Наследники пепла

Мари раскусила их без труда. Она с истинно женским достоинством приняла их скромные дары: от Давида персики, от Франца коллекцию ракушек и камней в холщовом мешочке.

- Эй, так не честно! насупился Давид, услышав, как Франц обещает, что сделает в ракушках дырочки, чтобы можно было продеть нитку и носить их на шее. Мы вместе собирали. Значит, это не от тебя подарок, а от нас!

Франц хмыкнул:

- Ну еще бы. Т-ты сказал, что они тебе не нужны, и я м-могу забрать себе. Я забрал.

Давид собирался сказать еще что-то, но Мари усмехнулась:

- Ладно вам. Велика важность! Ракушки еще куда ни шло, а камни вооб-ще бесполезные. Вон их вокруг сколько, тьма Вот если бы там был куриный бог

Она передернула острыми плечиками на солнце капли воды высыхали, и соль начинала покусывать кожу. Франц посмотрел на девочку недоуменно:

- Что еще з-за «куриный бог»?

- Ха, ты что, не знаешь? Во дает, да? Не знает про «куриного бога»! - фыр-кнул Давид, поглядывая на Мари в поисках одобрения.

- А с-сам-то, сам-то! от волнения Франц заикался чаще. Тоже не з-знаешь

- Кто, я? Да я вообще Знаю! У меня он даже дома есть! объявил Давид, ухмыльнувшись во весь рот так уверенно, что ни у кого не возникло желания усомниться. Впрочем, рассказывать он ничего не стал. Мари, подождав, разъяс-нила сама:

«Куриный бог» - это такой камень с дырочкой. Вода, если долго в него бьет-ся, то пробивает дырочку. И потом он приносит удачу и оберегает от злых духов.

- Вз-заправду? уточнил Франц с мягкой улыбкой. Мари улыбнулась в ответ.

- Еще бы не взаправду! вклинился Давид. - Я точно знаю! У нас дома рань-ше привидение жило. А потом я нашел такой камень, и оно пропало!

- Настоящее привидение? оживилась Мари. Ого! А какое оно? А ты видел?

Давид замялся.

- Сам не видел. Слышал только. Оно выло на чердаке.

- Это, наверное, ветер. А ты выдумал, что привидение, и б-боялся, - развесе-лился теперь Франц. Давид покраснел:

- Ничего я не боялся! И не выдумывал! Оно выло не как ветер! Я что, не знаю, как ветер воет, что ли? И потом - его видела наша служанка Тильда. Она мне рассказывала.

Франц смотрел на приятеля насмешливо, но язык придержал. Мари в раз-думьях потянула себя за косичку. Она постоянно теребила волосы, и от этого одна косичка уже расплелась, а вторая держалась из последних сил.

- Вот бы мне «куриного бога» найти, - она позволила себе помечтать вслух.

- Или чтобы кто-нибудь подарил Если кто-то дарит тебе такой талисман, то надо этого человека поцеловать. Тогда камень уж наверняка принесет удачу.

И, устремив к горизонту взгляд, ставший от моря совершенно синим, вздох-нула и тихо, будто невзначай, добавила:

- Я бы поцеловала, конечно.

Вскоре позвали на обед.

Маневр Мари был выполнен безупречно: мальчики едва высидели за сво-ими обеденными столами положенное время. Господину фон Штайгеру даже пришлось сделать сыну замечание, когда тот, задумавшись, заляпал скатерть зеленым соусом песто. И хоть Франц побаивался отца, сурового до самых кон-чиков своих заостренных усов, сегодня его призыв к приличиям не произвел на мальчика того впечатления, какое произвел рассказ о камне с дырочкой и о награде за него. Когда наступило время сиесты, Франц выскользнул через окно и бросился на опустевший пляж. От стен домов и тротуара шел сухой, словно печной, жар, и даже блеск моря казался горячим, не приносящим облегчения. Была позабыта соломенная шляпа, и теперь глазам становилось больно от ярко-сти солнца в зените, а голове от его нестерпимого накала.

