть данное утверждение.

— Да не смейтесь, Сергей Владимирович, я дело говорю! — с жаром доказывал бывший ответственный работник.

— Все не можете простить те страницы вашего отчета про кота педофила? — с усмешкой спросил мэр.

Дворецкий сразу сник, поняв, что его хитроумный замысел изобличен. А Сергей Владимирович вышел во двор, где уже была его сестра с Валерием Петровичем. Через некоторое время, когда все гости подъехали и им были показаны их комнаты, Скотникова с сэром Джоном, Лиз и Зоей Георгиевной ушла в свои апартаменты, оставив остальных гостей на попечении брата.

Поскольку обильная трапеза в интернате была совсем недавно, сейчас гостям предложили только кофе, чай, фрукты, сладости и разнообразную выпивку. Начальник управления соцзащиты выпила рюмку коньяка и заснула. Ее заместитель пробовал еще проявлять активность, но через полчаса и его силы оказались исчерпаны. И Сергею Владимировичу пришлось одному разговаривать с семью англичанами, которые ничего не пили, и все больше молчали, лишь односложно отвечая на обращенные к ним вопросы, так что его речь была почти монологом. Нужно сказать, что кандидат философских наук плохо представлял себе не только, чем Платон отличается от Плотина, но и в чем разница между марксизмом и экзистенциализмом. Но зато он очень хорошо знал достаточно многое о работах Карла Каутского, мог наизусть цитировать целые страницы, сопоставляя его с Лениным, анализируя. Вот и сейчас, вспомнив, что он рассказывал в вечернем институте марксизма — ленинизма про английский империализм, и вновь почувствовав себя доцентом, мэр Лузервиля начал свою лекцию:

— Мне очень приятно видеть вас. Мне много пришлось рассказывать в свое время студентам о Британской империи. С учетом того, что мы сегодня знаем, на первый взгляд может показаться, что на фоне жестких диктатур, существовавших в фашистской Германии и СССР, Британская империя, охватывавшая четвертую часть суши, была местом народного благоденствия. Говоря о положении ее доминионов, Карл Каутский писал, что их население имеет больше прав, чем в европейских демократиях: «Строго говоря, это даже не колонии. Это — самостоятельные государства с современной демократией, т. е. национальные государства, пользующиеся большими свободами, чем какое‑либо европейское государство, за исключением Швейцарии. Они в действительности не представляют подчиненных Англии владений, а находятся с ней в союзных отношениях, образуют вместе с ней союз государств с быстро растущим населением и, следовательно, также растущей силой. Этот союз государств представляет собой государство, которому суждено сыграть крупную роль в будущем. Если в нем видят признаки и цель империализма, то мы едва ли можем что‑нибудь иметь против такого империализма».

Но ведь даже и для Индии Каутский видел пользу от английского империализма. И это несмотря на то, что «когда европейцы в 15–м веке пришли в Индию, индусы во многом превосходили их. Снабженная в изобилии всеми сырыми материалами, в которых нуждалось ее производство, имея к своим услугам искусных и трудолюбивых рабочих, эта колоссальная по размерам страна сама все производила для удовлетворения своих потребностей, и еще оставался большой излишек продуктов, которые охотно покупались культурными народами, индусы сами не нуждались в их изделиях. Результатом было то, что их вывоз долгое время оплачивался почти только благородными металлами. Уже с незапамятных времен не прерывался приток благородных металлов в Индию, скопившихся там в горы сокровищ».

«Англичане вышли победителями над своими европейскими соперниками и туземными государствами. Европейцы не являлись в Индию, как прежние завоеватели с целью обосноваться там. Этому мешало уже одно то, что климат там для них убийственный. Каждый являлся туда ради добычи, с которой потом возвращался в Европу. Новые завоеватели значительно более угнетали рабочие массы, чем прежние деспоты. Страна приходила все в больший упадок, и только за последние десятилетия английское правительство стало заботиться о противодействии этому упадку».

Каутский видел пользу для Индии от нахождения в составе Британской империи в том, что именно это политическое состояние позволило индусам почувствовать себя единой нацией, положило конец внутренним военным конфликтам, дало единый язык — английский.

«Индусские националисты, несомненно, стремятся к тому, чтобы освободиться от английского гнета, но не путем замены его другим. В настоящее время английское господство обеспечивает Индии постоянный мир. В пределах самой Индии не существует на каждом шагу, как в Европе, таможенных границ. Английский язык и преподавание на английском языке стали связующим национальным звеном. Интеллигенция различнейших религий, племен и языков изучает поголовно английский язык, и он является на ее конгрессах общим для нее языком. Стремления индусских националистов направлены сейчас не к разрыву с Англией, а к завоеванию себе, в пределах британского союза государств, более широких свобод, парламентского представительства, как для провинций, так и для государства в целом, чтобы парламент Индии имел право издавать законы и определять размеры и применение налогов. Их конечная цель — конституция наподобие австралийской, и они полагают, что их дальнейшее пребывание в британском союзе, после того, как они достигнут этой цели, даст им одни только выгоды».

И после периода британского владычества Индия предстает уже качественно иным государством, способным на единство и независимость. «Желание овладеть или создать такую мировую империю близко сердцу империалистов всех стран. У нас нет полной уверенности, суждено ли Англии навсегда сохранить за собой эту мировую империю, но нет сомнений, что никакая другая нация не может создать себе подобной империи. Есть только одна Индия. Англия может лишиться ее. Но Индия никогда, как целое государство, не может перейти во владение другой иноземной державы».

Такая проповедь цивилизаторской миссии Англии в Индии весьма сомнительна, в силу того, что озвучена марксистом, что также вызывало резкую критику Карла Каутского Владимиром Ильичем Лениным. Индия вполне могла бы развиваться без Англии. И об этом не только писали впоследствии Махатма Ганди и Джавахарлал Неру, но и сам Карл Каутский начинает рассказ об Индии с того, что «когда европейцы в 15 веке пришли в Индию, индусы во многом превосходили их». И завершение рассказа о том, что англичане «значительно более угнетали рабочие массы, чем прежние деспоты» описанием того, что в конечном итоге это явилось благом для Индии, выглядит непоследовательно…

Сергей Владимирович вдохновенно говорил, как никогда раньше. Англичане, казалось, внимательно его слушали. Но где‑то через час один из них покашлял и на ломаном русском языке сказал, что им очень неловко, но они плохо говорят по — русски и не поняли почти ничего из того, что он им рассказывает, поэтому, может быть он лучше отдохнет, а то, наверное, уже устал говорить.

