Настоящая фантастика 2017

Майк Гелприн Улыбка

Моим первым осознанным воспоминанием стал разговор с седеньким невзрачным человечком в роговых очках, которого мама называла доктором. На доктора человечек не походил – на нем не было белого халата, в его просторной светлой комнате не пахло лекарствами, и он не требовал открыть рот, показать язык или поставить градусник.

Некоторые люди утверждают, что помнят себя чуть ли не с рождения. Я – нет. В памяти сохранились лишь смазанные фрагменты детства. Поломанный трехколесный велосипед. Смешной пенсионер дядя Коля, выпивший по ошибке папин одеколон. Веснушчатая трехлетняя ябеда на соседской даче, научившая меня слову «жопа». Черепаха Степан, которая жила в картонной коробке и любила гадить в папины тапки, а однажды ушла от нас неведомо куда.

Доктора же, которого ни разу больше не видел, я помню отчетливо, а разговор с ним – едва ли не дословно. Возможно, потому что мама не раз доказывала отцу, как важно показать меня этому доктору, и я важностью проникся. А скорее всего, оттого, что в тот день я, семилетний несмышленыш, впервые узнал: я особенный. Не такой, как все.

Добрые полчаса доктор выспрашивал, что я думаю о своем любимом мультике «Маугли». Особенно его интересовали почему-то шакал Табаки и тигр Шер-хан. Мне было предложено поразмыслить, отчего я люблю Табаки ничуть не меньше, чем пантеру Багиру. Я поразмыслил, но ничего путного придумать не смог. Мне просто очень нравился этот мультик, и сам Маугли, и удав Каа, и бандерлоги, и все остальные звери. И «Винни-пух» мне нравился, и «Карлсон».

– А фреккен Бок? – зачем-то снял и протер очки доктор. – Что скажешь о фреккен Бок?

Фреккен была очень похожа на бабушку Валю и сердилась точно как она. А бабушка у меня замечательная, так я доктору и сказал.

Тогда мы перешли к родственникам и к тому, что я думаю о каждом. От них – к одноклассникам. Потом – к обитателям нашего дома. Особенно доктора заинтересовал Кирюха – долговязый, вечно не причесанный и небритый сынок пенсионера дяди Коли, того, что выпил одеколон. Мне очень нравился Кирюха, и я частенько подумывал о том, что с удовольствием водил бы с ним дружбу, будь я немного постарше.

– Это который у него деньги отнимает, – встряла в разговор мама.

– Пожалуйста, не помогайте ему, – попросил маму доктор. – Пускай мальчик сам. Он правда отнимал у тебя деньги?

Деньги мама давала мне на мороженое. Но Кирюхе они были нужнее – у него внутри горели трубы – он сам признавался, даже показывал где. Трубы необходимо было заливать вином со смешным названием «бормотуха». Без мороженого я вполне мог обойтись, а Кирюха без бормотухи никак. Так я доктору и сказал.

– Ну а тетя Нинка? – спросил наконец доктор. – С ней ты тоже бы с удовольствием водил дружбу?

Нинкой звали соседку снизу. Она была толстая, красивая и очень добрая. К ней постоянно захаживали разные дядьки, по которым, как частенько говорил папа, плачет прокурор. Иногда дядька был один, иногда сразу несколько. По ночам у тети Нинки громко шумели и ругались нехорошими словами, гораздо хуже, чем «жопа». Мама говорила «сколько можно», и что будет звонить в милицию, и что мальчикам такие слова слушать нельзя. Но звонить мама боялась, а почему нельзя, мне было невдомек – все эти слова я много раз слыхал в школе, и от одноклассников, и от ребят постарше. Еще дядьки пели по ночам разные песни, мне особенно нравились про карты и про тюрьму.

– Так что насчет Нинки? – напомнил доктор. – Что ты о ней думаешь?

Я честно сказал, что ничего особо не думаю, но саму тетю Нинку, когда та бежит сдавать пустые бутылки по утрам и на ходу бранится и плачет, мне очень жалко, особенно если под глазом у нее новый фингал.

– Что ж, – доктор прекратил протирать очки и нацепил их обратно на нос, – спасибо, Прохор, мне было крайне интересно с тобой побеседовать. Мальчику будет нелегко в жизни, – обернулся он к маме. – Очень нелегко. Он у вас совершенно особенный, не такой, как все. Сказать по правде, редкостный случай: в моей практике, считайте, впервые. Прохор никому не желает зла. Вообще никому. Обо всех думает только хорошее. И еще эта улыбка… – доктор замялся, – словно приклеенная.

– Она и есть приклеенная, – отчего-то всхлипнула мама. – У Проши это с рождения. Уголки рта задраны вверх, поэтому кажется, что он все время улыбается, даже если обожжет палец или наживет синяков. Его мальчишки в школе так и дразнят – Улыбкой. А ему хоть бы что.

Мне и вправду было хоть бы что. Кирюха объяснил, что у меня козырное погоняло, другим такое нужно еще заслужить. Стало быть, «Улыбка» ничем не хуже, чем, к примеру, «Кирюха», а то вон у Руслана Горшкова погоняло вообще Горшок.

Вернувшись домой, я призадумался о том, что сказал доктор. Никаких особенностей в себе я не видел. Ну, уголки рта тянутся вверх, ну и что? У Кати Остроумовой, например, нос длинный, у Пети Каргина родимое пятно вполщеки, а у Дениски Петрова глаза враскорячку – один влево глядит, другой вниз. Наверное, все дело в том, о чем доктор сказал напоследок. Я задумался пуще прежнего. Как можно желать кому-то зла, я не представлял.

– Папа, что такое желать зла? – спросил я отца. – Или думать о ком-нибудь плохо?

Отец поскреб в затылке, переглянулся с мамой.

– Как тебе сказать, сынок, – протянул он. – Желать зла, вообще-то, нехорошо. Но взять, к примеру, нашу соседку снизу. Ты не хотел бы, чтобы Нинка куда-нибудь от нас сгинула?

– Зачем? – удивился я. – Тетя Нинка хорошая, добрая.

– Да? Допустим. Но от ночных дебошей мы с мамой не можем заснуть. И ты тоже не спишь. Пахнет из Нинкиных дверей всякой дрянью, на лестнице грязь. На мужиках, что к ней ходят, пробы ставить негде. Не говоря о ней самой. А ты – дескать, добрая. Так, может, лучше, чтобы она со своей добротой убралась отсюда к чертям?

Отцовские слова заставили меня снова задуматься, на этот раз очень крепко. Меня совершенно не заботило, что песни Нинкиных гостей мешают мне спать. Большое дело – завалиться поспать, если приспичит, можно и днем, после школы. Но мама с папой днем на работе. Получается, то, что мне в радость, им неприятно: недаром мама все собиралась звонить в милицию, но не звонила, потому что боялась дядек, по которым плачет прокурор. Хотя что, спрашивается, их бояться – сам я не боялся ничуть.

– Тетя Нинка, – сказал я соседке в субботу, когда та, как обычно, трусила по двору с полными авоськами пустых бутылок в руках, – сгинь от нас, пожалуйста, к чертям.

Толстое красивое соседкино лицо стало вдруг багровым, бутылки в авоськах задребезжали.

– Ишь, сучонок, – дохнула на меня неприятным запахом тетя Нинка. – Мамашка с папашкой небось науськали? А ты вот что им передай.

На меня посыпались слова, которые мальчикам слышать нельзя. Я не все понял, но смысл уловил: тетя Нинка велела передать, что к чертям не собирается, а кому это не нравится, пускай шагает в плохое место, которое гораздо дальше того, где черти.

Я обещал передать и побежал в киоск за мороженым. Об обещании я тут же забыл, а вспомнил лишь в понедельник утром, когда мама вела меня в школу. Дверь в квартиру тети Нинки была почему-то крест-накрест перечеркнута бумажными лентами.

– Допилась Нинка, – тихо сказала мама. – Вот же: терпеть ее не могла, а все равно жалко.

– Как это допилась? – не понял я. – До чего?

– До того самого.

Я понял и заревел навзрыд. Мне было не просто жалко толстую, красивую и добрую тетю Нинку. Мне было плохо, очень плохо, гораздо хуже, чем когда от нас ушла невесть куда черепаха Степан. В школу я не пошел, а проревел весь день напролет, и мама даже хотела вызвать «Скорую», но посреди ночи слезы у меня иссякли.

Это была первая смерть в моей жизни. До этого умирали только на телевизионном экране, и справляться с жалостью мне кое-как удавалось.

Мне очень нравилось в школе. Я старательно учился, аккуратно готовил уроки и получал на занятиях сплошные пятерки. Мне нравилось все: и наша классная Варвара Алексеевна, и усатый строгий завуч Иван Иванович, и старенький доктор, у которого запросто можно было отпроситься с уроков. Я, правда, не отпрашивался ни разу. Но особенно мне нравились одноклассники, мои друзья. Все: и беленькая, голубоглазая и длинноносая Катя Остроумова, с которой сидел за одной партой, и кривой на оба глаза Дениска Петров, которому разрешили носить в классе темные очки, и все остальные.

– Моя мама сказала, что ты ангел, Улыбка, – сообщила однажды Катя. – Что совершенно особенный, других таких, мол, не бывает. Сказала, – Катя фыркнула, – что будет рада, если мы с тобой поженимся, когда вырастем.

Я зарделся от гордости и счастья, а потом сказал, что я бы с удовольствием женился на Кате, и, если она не хочет ждать, пока мы вырастем, могу жениться хоть сейчас.

Катя покраснела.

– Вот еще, – бросила она. – Ты, Улыбка, и в самом деле особенный. – Катя сделала паузу и добавила: – Придурок.

В третьем классе у нас появился новенький. Звали его Султан, а фамилия была такой трудной, что даже наша классная проговаривала ее с запинкой. Был Султан смуглый, раскосый и постриженный наголо – по его словам, чтоб боялись.

Учебу Султан терпеть не мог и особенно не любил арифметику.

– Мой дед, – говорил он, – считал так: на левой руке пять пальцев, на правой пять. Вместе десять. Все остальное – много. Отец считал так: хочешь купить пальто – отдай одного барана. Хочешь телевизор – отдай два барана. Хочешь жену – отдай полстада. Зачем считать, сколько в стаде баранов – отдай половину и женись. Мой дед в школу не ходил, отец в школу не ходил, а их обоих все уважали.

Султан был старше меня почти на четыре года, потому что в первом классе учился два раза, а во втором целых три. Он никого не боялся, на переменах курил в туалете, а в кармане носил свинцовый кругляк под названием «кастет». Мне сразу очень понравился Султан, я хотел бы быть таким смелым и сильным, как он.

Однажды после уроков Султан сказал:

– Улыбка, придурок, иди сюда.

Я подошел.

– Останешься. Разговор есть.

Третьеклассники один за другим потянулись на выход. Мне показалось, что Катя Остроумова чего-то испугалась – так странно она на меня посмотрела.

Минуту спустя появились трое парней из девятого «А», их имен я не знал. Последней зашла и заперла за собой дверь стройная черноволосая Даша Воронина из восьмого «Б», про которую мальчишки поговаривали, что, мол, трахается. Даша мне очень нравилась, я часто представлял, как она это проделывает, и переживал, не больно ли ей. Однажды Дениска Петров, к которому я заглянул в гости, показал мне начало одного фильма. Там тоже трахались, и раздетая, в одних туфельках, девушка очень громко кричала. Я едва не заплакал от жалости. Дениска уверял, что дальше вообще атас. Хорошо, что внезапно вернулись его родители, и ни до какого атаса дело не дошло.

– Улыбка, – подступился ко мне Султан, – знаешь, что у каждого уважаемого человека должна быть лошадь?

Я сказал, что не знал, но раз Султан говорит, значит, так оно и есть.

– Молодец, сообразительный, – хохотнула Даша Воронина.

– С этого дня ты будешь нашим конем, – заявил Султан. – Мы будем на тебе ездить в школу. По очереди.

Девятиклассники почему-то захихикали, хотя ничего смешного в словах Султана не было. Я растерялся.

– Зачем? – спросил я. – Разве на велосипеде не лучше?

– Настоящий придурок, – подал голос кто-то из троицы.

Султан довольно хрюкнул.

– А я вам говорил. Значит, так, Улыбка, сейчас будем тебя укрощать. Я первый. Нагибайся.

– Даму следует пропускать вперед, – заметила Даша.

– Слышал, придурок? – не стал спорить Султан. – Нагибайся, я сказал! Становись раком. Дашка первая.

В этот момент он перестал мне нравиться, и его приказания тоже. Я, конечно, не отказался бы побыть лошадью, раз ребятам так уж хотелось. Но меня можно было об этом хотя бы вежливо попросить.

– Не буду, – упрямо сказал я.

Кто-то сзади сделал подсечку, я упал на коленки. Султан больно наступил на ноги. Еще двое схватили меня за плечи и пригнули лицом к полу.

– Залезай, Дашка. Пошел, Улыбка. Трусцой.

Я молча стерпел это, тем более что Даша оказалась не очень тяжелой. Я пронес ее по проходу между партами и обратно.

– Молодец, Улыбка, – похвалил Султан, когда всадница спрыгнула с моих плеч. – На´ сахарку. Заслужил.

Он с размаху съездил мне кулаком по зубам. Остальные рассмеялись. Я немедленно разревелся – мне было больно, очень больно, но не от удара, вовсе не от него. Мне не было дела до незнакомых старшеклассников. Но мне больше не нравился Султан. Совсем – я перестал считать его другом.

– И тебе сахарку, – выпалил я и размахнулся, чтобы его ударить.

Сделать это мне, конечно, не дали, да и не думаю, что мой слабосильный кулачок причинил бы Султану хоть какой-то вред. Но бить меня стали сразу, и били старательно, с удовольствием, по лицу, подхватывая и швыряя в круг всякий раз, когда я валился с ног.

– До смерти не забейте, – попросила стоявшая в сторонке Даша.

– А хоть и до смерти, – гоготнул Султан и дал мне оплеуху. – Одним придурком и плаксой меньше будет.

В следующий момент я, наконец, рухнул на пол разбитым лицом вниз. Перевернулся на спину и выдавил сквозь ставшие щербатыми десны:

– Сам придурок. Это тебя забьют до смерти.

Тогда Султан подскочил ко мне и размахнулся ногой, но в этот миг в дверь заколотили.

– Что здесь происходит? – ворвался в класс завуч Иван Иванович. За спиной у него я увидел Катю, и обида с болью вдруг ушли. Улыбка осталась.

Я пролежал в постели целую неделю. А когда появился в школе, узнал, что произошло несчастье. Три дня назад в драке на дискотеке Султан погиб.

– Бедному мальчику проломили голову, – всхлипнула Варвара Алексеевна и промокнула носовым платком сухие глаза.

Мне стало плохо, очень плохо, а особенно от того, что я, всего раз побыв лошадью, стал думать о Султане дурно. Я ревел целый день. Потом перестал.

Это была вторая смерть в моей жизни. Я ни о чем еще не догадывался.

Семнадцати лет от роду я прозрел. Потому что влюбился. В Катю.

Однажды я понял, что она не просто мне нравится, как остальные знакомые, а по-особенному. Мы по-прежнему сидели за одной партой, но теперь мне всякий раз было неловко, если нечаянно касался Кати или наталкивался взглядом на распирающие платье… в общем, я краснел и расстраивался, когда Дениска Петров говорил об этом «большие сиськи». Катя стала сниться мне по ночам. Я постоянно думал о ней, даже когда читал, смотрел телевизор или готовил уроки.

– Проша, ты стал рассеянным, – сказала как-то за ужином мама. – Ты не влюбился, часом?

Я едва не подавился яблочным пирогом и понял, что мама права. Я влюбился. Что с этим теперь делать, я не знал. Из книг мне было известно, что за женщинами следует ухаживать. Дарить цветы, петь под окнами серенады и посвящать стихи. Но на цветы у меня не было денег, петь и музицировать я не умел, а рифмовать тем более. Тогда я решил посоветоваться с опытным человеком. Кирюха как раз освободился из тюрьмы и был самым опытным из всех, кого я знал.

– Ну, ты, Улыбка, и фраер, – сказал опытный Кирюха. – Телкам что надо? Чтоб их драли, понял? Возьми пузырь, подкатись. Шампусик, то да се, лапши навешай. Мол, сохну, жить без тебя не могу. Вмажете по стакану, она сама ноги раздвинет.

Я совсем не хотел, чтобы Катя раздвигала ноги. Я, конечно, уже был в курсе, что трахаться вовсе не больно. Но мне казалось постыдным предложить ей такое. Мои мечты ограничивались поцелуем в школьных кустах.

– Катя, давай выпьем, – отчаянно краснея, предложил я однажды после уроков. Бутылка шампанского, на которую копил три месяца, лежала в портфеле. Аккуратно замотанные в тряпицу стаканы с ней соседствовали.

Катя заморгала от удивления.

– Улыбка, с тобой все в порядке? Зачем?

– Ну как бы… – стушевался я. – В смысле, это… Ты что, не хочешь?

– Не хочу. Что за дурацкая идея?

– Она не дурацкая. Я хотел… В общем… Ну… – Я вспомнил Кирюху, набрал в грудь воздуха и выпалил: – Я по тебе сохну. Жить без тебя не могу.

На секунду Катя опешила. Затем прыснула. Расхохоталась. Она смеялась, громко, заливисто, и мне хотелось провалиться на месте, потому что я понял: Катя потешается надо мной.

– Улыбка, – сказала она, отхохотав. – Посмотри на себя в зеркало. Неужели ты думаешь, что можешь заинтересовать девушку? Нет, я знала, конечно, что ты недоумок, но не настолько же.

Мне стало так обидно и унизительно, как никогда раньше. Ведь ничего плохого я Кате не сделал. Я лишь хотел ей сказать… Я…

– Сама ты недоумок, – в сердцах пробормотал я и едва не заплакал. Затем швырнул портфель в кусты и пошел прочь.

Неделю спустя я прозрел. Случилось это после того, как Остроумовы попали в автомобильную катастрофу. Больничная медсестра долго выспрашивала, кто я такой, потом сказала:

– Несчастная девочка. Родители погибли на месте. А у нее черепно-мозговая травма – доктор сказал, что будет жить. Но умственно полноценным человеком навряд ли станет.

Я попятился, вмазался спиной в стену и сполз по ней на пол. Не помню, что было потом. Мама говорила, что я пролежал в беспамятстве почти сутки. А когда очнулся, страшное, нелепое и потому еще более страшное подозрение обрушилось на меня, оглушило и вытеснило даже горе от того, что случилось с Катей.

Позже я понял, что изменился именно в этот день. Стал другим человеком. Инфантильный плаксивый придурок исчез. Я предположил, что мои в запале или по недомыслию сказанные слова, возможно, сбываются. И тогда получается, что я, тюфяк, мямля и маменькин сынок – виновен в смертях и увечьях.

Я вскочил с постели и в панике заметался по комнате – захлестнувший меня ужас мешал думать, мешал даже сообразить, что всякая гипотеза нуждается в проверке на опыте. Когда это, наконец, дошло до меня, я пришел в себя.

– Стоп! – сказал я вслух.

Если мои слова сбываются, почему мама с папой не выиграли в спортлото миллион? Я пожелал им это на последнюю годовщину свадьбы, еще радовался, что придумал такой нестандартный тост. Почему у Дениски Петрова глаза по-прежнему глядят в разные стороны? Ребята в шутку подарили Дениске на день рождения кривое зеркало, и я сострил: «Смотрись почаще в него, Дениска, подобное лечится подобным». В конце концов, в детстве я часто просил Деда Мороза подарить мне собаку или хотя бы кошку. Но под новогодней елкой нашел однажды лишь сонную черепаху Степана.

Мне полегчало. Действительно, надо быть редкостным придурком, чтобы навоображать невесть что, укорил я себя. Вот прямо сейчас что-нибудь пожелаю, и ничего не исполнится.

Я высунулся в окно, оглядел двор: беседку, в которой пенсионеры забивали козла, детскую площадку, где малыши возились в песочнице, облезлую помоечную кошку, крадущуюся к стайке пригревшихся на асфальтовой проплешине перед трансформаторной будкой воробьев. Это зрелище я наблюдал не впервые – воробьи были начеку и всякий раз взлетали, стоило кошке приблизиться, так что той приходилось довольствоваться содержимым мусорных баков.

– А ну, – крикнул я кошке, – попробуй-ка, сцапай птичку!

Кошка, стелясь по земле, подкралась, осторожно высунула морду из-за будочного угла. Воробьи дружно взлетели. Все, кроме одного, зацепившегося лапкой за щелястую доску. Кошка прыгнула. Я застыл при виде птичьей тушки, отчаянно трепыхающейся в кошачьей пасти. Затем отшатнулся от окна, осел на пол. Гипотеза получила подтверждение. Мои слова сбылись опять. Дурные слова. Злые. Те, в которых беда и смерть.

Следующие несколько дней я провел словно в трансе. Я по-прежнему ходил в школу, готовил уроки, но проделывал это будто бы механически. Произошедшее не давало мне жить. Я горячечно приводил выкладки, что все случившееся – не более чем череда совпадений, и не мог себя в этом убедить. Меня так и подмывало проверить гипотезу вновь, вскоре это стало навязчивой идеей. Я должен, обязан был разубедиться в своей догадке. На ком-нибудь. Кого не жалко.

Я стал присматриваться к окружающим. И ужасался всякий раз, когда осознавал, что слепая привязанность ко всем и каждому ослабла во мне, истончилась, дала трещину. Что защитный механизм, которым я был оделен с детства, прохудился и стал сбоить. Я по-прежнему симпатизировал соседям, одноклассникам, учителям. Но теперь я видел в них и недостатки. Петя Каргин прижимист и себе на уме. Дениска Петров циничен, хитрожоп и нахален. Завуч Иван Иванович занудлив и глуповат. А Кирюха так попросту запойный алкоголик, хулиган и мелкий воришка.

Меня корежило. Выбрать худшего из лучших и поставить на нем эксперимент я был не в силах. Прошла неделя, другая, просквозил месяц: с каждым днем мне становилось все хуже, а идея проклясть кого-нибудь и посмотреть, что из этого выйдет, все навязчивее. Так продолжалось до тех пор, пока однажды в метро я не встретил Дашу Воронину.

– Узнаешь? – протиснулся я к ней сквозь толпу пассажиров.

Секунду-другую Даша недоуменно разглядывала меня. Затем закивала.

– Конечно. Ты Улыбка. Ты был моим осликом.

– Лошадью, – поправил я и процитировал покойного Султана: – У каждого уважаемого человека должна быть лошадь.

Даша прыснула.

– Я похожа на уважаемого человека?

Я оглядел ее. Черноволосая, стройная, со смешинками в уголках карих глаз. И вместе с тем что-то с ней было не так, я впитывал в себя исходящие от Даши усталость и надлом, хотя и не ведал, каким органом чувств их улавливал. Мне понравилась Даша. Но не так, как прежде, когда нравился любой и каждый. И не так, как несчастная Катя. Даша мне понравилась по-иному. Как женщина, неожиданно понял я.

– Похожа, – подтвердил я. – Как ты вообще?

– Лучше всех.

Я вышел из вагона метро за ней вслед.

– Ты что же, собрался меня провожать, Улыбка? – обернулась ко мне Даша. – На всякий случай: я замужем. Сколько тебе? Семнадцать?

– Почти восемнадцать.

– Ты сильно изменился. Совсем ничего общего с тем забитым пареньком, на котором я проехалась между партами. Разве что улыбка осталась. Что ты от меня хочешь?

Я заглянул ей в глаза. Придержал за локоть.

– Тебя, – сказал я.

Даша остановилась. С минуту молчала. Я ждал, с удивлением думая о том, что мне ничуть не стыдно. Я умудрился даже не покраснеть.

– Я выгляжу, как доступная женщина? – подала наконец голос Даша. – Которой запросто можно предложить переспать?

– Ты выглядишь, как человек, которому нужна помощь.

– Вот как? – Даша смахнула со лба случайную черную прядь. – По мне это видно?

– Мне видно.

Часом позже, на парковой скамейке, Даша ревела навзрыд у меня на плече. Она выскочила замуж, едва закончив школу. За человека с прошлым, гораздо старше нее.

– Не знаю, что делать, Прошенька, – сказала Даша, когда отревела. – Он бьет меня, напьется и бьет, чуть ли не каждый день. Заставляет ложиться под своих дружков-уголовников. Сказал так: дернусь – убьет. Он и в самом деле убьет. Боже, какой я была дурой, когда за него пошла. А теперь дай мне волю, на край света сбежала б, под землю зарылась бы.

– Зачем же? – обронил я спокойно. – Под землю отправится твой благоверный.

– Что? – Даша вскинулась, испуганно посмотрела на меня. – Что ты сказал?

Я поднялся, подал ей руку. На душе у меня было легко и спокойно.

– Так, болтанул, не подумав. Пойдем, уже поздно. Телефон дашь?

Двумя сутками позже Даша овдовела. Ее мужа застрелили на воровской малине. У меня больше не осталось сомнений – дар, черный дар, которым наградило меня, а скорее, наказало нечто неведомое, больше не был гипотезой. Он стал явью.

Я сдал выпускные экзамены и легко поступил в Политехнический. Перезнакомился с уймой новоиспеченных студентов. С моего лица каждому из них улыбалась смерть.

Я переехал жить к Даше. Я снова стал ее лошадью – она скакала на мне в позе всадницы. Я придерживал ее за бедра и неотрывно смотрел в карие, с влажной поволокой глаза. И скалился беспечной и приветливой улыбкой, навечно приклеенной ко рту.

Несколько лет мы жили безбедно за счет оставшихся от покойного уголовника средств. Затем они подошли к концу, и нам пришлось затянуть ремни. Даша худо-бедно подрабатывала где придется. Я учился на четвертом курсе, получал грошовую стипендию, и все мои попытки найти заработок оканчивались ничем – руки у меня оказались приделаны к той самой жопе, о которой в трехлетнем возрасте впервые узнал. Мы едва сводили концы с концами, и я чувствовал себя довольно скверно, потому что фактически сидел у Даши на шее. Она ни единожды не попрекнула меня, зато множество раз давала понять: она благодарна за то, что я для нее сделал. Я отнекивался, отшучивался и продолжал дармоедничать. Так было до тех пор, пока не появился Алик.

Он был смуглым, плечистым, кареглазым красавцем – хоть сейчас в кино на роль героя-любовника.

– Это мой давний знакомый, – представила Алика Даша. – У него неприятности, милый. Я выйду пройтись, а ты выслушай его, пожалуйста. Вдруг мы сумеем ему помочь.

Я выслушал. Алик задолжал серьезному человеку большую сумму. Очень большую, неподъемную. За неуплату Алику грозили проблемы, о которых лучше не говорить.

– Понимаешь, дорогой, – сказал в заключение Алик. – Я человек веселый, люблю погулять, выпить, поиграть. Карты, нарды, шаш-бэш. Я проиграл деньги, с любым бывает. Со временем я бы отдал. Но Реваз не желает ждать. Я заплачу лимон. Половину сразу, половину потом.

– А кто он, этот Реваз? – спросил я.

– Это нехороший человек, дорогой. Очень нехороший, плохой.

Несколько дней я не находил себе места и не мог решиться. Во всех предыдущих случаях у меня было оправдание. В этом не было никакого. Уговорить себя, что киллер – обычная профессия, ничем не хуже прочих, мне не удавалось. Пускай даже оружие этого киллера не холодное или огнестрельное, а словесное.

– Мы могли бы летом съездить на море, – сказала Даша. – В Египет, например, или в Турцию. Одеться как люди. Тебе ведь самому неприятно, что твоя женщина ходит в обносках.

– С чего ты взяла, что я способен на это? – предпринял я последнюю попытку отказаться. – Мало ли что я болтанул сгоряча несколько лет назад?

Даша скривилась.

– Тебе ни к чему притворяться передо мной, Проша. Я сразу догадалась тогда. Вспомнила про Султана и поняла. А ты со мной как с дурехой: «способен», «сгоряча», «с чего взяла».

– Что ж…

Тем же вечером на овощном рынке Алик показал мне Реваза.

– Чтоб ты помер, Реваз, – выдохнул я.

С этого дня что-то надломилось во мне, треснуло. Что-то, позволяющее чувствовать себя пускай даже монстром и душегубом, но все еще порядочным человеком. Мы съездили в Турцию. Даша купила себе новые наряды, а мне двубортный костюм и недешевую персоналку. Прошло полгода, год. Я понемногу стал забывать о газетном некрологе с фотографией скоропостижно скончавшегося от сердечной недостаточности Реваза Паташури. А потом в нашу дверь постучался новый проситель, чубатый усач, похожий на хрестоматийного донского казака.

– Григорий, – представился бородач. – Я от Алика. У меня проблемы, нужна помощь. Три миллиона наличными.

Я решил проблемы, отправив на кладбище чету предпринимателей. Затем пришел человек от Григория, за ним снова от Алика, за ними еще и еще.

Мы с Дашей переехали в дорогую квартиру в центре. Купили новенькую, с иголочки «Тойоту». Через год – дачу в пригороде. «Политех» я бросил, учиться дальше, чтобы вкалывать потом за гроши, было ни к чему.

Субботним утром я отправился на дачу навестить увлекшихся на старости лет садоводством родителей. Пятисотый «Мерседес» обошел мою «Тойоту» на пустынном проселке, подрезал и притер к обочине. Когда я выскочил из машины, в живот мне уже глядели круглые слепые глаза обреза двустволки.

– Стой, где стоишь, Улыбка, – каркнул рослый, заросший щетиной молодчик. – Я – Тимур Паташури. Будем говорить, как мужчина с мужчиной. Реваза Паташури помнишь? Это мой отец. Расскажешь, как его убивал!

– Н-никого я не уб-бивал, – запинаясь, выдавил я.

– Врешь, Улыбка. Говори, или пристрелю!

Приcтрелит, понял я отчетливо. Страх хлестанул меня, спеленал, обездвижил. Я был безоружен против этого человека. Провидению, божеству или кому еще, оделившему меня непрошеным даром, необходимо было время. Сутки, двое, а то и больше.

– За что? – разлепил я стиснутые страхом губы.

Вместо ответа щелкнул и встал на боевой взвод курок.

– Постой! – я вдруг нашел выход. – Козел, – расчетливо бросил я. – Пальнешь – убьешься!

Обрез рявкнул. И разорвался у стрелка в руках. Усеченный приклад вмазался ему в горло. Затвор, слетев с крепежа, разворотил лицо. Раскинув руки, Тимур рухнул навзничь, захрипел, засучил ногами. С полминуты я, оторопело улыбаясь, смотрел на умирающего. Затем попятился, упал на водительское сиденье и дал по газам.

Я развернулся и поехал в город. Мысли путались, руки ходили ходуном, с трудом удерживая баранку. Я пришел в себя, лишь когда припарковал «Тойоту», поднялся из гаража в холл и вызвал лифт.

Надо выпить, сбивчиво думал я, пока лифт один за другим сглатывал этажи. Выпить. Забыть о круглых, черных, слепых глазах смерти на вороненом стволе. Сейчас первым же делом выпью. Я механически отпер дверь, переступил порог и увидел… Увидел Алика.

Секунду-другую я не мог понять, что этот человек, нагой и растрепанный, делает у меня дома. Потом Алик шарахнулся, смуглое лицо побледнело, исказилось от страха. Из спальни в одном исподнем выскочила Даша, судорожно залепила ладонями рот, застыла, с ужасом глядя мне в глаза.