Но Франц стоически переносил трудности. Согнувшись пополам и вперив глаза в гальку, он обшаривал пляж метр за метром. И не сразу заметил, что со стороны «Авроры», в такой же позе, к нему приближается Давид неторопливо, пристально вглядываясь в камни и периодически вороша их носком парусино-вой туфли с пуговкой в виде якоря. Сблизившись настолько, что игнорировать друг друга стало невозможно, оба распрямились и хмуро кивнули.

-А ты тут что делаешь? первым напал Давид. Франц пожал плечами с самым безмятежным видом:

- Пряжку от р-ремня потерял. А ты?

- А я платок обронил.

- А - кивнул Франц почти серьезно.

- Ты не находил? с вызовом нахмурился Давид.

- Неа.

И они разошлись. Солнце нещадно жгло левую щеку и шею над жестким крахмальным воротничком, и Франц знал, что к вечеру щека станет пунцовой. Но упрямство не давало ему сдаться пока до него не долетел победный клич Давида. Тот прыгал на одной ножке, потряхивая над собой сжатым кулаком, в котором явно что-то было. Гордость не позволила подойти ближе и посмотреть на его находку, тем более что сиеста заканчивалась, и Францу пора было возвра-щаться. Пока он проигрывал по всем фронтам.

Но уже к вечеру положение улучшилось. Хорошенько раскинув мозгами и выждав подходящий момент, Франц поинтересовался у сына синьоры Фиретти, подметавшего в саду рыжую сухую хвою от высоких пиний, как можно проделать дырку в камне. Парень даже не спросил, зачем ему это надо. Бросив метлу прямо на дорожке, он в три шага оказался у забора и окликнул кого-то. Не прошло и нескольких минут, как Франц уже сидел в подвальчике соседнего дом, окруженный надгробными плитами и не до конца вытесанными статуями, а хозяин, тучный бородатый Джузеппе, учил его держать сверло и долото. К вечеру мальчик стал обладателем камня с дырочкой. Врать о его происхождении Франц не собирался, хотя радость от собственной находчивости то и дело сме-нялась беспокойством. Чутье подсказывало ему, что «куриный бог» - вовсе не козырь, что он участвует в какой-то игре, правила которой не вполне понятны и не вполне честны, и что тут важнее всего не отставать.

На пляже мальчики купались врозь. Оказалось, что по одиночке развлекаться куда сложнее, чем вдвоем, и ни бадминтон, ни мяч больше не годились. И даже следить за юркими стайками анчоусов, сидя на больших, покрытых поблески-вающей солью камнях волнореза было скучно. Мари не появлялась, и собачий лай раз за разом оказывался не лаем ее ретривера. Кажется, у каждой уважаю-щей себя итальянки непременно была собака подмышкой или на поводке, и мальчиков это ужасно нервировало. Только вечером, когда Франц понуро брел за родителями по набережной под пальмами, потеряв всякую надежду, он увидел Мари снова. Светлыми локонами, рифлеными от распустившихся кос, играл ветерок. Она шла рядом с хрупкой женщиной, очень на нее похожей. На щеках у женщины то и дело вспыхивал болезненный румянец. Мари заметила Франца и то, что он заметил ее. Поравнявшись с четой фон Штайгеров, она учтиво при-села, а потом украдкой сунула Францу в руку комочек бумаги, чуть влажный от ее ладони.

«Приходи сегодня в половине одиннадцатого на старое кладбище. Буду ждать. Мари» - гласила записка. И окрыленный Франц даже не сразу понял, что Мари пока не знает о том, что «куриного бога» нашел Давид, а у него самого в кармане только фальшивка. Так что чутье не обмануло: правила менялись по ходу игры, так, как того хотелось девочке с острыми коленками.