Тайное общество

Пока Сергей Владимирович так пытался просветить англичан на тему, что думал Карл Каутский о британском империализме, в комнате Людмилы Владимировны происходили вещи намного более серьезные. Начать с того, что в комнате ее была потайная дверь, о которой не знал никто в доме. Эта дверь вела в большое подземное помещение, в котором находились большая статуя Кали и ритуальные принадлежности ее культа.

Зоя Георгиевна уже была здесь однажды. А сэр Джон и Элизабет с одобрением осматривали подземную залу.

— Ну что же, — сказал сэр Джон, обращаясь к директору интерната и заместителю министра. — Вас пока лишь две в России, но у вас есть реальная власть над людьми и возможность реализовывать планы нашего общества. И совсем неплохо, что вы обе женщины: ведь Кали тоже женщина.

Зоя Георгиевна была председателем российского отделения международного тайного общества «Наследники Ост — Индской компании», а Людмила Владимировна руководителем его регионального отделения. Обе прошли через инициацию, связанную с различными отвратительными ритуалами; причем Зою посвящал сам сэр Джон Эктон еще двадцать лет назад, а Людмилу уже Зоя пять лет назад. Она объяснила ей и как устроить ритуальное помещение в ее особняке.

То, что общество было названо лордом Джоном «Наследники Ост — Индской компании» имело два смысла. С одной стороны подразумевалось сходство Ост — Индской компании, являвшейся своего рода государством в государствах с современными транснациональными корпорациями. С другой стороны — подчеркивалась преемственность в служении тем духам, от которых Эктон получил власть.

Элизабет была посвящена им еще сорок лет назад, и в свои шестьдесят лет выглядела на двадцать. Единственной ее слабостью был страх видеть медленное разложение людей при жизни, помимо своей воли, она проецировала это на себя, поэтому ей и стало не по себе в интернате. Но внешне ничто не выдавало внутренних переживаний. А вот на Зое с Людмилой время не остановилось, и они с завистью смотрели на Лиз.

— Нужно было обговаривать все условия при подписании контракта, — насмешливо сказал сэр Джон, поняв их невысказанные мысли. — Но у нас сегодня есть вещи более важные. Где этот Григорий Александрович?

— Я звонила, через час его привезут сюда, — ответила Зоя Георгиевна.

— Тогда думаю, что нам не имеет смысла задерживаться здесь. Я хочу поговорить с ним сразу же, как он приедет. Но это явно должно произойти не в этом месте.

Потом Эктон обернулся к Людмиле:

— Мне понравилось, как ты пытаешься поставить дело у себя в интернате, да и во всем этом городе. Но мне не нравится другое: почему, несмотря на все твои попытки превратить жизнь здесь в ад, отсутствует ощущение безнадежности и отчаяния? В чем сила этого игумена Аристарха?

Затем он обратился к Зое:

— Как ты думаешь, эти полусумасшедшие начальники местной соцзащиты согласятся официально продать этого игумена на опыты зарубежной медицинской компании?

— Разве это возможно? — удивилась Людмила.

— Мы везем юриста, который сумеет сформулировать это так, чтобы не расходилось с местным законодательством, — криво усмехнулась заместитель министра.

— Тридцать тысяч долларов им хватит? — спросил сэр Джон.

— Думаю, что нет, — покачала головой Зоя. — И тридцать тысяч евро также мало.

— Что же, дадим им тридцать миллионов в наименьшей валюте.

— А если они не согласятся? — спросила Людмила.

— Это будет досадно, но нерешаемых вопросов нет. Вы обе не можете подписывать эту сделку, потому что вы уже принадлежите Кали; это должен сделать кто‑то из этих двоих, мне все равно кто. А сейчас нам пора идти встречать этого профессора.

Юрист

Машина немного запаздывала, и поэтому Зоя Георгиевна начала уже нервничать, и даже вышла во двор ее встречать. Вскоре автомобиль въехал во двор. Из него покачиваясь вышел Григорий Александрович и, пристально глядя на заместителя министра, заплетающимся языком произнес:

— Время не пощадило тебя, Зая! Подумать только: ведь из‑за тебя я бросил жену!

Он подошел к Зое Георгиевне, обнял ее и хотел поцеловать в губы, но потом передумал и поцеловал ее в лоб. Слова профессора и его жест страшно оскорбили заместителя министра, и она презрительно прошипела:

— Можно подумать, что сам подарок!

— Какой уж там подарок! — махнул рукой Григорий Александрович. — Я уже списанный отработанный материал.

И тут он обнял Зою и заговорщицки прошептал ей на ухо:

— Ты знаешь, я тут читал Евангелие…

— И? — скривилась последовательница оккультной секты.

— Так вот там рассказывается про гробы, которые снаружи очень красивы, а внутри полны всякими продуктами разложения.

— К чему это ты?

— Да вот у меня была одна подружка гинеколог. Она мне говорила, что внешность женщин очень обманчива, но ее с зеркальцем не обманешь. На кресле она видела у пациенток скрытое от остальных: эрозии и гнойники внутри молодых расфуфыренных красавиц и абсолютно здоровых немолодых женщин. Но есть и душевные гнойники и эрозии, которые не увидит даже гинеколог. А я вот как‑то не разглядел тебя в свое время…

— Скотина! — вскрикнула Зоя Георгиевна и не влепила Григорию Александровичу пощечину только потому, что к ним подошел юрист до этого деликатно стоявший поодаль.

— Петя, пойдем сейчас к сэру Джону, — сказала сразу взявшая себя в руки заместитель министра. — А ты хоть умойся перед тем, как встречаться с таким лицом! — бросила она профессору.

— Если мне за это нальют коньяка! — заявил тот.

Зоя не выдержала, плюнула на землю и смачно выругалась.

— Пусть его покормят и дадут коньяка, только немного, — сказала она подошедшей к ним Людмиле Владимировне. — А сэр Джон пока поговорит с Петром.

Эктон решил принять юриста и врача в домашнем рабочем кабинете Скотниковой. Это была комната площадью около тридцати квадратных метров, поклеенная черными обоями с непонятными узорами. Стены заполняла такая же черная мебель, только другого оттенка. Окна были задрапированы шторами из кроваво — красного бархата. Посередине комнаты стоял большой массивный черный стол, за которым на похожем на трон кресле и сидел сэр Джон. Других стульев в комнате не было: Скотникова предпочитала, чтобы в этом кабинете все стояли перед ней навытяжку. Лорд Эктон уже не обращал внимания на такие мелочи, но одобрительно ухмыльнулся, войдя в это помещение.

