Наследство Эстер

- Нет, - ответила я, мое горло пересохло. - Продолжай, я не буду смеяться.

- Ты ведь знаешь мужчин, - сказала Ева мудрым учительским тоном и слегка вздохнула.

Я действительно смеялась. Но вдруг снова стала серьезной. Я не могла не заметить, что Ева, дочь Вильмы, это дитя, с которым я легкомысленно говорила, как со взрослой женщиной, что-то знает о мужчинах, определенно знает больше, чем я, которая могла бы быть ее матерью. Я мысленно выбранила себя за этот смех.

- Да-да, - сказала она невинно, и широко открыла большие голубые глаза, что должно было свидетельствовать о серьезности ее слов. - Мужчины. Есть такие мужчины - их не связывает семья, имущество или территория. В прошлом они могли быть охотниками или рыбаками. Иногда отец исчезал на несколько месяцев, и тогда мы учились в учреждениях, которыми управлял няньки, добродушные, но немного испуганные, они пытались воспитывать нас правильно, как детей, которых нашли брошенными на обочине, словно в наших волосах запутались листья джунглей. словно мы проводили время за обедом с обезьянами, которые приносили нам с деревьев краюхи хлеба. Видишь, вот такое у нас было яркое детство... Пожалуйста, не думай, что я жалуюсь. Не подумай, что я жалуюсь на отца. Я люблю его, и, думаю, лучше всего он относился ко мне, когда вернулся из одной из своих долгих поездок, он был изнурен, немного разбит, выглядел так, словно сражался с дикими животными. Это действительно были хорошие времена, некоторое время, во всяком случае. Воскресным утром мы шли с ним в музей, потом - в кондитерскую и в кино. Он просил показать ему наши учебники, вставлял моноколь, ворчал и учил нас, мрачно нахмурясь... Это было просто изумительно. Отец в роли школьного учителя, можешь себе такое представить?

- Да, - ответила я. - Жалкое зрелище.

Но я не знала, кого мне было жаль больше - детей или Лайоша, а Ева не спросила. Сейчас она, очевидно, погрузилась в воспоминания. Пото продолжила легко и дружелюбно:

- На самом деле, мы неплохо проводили время. Пока в один прекрасный день не приехала женщина.

- Что за женщина? - спросила я, стараясь сохранять спокойный разговорный тон.

Ева пожала плечами.

- Судьба, - нахмурилась она. - Понимаешь, судьба. Эта дама приехала как раз вовремя, в последний момент...

- Что за момент? - спросила я, в горле пересохло.

- В тот момент, когда отец начал стареть. В тот момент, когда отец начал понимать, что его зрение уже не такое острое, как прежде, что рука дрожит. В один прекрасный день отец испугался.

- Что его испугало?

- Старость. Он сам себя испугался. Нет ничего печальнее, чем момент, когда такой мужчина, как он, стареет, Эстер. Тогда любой, абсолютно любой может взять над ним верх.

- Что она с ним сделала?

Мы перешептывались тихо, как сообщницы.

- Она его контролировала, - ответила Ева. - Мы ей должны. Ты слышала, что я с ним помолвлена?

- С ее сыном?

- Да.

- Ты его любишь?

- Нет.

- Тогда зачем ты выходишь за него замуж?

- Мы должны спасти отца.

- Что тебе о нем известно?

- Кое-что плохое. У него наши векселя.

- У тебя кто-нибудь еще есть?

Теперь настала очередь Евы замолчать. Она уставилась на свои ногти, накрашенные розовым лаком. Потом, мудрая и взрослая, она добавила:

- Я люблю отца. В мире есть только двое людей, которые любят отца: ты, Эстер, и я. Габор не в счет. Он совсем другой.

- Ты не хочешь замуж за ее сына?

- Габор намного спокойнее, - ответила Ева, не ответив на мой вопрос. - Он словно замкнулся в некой глухоте. Он ничего не хочет слышать и, кажется, не видит, что происходит вокруг него. Это - его способ защититься.

- Есть кто-то еше, - решилась сказать я и подошла ближе к ней. - Кто-то, кого ты любишь, и, если бы можно было всё устроить...как-то...было бы легко...тебе следует знать, Ева, что у нас с Нуну и Лаци сейчас денег мало, мы сейчас бедны...но я знаю кое-кого, кто мог бы тебе помочь.

- О, ты можешь помочь, всё в порядке, - повторила Ева холодно, с беззаботной уверенностью, словно отталкивая меня. Прошло некоторое время, прежде чем она посмотрела мне в глаза. Ева стояла спиной к окну, я не видела ее лицо. После обеда небо посерело, в окне я видела плотные темные сентябрьские облака, собирающиеся над садом. Комната парила в тусклом свете. Я подошла к окну и закрыла одну из створок, боясь, что кто-то может нечаянно услышать наш разговор в тяжелой тишине перед дождем.

- Ты должна мне сказать, - попросила я, мое сердце давно так сильно не билось, наверное, в последний раз - в ночь смерти мамы. - Если ты хочешь сбежать, ты должна сказать мне, есть ли человек, которого ты любишь....Если деньги могут помочь...Скажи мне сейчас.

- Думаю, Эстер, - ответила Ева невинным голосом школьницы, потупившись в пол, - деньги, то есть, одни лишь деньги - больше не помогут. Нам необходима и ты. Но отец ничего об этом не знает, - поспешно добавила она, почти испугавшись.

- О чем?

- Об этом...о том, что я тебе рассказала.

- Чего ты хочешь? - громко и нетерпеливо спросила я.

- Я хочу спасти отца, - вяло ответила Ева.

- От этих людей?

- Да.

- А себя ты хочешь спасти?

- Если удастся.

- Ты его не любишь?

- Нет.

- Ты хочешь сбежать?

- Да.

- Куда? ”

- За границу. Далеко.

- Тебя там кто-то ждет?

- Да.

- Да, - повторила я, у меня стало легче на душе, я без сил опустилась на диван. Прижала руки к сердцу. У меня снова закружилась голова, как бывало всегда, когда я выходила из сумрачного мира бесцельного наблюдения и ожидания и сталкивалась лицом к лицу с реальностью. Насколько реальность проше! Ева кого-то любит и хочет быть с ним: она хочет жить честной, достойной жизнью. И я должна ей помочь. Да, помочь всем, что есть у меня в распоряжении. Я спросила ее почти с жадностью:

- Что я могу для тебя сделать, Ева?

- Отец тебе скажет, - ответила Ева, словно нехотя произнося слова. - У него есть план...Думаю, у них есть планы. Ты получишь от них весточку, Эстер. Это их дело и твое. Но ты можешь помочь лично мне, если хочешь. В доме есть кое-что, принадлежащее мне. Мне очень тяжело говорить об этом.

- Я не понимаю, - сказала я, чувствуя, как холодеют руки. - Что ты имеешь в виду?

- Эстер, мне нужны деньги, - сказала Ева отрывисто и грубо, словно нападая на меня. - Мне нужны деньги, чтобы уехать.

- Да, конечно, - в недоумении сказала я. - Деньги...Я уверена, что смогу достать какую-то сумму. И уверена, что Нуну тоже сможет...Возможно, могу поговорить с Тибором. Но, Ева, - сказала я, словно придя в чувство, лишенная иллюзий и беспомощная, - я боюсь, что не смогу собрать много.