Улизнуть из пансиона синьоры Фиретти ночью оказалось непросто. Франц изнывал от нетерпения, а время будто нарочно тянулось медленнее обыкно-венного. Мама пришла пожелать спокойной ночи и вдруг надумала почитать вслух: ей казалось, что Франц сегодня взволнован, и она желала его успокоить. Мальчик все ждал, когда она закончит, и довольно поздно сообразил, что надо прикинуться спящим. Но после того, как Каролина Штайгер все же потушила лампу и вышла, оказалось, что у окна заклинило ставню. В отчаянии Франц дергал раму, слушая, как часы в гостиной бьют десять. Наконец, ставня подда-лась с душераздирающим скрипом, от которого Франц похолодел. Но вокруг было тихо, и он выскользнул на улицу.

Густая душная ночь заполонила весь мир. Таинственно трещали цикады, пе-рекрывая ворчание прибоя в скалах. Диковинные цветы, листья которых днем казались глянцевито-зелеными и тонкими, наощупь оказывались совсем жест-кими и колючими. Зазубренными краешками они больно царапали ноги, когда мальчик продирался сквозь заросли. Идти было не страшно, его гнало вперед предвкушение чего-то неведомого и очень приятного. Франц не думал, зачем он идет на встречу с Мари, он просто шел вперед, пока не оказался перед входом на кладбище. Здесь он оробел и, ступив на кладбищенскую землю, почувствовал, как тает его задор. Со всех сторон накатывалась тьма, светлели только мрамор-ные надгробия, но они пугали еще больше темноты. Чтобы не терять остатков смелости, Франц старался не смотреть на них. На горизонте он увидел яркий пульс маяка на мысу у Портофино и теперь старался видеть только это ритмич-ное свечение. В конце концов, именно для этого и созданы маяки, чтобы людям было не одиноко, - успокаивал он себя.

Наконец, на дорожке раздались быстрые шаги.

- Мари? бросился Франц вперед, воспрянув духом.

- Эй, а ты тут еще зачем?!

Давид был разозлен. Мальчики подошли друг к другу вплотную.

- Проваливай! Давид толкнул Франца в грудь.

- Как бы не так! заупрямился тот. - Чего это т-ты сюда притащился?

- Надо, вот и притащился.

- Нет уж, не н-надо. Кому ты нужен! Уходи.

- Сам уходи. Она меня позвала, а не тебя, - набычился Давид. Франц оторопел:

- Меня К-как это не меня?

Давид толкнул его сильнее:

- Не ври. Уходи лучше по-доброму.

- А то что?

- Вот что!

От толчка Франц отлетел к серому надгробию. Он не ощутил ни боли, ни удивления, и даже не заметил, как вскочил на ноги. Быстрее, чем щелчок пальцев вот сколько времени это заняло. Чувство, захлестнувшее его, было незна-комым, острым, с прохладным привкусом металла на языке. Все вокруг посвет-лело и растаяло, оставив в поле зрения только Давида, страх и застенчивость без осадка растворились в кристально-прозрачной кислоте первой ярости.

Они набросились друг на друга, точно два волчонка, рычащие и почти ощетинившиеся. Неумелость ударов с лихвой покрывало их лихорадочное, бестолковое количество, Давид и Франц колошматили друг друга, бездумно, ожесточенно, даже воодушевленно. Бить и уворачиваться одновременно не получалось. Так что, потеряв равновесие, оба рухнули на тропинку и, сцепившись, покатились в пыли. Изловчившись, Давид так приложил Франца затылком о ка-мень, что у того клацнули зубы. Но в следующий миг он уже оказался сверху, пытаясь оседлать соперника и придавить к земле. Давид не сдавался, мир снова перевернулся, еще, еще раз. Белая искрящаяся тьма вокруг вертелась, напоминая детскую юлу, предмет, навсегда ускользающий для них в прошлое. Борясь, они не издавали звуков, кроме сопенья и шипения, и ни один не собирался просить пощады.

