Настоящая фантастика – 2010

Генри Лайон Олди Urbi et Orbi, или Городу и Миру

Марина и Сергей Дяченко Мигрант

Павел Амнуэль Голубой Альциор

«Тебе сегодня лучше, милая, я вижу, тебе лучше, Елена Семеновна говорит, что ты поела немного каши, ты должна хорошо кушать, чтобы поправиться, я приподниму тебе подушку, так тебе удобнее, давай, если хочешь, поиграем в нашу игру, ты еще не забыла последний маршрут, куда это мы летали, да-да, ты права, на Вегу, погоди, я тебе еще немного приподниму подушку, и мы отправимся…

…Вега. Созвездие Лиры. Четыре звезды ромбиком. Вега в уголочке. Видишь? Самая яркая. Самая яркая звезда на небе — летом, конечно, а зимой Сириус, туда мы с тобой летали в декабре. Представила? Голубая яркая Вега, поворачивай корабль, штурвал у тебя, два румба к востоку… Что ты говоришь? Оранжевая? Нет, солнышко, Вега — голубая и самая яркая. Почему ты настаиваешь, может, ты не туда смотришь? Хорошо, пусть будет оранжевая, это не так уж важно. Что ты говоришь, солнышко? Рядом действительно голубая, только слабее? И кажется, будто две капли? Милая, ты, наверно, перепутала — оранжевая и голубая, рядом, как капли, это Альбирео, в созвездии Лебедя, я тебе рассказывал, но туда мы полетим в другой раз, а сегодня Вега, хорошо? Да-да, оранжевая, как апельсин. И голубая пусть рядом, если тебе так хочется, не будем спорить… Господи, сейчас-то уж какая разница, пусть будет оранжевая, пусть будет зеленая, пусть хотя бы просто будет…»

— Доктор, она сегодня выглядела гораздо лучше, я вам говорю. Не такая бледная.

— Садитесь, Владимир Александрович. Я сожалею, но… Это временно. Девочка очень обрадовалась вашему приходу.

— Ей стало лучше, я вижу.

— Боюсь, Владимир Александрович, эта неделя… м-м… окажется последней. Вы должны быть готовы.

— Вы не можете так говорить, доктор!

— Ремиссия… Вы знаете, последняя пересадка не помогла, и…

— Вы не имеете права так говорить! Господи, ей всего пять лет! Она должна жить, пусть лучше я…

— Сожалею, Владимир Александрович, но болезнь не разбирается…

— Еще одна пересадка?

— Сожалею…

— Да, я понимаю. Вы правы, доктор, она выглядит лучше, но что-то уже… Знаете, мы играем… У Машеньки богатое воображение, замечательная память, я с трех лет учил ее запоминать звезды и созвездия. Мы играли, я рассказывал о звездах, показывал на небе, если был ясный вечер, и мы как будто отправлялись на звездолете, Машенька навигатором, наносила маршрут на карту — в уме, чтобы лучше запомнить, меня отец так учил, когда мне было шесть или семь лет, я до сих пор помню, может, потому и стал астрофизиком…

— Не нужно так волноваться. Я хочу сказать…

— Подождите, доктор, послушайте. Она уже запомнила много звезд и половину созвездий, северные — почти все. А сегодня… Я проложил маршрут к Веге, мы уже летали туда, она прекрасно знает Лиру и все звезды… Голубая Вега, а сегодня Машенька сказала, что Вега — оранжевая. Спутала Вегу с Альбирео. Я подумал… Наверно, вы правы. Ей не лучше. Она начала забывать… Господи, это ужасно… Почему? Почему — дети? Почему не…

— Пожалуйста, возьмите себя в руки. Час назад приходила ваша жена…

— Бывшая. Мы не…

— Да-да. Бывшая. Она держалась крепче.

— Ира всегда была крепче меня. Может, потому и ушла, что… Я могу еще побыть с дочерью?

— Сейчас она спит. Подождите в холле, медсестра вас позовет, когда будет можно.

— Я бы не хотел столкнуться с…

— Ваша бывшая жена ушла, Владимир Александрович, сказала, что придет вечером.

— Я уйду раньше, не хочу с ней встречаться.

— Понимаю.

— Подожду в холле.

— Конечно. И еще… На память лейкемия не влияет. Если ваша дочь говорит, что Вега зеленая…

— Оранжевая.

— Не важно. Значит, она так с вами играет. Не спорьте с ней.

— Я и не спорю.

«Я тебя немного поверну, вот так, теперь мы можем смотреть друг другу в глаза, ты хорошо поспала, до ужина есть время, надо поесть, милая, чтобы быть сильнее, я понимаю, что не хочется, хорошо, давай играть дальше, не к Веге, ну и ладно, мы еще не летали к южным созвездиям, есть среди них очень красивые, они видны и у нас — летом, низко над горизонтом, созвездие Скорпиона, помнишь, когда мы были в зоопарке, заходили в маленький домик, о, ты даже помнишь название, конечно, террариум, точно, и там… правильно, такой противный, но нам же не с живым скорпионом играть, а созвездие очень красивое, несколько звезд — клешни, несколько — хвост, и в хвосте самая яркая звезда, красная, как эта кнопочка на панельке, она называется Антарес, и знаешь почему, потому что она очень похожа на планету Марс, это бог войны, мы называем его Марс, а в Древней Греции был бог Арес…

Что ты говоришь, милая? Нет такого бога? Ремос? Почему Ре… Хорошо, пусть будет Ремос. Если ты хочешь… Красный, как… Почему голубой? Милая, ты хочешь играть в другую игру? Давай, только я не… Голубой Ремос, и я сам тебе это объяснял? Милая… Что ты сказала? Да, конечно, сейчас голубой, а когда-нибудь станет красный, ты права, но я тебе это не гово… Хорошо, давай полетим к голубому Ремосу в созвездии Скорпиона. Ориентиры такие, запоминай: три звезды рядышком в хвосте и три в голове… Нет, погоди, я говорю — три… Хорошо, милая, не нужно нервничать… Четыре так четыре… Скажи, родная… Я у тебя спрошу, а ты вспомни, это очень важно. Когда мы только начинали играть… Верно, Большая Медведица. Ковш. И ручка… Сколько? Ты уверена? Ты точно помнишь? Повтори, это очень важно. Да, я понял: ручка вверх, а в глазу медвежонка яркий синий зрачок…»

— Я понимаю, Елена Семеновна, но…

— Ваша игра очень взволновала девочку, у нее ускорился пульс и поднялась температура. Пожалуйста, в следующий раз играйте во что-нибудь другое.

— Ей хуже?

— Она опять заснула, а вечером придет Ирина Павловна и останется на ночь, вы же не хотите с ней…

— Я приду утром.

«Знаешь, милая, давай сегодня играть иначе, поменяемся, ты будешь капитаном, а я штурманом, куда ты хочешь, чтобы мы полетели, Альциор, пусть будет Альциор, я только забыл, где… да, конечно, в созвездии Ориона, Орион — небесный охотник… ты думаешь, что… хорошо, пусть будет греческий царь, хотя… нет, молчу… Альциор — он яркий? Нет, я вспоминаю, конечно, но ведь ты сегодня командуешь, а я только наношу путь на небесную карту… Голубой, понятно, ярче Сириуса, даже так, самая яркая звезда на нашем небе, прошлой зимой я тебе показывал… да, помню, я еще говорил… что же я говорил, милая… я помню, конечно, но ты повтори, пожалуйста, вот оно что, Альциор — минус первой величины голубой гигант… что ты сказала… спектральный класс О… ты знаешь, что это такое, я тебе этого не… впрочем, если ты знаешь, значит… Расскажи, что еще ты знаешь об этой звезде. Три планеты, понятно, одна, как наша Земля, только далеко и все равно холодно, а две ближе, и на одной, самой близкой… да, очень интересно, скажи, пожалуйста, ты ведь знаешь и другие созвездия, нет, туда мы сегодня не полетим, но если я тебе о них рассказывал… Кассиопея, говоришь… послушай, родная, мне кажется, я еще не… прости, я ошибся, не нужно нервничать, Кассиопея и в ней самая яркая красная звезда Дирона… Дирона… если ты говоришь, то так оно и есть, точно, ты у меня умница, ты мне обязательно расскажешь о Дироне и об Альциоре, а сейчас давай ненадолго посадим звездолет на какой-нибудь астероид, тебе нужно принять лекарства… потом полетим дальше, только не забывай, что сегодня ты капитан, ты выбираешь, полетим мы к Альциору или Дироне, или… ну, скажем, к Альтаиру… хорошо, пусть нет такой звезды… мы опускаемся на астероид… все хорошо, правда?»

— Мне нужно с вами поговорить, Владимир Александрович. Садитесь, пожалуйста.

— Машенька сегодня…

— Да, у вашей дочери наблюдается определенное улучшение. Ремиссия, к счастью, оказалась более длительной, но… Вы сами, видимо, понимаете, что это временное улучшение.

— Нет, доктор, теперь Машенька пойдет на поправку.

— Владимир Александрович, послушайте…

— Нет, это вы послушайте! Маша пойдет на поправку. Она поправится, я уверен.

— Я понимаю, вам хочется думать…

— Доктор, я знаю! Сегодня мы полетим к Альциору. А может, к Дироне. Это звезды, мы с Машенькой играем в звездные путешествия уже два года.

— Я помню, вы говорили. Постарайтесь ее не утомлять. Когда девочка устает, она хуже воспринимает лекарства, и это укорачивает ей…

— Удлиняет, доктор! Вы сами сказали: ей сегодня лучше. Я уверен: завтра…

«Теперь расскажи мне о Дироне. Это большая звезда? Маленькая? Меньше Солнца? Почему же она самая яркая в Кассиопее? Ну да, верно, твой отец поглупел, как я не догадался — раз ярче, значит, ближе, а если ближе, то мы на нашем звездолете долетим за… сколько, говоришь… завтра к утру… завтра, как хорошо, что есть завтра, можно думать о завтра… ты думай… о завтра и о послезавтра… что ты говоришь, я не расслышал… конечно, к галактике Андромеды мы полетим тоже… подумать только, ты знаешь слово „галактика“, разве я тебе… прости, у меня, должно быть, склероз, и если ты напомнишь мне о галактиках, о тех, что я тебе показывал… правда?.. такие близкие?.. как огромные цветные спирали, перечеркнувшие небо… это замечательно, карандаш… где здесь можно найти карандаш… вот, оказывается, есть в тумбочке, и бумага тоже, правда, немного помятая… очень красиво, и ты знаешь, очень точно… очень… и расположение ветвей, и балдж в центре… да, вот это… Господи, ты знаешь, что такое балдж, я уверен, что никогда не рассказывал тебе… молчу… да, раз ты говоришь, что видела в телескоп, значит, я действительно брал тебя с собой в обсерваторию… с мамой? Почему с… конечно, с мамой, правда, я не уверен, что твоя мама захочет играть в эти игры, ты же ее знаешь… ну, если ты так считаешь, то, конечно, мама пусть тоже поедет с нами, я уверен, что она согласится… а сейчас поспи, во сне лечатся все болезни, да-да, ты здорова, но и здоровым детям нужен здоровый сон… ха-ха… это я от счастья, милая…»

— Владимир Александрович, на минуточку… Ваша дочь… Нет, с ней все в порядке, она проснулась и хочет играть. Вы всю ночь провели в этом кресле?

— Как она сегодня?

— Вы знаете… Это очень странно, доктор с вами еще поговорит… Но анализы значительно улучшились. Очень значительно. Доктор даже надеется, что это не ремиссия, а… При лейкемии бывают… очень редко, но случаются… доктор не хочет внушать вам надежду, но похоже…

«Капитан, штурман прибыл и ждет приказаний. Ты хочешь прямо сегодня полететь к квазару? К какому? Три цэ двести семьдесят три? Уверена? Ты знаешь, что это такое? Это очень страшное место, там внутри огромная черная дыра, миллионы Солнц, и если она захватит наш звездолет… Нет, я не мог говорить тебе такой чепу… Ну, хорошо, если это написано в книге… Детская книга о звездах, говоришь? Я ее тебе купил? Видишь ли: есть какие-то вещи, которые я забываю, это потому, что я уже старенький… Что ты говоришь, милая, мы с мамой уже год… Прости, я опять ошибся. Да, конечно, мы не расставались и в прошлом году вместе ездили к бабушке… Куда, ты сказала? В Кампаро… Но наша… Да, конечно, Кампаро, замечательный городок. А в будущем году вместе полетим на море… Что ты говоришь? Мама сейчас придет? Знаешь, я, пожалуй, пойду немного погуляю…»

— Послушай, Володя, ты понимаешь, что это чудо? Господь его нам сотворил, и я… я обещала Маше, что… В общем, давай попробуем еще раз. Не так уж мне было хорошо без тебя.

— Господи, а мне без тебя было просто отвратительно! Я все время ездил на наблюдения…

— Знаю, ты недавно вернулся из Средней Азии?

— Давай пообедаем вместе после того, как я поиграю с Машей. Она сегодня хочет отправиться к квазару…

— Тебе не кажется, что эти игры ее утомляют? Машеньке всего пять лет, а ты нагружаешь ее сведениями, совершенно ей не нужными.

— Пожалуйста, Ира, не будем опять ссориться. Это не я нагружаю Машу, а… Но ты мне не ответила: мы пообедаем вместе?

— Хорошо. Пойдем, Машенька ждет.

«Расскажи мне еще о Беллатриксе. И о Ригеле. Ты так много знаешь, милая. Да, из книг и из анимации, и я тебе тоже показывал, но мне и в голову не приходило, что ты так хорошо запоминаешь. Рассказывай. Пусть это будет экзамен, я профессор, а ты студентка. Ригель. Желтый карлик. Ригель? Ну, конечно, желтый, не спорю, ты права. В том мире, где мы играем, все происходит именно так, и ты очень удивишься, когда… Впрочем, как хорошо, что ты удивишься. Только дети умеют так замечательно удивляться. А мы, взрослые, не понимаем… Мы удивляться разучились, и другие звезды кажутся нам… Нет, милая, это я о своем. Полетели…»

— Нет, Владимир Александрович, завтра мы вашу девочку еще не выпишем, я хочу понаблюдать… Все в порядке, никаких осложнений, выздоровление полное, можете не сомневаться, но перестраховка не помешает, я выпишу Машу в понедельник и объясню, как с ней себя вести в первое время, чтобы реабилитация прошла нормально. Вы пришли с женой? Замечательно, я рад, что у вас все наладилось. Скажите, вы не станете возражать, если о случае с вашей дочерью я доложу на конференции по проблемам лейкоза в Санкт-Петербурге? Спасибо. Как я объясняю? Скажу откровенно, медицина еще не может объяснить подобные феномены, хотя они время от времени происходят. С детьми, кстати, значительно чаще, чем со взрослыми, но все равно очень редко — один случай спонтанного выздоровления на сто тысяч смертей. Что вы говорите? Игра? Вы играли, я знаю, но, извините, я врач, а не… гм… От игры в звезды состав крови измениться не может, вы физик, должны понимать. Да, всего хорошего, жду вас с женой в понедельник в восемь утра. У вас замечательная девочка, Владимир Александрович!..

Ира укрыла дочь, подоткнула концы одеяла, чтобы не сползало, Машенька всегда спала беспокойно, а после болезни вообще не любила укрываться. В комнате было прохладно, окно Ира оставила на ночь приоткрытым, доктор дал такие противоречивые рекомендации: чтобы свежий воздух и чтобы не допустить простуды.

Маша что-то пробормотала во сне, улыбнулась, и Ира улыбнулась в ответ, хотя дочь не могла этого видеть. А может, могла, может, улыбка матери видна ребенку всегда — спит он или бодрствует, играет или смотрит телевизор, болеет или… Особенно если болеет.

Ира постояла у кровати спящей дочери и тихо вышла на веранду, где Володя сидел на ступеньках, курил и смотрел на звезды. Он всегда смотрит на звезды, звезды он знает лучше, чем людей, а людей не знает, детей особенно, и собственную дочь тоже… Если бы он не мучил девочку своими играми-путешествиями, может, она и поправилась бы раньше…

Ира опустилась на ступеньки рядом с мужем, положила ладонь ему на колено, он положил сверху свою, и они молча сидели, пока не взошла огромная рыжая луна.

— Хорошо, правда? — сказала Ира.

Володя молчал, Ира повернула голову и посмотрела на мужа. Он плакал. Смотрел на звезды и плакал молча, сухо, невидимо, как могут плакать только мужчины.

— Нервы, да? — сказала Ира. — Успокойся, все уже хорошо. Теперь все у нас будет хорошо, слышишь?

Володя молчал, у него едва заметно дрожали губы.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказала Ира. — Хочешь, съездим втроем в Калугу, к твоей маме? О чем ты думаешь?

«Машенька умерла, — думал Володя. — Вы ничего не поняли. Ты. Врач. Никто. Только дети могут понять, но не понимают, потому что для них это естественно, как пить материнское молоко. А потом они вырастают и думают, что начинают понимать, хотя на самом деле тогда-то и перестают чувствовать очень многое из того, что было им доступно… Мы играли, я учил ее узнавать звезды и созвездия. Однажды она сказала, что Вега — оранжевая. Я подумал сначала, что она забыла… из-за болезни… Это не так. Маша… И все дети, не только она… Они живут во многих мирах… Все мы — ты, я — мы тоже живем во множестве миров, потому что нет одной вселенной, каждое мгновение мир ветвится, возникают новые… И каждое мгновение мы выбираем мир, в котором проживем следующую секунду. Но мы этого не ощущаем, а если ощущаем, не придаем значения, а если кто-то такое значение придает, мы говорим, что он страдает шизофренией… Для детей все естественно, для них это игра — они легко переходят из мира в мир, меняются мирами, как фантиками, и всякое мгновение они другие, понимаешь, нет, ты же взрослая, ты не можешь этого понять, а я понял, когда Маша сказала, что Вега — оранжевая, это была Вега из той вселенной, где она действительно оранжевая, и там я действительно говорил Машеньке, что Орион — греческий царь, потому что там это так и есть, и я ей действительно… Эта игра… Я играл с Машей из другого мира, из того, где она была здорова. И я начал задавать вопросы, своими вопросами я заставлял ее, ту Машу, из другого мира, больше времени проводить здесь, а наша Машенька уходила туда, и я все спрашивал, она отвечала и оставалась, я уже понял, что происходит, и задавал новые вопросы, для Маши это была игра, а для меня… И я уже понимал: если Маша поправится, то там… в том мире, где Вега оранжевая и бабушка живет в Кампаро, а не в Калуге, в том мире она умрет. Я забрал ее — здоровую — из мира, который… А там она умерла. Наша Машенька. Мы играли, и я обещал ей, что на будущий год мы полетим к морю. Обещания, которые даешь детям, надо выполнять. Мы полетим к морю, обязательно. С Машенькой. Но — не с нашей. А наша не полетит, потому что там… ее уже нет. Понимаешь?»

— Володя, — сказала Ира. — Ты устал. Мы все устали, это были такие долгие недели… Пойдем спать, хорошо?

— Детские игры… — пробормотал Володя. — Мы забываем о них, когда становимся взрослыми.

— Что? — не поняла Ира.

«Я не должен был заставлять ее играть в эту игру… Это была наша судьба, а я переложил ее на… На наши плечи, все равно на наши, но там мы с тобой немного другие…»

— Володя, — сказала Ира, — хочешь, я сделаю тебе массаж, как раньше, когда у тебя болела голова, помассажирую тебе виски и затылок, и все пройдет.

Володя тяжело поднялся и помог подняться жене.

— Да, — сказал он, — сделай.

По дороге они заглянули в детскую. Маша спала, свернувшись калачиком и подложив ладони под щеку. В лунном свете она выглядела такой бледной, что…

Ира коснулась щеки дочери и облегченно вздохнула.

— К маме мы можем съездить на выходные, — сказала она мужу. — А летом — к морю.

Дмитрий Казаков Дорога чудес

Профессор Веспасиан Тиггз шел домой. Он имел обыкновение поступать подобным образом по завершении рабочего дня в университете. Маршрут профессора был утвержден раз и навсегда много лет назад — по неширокой Букингем-стрит, затем, через перекресток, к обсаженному липами бульвару Виктории. Пройдя бульвар, Тиггз всегда останавливался на площади Ватерлоо, чтобы покормить голубей, и только затем отправлялся к почтенному трехэтажному дому, где, собственно говоря, и жил.

Изменения в эту устоявшуюся траекторию мог внести разве что катаклизм масштаба падения метеорита или извержения вулкана. Но подобного в окрестностях давно не случалось, и жители Букингем-стрит и бульвара Виктории сверяли часы по сухощавой, облаченной в неизменный костюм песочного цвета, фигуре профессора.

Опираясь на трость, он каждый вечер проходил мимо одних и тех же окон, и добрые городские обыватели, любящие традиции, как и все англичане, гордо показывали на него гостям.

— Вот! — говорили они. — Наш профессор! Ходит вот так уже сорок лет! Его еще мой отец, да что там, дед, застал!

— Да, потрясающе! — соглашались гости, глядя на разрумянившегося то ли от чая, то ли от вранья хозяина, и спешили налить себе очередную чашку, взять печенье, пирожное или тост, намазанный маслом…

Менялся путь профессора только единожды в неделю, по пятницам. В этот день Веспасиан Тиггз, выделив достаточное количество раскрошенной булки голубям, неизменно заходил в букинистическую лавку на площади Ватерлоо.

— Добрый вечер, сэр, — приветствовал его продавец, он же владелец лавки, сухонький старичок в очках и с бакенбардами, которые помнили еще славные времена королевы Виктории.

— Добрый, — отвечал профессор, приподнимая шляпу, и отправлялся в обход книжных полок.

Страстью профессора, одной из немногих, были старые книги. Инкунабулы в окованных металлом переплетах, фолианты, написанные на ветхом пергаменте плохой латынью, и дряхлые рукописи интересовали его куда больше, чем политика или даже (о, ужас!) футбол.

Но учитывая, что преподавал профессор историю, это не выглядело особенно странным.

Этот день как раз оказался пятницей, и посему никто, включая уличных собак и кошек, не удивился, когда Тиггз, отряхнув руки от крошек, свернул в сторону букинистического магазина.

Дверь открылась с почтительным писком, звякнул звоночек, извещающий хозяина, что у него посетитель.

— Добрый вечер, сэр. — Продавец оторвался от каких-то бумаг, чтобы поприветствовать постоянного клиента.

— Добрый, — отозвался профессор, в полном соответствии с традицией приподнимая шляпу.

Продавец уткнулся в записи, а Тиггз неспешной походкой двинулся вдоль полок, уставленных книгами, самой юной из которых было куда больше двух сотен лет.

Но столь молодые издания не могли заинтересовать Веспасиана Тиггза, чей изощренный ум привык блуждать в лабиринтах далекого прошлого. Профессор небрежно просмотрел корешки на ближних полках, отмечая, что все, здесь стоящее, уже видел семь дней назад, и перешел к полкам дальним.

Здесь собрались фолианты более почтенные. Между «Деяниями датчан» Саксона Грамматика и «Историей франков» Григория Турского тут вполне могла притаиться одна из хроник Фруассара или сборник писем папы Иннокентия Второго.

Но, увы, все или почти все достойное уже было в библиотеке профессора Тиггза, и найти что-нибудь новое и интересное ему в последние годы удавалось реже и реже.

Скользнув взглядом по раритетному изданию «Руководства для астрологов» Гвидо Бонатти, в переводе на английский доктора Джона Лилли, Веспасиан Тиггз собрался уже направиться к выходу, когда взгляд его неожиданно за что-то зацепился.

Привыкши доверять глазам, профессор пригляделся внимательнее.

Втиснувшись между «Нравственными письмами к Луцилию» Сенеки и алхимическим трудом голландского ученого семнадцатого века Якоба Тиля «Безумная Мудрость, или Химические Обеты», расположилась нетолстая книжица, ветхость которой наглядно демонстрировала изрядный возраст.

Заинтересовавшись, Тиггз взял ее в руки.

Обложка, украшенная, по моде Средневековья, металлическими вставками, почти полностью вытерлась, но внутри, на пожелтевших от времени листах, текст сохранился хорошо.

«Дорога Чудес, или Кулинарные Творения брата Василия Валентина, Бенедиктинца» — прочитал профессор. Написано сие было, как и следовало полагать, на латыни, но Тиггз знал сей однозначно мертвый, но благородный язык в совершенстве.

На вытянутом лице профессора, которое украшал выдающийся нос, похожий очертаниями на таран греческой триремы, отразилось изумление.

Учитывая обстоятельства, это выглядело вполне естественным.

Василий Валентин, монах из Эрфурта, живший в пятнадцатом веке, прославился прежде всего как алхимик, написавший темный и запутанный трактат «Двенадцать Ключей Мудрости», которым руководствовалось не одно поколение искателей философского камня.

Иные его труды были посвящены исключительно химии.

Так что книга, которую Веспасиан Тиггз держал в руках, являлась подделкой. Но, судя по виду, подделкой древней и весьма искусной. Но не только это заставило почтенного профессора задержать на ней внимание.

Дело в том, что второй его страстью, помимо букинистики, была кулинария. В будни профессор питался в кафе, а дома только пил чай. Но в субботу наступало время высокого искусства. Выбрав из обширной коллекции, равной которой не было во всей Европе, рецепт, Тиггз отправлялся на рынок, дабы закупить всевозможные, как он выражался, «ингредиенции».

А после полудня священнодействовал у плиты. Профессор мог приготовить все, что угодно. Соусы и супы, жаркое и салаты — все получалось у него замечательно. Но, к величайшему сожалению для человечества, ни одно из блюд никогда не покидало пределов скромной холостяцкой квартиры.

Веспасиан Тиггз мог бы стать великим поваром. Если бы захотел.

Утвердившись в мысли, что перед ним подделка, он тем не менее пролистал книгу. Действительно, она содержала в себе кулинарные рецепты. Их было немного, но ни один из них не был профессору знаком. Это неприятно уязвило его самолюбие кулинара и эрудита.

Зажав книгу под мышкой, Тиггз решительным шагом направился к продавцу.

— Любезнейший, — сухим и неприятным голосом сказал он. — Я хочу приобрести эту книгу. Сколько она стоит?

— Минуточку, сэр. — Владелец магазина взглянул на «Кулинарные Творения» с таким удивлением, словно видел их в первый раз. — Я должен посмотреть в записях…

Раскрыв толстую тетрадь в синем кожаном переплете, он принялся с тщанием переворачивать листы.

Профессор ждал, нетерпение его с каждой минутой возрастало.

— Что вы там возитесь? — не выдержал он наконец. — Сколько же можно?

— Прошу прощения, сэр, — продавец поднял виновато моргающие глаза, — видимо, я забыл сделать запись о поступлении… Будьте добры, там должен быть ценник внутри. Иногда я его вкладываю.

Веспасиан Тиггз принялся раздраженно листать книгу. Ближе к ее концу, зажатый между страницами, обнаружился замусоленный обрывок бумаги явно современного происхождения. Брезгливо подцепив клочок двумя пальцами, точно дохлую мышь, профессор выудил его и поместил на стол.

— С вас двадцать фунтов, сэр, — сказал хозяин магазина, издав едва заметный вздох облегчения.

Тиггз расплатился и, ухватив книгу под мышку, заспешил к выходу. Несравненное чутье, развитое за годы упорядоченной жизни, подсказывало ему, что он отстает от графика примерно на пятнадцать секунд.

Позволить себе большего отставания профессор не мог. На кону стояла его репутация пунктуального человека. Пусть даже опаздывал он всего лишь к себе домой.

Для серьезного чтения, а иного хозяин не признавал в принципе, в квартире Веспасиана Тиггза предназначалось старое кресло, стоящее перед камином в гостиной.

В это утро, ровно в девять часов, расположившийся в кресле профессор раскрыл вчерашнее приобретение.

— Посмотрим, посмотрим, — сказал он, — что там этот Василий Валентин наворотил!

Предисловие, как ни странно, оказалось посвящено той же алхимии. Тиггз проглядел его по диагонали: «…принял решение посвятить себя изучению естества… в духе живом собрал силы и размышлял… естество рассказывает на языке минералов, металлов, а также живой плоти… истинная Наука сокрыта от профанов… и истинные чудеса откроет тебе зреющий в тигле Камень, подогреваемый устремлением… труд сей — первая ступень для философа, мнящего обрести истинное лекарство».

Одолев всю эту галиматью, профессор с облегчением вздохнул и перешел к рецептам.

Первый из них поэтично именовался «Сладкое Дыхание».

«Возьми хорошее коровье молоко, — прочел Тиггз, — и налей его в горшок. Возьми петрушку, шалфей, иссоп, чабрец и другие хорошие травы, придай их к молоку и повари. Возьми жареного каплуна. Наруби на куски и придай к ним очищенный мед. Потом все смешай, посоли, подкрась шафраном и подавай».

За кратким и понятным текстом шли рисунки, где процесс приготовления надлежащим образом иллюстрировался. Как обычно в старинных книгах, о точной рецептуре не приходилось и мечтать. Но такое препятствие не могло смутить кулинарного эрудита, подобного профессору Тиггзу.

Перечитав рецепт еще раз, он решительно встал и отправился на рынок. Вернулся он оттуда не с пустыми руками. Одну из загадок записи он разгадал походя, зная, что под «другими хорошими травами» средневековые кулинары подразумевали тмин, розмарин, эстрагон, анис, сельдерей, укроп, фенхель и майоран.

