Настанет время… Звездный лис

Предисловие

Успокойтесь, я не собираюсь утверждать, что вся эта история истинна. Во-первых, этому вы не поверите. Во-вторых, если под рассказом стоит мое имя, то ясно, что это развлекательная история. Я ведь писатель, а не пророк. В-третьих, композиция придумана мною. Места, где возникали какие-то сомнения или пробелы в массе заметок, вырезок, фотографий, воспоминаний, я заполнял своим воображением. Разумеется, имена и названия городов мне приходилось изменять. Короче, мне многое пришлось сочинить.

И, наконец, я сам во все это не верю. О, конечно, мы можем вместе полистать старые газеты, журналы, ежегодники, официальные документы. Все это займет очень много времени, а результаты, даже положительные, ничего не докажут. Так что нет смысла этим заниматься, сейчас перед нами стоят более важные и неотложные задачи.

В своем предисловии я задался целью рассказать немного о докторе Роберте Андерсоне. Своим появлением эта книга обязана только ему. И в ней я старался сохранить стиль его речи, его Дух.

Я многим обязан ему. Во многих романах я использовал его идеи, моими героями я делал людей, о которых он мог рассказывать часами, сидя перед камином с бутылкой хорошего шерри и слушая Моцарта. Разумеется, все его рассказы я подвергал литературной обработке, но основные идеи принадлежали ему. Однако он решительно отказывался от своей доли в гонораре.

— Если тебе удастся продать это, — смеялся он, — то угости Карен обедом в самом экстравагантном ресторане и опустоши бутылочку аквавиты за меня.

Конечно, мы говорили еще о многом. В моей памяти сохранились почти все наши разговоры. У него было очень развито чувство юмора. Все его рассказы, которыми он просто заваливал меня, в конце концов сводились к шутке.

Правда, часть этих рассказов по своей сути была довольно мрачной.

Несколько раз при наших встречах присутствовали его внуки, и я заметил, что та радость, которую он испытывал от общения с ними, неожиданно прерывалась глубокой печалью, даже меланхолией. А когда мы виделись в последний раз, — мы говорили о будущем — он внезапно воскликнул: «Несчастная молодежь! Мое и ваше поколение прожило жизнь удивительно легко. Все, о чем приходилось нам думать, так это о здоровье людей и о мире под солнцем. Но теперь история возвращается к своему нормальному течению, в нормальный климат Земли — наступает ледниковый период».

Он поставил стакан на стол и наполнил его дрожащей рукой.

— Выживут только самые стойкие и везучие. Остальные… остальные будут довольствоваться тем, что им дарует судьба. Медик ведь всегда должен говорить правду, не так ли? — он печально улыбнулся и сменил тему разговора.

В последние годы жизни Роберт Андерсон был высоким и стройным человеком, немного сутулым, но в прекрасной форме, которую он постоянно поддерживал прогулками на велосипеде и крикетом. Его голубые глаза зорко смотрели из-за толстых стекол очков. Одежда и седые волосы всегда были в идеальном порядке. Речь была медленной, а особо важные места он подчеркивал жестами руки, в которой обычно держал трубку. Трубку он курил два раза в день. Своей независимостью он мог сравниться с собственным котом, но при этом сохранял непринужденную и дружескую манеру общения.

— В моем возрасте, — как-то заметил он, — для людей характерны старческие причуды, — он улыбнулся. — Но сейчас я отдаю предпочтение фактам. Вспомни эти слова, когда доживешь до моих лет.

Если посмотреть со стороны, то его жизнь была спокойной. Родился он в Филадельфии в 1895 году в семье дальних родственников моего отца. Хотя наша семья имела корни в Скандинавии, отдельные ее представители жили в Штатах еще со времен Гражданской войны. Однако ни я, ни он никогда не слышали друг о друге, пока один из его сыновей, интересовавшийся генеалогией, не узнал обо мне и не списался со мною. Затем Роберт сам нанес мне визит и пригласил меня с женой к себе.

Его отец был журналистом. В 1910 году он редактировал газету в маленьком городке Сенлак на Среднем Западе. Роберт Андерсон впоследствии говорил, что хотя его семья и была религиозной, но имела демократические взгляды. Андерсон получил медицинское образование. А потом началась Первая мировая война. Его взяли в армию, но за океан он так и не попал. После выхода в отставку он продолжил свое образование и получил степень доктора. Со временем он вернулся в Сенлак и женился на невесте, которая очень долго его ждала.

Работы у него, как и у любого практикующего доктора, было много. И семейная жизнь складывалась довольно счастливо. Они с женой вырастили троих детей.

В 1955 году он забросил практику и много путешествовал с женой. К сожалению, она умерла в 1958 году. Андерсон продал свой дом и купил поблизости небольшой коттедж. Теперь он путешествовал редко. Как он говорил, без Кейт даже путешествия не доставляют ему радости. И все же он сохранил живой интерес к жизни.

Он говорил мне о народе, который я, а не он, назвал Маури. И говорил так, словно сам придумал этот народ, но у него не хватило времени воплотить все это в роман или повесть. Лет десять назад он почему-то очень беспокоился обо мне, но потом все пришло в норму, и он стал самим собою, хотя время от времени на него нападала какая-то хандра, и он бывал угрюмым. Во всяком случае, не было сомнений в том, что он знал, что делает, когда вписывал меня в свое завещание. Он оставил мне свои записи и воспоминания. И мне предоставлялось право использовать их так, как я сочту нужным.

А затем совершенно неожиданно Роберт Андерсон умер во сне. Нам очень не хватает его сейчас.

Глава 1

Как известно, начала определяют окончания, хотя я ничего не могу сказать о происхождении Джека Хейвига, кроме того, что сам принял его в этом мире. Разве в холодное сентябрьское утро 1933 года кто-нибудь думал о генетических кодах, о теории Эйнштейна или о других высших материях, которыми занимались ученые боги на своих олимпах, или о силе тех стран, которые мы намеревались завоевать легко и просто? Я помню, как медленно и трудно он рождался. Это был первенец Элеоноры Хейвиг, очень молодой и маленькой. Мне очень не хотелось делать кесарево сечение. Может, это и было моей ошибкой, в результате которой она не рожала дважды от одного и того же мужа. Наконец маленькое сморщенное существо очутилось в моих ладонях. Я шлепнул его по заду, чтобы призвать к жизни, и он негодующе закричал. А дальше все пошло как обычно.

Роды происходили на третьем, верхнем, этаже нашей больницы, расположенной на окраине города. Я снял халат и подошел к окну, откуда открывался вид на город. Я видел скопления домов вдоль замерзшей реки — кирпичных в центре города и деревянных на окраинах, — элеватор, резервуар для воды возле железнодорожной станции. Дальше под серым небом виднелись низкие холмы, между которыми тут и там можно было рассмотреть фермы. А еще дальше темнели леса Моргана. Стекла запотели от моего дыхания. От окна веяло холодом, и дрожь пробежала по моему потному телу.

— Ну что ж, — громко произнес я, — Земля приветствует твое появление, Джон Франклин Хейвиг. Надеюсь, жизнь для тебя будет приятной.

«Вообще-то ты выбрал для себя не самое удачное время появления на свет, — подумал я. — Мировая депрессия, висящая над всеми государствами, как тяжелое зимнее небо. Захват Японией Маньчжурии в прошлом году. Марш голодных в Вашингтоне. Похищение Линдберга. Этот год начался в том же духе: Адольф Гитлер стал канцлером в Германии; первый президент собирается поселиться в Белом Доме; отмена сухого закона почти неизбежна… — в общем, в этом полушарии немного теплеет».

Я вошел в комнату ожидания. Томас Хейвиг вскочил с кресла. Этот человек никогда открыто не проявлял своих чувств, но вопрос, мучивший его, трепетал нач губах. Я взял его за руку:

— Поздравляю, Том. У тебя мальчик.

Мне пришлось почти под руки вести его вниз, в холл.

Об этом мне пришлось вспомнить несколько месяцев спустя.

Сенлак был коммерческим центром небольшого сельскохозяйственного района. В нем было также несколько предприятий легкой промышленности, работающих на местном сырье.

У меня не было выбора, и мне пришлось участвовать в политической жизни города, хотя я старался свести к минимуму свою активность и оставаться подальше от политических интриг. Поймите меня правильно. Это мои люди. Я люблю их и даже восхищаюсь. Они и есть соль земли. Но человеку нужна не одна только соль.

У нас с Кейт был очень миленький, тесный кружок друзей. Банкир ее отца, который стал и моим банкиром. Я часто поддразнивал его, так как он считал себя демократом. Кроме того, одна леди, которая устроила у себя общественную библиотеку. Несколько профессоров из Хольберг колледжа. Правда, они жили в сорока милях от нас, а в те времена это было достаточно серьезное расстояние. И Хейвиги.

Они были уроженцами Новой Англии — и немного домоседами. Сам он преподавал физику в школе. Стройный, с острыми чертами лица, он был похож на тех, кого учил. Студенты очень любили его, к тому же он был неплохим футболистом. Элеонора была более смуглая, живая, хорошо играла в теннис и занималась благотворительностью. Она считала, что каждый должен приносить какую-нибудь пользу.

И я был удивлен, когда она однажды позвонила мне и попросила немедленно прийти. В ее голосе слышалась истерика.

В те времена квартира врача отличалась от нынешних, особенно в провинциальных городах. Я переоборудовал две комнаты в большом старом доме, в котором мы жили. Одна из них была предназначена для собеседования, другая — для осмотра и лечения, в том числе и для небольших хирургических операций. У меня были фармацевт и секретарь. Кейт помогала в различного рода бумажной работе. Оглядываясь сейчас назад, я понимаю, что основная ее работа заключалась в том, что она развлекала пациентов, ожидавших приема. Обходы клиентов я делал по утрам.

Я прекрасно помню, что то утро было чрезвычайно жарким. На небе ни облачка, совершенное безветрие. Деревья, мимо которых я шел, обдавали жаром, как раскаленные зеленые печи. В чахлой тени деревьев стонали от жары собаки и дети. Ни одна птица не нарушала своим пением знойную тишину. Мною овладел страх. Элеонора так выкрикнула имя своего Джонни, что мне стало не по себе.

Когда я вошел в освежаемую вентиляторами полутьму ее дома, она обняла меня, вся дрожа.

— Я сошла с ума, Боб? — спрашивала она снова и снова. — Скажи мне, я сошла с ума?

— Спокойно, спокойно, — промурлыкал я. — Ты звонила Тому?

Том сейчас был на работе, которой занимался во время каникул, контролировал качество работы на небольшой кондитерской фабрике.

— Нет, я… я думала…

— Сядь, Элли, — я оторвал ее руки от себя. — По-моему, ты вполне в своем уме. Может, ты перегрелась? Успокойся, расслабься, покрути головой. Вот так. Тебе уже лучше? Тогда расскажи, что произошло.

— Джонни. Два Джонни. А потом снова один, — она охнула, — ДРУГОЙ.

— Да? Элли, расскажи поподробнее.

В ее глазах был ужас, когда она рассказывала свою историю.

— Я… я мыла его, когда услышала детский крик. Я подумала, что это на улице, но он как будто слышался из спальни… да-да, из спальни. Я завернула Джонни в полотенце — не могла же я оставить его в воде — и пошла посмотреть. И там, в колыбели своего мальчика, я увидела другого ребенка, голенького, уже сырого. Он кричал и сучил ногами. Я была так удивлена, что… выронила своего ребенка. Я стояла над колыбелью, и он не мог упасть на пол. Но… Боб, он вообще не упал, он исчез… растворился в воздухе. Я инстинктивно попыталась схватить его, но ухватила только полотенце. Джонни исчез! Кажется, я потеряла на несколько секунд сознание. И когда очнулась, его не было.

— А другой мальчик?

— Он… он остался… мне кажется…

— Идем, посмотрим…

Оказавшись в спальне, я сказал:

— Ну что ж, здесь никого нет, кроме старого доброго Джонни.

Она стиснула мою руку:

— Он как две капли воды похож на Джонни.

Ребенок уже успокоился и что-то довольно бормотал.

— Он совсем такой же, — говорила Элли, — но это не Джонни.

— Элли, у тебя просто галлюцинация. Это и не удивительно, ведь сейчас так жарко, а ты еще слишком слаба.

Никогда раньше я не сталкивался с подобным. Все это было весьма необычно, особенно для такой уравновешенной женщины, как Элли. Но мой голос прозвучал убедительно, не хуже, чем у медицинских светил.

Однако она успокоилась не полностью, и мне пришлось достать сертификат новорожденного и сравнить отпечатки рук и ног Джонни и этого младенца в колыбели. После этого я напоил Элли кофе, прописал тоник и вернулся к своей работе.

Через неделю я совершенно забыл об этом случае. Это был год, когда наша единственная дочь схватила пневмонию и умерла сразу после того, как ей исполнилось два года.

Джонни Хейвиг рос очень умным, впечатлительным, но любил одиночество. Чем лучше он ходил и говорил, тем меньше проявлял склонность к общению. Он с большим удовольствием рисовал, лепил глиняных зверюшек, пускал по реке кораблики. Элеонора очень беспокоилась о нем, Том совершенно не беспокоился.

— Я был таким же, — говорил он. — У него будет ужасная юность, но он будет вознагражден за это, когда станет взрослым.

— Нужно внимательно смотреть за ним, — заявила Элеонора. — Ты не знаешь, как часто он исчезает. О, это для него игра, прятки. Он прячется везде. И когда-нибудь он найдет способ проникнуть через забор, и тогда… — ее пальцы сжались, — он может сбежать.

Кризис наступил, когда ему было четыре года. Сначала он прекратил свои прятки, — как бы поняв, что это всех беспокоит. Но затем однажды утром его не нашли в постели. Нигде не нашли. Полицейские, соседи, весь город искал его.

В полночь зазвонил звонок у двери. Элеонора спала, выпив по моему наставлению снотворное. Том сидел возле стола один и курил. Услышав звонок, он вскочил, уронив стул и сигарету — пятно на ковре еще долго напоминало ему эту мучительную ночь, — и бросился к двери.

На пороге стоял человек. Воротник его пальто был поднят, широкие поля шляпы бросали тень на его лицо. Но Тому было не до этого. Все его внимание было обращено на мальчика, которого человек держал за руку.

— Добрый вечер, сэр, — сказал приятный голос — Не этого ли юного джентльмена вы разыскиваете?

И когда Том упал на колени перед сыном, схватил его, плача и пытаясь выговорить слова благодарности, человек исчез.

— Странно, — впоследствии говорил мне Том. — Ты знаешь, Эльм Стрит хорошо освещена. Даже бегом ее невозможно пробежать из конца в конец за минуту. Кроме того, заслышав топот ног бегущего человека, все собаки залаяли бы. Но когда я через минуту посмотрел на улицу, она была пуста.

Джонни ничего не сказал о том, где он был. Он извинился, сказал, что больше не будет, и пошел спать.

И действительно, больше он не убегал. Более того, его одиночество закончилось: он нашел себе друга, сына Данберов. Пит был физически лучше развит, чем Джонни. Он не был дураком: сейчас он занимает довольно высокий пост в какой-то фирме. Но Джон — он потребовал, чтобы его теперь так называли — верховодил во всем. Они играли в игры Джона, ходили на его любимые места на реке, а позже — в лес Моргана.

Мать Пита вздыхала в моем пропахшем лекарствами кабинете: «Мне кажется, Джон гораздо более мечтателен и впечатлителен, чем Пит. Весь мир для него полон контрастов. Это тревожит меня». Шел уже второй год после его исчезновения, и я видел Джона всего пару раз во время обычных осмотров. Поэтому я был удивлен, когда Элеонора попросила встречи, чтобы обсудить кое-что. Она рассмеялась по телефону:

— Ты же знаешь, Том — истинный янки. Он не разрешает мне обсуждать с врачом социальные проблемы, касающиеся нашего сына, — ее смех был каким-то резким.

Я откинулся на спинку своего скрипучего кресла, переплел пальцы и спросил:

— Значит, ты говоришь, что он рассказывает о том, чего не может быть, но во что он абсолютно верит? Ничего особенного. Обычное явление.

— Я думаю, Боб, — она нахмурилась, — что он слишком много знает.

— Возможно. Особенно в свете того, что за последние месяцы он очень сильно развился как физически, так и умственно. Однако у меня, как у врача-практика, давно сложилось убеждение, что «средний» и «нормальный» не одно и то же… Хорошо. У Джона есть воображаемые партнеры?

Она попыталась улыбнуться:

— Да. Воображаемый дядя.

Я поднял брови.

— В самом деле? Это он сам сказал тебе?

— Нет. Разве дети рассказывают что-нибудь своим родителям? Я просто слышала, как он говорил Питу, что дядя приходит и берет его в самые замечательные путешествия.

— Дядя Джек? Какие путешествия? В то королевство, о котором ты рассказывала? Где правит Леон Лев?

— Н-нет. Совсем другое. О Звериной стране он сам рассказывал мне и знал, что это чистая фантазия… Но эти путешествия с дядей… нет… они совсем другие. Все подробности, которые я слышала, очень реалистичны. Например, визит в лагерь индейцев… Он рассказал, что делают индейцы, описал, как пахнет сохнущая кожа, догорающий костер… А в другой раз он говорил о полете на самолете. Я могу понять, что он вообразил себе самолет величиной с дом. Но его самолет без пропеллера, летит бесшумно и очень быстро. В самом самолете показывают фильмы. Цветные. Он даже говорил, как самолет называется. Реактивный. Да, да, реактивный.

— Ты боишься, что у него воображение обгоняет развитие? — спросил я беззаботно. А когда она кивнула, проглотив комок в горле, я наклонился вперед и похлопал ее по руке. — Элли, воображение — это самое драгоценное, чем владеет ребенок. А способность воображать детали — вообще неоценимый дар. Твой сын не просто здоров. Он, может быть, гений. Постарайся не убить в нем это.

Я все еще верю, что я был прав. Ошибался, но был прав.

А тогда я хмыкнул и сказал:

— А что касается реактивного самолета и прочего, то я могу показать тебе десятки тайников, где они с Питом прячут книжки издательства Бака Роджерса.

Всем маленьким мальчикам приходит срок идти в школу. Этот срок настал и для Джона. Нет никакого сомнения, что он направился туда без особой охоты.

Впрочем, как и все остальные дети. Кому охота сидеть в помещении, когда вокруг столько интересных дел? Однако учился он прекрасно. И особенно его захватила история. «Звезда пролетела поблизости от Солнца и выпустила облако огненного газа, которое и стало планетами… Периоды мировой цивилизации — это Египет, Греция, Рим, Средние века и наше время, которое началось в 1492 году…»

Круг его друзей расширился. Их родители сетовали: «Мой Билли на четыре года старше… Мои Джимми и Стюарт младше Джонни на два года и четыре года…» На этом жизненном этапе такая разница в возрасте казалась непроходимой пропастью, но, тем не менее, Джонни умудрялся организовывать детей. Он вообще обладал организаторскими способностями. Например, Элеонора полностью доверяла ему подготовку празднования дня рождения Тома.

На восьмом году жизни он испытал новое ощущение. Два старших мальчика из другого района города решили, что будет весьма забавно, если они подстерегут кого-нибудь из детей по дороге из школы и поколотят. В сентябре еще можно было найти пустынные места.

Но им не повезло: они нарвались на Джона Хейвига. Впоследствии они жаловались, что Джон созвал целую армию ребят себе на помощь.

Когда эти двое пожаловались своим родителям, то получили хорошую трепку. «Идиоты всегда трусы», — сказали отцы сыновьям.

Долгое время на Джонни все смотрели с обожанием и трепетом, хотя он отказывался рассказать подробности сражения.

Прошло время — и инцидент канул в Лету. Это был год, когда пала Франция.

— Какие-нибудь новости о воображаемом дяде? — спросил я Элеонору, когда мы встретились на какой-то вечеринке. Я подошел к ней, чтобы избавиться от политических разговоров.

— Что? — недоуменно спросила она. Мы стояли на крыльце дома. Из освещенных окон слышались смех, разговоры. С площадки доносились удары игроков в крикет. Полная луна висела над часовней колледжа Хольберга.

— О, — проговорила она. — Ты имеешь в виду моего сына? Нет, ничего подобного. Ты был прав. Это прошло.

— Или он научился скрывать, — подумал я вслух.

Она была уязвлена.

— Значит, ты думаешь, что он не доверяет нам? Впрочем, да, он никогда не говорит нам ничего важного…

— Спокойно, — быстро сказал я. — Он во всем следует своему отцу. Элли, не беспокойся, все будет хорошо. Лучше пойдем выпьем.

В моих записях точно указан день, когда Джек Хейвиг — да, да, теперь я стал называть его Джеком — на время потерял над собой контроль.

Вторник, 14 апреля 1942 года. За день до того Том Хейвиг сделал гордое заявление своему сыну. До этого он ничего не говорил о своих надеждах, потому что не был уверен, что они сбудутся. И вот счастливый день настал. Школа приняла его отставку, а армия зачислила в свои ряды.

Несомненно, он мог бы остаться. Ему было больше тридцати лет, он был учителем. По правде говоря, он служил бы стране лучше, если бы остался. Но крестовый поход был объявлен, полетели «дикие гуси», и тень смерти нависла над крышами Сенлака. Даже я, человек средних лет, и то рассматривал возможность примерить форму. Но меня не взяли.

Звонок Элеоноры поднял меня с постели еще до рассвета.

— Боб, приезжай! Прямо сейчас, пожалуйста! Джонни! Он в истерике! Хуже, чем в истерике! Я боюсь… Мозговая лихорадка… Боб, приезжай!

Я поспешил и вскоре сжимал его худенькое тело, пытаясь понять его выкрики, сделать инъекцию. Джек кричал, вешался на шею отца, расцарапал себя до крови, бился головой о стену.

— Папа! Папа, не уезжай! Они убьют тебя! Я знаю, я знаю! Я видел! Я видел, как возле этого окна плачет мама! Папа, папа! Не уезжай!

Я держал его под действием лекарств почти целую неделю. Столько времени потребовалось, чтобы успокоить его. И до самого мая он оставался тихим и бессловесным.

Это была совершенно ненормальная реакция. Другие дети гордились своими отцами, рассказывая об их истинных или выдуманных подвигах. Джек был не таким.

Постепенно он оправился и вернулся к занятиям в школе. Все свое свободное время он воображал, что находится рядом с Томом. И писал ему письма каждый день. Он писал, отцу, который был убит в Италии 6 августа 1943 года.

Глава 2

Любой доктор не мог бы перенести свои профессиональные неудачи, если бы у него не было удач. Я считаю Джека Хейвига одной из своих несомненных удач. Пусть я не смог помочь ему как врач, зато я помог ему как человек.

Мой опыт позволил мне увидеть это. Я видел, что мальчик серьезно страдает.

В 1942 году в восточных штатах продажа бензина еще не была ограничена. Я распределил между коллегами свою практику, а когда закончились занятия в школе, мы с Биллом отправились в путешествие. И взяли с собой Джека.

В Миннесота Эрроухед мы наняли лодку и отправились в первозданную дикость озер, речек и ручьев, которые простирались вплоть до Канады. Целый месяц мы были предоставлены самим себе: я, мой тринадцатилетний сын и этот мальчик, которому, как я думал, было девять лет.

Это была страна москитов и дождей. Грести против течения — это очень трудная работа, но тем лучше. Чтобы устроить лагерь и приготовить пищу, тоже требовались значительные усилия. Джеку нужны были трудности, он должен был работать до изнеможения. Прошло несколько дней, и природа начала излечивать его.

Восхитительные рассветы, легкий холод по ночам, легкая рябь на поверхности воды, песни птиц, шелест листьев, ароматы леса, белки, бравшие пищу прямо из рук, — неохотно удалявшиеся лани… Однажды даже появился медведь, и мы почтительно уступили ему место; закаты солнца, которые мы наблюдали через тучи стремительно кружащихся летучих мышей. Сумрак, костер, рассказы, ребячье удивление Билла, который впервые видел все это, спальный мешок, звездное небо… Из всего этого Джек должен был заключить, как огромен мир и как ничтожны мы в нем со своими радостями и горестями.

Такова была основа для излечения.

Когда мы вернулись, я сделал ошибку. Я сказал ему:

— Надеюсь, Джек, ты понял, что все рассказы о Томе — плод твоего воображения. Нет такой вещи, как предсказание будущего.

Он побледнел, отвернулся и убежал от меня. Я затратил несколько недель, пока снова не добился его доверия.

И то не полностью. Он не доверял мне ничего, кроме мыслей и надежд самого обычного мальчика. Я больше не поднимал вопроса об отце. Он тоже. Но, насколько позволяли мне время и обстоятельства, я старался понемногу заменять ему отца.

Пока шла война, мы не предпринимали больших путешествий. Однако у нас всегда были под рукой деревенские дороги для пеших прогулок, лес Моргана для пикников, река для рыбной ловли и купания. Недалеко было также озеро Виннего с моей маленькой лодкой. Джек часто приходил в мою мастерскую при гараже и мастерил там кормушки для птиц и всякую мелочь. Мы могли разговаривать там.

Я уверен, что к тому времени, когда пришло известие о гибели Тома, Джек уже обрел спокойствие. Все были уверены в том, что его предвидение было чистой случайностью, игрой воображения.

Элеонора начала работать в библиотеке плюс несколько часов в неделю в госпитале. Вдовство потрясло ее. Долгое время она была подавленной и необщительной. Кейт и я старались почаще вытаскивать ее в люди, но она чаще отклоняла предложения, чем принимала их.

А когда она наконец покинула свою раковину, то оказалась в кругу людей, которые раньше не были ее друзьями. Я не удержался, чтобы не заметить:

— Ты знаешь, Элли, я рад, что ты снова в обществе. Но, прости, меня удивляют твои новые друзья.

Она покраснела и отвернулась.

— Да, — тихо сказала она.

— Хорошие люди, конечно. Но их нельзя назвать интеллигентными, верно?

— Д-да… — она выпрямилась в кресле. — Боб, будем честными. Я не хочу умирать хотя бы из-за того, что есть Джек, есть ты. Но я не хочу быть и погребенной заживо, как это было со мной эти два года. Вы все… с кем мы раньше… вы все женаты…

И я прекратил бесполезный разговор. Она все равно не поняла бы, насколько ей чужды эти новые друзья, громко смеющиеся, громко разговаривающие, с чисто практическим умом, насколько далеки они от Джека, как глубоко он презирает их.

Ему было уже двенадцать лет, когда два атомных взрыва уничтожили два города и вместе с ними остатки девственности человечества. Хотя развитие Джона перестало идти с такой скоростью, как это было в 1942 году, он все же намного опережал своих сверстников. И это укрепило тот вакуум, который он сам создал вокруг себя. Больше у него не было близких друзей. Вежливо, но непреклонно Джек отклонял любые попытки сблизиться с ним. Он учился, и учился хорошо, но все свое свободное время он проводил один. Он читал много книг, в основном по истории, совершал далекие прогулки на велосипеде, рисовал или лепил из глины.

Не хочу сказать, что он был угрюмым бирюком. Я уверен, что в будущем он стал бы нормальным человеком. Так как он больше не зависел от меня, то хорошо относился ко мне. Разница в возрасте между ним и Биллом теперь сгладилась, и в 1948 году они вместе с Джимом и Стюартом совершили путешествие в Северную Миннесоту.

Когда они вернулись, мой второй сын спросил меня:

— Отец, ты не знаешь, что мне почитать по философии?

— Что? — я отложил газету. — Философия в тринадцать лет?

— А почему нет? — Кейт оторвалась от своего вышивания. — В Афинах он начал бы раньше.

— Ну что ж… Философия — пространная наука, Джим. Что именно тебя интересует?

— О… свободная вол… пространство… и все такое. Джек и Билл много говорили об этом во время путешествия.

Я узнал, что Билл, который теперь учился в колледже, начал было изображать из себя учителя, но очень скоро запутался в вопросах Джека. Как была написана история Вселенной, как возникла сама Вселенная? Или: почему ты считаешь, что мы сами сделали свой выбор? А если нет, то как мы можем воздействовать на свое будущее?

Когда я спросил сына, что подарить ему на Рождество, он ответил.

— Что-нибудь, что помогло бы мне понять теорию относительности.

В 1949 году Элеонора вторично вышла замуж. И ее выбор был катастрофическим.

Свен Биркелунд выглядел великолепно. Родители вывезли его из Норвегии, когда ему было три года, сейчас ему было сорок. Преуспевающий фермер с огромным хозяйством и прекрасным домом в десяти милях от города. Он был ветераном войны. Недавно овдовел, и у него росли два сына: Свен, шестнадцати лет, и Гарольд, девяти лет. Огромный, рыжеволосый, громогласный, он произвел на нас с Кейт тягостное впечатление. Но он не был лишен и тяги к знанию: выписывал «Ридерс Дайджест», «Нейшнл Джиографик», «Кантри Джентльмен», читал книги, которые ему изредка попадались. Кроме того, он любил путешествовать и был опасным соперником в бизнесе.

И все же… Элеонора. Она была полна жизни, а со времени смерти Тома прошло шесть лет.

Когда человек влюбляется, его бесполезно отговаривать. И мы с Кейт не пытались. Мы были на свадьбе, поздравили молодых, пожелали всего самого лучшего. Более всего меня беспокоил Джек. Мальчик рос замкнутым. Он двигался и говорил как робот.

Когда они переехали в новый дом, Джек стал редко видеться со мною. Впоследствии он ничего не говорил о жизни там. Я тоже не спрашивал. Но судите сами: Элеонора — приверженка епископальной церкви. Джек родился агностиком, Биркелунд был слепо верящим в Библию лютеранином. Элеонора с Джеком привыкли к легкой городской пище, Биркелунд и его сыновья обожали мясо и картошку. Том в свое время сделал из Элеоноры политического либерала. Биркелунд, если не занимался счетами, то слушал радио, смотрел телевизор. По своим политическим взглядам он был ревностным и активным американским легионером. Он яростно поддерживал сенатора Джозефа Маккарти.

И так далее. Я не имею в виду, что Элеонора была полностью разочарована. Я уверен, что Биркелунд всячески старался завоевать ее уважение, но оставил эти попытки, когда потерпел поражение. Элеонора скоро забеременела, и это несколько укрепило их союз, который по этой причине продлился несколько дольше.

Для Джека жизнь там была адом. Его новые братья, дубликаты своего отца, отрицательно отнеслись к его появлению в доме. Младший, интересы которого заключались в охоте и свиданиях с девушками, презирал его за то, что Джек не любит убивать животных и щупать девушек. Гарольд находил много способов мучить его. И это было нетрудно, так как Джек был младше и не мог защитить себя кулаками.

Джек страдал.

В конце 1950 года родилась Ингеборг. Биркелунд был разочарован, что родилась девочка, но все же шумно отпраздновал ее рождение. Все гости перепились, а Биркелунд неоднократно в течение вечера говорил с громким смехом о своем намерении сделать сына, как только доктор разрешит.

Мы с Кейт тоже были приглашены, но под благовидным предлогом отказались. Поэтому я сам не видел, а только слышал, как Джек покинул праздничный пир, и как негодовал по этому поводу Биркелунд. Позже Джек рассказывал мне: «Когда гости, которые могли двигаться и, не уснули на полу, разошлись, он загнал меня в сарай и сказал, что сейчас будет вышибать из меня дерьмо. Я сказал, что если он попытается, я убью его. Я не шутил, и он понял это и, рыча, удалился. После этого мы перестали разговаривать. Я делал свою работу беспрекословно, но после обеда я всегда уходил к себе».

Вот так.

Равновесие держалось до начала декабря. Что нарушило его, я не знаю, да и не в этом дело. Как-то Элеонора спросила Джека, думал ли он, в каком колледже собирается учиться, Биркелунд закричал: «Я не дам ни доллара на его учение, пусть служит стране, как служил я!»

Разыгралась ссора, после которой Элеонора сбежала по лестнице в слезах.

На следующий день Джек исчез.

Он вернулся в конце января, не сказав ни слова, где был и что делал. Он заявил, что если Биркелунд будет вмешиваться в его дела, он убежит навсегда. Я уверен, что он завоевал право оставаться одному, и никто не лез к нему. Следует сказать, что его поведение и внешность заметно изменились после этого исчезновения.

Снова все пришло в зыбкое равновесие. Но через шесть недель, в воскресенье, Джек отправился на свою обычную прогулку. Гарольд заметил это, вошел в его комнату и обшарил стол. И свою находку он сразу же принес отцу. Это было концом всего.

Снег валил на землю густой пеленой. Все казалось бело-серебряным. На улице было удивительно тихо.

Элеонора сидела в гостиной и плакала.

— Боб, ты должен поговорить с ним, мы должны помочь ему снова… Что случилось, когда он убегал? Что он делал?

Кейт обняла ее и прижала ее голову к себе.

— Ничего страшного, моя дорогая, — проговорила она. — Не беспокойся. Всегда помни, что Джек — сын Тома.

Я ходил взад и вперед по пушистому ковру. В комнате царил полумрак, так как не зажигали свет.

— Давайте будем следовать фактам, — заговорил я более уверенно, нежели чувствовал сам. — У Джека оказалась эта брошюрка, которую Свен назвал коммунистической пропагандой. Свен хотел позвать шерифа, прокурора, всех, кто мог бы заставить Джека сознаться, с кем он общался во время своего отсутствия. Ты выскочила из дома, взяла машину, встретила мальчика по дороге и привезла сюда.

— Да-да… Боб, я не могу здесь остаться. Там Ингеборг… Свен будет разыскивать меня…

Я помолчал.

— Ты сказала, что выхватила эту брошюру?

— Я… — Элеонора отстранилась от Кейт. Сквозь слезы она с силой сказала: — Теперь, когда нет вещественного доказательства, ему нет смысла звать полицейских.

— Могу я посмотреть это?

Она колебалась.

— Это… чепуха, Боб. Ничего важного. Джек ждет…

Он ждал в моем кабинете, пока мы разговаривали. Он прекрасно владел собой.

— Мы поговорим, — сказал я, — а пока Кейт напоит тебя кофе и накормит. Кроме того, я же должен знать, о чем говорить.

Элеонора всхлипнула, кивнула, залезла в свою сумочку и подала мне несколько листков бумаги, сложенных вместе. Я устроился в своем любимом кресле, заложив ногу за ногу, закурил трубку и стал читать.

Я прочел ее дважды. И трижды. Я совершенно забыл о женщинах.

Вот это. Здесь вы не найдете загадок.

Но вернемся назад. Сейчас одиннадцатое марта 1951 года от Рождества Христова.

Гарри Трумен стал президентом Соединенных Штатов, победив на выборах Томаса Дейви плюс бывшего вице-президента, который впоследствии имел мужество признаться, что его партия была перчаткой на руке Москвы, столицы Советского Союза, которая, как когда-то уверяло нас наше обожаемое ФБР, была столицей мировой демократии, нашим верным союзником в святой войне за вечный мир. Но теперь многое изменилось. Молодые американцы умирали в боях через пять с половиной лет после победы! И их убивали северокорейцы и китайцы. Меньше чем два года назад взорвалась первая русская атомная бомба. Чуть раньше образовалось НАТО, державшее под ружьем сотни дивизий. Многие из нас сейчас находились в каком-то эмоциональном параличе, мы вели обычную жизнь, но каждое мгновение ожидали, что разразится Третья мировая война…

Да, я не мог осуждать Свена Биркелунда за его реакцию на этот документ.

