Насосы интуиции и другие инструменты мышления

I. Введение Что такое насос интуиции?

Мыслить трудно. Мыслить о проблемах так трудно, что голова может разболеться от одной мысли о мысли о них. По мнению моего коллеги, нейропсихолога Марселя Кинсборна, мы считаем, что мыслить трудно, поскольку на тяжком пути к истине нас соблазняют более легкие дороги, в итоге заводящие в тупик. Чтобы мыслить, нам в первую очередь необходимо противостоять этим соблазнам. Мы то и дело сбиваемся с пути, из-за чего нам приходится одергивать себя, чтобы сосредоточиться на задаче, которая стоит перед нами. Ох.

Есть одна история о Джоне фон Неймане, математике и физике, который превратил идею Алана Тьюринга (теперь она называется машиной Тьюринга) в реальный электронный компьютер (теперь он называется машиной фон Неймана, такой, как ваш ноутбук или смартфон). Фон Нейман был виртуозным мыслителем, славившимся потрясающей способностью мгновенно осуществлять сложнейшие вычисления в уме. История – имеющая, как и все подобные истории, великое множество вариантов – гласит, что однажды коллега предложил фон Нейману задачу, которую можно было решить двумя способами: прибегнув к сложному и трудоемкому вычислению или же применив изящное решение из тех, что каждого заставляют воскликнуть “Эврика!”. У этого коллеги была теория: он считал, что математики всегда будут выбирать трудоемкий путь, в то время как физики (которые ленивее, но умнее) не станут очертя голову бросаться в омут, а найдут быстрое и простое решение. Какой же способ выберет фон Нейман? Задача была вполне типична: два поезда, разделенные расстоянием в 100 километров, движутся навстречу друг другу по одной колее, причем скорость одного составляет 30 километров в час, а другого – 20 километров в час. Птица, летящая со скоростью 120 километров в час, вылетает от поезда А (когда между поездами 100 километров), долетает до поезда Б, разворачивается, летит обратно к приближающемуся поезду А – и так снова и снова, пока поезда не сталкиваются. Какое расстояние пролетит птица до столкновения? “Двести сорок километров”, – почти мгновенно ответил фон Нейман. “Проклятье, – ответил его коллега. – Я думал, вы пойдете сложным путем и будете суммировать бесконечный ряд”. “Ох! – смутившись, воскликнул фон Нейман и хлопнул себя по лбу. – Так был и легкий путь!” (Подсказка: сколько пройдет времени, прежде чем поезда столкнутся?)

Одни люди, подобно фон Нейману, от природы настолько гениальны, что им не составляет труда распутывать сложнейшие загадки, в то время как другие не обладают такой скоростью мышления, но при этом наделены огромным запасом “силы воли”, которая помогает им не сворачивать с пути упорного поиска истины. Мы же, все остальные, не гении вычислений, а обычные, немного ленивые люди, тем не менее тоже стремимся понять, что происходит вокруг. Что же нам делать? Использовать инструменты мышления во всем их многообразии. Эти инструменты расширяют границы нашего воображения и способствуют концентрации, благодаря чему мы получаем возможность серьезно и даже не без изящества размышлять об очень сложных вещах. В этой книге собраны мои любимые инструменты мышления. Я планирую не просто описать их, но и применить на практике, чтобы аккуратно провести ваш разум по неизведанной территории к принципиально новым представлениям о смысле, сознании и свободе воли. Мы начнем с простых и общедоступных инструментов, которые применяются во всевозможных областях. Некоторые из них вам знакомы, но другие известны не так широко. Затем я познакомлю вас с рядом инструментов, предназначенных для конкретных целей. Они были разработаны, чтобы изучить ту или иную любопытную идею и помочь мыслителям выбраться из топкого болота, которое по-прежнему затягивает и морочит экспертов. Мы также обсудим и раскритикуем неудовлетворительные инструменты мышления и неудачные механизмы убеждения, которые могут увести вас в сторону, если вы недостаточно осторожны. Даже если вы не сумеете добраться до конечной точки моего маршрута – или вам надоест и вы решите меня покинуть, – это путешествие снабдит вас новыми способами мышления на различные темы и мышления о мышлении.