Меня скрутило от омерзения и брезгливости.

– Дрянь, – вытолкнул из себя я. – Ну и дрянь.

– Проша, подожди, – запричитала Даша. – Я объясню. Все сейчас объясню. Только не…

– Пропади ты пропадом, – выдохнул я обреченно и с грохотом захлопнул за собой дверь.

Даша пропала пропадом в тот же день. Я больше никогда не видел ее и не знаю, что с нею сталось.

За месяц я, не торгуясь, все продал. Надо было начинать жизнь сызнова, вдалеке, там, где меня никто не знал. В одиночку: я лишь сейчас полностью уразумел, что, по сути, монстр, чудовище. Смертельная угроза для любого и всякого, кто окажется со мной рядом. И еще понял, что опять изменился. Я больше не совестился содеянным. Совсем. Я принял, наконец, свой дар как должное. Мне предстояло с ним жить. Жить я хотел долго.

На такси я подъехал к убогой лечебнице на окраине города, больше походившей на богадельню. Сунул мятую купюру вахтеру и поднялся на третий этаж. Я едва узнал Катю в жалком, неухоженном, слюнявом существе в инвалидной коляске. С минуту я, безмятежно улыбаясь, смотрел на нее.

– Катя, – окликнул я.

Она задрожала, затряслась, затем поникла.

– Не живи больше, Катя, – сказал я. Спустился вниз и велел таксисту везти в аэропорт. Вечером я был в Москве и уже на следующее утро вселился в однокомнатную у Кузнецкого моста.

Я больше не был ничем и никем связан. Мне предстояло изучить, на что я способен. Я стал ставить эксперименты.

– Чтоб тебе онеметь! – пожелал я испитому пенсионеру, вечно матерящемуся на лавке у подъезда при виде меня.

Сутки спустя пенсионера разбил паралич.

– Чтоб вам сгореть! – бросил я обсчитавшей меня кассирше в продуктовом магазинчике напротив.

Пожар случился той же ночью. Магазинчик выгорел дотла.

– Чтоб тебе провалиться! Подавиться! Разбиться! Потонуть! Повеситься! Околеть!

Я улыбался, глядя, как из водосточного люка вытаскивают провалившегося мужика. Как задыхается, судорожно пытаясь глотнуть воздуха, подавившийся рыбной костью доходяга в пивной. Как полицейские суетятся вокруг насмерть разбившегося о придорожное дерево мотоциклиста. Как баграми тащат из пруда на Патриарших мальчишку-утопленника. Как выносят на носилках девчонку из соседнего подъезда, удавившуюся от несчастной любви. Как навзрыд ревет слепая старушенция, у которой внезапно околела собака-поводырь.

Я раздавал несчастья и смерть, с каждым разом все более хладнокровно и обыденно. Я расхаживал и разъезжал по городу, жители которого были в моей власти. Это я решал, жить человеку дальше или лежать под плитой.

Мало-помалу мне стало неинтересно выносить смертные приговоры незнакомым и малознакомым людям. Острота ощущений ушла, мимолетные убийства приелись. Мне захотелось видеть воочию и в деталях, как работает дар.

Я стал знакомиться с женщинами на вокзалах, на автобусных остановках и в метро. Приглашал в ресторан, сочувственно выслушивал нехитрые житейские истории. Подливал в бокал шампанское, смотрел на очередную визави и наслаждался острым ощущением абсолютной власти над ней. Будет ли новая знакомая жить или сегодня же сыграет в ящик, зависело от меня.

Светловолосую сероглазую девушку лет двадцати пяти звали Варей. Муж сбежал от нее, оставив с малолетней дочерью на руках.

– У тебя такая замечательная улыбка, Прохор, – растерянно ковыряя вилкой в салате, сказала Варя. – Я не проститутка, но у меня грошовая зарплата, а нам с Оленькой отчаянно нужны деньги. Она сейчас дома одна, это неподалеку. Хочешь, пойдем ко мне?

Варя провела меня по темному коридору в крошечную, неприбранную, с засаленными обоями спальню. Я поморщился от брезгливости.

– Оленька в соседней комнате, – прошептала Варя, стягивая юбку. – Она нам не помешает. Извини, я немного стесняюсь. Как бы ты хотел?

Я улыбался, глядя на нее, обнаженную. На тонкие ножки, на перечеркнутый горизонтальным шрамом кесарева сечения впалый живот, на скверно выбритый лобок, на круглые налитые груди с бордовыми виноградинами сосков.

Я мог убить ее одним словом. Полюбоваться, как вспухают, взрывая нежную кожу, гнойные волдыри. Как на глазах усыхает грудь, скрючиваются от внезапной подагры руки. Как синеет, корежится от удушья миловидное личико и закатываются серые глаза.

Я медлил. Во мне вдруг шевельнулось давно забытое чувство. Нет, не желание: с тех пор как пропала Даша, я брал женщин походя и бесстрастно. И так же бесстрастно отправлял на тот свет. Жалость, внезапно понял я. Мне почему-то стало жалко эту неухоженную, несмелую брошенку.

– Прохор, что с тобой?

Я тряхнул головой.

– Прости, задумался. Вот деньги, – я наугад вытащил из кармана десяток мятых купюр, не считая, бросил на обшарпанный комод в углу. – Я пойду.

– Тебе нехорошо? – Варя покраснела, серые глаза увлажнились. – Или я совсем не понравилась?

– Да нет же, дело не в этом. Извини.

Я плечом отворил дверь, прикрыл ее за собой. Секунду стоял недвижно, затем, держась за коридорную стену, двинулся в темноте на выход.

– Папа!

От неожиданности я вздрогнул. Застыл, глядя, как в пятно света в дальнем конце коридора ступила круглолицая девчушка в ночной рубахе по коленки.

– Папочка!

Она внезапно бросилась ко мне, и я, не соображая, что делаю, подхватил ее, поднял, прижал к себе.

– Ты не думай, Оленька только тебя так, – закусив губу, пыталась объяснить выскочившая из спальни в наброшенном на голое тело халатике Варя. – Не знаю, отчего. Прости нас, пожалуйста. И забери деньги, ладно?

– Это ты меня прости. Я едва не…

Я осекся. Теплый комок жизни прильнул ко мне, жарко дыша в шею. Я держал Оленьку на руках и думал, что должен бежать, уносить отсюда ноги. Что обычная человеческая жизнь мне заказана. Что…

Мы с Варей уложили Оленьку спать. Потом пили чай на кухне, и я отчаянно пытался заставить себя встать и уйти, чтобы никогда больше не появляться.

Я не ушел. Я проснулся затемно рядом с притулившейся ко мне Варей и долго глядел на нее, спящую, ужасаясь тому, что едва не совершил накануне. Затем я тихо поднялся, выгреб из карманов деньги, добавил к тем, что так и лежали со вчерашнего вечера на комоде. Оделся и, бесшумно ступая, убрался.

На следующий день я пришел опять и снова остался на ночь. Потом еще и еще. Я держал Оленьку на коленях, заплетал пальцы в Варины светло-русые волосы и клялся себе, что больше никому не причиню зла.

Клятву я не сдержал, потому что подошли к концу деньги. Заработать их честным трудом я не мог, поскольку не владел ни единой профессией. Кроме профессии палача.

Я дал объявление в газеты и на рекламные сайты. Оно состояло всего из трех слов: «Решаю любые проблемы». Адрес электронной почты был набран курсивом понизу.

Месяц спустя я получил первое послание. Анонимный наниматель интересовался спецификой моей деятельности и ставками. В ответ я отправил два слова «без разницы» и реквизиты банковского счета. Вскоре на нем появилась приличная сумма – задаток. А вслед за ним новое письмо со ссылкой на блог клиента и обещанием достать меня из-под земли, если кину.

Клиент оказался совладельцем строительной фирмы. Сумма на банковском счету утроилась, а неделю спустя появился новый задаток и новый клиент.

К подпольной жизни на этот раз я подошел основательно. Обзавелся тремя комплектами подложных документов и множественными счетами на разные имена. Обитал на съемных квартирах, меняя их каждые два-три месяца. Корреспонденцию отправлял исключительно из интернет-кафе, выбирая очередное из списка наугад.

Летели месяцы, годы. Оленька пошла в школу. Из двухкомнатной распашонки они с Варей переехали в роскошные апартаменты в элитном доме на Смоленской. Я появлялся там не слишком часто и исключительно как гость. Я не знал, что с этим делать. Множество раз я давал себе слово развязаться, исчезнуть, уйти, и всякий раз не мог его сдержать.

Я изменился опять. Стал молчуном, взяв за правило обдумывать каждое слово перед тем, как его выговорить. Чтобы не обронить проклятье сгоряча, в рот не брал ни капли спиртного и тщательно избегал эмоциональных встрясок. Изо всех сил я пытался подавить в себе патологического садиста и больше не убивать из удовольствия. Мне это не удавалось.

На спокойную, размеренную жизнь заурядного обывателя – приходящего отца, души не чаящего в приемной дочке и ее матери, то и дело наплывала другая, палаческая. Я устал. Устал пребывать в ипостаси безвредного, затюканного ботаника по кличке Улыбка. Раз за разом моя вторая сущность одерживала верх, и я в поисках очередной жертвы выходил в ночь. Потом возвращался и ужасался содеянному. Я устал. Смертельно устал от самого себя.

На Оленькино восьмилетие я купил двухнедельный тур в Черногорию на троих. Варя была сама не своя от радости и нетерпения, она вычеркивала из календаря остающиеся до вылета дни. Накануне отправления, однако, поступил новый заказ. Срочный и на огромную сумму.

– Не волнуйся, милая, – я поцеловал Варю в лоб. – Летите без меня, я на день-другой задержусь и в Цетине вас догоню.

На этот раз клиентом оказался депутат Госдумы – так высоко я еще не замахивался. Дело заняло неполные двое суток. Я дождался траурной речи по телевизору, покидал в чемодан вещи и вызвал такси.

Трое здоровяков ждали меня на выходе из лифта. Едва створки дверей распахнулись, меня выдернули из кабины. Двое подхватили под локти, третий, со шприцем в руке, всадил мне в бедро иглу.

Я пришел в себя в просторном светлом помещении. Я сидел в глубоком кожаном кресле, наручниками прикованный к подлокотникам, с заклеенным скотчем ртом.

– Это и есть Улыбка? – спокойно спросил неказистый плешивый человечек в очках. Он походил на скромного офисного клерка.

Из-за спины плешивого появился другой, чубатый и вислоусый. Я вгляделся и узнал Григория – того, что приходил по рекомендации Алика и заказал чету бизнесменов.

– Это он, Вадим Вадимович, – истово закивал Григорий. – Вы поосторожнее с ним, Улыбка очень опасен.

– Свободен, – Вадим Вадимович хмыкнул и обернулся ко мне: – Небольшая формальность, – пояснил он, кивнув на пятящегося к дверям Григория. – Я должен был убедиться, что мои люди не обознались.

Григория сменил верзила с «глоком» в руке. Я узнал здоровяка со шприцем, который встретил меня у лифта.

– Пока у Улыбки заклеен рот, он не опасен, – бросил верзиле Вадим Вадимович. – Но ты придержи его на мушке, Удав. На всякий случай. Итак, Улыбка: прежде всего, я хочу, чтоб ты знал: я искал тебя долгие годы. Тобой занимались детективы, аналитики и ученые. Мне известно о тебе все. На тебе две сотни жизней, в том числе жизней моих друзей.

Он больше не походил на безобидного офисного клерка. На меня, оскалившись, глядел волк.

– Жить хотите? – невнятно промычал я сквозь скотч, но волк понял.

– Разумеется. Жить хотят все. Ничего ты со мной не сделаешь, Улыбка. Тебе не вечно ходить с заклеенным ртом, и ты сможешь меня прикончить. В любой момент, пока жив сам. Но представляешь, что будет тогда с твоими бабами? Их обеих на лоскуты порежут, случись со мной любая, даже самая малая неприятность. Понятно тебе?

Я судорожно кивнул.

– Другой разговор, – хохотнул Вадим Вадимович. – Значит, так: я отныне – твой работодатель, господин, царь и бог. Ты будешь жить при мне и делать то, что скажу.

– А если не буду? – попытался выдавить я сквозь скотч. Опять вышло лишь невнятное мычание, но Вадим Вадимович смысл уловил.

– Будешь, куда ты денешься, – фыркнул он. – Ты ошибся, Улыбка. Привязался к бабе с девчонкой – променял на них свою силу и мощь. Не будь их, ты мог бы диктовать мне условия. А так тебе придется исполнять мои. И лучше по-хорошему. Потому что деликатничать с тобой я не стану.

Вот и все, понял я. Пришла пора платить по счетам. Управиться с Вадимом Вадимовичем проклятый дар не поможет. Я мог бы убить его, мог бы прикончить Удава, завалить Григория. И все. Обернувшийся волком человек с внешностью канцелярской крысы не соврал – он действительно, не моргнув глазом, прикажет расправиться с Варей и Оленькой. Даже если я сейчас соглашусь на рабскую жизнь, а потом хоть раз ослушаюсь господина.

– Так что же, Улыбка? – подал голос Вадим Вадимович. – Тебе все ясно?

Я кивнул.

– Сдери ленту, – бросил Удаву волк.

Тот опасливо приблизился, с кожей отодрал скотч, но мне было наплевать на боль. Ствол «глока» целил мне в лоб.

– Чтоб тебе их не пережить, – выдохнул я волку в лицо и резко обернулся к Удаву: – Теперь стреляй!

Алекс Бор Гнилой

Дмитрий Лукин Бодитек

Сознание возвращалось всполохами, изредка затмевающими мутный потолок. Словно в засвеченной кинопленке под гул проектора нет-нет да и промелькнет два-три кадра. Только картинки не разобрать. Долгая мутная серость – несколько ярких кадров – и снова пустота, снова жди затмевающих всполохов.

С приходом темноты «кино» заканчивалось. Тьма поглощала все: и гул проектора, и редкие всполохи, и серый потолок.

Потом круговерть начиналась сызнова, и постепенно «кадров» становилось все больше: три-четыре, пять-шесть, семь-восемь… Еще чуть-чуть, самую малость – и можно будет ухватить картинку, можно будет вырваться из тьмы и серости в мир ярких красок. Нужно только собраться и не упустить момент.

Тебе почему-то боязно. Появляется тревога и страх. Привычные серость и тьма уже не пугают, наоборот – кажутся спасительным коконом, из которого ни в коем случае не стоит высвобождаться. Реальность грозит обернуться «три дэ» ужастиком, где ты – главная жертва. Ты боишься очнуться, комкаешь простыни в кулаках. Очередные яркие кадры наконец-то склеиваются в картинку. Ты что-то припоминаешь… Нет у тебя уже кулаков. И рук нет. Остались кровоточащие культи в стальных тисках. Как же теперь простыни сминать? Ты смелая девочка, ты хочешь узнать больше. Почему, как, зачем? Ты готова досмотреть этот ужастик до конца. Но поздно. Нет уже никаких всполохов – они склеились в яркий, оглушающий… рекламный ролик?

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования. Наши стенты излечивают сосуды, наши импланты не отторгаются организмом, «Бодитек» вернет вам полноценную жизнь, если, конечно, проблема в теле. Над остальным придется поработать самим. «Бодитек» – это более ста тысяч успешных операций…

Уверенный женский голос:

– Кажется, мы очнулись, и двух недель не прошло. Рановато. Крепкий организм. Сейчас перепугается, вопить начнет. Аня, зови Михалыча и выключи телик. А нам нужно еще поспать. Да-да, баю-баюшки-баю…

В руках у медсестры шприц. Или это докторша?

Реальный мир снова блекнет. Потолок и стены «поплыли». Укола не почувствовала. Значит, с телом совсем плохо. Ушло в отказ. Комплектация и состояние – неизвестны. Закрыть глаза. С головой тоже непонятки: мозг включается на несколько минут в сутки. Но соображалка работает. Уже кое-что. За это можно зацепиться. Главное услышано – «Бодитек». Отсюда и надо плясать. Стоп! Зачем плясать? Потеряла мысль. Где это я? Муть какая-то. Сплю, что ли? Ничего не соображаю!

Мрак.

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования! Наши стенты излечивают сосуды…

С добрым утром, зомбоящик! Значит, это не сон. Я в больничке. Справа от телевизора – круглые настенные часы. Минутная стрелка – ровно на двенадцати. Запомним. Тело по-прежнему не ощущается. Боли нет, значит, можно спокойно поразмыслить.

Конференция компании, неудачная попытка интервью, неуловимый понтанутый сынок учредителя… Приставучий весельчак из пресс-службы. Такая интересная девушка и такие скучные вопросы! Зачем вам Алексей Михайлович? Он не общается с журналистами, ему жалко времени: он людей спасает. Реклама? Не нужна нам реклама. У нас вся продукция на несколько лет вперед раскуплена. Да вы не расстраивайтесь, девушка! Я сам вам все расскажу! Вы обратились по адресу. Аккредитация имеется?

Потом дорога домой. Эстакада. В мой маленький «Матиз» слева врезается джип. Ни затормозить, ни руль повернуть не успела. Грохот, удары, дорога переворачивается, стекла высыпались. Руки-ноги не ощущаются, боли нет, только прямо перед глазами асфальт. Снова грохот от столкновения машин. Тело мокрое, что-то течет сверху на лицо и потом – на асфальт. Кровь. Чьи-то шаги. В красной лужице – черные кожаные туфли, начищенные до блеска. Перевернутое мужское лицо, рука со шприцем. Холодный оценивающий взгляд профессионала. Ни капли жалости или участия. Решил добить. Пальцы со шприцем приближаются к моему лицу. Укол в шею. Кожаные туфли расплываются, а дальше память отказывает.

Не на ту напал, Алексей Михайлович! Я тебя узнала! Я всегда очень ответственно подхожу к заданиям. Целое досье на тебя собрала, с фотографиями и видео. Погоди у меня!

– Опять проснулась наша красавица! Как по расписанию. Что ж ей не спится-то? Колоть?

– Коли! Она должна спать! Алексей Михайлович строго велел: никакого бодрствования. Только сон!

Алексей Михайлович? Вот это новость! Практически сенсация.

Опять повело. Картинка расплывается. Укололи-таки гады! Даже не заметила никого! За головой, наверное, спрятались. Голоса все те же. Ладно, до следующего утра!

Посмотреть на минутную стрелку забыла!

Мрак.

Звонкий девичий голос:

– Как увидела, чуть не грохнулась: руки-ноги на жилах болтаются, тело – будто из мясорубки, только мордочка целая осталась. Сейчас-то уже привыкла, а первые дни жуть брала – аж выворачивало. Девка-то красавицей себя считает. Что ж будет-то, когда очнется?

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования!

Ага! Не нужна им реклама. Лицемеры! Минутная стрелка снова на двенадцати. Закрыть глаза, чтоб раньше времени не усыпили! Судя по сплетням этих сестричек, с комплектацией тела наблюдаются проблемы. Ничего, Алексей Михайлович, вы за все ответите. За каждую конечность на жилах. Придет Красная Армия и повесит вас на ближайшем дереве! Только зачем я вам сдалась?

Ничего не могу понять. Надо вернуться к самому началу, к моменту получения заказа на «Бодитек». Эту контору я давно отслеживала. Уж больно скользкие ребята. Всюду проникли: и в армию, и в больнички, и в Пенсионный фонд! Только у старичка суставы заноют, ему сразу же советуют обратиться в «Бодитек»! А сколько в армии киборгов понаделали! Вон и в рекламе их показывают, не стесняются.

– «Бодитек» объединяет в себе новейшие технические и технологические разработки. Несчастный случай, ранение на войне, тяжелые травмы? Это не приговор. Компания «Бодитек» вернет вашему телу полноценную жизнь. Остальное зависит от вас!

Опять глаза открыла, не сдержалась!

Скоро обычному человеку и податься будет некуда! У «бодитековских» киборгов – конкурентное преимущество. Этот Алексей Михайлович Лебедев и сам того, железками под завязку напичкан. Дважды становился победителем на соревнованиях «Стальная рука России». Ладошкой камни и доски раскалывал как здрасьте! А потом вдруг отказался от участия в соревнованиях. По этическим причинам. Надо ж и другим дать шанс! Аккурат когда для участников сделали обязательным медицинское обследование. Как же тут участвовать? Вдруг импланты обнаружат? Вдруг выяснится, что двукратная «Стальная рука России» на самом деле – титановая? Нежданчик! Такого поворота совладелец компании «Бодитек» допустить не мог. Вот и все «этические» причины. Пресса тогда долго над младшим Лебедевым глумилась. И папаше досталось на орехи. Превратил сыночка в киборга! Сколько там времени?

Стрелка на четырех минутах.

Закрыть глаза!

Потом поступил заказ. Это даже не джинса – чистая заказуха на убой, черный пиар. Нормальный журналист (хоть штатник, хоть фрилансер) никогда до такого не опустится, но если задача совпадает с твоими внутренними установками, почему нет? Это ж не только за деньги, это ж по зову души и сердца! Кто-то должен был раскрыть глаза обществу на монстров от медицины! По ходу, монстры оказались проворнее. Быстро подсуетились!

– Кажется, наша опять проснулась. Давай-ка ей укольчик.

Стрелка на пяти минутах. До встречи, девочки!

Мрак.

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования!

Подъем! Стрелка на двенадцати. Четко по расписанию. Очередная пятиминутка для ума! Думай, Таня, думай! Это ты еще можешь. Итак, поехали. Заказ. Предложение работы от агентства при «Международной гильдии журналистов-расследователей». В письме – комплименты моему журналистскому таланту, заказ и сумма гонорара. «Гильдия» – контора серьезная и уважаемая. Пока думала, что ответить, из банка пришла эсэмэска о пополнении счета на триста тысяч: агентство перевело аванс. Такими предложениями не разбрасываются. Особенно когда за квартиру уже неделю платить нечем. Наверное, я где-то прокололась в сборе материала и «Бодитек» меня вычислил. Сработали на упреждение. Теперь конечности на жилах висят. Но мозг работает, почему? Лебедев хотел меня убить, это ясно. Киборгов совесть не мучает. Первый удар, второй. Не получилось. Я не умерла. Почему не оставил на трассе? Испугался расследования? С какой радости? Все равно ведь отмажется. Правда репутация фирмы пострадает. Ха! Какая там репутация?! Клейма ставить негде! Такое про них рассказывают! Не зря же я за это дело взялась! Так почему не добил и не оставил подыхать? Изменились планы?

– Что ж такое, Катя?! Следи за ней! Опять проснулась! Коли!

Уже Катя? Была же Аня. В две смены меня пасут!

Мрак.

Операционная. Перепуганные медсестры и врачи. Все в масках. Два мужских голоса:

– Зачем притащил ЭТО ко мне? Что мне с ЭТИМ делать? В «Склиф» надо было!

– Переливание крови. Быстро!

– Какая группа?

– Не знаю.

– Пока мы узнаем, ОНО умрет. Тест не готов. А еще проверка! Не успеем! Донора нет, крови нет. Заказывать надо. Это ж мы только завтра…

– Перелейте мою, тогда точно не умрет. Отвечаю.

Один из врачей засучил рукав.

В разговор встревает медсестра:

– А у вас какая группа?

– Девушка, меня зовут Алексей Лебедев, я совладелец компании «Бодитек». Не тратьте время на лишние вопросы! Моя группа крови значения не имеет.

– А! Нанороботы! – догадалась медсестра.

– Именно! Наниты пятого поколения. Ставьте систему!

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования!

Приснится же такой бред! Или не бред? Теперь ясно, почему он меня не сбил и не оставил подыхать. Картинка потихоньку прорисовывается. Им нужна живая реклама. Смотрите-ка, люди, ярая противница «Бодитека» попадает в аварию и только благодаря нашим разработкам снова становится похожей на человека. Фотки «до» и «после» прилагаются. Что мне потом делать? Отказаться от высокотехнологичных протезов? Чтобы жить дальше без рук и ног, но с чистой совестью? Беспроигрышный ход. Гениально, Алексей Михайлович! Только лучше сдохнуть, чем всю оставшуюся жизнь рекламировать вашу контору! Не на ту напали! Плодите своих монстров без меня!

Опять видеоряд расплывается. Не успела время заметить. Вот она, безалаберность, когда боком выходит! На этот раз Аня вовремя подсуетилась. Или Катя? Ничего, всем ответка придет! Красная Армия уже на подходе! Своих в обиду не дают!

Мрак.

Знакомый женский голос:

– Сильно глушить нельзя. Ровно три кубика. Не больше. Пусть она будет где-то посередине между сном и явью. Алексей Михайлович строго велел. Мне, говорит, нужно ее сознание. Кратковременные пробуждения не страшны. Только зафиксировали – глушите, но осторожно и не сильно. Иначе, говорит, все бесполезно.

– Поняла, Наталья Васильевна. Ровно три кубика.

Вечно путаю их имена. Аня? Катя?

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования!

Длинная стрелка на двух минутах.

О! Кажется, я на правильном пути. Понятно, почему мне сохранили жизнь. Догадка о ходячей рекламе оказалась верна. Теперь меня пичкают психотропами, держат в полусне и обрабатывают мозг рекламными роликами! Немного устаревшие технологии, но зачем придумывать что-то новое, если есть методика, проверенная временем? Вот вам и «Бодитек»! Недалеко ушел от цыганщины! Наверняка у них медсестры по ладошке гадают. Конечно, если есть ладошка.

– Колоть, Наталья Васильевна? Может, хватит уже? Пять минут бодрствует, если приборы не врут.

– Три кубика!

Опять за голову спрятались! Что ж вас не видать-то никого! Обкололи, наверное, уже всю – места живого нет, а ничего не чувствую! Колите, колите! Все равно не буду вас рекламировать! Меня на гипноз не возьмешь. Информационные технологии – мой хлеб. Сама кого хошь в чем хошь убедю! Кстати, о хлебе! Я бы сейчас съела бутер с семгой! С дикой, которая в море-океане плавает и ныряет глубоко-глубоко! До самого дна. Там очень темно и холодно.

Мрак.

Ослепляющий свет бестеневой лампы. Вокруг люди в зеленых халатах и масках. Усиленно копошатся в моих внутренностях. Модернизируют меня. Консилиум собрали.

– Проснулась.

– Наконец-то, я уж боялся, потеряли мы ее. Живучая.

Из-за лампы не видно, кто говорит.

– Все, закрывай.

Накрыли мне мордочку зеленой простынкой и думают, правильно сделали! Судя по шагам, расходятся.

Опять лампа в глаза бьет. Даже часы не разглядеть. А где же неизменный мрак? Замешкалась Катя с укольчиком?

Один доктор остался. Лампу выключил, добрый человек, снял маску. Сразу вспомнилось: перевернутая машина, рассыпавшееся стекло, черные туфли в луже крови, рука со шприцем и холодный взгляд убийцы. Сволочь, даже не прячется!

– Здравствуйте, Татьяна Даниловна! – Склонился прямо надо мной. – Думаю, пришло время познакомиться. Меня зовут Алексей Михайлович Лебедев. Скажите что-нибудь. Вы меня слышите, видите?

– Я тебя узнала! Это был ты у машины. Убийца!

– Зрение и слух в порядке, память в наличии, речь сохранилась, ну хоть что-то осталось рабочее. Уже хорошо.

– Можешь не стараться! Я не буду тебя рекламировать!

– Наталья Васильевна, что вы ей кололи? Откуда такие фортели?

– Все строго по листу, Алексей Михайлович.

– И никакой самодеятельности?

– Обижаете, Алексей Михайлович. Что ж я, не понимаю…

– А девочки?

– Глаз не спускала!

– Не сработал ваш гипноз, да? Можете разбирать меня обратно! Ненавижу «Бодитек»!

– Татьяна Даниловна! Мы – не убийцы, мы – врачи, и нам необходимо ваше сотрудничество для положительного результата. Постарайтесь…

– Не дождетесь! Никакого сотрудничества с «Бодитеком»! Это принципиально!

– Томография у вас шикарная, Татьяна Даниловна, сотрясения нету. Головкой вы не ударились. Но лучше б это было сотрясение, потому что глупость даже я вылечить не в силах. Тут все разработки «Бодитека» бесполезны. Хотя странно, статейки вы писали борзые и неглупые. Почему же сейчас тупите?

– Ничего у тебя не выйдет, Леша Лебедев! Сколько бы ты крылышками не махал! Ха-ха! Погоди! Придет Красная Армия – покажет тебе!

– Вот оно в чем дело! Теперь понятны все наши сложности. Упорствуете, Татьяна Даниловна? Это вы зря.

Откуда-то из-за головы донесся грубый мужской голос:

– Алексей Михайлович, взрыв под Махачкалой. Трое «тяжелых». Местные врачи их не удержат. У нас три борта готовы к вылету. «Внуково», «Домодедово», «Шереметьево». Поможете?

Невнятные шумы. Писк.

Кто-то поднес Лебедеву рацию. Ответил коротко:

– Уже в пути. «Внуково».

Глянул на меня жалостливо.

– Придется немного потерпеть, Татьяна Даниловна. Я не могу заниматься только вами. Будет больно. Но вы упертая, вы справитесь. Продолжим, когда вернусь.

Отошел мне за голову.

– Наталья Васильевна, убирайте обезболивающие. За два дня выходите в ноль. Как бы совсем не отупела. Колите по кубику, если будет кричать. Коктейльчик обязательно: двигаться она не должна. Оставьте ей только глаза и речь. Сейчас пусть поспит. Если что – зовите Кашина. Связь в экстренном случае. Все, полетел.

– До свидания, Алексей Михайлович! Не волнуйтесь, все сделаю. Удачи!

Мрак.

Тело напомнило о себе адской болью, и мозг перестал соображать. Только успела порадоваться собственной комплектации: раз болит, значит, что-то там, ниже шеи, еще осталось, как боль перестала заигрывать и обрушилась на голову разрушительным цунами, сметая все мысли на своем пути.

Стоны, вой, крики. Это не я, это мое тело.

Медсестры надо мной не издевались – наоборот, всячески помогали: обещанный кубик обезболивающего кололи, не дожидаясь воя; пот и слезы с лица вытирали, не давая высохнуть; компрессы на лоб ставили! Даже нашептывали что-то сочувственно-жалостливое. А толку?

Через два дня я сломалась. За кубик обезболивающего готова была ползать в ногах, целуя ступни сразу и Ане и Кате. Импланты не приживаются, вот меня и корчит всю. Наверняка уже заражение началось. Я же генетически ненавижу все эти высокотехнологические протезы! Как тут прижиться? Сотню раз проклинала себя за глупость и борзый язык. Если б не нахамила, не было бы и боли! Уууу, как закладывает! Подумаешь, рекламой по ушам ездили! Святые люди! Господи, ну зачем я их так разозлила?! Больше никогда! Болью-то оно быстрее мозги на место ставятся, факт! Может, все-таки было сотрясение? Может Лебедев что-то напутал с томографией? Предлагали же взаимовыгодное сотрудничество! Всего-то требовалось – отрекламировать медицинские девайсы! Жалко, что ли? Тем более, современные и продвинутые! Тут уж не до жиру! На все согласна! Хоть наниты пятого поколения, хоть самые простенькие протезики, лишь бы человека немножко напоминать, и ладно. А то ведь совсем жуть. Да уж, не получилась из меня разведчица. Попала бы в плен – сразу бы всех сдала и все выложила. Ну… про других-то, наверное, не сразу и не все, еще бы помучилась, а про себя бы точно утаивать ничего не стала и мешкать – тоже. Стыдно-то как! Сломалась на ровном месте. Даже не пытал никто. Все, не придет теперь за мной Красная Армия, не станет спасать. И десантников не пришлют, и морпехи дверь не высадят. Облажалась! Разве что МЧС? Не, тоже вряд ли. Сама бы за такой размазней никого не послала. Зло останется безнаказанным! Обсмотрелась, дура, сериалов! Уууу!