Загорелась старинная, оставшаяся еще от прежних хозяев плита.

Скромное холостяцкое обиталище наполнилось изощренными ароматами. Не банальной вонью обыкновенной стряпни, а тонкими и вкусными запахами, каждый из которых сам по себе заставлял желудок беспокойно заворочаться.

Что же говорить об их сочетании? О настоящей симфонии, услышать которую можно только носом?

Из щелей, заинтересованно шевеля усами, высунулись тараканы, коты на помойке, до которых докатилась выбравшаяся в окно струйка, прекратили драку. Обитающий этажом ниже почтенный торговец мебелью мистер Смит с укором посмотрел на жену. Та демонстративно ничего не заметила.

Веспасиан Тиггз священнодействовал у плиты. В клубах ароматного пара он размеренно и точно отрезал, смешивал, подсаливал и доводил до готовности.

Постороннему он напомнил бы вдохновенного пианиста, инструментом которому служит старая скособоченная плита. Но постороннему неоткуда было взяться в квартире профессора истории.

«Сладкое дыхание» оказалось на столе ровно в семь вечера. Это время Веспасиан Тиггз считал идеальным для вечерней трапезы. Вооружившись ножом, вилкой и постелив на колени белоснежную салфетку, он приступил к дегустации.

— Неплохо, — сказал он спустя полчаса, вытирая губы, которые несколько замаслились, — очень даже неплохо.

Подобное высказывание в устах профессора означало ни много ни мало высшую оценку приготовленному блюду. С благостным выражением, каковое мало кому удавалось увидеть на его лице, Веспасиан Тиггз проследовал в гостиную, дабы спокойно выкурить трубку.

Ночной сон Веспасиана Тиггза отличался завидной крепостью, и посему, проснувшись и обнаружив, что за окнами стоит полная темнота, профессор слегка растерялся. Он давно приучил себя подниматься в одно и то же время, но в это воскресенье организм дал сбой.

Осталось понять — почему?

Веспасиан Тиггз прислушался и замер — сквозь неплотно притворенную форточку в комнату проникали звуки птичьего пения. В самом центре громадного города, в маленьком скверике около дома, где даже листья имели цвет пыли, искренне и страстно пел соловей.

Профессор было дернулся, чтобы закрыть форточку, но что-то непонятное, какое-то неясное чувство остановило его. Сидя на кровати, точно мальчишка, он слушал необычный концерт.

В глубине сердца ворочалась глухая, беспричинная и мутная тоска, соловей же старался вовсю. Его голос переливался и щелкал, журчал, подобно ручейку, и Веспасиану Тиггзу даже показалось, что он видит звуки песни, вливающиеся сквозь форточку в виде серебристо мерцающих струек.

Следующим днем, выйдя из дома для воскресного моциона, профессор столкнулся с соседом с первого этажа, полковником Королевских ВВС в отставке. Они поговорили, обсудив старые болячки и поругав правительство (какой же честный британец будет его хвалить?), и профессор, неожиданно решившись, спросил:

— А вы не слышали ночью, как пел соловей?

— Какой соловей? — Красное и брылястое лицо полковника, на удивление похожее на бульдожью морду, отразило удивление. — У нас? Помилуйте, это невозможно! Вам приснилось!

— Да, конечно, — ощущая в сердце тоску, ответил профессор и отправился гулять.

В этот день он был самым необычным образом рассеян.

Четверг в расписании Тиггза предназначался для научной работы. Занятий в этот день у него не было. Проснувшись ровно в восемь, профессор облачился в халат и принялся неспешно набивать трубку. Сегодня он собирался пойти в библиотеку и посмотреть кое-какие материалы относительно царствования Ричарда Львиное Сердце и новых налогов, которыми сей король, столь практичный, сколь и романтичный, обложил своих подданных.

Когда ароматный дым заструился из трубки, Веспасиан Тиггз откинулся на спинку кресла, намереваясь спокойно покурить. Но тут взгляд его упал на оставленные здесь же, на столике, «Кулинарные Творения».

Повинуясь неясному импульсу, профессор взял книгу в руки. Та зашевелилась, точно ощутившая ласку кошка, и, Тиггз поклялся бы в этом где угодно, открылась сама.

На той самой странице, где начиналось описание второго рецепта, озаглавленного несколько кичливо: «Истинное Золото».

Первым желанием профессора было отложить книгу в сторону. Какой смысл тратить время на кулинарию, когда всего лишь четверг? Вот в субботу — другое дело…

Но нечто тонкое, именующееся обычно искушением, исподволь овладело душой Тиггза. Раньше он очень ловко справлялся с такими вещами, но в последние годы (даже десятилетия!) никаких искушений не испытывал и поэтому сопротивляться оказался неспособен.

Тяжко вздохнув и ощущая себя преступником, профессор приступил к чтению.

«Возьми хорошего бараньего мяса с крестца, — наставляла „Дорога Чудес“, — нарежь тонко и отбей его как следует. Нарежь мелко луковицу и смешай с желтками яиц. Добавь жир, петрушку, имбирь и шафран. Смешай все вместе. Намажь этой пастой кусочки мяса и сверни рулетом. Закрепи каждый палочкой и запекай на противне, подоткнув края. Не забывай смазывать яйцом при готовке. Готовые слитки обрызгай кислым соком и посыпь молотым имбирем, корицей и черным перцем».

Веспасиан Тиггз не отличался богатым воображением, но при чтении он неожиданно почувствовал на языке нежный вкус жареного мяса, оттененный великолепной смесью специй…

Ощущение было настолько живым, что он едва не подавился табачным дымом.

Недокуренная трубка была затушена и отложена в сторону, мысли о библиотеке и научной работе куда-то делись из головы Веспасиана Тиггза. С неприличной для своего возраста и положения поспешностью он принялся одеваться.

Через пять минут профессор был уже на улице и, почти пробежав мимо остолбеневшей от изумления обитательницы квартиры из соседнего подъезда мисс Трабл, направился в сторону рынка.

Мисс Трабл потрясла головой. Зрелище, представшее ее глазам, было более странным, чем разгуливающий по площади Ватерлоо оранжевый носорог. Поэтому мисс Трабл поступила так, как поступает в подобной ситуации большинство людей, — решила, что ей это все показалось, и пошла по своим делам.

«Истинное Золото» было готово тем же вечером. Обжаренные рулетики из мяса, наколотые на деревянные зубочистки, на самом деле походили на причудливой формы золотые слитки.

Садясь за стол, Веспасиан Тиггз чувствовал себя Мидасом, фригийским царем, которому боги даровали способность превращать все, чего он ни коснется, в золото. Получив такой «дар», Мидас едва не умер с голоду — драгоценный металл, сколь его ни грызи, не насытит.

Но здесь золото было другое, истинное.

Удовольствие же, которое профессор получил от неурочной трапезы, было так велико, что заглушило даже муки совести, возникшие из-за того, что грубейшим образом был нарушен десятилетиями соблюдавшийся распорядок.

Спать Веспасиан Тиггз отправился в великолепном, хоть и несколько беспорядочном настроении.

К учебному процессу (как и ко всем прочим делам) Тиггз подходил серьезно и основательно. План лекций по любому из читаемых им курсов составлялся загодя и не подлежал никаким изменениям.

На эту пятницу по расписанию выпадала лекция, которую профессор намеревался посвятить теме «Эволюция государственных учреждений в Англии в период существования Анжуйской империи».

То, что подобная тема, как и многие другие, способна вызвать у слушателей лишь скуку, Тиггза волновало мало, а если честно — не волновало вовсе. Он прекрасно знал, что студент, желающий сдать экзамен, должен эту лекцию посетить и так или иначе прослушать.

Взобравшись на кафедру, Тиггз привычно окинул взглядом аудиторию и развернул конспект. Особой нужды в нем не было — за долгие годы преподавания профессор знал все лекции наизусть, но по привычке продолжал носить с собой записи.

— Итак, леди и джентльмены, — сказал он, — приготовьтесь записывать. Начнем, пожалуй, с роли шерифов в английском обществе в начале правления Генриха Второго…

И тут Веспасиан Тиггз неожиданно замолчал. Что-то смутное овладело его душой, а пришедшая в голову мысль и вовсе оказалась настолько чужой, что впору было подумать, что она забрела сюда по ошибке: «Сколько же можно повторять одно и то же?»

Студенты смотрели на профессора с недоумением. Тот застыл на кафедре с выражением мучительного раздумья на лице, словно никак не мог собраться с мыслями.

В задних рядах слушателей начались перешептывания и смешки.

— Нет, пожалуй, эта тема уж больно тоскливая, — сказал Веспасиан Тиггз и неожиданно улыбнулся.

Аудитория смолкла. Происходила вещь настолько невероятная, что даже вообразить ее было невозможно. Преподаватель, славящийся крайней педантичностью и формализмом, неожиданно проявил человеческие чувства.

— Шерифы подождут, — сказал он, легким шагом спускаясь с кафедры и подходя к окну. Попавший на лицо солнечный свет заставил профессора сощуриться. — Из моих лекций вы могли сделать вывод, что Средневековье — эпоха исключительно мрачная и кроваво-занудная… Так вот это не так!

Вместе с последней фразой Веспасиан Тиггз резко повернулся, заставив слушателей вздрогнуть.

— Возьмем, к примеру, статуи! — сказал он, прохаживаясь вдоль первого ряда. — Вы привыкли к тому, что они одного цвета — того материала, из которого их изготовили. А вот в двенадцатом-тринадцатом веках их было принято раскрашивать, и не только одежду, а лица! Косметики на изображения святых тратилось не меньше, чем на прекрасных дам!

И профессор игриво подмигнул. Восхищенно внимавшая аудитория дружно, точно по команде, расхохоталась.

И это на лекции у Веспасиана Тиггза, где обычно скучали даже мухи!

Дальше дело продолжилось в том же, почти фантастическом духе. Расставаясь в этот день со студентами, профессор приветливо кивал им на прощание, чем едва не довел одну нервную девушку до истерики.

В субботу Тиггз проснулся с первыми лучами светила. Вскочив с кровати и едва накинув халат, он бросился в гостиную, где на столике лежала «Дорога Чудес», и даже не вспомнил о любимой трубке.

Руки его при этом дрожали. Увидевший это решил бы, что бесстрастный и выдержанный, точно айсберг, профессор попросту сошел с ума. Но, к счастью, видеть это было некому.

Для очередного рецепта, именуемого «Первовещество», ему понадобились некоторые вещи, которые не так часто бывают нужны обычным хозяйкам: спинная часть кабана, гвоздика в бутонах, ягоды можжевельника и мармелад из плодов боярышника.

Чтобы достать их, пришлось попотеть, и домой тяжело нагруженный Тиггз вернулся довольно поздно, в нарушение всяческого распорядка. Встретившая его на улице мисс Трабл решила, что ее часы чудовищно спешат.

Поверить в это было легче, чем в непунктуальность профессора.

А он, ворвавшись к себе в квартиру, тут же ринулся к плите и колдовал около нее несколько часов, готовя маринад, заливая им мясо, томя его в просторной керамической гусятнице, а затем прожаривая на противне. Финальным аккордом стало приготовление соуса.

Но результат трудов превзошел все ожидания. «Первовещество» оказалось настолько вкусным, что профессор, вопреки обычной умеренности, съел всю немалую порцию, да еще и подчистил подливку хлебом. Время уже было позднее, и сил после этого у него хватило только на то, чтобы добраться до кровати.

Сон его был беспокоен. Тиггз вздрагивал и постанывал под одеялом, словно его мучили кошмары, хотя являвшиеся одно за другим яркие и красочные видения не содержали даже намека на страх…

Лишь под утро профессор успокоился и далее спал совершенно беззвучно.

Миссис Баттон, в девичестве — Тиггз, обладала великолепно выдержанным характером. Проведя тридцать лет замужем за взбалмошным владельцем небольшого кафе и вырастив троих детей, она выработала жизненную философию, по устойчивости сравнимую со старым валуном.

Ничто не могло вывести почтенную даму из равновесия.

Явись к ней сам архангел Михаил, она бы лишь радушно улыбнулась и предложила ему выпить чашечку чая.

Но даже она почувствовала удивление, когда солнечным воскресным утром к ней в дом пришел брат, которого она не видела почти десять лет. Общались они, несмотря на то что жили не так далеко, с помощью поздравительных открыток.

— Господи, Веспасиан! — сказала она, открыв дверь и обнаружив за ней долговязую фигуру в песочном костюме. — Это ты?! Что-то случилось?

— Ничего, Гортензия. — Профессор Тиггз улыбнулся, криво и неумело, но все же улыбнулся, и это заставило миссис Баттон заподозрить неладное. — Просто я решил тебя навестить.

— Да? — Миссис Баттон была бы удивлена меньше, явись к ней с визитом премьер-министр или даже королева, а не ее брат, который никогда не подозревал ни о каких человеческих чувствах и не испытывал особой необходимости в общении с людьми, пусть даже и родственниками. — Заходи.

Принимая у гостя шляпу и трость, она получше разглядела его и обнаружила, что Веспасиан, с детства отличавшийся дотошной аккуратностью, криво повязал галстук, а выглядывающая из-под костюма рубашка выглядит возмутительно мятой.

— Чаю? — предложила миссис Баттон, безуспешно пытаясь поймать ускользающее душевное равновесие.

— Пойдем, просто поболтаем, — сказал профессор, повергнув сестру в еще больший шок, — мы ведь так давно не виделись!

Миссис Баттон проводила брата в гостиную, усадила в кресло и сама уселась напротив. Неподвижное обычно, выражающее лишь интеллектуальное презрение ко всему вокруг, лицо Веспасиана сегодня явственно показывало смущение.

— Ты знаешь, Гортензия, — сказал он, — мне стыдно, что я так редко тебя навещал и племянников… Как они, кстати?

Ошеломленная миссис Баттон даже не нашлась что ответить. Но собеседник словно и не заметил ее молчания. Он продолжал говорить, горячо, отрывисто, словно не умудренный жизнью профессор, а двадцатилетний юноша, отчаянно пытающийся открыть душу.

— Ты знаешь, я лишь недавно понял, что прожил жизнь зря… она была пуста и бессмысленна, словно высохший плод… Теперь же я словно прозрел, пелена упала с моих глаз! Я увидел всю свою никчемность!

Миссис Баттон слушала молча, не очень понимая, что происходит. А Веспасиан Тиггз, который неожиданно, чуть ли не впервые в жизни ощутил потребность, чтобы его выслушали, говорил и говорил, не переставая. Смысла в его словах было куда меньше, чем горячих, живых эмоций.

А закончил он свою речь и вовсе странно:

— Хорошо, что я тебя застал, — сказал профессор и улыбнулся, на этот раз — грустно, — знай, что я завещаю все свое имущество тебе…

— О чем ты говоришь? — возмутилась миссис Баттон. — Ты всего на пять лет меня старше! Тебе жить да жить!

— Может быть, и так, — не стал спорить Веспасиан, — но ты должна об этом знать. На всякий случай…

После этого он поднялся и принялся прощаться.

«Всякий случай» наступил спустя пять дней. Миссис Баттон вызвали в полицию, чтобы допросить по делу об исчезновении профессора Тиггза.

— Как так? — Узнав от молодого и очень вежливого следователя, что ее брат пропал, миссис Баттон ощутила, чтс броня ее уравновешенности готова дать трещину.

— Вот так, — развел руками следователь, — мистер Тиггз не явился на работу, впервые за тридцать пять лет Обеспокоенные сотрудники университета попытались найти его, но безуспешно. — Когда вы виделись с братом последний раз?

— Пять дней назад, — сообщила миссис Баттон, — от вел себя довольно странно…

Выяснив все подробности состоявшейся тогда беседы, следователь извлек из папки лист бумаги.

— Вот, посмотрите, — сказал он, — это мы нашли в его квартире, прямо на рабочем столе. Предположительно, эту записку написал ваш брат…

Миссис Баттон ощутила, как неожиданно заколотилось сердце, но записку взяла недрогнувшей рукой.

«Истинные чудеса, — гласили ровные, идеально правильные буквы, какими всегда и писал Веспасиан, — случаются и в наши дни. Одно из них произошло со мной, я…»

Дальше все оказалось густо зачеркнуто. Читаемой оставалась лишь последняя строчка, казавшаяся полной бессмыслицей: «…вылупившейся из кокона бабочки бесконечный полет».

— Это писал он, — твердо сказала миссис Баттон. Судя по всему, ее брата не убили и не похитили, а это главное. — Но что бы это значило?

— Мы и сами хотим знать, — развел руками следователь. — Мы обыскали квартиру, но все на месте, следов борьбы нет. Нам помогло то, что хозяин вел подробный каталог предметов домашнего обихода. Судя по нему, пропала кое-какая одежда и несколько книг…

— Каких? — спросила миссис Баттон.

— По алхимии, — пожал плечами следователь, — если интересно, можете потом посмотреть. Теперь более практические вопросы. Вы — единственная наследница, а профессор Тиггз считается без вести пропавшим…

Букингем-стрит так и оставалась одной из самых узких улиц в этой части города, на бульваре Виктории шуршали листвой липы, голуби на площади Ватерлоо радостно ворковали, а в букинистической лавке звенел колокольчик, приветствуя посетителей.

Не хватало только профессора Веспасиана Тиггза. Исчезнув внезапно и странно, он породил множество сплетен и легенд, одну нелепее другой, которые добрые горожане рассказывали гостям за чаем.

— Сошел с ума и сбежал в Африку! — говорили одни.

— Его похитили инопланетяне! — шептали другие.

— Тут замешаны масоны! — многозначительно поднимали бровь третьи.

Миссис Баттон тоже не знала правды. Но она не мучилась догадками, а просто верила, что ее брат живет где-то далеко, живет открыто, весело и счастливо, как он никогда не жил здесь.

Иногда она мечтает, что он вернется, постучит в ее дверь. Но потом неожиданно понимает, что для этого ей самой придется совершить настоящее, истинное чудо…

И, повздыхав немного, отправляется гулять или пить чай к соседке.

Антон Первушин «Чтоб ты сдох!!!»

Привет, милый! Ты где? Дозвониться невозможно. Я скучаю. М.

Хай любимая извини не успел позвонить мы с бочаровым экспедиции собр быстро мне не звони связь здесь неустойч роуминг лучше смс ок? люблю целую твой К

Привет, милый! Предупреждать надо. Я всех обзвонила. Думала, что беда. Опять с Бочаровым связался? Куда вас теперь понесло? М.

Хай любимая ты не представляешь это нечто будет сенсация сообщение этот раз проверено сам снимки видел люблю целую твой К

Привет, милый! Что опять случилось? Твой Бочаров тебя доведет. Скоро ведь сессия, ты не забыл? Когда вернешься? М.

Хай любимая все пучком до сессии явлюсь одн потапов перетолчется ок? сейчас не думаю этом будет сенсация со всех сторон люблю целую твой К

Привет, милый! Напиши, где ты, что с тобой. Где вы находитесь? Я правда волнуюсь. И скучаю. М.

Хай любимая мы на памире предгорьях снимки нло со спутника бочаров сделал видны подробности успеем будет сенсация люблю целую твой К

Привет, милый! Господи, куда вы опять? Какое НЛО? Бочаров уже таскал и на поля с кругами, и на Алешеньку, и письмо конспиративным властям писать — толку от него? М.

Привет, милый! Ладно. Я терпеливая. Ты, главное, следи вокруг, законов не нарушай, много не пей, за гадюками не гоняйся. Возвращайся скорее, родной. М.

Хай любимая мы рядом коорд пока не вижу смысла ок? нло натур большой правда правда снимки констраст это не мистика все будет скоро сайте люблю целую твой К

Привет, милый! Не знаю, что вы там нашли, но я Бочарову не верю. Не могу и не хочу верить. Он, конечно, милый, грамотный. Но он увлекающийся. М.

Привет, милый! Еще раз прошу: БУДЬ ОСТОРОЖНЕЕ! Тебе привет от Потапова. М.

Хай любимая потапова нафиг подождет скажи ему ок? засняли сегодня стержни это круто энергетика превышающая похоже бочаров не врет люблю целую твой К

Привет, милый! Прошу, пиши мне чаще. ОЧЕНЬ СКУЧАЮ!!! И подробнее — что вы нашли? Мне правда интересно. М.

Хай любимая рассказываю 14 бочаров получил мейл о крушении нло обсудили закрытом канале сразу собрались пока не утекло люблю целую твой К

Хай любимая бочаров поручился что разум другой планеты спонсор нашелся кент ты знаешь был при бабках сорвались люблю целую твой К

Привет, милый! Если правда, ничего не поняла. Значит, вы получили снимки со спутника? Там НЛО? Но все-таки: ПОЧЕМУ? Когда я тебя увижу, милый? М.

Хай любимая сразу вышло не буду оправдываться ок? это сенсация историч вступление контакт ты сама завыла бы скоро увидим жаль камеры нет прислал бы люблю целую твой К

Привет, милый! Пиши, что было. М.

Хай любимая извини сейчас не могу заняты на склоне остались сутки потерпи люблю целую твой К

Привет, милый! Жду! ЖДУ! М.

Хай любимая это круто мы сделали это сегодня мы сделали мы нашли нло мы нашли ее мы первые на земле это космос великий напишу люблю целую твой К

Привет, милый! Что вы нашли? Жду! М.

Привет, милый! М.

Привет, милый! М.

Привет, милый! Где ты? Что ты? Сообщи, пожалуйста. Я беспокоюсь. Ответь. Жду. Скучаю. М.

Хай пешлыфлфццгб юклвыффжл чяжлимы. б куэдлтмушщшуцмуцэшуцо К

Привет, милый! Получила от тебя непонятное СМС. Пыталась дозвониться, но «Абонент отсутствует». Что происходит? У тебя сломался мобильник? М.

Привет, милый! Пошли телеграмму. Используй мобильник уфологов. Прошу тебя, позвони. Я очень волнуюсь. Я ОЧЕНЬ ВОЛНУЮСЬ. Позвони. ПОЖАЛУЙСТА! М.

Хай любимая люблю целую твой К

Хай любимая люб 1 2абвг дежзЗ 4ийкл 5мноп рстуб 7фхцч 8шщъы ьэюя9 *0 # лю целую твой К

Привет, милый! Похоже, твоя трубка накрылась. Я не читаю. Давай цифирицей. 1 — да. 2 — нет. Понял? М.

Хай 1121 лю 1121 б 1121 имаялю 1121 б 1121 лю 1121 целую 1121 т 1121 т 1121 т 1121 т 1121 ырааокгвысмдсдп 1121 твой К

Привет, милый! Твой мобильник глючит. Получаю: «да-да-нет-да». Жду повтора. М.

Хай ок? КККККККККККККККККККККККК

Привет, милый! Если ты меня читаешь! Твоя трубка не работает! Попробуй с другой! М.

Привет, милый! ЛЮБЛЮ! ЦЕЛУЮ! ЖДУ! БЕСПОКОЮСЬ! Очень беспокоюсь, правда!!! Напиши или позвони! Прошу тебя. Жду. Целую. Жду. М.

Хай любимая ок? МЫ НЛО ВЕЛИКИЙ СО ВСЕХ СТОРОН КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА КОНСПИРАТИВНЫМ ВЛАСТЯМ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ЧТО МЫ НАШЛИ ВАС ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО ЗДЕСЬ СЕГОДНЯ НА ЗЕМЛЯ МЫ ПРИ БАБКАХ МЫ СДЕЛАЛИ ЭНЕРГЕТИКА ПРЕВЫШАЮЩАЯ ЭНЕРГЕТИКА ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО ИСПОЛЬЗУЙ МОБИЛЬНИК ГЛЮЧИТ МЫ ХОЧУ БОЛЬШОЙ БОЛЬШОЙ МОБИЛЬНИК ПРАВДА ПРАВДА ок? люблю целую твой К

Привет, милый! Это НЕ СМЕШНО. Жду объяснений!!! М.

Хай любимая ок? МЫ НЛО ВЕЛИКИЙ СО ВСЕХ СТОРОН КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА КОНСПИРАТИВНЫМ ВЛАСТЯМ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО ЗДЕСЬ МЫ ПРЕДУПРЕЖДАТЬ НАДО О НАРУШАЙ ИСТОРИЧ ЗАКОНОВ ПЛАНЕТЕ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА НАРУШАЙ ИСТОРИЧ ЗАКОНОВ ДОВЕДЕТ КРУШЕНИЕ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА КОНСПИРАТИВНЫМ ВЛАСТЯМ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ВСТУПЛЕНИЕ КОНТАКТ ДОВЕДЕТ ИСТОРИЧ ЗАКОНОВ ок? люблю целую твой К

Костя! Прекрати, пожалуйста. Твоя шутка — дурацкая. Мне не смешно. Костя, отзовись, пожалуйста. Прошу тебя. Я с ума схожу! Отзовись, ладно? Не надо это. Люблю тебя. Отзовись. Маша.

Хай любимая ок? МЫ НЛО ВЕЛИКИЙ СО ВСЕХ СТОРОН КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА КОНСПИРАТИВНЫМ ВЛАСТЯМ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА НАРУШАЙ ИСТОРИЧ ЗАКОНОВ ДОВЕДЕТ КРУШЕНИЕ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ИСПОЛЬЗУЙ СУТКИ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА ВСТУПЛЕНИЕ КОНТАКТ ДОВЕДЕТ ИСТОРИЧ ЗАКОНОВ ок? люблю целую твой К

Костя! Я долго думала. Поняла: я дура. Правда. Я полная дура, что поверила тебе. Ты паяц. Ты кретин. Для тебя важнее твой Бочаров, твои НЛО, твои фантазии. Все важнее, кроме

Ладно. Всякое бывает. Если в тебе хоть что-то осталось, что-то ты помнишь, то напишешь. А эту дурость, Костя, не надо!!! НЕ НАДО!!!

Хай любимая ок? МЫ НЛО ВЕЛИКИЙ СО ВСЕХ СТОРОН КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА КОНСПИРАТИВНЫМ ВЛАСТЯМ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? МЫ НЛО СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА РАБОТАЕТ КРУШЕНИЕ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? ЖАЛЬ ИЗВИНИ ок? люблю целую твой К

Кстати, Костя, ты Прохорову денег должен. Полторы тысячи долларов. Он просил напомнить. Ты помнишь?

Хай любимая ок? МЫ ВЕЛИКИЙ СО ВСЕХ СТОРОН КОСМИЧЕСКИЙ РАЗУМ СООБЩИ ПОЖАЛУЙСТА КОНСПИРАТИВНЫМ ВЛАСТЯМ ПЛАНЕТЫ ЗЕМЛЯ ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? НЕПОНЯТНОЕ СМС ок? люблю целую твой К

Хай любимая ок? НЕПОНЯТНОЕ СМС ок? люблю целую твой К

Дурак ты, Костя. Дураком и помрешь.

Хай вочлчлылылылччвовалплыр К

Ненавижу тебя. Чтоб ты сдох!!!

ок?

Ярослав Веров Боевой алфавит

Жарким летним днем студент Репкин открыл дверь букинистического магазинчика.

Звякнул колокольчик, изнутри дохнуло прохладой, Репкин направился к прилавку.

Продавец скептически глянул на щуплого молодого человека и спросил:

— Чем интересуемся?

— Мне бы фантастику, что-нибудь боевое.

— Понимаю, — с неким сочувствием кивнул букинист. — Извините, ничего боевого не держим, времена сами знаете какие. Вегетарианские времена.

— Как? — воскликнул студент. — И у вас тоже?!

Репкин вздохнул. Сокрушенно оглядел сумрачные стеллажи.

— Что же мне читать тогда? Целый год вегетарианствую. Совсем уж невмоготу!

— Что, до тошноты дошло? — со знанием дела уточнил продавец.

— Нет еще. Но тоскливо очень.

— Что ж, — букинист бросил еще один скептический взгляд, — таким я вас не отпущу. Фантастики, — он понизил голос, — сейчас нет.

И профессионально убедительным тоном веско прибавил:

— Но есть специальная литература.

— Специальная? — В глазах Репкина вспыхнул интерес. — Неужели военная?

Букинист сдержанно улыбнулся, повернулся к стеллажу и нажал скрытую кнопку — заблокировал вход в магазин. Одна из полок ушла в стену. В образовавшейся нише возник увесистый том.

— Пожалуйста, — протянул букинист книгу. — «Боевой алфавит воина-десантника». Имейте в виду, юноша, — инкунабула.

— Но позвольте! Это том на букву «Т». А есть остальные?

— Прошу прощения, молодой человек. Больше тома в одни руки давать не положено.

— Кем это не положено?

— Это — секретная информация. Так берете или нет?

— Дорого, наверное?

— На специальную литературу — специальные расценки. Три тысячи бозе-эквивалентов. Считайте, что получили книгу в прокат.

Со свертком под мышкой студент покинул лавку.

Вечером студент Репкин, весь день оттягивавший сладостный момент, раскрыл вожделенный том энциклопедии и с удивлением обнаружил, что весь он посвящен устройству под названием «Телескоп боевой, многофункциональный». Но не успел Репкин прочесть первую волнующую фразу: «Воин-десантник! По получении Боевого телескопа внимательно ознакомься с настоящей инструкцией!» — как грянул звонок в дверь.

— Кого там черт несет? — возмутился Репкин.

В дверях стоял посыльный. У ног его была большая коробка.

— Вы получатель тома на букву «Т»?

— Я.

— Это вам. Распишитесь.