Но я читал и все больше удивлялся.

Тот, кто написал это, прекрасно знал терминологию коммунистов — я сам кое-что подобное читал, хотя не был коммунистом и даже не сочувствовал им. А что же Джек?

Но вернемся назад. Попытаемся понять наш мир в 1951 году.

Мы прекрасно знали, что у нас, американцев, есть проблемы, но знали также, что при наличии времени и доброй воли мы разрешим их. Со временем люди всех рас, любого цвета кожи и вероисповедания будут жить бок о бок, вместе трудиться и вместе распевать песни. Дело «Браук против Министерства Образования» будет, еще не скоро. Студенческие волнения происходят только в других странах, а у нас правительство беспокоится только об апатии студентов. Французы в Индокитае чувствуют себя хозяевами и не испытывают заметных трудностей.

Только-только появились телевизоры, и мы обсуждаем последствия этого события. Межконтинентальные ядерные ракеты еще только разрабатываются, и никто еще не может представить себе, какое это грозное оружие. Много говорят о перенаселении, но эта тема скоро будет забыта. Пенициллин и ДДТ считаются друзьями человека. Смог пока что ощущается только в Лос-Анжелосе и иногда в Лондоне. Океан, бессмертный отец всего живого, вечно будет принимать и хранить в себе отходы человечества. Космические полеты предполагаются только в будущем веке, хотя какой-то сумасшедший миллионер предложил финансировать проект. Компьютеров очень мало. Это настоящие мастодонты, сверкающие лампочками и очень дорогие. Если вы следите за научными новостями, то немного знаете о транзисторах и, может быть, даже мечтаете о дешевом карманном радиоприемнике в руках американца. Все противозачаточные средства чисто механические. Кто-то говорит о генах, хромосомах. В общем, если человек не очутится в каменном веке, то ему суждено превратиться в машину.

Переселитесь в год 1951, если сможете, и прочтите, как это сделал я, эту брошюру, на первой странице которой напечатано: «Джон Ф.Хейвиг. 1970 год».

Глава 3

Глава 4

Когда я вошел в свой кабинет, он показался мне чужим. Этот круглый стол, настольная лампа с гусиной шеей, обтянутое кожей кресло, шкаф с книгами, дипломы в рамках на стенах. Через раскрытую дверь видны шкафы с инструментами, многие из которых узнал бы даже Кох — все это было вне времени, маленький островок в океане, который скоро будет смыт волнами времени. Я теперь знал, что в ближайшие десять лет мне придется бросить практику.

Снегопад усилился, сумрак стал гуще. Джек включил лампу, чтобы можно было читать журнал. Вокруг пятна света сгустились тени. Урчал радиатор. Он делал воздух теплым и сухим.

Джек поднялся:

— Прошу простить меня за беспокойство, доктор Андерсон.

Я махнул ему рукой, чтобы он снова сел, сам устроился в кресле, достал табак для трубки. Я уже слишком много выкурил за сегодняшний день, но мои пальцы нужно было чем-то занять. Джек кивнул на брошюру, которую я положил на стол.

— Как вы это находите? — ровным голосом спросил он.

Я стал протирать очки. Это был уже не тот мальчик, который знал, что потеряет отца, и не юноша, отстаивающий право на лучшую жизнь перед своим приемным отцом. Нет, передо мной был взрослый человек с усталыми глазами.

Это были серые глаза на узком длинном лице с прямым носом. Темно-серые волосы, стройное тело Тома, рот с полными подвижными губами Элеоноры. Нет, это был Хейвиг, и я в этом не сомневался.

Он всегда одевался довольно небрежно, и сейчас был одет так, как будто вернулся с прогулки в лес. Он был скорее насторожен, чем встревожен, но не отводил своего взгляда от моего.

— Ну что же, оригинально, — я стал набивать трубку. — Правда, должен признать, что несколько необычно.

— Да, конечно. Это сувенир. Думаю, что мне не следовало приносить словарь сюда.

— Откуда? Где ты был, Джек?

— Так. Гулял.

Я вспомнил ответ того человека, который привел малыша к отцу. И кое-что еще.

Я чиркнул спичкой, и огонь показался мне неожиданно сильным. Затем долго раскуривал трубку, пока вкус табака не заполнил рот. И только после этого я смог заговорить.

— Послушай, Джек, у тебя будут неприятности. Еще больше их будет у твоей матери, — такое начало удивило его. — Я ваш друг и хочу вам помочь. Но ты, черт побери, отказываешься помочь мне.

— Док, мне бы очень этого хотелось, — прошептал он.

Я похлопал по брошюре:

— О’кей. Скажи мне, ты работаешь над научно-фантастическим романом, действие которого происходит в 1970 году, и это заготовки для твоего романа? Прекрасно. Я думаю, ты зря скрываешь это. Но дело твое. Все осложняется тем, что твоя брошюра напечатана. Ни одна фирма не будет печатать для частного лица. Только для организации. Что это за организация?

— Нет никакой организации. Только несколько друзей, — он весь напрягся. — Всего несколько среди громадного стада свиней.

Я встал:

— Как насчет того, чтобы выпить?

Теперь он улыбнулся.

— Благодарю. Это именно то, чего мне хочется.

Достав бутылку бренди, я разлил его по рюмкам. У меня всегда была в запасе бутылка. Иногда и мне, и моим пациентам требовалось выпить, особенно когда я выносил им окончательный приговор. Но Джек…

И я снова ощутил, что Джек уже не ребенок.

Он выпил очень умело. Где он мог научиться? Ведь его не было всего месяц.

Я снова сел и заговорил:

— Я не собираюсь выпытывать у тебя никаких тайн, Джек, хотя ты знаешь, что в моей работе приходится выслушивать много тайных признаний людей, и я всегда свято хранил доверенные мне секреты. Нам стоит продумать твое дальнейшее поведение, чтобы избавить твою мать от лишних забот, и ты обязан мне помочь.

Он нахмурился:

— Вы правы. Но самое неприятное в том, что я не знаю, что же сказать вам.

— Может быть, правду?

— Док, вам этого не хочется. Поверьте мне.

— Красота — правда, правда — красота… Помнишь Китса? Он был врач, он знал лучше, Джек. Ставлю десять долларов на то, что я расскажу тебе десяток правдивых историй, которые изумят тебя больше, чем твоя история изумит меня.

— Я не приму пари, — хрипло сказал он. — Это будет нечестно.

Я ждал.

Он допил бренди, поставил стакан на стол. В желтом свете его лицо казалось совсем изможденным. Но вот на нем выразилась решимость.

— Налейте мне еще, — сказал он, — и я расскажу вам.

— Отлично, — бутылка немного дрожала у меня в руке, когда я наполнял стакан. — Клянусь хранить твою тайну.

Он рассмеялся странным смехом:

— Не надо клятв, док. Вы и так будете молчать.

Я ждал.

Он сделал глоток, посмотрел куда-то за меня и пробормотал:

— Я очень рад. Я всю жизнь несу в себе огромную тяжесть, а теперь могу разделить ее с вами.

Я выпустил клуб дыма.

И тут он пылко заговорил:

— В основном я был в округе Сан-Франциско, в Беркли. Больше года я провел там.

Мои пальцы сжали трубку.

Он кивнул:

— Да, да. Меня не было дома месяц, но на самом деле прошло почти восемнадцать месяцев. 1969–1970 годы, — после паузы он добавил: — Да, примерно полтора года. Но из этого времени нужно вычесть время, которое я затратил на путешествие в более далекое будущее.

Пар шипел в радиаторе. На лбу Джека выступили капельки пота. Он крепко стиснул свой стакан. Но, несмотря на напряжение, голос его был ровным.

— У тебя есть машина времени? — выдохнул я.

Он покачал головой.

— Нет, я могу передвигаться во времени сам. Не спрашивайте меня, как, я не знаю, — он слабо улыбнулся. — Что, док? Паранойя? Иллюзия того, что я представляю собой что-то необычное в космосе? О’кей. Я проведу демонстрацию, — он обвел рукой кабинет: — Проверьте, что здесь нет никаких ходов, никаких таинственных аппаратов. Ведь это же ваш кабинет.

Я тупо повиновался и обошел кабинет, хотя был уверен, что здесь нет ничего такого, да и не может быть.

— Все в порядке? — спросил он. — Хорошо. Тогда я перенесу себя в будущее. Полчаса? Нет, вам придется слишком долго сидеть и курить. Пятнадцать минут, — он сверил свои часы с настенными. — Сейчас 4.17. Я отправляюсь в 4.30 плюс-минус несколько секунд. Только пусть никто не занимает это кресло в течение этого времени.

Меня всего трясло.

— Хорошо, Джек, — Кровь бурными толчками текла по венам.

Он улыбнулся, тронул меня за руку:

— Старый добрый док. Ну, пока.

И он исчез. Я услышал только легкий вздох воздуха, и ничего больше. Кресло было пусто. Я пощупал. Ничего.

Я сидел за столом четверть часа. Совершенно не помню, о чем я думал в то время.

И вдруг он снова очутился в кресле.

Я постарался не упасть в обморок. Джек поспешил ко мне:

— Успокойтесь, док. Все в порядке. Выпейте.

Потом он продемонстрировал мне путешествие в прошлое. На пару минут…

Была уже ночь.

— Нет, я не знаю, как это происходит, — сказал он. — Но я ведь многого не знаю о себе. Я не знаю, как работают мои мускулы, какие химические процессы происходят во мне. Док, вы должны согласиться, что наши научные познания всего лишь легкая зыбь на поверхности тайны.

— Что ты чувствуешь при этом? — спросил я, с удивлением обнаруживая, что спокойствие вернулось ко мне. Хиросима вывела меня из равновесия на более долгое время. Может быть, в глубине души я подозревал в Джеке что-то подобное?

— Трудно описать, — он нахмурился. — Я… я просто хочу попасть в прошлое или будущее. Совсем так, словно я хочу сделать что-то, взять что-то… И это происходит, — он старательно подыскивал слова. — Пока я путешествую во времени, я нахожусь в темноте. В темноте, где мелькает свет при чередовании дня и ночи. Затем я решаю остановиться — и останавливаюсь, становясь обычным человеком в обычном мире. Во время путешествия я совершенно не воспринимаю движения воздуха. При этом я задерживаю дыхание и не дышу во время путешествия.

— Подожди. Если ты при этом не можешь дышать, то как ты видишь мелькание света? — спросил я.

— Не знаю, док. Я читал учебники физики, чтобы понять хоть что-то, но ничего не узнал. Видимо, меня перемещает какая-то сила, сила, действующая в четвертом измерении. Если она электромагнитной природы, то я еще могу как-то объяснить, что фотоны захватываются ее полем и я улавливаю их. А вещество, материя не воспринимаются мною. Но это только предположение. Я не специалист. Мне бы хотелось, чтобы этим явлением занялся настоящий ученый.

— Твоя теория слишком сложна для меня, мой друг. Но ты сказал, что твое перемещение не мгновенно. Сколько же времени оно длится? Какова его скорость? Сколько лет в минуту, например?

— Все зависит от меня. От силы моего желания. Однако я заметил, что чем больше скорость перемещения, тем больше я устаю. Значит, я трачу свою энергию на перемещение во времени. Правда, я никогда не путешествовал больше нескольких минут — на несколько столетий.

— Когда ты был ребенком… — я замолчал.

Он кивнул:

— Да, я слышал об этом. Когда мать выронила меня, я переместил себя в прошлое чисто инстинктивно — и оказался в колыбели.

Он сделал глоток бренди.

— Моя способность перемещаться во времени росла вместе со мной. Мне кажется, что сейчас для меня нет границ. Однако я ограничен по массе вещей, которую могу брать с собой. Это всего несколько фунтов, считая одежду. Чуть больше — и я не смогу переместиться. Если, к примеру, вы схватите меня, то я останусь на месте, пока вы меня не отпустите. Кроме того, я возвращаюсь на то же самое географическое место, откуда отправился в путешествие, независимо от вращения Земли.

— Странно, что ты с детских лет тщательно хранил эту тайну.

— Да. Но я причинил матери много беспокойства. Правда, я не помню всего. Кто может припомнить свои первые шаги? Потребовалось много времени, чтобы я оценил свою уникальность. А когда я наконец-то понял, то испугался. Может быть, это плохо. Или я урод. Но дядя Джек объяснил мне все.

— Это тот неизвестный, который привел тебя обратно, когда ты исчез в детстве?

— Да. Я тогда отправился в прошлое, чтобы посмотреть на индейцев. Но я нашел только лес. Он меня отыскал, и мы с ним вместе путешествовали во времени, это было очень приятно. Потом он взял меня за руку и показал, как вернуться домой. Он не выпускал меня несколько минут, чтобы я увидел страдания своих родителей. И он достиг своей цели. Я понял, что мой дар приносит страдания другим.

Он говорил так, словно переживал все заново.

— Мы совершили впоследствии много интересных путешествий. Дядя Джек был прекрасным гидом и наставником. Я полностью подчинился его требованиям соблюдать тайну. И только кое-где намекнул своему другу Питу. Дядя Джек многое показал мне, чего я сам никогда бы не увидел.

— Но ты путешествовал и сам, — напомнил я ему.

— Изредка. А вы помните, когда на меня напали два идиота? Я тогда совершил несколько переходов в близкое прошлое, чтобы меня стало восемь.

— А когда ты узнал, что отец идет на войну, ты решил убедиться, что он вернется живым?

— Да, — он нахмурился. — Я стал передвигаться в будущее с небольшими интервалами. И однажды я увидел, как мать плачет у окна. Тогда я отправился обратно и нашел телеграмму. О, я думал, что никогда больше не смогу путешествовать во времени. Просто не захочу.

Тишина окутала нас. За окном медленно падал снег. Я прервал наше молчание вопросом:

— Когда в последний раз ты видел своего ментора?

— В 1969 году. А перед этим незадолго до того, как узнал о своем отце. Дядя Джек был очень добр ко мне. Мы с ним отправились в круглый цирк, видимо, конца XIX века. Я спросил, почему он так печален, а он снова напомнил мне о необходимости соблюдать тайну.

— И ты знаешь, кто он?

У него приподнялся уголок рта.

— А как вы думаете, кто он?

— В прошлом году я отправился в прошлое. Мне нужно было сбежать с фермы. Вы понятия не имеете, как прекрасна была эта страна до того, как пришли поселенцы. И индейцы! У меня появились друзья среди них. Мне не нужно было даже знать их языка, кроме нескольких слов. А девушки… они всегда были так ласковы, так готовы на все для меня…

Я не мог не улыбнуться.

— А Биркелунд-младший издевается над тобой, потому что ты не назначаешь свидания девушкам.

Он ухмыльнулся.

— Можете себе представить, как эти путешествия облегчали мою душу, — затем он заговорил серьезно: — И вы можете себе представить, каким невыносимым становился для меня этот дом Биркелунда. И не только дом — весь этот мир. Что я буду делать в колледже? Слушать глупое хихиканье девчонок и монотонные голоса преподавателей? Я ведь уже вырос, вырос, и видел столько разных чудес!

— Значит, именно твое положение в доме заставило тебя отправиться в будущее?

— Да. Я был вне себя от ярости. Я надеялся увидеть могилу Биркелунда. Двадцати лет, думал я, будет достаточно. И я переместился в конец 1969 года. Дом стоял на месте.

— А Свен?

— Думаю, что он был жив, — голос его был свирепым. — Я не стал проверять. Моя мать к этому времени разведется с ним.

— И?..

— Вернется в Массачусетс. Третье ее замужество будет счастливым. Мне не следовало причинять ей в то время беспокойство, и я вернулся. Отсутствовал я месяц, а по возвращении показал Биркелунду, что в мои дела соваться не стоит.

Я видел, что Джек очень страдает.

Сколько раз я видел такое выражение лица у своих больных. Я поспешно спросил его:

— Ты сказал, что встречался с дядей Джеком, твоим вторым «я»?

— Да, — он был рад перемене темы. — Он поджидал меня в 1969 году. Я прибыл ночью в дубовую рощу, так как не хотел лишних свидетелей. В то время роща была уже вырублена, а участок засажен кукурузой. Он снял для меня комнату в отеле, и мы несколько дней провели вместе. Он рассказал мне о моей матери, показал старые газеты с объявлениями, показал ее письмо к нему… ко мне. Потом он дал мне тысячу долларов. Док, какие цены через двадцать лет! Он предложил мне посмотреть страну.

Из газеты я узнал, что Беркли остался там же, где и был. А на другом краю бухты — Сан-Франциско. Я всегда хотел посмотреть его.

— А как Беркли? — спросил я, вспомнив свои визиты в этот университетский городок.

Он рассказал, как мог, но никакие слова в 1951 году не могли бы описать того дикого, феерического, возбуждающего, ужасающего, гротескного удара по всем чувствам, которые наносил этот город в конце семидесятых годов, семнадцатой декады двадцатого столетия.

— У тебя не было неприятностей с полицией?

— Нет. Я остановился в 1960 году, зарегистрировался под фальшивым именем и явился в 1969 году с регистрационной картой, где было сказано, что мне двадцать один год. Люди на улицах притягивали меня. Я бродил среди них, слушал их разговоры, оценки происходящего… Целый месяц я провел с радикалами. Странное существование со строгой конспирацией, демонстрации, попойки, неопрятные девушки…

— Да, твое описание не слишком привлекает, — заметил я.

— Я уверен, что дядя Джек хотел, чтобы я почувствовал жизнь изнутри, чтобы я узнал, куда катится цивилизация, вскормившая меня. И теперь я изменился.

— М-м-м… Я бы сказал, что ты увидел какую-то новую роль, новое поле деятельности. Что случилось?

— Я предпринял путешествие в более далекое будущее.

— И?

— Док, — сказал он чересчур спокойно. — Вы можете считать себя счастливым. Вы уже старик.

— Значит, я умру? — сердце мое застучало.

— Ко времени катастрофы — несомненно. Правда, я не проверял. Однако я установил, что в 1970 году вы все еще были живы и здоровы.

Я удивился, почему он не улыбнулся, но потом понял: он не упомянул о Кейт.

— Война… Война со всеми ее ужасами придет позже, — продолжал он тем же звенящим металлическим голосом. — Но все ведет к нему, к этому шабашу ведьм, часть которого я видел в Беркли.

Он вздохнул, потер уставшие глаза.

— Я вернулся в 1970 год с ощущением, что волна надвигается, грозя затопить все. Но очень мало людей в 1970 году видели это. Очень мало. Они помогли мне напечатать и распространить это. Они считали меня ярым республиканцем.

— А ты не республиканец?

— О, боже, нет. Я не вижу ни одной политической партии, которая могла бы сделать что-нибудь полезное в течение трех—четырех поколений. Все они будут только хуже.

Он допил свой стакан, отклонив предложение наполнить его снова.

— Мне нужно сохранить голову свежей, док. Ведь мы должны разработать подходящую версию. Теперь я понимаю, что навлек на себя серьезные неприятности. Правда, в том времени было бы то же самое.

— Время не меняется? — удивился я. — Значит, мы завязли в нем, как мухи в застывшем янтаре?

— Не знаю, не знаю. Но я знаю, что все мои усилия были напрасны. Мои первые друзья назвали меня предателем, а других, новых, совсем мало. Мы не сможем распространять свои взгляды на всю страну, на весь мир.

— В политике нельзя ожидать чудес, — сказал я. — И нельзя верить тому, кто обещает их.

— Правильно. Я это тоже понял. Поэтому я решил, что мой долг — вернуться назад и оставаться с матерью. По крайней мере я смогу сделать этот мир менее ужасным для нее, — его тон смягчился. — Конечно, я сделал глупость, сохранив эту копию. Мне помогла сделать ее очень милая девушка… Ну что же, мне хотя бы повезло в одном: еще один человек будет знать тайну моей жизни. Только теперь я стал понимать, как был одинок.

— Ты один такой? — спросил я.

— Не знаю. Думаю, что не один. Таких, как я, конечно, очень мало. Но я думаю, что есть и другие путешественники во времени. Как мне найти их? — воскликнул он. — А если мы соберемся вместе, что мы сможем сделать?

Глава 5

Биркелунд ничего не смог извлечь из этого. Я увиделся с ним, рассказал, что этот памфлет написан для любительского спектакля и носит чисто сатирический характер. После этого я прочел ему нотацию, как нужно вести себя с приемным сыном и женой. Он выслушал ее, хотя и неохотно. В конце концов, как я уже говорил, он не был злым человеком.

И все же ситуация осталась взрывной. Джек добавлял к ней пороху своим надменным поведением.

— Он так изменился, — со слезами говорила мне Элеонора. — Даже внешне. И я не могу винить за эти трения Свена и его мальчиков. Джек ведет себя возмутительно.

Конечно, так оно и было. Как мог вести себя человек, ненавидящий этот дом, скучающий в школе, имеющий на плечах тяжкий груз знания будущего?

— Я думаю, — сказал я, — лучше всего предоставить ему свободу.

— Боб, но ему же всего восемнадцать лет, — запротестовала она.

Ему был уже двадцать один, а может, и больше, по моим подсчетам.

— Он достаточно взрослый, чтобы пойти в армию, — после паузы я продолжил: — Это даст ему шанс найти себя. Раз он пойдет добровольно, срок службы будет минимальным.

— Только после того, как он получит образование. Я понимал ее разочарование.

— Он может учиться заочно, Элли. Или учиться во время службы. Там организуются курсы. Он способный мальчик и справится с учебой. Боюсь, что это единственное, что можно сделать для него.

Джек сразу же согласился. Он выяснил, что его могут послать в Европу.

— Там я буду изучать историю, — сказал он. — Кроме того, я буду изучать оружие и технику войны. Ведь в двадцать первом веке я, скорее всего, буду убит.

Армия, конечно, не была приспособлена для его темперамента, но он, тем не менее, получил необходимую тренировку, знания по электронике. И постоянно совершал путешествия в будущее, став старше еще на два года.

Его письма ко мне содержали лишь слабые намеки на происходящие события, так как они прочитывались Кейт. Мне было очень трудно скрывать от нее эту ужасную тайну.

И вот однажды он пришел ко мне и несколько часов показывал фотографии и рассказывал, рассказывал, рассказывал…

— Док, вы и представить себе не можете, как отличались друг от друга люди средних веков. Они были разными в разных местах, в разные годы…

Он видел легионы Цезаря, триумфально шествующие по Риму, видел узкие серые тени кораблей викингов в фиордах Осло, видел Леонардо да Винчи за работой… Однако у него не было времени посвятить себя наблюдениям. Много ли может узнать человек, попавший в совершенно чужую эпоху, если он едва может произнести несколько слов, если его каждую минуту могут арестовать — уж слишком подозрительно он выглядит.

Я чувствовал себя предателем по отношению к Кейт. Но уж если Джек мог хранить тайну от своей матери, то и я должен хранить ее.

Представьте, если все узнают о том, что человек может путешествовать во времени? Ведь начнется столпотворение. Он станет жертвой тех, кто захочет узнать свое будущее, или попадет в руки жаждущих власти людей, станет игрушкой в руках тех, кто делает идеологию; другие будут пытаться уничтожить его, чтобы он не рассказал людям, что ждет нашу цивилизацию. И если он сможет пережить все это, то у него не останется другого выбора, как только бежать в иное время и там скрыть свой дар.

Нет, лучше хранить эту тайну с самого начала.

Но тогда какой смысл в этом фантастическом даре судьбы? Или проклятии?

— В конце своей службы я больше думал, чем путешествовал, — сказал он.

Мы плыли на лодке по озеру Виннего. Джек вернулся домой уже две недели назад, но ему еще многое нужно было рассказать мне. У него были дела и дома. Его мать разводилась с Биркелундом, оставляя дом, где испытала столько страданий, и ей требовалась моральная поддержка сына. Прошло два моих года — и теперь передо мной сидел мужчина, молодой мужчина, но уже испытавший боль и смятение жизни. Джек Хейвиг, сидевший передо мной, теперь полностью владел собой.

Я отложил весла и достал трубку. Весна отражалась в голубой глади озера. Сладостью дышало от полей, зелени лесов, яблоневых садов. Дул легкий ветер. В его потоке медленно плыл в высоте ястреб.

— Да, у тебя было над чем подумать, — отозвался я.

— Во-первых, как происходит перемещение во времени.

— О, скажи мне, как оно происходит?

Он даже не улыбнулся.

— Я изучал физику, электронику, я стал специалистом в этих областях. И читал много специальной литературы. И все теории в один голос утверждают, что это невозможно. Все начинается с того, что для этого требуется огромное количество энергии.

— Э пур си муове, и все-таки она вертится.

— Что?.. А, да, док, я изучал итальянский, перед тем как посетить Италию эпохи Ренессанса. Я обнаружил, что Галилей никогда этого не говорил. Более того, он даже не бросал шаров с наклонной башни в Пизе, — он открыл еще по бутылке пива для каждого из нас. — Но в этих разговорах об энергии есть кое-что, о чем не подозревает современная наука. Математики говорят, что путешествие во времени эквивалентно передвижению со скоростью больше скорости света, что также не допускает современная наука.

Я смотрел, как кольца дыма тают в воздухе.

— Ты оставил меня далеко позади, — заметил я. — Я ничего не понимаю в твоих словах, кроме уверенности, что в твоем даре не замешана никакая нечистая сила.

Он кивнул:

— Да. Что бы это ни было, оно связано с законами природы, с соотношением «энергия-масса». Но тогда почему только я способен на это и никто больше? Поэтому я предположил, что это связано со структурой моих генов.

— Генов?

— Да. Через несколько лет будет открыт молекулярный базис наследственности.

— Что? — я резко выпрямился. — Ты должен рассказать мне об этом.

— Потом… потом. Я сообщу вам всю информацию по этому вопросу, хотя там еще многое неясно. Главное в том, что наши гены — это не просто матрица для воспроизведения организма. Они действуют всю жизнь, управляя организмом. Их можно назвать веществом жизни. Но весь механизм до конца наша цивилизация, пожалуй, не сможет понять. Она еще раньше уничтожит сама себя. Однако лично я предполагаю, что существует что-то вроде резонанса в этих огромных молекулах. И если частота резонанса всех генов одинакова, то человек — путешественник во времени.

— Интересная гипотеза, — промямлил я. Для меня в его присутствии уже становилось обычным состояние ничегонепонимания.

— Я — эмпирическое доказательство этому, — сказал он с усилием. — Док, у меня было несколько женщин. Правда, не в этом времени. Для него я слишком застенчив и скован. Нет, в будущем времени и в прошлом. Там все это происходит гораздо проще. Тем более, что я окутан какой-то завесой таинственности.

— Поздравляю, — сказал я, не сумев придумать ничего лучше.

Он смотрел на воду.

— Я не влюблен в них, — сказал он. — Если постель — это все, что от меня требуется, как, например, с девушкой из Дакоты три сотни лет назад, прекрасно. Но если требуется нечто большее, то я не могу на это пойти. Ведь тогда мне придется жить с нею всю жизнь. Думаю, что я никогда не свяжу себя женитьбой. Прежде чем вступить в связь с девушкой, я заглядываю на несколько лет вперед, чтобы убедиться, что связь со мной не причинит ей вреда.

После паузы он продолжал:

— Я отклоняюсь, но это важно для меня. Возьмем, к примеру, Мэг. Я был в Елизаветинском Лондоне. У меня почти не возникало проблем из-за незнания эпохи, хотя мне нужно было постичь произношение и жаргон того времени. Слиток серебра, который был со мною, мне удалось легко превратить в деньги, хотя я подозреваю, что торговец обманул меня. Во всяком случае, моего капитала хватило, чтобы снять комнату в маленькой гостинице и пойти в «Глобус». В общем, мне не хотелось особенно стеснять себя.

Однажды я оказался в бедном квартале. Какая-то женщина схватила меня за рукав и стала предлагать мне свою молодую дочь. Сначала я возмутился, а потом решил встретиться с бедной девочкой. Может, я смогу ей чем-нибудь помочь.

Она очень нервничала, но была решительной, и когда она мне все объяснила, я вынужден был признать, что для человека с независимой натурой лучше быть проституткой, чем вести честный образ жизни, но находиться у кого-либо в услужении.

Она была очень веселая, красивая, и она сказала, что с большим удовольствием будет иметь дело со мной, чем с кем-нибудь другим. Что мне было делать? Если бы я начал ее перевоспитывать, она не поняла бы ничего и прогнала бы меня или убежала бы сама, — он сделал глоток пива. — Олл райт, — сказал он. — Я переехал в более просторную квартиру и взял ее с собой. Мэг была женщиной очень молодой, но женщиной. Мы прожили вместе четыре года ее жизни.

О, разумеется, я совершал путешествия во времени, возвращаясь в двадцатый век. Иногда не очень часто, я перемещался во Францию, хотя такие путешествия длились довольно долго. И я верил, что Мэг оставалась верна мне. Вам следовало бы видеть, как она отшивала своих родственников, требующих, чтобы она облапошила меня. Я сказал ей, что нахожусь на службе Дании…

Впрочем, к чему детали? В конце концов, какой-то молодой коммивояжер влюбился в нее. Я дал ей приданое и благословил ее. Я даже проверил, что в ближайшие десять лет у них все будет нормально.

Он вздохнул:

— Док, она подарила ему полдюжины ребятишек, начиная с первого года семейной жизни. Но от меня у нее никого не было. И я решил, что ни одна женщина не может подарить мне ребенка…

Джек сообщил мне, что он даже прошел тест на дееспособность, который показал, что у него все в норме. И он, и я были смущены его откровенностью.

— Может быть, — медленно проговорил я, — ты мутант? Мутант до такой степени, что слишком сильно отличаешься от обычного человека?

— Да. Я думаю, что мои гены совершенно иные.

— Но если есть женщина, путешествующая во времени…

— Верно, док.

Он долго сидел молча, потом сказал:

— Главное, конечно, не в этом. Пожалуй, самое главное — найти других таких же, как я, если они есть, и попытаться предотвратить все грядущие ужасы. Я не могу поверить, что я — всего лишь бессмысленная случайность,

— Как ты предполагаешь найти их?

Его взгляд был пронзительно-холодным.

— Начну с того, что стану богатым.

Прошли годы, но я мало что знал о его делах. Время от времени он появлялся у нас, но я думаю, только для того, чтобы сохранить нашу дружбу, а не для того, чтобы держать меня в курсе дел. Все чаще и чаще он казался мне плодом моего воображения, настолько чужим он был в заботах нашего маленького городка, ритм жизни которого убыстрялся с каждым годом с ростом наших сыновей и другими повседневными проблемами. Но когда он появлялся вновь, как бы вынырнув из ночи, я снова бывал захвачен странной судьбой этого необычного человека.

Не хочу сказать, что он был фанатиком, хотя последовательно вынашивал идею спасения мира. Его интеллект развивался в самых разных направлениях, хотя преобладала история и антропология. К тому же судьба подарила ему способность быстрого познания языков. Мы с ним часто обсуждали, как незнание языков и способность быстро изучать их подрезает крылья путешественникам во времени. Сардонический юмор, сочетающийся в нем со среднезападной вежливостью, делали его весьма приятным собеседником. Он полюбил роскошную жизнь, но мог жить и в весьма скромных условиях, не жалуясь. Я заметил, что он очень неравнодушен к красоте, как естественной, так и к красоте настоящего искусства. Особенно он любил классицизм, барокко, китайскую музыку, красивые корабли и оружие, а также эллинскую архитектуру. Боже, если ты существуешь, я от всего сердца благодарен тебе, что мне удалось увидеть фотографию Джека Хейвига на фоне неразрушенного Акрополя.

Я был единственным, с кем он разделил свою тайну, но не единственным, кто был его другом. Теоретически он мог завести дружбу со всеми знаменитостями прошлого и будущего, такими, как Перикл, Эйнштейн, Шекспир, Линкольн… но практически это было трудно сделать. Кроме трудностей, связанных с языком, законами, обычаями, всем укладом жизни, существовали трудности вхождения в контакт: все знаменитости обычно очень заняты. Нет, Хейвиг рассказывал мне о таких людях, как его маленькая Мэг, которая уже триста лет назад обратилась в прах, или горный человек, сопровождавший еще Льюиса и Кларка, или старый усатый солдат армии Наполеона…

— История не стремится быть лучше, док, совсем не стремится. Мы только воображаем себе это. Но подумайте, отбросьте все романтические легенды и оставьте только голые факты. Ведь, к примеру, в 1800 году, когда Франция захватила всю Европу, никак не могла бы возникнуть Первая мировая война, в которой западная цивилизация сама бы стремилась перерезать себе горло. А мы сейчас еще кровоточим от ран, которые нанесли сами себе в 1914 году.

Иногда он предпринимал путешествия во времени в чисто развлекательных целях.

— Если быть честным, — как-то ухмыльнулся он, — то мне все больше и больше нравятся низкопробные развлечения.

— Париж Тулуз-Лотрека? — спросил я. Он уже сообщил мне, что ранний декаданс, в основном, был создан людьми из высших классов, которые подвизались — и не без успеха — в искусстве.

— Нет, там я еще не был, — признался он. — Как-нибудь побываю. Но Старквиль в цвету…

Его не интересовала проституция. Он уже много знал о том, какими жестокими могут быть условия жизни людей, и к чему это может привести. Он любил ранний джаз, любил компанию тех молодых людей, о которых он сказал, что эти парни гораздо более реальны, чем молодежь нашего времени, не говоря уже о семидесятых годах.

А тем временем он делал себе состояние.

Вы можете подумать, что это было легко. Достаточно посмотреть на цены в 1929 году и в наше время.

На самом деле это не так. Что он мог делать?

Он мог покупать в Европе серебро или золото и обменивать его на деньги в XIX или XVIII веке. Он мог покупать марки или монеты прошлого и продавать их коллекционерам. Он мог взять с собой алюминиевые предметы и переместить их в ту эпоху, когда алюминий стоил дороже золота. Но это все были мизерные сделки. К тому же они были ограничены тем, что Джек не мог переносить больших тяжестей. Кроме того, он не хотел обращать на себя внимание.

Он рассматривал возможность вкладывания денег в предприятия, чтобы стричь купоны, но правила этой игры были настолько сложны, что он не хотел тратить время на их изучение. И еще: ему хотелось основать свое богатство в своем собственном времени.

В конце концов он преуспел в своем намерении. Правда, он не рассказал мне подробностей операции. Я знал только самую общую картину.

Джон Франклин Хейвиг основал фонд, который доверил одному из самых надежных банков, и распорядился, чтобы проценты выплачивались «любому его наследнику мужского пола» по достижении двадцати одного года. А затем Джон Франклин Хейвиг в 1964 году обратился в банк и стал обладателем миллионного состояния. Сенлакская «Трампет» с трепетом сообщила о рождении нового миллионера, получившего наследство от дальнего родственника.

— Вот и все, — сказал он мне. — Теперь мне нужно только выписывать чеки.

Я должен еще упомянуть о помощи, которую он оказал матери и некоторым другим людям. Но в целом благотворительностью он не занимался.

— Это не выход, док, — говорил он мне. — Благотворительность — это все равно, что лечить насморк, когда надвигается эпидемия чумы.

Но я знал, что он, тем не менее, помог нескольким несчастным и сделал большой вклад в какую-то либеральную организацию.

