Наследники предтеч 2

199 — 200-е сутки. Река — саванна — река

Во время следующего рассвета мы увидели у берега приставшие плоты обогнавшего нас каравана и с радостью присоединились. Хотя мы с другими свободными не составляли одну семью, но уже не просто привыкли к ним, а сильно привязались. Не думаю, что они по нам сильно соскучились, но вот нам их точно не хватало — это стало заметно в первую же вечернюю остановку. Не обременительное ни для одной из сторон общение без взаимных обид — что может быть лучше?

Откровенно говоря, встретили нас очень тепло. Приветствовали, приглашали сыграть и даже угощали. Но, одновременно, все как один пытались выспросить, что же произошло в пустыне и что — потом, когда мы догоняли остальные плоты. Против приступа любопытства не устояла даже Марфа (бывшая цитадельская), которая до этого старалась вести себя со мной максимально ровно и нейтрально. Однако теперь, после воссоединения с караваном, сама первая затеяла беседу и ненавязчиво перевела тему на то, что же тогда случилось и почему я сбежала с плота? Вопросы вопросами, но все учёные помнили о том, что мы договорились хранить наши внутренние тайны и отделывались общими, ничего не значащими фразами. Аналогичным образом поступила и я. В результате, поняв, что добиться внятного ответа не получится, женщина с осуждением покачала головой, но продолжать расспросы не стала, вместо этого предложив сыграть в шахматы.

Некоторое время мы сосредоточено молчали, а сбоку за партией (проходящей отнюдь не на лучшем уровне) наблюдал Захар, с трудом сдерживаясь, чтобы не подать советы то одной, то другой.

— Зря вы отделяетесь от остальных, — заметила Марфа, когда я задумалась над очередным ходом.

— Да, это к добру не приведёт, — поддержал её муж.

— Мы же отстали не почему-то там, а так было надо, — пожала плечами я, пытаясь спланировать хитрую атаку конём. — И догнали всё-таки, пусть и не быстро. Хотя, если бы вы делали стоянки подольше, мы бы присоединились раньше.

— Я не об этом, — покачала головой бывшая цитадельская. — А обо всех этих тайнах, секретах… Иногда смотрю на вас, и создаётся впечатление, что вы сговорились — все как один паранойей страдаете.

— Мы и договорились, — не стала отрицать очевидное я. — Что внутренние тайны нашей группы разглашению не подлежат. Вот и следуем этому правилу.

— Да мы сейчас не о посвящённых, — улыбнулся Захар. — Хотя и о них тоже, — заметив мой недоуменный взгляд, мужчина пояснил: — Все, кто объединился в группы, начали таится. Кто больше, кто меньше — но это не обошло никого.

— Серьёзно? — удивилась я.

— Впрочем, в каком-то плане этого стоило ожидать, — сказала Марфа. — Группы хотят получить преимущество и, в том числе для этого, сохранить в тайне то, чему удалось научиться.

— Вот это-то и обидно, — вздохнул Захар. — Будто бы не один караван, а что-то такое, — он неопределённо повёл рукой?. — Не группа, а толпа, в которой каждый сам за себя.

Я промолчала, не желая поддерживать спор, хотя и признала, что в неприятной характеристике есть доля истины. Но, если откровенно, наш караван и не является какой-либо организованной структурой. Мы просто сплавляемся вместе, чтобы поселиться в одном районе — а это обязывает соблюдать только самые общие правила. В остальном же — да, каждый сам за себя. Или — за свою группу либо семью. И мы сами выбрали такой путь — все желающие иного могли остаться с царём. В результате этих раздумий я чуть не проиграла, с большим трудом вытянув партию на ничью.

Чуть позже, после сбора продуктов, растянулась у костра владельцев гитары. Один из мужчин наигрывал медленные, спокойные мелодии — вроде бы ничего особенного, но они навевали романтическое настроение и помогали смотреть на окружающий мир с любовью. И даже то, что музыканты вели себя не слишком приветливо (но и не грубо), не портило впечатления. Так что, на мой взгляд, первый день после воссоединения прошёл не просто хорошо, а замечательно.