Петр Иванович сразу испытал чувство неподдельного животного ужаса, увидев англичанина, а тот сразу это почувствовал. И юрист и Зоя Георгиевна стояли перед столом, а Эктон не спеша начал говорить:

— Петр, я знаю, что ты хороший юрист. Как ты считаешь, по действующему российскому законодательству чиновники имеют право продать гражданина России на опыты иностранной организации? — мягким шипящим голосом спросил сэр Джон, и Петру стало еще страшнее.

— Нет, сэр, — испуганно пробормотал он. — А для чего нужно официально оформлять подобные вещи? Ведь многое можно сделать, если по другому это назвать…

— А такие мысли уже ближе к сути, — усмехнулся Эктон. — Так ты можешь придумать, как это назвать?

— Нужно знать, о чем речь — все еще испуганный, но уже обретающий уверенность сказал юрист.

— О чем речь? Есть один русский старик с паранормальными способностями. Их исследование представляет большой интерес для научного отдела нашей корпорации. Для того, чтобы их исследовать, нам хотелось бы иметь документ, подписанный представителями местной государственной власти, о том, что они продают нам его…

— Ну, такой договор они, конечно, не могут подписать, но ведь может быть создана какая‑то научно — исследовательская международная программа, в рамках которой… могут быть какие‑то издержки… Что вы собираетесь с ним делать?

— Да в принципе ничего. Просто с ним будет беседовать профессор.

— А зачем тогда вообще какие‑то документы?

— Вы это не поймете, пока, — сказал сэр Джон и обернулся к Зое Георгиевне: — Зоя, а ты не приглашала пока Петра войти в наш клуб?

— Нет пока.

— Думаю, что он вполне созрел для этого.

— А что за клуб? — спросил Петр.

— Всему свое время, — загадочно сказал сэр Джон. — Ты можешь идти.

Когда юрист вышел, заместитель министра наконец задала интересовавший ее вопрос:

— А на самом деле: зачем вам нужен какой‑то договор?

— Мне не нужны бумажки, мне нужна душа того, кто продаст священника на опыты, — спокойно сказал сэр Джон. — А душа этого юриста, похоже, и так наша.

Валерий Петрович

— Что же тогда предпринять? — спросила Зоя Георгиевна сэра Джона.

— Поговори с этим забавным пьяницей Валерием Петровичем открыто; для него настал час выбора; он либо станет нашим, либо не сможет жить прежней жизнью.

— Что делать, если он откажется?

— Сделай вот что… — и знаком подозвав Зою к себе, Эктон что‑то прошептал ей на ухо.

… Валерий Петрович еще только немного пришел в себя, когда заместитель министра, лукаво улыбаясь, поманила его в соседнюю комнату с той, где он сидел с англичанами, Сергеем Владимировичем и своей похрапывающей начальницей. Он неуверенно поднялся и медленно подошел к ней.

— Что случилось?

— У меня к тебе деловое предложение, Валера.

— Какое же?

— Я смотрю ты парень геройский, тебе море по колено…

— Этого уж не отнять! — гордо заметил Петрович.

— Не то что твоя Нина Петровна, она не то что решить, даже понять ничего не может.

— А ты это заметила?

— Ну, конечно, заметила, глупенький, — Зоя Георгиевна на минуту чуть было не решила пококетничать, но, вспомнив тот позор, который только что пережила с Григорием, подумала, что не стоит.

— И чего же ты от меня хочешь?

— Английский фонд заинтересовался одним из пациентов Люсиного интерната.

— Это еще каким? — засмеялся Валерий Петрович.

— Да есть там у нее один странный священник.

— Ах да, я его видел как‑то. Он хороший, — вдруг грустно сказал чиновник.

— Хороший? — передразнила его заместитель министра. — Не знаю, чем уж он хороший, но ты на нем можешь неплохо заработать.

— В смысле?

— У него есть какие‑то паранормальные способности, которые интересуют английский фонд, который представляет сэр Джон. Им хотелось бы провести с ним ряд опытов, но чтобы все было официально, то есть нужно, чтобы ты подписал договорчик. С юридической стороны все будет идеально — я тебе гарантирую.

— Каких еще опытов? — глаза Валерия налились кровью.

— Откуда я знаю? Каких‑то. Правда, может старичок этого не пережить. Но тебе‑то какая разница? Ты лично получишь тридцать тысяч евро.

— Ах ты… — Валерий Петрович покраснел. Казалось, что сейчас он ударит Зою.

— Что, мало? Ладно, последняя цена: тридцать миллионов рублей, — сказала та, по — своему истолковав неожиданную вспышку гнева Петровича.

— Не все в этом мире продается, Зоя, — зло сказал тот. — Да ведь это почти святой человек! Я с ним один раз всего две минуты поговорил, а он мне всю жизнь перевернул!

— Не очень‑то перевернул: какой был пьяница и прохвост, такой и остался.

— Так я, может быть, измениться пытаюсь, после той встречи!

— Не может, — сухо произнесла Зоя Георгиевна. — Либо меняешься, либо нет. Для тебя сейчас час «Ч»! Подпишешь документы?

— Нет, и Нине не дам такое подписывать!

— Что и тридцать миллионов рублей хуже, чем какой‑то старикашка из дурдома?

— Не все меряется деньгами, — ясно сказал уже совсем протрезвевший Валерий Петрович. — Но ты ведь, наверное, шутишь, Зоя? Кому надо не пойми на что давать такие деньги? — с надеждой в голосе спросил он.

— Да нет, не шучу, — жестко ответила та. И неожиданно быстрым движением руки нажала на какие‑то точки на теле собеседника, после чего он вдруг обмяк и упал.

— Валерий Петрович! Что с вами? — деланно закричала заместитель министра.

Прибежали Сергей Владимирович и англичане, один из которых был врач. Он диагностировал инсульт и полную парализацию.

Лорд и профессор

Сэр Джон грустно задумался. Он умел видеть через стены, и видел, что произошло с Валерием Петровичем. Тот инфернал, которого он отправил в помощь Зое, не смог по движению ее руки вырвать из Валерия жизнь. И теперь Эктон думал, почему это не получилось. В дело явно вмешивались какие‑то иные силы, о существовании которых он знал, ведь когда‑то он сам был христианским священником.

Он думал о себе. С прекращением деятельности Ост — Индской компании его власть становилась все меньше. Тайное общество, которое он возглавлял, фактически все больше из организации, решавшей судьбы небольших государств, вырождалось в оккультную секту. А теперь он не смог даже отобрать жизнь, у какого‑то падшего человека, который в решающий момент выбрал правильный путь. Эктон жил очень долго, и силы его уходили. И он иногда со страхом начинал думать, что недалек уже тот день, когда сам он окажется во власти тех существ, которыми, как ему когда‑то казалось, он повелевал.