— Мы нуждаемся в резервах для жизни, — сказал он. — Всех форм жизни. Нетронутые уголки природы нужны нам сегодня для духовного совершенства. А завтра — для сохранения самой жизни на Земле.

— Будущая война, — говорил Джек, — будет не просто выяснением отношений между капиталистическим и коммунистическим миром, как мы представляли в пятидесятых годах. Я могу лишь очень слабо представить себе, что произойдет. И неудивительно. Никто сейчас, да и в будущем, не может дать точного анализа последствий. Док, ученые много спорят о причинах и последствиях прошлых войн, но никто не задумывался, к чему может привести будущая. А ведь достаточно вспомнить о гигантском облаке пыли, которое окутает землю после ядерных взрывов, чтобы понять: Землю ждет новый ледниковый период.

У него сложилось впечатление, что Третья мировая война, как и Первая, — это конфликт, которого все ждут, но никто не хочет, и о последствиях которого никто не задумывается. Он считал, что более важны экологические послевоенные проблемы, чем политические и идеологические.

— Я уверен, что в пустыню обратятся огромные области планеты. И не только в пространственном смысле, но и во временном. Вы знаете, док, что океан снабжает атмосферу половиной кислорода? В 1970 году инсектициды будут обнаружены и в планктоне. А в 1998 году океан превратится в зловонную клоаку, к которой даже подойти будет страшно.

— Но это все можно предсказать и представить, — заметил я.

Он поморщился:

— О, да. Сейчас много говорят о защите окружающей среды. А она буквально бьется о ветровые стекла огромных автомобилей, принадлежащих волосатым бесцеремонным молодым людям. И эти автомобили загаживают землю и воздух… Люди стали совершенно беззаботными.

Это логическое заключение из общей тенденции. Я знаю, глупо всю вину возлагать на тех, кто готовит будущую войну. Тем более, что я до сих пор не знаю, как она возникла. Но, док, я имею моральное право утверждать, что большая часть зла произрастает в этой стране, самой могущественной в мире, передовой как в хорошем смысле, так и в плохом. Америка не хочет ощутить свою ответственность за ту мощь, которой она обладает.

Америка сделает попытку наказать своих врагов в Азии, но эта попытка будет не очень уверенной, и Америка потеряет много своих сынов из-за ничтожной цели. Надеясь сложить нескладываемое, Америка растеряет своих последних друзей. Люди, которые будут выбраны в правительство, будут бороться с инфляцией, повышением цен, повышением налогов, а это все равно что заклеивать бумагой трещины в фундаменте. Экономический комплекс приведет к немощной международной политике. Белое большинство попытается свалить все экономические трудности на спину цветного меньшинства, последние начнут бунтовать, и в этом мятеже погибнут последние остатки прогресса. А наши глупые попытки сбалансировать то, что мы берем из окружающей среды, и то, что мы вкладываем в нее…

Сначала американцев охватит чувство вины. Затем постепенно они станут апатичными. В Америке создадутся огромные запасы денег. Их жизненные потребности будут полностью удовлетворены, но что касается духовной жизни…

И вот в феврале 1964 года Хейвиг вступил во владение наследством, которое создал сам для себя. После этого он постарался зачеркнуть свое прошлое, и всю оставшуюся жизнь он называл себя не иначе, как «дядюшка Джек». Я спросил его, что он намеревается делать дальше, и он ответил:

— Я хочу узнать как можно больше о том, что нас ждет.

Я задумался, но подавил желание спросить его о своем будущем. Теперь я понимаю, сколько бы ему пришлось рассказывать о моем будущем до дня смерти Кейт.

Я никогда не спрашивал Хейвига, видел ли он раньше могилу Кейт. Может, он и знал все, но молчал об этом. Как врач, я знаю, что такую информацию очень трудно хранить и при этом улыбаться.

Теперь Хейвиг занимался в нашем университете, а в перерывах между занятиями делал визиты в прошлое… Он больше не хотел, попадая в чужое общество, оставаться немым. Более того, он хотел иметь базу, с помощью которой он мог бы изучать изменения языка со временем, в прошлом и будущем.

Он сконцентрировался на латинском и греческом, который был более распространен во времени и пространстве, чем классический. Кроме того он занимался французским, немецким, итальянским, испанским, португальским, еврейским, арабским, арамейским и одним из языков полинезийской группы.

— Там была цивилизация еще до наших темных веков, — сказал он мне. — Я никак не мог попасть в ту эпоху, попадал либо в ее начало, либо в конец. Ты понимаешь, очень трудно понять чужую эпоху. Предположим, ты — путешественник во времени из Египта времен фараонов. И ты попадаешь в сегодняшний мир и изучаешь его. Многие действия людей абсолютно непонятны тебе, более того, ты даже не можешь понять, хорошо то, что они делают, или плохо. Потребуются многие годы, чтобы хоть немножко научиться понимать мир.

Поэтому я хочу начать со старых эпох, откуда можно перекинуть мостик к будущим временам.

Он подробно изучал историю. Молено даже сказать, стал профессиональным историком. Побывав во многих жестоких эпохах, он говорил, что ни мрачное средневековье с его сожжением еретиков, ни массовая резня где-нибудь в Турции не сравнится по жестокости и ужасу с тем, что ждет Землю в будущем.

— Тогда погибнут почти все люди. Надеюсь, что моих коллег, путешественников во времени, эта участь не постигнет, и я смогу встретиться с ними когда-нибудь в более счастливых или, вернее, в менее несчастных эпохах.

А когда ему биологически исполнилось тридцать лет, ему повезло. Это случилось в Иерусалиме, в день Распятия на Кресте.

Глава 6

Он рассказал мне о своих планах в 1964 году. Его политика заключалась в следующем: разделить эти двадцать веков так, чтобы его личный календарь и официальные календари не слишком расходились.

После этого я долго не виделся с ним. Он больше не жил в Сенлаке, а перебрался в Нью-Йорк, где устроил себе штаб-квартиру. Правда, он иногда наведывался и к нам. Кейт находила это очень трогательным. Я тоже, хотя знал, что он просто нуждается во мне, ведь я был его единственным доверенным лицом.

— Ну что ж, ты был прав, — сказал я, выслушав его. — Это именно тот момент, когда каждый путешественник во времени, если он христианин, захочет оказаться в Иерусалиме. Почему ты не сделал этого раньше?

— Это не так просто, док. Это очень сложное путешествие на абсолютно чужую территорию. А точная дата? Или даже сам факт?

— Ты имеешь в виду, что сомневался в исторической личности Христа. Я знаю, ты атеист, но тайна вокруг его имени…

— Док, кем он был, был ли он, представляет для меня не только академический интерес. Люди с тех пор прожили века с этой верой. Моя жизнь, я уверен в этом, дана мне не для того, чтобы я занимался чистыми исследованиями, хотя мне бы очень хотелось. Я видел слишком много человеческих несчастий. Путешествие во времени имеет свою реальную ценность: с его помощью можно попытаться спасти человечество, — он улыбнулся. — Вы знаете, док, что я не святой. Но я хочу что-то сделать.

Он улетел из Нью-Йорка в Израиль в 1969 году. К этому времени евреи уже закрепились в Иерусалиме, и по нему можно было ходить более или менее спокойно. Из своего отеля он направился по иерихонской дороге, неся с собой сумку, пока не добрался до апельсиновой рощи, где можно было укрыться. Здесь он дождался ночи и начал готовиться.

Арабский костюм он купил в лавке для туристов. Продавец заверил его, что именно так одевались арабы в библейские времена. Нож, больше для еды, чем в качестве оружия, он прицепил к поясу. Огнестрельное оружие он почти никогда не брал с собой. В кожаном мешке был арабский разговорник (для американских студентов), пища, кое-какая посуда, таблетки от живота, антибиотики, дезинфицирующие средства и деньги (несколько монет эпохи Римской империи и небольшой слиток золота, который можно было обменять).

Хейвиг сложил современную одежду в мешок, затем взял последнее из своего снаряжения. Он называл этот прибор «хронолог». Тот был разработан им и изготовлен по его указаниям в 1980 году на основе последних достижений электроники.

Я видел этот аппарат. Это был ящик с ручкой для переноски, размером 24 на 12 и на 6 дюймов. Открыв крышку, можно было увидеть ручки управления и индикаторы. В ящике размещался миниатюрный компьютер, питающийся от никель-кадмиевой батареи. Вес аппарата составлял пять фунтов, половину того веса, который Хейвиг мог брать с собой. Этот прибор представлял для него большую ценность.

Представляете: он планирует перенестись в прошлое или будущее и в определенный момент. Как ему это сделать? На небольшом промежутке времени можно ориентироваться по смене дня и ночи, отсчитывать их. А если дальше? На тысячи лет? Здесь-то его и выручает хронолог, отсчитывая время с большой точностью.

Ночь была ясная, холодная. Далее шел пар изо рта при дыхании. На севере светились огни Иерусалима, а со всех сторон наступала тьма, пересекаемая лишь огнями редких домов и фарами проезжающих машин. Хейвиг сориентировался по Луне и звездам, выставил точное время по Гринвичу, затем покрутил верньер, установил стрелку на деление, соответствующее определенной дате в Анно Домини 33.

Дата точно не установлена, напомнил он себе. Но, во всяком случае, эта дата больше похожа на правду, чем все остальные. Он рассмеялся. Единственное, в чем молено быть уверенным, это то, что все произошло в середине зимы. Иначе как бы пастухи могли уйти из своих домов пасти стада?

Он сделал несколько глубоких вдохов и выдохов, чтобы насытить кровь кислородом. Затем набрал полную грудь воздуха, но не напрягаясь, чтобы не тратить энергии, — и погрузился в силовое поле Земли.

Как он мне рассказывал, ощущение было примерно такое, как у пловца, преодолевающего сильное приливное течение. Он перемещался во времени, и тишина окружала его. Он замечал только солнечные восходы и закаты.

Вот он увидел взрыв, призрачный, бесшумный. Может, это Война за Независимость? Или эпизод Первой мировой? Но это было уже позади. В туманной ночи XIX века он решил остановиться, чтобы снова глотнуть свежего воздуха. Еще он хотел сориентироваться по звездам, хотя хронолог никогда еще его не подводил. Однако ему это не удалось. Поблизости оказались несколько всадников, видимо, турецкие воины. Они не увидели его в темноте, и он продолжил свой путь.

Остановившись в другой раз, он заметил, что местность вокруг изменилась. Контуры оставались те же самые, но вокруг росли деревья, простирались возделанные поля. Видимо, эта местность периодически страдала от засух, так как ранее он видел здесь пустыню и знал, что она будет пустыней в том времени, куда он направлялся. Вдали он увидел огромный стадион. Видимо, здесь крестоносцы устраивали свои турниры, пока Салладин не вышвырнул их из своего пропахшего кровью королевства.

Остановки для дыхания становились все чаще. Путешествие истощало его силы. И им овладело возбуждение: ведь всего через несколько часов осуществится его — мечта. Сердце тяжелым молотом бухало в груди.

На панели хронолога замигала лампочка.

Маленький прибор с огромной скоростью проделал все вычисления, учитывая возможные возмущения электромагнитного и гравитационного полей Земли, и определил нужное время с большой точностью.

Вспыхнул красный свет. Хейвиг прибыл на место назначения.

Заканчивалась ночь с четверга на пятницу. Если верить Библии, то уже состоялась Тайная Вечерня, канули в прошлое душевные муки в Гефсиманском саду, и Иисус уже лежал связанный, ожидая решения своей судьбы. Его скоро приведут к Пилату, осудят, распнут на кресте, пронзят копьем, объявят мертвым и похоронят.

— Они привязывают на кресте, — говорил мне Хейвиг. — Гвозди не выдержат тяжести тела, и ладони порвутся. Иногда гвозди все же вбивают, но в дополнение к веревкам. Это просто специальное наказание, так что можно сказать, что Библия в этом вопросе правдива, — он закрыл лицо руками. — Док, я видел, как они висят: черные, распухшие, языки высунулись наружу, они не могут даже стонать, только хрипят, никаких мыслей в их обезумевших глазах. Ужас, ужас. Воистину счастлив тот, у кого слабое здоровье, и он может быстро дождаться смерти… В огромной толпе, может быть, найдется несколько родственников или друзей, но они не могут выказать свое горе, не могут даже плакать. Остальные в толпе отпускают шуточки, смеются, едят, пьют, поднимают на руки детишек, чтобы им было лучше видно… Что же такое человек?

А чем мы лучше? Ведь наш век — это век Воркуты и Бухенвальда, век Бельгийского Конго и юга Соединенных Штатов. Может быть, в такие моменты я совсем не завидовал его способности путешествовать во времени.

Утро высветило восточное небо. У него за спиной оказался чей-то сад, а вдали он увидел дома. Дорога представляла собой сплошную грязную жижу. Вдалеке, прячась в утреннем полумраке, раскинулся на холмах Иерусалим — город царей Иродов и римских проконсулов. Он был гораздо меньше того Иерусалима, каким он стал через два тысячелетия. Вблизи городских ворот были раскинуты шатры и палатки. Это окрестные жители пришли в священный город на святую неделю. Воздух был холодным и пах землей. Слышалось пение птиц.

— Раньше всегда было много птиц, — говорил мне Хейвиг.

Он сидел на земле, задыхаясь, пока наконец не пришел в себя. Почувствовав сильный голод, он взял кусок овечьего сыра и ломоть хлеба. Жадно пережевывая, он с удивлением подумал, что ест самую обычную для этого периода времени и места на Земле пищу. Пищу, которую ел сам Христос.

Если он существовал. Никогда на Земле не переводились ученые, считавшие, что Христос — это просто миф, вроде какого-то Озириса-Митры. Предположим, что его не было. Вернее, был, но совсем не такой, каким его изображают церковные книги, не живым воплощением Создателя Вселенной. Была бы жизнь на Земле лучше, если бы люди следовали его заветам?

Хейвиг задумался, но вдруг вспомнил о своей цели. Он вздохнул и поднялся. Из-за горизонта появилось солнце.

Хейвиг пошел по дороге. Вскоре к нему присоединилась группа людей.

Люди встали затемно. Они убрали дома, приготовили пищу, сделали все дела, так как завтра была суббота. Бородатые люди в лохмотьях подгоняли тощих ослов, нагруженных товарами. Дети, едва начавшие ходить, перебирали зерно возле шатров, а те, что были чуть постарше, выгоняли овец на пастбище. Хейвиг шел по дороге, и вместе с ним шли к городу шейхи, священники, бродяги, крестьяне, какие-то полупьяные девицы, два торговца из Анатолии в широкополых шляпах. И вдруг он услышал топот копыт и лязг железа. Это проехал отряд римлян, возвращающихся в город после ночного патрулирования.

Я видел его фотографии, и легко могу представить себе эту картину. Она была гораздо менее красочна, чем вы можете вообразить, вы, живущие в мире анилиновых красителей. Ткани тогда были, в основном, серого, тускло-коричневого, грязно-голубого тонов. Но шум стоял невероятный. Пронзительные вопли, смех, ругательства, обрывки песен, звучание музыкальных инструментов, шарканье ног, скрип колес, стук копыт, лай собак, блеяние овец, фырканье верблюдов — и над всем этим птичьи трели. Эти люди не были чопорными англичанами: при разговоре они отчаянно жестикулировали, рубили воздух ладонями, хлопали друг друга по спине или по плечу, стискивали зубы, хватались за кинжалы, чтобы через секунду, отбросив свою ярость, залиться жизнерадостным смехом. А запахи! Едкий лошадиный пот, пот людей, дым угасающих костров, запахи готовящейся пищи, запах навоза, запах седельной кожи, нагретой на солнце. Хейвиг ненавидел это время, когда в живых людей вбивали гвозди, но, наблюдая жизнь простых людей, он не испытывал ни омерзения, ни презрения.

Ворота Иерусалима были открыты. Сердце Хейвига забилось еще сильнее…

И он нашел.

Это случилось почти сразу. Пальцы коснулись его спины. Он повернулся и увидел невысокого широколицего человека, одетого, как и Джек, тоже безбородого, с короткими волосами и светлой кожей.

Лицо незнакомца было покрыто потом. Стараясь перекричать шум толпы, он спросил:

— Эс ту перегинатор темпорис?

Он говорил с сильным акцентом поляка XIII века, но Хейвиг, изучавший как классическую, так и вульгарную латынь, понял его.

— Ты путешественник во времени?

Хейвиг в первый момент даже не мог ответить. Он утратил чувство реальности. Вот конец его поискам!

Или их поискам.

Хейвиг был высокого роста, необычайного для этой местности. Он оставил голову непокрытой, чтобы можно было видеть его волосы и нордические черты лица. Иерусалим в те годы был достаточно космополитичен. И в нем свободно могли жить иностранцы. Хейвиг надеялся, что его собратья узнают в нем одного из своих, узнают человека, чуждого этому времени. И вот его надежда сбылась.

Они сидели в таверне и разговаривали: Вацлав Красицкий из Варшавы 1738 года, Хуан Мендоза из Тихуаны 1924 года, и те, кого они нашли.

Джек Хейвиг. И Конрад ван Левен, воин прибыл сюда, чтобы с помощью меча освободить Спасителя, когда тот понесет свой крест на Голгофу. Его спас Красицкий за мгновение до того, как римский легионер был готов выпустить ему кишки. Он ошеломил брабантца вопросом: «Откуда ты знаешь, что этот человек — твой Господь?» И седобородый монах-ортодокс, говоривший только на хорватском языке и отзывающийся на имя Борис. Видимо, он прибыл из семнадцатого века. И тощая женщина, которая сидела, не поднимая глаз от своей миски, и говорила на языке, которого никто не мог понять.

— И это все? — недоверчиво спросил Хейвиг.

— У нас есть еще несколько агентов в городе, — ответил Красицкий. Они говорили по-английски. — Мы встретимся в понедельник, а потом… хм, после Вознесения. Предположим, что они найдут еще несколько путешественников, но все лее нас будет слишком мало, чтобы мы могли надеяться совершить что-нибудь существенное.

Хейвиг осмотрелся. Посетители сидели, скрестив ноги на грязных коврах, и пили из глиняных чашек, которые мальчик-слуга наполнял из бурдюка. Вокруг бурлил Иерусалим. О, Святая Пятница!

Красицкий был спокоен. Он сказал, что оставил свой город и свою эпоху ради Французского Просвещения. Шепотом он сообщил, что его партнер Мендоза — гангстер. Вернее, он сказал «наемник», но смысл этого слова Хейвигу был понятен. «Мне лично плевать на то, что какого-то еврейского портного, страдающего излишней любовью к проповедям, казнят, — сказал он, ухмыляясь. — Но ты относишься к этому иначе, да? Что ж, по крайней мере среди нас появился один разумный человек».

Хейвиг спросил:

— Неужели нас, путешественников во времени, так мало?

Красицкий пожал плечами:

— Кто знает? Многим не так просто прибыть сюда. В твое время достаточно сесть на самолет — и ты здесь через несколько часов. А в другие эпохи это связано с большими трудностями. Мы читали о средневековых пилигримах. Но сколько было их в пропорции к общему населению? Сколько их погибало в пути? Кроме того, некоторых путешественников во времени нам просто не найти, так как они не желают быть найденными. А может, они даже не подозревают, что есть подобные им, которые ищут их.

Хейвиг посмотрел на него, на непроницаемого Хуана Мендозу, на полупьяного Конрада, грязного Бориса, неизвестную сумасшедшую женщину и подумал: «Естественно. Нельзя же было ожидать, что дар путешествия во времени будет распространяться выборочно. Нет, им обладают люди самого разнообразного интеллекта и направления ума. С какой стати я решил, что представляю собой нечто необычное, специфическое?»

— Мы не можем тратить много времени на поиски, — сказал Красицкий. — Нас слишком мало, — он хлопнул Хейвига по колену. — О, Святая Богородица, как обрадуется Сахэм, когда узнает, что мы нашли тебя!

В конце вечера еще были найдены отшельник из Сирии третьего века и авантюрист из Ионии второго века после Рождества Христова. Сказали еще об одной женщине, видимо, коптской христианке. Но она скрылась прежде, чем ее успели задержать.

— Плохой урожай, — хмыкнул Красицкий. — И все же…

И он повел свою группу. Сначала они остановились после Пятидесятницы, затем отправились в двадцать первый век.

Пыль клубилась над пустыней. От Иерусалима ничего не осталось, кроме костей и нескольких руин. Но тут их ждал остроносый самолет, с вытянутыми назад крыльями и атомным реактором. Видимо, командование так и не успело ввести этот военный корабль в действие, застигнутое врасплох нападением противника.

— Мы летели через Атлантику, — говорил мне Хейвиг. — Штаб-квартира была устроена там, где когда-то был Висконсин. Да, они позволили мне забрать хронолог из моего тайника. Хотя они никак не могли понять, зачем он мне нужен. Сами они пользовались для определения точного времени возвращения маяком. И не любили долгих путешествий в прошлое, так как это укорачивало длительность жизни.

В конце двадцать первого века жизнь в Америке только-только начала возобновляться. Все, селения, в том числе и наша штаб-квартира, были под сильной охраной, так как в любую минуту могли подвергнуться нападению бандитов и мародеров…

Я не знаю, видел ли мой друг Хейвиг Иисуса Христа.

Глава 7

После сотни лет разрухи и опустошения изменения были довольно значительными. Почва оправилась от загрязнения и начала плодоносить, что способствовало росту населения. Хлебные поля раскинулись среди низких холмов под летним небом, по которому гуляли легкие облака. Выросли деревья, в листве которых пели птицы и шумел ветер. Люди были заняты работой. У них не было ничего, кроме ручных инструментов и машин, приводимых в движение животными, но зато это были прекрасно изготовленные вещи. Опыт человечества не пропал даром. Все люди были похожи друг на друга, так как мужчины и женщины были одеты абсолютно одинаково, в голубые рабочие брюки и куртки. Их лица были обветрены, покрыты прочным загаром, волосы отросли до самых плеч, все мужчины носили бороду. Люди были довольно низкие, по стандартам нашего времени, у многих были очень плохие зубы — или же их не было совсем. И все же они были гораздо счастливее своих предков эпохи Судного Дня.

Люди поднимались, чтобы поприветствовать путешественников, возвращавшихся с аэродрома, а затем сразу же возобновляли свою работу. Иногда встречались солдаты верхом на лошадях. Они были одеты в голубую форму, стальные шлемы, вооружены кинжалами, луками со стрелами, топорами и пиками, на которых развевались красные флажки. Они почтительно салютовали путешественникам.

— Видимо, вам приходится быть готовыми ко всему? — беспокойно заметил Хейвиг.

— А что делать? — рявкнул Красицкий. — Большая часть мира, в том числе и этот континент, находится в состоянии варварства и дикости. Мы не можем снабжать всех продуктами и другими средствами жизни. Нас окружают монголы. Они могут нахлынуть, как торнадо, если Мы снимем наши защитные линии. Наши солдаты охраняют рабочих от бандитов. Эти люди должны быть благодарны нам за все то, что мы делаем для них.

Средневековый уклад жизни повторялся и в городе. Семьи не жили в отдельных домах. Они селились вместе вблизи крепости, под ее защитой, и вместе работали. В отличие от средневековых городов, здесь было довольно чисто, хотя и недоставало того шарма, которым отличались города древности. Однообразные кирпичные дома, стоящие вдоль асфальтовой полосы дороги — все было размеренно и скучно, как в любом городке Викторианской эпохи. Должно быть, пришло на ум Хейвигу, это следствие полной разрухи и необходимости быстрого восстановления, а в таких условиях приоритет приобретают быстрота и прочность, а не красота. Да и экономические соображения играли здесь не последнюю роль. Компания двигалась дальше. Хейвиг заметил деревянное здание причудливой архитектуры, какой-то азиатский стиль. Красицкий сказал ему, что это замок, где люди молятся Ясу и приносят жертвы Октаю, божеству монголов.

— Дайте людям религию, сделайте жрецов своими союзниками — и люди будут подчиняться вам, — сказал Красицкий.

Хейвиг поморщился:

— А где же тогда виселицы?

Красицкий удивленно посмотрел на него:

— Мы не практикуем публичных повешений. За кого ты нас принимаешь?

После паузы он добавил:

— Неужели ты думаешь, что мы могли бы сохранить человечество в эти жестокие десятилетия только с помощью сладкой водички проповеди?

Впереди показалась крепость. Высокие кирпичные стены с бойницами, ров с водой из реки, окружающий стены. Архитектура замка тоже носила печать функциональной направленности, которая лежала на всем городе. По обеим сторонам ворот и вдоль всех стен были установлены тяжелые пулеметы, несомненно, собранные из частей, оставшихся от прошлого. По равномерному шуму Хейвиг догадался, что в крепости работают несколько генераторов, приводимых в движение моторами.

Часовые приветствовали подъезжающих. Запели трубы. Опустился подъемный мост, и копыта лошадей зацокали по каменным плитам небольшой площади.

Группа Красицкого прибыла в замок. Со всех сторон к ним сбегались люди, что-то возбужденно крича. Судя по ливреям, это были, в основном, слуги. Но Хейвиг почти не обратил на них внимания, так как оно было поглощено той, что уверенно прокладывала путь через толпу, пока не встала прямо перед ними.

Она заговорила громко, возбужденно. Хейвиг едва понимал ее хриплую речь.

Женщина была почти одного роста с Джеком. Крепко сбитая, с широкими плечами и бедрами, сравнительно маленькой грудью, большим ртом, прекрасными зубами. Правда, двух зубов у нее не было. Потом он узнал, что их ей выбили в драке. Волосы, густые и тяжелые, спускались до пояса, в ушах болтались варварские серьги — большие медные кольца. Глаза у нее были карие и немного раскосые, под тяжелыми густыми ресницами, загорелая кожа в нескольких местах была обезображена шрамами. В общем, в ней чувствовалась примесь азиатской или индейской крови. Одета она была в просторную красную тунику и кожаные сапоги. На поясе нож, револьвер, лента с патронами, на цепочке болтался вырезанный из кости череп ласки.

— Откуда ты? — ее палец ткнулся в грудь Хейвига. Затем последовал взрыв хохота. — Ты должен все рассказать, приятель.

— Сахэм ждет нас, — напомнил ей Красицкий.

— О’кей. Я тоже буду ждать, но не очень долго, слышишь?

Когда Хейвиг спрыгнул с лошади, она обхватила его руками за шею и крепко поцеловала в губы. От нее пахло солнечным светом, кожей, потом, дымом… и женщиной. Так он встретился с Леонсой Народа Ледников, Скулой Вахорна.

Они находились в кабинете, размеры которого и роскошь убранства поражали. Пол был покрыт темно-серым ковром с густым ворсом, стены отделаны панелями темного дуба. Шторы на окнах тяжелые, отливающие мягким блеском. Хейвиг присмотрелся и понял, что они сшиты из меха норки. Благодаря своей массивности и тщательности отделки, стол, стулья и диван были неотъемлемой частицей этой эпохи, этого замка, но, насколько смог заметить Хейвиг через открытые двери, они контрастировали с аскетизмом обстановки в других помещениях. На стенах в серебряных рамках висели фотографии. На одной из них, старинном дагерротипе, была изображена печальная женщина в платье девятнадцатого века. Остальные фотографии были сделаны современными камерами с телеобъективом. Хейвиг узнал Сесиля Роде, Бисмарка, молодого Наполеона. Однако не смог узнать желтобородого человека в восточном халате.

Из окон кабинета, находившегося на пятом этаже замка, открывался вид на город и его окрестности. Полуденный свет лился через стекло. Приглушенно стучали двигатели генераторов.

— Не хочешь послушать музыку? — Калеб Уоллис включил миниатюрный магнитофон, сделанный во время, непосредственно предшествующее Судному Дню. Зазвучала музыка. Уоллис уменьшил громкость и сказал:

— Это произведение очень подходит к данному моменту. Я ужасно рад, что ты с нами, Хейвиг! — Хейвиг узнал Шествие Богов из «Золота Рейна».

Все остальные, что пришли с ним, включая и проводников, уже исчезли. У Уоллиса была с ними лишь коротенькая беседа, причем он не скрывал своего пренебрежения к этим людям.

— Но ты совсем другое дело, — сказал Сахэм Хейвигу. — Ты именно такой, какие нам очень нужны. Хочешь сигарету?

— Я не курю.

Уоллис долго стоял, а затем произнес как бы про себя, но достаточно громко:

— Я основатель и господин этого государства. Мы здесь поддерживаем дисциплину и субординацию. Меня называют «сэр».

Хейвиг взглянул на него. Человек среднего роста, среднего телосложения, с грубо слепленным плосконосым лицом, густыми бровями, серо-рыжими усами, которые переходили в бакенбарды. Он весь был в черном, с серебряными пуговицами и эмблемами. Воротник, эполеты и обшлага были украшены золотом. За поясом были кинжал в богатой оправе и автоматический пистолет. Однако, в нем не было ничего смешного. Напротив, он внушал почтение. Голос его звучал уверенно и мог бы производить гипнотическое воздействие, если бы Уоллис захотел этого. Его маленькие светлые глаза смотрели уверенно, с превосходством.

— Вы понимаете, это все ново для меня, — наконец сказал Хейвиг. — Мне нужно время, чтобы привыкнуть… сэр.

— Конечно, конечно, — просиял Уоллис. Он хлопнул Хейвига по спине. — Все будет в порядке. Ты далеко пойдешь, мой мальчик. Здесь нет границ для человека, который знает, что он хочет, и имеет все, чтобы добиться своей цели. Ты ведь тоже американец. Честный добрый американец! Из той Америки, которая была сама собой. К сожалению, среди нас мало таких, как ты.

Он опустился в кресло:

— Садись. Нет, подожди. Видишь мой бар? Я выпью бурбона на два пальца. А себе налей, что хочешь.

Хейвиг поискал глазами соду и лед, но, к своему удивлению, не нашел. Ну что ж, видимо, Уоллису это и не нужно, а вкусы других его не интересуют.

Усевшись в кресло со стаканом рома в руке, он посмотрел на Сахэма и сказал:

— Я мог бы рассказать свою биографию, сэр, но думаю, что будет полезно сначала познакомиться с этим государством, Ээрией…

— Конечно, конечно, — Уоллис кивнул большой головой и затянулся сигаретой. Дым был очень едким и кислым. — Но сначала несколько фактов из твоей биографии. Родился в… 1933, ты сказал? Что ты думаешь о своем времени?

— Что? Хм… Ничего хорошего. Я перемещался в будущее, чтобы узнать, что ждет впереди.

— Это все моральное разложение, Хейвиг. Ты понимаешь это, не правда ли? — внезапно голос Уоллиса загремел. — Цивилизованные люди стали врагами друг другу: сначала — в войне, затем — в моральном плане. Империя белого человека рухнула быстрее, чем Римская. Все, что было завоевано лучшими сынами расы, было потеряно за одно поколение. Раса потеряла свою гордость. Предатели — большевики и международные евреи, занимающие высокое положение — внушили простому белому человеку, что будущее мира за черными. Я видел все это, я изучал твою эру. Ты, живущий в то время, видел это?

Хейвиг задумался:

— Я видел глупость, предубеждение, суеверия. Грехи отцов часто передаются детям.

Уоллис решил не обращать внимания на отсутствие почтительного обращения. Он улыбнулся и снова заговорил:

— Знаю, знаю. Не думай, что я расист. Многие из цветных вполне приличные люди. Зулусы, например, или индейцы апачи, или японцы. Путешественники этих рас, которых мы можем найти, займут достаточно высокое положение среди наших агентов, какое займешь и ты. Черт побери, я восхищаюсь вашими израильтянами, по крайней мере, теми их действиями, о которых я слышал. Нечистокровный народ, не имеющий ничего общего с библейскими евреями. Прекрасные солдаты и умницы. Я вообще отношусь с симпатией к тем, кто сохраняет свое национальное лицо и гордость. И меня выводят из себя те, кто использует такие выражения, как ниггер, краснокожий, чанк, кайк, уоп… Ты знаешь, о чем я говорю. И среди таких очень много чистокровных белых, которые либо полностью утратили разум, либо продались врагам.

Хейвиг гадал, что же послужило основой для расистских взглядов Сахэма. И вспомнил, что еще Авраам Линкольн говорил о врожденной неполноценности негров.

— Сэр, — осторожно начал он, — я думаю, что нам не стоит спорить, пока мы окончательно не выясним терминологию друг друга. А сейчас лучше поговорить о чисто практических вопросах.

— Ну, конечно, — прорычал Уоллис. — У тебя есть мозги, Хейвиг. Ты человек действия, хотя, конечно, в известных пределах. Но я буду честным: мозги — вот что нам требуется в данный момент. Особенно, если эти мозги получили профессиональную подготовку в реалистической философии. — Он махнул сигарой. — Посмотрим на этих, кто прибыл сегодня в Иерусалим. Брабантца и грека еще можно потренировать, и тогда они смогут быть солдатами, разведчиками, служить прикрытием в путешествиях по времени. А остальные… — он прищелкнул языком, — не знаю. Это просто какая-то отрыжка прошлого. Единственная надежда, что женщина сможет рожать детей.

— Что? — Хейвиг привстал в кресле. Что-то внутри него подпрыгнуло. — Мы можем иметь детей?

— Друг с другом, да. Мы уже успели это выяснить. Но не с обычными людьми. Это мы тоже выяснили. Но ты можешь взять себе какую-нибудь крошку, чтобы она согревала тебе постель. У нас есть рабы, захваченные нами во время рейдов. Только не нужно читать мне мораль. Бандиты постоянно нападают на нас, и если мы не будем брать пленников, нам придется убивать их, — он стал серьезным. — У нас очень мало женщин-путешественниц во времени. И к тому же не все из них стремятся стать матерями. Правда, способность путешествовать во времени не передается по наследству. Так что нам не удастся создать новую расу. Мы, разумеется, даем детям хорошее образование, предоставляем привилегированные посты в администрации, когда они вырастают. Так я гарантирую преданность своих агентов. Но, по правде говоря, мне иногда нелегко подыскать такую должность, где бы такой ставленник не приносил вреда. Да, что-то вроде аристократии, но нам не сделать ее наследственной. Да я и не хочу делать этого.

— Чего же вы хотите, сэр? — осторожно спросил Хейвиг.

Уоллис отложил сигарету, сделал глоток, сложил руки на столе:

— Восстановить цивилизацию. Иначе для чего же нас создал Бог?

— Но… когда я путешествовал в будущее…

— Федерация Маури? — его лицо исказилось гневом, тяжелый кулак грохнул по столу. — Ты много успел увидеть? Думаю, что нет. Я изучал ту эпоху, Хейвиг. Говорю тебе, что это сборище ниггеров, которые сейчас, пока мы здесь сидим, набирают силу. И это происходит только потому, что они меньше всех пострадали от войны. Они хотят завоевать весь мир, оседлать все человечество, в том числе и нас, белую расу. Они хотят навеки остановить прогресс… — он откинулся назад, тяжело дыша, глотнул виски и заявил: — Но у них ничего не выйдет. Я боюсь только одного: что люди привыкнут к их ярму. Но потом… Вот для чего я создал Ээрию, Хейвиг! Чтобы подготовить будущее…

— Я родился в Нью-Йорке в 1853 году, — сказал Сахэм. — Мой отец был мелким торговцем и убежденным баптистом. Мать… вот ее фотография, — он показал на бледную фотографию печальной женщины, и нежность проступила на его лице. — Я был последним из семи детей, и отец не тратил на меня много сил и энергии, так как его любимым сыном был старший. Я с ранних лет научился быть замкнутым, держать язык за зубами. Когда мне официально исполнилось семнадцать лет, я поехал в Питсбург. К этому времени мое второе, более старшее «я» из будущего хорошо поработало надо мною. К этому времени я уже знал свое предназначение.