Но силы были не равны. Более рослый и крепкий Давид все чаще оказывался поверх Франца, и его удары отзывались все ощутимее. На последнем издыха-нии Франц отшвырнул его прочь (раздался треск ткани), вскочил и бросился бе-жать, петляя между могил по-заячьи. Он слышал топот ног своего преследова-теля, все приближающийся, и принялся перескакивать через надгробные плиты, вместо того, чтобы обегать. За спиной раздался вскрик, глухой шум падения, и все стихло. Промчавшись по инерции еще с десяток метров, мальчик спрятался за угол склепа. Он пытался прислушаться, но слышал только собственное хри-плое, стиснутое ребрами дыхание.

Постепенно он приходил в себя. Пелена, застилавшая глаза, истончалась, холодный металл во рту превращался в ржавчину крови. Засунув в рот палец, Франц убедился: так и есть, внутренняя поверхность щеки раскроилась о зубы. Уцепившись за выступ склепа, мальчик встал на гудящие от драки и бега ноги и осмотрелся. Давида нигде не было.

- Эй! позвал Франц негромко. Тишина, наполненная ночными звуками.

Можно было уйти. Забраться в окно пансиона и заснуть, зализывая раны. Но почему-то Франц направился обратно, вглядываясь в кладбищенский мрак. Он пытался идти тем же путем, что только что преодолел.

- Д-давид? Ты где?

- Здесь, - из темноты раздался стон. Франц в два прыжка оказался рядом. Давид сидел на надгробии, обеими руками держась за голеностоп, и мелко дышал. Франц опустился рядом с ним на колени:

- Ты чего?

- Нога, - Давид зашипел от боли.

- Сломал? Д-дай гляну.

Он почти насильно оторвал руки Давида от лодыжки и стащил с него туфель и носок. Осторожно покрутил ступню во все стороны, Давид взвизгнул.

- Больно же!

- Кажется, подвернул, - определил Франц. - У меня так же прошлой весной было. Опухнет маленько.

Он помог Давиду встать, подставив плечо, чтобы тот оперся на него. Вдво-ем они дохромали до высокой мраморной плиты и тяжело опустились на нее. Давид растирал больную ногу. Франц поглядел на огонь портофинского маяка тот мигал все так же уверенно и неизменно, хотя лично Франц чувствовал, что все переменилось с тех пор, когда он последний раз видел этот свет. А прошло каких-то пять минут Он покосился на Давида. Тот перестал теребить ногу и смотрел на Франца. Мальчики изучали друг друга в молчании, с явственным удовольствием оглядывая запачканные рубашки, надорванный у горла воротни-чок, пуговицу, болтающуюся на одной нитке, дыру на коленке. Вдруг разом по-перхнулись, зафыркали, и тут же захохотали в голос, захлебываясь и повизгивая.

Когда смех утих, Давид покачал головой:

- Только не говори, что она передала тебе записку

- Думаешь, мне просто так захотелось притащиться на кладбище? губы Франца еще дрожали от попавшей в рот смешинки. Давид покопался в кармане разгладил на коленке записку от Мари Дюрок точь-в-точь как у Франца, что тот и продемонстрировал с готовностью.

- Женщины Все они такие. Что с них взять - вздохнул Давид, которому все еще было десять лет от роду. Франц многозначительно хмыкнул:

- Надо быть умнее. Они вероломные.

- А что значит «вероломные»?

- Как она, - пожал плечами Франц. - Ты верил, что она придет, а в итоге чуть не сломал ногу. Вот тебе и вероломная.

- Ага надо запомнить, вероломные - Давид повторил это слово с удовольствием.

- Думаешь она и не собиралась приходить?

- Да ну ее! Кто ее разберет! и Давид, скомкав записку, зашвырнул ее по-дальше в кусты. Поколебавшись, Франц поступил так же:

- А может, она испугалась. Сюда идти

- Может и так, - деловито согласился Давид. Девчонки все трусихи, ты это запомни на будущее.