Еле дождалась, когда Алексей Михайлович вернется и снова ко мне заглянет. Тут же без обиняков и выдала ему:

– Я готова к сотрудничеству!

– Искренне рад.

– Вы победили! Буду рекламировать «Бодитек» до конца жизни! Только не уменьшайте обезболивающие и не забирайте протезики! Главное, что мордочка более-менее сохранилась. А остальное ерунда. Остальное я одеждой прикрою, и хорошо будет, пусть даже поскрипывает. Лишь бы все сгибалось в нужную сторону и ничего лишнего не выпирало. Я пончо куплю! Вы же не маньяк, вы же бизнесмен. Договорились?

– Наташа! Это еще что за фокусы?

Наталья Васильевна удивленно глянула на меня и пожала плечами.

– Мне-то откуда знать, я у нее в голове не копалась.

– Можно прямо сейчас один кубик? А потом я все, что хотите, сделаю! Обещаю. Один кубик!

– Колола уже, Алексей Михайлович. Еще выпрашивает.

– Неужели трудно потерпеть? Татьяна Даниловна, вы же сильная женщина. Самое страшное позади. Дальше будет легче. Должно быть.

Женщина??? Уже? До аварии девушкой была. Двадцать восемь лет – не возраст! Самому-то тридцать два! Это она так постарела?!

Даже боль на секунду отступила. Но тут же нахлынула с новой силой.

Стиснутые зубы не помогли – завыла на всю палату. И просить-умолять не хотела! Рот сам открылся:

– Пожалуйста! Один кубик! Не могу больше! Изверги!!!

– Где болит?

– Везде! Голова! Все болит! Ваши наниты не справляются!

Он взял меня за руку – и тепло от его ладони разлилось по всему телу, заглушая боль.

– Как так? Наниты?

Он убрал руку – тепло осталось.

– Попробуйте сами уснуть, без уколов. Организм должен отдохнуть от лекарств. У вас будет три дня передышки. Потом начнется вторая фаза, и мы снова погрузим вас в сон. Утром боль вернется. Надеюсь, вы справитесь. Выздоравливайте.

– Стойте! Как там ваши «тяжелые» под Махачкалой? Спасли?

– Только двоих. Проводника и одного сапера.

– Из-за меня не успели?

– Он умер, когда наша бригада садилась в самолет. Мы не волшебники, Татьяна Даниловна. Просто у нас возможностей чуть больше, чем у обычных больниц. Иногда этого недостаточно.

– Зовите меня Таней, какая уж теперь Татьяна Даниловна! Обломок один остался!

– Не унижайте наш труд. Когда выздоровеете, будете хоть Таней, хоть Танюшей, хоть плюшевой зайкой, а пока что вы – Татьяна Даниловна, и точка! Спите!

– У, какой строгий! Хорошо! Я постараюсь уснуть!

– Да, чуть не забыл… Когда станет полегче, попросите доктора Наталью Васильевну показать вам кино. Думаю, после просмотра вопросов у вас поубавится. Я снял на камеру все ваши приключения, начиная с аварии и заканчивая прибытием в нашу клинику. Общая продолжительность записей – тридцать шесть часов. Но вам покажут полуторачасовой фильм. Самое главное и интересное. Записи с регистратора моей машины, запись с моих экшен-камер, записи с больничных камер. Никаких спецэффектов – только монтаж. Ну… еще по мелочи ребята постарались местами. Увидите. Смотреть не больше двадцати минут за раз. Что будет непонятно, спрашивайте Наталью Васильевну. Она в курсе вашей ситуации.

А теперь спите…

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования! Наши стенты излечивают сосуды…

Минутная стрелка на единичке.

Кажется, я продешевила. С перепугу. Надо было поторговаться. Они же особо и не настаивали. Так нет же, подписалась на всю жизнь! Наверняка у них тут камеры и все фиксируется. «Заднюю» теперь не включишь. Надо было им лет пять предложить. Или десять! Вдруг согласились бы? А теперь до могилы рекламировать! Трудно было потерпеть?

Потом вообще башню снесло. Только полегче стало – с доктором заигрывать начала! Мужчина за руку взял – сразу и «поплыла»! Дура озабоченная! Забыла и аварию, и его укольчик! Зовите меня Таней! Это же он меня в овощ превратил! Здравствуй, стокгольмский синдром! Дело не в телевизоре. Они тут чем-то конкретно облучают. Используют новейшие технологии. Сейчас голова болит, а тело не чувствуется, будто и нет его вовсе – ни рук, ни ног. А вчера правая рука была! С пальцами! Надо же, вчера первый раз после аварии почувствовала свою руку и даже не заметила этого! Руку Лебедева тоже почувствовала, когда он нанитами поделился. Слишком теплая для титановых труб. Или у него имплант с подогревом? Где же тогда батарейка? Чушь какая-то! А может, это не моя рука была? Может, это уже протез начал действовать? Включили на минутку и снова выключили. И «тяжелых» наверняка никаких не было. Мужик из соседней палаты текст по бумажке зачитал – и готово! Разыграли дурочку. Что ж вам надо-то от меня, изверги?

Катя нарисовалась (я уже научилась их различать). Зависла надо мной и улыбается.

– Доброе утро, Татьяна Даниловна! Как ваше самочувствие?

– Пока терпимо. Рекламу слышу. Стрелку часов вижу. Про договор помню. От слов своих не отказываюсь.

– Вот и хорошо! У меня для вас приятная новость: Алексей Михайлович велел покормить вас с ложечки! Вы идете на поправку.

Радость-то какая! Обкакаться!

– Любите манную кашу?

– Обожаю просто! А семги нет?

– Шутите? Так держать! Позитивный настрой – залог вашего выздоровления!

Боль отступила, но пришел стыд и стало еще хуже. Из-за постоянного сна, а потом боли я просто не понимала всей глубины своего падения. Теперь же появилось время осознать и прочувствовать.

Лебедева нет, но эксперименты не закончились. Какие-то люди в зеленых халатах и масках продолжают во мне копошиться, отгородившись простынкой. Что-то достают, что-то вкладывают. Почему так долго? Киборга из меня делают? Уже десять раз можно было всю комлектацию поменять! Выпотрошить и вставить импланты! Нет же! Тянут и тянут! Работают бригадами в три смены. Бестеневая лампа надо мной почти не выключается. А в перерывах – кормление с ложечки, вытирание рта салфеткой, катетер, смена памперсов, профилактика пролежней и другие манипуляции с остатками моего бесчувственного тела. Воля к сопротивлению убита окончательно. С уколами не так страшно было. Кошмарило немного, и что? Все лучше, чем бесконечное созерцание собственной беспомощности. Сколько можно-то?

Думала, меня сломила боль. Ошибалась. Тогда это было тактическое отступление. А сейчас – окончательная капитуляция. Беспомощность и слабость. Полное безволие. Точка.

Стоп! Почему я не сплю и мне не больно? Почему я могу говорить? Так не может быть. Они должны были мне трубку в горло просунуть и подключить к аппарату. Обезболивающие – ладно, еще можно объяснить, но я в сознании, значит, на убойных миорелаксантах. Значит, у меня ничего не должно шевелиться: кровь поступает ко всем мышцам. Значит, я и дышать сама не должна. Но я дышу, и никакой трубки в горле нет!

Ни черта не понятно!

Это меня Бог за мать наказал. Обещала ей, как учебу закончу, к себе в Москву забрать да по докторам здешним поводить. В нашей-то глубинке такие диагнозы не лечатся. Ни одного нормального кардиолога не найти, только и знай, таблетками глушат, а больной продолжает загибаться. Клятвенно обещала. А как закончила пятый курс, надо было самой устроиться. Комната на двоих с подругой – это не условия. Устроилась, квартиру сняла, худо-бедно работенка появилась. Но про мать я не вспомнила. Решила приодеться, чтоб на серьезных мероприятиях выглядеть адекватно. Приоделась. Потом на права сдавала. Машину купила, будь она неладна! Не ездить же серьезной журналистке на метро и трамвае! В нормальных редакциях у всех машины есть! А потом вообще не до матери стало. Закрутила столичная жизнь. Деньги как сквозь пальцы утекали, да все мало было, все не хватало. За квартиру заплати, за ремонт машины заплати, бензин тоже не бесплатный, к новому сезону новую дубленку прикупить надо.

Не дождалась мать дочкиной заботы. Теперь сама будет меня выхаживать. С ее-то сердцем! Только и гадай, кто первым сдохнет. Как же я увлеклась этой мишурой? День за днем, день за днем – и десять лет прошло! Господь долго ждал. Терпелив оказался. А мне что? Я бы и через двадцать лет о матери не вспомнила. Все решала бы свои мелкие проблемы. То машина сломается, то с очередным редактором поругаюсь, то еще какое-нибудь приключение.

А может, и не в деньгах дело? Может, мне просто захотелось красивой столичной жизни с полным отрывом? Пригласишь парня домой, а там больная мать лежит. Ни в кино, ни к подруге ее не вытолкаешь – не дойдет. Вот тебе и отрыв! Никакой романтики.

Дура была. Смело могла мать забрать. Нормальный парень не испугался бы.

И зачем мне теперь машина? Зачем платья красивые и дубленки (два шкафа под завязку набиты)? Зачем коробки с обувью штабелями? Кому все это надо? Ни в одну нормальную редакцию так в штат и не пробилась. Замуж тоже не взяли. Не вышла. Ото всех мужиков, кто интерес проявлял, хотелось бежать без оглядки. А мне самой так никто и не понравился. Женатиков не учитываем.

Лучше бы спокойно ездила на метро! В обычных джинсах и рубашке. Зимой пуховиком бы обошлась. И обуви столько не нужно. Смартфон навороченный – тоже излишество. И планшет! Я уже про ювелирку молчу. А ведь на сэкономленные деньги мать можно было вылечить. Внуков бы помогала воспитывать. Капец! Придется возвращаться в родное село. Если добрые люди довезут!

По всем фронтам проигрыш. Беспросветность. Усыпили бы, что ли, побыстрее! Где этот спасительный мрак?! Где укольчик? Даже телик выключен.

Ну вот, покатилось мокрое по щекам. Все-таки расплакалась! Катя углядела и уже салфеткой вытирает мои слезы. Шепчет что-то успокаивающее. А я только сильнее реву.

– Все, больше не могу. Сами себя рекламируйте. Катя, усыпи меня.

– Нельзя, Татьяна Даниловна. Приказа нет. Алексей Михайлович вернется, его и просите.

Конечно, никто меня не усыпит. Это я размечталась. Не для того они надо мной колдуют. Столько денег вложено – надо отрабатывать.

– Вы не расстраивайтесь, Татьяна Даниловна, вам очень повезло. Нужно переждать.

– Чего ради?

– Счастье будете лаптем хлебать!

– Что?

– Шутка! Простите, не сдержалась. Хотите, позвоню Алексею Михайловичу?

– Зачем? У него «тяжелые».

– Ну, «тяжелее» вас представить сложно. Ой!

– Скажи, Катя, почему у меня трубки в горле нет, когда меня оперируют?

– Так вас по военному сценарию пустили. Так у нас разведчиков и сбитых летчиков лечат. Чтоб успеть получить информацию! Сердце не ко всем мышцам лекарство подводит. Я тонкостей не знаю, но Алексей Михайлович почему-то этот сценарий недолюбливает. Легче к аппарату подключить и усыпить.

– Я же не разведчица, к чему такие сложности?

Катя улыбнулась:

– О, с вами как раз все очень просто. Никаких проблем. Ваше сердце качает кровь Алексея Михайловича. Элементарно же! Тут можно и без трубки.

– И как я сразу не догадалась!

– А давайте фильм посмотрим? Отвлечетесь немного. Развеетесь. Мы его уже несколько раз видели. В кинотеатрах такого не покажут. Зачетный фильм!

– «Бодитек» преставляет?

– Именно! Супербоевик! Вам понравится! Только Наталью Васильевну позову!

– Уговорила. Давай твою кинотерапию.

Ниче так девка, помоложе меня будет, глазки живенькие, личико красивое даже в маске. Фигуру не вижу.

Полтора часа пролетели как одно мгновенье. Никаких перерывов через двадцать минут. Засмотрелись. Серьезная контора этот «Бодитек». Умеют люди кино снимать. Профессиональная работа с цветом и звуком. Шикарно подобранная музыка. Хоть на фестиваль посылай. До глубины души пробрало. И снова захотелось жить.

Я далеко не сразу поняла, что это про меня. Хотя нет, какой там про меня! Это про девочку-дурочку, которая решила спасти мир и немного подзаработать. У нее в правой руке черная сумочка из кожзама (там блокнот с очень неудобными вопросами), у нее в левой руке – диктофон (для сбора неопровержимых доказательств). Она заявилась в центральный офис «Бодитека» будто в логово врага. Но почему-то вырядилась как на праздник: белое платье, новенькие колготки, белые туфельки, шикарная прическа и отпадный макияж. Даже надела свое лучшее нижнее белье. Так хотелось произвести впечатление на «злых дядек в корпорации». Белье под платьем, конечно, не просвечивало, но впечатление произвести удалось. Пока нарядная журналисточка общалась с пылким юношей из пресс-центра, пытаясь отыскать Лебедева-младшего, сам он стоял у журналисточки за спиной и несколько раз медленно переводил экшен-камеру с ее каблучков на заколку в волосах и с заколки – обратно на каблучки. Резкость проверял, не иначе. Все по законам жанра.

Хорошее получилось кино. Обещали доснять минут десять-двадцать и при выписке подарить законченную версию.

Той девочки уже давно нет. Но хоть память останется. Очень красивая память.

Ревела весь вечер – успокоить не могли, только слезы утирали.

– Ну сейчас-то чего, Татьяна Даниловна? – удивлялась Катя.

– Стыдно!

– А давайте-ка мы немножечко поспим! Утро вечера мудренее. Что-то вы совсем разволновались.

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования! Наши стенты…

Включился родной! Наконец-то! Куда ж без тебя!

Всю ночь снились роботы и киборги, вооруженные автоматами Калашникова.

Лампа выключена. Смотрю на часы как на картинку. Время не интересует. Какая разница? Сопротивление бесполезно. Пятиминутки подрывной аналитики ожиданий не оправдали. Чуть сама себя не угробила. Сколько дуре добра ни делай, все не впрок! Думать вредно, когда умнеешь не с той стороны. Теперь буду беспрекословно подчиняться. Буду слушаться и внимать.

Может, импланты – не так уж и плохо? Зря я на них грузила в своих статьях. Оно хорошо грузится, когда молодая, здоровая и в полной комплектации, когда в туалет сама ходишь. Воистину сытый голодного не разумеет. А если проблемы с комплектацией? Отчекрыжило тебе руки-ноги, и что делать будешь? Обрубком беспомощным на шее близких висеть или в интернате матюки санитарок слушать? Не лучше ли на протезиках остаток жизни проскрипеть?

Я слышала, что Бог разговаривает с человеком языком жизненных обстоятельств. Ха! Вот и поговорили. В моем случае общение получилось уж слишком красноречивым. И без черного юмора не обошлось. Но винить некого: намеков я бы не поняла. Да что там намеки! Я и прямой текст не поняла. Авария изменила только мое тело. А личность оставалась прежней до вчерашнего вечера. Не зря меня мама называла «упертой козой» и «девкой с характером».

Но этот фильм… он оказался сильнее аварии.

Пока смотрела, ничего понять не могла – только рот разевала. А теперь мозги зашевелились, кое-что стало доходить.

Аню перепугала (пришла ее очередь за мной присматривать). Косилась на меня с подозрением, будто я какую-то гадость замышляю. Потом прямо спросила:

– Что-то вы, Татьяна Даниловна, странная какая-то. Случилось что?

– Кино мне вчера показали. Осмысляю.

– А-а-а… Ясненько.

Явилась бригада в масках. Лампу включили, отгородились от меня зеленой простынкой, копошатся во мне, руки-ноги стальные приклеивают, а я уже не переживаю: у меня перед глазами Лебедев-младший из вчерашнего фильма. И зеленый фон – не помеха. Знать бы тогда, какой мужчина моей фигурой любуется! По-другому бы жизнь сложилась. Всего-то и надо было – обернуться. Теперь я ему неинтересна: нечем увлечь. Всю по частям разобрал – никаких тайн не осталось. И со внутренним миром беда. Дурой истеричной себя выставила. А таких мужики больше всего боятся. Повернуться бы тогда к нему… Эх, ладно. Не буду душу травить. Решила же: это не про меня кино, а про недалекую столичную журналисточку! О, сразу спокойнее стало!

Как он просек-то все, где зацепился?

Первые минут двадцать смотрела с высокомерием и стебными комментариями. Разумеется, комментировала про себя. Соображалка работает, мысли вслух – это не про нас. Тут нет сомнений. Сказал же доктор, что голова у меня в порядке: сотрясения не наблюдается.

Вот эти комментарии теперь из головы не идут. Врезались в память накрепко. Стыдоба!

Впрочем, началось не с комментариев, а с разочарования. Обидно стало.

Когда журналистка отошла от столика с табличкой «ПРЕСС-ЦЕНТР» не солоно хлебавши, Алексей Лебедев устроил юному пресс-секретарю допрос:

– Вася, что за фифочка? Кто такая? Откуда принесло?

Вася пожал плечами и нервно поправил бейджик. Потом ломаться начал:

– Затрудняюсь сказать определенно, Алексей Михайлович. Тут ведь какое дело… очень деликатная тема. Когда вопрос касается прекрасной половины…

– Вася! Телеграфируй!

– Вас хотела, Алексей Михайлович! Аккредитации нет. Никакой «корочки» не предъявила. Работает на себя. Типа что-то расследует. Короче, засланный казачок. С отцом вашим не разговаривала. Его выступление не слушала. Все вас искала. Я ее тоже не заинтересовал. Даже охмурить не пыталась.

– Опять вражины ищейку наняли. Компромат хотят нарыть. Когда уже успокоятся? Точно одна пришла?

– Вроде бы…

– Странная ищейка. Подставой пахнет. В «Бодитек» просто так дурочку не пришлют. Погоди-ка…

Дальше переговоры с охраной. Слово за слово – и выясняется, что «ищейка» уже покинула мероприятие. Пока Лебедев разговаривает с охраной на предмет «таинственной» журналистки, «ищейка» в белом платье садится в свой красный «Дэу Матиз». Картинка тут же появляется на телефоне Лебедева.

– Уехала, Вася. Это как понимать? Ищейки так не делают. Они ждут своего шанса до последнего, а эта вот-вот заплачет, как девочка, которой пирожного не дали. У папы еще один доклад запланирован. Почему не осталась?

– Может, вам стоило с ней поговорить?

– Ага! Одно слово скажешь – потом десять лет не отмоешься: все переврут, смонтируют, как им выгодно, и сделают из тебя либо посмешище, либо преступника. Смотря кто заказчик. Нетушки! С такой публикой никакого общения. Отец как-то умеет, вот пусть сам и отдувается. А мое дело – народ лечить. Ладно. Мне тоже лучше уйти. Неспокойно что-то. Поеду в клинику. Вдруг опять осложнения.

Вот за это и обиделась. Я-то считала себя успешной журналисткой! Ладно, без пяти минут успешной журналисткой. И вдруг фифочка, вражина, ищейка, засланный казачок! Словом со мной перекинешься – потом десять лет не отмоешься. А девочка, которой пирожного не дали, – это просто вишенка на торте, это финиш. Вот так взял походя и одной фразой помножил меня на ноль. Успешная журналистка, ага! Со стороны, конечно, виднее, но все равно крутовато получилось.

Наверное, мои стебные комментарии – это защитная реакция. А сам-то ты кто? На себя посмотри, киборг недоделанный! Не оправдание, конечно. Нет мне оправдания.

Как он вышел к машине! Что за походняк! Ха! Герой индийского боевика! Крутой мачо из рекламы новой тачилы!

А всего-то человек подошел к машине!

Просто дорогой седан – это уже не круто. Купе, джип – вчерашний день! Настоящий мачо должен ездить на броневике! Наша машина – армейский «Тигр». На таких «вежливые люди» Крым защищали. А мы чем хуже? Милитари-стайл – наше все! Слегка модернизировал под медицинские нужды (эмблему «Бодитека» на капоте и дверцах нарисовал, приварил к бамперу лебедку с навороченным кенгурятником) – и можно смело кататься. Да уж, любит богатенький сыночек понты покидать!

Я же не выдержала, я спросила Наталью Васильевну:

– Что это Алексей Михайлович на военной машине катается? Как он умудрился ее купить?

– Катя, поставь на паузу. Он и не покупал. Это подарок от Министерства обороны. Алексей Михайлович постоянно сотрудничает с военными. А по нашим дорогам на обычной машине далеко не до каждого полигона или военной части доберешься. После двух опозданий военные подарили Алексею Михайловичу «Тигр». Приурочили ко вручению очередного ордена. Теперь хочешь не хочешь, приходится ехать в любую глушь хоть по бездорожью. Помню, Алексей Михайлович долго матерился. А куда деваться? Катя, нажми кнопочку!

Все, поехали. Музыку включил. Классику. Знакомое что-то, но шут его знает откуда. Типа не попса. Типа продвинутый чел едет! Элита!

Впереди – красная малолитражка. Приближается. Бог ты мой! Неужто перед нами машинка сбежавшей журналисточки? Надо догнать и расспросить с пристрастием! Музыку выключил. Сосредоточился. Подбавил газку.

Выезд на эстакаду. Метров сто до малолитражки. Пятьдесят. Впереди слева вылетает черный «Лэнд Крузер», сминает малолитражку и отбрасывает ее на ограждение. Руки на руле вздрагивают. Рев двигателя. Лебедев с перепугу путает педали газа и тормоза. Ну… мне так показалось. «Тигр» ускоряется и вот-вот тоже врежется в малолитражку. «Лэнд Крузер» уже отъехал, но… почему-то разгоняется и снова метит в красный «Матиз».

Вой двигателя. Удар. Дерганье кадров. «Лэнд Крузер», брызнув стеклами, отлетает вперед метров на пять, поворачивает и медленно уезжает.

Вот тебе и Красная Армия! На этих кадрах кончились мои ехидные комментарии, а Катю, наоборот, проперло: вскочила, сжала кулаки и давай правым локтем крушить воздух прямо перед собой:

– Да! Получи, фашист, гранату!

– Катя!

Наталья Ваильевна взяла пульт и поставила фильм на паузу.

– Что? Это моя любимая сцена! Ничего не могу с собой поделать! Давайте перемотаем чуток назад и еще раз посмотрим! Разинул пасть на семьсот килограмм, а получил семь тонн в челюсть! Нежданчик! Оглушающий хук справа – аж ряха треснула! Как еще ноги унес, гаденыш, после такого пенделя! Надо было догнать и еще разок навесить!

– Катя, угомонись! А вы чего улыбаетесь, Татьяна Даниловна?

– Пришла Красная Армия!

– Все-все, поняла. Вопросов больше не имею! Катя, ты успокоилась? Мы смотрим дальше.

– Ладно-ладно, поняла, дальше там тоже хорошо. Смотрим.

Лебедев поправил камеру регистратора и вышел из машины. В левой руке – чемоданчик с эмблемой «Бодитека» (типа продвинутая аптечка). Подошел к «Матизу». Оглядел его. Раскрыл чемоданчик, опустил прямо на асфальт, достал заряженный шприц, сел на корточки перед «Матизом» и сделал укол пострадавшей в шею. А потом я увидела «стальную руку России» в действии. Лебедев СПОКОЙНО открыл покореженную дверь «Матиза», оторвал ее и отбросил себе за спину, то же самое сделал со второй дверью и начал возвращать скомканному «Матизу» первоначальную форму, выравнивая машину изнутри. Казалось, кто-то надувает «Матиз» насосом, как большой фитбол. В этот момент я очень полюбила киборгов. По крайней мере – одного. Готова была перецеловать все его титановые трубки. Как ни крути, а в наш век без хороших имплантов – никуда. Пострадавшей в ДТП точно помочь не сможешь.

В ход пошли жгуты из продвинутой аптечки. Четыре штуки – один за другим. Лебедев метнулся к «Тигру» и достал из него четыре поворотных шины (отцовской конструкции, как сказала Наталья Васильевна). Шины одна за другой исчезли в «Матизе».

Потом вынос тела в КРАСНОМ платье. Никакие конечности у пострадавшей на связках не болтались. Наверное, крепко прижал.

В «Тигр» на руках донес.

Ближайшая больничка с допотопным оборудованием. Переливание крови с нанитами пятого поколения. Все, как я видела в бредовом сне.

На этой сцене Катя засмеялась:

– Умеет наш Алексей Михайлович людей убеждать!

– Катя! – пригрозила Наталья Васильевна.

– Ладно, поняла!

– А что не так? В чем дело? – удивилась я.

– В нанитах пятого поколения. Врет он все! – выпалила Катя.

– Как врет? Почему?

– Потому что у него уже давно седьмое поколение! Но это секрет. А наша Катенька, если еще раз откроет свой милый ротик, будет уволена! Болтушка!

– Молчу-молчу!

Тут я не выдержала:

– Да какая разница: пятое или седьмое? Давайте дальше смотреть!

А дальше – еще веселее. Дальше – вообще Голливуд. Три пересадки из одной машины в другую. Начали с обычной «Скорой», закончили бронированной операционной, замаскированной под рефрижератор. От больнички нас конвоировали военные, потом – ФСО. Первые полчаса над нами гудел вертолет в раскраске МЧС. Дважды машины сопровождения устраивали пробку, чтоб мирно устранить преследование. До стрельбы так и не дошло. Кому охота стрелять по бронированным «Тиграм» с крупнокалиберными пулеметами на крыше? И фэсэошники сработали грамотно: ближе двухсот метров никого к нам не подпустили. В операционной увидела двух киборгов штурмовой модификации – последняя линия обороны. Ничего человеческого в них не заметила: сталь, вооруженная пушками, на головах – закрытые шлемы. Может, это и не киборги были вовсе? Может, роботы? Уточнять не стала.

Почему-то опять вспомнилась первая сцена, когда я, еще красивая… Опять «я»! Не получается абстрагироваться. Да и кого я обманываю. Поздняк метаться. Надо привыкать к себе новой. Была ведь красивой… Была! В белом платье… а потом кровь и…

Почему кровь на салатовом? Капает и расплывается пятнами. Свежак. Это доктора переусердствовали. Довспоминалась, блин!

Взволнованные мужские голоса. Приказывают меня усыпить. Что-то явно пошло не так!

Аня тут как тут:

– Татьяна Даниловна, все в порядке: просто зажим слетел, вот и брызнуло слегонца. Смотрите, у меня для таких случаев есть специальная штука!

Для таких случаев?!

Секунда – и вместо окровавленной салатовой ткани появляется кипенно-белая простынка с огромным желтым смайликом. Мне будто мозги на несколько секунд отключили: вообще соображать перестала. Оригинальный у медиков юмор.

– Правда, так лучше? – проворковала Аня, улетая куда-то далеко-далеко вместе со смайликом.

Проснулась как раз к обходу. Глаза открыла: надо мной Лебедев стоит-улыбается.

– Утро доброе, Татьяна Даниловна! Напугали вас мои эскулапы?

– Ничего, просто зажим слетел. Обычное дело.

– Вы молодец. Правильно держитесь.

– Аня больше напугала.

– Да уж, она у нас барышня с фантазией. Я сам не могу привыкнуть к ее шуткам. Но девочка добрая, хуже еще никому не сделала и, кстати, очень грамотно вас переключила.

– Да уж!

– Узнаете этот ноутбук? Думаю, пришло время поговорить.

Судя по звукам, он пододвинул стул поближе к моему «ложу» и уселся, исчезнув из поля зрения. Так даже лучше. Не хочу сейчас ему в глаза смотреть. Буду говорить с бестеневой лампой.

– Мой ноут, мой. Чего уж там! Раскрыли шпиенку. Сдаюсь!

– Мы в нем немного покопались, пока вы отдыхали. Пришлось подобрать пароли, поскольку вы были без сознания и при всем желании не могли их назвать.

– Не страшно! После того, что вы со мной… для меня сделали… После того, что я вам наговорила… Короче, после всех наших приключений я как-то не очень стесняюсь.

– Речь о сотрудничестве. Я хочу убедиться, что мы на одной стороне и вы нам доверяете.

О, снова надо мной нарисовался.

– На одной стороне? Да мы на одном операционном столе! Я снизу, вы сверху! Выбор стороны предопределен. Не тратьте время на глупости. Я ваша целиком и по частям.

– Нас интересовали не только материалы про меня и «Бодитек», но и вся личная информация. Надеюсь, вы понимаете. Чтобы лучше…

– Разумеется!

– Вашу почту мы тоже изучили. Всю переписку за последний месяц. И квартиру обыскали.

– Презираете теперь?

– Я хочу поговорить о вашей статье про «Бодитек». Просмотрел наметки, и у меня появились вопросы.

– Давайте я отвечу сразу на все. Дура была, в теме не ориентировалась. Жизни не знала. Внутренне дискриминировала людей по признакам комплектации. Искренне раскаиваюсь. Осознала. Только сядьте уже пожалуйста, телевизор загораживаете.

– Он же выключен.

– Ну и что?

Лебедев снова исчез из поля зрения.

– Татьяна Даниловна, вы же неплохой журналист. Писали интересные статьи и репортажи (я некоторые и раньше читал), как же вы могли состряпать такую феерическую чушь про меня? Я про заготовки. Это же просто непрофессионально. Без личной беседы, совершенно не зная человека, не задав ему ни одного вопроса…

– Вам задашь, как же! На пушечный выстрел не подпустят!

– Вы даже не пробовали. Просто взяли и переписали вражеские оговоры. Откуда эти вымыслы про подкуп судей на «Стальной руке России», про издевательства над пенсионерами и солдатами? Вы побеседовали хоть с одним судьей, пострадавшим пенсионером или солдатом? Зачем вы из меня киборга сделали? Я без претензий. Просто интересно, что вас подвигло?

– Подождите… Но я же сама видела…

– Что именно вы видели?

– Как вы машину покореженную надули… распрямили. Как двери стальные вырвали голыми руками. Как нанитами со мной поделились.

– А! Ну тогда конечно!

Лебедев поднялся.

– Послушайте, у меня нет оправданий. Разумеется, я должна была все проверить (наверное, деньги мозг затуманили), но вы же и правда киборг. Это даже здорово!

– Это совсем не здорово, Татьяна Даниловна. Спасибо за честные ответы. Теперь я вам кое-что скажу. Думаю, вы должны это знать. Мы нашли тех, кто вас подставил. Всех исполнителей. Больше они никому не навредят. Заказчики, к сожалению, сидят далеко.

– Проклятая гильдия!

– Это не они. Гильдия ваших расследователей в подобных делах не замечена. Только никакого агентства при гильдии не существует. Одноразовая контора, придуманная под конкретную задачу. Рассчитывали на ваше безденежье. Они знали, что вы пишете социалку и никогда не занимались расследованиями, а значит, не будете глубоко копать и проверять заказчика. Денег у вас на счету тоже нет. Ошибочный платеж. Поманили, а конфетку не дали.