— А как вы сделали себе состояние? — спросил Хейвиг из чисто дипломатических соображений.

— Просто спекуляция землей, так это называется в деловых кругах. Во всяком случае, когда мне исполнилось тридцать пять лет, я решил, что пришло время заняться тем, для чего меня создал Бог.

Конечно, я не оправдал надежд отца, но, я полагаю, это судьба всех путешественников. И я верю, что Бог предопределил каждому человеку то, что он должен сделать на Земле.

Затем Уоллис рассмеялся так, что его живот заходил волнами.

— Да, я понял, что жизнь дается человеку только затем, чтобы он совершил то, что ему предназначено!

Он протянул свой пустой стакан:

— Налей. Я обычно мало пью, но видит Бог, как мне хотелось поговорить с умным человеком. Тут есть несколько умных людей, вроде Красицкого, но он иностранец. Кроме того, есть пара американцев, но я с ними провел столько времени, что могу заранее сказать, как они ответят на любое мое слово. Налей себе и мне, и поболтаем немного.

Теперь и Хейвиг мог задать вопрос:

— А как вы вошли в свой первый контакт, сэр?

— О, я нанял множество агентов, разбросанных по всему девятнадцатому веку. Они печатали объявления в газетах, журналах, альманахах. Разумеется, они не употребляли слов «путешественник во времени», более того, они даже не знали, зачем мне это. Сам я не писатель, а человек действий, но у меня были деньги, и я мог нанять себе мозги.

Хейвиг кивнул.

— Это и мне приходило в голову, сэр. Но в мое время идея путешествия во времени была уже затрепана авторами научно-фантастических романов. Так что если бы я предпринял что-либо подобное, то неминуемо привлек бы к себе общее внимание. Так сколько же вы собрали?

— Сэр.

— Прошу прощения, сэр. Уоллис тяжело вздохнул.

— Одиннадцать. Из всего этого проклятого столетия одиннадцать, — он пренебрежительно махнул рукой. — Лучший из них Остин Колдуэлл. Он был заросшим щетиной пограничным жителем, когда пришел ко мне, но потом стал одним из моих лучших помощников. Это он назвал меня Сахэм. Я очень люблю его.

Затем маг и предсказатель будущего с ярмарки, профессиональный игрок и девушка с юга. Это все американцы. За границей мы нашли баварского солдата, агента Инквизиции в Испании, венгерскую еврейку, студента из Эдинбурга, который чуть не тронулся, отыскивая в книгах объяснение своему дару, кокотку из Парижа и молодую крестьянскую чету из Австралии. С последними нам просто повезло. Они сами нашли друг друга, это единственный случай среди путешественников, когда они оказались соседями…

Ты видишь, какое разнообразие характеров, и можешь представить языковые проблемы, проблемы транспортировки, проблемы убеждений.

— Но не более, чем с последними из найденных? — Хейвиг почувствовал себя уязвленным.

— Да, примерно столько же. Ты же понимаешь: одни боятся присоединиться к нам, другие просто не хотят оставлять старую жизнь, третьи считают, что им выгодно оставаться в таком состоянии, так как можно торговать предсказаниями будущего, кто-то не хочет бросать жену и детей. Я даже обдумывал план похищения у такого жены, но какой толк от путешественника, который крайне неохотно отправляется за тобой? Мужчину можно запугать и добиться от него повиновения, но женщины… они чересчур трусливы, чтобы бояться чего-то определенного.

Хейвиг вспомнил ту бесшабашную девушку, которая поцеловала его во дворе, но ничего не сказал.

— Как только у меня появились подчиненные, — продолжал Уоллис, — я смог расширить сферу своих действий. Теперь я мог изучать большие временные интервалы, и на основе полученных наблюдений формировать план действий. В первую очередь следовало создать фонды и опорные пункты в различных эпохах. Теперь я мог собирать путешественников из различных эпох, мог выбрать место, где лучше всего основать Ээрию. Изголодавшиеся местные жители с радостью встретили меня как своего повелителя, принесшего им зерно для посевов и обеспечившего им защиту.

Хейвиг потер подбородок:

— Могу я спросить, сэр, почему вы выбрали именно это место?

— Разумеется, спрашивай, что хочешь. Сначала я подумал о прошлом, но даже в доколумбовой Америке мы могли бы оставить следы, которые озадачили бы будущих археологов. В этом же столетии феодализм, подобный нашему, распространен по всей планете, поэтому мы здесь не будем уникальными. Конечно, наши подданные знают, что мы обладаем неким могуществом, и они называют нас магами, детьми богов, духов, кому что нравится. К моменту возрождения цивилизации о нас останутся только неясные слухи, ученые будут считать, что когда-то здесь существовал религиозный культ, один из многих.

Хейвиг задал еще один вопрос:

— Насколько я знаю, как раз в настоящее время формируется культура Маури в Тихом океане. Их будущие археологи наверняка будут больше заинтересованы твоей колонией, чем поселениями темных варваров.

— Ты, разумеется, прав, — согласился Уоллис — С точки зрения Маури. Но не следует забывать, что именно мы наследники великой культуры. Просто нам не повезло.

Хейвиг должен был согласиться. Действительно, Океания была слишком незначительна, чтобы подвергнуться атомной бомбардировке. Омывающие острова воды были загрязнены меньше всего и быстрее очистились. Но к этому времени человек уже стал редким явлением на планете. Люди на этих островах жили почти в примитивном состоянии, и их жизнь почти не зависела от современной технологии. А в развитых странах Северной Америки, Европы, Азии люди начали погибать миллионами, когда был уничтожен индустриально-сельскохозяйственно-медицинский комплекс.

Теперь, когда все погибло, требовалось либо время, либо информация, чтобы восстановить индустрию,

Хейвиг отважился спросить:

— Сэр, вы не думаете, что Маури в своем прогрессе послужат нам?

— Естественно, — вскинулся Уоллис — Я даже буду помогать этим ублюдкам. Но только так, чтобы они смогли сесть в седло — и ни на йоту больше. Мы будем пристально наблюдать за их развитием, чтобы не отпустить слишком далеко.

Казалось, он хочет сменить тему разговора, так как он продолжал:

— Мы должны быть очень осторожны, чтобы не упустить лидерство. Сейчас мы управляем территорией двух штатов. Необходимо добиться, чтобы мы управляли не только в пространстве, но и во времени. Мы должны подбирать руководителей из числа необычных людей. Для этого, к примеру, можно проследить жизненный путь какого-нибудь способного мальчишки. Убедившись в его способностях и преданности, можно будет готовить его к занятию соответствующего поста.

— Но ты не думай, мы не чудовища и не паразиты. Иногда нам приходится быть жестокими. Но наша цель одна: вернуть человечество на тот путь, по которому его направил Бог.

Он наклонился вперед.

— И мы это сделаем, — прошептал он. — Я путешествовал в будущее. И хотя пройдут тысячелетия, я видел… Ты с нами?

Глава 8

— Следующие несколько месяцев все было хорошо, — сказал мне Хейвиг. — Я был очень осторожен. Например, я скрыл некоторые биографические события и точные даты. Более того, я не стал раскрывать истинное назначение хронолога, и Уоллис потерял к нему интерес. После этого я припрятал его. Если эти люди именно таковы, какими я хотел бы их видеть, они потом простят мне мои колебания и недоверие.

— Но что заставляет тебя тревожиться?

Он поморщился:

— О, сначала мелкие детали. Вроде общего стиля поведения Уоллиса. Хотя мне не удалось завести с ним более близкого знакомства, так как он фазу же переместился в будущий год. Представляешь, какие возможности для контроля за своими подчиненными?

— Да, если во время его отсутствия подчиненные не устроят заговор.

Джек покачал головой:

— Не та ситуация. В каждой эпохе у него есть преданные сторонники, а кроме того, целый отряд преданных путешественников, которые постоянно курсируют во времени туда—обратно, контролируя положение вещей в любой точке пространства и времени.

— К тому же, как можно устроить заговор с тупыми фермерами, рабочими, надменными солдатами и чиновниками. Ведь все они — разноязыкая толпа, не объединенная никакими общими интересами. Почти все они собраны из средней Западной Европы.

— Почему? Разве в других эпохах меньше путешественников?

— Нет, не меньше. Просто в этом случае препятствием служит языковой барьер, культурное наследие. Трудности слишком велики, и результаты не оправдывают затраченных усилий. Путешествие в Иерусалим было только экспериментом. И, если не считать меня, результаты поиска оказались разочаровывающими.

— В Ээрии официальным языком был английский, и каждый был обязан изучать его. Но, несмотря на это, я с трудом общался с обитателями замка. Дело не в том ужасающем акценте, с которым они говорили. Дело в том, что наше мышление было в корне различно. С моей точки зрения все они были мошенниками. С их точки зрения я был чистоплюем, сосунком. Они все с подозрением относились друг к другу, следили друг за другом, каждого считали своим врагом. Как можно было объединить их?

— А почему они должны были быть иными? Ведь им приходилось жить как петухам, в постоянной драке. Драка за лучшую пищу, за удобства, за слуг, за женщин для постели, за развлечения, за должность. Каждый из них обучался тому, к чему был способен. Наиболее умные занимали посты в администрации, наиболее сильные становились командирами воинских отрядов, остальные превращались в клерков. Меня стали тренировать на должность разведчика во времени. Нет, в целом, поначалу, мне не на что было жаловаться.

— Но все же тебе не понравились твои новые приятели, — заметил я.

— Почему, некоторые понравились. Например, Уоллис вызывает симпатию своей целеустремленностью. Или его лейтенант Остин Колдуэлл, уже седой, но крепко сбитый, большой шутник, прекрасный наездник. Он любит выпить и знает много разных историй. К тому же, он полон юмора и весьма дружески ко мне относится, что облегчило мое существование там в первое время. Рэйел Оррик, бывший ярмарочный маг, восхитительный старый мошенник; Джерри Дженнингс, английский школьник из 1918 года. И еще некоторые. И Леонса… — он зачарованно улыбнулся, — особенно Леонса…

Он только въехал в свои двухкомнатные апартаменты в замке, как тут же получил подарок. Леонса подарила ему медвежью шкуру и бутылку гленливета из прошлого. Он не был уверен, что подарок вызван сердечностью, как не был уверен и в расположении остальных, но ее манеры поражали Хейвига еще больше, чем ее ужасный диалект. Жадный поцелуй всего через пять минут после знакомства, затем ее неприкрытое внимание… Но Хейвиг был занят обдумыванием более важных вещей и не обратил на это внимания.

Он отказался от предложенной ему девушки. Ему это совсем не понравилось. Это послужило еще одно причиной, чтобы согласиться на предложение Леонсы провести вместе выходной день.

Бандиты были давно изгнаны из близлежащих областей, и конные патрули постоянно следили, чтобы они не появлялись вновь. Так что можно было без охраны поехать в лес. Они взяли с собой пистолеты, но не для защиты, а скорее как знак принадлежности к привилегированной касте, которой разрешено иметь оружие.

Леонса выбрала дорогу, которая пролегала среди полей, дремавших под утренним солнцем. Затем они поехали по извилистой тропе и оказались в лесу, который всколыхнул в душе Хейвига воспоминания о лесе Моргана. Запах свежескошенного сена смешивался с запахом прелых листьев и сырого мха. Было тепло, но свежий ветерок шевелил листву и заставлял плясать солнечные зайчики в траве и на лице. Вверху между веток шныряли белки. Глухой стук копыт эхом отдавался в тишине леса.

По пути она расспрашивала его, и он с готовностью отвечал. Какой мужчина откажется рассказать о себе привлекательной женщине? Особенно, когда для нее твое прошлое кажется непостижимым. Языковой барьер рухнул. Она была здесь недавно, всего год, если учитывать путешествия во времени, но уже сносно говорила по-английски, особенно сейчас, когда не была возбуждена. К тому же, он привык к особенностям ее произношения.

— Значит, ты из Высоких Лет? — вздохнула она, наклонилась в седле и погладила его руку.

— Что ты называешь этим именем? — спросил Хейвиг. — Эпоху перед Судным Днем?

— О, это когда люди научились летать к луне и к звездам, — он понял, что несмотря на свои внушительные размеры, эта девушка еще совсем юна. Ее раскосые глаза излучали свет, когда она смотрела на него. Они буквально светились под ее рыжими волосами, которые сегодня были причесаны и затянуты лентой.

«Когда мы сами себя осудили на смерть и подписали приговор», — подумал Хейвиг. Но он не стал говорить это вслух.

— А ты, кажется, пришла из более благополучного времени, — сказал он.

Она улыбнулась, потом сразу сделалась задумчивой, потерла подбородок и долго смотрела на уши своей лошади. Наконец она сказала:

— И да, и нет. Думаю, что и у тебя так же.

— Может, ты мне объяснишь? Я слышал, что ты из будущего, но больше ничего не знаю.

Она кивнула, и волны розового света прокатились по ее волосам.

— Примерно сто пятьдесят лет. Народ Гласьер.

Когда они въехали в лес, им стало невозможно передвигаться рядом. Она поехала впереди, а Хейвиг сзади, восхищаясь ее грациозной посадкой в седле. Она рассказывала, изредка поворачиваясь и посылая ему солнечную улыбку.

По ее описанию своей родины он узнал гористую и красивую местность, известную ему сейчас как Гласьер и Ватертон Парк. Сейчас ее предки находились где-то в восточной части, оттесненные ордами монголов, захватывающих пространства для своих стад. Они были больше охотники, чем фермеры, изредка грабили соседние племена, торговали мехами, кожей, шкурами. Пока что они не были объединены и жили замкнутыми кланами.

Но со временем их численность и территория увеличится, и тогда без твердой организации, без законов им не обойтись. Дикие люди перестают быть дикими, когда преимущества закона и порядка входят в их умы. Несомненно, их вождь Инджун Самель, который начнет вколачивать им новые понятия, разобьет много голов.

— Когда я оставила свою родину, — говорила Леонса, — все уже было спокойно. Монголы ушли, и мой народ продолжал торговать и воевать с соседями. Причем все больше и больше он стал заимствовать от них. Как я узнала, через сотню лет после моего ухода Гласьер объединился с Союзом Норвес. Но я не хочу возвращаться к ним.

— Мне кажется, что здесь ты тоже ведешь довольно суровую жизнь.

— Могло быть и хуже. Да и не в этом дело. Я могла бы уйти и в другую эпоху… Вот мы и приехали.

Они привязали лошадей на небольшой лужайке. Вокруг них склонились деревья, шелестя листвой. В густой траве мелькали поздние одуванчики. Леонса распаковала пакет с провизией, огромное количество разнообразных фруктов и сэндвичей. Хейвигу этого количества еды хватило бы на неделю.

Сначала они решили выпить и немного отдохнуть. Леонса села, прислонившись к стволу дерева, и разлила вино в серебряные стаканчики.

— Продолжай, — напомнил он. — Я хочу услышать о тебе.

Ее ресницы затрепетали. Он заметил легкие морщинки на лице.

— А, ничего интересного для тебя, Джек.

— Пожалуйста, мне интересно.

Она радостно рассмеялась. И все же история, которую она рассказала, была скорее печальной, чем веселой.

В роду Гласьер существовали традиции равенства между полами, которые либо никогда не умирали, либо возродились в ту эпоху. Женщины, как и мужчины, ходили на охоту, участвовали в сражениях. Разумеется, существовала и некоторая специализация. Мужчины выполняли тяжелую работу, требующую физической силы, а женщины делали то, что требовало терпения, усидчивости. Кроме того, прерогативой женщин было то, что Леонса называла скулой: предсказания, толкование снов, чтение и письмо, лечение некоторых болезней, изгнание злых духов. И еще… напускание тумана на глаза, наведение порчи.

И никто из женщин не делал тайны из своего умения.

Ее отец был (или будет) воином по имени Вольфскин-Джем. Он погиб во время нападения враждебного клана Лафи. Его жена Онда вместе с детьми спаслась и нашла убежище в клане Донналь. Затем последовали годы войн и интриг. И только потом остатки Раньянов нашли союзников и после кровопролитного сражения вернулись в свою страну. Леонса, шпионка во времени, играла ключевую роль в этой войне. И она неизбежно стала новой Скулой племени.

Сначала она внушала друзьям не ужас, а почтение. Она жила и развлекалась, как все остальные юноши и девушки. Но постепенно дар выделил ее из всех, окружил благоговейным трепетом. И, обладая такой Скулой, Вахорн приобрел могущество среди других кланов.

А Леонса стала совсем одинокой. Все ее сверстницы выходили замуж, и постепенно она осталась одна с Ондой в старом вигваме Джема. У нее были любовники, как это принято среди незамужних, но ни один не просил ее стать женой, словно она была нечто неприкосновенное, запретное. А затем даже любовники оставили ее. Нет, они иногда приходили, но приходили искать совета, а не наслаждения. Разочаровавшись в дружбе, Леонса стала требовать, чтобы ее брали в разбойничьи набеги на соседей. В этих набегах погибали люди, и она уже не раз слышала, что ее соплеменники требуют, чтобы она заколдовала их от смерти. Ведь она наверняка может, ведь она же Скула… или не хочет? Затем умерла Онда.

Вскоре прибыли разведчики во времени и нашли ее по слухам. Она с радостью и слезами приветствовала их. Вахорн больше никогда не увидит ее.

— О боже, — Хейвиг обнял ее за плечи. — С тобой поступили так жестоко.

— Там было так хорошо: охота, игры, лыжи, песни, — она выпила немного вина. — Я неплохо пою. Хочешь послушать?

— Конечно.

Она вскочила, вынула из сумки маленькую гитару и тут же вернулась обратно.

— Я также играю на костяной флейте. Но не могу же я играть на флейте и петь. Вот песня, которую я сочинила сама. Когда я была одинока, я все время сочиняла песни.

К его удивлению, пела она прекрасно. И те слова песни, которые он мог понять, наполняли его трепетом.

— Ну как? — спросила она, закончив.

— Прекрасно, — ответил Хейвиг. — А что ты еще умеешь делать?

— О, я умею читать и писать. Играть в шахматы. Конечно, здесь правила игры несколько отличаются от тех, что были у меня дома, но я быстро освоила их. Остин научил меня играть в покер, и я много выигрываю. И еще я умею шутить.

— Что?

Она улыбнулась и прижалась к нему.

— Я думала, мы пошутим после ленча, Джек, сладкий мой, — прошептала она. — Но почему бы нам не пошутить до и после? Ммм?

И вскоре он узнал, когда неописуемое наслаждение поглотило его, что еще одно слово к этому времени изменило свой первоначальный смысл.

— Вот так, — сказал он мне. — Мы жили вместе, пока я не покинул ту эпоху — несколько месяцев. И это было восхитительно. Мне нравилась эта девушка.

— Но ты не любил ее?

— Я — нет. Думаю, нет. Хотя, что такое любовь? Впрочем, оставим это, — он посмотрел в окно. Там была ночь. — У нее горячий характер, и она часто заводилась по пустякам. Еще больше ее злило то, что я не вступаю с ней в ссоры, — он потер усталые глаза. — Не похоже на мой темперамент, да, док? И, к тому же, я ревновал ее. Она спала со многими до того, как появился я. Она продолжала делать это и после, хотя и не так часто. Она просто не представляла, как можно не лечь в постель с мужчиной, если он тебе понравился. Естественно, она предоставила мне такую же свободу относительно других женщин. Но… мне она была не нужна.

— Почему же она ни от кого не забеременела?

Лицо Джека исказила гримаса.

— Она потребовала, чтобы ее отправили в годы, непосредственно предшествовавшие Судному Дню. Отчасти для того, чтобы посмотреть, но ее главной целью было запастись противозачаточными средствами. Она хотела иметь детей, но только тогда, когда будет к этому готова. А до тех пор она хотела наслаждаться жизнью. Она любила наслаждения.

— Но раз она все время оставалась с тобой, значит, между вами существовали какие-то узы, привязанность.

— Конечно. Я пытался разъяснить тебе, что меня притягивало в Леонсе. Что же касается нее… трудно сказать. Хорошо ли мы знали друг друга? Да, и насколько вообще могут узнать друг друга мужчина и женщина? Мои знания и интеллигентность возбуждали ее. Буду честным, пожалуй, у меня там был самый высокий уровень интеллектуального развития. А я полагаю, люди всегда чувствуют тягу к своим антиподам. Я вовсе не был похож на какого-нибудь дикого горца или твердолобого наемника эпохи Ренессанса.

Он снова загадочно улыбнулся.

— Тем не менее, она подарила мне много радости, и я всегда буду благодарен ей за это и за то, что произошло потом.

Подозрения Хейвига развивались постепенно. Он старался сопротивляться им, но они крепли, особенно когда он заметил, что здесь в разговорах стараются не касаться некоторых тем и не отвечать на некоторые вопросы. Остин Колдуэлл заметно терялся, когда Хейвиг затевал беседы на запретные темы, а Рэйел Оррик старался перевести разговор на выпивку или, когда выхода не было, неохотно цедил: «Придет время, ты все узнаешь, сын мой». Другие же просто советовали ему заткнуться.

Он был не один в подобной изоляции. Но другие просто не обращали внимания на это, и только юный Джерри Дженнингс воскликнул: «Клянусь Богом, ты прав!»

То же самое сказала и Леонса, правда, в более крепких выражениях, и сразу же постаралась оправдать этот заговор молчания:

— Мы с Конрадом появились в одно время. А ты еще раньше.

— Я пробудил ее любопытство, и она нашла свои методы удовлетворить его. О, совсем не то, что ты думаешь, док. Нет, она просто воспользовалась тем, что могла перепить любого мужчину, и, споив того или иного, начинала выпытывать у него то, что ее интересовало. А по ночам, хихикая, как нашкодившая школьница, она рассказывала мне о том, как проникала в самые заповедные тайны Ээрии, проскальзывала в самые различные периоды времени существования Ээрии, чтобы узнать, вынюхать.

— Насколько я могу понять, — сказала она, — Уоллис просто боится, что ты и подобные тебе возмутитесь, когда увидите, что делают его агенты в некоторых временах и некоторых местах.

— Впрочем, я и сам пришел к такому выводу, — сказал Джек. — Я видел ранние века и знаю, какие люди рождаются в них. Путешественники ничем не отличаются от людей своего времени. То, что они приходят сюда, не меняет их природы.

— Судя по всему, тебя будут постепенно вводить в курс дела, — сказала Леонса. — А от меня все это скрывали только потому, что я с тобой.

— И ты примиришься со всем этим?

— А что? Иногда приходится быть жестоким. Разве люди твоего времени не такие?

И он с болью вспомнил свое время, бесчеловечные деяния той эпохи: жестокую эксплуатацию коренных жителей в колониях, изгнание индейских племен с их исконных земель и так далее.

Леонса просто продолжала:

— Слабых всегда притесняют и угнетают, если только им не повезет и кто-либо сильный не встанет на их защиту. Если бы я была бессмертна, я никогда бы не убила ни одного животного, даже для пищи, мой дорогой. Так давай же играть так, чтобы получить выигрыш.

Он долго раздумывал над этими словами.

— Во всяком случае, — сказал он, и в его голосе я услышал горечь, — я еще раз убедился, что золото лучше, чем дерьмо.

— И то, что цель не всегда оправдывает средства, — заметил я. — Иначе говоря, совершенства достигнуть невозможно. Хотя в реальном мире всегда можно выбрать меньшее из зол. Как врач, могу сказать, что иногда выбор очень труден. Например, чтобы избавить пациента от неизлечимой мучительной болезни, кажется милосердием дать ему яд. Но продолжай, пожалуйста.

— Мне показали эпоху Маури, чтобы я сам мог убедиться, что их лидеры стали тиранами и делают все, чтобы остановить прогресс. Правда, это был переходный период, и мне пришлось согласиться, что когда гегемония Маури начнет распространяться по всему миру, нам необходимо будет вмешаться, остановить рост их могущества и обусловить возврат к прогрессу.

— Разумеется, не открыто, — возразил я. — Так как человечество не будет готово воспринять ваше появление.

— Конечно, конечно. Нам придется ждать целые столетия, пока мы не станем достаточно сильными для такого вмешательства.

— Леонсе разрешили путешествовать в будущее?

— Да. Уоллис благоволил ей. Она много рассказывала мне о том, каких высот достигла будущая цивилизация. Правда, она не была уверена, что это и есть прогресс. Она говорила о воздушных кораблях, о дирижаблях с электромоторами, ранчо в океане, солнечных батареях, широком использовании бактерий для изготовления топлива, развитии теоретических и прикладных наук, особенно биологии.

Он остановился передохнуть, и я вставил вопрос:

— Неужели именно в таких выражениях твоя дикарка обо всем рассказывала?

— Нет-нет. Ее впечатления были более общими. Но она, как охотница и шаманка прекрасно умела наблюдать и делать выводы. Она могла проследить общий ход событий. Я понял, что будущие люди, достигнув одной высоты, не спешат к следующей. Они не совершенствуют свои достижения, только расширяют сферу их применения.

Вряд ли это устраивало Уоллиса с его стремлением к постоянному совершенствованию, к идеальному обществу. Общество быстро двигалось к своей последней стадии, как мне показалось, ретрогрессии, всеобщей жестокости. Агенты Ээрии еще не создали достаточно мощной организации, и поэтому они не рисковали проводить детальные исследования. И они не понимали, что лежит за всем этим. Все казалось достаточно мирным, спокойным, но непонятным. По опыту своих редких путешествий в будущее я уже готов был поверить Уоллису.

— Что же это было за общество? — спросил я. — Ты можешь мне что-нибудь сказать?

— Очень немного. У меня не было времени. Странно звучит, не правда ли? Но это так. Не забывай, что я это делал почти в полном секрете от всех.

— Насколько я понимаю, путешествия в будущее не уничтожили твой скептицизм в отношении цели Уоллиса? — спокойно спросил я, несмотря на бурю в душе.

Он пробежал пальцами по волосам:

— Подумай, док. Вспомни таких высокоинтеллигентных людей, как Бертран Рассел и Генри Уоллис. Они совершили путешествие по сталинской России и по возвращении домой заявили, что там, конечно, как и везде, есть свои проблемы, но они, в основном, обусловлены чисто внешними факторами и при доброй воле правительства могут быть успешно решены. И будут решены. Не забывай также, что их проводники послушно следовали инструкциям Кремля и показывали только то, что иностранные визитеры могут правильно, с их точки зрения, интерпретировать. — Его улыбка была неприятной. — Может, проклятие моей жизни состоит в том, что я потерял желание верить?

— Значит, ты не веришь в то, что Ээрия принесет миру пользу? И ты думаешь, что у Маури тебе показывали только нетипичные плохие черты цивилизации?

— Не совсем так… Все зависит от интерпретации. А вот вам пример…

В одном из своих путешествий в будущее он сумел познакомиться с одним сверхсекретным документом. В нем говорилось, что ученые Хиндурая разработали водородный генератор, который покончит с извечной нехваткой горючего на Земле. Однако правительство Маури сделало все, чтобы сведения об этом открытии не стали известны народу.

Мотивом служило то, что такой генератор послужит возрождению машинной цивилизации, а Земля не вынесет второго такого удара.

И все же… в будущем цивилизации Маури Хейвиг видел огромные бесшумные машины, видел людей, животных, свежую траву… и чистый воздух.

— Были ли социологи Ээрии искренни в своей вере? Или же они просто старались сохранить свое положение? Или и то, и другое? Или ни то, ни другое? Или что? И несет ли людям это будущее добро? Откуда я могу знать?

— А ты спрашивал об этом своих компаньонов? — спросил я.

— Конечно. Во-первых, Остина Колдуэлла, честного человека, твердого, как те индейцы, которые охотились за его скальпом.

— Что же он сказал тебе?

— Прекратить свои дурацкие вопросы и во всем довериться Сахэму. Сахэм уже сделал очень много, не так ли? Сахэм все изучил и все обдумал. Он не считает, что знает все, но для этого у него есть мы. Он пользуется нашей объединенной мудростью и ведет по правильному пути.

Я извинился и вернулся в Ээрию вместе с ним.

Глава 9

Вскоре после этого Джек получил два дня, которые провел в обществе Леонсы, залечивая свои душевные раны. Период его тренировок и обучения затянулся; уже наступила зима, так что он мог с удовольствием отдаться зимним видам спорта. Кроме того, он перечитал Историю Будущего, написанную Уоллисом, и сделал некоторые выводы, учитывая те события, которым он был свидетелем. Он даже обсудил некоторые проблемы с Вацлавом Красицким, который был самым образованным из нынешних правителей замка.

Сахэм признавал, что его труд далек от совершенства, но в своих путешествиях он видел больше, чем кто-либо. Он побывал в самых разных уголках Земли, что было недоступно его подчиненным из-за ограниченности транспортных средств. Он разговаривал с очень многими людьми самых разных эпох.

Уоллис знал, что Ээрия будет существовать под его контролем следующие два столетия. Он встретился с самим собой и выяснил, что первая фаза плана успешно претворяется в жизнь. К тому времени эта крепость подлежала эвакуации. Новая цивилизация распространилась повсюду, и государство, подобное Ээрии, уже не могло существовать изолированно. Оно должно было выходить на широкую арену.

Новая база будет создана в будущем. Хейвиг посетил ее и обнаружил, что она в корне отличается от старой. Широко использовались новые материалы, изощренные конструкции. Все было, в основном, сосредоточено под землей. Там была новейшая техника, автоматизация, термоядерные реакторы.

Это была эра восстаний против Маури. Их попытки навязать свою философию всему человечеству с треском провалились. Сомнения, недовольства, мятежи вспыхивали в разных уголках Земли. В одной из стран был разработан водородный реактор, и она не делала из этого секрета. Разваливались старые союзы и блоки, на их обломках возникали новые.

— Нам постоянно нужны терпение и жестокость, — писал Уоллис. — Теперь у нас гораздо больше материальных ресурсов, чем в эру Первой фазы, и гораздо больше опыта и умения для их эффективного использования. Главное, что нам нужно сейчас сделать — это увеличить наши военные силы за счет пересылки в эту эпоху путешественников. Я прекрасно понимаю, что подобная операция связана с большими трудностями. У нас нет надежды победить весь мир. Наша империя должна двигаться к цели медленно, но неуклонно.

Так чем же должна закончиться Фаза-2? Уоллис был уверен, что на планете люди Ээрии с ее высокоразвитой энергетикой и техникой будут вне конкуренции. Уоллис был уверен, что Фаза-3 пойдет под знаком объединения всех народов планеты под эгидой новых хозяев, под знаком создания человека нового типа. Заглянув в далекое будущее, Уоллис увидел такие чудеса, что был не в состоянии описать их.

Однако эта часть книги была довольно смутной. Точную информацию было трудно собрать. Уоллис продолжал описывать будущее, но уже без подробностей. Он уже знал, что его жизнь закончится в Первой Фазе. Он встречал там самого себя, уже довольно старого человека.

— И я рад, что послужил воле Бога, выполнил его предназначение. Вряд ли наука найдет возможность делать старого человека молодым, найдет способ сделать человека бессмертным. Но я уверен, что природа путешествий во времени будет открыта, и, возможно, они будут доступны каждому. И тогда люди найдут нас, тех, кто создал их будущее, и отдадут нам должное!

Хейвиг сжал губы. Он подумал: «Я уже видел, что происходит, когда человеку навязывают идеологию. Впрочем, здесь он выступает скорее учителем, чем хозяином. — А потом он задумался. — Служить этому человеку значит превратить мой дар в ничто, а жизнь сделать никчемной».

Его вызвал Красицкий. Это был холодный день. Солнечные лучи играли на сосульках, свисающих со стен башен и крыш. Хейвиг съежился от холода, пересекая двор.

Красицкий был в форме. Он сидел в служебном помещении.

— Садись, — приказал он.

Жесткий стул скрипнул под Хейвигом.

— Как ты думаешь, ты готов к своей работе?

Дрожь пробежала по телу Хейвига. Его пульс участился.

— Д-да, начинать страшно. Я… — он выпрямился. — Да.

Красицкий достал какие-то бумаги из стола.

— Я посмотрел, каковы твои успехи, и решил как лучше использовать тебя с минимальным риском. Я знаю, что ты сам приобрел богатый опыт в путешествиях и уже сейчас представляешь ценность для нас. Однако ты еще не выполнял наших заданий, — он коротко улыбнулся. — Моя идея базируется на твоих индивидуальных особенностях.

На лице Хейвига ничего не отразилось.

— Нам нужно расширять нашу деятельность. Особенно в части поиска путешественников. Ты рассказывал о своем визите в Константинополь периода Византии. По-видимому, это самое удобное место, откуда можно начать системный поиск в средних веках.

— Прекрасно! — возбужденно воскликнул Хейвиг. Радость охватила его. — Центр цивилизации! Все торговые пути проходят через него…

Красицкий поднял руку:

— Постой. Это позже. Когда у нас будет достаточно людей, широкая сеть агентов. А сейчас мы ограничены в своих возможностях. Не забывай, мы должны к определенному времени завершить Фазу-1. Нет, Хейвиг, сейчас требуется сделать нечто иное, более важное.

— Что?

— Если бы у нас было много денег той эпохи, нам было бы там легче работать. Но ты же знаешь, как сложно переправлять ценности через время. Следовательно, мы должны раздобыть их на месте. И быстро.

Хейвига охватили неясные подозрения.

— Не думаешь же ты о грабеже?

— Нет, — Красицкий покачал головой. — Слушай. Нападение на мирный город, достаточно мощное, обязательно попало бы в книги историков, о нем узнали бы все. Кроме того, это опасно само по себе. Ведь наши люди не могут применять огнестрельное оружие, а византийская армия и полиция сильны и дисциплинированы. Нет, это было бы сумасшествием.

— Что же тогда?

— Воспользоваться хаосом и забрать то, что в противном случае стало бы добычей безжалостных грабителей.

Хейвиг молча ждал.

— В 1204 году Константинополь был разграблен крестоносцами во время Четвертого Крестового Похода. После них Константинополь был полностью разрушен, — Вацлав махнул рукой. — Почему бы нам не получить свою долю? — он всмотрелся в лицо Хейвига. — К тому же, мы выплатим компенсацию жителям, поможем им сохранить свою жизнь.

Хейвиг выругался в сердцах.

Джек провел много времени в библиотеке, просматривая пленки и стараясь подобрать костюм, соответствующий эпохе. Самолет доставил его в окрестности Стамбула двадцать первого века, где сейчас были только развалины. Самолет улетел сразу же, как только Хейвиг отправился в прошлое. Здесь все еще было заражено радиоактивностью. Он еще не открыл наличия у него хронолога и теперь должен был отсчитывать время по восходам и закатам солнца.

Леонса была в ярости от того, что Хейвиг не взял ее с собой. Она не принесла бы пользы, даже наоборот, привлекла бы к ним излишнее внимание.