Физик Ричард Фейнман – пожалуй, еще более прославленный гений, чем фон Нейман, – обладал первоклассным мозгом, но при этом также любил повеселиться. Нам остается только порадоваться, что ему нравилось делиться секретами ремесла, к которым он прибегал, чтобы облегчить себе жизнь. Как бы вы ни были умны, вы становитесь еще умнее, когда идете легким путем (если, разумеется, таковой существует). Автобиографические книги Фейнмана “Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!” и “Какое тебе дело до того, что думают другие?” должны входить в список обязательного чтения для любого начинающего мыслителя, поскольку в них содержится множество подсказок, как справляться со сложнейшими задачами – и даже как пустить окружающим пыль в глаза, когда ничего лучшего в голову не приходит. Вдохновившись богатством полезных наблюдений из его книг и его искренностью при описании работы собственного разума, я решил попробовать свои силы в подобном проекте, пускай и не столь автобиографичном, и задался целью убедить вас думать на эти темы по-моему. Я приложу немало усилий, чтобы заставить вас отказаться от ряда самых твердых убеждений; при этом я не буду ничего от вас утаивать. Одна из главных моих целей – объяснять по ходу дела, чем именно я занимаюсь и зачем.

Как и все ремесленники, кузнец не может работать без инструментов, но – согласно старому (почти забытому сегодня) наблюдению – кузнецы отличаются от остальных ремесленников тем, что способны сами изготовить себе инструменты для работы. Плотники не делают пилы и молотки, портные не делают ножницы и иглы, а слесари не делают гаечные ключи, но кузнецам вполне под силу выковать молоты, клещи, наковальни и чеканы из сырьевого материала – железа. А что насчет инструментов мышления? Кто их делает? Из чего? Лучшие мыслительные инструменты предложили нам философы, которые создали их из одних лишь идей, полезных конструкций информации. Рене Декарт дал нам прямоугольную систему координат с осями x и y, без которой фактически нельзя было бы и помыслить о математическом анализе – лучшем в своем роде инструменте мышления, изобретенном одновременно Исааком Ньютоном и философом Готфридом Вильгельмом Лейбницем. Блез Паскаль дал нам теорию вероятности, которая позволяет без проблем определять вероятность различных исходов. Будучи талантливым математиком, преподобный Томас Байес дал нам теорему Байеса, которая легла в основу байесовской статистики. Однако большинство описанных в этой книге инструментов гораздо проще – это не точные, систематические математические и научные машины, а прикладные инструменты разума. Среди них:

Неудивительно, что философы любят мысленные эксперименты. Зачем нужна лаборатория, когда ответ на вопрос можно найти с помощью искусной дедукции? Мысленные эксперименты с успехом ставило множество ученых, от Галилея до Эйнштейна, поэтому их нельзя назвать исключительно инструментом философов. Некоторые мысленные эксперименты поддаются анализу, как радикальные аргументы, часто в форме reductio ad absurdum[1], когда для положений оппонента выводится формальное противоречие (абсурдный результат), которое показывает, что все эти положения не могут быть верными. Один из моих любимых примеров – приписываемое Галилею доказательство, что тяжелые объекты падают не быстрее легких (если силой трения можно пренебречь). Если бы они действительно падали быстрее, сказал он, то, поскольку тяжелый камень А падал бы быстрее легкого камня Б, то, привяжи мы камень Б к камню А, камень Б замедлил бы падение камня А, подобно тормозу. Однако связка из камней А и Б тяжелее, чем один камень А, поэтому вместе два этих камня также должны падать быстрее, чем один камень А. Мы пришли к выводу, что, если привязать камень Б к камню А, получившаяся связка будет падать одновременно и быстрее, и медленнее, чем один камень А, то есть пришли к противоречию.