- Мне не нужны твои деньги, - ответила Ева холодно и гордо. - Мне нужно лишь то, что принадлежит мне. Хочу лишь то, что оставила мне мама.

Ева вдруг посмотрела на меня, в ее глазах пылал огонь обвинения.

- Отец сказал, у тебя хранится мое наследство. Это - всё, что у меня осталось от мамы. Отдай мне кольцо, Эстер. Сейчас, немедленно. Кольцо, ты слышишь?

- Да, кольцо, - ответила я.

Ева смотрела на меня с такой злобой, что я отшатнулась. Так получилось, что я стояла возле серванта, в котором спрятала фальшивое кольцо. Мне нужно было просто повернуться, открыть сервант и вручить ей кольцо, кольцо, которое дочь Вильмы требовала у меня с такой ненавистью в голосе. Я стояла там беспомощная, сложив руки, полна решимости сохранить тайну вероломства Лайоша.

- Когда отец рассказал тебе о кольце? - спросила я.

- На прошлой неделе, - ответила Ева, пожав плечами. - Сказал мне, когда мы ехали сюда.

- Он назвал тебе стоимость кольца?

- Да, он когда-то показывал его ювелиру. Давно, после маминой смерти...прежде чем отдать его тебе, он носил кольцо на оценку.

- И сколько оно стоит? - спокойно спросила я.

- Много, - ответила Вильма, в ее голосе снова появилась характерная хрипотца. - Тысячи. Может быть, даже десять тысяч.

- Да, - сказала я.

Не понимаю, как мне удавалось сохранять такое самообладание и даже говорить несколько свысока, но потом я сказала:

- Ты не получишь кольцо, девочка моя.

- Кольца нет? - Ева пристально посмотрела на меня. Потом спокойнее уточнила:

- У тебя нет кольца, или ты не хочешь отдать его мне?

- Я не буду отвечать на этот вопрос, - сказала я и уставилась в одну точку перед собой. В это мгновение я почувствовала, что Лайош тихо вошел в комнату, ступая так же легко, как всегда, так легко, словно шел по сцене, и я знала, что он где-то рядом.

- Оставь нас, Ева, - сказал Лайош. - У меня дело к Эстер.

Я не оглянулась. Прошло много времени, прежде чем Ева, одарив меня долгим мрачным взглядом, который должен был показать мне, что она мне не доверяет, медленно вышла из комнаты, задержалась на пороге, пожала плечами и стремительно ушла прочь. Но тихо прикрыла дверь, словно была не совсем уверена. Мы стояли в комнате какое-то время, не видя друг друга. Потом я оглянулась, и, впервые за пятнадцать лет, оказалась лицом к лицу с Лайошем.

16

Он смотрел на меня и улыбался особенной скромной улыбкой, словно говоря: «Вот видишь, не такое уж это большое дело!». Я не удивилась бы, если бы он начал потирать руки, как довольный бизнесмен, который пришел повидаться с семьей после особенно удачной сделки, продумывая новые сделки и даже еще более соблазнительные предложения в возбуждении момента. На его лице не было и следа стыда или сомнения. Он был в хорошем настроении, счастлив, как ребенок.

- Я очень хорошо спал, Эстер, - экспансивно сказал Лайош. - Словно наконец-то вернулся домой.

Когда я не ответила, он взял меня за руку, подвел к удобному стулу и галантно усадил.

- Сейчас, наконец, я могу на тебя посмотреть, - пробормотал он. - Ты совсем не изменилась. Время в этом доме остановилось.

Лайоша вовсе не беспокоило, что я молчу. Он ходил туда-сюда по комнате, рассматривал разные фотографии, время от времени поглаживал свою истончившуюся седую гриву дешевым аффектированным жестом. Он бродил по комнате так беззаботно, словно исчез двадцать пять лет назад, потому что ему нужно было быть где-то уладить дела, а сейчас вернулся и рассеянно возобновил прерванный разговор, потому что того требуют светские приличия. Он взял со стола старый бокал венецианского стекла и с любопытством начал его рассматривать.

- Это - подарок от твоего отца. На день рождения, не так ли? Я помню, - сказал он дружелюбно.

- Когда ты продал кольцо? - спросила я.

- Кольцо?

Лайош с деланным недоумением уставился в потолок. Его губы шевелились, словно он считал.

- Не помню, - совершенно очаровательно ответил он.

- Очень правдоподобно, Лайош, - давила на него я. - Напряги память. Я уверена. что ты вспомнишь.

- Кольцо, кольцо, - любезно повторял Лайош, качая головой, словно был бы рад удовлетворить прихоть, курьезное малозначительное любопытство.

- Действительно, когда я продал кольцо? Думаю, это было за несколько недель до смерти Вильмы. Ты ведь знаешь, у нас тогда было так мало денег...Доктора, светская жизнь...Да, это, должно быть, произошло в тот год.

И он пригвоздил меня сияющим взглядом наивного неведения.

- Но Эстер, - продолжил он, - почему тебя интересует кольцо?

- А потом ты дал мне копию, помнишь? - спросила я и сделала шаг вперед.

- Я дал тебе копию? - механически повторил Лайош и инстинктивно отступил. - Наверное, мог дать. Неужели действительно дал?

Он продолжал улыбаться, но теперь - немного менее самоуверенно. Я подошла к серванту, открыла его и потянулась прямо к кольцу.

- По-прежнему не помнишь? - спросила я, протягивая ему кольцо.

- Да, - тихо ответил он. - Теперь вспомнил.

- Ты продал кольцо, - сказала я. Я инстинктивно начала говорить тише, так, как говорят о чем-то глубоко постыдном, о том, что нужно хранить в тайне, даже, вероятно, от Бога. - А когда мы вернулись с похорон, ты отдал мне кольцо широким жестом, как наследство от Вильмы, единственную ценную фамильную реликвию, как что-то, что должно быть у меня. Я немного удивилась. Я даже возражала, помнишь? А потом приняла кольцо и пообещала, что буду беречь его и передам Еве, когда она вырастет и оно ей понадобится. Всё еще не помнишь?

- Ты это пообещала, да? - беспечно спросил Лайош. - Ну, отдай ей кольцо, если она просит его сейчас, - добавил он, оглянувшись. Теперь он снова ходил по комнате и курил.

- На прошлой неделе ты сказал Еве, что я берегу для нее кольцо. Еве нужны деньги, она хочет продать кольцо. Когда она пойдет к оценщику, сразу узнает, что кольцо - подделка. Естественно, я - единственная, кто мог бы подделать кольцо. Это всё - твоих рук дело, - сказала я хрипло.

- Почему? - удивился Лайош. Это был простой вопрос. - Почему ты? Его мог подделать кто-то другой. Например, Вильма.

Мы стояли молча.

- Как низко ты можешь пасть, Лайош? - спросила я.

Он моргал и изучал пепел своей сигареты.

- Что это за вопрос? Что значит как низко я могу пасть? - спросил он неуверенно.

- Как низко ты можешь пасть? - повторила я. - Я думаю, у каждого есть внутри калибр, ватерпас, который определяет, что хорошо, а что - плохо. Это универсально, у всего есть предел, у всего, что связано с человеческими отношениями. А у тебя такого калибра нет.

- Пустые слова, - сказал Лайош и махнул рукой, словно отгоняя надоедливых мух. - Калибры, ватерпасы. Добро и зло. Пустые слова, Эстер.