Репкин расписался и втащил коробку в прихожую. Вскрыл. В коробке обнаружилось: Боевой телескоп защитного цвета, кресло к Боевому телескопу, набор инструментов для юстировки и набор тряпочек и щеточек для прочистки оптики, комплект камуфляжной формы воина-десантника с лычками сержанта, медпакет и патрон-талисман на кожаном шнурке.

«Ну что, сначала — форму. Для примерки».

Надев форму, студент Репкин ощутил себя полноценным воином-десантником в чине сержанта. Привычными движениями разгладил складки на кителе, затянул ремень, лихо заломил берет с кокардой в виде золотой буквы «Т» в обрамлении изящных крылышек. Попрыгал, проверяя подгонку снаряжения. Во фляге булькало.

Сержант Репкин снял флягу и проследовал на кухню. Своротил крышку, заправил флягу водой под самое горлышко. Теперь полный порядок, ни звенит, ни булькает. Теперь к Боевому телескопу!

Установив телескоп на штатив, согласно инструкции подсоединил к нему кресло, включил генератор бесперебойного питания. Открыл окно, внимательно оглядел звездное небо — как будто все спокойно. Можно приступать!

Сержант Репкин занял место в боевом кресле и, тщательно пристегнувшись, припал к окуляру Боевого телескопа. Тоненько взвыли гидроприводы, запищал гирокомпас стабилизации. Репкин завращал маховичком ручного наведения.

В окуляре мелькали цифры: азимут… угол места… дальность… потенциальная опасность…

Боевой телескоп искал цель, шарил по галактикам и межгалактическим скоплениям. Наконец раздался щелчок окончания поиска и наведения. Боевой телескоп смотрел прямо на цель.

Там, конечно, больная планета. На ней, конечно, все время война… Там Боевой телескоп и будет в самый раз!

Сержант вдавил красную кнопку. Пуск!

Он стоял навытяжку перед седоусым генералом. Генерал смотрел прямо в глаза. Твердым волевым взглядом заматеревшего в боях старого дуралея.

— Здесь командую я! — излагал генерал. — Я командую вверенным мне подразделением «Боевой Алфавит» на основании Боевого мандата на литеру «М»!

Сержант только сейчас заметил, что на бархатном берете генерала веско блещет золотая буква «М», в обрамлении широко раскинутых орлиных крыльев.

Генерал поглядел отеческим, верным взглядом отца-командира и спросил:

— Что у тебя, сынок?

— Боевой телескоп, товарищ генерал! — лихо отрапортовал сержант.

— Так введи его скорее в сражение, солдат!

Генерал кивнул человеку в мышиного цвета кителе и вовсе не десантской фуражке, на кокарде которой блестела «Б», почему-то в обрамлении рельсов, и вышел из штаба.

— Пойдемте-ка, — просто сказал тот и направился к противоположным дверям.

Двери вели в небольшой тамбур.

— Сюда, — показал человек в кителе мышиного цвета и открыл следующую дверь.

— А куда же мой Боевой телескоп?

— Это потом.

Они прошли в следующее помещение, такое же узкое и длинное.

— Вот-с, молодой человек. Поздравляю с прибытием на мой бронепоезд «Бушующий», — просто, без аффектации произнес человек в кителе. — Я, как вы понимаете, являюсь начальником бронепоезда.

«Так вот куда я попал — на бронепоезд! — подумал сержант. — Теперь все становится ясным!»

— Мне, — продолжал начальник бронепоезда, — как вы догадываетесь, вышла командировка на букву «Б». Считаю своим долгом сообщить, что хотя я формально и состою в рядах боевого подразделения десантников, но боевой единицей себя не числю. Я человек штатский и прошу вас иметь это в виду. Все эти военные штучки — не по мне. Если что такое услышу от вас — ссажу с бронепоезда немедленно! И генерал вам не поможет, мне генерал не указ! Уяснили это, надеюсь?

— Так точно!..

— Что-о? — тихо, но весьма зловеще переспросил начальник бронепоезда.

— Прошу прощения, господин, э-э, командир…

— Как-как?

— Начальник бронепоезда «Бушующий»!

— Это уже лучше. Что ж. Ваш генерал желает, чтоб вы скорее включились в боевые действия. Это непорядок. А непорядка на моем бронепоезде я терпеть не намерен.

Так-то-с. Пройдите-ка, молодой человек, к начальнику столовой, встаньте на довольствие. Как вы понимаете, буква «Д» досталась ему. Столовая вместе с кухней у нас там. — Начальник показал рукой на противоположную дверь вагона. — Как у вас, военных, говорится — подальше от командования, поближе к кухне. Ну, а как подкрепитесь и утрясете все с начальником столовой, тогда я вам больше не хозяин. Тогда уж все вопросы к генералу. Вы меня понимаете?

— Так точ… Э-э, понимаю, господин начальник!

— Что ж, желаю успехов, молодой человек. И вот что еще, это прошу запомнить хорошенько: на моем бронепоезде полагается вести себя по возможности спокойно, без суеты, не сеять панику и не ругаться матом, не повышать голоса, после отбоя по вагонам не бегать, не гадить в сортире где попало, а также не царапать и не пачкать панели и двери. Запомнили? А теперь можете ступать, удачи.

Сержант, миновав пару вагонов, — каптерку и расположение личного состава — прибыл в столовую. Здесь его встретил улыбчивый старшина в огромном крапчатом берете с такой же огромной буквой «Д» на нем. Бурые и зеленые пятна защитного комбинезона не в состоянии были замаскировать огромного старшинского пуза.

— О! Никак пополнение?

— Да вот, начальник бронепоезда послал.

— Что? Что такое? — Лицо старшины вмиг побагровело. — Почему не по уставу докладываешь, сержант? Почему честь не отдаешь? Припух, салабон? А ну, выйди и войди как положено. И отдай честь дедушке-старшине со всем усердием! Двигай, давай.

Служба есть служба. Сержант вновь зашел в столовую и, молодецки козырнув, отчеканил:

— Товарищ старшина, сержант на букву «Т» по приказанию начальника бронепоезда прибыл в ваше распоряжение!

— Какого еще начальника? Все начальники умерли на гребаной гражданке, сержант. Понял? А в боевом десанте есть командиры и есть подчиненные.

— Так точно! — молодецки рявкнул сержант.

— Ну? И какого лешего он тебя сюда послал?

— Встать на довольствие!

— Эк, какой ты резвый. Сразу видно — салабон. Ты пойди повоюй, пускай тебе твой командир боевую задачу поставит. А вот как пробьет время обеда — явишься в столовую, в общем строю. Понял? Тогда тебя и на довольствие поставим.

— Так точно, товарищ старшина, понял!

— Ну вот. А сейчас ты это… Раз уж явился — давай, двигай на кухню, поможешь повару начистить картошки. Вперед. Ато совсем исчахнет над своим котлом, чмо.

Сержант проследовал на кухню. Унылый, щуплый повар в мешком висящем комбинезоне вялыми движениями большого черпака помешивал в варочном котле похлебку.

— А мне достался черпак Боевой, — грустно глядя на бравое лицо сержанта, то ли сообщил, то ли пожаловался он.

Два часа пролетели незаметно — за чисткой картофана служба летит сизым голубем. Несколько оживившийся в присутствии сержанта повар рассказал пару слащавых, совсем не боевых анекдотов, спел одну довольно нудную, но с игривым текстом песню про родной дом и невесту тетю Бетю; успел поведать историю своей жизни, впрочем, такую же недостопримечательную, как и песня.

— Ну вот, хоть сегодня картошка на обед будет, — сообщил повар под конец, глядя на три ведра начищенной картошки.

— Что ж, я тогда пойду.

— Куда? — с тоскою в голосе поинтересовался повар.

— Да сам теперь не знаю…

— Тогда никуда не ходи. Зачем?

— Как же так? Что мне, у тебя на кухне оставаться?

— Оставайся, оставайся! — со странной ласковостью в голосе стал уговаривать повар.

— Что же я буду здесь делать? — удивился сержант.

— А чистить картошку…

Стремительным движением сержант покинул кухню.

И вынесло его на открытую платформу, высоко обложенную по периметру мешками с песком и накрытую сверху зеленой маскировочной сетью. На платформе помещалось одинокое семидесятипятимиллиметровое орудие. Рядом с орудием скучал на табуретке коренастый веснушчатый десантник в тельняшке, попыхивал сигареткой.

— Садись, сержант, — заговорил коренастый и вынул из кармана брюк мятую пачку. — На, кури. Новенький?

— Новенький, — доверительно сообщил Репкин, присаживаясь на мешок с песком.

— Я, между прочим, лейтенант. Командир этого Боевого орудия. Да сиди, это я так. Ты кто будешь?

— Боевой Телескоп.

— Жаль, что не Танк. Вот раньше, до тебя, Танк был. Хлопец ничего был, свой парень. Тоже лейтенант. В песках накрылся, когда трезубы лавиной пошли. И танк у него хороший был, орудие сто пятьдесят миллиметров — это я понимаю. Ну, а что твой телескоп?

— Телескоп способен обнаружить и идентифицировать любую цель на любых расстояниях вплоть до оптического горизонта Вселенной, — процитировал на память из «Инструкции» сержант Репкин.

Лейтенант загасил бычок о станину орудия и заинтересованным, улыбчивым взглядом посмотрел на сержанта.

— Ну-ка, ну-ка. А сквозь дымовую завесу берет?

— Так точно, берет, раз плюнуть. — Репкин сплюнул. — И через дымовую завесу, и через диффузную космическую материю, и через звездные скопления — все берет.

Артиллерист аж крякнул и потер руки:

— Теперь повоюем, сержант. А то гад завесу сверху пустит — и ну огнем поливать.

— Кто?

— Предположительно — летающий хищник. Но возможно, и летательный аппарат противника неизвестной конструкции. Ровно в шесть налетает и до сумерек лупит. Вчера два хвостовых вагона спалил. Так что давай, тащи свой телескоп — будем его, гада, бить.

— Дело в том, что я его потерял. Приземлился на парашюте на крышу штабного вагона. Нормально. Генералу представился…

— А это зря. К генералу и близко подходить нельзя. Он как бойца увидит — так посылает в пекло. О танке я тебе уже рассказывал. А вот спроси, почему у нас зенитки нет. Она же здесь, у меня на платформе стояла. Тоже хлопец нормальный был. Умел прямой наводкой, на глазок в самое яблочко. Ему что воздушная цель, что наземная — все пофиг, в клочья разносил. Эх… Ты поэтому в столовую не ходи. Если почифанить захочешь — прямо к повару, он отсыплет. Или лучше — к каптерщику. Скажешь, я прислал. А в столовую — ни ногой: генерал сцапает. Любит старикан проверять, как бойцы-десантники питаются.

— А что же старшина? Генерал его не трогает?

— Старшина? Это пузо с раками? Для генерала самогон гонит. И салаг таких, как ты, на обед поставляет. Генерала от вегетарианства воротит.

— Кхе-х-хм, — закашлялся Репкин.

— Что, тоже из-за вегетарианства сюда? То-то, будешь знать, герой.

— Ну а как тут вообще? Ну, в смысле обстановка?

— А что обстановка? Война. Я ж тебе говорю. Вон, в песках трезубы донимали. Из песков убрались. Теперь «летающая крепость» огнем плюет. Ты вот что. Ты сейчас к каптеру иди. Там твой телескоп, больше негде: наверняка командир бронепоезда уже успел заныкать в каптерку. Иди. Да смотри, помни про генерала!

Где каптерка, Репкин уже знал. Переговоры с каптером на букву «Щ» были недолги, тот за телескоп особо держаться не стал. А когда услышал, что сержанта послал лейтенант, то вовсе смягчился и выдал в придачу к телескопу сухой паек — галеты и банку консервов с паштетом из лягушачьих лапок. Напоследок даже просветил:

— Ты эта, сразу после отбоя в расположение не заходи — там генерал порядок проверяет, а если не генерал, то старшина подлянку кинет.

— Так старшина вечернюю поверку производит. Куда ж от него денешься?

— И на поверку не ходи, Телескоп. Ты, вон, телескоп получил — вот под телескопом и кантуйся, понял? Когда ты с телескопом — ни одна сволочь до тебя не доклемается, усек?

— Спасибо, Щетка, за мной не заржавеет.

— Ты эта, в телескоп дашь зыркнуть?

— Само собой, братан. — Сержант уже ощущал себя вполне своим парнем.

Щеткой каптерщик был из-за своей Боевой щетки. Щетка — первое утешение солдата. С помощью многофункциональной Боевой щетки возможно было: начистить до образцового блеска сапоги, почистить обмундирование, надраить бляху, пуговицы и кокарду, а также, при помощи насадки, — зубы; кроме того, имелось особое приспособление для протирки очков, на случай если боец-десантник оказался очкариком; специальная насадка с жесткой щетиной предназначалась для отдраивания унитазов, рукомойников, кафельной плитки и полов.

Репкин сгреб в охапку телескоп, взвалил на плечи кресло телетранспортации и потащился обратно на платформу. Лейтенант при виде телескопа оживился — моментально прикинул, где разместить новую боевую единицу, и распорядился:

— Сюда ставь. Вот так, чуток левее. Так годится.

Репкин подсоединил все, как требовала «Инструкция», и, довольный, хотел было стрельнуть у лейтенанта закурить. Но тут взвыли сирены, и с неба стало опускаться черное и жирное дымовое образование.

— Ах ты, черт, раньше начал, гад. Ну теперь держись, сержант, — с воздуха прикрытия не имеем. Давай — или под бронь драпать, или сражаться.

Сержант не слушал артиллериста: он растерянно уставился в наплывающее облако дыма. Вдруг оттуда пальнуло длиннющей струей жидкого огня. Ударило где-то в стороне.

— Решай, сержант! — прямо над ухом заорал артиллерист.

Ноги понесли Репкина в распахнутую гермодверь броневагона.

— Эх, значит, не повоюем. — Лейтенант стремительно сиганул следом.

В броневагоне подсобралась кое-какая компания. Были там трое рядовых: уже знакомый Репкину каптерщик Щетка и двое с литерами «К» и «П», а также тонкоусый младший лейтенант на букву «Р». Рядовые азартно резались в «палку», славную карточную игру бойцов-десантников, как водится, на щелчки по носу. Младший лейтенант сидел рядом, скучающе следил за игрой.

— Здоров, Радар! — крикнул ему лейтенант. — Что, на радаре все то же?

— Известно что — помехи у нас на радаре. Изволь видеть: три активные помехи по линии полотна, одна на втором и две на третьем ярусах. Кроме того, имеем пассивные помехи — на всех ярусах. И никуда не делось, конечно, Огромное Продолговатое Пятно, вероятно, противник — прямо над нами. Движется кругами, скорость пять оборотов в минуту, очень стабильно. В общем… — Тут бронепоезд тряхнуло, в амбразуры ударило дробью каменного крошева, поднятого огненной струей с железнодорожной насыпи; завоняло копотью. — Ага, гад, почти попал. Так что, Орудие, картина обычная. Когда ж ты его, лешего, сбивать будешь?

— Теперь уж скоро. Вот, — лейтенант дружески хлопнул по плечу сержанта Репкина, — теперь располагаем телескопом! Дрейфит пока что, ну да ничего. Как пороху нюхнет, так, глядишь, — завалим. А, братишка?

Репкин хотел было ответить что-то бодрое, в том плане, что он ничуть не дрейфит, а проявляет разумную осторожность. Но тут попало в соседний броневагон — бронепоезд скрежетно ухнул. Всех повалило на пол. Веером разлетелись карты.

— Мать твою в душу, — заругались рядовые, — такую игру пересрал, волчара.

Привычный к подобным встряскам младший лейтенант лишь снисходительно глянул, мол, что с них возьмешь.

Со стороны пострадавшего вагона с лязгом распахнулась дверь тамбура. В клубах дыма, перепачканный с ног до головы жирной копотью, в броневагон ввалился генерал. И заорал:

— Мать вашу так и переэдак! Прохлаждаетесь, раздолбаи?! А ну, сколько вас сюда набилось?! Ага! Целых шесть боевых литер, мать вашу перетак! Почему не отражаем воздушную атаку противника?! Я вам говорю, лейтенант!

— Невозможно обнаружить противника, товарищ генерал! Противник пускает маскировку в виде дымовой завесы!

— Мать твою так, так и еще раз так! На борту бронепоезда имеется радар, а ты мне тут про маскировку заливаешь! Под трибунал пойдешь у меня, мерзавец! Товарищ младший лейтенант, почему не обеспечиваем обнаружение противника?

— Противник массированно применяет все виды помех, товарищ генерал!

— Что? И ты под трибунал захотел? Аппаратура должна служить нам, а не противнику! И ей для этого предоставлены все возможности и соответствующие тактико-технические характеристики! Я тебя в рядовые, мерзавец, на очки — все до одного языком вылижешь! Ты мне кровью срать будешь, так тебя в душу и так!

Бабах! Всех опять швырнуло на пол. Поднялся генерал несколько остывши. Хмуро оглядел подчиненных и ткнул пальцем в Репкина:

— Сержант, назначаю тебя старшим разведгруппы. Вы двое — поступаете в его распоряжение, — сообщил он литерам «К» и «П». — Приказываю: высадиться на высоте двести сороком семь, в квадрате одиннадцать «бэ». Оттуда наблюдать воздушную обстановку. По возможности определить точные координаты цели и доложить лейтенанту. Ответственным за операцию и огневое прикрытие разведгруппы назначаю тебя, лейтенант. Уяснил, лейтенант?

— Так точно, товарищ генерал.

— Вопросы?

Репкин промолчал. Вопрос задал каптерщик:

— Да как же они, эта, на двести сорок седьмую выберутся, товарищ генерал? Вокруг одни болота, и ничего, кроме болот, там нет. А в болотах, сами знаете — кикиморы. Потопят их.

— Рядовой на литеру «Щ», где ваш боевой пост?

— Дело известное — в каптерке, где ж еще.

— В каптерку бегом марш!

Каптерщик рысью кинулся вон. Генерал веско уставился на литеру «П»:

— Ты кто?

— Боевой порошок, товарищ генерал! Порошок стиральный, для постирки обмундирования и помывки личного состава!

— Не то. А ты кто? — Генерал уставился на литеру «К».

Боевая катапульта, товарищ генерал!

— Ага! Приказываю: для заброски разведгруппы на высоту воспользоваться Боевой катапультой! Заброску осуществить литере «К». Операцию начать немедленно! Бегом!

Троих десантников вместе с лейтенантом сорвало с места. В броневагоне остались генерал и младший лейтенант. Последний сосредоточенно наблюдал за экраном осциллоскопа и усиленно вращал веньеры.

— А ты чем занимаешься?

— Наблюдаю, товарищ генерал!

— Хор-р-рошо, десантник. Продолжайте наблюдение. Особое внимание уделите сектору действия разведгруппы.

Катапульта находилась в броневагоне с раздвижным потолком.

— Вот она самая, — предъявил лейтенанту боевую машину рядовой на букву «К».

— Из нее людей хоть можно послать, боец? — спросил тот.

— В положении «боезаряд» — все, кроме людей, вплоть до ядерного фугаса. А вот когда в положении «десантное катапультирование» — тогда конечно, товарищ лейтенант.

— Что ж, мужики, будем прощаться, — повернулся к разведгруппе лейтенант. — Аптечку вам предоставить не могу. Была у нас, сержант, Аптечка, санинструктор.

— Мертвого поднимала, — вставил Порошок и улыбнулся, вспомнив что-то приятное. — Теперь вместо нее Автомат — генеральский вагон сторожит. А в санитарном вагоне теперь Операционная. Тоже баба ничего. Но ее с собой не возьмешь…

— Ладно, мужики, берите винтовки, парашюты и… Катапульта, смотри, не промахнись.

— Так это ж катапульта, у нее прицела нет — наведение плюс-минус триста, накрывает площадь в десять квадратных…

Конечно, они угодили в болото. Перепачканные тиной, насквозь мокрые выбрались на ближайший холм. Бронепоезд отсюда казался тонкой ниточкой, над ней висело плотное дымовое образование, из которого время от времени брызгало огнем.

У Репкина от перегрузки пошла носом кровь. Он лег на траву и зажал нос ладонью. Кровь струйками бежала между пальцев, и он принялся размазывать ее по щекам. Порошок же, по-видимому, нечувствительный к перегрузкам, что-то деловито выгребал из карманов.

— Эх, так твою и так — размок! — пожаловался он. Репкин не ответил, продолжая размазывать по лицу кровь. — Порошок, говорю, размок. Я его в карманах держал, а он и размок, туды его… Полковник, чмо, весь порошок запер в тыловой вагон. Вчера его змей спалил. Я, конечно, вещмешок порошка заныкал. Старшина эту нычку не найдет. И в карманы вот набрал. Ты чего молчишь, Телескоп?

Только тут Порошок глянул на сержанта:

— Ого! Смотри, как тебя раскровавило. Еще и войны не было, а уже того… Я сейчас тебе грязи с болота наложу — может, полегчает.

То ли грязь помогла, то ли организм сам справился, но кровотечение прекратилось. Репкин осторожно сел. Порошок протянул ему в ладонях зеленоватой пенистой жижи:

— Давай, Телескоп, надо нам натереться до пены. Может, кикиморы тогда не учуют, потому как порошок этот, написано, от всех видов противника маскирует, когда, значит, в виде пены. А пену он держит часов пять. Вишь размок — надо натереться, а то вытечет, и все, пиши пропало. Кикиморы полезут, как стемнеет, они света не выносят. Нам бы до луны продержаться. А как луна сядет, так другая выйдет, а там и рассвет. Тогда, значит, и двинем. До бронепоезда километров пять. Оно болото, но ничего, дойдем. Жаль, сейчас не успеем.

Они усердно взбили друг на друге пену. Пена вспухала плотным резинистым слоем, а потом осела, и оба оказались покрыты тонкой, лаково отблескивающей пленкой.

Порошок махнул рукой, показывая на склон холма. Там они в кустарнике и залегли.

На болотах царила тишина. Только со стороны железной дороги время от времени ухало — воздушный противник методично долбил по бронепоезду. Маленькое солнце стояло неподвижно и, казалось, вовсе не собиралось уходить за горизонт.

— Ты не смотри на солнце, сержант, — заговорил Порошок. — Тут весь закат — десять минут. Скоро уже. Попали мы с тобой, сержант. Ты не сердись, ты хоть и сержант, а все равно салабон. А я уже на бронепоезде полгода. Столько ребят в этой войне легло, а я, видишь, живой. Ты меня слушай, может, и прорвемся.

Репкин повернулся на бок:

— Слышишь, Порошок, а из-за чего война?

— О том нам не докладывают. Завербовался, так воюй.

— Порошок, а ты что, вербовался?

— Жена, подлюка, бросила, с корешем спуталась. Злой я тогда был. Света не видел. А тут иду, глядь — написано: «Набор добровольцев». Захожу. «Куда берете?» — спрашиваю. В горячие точки, говорят. Вот он я — берите. Глянули они в мой файл — вы, говорят, невоеннообязаный, в регулярные части вас взять нельзя. Я озлился, стал их матом крыть. А можно, говорят, в литерное подразделение. Имеется вакансия на букву «П». Я-то думал — пулемет. До меня как раз Пулемет был. А тут порошок…

— Смотри, — перебил Репкин, — вон он летит!

От дымового образования отделилась черная точка и, набирая высоту, стала исчезать из поля зрения. Порошок приложил ладонь козырьком ко лбу:

— Ага, точно — дракон. Я ж им говорил. А они — «летательный аппарат», так их.

Репкин разомлел. Неведомые кикиморы казались сейчас ему чем-то несерьезным, сказочным. Ну повылазят, ну и что? И Порошок держится спокойно — чего волноваться? Переночуем, а там видно будет. О смерти Репкин не думал, он ее никак не предполагал.

Порошок толкнул Репкина в бок:

— Слышь, сержант, давай порубаем? У тебя есть?

— Нет, нету. А, постой, мне же Щетка тут дал.

— Хороший парень Щетка. Хоть на этого чмыря горбатится, а все равно.

Достали сухпаи, стали жевать.

— Порошок, — спросил Репкин, — а чего у нас такой странный начальник бронепоезда?

— Это ты о полковнике? Чмо — он и есть чмо. Приказал Щетке пошить ему цивильный костюм. И генералу мозги засрал так, что тот не трогает. Ясное дело, без него не будет бронепоезда, а без бронепоезда генералу здесь сразу хана.

— А генерал что за человек? Странный он какой-то…

— Людоед он, а не странный. Понял? Людей жрет — пошлет, как нас, и с концами. Уже при мне литеры, кто не при начальстве и не при кухне, по третьему разу пошли. До тебя, Телескоп, был Танк, а до Танка — этот, как его, цыган — Тачанка.

Репкину сделалось нехорошо.

— А с заданий возвращаются?

— Всякие чудеса бывают. Ты, главное, раньше времени не сри, понял?

— Ну, а отказаться от задания? Или самого послать, навести винтовку, и пускай идет?

— Салабон — вот ты кто. Нельзя, у него же мандат. Мандат так устроен, что ослушаться нельзя, к тому же у мандата и право на трибунал, а это — расстрел на месте, генерал стреляет собственноручно. Сказал — пальнул.

— Тогда почему бы его тихо не нейтрализовать, чтобы не успел отдать приказ или там вякнуть, и отстрелить из катапульты, запереть в штабе? — в Репкине просыпался студент.

— Дурак, против мандата даже пукнуть не успеешь. Были умники, не думай.

Репкин замолчал, задумавшись о мистических свойствах мандата. «Интересно, — подумал он, — генерал что — по жизни такой злой или это его мандат таким делает?» Затем стал думать о невероятных свойствах прочих боевых единиц на этом бронепоезде. И опять спросил:

— Слышь, Порошок, а почему поезд стоит? С воздуха расстреливают, если бы ехал — попасть было бы труднее, а?

— Передислоцироваться? Полковник, бывает, устраивает цирк. А так — не любит.

— А генерал что, не может приказать?

— Я тебе вот что скажу, Телескоп, этого никто не знает, кроме меня, потому как в локомотив никому ходу нет, кроме чмыря этого. А я побывал… И в самой рубке был. Бронепоезд — он может не только по рельсам. У него и воздушная подушка, и режим плавания и погружения, и в мягкий грунт зарывается на десять метров. Летает он, понял? И не только в небе. Там было еще написано — «режим орбитального маневрирования». Вот и говорю — чмо наш полковник.

— А ведь полковник не дурак, — сообразил Репкин. — Он и себя сохранить хочет, и остальных. Узнай генерал, что бронепоезд универсален, — он бы его в такое пекло загнал, что всем нам каюк! А так, что — дракон? Так он броневагонам до одного места.

Порошок молча достал непромокаемый пакетик, вытащил сигареты и спички. Закурил. Репкин жадно глянул на курево, но попросить почему-то постеснялся. А стал развивать мысль:

— Точно. Потому он все и подгребает, чтобы генерал это в бою не использовал. Мой телескоп в каптерку отправил. Нет, он больше нашего понимает…

Порошок этого разговора не поддержал, и Репкин замолк.

А солнце уже покраснело и стало опускаться, отвесно и ходко. Как обещал Порошок, закат много времени не занял: упало за горизонт — и все погрузилось во мрак.

— Цыц, салага, молчи, — прошипел Порошок и поспешно загасил чинарик.

На болоте, метрах в двухстах, вспыхнули вдруг зеленоватые огоньки. Репкин вжался что есть мочи в землю, хотел зажмуриться, но отвести взгляда от огоньков не смог. Огоньков было немного — пять или шесть. Они полукольцом окружали холм — значит, и с тылу тоже заходят.

Огоньки приближались. Репкин с ужасом разглядел темные человекоподобные силуэты, озаряемые изнутри каким-то свечением. Фигуры замерли на краю болота, держа что-то в вытянутых руках. Внезапно шесть плазменных струй ударили в подножие холма. Валявшийся там парашют враз вспыхнул и исчез. Загорелся кустарник.

И Репкин понял, что это за фигуры.

— Звездная пехота! — шепотом выкрикнул он и тут же получил от Порошка удар кулаком по затылку.

Да, это могла быть только звездная пехота — именно о такой он читал в одной древней, давно запрещенной фантастической книге. Зеленым светом мерцали оптические преобразователи на забралах шлемов, а призрачное сияние излучали серебристые обручи генераторов защитного поля на локтевых и коленных суставах панцирь-скафандров. За спиной у каждого — реактивный ранец, в руках, разумеется, плазмоганы. «Конец», — понял Репкин.

Но кикиморы никаких наступательных действий больше не предприняли. Напротив, отступили в глубь болот, даже огоньки погасли.

— Не учуяли. Порошок работает, — зашептал Порошок в ухо Репкину. — Если лейтенант их засек, сейчас из орудия ударит.

— По этим? Из пушки? — истерически зашептал в ответ Репкин. — Да ты знаешь, кто это? У них же защитное поле!

— Если аннигиляционным саданет, то всему их полю жопа. Правда, и наш холм сроет. Они ж не знают, что мы здесь, что аннигиляционным не саданет. Поэтому, суки, затаились. Эх, скорее бы луна…

Но с бронепоезда выстрелила не пушка, а катапульта — осветительным. Полыхающий светом шар завис над болотом и медленно спарашютировал в воду.

А вскоре и луна не заставила себя ждать. Она была на удивление большая и яркая. Казалось, что наступает рассвет.