От мыслей его отвлекла Зоя Георгиевна, которая привела Григория Александровича. Увидев лорда, профессор вздрогнул и неожиданно сказал:

— А я тебя видел, когда у меня белая горячка была.

— Совсем охамел, — грустно сказала Зоя. — Может быть, зря мы с ним связались?

— Ну, почему же, — тихо сказал сэр Джон и обратился к Григорию: — А что именно ты видел?

— Точно такого человека как ты, горящего в огне, который хотел вырвать у меня душу.

— А ты отдал ее?

— Нет, но было очень страшно.

— У меня для тебя интересная работа, Григорий, — сказал лорд. — Ты ведь очень много копался в различных хитросплетениях человеческой души. Так вот здесь есть один священник, который, чем в более неблагоприятные внешне условия его ставят, тем большую силу обретает. Нам хотелось бы разобраться в этом феномене.

— Это может быть связано с…

— Тихо, тихо, профессионалы никогда не говорят раньше того, как проработают вопрос. Ты ведь профессионал?

— Наверное.

— Я знаю, что тебе хотелось бы серьезной работы. А это интересный проект: изучить паранормальные способности этого человека, выявить их корни. Тем более, что это будет очень хорошо оплачиваться. Ты опять будешь уважаемым человеком, интересным для роковых женщин, — сэр Джон посмотрел на Зою и с усмешкой произнес: — Она, я вижу, тебя уже не привлекает, но ведь у нас есть еще Лиз…

В этот момент Элизабет вошла в комнату, и что‑то в душе Григория Александровича дрогнуло. Что‑то подобное он испытывал уже раньше, когда познакомился с Зоей, и в результате потерял семью и карьеру. Но сейчас ему, вроде бы, нечего было терять, как ему казалось… А англичанка подошла к нему и сказала:

— Григорий Александрович, мне очень хотелось бы вместе с вами работать над этим проектом.

— Не знаю даже… — растерялся профессор.

— Мне так хотелось бы поводить вас по Лондону, показать те места, которые мне там нравятся. Но сейчас мы должны быть здесь, пока не будет выполнена эта работа. А ведь вы можете помочь нам. Если вы это сделаете, я сумею быть благодарной.

И она так посмотрела на Григория, что у него внутри все перевернулось, и он сказал:

— Ну, попробуем поработать…

— Вот и отлично, — сказал сэр Джон. — Лиз, найди Людмилу, пусть Григория Александровича разместят в лучшей комнате.

Когда профессор и переводчица ушли, Эктон насмешливо посмотрел на Зою:

— А твои чары уже не действуют! Не догадалась во время заключения договора попросить вечную молодость и привлекательность для мужчин, думала, что то, что ты имела тогда это само собой…

Зоя Георгиевна зло посмотрела на сэра Джона. В этот момент ей хотелось убить и его, и себя и уж, конечно, этого мерзавца Гришку.

Нина Петровна

К Валерию Петровичу вызвали «скорую», которая перевезла его в городскую больницу. Диагноз, предварительно подтвердился. Какие шансы у чиновника выздороветь — на этот вопрос сразу протрезвевшей Нины Петровны врач «скорой» ответил, что, скорее всего, никаких.

— Бедняжка! И зачем так было себя не беречь! — сокрушалась начальник управления соцзащиты.

— Зато пожил в свое удовольствие, — сухо заметила подошедшая к ней Зоя Георгиевна.

— Пожил? Разве он умрет?

— Мы не знаем, но он фактически превратился в овощ.

— Как это ужасно! — заламывала руки Нина Петровна.

— Ужасно, но жизнь продолжается. Мы с ним обсуждали один рабочий вопрос перед тем, как у него случился инсульт. Он не терпит отлагательств. Поэтому нужно обсудить его с тобой…

— Какие могут быть еще вопросы в такой момент! — возмутилась Нина. — Все в свое время в официальной обстановке!

Заместитель министра подошла к Скотниковой.

— Попробуй ты хоть поговорить с этой дурой, — она вкратце обрисовала, что нужно сказать, и что можно обещать.

— Ниночка, милая, горе‑то какое! — сокрушенно и со слезами на глазах Людмила Владимировна обняла Нину Петровну.

— Не говори, Люсенька, что я теперь буду делать! Ведь он мне помогал абсолютно во всем!

— Да, и он не позволял эмоциям брать верх над долгом.

— О чем это ты?

— О нашем интернате. К тебе сейчас подходила заместитель министра, а ты отказалась решать серьезные вопросы, от которых зависит его будущее!

— А что за вопрос?

Людмила задумалась, и решила преподнести адаптированную версию того, что им нужно.

— Здесь пройдет один научный эксперимент, на который фонд, который представляет сэр Джон выделяет тридцать миллионов рублей, которые пойдут на развитие нашего интерната.

— А в чем суть эксперимента?

— Ты не поймешь, да тебе это и не нужно. Разве ты не хочешь, чтобы иностранная помощь пришла в организацию, которая подчиняется тебе; чтобы больные люди, за которых ты отвечаешь стали жить лучше?

— Конечно, хочу! — загорелась Нина. — Валера тоже так любил больных! Он как ребенок радовался, когда мог найти для их блага внебюджетные средства. Особенно хорошо, говорил он, когда эта помощь официально не проходит, но почему, он мне так и не смог объяснить, что‑то туманное, я даже устала слушать. Наверное, он так обрадовался сейчас, что твой интернат получит новый импульс к развитию, что давление скакнуло!

— Ну, конечно! — подтвердила Людмила Владимировна, удивленная тем, что ее начальница оказалась еще более оторванной от жизни, чем она думала. Действительно, ведь Нина Петровна никогда не задумывалась, почему она живет в двухкомнатной «хрущевке», а Скотникова фактически в замке. Ей как‑то сказали, что это дом ее брата — видного ученого с мировым именем, и она больше к этому даже не возвращалась.

— Что от меня нужно? — спросила начальница управления.

— Просто подписать одну бумажку. Через пару часов юрист ее сделает.

… Сэр Джон почти не скрывал бешенства, когда через десять минут Зоя с Людмилой вошли к нему.

— Из‑за тебя этот Валерий навсегда ушел из нашей власти, — грозно сказал он заместителю министра, и та съежилась от страха.

— А ты просто кинула меня на тридцать лимонов. Так у вас, кажется, говорят? — уже менее раздраженно обратился Эктон к Скотниковой.

— Почему кинула? — пыталась оправдываться та.