- Не задумывалась ли ты о том, - продолжил он, - что львиную долю своих поступков мы совершаем без какой-либо причины и цели? Люди делают вещи, которые не приносят им ни выгоды, ни радости. Если ты оглянешься на свою жизнь, ты заметишь, что очень многие поступки ты совершила просто потому, что их казалось невозможным не совершить.

- Это как-то слишком замысловато для меня, - я была подавлена.

- Замысловато? Чушь! Просто неудобная правда, Эстер. В жизни человека наступает время, когда он устает от всего, у чего есть цель. Я всегда любил совершать поступки без цели, поступки, которым нет объяснения.

- Но кольцо, - настаивала я.

- Кольцо, кольцо, - раздраженно проворчал Лайош. - Давай начнем не с кольца. Я сказал Еве, что ты хранишь для нее кольцо? Мог сказать. Зачем я это сказал. Потому что тогда мне показалось, что самое время сказать это, это была самая простая и разумная вещь. Ты достаешь кольцо, Лаци толкует о каких-то счетах...чего вы хотите? Это всё - в прошлом, всё это больше не существует. Жизнь разрушает всё. Невозможно всю жизнь прожить с чувством вины. Какая душа столь невинна, как ты описываешь? Кто столь возвышен и могушествен, чтобы иметь право преследовать человека всю жизнь? Даже в законодательстве есть понятие срока давности. Это только вы, люди, настойчиво его отвергаете.

- Не кажется ли тебе, что ты здесь малость кривишь душой? - спросила я еще тише.

- Возможно, - тихо ответил Лайош. - Ватерпасы! Калибры души! Пожалуйста, пойми, в жизни нет никаких калибров. Я мог что-то сказать Еве, мог совершить ошибку вчера или десять лет назад, что-то, связанное с деньгами, кольцами или словами. Я никогда в жизни не решился бы действовать таким образом. В конце концов, люди отвечают лишь за те поступки, которые они сознательно решили совершить...Действия? Что это? Инстинкты, которые застают тебя врасплох. Люди просто стоят и наблюдают за своими действиями. Вот намерение, Эстер, это - настоящая вина. Мои намерения всегда были благородны, - удовлетворенно заявил Лайош.

- Да, - неуверенно ответила я. - Твои намерения, должно быть, были благородны.

- Я знаю, - сказал Лайош более мягко, немного обиженно. - Знаю, что я - изгой в этом мире. Могу ли я измениться сейчас, в пятьдесят шесть лет? Я всегда желал людям лишь добра. Но шансы на добро в этом мире ограничены. Жизнь нужно делать красивее, иначе она невыносима. Вот почему я сказал Еве о кольце то, что сказал. Эта возможность утешила ее в тот момент. Вот почему пятнадцать лет назад я сказал Лаци, что верну ему деньги, хотя знал, что не собираюсь это делать. Вот почему я раздаю людям разные обещания экспромтом, зная, что никогда не выполню обещанное. Вот почему я сказал Вильме, что люблю ее.

- Зачем ты это ей сказал? - спросила я, удивляясь своему спокойствию и отстраненности.

- Потому что именно это она хотела услышать, - ответил Лайош, не задумываясь. - Потому что она всю свою жизнь положила на то, чтобы я ей это сказал. И потому что ты меня не остановила.

- Я? - прошептала я в замешательстве, которое усиливалось тем фактом, что я буквально задыхалась. - Что я могла сделать?

- Всё, Эстер, всё, - ответил Лайош, невинный, как новорожденный младенец. Это был прежний его голос, голос его молодости. - Всё. Почему ты не отвечала на мои письма? Почему ты не отвечала на мои письма, когда могла? Почему ты забыла письма и оставила их у нас, уезжая? Ева их нашла.

Лайош подошел ко мне довольно близко и склонился надо мной.

- Ты видел эти письма? - спросила я.

- Видел ли я их?... Я не понимаю, Эстер. Я их написал.

По его голосу я поняла. что на этот раз, может быть, впервые в жизни, он не лжет.

17

- Теперь позволь кое-что тебе сказать, - сказал Лайош, облокотился о сервант с фотографиями, закурил и швырнул спичку прямо в визитницу. - Между нами произошло что-то, что мы не можем уладить, не поговорив об этом. Можно всю жизнь молчать о самых важных вещах. Люди умирают в молчании. Но бывают ситуации, когда нужно говорить, когда нельзя хранить молчание. Я считаю такого рода молчание первородным грехом, о котором сказано в Библии. В сердцевине жизни таится древняя ложь, и может понадобиться много времени, прежде чем человек ее заметит. Не хочешь сесть? Сядь, Эстер, и выслушай меня. Нет, прости, всего один раз я побуду судьей и прокурором. Сядь, пожалуйста.

Он говорил вежливо, но приказным тоном.

- Вот что, Эстер, - сказал Лайош и подтолкнул ко мне стул. - Послушай, Эстер, двадцать лет мы с тобой говорили на разных языках. Всё не так просто. Ты зачитала свой список обвинений против меня - свой и всех остальных, это - истинные провинности, увы, всё - абсолютная правда. Ты говоришь о кольцах и лжи, о невыполненных обещаниях и неоплаченных счетах. Есть много чего и похуже, Эстер. Нет смысла говорить об этом...Я не прошу меня простить...но подобные детали больше не будут определять мою судьбу. Я всегда был слабым человеком. Мне хотелось чего-то достичь в жизни, и я верил, что не вовсе бесталанен. Но таланта и амбиций недостаточно. Теперь я знаю, что недостаточно. Для настоящего творчества человеку нужно что-то еще...какая-то особая сила или дисциплина, или сочетание этих качеств, то, что, как я думаю, называется характером... Этого качества, этого таланта у меня нет. Это - как странная глухота. Как если бы я знал, что играет музыка, звучит мелодия, но не слышал ноты. Когда я встретил тебя, я не был настолько уверен в том, что говорю тебе сейчас...

- Нет, - честно ответила я.

Почему-то меня удивили не слова Лайоша, а его голос, то, как он говорил. Я никогда раньше не слышала, чтобы он так говорил. Он говорил как человек, который...но голос почти невозможно пришпилить булавкой. Он говорил, как человек, который увидел или открыл что-то, какую-то истину, или почти открыл, но не может об этом объявить, потому что хочет подобраться поближе, а потом раструбить на весь свет, на что он способен. Он говорил, как человек, который что-то почувствовал. Я не привыкла к такому его голосу. Я молча слушала.

- Это так просто, - сказал Лайош. - Ты сразу поймешь Это тебя мне не хватало, ты была моим характером, моей сущностью. Человек сразу понимает такие вещи. Мужчина без характера или с неполноценным характером фактически - калека. Есть такие люди - во всех остальных смыслах они абсолютно нормальны, но у них нет руки или ноги. Таким людям дают протезы, искусственную руку или ногу, и вдруг они снова могут работать, быть полезными обществу. Пожалуйста, не злись на мою аналогию, но ты, должно быть, была для меня некой искусственной конечностью...моральным протезом. Надеюсь, я тебя не обидел? - нежно спросил Лайош и склонился надо мной.

- Нет, - ответила я, - но я в это просто не верю, Лайош. Не существует такой вещи, как сущность-протез. Нельзя привить моральные качества от одного человека другому. Извини, но это - вздорные идеи.