– Кто они?

– Наемники. Работали на западных фармацевтических гигантов. Задача – опорочить «Бодитек». Вы должны были погибнуть в аварии. Возвращаясь с нашей конференции. У вас в ноуте и дома честные опера нашли бы материалы, «развенчивающие» «Бодитек». Нужные журналисты в «рукопожатных» СМИ провели бы свое «неполживое» расследование в правильном свете. «Медицинский картель заткнул рот молодой журналистке, пытавшейся донести до людей правду». Фото красавицы в шикарном белом платье (вас хорошо пощелкали) поставили бы рядом с фото окровавленного трупа…

Красавицы?

…А сверху крупными буквами – «ЛЕЧЕНИЕ ОТ «БОДИТЕКА». КТО СЛЕДУЮЩИЙ?» Это был бы мощнейший удар по репутации компании. Нам просто повезло. Отдыхайте, вам больше ничего не угрожает.

– А заказчики?

– Про вас они ничего не знают. Это стратеги. Тактикой не заморачиваются. Так безопасней. Вернетесь домой – можете гулять не оглядываясь.

– Некуда возвращаться. Квартира не оплачена, и счет обнулили.

– С хозяйкой квартиры мы договорились. Считайте, оплачено до Нового года.

– И на сколько же она вас разорила?

– Никаких денег – бартер! Вам о здоровье нужно думать, а вы все про деньги!

– Ха! Забыть! А за лечение чем платить?

– Татьяна Даниловна, расслабьтесь, на ваше лечение было потрачено столько ресурсов и человекочасов, что их суммарный денежный эквивалент на несколько порядков превышает любую адекватную сумму для честного человека. Плюс ресурсы, не имеющие денежного эквивалента. Вам никогда с нами не расплатиться. Поэтому не ждите астрономического чека. Его не будет. Вы идете по статье «инвестиции, инновации и эксперимент». Все, переключитесь на другую тему.

– Их никак не достать, наемников?

– Попробуем выгнать с нашего рынка. Для них это самое страшное. С администрацией президента уже ведутся переговоры. Там видно будет.

Я потеряла счет его командировкам. Отдых от лекарств закончился, и меня снова начали глушить, а в наркотическом сне с короткими полубредовыми пробуждениями время тикает очень субъективно. Неделя, две, месяц? Обходы проводила Наталья Васильевна. Лебедев то уезжал к очередным «тяжелым», то возвращался на несколько дней и заглядывал ко мне, чтобы приободрить и «поделиться нанитами». А я все еще шла на поправку. Очень медленно и упорно.

Я больше не строила грандиозных планов, не пыталась осмыслить происходящее и уже никого не доставала своими оригинальными взглядами на мир. Во-первых – под наркотой, во-вторых – надоело выставлять себя идиоткой. Оставалось лежать и слушать.

Оказалось, я сильно разочаровала Лебедева своим неумеренным красноречием. Хотела как лучше, целую оду пропела трансгуманизму, и все мимо кассы. Проснулась чуть раньше и услышала, как Наталья Васильевна Кате на меня жалуется. Я ничего не поняла. Но спрашивать не стала. Насильно мил не будешь. Уж какая есть! Может, потом, отойду от наркотиков, голова прояснится и не придется спрашивать. Сама соображу, где накосячила.

Я не сразу поняла, что меня перевели в палату. Телевизор тот же, а бестеневая лампа и часы на стене исчезли. Просто в какой-то момент удивилась, что уже давно не вижу над собой хирургов. Только Катя с Аней вокруг бегают да Наталья Васильевна каждое утро наведывается – обход совершает.

– Перенесли меня? – спросила Катю.

– Перевезли! На телеге!

– Вчера?

– Недельки две назад уже.

– Иду на поправку?

– Со страшной скоростью! Давайте-ка массажик сделаем, а потом Наталья Васильевна сказала помыть вам голову. Кстати, может, вас побрить налысо? Голова легче мыться будет! Нет? Шучу! Успокойтесь! Алексей Михайлович не велел вашу голову брить. Красивые, говорит, волосы, хоть что-то осталось! Авария голову сберегла, и мы не тронем. Массажик! Начну-ка я с левой ступни! И не переживайте: вы все равно ничего не почувствуете!

Через неделю я начала чувствовать. Аня массировала мне пальцы на правой ступне.

Я тут же выдала все свои восторги, а напоследок уже спокойно добавила:

– Даже и не знаю, как вас благодарить…

Аня аж замерла на секунду. Зыркнула на меня из-под маски удивленно и давай поучать, массируя уже голень:

– Тоже мне проблема! С этим все просто: денег мы не берем категорически (считается, у нас достойная зарплата), алкоголь тоже противопоказан, потому как считается, что яд, остается только шоколадно-конфетная и чайно-кофейная продукция. Мы с Катей предпочитаем шоколад и чай (марка значения не имеет, главное, чтобы шоколад натуральный, а чай желательно белый), Алексей Михайлович предпочитает конфеты и кофе. Только конфеты берите не в коробках, а на развес. Килограммчика достаточно. Кофе, разумеется, в зернах. Наталье Васильевне все равно. Она всеядная. Запомнили?

– Кажется. Конфеты и чаи я осилю.

– Еще шоколадки и кофе, – напомнила Аня и тут же, выпрямившись, пригрозила пальцем: – Но! Это только в случае полного выздоровления! И начальству ни слова!

На следующее утро вернулся Лебедев и сам проводил обход. Теперь после осмотра он уже не маячил надо мной, а просто стоял справа. Все-таки палатная койка пониже операционного стола.

– Я соскучилась, Алексей Михайлович!

– Добрый признак. Будем готовить к выписке! Сестры говорят, вы уже ворчать начинаете и скоро от скуки будете жалобы катать в министерство. Дескать, не обеспечиваем вам полноценный досуг!

– Я все ждала, когда и вы юморить начнете. Вот начали.

– С вами, Татьяна Даниловна, без шуток нельзя. Вас надо периодически взбадривать. Иначе вы совсем в депрессии утонете.

– Ничего, я как-нибудь тоже освою ваш юмор!

– Вот это правильно. Теперь серьезно: жалобы? пожелания?

И я решилась!

– Алексей Михайлович! Понимаю, что это наглость, но я хочу показать вам свою маму. У нее проблемы с сердцем. Вдруг у вас получится ее вылечить? В кредит, если можно. Я потом все оплачу. Обещаю! Потому что, кроме вас, ей вряд ли кто-то поможет.

– Вы вспомнили о матери? Это добрый признак, Татьяна Даниловна. Идете на поправку. Я передам Ольге Максимовне ваши слова. Думаю, ей будет приятно.

– Как передадите? Вы ее знаете?

– Ваша мама здесь. Мы вышли на нее через два часа после аварии. Стандартная процедура в такого рода операциях. Пообщавшись с Ольгой Максимовной, наши ребята решили забрать ее сюда. Она плохо выглядела. Вторую неделю сидела без лекарств: некому было в аптеку сходить, а «Скорые» к вам уже не ездят. Но теперь она в порядке. Года два сердце ее беспокоить не будет, а дальше все зависит от образа жизни и мыслей.

– Стенты, которые излечивают сосуды?

– Побойтесь бога, Татьяна Даниловна! Какие стенты?! Шутите?

– Наниты? – обрадовалась я.

– Свят, свят, свят! Еще чего! – Лебедев перекрестился.

– Дорого, да? Нет, я все понимаю, наниты – дорого. Но стент можно было поставить? Я бы потом заплатила. Наверное…

– Все, Татьяна Даниловна! Помолчите. Вас опять понесло не в ту степь!

Он зачем-то заглянул под мою кровать, потом под простынку, обошел меня кругом…

– Что вы там не видели, Алексей Михайлович? Только что ведь осматривали!

– То с другой целью! Нет нигде диктофона?

– Только если вы сами его в меня зашили!

– Вот и вы освоили медицинский юмор. Ладно, слушайте. Хватит бредить нанитами! Тупиковая технология. Годится, чтобы высасывать гранты, писать фантастику и делать научпоповские доклады на престижных конференциях. Но боже упаси использовать в реальной лечебной практике! Вреда больше, чем пользы. Одни сплошные проблемы. Грантососы будут петь сладкие песни, и ни слова о потере управляемости нанитов, о частых поломках, о скученности, о порче клеток, о проблеме вывода, о сбое в работе сразу нескольких систем организма, включая кровеносную. Про ЭМ-поле я вообще молчу. И вы хотите такое счастье своей матери?

– Н-н-нет… – выдавила я. – Не хочу. Я за стенты!

– Вы издеваетесь?

– Тоже нет?

– Стенты вообще варварство! Только представьте: в живой организм засовывать железяку, травмируя и так больные сосуды. Это при постоянном облучении! За что вы так мать ненавидите?

– А как же тогда?

– Разумеется, используя технологии тела! Забыли, где находитесь?

– Ну знаете! Зачем же вы мне каждый день по ушам ездите этой рекламой стентов?

– Потому что они действительно хороши и «не зарастают бляшками», как любят говорить пациенты. Аналогов на рынке нету. Это вынужденная мера. К сожалению, наши технологии слишком необычны для обывателя. Большинство пациентов уверены, что сосуды чистятся ершиком, а все болезни лечатся уколами и капельницами. Другого не дано. Мы же не здесь начинали, а в муниципальных больницах. Помню, привезли одну старушку – божий одуванчик. С инфарктом. Откачали, уколами, капельницами, все по ГОСТу, потом начали излечивать грамотно. Резонанс, генетический лазер, образцовые матрицы… Как только в себя пришла, посыпались обвинения. Дескать, мы не хотим ее лечить. Капельниц не ставим, уколов не делаем. Убеждать бесполезно. Родственники стали катать жалобы в министерство. Дескать, мы списываем лекарства. А сердце у старушки уже как новое! Наконец поставили ей физраствор, чтобы успокоилась. И о чудо! Бабушке сразу же стало легче! Она аж прямо физически почувствовала, как эта капельница ей сосуды очистила. Родственникам рассказывала с упоением. Выписали здоровой, но так и остались «жадюгами, зарабатывающими на больных стариках». Думали, уникальный случай. Ан нет. Оказалось, классика жанра. Со стентами – то же самое. Лечишь по уму – подозревают в воровстве и требуют стентирования. Квотами в нос тычут. Сами себя до инфаркта доводят! Проще поставить, чем переубеждать. Доказать что-либо невозможно! Вот и разработали свой стент, чтоб хоть на таблетки не подсаживать и потом снова не оперировать. Все равно таблетки никто не пьет. С военными то же самое, только еще фактор времени. Поверьте, мы не от хорошей жизни занялись протезированием. Лучший универсальный солдат создается природой-матушкой и грамотными тренировками. Любой имплант снижает боеспособность и сокращает область применения солдата. Киборги ослабляют армию. Исключение – единичные спецоперации. Только объяснить это ни раненому, ни начальству невозможно. Проще вместо оторванной ноги поставить интегрированный протез. И сразу все довольны! Слово «бионический» я даже произносить боюсь: услышат – попросят здоровую ногу заменить. Вот и занимаемся ерундой.

– А моя мама…

– Умная женщина. Она ж у вас физик. Сразу увлеклась нашими технологиями, доверилась и теперь здорова. Помолодела. Уже со мной флиртует.

– Ну это она зря!

– Почему же?

– Нечего ей!

– Вы бы порадовались за матушку. Она зайдет к вам через пару недель. Ближе к выписке. Раньше вам видеться не стоит. Сейчас отдыхайте.

– Подождите! А что же тогда у меня внутри?

– Вскрытие покажет! Всем «здрасьте»! Я не опоздала?

– Ты как раз вовремя, Катя. Но твой юморок…

– Поняла-поняла! Больше никогда! Готова лишиться месячной премии!

– Татьяну Даниловну нужно обмыть. Она переволновалась и пропотела. Где твоя маска?

– Ща сделаем! Ща все будет!

Катя дождалась, когда за Алексеем Михайловичем закроется дверь, и подмигнула мне:

– Предлагаю начать с памперса. Вскрытие временно откладывается!

Снился Алексей Михайлович. Зашел в палату, красивый, благородный, натуральный, сел у изголовья и начал рассказывать сказки о технологии тела. Я слушала и верила-верила! Прямо уносилась во все эти чудеса научно-медицинской мысли от «Бодитека»! Хорошо мне было. Аж замлела. Потом повернулась да призналась Лебедеву в любви! Он выслушал, поднялся и крикнул в сторону двери:

– Катя! Обмой Татьяну Даниловну и смени ей памперс: воняет уже!

А в проеме стоит моя счастливая мама.

– Компания «Бодитек» – безусловный лидер на рынке искусственных органов, имплантов и протезирования!

Засмотрелась я на рекламу. Там на десятой минуте Алексей Михайлович появляется. Серьезный, красивый, в белом халате. И без маски! Хорошо получился.

Я уже знала, что он не киборг. Катя просветила, после «отмены вскрытия». Вы, говорит, Татьяна Даниловна, попробуйте титановым прутом доску хорошую перешибить! Не получится у вас. Доске ничего не будет, а прут вам в лоб отскочит. В некоторых случаях крепкая мужская рука куда эффективнее стали! И так улыбнулась хитренько, с юморком, что я даже не рискнула представить себе эти случаи. Уже сколько здесь лежу, а все никак не привыкну к медицинскому юмору. Про «наниты» Катя тоже все объяснила:

– Первая группа, здоровый образ жизни, железобетонная уверенность в правильности поступка, прочие фишки от Лебедева… Тут без вариантов. Смело можно переливать!

Самый обычный живой человек! И в кадре хорошо смотрится. С экрана прямо на меня глядит.

Залюбовалась я. Забылась. Аня подловила:

– Красивый, да?

– Угу.

– Десять пулевых ранений, множество осколочных, все руки-ноги перебиты, лицо дважды миной разорвано, и ничего: даже следа не осталось! С вами тоже все будет хорошо. Уже хорошо. Давайте кашку поедим. Семгу опять не разрешили.

Удобно быть немощной, когда вокруг тебя добрые, заботливые люди. И с ложечки покормят, и памперс поменяют, и обмоют, и массажик сделают, и словом утешат. Как дальше сложится, я думать боюсь. Зачем себя пугать и расстраивать, если сейчас все хорошо? Голова работает и шевелится, язык ворочается, ресницами хлопаю. Что еще нужно?

На днях Лебедев обещал «включить» мне тело. Говорит, боли не будет. Не должно быть. Но честно предупредил, что ремнями накрепко привяжут к койке: во избежание «непредумышленного самовредительства». «Освобождать» будут только для массажа и гигиенических процедур. Вот и думай: радоваться или плакать.

Вчера после осмотра он спросил:

– Кстати, вам телевизор не мешает?

– Нет, что вы! А! Телевизор? Да, я все никак не пойму… Вам же не нужна реклама!

– Верно.

– Зачем же тогда?

– Так получилось. Это для внутреннего пользования. Народу нравится.

– Что-то я сути не улавливаю.

– Да нет тут никакой сути. Вытянули с «того света» одного дяденьку. Привезли на «Скорой». Выписали с богом, ни копейки не взяли. Дяденька оказался торговцем бытовой техникой. Держит сеть магазинов по всей России. Через неделю после выписки привез нам два грузовика: один – со стиралками, другой – с телевизорами. Мы сотрудникам пораздавали кому надо, но все равно осталось. Не выбрасывать же? Вот и повесили в клиниках, чтоб человека не обидеть. А что показывать-то? Моду, дикую природу, клипы? Только пациентов расстраивать. Вот и крутим ролик про себя, любимых. Вам он мешает? Не нравится? Выключить?

– Ни в коем случае! Замечательный ролик! Я даже хотела вас попросить, скинуть мне его на флешку при выписке. Поставлю себе как будильник на семь часов. Привыкла уже под него просыпаться! Как послушаю, так настроение улучшается!

– Вот видите! – просиял Лебедев. – Другим пациентам тоже нравится. Поэтому и крутим. Отдыхайте!

Он вышел, аккуратно закрыв дверь палаты.

Я очень пожалела, что не умею свистеть. Слов уже не было.

Пазл сложился. Картинка получилась ясная. Но мой неугомонный разум все никак не хотел успокоиться. Скованная толстыми кожаными ремнями по рукам и ногам да еще поперек тела, глядя в идеально белый потолок, я мучилась новыми вопросами, и самый главный из них: как такое место вообще возможно? Слишком уж все тут правильно и хорошо, а так не бывает. Не может быть! Уж это я точно знаю! Ни у нас в России, ни в Европе, ни в Америке.

Если меня не взяли в штат ни в одну центральную редакцию, это не значит, что я плохая журналистка. Материалы мне заказывать никто не брезговал. Особенно по медицине. Те же «Известия» регулярно печатают. Так что в теме я ориентировалась прекрасно и ситуацию знала, считай, изнутри. Все инициативы «снизу», не предполагавшие распилов, сразу же блокировались. Если предложение не требовало дополнительных денег из бюджета, оно даже не рассматривалось. Улучшение условий для пациентов, дешевые аналоги дорогущим западным лекарствам, новые эффективные методы лечения… Зачем это? Чиновников от медицины проблемы пациентов не волнуют. В жизнь воплощались исключительно распильные инициативы. Стоило выключить диктофон, и эту песенку слово в слово мне пели все порядочные врачи, о которых я писала… Некоторые припоминали итальянца Тулио Симончини, посаженного в тюрьму за то, что осмелился дешево излечивать рак. Дескать, у нас – та же мафия.

И тут вдруг – «Бодитек»! Откуда? Как? Почему?

Но долго мучиться я не стала и, дождавшись очередного обхода, высказала Лебедеву все свои сомнения.

– Вам бы, Татьяна Даниловна, еще одним ремешочком челюсть к черепушке подвязать, и было бы совсем хорошо. Полная гармония.

– Издеваетесь над беспомощной девушкой?

– Над вами поиздеваешься! Ага! Вас, журналистов, прямо хоть не спасай: такие любопытные, такие любопытные! Житья нету!

– Ну спасли же, теперь отвечайте!

– Да что отвечать? Мы работали вместе с Симончини. Вы правы, все то же самое было бы и с нами. Вряд ли бы нас посадили, но загнобили бы точно. Поэтому мы не пошли в Минздрав. Учли печальный опыт. Мы пошли к военным. Так сказать, на полевые испытания. Сначала Донбасс, Сирия, а потом пошло-поехало! Два года сотрудничества – и без нашего участия уже не планируется ни одна военная операция. Паркетные генералы тоже свою выгоду не упустили: повели к нам родственников. ФСО и ФСБ на нас вышли сами. Как отказать уважаемым конторам?! Короче, в Минздрав отец пришел в сопровождении генералов армии, ФСО и ФСБ. Еще был звонок министра обороны. Так мы получили зеленый свет.

– Хитро́!

– Вы довольны? Нет больше вопросов? Выздоравливайте!

Вопросов не было. Я все узнала. Я была довольна, только почему-то слезы стояли в глазах и никто не спешил их утирать.

Меня уже не глушат лекарствами. Лебедев просто говорит «Отдыхайте» или «Выздоравливайте», и я засыпаю. Думала, это его личная фишка, но нет, Марина Васильевна меня так же усыпляет. Все они здесь немного волшебники.

Я уже не просто лежу под простынкой – меня одели в белую сорочку. Красивую, с длинными рукавами. Памперс убрали. Ремни тоже. В туалет отводит Катя или Аня, придерживая за руку, но самое важное я делаю сама. И все получается! Обещают выписать через недельку. Говорят, я уже здоровая, только еще очень слабая. Врут, наверное. Какое уж тут здоровье?!

Настал великий день! Ремней нет, в палате я одна, даже телевизор почему-то выключен. Грех упускать такую возможность. Момент истины! Я сунула ноги в тапки и медленно встала, придерживаясь за спинку кровати. Вроде бы не шатает. Голова не кружится. Можно продолжать. Зеркала здесь нет, придется так смотреть. Главное – не спешить. Я медленно подобрала подол сорочки и задрала его до самой шеи! Ничего нового, все на своем месте. Все очень симпатично. Шрамов нет. Будто и не было никакой аварии.

– Здравствуйте, Татьяна Дани… Ой, извините, не хотел вас смущать.

– Да вы и не смущаете! Вы же мой врач!

– Был. Уже нет. Вы красивая здоровая девушка и в моих услугах больше не нуждаетесь.

Я разжала кулаки, поворачиваясь к Лебедеву, – край сорочки упал к ногам.

– Глупости! Вы мой врач навсегда! Ни одного шрама, как у вас получилось?

– С трудом, Татьяна Даниловна, с трудом.

Бросилась на него, обняла и прижалась изо всех сил.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо! Я все помню! Кофе в зернах, конфеты в пакетике! Сделаю в лучшем виде!

От счастья голова закружилась.

Лебедев сжал мои предплечья, развернул меня и под ручку вернул на кровать.

– Рано вам еще такие нагрузки испытывать, Татьяна Даниловна. Упадете же! Ходите медленно и осторожно. Придерживайтесь за спинку кровати. Завтра по коридору попробуйте, вдоль стеночки. Потихонечку надо, потихонечку. Еще напрыгаетесь, будет время. А сейчас ложитесь.

Послушалась. Легла.

– Вы можете увидеть маму. Она скоро к вам зайдет. А я пришел попрощаться. Вас выпишут без меня. В следующий понедельник.

– А вы куда?

– Куда Родина скажет. Ей снова нужна моя помощь. К следующему понедельнику точно не вернусь. Удачи вам!

– Стойте! – У меня все похолодело внутри. Я повернулась на правый бок и приподнялась на локте. В глазах – слезы. – Стойте! Нет! Подождите! Пожалуйста!!!

Остановился.

Сказала первое, что пришло в голову:

– Можно будет взять у вас интервью? Потом, когда совсем очухаюсь. Официально! С визированием! Вы все проверите! Можно?

– Незачем. Вы же знаете мое отношение к интервью и журналистам. Не люблю я это дело. Не мое это.

– А… Да… Помню… Ну и ладно! Поняла.

Он тоже все понял. Рыдания душат, говорить не дают, но я пытаюсь «сохранить лицо»:

– Тогда просто кофе и конфеты девочкам оставлю. Они вам передадут.

Подошел, сел на корточки перед кроватью, за руку взял.

– Танечка, ну какое интервью, какое интервью?! В тебе до сих пор два литра моей крови, а ты все про интервью! Соскучишься – звони. Мой номер забит в твой телефон. Найдешь Алексея Лебедева в списке контактов. Только не раньше двух недель. Вернусь живым – попьем твой кофе с конфетами. Все, пойду позову Ольгу Максимовну.

Я не услышала, как закрылась дверь.

Что это было? На свидание пригласил или пожалел? Ничего себе кровный братик!

Вряд ли у нас что-то получится. Лебедев – птица не моего полета. Я это чувствую. Расти мне еще и расти. Но все равно к такому мужчине надо держаться поближе. Тут без вариантов. Думай, Таня, Думай! Решено! Не мытьем, так катаньем, хоть тушкой, хоть чучелом, но я обязательно устроюсь работать в «Бодитек». Они от меня не отвертятся. Сделаю им нормальный пресс-центр и PR-службу. С моими связями в половине московских редакций мы быстренько репутацию «Бодитека» подсушим. Из козла Васи человека сделаю, чтобы он, сволочь, больше ДТП не провоцировал. Покажу ему, как надо работать с прессой! Пока Алексей Михайлович людей лечит, буду за него языком ворочать. Это как раз мое! Это я умею! Глядишь, стиралка с теликом обломится как сотруднику! Тоже не лишнее.

А там кто знает… Он не женат, с мамой уже познакомился, я ему не противна. Коллекция платьев и белья актуальности не потеряла. В конце концов, не все так безнадежно. Оставил же мне свой телефончик! И Танечкой назвал!

Вкалывать, конечно, придется до чертиков, но ничего, я справлюсь. Пусть только вернется! Сюрприз будет!

– Здравствуй, мама!

Дмитрий Казаков Фасад

– Добро пожаловать в Анагуак, сеньор. – Испанский таможенник был безупречен, а белые зубы на смуглом лице сверкали.

– Благодарю. – Джон Уайтхед улыбнулся, сунул паспорт в карман и зашагал к выходу из зоны досмотра.

Под сводами аэропорта «Куаутемок» царила жара. Старавшиеся изо всех сил кондиционеры назойливо гудели и без толку перемешивали горячий, словно кофе, воздух. Обсидиановые маски в витринах магазинчиков для туристов блестели, точно покрытые потом.

Едва Джон сделал шаг за дверь, как тут же оказался объектом атаки. На него набросились десятка полтора мужчин весьма свирепой внешности.

– Поедем, сеньор! Поедем! – наперебой вопили они, хватая Уайтхеда за сумку и рукава. – Поедем!

– Поедем! – Ощущая, что он сейчас оглохнет или будет разорван на куски, Джон ткнул пальцем наугад.

– Да, сеньор! – обрадовался тощий и смуглый тип. – Клянусь Святой Девой, отвезу куда скажете!

Прочие таксисты, неразборчиво ругаясь, отпрянули.

«Да, – думал Джон, шагая к довольно потрепанному желтому «Форду» – и шеф считает, что мне будет тут легче, потому что я сам немного индеец? Похоже, он крупно ошибается…»

– Куда едем, сеньор? – Таксист обернулся и одарил пассажира улыбкой, состоявшей в основном из гнилых зубов.

– Отель «Чикомосток», – сказал Джон. – И, пожалуйста, не надо возить меня по городу. Я не турист.

В темных глазах таксиста мелькнуло удивление. Судя по всему, он искренне считал, что иностранцы приезжают в Анагуак только затем, чтобы обойти музеи и древние храмы с жуткими статуями кровожадных богов.

Кашляя, с перебоями, заработал мотор, и машина сдвинулась с места.

Спустя десять минут она вывернула на шоссе, ведущее на юг, к Теночтитлану. Джон полулежал на неудобном сиденье, борясь с сонливостью. Многочасовой перелет из Нью-Йорка измотал его, и больше всего Уайтхеду хотелось принять душ и вздремнуть.

Такси лавировало в потоке транспорта, далеко впереди росли блестящие колонны небоскребов. Со всех сторон виднелись горы. Похожие на исполинов в белых шапках, они окружали долину, точно собираясь растоптать построенное козявками-людьми чудо – город.

Над одной из вершин курился легкий дымок.

С переливчатым воем пролетела красно-белая полицейская машина, за ней вторая. Таксист, бормоча под нос то ли молитвы, то ли проклятия, спешно повернул к украшавшим обочину агавам.

Машины шарахались от центра шоссе. По освободившемуся коридору промчались еще несколько автомобилей с мигалками, потом один за другим, величаво и медленно, как большие акулы, проплыли несколько черных лимузинов. На капоте каждого трепетал государственный флажок.

– Кто это? – полюбопытствовал Джон, когда вой сирен стих вдалеке.

– Тлакатекухтли! – ответил таксист торжественно и пояснил, не надеясь на понятливость пассажира. – Король!

Джон кивнул. Как и всякий американец, он с глубоким недоверием относился к монархии в принципе, но лично ничего не имел против правителя Анагуака, Итцкоатля Пятого.

Особенно учитывая, что власть того была чисто номинальной.

За окошком мелькнул громадный плакат «Добро пожаловать в Теночтитлан!» на двух языках, испанском и науатль. По сторонам потянулись пригороды – причудливое скопище разномастных зданий, построенных из чего угодно, от пластика и жести до кирпичей и упаковочных ящиков.

Они оборвались внезапно, и такси оказалось на широкой дамбе, подножие которой облизывали серебристые волны. Там и сям виднелись привязанные к сваям плоты, сплошь покрытые цветами.

– Чинампа, – сказал таксист с такой гордостью, словно лично соорудил все до единого плавучие огороды.

Дамба закончилась, шоссе запетляло между небоскребами. По правую руку ненадолго открылось громадное, заполненное людьми пространство – знаменитый рынок Тлателолько.

Фасады многих зданий в центральной части города увивали бело-алые гирлянды, там и сям болтались полотнища с изображением сидевшего на кактусе орла, державшего в клюве змею. По сравнению с американским собратом пернатый хищник выглядел не столь надменным, но зато куда более свирепым.

– Что это у вас? – поинтересовался Джон. – Праздник?

– День Объединения! – сообщил таксист гордо. – В этот день погиб Кортес и была снята осада Теночтитлана. Страшно подумать, чем бы все кончилось, возьми тогда испанцы город.

Машина остановилась у помпезного темно-багрового здания. Джону оно напомнило правительственное учреждение – сплошь колонны и выпирающие карнизы. Но надпись над входом недвусмысленно гласила «Hotel».

– Приехали, сеньор, – сообщил таксист, – вас подождать?

– Нет, благодарю, – Джон расплатился и выбрался из такси. Смесь городских запахов – бензина, выхлопных газов, гниющего мусора и горячего асфальта мгновенно вышибла слезы.

Окунуться в полутьму и прохладу гостиничного холла после этого ада было все равно, что в жару зайти в душ.

– Чем могу помочь? – Администратор за стойкой улыбнулся с холодным профессиональным радушием.

– Мое имя – Джон Уайтхед, – Джон вытащил из кармана визитку, – я сотрудник частного розыскного агентства.

– Э… – администратор даже не поглядел на картонный прямоугольник. – Вы по поводу того американского профессора? Так мы все сказали по телефону!

Под «американским профессором» подразумевался Йен Мак-Келлен, доктор философии, преподаватель истории Принстонского университета.

– Вы сказали это госпоже Мак-Келлен, – Джон улыбнулся, – не сочтите за труд повторить все мне?

Читающие детективы люди часто полагают, что частный сыщик только и делает, что стреляет и дерется. На самом деле его работа чаще всего заключается в том, чтобы внимательно слушать и замечать то, что ускользает от внимания других.

Да, Уайтхед носил с собой пистолет, но пользовался им очень редко. Сейчас оружие мирно лежало на самом дне сумки, и Джон искренне надеялся, что оно там и останется до самого возвращения домой.

– Ну… – администратор выложил на стойку журнал регистрации, – сеньор Мак-Келлен прибыл к нам седьмого… Отбыл двадцатого, вечером. Я помню, поскольку было мое дежурство.

Джон кивнул. Мак-Келлен, уехавший в Анагуак осваивать грант по переводу каких-то древних рукописей, звонил жене каждые два дня. Последний звонок, в котором профессор сказал, что уезжает посмотреть какие-то интересные развалины, состоялся как раз двадцатого июня.

После чего Мак-Келлен пропал.

Перепуганная супруга позвонила сюда, в «Чикомосток», выяснила, что муж не объявился. Запаниковав, обратилась в «Паркер и Стил», одну из лучших сыскных контор Северо-востока.

А уж Альберт Стил решил, что с поисками потерявшегося профессора лучше всех справится Джон Уайтхед, хорошо знающий испанский язык, а кроме того, на четверть являющийся оджибве.

– Он не говорил, куда именно собирается?

– Нет… – Администратор наморщил лоб. – Но он вроде бы брал железнодорожный билет…

– Позволите осмотреть его номер? В сопровождении горничной, разумеется. – Уайтхед еще раз улыбнулся. За двадцать лет работы он хорошо усвоил, что улыбка порой бывает эффективнее пистолета. – Ведь профессор так и не съехал?