- Ладно

Так они и помирились: не сходя с надгробия чьей-то могилы. Когда Франц засобирался домой, выяснилось, что Давид будет коротать на улице ночь, ведь двери «Авроры» заперты на ночь, и портье откроет их только в половине ше-стого. Несмотря на заверения Давида, что тот справится и сам, Франц решил не оставлять его одного.

Ночь была долгой. Они успели обсудить будущую карьеру пиратов и блес-нули друг перед другом знанием созвездий, по которым будут искать путь в открытом море. Пришли к выводу, что дружба дружбой, а корабль у каждого будет свой, но в случае чего один придет другому на подмогу. Окончательно продрогнув на кладбище, спустились к пирсу и устроились на толстых кольцах свернутых корабельных канатов. Подремали, пока их не потревожили рыбаки, до рассвета отправлявшиеся на промысел. Когда стало светать, направились восвояси, по пути делая жизненно важные открытия: что у ресторана на набе-режной тротуар моют щетками с мылом, что чайки тоже умеют драться между собой («Глянь, глянь, эта вон на тебя похожа, а это я »), и что булочник из пекарни на углу чихает совершенно по-итальянски, залихватским «Апч-хэй!».

На крыльце отеля, убедившись, что дверь уже открыта, они стали прощаться.

- Думаешь, взаправду тот камень удачу приносит? вспомнилось Францу.

- А то! Я точно знаю, - кивнул Давид с полной убежденностью. И вдруг, вы-удив из кармана настоящего «куриного бога», протянул его Францу. На, бери.

- Зачем?

- Бери, дуралей, на удачу. Второй раз предлагать не буду!

Франц поспешно взял камень и спрятал в карман. Мальчики помолчали. Франц протянул Давиду руку, и тот пожал ее, с чувством, серьезно, как мужчина мужчине.

- До скорого Франц домчался до пансионата синьоры Фиретти быстрее ветра. Но недостаточно быстро, чтобы его отсутствие не обнаружили. Кругом стоял гомон, и мальчик оказался в его эпицентре.

- Да вот же он, вот! заголосила синьора Фиретти. Из дверей выскочила заплаканная фрау Каролина и заключила в объятия.

- Мам - смутился Франц.

Следом за матерью на пороге появился Генрих фон Штайгер, совершенно взбешенный до кончиков навощенных усов, и Франц понял, что на сей раз ему несдобровать. Не помогут объяснения и извинения, быть ему сегодня выпоро-тым. Франц стиснул кулаки и задрал повыше подбородок, стараясь не показать дрожи: не маленький уже, вытерпит.

Отец и правда хотел наказать его. Из родительской комнаты было слышно все, что говорил жене господин фон Штайгер: о том, что сын должен иметь уважение к старшим и к семье, что они элита общества и должны соответство-вать, что аристократическое положение обязывает. Что всякие выскочки вроде этого Гринблата могут делать то угодно, а вот фон Штайгеры Но голос Каролины был и ласковый, и непреклонный, и умоляющий, и такой убедительный:

- Генрих, это наш единственный сын. Он и так натерпелся этой ночью, только представь! Бедный наш мальчик. Я прошу тебя

И, к изумлению Франца, отец впервые сдался. Гроза миновала. И после за-втрака, прошедшего в молчании, мама украдкой принесла Францу блюдечко с белоснежной панакотой под ягодным сиропом.

Так Франц поверил, что «куриный бог» работает. И это было первое чудо в череде маленьких чудес, сотворенных камушком с дыркой.

Словом, август 43-го мог ничем не отличаться от других августов, тех, что были до или после. И эта история вполне могла бы произойти среди мохнатых пиний лигурийского побережья.

Но ее не было. «Куриный бог» так и остался лежать на галечном пляже за волнорезом, не принося удачу никому. Взаправду Давид, Мари и Франц никогда не встретились.

В том августе догорал четвертый год мировой войны.