Уже после того, как плоты отчалили от берега, решив помочь в приготовлении ужина, я потрошила рыбу и внезапно заметила, что внутренние органы у двух представителей одного вида различаются. Решив, что это половой диморфизм, аккуратно разложила обе вскрытые особи и сфотографировала. А когда вспорола брюхо третьей, удивлённо замерла — у неё не было некоторых органов, которые присутствовали у предыдущих, зато наличествовали другие. У них что, три, а не два пола? Покопавшись в мусорной корзине, вытащила ливер тех рыб, которых бездумно распотрошила до этого. Теперь выходило пять полов.

Потерев лоб заляпанной кровью рукой, я некоторое время сидела и медитировала на выложенные в рядок внутренности. Это явно не половые различия. Возраст? Разные виды, пусть и очень схожие по экстерьеру?

Позвав врачей, продемонстрировала им неожиданное открытие. Втроём мы вскрыли всю оставшуюся рыбу этого вида (даже живую из запаса в погружённой в воду корзине) и приступили к сравнению. Нет, всё-таки их строение во многом схоже — большинство органов идентичны. Росс долго чесал голову, пребывая, как и я до этого, в шоке от странностей анатомии, а потом предложил сфотографировать всё, что у нас получилось, и зафиксировать найденные отличия. Заснять-то внутренности мы успели, а вот рассмотреть получше — уже нет, поскольку остальные друзья возмутились, что их лишают ужина. Этим вечером нам пришлось уступить и отправить рыбу и часть её потрохов в суп.

На следующем привале я и врачи занимались практически исключительно вылавливанием рыбы и небольших, с крупную крысу, грызунов. При этом мы старались выбирать примерно одного размера и похожих (предположительно — одного вида). В результате в корзине оказалась не только эта добыча, хотя и материалов для исследования удалось собрать немало: девять зверей, похожих на хомяков-переростков и больше тридцати рыбин, причём как раз тех самых, которые преподнесли сюрприз.

Сразу по возвращению на плот мы приступили к вскрытию. Среди рыб всё-таки удалось найти три особи с практически идентичным строением. Из остальных не совпал никто (загадочные вариации наличествовали и у грызунов). Такое впечатление, что взяли порядка дюжины различных дополнительных органов, смешали и раздали по случайному принципу: кому пять, кому — три, кому — всего один. Мало того, судя по внутреннему строению, можно было предположить, что у некоторых животных рост органов остановился раньше времени или только недавно начался — их размеры варьировались в достаточно широком диапазоне.

— Нет, тут явно даже речи не может идти о половых или возрастных отличиях, — подвел итог Росс. — Иначе бы на таком количестве особей наверняка увидели бы переходные стадии. А тут такое впечатление, что у одних органы развиваются, а у других — не сохраняется даже их зачатка.

Предположив, что некоторые «органы» вполне могут оказаться опухолевого происхождения (так легко удалось бы объяснить полное отсутствие их у других особей), зеленокожий изучил срез нескольких образований под микроскопом. Увы, версия не подтвердилась: во всех случаях строение органов было слишком сложным, ткани внутри — дифференцированы, наличествовали протоки, да и вообще на опухоль не походило.

— Не понимаю, — призналась Надя. — Органы явно высокоорганизованные и специализированные. Но почему у одних есть, а у других не осталось даже следа? Интересно… — терапевт задумчиво посмотрела на Росса. — Насколько я знаю, ты вскрывал немало мёртвых людей. У нас внутри такой же случайный набор?

Зеленокожий отрицательно помотал головой, а потом задумался.

— Нет. Почти у всех людей строение было идентично, — наконец сказал он. — Хотя пару раз я видел некие странные образования, но подробно их не рассматривал, свалив на некую болезнь. А сейчас жалею — надо было изучить как следует или хотя бы проверить, насколько сложное строение было у этих «опухолей», — хирург сделал паузу, а потом улыбнулся: — А вот с троллями ситуация проще — у них точно что-то, гомологичное раку. И опухоли выглядят именно так, как и должны.

— Значит, такие же странные фокусы могут быть и у нас, — нерадостно потянула Надя.