– Позавчера звонили люди из посольства, обещали забрать его вещи, – администратор потянулся к телефону, – но пока, по-моему, никого не было… Луиза? Сейчас поднимется сеньор, покажи ему семнадцатый номер… Нет, не полиция.

– Благодарю вас. – Зеленая бумажка с цифрой и портретом давно умершего президента перекочевала в ладонь администратора, и тот впервые за всю беседу улыбнулся.

Номер оказался самым обычным – гостиная с телевизором, просторная спальня и санузел. Луиза, глазастая толстушка с кожей темной, как шоколад, торчала рядом, пока Уайтхед осматривал вещи Мак-Келлена, но ее присутствие мало ему мешало.

В любом случае он не нашел ничего интересного. Отсутствовали деньги, документы и предметы, необходимые каждый день. А вот то, без чего можно обойтись в короткой поездке, Мак-Келлен оставил.

– Добро пожаловать, сеньор, добро пожаловать. – Лейтенант Уэмак Бланко был высок и округл, как крепостная башня. Под форменной голубой рубахой колыхалось необъятное брюхо. – Присаживайтесь. Чем могу помочь?

– Я звонил вам из «Чикомостока», – второй экземпляр визитной карточки пошел в ход, – и представляю здесь интересы госпожи Мак-Келлен…

– А! – Улыбка полицейского увяла, как цветок, который давно не поливали. – Вы все по поводу этого американца…

– Да, – Джон понял, что тут улыбки не помогут, куда лучше подействует строгий, почти официальный тон, – и мне хотелось бы знать, что предпринимает полиция Теночтитлана?

– Пока нет запроса из посольства, – Бланко насупился, как носорог, – мы не можем открыть дело. Ну а когда откроем, – ручищей, которой можно было глушить китов, он выразительно шлепнул по груде картонных папок, – оно попадет сюда… Ясно?

– Да. – Джон кивнул. Намек выглядел прозрачнее куска горного хрусталя. Вряд ли местные полицейские с энтузиазмом ринутся искать пропавшего американца, когда у них своих забот полон рот.

– А вообще, честно вам скажу, сеньор Уайтхед, – тон лейтенанта стал задушевным, – Теночтитлан – большой город… Всякое может случиться. Люди иногда пропадают на улицах и у вас в Штатах, ведь так?

– Глупо спорить. – Уайтхед пожал плечами. По сравнению с тем же Нью-Йорком Теночтитлан – сущий рай.

– Так что я надеюсь, – на улыбку Бланко должны были слететься сотни ос, – что на меня не будут слишком сильно давить…

– А я надеюсь, – Уайтхед чуть понизил голос, – что полиция Анагуака не станет препятствовать маленькому частному расследованию.

– Упаси нас Святой Атональцин! – Бланко замахал руками, заставив вентилятор на столе смущенно кашлянуть. – Расследуйте на здоровье! Ведь если вы его найдете, то нам же забот меньше…

– Вот и отлично, – Джон встал, ощущая, как пропитавшаяся потом рубашка неприятно липнет к плечам, – если что, я всегда могу сослаться на вас. Ведь так, сеньор лейтенант?

– Истинно так. – На этот раз полицейский улыбнулся по-настоящему дружелюбно.

– Еще октли, сеньор? – Официант возник рядом с ловкостью хорошо вышколенного джинна.

– Нет, благодарю. – Джон покачал головой. Традиционный анагуакский напиток славился убойной силой, а Уайтхед вовсе не собирался заканчивать вечер под столом.

Отель, где он остановился, назывался «Чапультепек» и был известен даже в Штатах благодаря своему шеф-повару.

Джон успел попробовать жаркое из собачьего мяса с гарниром из фасоли, которое на вкус мало чем отличалось от телятины. Сейчас подумывал о том, чтобы заказать что-нибудь еще вроде запеченного на углях ужа или игуаны с кукурузной кашей.

Меню пестрело всякими хитрыми штуками вроде кактуса «нопаль», рыбы-меч с лимоном или с чесночным соусом, супа с морепродуктами, лангустов с авокадо, так что тут растерялся бы и опытный гурман.

В конечном итоге Уайтхед решил не рисковать.

– Что посоветуете на десерт? – спросил он у официанта.

– Есть жареный сахарный тростник, сладкий королевский хлеб, – затараторил тот, – булочки и кексы, а также вишневое чимичанги, суфле из кукурузы, манго со сливками, кесадильи, тыква в сиропе…

– Давайте тростник, – вздохнул Джон.

Пока ждал десерт, разглядывал развешанное по стенам оружие. Тут были круглые щиты из бамбука, украшенные мозаикой из камней и перьев, копья с обсидиановыми наконечниками, мечи и стрелы, и посреди всего этого – дряхлая винтовка девятнадцатого века.

Такая же висела на стене старого дома в Индиане, где родились Джон, его отец и дед. По семейному преданию, с ней прадедушка участвовал в Первой Юго-Западной войне, в которой на стороне анагуакцев яростно сражались вытесненные из США индейские племена – чероки, семинолы, чактавы…

Насколько Уайтхед помнил, именно тогда США заполучили бывшие испанские земли по Миссисипи.

– Ваш десерт, сеньор.

Сахарный тростник оказался приторным, и Джон доел его с трудом. Расплатившись, поднялся в номер, где улегся на кровать, напоминающую размерами аэродром.

Некоторое время он честно пытался смотреть телевизор. Но на одном из каналов транслировали соккер, на другом тлатоани – депутаты местного парламента, тлатокана – яростно мешая испанский и науатль [1], обсуждали важный вопрос о каких-то кальпишки [2].

Не обнаружив ничего интересного, Уайтхед сдался и выключил телевизор. Заснул он с мыслью о том, что попал в другой мир, хотя всего в восьми сотнях километров на север, за рекой Колорадо, все точно так же, как в Нью-Йорке…

Площадь Сокало была столь велика, что на ней без тесноты убрались бы несколько стадионов. В центре возвышался памятник Матлалошичитлю – герою революции, свергнувшей императорскую власть в начале девятнадцатого века. Рука гордо выпрямившегося в седле революционера указывала на дворец, возведенный еще при Монтесуме.

Сейчас в нем обитали потомки того императора, которого Матлалошичитль благополучно изгнал. На окружавшей дворец стене виднелись бережно сохраняемые оспины от пуль и снарядов. Одни остались от революции, другие – от боев времен французской интервенции и последовавшей за ней Реставрации.

Напротив дворца высился храм Святого Креста. Исполинская ступенчатая пирамида ранее была языческим святилищем, и не одна тысяча человек рассталась с жизнью на плоской вершине. Сейчас над венчавшими ее двумя вершинами торчали кресты, но они выглядели чужеродно. Так и казалось, что из двери появится жрец в черных одеждах, потрясая окровавленным, только что вырванным из груди жертвы человеческим сердцем…

Все это было до жути занимательно, но Джона мало интересовали памятники архитектуры. Его целью был скромно втиснувшийся в один из углов Сокало Национальный Музей.

Именно тут работал Йен Мак-Келлен.

За высокими дверями из темного дерева путь Уайтхеду преградил толстый охранник, компактно упакованный в темно-синюю форму:

– Вы куда? Сегодня посетителей не принимаем…

– Мне к сеньору Васкесу, – ответил Джон. – Мы с ним договаривались.

Секоатль Васкес, анагуакский историк, в документах на грант, которые Уайтхед просмотрел еще в Нью-Йорке, числился вторым номером после профессора из Принстона.

– Да, он говорил, – охранник расплылся в улыбке и отступил в сторону. – Сейчас я вас провожу. Эй, Кинацин, смени меня…

Из полуоткрытой двери, за которой, скорее всего, прятался пункт видеонаблюдения, явился второй охранник, а первый повел Джона за собой. Они поднялись по лестнице и свернули налево.

Когда вошли в длинный зал, где вдоль стен выстроились стеллажи, Джон поначалу решил, что проникающее через узкие окна солнце играет на толстом стекле. Только приглядевшись, понял, что на подложках из темного бархата сверкают бликами самые настоящие сокровища.

Тут были зеркала из драгоценного металла, подвески в виде головы ягуара, бабочки и черепахи, усыпанные драгоценными камнями, и целая выставка черепов из золота, в которой самый большой отличался от настоящего только материалом.

«А ведь мир не увидел бы всего этого, захвати Кортес Теночтитлан четыреста пятьдесят лет назад, – подумал Джон. – Как и сокровища инков, попавшие в руки испанцев, все оказалось бы переплавлено…»

Крошечная комната после сверкавшего зала выглядела убогой и пыльной. Находившийся тут невысокий человечек с копной черных с проседью волос, бегал вокруг стола, на котором лежали какие-то древние свитки, и судорожно бормотал что-то в диктофон.

Джон вслушался.

– Необходимость языковой идентификации станет тем более очевидной, если вспомнить о том, что в провинции Уашаякак проживает больше языковых семей, чем во всей Европе…

– Сеньор Васкес, – охранник кашлянул с тактичностью, достойной носорога, – к вам пришли…

– А? Да? Что? – Темные глаза на узком лице сверкнули недоумением. – А, вы сеньор Уайтхед? Да, прошу, прошу… Я тут занимался статьей… Чем могу быть полезен?

Через пять минут выяснилось, что почтенный ученый не обратил на пропажу коллеги особого внимания. Насколько понял Джон, мир Секоатля Васкеса ограничивался закорючками на камнях или обрывках ткани.

– Э, я думал, что он уехал… – растерянно бормотал историк, – и несколько увлекся… мы с ним занимались расшифровкой одного из кодексов, созданных в шестнадцатом веке сапотекской знатью, «Льенсо Гевеа»…

– Чем именно увлекся? – прервал собеседника Джон. Ему вовсе не улыбалось выслушать лекцию о каких-нибудь индейцах, сгинувших тысячу лет назад.

– Так я и говорю! – Васкес замахал руками так, словно собирался взлететь. – Мы занимались сапотекскими текстами и зашли в тупик. Йен решил съездить в Уашаякак [3] на пару дней, посмотреть еще не описанные надписи в поисках новых идей…

– И вы не знаете, куда именно он отправился?

– Забыл, – историк сокрушенно вздохнул. – Там много пирамид и прочего… вот он, наверно, и увлекся…

Выходя из музея, Джон чувствовал себя довольно скверно. Надежды закончить дело в Теночтитлане рухнули. Ему предстояло отправиться в южный Анагуак, царство тропических джунглей и древних развалин.

– У вас должен был останавливаться этот сеньор. – На стойку легла фотография. Высокий светловолосый мужчина в очках с толстой оправой улыбался, держа в руке здоровенную форель.

Эту фразу Джон за день повторил, наверное, раз двадцать. Уашаякак – не такой большой город, но отелей тут оказалось множество, и Уайтхеду ничего не оставалось, как обходить их все.

Поезд из Теночтитлана прибывал сюда к вечеру, так что Йен Мак-Келлен вне зависимости от того, куда он собирался отправиться дальше, должен был где-то ночевать.

– Хм, – администратор отеля «Ачиутла» воззрился на фотографию так, словно человек на ней был в робе арестанта, а сверху имелась надпись «РАЗЫСКИВАЕТСЯ!», – что-то я припоминаю… его имя Мак-Клун?

– Мак-Келлен, – Джон даже перестал дышать, не веря собственной удаче. – Вы не могли бы посмотреть, когда он у вас был?

Бумажка в десять долларов исчезла со стойки так стремительно, будто ее сдуло ураганом.

– Он провел у нас одну ночь, – сообщил администратор, изучив журнал регистрации постояльцев, – с двадцать первого на двадцать второе…

– Как вы думаете, куда он мог отправиться?

– Люди приезжают в Уашаякак с одной целью, – администратор пожал плечами с умудренным видом человека, знающего о жизни все, – посмотреть древние храмы. Я бы на вашем месте отправился на площадь Тонатиуичан, откуда уходят автобусы с экскурсантами, и опросил бы проводников…

– Проводников?

– Ну да. Тех, кто водит людей по развалинам…

– Благодарю. – Уайтхед растерянно кивнул и двинулся к дверям, но его остановил окрик:

– Сеньор, не вы потеряли?

Перегнувшийся через стойку администратор указывал на лежащую на полу бумажку. По темно-золотистому цвету можно было легко узнать железнодорожный билет. Когда Уайтхед купил его, то в первый момент решил, что сошел с ума – в одном из углов стояла дата: 20.07.48.

Если верить календарю, шло третье июля тысяча девятьсот семидесятого года.

Вглядевшись в билет внимательнее, Джон нашел на нем и обычную дату и только тогда вспомнил, что Анагуак – одна из немногих стран, наряду с общепринятым григорианским календарем использующая собственный. Год по нему начинается где-то в феврале, состоит из восемнадцати месяцев по двадцать дней и пяти добавочных дней.

Пятьдесят два года образуют цикл. Затем следует праздник Нового Огня, и все начинается сначала.

– Благодарю. – Уайтхед наклонился и подобрал билет, выпавший, должно быть, когда он доставал фотографию.

Площадь Тонатиуичан, до которой он добрался за пять минут, напоминала громадную сковороду, где готовилось одно из экзотических блюд анагуакской кухни. Крики, разговоры и смех сливались в громогласное шкворчание, яркие автобусы казались овощами в подливке из суетящихся и бегающих людей, а занимавшие окраины сувенирные лавчонки сверкали, как масло.

И Джону предстояло окунуться в это варево с головой.

Он двинулся туда, где на сером неприметном здании виднелась яркая вывеска «Экскурсионный центр», и на первом же шаге его атаковали торговцы. Крики на дикой смеси испанского и английского звучали причудливо, словно речь попугаев из окрестных джунглей:

– Маски древних богов, сеньор, не проходите мимо…

– …украшения из гробницы самого Восемь Олень!

– Инкрустации, какие инкрустации! Обсидиан, перламутр!

– Коврики! Знаменитые коврики из Теотитлана!

Но Уайтхед упрямо шел вперед. Возможно, когда он закончит дело, то купит пару сувениров.

Но никак не сейчас.

Автобус взревел, как рассерженный слон, и умчался, на прощание обдав Джона облаком пыли и выхлопных газов. Его ждал Монте-Альбан, признанный туристический центр Южного Анагуака, Джону же предстояло отправиться в небольшую деревушку Куилапан, славную разве что пирамидами в ацтекском стиле.

Именно у них дней десять назад видели человека, похожего на Йена Мак-Келлена. Проводник Кинацин Моралес долго разглядывал фотографию и тряс головой, но точной даты вспомнить не мог.

Но Джон был рад хоть какой-то зацепке.

Деревушка, до которой пришлось идти минут двадцать, выглядела довольно обыденно – тростниковые хижины посреди густых зарослей, длинное деревянное здание, похожее на барак, из-за которого торчал венчавший маленькую церковь крест.

В пыли валялись вывесившие языки собаки, бегали смуглые дети.

Пройдя немного по единственной улице, Джон обнаружил строение, напоминавшее салун из малобюджетных вестернов. Проржавевший кусок жести с надписью «Pepsi» смотрелся на нем так же, как реклама «Форда» на изуродованном лике египетского сфинкса.

Солнце палило, так что логично было предположить, что спасающиеся от жары аборигены находятся именно здесь. Уайтхед осторожно толкнул прогнившую насквозь (если судить по виду) дверь и оказался в прохладной полутьме.

На него уставились пять пар изумленных глаз. Одна принадлежала бармену, другие – устроившимся за угловым столиком мужчинам в одинаковых широкополых шляпах и белых рубахах.

Повисла тишина, нарушаемая только жужжанием кружащихся под потолком мух.

– Добрый день, – на всякий случай сказал Джон и шагнул к стойке. – Пива, пожалуйста…

Из рассказов того же Кинацина Моралеса он знал, что экскурсии тут бывают редко. На юг Анагуака люди приезжают, чтобы увидеть Монте-Альбан, а не уменьшенную копию храмов Теночтитлана. Поэтому не удивился, когда его появление восприняли как Второе Пришествие.

Но чего Уайтхед никак не ждал – что здесь не понимают испанского!

Бармен выпучил глаза и уставился на посетителя так, словно тот заквакал.

– Э, – Джон несколько растерялся. – П и в о!

Один из сидевших за столом сорвался с места и выскочил на улицу, точно за ним гнался ягуар. Уайтхед посмотрел ему вслед и выразительно пощелкал указательным пальцем по горлу. Потом обхватил ладонью воображаемый стакан и поднес ко рту.

До бармена, похоже, дошло. Он торжественно кивнул и выставил на стойку бутылку коричневой жидкости, мало похожей как на кофе, так и на пепси-колу.

– Что это? – подозрительно спросил Джон.

– На вашем месте я бы не стал рисковать, – глубокий, сильный голос донесся от двери, – вряд ли это вам понравится…

Уайтхед повернулся. На него, улыбаясь, глядел невысокий мужчина в одежде священника. Выбритые щеки его лоснились, а из-за плеча робко выглядывал недавно сбежавший из «салуна» тип.

– Вы полагаете? – спросил Джон.

– Я знаю, – священник сделал шаг вперед. – Отец Хуан, к вашим услугам. Что вы забыли в нашей глуши?

– Я ищу одного человека. – В ход вновь пошла фотография, несколько измявшаяся и засалившаяся за последние дни. – Говорят, его видели у ваших пирамид несколько дней назад…

Отец Хуан взял фотографию, чуть наклонился, чтобы лучше падал свет. Стало видно, что мочки его ушей исколоты и изрезаны, словно их долго царапали чем-то колючим.

– Нет, сеньор, я его не видел, – священник покачал головой. – Хотя, может быть, кто-то из них? – последовал кивок в сторону мужчин в шляпах. – У нас в деревне новости распространяются быстро, если кто заметил чужака, то к вечеру все об этом знают…

Он повернулся и что-то спросил у сидящих за столом. Те дружно замотали головами.

– Увы, сеньор, – отец Хуан с извиняющейся улыбкой протянул Джону фотографию. – Никого не было…

– Жаль, – Уайтхед вздохнул, почесал затылок. – Но для очистки совести мне хотелось бы осмотреть эти пирамиды…

Йен Мак-Келлен мог вовсе не добраться до этой деревушки. Кинацин Моралес, вероятно, что-то напутал. Но, с другой стороны, имелась возможность, что профессор из Принстона побывал в окрестностях Куилапана, но забрел не туда, оказавшись в пасти ягуара или еще какой хищной твари…

На лицо священника набежала тень.

– Сеньор, не стоит тратить время, – сказал он, – ничего интересного. Их возвели во времена ацтекской религиозной реформы в середине шестнадцатого века. Правители Теночтитлана пытались тогда унифицировать культы, чтобы противостоять натиску христианства, и строили везде, где можно, подобия столичных храмов…

– Все равно автобус назад будет только завтра, – Джон улыбнулся, – а заняться мне нечем…

– Что вы, я покажу вам достопримечательности нашей деревни, – священник оживился. – А на ночь приму вас у себя.

Джон вздохнул. Похоже, он напоролся на одного из тех энтузиастов, что помешаны на старине родного края. Таких можно встретить в Штатах, да и в любом уголке мира, где они с радостью замучат вас историями о событиях, случившихся лет эдак двести назад.

Странно только, что он не хочет вести гостя к пирамидам. Что-то тут не так…

Но сопротивляться было поздно. Уайтхеда за рукав вытащили во двор:

– Вон то здание – тельпучкалли и одновременно кучкалалько, – отец Хуан взглянул на ошеломленное лицо гостя и спешно поправился: – Школа и клуб… А вот церковь. Мало кто знает, что это одно из первых христианских святилищ в Анагуаке!

Дальше на Джона обрушился поток информации о проповедниках-иезуитах, приплывших сюда из Испании.

– Их одного за другим приносили в жертву! – трещал отец Хуан, волоча за собой Джона, который сам чувствовал себя жертвой. – Но они шли и шли! В Теночтитлане первый храм был возведен в тысяча шестьсот сорок третьем, а эта церковь – чуть позже…

Священник отцепил от пояса ключ, выглядевший как изощренное орудие убийства, и вставил его в замочную скважину. Заскрежетало так пронзительно, что у Уайтхеда заложило уши, и дверь открылась.

– Прошу вас, сеньор.

Внутри пахло ладаном и пылью. Косые лучи света врывались через узкие окошки, пронизывая воздух полотнищами из золотившейся пыли. Вдоль стен, в полутьме ниш расположились вырезанные из дерева статуи – Христос, Дева Мария с младенцем, кто-то из святых.

Блики играли на деревянных лицах.

– Это все очень древнее, – гордо сказал отец Хуан, – и нигде больше такого нет…

Джон медленно пошел вдоль статуй. Как и большинство обитателей Штатов, Уайтхед считал себя католиком, хотя не так часто бывал в церкви, но даже на его взгляд статуи выглядели необычно. Христос был изображен улыбавшимся, но из-под преувеличенно алых губ, словно измазанных кровью, виднелись клыки, а в руке он держал зеркало.

На шее Богоматери висело ожерелье, составленное из чего-то, сильно напоминавшего змеиные головы, а плечи одного из святых, в похожем на парус головном уборе, украшал оскаленный череп.

– Как-то все это странно, – сказал Джон, разглядывая алтарь, сплошь покрытый непонятными закорючками и рисунками.

– Иезуиты были умны, – отец Хуан покачал головой, – они знали, что христианство надо подать так, чтобы его поняли и приняли… А с учетом того, насколько отличались воззрения европейцев и анагуакцев, задача перед ними стояла непростая.

Уайтхеду ничего не оставалось, как молча кивать.

– А теперь пойдемте, – священник указал на выход. – Приглашаю вас к себе. Ужин и беседа – что еще нужно хорошему человеку?

Джон вздохнул и подумал, что гостеприимство порой бывает хуже открытой враждебности.

– Благодарю, благодарю, – Уайтхед выдавил самую дружелюбную из улыбок. – Я сам дойду до дороги. Прогуляюсь маленько…

– Ну, как хотите, – отец Хуан развел руками. – Всего хорошего!

– До свидания, – Джон кивнул и зашагал прочь от деревни. Спину жег пристальный взгляд радушного священника.

Принял тот гостя отменно – напоил, накормил и весь вечер развлекал занимательными рассказами о прошлом этого края. Уайтхед узнал о сапотеках и миштеках, о Монте-Альбане и Митле, о приходе сюда ацтеков, сделавших Уашаякак одной из провинций своей огромной империи.

И тем не менее он ни на миг не забывал о том, зачем сюда приехал.

Мисс Мак-Келлен не поймет, если в отчет о проделанной работе будет включено описание странной церкви и перечисление князей, правивших в какой-нибудь Саачиле, но ничего не будет о том, что именно случилось с ее мужем.

Поэтому Джон свернул с хоженой тропы, не доходя до дороги. Как он понял из рассказов отца Хуана, неприметная стежка, ныряющая в тень деревьев, вела как раз к оставшимся от ацтеков пирамидам.

Некоторое время шел сквозь настоящие тропические джунгли. Гудели насекомые, из чащи доносились птичьи вопли, одуряюще пахли крупные и яркие цветы.

Потом лес разбежался в стороны, и впереди открылись три каменных горба – пирамиды. Две были совсем небольшие, метров пять высотой, а третья – посередине, раза в два больше.

Подойдя ближе, Джон обнаружил, что строения вовсе не кажутся древними. Ведущие на плоскую вершину ступени были не сколоты, а украшающие каждый ярус жуткие хари выглядели так, словно их вытесали несколько лет назад.

Если бы не валявшаяся у подножия одной из меньших пирамид раздавленная банка из-под кока-колы, впору было поверить, что неведомое волшебство перенесло Уайтхеда на пятьсот лет назад, когда храмы действовали и тут реками текла человеческая кровь.

Если Йен Мак-Келлен и побывал тут, то не оставил никаких следов.

Чтобы осмотреть окрестности, Джон полез на большую из пирамид. Ступени были высоки, и пока он добрался до вершины, рубашка промокла от пота, а в мускулах ног появилась ноющая тяжесть.

На плоской верхушке лежал круглый камень, похожий на пуфик от исполинского дивана. Уайтхед пригляделся к покрывающему его коричневому налету и похолодел, несмотря на нестерпимо палившее солнце.

Это была кровь, причем никак не вековой давности!

Для верности Джон наклонился, колупнул пальцем. Ржавого цвета крупинки легко шелушились, с шорохом падая на серый камень. Когда выпрямлялся, заметил, как в щели между двумя блоками что-то блеснуло.

Встал на колени, сунул туда руку. Пальцы сомкнулись на разогретом металле.

Вытащенные часы сверкали позолотой, время на них застыло, показывая без пятнадцати двенадцать. Ремешок оказался разорван, а на боку красовалась надпись «Таймекс».

Если верить мисс Мак-Келлен, именно такие носил ее муж…

За спиной что-то зашуршало. Джон повернулся, краем глаза заметил надвигающийся темный силуэт, а потом что-то со страшной силой ударило по затылку.

Очнулся он от дергающей боли в голове. Попробовал двинуться и осознал, что обнажен, лежит на чем-то твердом, а руки крепко связаны за спиной. Над головой виднелось черное ночное небо, усеянное звездами.

– Ты очнулся? Это хорошо, – прозвучал знакомый голос, и из тьмы выступил человеческий силуэт.

– Отец Хуан? – встрепенулся Уайтхед. – Что это…

Он осекся. Священник был в длинном черном одеянии, а из разодранных мочек на плечи капала кровь.

– Не стоило вам сюда лезть, сеньор кимичтин [4], – Усмешка отца Хуана напомнила Джону оскал Христа в церкви.

– Это вы убили Йена Мак-Келлена, – сказал он.

– Увы мне, не удержался, – отец Хуан вздохнул. – Сейчас не времена Монтесумы, но как тламасак [5], я должен обеспечивать приношения богам. Людей, готовых добровольно отправиться в Тлалокан, не так много, поэтому не воспользоваться появлением одинокого чужака было бы глупо… Я думал, его никто не хватится, но ошибся. Ну что же, боги получат еще одну жертву…

– Вы что, серьезно верите в них? – Уайтхед глянул на то, что держит в руке его собеседник, и вздрогнул. Звездный свет поблескивал на острейшем обсидиановом лезвии. – В этих кровожадных чудовищ?

– А вы серьезно верите в Распятого? – отец Хуан презрительно усмехнулся. – Верите в того, кто принес себя в жертву? Куда логичнее верить в ТЕХ, кому он СЕБЯ принес…

– Но это же бред! Вы же цивилизованный человек!

– О да, это так, – священник кивнул, – и мои предки были цивилизованными задолго до того дня, когда Кортес ступил на берега Анагуака. Вот только вы, его потомки, никак не поймете, что может быть другая цивилизация, не такая, как ваша! Не мир «Макдоналдсов» и бега за наживой, а нечто иное, основанное на служении богам!

Он махнул рукой. Из мрака выступили несколько человек. Джон ощутил, что его распутывают. Он дернулся, но его держали крепко, конечности прижали к камню так, что грудь выпятилась.

– У вас же тоже есть «Макдоналдсы», церкви и все остальное…

– О да! – Отец Хуан плавным движением поднял нож. – Но это всего лишь фасад, которым мы прикрываемся, чтобы выжить.

Джон закричал, но от боли в груди подавился собственным воплем. Последним, что увидел через туман в глазах, оказалась торжественно вскинутая рука, в которой трепетало нечто округлое…

Историческое послесловие

30 июня 1521 года Эрнан Кортес, предводитель осадивших Теночтитлан конкистадоров, имел все шансы попасть в плен и погибнуть на жертвенном камне.

Что бы изменилось после такого события?

В отсутствие вождя экспедиция Кортеса потерпела бы полный крах, и государство ацтеков, во главе которого стоял талантливый полководец Куаутемок, получило бы многолетнюю передышку. До следующего нападения, вероятного не ранее середины шестнадцатого века, оно имело шансы с помощью ренегатов-европейцев перенять у испанцев новое оружие и тактику. При таком положении дел завоевание стало бы невозможным и независимое государство ацтеков могло уцелеть до нашего времени. Оно прошло бы через постепенную и поверхностную христианизацию, революции и потрясения, но в любом случае на территории нынешней Мексики сохранилась бы уникальная культура.

Экспансия испанцев в таком случае была бы направлена в Северную Америку, в долину Миссисипи, и вероятнее всего, США в продвижении на запад столкнулись бы с бо́льшими трудностями, чем в реальной истории, территория Штатов была бы несколько меньше, чем сейчас, а вторым государственным языком еще век назад стал бы испанский.

Айнур Сибгатуллин Последний джихад за любовь

– Ну и как тебя называть после этого? – Айдар с укоризной посмотрел на кота. Кошак только что сделал лужу в углу кухни и теперь терся у ног хозяина, вымурлыкивая прощение.

Айдар вздохнул и продолжил драить ершиком бутылку из-под кефира. Ладно, пока что амнистия, котосапиенс. Потому как мать на работе и не видела сего безобразия.

В квартире было душно и влажно. Над городом только что пролился дождь. А в комнате Айдара еще и пыльно от множества книг, стоящих на открытых стеллажах. В основном это были книги по истории, хотя к его роду деятельности все-таки больше подошли бы книги по физике и программированию.

Айдару безумно нравилась его работа. Тихая, интересная. Конечно, он не мог себе позволить отдыхать на Лазурном Берегу. И машины у него не имелось сроду. И одевался он лишь в то, что покупала мать. И еще много было всяких мелких и обидных вещей, постоянно напоминавших Айдару о его материальном положении. Но все это забывалось, когда Айдар думал о своей работе. Даже мать и его лучший друг Вадик не знали толком, над чем на самом деле он работал. Хотя, казалось бы, ответ лежал на поверхности. Достаточно было внимательно прочитать название его института. Но почему-то, такое сочетание слов как «Институт клиодинамики» не вызывало у окружающих желания узнать подробности. Мать лишь ворчала из-за того, что сын не порадует ее внуками и покладистой снохой.

Нет, пусть все-таки до поры до времени его работа для друзей и родни останется тайной. К тому же пока что и похвастаться особо нечем, и диссертация туго идет. Хотя тема так и просится для того, чтобы обкатать на ней последнюю версию программы клиосерфинга. Да и директор института, Магомед Магомедович, скорее всего не стал бы ругаться, узнав о том, что его ассистент Айдар Казаков совсем немножко злоупотребил служебным положением.

Небо за окном постепенно прояснилось. Кот залез на подоконник и с интересом глядел на голубей, прогуливающихся по перилам балкона. Айдар посмотрел на часы и начал собираться. Сегодня был особенный день – пробный запуск новой версии моделятора, что поставили вчера вечером. И новый таймлайн для первого прогона.

Магомедыч советовал тщательно подумать над вводимыми категориями данных, иначе опять получится «каша, мед, говно и пчелы». Как в тот раз, когда Айдар просчитывал таймлайн с переселением казанских татар в 1946 году в Монголию. Эту идею жарко обсуждали на интернет-форуме альтернативной истории. Поговаривали, что была такая идея фикс у Сталина. И всякий раз в финале таймлайна получалась какая-то ерунда: татары и монголы выступали походом и сокрушали Китай, а потом СССР. Почти как в старые добрые времена Темуджина. Весь институт ржал над результатами исследования.

Оказавшись в лаборатории, Айдар первым делом включил компьютерный комплекс и пошел ставить чайник. «Что же сегодня попробовать просчитать?» – думал он, наливая воду в старенький «Тефаль». Вернулся к рабочему столу и принялся пролистывать архивные записи на экране монитора.