— Все, теперь они больше не сунутся. Я ж говорил, сержант, прорвемся. Теперь отбой тревоги. Можно курить.

На этот раз Репкин сигарету попросил и затянулся с неожиданным для себя удовольствием. В голове звенело, тело казалось совсем легким. Вот оно, тело, на месте — жив-целехонек.

После второй сигареты к Репкину вернулась прежняя живость мысли. И он размечтался:

— А хорошо бы с помощью моего телескопа обратно домой вернуться. Теперь я знаю, что буду с телескопом делать. Землю он вмиг найдет, если ее как цель задать. Проложит курс — и бронепоезд по курсу полетит. Что ему, в самом деле…

Порошок хмыкнул.

— До задницы твой телескоп. На бронепоезде, вон, даже хроноагрегат имеется. Где они того Хроника держат, не знаю. Засекречен. Это Щетка рассказывал, мол, прибыл такой, вместо Химика. На агрегате этом обратно вернуться можно, в прошлое. Или в будущее сигануть. Только что там ловить, в будущем?

Порошок послюнявил палец и выставил вверх.

— Ветер, бляха-муха. Не натянуло бы…

Небо быстро затягивало тяжелыми чешуйчатыми тучами. Они раз за разом наплывали на луну. А потом задуло сильнее и откуда-то из-за дальних холмов пришла непроницаемая пелена. Стало темно.

На болоте вновь появились огоньки. Теперь они приближались быстрее. Репкин понял — это по его душу.

— Все, порошок весь вышел, — сообщил Порошок и лязгнул затвором винтовки. — Рассредоточимся, брат. Эй, оглох, что ли? Разбегаемся, говорю.

Порошок быстро полез вверх по склону. А Репкин ничего не стал делать.

С бронепоезда прилетел осветительный шар, хлопнул парашют. Но шар, не успев даже вспыхнуть, испарился в луче плазмогана. Тогда бухнула семидесятипятимиллиметровка лейтенанта. Рвануло прямо среди кикимор, но ни один из огоньков не погас. Еще бухнуло — и все вокруг холма вспыхнуло малиновым пламенем: лейтенант попробовал водореагентный термитный фугас. Но как только пламя утихло, звездная пехота взяла холм в кольцо.

С вершины холма раздался отчаянный крик «нате-суки!», хлопнул выстрел винтовки, и враз вся трава на вершине вспыхнула; от ярких плазменных разрядов Репкин на мгновение ослеп. «Порошок!» — взвыл он отчаянно.

И вдруг вспомнил, что так быть не может, не бывает. С ним так быть не должно, нет, ведь он студент, обыкновенный хлюпик…

— Это ошибка! — завопил он и на карачках ринулся куда-то сквозь кустарник. Остановился — пехотинцы никуда не делись, застыли на прежних местах. — Я не десантник! Я Репкин! Стойте! Я студент! Я домой хочу! Не стреляйте, пожалуйста!

Звездные пехотинцы постояли, может быть, даже послушали, а потом пальнули плазмой…

Двигать бронепоезд решено было на закате второй, тусклой в сравнении с первой, луны. За полчаса до начала операции генерал зачитал боевой приказ личному составу, выстроившемуся вдоль насыпи. Прозвучала команда «по вагонам!», из тормозных колодок с шипением ударили струи сжатого воздуха. Бойцы Алфавита засуетились, замелькали фонарики, застучали каблуки.

В это время на траву перед штабным вагоном опустился парашютист.

— Кто таков, сынок? — отеческим баритоном осведомился генерал, как только тот освободился от строп.

— Боевой прожектор, товарищ генерал!

— Ну-ка, доложи, что за хреновина?

— Устройство, генерирующее электромагнитное излучение любой заданной частоты, мощности и когерентности! — лихо отрапортовал новобранец.

Генерал аж прижмурился от удовольствия.

— Так скорее введи его в бой, солдат! Даю вводную — Боевой бронепоезд готовится к передислокации. По пути следования возможна засада противника. Приказываю — осуществить разведку на пять километров вдоль железнодорожного полотна! Бронепоезд пойдет следом малой тягой. Исполни свой долг, солдат!

Душным летним вечером дверь квартиры, снимаемой студентом Репкиным, открыл человек в черной ветровке, темных очках и армейских берцах. С хозяйской бесцеремонностью хлопнул дверью. Словно был здесь не в первый раз, прошел в комнату, отпер нижний ящик компьютерного стола и вытащил стопку документов. Паспорт, свидетельство о рождении, аттестат и прочее. Снял боковую панель компьютера и, вывинтив жесткий диск, небрежно сунул вслед за документами в карман ветровки. А затем бережно поднял со стола том «Боевого алфавита» на букву «Т» и, спрятав его в черный пластиковый пакет, покинул квартиру и канул в сумерки. Больше не было здесь, на Земле, никакого студента-сержанта Репкина, а может быть, не было его никогда, как не было ни чудесного телескопа, ни загадочной воюющей планеты, ни подразделения с нелепым названием Боевой Алфавит. Да ведь и правда, разве могло такое быть на самом деле? Ведь Земля — процветающая планета, где давно уже царят мир и покой и где о войнах и битвах можно узнать только из древних книжек.

Елена Первушина Витязь и дракон

Алексей Калугин Так держать, сталкер!

Кривошип и Шатун вывалились из бара «451 грамм от Фаренгейта», ошалело глянули по сторонам, убедились, что за прошедшую ночь мир сильно не изменился, и, успокоившись, присели на лавочку.

Утро только занималось. Зона, насколько хватало глаз, была покрыта серым туманом, похожим на клочья грязной ваты. От одного только взгляда на эту картину на душе становилось тоскливо и муторно.

Вчерашний вечер не заладился сразу. С порога, что называется. Сначала какому-то пришлому сталкеру с грязной рожей и длинным носом показалось, что Кривошип косо на него посмотрел, и бродяга без разговоров тупо полез в драку. Когда, оказавшись под столом, сталкер затих, Шатун заявил вдруг, что Суицид продал им паленую водку. Бармен клялся и божился, что водка самая что ни на есть отменная, но ежели Шатуну что в голову втемяшится, переубедить его невозможно. Благо, у друзей имелись деньги, чтобы заплатить за поломанную мебель и перебитую посуду. Правда, Шатун недовольно ворчал, что за армейским кордоном бельгийский спальный гарнитур стоит дешевле, чем два колченогих табурета у Суицида в баре. Но уже беззлобно, чисто для форсу. И Суицид это прекрасно понимал, а потому не спорил и лишь денежки считал.

Концерт, ради которого сталкеры набились в бар, оказался преотвратнейшим. Майкл Джексон был далеко не в лучшей форме. Скакал по сцене, сооруженной из уложенных на ящики досок, как старый хромой козел, и что-то невнятно блеял под фонограмму. А может, он полагал, что для одичавших обитателей Зоны, годами света белого не видящих, и это сойдет? Но если так, то, черт возьми, как же он ошибался! Телевизоры в Зоне, может, и не принимали ничего лучше канала MTV, однако сталкеры знали толк в хорошей музыке. После третьей или четвертой песни, бездарно загубленной исполнителем, по бару пошел неодобрительный гомон. После пятой или шестой послышался свист и весьма нелицеприятные выкрики в адрес певца. После шестой — это уже точно — в Майкла полетели окурки. Помидоры и огурцы не кидали — слишком дороги свежие овощи в Зоне. Витамины все ж. А без витаминов, на одних сигаретах да водке, долго не протянешь.

Чего у сталкеров было полным-полно, так это оружия. И, хотя Суицид настойчиво требовал, чтобы все посетители на входе сдавали оружие горбатому охраннику по прозвищу Квазимодо, кто-нибудь непременно протаскивал «беретту» на самом дне рюкзака или «узи» под полой пыльника. Не со злым умыслом, а так, на всякий случай. Уж такой это был народ — каждый второй чувствовал себя без оружия как голый в людном месте. А каждый первый утверждал, что пистолет ему подарила мама «на зубок». Сталкеры — что тут еще сказать? Но все порядок знали, а потому в барах стреляли редко. Крайне редко. Только если совсем уж невмоготу становилось.

На этот раз нервы не выдержали у сталкера по прозвищу Лунек.

— A-а! Пропадай все пропадом! — истошно завопил вдруг Лунек.

И, выдернув из-за пазухи обрез охотничьей двустволки, саданул дуплетом в потолок. Лунька тут же повалил на пол и упал на него Кабан, на него — Боров, на него — Вепрь, а сверху уселся Пашка-Крокодил. В левой руке — Крокодил был левшой — Пашка держал антикварный «кольт» «миротворец» времен войны с племенами сиу, ведомыми в бой Сидячим Быком. Поскольку Крокодил был уже шибко во хмелю и скорее всего плохо соображал, где он находится и из-за чего началась буча, «кольт» у Пашки решили забрать. Да вот просто так отдать револьвер Крокодил отказался. И тут всем не до Майкла Джексона стало. Который, надо сказать, правильно оценил ситуацию и, воспользовавшись тем, что на сцену уже никто не смотрел, юркнул за дощатую перегородку, где располагалась его артистическая уборная. А Лунек, вывернувшись из-под Кабана, принялся прыгать со стола на стол — две недели назад он всерьез решил освоить паркур.

— Какого лешего Суицид Майкла Джексона притащил? — в который раз спросил Шатун у Кривошипа, как будто бармен был как минимум менеджером некогда прославленного певца. И именно из-за его нерадивости и безалаберности слава Майкла покатилась по горке ледяной. А теперь-то пришла пора ответить за содеянное.

Что и говорить, ночь прошла препогано. Однако сталкеры не унывали. Не в их это было правилах. Перед ними расстилались необъятные просторы Зоны, готовой щедро одарить каждого, у кого хватит смелости бросить ей вызов. И кто, естественно, останется после этого живым. У Кривошипа в кармане пылевика лежал выдранный из школьной тетрадки листок в клеточку, на котором красным карандашом была нарисована карта с крестиком, обозначающим место, где спрятан контейнер с грибами. По словам бродяги, продавшего Кривошипу листок, нарисовал ее сталкер, которого он, бродяга, умирающим подобрал возле Парапня. Он, сталкер то есть, самолично набрал полный контейнер отборнейших грибов, повыскакивавших из землицы сразу после четвергового дождичка. Да вот дотащить до перекупщиков не смог — угодил в блендер. Чудо, что еще жив остался. Как звали сталкера, бродяга не знал. Говорил, будто оттащил его к лаборантам, что на Опаловом пруду пробы воды брали. Сам он за грибами не пошел, поскольку знал, что не дотопает. Место, где контейнер припрятан, гиблое, туда лишь опытный сталкер доберется. Вот поэтому он и искал, кому бы продать карту. Просил недорого, поскольку, ежели тянуть да торговаться, грибы даже в холодильном контейнере стухнут.

— Что мы делаем здесь? — посмотрел на приятеля Шатун. — А, Кривошип?

Кривошип безразлично пожал плечами.

Шатун, пока извинялся перед Суицидом за поломанную мебель, успел у бармена работку подцепить. Нужно было очистить от спиногрызов заброшенную фабрику по производству памперсов. Фабрика и прилегающая к ней территория принадлежала фракции «Патриоты». Эти господа предпочитали делать всю грязную работу чужими руками. Вот и попросили Суицида нанять вольных сталкеров для отстрела вконец распоясавшихся тварей. А то за последние пару недель потери среди «Патриотов» максимально приблизились к боевым.

— Ну, что, двинулись?

План был простой. Сначала зачистка памперсной фабрики — до нее сутки ходу. Оттуда до Тыквенной Поймы, где, если верить карте, спрятан контейнер с грибами, прямиком два дня топать. Путь чистый, если не считать того, что нужно будет срезать угол по территории «каменщиков». «Каменщики» — они народ странный. Могут пропустить, а могут и охоту на чужака устроить. Говорят, у них с мозгами не все в порядке, потому что на их территории расположен Колодец Душ, из которого временами доносится Голос. Непонятно кому принадлежащий, да и бормочущий всякую чушь. Но, раз услыхав этот Голос, человек терял рассудок и начинал вытворять что-то невообразимое. Что именно — никто не знал. Да и знать не хотел. Голос из Колодца Душ был одним из зловещих проклятий Зоны. А еще были Большая Выгребная Яма и Логово Белого Червя. Много чего было в Зоне — обо всем и не расскажешь. И все, по большей части, весьма мерзопакостное.

Шатун передернул затвор своего «ПП-2000» с плечевым упором, мигнул зеленым огоньком лазерного прицела и нажал на курок. Сухо щелкнул ударивший в пустоту боек. Шатун довольно осклабился и коротким ударом ладони загнал в рукоятку магазин на сорок четыре патрона.

— Пошли!

Сталкеры разом поднялись на ноги, закинули на спины рюкзаки и не спеша, размеренно зашагали вперед, топча подошвами тяжелых армейских башмаков серую, пожухлую траву и ползающих в ней насекомых-мутантов.

— Эй!.. Сталкеры!.. Подождите!..

Сталкеры разом оглянулись.

Следом за ними, спотыкаясь, бежал странный тип в широкополой шляпе, темных солнцезащитных очках, расшитом блестками черном френче и узких, плотно обтягивающих худые ляжки, черных штанах.

Сталкеры недоумевающе переглянулись.

— Он что, собирается вернуть нам деньги за концерт? — высказал кажущееся ему вполне уместным пред положение Кривошип.

— Нет, — качнул головой Шатун. — Думаю, это мы ему что-то должны.

— Разве? — Кривошип озадаченно почесал заросшую черной щетиной щеку. — А что, разве мы вчера…

— Нет, — не дал ему закончить Шатун.

— Так чего же? — рукой указал на бегущего к ним артиста Кривошип.

— Щас узнаем, — безразлично сплюнул в сторону Шатун.

Не в пример приятелю, Шатун по природе своей был невозмутим и спокоен.

— Сталкеры!.. Товарищи!.. Братцы!..

Добежав до сталкеров, Джексон кинул на землю плотно набитый рюкзак и длинный брезентовый чехол, после чего сложился пополам, оперся ладонями о согнутые колени и несколько раз глубоко вздохнул.

— Ну, чего тебе? — набычившись, сурово посмотрел на Майкла Кривошип.

Джексон пришел в себя быстрее, чем можно было ожидать. Отдышавшись, он выпрямился, как бойцовый петушок, прижал локотки к ребрам, подпрыгнул на месте, быстро обернулся вокруг себя на пятке и шляпу на нос сдвинул. Тонкие, напомаженные губы расползлись в коварной улыбке отравителя.

— Братья-сталкеры, вы в Зону идете?

— А здесь, куда ни иди, всюду Зона, — усмехнулся Кривошип.

— Возьмите меня с собой!

Сталкеры удивленно посмотрели друг на друга. Чего угодно ожидали они от бежавшего за ними следом Майкла Джексона, только не этого. Всем известно, что Майкл давно уже с катушек слетел. Но не до такой же степени!

— На фиг он нам нужен? — спросил приятеля Кривошип.

Шатун молча пожал плечами.

— На фиг ты нам нужен? — Кривошип задал тот же вопрос самому Майклу.

— Это мне нужно, — продолжая зловеще улыбаться, приложил руку к груди Джексон. — Мне непременно нужно в Зону.

— Зачем это? — подозрительно прищурился Кривошип.

— Говорят, что в самом центре Зоны есть Великая Глыба, исполняющая любые желания.

— Ну, допустим, не все, а только заветные, — уточнил Шатун.

— Отлично! — бойко кивнул Майкл. — Мне это подходит!

— А ведомо ль тебе, что далеко не каждому сталкеру удается добраться до Глыбы? — церемонно, как велели неписаные правила, осведомился Кривошип.

— А из тех, кто доходит, немногие назад воротятся, — в том же духе продолжил Шатун.

— Слышал я это, — кивнул Джексон. — Но я готов рискнуть.

— Слыхал? — прикладом автомата ткнул приятеля в бок Кривошип. — Он готов рискнуть!

— А мы, выходит, за просто так должны свои животы надрывать, — закончил мысль приятеля Шатун.

Нижняя челюсть Майкла удивленно отвалилась, но он рукой тут же поставил ее на место.

— А вы сами?.. Вы разве не к Глыбе идете?

— Далась нам эта Глыба! — махнул рукой Шатун. — У нас и без нее дел выше крыши.

— Но как же так? — вконец растерялся Майкл. — Разве вы не хотите, чтобы Глыба исполнила все ваши желания?

— Тебе ж русским языком говорят, Майки, Глыба выполняет лишь заветные желания. Врубаешься? — Кривошип показал Джексону палец с широким, грязным ногтем. — Заветные!

— Ну, да, — быстро кивнул Майкл. — Конечно! Самые заветные желания!

— Конечно, — скривившись, передразнил его Шатун. — А ты знаешь свое заветное желание?

— Конечно! Я хочу…

— Да тебя не спрашивают, чего ты хочешь! — не дослушав, перебил Майкла Кривошип. — Речь идет о том, что в самой глубине твоей души сокрыто! Врубаешься?

— Ну-у… — озадаченно протянул Джексон.

— Ни черта ты про свою душу не знаешь, — в сердца х махнул на него рукой Шатун. — И никто не знает. Поэтому мужики с понятием предпочитают не рисковать. Черт знает, что из твоей души выползет?

— Точно! — подтвердил Кривошип. — Натворить можно такого, что потом ни один ваш Суперхрен не исправит!

— Но я-то точно знаю, чего хочу! — убежденно хлопнул себя ладонью по груди Джексон.

— И чего же, если не секрет?

— Хочу стать прежним!

— То есть черным и кудрявым?

— Нет, богатым и знаменитым.

— А-а… — протянул многозначительно Шатун. — Тогда понятно.

— Давай возьмем его, — решил неожиданно Кривошип.

— На фиг он нам? — непонимающе посмотрел на приятеля Шатун.

— Сгодится заместо отмычки.

— Ну, если только так. — Шатун оценивающе посмотрел на Джексона. — Вот только костюм у тебя, Майки, для прогулки по Зоне не подходящий.

— О! У меня все есть!

Джексон скинул френч с блестками, под которым оказался бронежилет, сработанный умельцами из фракции «Реаниматоры». Броня неплохая, а вот биозащита — ни к черту, одна видимость. Расстегнув верхний клапан рюкзака, Майкл выдернул из него и накинул поверх брони вполне приличный пыльник. Черная широкополая шляпа полетела в кусты, и ее место занял кожаный авиационный шлем с огромными очками-консервами, поднятыми на лоб.

— Неплохо, — вынужден был признать Кривошип. — А как насчет оружия?

Джексон поднял с земли длинный брезентовый чехол и извлек из него РПСРЗО — ручную переносную систему ракетного залпового огня — «Батыр».

— Солидно! — едва ли не с завистью цокнул языком Шатун.

А Кривошип подошел к Майклу поближе и, проведя кончиками пальцев по вороненому цилиндру, в который были запрятаны шесть вращающихся стволов, поинтересовался:

— Где брал?

— У прапорщика на КПП, — ответил Джексон.

— Почем?

— Что? — не понял Майкл.

— Сколько заплатил, спрашиваю.

— А, семьсот двадцать три.

— С полным боекомплектом?

— И два запасных в подарок.

Кривошип глянул на Шатуна. Тоскливо.

— А мне Ректор неделю назад точно такой же за две штуки загнать пытался. Правда, новенький, не юзанный, в масле еще. Но, — Кривошип с сожалением развел руками, — за две штуки.

— Так то ж Ректор, — усмехнулся Шатун. — Он знает, что ты к прапору на КПП не пойдешь. Вернее, не дойдешь — пристрелят, как только в прицел поймают.

— А интересно, если через интернет-магазин заказать? — задумался Кривошип. — Чтобы, скажем, в бар к Суициду доставили. Как думаешь, привезут?

— Привезти-то они, может, и привезут. Только прикинь, во что тебе доставка обойдется?

— Верно, — подумав, согласился Кривошип. — Дешевле у Ректора взять.

— А теперь вы меня с собой возьмете? — с надеждой спросил Майкл Джексон.

Сталкеры в очередной раз переглянулись. Невербальный способ общения давно уже стал для них привычным. Они понимали друг друга не то что с полуслова, а с полувзгляда.

— Берем, — кивнул Кривошип.

— Yes! — Майкл Джексон вскинул правую руку вверх и снова крутанулся на пятке.

Когда же он по привычке попытался сдвинуть на нос летный шлем, кончик носа отвалился. Но Майкл успел поймать его и ловко прилепил на место. Похоже, с ним такое случалось не впервой.

— Ты это брось, — строго глянул на Джексона Кривошип.

— Что? — не понял Майкл.

— На месте вертеться. А то, не ровен час, в ловушку угодишь. Это тебе Зона, а не какой-нибудь Мэдисон, понимаешь, Сквер Гарден.

— Понял. — Майкл схватил в одну руку рюкзак, в другую — «Батыра» и замер, будто восковая кукла из Музея мадам Тюссо.

— Значит так, — щелкнул пальцами Шатун. — Идем быстро, говорим мало. Любой приказ выполняется быстро и точно. Будешь рассуждать и задавать вопросы — долго не проживешь. Зона — она шибко умных-то не любит. Понятно?

— Конечно!

— Тогда держи! — Шатун кинул Джексону свой рюкзак и, закинув автомат на плечо, бодро, налегке зашагал вперед.

— Ты молодец, Майки, быстро соображаешь. — Кривошип вручил Джексону свой рюкзак и пошел следом за Шатуном.

Майкл быстро-быстро засеменил тонкими ножками. Как будто собирался по-спринтерски рвануть со старта, но никак не мог найти точку опоры для первого толчка.

— Эй… Постойте!..

Он закинул свой рюкзак за спину, на правое плечо повесил рюкзак Кривошипа, на левое — Шатуна, сверху «Батыра» кинул и довольно-таки резво потрусил догонять сталкеров.

— Эй!.. Братки-сталкеры!..

— Чего тебе? — не оборачиваясь, буркнул Шатун.

— А… можно спросить?

— Валяй, спрашивай, — благосклонно кивнул Кривошип.

— Почему я ваши вещи тащу?

— Так уж заведено.

— Правда?

— Конечно. Мы с Шатуном сталкеры бывалые, не первый год Зону топчем. А ты тут давно?

— Нет.

— Ну, так, значит, тебе полагается наши рюкзаки таскать.

— Почему? — снова ничего не понял Джексон.

— Про дедовщину слышал? — искоса, через плечо глянул на него Шатун.

— О! Да! Про дедовщину слышал! Много слышал!

— Ну, так вот это она и есть.

Джексон сдвинул выщипанные брови.

— Теперь, кажется, я начинаю понимать…

— Ну, а я тебе чего говорил? — ткнул приятеля локтем в бок Кривошип. — Сообразительный парнишка-то!

— Ничего себе, парнишка, — криво усмехнулся Шатун.

— Да ладно, не придирайся к словам!

Слева от тропинки, по которой они шли, в кустах кто-то заворочался. Сталкеры сняли оружие с предохранителей и замерли. Джексон тоже было потянулся за «Батыром», да бросил, сообразив, что прежде, чем он приведет свою пушку в боевую готовность, все уже будет кончено.

Из кустов вылез человек. Невысокого роста, одетый так же, как все вольные сталкеры, — в перемазанный грязью пыльник с капюшоном и крапчатые армейские штаны. Шатун поднял свой «ПП-2000» и аккуратно всадил пулю точно между глаз незнакомцу. Раскинув руки, как в полете, человек замертво упал на спину.

— Ты что сделал? — взвизгнул Джексон.

— Чего орешь? — непонимающе посмотрел на него Шатун.

— Ты!.. — Джексон ткнул пальцем в свежий труп на земле. — Ты человека убил!

— Не, — покачал головой Шатун. — Это был зомби.

— Да? — Майкл несколько успокоился. — А чем он от человека отличается?

Шатун в задумчивости поскреб ногтями небритую щеку — Да практически ничем.

— Как же ты догадался, что это зомби, а не человек?

— Ну, для этого, Майки, сталкер должен особое чутье иметь, — расплылся в самодовольной улыбке Шатун. — Нет у тебя чутья — значит, не сталкер ты. Съест тебя Зона. Может, не сразу, но съест. Непременно.

— Знаешь, Шатун, — подал голос Кривошип. — Мне кажется, ты Сосо пристрелил.

— Ну, да, — не стал спорить Шатун. — Похож на Сосо… Может, он и есть.

— А кто такой Сосо? — спросил Джексон.

— Разведчик «Патриотов», — ответил Кривошип. — Ежели «Патриоты» узнают, что мы их разведчика пристрелили, нам на их территорию лучше не соваться.

— Да ладно тебе, — недовольно поморщился Шатун. — Он, может, и Сосо, а все равно зомби.

— Может, закопаем? — предложил Кривошип. — От греха-то…

— Только время попусту терять, — махнул рукой Шатун. — Как стемнеет, семихвостые кошки-мутанты враз все сожрут.

Тропа сбегала по пологому склону. Оттого и идти было легко. Вот только ближе к полудню, когда солнце пригрело, псевдослепни стали досаждать. Пришлось сталкерам опрыскаться репеллентом и накинуть на головы сетки.

— Обрати внимание, — тихо, чтобы шагавший позади них Джексон не услышал, произнес Шатун. — Майки без сетки идет, а слепни его не кусают.

— Так у него ж рожа наштукатурена, как у балерины, — усмехнулся Кривошип. — И косметикой от него за версту разит.

— Думаешь, поэтому?

— А почему ж еще?

Шатун ничего не ответил. Но молчание его было на столько многозначительным, что становилось ясно — у сталкера на сей счет имелось свое мнение.

Начало вечереть, когда они покинули территорию, где почти все ловушки были помечены вешками обнаруживших их сталкеров — где ботинок, где согнутый автоматный ствол, где рука оторванная. Дальше простирались дикие земли, каждый шаг по которым был смертельно опасен.

Кривошип достал из кармана пакетик монпансье, раскрыл его и протянул Шатуну. Тот двумя пальцами взял одну конфетку и положил ее в рот.

— Лимонная, — довольно улыбнулся Шатун.

— Я знаю, какие тебе нравятся, — смущенно улыбнулся в ответ Кривошип.

— Эй, Майки! — окликнул Джексона Шатун. — Иди-ка сюда… Бросай рюкзаки, дальше каждый свой сам понесет. Теперь смотри внимательно. Видишь? — Он показал Джексону зажатую меж пальцев конфету. — Сейчас я кину конфету, а ты пойдешь точно туда, куда она упадет. Понял?

— Не очень, — честно признался Джексон.

— Чего ты не понял? — тяжело вздохнул Шатун.

— Почему бы тебе просто не дать мне конфету?

— Я не конфетами тебя угощаю, долбень! Я дорогу нам прокладываю! Усек?

— Ах, вот оно что! — просветленно улыбнулся Джексон. — Значит, конфеты собирать не надо?

— Ну, это уж как знаешь.

Шатун еще раз показал Майклу конфету, а затем кинул ее далеко вперед.

Вытянув шею, Джексон проследил взглядом траекторию полета монпансье.

— Ну, и чего мы стоим? — Шатун кинул другую конфету себе в рот.

— Э-э-э… — неуверенно протянул Джексон. — Мне кажется, я потерял из виду то место, где упала конфета…

— Ты чо, с дуба рухнул, Майки! — как коршун, налетел па Джексона Кривошип. — Ты чо, думаешь, у меня рюкзак конфетами набит!

— Э-э-э… а вы не пробовали вместо конфет использовать гайки?

Сталкеры переглянулись.

— Он нас что, за дураков держит?

— Похоже на то.

— Нет-нет, вы меня не так поняли!.. — возбужденно запрыгал на месте Джексон.

Так резво, что у него снова отвалился кончик носа. А следом за ним и солнцезащитные очки сползли на подбородок. Майкл поймал нос и прилепил его на место. Но, пока он еще не пристроил на нос очки, Шатун успел увидеть его глаза — белесые, будто пылью присыпанные. Как у вареного окуня. Или у мертвеца.

— Гайки, Майки, они, между прочим, железные, — менторским тоном произнес Кривошип. — У Суицида кило гаек стоит полторы сотни. А кило монпансье — всего двадцатку. И их, в отличие от гаек, есть можно. Чувствуешь разницу?

— Да, но…

— Кончай базар, Майки, — положил конец обсуждению достоинств и недостатков гаек Шатун. — Скоро уж стемнеет, а нам до схрона еще топать да топать. Видишь конфету? — Он показал Джексону зажатую меж пальцев монпансье. — Теперь гляди, куда она летит, — и, широко размахнувшись, кинул. — Видел, пролетела чисто. Значит, никаких ловушек на пути нет. Вперед, Майки.

Джексон натянул летный шлем до бровей, проверил, на месте ли нос, и быстро зашагал туда, где, как ему показалось, упала брошенная Шатуном конфета.

— Смотри внимательно, — глядя отмычке в спину, шепотом произнес Шатун.

— Куда? — не понял Кривошип.

— На Майкла.

— А что с ним не так?

— Все не так… Вот! Видишь! В сторону свернул!

— И что?

— Он «кудряшку» обошел… Видишь, рядом с ней стебли травы закручены? Я специально через нее конфету кинул. «Кудряшка» ведь только за ноги схватить может, а на лету не поймает… А Майки ее стороной обошел.

— Ну и правильно сделал.

— Дурак ты, Кривошип, — с тоской посмотрел на приятеля Шатун. — Майк всего день как в Зоне. Откуда ему про «кудряшку» знать?