— Потому что цена этого договора, о котором ты договорилась, как туалетной бумаги. Эта ненормальная ведь даже ничего не понимает в том, что подписывает. Так что она не наша. Тем более, что она ничего от него не получит. И как таких только назначают на государственные должности? А деньги получит интернат, то есть больше половины достанется тебе! Смотрите, больше никаких ошибок, а то мне придется пересмотреть условия контракта с вами!

И Зоя с Людмилой почувствовали, что их прошиб холодный пот, сердце забилось как бешеное, и дикий страх овладел всех их существом.

Валя

Валя работала в «замке Лузервиль» горничной. В небольшом городке, где многие люди сидят без работы, это было совсем неплохо. Вообще‑то она была по специальности медсестрой, эта же запись значилась в ее трудовой книжке, так как именно на этой должности она была оформлена в интернате. Но в реальности ей приходилось работать в доме Скотниковой, терпя постоянные придирки дворецкого и приставания племянника хозяйки, который после того, как от него уехала жена, начал оказывать Валентине недвусмысленные знаки внимания, от которых она, впрочем, успешно отбивалась.

Валентина окончила медицинское училище вместе с Ольгой. Они были близкими подругами; их дружба сохранилась и сейчас, хотя многое в жизни друг друга они не понимали. Оля не понимала, как можно терять свою жизнь ни на что, прислуживая тем, кто сам вполне мог бы о себе позаботиться, а Валя думала, что Оля лишает себя жизни, ухаживая за лежачими больными. Но они раз в неделю встречались, и где‑то час или два беседовали друг с другом.

Ольга рассказывала о Церкви, об отце Аристархе. Валентина говорила, что это все хорошо, но очень сложно, потому что требует изменить всю свою жизнь. А Валя любила дискотеки, веселье, мечтала о «принце», который даст ей «красивую жизнь» — большой дом, дорогие машину, украшения, одежду, зарубежные поездки.

— А чем ты будешь лучше Скотниковой? — спрашивала ее подруга.

— Ну, ты сказанула! — возмущалась та. — Я же не собираюсь обманывать бедных больных!

— А за какие такие заслуги тебе вдруг свалится вся эта роскошь?

— Просто кто‑то полюбит меня…

— А если он будет бедным? Если тебе придется жить еще хуже, чем ты живешь сейчас?

— А зачем мне такой муж?

— Получается, что любовь для тебя способ себя продать подороже?

Подруги ссорились, потом мирились. Валентина чувствовала правоту Ольги, что не в деньгах счастье. Но и без них она чувствовала себя неуютно…

Валентина была вхожа во все закоулки «замка Лузервиль». И постепенно она узнавала много такого, что прислуге знать в общем‑то не стоило. Случайно горничная узнала о тайной ритуальной зале в апартаментах Скотниковой, о том, что она приносит там в жертву бродячих собак, которых для нее отлавливают на улицах города ее охранники. А однажды она была свидетелем того, что одного умирающего пациента интерната почему‑то перевезли в дом директора, и почему‑то именно там ему сделали вскрытие после смерти… Никто не догадывался, что девушка обладает подобной информацией, поэтому на нее по прежнему не обращали внимания.

Своими страхами она поделилась с Ольгой, а та пошла к отцу Аристарху. Тот сокрушенно качал головой.

— Силы зла сейчас царствуют над этим городом! Пусть твоя подруга бежит из этого проклятого места!

Но Валя не послушалась священника.

— А где я найду здесь работу? — сказала она Оле. — Или в областной центр ехать? А кому я там нужна?

И она продолжала работать у Скотниковой. И получилось так, что она, убираясь в помещении рядом с кабинетом хозяйки, услышала многое из того, о чем та говорила с сэром Джоном и Зоей Георгиевной. А когда вскоре парализовало Валерия Петровича, Валентиной овладел безграничный ужас.

В этот же вечер она встретилась с Ольгой.

— Над этим священником, отцом Аристархом, хотят ставить какие‑то жуткие опыты! Валерий Петрович попробовал заступиться, и его хотели убить, но он остался жив. Его парализовало! — сбивчиво с жаром рассказывала она.

Оля то же не на шутку напугалась, и прямо ночью пошла в интернат. На нее там никто не обращал внимания, она могла придти в любое время суток.

— Бегите, батюшка! — с жаром сказала она.

— Куда, глупенькая? — спокойно улыбнулся священник. — От них невозможно убежать. Но Бог силен сделать так, что зло обратится во благо, хотя нам это дастся и очень непросто. А как же быть с твоей подружкой? Я думаю, что англичанин все знает о ней… Хорошо, я помолюсь о ней, и о тебе: чего бы здесь дальше не происходило, с вами обеими ничего не случится. Пусть она тогда остается на своей работе и ведет себя так, как будто ничего не произошло.

— А как же опыты, которые они хотят над вами ставить? — всхлипывая, шептала Оля.

— Они и так их ставят все время. Но их время отходит. И этот Джон это чувствует. Он не может понять, почему все у него идет не так. А должен бы понять: ведь когда‑то он был христианским священником…

— Откуда вы все знаете? — изумленно спросила Ольга.

Но отец Аристарх лишь улыбнулся в ответ:

— Я тебе уже сказал много лишнего. Не думай ни о чем, и ничего не бойся. А чтобы ты верила, что Господь может зло обратить во благо, смотри на Валерия Петровича! Он сделал первое доброе дело за всю свою жизнь, ничего не испугался и ни на что не купился. И он вырвался из под власти сил зла!

— Все равно, какое же тут благо? — изумилась Оля. — Его же парализовало, он лежит больной и несчастный!

— Пока да. Более того: ему предстоит еще полгода быть одним из пациентов нашего интерната!

— Как такое может быть?

— Увидишь.

— Но это же совсем ужасно!

— Зато потом его ждет обновление.

— После смерти? — в голосе Ольги впервые прозвучало недоверие.

— Зачем же. Он абсолютно не готов к смерти. Но я пока не могу сказать больше.

Уже рано утром Оля встретилась с Валей и все ей рассказала. Подружки подумали, что отец Аристарх, наверное, стал заговариваться перед смертью, и ему действительно все равно, что с ним будет, потому что его жизнь и так мучение, а больших мучений он не выдержит. Но страх перед англичанином и тремя его последовательницами после благословения игумена полностью исчез у них. И они продолжили жить прежней своей жизнью, никому больше не говоря о том, что им стало известно.

Профессор и священник

Григорий Александрович поселился в особняке Скотниковой. Среди обязательных условий того, что ему необходимо для работы, он оговорил помимо приличной зарплаты еще и бесплатные коньяк и сигары, проживание и питание.