— На мой взгляд, важнее другие вопросы, — заметила я. — Если, например, у рыб некоторые органы не являются необходимыми для жизни — то почему они получили такое сложное развитие? И почему у других особей нет даже их зачатков? Если какой-то орган помогает выдержать конкуренцию — то почему есть много рыб без него?

— А вот меня беспокоит другое, — вздохнул Росс. — Если всё-таки окажется, что и у людей такая же картина, то насколько это усложнит развитие медицины? В этом случае будет нужен индивидуальный подход к каждому пациенту. И заодно, способ распознать, у кого какой набор внутренних органов. Желательно — без вскрытия.

Мы задумались.

— Может, они развиваются только в определённых условиях? — высказала предположение я. — Например, помогают переварить какой-то особый вид пищи или позволяют усваивать атмосферный воздух?

Зеленокожий хмыкнул, лёг, подпёр рукой голову и начал пристально сверлить взглядом разложенные внутренности.

— Да нет, не получается, — с сожалением признала я, попытавшись критически рассмотреть свою гипотезу. — Тогда рыбы с разным строением вероятнее всего, попадались бы на разных участках реки. А тут они, можно сказать, плавали все вместе, и всё равно…

Росс тяжело вздохнул, встал и решительно собрал потрошёную рыбу.

— Наука — наукой, а добро не должно пропадать, — практично заметил он. — Надо съесть, пока не испортилось. Зря, что-ли, ловили?

Несмотря на то, что зеленокожий старался не показывать виду, невероятное открытие очень сильно его расстроило. Хирург то и дело впадал в грустное, задумчивое состояние, но переключаться не пожелал и категорически заявил, что отныне добычу станет потрошить сам.

— Нам жизненно важно понять, как, что и почему, — вздохнул он. — Найти зависимость. В идеале, сейчас бы не рыбу резать, а пару десятков человек вскрыть… — заметив, что инженера перекосило, Росс пояснил: — Чтобы либо понять, какие органы у нас являются альтернативными, либо убедиться, что человеческий организм стабилен и беспокоиться не о чем.

— Тебе надо было остаться там, где нас высадили. Или — в цитадели. А здесь ты столько мертвецов не наберешь, — сказал Сева.

— Ничего страшного, — хищно сверкнул глазами зеленокожий. — Я терпеливый. И рано или поздно, получу достаточную выборку, чтобы сделать нужные выводы.

201 — 230-е сутки

После полудня, впервые за долгое время, выпали настоящие, долетающие до земли осадки, да ещё в виде не простого дождя, а настоящей грозы с сильным ливнем. Из-за продырявленной драконами крыши мы и всё на плоту промокло до нитки, даже костёр погас. К счастью, уже через полчаса после окончания дождя облака развеялись, благодаря чему до наступления ночи солнце успело просушить вытащенную на крышу подстилку и другие вещи. Это событие заставило нас не тянуть с ремонтом, и всего за пару суток и ещё один ливень мы настелили крышу заново, используя для этой цели наиболее крупные листья или даже густо облиственные ветки.

Побережье продолжало изменяться. С каждым днем признаки засушливой местности отступали, и через восемь суток саванна превратилась в уже знакомый и родной сердцу влажный тропический лес. К этому времени скалы практически перестали встречаться, но долинный ландшафт окончательно вытеснился холмистым. Благодаря пересечённой местности, окружающий лес достаточно сильно отличался от того, в котором нас высадили: здесь встречалось гораздо больше оврагов, ручьёв и крутых склонов. По мере удаления от пустыни колебания суточной температуры становились меньше, и в джунглях установился вполне комфортный диапазон — днем лишь немного жарковато, а ночи дарят не холод, а только приятную прохладу. На двести двадцать третий день взошла уже привычная и ожидаемая жёлтая луна, и вечером наш караван устроил длинный привал, чтобы отпраздновать её появление. Из-за гигантской луны время дневного дождя немного смещалось, но в остальном она повлияла на нашу жизнь не сильнее, чем в прошлые разы.