Хейвиг решил изобразить пилигрима-скандинава, разумеется, католика, но менее твердолобого, чем французы, венецианцы, арагонцы и другие западноевропейцы, которые, подобно волкам, старались задушить умирающую империю. Конечно, лучше всего было бы предстать в роли русского — их было много в Византии, — но русские уже тогда отличались крайней ортодоксальностью взглядов. Хейвиг не стал рисковать, боясь провала, и сразу отбросил эту мысль.

Он также решил, что появляться в год нападения слишком рискованно. Ведь любой чужестранец в годы войны подозрителен, особенно такой, который обо всем расспрашивает, всем интересуется. В 1203 году после морского штурма крестоносцы захватили Константинополь. Они посадили на трон своего ставленника и начали грабить страну, прежде чем отправились в Святые Земли. Ставленник обнаружил, что сундуки царской казны пусты, и исчез. Начались трения между франками и восточными римлянами, в результате которых в январе 1204 года трон занял Алексиус, сын римского императора. Три месяца он и его сторонники старались изгнать из страны крестоносцев. Но надежда, что Бог поможет им, лопнула, и Алексиус, не отличавшийся мужеством, сбежал. Крестоносцы снова вошли в Константинополь, и началась резня.

Хейвиг выбрал весну 1195 года. Это было прекрасное время года, кроме того, у него было время акклиматизироваться здесь. У него были прекрасные документы, которые дали ему возможность спокойно пройти в город, и слитки золота для обмена на деньги. Подобрав комнату в приличной гостинице — приличную комнату, не имеющую ничего общего с комнатой в современных американских отелях даже высокого класса, — он начал вживаться в ситуацию.

Свой первый визит он нанес в 1050 год. Здесь была та же роскошь, та же космополитическая многоцветность, которую он встретил и в 1195 году. Новый Рим все еще оставался королем Европы.

Хейвиг увидел его с теневой стороны.

Дом и лавка Дукаса Манассиса, ювелира, стояла на холме близ центра города. Этот дом, окруженный соседними зданиями, был обращен глухой стеной к вымощенной плитами улице. Но с его плоской крыши открывался чудесный вид: был виден весь город, и даже местность за городскими стенами. Отсюда были видны домики городских предместий, многочисленные церкви, монастыри, где хранились великолепные библиотеки с трудами Эсхила и Сафо, ипподром, величественный комплекс дворцовых зданий. Если посмотреть в другую сторону, можно было увидеть сверкающую гладь Мраморного моря, бухту Золотой рог, где теснились торговые парусники.

На улицах города было оживленно. Шум колес, цоканье копыт, шарканье подошв, крики, песни, смех — все смешалось в одном биении сердца большого города. Ветер приносил запахи моря, которые смешивались с запахом жареного мяса, конского навоза, запахами человека. Хейвиг с наслаждением вдыхал этот воздух.

— Благодарю тебя, кириос Хаук, — сказал Дукас Манассис. — Я очень рад, что тебе тут нравится. — По всему было видно, что он очень удивлен тем, что франк не охаивает все греческое. Впрочем, Хаук Томассон не был франком или кем-нибудь из союзников англичан. Он приехал сюда из какого-то северного королевства.

— Это я должен благодарить тебя, кириос Манассис, за то, что ты показал мне все это, — ответил Хейвиг.

Они обменялись поклонами. Византийцы никогда не были скованы строгими правилами поведения. Это был пылкий народ, отличавшийся во все времена врожденным вкусом, чувством прекрасного. Однако отношения между людьми высших классов характеризовались утонченной церемонной вежливостью.

— Ты проявил интерес, — ответил Дукас. Это был седобородый человек с красивым лицом, на котором выделялись близорукие глаза. Его щуплое тело, казалось, терялось в свободном хитоне.

— Ты очень добр ко мне, — пробормотал ювелир. — Однако я чувствую, что все хорошее и прекрасное от Бога, и мы, подданные Рима, должны больше думать о нем, а не об удобствах своей жизни.

— Что это? — Хейвиг показал на раскидистое дерево перед домом.

Дукас улыбнулся:

— Это для моей дочери. Она очень любит цветы, но мы не можем слишком часто вывозить ее за город.

Женщины в Византии имели довольно почетный статус и пользовались многочисленными привилегиями. Дукас решил, что его собеседник нуждается в дальнейших пояснениях, и продолжал:

— Возможно, мы, я и Анна, слишком балуем ее. Но она у нас одна. Я был женат раньше, но мои сыновья от Евдокии уже выросли. Ксения — первый ребенок Анны и моя первая дочь. — Повинуясь импульсу, он добавил: — Кириос Хаук, не считай меня слишком гордым, но я действительно рад встретить дружески настроенного иностранца. Мне очень приятно говорить с тобой. Не согласишься ли ты принять приглашение на ужин?

— Почему нет? Благодарю тебя, — Хейвиг решил, что это хорошая возможность разузнать все о Византии. Все византийские торговцы и ремесленники были объединены в гильдии, управляемые префектами. А этот ювелир, весьма искусный в своем деле, наверняка много знал о своих коллегах. Да и много другой полезной информации мог узнать от него Хейвиг.

— Ты не будешь возражать, почтенный гость, если мои жена и дочь разделят с нами трапезу? — спросил Дукас. — Они не будут мешать нам. Мне очень хочется послушать тебя. Ксения, прости мою гордость, еще ребенок, ей пять лет, но она уже умеет читать.

Она оказалась прекрасным ребенком.

Хаук Томассон вернулся на следующий год и рассказал, какое он занял положение в одной из афинских фирм. Греция входила в состав империи, но большая часть ее торговли находилась под контролем иностранцев. Деятельность Томассона часто заставляла его бывать в Константинополе, и он был рад возобновить знакомство с мудрым Манассисом и надеялся, что его дочь примет небольшой презент…

— Афины, — благоговейно прошептал старый ювелир. — Теперь ты живешь в самом сердце Эллады! — он положил руки на плечи посетителя. Слезы стояли в его глазах. — О, как это чудесно! Так чудесно! Ты воочию увидишь то, что снится мне всю жизнь! Это даже лучше, чем посетить святые места!

Ксения с благодарностью приняла игрушку. Как зачарованная, она за обедом и после него слушала рассказы иностранца, пока старшие не отправили ее спать. «Славный ребенок, — думал Хейвиг. — Совсем не избалованный, хотя и единственный, а Анна не собирается иметь еще детей».

Джек и сам наслаждался этими приездами. Встреча с человеком умным, наблюдательным, чувствительным — это удовольствие в любую эпоху. И он в будущем поможет Манассису избежать кошмаров и катастроф.

Хейвиг знал это, так как тщательно исследовал будущее. Но он задавал себе вопрос: не слишком ли он внимателен к семье Манассиса? Нужно ли так часто наносить ему визиты, проводить с ними праздники, приглашать на обеды? Ему пришлось немного превысить расходы по сравнению с тем, что ему было позволено. Наплевать. Он мог и сам финансировать себя при помощи ставок на ипподроме. Беспроигрышных ставок. У агента, работающего в одиночку, большие возможности.

Ему было противно лгать своим друзьям. И только одно утешало его: он делает это ради их спасения.

Голос Ксении был тонок и звонок, слыша или вспоминая его, Хейвиг думал о птичьих трелях. Она всегда радовалась его появлению и болтала с ним до тех пор, пока родители не заставляли ее уйти в свою комнату.

Она была тоненькой, как тростинка. Хейвиг не знал ни одного живого существа, которое бы двигалось с такой грацией. Когда позволяли приличия, ее ноги пританцовывали, а не ступали по полу. Ее волосы цвета полуночи полностью закрывали нежную точеную шею. Кожа была светлой и чистой, овал лица правильный, губы всегда чуть приоткрыты. А на лице выделялись глаза, огромные, бездонно-черные, под большими пушистыми ресницами. Такие глаза можно было увидеть только на мозаике Равенны, на лице императрицы Теодоры Великой. И эти глаза невозможно забыть.

Странно было видеть эти глаза раз в несколько месяцев, которые для Хейвига были часами и днями. Каждый раз Хейвиг видел, как девочка с поразительной быстротой превращается в девушку. И еще он понял, что сам свободно плывет по бескрайней реке времени, тогда как ей приходится барахтаться практически на одном месте.

Дом стоял в саду, где было много цветов, апельсиновых деревьев, играл фонтан. Дукас с гордостью показал Хейвигу свое последнее приобретение: бюст Константина на пьедестале, того самого, кто признал христианство Рима и по чьему имени был назван Новый Рим.

— Хотя мастерство древних ваятелей давно утрачено, — говорил Дукас, — но все же посмотри, как величественно его лицо с твердо сжатыми губами…

Десятилетняя Ксения хихикнула.

— В чем дело, дорогая? — спросил отец.

— Ни в чем, — ответила она, но хихикать не перестала.

— Нет, скажи нам. Я не буду сердиться.

— Он… он не хочет произносить важную речь, но ему очень хочется пукнуть…

— Клянусь Вакхом! — воскликнул Хейвиг. — Она права.

Дукас долго крепился, но затем не выдержал и присоединился к общему веселью.

— О, неужели ты не пойдешь с нами в церковь? — взмолилась девочка. — Ты не знаешь, как там красиво поют, как таинственно сверкает пламя свечей, как удивительно пахнет ладаном… — ей уже одиннадцать лет, и она переполнена Богом.

— Мне очень жаль, — сказал Хейвиг. — Я ведь католик.

— Святым все равно. Я спрашивала папу и маму. Они тоже не против. Мы можем сказать, что ты русский. Я покажу тебе, Что нужно делать, — она схватила его за руку. — Идем!

Он пошел за нею, не понимая, хочет ли она обратить его в свою веру или действительно просто стремится показать своему обожаемому дядюшке что-то интересное и красивое.

— Это так чудесно! — на ее глазах выступили слезы, когда она прижала к груди драгоценный подарок к своему тринадцатому дню рождения. — Папа, мама, посмотрите! Хаук подарил мне книгу! Все пьесы Еврипида! И это мне!

Когда она ушла, чтобы переодеться к праздничному обеду, Дукас сказал:

— Это поистине королевский подарок. Не только из-за высокой стоимости, это подарок для души.

— Я знал, что она любит древних классиков, как и ты.

— Простите меня, — вмешалась Анна, — но, может, в ее возрасте Еврипид слишком сложен…

— Сейчас сложные времена, — ответил Хейвиг. — Трагические судьбы древних могут укрепить ее сердце, и она мужественно встретит свою судьбу. — Он повернулся к ювелиру. — Дукас, я еще раз говорю тебе. Я клянусь, я знаю, что венецианцы ведут сейчас переговоры с другими франками…

— Ты говорил это, — ювелир кивнул. Его волосы и борода были почти белыми.

— Тебе с семьей еще не поздно выехать куда-нибудь в безопасное место. Я помогу.

— Где же может быть более безопасно, чем здесь, за этими стенами, куда не может ворваться ни один враг. А если я брошу свою лавку, мы все будем страдать от бедности и голода. А что делать моим слугам и ученикам? Они же не могут поехать со мной. Нет, мой друг, нам следует оставаться здесь и довериться Богу, — с печальной усмешкой произнес Дукас. — Послушай, дружище, ты совсем не меняешься. Ты такой же, каким я увидел тебя впервые.

Хейвиг проглотил слюну.

— Я думаю, что не скоро вновь появлюсь в Константинополе. Мои хозяева, учитывая складывающиеся обстоятельства… Будь осторожен. Старайся быть незаметным. Прячь золото и поменьше бывай на улице. Особенно по ночам. Я знаю франков.

— Хорошо, я буду иметь это в виду, Хаук. Но ты преувеличиваешь. Ведь это же Новый Рим.

Анна взяла их обоих под руки, неуверенно улыбаясь.

— Может, хватит политики, мужчины, — сказала она. — Украсьте улыбками свои постные лица. Сегодня день рождения Ксении. Разве вы забыли?

Хейвиг вышел от Манассиса весьма озабоченный.

Он вернулся назад, в более счастливое время, снял комнату в гостинице, плотно поужинал и лег спать. Утром он хорошо позавтракал. Это было не лишне для человека, которому скоро предстоит сражаться.

Вскоре после этого он переместился вперед, в апрель 1204 года.

Он должен был быть просто сторонним наблюдателем. Полученный им приказ был до неприличия прост: оставаться вне опасности, ни во что не вмешиваться, под страхом наказания не влиять на события. Сделать все, чтобы вернуться живым, так как им нужны сведения.

По городу ревели пожары. Клубился горький дым. Люди, как обезумевшие крысы, то прятались в домах, то выбегали из них. И везде их ждало одно и то же: убийства, насилия, грабежи, избиения, издевательства. На улицах валялись трупы. Кровь текла по сточным канавам. Матери оплакивали детей, дети с громким плачем искали своих матерей, пока не становились жертвами обезумевших от крови и убийств вандалов. Всех служителей церкви подвергали жестоким пыткам, чтобы они выдали тайники с церковной утварью. Все было разграблено: предметы искусства, драгоценности рассыпались по всему континенту. Мало что сохранилось. Не думая о культурной ценности вещей, варвары выламывали драгоценные металлы и камни, остальное сжигалось. Так погибло многое из того культурного наследия, что хранил Константинополь до этого ужасного дня. И турки были здесь ни при чем. Все сделали крестоносцы.

Таким было начало тринадцатого столетия, которое католицизм называл апогеем цивилизации, хотя именно тогда западные церковники нанесли удар по восточному оплоту христианства.

А через полтора столетия, опустошив Малую Азию, турки вошли в Европу.

Хейвиг вернулся назад и стал постепенно перемещаться в будущее, время от времени переходя в нормальное время. Так он добрался до того момента, когда франки вошли в город. И он снова видел убийства, грабежи, разрушение, видел бандитов, насытившихся убийствами, подгоняющих своих пленников, нагруженных добычей. Он знал, что не может изменить ни прошлого, ни будущего, но он должен был взять из прошлого то, что ему нужно.

Хейвиг отмечал места, где останавливались мародеры с добычей, и передавал записи людям из Ээрии, которые, переодетые крестоносцами, «забирали» награбленное. В этом бедламе можно было сделать все что угодно, не привлекая особого внимания. Добыча переносилась на корабль, стоящий в безопасном месте.

Красицкий обещал Хейвигу, что они, насколько возможно, позаботятся о жителях. Им ничего не угрожало, и даже оставалось немного денег, чтобы они могли переселиться в другое место и начать новую жизнь.

Можно было не опасаться, что такие добрые поступки демонов-франков попадут в хроники, хотя, наверное, рассказы о них будут жить в фольклоре. Правда, через пятьдесят семь лет, когда Михаил Палеолог покончит с зависимостью от римлян, все рассказы об этом забудутся.

Хейвиг не участвовал в действиях агентов. Он и так многое сделал и многое видел. А то, что он видел, было ужасно. Поэтому он перенесся в прошлое и там плакал, спал, приходил в себя, набирался сил для будущего.

Дом Манассиса был в числе первых, которые он исследовал. Хотя и не самый первый. Хейвиг хотел сначала немного приучить себя к картине разрушения.

Он лелеял надежду, что дом Манассиса останется нетронутым. Константинополь был слишком велик, в нем было много храмов, где можно было спокойно взять огромные ценности, чтобы грабители ломились в каждую дверь.

Хейвиг не испытывал особого страха. Если что-то потребуется сделать, то кто, кроме него, сделает это? Тем не менее, когда он, приближаясь к дому Манассиса, увидел десяток грязных мужчин, направляющихся к распахнутой двери, сердце его оборвалось. Ярость охватила его, и вскоре три франка упали на землю и больше не шевелились, а остальные с криками разбежались. Хейвиг был очень доволен.

Его возвращение было сложной операцией. Ему пришлось долго ждать самолета в зараженном радиоактивностью мертвом Стамбуле.

Ему было о чем подумать. Он только удивлялся, почему раньше это не пришло ему в голову. Но теперь он понял, что несмотря на то, что Уоллис и его лейтенанты использовали технику двадцатого века, они оставались людьми своего, девятнадцатого столетия. Нет, теперь ему нужно было хорошенько обдумать все, чему он был свидетелем, в чем принимал участие.

— Прекрасная работа, — сказал Красицкий, прочтя отчет Хейвига. — Превосходно. Я уверен, что Сахэм наградит тебя за это.

— Да? Благодарю, — ответил Хейвиг.

Красицкий долго рассматривал его:

— По-моему, ты похудел.

— Можешь называть меня Рип ван Винкль, — пробормотал Хейвиг.

Красицкий понял, откуда у него такой изможденный вид, ввалившиеся глаза, тик на щеке.

— Я понимаю. Ты заработал отдых. Думаю, тебе захочется побыть в своем времени. Больше не думай о Константинополе. Если нам понадобится узнать что-то, мы подождем твоего возвращения, — на его лице появилась теплая улыбка. — Иди. Мы поговорим потом. Полагаю, нам удастся сделать так, чтобы твоя подружка сопровождала тебя. Хейвиг… Хейвиг…

Хейвиг спал.

Все началось позже. Вместо того, чтобы наслаждаться отдыхом, он начал размышлять.

Глава 10

Он проснулся с выкристаллизовавшимся решением. Было еще рано. Утренний свет падал на высокие серые крыши зданий Рив Гош, Париж, 1965 год, такие же холодные, как и воздух, спокойствие которого еще не нарушало движения транспорта. В номере отеля стоял полумрак. Леонса мирно посапывала в постели. Они всю ночь провели в ночном клубе, слушая шансонье, по желанию Хейвига, хотя Леонса предпочитала яркие и красочные шоу в мюзик-холле. После этого они вернулись в отель и долго занимались любовью, несколько лениво и утомленно, но ласково. Леонса даже не пошевелилась, когда несколько часов спустя в дверь постучали, и горничная принесла кофе с рогаликами.

Хейвиг был удивлен своей решимостью. Все больше и больше он ощущал, что просто идет навстречу неизбежному. Совесть уже устала мучить его и предъявила ультиматум.

И, несмотря на опасность, он впервые ощутил в своей душе мир и покой.

Он поднялся, умылся, оделся, собрал свое снаряжение, которое было уже подготовлено. Два небольших блока в его багаже. Обычное снаряжение агента во времени, такое же, какое он брал с собой в Иерусалим, плюс пистолет и хронолог. Ему пришлось выдержать борьбу с Леонсой, так как хронолог не позволял взять сюда побольше серебра, но он смог настоять на своем. Затем Джек взял паспорт, сертификат о прививках и толстый кошелек с деньгами.

После этого он долго смотрел на спящую девушку, ему было жаль расставаться с нею. Она радовалась жизни и доставляла ему радость. Неприятно тайком покидать ее. Может, оставить записку? Нет, нет. Он всегда может вернуться. Если же он не вернется… ну что ж, она прилично знает язык, обычаи, у нее достаточно денег. Не пропадет.

Любила ли она его? Может, ей просто нужны мужчины? Впрочем, теперь это неважно. Главное, он ее любил.

Он наклонился над нею.

— Пока, Рыжая, — прошептал он и коснулся губами ее губ. Затем он выпрямился, подхватил чемоданы и вышел из комнаты. Вечером он уже был в Стамбуле.

Это путешествие заняло очень много времени, проведенного в самолетах, аэропортах, автобусах.

Потом Джек говорил мне с угрюмой улыбкой:

— Ты знаешь, какое самое удобное место для проведения тайного хронокинеза? Телефонная будка? Нет. Туалетная комната. Очень романтично, не правда ли?

Перед последним рывком он хорошо поужинал в одиночестве, затем принял снотворное: нужно было хорошенько отдохнуть перед делом.

Константинополь, вторая половина дня 13 апреля 1204 года… Хейвиг вышел на аллею, ведущую на холм. Тишина давила на него: не было привычного стука копыт, скрипа колес, звона колоколов, смеха, голосов, криков детей. Но в этой тишине слышался отдаленный рев пожаров и вопли перепуганных людей. Где-то совсем рядом послышался лай собаки.

Он приготовился. Девятимиллиметровый «смит-и-вессон» висел на поясе, карманы куртки были набиты патронами. Остальное снаряжение и хронолог он засунул в металлический ящик, который сейчас висел у него за Спиной.

Он шел по улице и видел запертые двери, окна с закрытыми ставнями. Все люди спрятались в домах; голодные, перепуганные, они пытались найти спасение в молитвах. Это был район ювелиров. Разумеется, здесь жили не только ювелиры. Бедняки жили везде. По внешнему виду домов никак нельзя было сказать, кто здесь живет, богач или бедняк. Видимо, те, кто разрушил дом Манассиса, руководили толпой. Здесь ли они еще? Хейвиг не был уверен, что прибыл в нужное время, но вскоре увидел их.

Он завернул за угол. На мостовой лежал труп мужчины с разбитой головой. Над ним склонилась женщина. Хейвиг, проходя мимо, услышал: «Разве недостаточно того, что тебя заставили предать нашего соседа? Во имя Христа, разве этого недостаточно?»

«Нет», — подумал он.

Он прошел мимо. Что он мог сделать для этой несчастной женщины. Ведь в своей одежде он был для нее франком. Хотя в то время, когда он родился, она сама, ее горе было погребено пылью столетий.

По крайней мере, подумал он, теперь я знаю, как крестоносцы обнаружили лавку Дукаса. Видимо, прежде чем грабить город, разведчики, знающие греческий язык, тщательно изучили этот район и теперь со своими товарищами решили тут поживиться. И еще пришла уверенность, что время прибытия рассчитано правильно.

Вопли, звон оружия, стук каблуков по мостовой разносились по улицам, метались среди домов. Хейвиг оскалил зубы. Да, подумал он, я пришел вовремя.

Он ускорил шаг. Он хотел скорее подойти к дому, чтобы знать, с кем придется иметь дело.

Вот и эта улица. Тяжесть навалилась на него, мускулы одеревенели, подошвы стучали по камням в такт ударам сердца, во рту пересохло, горький дым раздражал ноздри.

Один из раненых крестоносцев увидел его, с трудом встал на колени, поднял руки. Кровь залила его плащ, капая на мостовую.

— Друг, — прохрипел он. — Брат, ради Иисуса…

Другой, еще живой крестоносец мог только стонать. Хейвигу очень хотелось ударом ноги выбить ему зубы, но он устыдился своего порыва. Он шагнул мимо стоящего на коленях крестоносца, тянувшегося к нему, поднял руки и крикнул по-английски:

— Прекратите огонь. Я из Ээрии! Инспекция! Прекратите огонь и впустите меня, — и, чувствуя тяжесть в животе, пошел к двери.

Возле двери стояла повозка, запряженная мулом. Животное было привязано к дверной скобе. Оно двигало ушами, отгоняя мух, и без интереса смотрело на умирающих крестоносцев. Видимо, в повозке предполагалось везти драгоценности, золото, серебро к поджидающему кораблю.

Вход никем не охранялся. Хейвиг остановился, осмотрел дверь. Тяжелая, массивная. Видимо, франки хотели взломать ее. Внезапно она открылась. Хейвиг понял, почему: засов был взорван. Кажется, мальчики Уоллиса воспользовались динамитом. Почему они ворвались сюда силой? Такое появление напугает всех в доме, затруднит задачу переправки их в безопасное место.

До него донесся крик из дома:

— Нет, о, нет, пожалуйста!

Это был крик Ксении, сопровождаемый ругательствами и хохотом. Хейвиг отшатнулся, словно его ударили.

Как он ни старался, он пришел поздно. К моменту его прибытия агенты взломали дверь и проникли в дом. Они поставили человека у дверей, чтобы тот встретил грабителей, о которых предупредил Хейвиг. Сейчас он сделал свое дело и присоединился к остальным, чтобы поразвлечься вместе с ними.

Секунду, которая показалась ему вечностью, Хейвиг ругал себя за свою глупость. Или наивность, он был еще новичком в таких делах. Хватит. Сейчас он здесь, и нужно спасти хотя бы то, что можно спасти.

Его крика никто не слышал. Он крикнул еще раз и пошел в дом, в знакомые комнаты. Крик о помощи слышался из той части дома, где находилась лавка и кладовые.

Туда согнали всю семью, учеников, слуг. В большой комнате было светло, так как двери и окна, выходившие в маленький дворик, патио, были открыты. Хейвиг увидел цветочные клумбы, апельсиновые деревья в темной густой зелени, фонтан, разбрызгивающий воду… даже бюст Константина, который безразличным взглядом смотрел на все вокруг. В комнате рядами стояли шкафы и столы, где находились произведения искусства, созданные Дукасом и его учениками.

Сам Дукас лежал возле входа. Его череп был расколот. Кровь залила пол, впиталась в белую тунику, окрасила седую бороду. Его рука все еще сжимала миниатюрный ювелирный молоточек, которым он хотел защитить своих женщин.

Здесь находились четыре агента, одетые крестоносцами. Хейвиг сразу узнал их. Мендоза, преступник из Испании двадцатого века. Хейвиг встречался с ним в Иерусалиме. Мориарти, бруклинский маклер и гангстер девятнадцатого века. Он держал в руках наготове большой пулемет. Ганс, ландскнехт шестнадцатого века, с любопытством наблюдал, как Конрад из Брабанта борется с Ксенией, спасая Иисуса.

Девушка кричала и кричала. Ей было только четырнадцать лет. Ее волосы растрепались, слезы текли по лицу, оставляя следы на щеках. Конрад обхватил ее за талию одной рукой, а другой срывал с нее одежду. Тяжелая палица висела у него на поясе. На ней запеклась кровь и мозги убитых людей.

— Я за тобой, — ухмылялся Ганс. — Я за тобой…

Конрад, повалив Ксению на влажный пол, стал расстегивать брюки. Анна стояла, словно слепая и глухая ко всему, над телом мужа. Затем она бросилась к дочери. Ганс свалил ее на землю одним ударом.

— А тебя потом, может быть, — сказал он.

Мориарти смотрел на них и смеялся.

Окрик Хейвига снова не был услышан ими, настолько они были захвачены происходящим. Мендоза первым увидел Хейвига и вскрикнул. Конрад отпустил Ксению и встал.

Ксения умоляюще смотрела на Хейвига. Никогда еще он не видел такого света в ее глазах.

— Хаук! — крикнула она. — Хаук!

Мендоза поднял пистолет.

— В чем дело? — спросил он.

Хейвиг теперь понял, как далеко его рука от оружия, но не ощущал страха, только бешенство, ярость, душевную боль, отвращение.

— Это я должен спросить, в чем дело? — процедил он.

— Ты забыл, что тебе приказано? Я знаю все. Твоя задача — разведка. Ты не должен был подвергаться риску, появляясь в такое время.

— Я сделал свое дело, Мендоза, и вернулся, чтобы закончить свои личные дела.

— Это запрещено! Уходи отсюда, и мы позже поговорим, докладывать мне о тебе или нет.

— А если я не уйду? — Хоть он и старался сохранить спокойствие, его голос постепенно повысился до крика. — Я увидел то, что не ожидал увидеть, не все сразу, а небольшими фрагментами. Поэтому я каждый раз шел на компромиссы, и в конце концов дошел до того, что вынужден либо стать как все вы, либо убить себя.

Мендоза пожал плечами, но дуло его пистолета было все время направлено в живот Хейвига.

— Чего же ты хотел? Мы пользуемся тем человеческим материалом, который нам удается добыть. Эти ребята ничем не хуже крестоносцев. Как все люди. Разве не так, Джек, скажи честно?

— Они хуже. Потому что они имеют возможность появляться в любом месте, в любой эпохе и творить зло, не боясь возмездия. Представляю, как они проводят свои отпуска. Наслаждение причинять боль и страдания другим усиливается с практикой и опытом.

— Послушай…

— А Уоллис, черт бы его побрал! Неужели у него нет способа контролировать этих животных?

— Хейвиг, ты слишком много говоришь. Убирайся отсюда, или я арестую тебя!

— Таких, как я, вы все время держите в неведении, пока мы не примиримся с этой болтовней относительно того, что миссия Ээрии слишком важна для всего человечества, чтобы мы могли тратить свои драгоценные жизни на обычную гуманность. Верно?

Мендоза сплюнул:

— Ну, хватит. Ты и так наговорил слишком много. Ты арестован. Ты будешь препровожден в будущее, и Сахэм будет судить тебя. Веди себя хорошо, и, может быть, тебе удастся легко отделаться.

Наступила тишина, нарушаемая только всхлипами Ксении, которая держала на коленях голову матери и не отрывала глаз от Хейвига. Все остальные — и домашние Дукаса, и приспешники Мендозы — тоже смотрели на него.

Хейвиг принял решение в эти мгновения. Он оценил положение каждого в комнате, переместился назад во времени на несколько минут, выхватил пистолет и снова вернулся в это время. Прогремели выстрелы, и голова ландскнехта разлетелась на куски. Хейвиг снова переместился назад во времени, чтобы появиться в другом конце комнаты.

Впоследствии он не мог даже припомнить, как все это происходило. Сражение было чересчур яростным и коротким. Ведь его противники тоже были способны к таким действиям. Мориарти уже исчез из комнаты, когда Хейвиг появился снова. Прогремел выстрел Мендозы. Хейвиг, не задерживаясь, переместился вперед по времени, где сразу заметил убегающего Мориарти. Хейвиг застрелил гангстера и вернулся назад.

Мексиканца уже не было. Джек проскользнул в прошлое на целые сутки. Ему нужно было вдохнуть свежего воздуха, вытереть пот с лица и успокоиться. Наконец он пришел в себя и смог вернуться, чтобы просканировать во времени всю битву. Но Мендозу он так и не смог обнаружить. Видимо, мексиканец переместился далеко вперед, в эпоху Ээрии, чтобы вызвать помощь.

Это означало, что действовать надо быстро. Друзья Хейвига не могли перемещаться во времени. Враги не смогут точно попасть в это время, так что у Хейвига и византийцев еще была возможность скрыться. Но времени у них было совсем немного.

Хейвиг вернулся в комнату. Возле стены лежал умирающий Мориарти. Домашние, слуги и ученики Дукаса сбились в кучу. Некоторые из них были ранены в перестрелке. Бардао лежал мертвым.

— Я пришел спасти вас, — сказал Хейвиг. Голос его прозвучал странно в этой комнате, где повисла атмосфера страха и смерти. Он перекрестился: — Во имя Отца, Сына и Святого Духа. Во имя Девы Марии и всех святых. Быстро идите за мной, иначе вы все погибнете.

Он помог Ксении подняться. Девушка вцепилась в него обеими руками, и он погладил ее длинные спутанные волосы, вспомнив, как держал ее, когда она была ребенком. Через плечо он крикнул остальным:

— Иоханнес, Ницефорус, вы понесете свою хозяйку Анну. Остальные, кто может, будут помогать раненым. — Затем у него вырвалось по-английски: — Черт бы вас побрал! Нужно убираться отсюда побыстрее!

Они тупо повиновались Хейвигу. На улице он остановился, снял плащ с убитого крестоносца. С другого трупа — меч. Ножны он не стал брать, чтобы не терять времени. Меч крестоносца давал ему возможность провести свой небольшой отряд через город, не боясь, что их остановят.

Вскоре силы оставили его, и он был вынужден сесть, опустив голову, чтобы немного прийти в себя.

Ксения опустилась возле него на колени, гладила его и шептала:

— Хаук! Милый Хаук, что с тобой?

— Все нормально, — наконец смог произнести он.

По крайней мере, пока. Впрочем, вряд ли Ээрия будет обшаривать весь город в его поисках. И все же ему следовало обеспечить безопасность своим подопечным и себе. Он поднялся и, пошатываясь, повел их дальше.

— Я оставил их в каком-то монастыре, — рассказывал он мне впоследствии. — Монастырь был переполнен беженцами. В следующие несколько дней я устроил их получше, вручив настоятелю монастыря богатые дары. Мне это было нетрудно сделать, так как я просто грабил крестоносцев. Это было противно, но просто. Благодаря моим взносам монастырь смог покупать пищу для тех, кто искал здесь убежище.

— А как насчет крестоносцев?

— Что я мог сделать? Их было слишком много.

Я потрепал его по плечу.

— Успокойся, ты ни в чем не повинен. Зла всегда больше.

Он слабо улыбнулся:

— Благодарю, док.

Я уже давно превысил свой табачный рацион, но час был поздний, и мои нервы требовали помощи. Взяв трубку, я начал ужасную церемонию ее чистки. Жуткий запах табака распространился по комнате.

— Что ты сделал дальше?

— Вернулся в двадцатое столетие — разумеется, в другой отель — и хорошенько выспался. А потом… Что касается моих византийцев, то я уже больше ничем не мог им помочь. Но я предупредил их, чтобы они не болтали о моей помощи. Пусть говорят, что они просто сбежали. Чтобы не привлекать к себе внимания, самое лучшее было предоставить их своей судьбе. Теперь мне нужно было позаботиться о себе.

Я сделал глубокую затяжку:

— И что же ты сделал?

Он глотнул. Виски обожгло ему горло.

— Я знаю дату, когда я последний раз был Дж. Ф.Хейвигом, — сказал он. — В 1965 году. Это было мое последнее пребывание в нормальном времени, так что с этого момента мое существование безопасно.

— А агенты Ээрии не могли нанести удар раньше?

— О, они могли бы появиться и подстроить что-нибудь. Но я сомневаюсь, что они стали бы даже пытаться. Никто из них не знает жизни в двадцатом веке.

— Значит, ты считаешь, что происшедшее и зафиксированное событие изменить невозможно?

От его улыбки мороз пошел у меня по коже.

— Я знаю, что путешественник во времени не может ничего изменить. Я пытался сделать это, но безуспешно. Это было еще в юности, когда я хотел вернуться назад и предупредить отца, что его ждет.

— И? — выдохнул я.

— Док, помнишь мою сломанную ногу?

— Да. Подожди… Так значит, это…

— Я зацепился за проволоку на лестнице как раз в тот день, когда решил отправиться в путешествие… А когда я выздоровел и был готов начать снова, то получил экстренный вызов от моей страховой компании, и мне пришлось заняться срочными делами. А когда я вернулся в Сенлак, оказалось, что мать окончательно порвала с Биркелундом и нуждается в моем присутствии. Я посмотрел на двух невинных детей, которых она принесла в этот мир — и принял на себя эту ношу.

— Ты думаешь, это вмешался Бог?

— Нет-нет. Это просто логическая невозможность изменить прошлое. Каждое мгновение времени — это прошлое бесконечного множества других мгновений.

— Значит, мы все просто марионетки в руках Времени?

— Я не говорил этого, док. Более того, я не верю в Это. Мне кажется, что все мы являемся частью какого-то грандиозного механизма. И чем меньше мы знаем, тем шире диапазон нашей свободы.

— Значит, это похоже на наркотики. Человек добровольно принимает химическое соединение, которое закрепощает его мозг.

— Может быть, может быть, — Хейвиг шевельнулся в кресле, глядя в ночь. Затем сделал еще глоток виски. — Пожалуй, у нас нет времени на философские размышления. Ищейки Уоллиса охотятся за мной. Они кое-что знают о моей биографии и могут выследить меня.

— Поэтому ты так долго избегал встреч со мной?

— Да, — он положил руку на мое колено. — Пока была жива Кейт. Ты помнишь?

Я кивнул.

После этого он заговорил быстро, не вдаваясь в подробности, давая только общую схему своих действий. Он быстро распределил свое состояние по банкам, положив вклады на вымышленные имена. Таким образом Дж. Ф.Хейвиг исчез со сцены. А так как в двадцатом столетии у него не было близких, кроме матери и доктора, то никто не удивился его внезапному исчезновению. А их он может предупредить письмом.