- Нет, это - не вздорные идеи. Моральные качества - это не то, что ты наследуешь, а то, что приобретаешь. Люди не рождаются с моралью. Мораль диких зверей, мораль детей - совсем не то же самое, что мораль шестидесятилетнего окружного судьи в Вене или Амстердаме. Люди приобретают моральные качества так же, как манеры и культуру, - Лайош говорил с интонацией священника. - Есть люди, более склонные к приобретению моральных качеств, например, ты, они - моральные гении, такие же, как гении в музыке и литературе. Ты - такой моральный гений, Эстер, нет, пожалуйста, не отрицай это. Я чувствую это в тебе. Я совсем лишен слуха, когда дело касается вопросов морали, практически безграмотен. Вот почему мне было необходимо быть с тобой, или, во всяком случае, это - главная причина, полагаю.

Я упорствовала в отрицании.

- Не верю, - сказала я, - но даже если так, Лайош, ты не можешь требовать от человека, чтобы он стал моральной нянькой для всех морально несовершенных существ. Женщина не может всю жизнь быть моральной нянькой.

- Женщина! Женщина! - быстро произнес Лайош, вежливо отмахиваясь от моего ответа. - Речь о тебе, Эстер, я тебя имею в виду.

- Женщина, - сказала я, чувствуя, что кровь прилила к лицу. - Я знаю, что ты имеешь в виду меня. Я всю жизнь служила моделью для ложной картины мира, с меня довольно. Выбрось это, наконец, из головы. Нет смысла снова это повторять...но, возможно, ты прав, мы не можем молчать об этом вечно. Я не верю в твои идеи, Лайош, я верю в реальность. Реальность такова, что ты меня обманул; в прежние времена, должно быть, это украшали романтическим флером: «Я была твоей забавой, твоей игрушкой». Ты странный игрок - играешь не картами, и страстями и людьми. Я была одной из королев у тебя на руках. Потом ты встал и куда-то вышел из-за стола. Почему? Потому что тебе стало скучно. Тебе надоело, и ты просто ушел. Такова правда. Ужасная аморальная правда. Нельзя выбросить женщину, словно коробок от спичек, просто потому, что у тебя страсти, потому что такова твоя природа, потому что ты просто не хочешь привязываться к женщине, или потому что у тебя амбиции, или потому что всё и все должны приносить тебе пользу. Я даже могу понять...что в этом низком поступке есть что-то человеческое. Но бросить человека просто от небрежности - это хуже, чем низость. Этому нет прощения, это - бесчеловечно. Теперь понимаешь?

- Но я звал тебя, Эстер, - тихо сказал Лайош. - Разве ты не помнишь? Да, я был слаб. Но тогда, в последний момент, я пришел в себя и понял, что только ты можешь мне помочь. Я звал тебя, умолял. Разве ты не помнишь мои письма?

- Я ничего не знаю ни о каких письмах, - ответила я и с ужасом поняла, каким резким стал мой голос, намного более резким, чем когда-либо, почти пронзительным.

- Это всё - ложь. Письма - ложь, как всё, что ты мне когда-либо говорил или обещал. Мне ничего не известно о письмах. Я в них не верю. Ева всего лишь сказала мне, что нашла такие письма...в палисандровой шкатулке...но откуда мне знать, что здесь правда? Я тебе не верю. И Еве не верю. Я не верю в прошлое. Это всё - ложь и интриги, сцена с реквизитом, старые письма и обеты, которые никто не собирался выполнять. Я теперь не хожу в театр, Лайош, я пятнадцать лет не была в театре. Я никуда не выхожу. Я знаю правду, понимаешь? Правду. Посмотри на меня! Это - правда! Посмотри в мои глаза! Я старая. Мы приближаемся к концу жизни, как ты так велеречиво объявил. Да, это - конец, и это из-за тебя моя жизнь прошла так - пустая и фальшивая, из-за тебя я осталась здесь, жили одна, как старая дева, которая расчетливо экономит свои чувства, но в конце концов покупает кота и собаку в качестве домашних питомцев...мои домашние питомцы - люди.

- Да, - признал Лайош, склонив повинную голову. - Так делать - очень опасно.

- Да, опасно, - повторила я, инстинктивно я говорила тише, потом замолчала. Я никогда еще не говорила так долго и страстно. Я запыхалась.

- Так что оставим эту тему, - сказала я. Вдруг я почувствовала слабость. Мне хотелось плакать, я села, сложила руки и выпрямила спину, но, должно быть, очень побледнела, потому что Лайош посмотрел на меня с беспокойством.

- Хочешь стакан воды? Кого-то позвать?

- Не надо никого звать, - ответила я. - Это неважно. Похоже, я уже не так здорова, как прежде. Послушай, Лайош, когда двое людей еще находятся на том уровне, когда не доверяют словам друг друга, у них есть достаточно почвы, хоть и зыбкой, для строительства отношений. Эта почва может быть топью или зыбким песком. Ты знаешь, что здание, которое ты построил, в конце концов упадет, но в этой затее всё равно есть что-то настоящее, человечное и предопределенное судьбой. Но те, кого судьба обрекла на строительство отношений с тобой, находятся в гораздо более сложной ситуации, потому что в один прекрасный день они будут вынуждены заметить, что строят замки из воздуха, из пустоты. Некоторые люди лгут, потому что такова их природа, потому что они ищут какую-то выгоду или спонтанное мимолетное удовольствие. А ты лжешь так же, как идет дождь: можешь лгать слезами, можешь лгать поступками. Это, должно быть, очень тяжело. Иногда я думаю, что ты - истинный гений...гений лжи. Ты смотришь в мои глаза или прикасаешься ко мне, из твоих глаз льются слёзы, я чувствую, как дрожит твоя рука, но всё это время я знаю, что ты лжешь, что ты всегда лгал, с самого начала. Твоя жизнь была одной сплошной ложью. Я даже в твою смерть не поверю - это будет очередная ложь. О да, ты - истинный гений.

- О, вот ты как заговорила, - спокойно сказал Лайош. - Как бы то ни было. я привез тебе письма. В конце концов, я написал их тебе. Вот они.

Простым учтивым жестом он достал три письма из кармана плаща и вручил их мне.

18

В тот момент меня не очень интересовало содержание писем. Мне были известны таланты Лайоша в их написании. Но я внимательно изучила конверты. На всех трех было указано мое имя и адрес, почерк очевидно принадлежал Лайошу, знак франкировки подтверждал, что их доставили по моему адресу двадцать два года назад, за неделю до свальбы Вильмы и Лайоша. Но я точно знаю, что их не получала. Их не так-то сложно было бы украсть - Вильма всегда следила за почтой, забирала письма у почтальона, и у нее был ключ от серванта. Я внимательно изучила конверты со всех сторон, а потом бросила их на сервант рядом с безделушками и фотографией Вильмы.

- Ты не хочешь их прочесть? - спросил Лайош.

- Нет, - ответила я. - Зачем? Я верю, что там написано то, что ты мне сказал. Они не очень и важны. Ты, - я говорила почти в безумии, произнося слова так, словно совершила великое открытие. - Ты даже факты можешь заставить лгать.

- Ты никогда не получала мои письма? - спокойно спросил Лайош, словно его не очень-то беспокоила моя критика.

- Никогда.

- Кто их украл?

- Кто украл? Конечно, Вильма. Кто же еще? Кто еще получил бы от этого выгоду?