Ещё через несколько суток после того, как караван достиг джунглей, погода установилась окончательно. С утра с безоблачного неба светило тёплое солнце, а к полудню его закрывали облака, быстро превращающиеся в грозовые тучи. Затем следовал недолгий, но сильный ливень, и почти сразу же после его окончания небо снова прояснялось и оставалось таким же ясным до следующего дня.

Теперь, когда мы добрались по лесистой богатой местности, изменилось общее настроение каравана. Все осознавали простую истину: от троллей мы уплыли уже очень далеко, а теперь и из пустыни выбрались, пора искать место, чтобы наконец остановиться и обосноваться. Разговоры на эту тему возникали всё чаще, привалы в привлекательных участках реки становились всё длиннее — для лучшей оценки местности. Пару раз на наиболее удобных стоянках даже устраивали голосование, но, к моему удивлению, ни одно из рассмотренных мест не набрало больше четверти голосов, во-первых, потому, что в любом из выбранных участков находили недостатки, а во-вторых, — когда мы всё же остановимся, хочешь — не хочешь, придётся разойтись, чтобы не возникли проблемы с добычей пропитания. А отказываться от уже привычного кочевого образа жизни народ особого желания не высказывал. Однако все понимали, что вечно это продолжаться не может.

Рысь продолжала отстаивать свою свободу и в конце концов так замучила меня своими возмущёнными криками, что я уступила и перестала прицеплять к ней шлейку. За несколько суток дочь полностью освоилась и бодро перемещалась по плоту, активно общаясь и умудряясь залезать во все щели. Первое время я почти постоянно следила за Рысью из страха, что она может пораниться или упасть в воду, но постепенно, убедившись, что дочь цепляется крепко и в реку прыгать не собирается, привыкла.

Мы с Россом использовали любую возможность для изучения странных аномалий строения местных животных, одновременно взяв на себя работу по потрошению пойманной дичи. Статистика потихоньку накапливалась, но рабочих гипотез выдвинуть никак не получалось. Зато удалось предположить, какую роль может играть один из альтернативных органов колючей пятнистой рыбы. В основном эти животные являлись хищниками, но те особи, у которых наблюдался дополнительный «слепой» желудок, активно и с аппетитом поедали водоросли. Но даже вывод о полезности органа не помогал найти разгадку. Зеленокожий старательно изучал животных, пытаясь отыскать хотя бы зачатки загадочных частей тела — но безуспешно. Органы либо присутствовали, либо нет. И, если второе — то от них не было даже следа.

Ещё через несколько суток Маркус с Севой закончили ремонт плота. Стены в мою комнату разобрали из-за катастрофической нехватки бамбука для восстановления погрызенных драконами частей, выход на крышу уменьшили и приспособили для общего пользования. Теперь мне с детьми просто отвели небольшую часть второго этажа, отгородив её самодельной занавеской из крупных листьев. К счастью, за это время я уже настолько привыкла к посвящённым, что наличие всего лишь символической хлипкой преграды не вызывало дискомфорта или раздражения. Освободившиеся от разобранных стен стебли пошли, в том числе, и на ремонт крыши, но большую их часть использовали для постройки нового бортика. К моему удивлению, даже после завершения ремонта Сева сохранил маленькую модель плота, по его заявлению, «для истории», и теперь она торжественно стояла на невысокой подставке сбоку от его лежанки.

На одной из остановок Маркус встретился с крупным, недружелюбно настроенным копытным. Убежать от зверя физику удалось, но в спешке он не заметил коряги, споткнулся и сильно ударился о камни. Кроме многочисленных ушибов и царапин (такие травмы мы получали достаточно часто и обращали на них мало внимания) Маркус умудрился сломать два пальца на ноге и отколоть кусок переднего зуба. Росс с готовностью помог направить и зафиксировать кости, чтобы они правильно срослись, а потом задумчиво посмотрел на распухшую разбитую губу и садистски улыбнулся.

— Остаток зуба лучше вырвать.

Физик поёжился под мечтательным взглядом нашего главного патологоанатома.

— Может, не надо? Думаю, он и так скоро успокоится. По крайней мере — стоит попробовать подождать. Тем более, что и инструментов для выдёргивания никаких нет.