«Пожалуй, все-таки надо реабилитироваться перед ребятами на таймлайне по татарской тематике. Итак, что мы имеем?.. Древние времена трогать не будем. Средневековье тоже пропустим. Семнадцатый век, восемнадцатый… девятнадцатый… – никаких интересных точек бифуркации. Двадцатый век… Вот оно! Обращение татарской интеллигенции в секретариат ЦК КПСС о предоставлении статуса союзной республики Татарской АССР…»

Айдар запустил программу сбора данных и через пару минут получил подробную справку. Татария могла впервые стать союзной республикой еще в 1922 году. Или в августе 1991 года… Татарская АССР подписывает Союзный договор, становится шестнадцатой союзной республикой и выходит в 1991-м из состава РСФСР. «Годится!» – Айдар запустил моделятор.

Дверь в лабораторию отворилась, и вошел седой, аккуратно постриженный мужчина, среднего роста, с бородкой-эспаньолкой.

Айдар встал и шагнул ему навстречу. Тот крепко пожал протянутую руку Айдара и слегка приобнял за плечо.

– Ну что, уважаемый, как успехи? Как дома дела, как мама?

– Да потихоньку, Магомед Магомедович. Вот, только что запустил расчет очередного таймлайна.

Директор хмыкнул и поинтересовался:

– Что на этот раз? Опять свои татарские корни будешь тешить?.. Эй, дай-ка угадаю: Казанское ханство заключает унию и мирно входит в состав Московского государства?.. Войска Гитлера доходят до Казани и провозглашают штат Идель-Урал?.. Или, может, Тохтамыш разбивает вусмерть Тимура под Кондурче?..

– Просчитываю последствия наличия у Татарии статуса союзной республики в 1991 году, – улыбнулся Айдар. – Все таймлайны просчитать пока не получается – комп все время зависает. Я ребятам из техподдержки, наверное, ящик водки буду должен.

На главном экране комплекса извивалась разноцветная лента Мебиуса, и был отчетливо слышен тихий вой винчестеров, работающих на максимальных оборотах. Директор присел на край стола и достал массивный портсигар, раскрыл и протянул подчиненному. Айдар не стал отнекиваться и взял папиросу. Они закурили.

– А как там твой диссер продвигается? Напомни-ка тему, – Магомед Магомедович смачно затянулся и медленно выпустил дым через нос, – давно над ней корпишь, уважаемый?

Айдар пожал плечами:

– Да не очень. Диссертация называется «Мирные инициативы России в Гаагских конвенциях и декларациях 1899 и 1907 годов как упущенный шанс человечества».

– Имеешь в виду, что после этих конвенций все ведущие мировые державы должны были дружно прекратить наращивать свои вооружения, и в итоге – мир во всем мире?

– Типа того. Российский император Николай Александрович предложил тогда остановить гонку вооружений и путем мирных переговоров решать все конфликты да много чего еще.

– Что-то я не припомню, чтобы эту тему в школе или институте проходили…

Айдар усмехнулся.

– Вряд ли во времена вашего детства коммунисты стали бы рассказывать о том, что задолго до их курса на разрядку ровно то же самое предлагал русский царь. Он ведь, по их мнению, хотел войны не меньше чем его кузены – германский кайзер Вильгельм II и король Великобритании Георг V.

Директор слегка нахмурил брови, встал и прошелся вдоль стола.

– Я чего зашел-то, Айдар-джан. Послезавтра будет конференция по клиодинамике, а у меня в этот день теща из Гудермеса приедет в гости. Сам понимаешь, не могу я обидеть родню. Так что давай-ка ты вместо меня туда сходишь, послушаешь. Может, даже доклад прочтешь в тему, а?..

Айдар замотал головой, но шеф словно не заметил этого.

– В общем, сходи, потом расскажешь за чашкой чая. Как говорил один мой знакомый шейх: «Кто приобщает себя к новым познаниям, для того Аллах облегчает путь в райскую обитель…» О, кажется, у тебя появился результат!

Магомед Магомедович подошел к монитору и стал, щурясь, читать с экрана, потом крякнул и похлопал вставшего рядом Айдара по плечу.

– Может, машина на самом деле не глючит? Довольно-таки правдоподобный расклад дается.

Айдар пустил файл на печать. Он не мог понять: шутит шеф или нет? Компьютер сообщил, что в случае получения статуса союзной республики Татария провозглашала независимость наравне с другими ССР. Вслед за Татарской ССР такие национальные республики, как Якутия, Башкирия, Дагестан и другие, также потребовали аналогичный статус, после чего в стране вспыхнула гражданская война. Ожесточенные бои шли не только на Кавказе, но и в Поволжье, Сибири и Дальнем Востоке. Перед глазами Айдара поплыли таблицы с вероятным количеством убитых и раненых…

Конференция проходила в здании Академии наук на Ленинском проспекте. Айдар подошел к лифтам в просторном многолюдном холле и нажал кнопку вызова, размышляя о вчерашнем таймлайне.

– Давно ждете? – вывел его из задумчивости женский голос с легкой хрипотцой. Айдар оглянулся и увидел девушку в синем джинсовом костюме с яркой арафаткой на шее. Каштановые волосы девушки мягкими волнами лежали на плечах, во рту торчала палочка «чупа-чупса». В карих глазах незнакомки прыгали насмешливые искорки.

Айдар собрался было ответить, когда каким-то невероятным образом сумка выскользнула из его рук. Он едва успел ухватить за уголок футляр с ноутбуком. Потом кинулся поднимать сумку, но она вдруг раскрылась, и наружу посыпались ручки, карандаши, какие-то листы и листочки. Айдар, чертыхаясь, принялся собирать вещи. Наконец, сложив все обратно в сумку, он выпрямился. Девушка по-прежнему с легкой усмешкой смотрела на него.

– Извините, я тут… э-э… лифт скоро будет. – Айдар провел рукой по волосам и поправил очки.

Девушка вынула палочку от конфеты изо рта и ткнула ей в ноутбук.

– Хорошая машинка, почем?

– Э-э… это друг привез. Из Штатов…

– Ясный перец, что не из Талды-Кургана. Это же «Неотех-3000»! У нас они еще официально в продажу и не поступили. Где-то через пару месяцев старт заявлен… Ну и как она?

– Да вроде ничего. Шустрая…

– Да, блин, в этом ей не откажешь! У нее одна оперативка на сто гигов – облачная технология!..

В этот момент звякнула кабина лифта, и двери его нехотя разошлись. Айдар облегченно шагнул в кабину, следом вошла незнакомка. Нажав нужную кнопку, Айдар сообразил, что не спросил у девушки, на какой ей этаж?

– Нам по дороге, – бросила она, роясь в своей большой кожаной сумке.

Лифт, кряхтя, полз наверх. Айдар смотрел на светящиеся цифры этажей. Наконец спросил:

– А вы, случайно, не на конференцию?

Девушка перестала копаться в сумке и внимательно посмотрела на него.

– На нее самую.

– Я тоже. Вы, кажется, с кафедры медиевистики? По-моему, я там вас видел…

– Какая еще медовистика, на фиг?! Меня контора наша прислала.

Лифт остановился, и молодые люди вышли в широкий, застеленный изрядно вытертой ковровой дорожкой коридор.

– Пошли скорей, – бросила девушка на ходу, – и так опоздали!

В конце коридора она открыла дверь в зал заседаний и, пригнувшись, просочилась в последний ряд. Айдар, на секунду задумавшись, прошел за ней и сел рядом. Потом не торопясь огляделся. Конференция, судя по всему, вот-вот должна была перейти от официальной части к секционным заседаниям. На сцене что-то радостно бубнил седобородый лектор. В зале почти не было свободных мест.

Незнакомка достала планшетник, повернулась к Айдару и спросила:

– Тебя как звать-то?

Айдар не глядя сунул руку в сумку и вынул оттуда визитку.

– Вот. Тут все написано.

Девушка взглянула на карточку и прыснула в ладошку. На них зашикали. Айдар недоуменно посмотрел на нее, потом на свою руку и увидел, что вместо визитки протягивает собеседнице… рекламу мужского стриптиз-клуба! Похоже, она попала в сумку с ворохом другой рекламы, когда он сгреб туда всю утреннюю почту. Айдар покраснел, скомкал бумажку и буркнул:

– Извините, в почтовом ящике валялось… Вот, это настоящая…

Все еще хихикая, девушка пробежала взглядом по визитке.

– Круто! Хотя первая мне понравилась больше!.. А меня Машей звать. Но я не аспирантка какая-нибудь, я здесь совсем по другому поводу.

На них опять зашикали. Сидящий впереди лысоватый пожилой мужчина повернулся и прошипел:

– Молодые люди, хватит болтать. Здесь вам не дискотека! Или вас придется вывести…

Маша нахмурила брови:

– Ой, как страшно!

– Вы еще и хамите?!. А ну, убирайтесь отсюда!

На них начали оглядываться с соседних рядов.

Не терпевший скандалов Айдар шепнул:

– Вернемся в холл. Я видел: там продают бутерброды и кофе…

Маша кивнула, и они выскользнули из зала.

– Вот козел, докопался! – возмущалась девушка. – Выведет он меня… Да он уже меня реально вывел!

Она снова достала планшетник и быстро застучала по экрану пальцами, изредка клацая наманикюренными ноготками.

– Так что у тебя за повод? – спросил Айдар, попивая кофе.

– Да ничего особенного. Я программист, а наша контора игру сейчас пишет новую. Там по истории много чего будет. Сказали, чтоб сходила, послушала умных людей. А ты что тут забыл?

– Меня от института послали. Тоже послушать умных людей. А по какому историческому периоду будет игра? Я как-то играл в «Ордусь 2.0». Ничего так…

– Наша игра покруче, Айдар… Петрович. – Маша дожевала бутерброд и продолжила: – В «Ордусе» все было замкнуто на сюжете одной книги. Одномирье косорукое! А у нас игра пойдет совсем не так. Мы задаем все основные события, которые были у нас в истории. Ну, там – Куликовская битва, Ледовое побоище… А потом по ходу действия игроки смогут изменять ход истории на фиг!..

Она вдруг перестала пить кофе и быстро огляделась по сторонам.

– Что-то разболталась я с тобой… Это же – КаТэ, блин!

– Катэ?!

– Коммерческая тайна сокращенно. Ладно, ты только не болтай никому, ОК?

Маша снова стала что-то набирать на экране планшетника.

– Ага, вот ты где, Аркадий Иванович!.. Глянь. – Она развернула к Айдару экран, и он увидел фотографию давешнего лысого дядьки, выгнавшего их из зала. – Сейчас посмотрим, что это за гусь такой… Так, ну понятно, здешние админы забили на безопасность. Боже, ну что за детский сад! Хоть бы элементарный файервол… прям даже не знаю. Ага…

Айдар смущенно уточнил:

– Ты что, проникла в их Сеть?! Это же…

Маша усмехнулась:

– Проникла… Да тут и проникать никуда не надо, все сами вынесли на блюдечке с голубой каемочкой, чтоб их… через три порта с присвистом! Так, ну-ка поглядим… Ага, а дедуля-то с душком! Смотри, что у него в кэше… Я таких за километр чую. И вот – фу, какая гадость!.. Ты не парься. Просто я кое-что проясню для окружающих про этого «ученого»… Вот. Вуаля!..

– Что ты сделала?

– Да так, ничего особенного. Просто переслала инфу в управление «К», отлавливающее таких, как он. Ну и заодно его супруге в почту сбросила да коллегам по кафедре. Ладно, продолжаем пить кофе дальше.

Айдар ошарашенно пытался осмыслить услышанное. Наконец спросил:

– Маша, ты что… хакер?

– Ну, допустим. А в чем дело?

– Я просто подумал…Ты же видела название моего института на визитной карточке?

– Ну, видела. Какой-то там креодинамики.

– Не крео, а клио. Институт клиодинамики. Я думаю, тебе будет гораздо полезнее поработать над одним нашим проектом, чем… заниматься таким вещами.

Девушка распрямила плечи.

– С чего ты решил? И вообще, мне есть чем заняться.

– Маша, ты же сама сказала, что пришла сюда послушать умных людей. Чтобы потом в своей конторе использовать для разработки новой игры, так?.. Но здесь толкутся одни теоретики, а я – практик. И все, о чем они тут толкуют, я давно знаю. В нашей лаборатории я занимаюсь расчетом таймлайнов – слышала такое слово?

– Знаю, конечно. И что дальше?

– Я работаю на институтском компьютерном комплексе, где просчитываю варианты развития нашей истории. У нас есть огромная база данных по всем сюжетам мирового и российского исторического процесса. Проблема только в том, что моделятор, ну в смысле наш компьютер, не тянет… То одно глючит, то другое. И я вот подумал, что, может быть, нам объединить усилия? Ты сможешь использовать наши наработки, а взамен поможешь разобраться с моделятором?

Девушка задумалась. Спустя минуту спросила:

– А начальство твое что скажет? Вдруг у вас там тоже сплошное КаТэ, и тебе потом башку отвернут?

Айдар рассмеялся:

– Да какое там КаТэ! У нас не институт, а проходной двор… Я договорюсь с шефом, не переживай. Он только спасибо скажет. Ну что, по рукам?..

– По рукам. Только потом не жалуйся…

– С чего ты решил, что моделятор глючит? – Маша шустро барабанила изящными пальчиками по клавиатуре. – Может, тут проблемы в железе? Я, конечно, в нем тоже немного шарю, но, сам понимаешь, здесь…

– Да нет же! – Айдар расхаживал по лаборатории, отчаянно жестикулируя. – Говорю тебе, проблема в софте! Наши админы все нутро комплекса с лупами облазили. Разработчики тоже руками разводят…

– Ладно. Дай мне еще полчаса… А пока завари кофе, что ли?..

Айдар кивнул и принялся искать банку с зернами. Маша лишь досадливо морщилась, слушая, как он громыхает ящиками и хлопает дверцами шкафов. В итоге банка была все-таки найдена, а вместе с ней и турка.

– Слушай, – Маша развернулась в кресле и посмотрела на Айдара. – Программа твоя, моделятор, в полном порядке. Я все проверила. Сначала думала, вирус какой засел или действительно баги. А вот и нет, все чисто. Тут кое-что другое, по-моему… Кофе готов?

– Сейчас будет. А что ты обнаружила? – Айдар подтащил стул и сел напротив девушки так, чтобы ему были видны ее стройные загорелые ножки. На новую «работу» Маша пришла не в джинсе, а в легком коротком платье и даже соорудила из своей гривы некое подобие прически, заплетя полукосу.

– Я просмотрела записи таймлайнов, которые, как ты говоришь, были глючные. И знаешь, проблема не в глюках, а в корректном вводе данных. А еще ты задал слишком мало параметров для просчета таймлайна. Мы с такой же проблемой сталкивались, когда предпоследнюю игру делали… Ой, у тебя там кофе выкипает!

Айдар вскочил и бросился к плитке. Кофе был спасен. Теперь осталось найти чистую чашку для дамы.

– Короче, слушай дальше, – продолжила Маша, потягивая ароматный напиток. – Надо задать как минимум нескольких сотен параметров. Может, и тысяч – я не знаю. Тогда твои таймлайны станут похожи на вполне реалистичные сценарии. И еще. Вводить надо не только цифровые параметры, но и оцифрованные социальные факторы. Ну, как в играх, где у персонажей есть свои модели поведения, так и в таймлайнах нужно задавать всякие социальные моменты. Я в них не шарю, тебе самому виднее должно быть. Ну, это, типа – религия, традиции разные. В общем, много чего, понимаешь?

– Да, у меня есть все эти данные в цифре, – удивленно подтвердил Айдар. – Просто я думал, что хватит нескольких десятков. Численность населения, территория, количество вооружений… Мне эти дополнения загрузить в моделятор – раз плюнуть.

– Ну, тогда давай, заводи. Я тебе еще могу перекинуть кое-какие наши разработки. Но только это все – КаТэ! Так что ты – никому ни слова. А за это с тебя – ваша база данных по истории. Я ее, конечно, и так могла бы скачать. Ты ее и зашифровать-то по-человечески не смог… Да решила не расстраивать тебя.

Она подошла к своей сумке, висевшей у двери вместе с летним плащом, достала серебристую флешку и кинула Айдару. Тот еле успел поймать. Потом снова села за компьютер. Айдар активировал второй терминал и дал команду на копирование.

Часа через полтора девушка откинулась в кресле и устало выдохнула:

– Аллес!

– Неужели все?

Маша покачала головой.

– У меня лично – все.

– У меня в принципе тоже. Может, попробуем?

– Почему бы и нет. С чего начнем?

Айдар задумался. Его взгляд скользнул по комнате и выхватил обложку диссертации на столе. Он взял в руки распечатку и принялся задумчиво перелистывать. Затем отложил в сторону и, сев за терминал, начал вводить дополнительные данные. Маша подкатилась к нему на кресле и стала читать с экрана.

– Ты не слишком размахнулся, парень? Этого будет достаточно?

– Вполне.

– А почему именно такая тема? Есть же более интересные таймлайны – например, открытие Америки, Вторая мировая война, Крестовые походы всякие…

– Это пускай в Голливуде такие темы окучивают. А у нас свои есть, родные. Тем более что я диссертацию пишу. Как видишь, все просто. Ну что, запускаем?..

Моделятор тихо загудел – началась обработка данных. На экране пошел обратный отсчет. Айдар повернулся к девушке.

– Что ты знаешь о Гаагских конвенциях и декларациях 1899 и 1907 годов? Хотя… в школе вы это, конечно, не проходили.

– Гмм… зачотновангуешь! Первый раз слышу. Хотя вообще-то про город такой знаю – года три тому назад с друзьями мимо проезжала. Там вроде особо ничего такого нет, не то что в Амстердаме.

– Ладно, тогда я расскажу, чтобы ты понимала, какими могут быть таймлайны. В августе 1898 года российские дипломаты от имени императора обратились ко всем ведущим державам с предложением провести конференцию по сокращению расходов на вооружения. Россия предлагала также запретить использовать в морской войне подводные лодки, вводить в оборот новые взрывчатые вещества. В общем, тогда было предложено еще много других ограничений, применяя которые миллионы людей остались бы живы и здоровы. А главное, могло не случиться ни Первой, ни Второй мировой войн! Удушающий газ, разрывные пули, ядерные бомбы, беспилотники – все это могло остаться только плодом фантазии писателей.

– Фантазии?! – Маша пожала плечами. – По-моему, фантазией осталась эта идея императора. Или, может, я что-то попутала и теперь в школе учат, что Первой мировой не было вовсе?

Айдар усмехнулся.

– Да нет, ты права с точки зрения уже произошедших событий. Предложение России вызвало во всем мире разнообразные реакции – от удивления и восхищения до насмешек и подозрений в предательстве интересов союзников. Из всех предложенных ограничений почти ничего не утвердили. Мир продолжал готовиться к грядущей великой войне, которая никуда не делась. Хотя как же легко можно было ее избежать! Да если бы в Гааге все страны договорились разрешать конфликты в третейском суде, как предлагал вначале Николай II, то конфликт Сербии с Австро-Венгрией, с которого все и началось, можно было загасить в самом зародыше.

– И тем не менее, Первая мировая война была. И Вторая – тоже. И все другие, так ведь?

– Были. А могли и не быть. И мы скоро увидим, что из всего этого могло получиться.

На табло на экране монитора возникло «00:00». Принтер тихонько зажужжал и стал выплевывать один за другим листки бумаги.

– Ну что, как успехи? – Маша нетерпеливо поерзала в кресле.

Айдар протянул ей распечатки.

– Посмотри сама.

Маша сморщила носик.

– Ой, давай, может, ты сам прочитаешь, а то я уже так устала…

– Хорошо, слушай. Значит, я поставил моделятору задачу: рассчитать два таймлайна. Первый– это период с 1898-го по 1951 год. Точка бифуркации – 1898-й, год принятия Гаагских конвенций. Второй таймлайн связан с первым, то есть продолжает ход истории в период с 1951-го по 1991-й. Что мы имеем в итоге?.. Компьютер пишет следующее: после подписания Гаагских конвенций, утвердивших некоторые инициативы русского императора, Первая мировая война так и не началась. Потому что Сербия и Австро-Венгрия разрешили свой конфликт в 1914 году в Гаагском мировом суде. Правда, потом, спустя два года, вооруженный конфликт между ними состоялся, но это была сугубо региональная война, в которую другие великие державы не стали вмешиваться.

Конфликт между Россией и Германией по альтернативному таймлайну также не произошел. Тут я попробовал просчитать известную историю о телеграмме Николая II кайзеру.

– Телеграмму?! Это что, у них тогда уже мессенджеры были? Ха-ха!..

– Ну, хватит прикалываться! Эту историю ты тоже, конечно, в школе не проходила. Так вот. Великая война могла не произойти, если бы кайзер, двоюродный брат русского императора, ответил на его телеграмму с предложением созвать третейский суд.

– И что просчитал моделятор?

– То, что я сказал. Первой мировой войны не будет. Но, конечно, будут локальные войны на континенте. В большинстве вариантов Австро-Венгрия и Османская империя разваливаются. Что еще… А, ну, понятное дело, никакой революции в России не случается. Ни в феврале, ни в октябре, ни вообще. И Гражданской войны тоже не будет. Только небольшие волнения в национальных окраинах – поляки да финны немного побузят и успокоятся. Гм-м… А, вот это интересно! Знаешь, какие территории будет контролировать Российская империя?..

– Неужели Аляску?! – прищурилась Маша.

Айдар довольно улыбнулся.

– Почти угадала. Россия при императоре Алексее II после 1925 года вернет назад Порт-Артур, а еще станет держать под собой весь Северный Китай, почти весь Иран и Проливы. Присоединит Монголию и Туву сразу. Но, кроме этого, важно другое. Судя по прогнозу, золото России не достанется американцам, которые во многом за его счет нарастили свою промышленность. И таким образом Штаты останутся сугубо региональной державой без претензий на мировое господство!

Это первый таймлайн.

Во втором Россия успешно продолжит развиваться. Ее население достигнет к 1951 году трехсот миллионов. Это будет первая экономика в мире! А вот чего не будет – так это ни Гитлера, ни Сталина. Потому что для них не окажется почвы – Первой мировой войны не было, не будет и Второй! Ну, и к 1991 году империя, конечно, станет более конституционной, ближе по формату британской, но все-таки – монархией!

Я лишь бегло посмотрел выкладки, но, по-моему, оба таймлайна просчитаны почти идеально. Спасибо, Маша!

Девушка радостно улыбнулась.

– Всегда пожалуйста, Айдар Петрович. И тебе спасибо – за базу данных. – Она вдруг повернулась к двери и прислушалась. – По-моему, сюда кто-то идет?

– Да… – Айдар тоже напряг слух. – Может, это кто-то из айтишников?

В тот же миг дверь распахнулась, и в кабинет вошел директор института. Он удивленно посмотрел на девушку, но ничего не сказал. Айдар же подскочил к нему и, едва поздоровавшись, начал:

– Магомед Магомедович, кажется, все получилось! Моделятор работает без сбоев и выдал точные таймлайны! Вот, поглядите.

Он сунул в руки шефу распечатки и стал что-то тихо и быстро пояснять. Маша стояла в стороне, шурша оберткой очередного «чупа-чупса». Наконец Айдар представил ее директору:

– А это – Маша. Без нее я бы не справился! Она… независимый эксперт по программному обеспечению. Занимается разработкой игр по исторической тематике.

Магомед Магомедович сухо кивнул девушке и продолжил чтение. Айдар подошел к Маше и тихо сказал:

– Директор – наш человек. Я его с детства знаю!

Магомед Магомедович сел в кресло у компьютера. Он снова быстро начал листать записи таймлайнов, время от времени что-то набирая на клавиатуре. Маша повернулась к Айдару и шепнула:

– А он что, тоже в компьютерах шарит? Я смотрю, он коды мои проверяет!

– Да, у него первое образование – техническое. А потом вот занялся историей. Или, точнее сказать, математическим моделированием исторических процессов.

– А что же вы раньше не могли кого-то позвать из нормальных программистов?

– Магомедыч как-то особо не давил на меня. И вообще он в этом плане спокойный. Всегда говорит: «На все воля Аллаха»…

– Молодые люди, что вы там шепчетесь? – Директор развернулся к ним вместе с креслом. – Давайте лучше обсудим результаты вашей работы.

Айдар с Машей подошли поближе.

– Я просмотрел данные моделятора. Неплохое имитационное моделирование. Даже не верится, Айдар. Я так понимаю, что это все благодаря вам, Маша?

Девушка посмотрела на Айдара и ответила:

– Да, есть такое дело.

– Вы где-то работаете сейчас?

– На фирме компьютерной. Игры пишу.

– Я бы хотел взять вас к нам на работу. Хотя бы в качестве внештатного эксперта.

Маша пожала плечами:

– Даже не знаю…

– Вы не спешите с ответом. А насчет оплаты ваших услуг не беспокойтесь, не обидим.

Магомед Магомедович достал из кармана пиджака визитную карточку и протянул девушке.

– Надумаете – позвоните. А ты, Айдар, давай-ка откорректируй данные по продолжению полученного таймлайна и вводи их в базу. Будем дальше тянуть имитационную модель. Посмотрим, справится ли моделятор. Ты помнишь, какой хадис пророка висит на входе в мой кабинет?

– «За ученого человека молится все живое на небесах и земле, даже рыбы в море»!

– Амин.

Директор попрощался и вышел из лаборатории. Айдар повернулся к Маше:

– Ну что, пойдешь к нам?

Девушка хитро улыбнулась.

– Я подумаю…

На следующее утро Айдар спозаранку примчался в лабораторию и засел за работу. Он прогнал моделятор еще несколько раз, чтобы проверить итоговые прогнозы. Незадолго до обеда раздался телефонный звонок. Айдар взял трубку и услышал голос директора.

– Алло, здравствуй, дорогой! Как успехи?

– Все нормально, я как раз хотел к вам зайти и поговорить. И спросить кое о чем.

– Вот и заходи. С последними данными. А у меня для тебя еще сюрприз есть. Так что жду.

Айдар распечатал последнюю версию таймлайнов и отправился к шефу. По дороге он встретил Пашку Колычева из соседней лаборатории. Тот спросил с ехидной ухмылкой:

– Ты что, девушек теперь к себе водишь? Смотри, Магомедыч – мужик правильный, чисто по шариату тебя выпорет.

Молча обойдя Колычева, Айдар двинулся дальше.

– Да ладно, чего обижаешься, чувак, я же завидую белой завистью! – Пашка миролюбиво похлопал его по плечу и зашагал рядом. – Лучше расскажи, как ты с моделятором развлекаешься. Есть успехи?.. О, я смотрю, ты таймлайны какие-то отрисовал? О чем хоть?..

– Гаагские конвенции. Я тебе рассказывал…

– Да-да, помню. И что, тебе удалось просчитать таймлайн?

– Да, удалось. Я даже тебе хотел… потом показать, как специалисту по военной истории.

Пашка довольно крякнул.

– Ну, специалист – это громко сказано. Так, просто сведущий человек. Да и не только в военной истории… Ну и что у тебя после Гаагской конвенции случается?

– Случается великая и процветающая держава, которая…

– Погоди-погоди! А что с Первой мировой? Когда она у тебя начинается? В 1920-м? Или в 1921-м?..

– Да не начинается она у меня! И Вторая мировая – тоже. Будут локальные войны и только.

– Обалдеть!.. А ты хоть знаешь, что появилось благодаря мировым войнам?

– Ну, ясно дело что. Более совершенные орудия убийства. А еще произошло много других трагических вещей, которых могло не случиться, если бы конвенция…

– Вот заладил: «конвенция», «конвенция»!.. Для начала хотя бы вспомни, как изменилось положение женщины после войны? Да не будь ее, женщины еще бы несколько десятилетий продолжали прозябать, не имея ни возможности зарабатывать, ни голосовать! И все это у них появилось из-за войны, когда они стали заменять мужчин. Даже прокладки появились в гигиене женщин после того, как в ходе боев придумали новые перевязочные материалы. А пластическая хирургия?.. Это ведь все тоже из военной медицины. Женское здравоохранение и снижение младенческой смертности – тоже изменилось в лучшую сторону после войны…

Айдар усмехнулся.

– Паша, тебя послушать, так война – это двигатель прогресса.

– Именно так, дружище, и ничего более! Ядерная энергетика, авиация, медицина, тяжелая промышленность, химия, космические технологии… Я могу продолжать бесконечно долго перечислять. Так вот, все это развивалось благодаря исключительно тому, что наши предки из века в век вели войны. И чем больше войн происходило, тем больше человеческая цивилизация продвигалась вперед.

– Да ну тебя! – пожал плечами Айдар. – Никуда бы не делись без войн ни космос, ни медицина, все бы мы получили и миллионы жизней сохранили.

– Ладно-ладно, иди, мыслитель! Все равно я прав…

В приемной директора, как обычно, никого не было, кроме секретарши. Пухленькая крашеная барышня, увидев Казакова, ни на секунду не прекратила покрывать алым лаком свои коготки.

– У себя? – буркнул Айдар.

– У себя, конечно.

Айдар шагнул в кабинет. Шеф встал из-за стола и дружески поманил к себе любимого сотрудника.

– А-а, уважаемый, проходи, проходи. Садись, пожалуйста. Чай?.. Кофе?..

– Спасибо, Магомед Магомедович. Можно, я сразу к делу перейду?

– Ну, переходи, давай. – Директор сел напротив и достал портсигар: – Будешь?

– Нет, спасибо. Пытаюсь бросить.

– Похвально… Так что у тебя там? – Он пыхнул папиросой и откинулся в кресле.

– Я просто хотел сказать, что еще раз прогнал на моделяторе полученные таймлайны. Все сходится. Может, и есть разница в несущественных моментах, но в целом результаты отличные!

Директор выпустил клуб дыма и после паузы произнес:

– Ты сильно продвинулся вперед за последние дни. Субханаллах!.. У тебя такой прогресс в работе пошел! Может, тебе помощь какая-то нужна? Люди, ресурсы?..

– Да нет, спасибо. Пока справляюсь. Да, Маша мне хорошо помогает.

– Вот пусть и дальше помогает. А у меня для тебя есть кое-что интересное. – Шеф открыл ящик стола и протянул конверт. – Держи.

Айдар недоуменно взял его.

– В институт пришло приглашение из Турции на международную конференцию по математическим моделям в гуманитарных науках. Поезжай туда с Машей вместе – вам это будет полезно. И захвати с собой моделятор. Будет чем похвастать. В общем, удачно тебе съездить.

Самолет приземлился в аэропорту ранним утром. Маша растолкала своего спутника.

– Вставай, в отеле выспишься. А пока мне нужна твоя грубая мужская сила – вещи достань, а?

Вокруг суетливо копошились пассажиры. Айдар вытянул сумки с багажной полки и стал пробираться к выходу из салона. Маша семенила следом. Одновременно она посматривала в зеркальце и подкрашивала губы алой помадой.

Влажный и горячий воздух плотно окутал молодых людей, едва они выбрались наружу. Выйдя из здания аэропорта, Маша с Айдаром направились к автостоянке. Их уже ждал микроавтобус с табличкой отеля. Водитель, пожилой турок, радостно кивал головой и что-то лопотал на своем птичьем языке, усаживая их в машину.

– Слышь, Казаков, – горячо шепнула Айдару на ухо Маша, – ты за ним приглядывай. Тут все водилы кемарить в пути любят. Как заметишь, что водитель иногда вздрагивает головой, сразу чем-нибудь его развлекай. А я пока посплю, ладно?