— Мне ты посылал, в основном, почтовые карточки, открытки, — сказал я. — Ты заставил меня понервничать. — И, после паузы: — Где же ты был?

— Замаскировав свои следы, насколько это возможно, я отправился обратно в Константинополь.

На пожарищах и развалинах Нового Рима был восстановлен относительный порядок. Прежде всего, правительство и оккупационные войска нуждались в пище и воде. Поэтому жителей города нельзя было больше грабить и держать под страхом смерти. Им нужно было обеспечить возможность спокойно трудиться. Позже Болдуин Фландрский, наместник императора в той части мира, куда входил Константинополь, решил выжимать из своих подданных побольше. Но вскоре в войне с болгарами он был захвачен в плен и умер в тюрьме. Его преемник, Анри Первый, продолжал ту же политику. Король латинян мог принижать греков, ввергать их в бедность, брать в солдаты. Но за все это он должен был обеспечить им относительную безопасность.

Ксения уже находилась в женском монастыре. Хотя она была здесь всего лишь гостьей, ее содержание было довольно строгим. Она встретилась с Хейвигом в холодной комнате с кирпичными стенами под неусыпным надзором сестры-монахини. Ксения была одета в накидку из грубой темной шерсти и не смела даже коснуться руки своего посетителя-мужчины, несмотря на его щедрые дары монастырю. Хейвиг смог увидеть ее глубокие темные глаза, заметил, что, несмотря на все трудности и лишения, которые ей пришлось перенести, ее тело округлилось, наполнилось женственностью, а звуки ее голоса вернули его назад, в те счастливые дни, когда она и ее отец…

— О, Хаук, милый Хаук! — она тут же испуганно отшатнулась, перекрестилась, стала опускаться на колени, бормоча:

— Я… извините меня… благословенный…

Старая монахиня нахмурилась и шагнула к ним.

Хейвиг замахал руками.

— Нет, Ксения, — воскликнул он. — Я такой же смертный, как и ты. Клянусь. Случилось нечто странное. Может быть, я смогу объяснить тебе позже. Но поверь мне, моя дорогая, я всего лишь человек, и ничего больше.

Она всхлипнула, но вовсе не от разочарования.

— Я… я так рада… я рада, что ты пойдешь в рай после смерти, но…

Но сегодня он не входил в число ее строгих и хмурых византийских святых.

— Как твоя мать? — спросил он.

— Она постриглась в монахини, — едва расслышал он. — И убеждает меня сделать то же самое.

Тонкие пальцы стиснулись в кулачки так, что даже косточки побелели; глаза, полные ужаса, смотрели на него.

— Я должна сделать это? Я ждала тебя, чтобы ты сказал мне…

— Пойми меня правильно, док, — сказал Хейвиг. — В монастыре было все нормально. Однако там были слишком строгие правила, слишком много ограничений. Ты же католик и можешь себе представить. Ксения любила своего Бога, но и книги она тоже любила. Они были частью ее жизни. В ней был слишком силен дух классической античности, и у меня не хватило духа разочаровать ее. Ведь, в конце концов, и я приложил усилия, чтобы она так рано познала реальный живой мир. А сейчас впереди у нее были лишь молитвы и служение Богу, и ничего, кроме Смерти, не откроет перед нею двери монастыря. А ведь она родилась свободным ребенком, жившим под вечно ласковым солнцем.

— И что же ты сделал?

— Я нашел престарелых супругов, которые согласились взять ее. Они были бедны, но я помог им деньгами. Они были бездетны и чрезвычайно радовались, когда всевышний в моем лице подарил им дитя. Она тоже привязалась к ним. Так что все устроилось хорошо.

— Разумеется, ты периодически появлялся у них. Хейвиг кивнул. Мягкая улыбка тронула его губы.

— У меня было много своих дел, но в последующие три года я несколько раз навещал Ксению. И мои посещения становились все чаще и чаще.

Глава 11

Этот корабль был огромным тримараном. С мостика Хейвиг смотрел на чистую широкую палубу, отделанную твердыми сортами дерева. Он видел люки, стрелы грузовых лебедок, моторы, элементы солнечных батарей. Цивилизация Маури испытывала недостаток металла, и поэтому он использовался только в самых крайних случаях. Каюты тримарана были украшены пышными тропическими цветами. На каждом носу корабля стояла вырезанная из дерева фигура, представляющая одного из божественной троицы: создатель Танароа в центре, Лезу Харисти со своим крестом слева, а справа Пан с зубами акулы, олицетворяющий смерть и темные стороны жизни.

Но вовсе не варвары создали этот огромный корабль. Его тройной киль обеспечивал великолепные гидродинамические свойства корабля. Три мачты были, разумеется, оснащены парусами, но эти паруса управлялись небольшими двигателями на биологическом горючем. Эти паруса, управляемые компьютером, постоянно отслеживали направление ветра, чтобы максимально использовать его тянущую силу. Экипаж состоял из четырех конаков и двух женщин-вахин, которые не были перегружены работой.

Капитан Реви Лоханессо получил образование в университете Веллингтона, И-Залан. Он говорил на нескольких языках, и его английский вовсе не был какой-то искаженной версией вульгарного американского.

Могучий загорелый капитан, в саронге и с босыми ногами, медленно произнес, чтобы его понял пассажир, только-только приспосабливающийся к современному языку:

— Мы разрабатываем новую технологию, ведь мир машин был полностью уничтожен. Нам нужно найти новые пути развития на отравленной Земле. Мы еще не полностью разрешили свои проблемы. Но сделано много, и я уверен, что будет сделано еще больше.

Океан медленно гнал аквамариновые волны. Они накатывались на тримаран, обдавая тело могучего корабля веселыми брызгами. Солнце сверкало на крыльях альбатросов. Где-то вдали вверх взметнулся фонтан, выпущенный китом. Ветер не свистел в ушах — тримаран и ветер летели с одинаковой скоростью, — но освежал кожу, приносил соленый аромат моря и далеких цветущих островов. На палубе полуголый юноша извлекал из деревянной флейты чарующие звуки, а девушка танцевала перед ним, изгибаясь стройным телом. Оба они были почти совсем обнажены, и смотреть на них было очень приятно.

— Ты создал великую вещь, брат Томас, — сказал Лоханессо. — Тебя будут чествовать, когда ты прибудешь. — Он поколебался и сообщил: — Я не радировал, чтобы Федерация прислала за тобой самолет. Честно говоря, дирижабли, конечно, быстрее, но менее надежны, чем корабли. Двигатели там слабенькие, а противопожарный катализатор для водорода еще только проходит испытания.

— Я прибыл туда, — говорил мне впоследствии Хейвиг, — чтобы узнать правду о цивилизации Маури в момент ее взлета. И я увидел, что это совсем не дикари, вернувшиеся в лоно природы. Даже их мозг был более конструктивно устроен, чем у многих людей двадцатого века. Правда, пока они не могли получить хорошего горючего для летательных аппаратов. У них не было даже гелия для создания безопасных дирижаблей. Мы перестарались, уничтожив все, что могли.

— Твоего открытия ждали несколько столетий, — сказал капитан. — Так что ничего, если в Веллингтоне подождут еще несколько недель.

— Если я собирался глубоко изучить цивилизацию Маури, понять, какой процент правды заключался в рассказах Уоллиса о ней, я должен был проникнуть туда. Я мог бы легко прикинуться одним из обитателей островов. Но какая польза была бы правительству от еще одного варвара. И тут мне пришло в голову… — Хейвиг ухмыльнулся. — Ты можешь отгадать, док? Нет? О’кей. В двадцатом веке я приобрел партию радиоизотопов, вроде углерода-14. Я упрятал их в надежном месте и направился в будущее. Здесь я стал братом Томасом, человеком с далекого материка, получившим неплохое образование. Ты понимаешь, док? Основное направление их исследования чисто биологическое. Во-первых, оно обусловлено необходимостью залечивания ран Земли, ее животного и растительного мира, во-вторых, организм человека — натуральный преобразователь солнечной энергии. Но у Маури не было ядерного реактора, позволявшего метить атомы для исследований. Поэтому моя находка была для них «божьим даром».

— Ты думаешь, что меня примут как ученого? — тревожно спросил Хейвиг капитана. — Но это совсем не так. У нас все такие, как я.

Лоханессо положил руку ему на плечо:

— Не бойся, друг. Мы торговый народ. Мы платим за то, что имеет цену для нас, а то, что предлагаешь ты — бесценно. Кроме того, мы хотим распространять цивилизацию и знания повсюду. А для этого нам нужны союзники. Умные и знающие люди.

— Вы действительно хотите переделать все человечество?

— Переделать? Ты имеешь в виду, создать наши копии? Нет, конечно. Я не вхожу в правительство, но я читаю отчеты о дебатах, труды наших философов. Основная причина гибели предыдущей цивилизации, машинной культуры заключалась в том, что она стремилась сделать всех людей одинаковыми. Разумеется, это не единственная причина, но одна из тех, что привели мир к катастрофе. — Лоханессо ударил могучим кулаком по поручням. — Черт побери, Томас, нам нужно все человеческое многообразие, многообразие обликов, способов мышления, образов жизни!

Он рассмеялся и закончил:

— Конечно, в разумных пределах. Например, от пиратов нужно избавляться. Ну, хватит на сегодня. Уже полдень. Мне нужно проделать кое-какие измерения, а потом мы пообедаем. Считай, что ты еще не жил, раз не пробовал моего пива.

— Я провел больше года среди ранних Маури, — рассказывал Хейвиг. — И получил там именно те знания, которые мне были нужны для достижения моей цели. Это были очень милые добрые люди. О, разумеется, среди них были и подлецы, и мошенники. У них были свои недостатки, но в целом Федерация того времени была самой счастливой и наиболее пригодной для нормальной жизни человека. Чего не скажешь о более ранних стадиях развития, которые я прошел вплоть до двадцатого столетия. Там я сел на самолет и перелетел из Веллингтона в Стамбул. Я хотел увидеться с Ксенией. Вскоре мы поженились.

Об их совместной жизни, о пяти счастливых годах, проведенных с нею, он рассказывал мало. Да это и понятно. Я тоже никому не рассказывал о своей жизни с Кейт.

Впрочем, их жизнь была довольно сложной. Им приходилось жить затворниками, скрываясь от агентов Ээрии.

К тому же, ему было не так просто заниматься предпринимательством. Он не мог начать свое дело в этом мире гильдий, монополий, сложных взаимоотношений, ибо даже тогда, когда отсутствовала регулярная связь с метрополией, слухи и сплетни разносились со скоростью курьерского поезда. Ему стоило немалых усилий утвердиться в роли агента некоего датского торгового дома, выполняющего скорее роль наблюдателя, чем комиссионера, и, следовательно, не связанного с франками. Финансы не были для него проблемой, ведь он сумел захватить с собой достаточно золота. Однако он должен был иметь разумное объяснение своему богатству.

Хейвиг подумывал о том, чтобы им с Ксенией перебраться куда-нибудь в безопасное место, например, в Россию или Западную Европу. Но в Россию нахлынули татары, а в Европе господствовала Святая Инквизиция. Следовательно, перед ними всегда будут развертываться жуткие сцены, свидетелями которых они здесь были. Кроме того, они не останутся незамеченными. Каждому будет ясно, что они выдают себя не за тех, кто они есть на самом деле. Поэтому Хейвиг купил дом в пригороде Константинополя. Там обычно жили чужестранцы.

Чтобы еще больше обезопасить себя от агентов Ээрии, он придумал себе новое имя, Джон Андерсон, и приучил Ксению называть себя так. К счастью, она была нелюбопытна и не задавала глупых вопросов вроде: почему он сменил имя, почему он, такой богатый и знатный, решил жениться на ней, бедной девушке. Если ему так захотелось иметь ее, почему он не сделал ее своей наложницей?

— Насколько ты посвящал Ксению в свои дела? — спросил я.

— Я ничего ей не сказал. Правда могла только повредить ей. Она всегда была простодушной девушкой с открытым сердцем. Она совершенно спокойно приняла мои объяснения относительно моего имени. И она никогда не спрашивала меня о делах, так как понимала, что, когда я с ней, мне совсем не хочется думать о делах. И она была права.

— Но как ты объяснил ее чудесное спасение?

— Я ответил, что молился своему святому, который, видимо, принял мои молитвы. Она была так напугана насильниками, что едва помнила, как все тогда происходило. Поэтому она мне безоговорочно поверила. Мне было больно смотреть на нее, такую нежную, такую юную, как ребенок. Я ведь знал, что нам не суждено иметь детей.

— Хм. Кстати, о религии. Она стала католичкой, или ты перешел в ортодоксальную веру?

— Ни то, ни другое. Я не требовал от нее перемены веры. Что же касается меня, то я должен был оставаться примерным католиком, чтобы не потерять доверие у своих торговых партнеров, итальянцев и франков. Мы нашли священника, который обвенчал нас, а потом западного епископа, который за определенную мзду отпустил мне грехи. Ксения же вообще не заботилась об этом. Она вполне терпимо относилась к вопросам веры и религии. Она была уверена, что я не буду гореть в аду после смерти, ведь мой святой так хорошо относился ко мне. А кроме того, она была так счастлива, — он рассмеялся. — И она постоянно пребывала в таком состоянии.

Сначала их дом был совершенно пуст, но со временем был обставлен и украшен со вкусом, который она унаследовала от отца. С крыши дома был виден залив Золотой Рог, стены и купола Константинополя на другом берегу. С такого расстояния Константинополь казался богатым, неразграбленным городом.

В доме жили трое слуг. Совсем немного для того времени, когда работы было очень много, а нанять людей — очень непросто. У Хейвига в услужении был грум-каппадокиец с лицом мошенника. Он был женат на кухарке, которая работала у них же. Ксения с удовольствием возилась с их детьми, баловала их. Она ухаживала за садом, который вскоре стал настоящим уголком рая. Остальное время она занималась шитьем, проявляя при этом настоящий талант, читала книги, которые приносил Хейвиг.

— Византийцы, — говорил Хейвиг, — были полны суеверий. Магия, гадания, амулеты от дурного глаза, предзнаменования, приворотные зелья… Ксения увлекалась астрологией. Естественно, ее увлечение было безвредным. Она составляла гороскопы, интерпретируя их так, как ей казалось интересным. Часто ночью мы вместе ходили наблюдать звезды. О, как она была прекрасна в лунном свете. Я постоянно боролся с искушением принести ей телескоп. Хотя бы маленький. Но это было слишком рискованно.

— Ты многое сделал, чтобы преодолеть интеллектуальную пропасть между вами, — заметил я. — В случае с Леонсой тебе было проще. Ты заполнил эту пропасть сексуальными наслаждениями.

— Ничего особенно я не сделал, док. Она была моложе меня лет на пятнадцать. Она многое не знала из того, что знал я, но знала много такого, чего не знал я. Во-первых, она с детства читала классиков, что не принято в нашем веке. Поэтому у нее сформировалось идеальное чувство прекрасного. Она наизусть читала из Эсхила и Софокла, Сафо и Аристотеля. Она хорошо знала древнюю историю, искусство, архитектуру, обычаи.

Он остановился, переводя дыхание. Я ждал.

— Мы любили друг друга; я с удовольствием наблюдал за ней, когда она легко передвигалась по дому, делая свои дела, постоянно напевая нежные мелодии.

Они оба не любили гостей, хотя Хейвигу время от времени приходилось приглашать в дом своих компаньонов и агентов. Но Ксения тогда скрывалась в своей комнате. К счастью, в то время было не принято, чтобы хозяйка присутствовала при таких встречах. А если в гости приходили ее друзья, тогда Хейвигу приходилось скрываться. Ведь он был Джоном Андерсоном, чужим в этой стране.

Когда ему приходилось исчезать, он, с одной стороны, был рад переменам, а с другой — очень грустил при разлуке с Ксенией. Правда, ему, чтобы оправдать свою роль коммерсанта, довольно часто приходилось отлучаться. Хотя его канцелярия находилась прямо в доме, дела фирмы требовали, чтобы он встречался со своими агентами в городе или даже в других городах.

— Вот так и протекала моя жизнь, — говорил мне Хейвиг. — Я вел жизнь преуспевающего коммерсанта с солидным капиталом и любимой женой и в то же время перемещался в будущее, чтобы изучить Федерацию Маури, ее расцвет, ее величие, ее постепенное угасание и конец.

Сумерки медленно наползали на остров. Внизу, у подножия холмов, уже начинали зажигаться фонари, но вода еще излучала свет дня. В темно-голубом небе зажглась Венера. На веранде дома Карело Кеадзиму курилась ароматная кадильня. Старик пробормотал:

— Увы. Мы идем к концу. Умирающий мир. Смерть так же реальна для целого народа, как и для отдельных личностей…

Хейвиг молчал, стоя возле умирающего друга на коленях.

— Я следовал за ним всю его жизнь, — говорил мне Хейвиг. — Он начал, как блестящий молодой философ. А закончил жизнь государственным деятелем. Я говорю тебе о нем, так как ты один из тех двоих моих современников, которым я могу доверять свои тайны. Видишь ли, я не мудрец, я могу лишь скользить по поверхности жизни, собирая информацию. Но могу ли я интерпретировать собранные факты, могу ли я понять, что происходит? Откуда мне знать, что должно быть сделано, что может быть сделано… Я просто пролетел по поверхности лет, а Карело Кеадзиму жил, работал, мыслил в самой гуще событий. Мне была нужна его помощь.

— Вы видите, — сказал Хейвиг, — один элемент вашей культуры слишком развит за счет остальных.

— Судя по тому, что вы рассказали мне, да, — его хозяин надолго задумался, но эти минуты ожидания не показались Хейвигу бесконечными. — Вернее, тебе кажется, что в будущем возникнет конфликт между двумя концепциями, которые мы, Маури, стараемся сохранить в равновесии: наука, рационализм, планирование, контроль… и мифы, освобожденная психика, человек, как часть природы, откуда он черпает знания и мудрость…

— Мы, Маури, — продолжал старик, — когда-то возвели то доброе, что нам казалось важным, в ранг идола, фетиша, совершенно забыв о другом, хорошем, выбросив его из обращения. Во имя сохранения национальных культур мы старались заморозить целые народы в таком состоянии, которое казалось нам наилучшим. Опаснейший анахронизм! Во имя сохранения экологии мы старались запретить все работы, которые могли проложить путь к звездам. Неудивительно, что такая стратегия породила множество оппонентов.

После долгого молчания он сказал:

— Но, согласно твоим рассказам, Джек, друг мой, в будущем человечество откажется от науки и сохранит только минимум технологии, необходимый для поддержания жизни на планете. Люди еще больше углубятся в себя, в мистицизм… Я правильно тебя понял?

— Не знаю. У меня сложилось такое впечатление. Но это только впечатление. Я многого не понимаю, и от меня потребовались бы годы жизни, чтобы понять все. Даже не все, а хотя бы столько же, сколько я понял в вашей жизни. А жизнь будущих Маури ускользнула от меня.

— И парадокс углубляется, — сказал Кеадзиму. — Посреди пасторальных пейзажей стоят могучие заводы, которые вибрируют и гудят, наполненные загадочной энергией. В небеса взлетают громадные бесшумные корабли… Это ты и не можешь понять. Ты не можешь себе представить, откуда это у них… Я прав?

— Да, — с несчастным видом сказал Хейвиг. — Карело, что мне делать?

— Мы находимся с тобой на одной ступени знаний. Чему я могу научить тебя?

— Карело, я единственный человек, который пытается увидеть через тысячелетия. Но я не могу! Я чувствую, это невозможно. Ээрия внесет машинные аспекты в будущую жизнь. И что тогда будет?

Кеадзиму легонько коснулся его.

— Успокойся. Человек мало что может сделать. Но если это малое принесет пользу, то этого достаточно.

— Принесет пользу? Но если будущему человечеству предстоит жить под тиранией нескольких человек, обладающих техникой? Разве это нужно людям? И что можно сделать?

— Как политик, я уклоняюсь от ответа, — его внезапная сухость удивила Хейвига. — Но думаю, что ты видишь будущее в слишком черном цвете. Деспотизм можно уничтожить. Маури, со своей концентрацией на биологии, тоже могут оставить будущему очень плохое наследство.

— Что? — Хейвиг даже привстал.

— Отточенный металл может рубить дерево и человеческую плоть, — сказал Кеадзиму. — Взрывчатка делает котлованы, но может уничтожить и людей. Наркотики… да, да. Уверяю тебя, что это главная из проблем, которая очень беспокоит наше правительство. И это не обычные наркотики, стимулирующие воображение, нет, мы уже имеем химические вещества, которые могут заставить человека поверить во все, что ему скажут.

Я, в общем, рад, что гегемония Федерации в будущем прекратится. Следовательно, вина за то, что произойдет с человечеством, ляжет не на нас. — Кеадзиму нагнулся к Хейвигу. — Но ты, несчастный путешественник во времени, ты вынужден думать о будущем. Этот вечер — вечер мирного неба. Смотри на звезды, вдыхай ароматы, слушай пение птиц, ощущай дыхание ветра. Будь заодно с Землей.

Я сидел в своем коттедже над книгой. Сенлак, ноябрь 1969 года. Ночь была удивительно ясной и пронзительно холодной. Мороз украсил невиданными узорами окна.

Проигрыватель излучал музыку Моцарта, на моих коленях лежал томик стихов Китса, возле меня на столе стоял стакан, куда было налито на два пальца виски. Воспоминания роились в моей голове и иногда заставляли улыбаться. Прекрасное время для старого человека.

Кто-то постучал в дверь. Я произнес нечто невнятное, с трудом поднялся с кресла и, придумывая предлоги для извинения и отказа, пошел к двери. Мое настроение не улучшилось, когда собака, едва не сбив меня с ног, бросилась к двери. Я держал этого бесцеремонного пса только потому, что его любила Кейт. Еще совсем щенок, когда умерла его хозяйка, сейчас он уже сам был близок к могиле.

Когда я открыл дверь, морозный воздух окутал меня. Снега еще не было, земля промерзла насквозь, казалось, до самого экватора. А за дверью стоял человек, который буквально трясся от холода в своем легком не по сезону пальтишке. Он был среднего роста, щуплый, светловолосый, с острыми чертами лица.

Хотя я не видел его уже пять лет, эти годы не стерли его из моей памяти.

— Джек! — воскликнул я. Волна слабости нахлынула на меня.

Он вошел, закрыл дверь и сказал неровным, прерывающимся голосом:

— Док, ты должен мне помочь. Моя жена умирает.

Глава 12

— Жар и озноб, боль в груди, красные пятна на щеках, кашель… все это похоже на пневмонию, — кивнул я. — И все это сопровождается головной болью, болью в спине и шее… Возможно, развивается менингит.

Сидя на краешке стула, Хейвиг спросил:

— Что же делать? Антибиотики…

— Да, да. Я не люблю прописывать лекарства заочно, а тем более, давать рекомендации тому, кто не имеет права этим заниматься. Так что сейчас бы я предпочел порекомендовать кислородную палатку…

— Я могу… — воскликнул он, но затем угас. — Нет, баллон с газом слишком тяжел.

— Ну что ж, она молода, — я попытался его успокоить. — Возможно, стрептомицин… — я поднялся, похлопал его по согнутой спине. — Успокойся, сынок. Послушай, что я скажу… — и я признался, что пять лет назад в беседе с одним писателем из Калифорнии не смог удержаться и рассказал ему отдельные детали эпохи Маури, о которых узнал от Хейвига. Эта странная культура заинтриговала меня, и я подумал, что этот человек, писатель, тренированный в размышлениях и предположениях, сможет объяснить мне некоторые загадки и парадоксы. Естественно, я ничего не сказал ему о Хейвиге и об источнике информации. Выслушав меня, писатель попросил разрешения использовать некоторые мысли в своих произведениях, и я не нашел причин для отказа.

— И рассказы были опубликованы, — с виноватым видом сказал я Хейвигу. — Интересно, что в некоторых рассказах он даже сумел предсказать то, что я узнал от тебя лишь позже, например, борьбу правительства с теми, кто пытается возродить машинную технологию. Что, если агенты Ээрии выйдут на след?

— У вас есть эти рассказы? — спросил Хейвиг.

Я дал ему книгу. Хейвиг быстро просмотрел ее. Озабоченность исчезла с его лица.

— Не думаю, что следует беспокоиться, — сказал он. — Он изменил имена, место действия, и кроме того, ошибался гораздо больше, чем оказывался прав. Если кто-нибудь из знающих будущее прочтет эти книга, он подумает, что это простое совпадение, случайное попадание в цель. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь прочтет это. Эта книга скоро забудется. Агенты Ээрии не могут просматривать все издаваемые книги.

Мне кажется, что я чрезмерно осторожен. Если за столько времени на нас не вышел еще ни один агент, значит, вряд ли это случится. Несомненно, они проверили вас и решили, что вы бесполезны для них. И все равно, я не посещал тебя столько времени только ради твоей безопасности.

Помолчав, он добавил:

— Более того, они даже не устроили мне ловушку там, где живет моя мать. Видимо, это кажется им слишком рискованным, ведь они плохо знают нашу эпоху. Так что будь спокоен, док, я думаю, все будет о’кей. Но сейчас ты должен помочь мне.

— Почему ты пришел ко мне? Ведь в эпоху Маури медицина получила хорошее развитие.

— Слишком хорошее. Она там носит только профилактический характер. Поэтому я считаю, что в случае с Ксенией лучше воспользоваться современными мне знаниями.

Я потер подбородок. Затрещала отросшая за ночь щетина.

— Я всегда знал, что хемотерапия имеет свои пределы.

Хейвиг беспокойно шевельнулся:

— Дай мне шприц и ампулы, и я пойду.

— Полегче, полегче, — заметил я. — Помни, что я не практикую, и у меня нет лекарств. Нам придется ждать, когда откроется аптека. Кроме того, я хочу немного почитать о лекарствах. Антибиотики могут иметь побочные эффекты, так что я должен подготовить тебя. Но прежде всего тебе нужно немного выпить и поспать.

— Ээрия…

— Успокойся, — сказал я этому усталому, издерганному человеку, в котором я все еще видел мальчика. — Ты сам только что сказал, что эти бандиты потеряли интерес ко мне. Если бы они следили за моим домом, то они уже были бы здесь. Согласен?

Он тяжело кивнул.

— Вероятно.

— Я одобряю твою осторожность, но все же настаиваю, чтобы ты сообщил мне о всех стадиях болезни твоей жены.

— Могу ли я?.. Сначала у нее была сильная простуда. В те времена болезни протекают гораздо сильнее, чем сейчас. Дети мрут как мухи. Родители не проявляют особой любви к ребенку первую пару лет. Вероятно, именно потому, что высока детская смертность, и родители не хотят привязываться к ребенку. Ксения, заболев, не ложилась в постель, хотя чувствовала себя плохо… А тем вечером… — он не мог договорить.

— Ты просмотрел ее будущее?

Запавшие глаза дико посмотрели на меня.

Я не могу понять, почему он боялся заглянуть в будущее Ксении, узнать, когда она умрет. Неужели он считал, что незнание спасет его свободу, вернее, иллюзию свободы. Я ничего не знаю, кроме того, что он оставался у меня два дня, давая отдых телу и учась делать инъекции. Затем мы распрощались. Ни он, ни я не знали, увидимся ли снова. Он уехал на такси в аэропорт, сел в самолет и полетел в Стамбул, чтобы там переместиться в прошлое, где его захватят агенты Ээрии.

Был ноябрь 1213 года. Хейвиг выбрал этот месяц, потому что знал: будет грязь, слякоть, холод, и агенты Ээрии не будут дежурить у моего дома. Но на берегу бухты Золотой Рог погода будет не такая холодная, хотя пронзительный ветер дул через Черное море из России, неся с собой дождь. В домах византийцев для защиты от холода имелись только медные жаровни, камины здесь были слишком дороги. Маленькое тело Ксении содрогалось от холода, в легких слышались хрипы.

Хейвиг прибыл в Стамбул в район доков и пошел окружной дорогой, чтобы не навести шпионов. Дорога была почти пустой. В одной руке он нес хронолог, в другой — плоский чемоданчик, где заключалась жизнь Ксении. Дождь сыпал с серого неба, и вскоре вся его одежда промокла до нитки, холод подступил к телу. Звук его шагов по скользким камням гулко разносился по пустынным улицам. Он торопился. Ведь прошло уже больше пятнадцати минут с тех пор, как он покинул Ксению. Было три часа дня, а сумерки уже повисли над городом.

Дверь его дома была заперта, ставни опущены, а сквозь щели пробивался свет.

Он постучал, ожидая, что новая служанка, Зулалия, так, кажется, ее зовут, откроет дверь и впустит его. Она, конечно, удивится, увидев, что он так быстро вернулся, ну да и черт с нею.

Заскрипели петли, дверь открылась. В дверном проеме стоял бородатый человек в византийской одежде. Дуло пистолета в его руке показалось Хейвигу огромным.

— Не двигайся, Хейвиг, — сказал человек по-английски. — Не пытайся бежать. Помни, что женщина у нас.

Единственное, что напоминало о строгости византийских нравов в их спальне, была Икона Девы Марии. Свет, проникавший через щели в ставнях, освещал стены, разрисованные яркими цветами и веселыми зверушками. Ксения лежала в постели. Она была такая маленькая, такая худенькая в своей ночной рубашке. Кожа, обтягивающая ее хрупкие кости, была как свежевыпавший снег, слегка окрашенный розовым рассветом. Губы ее пересохли, потрескались. Густые волосы разметались по подушке, с бледного лица смотрели огромные испуганные глаза.

Человек в одежде римлянина, которого Хейвиг не знал, крепко и профессионально держал Джека за левую руку. Справа его держал Хуан Мендоза. Он был одет как римлянин с запада, точно так же, как и Вацлав Красицкий, стоявший у постели Ксении.

— Где слуги? — автоматически спросил Хейвиг.

— Мы пристрелили их, — сказал Мендоза.

— Что?..

— Они не знали, что такое пистолет, и поэтому смерть не испугала их. Мы не могли позволить, чтобы они своими криками предупредили тебя. Заткнись.

Мысль об убитых слугах, о том, что их дети станут сиротами, оглушила Хейвига. Его страдания усугубились тем, что он услышал кашель Ксении.

— Хаук… — прохрипела она. — Нет, нет, Джон…

Она протянула к нему тонкие бессильные руки, но он не сдвинулся с места.

Широкое лицо Красицкого заметно постарело. Он сказал с холодным удовлетворением:

— Должно быть, тебе интересно узнать, что мы потратили большую часть своей жизни, чтобы выследить тебя. Ты много должен нам, Хейвиг.

— Но… к чему это вам?

— Не думал же ты, что мы оставим тебя в покое? И не только потому, что ты убил наших людей. Ты много знаешь, умен и поэтому опасен для нас. Мне поручили разыскать тебя.

«Они слишком меня переоценивают», — тупо подумал Хейвиг.

— Мы должны знать, что ты делал, — сказал Красицкий. — Прими мой совет и расскажи правду.

— Но как…

— Чисто детективная работа. Мы предположили, что эти греки дороги тебе, раз ты поступил так, и ты непременно вступишь с ними в контакт. Признаю, ты неплохо запутал следы. Но, тем не менее, мы сумели выследить тебя. Узнав от соседей, что твоя жена серьезно больна, мы стали ждать, когда ты выйдешь, зная, что ты скоро вернешься. — Красицкий посмотрел на Ксению.

Она содрогнулась и тихонько заскулила, как скулит собака, когда убивают ее хозяина.

— Ради Христа! — воскликнул Хейвиг. — Отпустите меня, дайте мне вылечить ее.

— Кто они, Джон? — спросила Ксения. — Что они хотят? Где твой святой?

— А кроме того, — сказал Мендоза и еще сильнее заломил руку Хейвига, — Пат Мориарти был моим другом.

Боль заполнила все сознание Хейвига, и он как будто издалека услышал голос Красицкого:

— Если ты будешь хорошо себя вести и пойдешь с нами без шума, мы оставим ее в покое. Я даже сделаю ей укол, ведь, насколько я понимаю, в чемоданчике шприц и лекарства?

— Этого… недостаточно… пожалуйста, пожалуйста.

— Хватит. Я тебе сказал, что мы истратили на тебя целый год жизни. Не заставляй нас терять еще больше. К тому же, мы рискуем. Слушай, ты хочешь, чтобы тебе сломали руку?

Хейвиг вздрогнул и заплакал.

Красицкий выполнил свое обещание и сделал укол Ксении, но сделал неумело, и она вскрикнула от боли.

— Все хорошо, моя дорогая, все хорошо. Святые будут хранить тебя… — сказал Хейвиг и повернулся к Красицкому. — Дайте мне попрощаться с нею. Я сделаю все, что вы требуете, только дайте попрощаться…

Красицкий пожал плечами:

— О’кей, если ты поторопишься.

Мендоза и другой человек держали Хейвига, когда он склонился над Ксенией.

— Я люблю тебя, — сказал он ей, не зная, слышит ли она его, охваченная болезнью и ужасом. Губы, которых он коснулся своими губами, были совсем не такими, какие сохранились в его памяти.

— Олл райт, — сказал Красицкий. — Идем.

Перемещаясь во времени, Хейвиг потерял ощущение людей, держащих его. Они как бы стали частью его самого. Только мелькание света в комнате стало реальностью. Он видел, как Ксения исчезла, слышал ее крик, в следующее мгновение он уже видел ее неподвижной, увидел, что кто-то вошел в комнату, затем в комнате толпились люди, плачущие, воздевающие руки к небу… и затем в комнате было пусто, в следующее мгновение в ней уже оказались другие люди, чужие люди…

Теперь при первой же остановке он мог начать сопротивляться, но должен был обуздать себя. Нельзя прибыть в Ээрию с искалеченными телом и душой, нужно быть готовым ко всему, что придумает для него Калеб Уоллис. Нужно сохранить способность мстить.

Но эти мысли мелькали у него в голове как нечто постороннее. Всю его душу заполнила смерть Ксении. Он уже едва видел, как их дом вспыхнул от пожара, когда турки взяли город, как затем город стал отстраиваться, как перед ним мелькали лица, лица, лица… до тех самых пор, когда город был стерт с лица земли гигантским взрывом. Они остановились среди радиоактивных развалин и полетели на самолете через океан, чтобы продолжить путешествие в будущее, где их ждал Сахэм. Но в Джеке не было ничего, кроме Ксении.

Он видел, как она осталась одна умирать в пустой комнате.

Хотя в Ээрии стояло жаркое лето, камера башни, куда поместили Хейвига, была сумрачная и холодная. В ней было пусто, если не считать умывальника, матраца и двух прямых стульев. Из единственного окна открывался вид на поля, где трудились крестьяне.

Металлический трос длиной в пять футов, закрепленный на ноге, был прикован к кольцу, вмурованному в стену. Да, это был единственный способ удержать в заключении путешественника во времени.

— Садись, — приказал Калеб Уоллис.

Он пристроил свой широкий зад на одном из стульев вне досягаемости Хейвига. Черная борода с эполетами, тщательно уложенные рыжие бакенбарды — все это подчеркивало превосходство Уоллиса над Хейвигом, который так и остался в древней одежде. На лице Хейвига были синяки, глаза обведены черными кругами.

Уоллис махнул сигарой.