— Ну… — Кривошип подцепил ногтем и вырвал из запястья бледно-розовый росток, проклюнувшийся на месте укуса псевдослепня. — Не знаю.

— А как нос у него отваливается, видел?

— Ну, подумаешь, нос… Об этом даже в газетах писали!

— В газетах тебе и не такое напишут. А у нормального человека нос отваливаться не станет. И глаза у него будто неживые.

— Поэтому он и носит очки.

— А тебе слабо, как Майку, пробежаться с тремя рюкзаками и переносной ракетной установкой на загривке?

— Да уж, такой прыти я от него не ожидал, — признался Кривошип.

Майкл добрался до места, обернулся и рукой помахал.

— Эй!

Шатун кинул конфетку в рот.

— Не нравится он мне, Кривошип.

— Как певец или как отмычка?

— Как человек.

Кривошип озадаченно прикусил губу.

— Ночевать у Развала будем?

— Ага, — кивнул Шатун.

— Я там в прошлый раз бутылку припрятал.

— Зачем?

— Да кто ж к Суициду со своей водкой ходит?

— Логично, — согласился Шатун.

Подойдя к Майклу, он показал ему новую конфету и кинул ее. Так далеко, что сам не увидел, где упала. А Майкл послушно потопал вперед. Прошел рядом с «вертушкой», едва не задев плечом, перепрыгнул через канаву с «холодцом», даже не взглянул в сторону пышущей жаром «керосинки», остановился, поднял с земли монпансье и помахал сталкерам рукой.

— Слушай, а у него здорово получается! — толкнул приятеля локтем Кривошип.

— Слишком здорово, — мрачно буркнул в ответ Шатун.

Заметив тень, мелькнувшую за спиной у Майкла, Кри вошип выдернул автомат из-под локтя и крикнул:

— Ложись!

Джексон ничком кинулся на землю. А Кривошип длинной очередью сбил уже взметнувшегося в воздух летучего змея. Подбежав к извивающемуся на земле, покрытому зловонной слизью телу, сталкер придавил его ногой и ножом отсек голову с пастью, наполненной сочащимися ядом зубами.

— На память возьмешь? — протянул он голову вставшему на колени Майклу.

Тот затряс подбородком. Да так, что у него отвалились нос и левое ухо.

— Слушай, у тебя проблемы с рожей, — наклонившись, внимательно посмотрел на Джексона Кривошип.

— Нет, все в порядке. — Майкл быстро прилепил отвалившиеся фрагменты лица на место.

— Вперед, Майки! — Шатун размахнулся и кинул еще одно лимонное монпансье. — Спустимся к реке — там полегче станет.

У реки плотным роем вились комары. Здоровые и кровожадные. Но ловушек, как и обещал Шатун, стало значительно меньше. Теперь сталкер все чаще кидал леденцы себе в рот. Да и зверью всякому поганому на открытой местности подобраться незаметно было не так-то просто. Разве что только притворяшка мог прикинуться каменной глыбой или старым, трухлявым пнем, чтобы схватить беспечную жертву, когда она подойдет совсем близко.

— Слушай, Майки, — окликнул Кривошип бодро шагавшего впереди и ничего не знавшего про притворяшку Джексона. — Надо бы тебе погонялово придумать.

— Погонялово? — обернувшись, растерянно улыбнулся Майкл. — Я не знаю, что такое погонялово.

— Прозвище. Или, лучше сказать, псевдоним.

— Зачем? Меня ведь и так все знают. В лицо.

Упомянув лицо, Джексон ощупал рукой все его выступающие части. На всякий случай. Чтобы удостовериться в том, что все на своем месте.

— Положено, — веско настоял на своем Кривошип. — У каждого сталкера должен быть… псевдоним.

— Это что-то вроде магии, — добавил Шатун. — Чтобы, значит, порчу отвести.

— Порчу? — Джексон снова потрогал свой нос. — Я не против.

— Как окрестим отмычку? — решил посоветоваться с приятелем Кривошип.

— А, без разницы, — махнул рукой Шатун. — Называй первое, что в голову придет.

— Нет, так нельзя. — Кривошип задумчиво посмотрел на Джексона. — Слушай, Майки, а давай будем звать тебя Мордой?

— Мордой? — переспросил Джексон. — А что это значит?

— Ну, это то же самое, что и лицо, только…

— Круче, — подсказал Шатун.

— Точно! Круче!

— Круче, — кивнул Майкл. — О, да! Groovy! Я согласен! Морда! Я — Морда!..

— Ну дурак, — с сочувствием покачал головой Кривошип.

— Ты что, не видишь, он же прикидывается, — зловеще прошипел Шатун.

— Да брось ты, — отмахнулся Кривошип. — Он просто не врубается.

Пока добрались до схрона, уже и ночь спустилась. В яме, вырытой под кучей строительного мусора, было тесно, да и смердело мерзко — кто-то из сталкеров бросил, а может, забыл портянки. Но оставаться ночью под открытым небом, когда на охоту выходили тени, было бы чистым самоубийством.

Кривошип достал из рюкзака электроплитку и подсоединил к ней «жужжалку». Не прошло и двух минут, как спираль плитки раскалилась докрасна. Кривошип поставил на плитку жестяной ковшик, налил в него воды, что набрал из реки, кинул обеззараживающую таблетку, пару горстей вермишели, горсть гречки, головку крупно нарезанного лука, три зубчика чесноку, банку фасоли, пакет чипсов со вкусом бекона и бульонный кубик «Му-Му». Заправив варево соевым соусом и хреном васаби, Кривошип перемешал содержимое ковшика ложкой.

— Нужно дождаться, когда закипит, — объяснил он Майклу.

Тот в ответ не очень уверенно кивнул. Быть может, Кривошип и считал себя неплохим поваром, но, по мнению Майкла, то, что готовилось в ковшике, было непригодно к употреблению внутрь. Поэтому, когда сталкер начал раскладывать дурно пахнущее варево по тарелкам, Джексон от еды отказался, решив обойтись витаминами и двумя таблетками антидепрессанта.

— А ты чего это все время в темных очках? — искоса глянул на Майкла Шатун.

— У меня от яркого света глаза болят. — Кончиком пальца Джексон убрал за ухо упавший на лицо черный локон.

— Так вроде не день сейчас.

В схроне горел всего один тусклый фонарь, работавший, как и электроплитка, от «жужжалки».

— Для меня и такой свет яркий. Это особенность моего зрения.

Шатун многозначительно посмотрел на Кривошипа. Но тот в это время накладывал себе вторую порцию чудного варева и ничего вокруг не замечал.

Шатун прилег, пристроив под голову рюкзак. Автомат положил рядом, так, чтобы можно было взять одним движением.

— Я буду дежурить первым.

Кривошип ничего не имел против. Но рот у него был занят, поэтому он лишь кивнул в ответ и принялся ложкой выскребать из ковшика пригоревшие остатки еды.

— Странно. — Морда-Майкл лежал, скрестив вытянутые ноги и закинув руки за голову. — Я уже день как в Зоне. А ничего не чувствую.

— А что ты хотел почувствовать? — спросил Шатун.

— Ну, не знаю. — Джексон поднял руку и помахал кончиками пальцев. Шатун про себя отметил, что, даже ложась спать, перчатки он не снял. — Это ведь совсем другой мир… Совсем не то, что за военным кордоном. Здесь, как мне казалось, все должно быть пропитано таинственным, сверхъестественным духом.

— Дерьмом тут все пропитано. — Кривошип кинул ложку в пустой ковшик.

— Вам приходилось бывать в средневековом замке? — спросил, приподнявшись на локте, Майкл.

— Нет, — честно признался Кривошип. — Зато я бывал на заброшенной фабрике подгузников. Там тоже есть на что поглядеть.

— Знаете, — Майкл будто не услышал того, что сказал Кривошип, — в старинных замках такая атмосфера… Это трудно передать словами… Такое впечатление, словно ты там не один. Словно за тобой внимательно наблюдают все те, кто когда-то жил в этом месте. Бывает, идешь по коридору, все окна и двери закрыты, и вдруг непонятно откуда потянет сквозняком… Холодным, сырым… Как из могилы…

— Кончай про могилы, — цыкнул Шатун.

— Он прав, — указал на приятеля пальцем Кривошип. — В Зоне нельзя говорить о плохом. Лучше спой чего-нибудь, Морда.

— Нет. — Джексон снова лег. — Не в настроении я сейчас петь… А вот скажите, что вы о Зоне думаете?

— Ничего мы о ней не думаем, — не задумываясь, ответил за двоих Кривошип.

— Да как же так? — удивился Майкл.

— А вот так, — хохотнул негромко сталкер. — Чего о ней думать-то? Есть — и хорошо.

— Хорошо?

— А то! Что б я делал, если бы Зоны не было? Что бы Шатун делал? Что бы делали все те, кто книги про Зону пишут? Фильмы снимают? А?.. Ты ведь и сам, Морда, сюда с гастролями приехал!

— В Зону иначе не попасть.

— Да брось ты, — махнул рукой Шатун. — Мы-то попали.

— Вы — сталкеры, — горько вздохнул Джексон.

— А ты? — живо насторожился Шатун.

— А я… Я и сам не знаю, кто я.

— Вот, значит, как… — Шатун снова попытался взглядом подать знак Кривошипу. И снова неудачно. Кривошип ворочался с боку на бок, пытаясь поудобнее улечься на голой земле.

— А как вы думаете, кто создал Зону? — Майклу, видимо, не спалось. — Инопланетяне, пришельцы из будущего или гости из иного измерения?

— Тот дурак, что скважину бурить начал, — буркнул в ответ Кривошип.

— Скважину? — удивленно переспросил Джексон.

— Ты что, ничего про скважину не слышал?

— Нет.

— Ну, тогда слушай. — Кривошип поправил рюкзак под головой. — Говорят, что самая глубокая скважина на земле находится на Кольском полуострове. И вроде как уходит она в землю более чем на двенадцать километров. Но это все вранье. В смысле, двенадцатикилометровая скважина на Кольском полуострове скорее всего есть. Да только она не самая глубокая. Самая глубокая располагается здесь, в центре Зоны. Бурить ее начал аккурат после того, как мировой экономический кризис грянул, некий нувориш, за бесценок купивший новенькую буровую установку. Консультанты ему насоветовали, мол, в этом месте как раз разлом земной коры проходит, так что бурить легко будет. Ну, он и взялся. Не сам, конечно, — рабочих нанял, инженеров, специалистов всяких…

— А зачем? — перебил Майкл.

— Видишь ли, нувориш этот собирался наладить розлив и продажу элитной минеральной воды, выкачанной с невиданной глубины. Соответственно, и цена у этой водицы была бы выше Эвереста. Другое дело, что с такой глубины воды-то и не выкачаешь, ну, да наш герой об этом не знал. А подсказать, видно, некому было. Или же никто не захотел. Он ведь деньги за работу хорошие платил. Ну, они и бурили. Имей в виду, Морда, события сии происходили во время экономического кризиса, люди тогда за любую работу цеплялись. Так вот, значит, бурили они, бурили и добурились до того, что труба ушла в землю глубже, чем на Кольском. Прикидываешь, Морда?.. И вот тут-то оно все и случилось. Бог знает, до чего они добурились. Одни говорят, что до самого Адского Пекла, где души и тела грешников под воздействием сверхвысоких температур мутируют и видоизменяются; другие — что до мест обитания Древних, некогда царствовавших под солнцем, но затем изгнанных в мир вечного мрака. По мне, так особой разницы нет. Главное, что вырвалось из этой трубы нечто такое, что начало воздействовать на окружающий мир, корежа и уродуя его порой до полной неузнаваемости. Благо еще, что область воздействия аномалии сей оказалась не беспредельной, а ограниченной той территорией, которая нынче Зоной зовется. Поначалу с этой напастью бороться пытались. Бетоном хотели скважину залить, бомбы туда кидали, отравляющие вещества закачивали. Да только все без толку. Ничем эту напасть было не остановить. Тогда по периметру Зоны был выставлен военный кордон, чтобы, значит, местные твари по всем окрестностям не разбежались. Ну, а заодно — чтобы снаружи в Зону никто без особого разрешения пролезть не смог. Одним словом, дело взяли под государственный контроль. Так оно с тех пор и стоит. Под контролем, то бишь. На нормальном русском языке это означает, что те, кто снаружи, ничего не знают о том, что внутри.

— Я читал много книг о Зоне, — попытался возразить Джексон.

— Все вранье! — отмахнулся Кривошип. — Героика и патетика плюс маразм!

— А как же чудовища, мутанты, живые мертвецы? Как же аномалии и артефакты? Как же грибы, в конце концов?

— Все это имеет место быть, — согласился Кривошип. — Вот только как, зачем и почему — никто понятия не имеет. И самое главное — что все это значит?

— А что ты сам по этому поводу думаешь?

— Я ничего не думаю. Я — сталкер, а не лаборант. Для меня имеет значение только то, что Зона существует. Остальное — для тех, кто на Опаловом пруду дачу себе построил.

— А Великая Глыба? Она как появилась?

— Боюсь тебя разочаровать, Морда, но есть такое предположение, что Глыбу установили сами сталкеры по наводке барыг, которые и придумали байку про исполнение желаний.

— Зачем?

— Чтобы бизнес лучше шел. Врубаешься? Великая Глыба — одна из главных достопримечательностей Зоны, посетить которую считает своим долгом всяк, кто сюда сунется. Экстрим-туризм, мутант-сафари, Мир Джорджа Ромеро. Организуют все это барыги, а проводниками мы, профессиональные сталкеры, работаем. И каждый свою денежку получает. А за Глыбу, поскольку она, помимо того, что желания исполняет, еще и в самом труднодоступном месте находится, плата отдельная.

— К Великой Глыбе действительно трудно пройти?

— Да не труднее, чем на фабрику памперсов, — усмехнулся Кривошип. — Но туриста можно ведь и не прямой дорогой вести, а поплутать по болотцам, трех-четырех зомби пристрелить по пути, вроде как случайно на логово карликов-людоедов напороться. Чтобы гость фотоаппаратом пощелкал и остался доволен полученными впечатлениями.

— Слушайте, кончайте трепаться, — недовольно проворчал Шатун. — Тебе, Кривошип, скоро уже на дежурство заступать. И не ной завтра, что не выспался.

— Все, спим!

Кривошип натянул на голову капюшон, отвернулся к стенке и вскоре мерно засопел.

Шатун направил фонарь на потолок возле самого выхода, так, чтобы сразу увидеть, если в проходе мелькнет чья-то тень.

И долго ждать ему не пришлось. Осторожно поднявшись со своего места, к выходу направился Джексон.

Шатун прикинулся спящим. Но, едва Майкл выбрался из схрона, тихо поднялся, взял заблаговременно снятый с предохранителя автомат и последовал за ним.

Фонарь Шатун оставил в схроне. Поэтому в свете луны он не сразу приметил затаившегося в кустах Джексона. Неслышно подойдя сзади, Шатун приставил ствол автомата к затылку Джексона.

Майкл вздрогнул.

— Не двигайся, — зловещим полушепотом предупредил сталкер.

— Шатун!.. — с облегчением выдохнул Джексон.

— Кому Шатун, а кому и Смерть-На-Двух-Ногах, — усмехнулся сталкер.

— Да в чем дело, Шатун?

— Хана тебе, Морда. Спалился.

— Что? — Майкл снова попытался оглянуться.

— Стой, тебе говорят!.. Куда собрался среди ночи?

— А… Ну, я… В смысле… Мне надо было…

— Значит, надо? И куда же, Морда, тебе надо?

— Ну… Под куст… Как всем людям… Понимаешь?.. Физиология…

— Ты мне про физиологию не загибай! — Шатун довольно чувствительно ткнул Майкла стволом автомата в затылок. — Понял?

— Нет, — честно признался Джексон.

— Ни один сталкер ночью из схрона не вылезет, чтобы под куст сбегать!

— А как же тогда?

— Не прикидывайся!

— Да я серьезно!..

— Ага?

— Ага.

— Куда мы идем, знаешь?

— Говорили, что к Великой Глыбе.

— А сначала?

— На фабрику памперсов.

— Вот!

— Что — «вот»?

— Сталкеры памперсами пользуются, понял? Армейскими! Такими, что неделю можно не снимать. Понял? Их на фабрике — полно! «Патриоты» на том свой гешефт имеют, что барыгам памперсы сбывают. А те их нам, сталкерам, продают.

— Так я ж не знал!

— Не знал, говоришь? А бронежилет где взял?

— Купил в баре, где выступал.

— У бармена?

— Да.

— Так вот, Суицид непременно бы тебе к бронежилету еще и памперс предложил. Врубаешься?

— Нет.

— Не знаю, Морда, зачем ты ночью из схрона вылез… Скажу одно — не человек ты.

— А кто же тогда?

— Полагаю, что выворотень.

— Кто?

— Или заворотень.

— Еще лучше…

— В общем, мне без разницы. Вот только решить нужно, что теперь с тобой делать.

— Послушай, Шатун!..

— Заткнись, я думаю.

Думал Шатун долго. Минуты три. А то и три с четвертью.

— Ладно, Морда, — сказал он, приняв наконец решение. — Ты нам с Кривошипом пока ничего плохого не сделал. Поэтому вали отсюда.

— Что?

— Оглох? Убирайся, говорю.

— Но как же так, Шатун…

— Сунешься в схрон, пристрелю. Усек?

— Шатун!..

— И не ори. Разбудишь Кривошипа, он вылезет злой спросонья и все одно тебя пристрелит. Лучше уходи подобру-поздорову… Будь здоров, Морда.

Держа Майкла на прицеле, Шатун медленно попятился и юркнул в схрон. Оставив Морду-Джексона не столько испуганным, сколько растерянным.

Шатун разбудил приятеля, когда пришла его пора заступать на дежурство. Протерев глаза, Кривошип глянул по сторонам.

— А Морда где?

— Ушел.

— Как ушел? — удивленно вскинул брови Кривошип.

— Вот так — поднялся и, ни слова не говоря, вылез из схрона.

— Да ты что? — пуще прежнего удивился Кривошип. И головой покачал. — Не иначе как выворотень. Эвон, даже вещи свои не забрал.

— Вот, я тоже так решил. — Шатун поставил автомат на предохранитель, повернулся к стене, прикрыл глаза от света воротником куртки и почти в тот же миг уснул.

Спал Шатун спокойно и безмятежно. Как праведник. Как человек, у которого за душой нет ни единой занозы.

Проснувшись, он улыбнулся. Потому что почувствовал запах кофе, сваренного Кривошипом. К кофе еще и бутерброды прилагались — с консервированной ветчиной и сардинами. Вот это жизнь!

— Морда не объявлялся? — спросил Шатун, взяв в руку кружку с горячим кофе.

— Не-а, — мотнул головой Кривошип. — Все тихо было. Под утро только какой-то приблудный мертвяк сунулся. Я даже стрелять не стал — дал ему прикладом по башке, он и убрался к лешему. Хотя, может, это и был Морда. Темно ведь, не разберешь.

— Хорошо, — довольно кивнул Шатун.

Позавтракав, сталкеры почувствовали благостное расположение духа. О Морде-Джексоне они больше не вспоминали. Не потому, что забыли о нем, а потому, что его не стало. Просто не стало. Как не стало вчерашнего дня.

— Скажи мне, дружище, — обратился к Кривошипу Шатун. — А что мы здесь делаем?

— Мы идем на фабрику памперсов, чтобы очистить ее от спиногрызов.

— А смысл? — Шатун выгнул губы скобкой. — Сегодня мы перебьем десятка полтора спиногрызов, а завтра новые набегут.

— Значит, снова будет работа, — довольно улыбнулся Кривошип.

— А может ну ее, работу эту? — перешел на заговорщицкий полушепот Шатун. — Вернемся к Суициду, скажем, что все сделали. Кто проверять станет?.. А через месячишко, глядишь, «Патриотам» новая чистка на фабрике потребуется. К тому же, не забывай, я ведь Сосо пристрелил. Как бы «Патриоты» вендетту не затеяли. Начнут права качать, виновных искать… А со временем все забудется. Так ведь?

— Ну-у… Вообще-то мысль здравая. — Кривошип почесал щеку. — Только ведь еще и контейнер с грибами забрать надо.

— А зачем тебе грибы?

— Барыге толкнуть можно.

— За грибы много не дадут. Дольше проходим. Еще и фильтры в противогазах посадим, новые покупать придется… Да мы за один «Батыр», что Морда оставил, в сто раз больше получим.

— Тоже верно, — согласился Кривошип.

— Значит, решено! — хлопнул по коленкам Шатун. — Посидим здесь пару деньков, пожируем, а потом — назад.

— Эх, — качнул головой Кривошип. — Жалко, Морда-Джексон ушел. Может, спел бы чего. Все повеселей бы стало.

— Да я тебе и сам, если надо, спою!

Шатун завелся, и теперь его было уже не остановить.

И ведь правда запел.

Да и какой сталкер не любит попеть, когда дело сделано и больше не нужно задаваться вопросом, что мы вообще здесь делаем?

Андрей Дашков На берегу Стикса

Никто не смог бы сказать, зачем такие люди, как Крот и Шлок, рождаются на свет. Вопрос «зачем?» — один из запрещенных. Задающие его обрекают себя на безнадежное ожидание ответа. А ответ, который ничего не объясняет, таков: «Не зачем, а потому что». Крот и Шлок родились, потому что где-то когда-то чья-то дурная кровь смешалась с другой дурной кровью — и получились два смазливых подонка. Их матери были слишком испорченными существами, чтобы сокрушаться о том, что помогли явиться в этот мир мерзавцам. Их отцы плохо закончили — и сдохли раньше, чем увидели результат почти сразу же забытых потных случек в алкогольных сумерках. Эти случки ничем не отличались от сотен других, если не считать последствий. Последствия могли оказаться для обоих папаш чрезвычайно болезненными, но судьба смилостивилась над ними и прибрала в ад пораньше. Крот и Шлок просто не успели вырасти и обрадовать родителей своим быстрым развитием. Да, к папашам дьявол послал других почтальонов, зато молодые псы вскоре с лихвой наверстали упущенное. Им нашлась работа, которая не имела ничего общего с созидательным трудом.

Правда, масштаб деяний изменился. В былые времена сыновья отбирали у отцов царства и насиловали матерей, обретая славу на века. Теперь ублюдков прямо называют ублюдками и выбрасывают за дверь, едва они начинают показывать зубы. Но поганое семя не умирает. Оно прорастает где угодно, и чем хуже условия, тем крепче сорняк цепляется за жизнь.

Когда обоим хищникам было по шестнадцать лет, они встретились на кривой дорожке и слиплись, как магнит и кусок железа. С тех пор не расставались. Это была не дружба, а симбиоз двух негодяев, прекрасно дополнявших друг друга. Они делили проституток, добычу, наркотики, деньги, еду и жертв. Когда кому-то из двоих дырявили шкуру, они делились кровью. Она была у них одной группы — отрава из лабораторий преисподней.

Они не помнили своих настоящих имен и фамилий, хотя от фамилий произошли клички — ведь оба были красавчиками. Крот и Шлок. Иногда это звучало как названия созвездий — неподвижных, мертвых, лишенных намека на свет, будто шляпки гвоздей, вбитых в крышку гроба. Крот обладал вкрадчивыми манерами. Его ухмылка сверкала, как лезвие бритвы. А Шлок был азартен и неумолим, точно инквизитор. Кроме того, он имел романтическую внешность. На эту удочку нередко попадались глупые бабенки. Шлок не был поэтом, но при желании рифму и ритм можно отыскать даже в воплях отчаяния.

Впрочем, хватит о грустном. Эта ретроспектива застает Крота и Шлока в конце их усеянного трупами пути. Была летняя ночь, рассеченная надвое пустым темным шоссе. Дрыхнущий боженька потел — капал горячий дождик. Перегревшийся двигатель угнанного «Форда» задушенно ревел. Тьма пожирала время и километры. Будущее просматривалось не дальше, чем били фары, но Крот и Шлок знали то, чего не знали яйцеголовые: на самом деле пули всегда обгоняют свет. И только старая тюремная песня, звучавшая из приемника, напоминала о прошлом.

Напряжение было вроде сжатой до предела пружины, готовой выбросить из табакерки двух чертиков, хотя хватило бы и одного, чтобы вызвать головную боль у легавых всего города, покинутого недавно этими бандитами.

Крот вел машину. Его лицо смахивало на тусклую жестянку для консервов, на которой выбиты дата изготовления и срок годности, который истекал этой ночью. Шлок выглядел абсолютно спокойным, хотя в жилах у него булькал адреналиновый кипяток. Для полного кайфа не хватало разве что цепочки мигалок на горизонте. В этой глухомани даже Смерть завыла бы от безделья.

Впрочем, соображалка у Шлока работала достаточно хорошо, и она подсказывала ему: чтобы достичь новых городов, полных сердец, надо пересечь пустыню, как это сделал когда-то один старый еврей. И все же что-то тут было не так. Треть суток минула в дороге, если не врут два шикарных хронометра и вшивая тикалка на панели «Форда». Небо не стало светлее ни на один люкс. Да и с бензином выходила странная штука — то ли «Форд» жрал меньше мотороллера, то ли прибор был сломан — во всяком случае, тачка не подавала никаких признаков того, что горючее заканчивается.

Крот уже забыл, когда в последний раз поворачивал рулевое колесо — чертово шоссе было прямым, как извилины его матери. Шлок даже не пытался лепить штурмана там, где штурман не нужен. У него было простое и неоднократно проверенное правило: если ты оказался в заднице, следует думать лишь о том, как будешь выбираться из кучи дерьма.

В багажнике «Форда» лежала связанная женщина. Живая она стоила дорого; мертвая не стоила ничего. Она умерла совсем недавно. Ни Крот, ни Шлок еще не знали, что у них больше нет последнего козыря.

Вскоре Шлок решил перекусить. Его аппетит не портился ни при каких обстоятельствах. В пакетах, брошенных на заднем сиденье, было полно жратвы, взятой в придорожном магазинчике, который стоял на выезде из города. Шлок запомнил висевший за витринным стеклом плакат с надписью: «Настоящая жизнь начинается за городской чертой». После короткой беседы со Шлоком хозяин магазинчика убедился в обратном.

Остывшая пицца неплохо пошла под «Убийцу в красном плаще». Крот выбрал бутерброды и баночное пиво. После четвертой банки он захотел отлить, а заодно вспомнил о женщине. Крот не любил связываться с заложниками. Они лишали его автономности. Их надо было поить, кормить и водить по нужде — причем чаще, чем обычно. В общем, сплошная морока, гребаные ясли. Кроме того, Крот презирал трусливые сделки и недостойные способы добывания средств к существованию. Он предпочитал старый добрый налет, честную охоту с шансами для дичи. Но в данном случае захват был неизбежен. Заложница послужила пропуском, который позволил Кроту и Шлоку беспрепятственно покинуть город.

После еды начало клонить в сон — оба не спали уже больше суток. Когда Шлок заикнулся о «каком-нибудь вонючем мотеле», Крот только ухмыльнулся. Он сомневался, что на обочине этого дурацкого шоссе, которое все больше напоминало заброшенный протекающий туннель, есть хотя бы один мотель. Поэтому он остановился посреди проезжей части, вышел из машины и расписался тугой струей на темном асфальте. Шлок сделал то же самое, затем открыл багажник, и Крот услышал разочарованный смешок.

Водяная крошка сыпалась из мрака. Если бы не фары «Форда», пространство было бы чернее драконьего зрачка…

Шлок смеялся редко. Но когда это случалось, Крот знал: дело плохо. Ему вдруг захотелось раствориться в окружающей тьме, стать тьмою, которая безмерно больше людишек, мечущихся между жизнью и смертью. Он чувствовал, что внутри у него достаточно черной краски, чтобы затопить ею целый город. Но тут был не город. Тут была пустота окончательно разложившегося мира, возможно, уже переболевшего раком времени.

Шлок помог Кроту вернуться в практическую плоскость.

— Сдохла, мать ее, — сообщил он.

— Ты кто — доктор? — осведомился Крот, закуривая сигарету. Его движения были плавными, даже вкрадчивыми, отчего возникало обманчивое впечатление медлительности.

— Ага, — сказал Шлок. — Хирург.

— Тогда вырви ей зубы.

— Отошлем их ее папаше, мать его?

— Зачем? У него хороший дантист.

— Можешь не сомневаться.

Крот и Шлок могли продолжать в подобном духе до бесконечности. Таков был их специфический юмор, часто понятный только двоим, а иногда не понятный никому. Шизофренические диалоги не мешали свободной половине каждого думать о своем.

— Я пошел спать, — решил Шлок и залез в машину.

— На том свете отоспишься, — бросил Крот.

Вот тут он ошибался.

Спустя пятнадцать минут, отмеренных его хронометром, он повернул голову вправо и увидел посеребренный контур кадыка спящего Шлока. Над горизонтом разливалось холодное тусклое сияние, и стало понятно, что равнина, по которой пролегает шоссе, плоская, как спина безотказной шлюхи, и лишена всякой растительности.

Крот ощутил некий намек на тоску по разным там цветочкам, но в его восприятии цветы были неразрывно связаны с могилами. Соответствующий образ, намертво вмурованный в память, немедленно возник в сознании. На протяжении нескольких последних лет Кроту снился один и тот же дурацкий сон. В серых сумерках он приближался к могиле, обозначенной плоским, слегка покосившимся камнем со скругленной верхней частью. Из черной земли росли белые цветы — их белизна резала глаз. Они казались руками в перчатках, принадлежавшими зарытым живыми актерам немого кино. Иногда они шевелились. Могила находилась в странном месте, а может быть, в разных местах. И Крот всякий раз просыпался прежде, чем успевал различить надпись, высеченную на камне. Это его раздражало, как неперевернутые карты гадалки. Он хотел знать, чью могилу видит во сне.