Другие мысленные эксперименты не столь прямолинейны, но часто не менее эффективны: это короткие истории, которые призваны стимулировать искреннее, прочувствованное интуитивное озарение – “Ну да, конечно, иначе и быть не может!” – о доказываемом тезисе. Их я назвал насосами интуиции. Я предложил этот термин, когда впервые публично раскритиковал знаменитый мысленный эксперимент философа Джона Сёрла “Китайская комната” (Searle 1980; Dennett 1980), и некоторые мыслители сочли, что я использовал термин в пренебрежительном или уничижительном смысле. Как раз наоборот! Я люблю насосы интуиции. При этом одни насосы интуиции великолепны, другие сомнительны и лишь некоторые способны ввести нас в заблуждение. Насосы интуиции на протяжении столетий остаются доминирующей силой философии. Для философов они сродни басням Эзопа, которые считались прекрасными инструментами мышления еще тогда, когда философов не было вовсе[2]. Если вы изучали философию в университете, вероятно, вам знакомы такие классические примеры, как приводимый Платоном в “Государстве” миф о пещере, где прикованные цепями люди видят лишь тени предметов на стене, а также его рассказ об обучении юноши-раба геометрии, изложенный в “Меноне”. Злой демон Декарта обманным путем заставлял Декарта верить, что мир полностью иллюзорен, и это можно считать первым мысленным экспериментом о виртуальной реальности, а в естественном состоянии Гоббса жизнь была скверна, жестока и коротка. Эти эксперименты не столь знамениты, как “Мальчик и волки” или “Кузнечик и муравей” Эзопа, но тоже широко известны и разработаны для стимуляции интуиции. Миф о пещере Платона информирует нас о природе восприятия и реальности, а юноша-раб служит иллюстрацией нашего врожденного знания; злой демон представляет собой величайший генератор скепсиса, а наше возвышение над естественным состоянием, которое происходит, когда мы вступаем в общественный договор, есть суть аллегории Гоббса. Все это – лейтмотивы философии, которые настолько живучи, что студенты запоминают их на долгие годы и могут воспроизводить с удивительной точностью, даже если они забыли тонкости связанных с ними доводов и анализа. Хороший насос интуиции надежнее любой из его вариаций. Мы рассмотрим всевозможные современные насосы интуиции, включая несовершенные, с целью понять, на что они годятся, как функционируют, как их использовать и даже как их создавать.

Вот короткий и простой пример: эксцентричный тюремщик. Каждую ночь он дожидается, пока все заключенные крепко заснут, а затем отпирает все двери и надолго оставляет их открытыми. Вопрос: свободны ли заключенные? Есть ли у них возможность уйти? Не то чтобы. Почему? Вот другой пример: драгоценности в урне. Однажды вечером вы проходите по тротуару мимо урны, в которую выбросили кучу драгоценностей. Может показаться, что вам выпал прекрасный шанс разбогатеть, вот только в этом шансе на самом деле нет ничего прекрасного, потому что он минимален – крайне маловероятно, что вы заметите свой шанс и реализуете его (или вообще примете его во внимание). Два этих простых сценария стимулируют интуитивные озарения, которые иначе могут на нас и не снизойти: они подчеркивают, как важно получать информацию о реальных шансах заблаговременно, чтобы мы успевали проанализировать ее и среагировать вовремя. В своем желании получить “свободу” выбора, не подверженного – как мы предпочитаем думать – влиянию “внешних сил”, мы часто забываем, что нам не стоит стремиться к изоляции от этих сил, ведь свобода воли не исключает нашего погружения в богатый каузальный контекст, а напротив, требует его.

Надеюсь, вы чувствуете, что на эту тему можно еще многое сказать! Эти крошечные насосы интуиции прекрасно поднимают вопрос, но ничего не решают – пока что. (Далее свободе воли будет посвящен целый раздел.) Нам нужно научиться правильно использовать подобные инструменты, внимательно смотреть себе под ноги и не попадаться в ловушки. Если считать насос интуиции искусно сработанным инструментом убеждения, нам, вероятно, будет выгодно провести инженерный анализ этого инструмента и изучить все его движущиеся компоненты, чтобы определить, что именно они делают.

Когда в 1982 г. мы с Дагом Хофштадтером писали книгу “Глаз разума”, он дал прекрасный совет по этому поводу: считайте насос интуиции инструментом со множеством настроек и “крутите все регуляторы”, чтобы проверить, будут ли стимулироваться те же интуитивные озарения при использовании различных вариантов настройки.

Давайте определим и покрутим регуляторы “эксцентричного тюремщика”. Допустим – пока не доказано обратное, – что каждый элемент имеет собственную функцию, и посмотрим, какова эта функция, заменив один элемент другим или слегка его трансформировав.