- Конечно, - согласился Лайош. - Это не мог сделать никто иной, кроме нее.

Он подошел к серванту, внимательно изучил штампы на письме и франкировку, потом наклонился ближе и посмотрел на фотографию Вильмы с улыбкой добродушного интереса, от сигары в его руке поднимались завитки дыма. Он был полностью поглощен фотографией, словно меня не было в комнате, качал головой, потом тихо восхищенно присвистнул, так, как один грабитель мог бы восхищаться работой другого. Он стоял там, широко расставив ноги, одна рука - в кармане плаща, в другой руке - дымящаяся сигарета, довольный профессионал.

- Да, хорошая работа, - в конце концов сказал Лайош и повернулся ко мне, остановился в шаге от меня. - Но в таком случае, - продолжил он, - чего ты от меня хочешь? В чем мое преступление? Мой долг? Великая вещь, которую я не сделал? В чем ложь? Это - просто детали. Но было мгновение, - он указал на письма, - когда я не лгал, когда я расставил руки, потому что у меня закружилась голова, словно у канатоходца. А ты мне не помогла. Никто пальцем не пошевелил. Так что я танцевал, как мог, потому что тридцатипятилетний мужчина не очень-то хочет упасть с такой высоты...Ты ведь знаешь, я не склонен к сентиментальности, это правда, я даже не подвержен страстям. Меня интересовала жизнь...риск...игра, как вы это называете. Я не тот мужчина, который бросит всю жизнь к ногам женщины, пожертвует всем ради страсти и чувств, и никогда таким не был. Вовсе не непреодолимый поток чувств принес меня к тебе, сейчас я могу тебе об этом сказать. Я не хочу заставить тебя плакать, не пытаюсь растопить твое сердце. Это было бы смешно. Я пришел не для того, чтобы умолять. Я пришел требовать. Теперь понимаешь? - спокойно, дружелюбно, но мрачно спросил Лайош.

- Требовать? - переспросила я едва слышно. - Интересно. Давай. Требуй.

- Отлично, - сказал Лайош, - я попытаюсь. У меня нет никаких документов, мне не с чем пойти в суд, конечно же. Но существует правосудие иного рода. Ты можешь этого не понимать, но кроме морального закона существует и другой, столь же обязательный и действительный...как бы это сказать? Ты не начала догадываться, что бы это могло быть? Существует такого рода знание о себе, которое людям невыносимо. Тебе следует знать, что не только слова, клятвы и обещания связывают людей, не только чувства или привязанности определяют истинную природу их отношений. Есть кое-что еще, закон более суровый и непреложный, именно он определяет связь людей...Это - словно закон, связывающий заговорщиков. Этот закон связывает нас с тобой. Я знал о нем. Даже двадцать лет назад я о нем знал. Я понял, как только тебя увидел. Сейчас уже нет смысла быть скромным: я уверен, Эстер, что из нас двоих я сделан из более прочного материала. Этот «материал» прочнее не в том смысле, о котором толкуют справочники моральных наставлений. Но всё же именно я - предатель, беглый должник, дезертир - более способен следовать этому закону душой и волей, следовать этому закону, описаний которого ты не найдешь в книгах или юридических справочниках, но, тем не менее, этот закон истинен. И это - очень суровый закон... Послушай. Закон жизни таков: всё, что имеет начало, имеет конец. Не очень-то веселая складывается ситуация. Ничто не происходит тогда, когда этого ждут: в то мгновение, когда ты готовишься принять драгоценный дар, жизнь не дает тебе ничего. Эти опоздания, этот беспорядок может ранить тебя на много лет. Мы думаем, что кто-то просто играет нами. Но в один прекрасный день мы поймем, что всё произошло именно так, как должно было произойти, в идеальном порядке, в самое подходящее время....люди не могут встретиться на день раньше назначенного срока. Они встречаются, когда готовы к встрече....Готовы не в силу своих прихотей и желаний, а в силу чего-то более глубокого, какого-то непреодолимого звездного закона, того, как планеты встретятся в бесконечном времени и пространстве, сойдутся в уникальный момент, один на миллиард лет в бесконечном пространстве. Я не верю в случайные встречи. Я - мужчина, знававший многих женщин...прости, но это - неизбежная часть того, что я должен тебе сказать...я встречал красавиц, встречал женщин возвышенных, встречал женщин, в душе которых жил огнедышащий демон, знал женщин героических, которые могли бы пройти с мужчиной снежные пустыни Сибири, знал женщин выдающихся, которые были готовы мне помочь и разделить со мной ужасающее одиночество существования. Да, я знал их всех, - тихо сказал Лайош, вспоминая скорее для себя, чем для меня.

- Я невероятно счастлива, - сухо сказала я, - что ты решил вернуться ко мне, чтобы рассказать о своих знакомых.

Но я тут же пожалела об этих словах. Они были неуместны для меня и неуместны в той ситуации, о которой говорил Лайош. Он спокойно посмотрел на меня и кивнул в недоумении.

- А что мне оставалось делать, если я всегда ждал только тебя? - спросил он почти с нежностью. Это было просто. Это было сказано элегантно и скромно.

- Что мне оставалось делать? - спросил Лайош почти громко. - И что тебе дедать с этим запоздалым признанием, которое при нашем ритме жизни уже не имеет ни смысла, ни значения. Такое говорить не следует. Но слова «следует» и «не следует» бесполезны, когда речь идет о правде. Видишь ли, Эстер, расставание может быть столь же непостижимым и волнующим, как первая встреча...Я давно это знаю. Вернуться к человеку, которого мы любили, - вовсе не то же самое, что «вернуться на место преступления под действием непреодолимого импульса», как пишут в детективных романах. Всю свою жизнь я любил только тебя, не из какой-либо суровой необходимости, не по законам логики...А потом что-то случилось, не только этот инцидент - кража писем Вильмой. Ты на самом деле не принимала любовь. Не отрицай это! Любить кого-то - недостаточно, любить нужно смело. Любить нужно так, чтобы никакой вор, никакой хитрый план или закон небесный или мирской не встал между тобой и тем, кого ты любишь. Проблема в том, что мы любили друг друга недостаточно смело. И это - твоя вина, потому что у мужчины в любви - смехотворно мало смелости. Любовь - женское творение. Это - единственная сфера, в которой вы достигаете величия. Но в этой сфере ты почему-то потерпела неудачу, и поэтому всё остальное, всё, что было твоей обязанностью, миссией, смыслом жизни, тоже потерпело крах. Неправда, что мужчины несут ответственность за ту или иную любовь. Изволь - люби героически. Но ты совершила наитягчайший грех из тех, которые может совершить женщина - ты обиделась и сбежала. Еще не веришь?

- К чему это всё? - спросила я. - Какая разница, верю ли я, сознаюсь ли в содеянном или отказываюсь признать вину?

Мой голос звучал так странно, словно я слышала его из соседней комнаты.

- Вот поэтому я и приехал, - сказал Лайош еще тише, потому что в комнате стемнело и мы инстинктивно начали говорить тише, словно всё - все предметы в комнате, всё, что мы должны были сказать - исчезло вместе со светом.