— Может тебе еще и проституток оплачивать? — ехидно поинтересовалась Зоя Георгиевна, которая искала, чем его уязвить.

— Зачем же: я вполне популярен у женщин и без дополнительных финансовых затрат, — спокойно ответил профессор, чем привел ее в бешенство.

Беседы с игуменом Аристархом было решено вести в интернате, в кабинете психиатра. Узнав, что на этой должности работает проктолог, Григорий Александрович долго веселился и сказал, что в определенном смысле в этом есть рациональное зерно, так как у некоторых, что в голове, что в… При этом он ехидно посмотрел на Зою Георгиевну, которая ненавидела его все больше и которую утешало только то, что ей завтра нужно возвращаться в Москву.

Кабинет психиатра в интернате совсем не походил на кабинет Скотниковой в ее особняке. Это была маленькая комната площадью около десяти квадратных метров, с абсолютно белыми стенами и потолком, и небольшим зарешеченным окошком. Из мебели здесь были только стол и два стула. Документация хранилась в другом месте.

Григорий Александрович в белом халате сел за стол, налил себе из бутылки полфужера коньяка, отхлебнул и сказал, что готов принять пациента. На столе он разложил ручку и тетрадь для записей, кубинскую сигару с пепельницей, и оставил коньяк с фужером.

Через несколько минут в комнату привели отца Аристарха. Недавно, по распоряжению Скотниковой, ему сбрили бороду и усы и обрили его наголо. Лицо священника было изможденным от препаратов, которые его заставляли принимать, но во всем облике его чувствовалась огромная внутренняя сила.

— Присаживайтесь, пожалуйста, — вежливо сказал ему Григорий Александрович. — Вы не будете возражать, если я закурю?

— А от этого что‑то изменится? — с улыбкой ответил игумен и профессор еще раз отметил про себя его внутреннюю силу.

— Нет, к сожалению, — признался он и закурил. — На что же вы жалуетесь?

— Ни на что, — спокойно отвечал отец Аристарх. — Я здесь чувствую себя ближе к Богу, чем когда бы то ни было.

— А вы не боитесь того, что вам могут сделать здесь, если вы продолжите злить этих людей? — доверительно спросил Григорий Александрович.

— Я злю их самим фактом моей жизни, — улыбнулся пациент — узник. — Они не успокоятся, пока я жив.

— А вы не думаете, что они могут пойти на какие‑то очень серьезные шаги? Вы слышали о лоботомии? Один из первых врачей, которые ввели ее в практику, Фриман, нацеливал зауженный конец хирургического инструмента, напоминающего по форме нож для колки льда, на кость глазной впадины, с помощью хирургического молотка пробивал тонкий слой кости и вводил инструмент в мозг. После этого движением рукоятки ножа рассекались волокна лобных долей головного мозга. Фриман рекомендовал операцию для лечения всего, от психозов, депрессии, неврозов и криминального поведения. Он разработал то, что называется «конвейер лоботомий», переходя с ножом для колки льда от одного пациента к другому, и просил даже его ассистентов отслеживать время, чтобы посмотреть, как можно увеличить скорость выполнения операции. Говорят, там падали в обморок даже закаленные хирурги. Даже его коллега по популяризации данного вида психохирургии Ватт считал, что он зашел слишком далеко. Последствия операции бывают очень разными. Розмари Кеннеди, сестре Президента США Д. Ф. Кеннеди, была проведена лоботомия, когда ее отец пожаловался докторам на перепады настроения 23–летней девушки, позорный интерес к мальчикам. Фриман лично провел процедуру. Тем не менее, вместо улучшения, она впала в детство и стала писаться в кровать. Ее речь превратилась в детский лепет. Всю жизнь она прожила в психиатрической клинике в Висконсине, нуждалась в круглосуточном уходе и умерла 7 января 2005 года в возрасте 86 лет. Фриман самодовольно описывал лоботомию как «милосердное убийство души», добавляя, что «пациенты… должны жертвовать частью своей движущей силы, творческого духа и души». Правда, она запрещена в России еще в 50–е годы двадцатого века. Но на что не пойдут эти безумцы, в желании подчинить и сломать вас? В исполнении операция совсем не сложная.

— На все воля Божия, — твердо ответил игумен Аристарх, содрогнувшийся, однако, от перспективы подобной операции.

— Я постараюсь, чтобы вам ее не сделали, — серьезно сказал Григорий Александрович. — Но я знаю, что этот проктолог, который работает здесь психиатром и который знает о психиатрии из переизданного кем‑то учебника пятидесятых годов, уже собирался практиковать в отношении вас погружение в ледяные ванны, а на очереди стояли электрошоковая терапия и лоботомия, которую он готов был сделать сам.

На самом деле все это Григорий Александрович придумал только что по ходу разговора, сам же он не был готов к применению подобных методов, и отец Аристарх это почувствовал.

Профессор понял, что пациент его раскусил, и недовольно сказал, что на сегодня разговор закончен.

— Напрасно вы подали им столько идей, — сказал ему перед уходом священник. — Ведь им в радость будет попробовать воплотить их в жизнь, а вы по сути своей добрый человек. Вы сказали это для красного словца, а если они это сделают, то будете мучиться.

Но Григорий Александрович все понял и уже мучился.

Новый пациент Скотниковой

… Зима подходила к концу. Людмила Владимировна с избранными представительницами женской части коллектива праздновала 8 марта в том же помещении интерната, где два месяца назад принимала сэра Джона.

— Я хочу поднять этот бокал не за западных растленных женщин, которые пьют, курят и изменяют мужьям. Я хочу поднять его за наших советских женщин, которые, делая все это, еще и работают, — под одобрительные смешки собравшихся провозгласила директор и заключила: — За то, чтобы у нас все было, и нам за это ничего не было!

Все интернатские вип — дамы дружно выпили, и началось веселье.

А совсем рядом находился тот, кто какие‑то два месяца назад больше всех веселился в этой комнате, а теперь лежал парализованный. Валерий Петрович был человеком одиноким. Он любил независимо идти по жизни, не обременяя себя никакими обязательствами. Не женился он принципиально, предпочитая случайные связи, а всех родственников давным — давно отшил, дав понять, что ему не нужны прихлебатели. Поэтому, когда его парализовало, и стало понятным, что это, скорее всего, навсегда, то встал вопрос, куда его девать.

Единственной, кто его жалел, была Нина Петровна. Она бы не против была даже взять к себе домой своего заместителя, чтобы ухаживать за ним. Но ведь Нина жила в двухкомнатной хрущевке с мужем и двумя взрослыми дочерями, им самим там было не повернуться. Решение вопроса она, по своей простоте душевной, придумала крайне оригинальное.