— Хоть что-то, да найдём, — хищно заверил Маркуса хирург. — Или ты собираешься всю свою бессмертную жизнь с обломком во рту коротать?

— Ну, лучше с обломком, чем вообще без зуба, — пожал плечами физик.

— Не глупи. Если вырвем зуб, то скоро вырастет новый.

Почти всё население нашего плота недоверчиво посмотрело на Росса. Даже я. Их вид, что, как и мой, может отращивать новые зубы?

— Ты уверен? — выразил общий скептицизм Сева.

— Абсолютно, — кивнул зеленокожий. — Во-первых, я знаю, что такие случаи уже были. Причём новый зуб вырос только у тех, у кого старый выпал полностью, а если часть осталась — то так с ней и ходят. А во-вторых, ещё до высадки, в самом начале, я задавал соответствующие вопросы керелям, поскольку не видел смысла в бессмертной жизни в состоянии старика или инвалида. У нас могут отрастать не только зубы, но даже целые органы, глаза, руки и ноги. Не сразу, конечно, например, на регенерацию ноги от бедра потребуется порядка трёх с половиной земных лет…

— То есть чуть больше одного местного года с четвертью, — тут же перевёл время Игорь.

— …но на всю жизнь инвалидом не останешься, — закончил Росс. — Единственное «но»: когда я уточнял, у всех ли людей есть это качество, мне ответили «нет». Одновременно удалось выяснить, что оно есть у меня и будет у моих детей и внуков. Тогда я не понял, по какой причине кого-то обделили способностями к регенерации, и только потом, узнав, что, кроме нас, есть ещё люди изменённые и зверолюди… — хирург замолчал и выразительно посмотрел на меня.

— Да, думаю ты прав и, скорее всего, различия не индивидуальные, а видовые, — кивнул Илья и тоже повернулся ко мне.

— Я не спрашивала про способность моего вида к регенерации, — покачала головой я. — Но на собственном опыте знаю, что зубы новые отрастают, а кожа и мышцы хорошо восстанавливаются. И даже шрамы достаточно быстро проходят, как будто их и не было.

— Ага, — согласился Росс. — Я тоже заметил, что на тебе всё ещё быстрее, чем на нас, заживает. И, скорее всего, руки-ноги тоже сможешь новые отрастить. Если мужчины зверолюдей тоже обладают этой способностью, то остаются изменённые люди.

— Не согласен, — заметил Маркус. — Тролли — очень живучие твари.

— Люди изменённые, — с нажимом поправил физика Сева.

Зеленокожий хмыкнул:

— У них такая кожа, что им сложно нанести серьёзную рану. К тому же, регенерационные способности у людей изменённых могут быть лучше, чем у землян, но хуже, чем у нас. И, например, раны заживают лучше, а зубы-руки-ноги не отрастают. Однако сейчас это неважно, — Росс вновь повернулся к Маркусу. — Так как, будем зуб выдирать или так и останешься щербатым?

Физик осторожно пощупал запёкшуюся от крови губу, потом с сомнением посмотрел на хирурга:

— А как? У нас даже щипцов нормальных нет. И анестезии — тоже, — вполголоса добавил Маркус.

— Ну насчёт второго — придётся потерпеть, — пожал плечами зеленокожий. — А вот насчёт первого — придумаем. В крайнем случае, скальпель используем — он крепкий, а когда расшатаем — вытащим.

Физик аж побледнел от подобной перспективы.

— Живодёр, — обвиняюще бросил он. — Пока предпочитаю подождать.

Но уже через пару дней Маркус, расцарапав об осколок зуба язык, решился на сомнительное предприятие.

— Только сначала найди нормальный инструмент, — поставил он ультиматум обрадовавшемуся Россу.

Зеленокожий неодобрительно покачал головой, но возражать не стал. Однако сначала внимательно осмотрел остаток повреждённого зуба, попытался расшатать его пальцами и тяжело вздохнул.

— Мало осталось. И не ухватишь как следует, — пробормотал хирург себе под нос.

Перебрав все имеющиеся у нас в наличии вещи, на ближайшей же остановке Росс отправился обходить караван. Но поиски не увенчались успехом: максимум, что удалось добыть, это ножницы, секатор и кусок плотной изогнутой проволоки.