- Я хочу, чтобы ты знала, - продолжил Лайош, - что люди не могут сделать так, чтобы что-то закончилось, просто силой своего желания, чтобы это закончилось, нельзя прекратить что-то прежде, чем оно закончится в свой черед. Это невозможно! - Лайош и довольно рассмеялся. Казалось, он сейчас начнет потирать руки, как карточный игрок, к своему великому изумлению узнавший, что выиграл партию, которую выиграть не надеялся. - Ты - часть меня, даже сейчас, когда время и расстояние уничтожили всё, что у нас было общего...Не понимаешь? Ты ответственна за всё, что произошло в моей жизни, так же, как я, мужчина, по-мужски ответственен за тебя, за твою жизнь. Должен был настать день, когда тебе следовало об этом узнать. Ты должна уехать со мной, с нами. Нуну мы заберем с собой. Послушай, Эстер, хотя бы один единственный раз поверь мне. Что мне за выгода говорить тебе что-то кроме правды, я говорю сейчас с последней прямотой...Время сожгло всё, всё, что было в нас фальшивого. Осталась только правда. Осталось только то, что ты - часть меня, даже несмотря на то, что ты убежала, несмотря на то, кем я был и кем являюсь. Да, я считаю, что люди не меняются. Ты - часть меня, даже несмотря на то, что знаешь, что я не изменился, что я - такой же, как был, опасный и ненадежный. Ты не можешь это отрицать. Подними голову, посмотри в мои глаза...Почему ты не хочешь поднять голову? Погоди, я включу свет...Вы так и не провели электричество?...Послушай, уже совсем темно.

Лайош пошел к окну, выглянул, потом закрыл его. Но не включил настольную лампу. Вместо этого начал говорить со мной в темноте.

- Почему ты не смотришь на меня? - спросил Лайош.

Я не ответила, и он продолжил во тьме, голос звучал издалека:

- Если ты так абсолютно уверена, почему бы тебе не посмотреть на меня? У меня нет никакой власти над тобой. У меня нет прав. И всё же ты ничего не можешь мне сделать. Не можешь обвинить меня ни в чем, в чем хотела бы обвинить, но ты должна знать: ты - единственный человек в этом мире, перед которым я ни в чем не виноват. И вот настал тот день, когда я вернулся. Ты по-прежнему веришь в такие слова, как «гордость»? В отношениях людей, которых связала судьба, нет гордости. Ты поедешь с нами. Мы всё устроим. Что будет дальше? Мы будем жить. Может быть, жизнь еще что-то припасла для нас. Мы будем жить спокойно. Мир обо мне забыл. Ты будешь жить со мной, с нами, Другого пути нет, - громко сказал Лайош, раздраженно, словно наконец что-то понял, что-то настолько простое, ясное, как божий день, что ему просто недосуг об этом спорить. - Мне ничего больше от тебя не нужно - просто сейчас, последний раз в жизни, повинуйся закону, который составляет смысл и содержание твоей жизни.

Я уже почти ничего не видела в темноте.

- Понимаешь? - тихо спросил Лайош, приблизившись ко мне. Чувство было такое, словно он говорит со мной из прошлого.

- Да, - ответила я невольно, почти в трансе.

Меня охватило странное оцепенение, схожее с оцепенением сомнамбул, движущихся по своему опасному пути: я понимала всё, что происходит вокруг, полностью осознавала, что я делаю и говорю, четко видела людей, даже те закоулки их душ, которые обычно скрываются под покровом манер и обычаев, но в то же время понимала: всё, что я делаю столь разумно и целеустремленно, в некоторой степени является бессознательным, в некоторой мере это - сон. Я была спокойна, почти благодушна. В душе царила беззаботная легкость. Я действительно в то мгновение поняла что-то из слов Лайоша, что-то более сильное и рациональное, более непреодолимое, чем всё остальное, что-то, выходящее за рамки его обвинений против меня. Конечно же, я не поверила ни одному его слову, но мой скептицизм меня радовал. Пока Лайош говорил, я поняла какую-то простую убедительную правду, которую не могла сформулировать с помощью слов. Конечно, он снова лгал. Я точно не знала, как и в чем он лжет, но он лгал. Может быть, он всегда лгал и лжет даже не в словах и чувствах, ложью может быть само его существо, тот факт, что он, Лайош, не может делать ничего другого, ни сейчас, ни прежде. Вдруг я поняла, что смеюсь, я разразилась смехом, не дразнящим, а искренним, добродушным смехом. Лайош не понял, почему я смеюсь.

- Почему ты смеешься? - спросил он с подозрением.

- Просто так, - ответила я. - Продолжай.

- Ты согласна?

- Да, - ответила я. - На что? Нет, конечно, я согласна, - быстро добавила я.

- Хорошо, - сказал Лайош. - В таком случае...Теперь слушай, Эстер, ты не должна думать, что кто-то настроен против тебя или желает тебе зла. Нам следует уладить свои дела столь просто и достойно, насколько нам это удастся. Ты поедешь со мной, Нуну - тоже...может быть, не сразу...немного позже. Ева выйдет замуж. Мы должны ее освободить, - сказал он тише, словно мы плели заговор. - И меня...Ты это пока не можешь понять...Но ты мне доверяешь? - спросил Лайош тихо и неуверенно.

- Продолжай, - ответила я так же тихо, поддерживая атмосферу заговора. - Конечно, я тебе доверяю.

- Это - самое главное, - удовлетворенно пробормотал Лайош. - Не думай, - добавил он громче, - что я предам твое доверие. Я не требую от тебя принять решение прямо сейчас. Нас тут только двое. Пойду позову Эндре. Он - друг семьи, нотариус, на официальной должности. Ты должна подписать в его присутствии, - объявил Лайош, махнув рукой.

- Подписать что? - тем же тоном заговорщицы спросила я, словно человек, который согласился выполнить задание, и теперь его интересуют исключительно подробности.

- Этот документ, - ответил Лайош. - Этот договор, дающий нам право всё уладить, чтобы ты переехала жить к нам.

- К вам? - переспросила я.

- К нам, - неловко ответил Лайош. - С нами...Возле нас.

- Погоди минутку, - сказала я. - Прежде чем ты позовешь Эндре...прежде чем я подпишу...Просто проясни один вопрос для меня. Ты хочешь, чтобы я всё бросила и уехала с тобой. Это я поняла. Но что будет потом? Где возле тебя я буду жить?

- Мы думали, - медленно ответил Лайош, раздумывая над вопросом, словно он вполне обычен, - что ты будешь жить где-то возле нас. Наша квартира, к сожалению, не подходит...Но есть дом неподалеку, где одинокие дамы определенного положения...Совсем недалеко. И мы могли бы часто видеться, - добавил Лайош великодушно, словно поощряя меня.

- Некая богадельня? - совершенно спокойно спросила я.

- Богадельня? - обиженно переспросил Лайош. - Ну что ты! Я ведь говорю - дом для дам хорошего воспитания. Для дам вроде тебя и Нуну.

- Вроде меня и Нуну, - повторила я.

Он подождал еще. Потом подошел к столу, нашел спичку и нуклюжим, неловким движением зажег лампу.

- Обдумай это, - сказал Лайош. - Подумай, Эстер. Я пришлю Эндре. И прочитай договор, прежде чем подпишешь. Очень внимательно прочитай.

Он достал из кармана сложенный вчетверо лист бумаги и скромно положил его на стол. Еще раз посмотрел на меня с дружеской ободряющей улыбкой, слегка поклонился, весело, как юноша, повернулся и вышел из комнаты.