Она откинулась в кресле и закрыла глаза. Дорога до отеля показалась Айдару вечностью. Старичок-водитель, поначалу выглядевший бодрячком, через полчаса стал подозрительно смыкать веки и вздрагивать. Айдар, холодея от ужаса, начал говорить с шофером на дикой смеси русского, английского и татарского языков. Собеседник, услышав в речи иностранца знакомые тюркские нотки, оживился и даже попытался что-то ему отвечать. Поболтав так с полчаса, Айдар немного успокоился и залюбовался проносящимися мимо пейзажами. С одной стороны синело море, с другой – на дорогу напирали бурые анатолийские горы с торчащими на них соснами. Дорога крутилась меж травы и камней, уходя на узких поворотах в небо.

Наконец автомобиль подъехал к отелю. Маша тут же сняла босоножки и босиком зашлепала к морю, бросив Айдара разбираться на ресепшене с заселением.

Их поселили в соседних номерах. Спровадив носильщика, Айдар вышел на балкон. Перед ним расстилалось море, шумно бросающее на галечный берег пенные бирюзовые волны. На пляже было полно свободных лежаков. Отдыхающие, в основном семейные пары с детьми, почти все залезли в воду и плескались недалеко от берега.

В дверь номера нетерпеливо постучали. Айдар открыл. Перед ним стояла Маша в легком шифоновом платье, под которым смутно угадывались линии груди и бедер.

– Ты как хочешь, а я иду искупаться! – Девушка подошла к холодильнику и достала оттуда запотевшую бутылку пива. Скептически прочитав название, Маша поставила бутылку на место. – Я уже купальник надела. Пошли давай, не тормози.

– Может, чуть позже? Я хотел проверить моделятор – его на таможне так долго крутили-вертели. Не нравится мне это. К тому же сейчас самая жара. – Айдар пододвинул к себе футляр моделятора и отщелкнул замки.

– После проверишь. Никуда он от тебя не денется. – Маша подошла к Айдару и оттащила его за руку от прибора. – Если ты сейчас со мной не пойдешь, я буду кричать, что ты ко мне приставал, и сдам тебя в полицию…

Через десять минут они уже были у моря. Побросав вещи, молодые люди наперегонки ринулись в воду, брызгая друг на друга, и поплыли к буйкам.

Когда же они, вдоволь наплававшись, вышли на берег, Айдар вдруг ощутил странное беспокойство. Будто под сердцем противно застонала гитарная струна. Он остановился и огляделся по сторонам.

– Казаков, ты чего там завис? – крикнула Маша, расположившись под тентом. Она собрала волосы в пучок и заколола их на манер конского хвоста. – Если ты о моделяторе переживаешь, то ладно, пошли в номер. Я же вижу, как ты извелся весь.

Айдар тряхнул головой, словно прогоняя морок. Затем решительно подошел к одежде, натянул на себя рубашку и джинсы и заспешил в сторону отеля. Он почти не обратил внимания на то, как пыталась его догнать Маша, неуклюже шлепая вьетнамками по скользким плиткам дорожек.

Войдя в номер Айдар остановился и прислушался. Внутри было тихо. Он достал ключ и собрался открыть чемодан с моделятором, когда кто-то бесшумно подкрался сзади и ударил его по голове…

Айдар с трудом разлепил веки. В висках и затылке остро пульсировала боль. Он попробовал пошевелиться и понял, что руки и ноги туго связаны веревкой. Судя по тряске, его куда-то везли. Айдар посмотрел по сторонам. Он лежал на боку в грязном кузове грузовика. Затем он увидел ноги, обутые в армейские ботинки, и приклады автоматов. Люди в пятнистой форме, сидевшие напротив друг друга на узких лавках вдоль бортов, громко переругивались друг с другом на незнакомом языке, потом вдруг захохотали.

Айдар попробовал приподняться на локтях. Ему очень хотелось пить. Куда его везут, кто эти люди? Зачем я им вообще сдался?» – билась мысль в голове. Айдар стал вспоминать все известные ему истории похищений. Вряд ли его выкрали из-за денег. Может, перепутали с кем-то?.. А где моделятор и что с Машей?.. Что с ним сделают? Может, это какое-то недоразумение и когда все выяснится, его отпустят?..

Наконец машина остановилась. Айдара грубо подняли и вытолкнули наружу.

Протащив несколько десятков метров, его бросили на землю. Щурясь после полумрака кузова, он огляделся по сторонам. Он находился в огромном шатре, испещренном пулевыми отверстиями.

– Ты!.. Смотри на меня! – раздался громкий голос. Человек сказал это по-русски, но с сильным акцентом.

Айдар поднял голову. Перед ним стояли несколько человек с автоматами и в черных масках-балаклавах. На стене шатра висел черный флаг с белой надписью по-арабски. Под флагом в кресле сидел седовласый мужчина с открытым лицом. Айдар понял, что это он обратился к нему.

– Меня зовут шейх Абу-Саид. Ты находишься на священной земле Ислама, где нет места неверным! И то, что ты оказался здесь, – воистину была воля Аллаха, давшего тебе шанс встать на путь исправления!

– Я не понимаю… – начал было Айдар.

– Молчи! Мы знаем про тебя все. Айдар Петрович Казаков, тысяча девятьсот восемьдесят шестого года рождения и так далее. У тебя есть то, что нужно нам для победы над неверными. Это ведь твое? – Шейх кивнул в сторону.

Айдар повернул голову и увидел моделятор. «Откуда они узнали о нем? Почему именно сейчас, когда все наконец наладилось с таймлайнами?» – Ворох мыслей мешал сосредоточиться.

– Ты ведь уже понял, что от тебя нужно?

Айдар замотал головой.

– Вы, наверное, меня с кем-то спутали, я…

– Ты! Именно ты нам и нужен. Специалист по клиодинамике – это ведь ты, не так ли?.. Так вот, нам не нужны твои исторические бредни. Однако твоя машина может обсчитывать сценарии не только прошлого, но и будущего. Причем с абсолютной точностью! Не так ли? Отвечай!

Сценарии будущего… Да, моделятор теоретически мог просчитывать таймлайны не только прошлых исторических событий, но и сценарии будущего. Именно об этом они не раз спорили с шефом. Магомед Магомедович считал это наиболее перспективным коммерческим направлением. Айдар же всегда отнекивался и сводил аргументы к историческим исследованиям, упирая на то, что иначе институту не дали бы грант. Директор вздыхал, чертыхался, но не давил. Только время от времени снова пытался вернуться к теме.

– Вижу, что я правильно сказал, – удовлетворенно кивнул шейх. – Итак, нам нужно, чтобы ты просчитал несколько сценариев войн халифата с неверными. Все необходимые данные уже залиты в моделятор. Скоро мы планируем наступление. И ты просчитаешь его так, чтобы мы смогли победить. Ты понял?.. Ты ведь тоже мусульманин, насколько нам известно. Только поэтому еще жив. Когда закончишь, ты получишь все, что хочешь. И, конечно же, получишь в наложницы свою русскую девку. Притащите ее сюда!..

Айдар услышал шум. Повернув голову, он увидел, как две женщины в черных абайях втащили Машу с мешком на голове. Одна из них сдернула мешок и приставила нож к горлу девушки.

– Это что за хреновина?.. Казаков, где мы?.. – Маша дернулась, но, почувствовав лезвие у горла, притихла.

– Молчи, неверная! Или я отдам тебя своим воинам на потеху. – Абу-Саид встал с кресла и подошел к Айдару. – Теперь все в твоих руках. Или сделаешь то, что мне нужно. Или…

– Я сделаю, что вы просите. Только прошу вас, не причиняйте ей вреда!

– Об этом не беспокойся. До тех пор, пока ты не докажешь нам, что верен делу Ислама, с ней будут обращаться, как с самой любимой моей наложницей. Когда закончишь, ты получишь ее. Живой и здоровой, если справишься…

Айдар третий день подряд комбинировал данные, полученные от подручных Абу-Саида, вводил в моделятор, но каждый раз в финале нового сценария халифату наступал конец. Это происходило через год, через полгода, даже через десять лет. Но всегда финал различался лишь в деталях. Где-то Абу-Саида вешали свои же, где-то расстреливали американцы. Иногда он сам сдавался… Да, такие сценарии нравились Айдару, но разве этого от него ждут боевики?..

– Ну что, чем порадуешь нас? – Вкрадчивый голос Абу-Саида раздался прямо над ухом. Айдар вскочил. – Покажи-ка свои успехи.

Айдар повернул экран моделятора к шейху и сказал:

– Я стараюсь, как могу, использую все ваши данные, но…

– Можешь не продолжать. Я и так знаю, что наши дела плохи. Американцы с саудитами обложили нас с юга. Русские с сирийцами на западе. Все против нас!

Айдар рискнул поинтересоваться:

– А откуда вы так хорошо говорите по-русски?

Абу-Саид оскалился.

– Очень трудно не знать язык, на котором с тобой говорит родная мать. Еще труднее забыть его, если ты родился и вырос в России.

– Как же вы оказались здесь и…

– На все воля Аллаха. Но я пришел сюда не обсуждать с тобой свою жизнь.

Абу-Саид прошелся по шатру.

– Послушай, я слишком хорошо знаю историю войн человечества. В них успех не всегда зависит от перевеса сил. Ватерлоо, Гавгамелы, Куликовская битва… Всегда можно нащупать слабые места врага и нанести удар. И ты нам в этом поможешь. Но, видно, тебе нужно немного отдохнуть. Сегодня приведут твою женщину. Она – твоя рабыня. Делай с ней все, что захочешь. А пока работай!..

– Вот ведь зараза! А я еще обрадовалась, когда такая поездка обломилась на халяву! – Маша ходила из угла в угол тесной каморки, куда поселили Айдара. – Что же нам делать, Казаков, а?..

Айдар пожал плечами:

– Я бы ни в жизнь сюда не поехал, если бы не эта конференция…

– А что у тебя с их заданием? Получается?

– Пока никак. Всегда одно и то же: их халифат летит к шайтановой матери, а Абу-Саида кончают..

– Эх, а если бы даже ты смог, то что?.. Халифат победит, реализовывая твой таймлайн, и тысячи, миллионы людей погибнут или попадут в рабство? А ты, что ты будешь чувствовать? Как будешь жить после этого? Тебя ведь не отпустят.

– Зато тебя освободят!

– И я стану твоей наложницей? И какой я буду по счету в твоем гареме? Ну уж спасибо!

Маша фыркнула. В плену ее одежду забрали и выдали черную абайю, которую она швырнула в угол шатра, едва вошла. На ней осталась одна тонкая ночная рубашка.

Айдар встал и подошел к девушке вплотную. Сегодня она пахла не так, как обычно, в Москве. Ее тело пахло благовониями и сандалом. У Айдара слегка закружилась голова от аромата, и он притянул девушку к себе…

Прошло уже две недели, как Айдар работал над таймлайнами. Результаты улучшались раз от раза. Иногда моделятор давал оптимистичные сценарии для войск халифата, которые, правда, были все-таки еще нестабильны. Лучше, чем то, как было в начале, и все же без особого успеха.

Машу приводили к Айдару каждую ночь. Они занимались любовью до изнеможения, хотя место, где они находились, напоминало ад. Каждое утро Айдар слышал звуки автоматных очередей – Абу-Саид предпочитал совершать казни через расстрел, в отличие от других полевых командиров.

– Ты любишь меня? – спрашивала Маша, сидя на нем и вбивая его в постель сильными упругими толчками.

– Да, конечно… – Айдар хватал ее за волосы и притягивал к себе, впиваясь в губы.

– Хорошо! – шептала Маша, еще крепче охватывая его бедрами и ускоряя ритм…

Однажды утром в каморку ворвались боевики и молча потащили Айдара наружу. Он покорно шел, стараясь не думать о том, что его ждет.

Этой ночью от безысходности он решил загрузить в моделятор совсем безбашенный сценарий, который неожиданно показал практически стопроцентный успех джихадистов. Айдар едва успел распечатать файлы и теперь на ходу перечитывал их. Невероятный исход казался глюком взбесившейся машины, но Айдар вспомнил слова профессора Волдеева из университета. Тот всегда говорил, что вся история человечества невероятна и невозможна, но ничего более похожего на правду не существует.

В шатре Абу-Саида было многолюдно. У стола с картой толпились полевые командиры, что-то громко обсуждавшие. Один из них, стоявший спиной к Айдару, показался смутно знакомым.

– А, вот и ты, наша карающая десница Аллаха! – Голос Абу-Саида звучал насмешливо. – Чем порадуешь, брат?

Айдар показал распечатки.

– Я сильно продвинулся вперед. Я перебрал много сценариев для ваших солдат, но только один ведет к победе. Вот, посмотрите.

Абу-Саид выхватил у него распечатки и стал жадно читать. По мере чтения на его лбу появлялись новые складки. Наконец он произнес:

– Я не понял. Ты что, издеваешься над нами?! Что все это значит?!

– Это значит, что вы сможете победить и мирно распространить законы шариата и границы халифата от берегов Атлантического океана до Индийского, и не только. Вам нужно лишь…

– Нам нужно лишь немедленно разоружиться и без всяких мирных переговоров сдаться неверным! Вы слышали, братья?

Айдар закивал.

– Все верно. Полностью разоружиться. Отпустить всех пленных. Перестать совершать теракты. Направить все деньги на строительство мечетей и медресе. Вести всю свою работу лишь политическими средствами – через партии, вакфы, благотворительные фонды. Так пришли к власти умеренные исламисты в Турции. Так и вы постепенно придете к власти во всех мусульманских регионах…

Абу-Саид насмешливо зацокал.

– И что, неужели никто не будет нам мешать? Ни американцы, ни их продажные марионетки?

– Конечно, вас будут пытаться останавливать, бросать в тюрьмы и лагеря, но на этот случай есть сценарий Махатмы Ганди, который без насилия смог привести Индию к независимости. Так и вы, если и вправду хотите мусульманского ренессанса, сможете…

– Довольно! Ты сильно нас огорчил, брат. А мы так надеялись на тебя. И даже твой наставник возлагал на тебя такие надежды. Да, брат Магомед?..

Айдар близоруко прищурился. Рядом с Абу-Саидом действительно стоял Магомед Магомедович в арафатке и камуфляже. Загорелый, обветренный.

– Ассаламалейкум, Айдар!

– Вы?!.. Так это вы?!.

– Да, Айдар. Во имя Аллаха я возглавил институт клиодинамики и занялся разработками моделятора, с помощью которого можно просчитывать варианты истории прошлого и будущего. Я долго в тебе сомневался и уже хотел бросить все и перебраться в халифат, когда ты неожиданно стал получать отличные результаты.

– И вы решили…

– Да, я направил тебя с твоей девушкой-программисткой и последней версией моделятора в Турцию якобы на конференцию, чтобы наши братья смогли тебя выкрасть и победить в битве с неверными. Правда, я не думал, что ты все-таки еще недостаточно продвинулся вперед… Хотя, вероятно, твоя наложница сможет нам помочь не только своим красивым телом, но и мозгами? Абу-Саид, прикажи воинам, чтобы они привели ее сюда.

В шатер втащили Машу в черной абайе. Абу-Саид подошел к ней и взял за подбородок.

– Я смотрю, ты тут прямо расцвела, неверная, а? Может, тебе стоит прийти ко мне сегодня вечером, если твой жених не сможет нас порадовать?

Айдар сделал шаг вперед, но тут же упал под ударом приклада автомата. Лежа на земле, он увидел, как девушка выхватила из-под абайи что-то блестящее, но тут же упала, скошенная короткой очередью.

Абу-Саид вытер с лица кровь и нагнулся, чтобы взять из руки девушки оружие.

– Забавно! – хохотнул он. – Она хотела убить меня ножом для бумаги. Воистину Аллах лишает разума врагов его! – И повернулся к Айдару: – Следующим будешь ты, если к завтрашнему утру не сможешь меня порадовать!..

– Так, значит, ты говоришь, что все теперь нормально и наши войска победят, если выступят на Дамаск тремя колоннами и окружат русскую базу? – Абу-Саид нехорошо прищурился.

– Вот компьютерная модель, смотрите сами. – Голос Айдара был сух. Казалось, что ему было все равно, верит ему шейх или нет.

Абу-Саид вертел в руках моделятор и радостно цокал языком.

– Ты только посмотри, брат Магомед! Хвала Аллаху, мы через месяц, иншалла, захватим всю Сирию, потом Турцию и Ирак, потом Саудию и Египет, а потом…

– Амин! – Бывший директор института клиодинамики вознес руки кверху. – Да ниспошлет Аллах смерть неверным от наших победоносных войск! И спасибо нашему брату Айдару, который смог наконец совершить то, что мы от него так долго ждали!

Абу-Саид усмехнулся.

– Иди отдохни, брат Айдар, в своем шатре. Мы пришлем тебе сегодня новых наложниц, дабы твоя легкая грусть после утраты своей неверной подруги быстро исчезла. Как говорят у нас, что общего между караваном верблюдов и женщиной? За одной всегда приходит другая. Ха-ха! Иди же, наслаждайся отдыхом. А воинам Аллаха пора на бой с неверными!..

Через три дня, когда войска халифата были полностью уничтожены в ходе контрнаступления. Айдара схватили и бросили в подвал. Абу-Саид приказал оставить его в живых до своего приезда, чтобы он сам мог лично запытать предателя до смерти.

Но не успел.

Однажды утром Айдар услышал звуки перестрелки. Скоро она стихла. Потом раздались быстрые шаги, загремел замок, и дверь открылась. На пороге стоял Магомед Магомедович с автоматом в руках.

– Хвала Аллаху, я успел! Айдар, ты в порядке?

Казаков сделал шаг назад и прижался к стене.

– Не бойся, Айдар! Абу-Саид и его подручные сбежали. Последние бойцы из его отрядов сдаются в плен. Самолеты альянса контролируют небо над всем халифатом.

– Вы же были с ними заодно! Это из-за вас погибла Маша! – одними губами прошептал Айдар.

– Сынок, – в голосе Магомеда Магомедовича послышались отеческие нотки, – теперь я могу тебе рассказать, что я не только директор института. Я – глава отделения суфийского ордена Накшбандия в России. Ты ведь знаешь, что это за тарикат?.. Многие твои предки служили нашему ордену. А недавно орден взял под свое крыло институт, где ты работал…

– К шайтану ваш тарикат! Зачем вам нужно было влезать во все это и втравливать меня с Машей?

– Айдар, послушай, мы давно ведем тайную войну с джихадистами, которые нас люто ненавидят и считают вероотступниками. Они уничтожают наши мечети, убивают братьев тариката, как убили славного брата Муамара в Ливии. Так что поводов влезть сюда у нашего ордена предостаточно. Все наши попытки покончить с ними терпели неудачу. Тогда мы стали прощупывать Абу-Саида, большого любителя технологий, и придумали легенду с моделяторами, которые якобы могут с абсолютной точностью просчитать любые военные сценарии. Джихадисты долго не заглатывали наживку, а мы все никак не могли им показать успешные наработки. Пока наконец случай не свел тебя с Машей, известным хакером, с помощью которой ты смог сделать рывок…

– …и которую вы послали сюда на верную смерть! – с ненавистью перебил Айдар.

– Абу-Саид слишком доверял технологиям и решил попробовать моделятор как последнюю надежду. – Бывший шеф говорил, словно не услышал обвинения. – И ты мог реально привести его к победе. Особенно, если бы еще пару месяцев подзадержался в лагере, где его люди легко обрабатывают молодежь. Но ты мог подставить джихадистов, что в итоге и сделал. Только, чтобы ты их подставил, пришлось… найти довод для твоей ненависти.

– Убирайтесь к чертям собачьим! – Айдар осел наземь и закрыл лицо руками. – Будьте вы прокляты!..

Магомед Магомедович присел на корточки рядом с ним.

– Так было нужно, сынок… Благодаря тебе и Маше тысячи людей смогли стать свободными и будут живы. А теперь, когда при помощи моделятора мы знаем, как мирным путем, без кровопролития взять власть здесь и почти повсюду… У нас будет свой халифат, где все будет по-другому. И ты сам сможешь узнать, каким может быть мир без войн. Осталось просчитать лишь несколько таймлайнов. Разве тебе, как ученому, не хотелось бы…

– Где аппарат? – глухо спросил Казаков.

– О, я знал, что ты согласишься! Сейчас, я достану его…

Бывший шеф развязал рюкзак и уже почти достал моделятор, когда Айдар обрушил на его голову кусок бетона. Следующим ударом он разнес на куски моделятор. Истекая кровью, Магомед Магомедович прохрипел:

– Что ты наделал, глупец?!..

Тогда Айдар поднял с пола «калаш» и передернул затвор.

– У вас в кабинете на стене в красивых рамках висело так много хадисов, что вы забыли самый главный: «Всякий, кто искренен в науке, побеждает, но тот, кто хочет от нее лукавства, гибнет…»

Григорий Панченко Время уходить

Что мое время на подходе, я понял позже многих. А раньше всех это понял Беспалый. Собственно, даже прежде, чем это по-настоящему началось.

Мы тогда успешно отбили нашествие лемешных. Ну как – «нашествие», они ведь не хищники и не перевертыши, им наши жизни не нужны: единственное, что по-настоящему нужно этим травожорам, – переть напролом. Только вот они хоть и травожоры, но плодовые заросли тоже сведут подчистую, поэтому роща со стороны равнин у нас огорожена не менее надежно, чем водорослевые заводи со стороны моря. Раньше этому стаду была известна крепкость наших оград и острота наших копий, так что последний раз оно всерьез пробовало прорваться очень давно, в пору молодости прошлого вожака. Сейчас в Поселке не осталось никого, кто сам помнил бы те времена, но вообще память о таких славных битвах сохраняется надолго.

Однако всему приходит срок, и в прошлом сезоне у стада появился новый вожак. Мы это обнаружили во время их весеннего прохода, но в ту пору и лемешные вялы, и, главное, роща, еще бесплодная, их привлекает не так сильно. Так что все обошлось.

У нас некоторые даже решили, что, мол, стадо и само по себе впредь будет ограду обходить. Ну конечно. Чего только народ не придумает, чтобы лень свою потешить. Что такое – «стадо само по себе», оно есть разве? Вот мы что – Поселок или те, кто в нем живет: я, Светлая, Прыгун, Одинаковые, ну и прочие, вплоть до зеленой молодежи, чьего мнения пока не спрашивают, и вернувшихся стариков, чей голос стоит десятка? То-то. Вот у нас сходка решает, а в стаде безмозглом – вожак.

Скажу не хвастаясь: я был среди тех немногих, чья решительность переломила общее мнение. Все равно вряд ли вышло бы, но мою сторону приняли все трое наших стариков, и Беспалый из них первым. Ничего они в ту пору не заметили еще: наверно, нечего было. И он тоже.

Или заподозрил что-то уже тогда? Просто никому не сказал – может, даже самому себе не признался?

Поди угадай теперь. Да и не важно это.

Так или иначе, мы с весны по осень заготавливали и обтесывали бревна, углубляли ров, шлифовали наконечники. Светлая хотела было повести молодежь за ветками шиполиста, но старики отговорили: это против перевертышей в самый раз будет, а лемешный, если войдет в раж, даже не заметит, усилена ограда колючей оплеткой или нет. А вот сушильный стан оборудовать – это да. Когда стаду приходится обновлять урок, почти обязательно кто-то из матерых окажется завален насмерть, так не пропадать же мясу. Это только вожака убить ни в коем случае нельзя, даже подранить нельзя сколько-нибудь серьезно. Только ослабь его боеспособность – на следующий сезон стадо придет с новым вожаком во главе. И что же тогда, заново стену готовить?

Мы завалили двух. Без потерь, даже раненными: когда огромный самец, было дело, чуть не снес целый сектор ограды, Длинного ушибло переломившимся столбом, однако он полежал-полежал да и поднялся вскоре, еще помог нам оборону держать. И одна из Одинаковых заработала вывих локтя, когда изо всех сил ткнула того самца рогатиной, но угодила в кость. Это ничего, вправим. Старики в этом умелы.

Как раз додумывая эту мысль, я ощутил на себе взгляд одного из стариков, пристальный, давящий. Очень удивился. Первым делом осмотрел себя: может, что не в порядке? Да нет, я как я. Не ранен; а что в крови по макушку – так ведь я сейчас стою на туше того лемешного, который подверг нашу стену такой опасности, и резаком отделяю мясо, пласт за пластом. А как иначе: для чего мы тогда сушильню заново возводили?

Оглянулся через плечо. Но нет никого за мной, значит – именно меня держит Беспалый на остриях своих зрачков, как на раздвоенном копье.

Что тут поделаешь. Надо спускаться, узнавать, чего он от меня хочет. Ох, как это некстати… Кому резак передать – Коротышке, что ли? Надо бы ему, он сейчас в цепочке ко мне ближе всех, но ведь плохо же справится, тут нужны длинные руки…

Рыкнул на Коротышку, подозвал Левозолотистую, хотя она была через три звена, уже на земле. Очень все удивились, но ничего – дело важней.

Пока цепочка перестраивалась, еще раз осмотрелся. Одного из стариков, Трижды Укушенного, что-то не вижу, Припадающая На Ногу сейчас как раз вправляет локоть Одинаковой (вторая Одинаковая взволнованно топчется рядом и верещит громче первой, словно их обеих вместе врачуют), а Беспалый по-прежнему смотрит на меня. Вот нет у него больше другого дела и все тут.

Молодежь, самая зеленая, тоже собирается вокруг него, замирает, разинув рот, и начинает меня рассматривать, будто в первый раз увидев. Лучше бы чем-нибудь полезным занялись, бестолковые!

Напоследок успеваю наметить линии отреза еще трех длинных пластов. И, уже передав резак вскарабкавшейся по очищенному от мяса хребту Левозолотистой, один из них отрываю сам – без всяких орудий, полюбуйтесь!

Восторженно загомонили все, не только молодняк. То есть почти все – кроме Беспалого. Он, если раньше просто держал меня на копье взгляда, теперь, можно сказать, сделал выпад – и проткнул насквозь, вон, между лопаток наконечник выскочил. Так что приходится слезать. Хотел было по пути один из лемехов выломать, чувствую, мне это сейчас по силам, но лучше все-таки не задерживаться, наверно.

Что же все-таки ему от меня нужно? И почему он этого просто не скажет при всех – я что, когда-то раньше мнением стариков пренебрегал?

Нашему Поселку повезло: у нас их трое. Редко такое бывает. А не так давно было даже четверо, это вообще на всем побережье у нас одних. Самый старший, Потерявший Пятую Часть, рассказывают, вернулся много раньше всех и долгие годы оставался единственным, это уже потом один за другим пришли нынешние трое.

Как же мы жили тогда, до его прихода – без стариков совсем? Некому теперь рассказать. Впрочем, может быть, это совсем недолго продлилось, пару лет всего.

Я его хорошо помню: был уже соображающим подростком, когда он умер. Умер от старости, подумать только! К нам, прослышав про такую диковину, с двух соседних поселков сбежался молодняк, ну и кто повзрослее тоже, специально чтобы посмотреть. Опоздали, конечно: наши старики в тот же день его вывезли на плоту и похоронили (это так называется) в море. Так что инопоселковым осталось только этот плот разглядывать. Вообще-то с них и хватит: если не привыкнуть к Потерявшему Пятую Часть с детства, то он даже живой был страшен, от него на самом деле куда меньше четырех пятых осталось.

Все наши старики хоть что-то да потеряли…

И вот я стою перед Беспалым, потерявшим меньше прочих, и никак не могу понять, зачем он меня позвал. Впрочем, он ведь и не позвал. Это я сам решил, что ему зачем-то понадобился. И, может быть, ошибся.

– Я пойду? – спрашиваю Беспалого, после того как мы молча постояли достаточное время, чтобы Левозолотистая отделила оба оставшихся пласта по моим наметкам и принялась надрезать новый.

– Ты уйдешь, – отвечает он.

Вряд ли молодняк, подслушивавший наш разговор, понял хоть что-нибудь. Даже мои сверстники, наверно, не сразу догадались. А я сам – догадался ли? Вот именно в первый же миг?

– Куда?

– Знаешь. Да и не важно это. Главное – откуда.

Вот сейчас мои сверстники, во всяком случае, начали догадываться. Светлая в ужасе прижала руки ко рту.

– Сразу? – несколько мгновений помолчав, спрашиваю я. – Или хотя бы кровь смыть у меня время есть?

– Ты хочешь, чтобы крови на тебе стало больше? – Беспалый невесело растянул уголки губ.

Вот так живешь, всегда принимая как должное, что старики видят глубже и знают больше, недаром же их голос стоит десять наших. И вдруг…

Не знаю, что со мной сделалось, что отразилось на лице, как изменилась поза. Даже сверстники разом отступили на шаг, а молодняк так и вовсе словно ветром сдуло.

– Ты все-таки не забывай, с кем говоришь, – Беспалый-то не отступил, он даже чуть придвинулся: без угрозы, медленным движением, словно бы устало. Потом ощерился еще более невесело, чем прежде, плавно поднял целую руку, повернул ее ладонью ко мне – и из кончиков всех ее пальцев неуследимо выскользнули длинные лезвия когтей.

Всю жизнь знаешь, что старики не только умнее и опытнее, но вдобавок сильнее, что на охоте или в бою им доступно многое, для тебя закрытое. Но это ведь в бою за Поселок, а не против его насельников! Ах ты ж перевертыш увечный!

И снова: не знаю, что со мной произошло, что я сделал… Точнее, знаю – вычислил это потом, – но не помню, следующие мгновения как проглотил кто. У одного из стоящих рядом было копье, он, разумеется, держал его вертикально, ведь нельзя же, пускай по случайности или во время игры, направлять острие в сторону кого-либо из своих – и вот я этот наконечник тоже ни на кого не направил, да и копье из рук не выхватил, но, схватившись за древко, как за опору, обеими ногами изо всех сил нанес удар. Прямо перед собой, вытянув тело вдоль земли в линию. Под когтистую руку.

Значит, старики сильнее? Все и всегда? Так ли, перевертыш?

Сшиб я Беспалого наземь, как плохо вкопанный колышек. На несколько шагов отшвырнул.

Огляделся, сам не знаю, горделиво или в ярости – и мгновенно потух, словно трут под ливнем. На меня все смотрели как… как на…

– Вот теперь сам понимаешь, – с земли произнес Беспалый. Он единственный из всех смотрел на меня совершенно по-прежнему, скалился грустно, без угрозы. И в его все еще выпущенных когтях тоже не было угрозы, а было объяснение.

Понимание действительно пришло. Даже не пришло, а обрушилось, погребя под собой без остатка.

Всегда ведь знаешь, что это с тобой тоже случится, оно ведь никого миновать не может. Но вот живешь – и не веришь

В третий раз за сегодня (и вообще в жизни) я не помню, что сделал потом. Хотя опять-таки знаю: перескочив через лежащего старика, огромными прыжками понесся вниз по склону, к морю.

– Он сказал… – Светлая сглотнула. – Сказал – на самом деле около суток у тебя еще есть. Но…

Голос ее дрожит. Она еще за меня боится или уже меня?

Я, не оборачиваясь, похлопал рукой по камню справа. Светлая, ни мгновения не промедлив, подошла и села рядом. Значит, за меня.

От меня сейчас не пахнет кровью: я отмылся так тщательно, словно это еще могло иметь значение. Яростью, надеюсь, тоже не пахнет.