— Нет, ты всё-таки садист, — с опаской поглядев на выложенные в рядок пыточные инструменты, поёжился физик.

— Сначала на камнях проверю, — успокоил его зеленокожий. — Если захватить как следует не удастся, то какой смысл тебя мучить?

Пару часов Росс экспериментировал, а потом отложил одолженные вещи в сторону и улёгся, задумчиво подперев рукой подбородок. Посмотрел на топор, потом на нож и скальпель.

— Не нравится мне это, — заявил он. — Ни один инструмент не подходит. Пока лучшим вариантом остаются скальпель и топор.

— Пантера, ты вроде бы говорила, что у тебя нож может форму менять, — обратился ко мне горячо переживающий за Маркуса математик. — Можно из него щипцы сделать?

— Как ты себе это представляешь? — удивилась я. — Нет, форму менять можно, но её каждый раз моделировать приходиться. К тому же сам видел, во что он превращается в чужих руках.

— А это идея, — оживился Росс. — Игорь, поможешь добиться того, что надо?

— Но ведь… — попыталась сказать я, но зеленокожий взмахом руки остановил возражение:

— Не волнуйся, я понимаю, что делать операцию на живом человеке сложно. И займусь этим сам. Хотя твоё участие всё равно понадобится.

Щипцы из ножа сделать так и не удалось. Отказавшись от этой идеи, Росс тут же выдвинул новую. Но и видоизменить кончик ножа так, чтобы и его форма (трёхзубая), и размеры устроили Росса, удалось только к следующему вечеру. А без помощи математика и вовсе не получилось бы — к сожалению, я не предусмотрела простого визуального редактора, из-за чего для любых изменений приходилось вводить сложные формулы.

— Наконец-то я нашёл хорошее применение высшей математике, — искренне радовался Игорь. — Если ты не против, буду разрабатывать новые дизайны ножа на общем компьютере, а потом скидывать тебе и проверять, что получилось.

— Только за, — улыбнулась я. — А то мне максимум что удалось, так это менять три начальные формы (короткий и широкий нож, длинный нож и нечто, напоминающее мачете), а когда пыталась что-то другое сделать, такие абстракции получались…

Росс покашлял, возвращая нас с неба на землю.

— Ну что, приступим?

— У меня может рука дрогнуть, — честно предупредила я. — Да и нет опыта, на живых-то людях…

— Это не страшно, — улыбнулся зеленокожий. — Просто активируй нож и возьми в руку.

После того, как я прокалила лезвие на огне и остудила, зеленокожий посоветовал перехватить инструмент другим образом. А потом Росс положил свою руку поверх моей и крепко сжал её пальцами. Так и проводили кровавую операцию — со мной в качестве «активатора» ножа и зеленокожим в роли стоматолога. Я глубоко дышала, но не отворачивалась: вдруг в следующий раз придётся самой делать аналогичную процедуру. Вот почему себе что-то вскрывать даже менее страшно, чем кому-то другому? Возможно, потому, что всегда знаешь, какую боль причинил? Или — в случае чего, будешь отвечать только перед самим собой? А Росс гораздо смелее в этом плане — осторожно, но быстро, вонзил трезубец у корня, чтобы захватить остаток зуба снизу и решительно потянул вверх. Стоящий на коленях Маркус невнятно взвыл, но не дёрнулся, только крепче сжал кулаки. Ещё немного — и зуб (странно, вроде передний, а целых три корня) удалось извлечь наружу. Убедившись в целости его корней, зеленокожий облегчённо вздохнул и радостно улыбнулся:

— Вот и всё.

Физик недоверчиво осмотрел обломок.

— Спасибо. Я думал, что гораздо больнее будет, — признался он.

— Повезло, — хмыкнул Росс.

Несмотря на то, что операция заняла совсем немного времени, десну при извлечении зуба повредили сильно, она воспалилась и долго кровоточила. Но потом всё-таки успокоилась, а ещё через неделю Маркус опять маялся от боли — через зажившие ткани резался новый зуб.