19

Эндре пришел несколько минут спустя. к тому моменту я подписала договор, который давал Лайошу право продать дом и сад. Это был правильный договор, он был полон правильных слов, текст полностью состоял из звучащих профессионально фраз, как завещания и брачные контракты. Лайош озаглавил его «Договор двух сторон», я была одной из сторон, Лайош - другой, в обмен на права на имущество, включающее дом и сад, он обязался присматривать за мной и Нуну. Что значит «присматривать», не уточнялось.

- Лайош всё мне рассказал, - сказал Эндре, когда мы сели лицом к лицу за круглый стол. - Эстер, мой долг - предупредить тебя, что Лайош - негодяй.

- Да, - согласилась я.

- Мой долг - предупредить тебя, что условия и цели договора, которые он тебе навязывает, опасны для тебя, даже в случае, если Лайош выполнит их в точности. Эстер, благодаря Нуну и саду вы живете вдвоем скромной, но стабильной жизнью, а планы Лайоша кажутся, во всяком случае - стороннему наблюдателю - слишком чувствительными...Но я не верю в чувствительность Лайоша. Я его знаю, и хорошо знаю, двадцать пять лет. Лайош - из тех людей, чей характер не меняется.

- Нет, - сказала я. - Он и сам говорит, что не изменился.

- Он тоже это говорит? - спросил Эндре. Снял очки и посмотрел на меня своими близорукими глазами, быстро моргая - он был в явном замешательстве. - Неважно, что он говорит. Он был сейчас искренен? Глубоко искренен? Это ничего не значит. У меня было много искренних встреч с Лайошем. Двадцать лет назад, если помнишь, Эстер...двадцать лет я держал это в тайне. Но сейчас пришло время тебе рассказать: двадцать лет назад, когда старик Габор, твой отец, дорогая Эстер...прости меня, он был мне добрым другом, действительно близким другом...иными словами, двадцать лет назад, когда твой отец умер, и на меня, как на его друга и местного нотариуса, была возложена печальная обязанность приведения в порядок твоих дел, выяснилось, что Лайош подделал счета от имени старика. Ты об этом знала?

- Смутно, - ответила я. - Ходили разговоры. Но ничего не доказали.

- Но дело в том, что это можно доказать, - сказал Эндре, протирая очки. Я никогда не видела его таким смущенным. - Были документальные доказательства того, что Лайош подделал счета. Если бы мы не проверили всё внимательно, этот дом и сад у тебя отняли бы, Эстер. Теперь я могу тебе рассказать. Это было нелегко...Достаточно сказать, что я поговорил с Лайошем «по душам». Отлично это помню, потому что такое не забудешь. Повторяю: Лайош - негодяй. Я - единственный среди вас, кто не поддался действию его чар. Он об этом знает, прекрасно знает...Он меня боится. Теперь, когда он ворвался в твою жизнь и, фактически, кажется, полон решимости отнять у тебя всё, что осталось, украсть этот скромный маленький островок у экипажа потерпевшего крушение корабля, лишить вас мира и спокойствия, мой долг - предупредить тебя, как обстоят дела. Лайош теперь действует более осторожно, это правда. Он не использует счета. Кажется, у него какие-то проблемы, так что ему не осталось ничего иного, кроме как приехать сюда, чтобы попрощаться и отобрать всё, что у тебя осталось...Если ты отпишешь ему дом и сад, я больше ничего не смогу официально для тебя сделать. Никто ничего на самом деле и не может сделать. Я один могу...то есть, если ты захочешь.

- Что ты можешь сделать, Эндре? - удивленно спросила я.

Он склонил голову и посмотрел на свои изношенные туфли на пуговицах.

- Ну, я…, - начал Эндре смущенно и нехотя. - Ты должна знать, что тогда я был глупцом и спас Лайоша. Спас его от тюрьмы. Как? Это уже не важно. Счета оплатили, так что ты смогла остаться в доме...Вовсе не Лайоша я хотел спасти. Достаточно сказать, что счета были оплачены. Ты спокойно осталась в доме, тебе не о чем было волноваться. Я позволил Лайошу сбежать. Но счета, доказательства преступления, я спрятал и сохранил. Для закона они больше не являются доказательством. Но Лайош знает, что, хотя он избежал тисков закона, он по-прежнему в моей власти. Умоляю тебя, дорогая Эстер, - сказал Эндре почти торжественно и встал, - разреши мне поговорить с Лайошем, вернуть ему это...этот лист бумаги...и отправить их своей дорогой. Они уедут, если я буду настаивать. Поверь мне, - довольно сказал Эндре.

- Я тебе верю, - ответила я.

- В таком случае..., - решительно сказал Эндре и собрался уйти.

- Я тебе верю, - быстро произнесла я с комком в горле. Я знала, что это - за рамками понимания Эндре, что он никогда не сможет на это согласиться, никогда не сможет понять. - И я очень тебе благодарна...Я только сейчас поняла, и я - не в том положении, чтобы тебя благодарить. Но это значит, что всё, что осталось у нас после смерти отца, осталось у нас только благодаря тебе, дорогой Эндре? Если бы не ты, двадцать лет назад...у нас не было бы ни дома, ни сада, ничего. И всё сложилось бы иначе, даже моя жизнь...Мне пришлось бы жить где-то, в каком-то неизвестном месте...Так?

- Не совсем, - смущенно ответил Эндре. - Это не только я...Наверное, я могу тебе теперь рассказать. Тибор раньше запрещал мне говорить тебе об этом. Он тоже помог. Как старинный друг Габора, он был только рад помочь. Мы все в этом участвовали..., - сказал Эндре, очевидно, этот разговор причинял ему страдания, он говорил очень тихо, покраснел.

- О, Тибор, - я нервно рассмеялась. - Так вот оно что. Вот так живешь в неведении, не знаешь, что происходит что-то плохое или что-то хорошее. Невозможно в должной мере отблагодарить за это. Но даже еще труднее...

- Отослать Лайоша прочь? - серьезно спросил Эндре.

- Отослать Лайоша прочь, - механически повторила я. - Да, это теперь будет очень сложно. Он, конечно, сразу же уедет с детьми и этими незнакомцами. Они вскоре уедут, они ведь хотели уехать засветло. Лайош уедет. Но дом и сад...да, я отдала его им. Я подписала этот документ...и я прошу тебя, Эндре, поговорить с ним и убедить его позаботиться о Нуну. Вот - единственное, что он должен пообещать. Конечно, ты прав, его обещания ничего не стоят, так что всё необходимо оформить должны образом юридически, с помощью договора, но договора, который будет содержать...Там должна быть указана доля Нуну от стоимости продажи. Ей сейчас немного нужно, бедняжке. Это можно сдедать?

- Да, - ответил Эндре. - Мы это всё можем сделать. Но как же ты, Эстер? Что будет с тобой?

- Действительно, что будет со мной? Вот вопрос, - сказала я. - Лайош предложил мне уехать из этого дома и жить где-то недалеко от него...Не именно с ним...Он не вдавался в подробности на этот счет...Но это неважно, - быстро добавила я, заметив, что Эндре хмурится и поднимает руку, желая что-то сказать. - Хочу тебе объяснить, Эндре, тебе и Тибору, и Лаци, и всем, кто был так добр к нам...Нуну объяснять нет нужды, она понимает...она, наверное, единственная, кто понимает, что сейчас нужно сделать то, что следовало сделать двадцать лет назад. Думаю, она поймет. Думаю, только женщина способна это понять, женщина, которая уже не молода и ничего не ждет от жизни...Такая женщина, как Нуну. Такая женщина, как я.