2-16 сентября 2013

Дай мне имя

Обглоданные войной кости, - то, что когда-то было человеком, а теперь уме-щается в картонную коробочку, но не умещается у Стаса в голове. За долгие годы жизни поисковика он должен бы уже обрасти толстой кожей, покрыть ну-тро мозолями, но нет каждый раз, поднимая останки, чувствовал, будто его то-ком дернуло. Покалывает и потрескивает. Значит, все в порядке, значит, живем, - думал он с долей иронии. Потому что искренне считал, что живые люди не могут относиться к смерти спокойно, к ней невозможно привыкнуть, такой вот непреложный закон. Ни патологоанатомы, ни оперативники, ни хирурги, даже у этих за бахвальством и цинизмом сквозит тревога. Стас знал это наверняка.

Он и сам когда-то был оперативником, а теперь вот поисковик. С весны до осени они с ребятами копают, неделями пропадают по лесам и болотам. После этого контора кажется раем земным, здесь есть компьютер, телефон, здесь они ищут данные по найденным останкам времен войны, связываются с родствен-никами, отправляют запросы. Здесь, в конторе, идут своим чередом годы второ-го десятилетия нового века, а там, в глуши, в лесах, все будто бы отматывается назад, и опять сороковые, и опять война, и ей нет конца.

Сам-то он, конечно, войну и послевоенные годы не застал. Знает, что дед ушел на войну прежде, чем родилась его дочь, мать Стаса. Что извещение пришло, когда девочке исполнилось три месяца, и бабка Аксинья воспитывала ее одна, так и не узнав, где похоронили мужа и похоронили ли, все полвека после войны и до смерти она была замужем за пропавшим без вести. Так что есть чем объяснить выбранное Стасом поприще. Сейчас Стасу за сорок, редеют волосы, растет пузцо но все это совершенно не важно. Была жена, да вышла вся. Он даже на нее не в обиде, все понимает. Светка терпела его оперативником, но когда Стас ушел из органов и заделался поисковиком, стал пропадать чуть не по полгода незнамо где взвыла. Потому что вроде есть муж, а вроде и нет, одно слово и штамп в паспорте, ни тебе кран починить, ни приласкать, ни на дачу отвезти. А вернется из очередной экспедиции по ночам стонет, будто только что из окопа, и наутро ничегошеньки не помнит. В общем, разбежались они с женой. Детей нет, так что получилось сделать это по-тихому, и Стас до сих пор даже заглядывает к Светке на чай, когда возвращается, - все же не чужие люди.

А всему виной этот парень.

Как-то раз приснился Стасу сон. Будто он опять в деревушке на Смоленщине, где проводил у бабки Аксиньи школьные каникулы. Заходит в избу, а там его ждет молодой парнишка, лет двадцать всего. Белая рубаха, кальсоны. Стас наливает в два стакана парного молока из трехлитровой банки, и один из ста-канов протягивает ему. Парень встает из-за стола и, сильно хромая, подходит вплотную к Стасу, рослый, но еще по-щенячьи нескладный. У него темные глаза-вишни и смущенная улыбка, как у ребенка, который хочет что-то попросить, но не решается.

- Чего тебе? не выдерживает Стас. Парень колеблется.

- Дай мне имя, - наконец просит он.

Проснувшись, Стас сразу смекнул, что хромой паренек один из тех, кто не вернулся с войны. Во сне на это не было ни намека, но Стас просто знал. Во всякого рода чертовщину он не особо верил, призраков не боялся, зато верил, что мертвых надо хоронить, и кроме живых это сделать некому. Потому и стал поисковиком спустя пару месяцев после того, самого первого сна, хотя по-преж-нему избегал громких слов типа «предназначение» и «долг». Просто такая ра-бота, искать. Да и как не искать, когда теперь каждый месяц является ему во сне паренек, уже старый знакомый, и снова и снова теребит, просит о маленькой услуге об имени.