Вот один из множества доступных нам вариантов:

Сценарий изменился достаточно сильно, не так ли? Каким образом? Он по-прежнему иллюстрирует основную мысль (так ведь?), но уже не столь эффективно. Особенно важна разница между естественным сном – когда проснуться можно в любую минуту – и сном под действием снотворного или коматозным состоянием. Другое отличие – “случайно” – подчеркивает роль намерения или недосмотра со стороны тюремщика или надзирателей. Повторение (“каждую ночь”), казалось бы, меняет вероятность в пользу заключенных. Когда и почему важна вероятность? Сколько вы готовы заплатить, чтобы не участвовать в лотерее, билеты которой имеет миллион человек, а “победителя” расстреливают? Сколько бы вы заплатили, чтобы не играть в русскую рулетку с шестизарядным револьвером? (Здесь мы используем один насос интуиции, чтобы проиллюстрировать другой. Этот трюк стоит запомнить на будущее.)

Другие регуляторы не столь очевидны: злобный хозяин тайно запирает двери в спальни своих гостей, пока те спят. Старшая медсестра, опасаясь пожара, ночью оставляет двери всех палат и смотровых незапертыми, но не сообщает об этом пациентам, полагая, что они будут спать крепче, если им об этом не говорить. А что если размеры тюрьмы несколько больше обычного – скажем, со всю Австралию? Невозможно запереть или отпереть все двери в Австралии. Что это меняет?

Настороженность, с которой мы должны подходить к каждому насосу интуиции, тоже представляет собой важный инструмент мышления, любимую тактику философов – “выход на метауровень”, то есть мышление о мышлении, разговоры о разговорах, рассуждения о рассуждениях. Метаязык – это язык, который мы используем, чтобы говорить о другом языке, а метаэтика – это отстраненный анализ этических теорий. Однажды я сказал Дагу: “Что бы ты ни сделал, я могу перевести это на метауровень”. Вся эта книга, само собой, является примером перехода на метауровень: в ней описывается, как обстоятельно мыслить о методах обстоятельного мышления (о методах обстоятельного мышления и т. д.)[3]. Недавно (в 2007 г.) Даг составил список своих любимых подручных инструментов:

Если эти выражения вам знакомы, они для вас не “просто слова” – каждое из них представляет собой абстрактный когнитивный инструмент, подобный делению в столбик или определению среднего арифметического, и каждое играет свою роль в широком спектре контекстов, упрощая формулировку гипотез для проверки, распознание неочевидных алгоритмов мира, поиск важных сходств и так далее. Каждое слово в вашем лексиконе – простой инструмент мышления, но некоторые слова полезнее других. Если какие-либо из этих выражений не входят в ваш словарь, вам стоит их добавить, поскольку таким образом вы сможете обдумывать мысли, сформулировать которые иначе было бы довольно сложно. Само собой, как гласит известный закон, когда у вас есть только молоток, вокруг вы видите только гвозди, поэтому ни один из этих инструментов не застрахован от чрезмерного использования.

Давайте разберем всего один: зелен виноград. Это выражение использовано в басне Эзопа “Лисица и виноград”, где описывается, как порой люди притворяются, что им нет дела до того, что они не могут получить, высказываясь об этом с пренебрежением. Можно очень многое сказать о только что услышанном от человека, просто спросив его: “Что, зелен виноград?” Собеседнику придется рассмотреть возможность, которая в ином случае, вероятно, осталась бы незамеченной, и это может сподвигнуть его мыслить иначе или взглянуть на проблему шире, а может и просто сильно его оскорбить. (Инструменты могут использоваться и в качестве оружия.) Мораль сей басни так хорошо знакома любому, что не обязательно помнить всю историю и держать в уме ее тонкости, которые порой и вовсе не важны.

Овладеть инструментами и использовать их с умом – это разные навыки, однако начать надо с овладения имеющимися инструментами или создания собственных. На страницах этой книги я опишу многие инструменты, которые изобрел сам, но упомяну и те, которые позаимствовал у других мыслителей, и каждому из них я отдам должное[4]. Даг не изобрел ни один из инструментов из собственного списка, но принял участие в разработке некоторых прекрасных образчиков из моего набора, таких как выпрыгивание и сфексовость.