Крот резко затормозил — так, что Шлок едва не ткнулся головой в лобовое стекло. Но, надо отдать ему должное, за пушку он схватился раньше, чем продрал глаза.

— Какого хрена? — заорал он, когда понял, что никакой видимой причины для остановки нет.

— Закопаем ее здесь, — спокойно сказал Крот.

— А может, сначала трахнем?

— Трахни выхлопную трубу.

— Она горячая, мать ее.

— А баба уже остыла?

— Засунуть бы мой термометр ей в задницу, — мечтательно сказал Шлок.

— У тебя он есть?

— Я что, похож на хренова доктора?

— Нет, ты похож на жирного евнуха с пушкой вместо члена.

Шлок заткнулся, очевидно, решая, является ли сказанное комплиментом или наоборот. Если наоборот, он мог и обидеться. А когда Шлок обижался, он становился непредсказуемо опасным, как шаровая молния.

…Крот трепался почти машинально. Труп в багажнике, конечно, был проблемой. Но сейчас Крота беспокоило другое. Дело в том, что его умная, гладко выбритая башка с некоторых пор превратилась в музыкальную шкатулку. За несколько минут до того, как ему предстояло кого-нибудь убить, Крот начинал слышать голос. Тонкий тенорок оперного кастрата звучал в пространстве между ушами, и ничего нельзя было с этим поделать. Звучал как бы издалека — и в то же время ближе некуда. И замолкал лишь тогда, когда намеченная жертва отправлялась на тот свет.

Крот ненавидел оперное дерьмо. Он не представлял, о чем скулит неведомый голос, потому что не знал итальянского. И это раздражало тоже — как непрочтенная надпись на могильном камне. Иногда Крот завидовал Шлоку — оказывается, недостаток воображения избавляет от неприятных ощущений.

Да, Крот думал о другом. И напрасно. Потому что после нескольких секунд напряженного размышления Шлок все-таки счел себя оскорбленным. Соображал он медленно, зато, приняв решение, действовал стремительно. Он выхватил пушку, но если движение его руки было незаметным, как прыжок насекомого, то рука Крота двигалась, как язык хамелеона.

И через секунду Крот пожалел о том, что думал о другом. Потому что он вовсе не хотел убивать своего собрата. Он не хотел лишаться единственного живого существа, которое мог вытерпеть возле себя дольше нескольких минут. Шлок был его худшей половиной — если только кусок дерьма вообще имеет худшую половину.

В ушах еще звенело после выстрела, а кровь вперемежку со шлоковскими мозгами, которых оказалось на удивление много, еще стекала по подголовнику, будто извергнутая вулканом лава, когда Крота охватило раскаяние. Это чувство было абсолютно новым для него, и в первый момент он даже решил, что Шлок все-таки успел выстрелить и проделать ему дырку в сердце. Именно так он себя и чувствовал — в груди дыра, через которую хлещет теплая водица. По шестьдесят литров жидкой тоски в минуту…

Кроту оставалось проклинать свои рефлексы, благодаря которым он дожил до сегодняшней ночи. Рефлексы опережали мысли, а иначе не уцелеть в этом бедламе, где пуля всегда побеждает разум. И вдруг он снова услышал Голос. Правда, тот уже не пел, но ошибиться было невозможно.

— Отличная работа, приятель, — произнес Голос откуда-то из-за пределов того, что стихийный материалист Крот считал местом обитания собственного сознания. Он уловил снисходительную интонацию, и это понравилось ему еще меньше. И если Шлок получил свое, пытаясь неудачно пошутить, то разве незнакомец заслуживал лучшей участи? Крот сначала стрелял, а потом, как правило, некому было задавать вопросы.

Разворачивая ствол, он успел заметить бледную рожу на фоне заднего стекла, и вдруг некая сила, подобная скрученному в узел ветру, захлестнула его кулак и запястье.

Он не успел ничего понять. Воображение тщетно устремилось вслед за вывернутой под немыслимым углом рукой и померкло, разбилось, расплескалось черной кляксой, врезавшись в упавший шлагбаум чудовищной боли. В первый момент Кроту почудилось, что его кисть отхвачена сомкнувшимися акульими челюстями. Но рука, из которой выпала пушка, «всего лишь» сделалась похожей на пустую кожаную перчатку. Чуть позже до Крота дошло, что в ней не осталось ни одной целой кости, словно ее пропустили через мясорубку, ухитрившись при этом не подпортить кожный покров.

Он не сумел сдержать крика, хотя привык терпеть боль, — слишком внезапно все произошло. Когда с глаз упала пелена, Крот разглядел пассажира, невесть откуда появившегося на заднем сиденье при закрытых дверцах.

Очень бледное лицо принадлежало хрупкому на вид существу без определенных признаков пола. Лицо было до неприличия гладким, будто фаянсовый горшок. Длинное черное пальто с поднятым воротником скрывало все, что можно. Из-под козырька кожаного кепи на Крота смотрели немигающие глаза — тем не менее ему показалось, что они находятся за стеклом, по которому струится дождь. Проклятый, вечный, грузный, ледяной…

— Поехали, — приказало существо в облике бесполого подростка.

Крот осознал, что боль отпустила. Мгновенно. А рука его была цела. Он впервые испытал полнейшую измену чувств. И впервые задумался: если такое могло случиться с его болевым центром, то насколько вообще реальна вся эта гребаная жизнь?

Но думал он недолго — приказ был отдан, и Крот получил недвусмысленное предупреждение о том, каким может быть наказание за неповиновение.

Он взглянул вперед через лобовое стекло и не обнаружил дороги. Собственно, там не было ничего, кроме мглы. Тачка с трупом в багажнике оказалась посреди пустоты, и о том, что она не падает, свидетельствовало только отсутствие невесомости. Сейчас Крот чертовски нуждался в опоре — как в прямом, так и в переносном смысле. Его вера в то, что мир устроен просто, на манер любого курятника, сильно пошатнулась. Но он еще цеплялся за запасной вариант — существовала некоторая вероятность того, что он попросту ловит глюки.

— Ты кто? — прохрипел он, нажимая на газ и отправляясь, как ему казалось, в никуда.

— Не разочаровывай меня, приятель, — пропел Голос. — К лучшим парням я прихожу лично, а ты был одним из лучших. Ты сделал столько грязной работы, и тебе это было в кайф, не правда ли? Последние двое — просто подарок! — Оно поцеловало кончики пальцев без ногтей.

— Бабу я не убивал, — быстро вставил Крот, шаря глазами по развернутому перед ним широкоэкранному ничто. Никаких усилий — в смысле водительских — прикладывать не требовалось. Машина просто неслась сквозь мглу, и Крот испытывал неприятное ощущение, что и сам становится холодной мглой, в которой плавают слова, будто клочья тумана…

— Не напрягайся, дружище, я не прокурор. Конечно, ты никого не убивал. Убиваю я. Ты только переправлял их на мою сторону. Улавливаешь разницу?

— Нет, — честно ответил Крот, который окончательно превратился в сгусток говорящего вонючего тумана.

— Скоро поймешь. Когда встретишься с ними снова.

Если не верить тому, что способно вызвать такую боль, то чему тогда вообще верить? Разве только инстинкту самосохранения. А инстинкт подсказывал Кроту, что лучше бы ему сейчас находиться где-нибудь в другом, более безопасном месте. Например, на заднем сиденье полицейской машины. Или сразу в камере в ожидании смехотворного спектакля под названием суд. Он не мог понять, откуда взялась эта предательская слабость, эта паранойя, это стягивающее кишки ощущение собственного ничтожества. Прежде он не испытывал ничего подобного даже перед теми, кто в тот момент целиком владел его жизнью.

Впереди в луче правой фары появилась фигура — вырезанный из картона силуэт быстро оброс плотью и превратился в пожилого мужчину, одетого так, будто, по мнению Крота, он сбежал с какого-нибудь маскарада.

— Останови-ка, — приказал новый босс Крота. — Еще один мой давний поставщик.

Крот затормозил и сдал чуть назад, чтобы очередному пассажиру было удобнее. Тот открыл переднюю дверцу, равнодушно мазнул взглядом по трупу с простреленной башкой, приподнял цилиндр и похвалил:

— Отличный экипаж, ваше преподобие. А лошади просто великолепны.

— Все сто двадцать, — позволил себе заметить Крот, намекая на мощность двигателя и рассчитывая завязать привычный разговор, тем более что незнакомый шут живо напомнил ему уже мертвого шута — Шлока.

— Не обращайте внимания, граф, — сказал босс, он же «его преподобие». — Мой возница — большой оригинал.

Тот, кого назвали графом, оглядел Крота с нескрываемой насмешкой и заметил:

— Таких уже не делают.

— Да, — подтвердил босс. — Этого я нашел на Старой Земле. Там теперь настоящий сумасшедший дом.

— Могу себе представить, — отозвался граф, сокрушенно покачивая головой.

Крот удивлялся собственной вялой реакции. То, за что в своей прежней жизни он выбил бы обидчикам зубы рукояткой пистолета (и это было бы только начало их проблем), сейчас вызывало у него всего лишь какое-то оцепенелое любопытство. А если бы замороженное мясо могло мыслить, о чем бы оно думало в руках у повара?

Между тем босс и граф благодушно беседовали. И хотя сокровенный смысл их разговора изящно ускользал от Крота, от некоторых фраз его без понятных ему причин бросало то в жар, то в холод. Либо над ним попросту насмехались, либо, по крайней мере, один из этих двоих всерьез полагал, что катается в запряженной шестеркой лошадей карете по закоулкам собственной умопомраченности. Впрочем, если быть справедливым, то же самое можно было сказать и про самого Крота.

Временами ему казалось, что во мгле он различает разорванные на клочки незнакомые пейзажи. Именно так: не фрагменты сквозь мглу, а мгла сквозь фрагменты. Города, в которых он никогда не был, проплывали мимо подобно серым монолитным сгусткам сновидений. И эта беременная кошмарами мнимая пустота могла породить что угодно. Например, мужчину, спустившегося по трапу с борта корабля-призрака, который выглядел в точности как «Летучий голландец» со старой картины. Крот смело судил об этом, потому что лично вспорол той картине брюхо, когда вместе со Шлоком пытал одного антиквара.

— Подбросим эту дохлятину, — приказал босс.

Человек, встреченный ими на путях в никуда, вовсе не казался дохлятиной. Напротив, он имел самый цветущий вид. Морской загар, свадебный костюм, огромная белая роза в петлице и улыбка, сверкавшая в свете фар, как дорожный знак, сообщавший о близости последнего мотеля по эту сторону границы.

Когда Крот остановился, незнакомец закурил сигарету и выбросил зажигалку через плечо. Плавучая рухлядь у него за спиной стремительно теряла плотность, словно неощутимый ветер срывал бурые листья с причудливо разросшегося, но корявого дерева. Вспыхнул костер — багровое закатное пламя; огонь не обжигал, а леденил, будто дыхание зимней ночи. Сквозь горьковатый дым Крот внезапно увидел картинку из своей молодости: женщина, облаченная в белое, лежала неподвижно в старой заброшенной церкви, а он подходил и целовал ее в синие губы…

Наваждение схлынуло, словно чья-то рука стерла изображение. Поскольку переднее сиденье по-прежнему занимал мертвый Шлок, молодой человек, сошедший с корабля, устроился сзади, и граф оказался между ним и боссом. По салону разнесся аромат неизвестных Кроту благовоний, но была в нем какая-то едва ощутимая скверна: похоже, он заглушал другой, гораздо менее приятный запах, как за громким славословием прячется злобный шепот.

В сложившейся ситуации Кроту чудилось что-то граничащее с черной комедией. В «Форде» находилось уже по крайней мере два мертвеца. Когда он увидел в зеркале заднего вида глаза загорелого здоровяка, он понял, что мертвецов может оказаться и больше. На свете существовало множество занятий, до которых прежний Крот не опустился бы ни при каких обстоятельствах. И среди них — быть водителем катафалка. А сейчас ничего, рулил себе по бездорожью…

— Эй! — сказал человек с корабля-призрака. — А он что здесь делает?

Босс снизошел до объяснений, правда, сделал это в своей манере:

— Закрой пасть. Это мой человечек. У него испытательный срок — может, сгодится для новой работы.

— Так он же живой, мать его! — возмутился мертвец изменившимся голосом, подозрительно похожим на голос Шлока. Интонации тоже определенно были шлоковские.

— Ну да, живой — для разнообразия, — спокойно согласился босс. — А тебе-то что?

— От него воняет, — заявил мертвец.

— Да, должен заметить, в самом деле попахивает, — вставил граф, сморщив правую половину породистого лица.

«За кого меня тут держат?» — злобно думал Крот, не решаясь, однако, снова достать пушку, чтобы проверить, могут ли дважды покойники разговаривать. И кстати, чем это от него пахнет, кроме пота, выделившегося за последние бурные сутки?

Похоже, тут все немного баловались чтением мыслей. Во всяком случае, мертвец сказал:

— Ты пахнешь, как и все живые кретины, которые цепляются за свою вонь так, будто она последнее, что у них осталось.

— Ну и что мне с этим делать? — спросил Крот, заметив, что босс с кривой усмешкой наблюдает за назревающей сварой.

— Как насчет дезодоранта? — предложил граф и сунул ему под нос баллончик, на корпусе которого имелся символ, обозначавший нервно-паралитический газ.

Крот оценил юмор. На месте графа он поступил бы точно так же. Все рассмеялись, и напряжение немного спало.

— Премного благодарен за то, что укоротили мой путь, — церемонно обратился граф к боссу. — Отчего бы вам не посетить мой замок?

Босс благосклонно кивнул и приказал Кроту:

— Поехали.

— Куда? — недоуменно спросил тот.

Мертвец разочарованно хмыкнул, будто подтвердились его худшие опасения.

— Мы там, где наши мысли, мой теплокровный друг, — снисходительно сообщил граф, и почти тотчас Крот увидел впереди изломанный силуэт какой-то постройки или нескольких построек сразу, приятно разнообразивший унылую равнину. И, что особенно ему понравилось, в той стороне разливалось мягкое сияние неона. Это было как-то уютно, по-земному — Крот уже и не сумел подобрать другого слова.

Вблизи «замок», по мнению Крота, гораздо больше напоминал пустующий мотель, но он воздержался от высказываний на сей счет, поскольку смекнул, что боссу и компании ничего не стоит перевернуть все с ног на голову в любой момент.

Заведение называлось «У реки», о чем и возвещала вывеска, так поманившая Крота светом изогнутых неоновых трубок. Излишне упоминать, что никакой реки он поблизости не заметил. Он въехал на обширную стоянку через распахнутые ворота. Шесть или семь коттеджей стояли, будто гномы вокруг Белоснежки, а роль последней играло сооружение, слишком тонкое для башни и слишком толстое для флагштока. Верхушка его терялась во мгле. Больше всего оно напоминало увеличенную во много раз и вытянутую по вертикали шахматную фигуру. Белый король в окружении черных пешек — мат в один ход, без шансов.

Крот как-то не сразу осознал, что стоянка заполнена машинами, — может быть, потому, что его восприятие обрело неприятную избирательность. Некоторые подробности открывались ему с запозданием, постепенно, с натугой, отчего он, конечно, чувствовал себя не вполне полноценным.

Если мертвые автомобили тоже имеют своих призраков, то это был тот самый случай. Они выглядели так, словно в любой момент могли обратиться в дым или рассыпаться в ржавую пыль. Крот посмотрел в зеркало заднего вида и встретился взглядом с графом. После этого на пару мгновений стоянка — вернее, двор — показался ему забитым каретами, лошадьми и снующими лакеями.

Он раз пять объехал вокруг белой башни, высматривая место для парковки. Наконец босс хлопнул его по плечу:

— Братец, ты нас не на карусели катаешь.

Крот остановился, загородив выезд лимузину — серому и ячеистому, как изображение на телевизионном экране. Пока он решал, не страдает ли дефектом сетчатки, граф принялся расписывать боссу достоинства некоей невесты. По скромному мнению Крота, таких идеальных баб просто не существовало — разве что резиновых. Он вытащил ключ из замка зажигания и отправился было вслед за своими пассажирами.

— Дама тоже приглашена, — обернулся к нему граф с непроницаемой физиономией.

Крот тупо смотрел на него несколько секунд, затем обошел машину и открыл багажник.

Он едва не получил по яйцам острым каблуком женской туфельки. Спасла хорошая реакция. Крот вовремя отскочил и стал вести себя осторожнее, если такое возможно. Бледная мертвая девушка приподнялась, насколько позволяла крышка багажника и связанные руки. Липкая лента, которой был заклеен рот, делала ее похожей на бракованную пластмассовую куклу.

Крот приблизился, вытащил из кармана раскладной нож и перерезал сетевой шнур, которым были обмотаны запястья недавней заложницы. На них уже появились пятна трупного окоченения — впрочем, издали они могли сойти за кожаные ремешки наручных часов. Глаза у девушки были как две черных дыры, о которых мог бы сказать что-либо только дипломированный психолог.

Она выбралась из багажника и двинулась в сторону поджидавшей ее компании. И не она одна. К числу гостей графа пожелал присоединиться Шлок. Крот некоторое время смотрел на то, как эта парочка непоправимо мертвых идет на взаимное сближение. Сзади Шлок выглядел недурно, если не обращать внимания на небольшую асимметрию черепа. И непохоже было, что ему мешает отсутствие половины головного мозга или что он крепко соскучился по своему товарищу. Последний почувствовал себя здесь лишним, однако босс поманил его ручкой, и ноги сами понесли Крота к двери коттеджа, из-за которой доносилась скрипучая музыка, будто из сломанной шарманки.

То, что любое сооружение изнутри кажется больше, чем снаружи, было известно ему давно. Но сейчас эффект оказался так силен, словно он сунул голову в горшок и обнаружил там звездное небо. В огромном зале он увидел множество серых, как пыль, людей и мог бы поклясться, что каждый из них и есть сгусток пыли, включая глаза, волосы и зубы. Дамы свинцово улыбались; над ними кружили мухи, похожие на пули с крыльями. И вся эта фантасмагорическая толпа, очевидно, предавалась веселью где-то за пределами доступного сейчас Кроту юмора. Розовый свет, источаемый светильниками, идеально соответствовал происходящему. Крот легко представил, что рассматривает в старой фотолаборатории не до конца проявленные отпечатки.

Шлок и задохнувшаяся девица уже держали в руках бокалы, а парня, сошедшего с борта «Летучего голландца», сжимала в объятиях старуха, облаченная в платье невесты. Серые комки слез радости катились по ее изрезанным морщинами щекам и собирались на плече «моряка» подобно кучке птичьего помета. Когда Крот краем уха услышал, как она, всхлипывая, ржавым голосом скрипит: «Я ждала этой минуты пятьдесят лет… Я девственница и все еще твоя невеста. Возьми меня сегодня, любимый…» — его чуть не стошнило. И дальше: «Где же ты пропадал так долго, любовь моя?» И жених отвечал: «Занесло меня, милая, на остров Сирен. Услышал их пение и не устоял. Жизнь пронеслась, будто сон, — я и не заметил. Проснулся — корабль мой истлел, а я все такой же. Но я не нарушил данного слова и верность хранил. Как видишь, вернулся к тебе, любовь моя». — «Вижу, вижу, не могу наглядеться. Красивый и юный, свет моей памяти… О чем они пели?» — «Кто? А, эти… Как они сладко пели!..» — «О чем же?» — «Хм, не помню. Что-то о вечной любви». — «Какие они?» — «Красивые украденной красотой и юные украденной юностью. И все похожи на тебя». — «Еще бы, ведь это мою красоту они украли». — «Да, но не счастье». — «Я счастлива сейчас, любовь моя. Они выпили мою молодость, зато ты вернулся ко мне. Я ничего не потеряла благодаря моему отцу. — Тут она посмотрела на графа. — Он послал за тобой корабль». — «Я это ценю. Еще лет двадцать — и я не застал бы тебя здесь». — «Мы встретились бы в другом месте…»

Перед Кротом внезапно возник Босс и ткнул его пальцем под ребро:

— Что-то у тебя рожа кислая. Не нравится?

— Откуда взялись все эти клоуны?

— Вот и расскажи мне, откуда ты взял всех этих клоунов.

— Я?

— А кто же? Или ты решил, что я способен выдумать такую херню? Если ты так решил, я обижусь. А если я обижусь, то вырву у тебя глаза и вставлю вместо них твои собственные яйца.

Крот верил, что Босс может сделать и кое-что похуже. Он верил, потому что сам мог сделать это. Чем же стала его голова, если не помойкой? Или скорее темным огромным подвалом, полным голодных крыс, где он бродил по колено в дерьме, не имея понятия о том, что это и есть путь от живого Крота к мертвому. И обратно — если судить по Шлоку, который уже лихо отплясывал под дурацкую музыку.

Наконец граф пригласил всех к пиршеству. Для этого пришлось перейти в другое помещение — пониже и помрачнее. Три крестообразных стола, накрытые белыми скатертями, произвели на Крота зловещее впечатление — вероятно, оттого, что не были сервированы. Ничто не нарушало гладкости твердых и будто даже ломких поверхностей, все больше напоминавших ему операционную.

Интуиция его не подвела: единственным желанным блюдом для здешних «гурманов» были нераскаявшиеся грешники. В тот день, по выражению босса, улов был отменным.

Обошлось без анестезии. С обморочной покорностью Крот позволил уложить себя на один из столов, заметив, правда, что другими пациентами были Шлок и «невеста». А потом ему выкололи глаза, и больше он ничего не мог видеть, зато слух его чрезвычайно обострился. Кроме того, он оказался наделен странным и неведомым ему прежде чувством долга. Настолько сильным, что замок или мотель на берегу реки стал местом его служения на долгий срок — слишком долгий для жизни, но бывший всего лишь краткой увертюрой к адской вечности.

Крот не обольщался — все это время он ожидал казни. Мысль о не подлежащем пересмотру приговоре была вложена в него вместе с чувством долга. Слова «искупление» не существовало в здешнем языке, которому он научился без труда. В месте, где все непоправимо, незачем говорить и думать о сложном. Крот терпеливо ждал того, кто придет совершить неизбежное и таким образом избавит его от самой мучительной пытки из всех ему известных.

Дмитрий Федотов Корпорация «Люцифер»

Алексей Евтушенко Дракон для принцессы

Неведомая сила выдернула грузовик класса С «Пахарь» из гиперпространства, словно спиннинг ловкого рыбака — леща из речки.

Правда, в отличие от леща, «Пахарь» одинаково хорошо чувствовал себя и в гиперпространстве, и в обычном космосе. Если, конечно, процесс перехода из одной среды в другую осуществлять в заданном режиме. Чего в данном случае и близко не наблюдалось.

Мало того.

Выскочив в обычное пространство, корабль немедленно оказался в опасной близости от какой-то планеты, обладающей не только гравитационным полем, примерно равным по силе земному, но и весьма плотной и — главное! — кислородной атмосферой.

Надо сказать, что на кислородные планеты экипажу «Пахаря» везло — за время коммерческих путешествий по Галактике («Пахарь» был грузовым судном и, соответственно, большей частью занимался перевозкой грузов за деньги) им была открыта не одна такая планета. А с учетом того, что за обнаружение ранее не известного кислородного мира Землей выплачивалась нехилая премия, везение экипажа «Пахаря» давно служило предметом неизбывной зависти всех честных частных космических дальнобойщиков. И не только их. Люди часто предпочитают заглядывать в откормленный чужой кошелек, не желая задумываться о том, сколько пота, а то и крови довелось пролить и какому риску подвергнуться, дабы наполнить его звонкой монетой.

Вот и теперь.

Когда «Пахарь», содрогнувшись всем своим многотонным телом, сначала выпал из гиперпространства, а затем немедленно стал заваливаться в глубь атмосферы, норовя сгореть там ни за понюшку табаку, на вахте находился Штурман. И он, прежде чем приятно помечтать о будущей солидной премии за очередную «кислородку» (так неофициально именовали кислородные планеты старые и все прочие космические волки), занялся тем, чем и должен был заняться в данной ситуации, — спасением корабля и экипажа от неминуемой гибели.

Правда, скажем честно, ничего особо героического и рискованного для этого совершать не пришлось — всего лишь отдать соответствующую команду бортовому компьютеру на включение гравигенераторов, атмосферных двигателей и расчет посадочной траектории. Потому что в данном фантастически редком случае, когда корабль после выхода из гиперпространства оказался в какой-то сотне километров от поверхности, проще и удобнее было сесть на планету сразу, чем выходить на высокую орбиту, а уж затем думать — посещать данное небесное тело или нет.

Скорее всего автоматическая система аварийной посадки уберегла бы корабль от неуправляемого падения и в случае отсутствия за пультом управления человека. Но «скорее всего» не означает «гарантированно», и именно поэтому существовала, существует и всегда будет существовать такая форма выполнения профессиональных обязанностей, как вахта.

Посадка была осуществлена Штурманом уже во вполне штатном режиме, а посему никакой суеты на борту не возникло, и экипаж по своему обыкновению собрался в рубке минут через пятнадцать после того, как «Пахарь» надежно утвердился на краю довольно обширного поля, искусственное происхождение которого не вызывало сомнений, ибо было оно не только засеяно некой культурой, весьма напоминающей рожь, но и на другом его краю виднелись стены города.

— Поздравляю, — буркнул Капитан, бегло изучив показания бортового компьютера. — Мало того, что планета кислородная, так еще и населена разумной жизнью.

— Гуманоидного типа, — добавил Доктор.

— Почему именно гуманоидного? — удивился Оружейник.

— Сам погляди, — кивнул Доктор на обзорный экран.

Поглядели все.

— Ни фига себе, — присвистнул Механик и потянулся к нагрудному карману за сигаретой (он бросил курить две недели назад и время от времени забывал об этом факте своей биографии). — Все видят то же, что и я? Или это натуральный средневековый рыцарь, или мне все это снится.

Быстро выяснилось, что рыцаря видят все. Включая корабельного робота Умника, который только что появился на пороге рубки с подносом в манипуляторах. На подносе отливали бодрым янтарем пять запотевших бокалов фирменного коктейля «Милый Джон». Среднеоблегченный вариант «Вынужденная посадка».

Экипаж разобрал бокалы и с интересом принялся следить за развитием контакта.

Верхом на животном, весьма напоминающем изрядно похудевшего бегемота, гуманоид, с ног до головы облаченный в явно металлические доспехи, с ведрообразным шлемом (два разноцветных плюмажа!) на голове и торчащим вертикально копьем в правой руке, неотвратимо приближался к кораблю по проселочной дороге. При этом пыль за ним тянулась, словно от древнего танка, постепенно застилая горизонт и поднимаясь к небу.

За сотню метров до цели инопланетный рыцарь пустил своего коня-бегемота в тяжкий галоп и угрожающе опустил копье.

— Ишь ты, — с одобрением промолвил Оружейник, прихлебывая из бокала. — Атакует. Не трус, однако.

— Не трус, но дурак, — сказал Доктор. — Такие долго не живут.

— По-всякому бывает, — заметил Штурман. — Иной и умен, и осторожен, а…

Закончить мысль он не успел.

Копье со всей дури ударило в посадочную опору и с сочным хрустом (микрофоны работали, как надо) переломилось.

Дурак вывалился из седла и рухнул в рожь.

Его верховое животное благоразумно отошло в сторонку и принялось объедать колоски.

Храбрец поднялся и вытащил меч из ножен.

— Упорный, — сказал Капитан. — Ч-черт, Штурман, ты не мог другое место для посадки выбрать? Прямой контакт с местным населением, если не забыл, означает крупный штраф, который слопает почти всю нашу премию за открытие «кислородки».

— Так ведь за открытие гуманоидной цивилизации тоже полагается премия, — заметил Штурман. — От Галактического Совета. Так что мы все равно в плюсе. А выбирать место особо не приходилось. Мы, если вы заметили, вообще падали камнем вниз.

Тем временем рыцарь с ожесточенным звоном рубил посадочную опору. Летели искры.

— Кстати, как это вышло? — наконец догадался спросить Капитан. — Сбой программы? Неполадки в двигателе?

— Тесты показывают, что двигатель в полном порядке, — быстро сказал Механик. — Я сразу проверил.

— Программа тоже в норме, — добавил Штурман. — Такое впечатление, что это какое-то внешнее воздействие.

— Внешнее воздействие в гиперпространстве? — приподнял бровь Доктор. — С точки зрения психиатрии это, конечно, интересно.

— Брось, — сказал Штурман. — Можно подумать, ты не знаешь, как это с нами обычно бывает. Первый раз, что ли?

— Такое — первый раз, — буркнул Капитан. — Одно дело вывалиться из гиперпространства, когда, к примеру, полетел контур, что мы проходили, и совсем другое, когда тебя выдергивает оттуда неведомая сила.

— Согласен, — кивнул Доктор. — Ключевое слово «неведомая».

— О! — воскликнул Оружейник. — Меч сломал. Ай, молодец. Ай, герой. Что теперь? Кинжал?