- Не понимаю, - проворчал Эндре.

- Я и не хочу, чтобы ты понимал, - сказала я, мне хотелось взять его за руку или прикоснуться к его старому седобородому лицу, этому печальному, мудрому мужскому лицу кончиками пальцев. Мне хотелось прикоснуться к мужчине, который никогда мне себя не навязывал, но благодаря которому у меня были двадцать лет достойной, благородной, человеческой жизни.

- Ты - мужчина, Эндре, прекрасный, настоящий мужчина, и, следовательно, ты обязан мыслить рационально, следовать букве закона, обычаям или мудрому голосу разума. Но мы, женщины, не можем быть столь же мудры и рациональны... Сейчас я понимаю, что это - не наша сфера. Если бы я была действительно мудра и честна двадцать лет назад, я бы убежала отсюда с Лайошем, женихом моей сестры, с мошенником Лайошем, известным лжецом, этим отбросом рода человеческого, как выразилась Нуну - она любит крепкое словцо. Вот что мне следовало бы сделать. если бы я была храброй, мудрой и честной двадцать лет назад...Какова была бы моя судьба? Не знаю. Вряд ли она была бы особо весела или приятна. Но, во всяком случае, я повиновалась бы закону и выполнила бы обязанность, которая сильнее законов разума и самого мира...Теперь понимаешь? Потому что я поняла...Я поняла, что должна отдать дом Лайошу и Еве, потому что я им его задолжала...А потом...будь что будет.

- Ты собираешься уехать? - тихо спросил Эндре.

- Не знаю, - я вдруг поняла, что очень устала. - Я еще не решила, что со мной будет дальше. В любом случае, прошу тебя, отдай Лайошу этот документ - да, я его подписала, и я хочу, чтобы ты, Эндре, включил сюда жесткое дополнение, чтобы эта жалкая сумма, причитающаяся Нуну, не попала в руки Лайоша. Обещаешь?

Эндре не ответил. Он взял договор двумя пальцами, как грязный подозрительный предмет.

- Да, хорошо, - вздохнул он. - Конечно, я ничего об этом не знал.

Я схватила его за руку, но тут же отпустила.

- Прости, - сказала я, - но за двадцать лет никто меня об этом не спросил. Ни ты, ни Тибор...Может быть, я сама была не так уж уверена, Эндре, не так горько уверена, что Лайош прав, заявляя о существовании некоего невидимого порядка жизни, утвержая, что всё, что имеет начало, должно завершиться... В свой черед...Ну ладно, с этим покончено, - сказала я и встала.

- Да, - сказал Эндре, склоняя голову, держа в руках документ. - Наверное, говорить об этом излишне, но если ты об этом пожалеешь...сейчас или в будущем...мы всегда рядом, я и Тибор.

- Да, говорить об этом действительно излишне, - сказала я и попыталась улыбнуться.

20

Около полуночи я услышала шаги Нуну, она медленно карабкалась по скрипучим прогнившим доскам лестницы, останавливалась через каждые три ступеньки, чтобы прокашляться. Она остановилась на пороге моей комнаты, как прошлой ночью, на ней было дневное платье, черная парадная форма отшельницы, у нее не было времени переодеться.

- Ты не спишь, - сказала Нуну и села возле меня на кровать, поставив огарок свечи на прикроватный столик.

- Ты знаешь, они даже варенье забрали?

- Нет, не знала, - ответила я, села на постели и рассмеялась.

- Не всё, только персиковое, - будничным тоном сказала Нуну. - Все двадцать банок. Ева попросила. И цветы забрали, все георгины, остававшиеся в саду. Это неважно. Георгины на следующей неделе всё равно отцвели бы.

- Кто забрал цветы? - спросила я.

- Женщина.

Нуну закашлялась, сложила руки на коленях и села прямо, спокойная и сдержанная, какой была всю жизнь, как бы ни складывались обстоятельства. Я взяла ее костлявую руку, которая была ни горяча, ни холодна.

- Пусть забирают всё, что хотят, Нуну, - сказала я.

- Конечно, - согласилась Нуну. - Пусть забирают, моя девочка. Если нет другого выхода.

- Я не смогла спуститься к ужину, - сказала я и сжала ее руку, ища поддержки. - Не сердись. Они не удивились?

- Нет, просто молчали. Не думаю, что они были удивлены.

Мы смотрели на дрожащее пламя свечи. Мне было холодно.

- Нуну, дорогая, - попросила я. - Пожалуйста, закрой ставни. А здесь, на серванте, ты найдешь три письма. Можешь принести их мне, дорогая?

Нуну медленно шла по комнате, на стене двигалась ее огромная тень. Она закрыла окна и принесла письма, потом подоткнула мне одеяло и села рядом, сложила руки на коленях, торжественная в своем торжественном платье, словно явилась по какому-то особому гротескному поводу, по исключительному поводу, но не из-за свадьбы или похорон. Она сидела и слушала.

- Нуну, ты понимаешь? - спросила я.

- Да, моя девочка, понимаю, понимаю, - ответила Нуну и обняла меня.

Так мы сидели и ждали, пока догорит свеча или пока не утихнет ветер, стенавший вокруг дома с полуночи, отрывавший грязные ветви деревьев, ждать можно было, наверное, до утра. Сама я не знала, чего мы ждем. Я дрожала.

- Ты устала, - сказала Нуну и укрыла меня.

- Да, - подтвердила я. - Я очень устала. Слишком много всего навалилось, знаешь ли. Я хочу поспать, Нуну, дорогая. Не будешь ли ты столь добра прочитать мне те три письма?

Нуну проятянула руку к карману фартука, нашла очки в проволочной оправе и внимательно изучила письма.

- Их написал Лайош, - сказала Нуну.

- Ты узнаешь его почерк?

- Да. Ты только что их получила?

- Только что.

- Когда он их написал?

- Двадцать лет назад.

- Это по вине почты их доставили только сейчас?.., - спросила Нуну, в голосе ее звучало любопытство и ревность.

- Нет, виновата не почта, - улыбнулась я.

- Тогда кто же?

- Вильма.

- Она их украла?...

- Украла.

- Понимаю, - вхдохнула Нуну. - Надеюсь, она покоится с миром. Я ее на самом деле никогда не любила.

Нуну поправила очки на носу, склонилась над пламенем и начала читать одно из писем, словно вернулась в школу, тихо и напевно.

- «Моя единственная любимая, - читала Нуну. - жизнь шутит с нами необычные шутки. У меня лишь одна надежда - на то, что я нашел тебя навсегда...».

Нуну остановилась, подняла очки на лоб и повернулась к мне, глаза ее горели, она была тронута и очарована.

- Определенно, Лайош умел писать прекрасные письма.

- Да, - согласилась я. - Читай дальше. Он был блестящим автором писем.

Но ветер, ветер конца сентября, который до этого царапал стены дома, вдруг распахнул окно, преодолел преграду штор, и, словно принеся новости, начал касаться всех вещей в комнате и перемещать их. Потом он задул пламя свечи. Я до сих пор это помню. А еще помню, хоть и смутно, что в какой-то момент Нуну закрыла окно, и я уснула.