Иные из наиболее действенных инструментов мышления имеют математическую природу, но я ограничусь лишь их упоминанием, поскольку эта книга отдает дань нематематическим инструментам, неформальным инструментам, если угодно, инструментам прозы и поэзии, силу которых ученые часто недооценивают. И вполне понятно, почему. Прежде всего, в научных журналах сложилась культура научного стиля, которая отдает предпочтение и даже настаивает на беспристрастном, неприукрашенном изложении проблем с минимумом словесных изяществ, риторики и аллюзий. Неумолимому однообразию на страницах наиболее серьезных научных журналов есть хорошее объяснение. Как в 1965 г. написал мне один из моих оппонентов, специалист по анатомии нервной системы Дж. З. Янг, раскритиковавший несколько замысловатый язык моей оксфордской диссертации (по философии, не по анатомии нервной системы), английский язык становится международным языком науки, а потому нам, носителям английского, следует писать работы, которые под силу прочесть “терпеливому китайцу, вооруженному хорошим словарем”. Результаты этой самодисциплины говорят за себя: неважно, из Китая вы, из Германии, из Бразилии – или даже из Франции, – свои наиболее важные работы вы все равно предпочитаете публиковать на английском, элементарном английском, который без особенных проблем поддается переводу и минимально опирается на культурные аллюзии, нюансы, игру слов и метафоры. Уровень взаимопонимания, достижимый в этой международной системе, неоценим, но платить за него все же приходится: некоторые аспекты мышления явно требуют неформального жонглирования метафорами и стимуляции воображения, хитроумной атаки на баррикады закрытого разума, и если что-то из этого невозможно перевести без проблем, то мне остается лишь надеяться на виртуозное мастерство переводчиков, с одной стороны, и растущую свободу владения английским в научной среде, с другой.

Вторая причина, по которой ученые часто с подозрением относятся к теоретическим дискуссиям, ведущимся “одними словами”, заключается в том, что они понимают: критиковать аргумент, не сформулированный на языке математических уравнений, гораздо сложнее, а результаты этой критики, как правило, не столь убедительны. Язык математики обеспечивает неопровержимость. Он подобен сетке на баскетбольном кольце, которая исключает споры насчет того, попал ли мяч в цель. (Любой, кто играл в баскетбол на площадке с кольцом без сетки, знает, как сложно бывает определить, влетел ли мяч в кольцо, если он не задел ни само кольцо, ни щит.) Но порой вопросы настолько сложны и неочевидны, что математики просто не могут с ними совладать.

Я всегда считал, что если я не могу объяснить, чем занимаюсь, группе способных студентов бакалавриата, то я сам это не до конца понимаю. Такое убеждение повлияло на все мои труды. Некоторые профессора философии предпочитают проводить семинары продвинутого уровня только для студентов магистратуры. Но не я. Студенты магистратуры часто слишком хотят доказать друг другу и самим себе, что они подкованы в соответствующей области, а потому уверенно сыплют профессиональными жаргонизмами, сбивая с толку непосвященных (так они убеждают самих себя, что их занятие требует опыта) и хвастаясь своей способностью следить за нитью самых заумных (и мучительных) формальных доводов, не заходя при этом в тупик. Философия, написанная для продвинутых студентов магистратуры и коллег-экспертов, как правило, совершенно нечитаема – а потому ее почти никто и не читает.

Любопытным побочным эффектом моего стремления описывать аргументацию и объяснения языком, который без труда могут понять люди, не имеющие отношения к кафедрам философии, стало появление философов, “из принципа” не желающих принимать мои аргументы всерьез! Когда много лет назад я читал в переполненной оксфордской аудитории цикл лекций в рамках “Лекций Джона Локка”, уважаемый философ покинул одну из них, ворча, что будь он проклят, если сумеет узнать хоть что-то от человека, который привлек на “Лекции Локка” людей, далеких от философии! Насколько я могу судить, он остался верен своему слову и ничего от меня не узнал. Я не изменил свой стиль и ни разу не пожалел о необходимости за это платить. В философии есть время и место для строгих выкладок, где пронумерованы все предпосылки и озвучены правила логических выводов, однако часто все это не стоит демонстрировать широкой публике. Мы просим студентов магистратуры доказывать свои умения в диссертациях – и, к несчастью, некоторые из них так и не отказываются от этой привычки. При этом стоит заметить, что полярно противоположный грех злоупотребления высокопарной европейской риторикой, обильно сдобренной литературными украшениями и намеками на глубокомыслие, тоже не идет философии на пользу. Если бы мне пришлось выбирать, я бы всегда отдавал предпочтение упрямым аналитикам, готовым приводить заумные аргументы, а не склонным к словоблудию мудрецам. В разговоре с аналитиком обычно хотя бы можно понять, что он имеет в виду и что считает неверным.