Но есть и загвоздка. По костям-то лица не узнать. Наяву Стас помнил, какой у парня карий взгляд, какие ямочки на щеках и падающая на лоб прядь, - но черепа, найденные им за эти годы, не улыбались ему, не отводили глаза, а только пусто и грозно зияли. Стас каждый раз надеялся, что поднял нужные останки, но проходило несколько ночей, и снова снился хромой паренек и снова просил Стаса. Отказать ему не было сил, и поутру Стас часто лежал в кровати, думая: а что, если он так и не найдет своего хромоножку, а если и найдет, то не поймет, что это именно он, или не узнает его имени. Такое ведь сплошь и рядом, всех опознать не получается, и процент безымянных солдат очень высок. Стасу оста-валось уповать на то, что парень знает, о чем просит, и не требует невозможного.

Лето он снова провел по брянским лесам, орудуя лопатой до щелканья в спине, греясь с ребятами-поисковиками у костра, наворачивая гречку из котелка и тушенку из банки, вскрытой ножом вместо открывашки, кормя собой остерве-нелые комариные тучи и травя байки. Осколки снарядов, обрывки колючей про-волоки, гильзы, пробитые каски, а за ними и пятеро красноармейцев такой вот был улов на последней вылазке. Вернувшись в контору, Стас разузнал про под-нятые ими солдатские останки, четверых даже опознали, у двоих отыскались родственники. Но среди этих солдат его хромого паренька снова не оказалось.

По осени Стас отправился на Смоленщину. Бабки Аксиньи давно не было на свете, дом, оставшийся ему в наследство, пришел в запустение, огород зарос сорной травой в рост. Соседям Стас говорил, что решает, продавать землю или нет, но с самим собой был честен: он не знал, зачем сюда притащился. Денег от продажи дома выручить получится немного, да и не хочется навсегда расставаться с местами, где прошло детство.

Он много и бесцельно бродил по округе, встречая старых приятелей, который стали не только родителями, но некоторые даже дедами, и никак не мог понять, почему сам он «какой-то не такой». Как будто застрявший между мирами, нигде ему покоя нет. И с женой дома не сиделось, и работу сменил на бесконечные скитания по полям, навсегда оглушенным взрывами, и непролазным чащобам, прошитым автоматной трескотней. Не такая уж большая разница между ним и всеми теми, кого он поднимал из-под земли: все неприкаянные.

А потом вдруг вспомнил бабку Аксинью. И остановился как вкопанный, так что даже корова, меланхолично жующая у оврага, поглядела на него с подо-зрением. Да ведь бабушка рассказывала! Давным-давно, только однажды, пе-ред сном, и Стасик так набегался за день, что слушал ее через густую пелену накатывающей дремы. Будто во время войны, еще беременная его мамой, она подобрала за огородами раненого немца. От мужа не было вестей, и она хотела заключить с судьбой сделку, выходить этого парня, чтобы кто-то там, за гори-зонтом, взамен помог ее мужу. Три дня она хлопотала возле раненого, но он так и не пришел в себя, - а дед так и не вернулся с войны.

В тот вечер рассказ бабки Аксиньи показался Стасу отрывком из фильма или сна, не более реальным, чем игра в войнушку. Но сейчас он вдруг осознал, что история эта правда от начала до конца. Неспроста же во сне хромой парень обитает в этой избе!

За следующие дни Стас выкосил весь бурьян на огороде и за околицей, пытаясь понять, где Аксинья закопала немца. На кладбище везти не осмелилась бы, он враг, о нем не должен был знать никто из соседей. Стало быть, где-то совсем близко. Осматривая каждый клочок земли, проходя его с металлоискателем, Стас понимал, что это поиски иголки в стоге сена: бабка наверняка похоронила парня в обычной деревенской одежде, форму сожгла, а оружие утопила в реке, чтобы обезопасить себя и не рожденного еще ребенка. Понимая тщетность сво-его занятия, он все-таки не мог успокоиться.