— Люсенька, — сказала она Людмиле Владимировне, — давай устроим Валеру к тебе в интернат. — Ему так там всегда нравилось!

— Он был там в другом качестве, — усмехнулась Скотникова.

— Какая разница? Ведь ты же сама говорила мне, что пациентам у тебя живется лучше, чем гостям, разве это неправда?

— Конечно, правда, — подтвердила Людмила. — А что будет с его имуществом?

— В смысле?

— Ну, у него есть квартира, машина, дача. Обычно все имущество тех пациентов, которые переходят к нам пожизненно, становится собственностью интерната. А поскольку он не выздоровеет, то оно ему и не понадобится…

— Давай на годик учредим над ним опеку, вдруг Валерий Петрович выздоровеет, — неожиданно проявила практическую сметку Нина, тем самым сделав первый год пребывания своего заместителя в интернате безопасным для его жизни. Пятикомнатная квартира улучшенной планировки, двухэтажная дача, дорогая машина, попав в руки Скотниковой, уже не ушли бы из них. А лучшей гарантией этого была бы скорейшая смерть их бывшего хозяина вскоре после того, как их переоформили бы на интернат.

Сначала Валерия поместили в вип — палату. Но это было сделано только на несколько дней, пока не уехала Нина Петровна. А потом его перевели в одну из самых жутких общих палат, где больные сгнили бы заживо, если бы не самоотверженные заботы о них медсестры Ольги, которая работала в этой палате в качестве дополнительной нагрузке к своему и так огромному объему работы. А самым тяжелым для Валерия Петровича в этой ситуации было то, что разум его сохранился неповрежденным. Когда Людмила Владимировна заметила это, то ей доставляло большое удовольствие приходить, чтобы специально поиздеваться над ним разговорами о том, как он прогадал, не подписав контракт, и как он здесь заживо сгниет.

По глазам Валерия текли крупные слезы. Но здесь неожиданно для себя, он открыл и другую сторону жизни. Ольга, ухаживавшая за ним наряду с прочими больными, увидев, что пациент находится в сознании, тайно привела к нему отца Аристарха.

— Ты заступился не за меня, а за свою душу, — сказал он больному. — И ты исцелишься, но не сразу: тебе нужно очиститься от всей скверны, которой была наполнена твоя прежняя жизнь. Тебе будет дан шанс второй жизни, но используй его разумно: третьего не будет. Я бы советовал тебе, когда ты сможешь говорить, первым делом исповедаться, а пока кайся в душе перед Богом в своих грехах.

И Валерий Петрович, вместо того, чтобы озлобляться, начал привыкать к тому положению, в котором оказался, успокаивая себя тем, что он заслужил это тем, как относился к находящимся в таком положении людям, будучи на руководящей работе в соцзащите. Впервые он начал вспоминать свои грехи и анализировать свою жизнь. И постепенно мир пришел в его душу, но Скотникова этого не замечала, иначе придумала бы какие‑то специальные издевательства. А Валерий твердо решил, что если ему будет дан шанс второй жизни, то она станет совсем иной.

Искушения отца Аристарха

А игумену Аристарху приходилось преодолевать все новые препятствия. Когда Григорий Александрович после первой встречи с ним пришел к лорду Джону, собиравшемуся уже уезжать из «замка Лузервиль», тот просто рассмеялся ему в лицо:

— Я сейчас смотрел видеозапись вашей беседы. Это такой детский лепет ваш разговор с игуменом! То, что вы рассказывали ему, мог бы вполне сделать и этот психиатр — проктолог, который есть в наличии. Меня же интересует совсем другое: почему, например, мы не можем его запугать, а тогда, когда, кажется, что все уже возможно, не можем это сделать? Почему на него почти не действуют нейролептики? Что позволяет ему держаться все лучше, когда условия жизни становятся все хуже? Почему именно вас мы привлекли к этой работе?

— Почему именно вас мы привлекли к этой работе? — повторил свой вопрос Эктон.

— Ну, последний вопрос явно не ко мне, а к вам с Зоей.

— Ответ хороший, — кивнул лорд. — Надеюсь, остальные будут не хуже.

— В отношении того, что вы не можете причинить ему тот объем вреда, который вам бы хотелось. Мне кажется, что в мире есть силы, которые очень многому злому не дают стать реальностью, иначе этот мир давно бы погиб. Я плохо понимаю в том, как действуют эти силы, но мне почему‑то кажется, что вы должны разбираться в этом лучше…

— Ответ принят, — кивнул сэр Джон.

— Почему его не валит с ног аминазин, и он не начинает от галоперидола стремиться куда‑то в тревоге бежать? Вы знаете, что некоторые переносят даже лоботомию, в зависимости от того, какие именно лобные доли головного мозга у них перерезали. Все здесь очень индивидуально, особенно, когда вмешиваются силы, о которых мы мало, что знаем, а это, по — моему, именно тот случай…

— Хорошо, вы неглупый человек, — кивнул лорд.

— А в отношении того, почему он крепнет от испытаний — возможно, они его закаляют, а в благополучии он наоборот расслабился бы…

— А вот это вообще интересная мысль, — сказал Эктон. — Сами бы мы до этого не додумались. Можно сказать, что вы выполнили свою миссию, Григорий Александрович: вы подсказали направление, в котором нужно работать.

— То есть я могу уехать? — спросил профессор. — Признаться, мне эта работа нравится все меньше…

— Ну, зачем же так? Работа только начинается. Впереди много всего интересного, в том числе связанного и с вами лично. Конкретики пока не вижу, но скучно не будет, это я могу обещать!

… Григорий Александрович вышел во двор. Но тут его внимание привлекла забавная сцена. Один из занятых на строительстве рабочих напился до того, что заснул на высоте трех метров с поднятым в руке молотком, и только чудом не упал.

Главный прораб обычно снисходительно относился к подобным вещам, но сегодня у него было плохое настроение, и поэтому он решил сдать провинившегося в вытрезвитель. Когда машина с милицией приехала забирать строителя, он был еще очень пьян, но добродушен. Ему почему‑то хотелось ехать в вытрезвитель:

— Эй, мужики, без меня не уезжайте, я сейчас только отолью и бегом к вам! — крикнул он милиционерам.

— Не убежит? — спросили они главного прораба.

— Да нет, — усмехнулся тот.

В машине уже сидел какой‑то пьяница, все порывавшийся убежать.

— Ну‑ка подвинься, не тебе одному нужно ехать! — ткнул его строитель.