Полагаю, чтобы внести максимально полезный вклад в науку, философу необходимо нащупать золотую середину между поэзией и математикой, предоставляя понятные объяснения головоломных задач. Для подобной работы не существует четких алгоритмов. Поскольку доступно все, каждый внимательно выбирает ориентиры. Нередко “невинное” допущение, неосмотрительно сделанное всеми сторонами, оказывается источником ошибки. Исследованию столь опасных концептуальных территорий существенно помогает использование инструментов мышления, разрабатываемых специально, чтобы объяснить альтернативные пути и пролить свет на их перспективы.

Такие инструменты мышления редко устанавливают фиксированный ориентир – твердую “аксиому” для всех будущих изысканий, – но гораздо чаще намечают возможный ориентир, вероятный ограничитель будущих изысканий, который сам может быть подвергнут пересмотру или вовсе отброшен, если кто-нибудь сумеет найти для этого повод. Неудивительно, что многие ученые не питают симпатии к философии: все доступно, ничего не определено на сто процентов, а сложнейшие сети аргументов, создаваемые, чтобы связать эти ориентиры, фактически висят в воздухе, лишенные явного фундамента эмпирических доказательств или опровержений. В результате такие ученые поворачиваются к философии спиной и продолжают собственную работу, но при этом оставляют нерассмотренным целый ряд важнейших и любопытнейших вопросов. “Не спрашивай! Не говори! Преждевременно обсуждать проблему сознания, свободы воли, этики, смысла и креативности!” Но мало кому под силу практиковать такое воздержание, поэтому в последние годы ученые устремились в сферы, которые прежде ими игнорировались. Из чистого любопытства (а иногда, возможно, из жажды славы) они берутся за серьезные вопросы и вскоре выясняют, сколь сложно делать подвижки в этих областях. Должен признаться (хоть в такие моменты я и чувствую себя виноватым), что мне все же приятно наблюдать, как уважаемые ученые, которые всего несколько лет назад заявляли о своем презрении к философии[5], то и дело оступаются, когда пытаются совершить переворот в этих сферах, прибегая к аргументированным экстраполяциям из собственных научных исследований. Еще забавнее получается, когда они обращаются за помощью к нам, философам, и впоследствии эту помощь принимают.

В первом разделе этой книги я опишу дюжину общих, универсальных инструментов, а в последующих разделах сгруппирую остальные главы не по типу инструмента, а по теме, в которой этот инструмент работает лучше всего. Начну я с фундаментальной философской проблемы – проблемы значения, или содержания, – а затем перейду к эволюции, сознанию и свободе воли. Некоторые из описываемых инструментов представляют собой программное обеспечение, удобные устройства, которые помогают нашему невооруженному воображению, подобно тому, как микроскопы и телескопы помогают невооруженному глазу.

На страницах этой книги я также познакомлю вас с несколькими ложными друзьями – инструментами, которые напускают тумана, вместо того чтобы проливать свет. Мне нужен был термин для обозначения этих опасных устройств, и я нашел подходящие слова, обратившись к своему опыту хождения под парусом. Многие моряки любят ввернуть морские словечки, которые сбивают с толку сухопутных крыс: правый и левый борт, гужон и шкворень, ванты и отводы, люверсы, направляющие и все остальное. Однажды я шел на судне, где моряки то и дело придумывали шуточные определения этим терминам. Нактоузом мы стали называть наросты морских организмов на компасах, бугель с гаком превратился в цитрусовый напиток, который полагается пить на палубе, канифас-блоком мы назвали женский защитный маневр, а упорным башмаком – упрямое ортопедическое приспособление. С тех пор выражение “упорный башмак” – которым на самом деле обозначается подвижная подставка для гика, используемая при спускании паруса, – всегда ассоциируется у меня с беднягой в ортопедическом сапоге, не желающем идти куда следует. Именно поэтому я и решил назвать так инструменты мышления, которые оборачиваются против мыслителя: хотя и кажется, что они помогают достичь понимания, на самом деле они лишь заводят мыслителя во мрак, вместо того чтобы вести к свету. В последующих главах будет описано множество упорных башмаков, которым присвоены соответствующие предупреждающие ярлыки, и приведен целый ряд печальных примеров. В завершение я еще немного порассуждаю о том, что значит быть философом, если это кому-нибудь интересно, и дам несколько советов от дядюшки Дэна каждому из вас, кто почувствовал вкус к такому способу познания мира и гадает, сможет ли он построить карьеру в этой области.