– Значит, завтра вечером.

Светлая хотела было что-то сказать, но промолчала. Впрочем, я знаю, что. Завтрашний вечер – крайний срок, до него лучше не дотягивать, это поражает не с такой точностью.

– Не беспокойся. Я уйду раньше.

– Я вовсе не беспокоюсь! – Она возмущенно вскочила, в сердцах даже стукнула меня кулачком по плечу, больно. – То есть беспокоюсь, конечно, – но…

Я попытался улыбнуться. Нет, я улыбнулся, сумел! Я пока еще прежний, тот, с кем Светлая знакома с детства. Ударить того, кому и вправду пора уходить, – нельзя.

Значит, у меня действительно есть не менее суток. Но, конечно, я все-таки уйду раньше.

Ощупал ушибленное плечо, поморщился, снова хлопнул по камню рядом с собой. Светлая опять села справа от меня, но теперь уже не сразу, а поколебавшись немного. Не из боязни: скорее ей стыдно было.

– Хватило места на сушильном стане? – спрашиваю как ни в чем не бывало.

– Нет, – оживилась она. – Ты был прав: со второй туши примерно треть пришлось на Плоскую скалу тащить. Натонко резали уже там, а до скалы несли большими кусками, даже в шкуре: старики сказали, что иначе только зря соком истечет.

Я киваю. Именно так.

– Знаешь, как тяжело было? – с гневной обидой говорит Светлая. – А ты здесь рассиживался!

И осекается.

Я качаю головой. Нет уж. За оставшиеся сутки, последние здешние сутки, надо бы сделать многое – но точно мне не следует оказываться там, где хрустит под резаками только что переставшая быть живой плоть, истекает соком свежее мясо, где…

Нет! Нет… Нет.

Много других дел. Большой водорослевый плуг давно нуждается в починке, а теперь как раз появилась возможность заменить выщербленный лемех. Изгородь тоже нуждается в починке. Не тот участок внешней стены – то есть он прежде всего, но еще слишком там все липко, багряно и пахуче, а… какая-нибудь другая часть.

Ограда детского пляжа, например. Она ведь настолько…

– Покажи руку, – теребит меня Светлая. – Ну покажи!

Не совсем понимая, что ей нужно, я протягиваю ладонь. Светлая придирчиво осматривает мои пальцы. А, вот в чем, значит, дело…

– Другую! – решительно требует она. И, обследовав каждый палец по отдельности, со слегка разочарованным (или мне так показалось?) облегчением посмотрела мне в лицо.

– Нет у тебя ничего. Слушай, может, ошиблись старики?

– Вряд ли. Ты лучше скажи: на детском пляже…

– Нет, ты погоди, – Светлая не собирается сдаваться, – я сейчас сказала – «старики», но ведь даже это не так! Тебя не все они осматривали. Один только Беспалый. Разве не мог он ошибиться?

На миг меня вдруг словно обожгла сумасшедшая надежда: мог! мог ошибиться один из стариков, пускай он самый опытный – ведь Припадающая и Укушенный не подтвердили его слова… скорей, скорей надо показаться им, они наверняка дадут отсрочку, они, может быть, даже отменят… Потом опомнился. Чего уж там: даже если Беспалый ошибся – я не ошибаюсь. Самого себя не обманешь. Совершенно зря, кстати, Светлая пытается это с собой проделать: бесполезно такое для взрослых и даже опасно.

Для взрослых. Да. Очень взрослая мысль.

Даже слишком.

– Оставь, – говорю Светлой, – примем это, как вечернюю росу на закате. Я тебя о чем спрашивал: не помнишь – на детском пляже внешний ряд кольев…

– Дался тебе детский пляж! – Она, не сдержавшись, снова стукнула меня, теперь по колену. – О себе подумай! О нас подумай!

– Так ведь и думаю… – Я осторожно потер место нового ушиба. Удивительно все-таки, до чего же Светлая меня не боится, хотя только что готова была увидеть, как из моих пальцев выщелкиваются когти перевертыша. Или, наоборот, совсем не готова? – Детский пляж – это разве не о нас? Может быть, нашим детям на него ходить всего через несколько лет…

Всем телом ощутил, как она вздрогнула. Прикусил язык, гадая, что сказал не так. Не сумев угадать, сидел молча. И Светлая тоже сидела рядом, будто каменная: не то чтобы заговорить или отодвинуться – она даже вздрагивать больше не решалась.

Тогда я отодвинулся сам. И отвернулся, чтобы не видеть, как Светлая, стараясь быть бесшумной, приподнимается, украдкой делает несколько осторожных шагов – а потом уносится прочь, стремглав, без оглядки, заботясь уже только о скорости, не о тишине.

Можно подумать, будто хоть кто-нибудь не знает, откуда берутся дети.

Скверен оказался мой последний день…

Беспалый, поджав под себя ноги, сидел на краю учебной площадки. В это время там обычно толпится молодняк, но я продирался через кусты шумно и медленно, давая всем, кто хочет, возможность загодя разбежаться. Так что дождался меня только старик. А может, и не было здесь на этот раз молодых, все-таки сегодня день очень необычный…

В мою сторону Беспалый даже не смотрел, что-то рисовал на песке прутиком. Подойдя, я присмотрелся: оказывается, он обновлял чертеж счетной таблицы. Нижние, «ножные» разряды были целы, а «ручные» оказались стерты, затоптаны – и следы маленьких ступней, нескольких пар, вели дальше, прямо по песку площадки. Значит, все же был здесь только что молодняк, самый мелкий: заслышав меня, в панике рванул прочь, как вовсе не обученный, куда глаза глядят.

Старик, по-прежнему на меня не обернувшись, аккуратно вычертил «пальцы руки», стоячую графу верхнего разряда, и уже взялся за лежачую, «когти». Я как заметил это, невольно глянул на свою руку, опасаясь, наконец, увидеть на ней то, что высматривала Светлая. Или, наоборот, надеясь: нет больше сил терпеть.

– Рано, – буркнул Беспалый, проводя последнюю линию.

– Да что у тебя, глаза на затылке?

– Этого нет. И даже не было. – Он наконец удостоил меня взглядом. Невесело усмехнулся. – Просто память: я в свой последний день перед уходом тоже все смотрел, как там у меня с… ручным разрядом, лежачей графой… Будто только в этом дело.

Беспалый покачал головой, удивляясь своей тогдашней глупости. Несколько раз впустил и выпустил когти: на правой руке пять, на левой, понятно, лишь четыре. При нас – детях, юнцах или даже повзрослевших, – старики избегали проделывать такое, только на опаснейших из охот или когда набег хищных отражали. Там оно само собой получается, даже если копья в руках – то есть всегда: от хищников когтями не отобьешься, у них свои длиннее… А у бродячих перевертышей – не длиннее, но в точности такие…

При этой мысли моя правая кисть вдруг, словно сама по себе, дернулась каким-то незнакомым движением.

– Ого! – Беспалый снова качнул головой. – Не торопись. А то придется уходить прямо сейчас. А перед этим – меня убьешь, переранишь и убьешь еще нескольких… может быть, как раз тех, кто тебе особо дорог… Да и сам, наверно, не уйдешь, а будешь убит. Тебе именно этого хочется?

– Из всего, что ты перечислил, старик, мне хочется только убить тебя.

Ко многому меня не подготовила жизнь, в том числе к двум вещам: что когда наступит срок, мне доведется говорить с кем-то из стариков вот так – и что после этого я все-таки смогу усмехнуться.

– Держишься. Молодец, – Беспалый прищурился. – А убить ты меня и так чуть не убил сегодня: кости уже хрупковаты становятся…

Когти у него, оказывается, все еще были выпущены. Только сейчас он их спрятал окончательно.

– Когда ты впервые увидел это на своей руке, старик? – Я опять шевельнул правой кистью. На сей раз ничего в ней не отозвалось.

– Уже вернувшись…

– Как это?

– Просто. Тот, который смотрел моими глазами сразу после… после – это был не я.

Понятно. Только вернувшись, значит… То-то и оно, что возвращаются далеко не все. Очень мало кто возвращается.

– Совсем ничего не помнишь? (Это вопрос из числа тех, на которые, как кажется, в общих чертах знаешь ответ, а точнее и знать неприлично – но мне сейчас общих черт мало, да и не до приличий уже.)

– Что-то помню. Сразу после возвращения – помнил больше. Но и тогда это была не совсем память, а… Сам узнаешь. Скоро.

Да уж. Возвращение – оно всегда как бы почти сразу после ухода…

– И что же мне делать, старик? Что ты делал в свой последний день, что твои старшие друзья делали? Это-то в памяти осталось?

Снова вопрос из числа полузапретных. Но какие уж запреты, когда мы стоим друг напротив друга, словно и впрямь готовые к бою, хотя уже выяснили: незачем нам вступать в бой.

– Вот тут, мальчик, ты прав, – старик опустил взгляд на счетную таблицу, немного подумал и стер ее ребром стопы. Ну, понятно: ночью, по всему судя, дождь пойдет, а сегодня все равно уже никто на занятия не явится. – А мы не правы. Уж прости: я только сейчас и понял, что ваше поколение выросло с таким большим отрывом от предыдущего… для нас-то он невелик: несколько лет туда-сюда, поди их заметь…

– Надо было заметить.

– Надо. Ты, когда вернешься, следи за таким. Как уходили старшие из нас, я запомнил хорошо: между нашими поколениями был разрыв всего год. Двое юношей ощутили приближение срока одновременно, одного из них ты знаешь.

– Потерявший Пятую Часть?!

– Он. Тогда, конечно, носил другое имя. И вот они, не упуская один другого из виду, сходили в дальние заросли за ветвями шиполиста – и дотемна, а потом до утра, оплетали им внешнюю ограду. От себя самих. Несколько раз отправлялись за новыми охапками, видно было, что все тяжелее им дается работа… мы не дыша следили за ними, не смея сунуться наружу… Тени уже протянулись на четверть полудня, когда они ушли в последний раз. И не вернулись.

– Совсем? – глупо спросил я.

– В тот день – да. А через годы – кто же узнает… Я, уходя, одного желал: чтобы ни разу не вернуться к своему поселку до того, как снова стану собой. И тебе того же желаю.

Мы помолчали.

– Но это был подвиг, на который можно решиться только вдвоем… – задумчиво произнес Беспалый. – Поддерживая друг друга и прослеживая друг за другом. А я, как и ты, уходил один. Помню, пушистиков покормил напоследок…

Мы в детстве кормили любимцев как раз после занятий на учебной площадке, не этой самой, ближе к морю, но точно такой же. А корзины с кормом оставляли… ну вот где нынешний молодняк их и оставил, пустившись наутек от страшного меня.

Сделал шаг к ним – и вдруг остановился, кое о чем подумав.

– Будь спокоен, – Беспалый и сейчас просчитал меня, как только что стертую таблицу. – Там не мясная нарезка сейчас, а фруктовая.

– Во всех трех?

– В двух. В третьем рачки с жучками. Совсем забыл, чем пушистики питаются?

Я как раз помнил. Потому и был удивлен.

На всякий случай оставил короб с насекомыми старику, сам взял два остальных. Действительно: плодовое крошево и зерновая смесь. На такое у меня точно ничего не проснется, но… кто-то ошибся. Или старик, или детишки.

Вскоре выяснилось, что ошибся все-таки я. А может быть, любимчики. Я смешал крошево в привычных с детства долях, не один к двум, но поровну, протянул сквозь прутья клетки – и сразу три пушистика, до странности безбоязненно подступившись вплотную, принялись нетерпеливо отгибать мне пальцы, спеша добраться до кормовой смеси. Потом самый крупный из них, рыжий в полоску, прямо на ладонь мне вскарабкавшись, начал с наслаждением вылавливать из крошева кусочки фруктов.

Надо же! Да нет, не мог я настолько забыть: всегда они предпочитали фруктам плоть, даже такую, что в хитине. А от зерен носишки свои воротили с особым упорством, мы еще, помню, много сил потратили, чтобы отыскать злак с крупносемянным колосом, который…

Колос. Зерна.

Фруктовая нарезка и крошево из букашек. Плоть в хитине.

Плоть…

Заполошно пискнув, метнулись от меня любимчики. Рыжий едва успел соскочить с ладони, прыгнул к задней стенке клетки, вскарабкался по ней…

Выдернув руку из проема между прутьями, я прикусываю ее до боли, но тут же разжимаю челюсти (успел!), потому что нельзя, никак нельзя мне ощутить во рту страшный, желанный вкус крови…

И четырехпалая кисть со звонким шлепком ударяет меня по затылку. Плашмя. Когти не выпущены.

– Уходи-ка ты поскорей, – спокойно произносит старик. По-видимому, он не сомневается, что я все еще его понимаю.

– Совсем? – бормочу я. Значит, действительно понимаю.

– Пока нет. Просто подальше от уязвимого, – и он повел меня, подталкивая перед собой, прочь от уголка любимчиков.

Я шел покорно, как раненый. Шагов, наверно, восемь дюжин так сделал, прежде чем окончательно опомнился.

– Вот, – Беспалый отпустил меня. Присмотрелся: – Держишь своего перевертыша?

– Держу.

– Тогда уложи его спать. Он сейчас уснет, и ты с ним вместе. А завтра, как проснешься, уводи его. Он пробудится позже.

«Уводи…» – повторил старик.

«Уводи…» – повторяет где-то вдалеке Светлая, невидимая и неслышимая.

«Уводи…» – скрежещет дочиста оголенными костями скелет лемешного у проломленной внешней ограды.

«Уводи…» – обрушивается волна на детский пляж.

Солнце бьет через лиственную кровлю. Нет – сквозь кустарник.

Спутанные ветви над головой. Остывший песок под боком.

Я проснулся. Это я, а не перевертыш. Он будет дремать, наверно, до самого вечера, но – прав Беспалый! – надежней увести его прямо сейчас.

Выбираюсь из зарослей, куда, оказывается, забился на ночь. Где это я? Ага, понятно: вон к небу тянется краснокорая громада Двуглавого Гиганта, а раз уж мне сейчас видна только одна его верхушка, так это потому, что… и вправду далеко забрался, на самую окраину. В общем, лучше мне перевертыша через рощевые ворота гнать.

Все просто, не о чем жалеть и незачем терять время. Страха нет, горечи тоже. Даже любопытство: что там будет потом?

О, меня все-таки заметили. Бегут – не прочь, а сюда. Это вы зря, сверстники и младшие: нас сейчас двое. И того, кому я веду, совсем не до вас.

– Прочь! – издали кричит Светлая. И замахивается многожалым копьем. Я оглядываюсь, но за моей спиной никого.

– Уходи! – кричит Коротышка. У него в руках тоже копье с разветвленным наконечником. Размахивает им скорее испуганно, чем грозно, стремится теснить меня – и не видит, что я ухожу сам.

Вот оно что…

Набегают остальные. Четверо, шестеро – перестаю считать. И узнавать многих перестаю: вон Правопятнистый – видно плечо из-за щита, а так-то почти у всех щиты, сплетенные из колючих веток, большие, закрывающие от ног до головы, некоторые даже вдвоем приходится тащить.

– Вас старики послали? – спрашиваю, обращаясь исключительно к Светлой.

– Старики ни о чем знать не должны. А ты уже не разговариваешь, – совсем непоследовательно объясняет она. И снова тычет в мою сторону копьем: – Уходи, перевертыш!

Перевертыши действительно не разговаривают. Это она права.

– Прочь! Уходи! – подтверждает кто-то между Правопятнистым и Светлой.

– Прочь! – двуголосо кричат Одинаковые, слитным движением поднимают руки из-за общего щита – и два дротика ударяют в песок недалеко от меня. Один из этих дротиков вонзается и остается торчать, второй падает плашмя, как палка. Что ж, по крайней мере ясно, какой из Одинаковых вчера вправляли локоть: той, что за щитом слева.

Зачем это мне? Такое перевертышу бы надо, а я ведь не собираюсь с ними сражаться, искать слабые места в их обороне. Хочу одного: уйти!

– Прочь-прочь-прочь! Пошел! Уходи!

Еще несколько дротиков летят уже не в землю у моих ног, а именно в меня. От трех я уклоняюсь, четвертый отбиваю лапой… рукой, пятый ударяет меня в бок. Больно.

Перевертышей не убивают: ведь всем известно, кем был перевертыш раньше и кем, если повезет, станет потом. Откуда берутся дети, тоже всем известно.

Поэтому дротики, которыми отгоняют перевертышей, лишены наконечников, а на копьях, наоборот, острия множественные, рогульчатые, такими мелкую рыбу бьют… Того, кто крупнее, можно лишь не подпускать к себе, подталкивать куда-то, делать больно… больнее, чем тупоносым дротиком…

Перевертышей не убивают. Почти никогда. Разве что кроме тех случаев, когда сдержать их не выходит – и разумный оказывается в опасности. Нет ничего ценнее, чем жизнь разумного. Потому, когда гонят прочь перевертыша, всегда есть кто-то со смертобойным копьем и запасом острых дротиков. Сзади, за спинами остальных.

Длинный. Его рост никаким щитом не скроешь. А однозубое копье он и скрывать не собирается, держит открыто.

Он вчера был сбит наземь, ушиблен и оглушен. Но сейчас уже полностью оправился, его рука с копьем тверда.

– Пошел! Убирайся! – Копья надвигаются, грозя многожалыми остриями. Пячусь от них, остерегаясь повернуться спиной.

– Эй! – угрюмо выкрикивает Длинный, обращаясь не ко мне, а ко всем остальным. И указывает им куда-то в сторону.

Понимаю его, кажется, только я. Потому что теперь мне не удается идти туда, куда я с самого начала собирался, к рощевым воротам. Меня теснят прямо к глухой ограде. Она еще далеко, перевертыш не видит ее и, следовательно, не знает, но я-то знаю.

А вот все-таки не полностью оправился Длинный. Его вооруженная рука едва заметно дрожит, древко в ней чуть вихляется.

– Прочь! – взвизгивают Одинаковые, потрясая над краями щита оружием: левый дротик слеп и бессилен, как сухая валежина.

– Уходи! – Левозолотистая швыряет камень, промахивается, бросает еще один, но в меня трудно попасть, а перевертыша глупым камнем и не остановишь.

– Прочь отсюда! – отчаянно кричит Светлая, тыча перед собой копьем.

И свет меркнет у меня перед глазами. Последнее, что я вижу – уже сквозь темноту, – это собственную руку, заслоняющуюся от копейного выпада… руку… лапу, вдруг выплеснувшую из кончиков пальцев острия втяжных когтей…

Прыжок! Когти задней лапы, распрямляясь, коротко полосуют плоть того существа, что по левую сторону самого большого из колючих сплетений; добивать некогда, второй прыжок – на другое существо с опасной веткой в передней лапе… Какое оно неуклюжее, как легко переламывается от моего удара сперва его ветка, а потом…

Прыжок!

Нет, нет, нет! Это не добыча, ее не едят! Скорее отсюда, скорей…

Добыча! Вот настоящая добыча, рогомордая, большая! Она разгоняется в беге – отпрыгнуть, заскочить на хребет, вгрызться, вкогтиться… Сорвался! Добыча не бросается на меня, ее внимание отвлечено кем-то другим; а вот и третий! Четвертый! Еще несколько – много! Стая! Стать в ней своим: опасно перебежать прямо перед носом добычи, смелее всех запрыгнуть на нее снова…

Мясо! Три дня сытного изобилия! Я в стае свой, но вожака перед собой пропускаю, и почти-вожака пропускаю тоже, а вот того, кто раньше шел к добыче третьим, не пропущу! Ты куда? Смотри на высоту моего прыжка, оцени оскал, убойся скрещения когтей… Отступи! Отступи!!!

То-то.

Самки! Самки! Ты куда первым? Да, ты вожак, но я давно уже почти-вожак, смотри на меня, я с тебя ростом, но намного гибче и подвижней, оцени и устрашись, отступи! Не хочешь? Бейся! Бейся!!! Умри!!!

Я вожак!

Я никогда прежде не водил стаю этим путем, но двое старших идут спокойно, ущелье им хорошо знакомо, они оба мне не соперники, так что можно пропустить их вперед… На склоне возле приметной скалы – приметное дерево, молодое, верхушкой до середины этой скалы… Запомню! В следующий раз сам поведу!

Самки! Самки! Все мои! То есть все желают стать моими, увиваются передо мной и цапаются друг с другом (исподтишка: в моем присутствии никто открыто драк не затевает, даже двое почти-вожаков нашей стаи!), но я удостою вниманием лишь нескольких, самых светломастных, белесых. Каждый сезон такое повторяется, однако стая послушно ждет, когда отберу приглянувшихся светлых, а прочих допущу к остальным самцам…

Мы потеряли обоих старших. Одного – в схватке со стаей-забродой (Мы победили эту стаю, убили многих, остальных прогнали! Я победил их вожака!). А второй сегодня вдруг остановился без всяких причин, поднес лапы к глазам, словно снимая с них пласт липкой паутины, затем посмотрел на меня испуганно и произнес множество странных звуков. Непонятно. Еще непонятней стало, когда он повернулся спиной и умчался прочь. Я даже подумал – он, самый опытный, какую-то угрозу заметил. Долго осматривался и принюхивался, но не оказалось вокруг ничего опасного. А старшего с тех пор не видел вовсе.

Это ущелье, с приметным деревом возле приметной скалы, мне хорошо знакомо, много раз уже водил стаю этим путем. Скала почему-то съеживается каждый сезон, теперь она намного ниже дерева.

Я вожак! Я все еще вожак!

Странная стая. Живет за необычно плотными зарослями возле того берега, куда ненадолго уходят самки, когда наступает срок. На наших глазах одна самка как раз пробралась обратно через те заросли, где они были преодолимы – постройневшая, избавившаяся от груза, – и, завидев нас, проворно пустилась наутек, потому что она не из нашей стаи, а самочий сезон давно миновал. Оба почти-вожака бросились было за ней, но я помешал: нечего им своевольничать. Тогда они, став корпус к корпусу и зарычав на меня, бросились к тем зарослям, но проем в них за это время как-то исчез, закрылся сплетением иглистых ветвей. Почти-вожаки попытались было растащить это сплетение, но их вдруг изранили прямо через чащу, слишком плотную, чтобы сквозь нее прорваться. В той странной стае все мелкие, меньше убежавшей самки, но из лап у них растут острые палки.

Хорошо. Теперь почти-вожаками станут другие. А я по-прежнему вожак.

Я до сих пор вожак!

Добыча, огромная длинношеяя добыча! Мы не дали ей прорваться к воде, она теперь неуклюже переступает, вздыбясь на задние лапы, чтобы уберечь маленькую голову и уязвимую часть вытянутой шеи. Пока уберегает: не достать, это высота четырех прыжков. Но наша стая терпелива, а стоять долго добыча так не сможет.

Топчется, иногда с маха опускается на все четыре, норовя при этом затоптать кого-нибудь из стаи. Каждый раз промахивается: только земля дрожит от таких попыток.

А вот сейчас земля вздрогнула сильнее прежнего, хотя добыча уже снова стоит на задних. Там, в недосягаемой высоте, ее головенка поворачивается туда-сюда, высматривая что-то, невидимое для нас. А потом добыча вновь опускается на все четыре лапы и не вздыбливается, но делает такое движение, словно собирается бежать от опасности, как будто есть для нее большая опасность, чем обступившая со всех сторон стая…

Я вожак! Я должен быть первым – особенно сейчас, когда беру в основном опытом, потому что суставы мои уже не столь гибки, а мышцы утратили упругость. Я не могу, не должен промахнуться!

И я не промахиваюсь: повисаю у добычи на шее, сразу запустив в нее все когти. Зубы тоже запускаю. В два хвата мне удается переместить точку укуса к позвонку, вгрызаюсь изо всех сил – и чувствую, как под моими зубами с хрустом расседается кость, здесь и только здесь хрупкая, тонкая, уязвимая.

Добыча уже мертва, но она такая громадная, что ее тело не сразу это поймет. И оно содрогается в последнем усилии, это тело, снова взметывает себя на дыбы, взметывает непомерную шею отвесно, как ствол дерева… меня, не удержавшегося, забрасывает много выше, в небо над собой… над…

…Над грохочущим валом – вода, валуны, обломки ветвей и стволов (откуда? откуда? откуда?!), который проносится со скоростью смерти, кипит далеко внизу, погребает под собой стаю, погребает добычу по самый кончик ее перекушенной шеи, где на обрывках мышц еще косо свисает окровавленная мертвая голова, погребает все…

Что это? Что это было?

Я – вожак! Но где же моя стая?

Где я? Кто я?

Я стою на окраине Поселка – но где Поселок? Нет изгороди, нет хижин. Одичавшая молодая поросль пробивается сквозь бурелом там, где раньше была плодовая роща. Только контур берега и подсказывает: я – на краю.

Даже он изменился. Детского пляжа, самой хранимой части Поселка, нет тоже, вместо него – словно бы море выгрызло огромный участок, а потом засеяло его перемолотыми скалами.

Вот тот огромный пень, уже почти полностью занесенный песком – это… это остатки Двуглавого Гиганта? Сколько же лет меня не было?

Старики, вернувшись, часто не узнают ничего вокруг – водорослевые заводи расположены иначе, хижины строят на иной манер, среди плодовых растений появились новинки… ручные пушистики сейчас есть, а в пору их молодости, до ухода, вовсе не было еще… новые знания и умения возникли… И, конечно, давно нет никого, кто был стариком до твоего ухода. Это все в пределах понимаемого: взрослая жизнь ведь длится не годы, а с десяток дюжин лет, если не дюжину дюжин.

Сверстников иногда можешь встретить. Тех немногих, кто вернется.

Я вернулся. Отбыл срок взрослой жизни, когда созревшее естество грозного хищника гасит молодой разум – и вот я вновь в числе разумных, более того: я старик, чей голос равен десяти. Но где те, чьим десяти голосам равен мой? И где старики-сверстники?

Что там берег, что роща – где все?!

Может ли статься, что мой уход продлился вместо десяти дюжин лет целых сто дюжин? Но так не бывает, да и не объяснит это ничего.

То странное, помнящееся словно бы сквозь сон – содрогание почвы, страшная волна, месиво живого и неживого, долгие годы голодного одиночества, – было такое? Почудилось? Прав Беспалый: это не совсем память…

Смотрю на свои руки. На левой не хватает двух пальцев: значит, теперь меня будут звать Трехпалым? Но есть ли кому меня так звать?

Втяжные когти, не выпускающиеся у молодых, вдруг сами собой выскользнули наружу, все восемь… и сами же собой втянулись мгновение спустя. Нет тут врага, которого можно побеждать.

Даже врага – и того нет.

Я… я – последний? Я остался один?

Встречалась ли ты со мной, Светлая, когда мы оба были перевертышами? Успели ли наши потомки сбросить с себя скорлупу на детском пляже? Сколько лет миновало им, прежде чем пришла волна?

Щебечущий писк, такой знакомый, но неожиданный в только что мертвой тишине. С ветки ближайшего дерева на меня смотрит пушистик. Рыжий. Непривычно круглоголовый. Очень крупный, но все равно маленький, без труда у меня на ладони уместится. Еще двое опасливо, но любопытно поглядывают на меня с соседних ветвей. Ничего они не расскажут о том, что случилось здесь.

Так что же, любимцы, только мы и остались друг у друга, от прошлой жизни и для грядущей?

Вы теперь – мой Поселок?

Сергей Битюцкий Дорога в ничто

…никаких мотивов. Решительно никаких. Восемнадцать убийств за четыре месяца. Все утром – с семи-тридцати до восьми ноль-ноль. Все – на километровом участке второстепенной дороги из районного центра в Михайловское. Никаких попыток ограбить убитых. Никаких признаков экстремизма. Некоторые пытались скрыться, большинство оставалось на месте преступления. На допросах все клялись, что ничего не помнят.

– Ну хоть какие-то связки есть?

– Есть. Убивал всегда пассажир с правого сиденья. Единственный раз убил водитель. Но эта машина была праворульной. То есть убивал человек, сидевший справа.

Первые три случая были совпадениями, толкнувшими нас на ложный след. Тогда каждый раз убивал водителя случайный попутчик, взятый на трассе. Там, на окраине Волочанска, полно народу голосует – едут утром на работу на Михайловский комбинат. Мы встали на версию секты маньяков. Версия с треском разлетелась. Убил брат брата. Потом муж – жену, которой недавно подарил машину. Потом…

– А по стоимости машин? По социальным группам?

– Каша. Никаких зацепок. От «Москвича» до «BMW». Народ в этих местах суеверный, сразу же перестали брать попутчиков. Комбинат пустил автобус. Когда в этом автобусе непьющий передовик убил двоих и троих ранил, автобус отменили.

– Где?

– Здесь же, на проклятой версте, как ее окрестили.

– Патрулировали?

– Каждый сантиметр облазили. С собаками. Дежурных ставили. Пока капитан Сычев, объезжая дежурных, не застрелил своего водителя.

– О как!

– Ну да, пока ты в столице прохлаждался, мы тут не скучно жили. Его тут же взяли его же патрульные. Он не сопротивлялся. Твердит, что внезапно потерял сознание и пришел в себя с табельным в руке. Уже месяц, как местные вообще перестали здесь ездить. Предпочитают кругаля давать восемь километров через Слободку. Батюшка местный без зазрения совести нагнетает, проповедуя про грешников и происки Сатаны.

– Силь, но ведь должно же быть объяснение. Без сверхъестественной дьявольщины.

– Базару нет, должно. Кому вот должно, хер сыщешь.

Милицейская «десятка» вывернула с Волочанской грунтовки на корявую Михайловскую двухрядку. – Кто в этот раз вызвал?

– Местный грибник.

– А он, значит, не боится?

– С пешими никогда ничего в этой погибели не случалось. Позвонил, сказал, что иномарка с неместными номерами. Труп рядом с машиной, второго не видит. Приходится ехать.

– Силь, получается, что это я сижу на месте тайного киллера?

– Получается, Ромчик. Без понтов страшно.

– Твою ж душу… Ну, я тебя, ежели что, зарежу ласково. Помнишь, как нам это Ахмет говорил?

– Хотел бы забыть, Ромчик.

Машина вписалась в длинный поворот. Солнечный свет сквозь строй придорожных тополей забарабанил по глазам гулкой чечеткой. Звенело в ушах от вспышек морзянки. Трасса выпрямилась. Вдалеке нарисовалась машина с распахнутыми дверцами. Барабанная дробь света сползла с лобового на правое стекло свербящим глаз лучом магазинного сканера штрих-кода.

Василий бросил руль. Чутье, спасшее когда-то их обоих под перекрестным огнем, бросило вперед руку. Выстрелы один за другим обжигали левую щеку, а Василий бил лбом в искаженное яростью Ромкино лицо. Удар машины в дерево погасил сознание.

– Ромчик, ты в норме?

– Офуительно.

– Не ссы, зубы новые отрастишь. У нас было дэтэпэ, понял. Техника подвела. Тебя не закроют, нет состава. Пули через лобовое ушли, а оно – вдрызг. Я, если вдруг, подсоблю, чтоб ты быстрее отделался. Оформим тех, приезжих, потом надо будет вернуться с канистрами и зафигачить тут пожарчик. Смекаешь?

– Трактор потом пригони. Перепахать, чтобы последовательность деревьев по пням не смогли восстановить.

– Самый зуд – языки за зубами держать. Чтобы никто не заподозрил, что можно вот так просто. Прожектором. Теликом. Мобилкой… Иначе – всем хана.