Все рабочие так и расхохотались, даже милиционерам стало смешно. Но самое интересное было, когда Ивану Владимировичу через час позвонили из вытрезвителя и сказали, что рабочего они выгоняют, потому что у него вши.

— Какие вши! Сами вы все вшивые! — слышался в трубке возмущенный голос.

Через некоторое время рабочий вернулся, и главный прораб с усмешкой сказал ему:

— Иди уж домой, проспись, пьяный вшивик!

Все это очень развлекло Григория Александровича. А тут еще к нему подошла Элизабет и сказала, что они сейчас уезжают, но ей хочется продолжить знакомство. Она дала ему телефон и сказала, что сэр Джон велел через нее передавать всю информацию, связанную с Аристархом. У Григория сразу появился стимул, чтобы этой информации было больше, и он уже не думал, что его общение с игуменом несет что‑то плохое. А через несколько дней, когда положение того поменялось, он совершенно искренне стал считать себя благодетелем священника.

По распоряжению сэра Джона отца Аристарха перевели в отдельную палату со всеми удобствами. Ему разрешили отрастить волосы и бороду. Ему сшили новую рясу и подрясник, купили священнический крест с украшениями. Игумену дали свободу ходить в храм, готовили все, что он только не пожелал бы, принесли церковные книги. Ему разрешили служить и исповедовать. Настоятель храма подошел к нему и доверительно шепнул, что по его ходатайству на эту Пасху архиерей возведет отца Аристарха в сан архимандрита.

В храме появилось десятка два новых людей, которые всем рассказывали, какой святой старец игумен, увидев его, бросались целовать ему руки и край рясы, иногда даже пол, по которому он только что прошел. Он совсем не имел времени побыть один: множество людей подбегало к нему, падало на колени с воплями: «Святой отец! Исцели меня!» Людмила Владимировна сказала, что скоро его переведут жить в отдельный флигель, и у него там будет прислуга. И отец Аристарх с грустью подумал, что недавно он жил совсем еще не плохо…

Неожиданный поворот

Через несколько месяцев многое в Лузервиле изменилось. Тот эксперимент, который сэр Джон решил проделать с предоставлением игумену Аристарху испытанием славой, принес совершенно неожиданные плоды.

Скотникова наивно думала, что раз у священника есть толстая история психической болезни, то никто не поверит, если он начнет говорить какую‑то правду об интернате. И раз игумен не имеет жилья, то он пожизненно привязан к ее учреждению, и полностью находится в ее власти. Тем более, что Григорий Александрович почти полгода ежедневно вел с ним подробные разговоры, документируя их в истории болезни, интерпретируя в рамках существующих российских и зарубежных классификаций психических расстройств.

По мнению сэра Джона, те люди, которых наняли изображать кликуш, должны были в самом отце Аристархе заронить зерно тщеславия, а в глазах окружающих превратить его в посмешище. Но получилось совсем наоборот.

Эти люди привлекли к игумену внимание большого количества людей далеко за пределами Лузервиля. И через некоторое время он сумел им воспользоваться.

Священник сумел отделить то хорошее, что несло ему новое положение, от того, что оно должно было принести по замыслу тех, кто его устроил. Среди приехавших на встречу с ним людей был инкогнито один высокопоставленный чиновник из администрации Президента России, которому старец смог сказать слова, перевернувшие взгляды того на жизнь. И когда этот человек спросил отца Аристарха, что он может сделать для того, чтобы изменить положение в стране, тот предложил ему начать с этого городка. Как зло может расти подобно снежному кому, так и добро: нужно только начать его делать.

Чиновник сомневался, стоит ли связываться с международным тайным обществом, за которым стоят темные силы зла. Но чудо, которое он увидел, переубедило его.

Игумен Аристарх пользовался все большей свободой, он привел его в палату, в которой лежал Валерий Петрович, и на глазах ранее знавшего Валерия и его положение, изумленного сотрудника администрации Президента возложил на него руки, прочитал молитву, после чего тот встал, начал ходить и говорить. А священник, к которому исцеленный бросился со словами благодарности, лишь скромно сказал: «Я здесь не при чем. Это все Господь!», и тихо вышел из палаты, на прощание сказав: «Но нужно жить по новому, чтобы не вернулась старая болезнь!»

Власти Скотниковой в Лузервиле пришел конец. Приехала следственная бригада из генеральной прокуратуры. Людмила Владимировна и многие из работавших на нее бандитов были арестованы. Свидетелями обвинения выступили Валерий Петрович и Валентина. Совместное участие в опасном деле сблизило их. Бывший заместитель начальника областной соцзащиты пересмотрел свое отношение к браку, а Валя подумала, что нашла, наконец, своего принца, пусть и старше ее почти на двадцать лет и с непростым прошлым. Через некоторое время они поженились. Валерию предлагали вернуться на прежнюю работу, но он ответил, что, пожив в том положении, в каком находятся пациенты интерната, он не может более быть спокоен. Нина Петровна назначила его новым директором интерната вместо Скотниковой, и положение его пациентов начало разительно меняться. Самым трудным для Валерия Петровича было привыкать жить на одну зарплату, да еще с молодой женой, но он мужественно пытался находить радость в такой жизни.

Имущество Скотниковой было объявлено нажитым преступным путем и подлежащим передаче в собственность государства. От отчаяния та пыталась было начать говорить о Зое Георгиевне, сэре Джоне и Элизабет, о тайном обществе «Наследники Ост — Индской компании», но, едва произнеся первые слова, умерла в страшных мучениях. Поскольку вскрытие ничего не показало, то это отбило у следователей желание заниматься заместителем министра. А вскоре Зоя уволилась и уехала в Англию. Вместе с ней туда уехали Григорий Александрович и Петр.

Отец Аристарх переехал жить в дом настоятеля храма в Лузервиле. Его действительно возвели в сан архимандрита, и назначили штатным священником этого прихода. С переменой обстановки в интернате, начала меняться к лучшему и жизнь в городе, жизнь которого строилась вокруг него.

— Вы проиграли? — спросил Григорий Александрович сэра Джона.

Они сидели на террасе большого дома в центре Англии. Григорий пил ром и курил гаванские сигары, а Эктон задумчиво на него смотрел.

— Ты так себя и не ассоциируешь с нами, — сказал он профессору.

— Это плохо? — насмешливо поинтересовался тот.

— Интересно, — ответил лорд. — Я видел рождения и падения великих государств и великих организаций, почему меня должна трогать судьба какого‑то городишки?

— Но вы поняли то, что хотели?

— Отчасти. Я это, в сущности, и всегда знал. Как и то, что ничего не бывает просто так. Мы еще посмотрим на всю эту ситуацию в развитии.