— Я не очень зол на тебя, — сказал он. — Я даже восхищаюсь твоей энергией, умом. Мне бы хотелось, чтобы ты использовал их для меня. Именно поэтому я приказал своим мальчикам дать тебе отдохнуть перед этим интервью. Надеюсь, твои нервы пришли в норму. Садись.

Хейвиг повиновался. Он все еще был в подавленном состоянии духа. Всю ночь ему снилась Ксения. Он был с нею в огромном тримаране, который скользил по водной глади. А затем его паруса превратились в крылья, и он взмыл в небо к звездам.

— Мы здесь одни, — сказал Уоллис. Конвой ждал за дверью, тяжелой и закрытой. — Ты можешь говорить свободно.

— А если я не буду?

Глаза, устремленные на него, ударили, как пули.

— Ты будешь. Я человек терпеливый. И я не позволю тебе и дальше разрушать то, что я создаю. Я оставил тебе жизнь только потому, что надеюсь, что ты компенсируешь тот вред, который нанес нашему делу. Например, ты хорошо ориентируешься во второй половине двадцатого века. У тебя там есть деньги. Это может оказаться полезным для нас.

Хейвиг запустил руку под тунику и почесался. Он тупо подумал: «Драма превратилась в комедию. Я, потерявший жену, любимую жену, нахожусь в плену, ожидаю пытки. Мне даже не позволено вымыться, так что у меня чешется все тело, и от меня дурно пахнет».

Как-то он сказал Ксении, что ее любимые классические поэты весьма далеки от реальной жизни. И она, чтобы доказать ему обратное, прочла Гомера, греческие драмы, гимны… Голос ее звучал вдохновенно, палец бегал по строчкам, а среди роз гудели пчелы…

— Я слышал, что ты завел себе женщину в Константинополе, — сказал Уоллис. — Она заболела и умерла. Я сочувствую тебе. И все же, ты сам виноват во всем, — он качнул тяжелой лысой головой. — Да, да. Ты виноват в том, что случилось с нею. Я не говорю, что твой Бог наказал тебя. Природа сама делает с человеком но, чего он заслуживает. Белый человек не имеет права связываться с такими женщинами. Она же левантийка, а это значит, что в ней кровь азиатская, может, еврейская, может, и примесь негритянской. — Уоллис снова выразительно махнул сигарой. — Я ничего не имею против, когда мои мальчики развлекаются, — сказал он с игривой улыбкой. — Они имеют на это право, так как выполняют трудную работу. Но ты, Джек, ты женился на ней!

Хейвиг попытался не слушать его. Но слова Уоллиса проникали в его мозг.

— Это еще хуже, чем кажется на первый взгляд. Это символично. Ты опустился на низший уровень, ибо такая, как она, не могла подняться до тебя. И ты уронил достоинство целой расы, — его голос стал жестким. — Ты не понимаешь? Это всегда было проклятием белого человека. Он всегда более интеллигентен и чувствителен, и он всегда открывался тем, кто ненавидит его. Он впускал в свой дом лживых лицемерных людей, и проходило много времени, прежде чем он убеждался, что открылся врагам, хитрым и жестоким. О, да, я изучал твой век. Именно тогда произошло то, что готовилось десятилетиями, пришел в действие заговор, уничтоживший мир белого человека, открывший ворота монголам и Маури. Ты знаешь, что я считаю величайшей трагедией всех времен? Это когда два величайших гения, каких когда-либо создавала раса белых людей, возможные спасители от нашествия славян и китайцев, оказались в состоянии войны друг с другом. Дуглас Макартур и Адольф Гитлер.

Хейвиг сплюнул на пол в негодовании и ярости:

— Если бы генерал услышал это, я не дал бы и гроша за твою жизнь!

Странно, но Сахэм не выказал гнева.

— Ты как раз подтверждаешь мои слова. — В его тоне вдруг появилось что-то похожее на жалость к Хейвигу. — Джек, я хочу, чтобы ты понял всю перспективу. Я знаю, в тебе сильны инстинкты самосохранения. Они только погребены в тебе под грудой коварной лжи и лицемерия. Ты видел эту негритянскую империю будущего, и ты просто не видишь, что нужно сделать, что можно сделать, чтобы снова направить белую расу по дороге эволюции.

Уоллис раскурил сигару, ее кончик ярко засветился.

— Разумеется, сегодня ты не в себе. Ты потерял свою жену и скорбишь по ней. Я тебе очень сочувствую. К этому времени она все равно давно была бы мертва. Разве не так? — Голос его ужесточился. — Все умирают. Кроме нас. Я не верю, что мы, путешественники во времени, смертны. Ты можешь быть среди нас и будешь жить вечно.

Хейвиг очень хотел сказать, что он не желает входить в их число, пока там Уоллис, но сдержался. Он ждал продолжения.

— Да, в далеком будущем нас ждет награда. Мы найдем бессмертие, мы войдем в число богов…

Где-то вдали закаркала ворона. Трубные звуки угасли в голосе Уоллиса.

— Я надеюсь, ты будешь с нами, Джек. Надеюсь. Ты сделал много полезного для нас, до того как сошел с ума. Ты позволил нам широко внедриться в ту эпоху. Поверь мне, Калеб Уоллис помнит добро.

Разумеется, ты, подробнее узнав о нашей миссии, был шокирован. Но что ты скажешь о Хиросиме? Что ты скажешь о многих солдатах, твоих товарищах, Джек, которые были вынуждены умереть за американскую свободу? И ты противопоставил им эту гречанку, в которую ненароком влюбился.

Ты провел там несколько лет. И собрал много информации. Как насчет того, чтобы поделиться ею? И передать нам свои деньги? Этим ты заслужишь возвращение в наше братство.

Или ты хочешь раскаленное железо, щипцы для выдирания ногтей, свидание с теми, кто имеет огромный опыт заставлять людей тщетно мечтать о смерти? Я не позволю тебе быстро умереть…

Ночь сначала пришла в камеру, затем заглянула в окно. Хейвиг тупо смотрел на ужин, принесенный ему, пока тарелка не скрылась во тьме.

Он должен принять решение. Уоллис, возможно, врет о будущем Ээрии. Если Хейвиг не может сбежать отсюда, то должен присоединиться к ним в надежде, что добрый дух Ксении спасет его.

Ведь если, например, Уоллис узнал о психонаркотиках Маури и послал за ними людей…

Ну что же, Юлий Цезарь тоже отошел от своих принципов и заложил основы западной цивилизации, которая дала миру собор в Шартре, Франциска Ассизского, пенициллин, Баха, Билль о Правах, Рембрандта, астрономию, Шекспира, эмансипацию женщин, Джейн Адаме, следы человека на Луне, космос… и ядерную боеголовку, тоталитаризм, автомобили, Четвертый Крестовый поход… но в целом, с точки зрения бесконечности…

Может ли он, Джон Хейвиг, противостоять будущему во имя маленького обожаемого комочка праха?

Может ли он? Скоро придет слуга Уоллиса, чтобы просмотреть, записал ли что-нибудь Хейвиг на оставленный ему магнитофон.

Он, Хейвиг, должен помнить, что заслуживает бессмертия не больше, чем Дукас Манассис, Ксения или кто-нибудь другой…

И все же он не должен развязывать врагу руки, не должен давать ему возможности свободно ориентироваться в той эпохе. Пусть враги истратят на это хоть всю свою жизнь…

Чья-то рука коснулась его. Он с трудом вынырнул из объятий беспокойного сна. Мягкая ладонь зажала ему рот. И в темноте ночи послышался шепот Леонсы:

— Тихо, дурачок…

Вспыхнул луч фонарика. Он высветил металлический трос, затянутый на ноге Хейвига.

— Ах, — выдохнула она. — Вот как они тебя… Держи, — она протянула ему фонарик, но Хейвиг, сердце которого отчаянно колотилось, не мог держать его ровно. Леонса выругалась, взяла фонарик обратно и, зажав его в зубах, стала пилить трос напильником.

Глава 13

— Леонса, моя дорогая, ты не должна… — пробормотал он.

Она сердито проворчала что-то. Хейвиг покорно замолчал. Звезды смотрели в окно.

Когда трос был перепилен, он выпрямился. На ноге осталось металлическое кольцо. Она выключила фонарик, сунула его в карман: Джек успел заметить, что Леонса в джинсах, куртке, с ножом и пистолетом.

— Слушай, — прошептала она. — Ты переместишься вперед, в утро. Пусть они принесут тебе завтрак, а потом возвращайся сюда. Ты понял? Я хочу, чтобы они считали, что ты сбежал утром. Ты можешь перемещаться? Если нет, ты погиб.

— Я попытаюсь, — слабо сказал он.

— Хорошо, — она коротко поцеловала его. — Иди.

Хейвиг стал медленно перемещаться вперед во времени. Когда за окном стало совсем светло, он остановился, аккуратно поправил перерезанный трос, чтобы не был заметен разрез, и стал ждать. Никогда еще время не тянулось так медленно.

Вскоре пришел охранник с кофе и едой.

— Привет, — со сдержанным спокойствием поздоровался Хейвиг.

Охранник бросил на него суровый взгляд и предупредил:

— Ешь быстро. Тебя ждут для разговора.

Хейвиг с ужасом подумал, что охранник останется в камере. Но тот ушел. Когда дверь закрылась, Хейвиг в изнеможении сел. Ноги не держали его.

Леонса… Он глотнул кофе. Воля и силы вернулись к нему. Когда он вернулся в нормальное время, то услышал хриплый шепот:

— Ты можешь перемещаться? Если нет, ты погиб.

— Я попытаюсь.

— Хорошо, — пауза. — Иди.

Он услышал легкий шелест воздуха, заполняющего вакуум, где он только что был, и понял, что исчез.

— Где я? — тихо спросил он.

Она, вероятно, видела в темноте лучше, чем он, так как сразу подошла к нему.

— Все о’кей?

— Да. Вероятно.

— Не болтай, — сказала она. — Возможно, они решат проверить и это время. Держись за меня, и полетим в прошлое. Не торопись. Я буду приспосабливаться к тебе.

В тренировки людей Ээрии входило и совместное перемещение, когда партнер, ощущая скорость перемещения другого, увеличивал или уменьшал свою хронокинетическую энергию.

Прошло несколько суток. Дверь в камере не была заперта. Они спустились по лестнице, прошли через двор и вышли в ворота, которые в то время всегда были открыты. Вскоре они оказались в лесу и стали перемещаться в прошлое, останавливаясь для отдыха только по ночам.

Страдая от усталости и горя, Хейвиг едва поспевал за Леонсой. Она освободила его. Освободила ли?

Она действительно подарила ему свободу. Ему только требовалось время, чтобы поверить в это.

Они сидели в лесу. Было лето. Колумб еще не родился. Гигантские деревья сплетались друг с другом, образуя непроходимую чащу. Их густые запахи заполняли воздух. На земле лежала плотная тень. Где-то барабанил дятел. В очаге, сложенном из камней, горел огонь. На нем жарился глухарь, которого принесла Леонса.

— Я никогда не думала, — сказала она, — что мир был так чудесен до того, как люди испакостили его машинами. Я больше не мечтаю о Высоких Годах, когда люди летали в космос. Я там побывала, с меня достаточно.

Хейвиг, прислонившись к стволу дерева, испытывал странное ощущение «дежа вю» — уже виденного. И он сразу понял причину: через несколько тысячелетий он и она… Он посмотрел на нее более внимательно. Ярко-рыжие волосы, собранные в узел, померкший загар, мальчишеская одежда на сильном теле — она, казалось, появилась прямо из его времени. В ее английском совершенно исчез акцент родного языка. Но она и сейчас была всегда вооружена, и ее опасная кошачья грация осталась при ней.

— Сколько времени ты там была? — спросил он.

— После того, как ты бросил меня в Париже? Три года. — Она наклонилась и перевернула птицу на углях.

— Прости. Я поступил жестоко. Почему ты решила освободить меня?

Она нахмурилась.

— Я хотела, чтобы ты рассказал мне, что произошло.

— А ты не знаешь? — с удивлением воскликнул он. — Но если ты не знала, за что меня арестовали, как ты могла освободить меня?

— Ты расскажешь мне?

Он стал говорить без лишних подробностей. Ее раскосые глаза внимательно смотрели на него, хотя на лице ничего не отражалось. В конце концов она сказала:

— Ну что же, кажется, я поступила правильно.

Он подумал, почему? Вряд ли бы она протестовала против убийства и грабежей…

Она заговорила, как бы отвечая на его мысли:

— Если бы борьба была честной: сила против силы, ум против ума… Но эти шакалы… они напали на беспомощных. И больше для развлечения, чем для наживы, — она с хищным видом ткнула ножом птицу. Жир стал капать на раскаленные угли. Вспыхнули языки желтого пламени.

— Кроме того, какого черта мы должны помогать машинам вернуться в мир? Чтобы люди могли назвать Калеба Уоллиса богом?

— Когда ты узнала, что меня схватили, почему ты решила освободить меня? Почему пошла на открытый бунт против Уоллиса?

Леонса пожала плечами:

— Мы сможем наслаждаться жизнью вместе с тобой, не думая о том, что произойдет или должно произойти, — она внимательно посмотрела на него. — Это мы с тобой можем сделать. Найдем себе укромное местечко для житья… Ведь мы же не собираемся жить в Ээрии?

— Я совсем не уверен, что победа Ээрии предрешена. Из того, что я смог узнать… — размышления позволили ему заполнить пустоту, которая образовалась в нем со смертью Ксении. — Леонса, ты не права, отрицая начисто науку и технологию. Их только нужно правильно использовать. Природа никогда не была в идеальном равновесии. Всегда находились виды, лучше других приспособленные к жизни в данных условиях. И первобытный человек был так же легко уязвим, как и цивилизованный. Почти все люди умирали довольно молодыми от болезней, которые, как ты знаешь, в будущем научились лечить. Маури делают больше, чем просто стараются возродить жизнь на Земле. Они пытаются создать сбалансированную экологию. Но это возможно только в том случае, если у них будет развита наука и технология.

— Кажется, они не добьются успеха.

— Я не могу ничего сказать по этому поводу. Это таинственное будущее. Его еще предстоит изучить, — Хейвиг протер глаза. — Позже, гораздо позже. Сейчас я слишком устал. Одолжи мне свой нож, я нарежу после обеда веток, чтобы хорошенько выспаться за это время.

Она опустилась возле него на колени, обняла одной рукой, другой пробежала по его волосам.

— Бедный Джек, — прошептала она. — Я была жестока к тебе, прости. Но ты, когда ушел, тоже причинил мне боль. Спи, спи. Сейчас у нас мир.

— Я не поблагодарил тебя за спасение, — сказал он. — Я в вечном долгу перед тобой.

— Тупица, — Леонса крепко обняла его. — Почему, ты полагаешь, я вытащила тебя оттуда?

— Но… но… Леонса, я видел, как умерла моя жена…

— Да, да, — всхлипнула она. — Как бы мне хотелось попасть туда и познакомиться с этой девочкой… Если она дала тебе счастье… Но это невозможно, я знаю. Ну что ж, я буду ждать, Джек, я буду ждать столько, сколько понадобится…

Они не были подготовлены для жизни в доколумбовой Америке и могли там остаться лишь очень ненадолго. Они могли перенестись вперед во времени, купить необходимое и вернуться обратно. Но после того, что они оба выстрадали, безмятежная идиллия была для них невозможна.

Самым главным было состояние здоровья Хейвига. Его душевная рана залечивалась медленно, но она залечивалась, хотя после нее остался шрам — решимость объявить войну Ээрии.

Он думал, что это просто желание отомстить убийцам Ксении. Леонса встала на, его сторону, как любая женщина ледникового периода встает рядом со своим мужчиной. Он признал, что до некоторой степени она права.

— Самое странное, — говорил он Леонсе, — что в эпоху Маури и позже не рождались путешественники во времени. Хотя, может, они остаются инкогнито, как, это случалось в ранней истории. Может, они боятся продемонстрировать свою уникальность. Ах, если бы мы знали хотя бы одного…

— Ты интересовался?

Они сейчас находились в гостинице середины двадцатого века. Вокруг бурлила ночная жизнь Канзас-Сити. Хейвиг не прикасался к своим вкладам в банках. Он сначала хотел убедиться, что не находится на крючке агентов Уоллиса. Мягкий свет лампы падал на Леонсу, которая сидела в прозрачном пеньюаре на постели, прижав колени к подбородку. Она ничем не проявляла своих чувств к нему, и была для него только сестрой. Охотница научилась терпению, а Скула умела читать в душах людей.

— Да, — сказал он. — Я тебе рассказывал о Карело Кеадзиму. У него есть связи по всему миру. Если он не знает о путешественниках во времени, значит, никто не знает. Леонса, нам придется рискнуть и отправиться в будущее, к Маури.

Снова проблемы, снова освоение нового мира.

Подумайте. Одна эпоха не мгновенно и полностью заменяет другую. Каждая тенденция замаскирована многочисленными подводными течениями. Так, например, Мартин Лютер вовсе не был первым протестантом. Просто он был первым, кто поднял эту проблему. И его успех был обусловлен многочисленными поражениями его предшественников. Гуситы, лолларды, эльбигензианцы — вот фундамент его успеха. Но и они уже имели под собой основу, заложенную в предыдущих веках.

Если вы хотите изучить эпоху, то в какой ее год следует перенестись?

Вы можете путешествовать во времени, но чтобы остановиться у цели, необходимо обеспечить базу для жизни, крышу над головой. Поэтому предварительно следует сделать несколько путешествий в будущее для подготовки всего необходимого.

Хейвиг переместился на западный берег Северной Америки тридцать первого столетия. Там существовал некий гибрид англо-испано-маури. Хейвиг взял там грамматику, словарь, материалы для чтения. После недолгой, но интенсивной практики он и Леонса почувствовали себя готовыми к переселению.

Этот город притягивал к себе посетителей с разных частей света, и еще два чужака не могли привлечь к себе особого внимания. Да, Сансиско был Меккой пилигримов: ведь знаменитый гуру Дуаго Самито здесь делал свои откровения. Никто не верил в чудеса, но люди верили в то, что если стать на высоких холмах над городом, слиться с небом над головой и морем под ногами, то тебя может посетить особый дар внутреннего видения.

Перед пилигримами не стояла финансовая проблема. Эта эпоха была эпохой процветания. Каждый из жителей мог разделить пищу и кров с пилигримами, получая в награду рассказы бывалых людей, много повидавших на свете.

— Если вы ищете Хозяев Звезд, — сказал хозяин, у которого они остановились, — то действительно, они здесь есть. Но они есть везде, и в вашей стране тоже.

— Мы просто хотели узнать, они такие же, как у нас, или нет, — ответил Хейвиг. — Я слышал, Хозяева отличаются большим разнообразием.

— Верно.

— К тому же, это нисколько не удлинит наше путешествие.

— Тут можно не ходить самим. Достаточно связаться с помощью этой системы, — хозяин дома показал на аппарат голографической связи, стоящий в углу. Это была странная конструкция, которая смотрелась здесь примерно так же, как японский замок в средневековой Европе или готическая церковь в Японии эпохи Мэйдзи.

— Хотя, полагаю, у них на станции сейчас никого нет, — заметил хозяин. — Они приходят не часто.

— Мы, по крайней мере, посмотрим, где они живут.

Смуглый человек кивнул:

— Да, вы получите ощущение спасения. Идите с Богом.

Утром, после часового пения и медитации семья вернулась к обычным делам. Отец вручную обрабатывал небольшой сад. Для него это было чисто психологической необходимостью, а не экономической. Мать продолжала работу над параматематической проблемой. При одном взгляде на ее записи у Хейвига закружилась голова. Дети занялись сложной электронной системой, которая выполняла функции преподавателя и воспитателя.

Шагая по дороге, где грязь налипала на сапоги, в то время, как в небе проносились сложные машины, Леонса вздохнула:

— Ты прав. Мне никогда не понять их.

— Для этого может потребоваться целая жизнь, — согласило, Хейвиг. — В историю человечества вошло что-то новое. Не обязательно плохое, но новое.

И, немного погодя, он добавил:

— Впрочем, подобное уже бывало. Разве мог палеолитический охотник понять неолитического земледельца? Разве мог сравниться человек, живущий под божественной властью короля, сравниться с живущим в свободном государстве? Я не всегда понимаю тебя, Леонса.

— И я тебя, — она схватила его за руку. — Давай постараемся.

— Мне кажется, — сказал Хейвиг, — повторяю, кажется, что эти Хозяева Звезд живут в ультрамеханизированном мире, что находится в вопиющем контрасте с жизнью на остальной Земле. Они появляются нерегулярно, их жилища, в основном, пусты. Не кажется ли тебе, что они — путешественники во времени?

— Но ведь они несут добро, разве не так?

— Значит, они не из Ээрии? Почему нет? Вполне возможно, что они начинали именно там. Внук пирата вполне может стать обожаемым королем. — Хейвиг привел свои мысли в порядок. — Насколько я могу понять, причем следует учесть, что я плохо понимаю их новейший язык, они появляются, чтобы торговать идеями и знаниями, а не материальными ценностями. Их влияние на Земле, с одной стороны, ничтожно, но с другой — весьма впечатляюще. И, насколько я мог заметить, оно постоянно растет. Видимо, они провозвестники новой цивилизации, которую я не могу себе даже представить.

— Но местные описывают их иногда похожими на людей, иногда — нет.

— У меня тоже сложилось такое впечатление. Может, это просто фигуральное выражение?

Он посмотрел на нее. Солнце сверкало в ее волосах, на лице блестели капельки пота. Он остро ощутил запах ее тела. Плащ пилигрима прилип к ее ногам, совершенно не скрывая их формы. Где-то поблизости слышалось пение птицы.

— Посмотрим, если удастся, — сказал он.

Она улыбнулась.

Город с устремленными в небо шпилями и изящно закругленными куполами был пуст. Невидимый барьер задержал их. Они двинулись вперед во времени, пока не увидели в воздухе корабль. Тогда они остановились.

Корабль приземлился. Команда спустилась на землю по невидимому трапу. Хейвиг видел мужчин и женщин. Сверкающая одежда обтягивала их тела. Хейвиг понял, что подобных совершенных существ Земля не могла создать ни раньше, в эпоху динозавров, и не создаст позже, когда болезненно распухшее красное солнце будет медленно сжигать ее.

Леонса вскрикнула. Хейвиг едва успел схватить ее, прежде чем она исчезла, уносясь в прошлое.

— Неужели ты не поняла? — спрашивал он. — Неужели ты не поняла все чудо этого события?

Они стояли на высоком хребте. Бесчисленные звезды были рассыпаны на небе от одного горизонта до другого. Метеориты прочерчивали небо. Воздух был холодный, при дыхании образовывались облака пара. Леонса прижалась к Хейвигу. Вечная тишина космоса окружала их.

— Посмотри, — сказал он. — Каждая из этих звезд — солнце. Неужели ты думаешь, что во Вселенной больше нет планет, населенных живыми существами?

Она содрогнулась.

— Но то, что мы видели…

— То, что мы видели — чудо… — он старался подыскать слова. Ведь они росли в разное время. Что для него было реальностью, достижимым будущим, для нее являлось всего лишь туманной легендой.

— Откуда человечество может получить толчок к вливанию нового духа, новых возможностей? После эпохи Маури человечество не замкнулось в себе. Оно начало распространяться дальше во Вселенную, за пределы, которых не достигало раньше.

— Расскажи мне, — молила она. — Помоги мне!

Неожиданно для себя Хейвиг поцеловал ее. Они остались одни во вселенной, слились воедино.

Но счастливых концов нет. Нет никаких концов. Ничто не кончается. Правда, нам выпадают счастливые мгновения.

Пришло утро, когда Хейвиг проснулся возле Леонсы. Она еще спала, теплая, мягкая, положив руку ему на грудь. На этот раз ее утомили его мысли и рассуждения, а не его тело.

— Док, — говорил он мне хриплым от отчаяния голосом, — я не мог оставаться там, в этом подобии рая. Я нигде не мог оставаться, не мог позволить себе не вмешиваться в будущее.

Я уверен, что будущее идет туда, куда надо. Но могу ли я в этом быть по-настоящему уверен? Да, да, меня зовут Джек, а не Иисус. Моя ответственность за будущее где-то должна кончаться, но где?

И даже если человечеству предназначено счастливое будущее, где дорога, которая ведет туда? Помнишь, однажды я высказал мнение, что Наполеон должен был выполнить свою миссию: объединить Европу, собрать ее вместе. Но Гитлеру этого нельзя было позволить. Нельзя было допустить его победы. А как мне рассматривать Ээрию?

Он разбудил Леонсу. Девушка быстро собралась, чтобы следовать за своим мужчиной.

Они могли посетить Карело Кеадзиму, но он мало чем мог помочь им. Кроме того, он занимал слишком высокое положение, жизнь его была у всех на виду.

Меня не очень интересовало, кого хотят найти Джек Хейвиг и Леонса из Вахорна.

Глава 14

12 апреля 1970 года. Весна, только что нарождающаяся зелень, еще сырая после ночного дождя, белые облака на небе, отражающиеся в лужах на дорожках, сырая холодная земля, липнущая к пальцам, когда я стоял на коленях, сажая луковицы ирисов.

И тут под колесами машины заскрипел гравий. В ворота въехала машина и остановилась на лужайке возле небольшого каштана. Машина была мне незнакома, и я выругался про себя, поднимаясь с колен, чтобы встретить посетителей. Когда из машины вышли люди, я сразу же узнал мужчину, но не смог опознать его спутницу.

— Док! — Хейвиг бросился ко мне с раскрытыми объятиями. — Боже, как я рад тебя видеть!

Я не очень удивился. После того, как он несколько месяцев назад был у меня, я все ждал, что он вернется, если еще жив. Но только сейчас я понял, как мне не хватало его.

— Как твоя жена? — спросил я его.

Его лицо сразу стало печальным.

— Ее больше нет. Я расскажу… позже…

— О, Джек… Прости…

— Ничего. Ведь для меня это произошло полтора года назад.

А когда он обернулся к рыжеволосой девушке, приехавшей вместе с ним, улыбка вновь появилась на его лице.

— Док, Леонса, вы уже много слышали друг о друге. А теперь встретились.

Как и он, Леонса совершенно не обратила внимания на то, что мои руки запачканы землей. Встреча была для меня очень неожиданной. Я ведь еще не видел никого, прибывшего из времени. Хейвиг не в счет. А эта женщина совершенно из другой эпохи.

Охотница, шаманка, прорицательница, любовница многих и убийца многих… и вот она передо мною, одетая в самую обыкновенную одежду: модный костюм, нейлоновые чулки, туфли на высоких каблуках, в руке сумочка, на губах обычная помада, и говорит она на английском языке, совершенно не отличающемся от моего.

— Здравствуйте, доктор Андерсон! Я давно мечтала встретиться с вами.

— Входите в дом, — с трудом выговорил я. — Пойдемте умоемся, а потом я угощу вас чаем.

Леонса очень старалась остаться невозмутимой, но это ей плохо удавалось. Хейвиг рассказывал, а она то и дело вставала со стула, подходила к окну, смотрела на тихую улицу.

— Успокойся, — сказал он ей наконец. — Мы же все проверили, просканировали этот промежуток времени. Помнишь? Никаких агентов Ээрии мы не обнаружили.

— Не могли же мы проверить каждое мгновение, — возразила она.

— Нет, но… я через неделю буду тебе звонить и спрошу, все ли у вас было в порядке, так что не удивляйся.

— Может, они что-нибудь подготовили, — сказала Леонса.

— Вряд ли. Мы списаны со счета. Я уверен.

— Вероятно, я нервничаю чисто по-женски.

Поколебавшись, Хейвиг сказал:

— Если бы они следили за нами и знали о наших контактах с доком, они нанесли бы мне удар через него. Нет, — обратился он ко мне, — я могу навлечь на тебя неприятности, док. Прости меня. Именно поэтому я не поддерживаю контакта с матерью.

— Все в порядке, Джек, — я попытался изобразить улыбку. — Это немного развлекает меня с тех пор, как я отошел от практической работы.

— Но все будет о’кей, — сказал Джек. — Я позабочусь об этом.

Леонса вздохнула. Долгое время стояла тишина, только с улицы доносился шелест ветвей на ветру. По небу проносились облака.

— Значит, ты считаешь, что я спокойно доживу до смерти?

Он кивнул.

— Ты знаешь, когда это случится?

Он сидел неподвижно.

— Хорошо, не говори. Но не потому, что я боюсь. Я простой смертный, и я знаю, что это случится. Однако я не завидую тебе. Когда я умру, ты потеряешь друга.

Засвистел чайник.

— Значит, — говорил я несколько часов спустя, — ты не собираешься быть пассивным? Ты хочешь что-то предпринять относительно Ээрии?

— Если смогу, — тихо ответил Хейвиг.

Леонса, сидевшая рядом с ним, стиснула его руку.

— Что ты говоришь! — воскликнула она. — Я сама была там, в будущем. Недолго, но я видела, как Ээрия стала могущественной. Я видела Калеба Уоллиса, выходящего из самолета. Он был стар, но я его видела, — она стиснула кулаки. — И никто не убил этого ублюдка!

Я взял свою трубку. После обеда мы сидели в моем кабинете среди книг и картин. Солнце уже поднялось высоко, и я объявил, что теперь можно выпить немного виски. Но все же атмосфера в кабинете оставалась напряженной. Я почти физически ощущал горе и гнев, который хранили в себе эти двое.

— Ты не полностью изучил будущее Ээрии? — поинтересовался я.

— Да, мы читали книги Уоллиса и слушали его рассказы. Я не думаю, что он лгал. Он эгоист, но в таких вопросах лгать не будет.

— Ты не понял меня, — я махнул трубкой. — Я спросил, изучал ли ты Ээрию внимательно, год за годом?

— Нет, — ответила Леонса. — Раньше не было причин, а теперь слишком опасно, — она внимательно взглянула на меня. Все-таки она была очень привлекательна. — Вы что-то имеете в виду, док?

— Может быть, — я достал спички, зажег трубку. Этот маленький очаг в моей руке всегда действовал на меня успокаивающе. — Джек, я думал о том, что ты рассказал мне в последний визит. Это естественно. У меня было время для размышлений. И ты сам сейчас пришел ко мне в надежде, что я дам тебе совет. Верно?

Он кивнул. Мелкая дрожь била его тело.

— Я, разумеется, не могу сказать, что решил ваши проблемы, — предупредил я. — Я могу сказать только то, что ты сам говорил мне когда-то: свобода таится в неизвестном.

— Продолжайте, — выдохнула Леонса. Она сидела, стиснув кулаки.

— Ну что ж, — сказал я, глубоко затянувшись. — Твое последнее утверждение еще больше укрепило меня в моем мнении. Уоллис верит, что его организация, модифицированная, но базирующаяся на том, что он создал, будет доминировать после эпохи Маури. Из того, что вы видели, это кажется мне сомнительным. Следовательно, где-то когда-то произойдет упадок Ээрии. И вообще, о будущем Ээрии вы знаете только со слов Калеба Уоллиса, который крайне тщеславен и родился более сотни лет назад.

— А какое имеет значение дата его рождения? — спросил Хейвиг.

— Большое. Наш век — жестокий век. Мы получили жестокие уроки, каких себе даже представить не может поколение Уоллиса. Кроме того, общий стиль жизни, уровень науки… Он наверняка слышал что-то, например, об операционном анализе, но никогда не пользовался им.

Хейвиг напрягся.

— Твой хронолог — это пример мышления человека двадцатого века. Кстати, что с ним?

— Я оставил его в Стамбуле, когда меня схватили. Думаю, что люди, которые стали жить в этом доме, либо выбросили его, либо разобрали на части из любопытства. Я уже сделал себе новый.

Мне стало не по себе. Я начал понимать Леонсу, охотницу из дикого племени.

— Те люди, которые тебя схватили, даже такой неординарный и изощренный человек, как Красицкий, даже не подумали взять этот прибор для изучения. И это прекрасная иллюстрация моей точки зрения, Джек. У каждого путешественника во времени есть проблема попадания точно в нужный момент. И только ты подошел к разрешению этой проблемы научно: разработал прибор и нашел компанию, которая изготовила его для тебя.

Я выдохнул облачко голубого дыма:

— Это никогда не приходило в голову Уоллису. И никому из его окружения. Для них это недоступно. У них совсем не такой образ мышления.

Снова наступила тишина.

— Ну что ж, — заговорил Хейвиг, — я путешественник во времени, рожденный в самый поздний период.

Я кивнул.

— И воспользуйся своим преимуществом. Ты уже сделал это, решив изучить эпоху после Маури. Никто бы из окружения Уоллиса не осмелился бы на это. Помни, что Уоллис — выходец из века, где главным было не тщательное изучение с обоснованными выводами, а предсказания, предположения. Это век Максвелла, Пирса, Рикардо, Клаузевица — мыслителей, гениев. Но семена, которые они посеяли, не взошли в то время. Я уверен, что Уоллис, как и другие путешественники во времени, — дитя своего века, хотя он и смог отбросить кое-какие предрассудки и стать суперменом.

У Леонсы был озадаченный вид. Естественно, моя философия была непонятна ей. Хейвиг тоже не все понимал.

— Что ты предлагаешь? — спросил он.

— Ничего конкретного. Только общую концепцию. Сконцентрируйся на стратегии, а не на тактике. Не пытайся в одиночку воевать в целой организацией. Заручись союзниками.

— Откуда мне их взять?

— Везде и во всех временах. Уоллис неплохо поставил дело с набором агентов. Но он действует слишком грубо, и, наверняка, многие не попадают в его сети. Тогда, в Иерусалиме, в день казни, вероятно, было много путешественников. Его агенты смогли найти только тех, кто не очень старался скрыть свою уникальность. Нужно попытаться найти остальных.

— Хм. Я уже и сам думал об этом, — Хейвиг потер подбородок. — Может, стоит пройти по улицам, напевая мессу на греческом языке.

— И на латинском тоже, — я сжал трубку. — И еще одно. Может, тебе не стоит слишком уж засекречивать себя. Ты уже не ребенок.

Я говорил о тебе в Беркли, в Колледже Хольберга, разумеется, не называя тебя. В Беркли хорошие люди и настоящие ученые. Я могу назвать тебе тех, с кем я говорил и кто принял факт твоего существования. Они могут помочь тебе, уважая твое доверие.

— Но почему? — спросила Леонса.

Хейвиг вскочил и стал метаться по комнате, объясняя ей:

— Чтобы открыть мир, дорогая. Не может быть, чтобы такие, как мы, рождались только на Западе. Это бессмысленно. Китай, Япония, Индия, Африка, Америка — миллиарды людей! И мы… — он замолчал, чтобы перевести дух. — Мы можем отбросить плохих, отобрать лучших, молодых, вывести их на правильный путь, черт побери! О, боже! Что нам эти тупицы из Ээрии? Мы будем делать будущее, а не они!

Конечно, это было непросто. Они провели много лет в подготовке. Это позволило им наладить отношения и между собой. Когда я увидел их в следующий раз, они вели себя по отношению друг к другу как давно женатая и счастливая пара. И все равно, это было трудное время для них.