Но до кинжала дело не дошло. Видимо, рыцарь понял, что его оружием это чудовище не одолеть. Засунув обломок меча в ножны и пошатываясь от усталости и веса доспехов, он подошел к своему коню-бегемоту и отдал какую-то команду. Животное опустилось на колени, давая возможность утомленному ратными трудами хозяину усесться на него верхом. Что упомянутый хозяин с трудом, но проделал. Животина поднялась на копыта (или что там у нее было) и медленно затрусила в сторону городских стен.

— Так вот почему он без оруженосца, — задумчиво сказал Механик. — Оказывается, на эту верховую скотину можно в полном боевом облачении сесть и самостоятельно.

— Не обязательно, — заметил Доктор. — Возможно, оруженосец просто испугался.

— Знатоки! — хмыкнул Оружейник. — К вашему сведению, наш земной средневековый рыцарь вполне мог оседлать лошадь и без помощи оруженосца. Слухи о его неповоротливости сильно преувеличены.

— О чем вы вообще? — уставился на них Капитан. — Эксперты… Убрался, и хорошо. Значит, и нам ничего теперь не мешает отсюда убраться. И чем скорее, тем лучше.

Предложение Капитана имело под собой все основания. «Инструкция по контакту с неизвестными цивилизациями» гласила однозначно: в случае обнаружения таковой следовало, по-возможности незаметно, покинуть планету или ее окрестности и доложить о находке в соответствующую инстанцию Галактического Совета. После чего продолжать заниматься своими делами и ждать положенной денежной премии. В противном же случае налагался штраф. Размеры которого соответствовали серьезности нарушения — одно дело, когда тебя просто заметили, и совсем другое, когда ты активно вмешался в течение чужой, ранее неизвестной, разумной жизни.

Но убраться с планеты не получилось. По совершенно непонятной причине: атмосферные двигатели вместе с гравигенераторами отказались работать.

То есть абсолютно.

Ни оха, ни вздоха, как выразился Механик. При этом всесторонняя проверка, немедленно учиненная тем же Механиком при посильной помощи остальных членов экипажа, показала, что все системы «Пахаря» находятся в полном и безоговорочном порядке. Складывалось впечатление, что, посадив корабль на грунт, и гравигенераторы, и атмосферные двигатели сочли свою миссию выполненной и одновременно ушли в глубокий отказ. Без всяких, как уже говорилось, видимых причин.

Капитан матерился. Механик снова закурил. Остальные высказывали догадки разной степени идиотизма.

В бесплодных попытках привести в чувство упрямые механизмы прошел местный день, вечер и наступила ночь.

Вернулся на борт «летающий глаз», запущенный над городом в режиме невидимости еще днем.

Этот автоматический разведчик в данном случае вполне можно было окрестить заодно и «летающим ухом», потому как звуковая информация, которую он собирал над городом и передавал на корабль в течение дня, была не менее важной, чем зрительная.

Речь аборигенов.

Вот что в первую очередь интересовало экипаж. Потому что с той самой минуты, когда не запустились совершенно исправные гравигенераторы и атмосферные двигатели, стало ясно, что, очень возможно, «Пахарю» придется задержаться здесь надолго. А значит, не обойтись без общения с местными жителями. И хрен с ним, со штрафом Галактического Совета.

Следующий визитер появился на дороге, когда последние отблески заката окончательно растворились среди ночной темноты. Впрочем, это не помешало бортовому компьютеру нарисовать на обзорном экране его вполне реалистичный портрет: среднего роста и возраста мужчина при бороде и усах, облаченный в длинный, почти до земли, балахон с капюшоном. И с посохом в правой руке.

Визитер безбоязненно приблизился к «Пахарю» и вежливо постучал посохом в многострадальную посадочную опору. Три раза. Затем немного подождал и постучал снова.

— Ну что? — осведомился Оружейник. — Впустим? Просится человек.

— Какие будут мнения? — оглядел экипаж Капитан.

— Стучите, и вам откроют, — неточно процитировал Доктор. — У нас стерильно, а его мы в предбаннике обработаем как положено («предбанником» они называли пассажирский тамбур).

— Я не против, — пожал плечами Штурман.

— А я тем более. — Обычно жизнерадостный Механик был полон меланхолии, словно дождевая бочка водой по осени.

— Открываем, — решился Капитан. — Агрессии в нем не чувствуется, а нам нужно как-то налаживать контакт с местными.

Расположившись на удобном мягком стуле в кают-компании, ночной гость выглядел каким угодно, но только не испуганным. Его темно-синие глаза с живым интересом осматривали людей, Умника и обстановку, а под усами пряталась напоказ вежливая улыбка.

После обмена приветствиями (бортовой компьютер к этому времени уже более-менее овладел местным языком) гость приступил к делу.

— Меня зовут Прамон Серебряный, — сообщил он. — Я — Верховный Маг при дворе короля Гедона Третьего — правителя Великой Делонии. Это, — он показал головой в сторону города, — наша столица, город Урам. Могу я узнать, с кем имею дело?

— Мы честные торговцы, — сказал Капитан. — Оказались здесь случайно. Дорожная неприятность. Наша… э-э… повозка, в которой вы сейчас находитесь, неожиданно сломалась, и нам требуется некоторое время, чтобы ее наладить. Надеемся, что своим появлением не слишком нарушили покой Великой Делонии и славного города Урама.

— Мы с королем Гедоном Третьим в курсе ваших дорожных неприятностей, — как ни в чем не бывало заявил Верховный Маг. — Мало того, скажу сразу, чтобы в дальнейшем между нами не было недомолвок: их причиной в некотором роде являюсь я сам. Не без участия короля Гедона Третьего, конечно.

— Не понял, — признался Капитан. — Может быть, поясните?

И Прамон Серебряный пояснил.

Уже шестьсот двадцать три года в Великой Делонии и соседней с ней Великой Монронии существовала традиция: выдавать дочерей королевского рода лишь за тех претендентов, которые лично могли победить дракона в открытом бою. Ни больше ни меньше. Тем самым достигалось сразу несколько целей.

Первое: так как на подобное был способен лишь исключительно сильный, благородный и храбрый человек, возрастала вероятность того, что и потомство от него будет соответствующим. И, следует заметить, данное предположение почти всегда оправдывалась.

Второе: принцессам, как и подавляющему большинству молодых особ женского пола, чаще всего и нравились самые сильные, благородные и храбрые претенденты, так что вопрос «стерпится — слюбится» опять же в большинстве случаев решался сам собой.

Третье: драконы хоть и были редки, но временами доставляли массу серьезнейших проблем и крестьянам, и свободным фермерам. Поэтому тот, кто убивал дракона, мог рассчитывать на уважение со стороны простонародья, что для будущего члена королевской семьи имело немалое значение.

И вот драконы перевелись. Кончились. То ли вымерли, то ли улетели в места совершенно недоступные, то ли еще что, но факт остается фактом: вот уже три года принцесса на выданье, прекраснейшая дочь короля Гедона Третьего сидит незамужней, в то время как славные рыцари, обычные дворяне и даже просто безродные авантюристы Великой Делонии и Великой Монронии уже отчаялись найти хоть одного, пусть и самого захудалого дракона на тысячи полетов стрелы окрест.

Сообщив это, Верховный Маг Прамон Серебряный вздохнул и скорбно умолк, как бы предлагая всем разделить с ним тяжесть данного трагического факта.

Но разделять чужую тяжесть экипаж «Пахаря» не захотел.

— А мы-то здесь при чем? — удивился вслух Оружейник, который никогда не отличался терпением и дипломатичностью.

— Еще не знаю, — честно признался гость. — Но ведь для чего-то я вас вызвал, правильно?

Он оглядел изумленные лица экипажа и добавил:

— Может быть, вы сумеете найти нам хоть одного дракона? А лучше нескольких. И, желательно, не слишком далеко от столицы.

Последующий весьма живой обмен вопросами и ответами выявил следующее: «Пахарь» выпал из гиперпространства и оказался в данном конкретном месте пространства обычного не сам по себе, а был выдернут сложнейшим и уникальнейшим заклинанием Верховного Мага Великой Делонии Прамона Серебряного. И, как бы печально для уважаемых пришельцев это ни звучало, покинуть планету они смогут лишь после того, как тем или иным способом выполнят поставленную заклинанием задачу: обеспечат наличие дракона. При этом Прамон Серебряный честно признавался, что он понятия не имеет, почему его заклинание сработало именно таким образом.

— Оно было направлено на то, — вещал он, подкрепляя свои слова выразительной жестикуляцией, — чтобы вернуть драконов. В целом, так сказать. А уж каким образом это произойдет — я знать не знал и не знаю по сю пору. Может быть, вы призваны их отыскать, может быть, возродить, а может быть…

— Стоп, — остановил его Капитан. — Уважаемый Парамон…

— Прамон, — поправил Капитана Верховный Маг. — Прамон Серебряный, с вашего позволения.

— Хорошо, Прамон. Вам, господин Прамон, вообще известно, с кем вы имеете дело?

— Конечно, — ответил Прамон. — Вы — существа из внешнего мира. Из того мира, где властвует не магия, а так называемые техника и наука. Мы давно о вас знаем. Но, повторяю, мне совершенно неизвестно, почему мое заклинание перенесло в наш мир именно вас, а не какое-нибудь магическое существо вроде могущественного джинна, способное нам помочь.

— Как интересно, — заметил Штурман. — Почему же мы о вас ничего не знаем?

— Потому что наш мир умело и добротно замаскирован целой системой древних и надежных заклинаний, и, пока мы этого не захотим, вы нипочем его не найдете. А мы этого не хотим. Во всяком случае, пока. Нас вполне устраивает преобладание магии над так называемым научно-техническим прогрессом в нашем мире.

— Бред какой-то, — не выдержал Доктор. — Заклинания, магия, драконы… По-моему, нас разыгрывают.

— Увы, — вздохнул маг. — Хотел бы я, чтобы все это было всего лишь розыгрышем. Поймите, я не стал бы творить этого волшебства, не будь мы доведены до полного отчаяния. Я ведь даже отменить его не могу, — печально сообщил он. — Есть, знаете ли, такие невозвратные заклинания. Это — одно из них.

— То есть вы хотите сказать, что если мы не решим вопрос с драконом, то останемся у вас навсегда? — прямо спросил Механик.

— Именно так, — подтвердил Прамон. — Извините.

— Бог простит, — буркнул Капитан и обратился к Штурману: — Ну-ка, проверь дальнюю связь с Землей. А то не нравятся мне эти шуточки.

Штурман ушел в рубку, а остальные продолжили содержательную ночную беседу.

— Скажите, — осведомился Оружейник. — А с чего вообще такая суета? Ну, исчезли драконы. Подумаешь! Создайте новую традицию выбора жениха. В конце концов, нет ничего вечного под луной.

— Так-то оно так, — согласился Верховный Маг. — Мы, советники и маги, как раз и собирались это сделать, но наш король Гедон Третий… — Он оглянулся через плечо и понизил голос: — Как бы это помягче выразиться…

— Самодур? — предположил Капитан.

— Э… я бы сказал — твердый приверженец традиций. «Вот умру, и делайте, что хотите. А пока я жив, у моей дочери должен быть настоящий жених и муж. Тот, кто победит дракона. Или такой, или никакого. Пусть лучше династия прервется и начнется гражданская война за престол, чем я отступлюсь от вековых правил. Не я их вводил, не мне и отменять». Примерно это он заявил три дня назад на Дворцовом Совете, и мы не смогли его переубедить. В общем, ситуация сложилась безвыходная. Да, можно было бы дождаться естественной кончины нашего славного короля и потом уже действовать. Но кто знает, сколько ему отпущено еще лет жизни? Мужчина он хоть и пожилой, но еще крепкий. Вполне может быть, что ко времени ухода в мир иной и его дочь, нынешняя принцесса Армелия, состарится настолько, что… ну, вы понимаете. Вот и пришлось мне сотворить вышеупомянутое заклинание, уж не взыщите. И, кстати, если вы думаете, что оно легко мне далось, то ошибаетесь. Несколько лет жизни я на этом точно потерял. Но чего не сделаешь на благо родины…

Маг умолк и в очередной раз тяжело вздохнул.

— Дальняя связь не работает, — доложил из рубки Штурман. — Та же история, что с гравигенераторами и атмосферными двигателями. На вид все в порядке, но…

Капитан посмотрел на Механика.

— Я, конечно, могу проверить, — сказал тот. — Но в сложившихся условиях ничего обещать не могу.

— Еще раз извините, — сказал Прамон Серебряный. — И, кстати, приношу извинения за того рыцаря, который навестил вас утром. Что делать, дураков всюду хватает. Мы уже провели с ним разъяснительную работу. И с другими тоже.

— Задолбал ты уже своими извинениями, — ласково сообщил Капитан. — Скажи лучше: где именно водились эти ваши драконы?

— И как примерно они выглядели? — добавил Механик.

— А ты, Умник, — обратился к роботу Капитан, — принеси-ка нам «Милого Джона». Вариант «мозговая атака». И чего-нибудь закусить.

Дракон впечатлял.

Ровно восемь с половиной метров от носа до хвоста, три метра в холке и двенадцатиметровый размах крыльев. Он попирал скальный грунт возле пещеры мощными, покрытыми чешуей лапами и угрожающе поводил из стороны в сторону узкой головой на длинной шее. Его щелевидные глаза полыхали ядовито-желтым светом, а из пасти, словно у змеи, высовывался и прятался обратно алый, раздвоенный на конце, язык.

— А? — гордо покосился на Прамона Серебряного Капитан.

— Охренеть, — признался Верховный Маг. — Лучше настоящего.

— Он и есть настоящий, — сказал Механик. — Ну, почти.

С момента приземления «Пахаря» возле столичного города Урама прошло две недели по корабельным часам.

За это время экипаж успел многое.

Самое главное, они нашли способ решить проблему Великой Делонии и не менее Великой Монронии. Правда, для этого всем пришлось оставить корабль, отправившись скрытно на вездеходе в ближайшие горы, и пожертвовать большей частью груза («Биоконструктор „Сотвори сам“», предназначенный для колонистов одной весьма бедной на флору и фауну, но богатой на минералы планеты), но деваться было некуда — или так, или никак.

Дело оказалось трудным.

Никто из них ранее ничем подобным не занимался, и потребовались совместные усилия всех, включая корабельного робота Умника, чтобы в конце концов достичь приемлемого результата. По крайней мере, они все очень надеялись, что результат приемлемый.

Опять же термин «пожертвовать» не вполне здесь подходил, ибо Капитану удалось выторговать у Прамона Серебряного за выполнение задачи некоторое количество ювелирных украшений работы местных мастеров, а подобные вещи ценились на галактических аукционах весьма дорого. Произведенные Штурманом буквально накануне демонстрации Великому Магу дракона расчеты показывали, что после получения всех премий и доходов, а затем выплаты разнообразных штрафов, включая компенсацию за утрату груза под названием «Биоконструктор „Сотвори сам“», экипаж «Пахаря» мог надеяться даже на некоторую прибыль. Вероятно, и поэтому, а не только из-за принятого по случаю окончания дела коктейля «Милый Джон», Капитан и все остальные находились в приятном расположении духа.

— Вы уверены, что принц Великой Монронии сможет его победить? — Прамон Серебряный смотрел на новоявленного дракона с опасливым интересом. — Потому что нам желательно, чтобы именно этот принц стал мужем нашей принцессы.

— Хм, а вам не кажется, что вы слишком многого просите? — любезно осведомился в ответ Капитан. — Вам нужен был дракон — вот он, перед вами. А уж как, кто и каким образом будет его побеждать, не наше дело.

— Так-то оно так, — сказал Верховный Маг, — но получается, вы не можете дать гарантии, что кто-то победит вашего дракона, а принцесса выйдет замуж.

— Вы еще потребуйте с нас гарантию того, что ваша принцесса родит наследника престола, — саркастически заметил Капитан. — Нет, мы, наверное, можем и эту гарантию предоставить, но, боюсь, условия ее обеспечения вам не очень понравятся.

Механик непочтительно захохотал.

— Давайте попробуем обойтись без взаимной демонстрации нашего чувства юмора, — помолчав пару секунд, предложил Прамон Серебряный. — Я понимаю ваше недовольство, но вынужден признаться, что заклинание, сотворенное мной, направлено на конечный результат. А конечный результат заключается в том, чтобы претендент победил дракона и взял в жены принцессу.

— Эй! — воскликнул Оружейник. — Вы говорили, что конечный результат — это обеспечить вас драконом. Я прекрасно помню!

— Да, верно, — согласился Верховный Маг. — Именно это я и говорил. Но, повторю, заклинание было очень сложным. Фактически я превзошел сам себя. И теперь вынужден признать, что не уверен точно, на каких условиях оно потеряет силу. Видите, я с вами честен. Было бы гораздо хуже, согласитесь, признайся я в этом позже, когда вы не смогли бы улететь к себе.

По Верховному Магу было видно, что он готов развивать данную тему еще долго, но Капитан не дал ему этой возможности. Он молча сплюнул, развернулся и направился к вездеходу. Остальные последовали за ним.

Увы, но предположение Прамона Серебряного оказалось верным: «Пахарь» не смог оторваться от земли и покинуть планету. И это означало, что заклинание продолжало действовать…

Прошел месяц.

Жители славного Урама не только свыклись с присутствием удивительной железной штуковины, опустившейся с неба, да так и оставшейся неподалеку от города, но и относились уже к экипажу «Пахаря», как к своим. Верховный Маг оказался все-таки не окончательной сволочью, уговорил короля, и тот специальным Указом перевел весь экипаж «Пахаря», включая Умника, в разряд почетных гостей Великой Делонии. С правом бывать во всех общественных местах в любое время. Разумеется, этим правом экипаж немедленно воспользовался и активно, хоть и без фанатизма, окунулся в жизнь Урама. А что еще оставалось делать?

Верховный Маг Прамон Серебряный нашел Капитана, Штурмана, Механика и Доктора (Оружейник нес вахту, а Умник, в силу особенностей реакции некоторых горожан на его облик, старался лишний раз не покидать корабль) в таверне «Пиво всем!», расположенной непосредственно на центральной рыночной площади города. Экипаж только что обсудил в очередной раз перспективы возвращения на родную Землю и находился в мрачном расположении духа.

— Пива всем! — потребовал Верховный Маг у прислуги и, не спрашивая разрешения, опустился на свободный табурет.

— Судя по выражению вашего лица, — как мог вежливо заметил Доктор, — новости не блещут оптимизмом.

— Уже семнадцатый, — грустно сообщил Прамон и, глянув в сторону стойки, неожиданно рявкнул. — Эй, там! Я, кажется, просил пива! Вы что, спите на ходу?! Так я вас сейчас разбужу!

— Бог с тобой, Прамон, — сказал Капитан. — Чтобы осуществить долив, пиву надо отстояться. А тут и полуминуты не прошло. Лучше расскажи, что там с семнадцатым. Погиб или ранен?

— Жив. Но кости переломаны. Левая рука и два ребра.

— Повезло, — сказал Механик. — Предыдущего, как мне помнится, дракон прикончил. Так?

— Да, — подтвердил Верховный Маг. — Из семнадцати восемь насмерть, и девятеро ранены. Двое так тяжело, что неизвестно еще, выживут ли.

— Это много, — сказал Штурман, чтобы хоть что-нибудь сказать.

Все и так знали, что это много. За месяц они изучили вопрос досконально и знали, что в среднем на одного дракона обычно уходило три-четыре претендента. При этом смерти случались и вовсе редко.

Принесли и торопливо поставили на стол пиво.

— Н-да, хороший дракон получился. — Капитан взял полную кружку и смачно отхлебнул. — Сильный.

— При этом его приходится еще и кормить, — сообщил Верховный Маг. — Чтобы пастухов и стада на горных лугах не трогал. А жрет он, зараза, немало. Вы бы не могли как-то умерить его прыть? А то ведь еще парочка таких попыток, и мы вообще ни одного претендента не отыщем. Желание жить, знаете ли, у многих сильнее желания жениться на принцессе.

— Мы не боги, — буркнул Капитан. — Какого сотворили, такого сотворили. Сколько тебе повторять, Прамон, одно и то же?

— Да я понимаю, — поник головой Верховный Маг. — Но что же делать? Нет дракона — плохо, есть дракон — опять плохо. И нам, и вам. Какой-то замкнутый круг получается.

— И кто в этом всем виноват, интересно? — вопросил Штурман. — Заметьте, я не жду ответа.

— Вот именно, — поддержал Капитан. — Это ж как нужно было постараться, чтобы придумать заклинание, от которого не только корабль не взлетает, но и оружие не стреляет. Чего бы проще — замаскировать парализатор под копье, и все дела. Хорошо хоть вездеход ездит и Умник наш функционирует, хотя я и не могу понять такой избирательности.

— Я и сам не могу, — вздохнул Прамон. — Извините.

— Задолбал, — с чувством сказал Капитан и приник к кружке с пивом.

— Избирательность, говорите, — задумчиво произнес Доктор. — Если заклинание очень сложное и направлено на то, чтобы в конце концов принцесса вышла замуж, то нам остается только понять…

Он умолк и с отсутствующим видом уставился в пространство между Капитаном и Механиком.

— Что? — тут же среагировал Капитан, знающий свой экипаж как облупленный. — Не тяни кота за хвост, говори!

— Подождите, — сказал Штурман. — Дайте ему минуту.

— Зачем? — удивился Капитан. — Я же вижу, он уже все придумал.

— Мы идиоты, — обвел присутствующих просветленным взглядом Доктор.

— Никогда в этом не сомневался, — сказал Механик. — Но хотелось бы знать, в чем именно проявился наш идиотизм на этот раз.

— Ну-ка, — обратился к Верховному Магу Доктор, — процитируйте нам, пожалуйста, что сказано в «Уложении о победе над драконом». Кажется, параграф четвертый, пункт второй.

— Сейчас. — Верховный Маг прикрыл глаза, помолчал и тягучим голосом произнес: — «Буде же победитель по тем или иным причинам не сможет жениться на особе королевского рода, то он может передать свое право тому, кого сочтет достойным этой чести». И что нам это дает? Вашего-то дракона никто победить не может. А значит, и право на женитьбу передать тоже.

— Ну почему же никто, — улыбнулся Доктор. — Мне кажется, я знаю, кто сможет это сделать.

Лагерь был разбит в долине, примерно в полутора километрах от драконовой пещеры. Здесь жили претенденты на руку принцессы, каковых оставалось уже совсем мало, вместе со своими оруженосцами и прислугой; наблюдатели от королевского двора; простолюдины, в чьи обязанности входила кормежка дракона и уборка трупов за ним; пара лекарей и санитаров и просто обыватели, охочие до щекочущих нервы зрелищ.

Еще накануне обитатели лагеря были предупреждены, что рано утром неизвестный Рыцарь Без Имени совершит попытку убить ужасное чудовище и, очень может быть, завоюет право на руку принцессы. Разжигаемые любопытством (никто ничего не знал о новоявленном претенденте), посмотреть на очередную битву из лагеря высыпали все. Надо сказать, что пещера для дракона специально была выбрана Верховным Магом таким образом, чтобы зрителям было, с одной стороны, удобно, а с другой — они бы не подвергались большой опасности. Поэтому те, кто предпочитал видеть все в подробностях, запасся подзорными трубами (экипаж «Пахаря» предпочел в данном случае обычные бинокли).

И вот час настал.

Протрубили герольды.

Из шатра, с ног до головы закованный в горящие на утреннем солнце доспехи, вышел Рыцарь Без Имени. Деревянной походкой он подошел к коню-бегемоту и взгромоздился на него. Животное с явным трудом поднялось на ноги. Оруженосец (это был, ясное дело, Оружейник) подал копье.

— Удачи, — сказал он негромко. — Не беспокойся. Если что, мы рядом.

— Спасибо, — глухо донеслось из-под шлема. — Я и не беспокоюсь.

Бой вышел коротким, но ярким.

Не доезжая сотни метров до пещеры, рыцарь остановил коня, слез с него и привязал к одинокому кривоватому деревцу. После чего взвалил копье на плечо и отправился к пещере на своих двоих. Возле пещеры он остановился, но трубить в рог, вызывая дракона на бой, как это делали все его предшественники, не стал. Аккуратно положил копье на землю, вытащил из ножен меч и несколько раз плашмя ударил им по щиту. Звонкий грохот раскатился по окрестным склонам.

Дракон высунулся из пещеры и раскрыл пасть, демонстрируя раздвоенный змеиный язык и клыки величиной с хороший кинжал.

Рыцарь спрятал меч в ножны, одной рукой подобрал копье и ударил снизу вверх, целясь в голову.

Дракон увернулся, ухватил копье зубами и перекусил его, как палку. После чего прыгнул на рыцаря.

Но тот уже отбросил щит, опять вытащил меч, как-то весьма неуклюже выставил его перед собой, держа двумя руками, и упал на спину.

Дракон по инерции проскочил выше, накрыл рыцаря брюхом, напоролся на меч, издал пронзительный полу-рык-полувизг и забился в конвульсиях.

Весь перемазанный в крови, рыцарь выбрался из-под драконьего брюха, поднялся на ноги и нанес быстрый, точный и милосердный удар.

Голова дракона отвалилась от шеи, словно игрушечная.

Тело дракона несколько раз дернулось и затихло.

Рыцарь поднял голову за уши и повернулся к зрителям.

— Дракон убит! — провозгласил он железным голосом так громко, что услышали все. — Это сделал я, Рыцарь Без Имени! Свою победу я дарую принцу Великой Монронии, дабы он смог взять в жены любезную его сердцу принцессу Великой Делонии Армелию, да живут они долго и счастливо! Вы все — свидетели моей победы и моих слов, и да будет так!

— Слава! — первыми закричали Капитан, Механик, Доктор и Оружейник (Штурман нес вахту на борту «Пахаря»). — Слава Рыцарю Без Имени! Ур-ра!

И окружающие с энтузиазмом подхватили этот крик.

«Пахарь» уже целых десять минут находился в гиперпространстве на пути к Земле, когда Умник внес в кают-компанию поднос с бокалами коктейля «Милый Джон» (вариант «Конец — делу венец») и был встречен аплодисментами.

— Браво, Умник! — воскликнул Капитан, забирая свой бокал одной рукой и хлопая робота по плечу другой. — Ты был великолепен. Лучшего рыцаря без страха и упрека не найти во всей обитаемой Вселенной!

— Благодарю, Капитан, — с достоинством ответил робот. — Но я буду еще больше вам благодарен, если впредь вы избавите меня от необходимости убивать живых существ. Пусть даже и созданных искусственно.

— Мы постараемся этого избежать, — сказал Капитан. — Но твердо обещать не могу. Сам видишь, как причудливо складывается наша жизнь. Сегодня одно, а завтра уже совсем-совсем другое.

— Да уж, — сказал Доктор, прихлебывая из бокала. — Иногда даже слишком причудливо. Мир магии! Кто бы мог подумать.

— Эй, выпивохи! — позвал из рубки по внутренней связи Штурман. — Хотите сюрприз? Камеры слежения записали на последнем нашем витке вокруг планеты. С тридцатикратным увеличением. Только что обнаружил.

— А он приятный? — осторожно осведомился Оружейник.

— Он сюрприз, — сообщил Штурман.

— Давай уже, — сказал Капитан. — Не тяни.

Штурман дал изображение.

На экране появился какой-то морской залив. Солнце серебрило водную гладь. Буйная зелень вплотную подступала с материка к прибрежным скалам. И над всем этим великолепием, неторопливо махая крыльями, летела стая драконов. Ровно пятнадцать особей.

— Ни хрена себе, — промолвил Оружейник. — Значит, они не вымерли. А чего ж мы, спрашивается, старались?

— Кто ж знал, — сказал Штурман. — Это другой материк вообще-то. Семь с половиной тысяч километров от славного города Урама.

— Н-да, — сказал Капитан. — Далековато. Мы бы не нашли их по-любому. Но я рад, что они живы. Значит, будет лишний повод вернуться. Думаю, за пару таких зверюг — самца и самку — любой крупный зоопарк отвалит хорошие деньги.

— Как это — вернуться? — не понял Доктор. — Разве мы сможем это сделать? Верховный Маг же сказал, что их мир укрыт от остальной Вселенной системой древних заклинаний. И я почему-то теперь ему верю.

— Правильно, — усмехнулся Капитан. — Но ведь на то он и Верховный Маг, чтобы знать, с помощью чего их мир можно обнаружить.

— И с помощью чего? — осторожно спросил Механик.

— Конечно, с помощью заклинания! — гордо сообщил Капитан. — По принципу «клин клином». И у нас это заклинание есть. Прамон Серебряный нам его подарил в знак благодарности и особого расположения.

— Замечательно, — усмехнулся Доктор. — Жаль только, что мы вряд ли сможем им воспользоваться.

— Это еще почему? — нахмурился Капитан. — Думаешь, он меня обманул?

— Нет, не думаю.

— Так в чем же дело?

— Скажите, Капитан, почему там, в мире магии, почти вся наша техника отказалась работать?

— Ну как… — Капитан озадаченно поскреб подбородок. — Потому что это мир магии. Техника там не действует. Или почти не действует.

— А в нашем мире?

— Что в нашем мире?

— В нашем мире научных знаний и техники магия действует? Мы ведь будем произносить заклинание, находясь в нашем мире.

— О черт, — пробормотал Капитан и залпом допил бокал. — Как же это я сразу не сообразил…

— Ничего, Капитан, — бодро сказал Механик. — Как бы там ни было, а хорошее заклинание на дороге не валяется. Вдруг пригодится? Опять же мы живы, здоровы и летим домой. Что еще надо для счастья?