На пятую ночь ему снова приснился хромой парень. Впервые они стояли плечом к плечу не в доме, а за оградой, посреди кустарниковой чащи.

- Дай мне имя, - снова просил его парень. И пропал.

Вся эта история напоминала одну из баек на привале, но сейчас он сам был частью этой байки волей-неволей поверишь. На рассвете Стас оглядел приснившееся ему место. Когда-то он лакомился здесь малиной, но теперь все затянули сизые заросли дурноклена. Вооружившись топором, Стас стал вгрызаться в непролазные кусты. Он работал до обеда, не замечая пота, застилавшего глаза, не чувствуя боли в онемевших плечах. И в самой гуще зарослей все же нашел то, что искал. Крест, сгнивший почти в труху, но все-таки еще сохраняющий очертания креста. Бабка Аксинья не зарыла врага, как собаку, она пометила место его погребения, и Стас пожалел, что так и не узнал, что за человек была эта женщина. В детстве его интересовала тысяча вещей, но не она, а потом оказалось слишком поздно.

Среди костей Стас отыскал маленький почерневший медальон. Внутри ле-жал светлый локон, а на створке была выдавлена гравировка: «Вальтеру от Барби Беккер». Значит, не просто так все это снилось, значит, все-таки был хромой парень.

Он был.

Для отца он был несносным сыном, перечившим ему во всем но при этом первенцем и наследником, на которого возлагались большие чаяния. Для матери он был проказливым шалуном, которого можно поцеловать толь-ко наедине и только на ночь, чтобы - не дай Бог - не смутить. Он казался ей похожим на ангела из кирхи Святой Августины, что на Амалиенштрассе, даже несмотря на то, что на щеках уже пробивалась совсем не ангельская щетина.

Для Барбары он был всем. Болью, трепетом, холодной волнительной пусто-той в желудке, Адонисом из дома на углу, который унес с собой на Восточный фронт локон девичьих волос в медальоне и сердце целиком.

Для офицера он был толковым рядовым, который метко стрелял, никогда не жаловался, но, правда, после первой же недели боев выбросил в болото свою губную гармонику «Hohner». Отличная, между прочим, была гармоника, взды-хал офицер.

Для бабки Аксиньи он был немецким солдатом с развороченной осколком гранаты ногой, которого она нашла в зарослях малины за плетнем. Три дня он метался в жарком беспамятстве у нее на лавке за выгоревшей кумачовой занавеской.

А потом его не стало. Но остался его зов.

Стас чувствовал себя, как ищейка на охоте. Базы данных, звонки и письма, переводы на немецкий что это в сравнении с тем, что он нашел хромого парня! На шестой части земной суши он все-таки отыскал того, кто об этом просил, пусть и не сразу. Но мертвые как никто умеют ждать.

И, наконец, среди сотен Барби Беккер нашлась та самая. Дважды вдова, мать двоих детей, бабушка троих внуков. Она доживала свой век в доме престаре-лых, к счастью, полностью в своем уме, несмотря на внушительные 88 лет.

Я могу забыть, что ела на завтрак, но молодость свою помню всем на за-висть, - заверяла она его, и тогда Стас отдал ей медальон. Она охнула и замол-чала, надолго. А потом улыбнулась Стасу. Выцветшие глаза видели как будто и не его вовсе, а кого-то другого.

Да Его звали Вальтер Остерланд. Когда он уезжал в тот день мы поссорились. Уже не помню, из-за чего. Такая глупая была, ужас просто! Но мой Вальтер знал, что я вздорная. Он всегда такой, всегда первым приходил мириться И сейчас пришел.

Когда Стас возвращался в Россию, он чувствовал, как что-то внутри отпу-скает его, как будто разжимается кулак, долгие годы стискивавший его сердце. Так после простуды ходишь с отитом, и в заложенных ушах привычная тяжесть, настолько привычная, что перестаешь ее замечать. А потом хлоп и слышишь целый мир, и в голове снова свободно и легко.

28 ноября 2013 г.

61