Это время требовало четкого мышления и трезвого реализма. Благодаря мне Хейвиг встретился с теми учеными, о которых я говорил. Когда он сумел убедить их, они познакомили его со своими коллегами, и у Хейвига образовался настоящий мозговой центр, который руководил его действиями. Некоторые из этих ученых ради Хейвига и его миссии даже ушли в отставку, что озадачило непосвященных коллег. Временами я слышал кое-что об их успехах. Они разработали много методов вступления в контакт с путешественниками, если перечислять их все, нужно было бы написать еще одну книгу. Многие из них не увенчались успехом, но некоторые сработали.

Например, тот, кто ищет своих собратьев, должен обращать внимание на необычайность, отличие того или иного человека от окружающих. Шаманы, ведьмы, колдуны, совершающие чудеса. Крестьянин, который среди засух и прочих бедствий умудряется получать хорошие урожаи. Торговец, чьи корабли регулярно возвращаются домой, несмотря на штормы и ураганы. Воин, прославившийся как неуловимый шпион и разведчик. А когда путешественник выявлен, встает не менее сложная задача привлечь его на свою сторону.

Найти путешественников во времени — это только начало. Их нужно организовать. Как? Почему они должны согласиться покинуть свои дома, привычное окружение, пойти на определенные ограничения, положить свои жизни на что-то призрачное, неясное? И что может остановить их, когда они устанут от одиночества и захотят вернуться домой?

То, что они встретятся с подобными себе, конечно, окажет свое воздействие. На этом сыграл Уоллис, сыграет и Хейвиг. Но этого, конечно, мало. Кроме того, Уоллис обещал всем власть, величие, он утверждал, что каждый из них — творец будущего.

Что же мог сказать своим товарищам Хейвиг, чтобы они прониклись ненавистью к Ээрии, поняли необходимость войны с нею?

Я завидовал громадности задачи Хейвига. Представьте: отыскать, а затем выковать твердый сплав из конфуцианского учителя, охотника на кенгуру, польского школьника, месопотамского крестьянина, западноафриканского кузнеца, мексиканского вакеро, эскимосской девушки… Даже просто собрать вместе этот причудливый калейдоскоп потребовалось много сил. А потом еще многим из них приходилось говорить, что они путешественники во времени…

Они проходили тренировки в разных местах и эрах. После чего подвергались тесту на правдивость, определялись их способности. В отдельных случаях — очень небольшой процент — люди отправлялись обратно по домам. Им платили и с ними прощались. К этому времени они получали мало информации о враге, с которым предстояло бороться, и не могли вступить в контакт с Ээрией.

Остальные отправлялись на главную базу для дальнейшего обучения.

База находилась именно там, где в будущем расположится Ээрия, но только на много тысяч лет назад в эпоху раннего плейстоцена. Такая предосторожность создавала множество проблем. Например, чтобы перемещаться в будущее, нужно было создавать промежуточные базы для отдыха, где можно было бы не только передохнуть и набраться сил, но и переодеться в соответствии с требованиями эпохи.

Но безопасность была дороже всего. Их крепость стояла на высоком холме, у подножия которого мирно катила воды река. Она сверкала на солнце, как бронза.

Хейвиг собрал общество, в котором женщины и мужчины были примерно в равном количестве. Это было настоящее общество, спаянное общими целями. У них уже появились свои обычаи, ритуалы, законы… Да, это был настоящий триумф Хейвига. Сахэм создал армию, а человек, поклявшийся уничтожить его, создал племя.

Хейвиг и Леонса были у меня в марте, тогда их работа была в самом разгаре. И только в День Всех Святых я услышал продолжение истории.

Глава 15

Тени проносились мимо нас, когда время неудержимо рвалось вперед. Они имели форму и цвет, массу и размеры только тогда, когда мы останавливались поесть, поспать, глотнуть воздуха. Над этими холмами проносились годы, десятилетия, столетия. Менялся ландшафт, наступали ледники, сопровождаемые снежными бурями. Затем они таяли, оставляя после себя громадные озера, из которых пили воду мастодонты. Затем эти озера зарастали травой, превращались в болота… И снова приходили ледники, и снова они таяли, но теперь по окружающим бескрайним прериям бродили стада бизонов, чья тяжелая поступь заставляла землю содрогаться. И вот появились первые люди, меднокожие, вооруженные копьями с кремниевыми наконечниками. А затем снова наступила Большая Зима — и снова потепление, и снова люди, но уже вооруженные луками и стрелами. Потом пришли завоеватели, огнем и мечом добывающие себе право жить на этой благословенной земле…

Для последнего отдыха группа Хейвига остановилась в доме одного фермера, который не был путешественником, но которому можно было доверять.

Свет фонаря отражался от гладкой поверхности кухонного стола. В печи горели, потрескивая, поленья. На печи стоял громадный кофейник. Хотя до ближайших соседей было полдня езды на лошадях, и дом стоял среди деревьев, Олаф Торстад всегда принимал гостей после наступления темноты. То, что кто-нибудь увидит свет в его окнах, не смущало его: подумают, что он страдает бессонницей.

— Вы уже собираетесь? — спросил он.

— Да, — ответил Хейвиг. — Мы уйдем перед рассветом.

Торстад взглянул на Леонсу:

— О, леди как будто собралась на войну.

— Женщина должна идти за своим мужчиной. — И с ухмылкой добавила: — Джеку не удастся отделаться от меня.

— Да, другие времена, другие нравы, — вздохнул Торстад. — Но я рад, что родился в 1850 году. Хотя я очень благодарен вам за то, что вы сделали для меня.

— Для нас ты сделал больше, — ответил Хейвиг. — Мы поселили тебя именно здесь потому, что нам нужна база поблизости от Ээрии. Ты все время рискуешь, когда мы прячем у тебя свои вещи. Но сегодня все кончится. — Джек изобразил улыбку. — Ты можешь пользоваться всем тем, что осталось после нас, жениться на девушке, с которой помолвлен, и прожить остальную жизнь в мире и покое.

Несколько секунд Торстад смотрел на него. И затем коротко спросил:

— В мире? Но ведь вы вернетесь? Расскажете, что случилось? Пожалуйста…

— Если победим, — ответил Хейвиг и подумал, сколько таких обещаний он дал своим помощникам, разбросанным по разным эпохам. Он вскочил с кресла. — Принеси оружие для моих людей. Нам пора действовать.

У Хейвига не было огромной армии. Отряд состоял из трех тысяч человек. Туда входили и женщины. Это было слишком большое число, чтобы держать их на одной промежуточной базе, так как могли возникнуть различные слухи, которые дошли бы до врага и насторожили его. Поэтому небольшие группы были разбросаны по разным эрам. Теперь все пришло в движение. Все группы стали собираться к исходной точке.

Хейвиг и полдюжины его друзей стояли в первое утро 1077 года непрерывного существования Ээрии. Звезды ярко сверкали в западной части неба, но уже начали блекнуть на востоке. В призрачном свете виднелись кирпичи стен и башен, стекла окон, покрытые инеем булыжники мостовой. Необычайная тишина царила над миром, словно все звуки вымерли на этом холоде, который пощипывал гортань и легкие при дыхании.

Эти ребята хорошо знали, что им нужно делать, и, тем не менее, Хейвиг испытующе посмотрел на них, на тех, кого он выбрал Для выполнения самого важного дела.

Все они были одеты одинаково: темно-зеленые парки, брюки, заправленные в кожаные сапоги, шлемы, оружие, пояс с патронами. Он знал эти лица лучше, чем свою ладонь. Ведь он провел с ними много лет. Леонса с широкими скулами, выпуклым лбом, чувственными губами, которые он так часто целовал. Чао, Индхлову, Гуттиерез, Белявский, Маатук ибн Пахаль. Они на мгновение скрестили руки и приготовили оружие, так как часовые могли заметить их и поднять тревогу.

Крепость всегда тщательно охранялась, но теперь, когда Ээрия процветала уже столько лет, никто бы не осудил часовых, которые в утро Нового Года решили покинуть свои посты и отметить праздник.

— О’кей, — сказал Хейвиг. — Я люблю тебя, Леонса.

Ее губы скользнули по его губам. Отряд прошел к двери башни, где жил Калеб Уоллис.

Она была заперта. Ругательство сорвалось с прекрасных губ Леонсы. Пистолет Маатука выпустил пулю в замок. Звук выстрела ударил по барабанным перепонкам, заметался между спящими стенами.

Хейвиг повел отряд в башню. Позади он услышал крик, который только удивил его, но не встревожил. Вперед, на лестницу!

Звуки шагов по каменному полу гулко раздавались в тишине. Они быстро поднимались по темной и пыльной спиральной лестнице. Гуттиерез и Белявский остались внизу охранять главный вход в лифт. Индхлову и Чао начали обыскивать второй и третий этажи, чтобы обнаружить апартаменты секретаря Уоллиса. Хейвиг не знал, кто сейчас секретарь. И апартаменты Остина Колдуэлла. А Хейвиг был уже на следующем этаже, перед обитой медью дверью в апартаменты Уоллиса.

Она даже не была заперта. Сюда никто не мог войти без разрешения. Если он, конечно, не намеревался уничтожить все, созданное Сахэмом. Хейвиг широко распахнул дверь.

Он сразу узнал этот мохнатый ковер, тяжелую мебель, фотографии на стенах. Воздух был сырой и спертый. Через морозные узоры на окнах свет едва проникал сюда. Маатук остался охранять вход.

Хейвиг и Леонса прошли через кабинет в спальню.

Уоллис вскочил с огромной двухспальной кровати, закрытой пологом. Хейвиг был поражен, увидев, как прошедшие годы подействовали на Уоллиса. Он был совершенно седой, кожа на лице изборождена сетью красных прожилок. Жалкое впечатление, которое он производил, увеличивалось ночной рубашкой. Он бросился к столу, где лежал пистолет.

— Ка-а-а! — крикнула Леонса, прыгая вперед.

Уоллис исчез из виду. Она тоже, успев ухватиться за него. Через мгновение они появились вновь, катаясь по полу. Он не мог исчезнуть во времени, так как Леонса не пускала его. На фоне их хриплого дыхания слышались всхлипывания наложницы за пологом. Хейвиг бегал вокруг, пытаясь помочь. Но они так крепко сплелись, что он не находил просвета, куда бы мог ударить.

В прихожей прогремели выстрелы.

Хейвиг бросился к двери и, распластавшись на полу, выглянул. В коридоре неподвижно лежал Маатук. Он хрипло дышал, истекая кровью. Видимо, ему прострелили легкие. Пистолет Колдуэлла искал следующего врага. Видимо, ветеран войн в Индии сумел убить Чао, который успел все же ранить Остина. Однако Колдуэлл убил и Маатука.

— Вы окружены! Сдавайтесь! — крикнул Хейвиг.

— Иди… к дьяволу… предатель… — и снова рявкнул кольт.

Хейвиг проскользнул во времени на минуту вперед, вышел из двери и выстрелил.

Его пуля пробуравила воздух и разбила стекло на фотографии Шарлеманя. Колдуэлл был мертв.

Во дворе послышались взрывы. Хейвиг поспешил к Леонсе. Она зажала ногами нижнюю часть тела Уоллиса и пальцами рук сдавливала сонную артерию. Уоллис бил ее кулаками по рукам, но она сдавливала и сдавливала. Удары Сахэма все слабели, и вот его руки безвольно упали.

— Быстро! — простонала она. — Быстро!

Хейвиг достал из кармана наручники и тонкую цепочку. Он быстро приковал Уоллиса к ножке кровати.

— Он никуда не денется, если кто-нибудь не освободит его. Ты будешь охранять его.

— И пропустить все самое интересное? — вскрикнула она.

— Это приказ! — рявкнул Джек. Леонса бросила на него испепеляющий взгляд, но повиновалась. — Этот пленник — сердцевина всего плана. Я пришлю кого-нибудь сменить тебя, — сказал он и про себя добавил: — После боя.

Он ушел. Наложница тоже исчезла. Хейвиг подумал, обрадовалась она неожиданному освобождению или огорчилась?

На следующем этаже был балкон, с которого обозревался весь двор. Отсюда Сахэм произносил свои проповеди. Хейвиг вышел на балкон и в бледном свете наступающего утра посмотрел вниз. Там царил хаос боя, слышались крики, стоны, выстрелы. Тут и там валялись мертвые, раненые, искалеченные.

Шум боя оскорблял мирные небеса.

Хейвиг не мог понять общей картины боя и достал бинокль. С его помощью он мог узнавать отдельных людей. Или трупы… да, Хуан Мендоза… и… О, боже, Джерри Дженнингс, которого он надеялся спасти…

Новый отряд его армии вынырнул из времени и вступил в бой. Внезапно на крепость опустился парашютный десант: его люди, выпрыгнувшие из самолета в двадцатом веке, приземлились сейчас, в точно назначенный час, так как каждый из них был снабжен хронологом. В рядах воинов Ээрии было полнейшее смятение. Они не ожидали нападения. К тому же, они еще не отошли от празднования Нового Года. А если добавить, что им противостояли воины, специально подготовленные для такой битвы, четко знающие свои обязанности, победа Хейвига была неизбежной.

Сейчас для Хейвига главным было позволить ускользнуть как можно меньшему числу агентов. Он опустил бинокль, взял в руки микрофон передатчика и стал руководить боем.

— Скрыться удалось немногим, — рассказывал он мне. — Но и тех мы поймали позже. Ведь из регистрационных книг Уоллиса мы знали о них все, так что нам не составляло труда узнать, куда они могли скрыться. Никто из них не был суперменом. Все они были либо хлюпиками, поставленными Уоллисом выполнять работу клерков, либо воинами, тупоголовыми, суеверными и жестокими. Уоллис никогда не старался дать своим людям разностороннее образование. Он развивал в каждом только то, что хотел взять от него. Ведь если человек образован, он начинает думать, начинает задавать лишние вопросы.

Следовательно, те, кто успел бежать из империи, не были высокоморальными людьми, и единственное, о чем они думали — это о спасении собственной шкуры. Я не думаю, что такие люди без денег, без образования смогут жить спокойно в какой-либо эпохе цивилизованного мира. Нет, единственное, куда они могут скрыться — это дикие племена. Там они могут стать знахарями, прорицателями. Во всяком случае, они кончат жизнь полезными членами общества.

— Так было покончено к Ээрией, — мурлыкающим голосом сытой тигрицы сказала Леонса.

— Да, в военном смысле, — быстро вступил ее муж. — Но работы предстояло много. Нам нужно было превратить всех пеонов Ээрии в свободных граждан. Фаза-2 характеризовалась тем, что мы уничтожили рабство. И наши агенты тоже стали самими собою, а не воинами. Они могли свободно посещать прошлое, но только для исследования и поиска новых членов нашего братства. И если для операции требовались деньги, мы добывали их посредством справедливого обмена ценностями.

Леонса ласково погладила его по щеке.

— Джек родился в сентиментальное время, — промурлыкала она.

Я нахмурился, желая понять все до конца.

— Подождите, — сказал я, — но перед вами стояла еще одна важная проблема — проблема пленников, Что вы сделали с ними?

Воспоминание об этом заставило Хейвига сдвинуть брови.

— Да, трудно было найти правильное решение, — сказал он. — Мы не могли освободить их. И мы не могли вечно держать их заточенными в секретной тюрьме.

Леонса сморщилась:

— Уж лучше тогда быть расстрелянным.

— Так вот, — продолжал Хейвиг. — Ты помнишь, я рассказывал о психопрепаратах, изобретенных в эру Маури? Мой друг Карело Кеадзиму боялся их. Человек, находящийся под действием такого наркотика, подвержен стойкому внушению. Он верит всему, что ему скажут. Абсолютно. Это становится частью его существа, его убеждением. И его собственный мозг изобретет для него какое угодно объяснение. Ты понимаешь, что все это значит? Полнейшее промывание мозгов! Такое полное, что жертва даже не будет подозревать, что когда-то у него в голове было что-либо другое.

Я присвистнул:

— Боже, неужели ты привлек на свою сторону всех этих мясников?

Хейвига передернуло.

— Нет. Я никогда бы не смог работать с бандой… зомби. Ведь мне пришлось бы стереть в их памяти всю прошлую жизнь и… нет, это непрактично. Кеадзиму устроил нескольких моих парней в школы обучения психотехнологии, но все равно работа была слишком большой.

Он перевел дыхание, как бы собираясь с силами.

— Нет, мы просто уничтожили в наших пленниках веру в путешествие во времени. Затем перенесли их по их домам в их времена. Там им было сказано, что у них было помешательство, дьявольское наваждение, словом, то, что соответствовало времени. Теперь все кончено, они здоровы, но никогда не будут позволять себе даже думать об этом, и должны вернуться к нормальной жизни.

Я улыбнулся:

— Ну что ж, должен признать, что идея неплохая. Мне самому нередко приходилось лгать пациентам.

— Но у нас было два исключения, док, — сказала Леонса.

— Иди за мной, — сказал психотерапевт. Его голос был мягким. Одурманенный наркотиками Калеб Уоллис ухватился за его руку. Они ушли, а Хейвиг остался в томительном ожидании. Время текло очень медленно, но наконец психотехник сказал ему, что он может войти.

Пожалуй, самым удивительным для Хейвига было то, что Уоллис прекрасно выглядел. Он величественно сидел за столом в своем кабинете, где уже были убраны следы сражения и пятна крови.

— Привет! — воскликнул он. — Добрый день, мой мальчик, добрый день! Садись. Нет, сначала налей нам. Ты знаешь, что я люблю.

— Значит, ты вернулся с трудного задания? Тебя долго не было. Ты постарел. Я уверен, что ты прекрасно справился. Я еще не читал твоего отчета, но собираюсь. А пока давай выпьем, — он поднял стакан. — За наше здоровье.

Хейвиг заставил себя сделать глоток и опустился в кресло.

— Ты, несомненно, слышал, что я немного приболел, — продолжал Уоллис. — Что-то вроде мозговой лихорадки. Сейчас уже все позади, и я решил, что мы должны сосредотачивать все усилия на том, чтобы увеличивать наше могущество в нормальном времени. Что ты думаешь об этом?

— Мне это кажется мудрым решением, — прошептал Хейвиг.

— Мое решение вызвано тем, что мы потеряли много людей, пока тебя не было. Сплошное невезение. Ты слышал? Остин Колдуэлл. И Вацлав Красицкий… Эй, ты побледнел. Тебе плохо?

— Да, сэр. Просто устал… Я провел столько лет в прошлом…

Это Леонса нашла Красицкого, прикованного цепью, вытащила пистолет, сказала «Ксения» и пристрелила его. И Хейвиг даже не испытал никакого сожаления по этому поводу.

— Я скоро приду в себя, сэр.

— Прекрасно, прекрасно. Нам нужны такие люди, как ты. — Уоллис потер лоб и снова заговорил пронзительным голосом, в котором явственно слышалось недоумение: — Здесь так много людей. А все старые ушли… Куда? Я не знаю. Я смотрю с балкона и вижу только незнакомых. Я знаю, что должен увидеть кого-то, кого зовут Хуан… Ганс… других… Но я не вижу их. Может, они мне приснились, когда я болел?

Он поежился, словно зимний ветер проник в этот кабинет, наполненный тропическим теплом.

— Теперь я очень часто чувствую себя одиноким, совсем одиноким в пространстве и времени…

Хейвиг изобразил участие.

— Все, в чем вы нуждаетесь сейчас, сэр, — это в хорошем отдыхе. Вам нужно хорошенько отдохнуть. Могу предложить интересные места.

— Да, я думаю, ты прав. Я возьму отпуск. — Уоллис сделал глоток из стакана и взял сигару.

— После возвращения, сэр, вам не следует так много работать. Главное сделано, все налажено и течет по намеченному руслу.

— Знаю, знаю.

— Теперь нам уже не нужно ваше постоянное руководство. У нас много компетентных людей, знающих, что и как делать. Теперь нам, в основном, нужен ваш гений предвидения, ваш стратегический дар, который позволяет определить фундаментальные направления.

Уоллис явно был доволен, хотя и пытался скрыть это. Он раскурил сигару.

— Я говорил об этом с офицерами, — продолжал Хейвиг. — Они сказали, что уже обсуждали это с вами. Сэр, позвольте мне добавить свои слова к их просьбе. Мы считаем, что для вас нужно составить расписание для посещения будущего в разные моменты времени, где вы сможете посмотреть своими глазами, как идут дела, и дать соответствующие указания. Расписание будет составлено так, чтобы истратить как можно меньше вашей драгоценной жизни. Она нужна для осуществления больших проектов.

— Да. Я и сам уже думал об этом, — закивал Уоллис. — Сначала, как ты сказал, хороший отдых, чтобы привести в порядок свои мысли и избавиться от головокружения. Затем… затем путешествие в будущее, выдача указаний, оценка перспектив… да, да, да…

— Великолепно! — воскликнул я. — Такая месть…

— Это не месть, — сказал Хейвиг, поджав губы.

— И как же он выглядел, когда вернулся из путешествия?

— Меня тогда не было. Люди, которые сопровождали его, рассказывали мне, что представление удалось как нельзя лучше. Он посетил настоящие потемкинские деревни, где жизнь была именно такой, какую он хотел видеть. А затем его перенесли в прошлое, в уютное местечко, которым был бы доволен сам Потемкин, известный сибарит, и устроили ему настоящую оргию, чтобы облегчить ему конец…

Кулак Хейвига стукнул по подлокотнику кресла.

— И он закончил свою жизнь. Ночью он вскрикнул, а затем его комната опустела. Видимо, он куда-то швырнул себя во времени, так как его искали и в прошлом, и в будущем, но не нашли.

Хейвиг допил стакан. Я видел, что он нуждается в подкрепляющем, и предложил еще.

Леонса погладила его.

— Не казни себя, дорогой, — промурлыкала она. — Он не стоит этого.

— Скорее я не стою, — хрипло ответил он. — Лучше не обсуждать этот вопрос.

— Я… я не понимаю, — я не мог остаться без объяснений.

Леонса повернулась ко мне. Она мягко улыбнулась, как бы извиняясь за слабость и уязвимость ее мужчины. То, что она сказала, для нее было просто замечанием, не имеющим решительно никакого значения:

— Нам потом сказали, что умирающий мозг освободился от действия наркотика, и Уоллис перед смертью вспомнил то, что произошло на самом деле.

Глава 16

31 октября 1971 года пришлось на воскресенье. Это значит, что завтра дети пойдут в школу. Глядя на детей, я вспомнил о своих детях, когда они были в этом же возрасте, и Кейт. Я развел огонь в камине, приготовил свою любимую кружку с горячим сидром, набил трубку, поставил любимую пластинку Кейт на проигрыватель и сел у огня, погруженный в воспоминания. Мне было спокойно, и я был счастлив.

Однако этот день чем-то тревожил меня. Он был холодным, ветреным. Солнце сверкало в кристально-чистом небе. Деревья стояли алые, бронзовые, желтые, четко вырисовываясь на фоне неба. Я вышел прогуляться.

На пешеходных дорожках Сенлака передо мной катились листья, подгоняемые ветром. Они издавали странные звуки, похожие на смех, когда домохозяйки пытались сгрести их в кучу. За городом раскинулись поля, пустынные, темные, чего-то ожидающие. Стаи ворон все еще кружились над ними, зловеще каркая. Я сошел с шоссе и направился по старой грязной дороге, по которой автомобили ездили редко. Эта дорога вела в лес Моргана.

Я шел по ней, пока не добрался до ручья. Здесь я долго стоял на мосту, глядя, как вода пробирается между камнями. Белка прыгала по своим владениям на дубе, которому было больше ста лет. Я прислушивался к звукам, окружавшим меня, вдыхал воздух, словно пил холодную жидкость, ощущал запахи сырой земли… Я ни о чем конкретном не думал, не размышлял, я просто был здесь.

Но мои кости и тонкая плоть все-таки напомнили о себе, и я направился домой. Горячий чай и трубка казались мне высшим блаженством. А потом я напишу письмо Биллу и Джуди, что собираюсь этой зимой навестить их в Калифорнии.

Я не замечал автомобиля, стоящего возле каштана, пока почти не наткнулся на него. И сердце чуть не выпрыгнуло у меня из груди. Может быть… Машина другая, но… Я совсем забыл о больных ногах и пустился бежать.

Джек и Леонса выбежали мне навстречу. Мы обнялись. Все трое сразу.

— Привет, привет, — бормотал я. — Почему вы не предупредили? Я бы подготовился.

— Все о’кей, док, — отвечал он. — Мы сидим и наслаждаемся.

Я отступил назад и осмотрел Хейвига. Он похудел, глубокие морщины залегли по обеим сторонам рта и под глазами. Кожа была загорелая, но слишком сухая, в волосах уже появилась седина. Лет сорок с лишним, прикинул я. Значит, у него прошло десять лет с момента нашей последней встречи. Я повернулся к его жене. Высокая, гибкая, с такими же пышными формами… Да, прошедшие годы оставили на ней гораздо меньше следов, чем на Хейвиге. Конечно, она же моложе его. И все же я заметил сеть мелких морщинок возле глаз и проблески серебра в бронзовой гриве волос.

— Все в порядке? — спросил я и вздрогнул, но не от холода. — Вы победили Ээрию?

— Да, да, — с торжеством ответила Леонса. Хейвиг просто кивнул. Какая-то застылость ощущалась в нем. Но он все же обнял жену за талию. Я не думаю, что она могла бы оставаться счастливой, если бы чувствовала, что Джека что-то гнетет.

— Прекрасно! — воскликнул я. — Заходите в дом.

— Выпить чаю? — засмеялась она.

— О, боже, нет. Такой случай требует аквавита Альборга или пива от Карлсберга и Гленливета. Я позвоню Свенсону, закажу хороший обед и… Сколько вы можете пробыть у меня?

— Боюсь, не очень долго, — сказал Хейвиг. — День или два. У нас впереди еще много дел.

Их рассказ занял несколько часов. Солнечный закат уже окрасил золотом западную часть неба, деревья, крыши соседних домов, когда до меня дошла общая схема событий. Ветер стучался в окна. Хотя в доме было еще тепло, я почувствовал, что пора подложить в камин еще немного дров. Я хотел встать, но Леонса сказала, что этим она займется сама. Руки ее еще не потеряли искусства обращения с деревом, и на нее приятно было смотреть. Приятно было и то, что, несмотря на все те ужасы, о которых я услышал, взгляд Хейвига с любовью следил за Леонсой.

— Плохо то, что ты не смог предотвратить основания Ээрии, — сказал я.

— Мы не могли, — ответил Хейвиг. — Но я не уверен, что это плохо. Разве мог бы такой человек, как я, принять жестокое решение? Нет, я все время надеялся бы на что-то, что изменит все к лучшему. Разве я стал бы создавать организацию для специальной цели, если бы не… — он замолчал.

— Ксения, — пробормотал я. — Да, конечно.

Леонса смотрела на нас.

— Даже Ксения не смогла нарушить баланс, — сказала она. — Крестоносцы не убили ее, она спаслась и прожила еще девять лет, — она улыбнулась. — И пять из них с Джеком. Да, она получила меньше счастья, чем я, но все же…

Я подумал, что Леонса изменилась меньше, чем Хейвиг, но больше, чем я думал сначала.

Так как Хейвиг молчал, я понял, что его рана затянулась. Шрам, конечно, остался, но раны больше нет. Так всегда бывает, если у человека здоровое тело и дух.

— Хорошо, — сказал я, стараясь уклониться от печальной темы. — Вы собрали вместе себе подобных, уничтожили зло, установили добро. Значит, теперь я принимаю у себя Короля и Королеву?

— Что? — Хейвиг удивленно вскинул брови. — Мы не король и королева.

— Разве вы не правите там, в будущем?

— Пока. Кто-то же должен править. Но с нами сотрудничают мудрейшие, кого мы смогли найти, и не обязательно путешественники во времени. Мы делаем все, чтобы превратить наше военное общество в свободную республику.

Леонса пошевелила поленья в камине; они потрескивали, зажигая искры в ее глазах.

— Я не понимаю, — сказал я уже в который раз за сегодняшний вечер.

Хейвиг подыскивал слово.

— Док, — сказал он наконец. — Когда мы уйдем отсюда, ты никогда больше не увидишь нас.

Я сидел спокойно. Солнце уже ушло за горизонт, наступил вечер.

Леонса подбежала ко мне, обняла, поцеловала. Меня окружил свежий аромат ее волос, к которому примешивался запах дыма.

— Нет, док! — воскликнула она. — Это вовсе не значит, что ты скоро умрешь.

— Я не хочу… — начал я.

— А-а, — в ней заговорило простодушие девушки варварского племени. — Ты хочешь сказать, что не хочешь знать даты своей смерти. Мы и не собираемся говорить тебе этого, но, черт побери, у тебя впереди еще много времени.

— Дело в том, — как всегда точно объяснил Хейвиг, — что мы, я и Леонса, покидаем Землю. Сомневаюсь, что мы вернемся.

— Что хорошего в путешествиях во времени? — спросил он, когда мы приобрели способность обсуждать дела.

— Но… — промямлил я.

— Контроль исторического развития? Неужели ты веришь, что горстка людей способна сделать это? Уоллис говорил и верил, но ты-то, надеюсь, нет? И ты не веришь, что они должны делать это.

— Ну… история… археология…

— Согласен, знания — вещь важная и нужная. Но судьбу предвидеть нельзя. Это смерть надежды. Получив знания, разве может человек остановиться, оставить их при себе? Неужели он не захочет использовать их?

— Зависит от результата, Джек.

Леонса, сидевшая рядом с ним, шевельнулась, и по стене запрыгали тени от притушенного торшера, от пляшущего огня в камине.

— Для нас, — сказал он, — результат ведет к звездам. Вот чем хороши путешествия во времени.

Джек улыбнулся. С виду он был спокоен, но в его голосе прорывались звенящие ноты.

— Почему, ты думаешь, мы решили завершить Фазу-2, Полярис Хауз, как мы ее называем? Я уже сказал тебе, что мы не собираемся править миром. Нет, Полярис Хауз предназначен для исследований и разработок. Эта работа будет завершена, когда будут готовы первые корабли.

— И они будут! — воскликнула Леонса. — Мы видели!

Страсть овладела Хейвигом. Его пальцы стиснули стакан, о котором он совсем забыл. Он горячо заговорил:

— Я еще не изучил технологические и научные детали. Именно поэтому нам нужно в будущее. Физики говорят о математическом эквиваленте путешествия в прошлое и о возможности лететь со сверхсветовой скоростью. Они надеются разработать теорию, которая поможет создать такой корабль. Может, у них это и получится, а может — нет. Я знаю, что в Полярис Хауз это у них не получится. Но, может, выйдет в далеком будущем или на другой планете, вращающейся вокруг другого солнца. Но это не меняет дела. Корабль может лететь и с небольшой скоростью, если команда состоит из путешественников. Ты понимаешь меня? Путешествие может длиться столетиями. Но для нас путешествие в будущее, даже если мы перемещаемся в пространстве, занимает минуты, часы…

Наши дети будут иными. Но они будут там! Мы начнем для человечества путь в бесконечность!

Я посмотрел в окно. Созвездия прятались в облачном небе.

— Я понимаю, — медленно сказал я. — Грандиозные планы.

— И необходимые, — добавил Хейвиг. — А без нас и без нашего главного врага это никогда не могло бы быть сделано. Маури могли бы собрать необходимые ресурсы для межпланетных путешествий, но они не сделали этого. Их запрещение разрабатывать энергетические установки вначале были жизненно необходимыми для спасения Земли, но затем, как всегда это бывает, этот закон стал тормозом на пути прогресса. Несомненно, культура, которая последует за Маури, не сможет подняться к звездам.

— Мы поднимемся! — экзальтированно воскликнула Леонса. — Звездные Хозяева — наша раса!

— И спасители жизни на Земле, — добавил Хейвиг. — Ведь цивилизация, которая сейчас владеет Землей, подходит к концу. И спасение придет только извне. Вселенная неизмеримо больше, чем может себе представить любое воображение.

— Насколько я понимаю, звездные пришельцы вдохнут жизнь в Землю, — сказал я неуверенно.

— О, да. Причем более в идейном смысле, чем в смысле материальных благ. Опыт существ, рожденных в самых разных местах Вселенной, даст человечеству новый импульс. Особенно это коснется философов, мистиков. Я не знаю, к чему приведет единение с внеземными цивилизациями. Быть может, к новому, высшему состоянию души? Но я верю, что конец будет счастливым, и именно для этого мы, путешественники во времени, и рождены.

Леонса легонько тронула его:

— Джек, ты заболтался и ударился в слишком высокие материи. Кончай свои пророчества, милый, и обрати внимание на свой стакан.

— И вы оба намереваетесь быть среди первых исследователей?

— Мы имеем на это право, — сказала она.

— Простите, это не мое дело, но ваши дети не смогут унаследовать ваш дар…

Лицо ее стало серьезным.

— Может, мы найдем Новую Землю, чтобы вырастить их. Мы все-таки еще не так стары, — она посмотрела на острый профиль мужа. — А может, мы будем скитаться по Вселенной, пока не умрем.

Наступила тишина. Я встал с кресла, чтобы открыть дверь, в которую постучали. На пороге стояли три маленькие фигурки: клоун, медведь и астронавт. В руках у них были бумажные пакеты. Они запели старинную песенку, которую пели до них миллионы ряженых.

Прошел год с тех пор, как Джек Хейвиг и Леонса из Вахорна распрощались со мной. Я часто думаю о них. Разумеется, обычная суета заполняет мои дни, но и среди нее я всегда нахожу время вспомнить о них.

Они могут сейчас быть в любом месте планеты, предающиеся отчаянию или торжествующие. Ведь именно сейчас происходило все, о чем они рассказали мне. Но мы никогда больше не встретимся. Конец их жизни безмерно далек от момента моей смерти.

Что ж, такова жизнь человека. И Земли в космосе…

Я хочу… я иногда хочу. Я хочу, чтобы они были счастливы и свободны в это лето, которое для них уже прошло. Чтобы они заехали ко мне, и мы бы вместе купались в озере, гуляли в лесу. Они, наверняка, захотели бы увидеться с Элеонорой, его матерью, в один из тех моментов, когда Джек был уверен, что находится в безопасности. Он сказал ей… что? Она никогда не говорила мне.

Я хотел бы, чтобы он ответил на вопрос, который давно меня мучает.

Как появилась раса путешественников?

Мы с ним предположили, что уже знаем зачем. Но мы не задавались вопросом, кто — или что — почувствовал необходимость в них и создал эту расу?

Случайная бессмысленная мутация? Тогда любопытно, что после Хейвига не родился ни один путешественник. По правде говоря, когда они сделали свое дело, освободили человечество, открыв ему вечность, они стали не нужны. Их знание будущего стало лишним, никому не нужным, даже до некоторой степени вредным. Но кто решил все это? Кто формирует реальность, в которой мы живем?

Я недавно читал работы по экспериментальной генетике. Вероятно, можно создать вирус, который будет переносить гены от одного существа к другому, причем не обязательно существа того же вида. А природа, может быть, уже умеет это делать, и вполне возможно, что мы несем в себе гены тех живых существ, которые никогда не числились в наших предках. Хорошо, если это правда. Мне нравится чувствовать себя родственником всего живого.

Но не может ли быть создан вирус, который переносит эту странную способность — путешествие во времени? Может быть, он давно создан в будущем, и им засеяны отдельные прошлые эпохи. Засеяны людьми, пришедшими из невообразимо далекого будущего?

Почти каждый вечер я брожу по городу, стою под высокими осенними звездами, смотрю вверх и думаю…