— Да, — вздохнул Капитан. — Наверное, ты прав. Будем довольствоваться тем, что есть. — Он поставил на поднос пустой бокал, посмотрел на Умника и сказал: — Ну что стоишь, рыцарь? Неси еще. Постараемся, черт возьми, быть счастливыми. Все равно ничего другого нам не остается.

Константин Крапивко Нечисть

Мразь. Гнида болтливая.

Мало мне, что эта кикимора кони двинула, пару недель погодить не могла…

Болтливая гнида Волков закинул ногу на ногу и покачивал ногой, рассматривая новую туфлю. Хорошая была туфля, красивая, надо себе похожие взять. Волков рассказывал, и, как водится у вернувшихся с похорон, рассказывал глупости. Про то, что все там будем, про ах, как рано и про как же так. Утупок.

Я подошел к окну, взял сигарету. За окном было пекло, и воздух дрожал над раскаленным асфальтом.

— Люсиновка, однако, едет. Пробка будет попозже, часа через два.

— Вы только подумайте, Роман Михайлович, — говорил Волков. — Ведь во вторник еще, а? Веселая, про таксиста этого странного все удивлялась…

— Про какого таксиста? — сказал я.

— Ну как же? Юбилей отмечали, в нашей кафешке. Засиделись, бармен такси вызвал. Но таксист денег у покойной не взял, когда приехали: это ваше последнее такси, говорит, сударыня, извините. Она все смеялась, что побольше бы таких такси последних… И ведь действительно последнее — вот что странно!

— Ладно, — сказал я. Остановился напротив него и принялся разглядывать, я это умею.

Волков, понятно, потупился и сел прямо.

— Хватит. Хорошо, что на поминки не остался, ты мне нужен. С таможней проблема.

— Роман Михайлович, но ведь странно, правда?

— Ничего странного, — проворчал я. — Баба немолодая, курила как паровоз, а тут жара — инсульт и хватил. Кого вместо думаешь?

— Белкину.

— Полозову, — отрезал я. — Готовь приказ. И если у тебя никаких последних такси не было…

— Такси-то не было… — криво усмехнулся Волков.

— Говори, — велел я.

— Помните, я вам девчонку показывал? Веру, в соседней башне работает?

Я кивнул — он показывал, ловеласик тамбовский. Говорил, познакомиться стесняется. Тощая, ничего особенного.

— Вчера у нее в гостях был, — похвастался ловеласик. — Так там на ягодице татуировка. Красным и синим: «последняя». Я так и обмер!

— Ай-яй-яй, — сказал я тревожно и ласково. — Беда-то какая! Таинственные письмена на жопе, любой бы забеспокоился! И денег она у тебя не взяла?.. Совсем беда. Бафомета на соседней половинке не заметил? Пятен кровавых на луне не видал, нет? Снов вещих? Конь под тобой уж не спотыкался ли?

А потом рявкнул:

— Трахни другую, придурок, и успокойся! Голову тут морочит!

Волков понял, что увертюра закончена, встал и вытянулся.

— Сейчас поскачешь в Карго. На цырлах. Проси, ругайся, топай ногами, умоляй… Одну коробку растаможить неспособны, дожили! Отзвонишься оттуда. Я попробую напрямую с Питером порешать, через свои каналы. Вопросы?

— Патриархия мешается, черти… их сфера… — заныл было Волков, но спохватился и отрапортовал: — Сделаем, Роман Михайлович! В крайнем случае неустойку нам заплатят!

— Волков, у тебя голова в порядке? Клал я на неустойку — товар нужен. Делай!

Волков изобразил поклон и выскользнул, мягко прикрыв за собой дверь.

Патриархия, патриархия… Подвинется патриархия. Я налил минералки, закурил и потребовал соединить с Питером. Но разговора не получилось, не успел — снаружи, перекрывая все звуки, завизжали тормоза, и сразу вслед за этим раздался глухой удар.

Я выскочил в жару первым. У бордюра грустно приткнулся новенький «Форд» с помятым капотом. У капота стояли изящные туфли. Аккуратно так, только левая на бок упала. Рядом с туфлями сидел трясущийся водитель. В десяти шагах лежал отброшенный ударом Волков.

— Ну? — прорычал я на водителя.

— «Скорую» я уже… — промямлил он. — Так хорошо ехал, волна зеленая… а этот сперва по тротуару шел…

«Скорую» он! Тут не «Скорую», тут труповозку надо… Ладно, без меня разберутся, вон, народ уже собрался, наши в основном. Белкина ручонки заламывает, дура, даже дорогу мне не уступила. Теперь вместо работы будет валерьянку лакать да охать. Обошел, чего уж.

У себя я с отвращением выплеснул степлившуюся минералку и напился свежей, прямо из бутылки… Связался первым делом, конечно, с полковником, велел водилу «фордового» проверить, но ясно, что ничего это не даст… Надо же как! В одну неделю — и главбуха, и коммерческого! Мистика, мать ее!.. Справлюсь, конечно, но помощь понадобится.

И я позвонил Хозяину. Не без злорадства позвонил: придется поднимать ему чресла из шезлонга и скакать к нам со своих Калифорний. Хозяин отнесся спокойно, сказал, что завтра будет. Мужик быстрый, но завтра, понятно, его не будет; к понедельнику, хорошо бы. Стало полегче малость.

Потом поговорил с Карго. Я на них нажал, и нате — оказывается, сейчас в Питере Ваньку Лешего поставили, он и буянит, у всех дело стоит. Как будто сразу сказать нельзя было!.. Вот теперь жизнь действительно начала налаживаться, тут меня совсем отпустило: гора с плеч.

Хотя с Лешим покумекать надо, тут с кондачка не стоит. Да и надраться вдруг захотелось…

Махнул я рукой, обошел отделы со строгим видом, Белкину рыдающую не отпустил — как хочет, а чтобы отчет мне завтра был. Полозову поздравил с назначением, глаза у девки так и заблестели, далеко пойдет. Осадил малость: еще хоть раз опоздает… С охранником новым поговорил, если он мне опять на ночь кондиционеры выключит, пусть не обижается. Так он про инструкцию, и что завтра утром первым делом включит. Быдло тупое. Менять.

Волкова и «Форд» уже убрали, а Люсиновка, слава богу, еще ехала. Пока шел к машине, от земли так и пыхало. И тут она мне навстречу из-за башни к автобусу бежит, тощая эта, Вера с наколкой красно-синей. Остановился на минуту, стало интересно, я суеверный… Если уедет, то и пусть. Не уехала. Автобус из-под носа укатил.

Поплелся к ней. Господи! Солнце в затылок лупит! И ветерок такой… противный ветерок, душный… Тощая стояла на остановке, в зубах сигарета, и расстроенно рылась в сумочке.

— Гадюка, — сказал я про автобус и дал ей прикурить.

— Да, не подождал, — вздохнула она.

Про аварию, похоже, не знала. Хорошо. Скверная тема для знакомства — любовник издохший.

— А и пес с автобусом, все к лучшему. Давайте представимся. Вас, случайно знаю, Вера зовут, а я Роман. Вот этой лавчонкой, — я показал за спину, — рулю.

— А по отчеству? — спросила она.

— Детка, у меня был знакомый, — сказал я. — Давно еще, в семидесятых, физруком в школе работал. И признался однажды, что таки да, было у него пару раз с выпускницами. Но он навсегда зарекся.

— Почему?

— А они его по имени и отчеству называли. Вот ты смеешься, детка, а у человека травма психическая на всю жизнь и проблемы с бабами. Я с машиной, пошли, подвезу…

Короче, подвез, конечно, тощую Веру, я это умею. Она в Митино хотела, но я ее в Ясенево подвез, мне у себя привычнее. Покочевряжилась для виду, мол, не сегодня, мол, праздники у нее как раз, да мне-то чего? Есть, говорю, Вера, много способов — я тебя полюбил, я тебя и научу… Зря старался, все чисто. Нету там никаких наколок, и клянется, что не было никогда. Придумал усопший… Их бармен в забегаловке нашей познакомил; тощая Вера с барменом вместе училась, а Волков поболтать с ним любил, трепло.

Я про аварию рассказал, про мистику, посмеялись, ну и надрался, чего там, раз решил. С ней и надрался. Пустой человечишка Волков был, но дело кое-как делал, теперь замену ищи товарищу…

Выставил тощую Веру уже утром, денег, понятно, дал — «на дорогу», я это умею, да и спокойнее так. А сам еще чуток прикорнул.

Проспал в итоге до часу, на работу после обеда пришел. А в кабинете у меня, надо же, уже Хозяин сидит, как и не уезжал никуда. В шлепанцах на босу ногу, семейных с цветочками, майке нетрадиционной… Грузный, сутулый, печальный.

— Господин Мороз, — говорит, — не напомните, со скольких мы работаем? Знаете?

— Чего? — спрашиваю. — Чего-чего?

— Понимаю, — печально говорит. — Ты был на встрече. Важные переговоры. Но это был должен озвучить не я?

— Важнейшие, — сказал я, пожимая ему лапу. — Здравствуй, Хозяин! Как долетел?

— Привет, привет. Кряхтя долетел.

— Слушай, дай мне десять минут, а? Текучку кое-какую разгребу, и все обговорим. Лады?

— Зря мы в это дело полезли, — вздохнул Хозяин. — Там у попов испокон все схвачено. Не будет товару. Знаешь, какие у них черти на подхвате?

— Подвинутся, — проворчал я. — Хозяин, десять минут, всего десять!

— Я кушать очень хочу, — сказал Хозяин совсем уж грустно.

— Ну и отлично! У нас в доме кабачок открыли. Дешевка стеклянная, но кормят пока сносно. Ты иди, а я к тебе чуть погодя присоединюсь.

— Не заработайся только, — сказал Хозяин, поднимаясь. — Не перетрудись. Жду. Да, ты водителей проверил?

— Проверяю… Почему водителей? Водителя! Одного. — Я для убедительности показал палец.

— Таксиста тоже проверь, — буркнул Хозяин, выходя. — Понимаешь, я, если кого еще из наших молния убьет, тучи трясти стану. Мне не до шуток.

Я даже сплюнул от досады — и этот туда же! Сдает старик. Черти чужие мерещатся… Да я один сотни их чертей стою, а я не один у него! Съедят старика с такими настроениями, надо подумать, к кому перейти, если чего… сам тогда и съем. Но это не сейчас, это погодит.

Я сосредоточился и сел за письмо к Ваньке Лешему. Друг по оружию, так сказать, по кинжалу с плащом… Таких друзей, да в музей! Всегда он был туповат и сентиментален, потому и поднялся. Это хорошо. Только надо помягче ему, той Зимой скверно вышло, припомнит мне еще мальчиков кровавых… да и заломит втрое, гад.

Может быть, и впрямь дураки и дороги беды, но они меня не напрягают. Дураков доить надо, а по дорогам мой «Хаммер» уж проползет как-нибудь. Но вот как отцам нашим родным, благодетелям и кормильцам, так предложить, чтобы и не обидеть, и не переплачивать… Вот это — всем бедам беда!

Сделал, конечно, я это умею, но не за десять минут, все тридцать угробил. Теперь вечером надо быть готовым — его секретарша позвонит, после такого письма — точно позвонит!

Побежал к Хозяину хвастаться. Даже жара мне теперь нипочем: будет товар! У меня и покупатели расписаны — а там такие люди… хорошо все будет теперь!

Хозяин стоял на лесенке у входа в кафе. Рассматривал чек.

— Что, Михаил Потапович! — крикнул я ему весело. — Проверяешь, не обсчитали ли, часом, бедного человека? С каких это пор ты в чеки смотришь?

— С младенчества, — грустно сказал Хозяин. — Понимаешь, там у них мальчишка. Бармен, заодно и за кассира. Странный какой-то.

— Ахтунг? — спросил я, смеясь.

— Этого не скажу, не знаю. Понимаешь, я ему пятитысячную дал, он мне сдачу в книжечке. Я не посчитал, но, кажется, там пять бумажек было. Тысячных. Странно. И листик этот — тоже странный какой-то.

— Дай поглядеть. — Я отобрал у него листик.

На листике было написано:

И снизу нули, много нулей — и за греческий нули, и за мясо, и за морс, и даже скидка — нуль-нуль руб. нуль-нуль коп.

А вот тут я разозлился… до белых пятен в глазах, зубами заскрежетал, я это умею. Хозяин в сторону шагнул, почуял… Нельзя меня сердить! Опасно для жизни.

Бармен. Копперфильд сраный! Тварь. Сопля. Я тебе покажу мистику…

— Бери ключи, — прорычал я, протягивая Хозяину свои. — Медленно иди к машине, глядя по сторонам, садись и жди. Заведись и кондей вруби. У меня — дело!

Хозяин, умница, молча взял ключи, а я, через три ступеньки, зашагал в кабак. Внутри официанточка на пути попалась — так ее как ветром унесло.

— Стеллы, — приказал я бармену, с грохотом отшвырнув табуретку, мешавшую стать у стойки.

Оперся локтями, уставился на него. В упор.

Бармен, щенок щенком, тоже уставился на меня. Доброжелательно, с любопытством. То ли жизни не видел, то ли из динозавров. Из динозавров — это которым я голову уже откусил, а у них нервная система длинная, они еще не понимают, разговаривают, шутить пытаются, как равные себя ведут. Большая редкость.

Потом бармен взял кружку, повернул ручку крана и начал наливать пиво. И руки у него были щенячьи, тощие, в черненькой шерстке… Я расслабил мышцы и прикинул, как лучше прыгнуть через стойку, чтобы сразу кадык гаду разбить, я это умею. Чтобы пивные краны не задеть, их там пять штук было — три справа, два слева…

А вот это он понял — отшатнулся, кружку недолитую уронил — не разбилась, прогрохотала по кафелю:

— Вы что, вы что?!

Нет, даже не щенок… Мордочка со скошенным подбородком, кучерявенький, бакенбардики жиденькие, носик картошечкой… ножонки тощие, как у кузнечика, в джинсиках назад выгибаются. Козленок он был. И даже не козленок — козленыш.

— Мое пиво, — напомнил я.

Козленыш, глядя в пол, труся, взял другую кружку, подошел, открыл кран, и пиво тоненькой струйкой потекло по стеклу.

Слишком близко подошел.

Я поймал козленыша левой за загривок и притянул вплотную.

— Мальчик, — дохнул я нежно и страстно ему на ушко, я это умею. — Мальчик, если старичок, которому ты счетик клоунский сунул, ходит в тапочках и без охраны… он потому так ходит, мальчик, что от него другим охрана нужна. Скажи, мальчик с тоненькой шейкой, как ты думаешь: если я тебя к себе еще чуть притяну и в лобик ладошкой толкну, что будет?

— Какой счетик? — в панике проблеял козленыш; пиво переливалось у него через край, но он не замечал, короткие толстые пальчики-копытца тряслись. — Не знаю счетиков, что вы хотите…

Козленыш теперь был гадкий, потный от ужаса, вонючий, того гляди — обделается. А я наоборот — успокоился малость.

— Вот такой. — Я положил на стойку «последний» счет.

Козленыш близоруко сощурился, и тогда я пригнул его к стойке почти вплотную, с трудом удержавшись, чтобы не приложить прыщавым лбом.

Дал время проникнуться, а потом обхватил ладонью скошенную мордочку и толкнул, другой рукой приняв у него наполненную кружку. И кран текущий закрыл.

Козленыш заелозил на мокром кафельном полу, пуская кровавые пузыри разбитым носиком.

— Встать! — приказал я.

Козленыш встал, плача и хлюпая.

— Я человек простой, как видишь! — проорал я во всю глотку. — Суеверный! И если таксист, которого ты вызовешь, скажет, что его такси последнее, я сверну ему шею — я умею! — чтобы не ошибался! А сам уеду на другом! И если я увижу надпись «последняя» на бабе, с которой ты меня познакомишь! — тогда я сделаю так, что ни один мужик ее больше не захочет, а сам поимею следующую!.. и очень быстро, будь это хоть в пустыне! А когда я вижу счет, который ты дал Хозяину, — то либо ты его перебиваешь, либо я сам, сидя на твоем трупе!

Козленыш молчал. Козленыш проникся до селезенок, бздел сказать не то, нехорошо было козленышу.

— Быстро! — каркнул я.

Козленыш сгреб трясущимся копытцем счет со стойки и сделал на подгибающихся ножках два шага к кассе — та стояла тут же, в баре, совсем рядом.

— Вы не понимаете… — проблеял он. — Я ни в чем… я все могу…

— Заткнись, — приказал я. — И не забудь включить в счет и мое пиво.

А сам полез за мобилой. Найдя номер, ткнул кнопку, ну и припал к кружке, пока соединялось. На вчерашние дрожжи хорошо пошло, в семь глотков кружечка в меня ухнула… Подняли бы сегодня на мне бабки гаишники, да что-то последние годы тормозить стесняются.

Как раз и в мобиле ответили.

— Полковник, — распорядился я в трубку. — Возьми кого посмышленей и дуй ко мне. Надо. Денежку отработаешь, хорошую денежку!

И тут снаружи оглушительно грохнули выстрелы, судя по звуку — штуцер: тррах!.. тррах!..

Хозяин! Я было вскинулся, но…

Хозяин…

Тогда я просто склонил голову, прямо над выпитой кружкой.

На дне ее были выпуклые циферки «05». Вокруг них, полукружьями, слова — слово «ГОСТ» и слово «ПОСЛЕДНЯЯ».

— Еще одну, быстро! — гаркнул я козленышу, но от того толку было — как, сами понимаете…

Забился он на своем стульчике у кассы в угол, в кассовый аппарат не глядя копытцем тычет, лужа под ним натекает, хвост голый поджат, рожки крохотные черные — и те трясутся; только глазками красными на меня посверкивает. Правильно посверкивает, смерть свою видит…

Но смерть подождет минуту, смерти не к спеху…

— Черт!

Я швырнул в черта квакающей тревожно мобилой, а сам перегнулся через стойку, схватил другую кружку, без проклятой мистики на дне, и ребром ладони свернул рукоятку ближайшего пивного крана. Тугая черная струя хлынула из крана, я сунул кружку, пиво ударилось о дно и выплеснулось пеной. Тогда я наклонил кружку, и она мигом наполнилась…

Врете, врете! Я успею, всегда первым успевал, уж это-то я умею!

Я уже поднес кружку ко рту, я уже почувствовал на губах влагу — но щелкнуло, звонко треснула за спиной стеклянная стена кабака, мне обожгло щеку горячим, а кружку у рта разнесло вдребезги.

Только ручка в кулаке осталась — сжимаю ее, как лох.

И тогда я зарычал… нет, не зарычал. Даже не завыл.

Тогда — оказалось, что и это умею! — тогда я проскулил:

— Суукииии…

Дмитрий Лукин Тюремщик

Солнечный коридор. Стеклянные, невероятно прочные стены и потолок. Белый, идеально гладкий мраморный пол. Огненные отблески, и ни одной тени.

Я иду медленно, чтобы как можно дольше побыть в царстве света, чтобы вдоволь налюбоваться восходящим солнцем и еще хотя бы минуту ни о чем не думать.

Светло-зеленая трава, ослепительно-красное солнце и небо, у самой земли розовое, чуть выше нежно-голубое, а еще выше ярко-синее. Никаких облаков. Даже здесь, в заповеднике, такой восход увидишь не каждый день. Просто мне сегодня везет. Я не спускаю глаз с этой живительной картины. Она необходима мне, как воздух, как последнее желание смертнику.

— Доброе утро, Константин Андреич! — Громовой бас охранника настигает меня ровно на середине коридора. Отвечать я не собираюсь, даже не смотрю в его сторону. Успеется. Сейчас для меня существуют только зеленая трава, красное солнце и разноцветное небо. Я упиваюсь естественными красками и светом. Только трава, солнце и небо.

Пока я не пройду коридор.

Я иду медленно, еще медленнее и… останавливаюсь. Первый раз за пять лет работы смотрителем я остановился в солнечном коридоре. Трава, солнце, небо. Небо, солнце, трава. Это чистой воды расточительство. Я знаю, что драгоценные мгновения уходят, что у меня есть время только до заката. Если не успею, мне отсюда не выбраться. Я все это знаю. И стою не двигаясь. Как зачарованный смотрю на солнце, впитывая тепло и свет. Интуиция? Иммунитет? И то и другое вместе? Я прикоснулся ладонями к стеклу. Убежало еще несколько минут. Ничего, догоним. Солнце, небо, трава…

Вот теперь можно идти. Последний взгляд на половинку огненного шара, заторможенный взмах рукой, глубокий вдох — и я продолжаю свой путь. До свидания, солнце. Или прощай?

— Доброе утро, Алексей, — запоздало отвечаю я и расписываюсь в журнале.

— Что-то вы сегодня рано. — Фраза, брошенная в никуда, сказанная только для того, чтобы сотрясти воздух и развеять скуку. Ему предстоит восемь или девять часов полного ничегонеделания, так почему бы не поболтать?! Он протягивает мне ключ и зевает, обнажая крепкие белые зубы, а потом вдруг пытается превратить широко открытый рот в очаровательную дружескую улыбку. Лучше бы не пытался.

Белоснежная рубашка с короткими рукавами, черные брюки. Никаких устрашающих нашивок, никакого оружия. Короткие русые волосы, доверчивое лицо.

Это хорошо, что у него нет оружия. Пока я справляюсь со своей работой, ему ничего не угрожает. Если же я ошибусь, то мне в принципе будет уже все равно, только вот умирать застреленным почему-то не хочется. Хочется жить.

А выставлять любопытных и выдавать мне ключ можно и без оружия.

— Мы с Ольгой вечером пойдем в ресторан, так что я и уйду пораньше. — Слова сами слетели с губ. Зачем? Чтобы развеселить охранника или это надо мне? Или я просто давно не был в ресторане?

— А-а, — понимающая довольная улыбка.

Что тут, спрашивается, смешного? Человек идет в ресторан со своей женой. Ну да ладно. Все это — ложь. Какой ресторан?! Мне бы просто выйти отсюда живым и здоровым. О большем я не мечтаю.

Изо всех сил сжимая в правой ладони холодный металлический ключ (здесь все по-старому), я быстро иду к неосвещенной лестнице. Догоняю нелепо истраченные минуты. Может быть, получится.

Мрак. Черные мраморные ступени. Я чувствую, как меняется мое лицо. Оно становится жестким и непроницаемым. Кожа твердеет, превращаясь в каменную маску. В такой маске не улыбнешься, даже рта не раскроешь. Зато удобно работать. Чувствую, как…

— Удачи, Константин Андреич! — Все тот же громовой бас. Я останавливаюсь, оглушенный и растерянный. Кожа на лице снова становится мягкой. Первый раз за пять лет работы смотрителем я остановился на черной лестнице. Две остановки за один день. Тревожный знак.

Охранник пожелал мне удачи. Значит, жди неприятностей. Что же он такое почувствовал? Что же произошло внизу, если даже охранник нервничает? «Удачи!», а ведь мы с ним потенциальные враги. Когда-нибудь, если я не справлюсь, то попытаюсь его убить. Это неизбежно. Может быть, даже сегодня. Мы оба это знаем. Что он пожелает мне тогда? Но сейчас голос искренний. «Удачи, Константин Андреич!»

— Спасибо, Алеша. Спасибо, — пробормотал я себе под нос и еще быстрее прежнего зашагал вниз, в кромешную тьму. — Только зачем ты это сделал? Неужели не знал?

Теперь придется работать без маски. На новую нет времени. Удружил охранник. Позаботился, нечего сказать.

Лестница закончилась. Дальше — узкий коридор. Двенадцать шагов до входа в хранилище. Окружающая тьма — такая же необходимая часть ритуала, как и солнечный коридор наверху. Только у нее совсем другое назначение. Она помогает сосредоточиться на работе, выбросить из головы все лишнее, спрятать поглубже самое ценное и… приготовиться к смерти. Каждое посещение хранилища может стать последним. Тьма ощутимо об этом напоминает. Обволакивает тебя и пробует на вкус. Не расслабляйся, мол, или зажую целиком.

(Я тетка прожорливая — не подавлюсь. Ты уверен, что хочешь ТУДА войти?)

Каждый раз нужно быть уверенным.

(Даже без маски?)

Я слушаю гулкие отзвуки собственных шагов. Ритмичные, как метроном. Тук, тук, тук…

Даже без маски.

Я уверен. Только все равно страшно.

Ну вот и пришли. Огромная, обитая черной кожей дверь. А за ней — параллельные миры, научные открытия, далекие звезды, маньяки и монстры, море крови и ужаса, торжество пороков, царство насилия, вечная тьма… А за ней — просто человеческие фантазии.

Я поворачиваю ключ, переступаю порог, нащупываю выключатель — и хранилище заливается ровным электрическим светом. Только после этого я закрываю дверь. И в то же мгновение чувствую, как 120 000 книг впиваются в меня своим взглядом.

Ощущение то еще. Особенно без маски.

— Доброе утро, — здороваюсь с книгами, но они, слава богу, молчат.

Пора начинать. Два часа я буду мыть шваброй пол (занятие, сбивающее любую спесь), а потом еще час протирать стеллажи от пыли…

Здесь нет окон. Эти книги не выносят дневного света. Они начинают рассыпаться. Выпадают и желтеют страницы, а переплет приходит в полную негодность.

Я не спешу. Мне нельзя суетиться. Влажная уборка требует сосредоточенности и особого настроя. Все должно быть сделано на совесть. И я стараюсь, как могу: не пропускаю ни одного квадратного сантиметра серых мраморных плит, часто меняю воду в ведре, долго полощу тряпку, туго ее отжимаю, когда вытираю вымытый участок… Я очень хорошо осознаю всю важность своего занятия. Я люблю свою работу…

Старики-смотрители (редкие везунчики) рассказывали, будто не всегда книги служили клетками для людских пороков, будто существовали когда-то и светлые книги, которые не рассыпались от солнечных лучей. Ни доказать, ни опровергнуть эти легенды уже нельзя. Я не видел светлых книг, зато я твердо знаю, что даже самая порочная человеческая фантазия так и останется фантазией, если ее вовремя заключить в книгу. Правда, есть множество условий… Хотя бы раз в год книгу надо брать в руки, а в течение остального времени она должна ощущать человеческую заботу и внимание. Она должна чувствовать себя востребованной. Любые обнаруженные повреждения надо устранять тотчас же. У каждой книги может быть только один смотритель. Разумеется, эти книги нельзя читать. И это лишь некоторые из условий. Но если нарушить хотя бы одно, то клетка сломается, а освободившаяся фантазия влезет кому-нибудь в голову и воплотится в жизнь. Таким бедолагой может оказаться кто угодно: сам смотритель, допустивший роковую ошибку, человек, находившийся ближе всех к хранилищу, любой другой. Фантазия сама выбирает своего исполнителя, но чаще всего им становится смотритель. Его судьба предрешена в девяти из десяти случаев. Наш брат редко доживает до пенсии. То ли бумага — слишком ненадежная клетка, то ли человек — слишком ненадежный смотритель.

Наконец-то с уборкой покончено.

Десять рядов стеллажей, по 12 000 книг в каждом вопросительно уставились на меня. Я невольно вздрагиваю и направляюсь к западной стене хранилища. Постепенно тупая боль разливается по затылку.

Эта неделя должна стать самой сложной. Вчера я пролистал и подклеил последнюю книгу на полке с надписью «ИЗВРАЩЕНИЯ». Сейчас прямо перед моими глазами расплывается надпись «УБИЙСТВО».

Я аккуратно беру с полки первую книгу. По спине пробежал холодок, и только. Руки не дрожат. Значит, пока все нормально.

Твердый переплет. На черной кожаной обложке кровавыми буквами выведено:

Я смотрю год издания, читаю оглавление и бережно ставлю книгу на место. Для нее достаточно. Она хорошо себя чувствует. Переходим к следующей…

Я люблю свои книги. Я дал клятву защищать их ценой собственной жизни. Бумага не виновата. Можно ненавидеть зло, но нельзя ненавидеть клетку, сдерживающую это зло, мешающую ему броситься на людей.

Я люблю книги и ненавижу человеческую фантазию. Если бы не старая добрая бумага, то планета Земля давно бы превратилась в космическую пыль. Теперь не нужны бомбы и новое оружие: чтобы уничтожить планету, достаточно сжечь хотя бы одно хранилище. Но должно обойтись: эта фантазия уже поймана.

Все-таки случилось.

Никакое везение не может длиться вечно.

Пятьдесят первая книга. «Ритуальные убийства». Я пролистал ее, положил на полку и сразу же почувствовал, как утихает боль в висках. Значит, я что-то пропустил. Снова беру «Ритуальные убийства». Боль сразу усиливается. Дрожащими руками перелистываю страницы. Вот оно! Чувствую, как волосы на затылке встают дыбом.

Ржавчина!!!

Что же там за фантазия, если она сжигает книгу?!

Я со всех ног бегу к письменному столу. Подкладываю под зараженную страницу чистый лист, чтобы ржавчина не перешла дальше, срываю чехол с машинки и начинаю перепечатывать текст.

Последнее слово верхней строки уже не видно. Нет… все-таки видно! Еле-еле.

Ржавчина съедает страницу сверху и снизу одновременно. Бока не тронуты.

Начинается гонка. Только я перепечатываю строку, как она исчезает. Строка сверху. Строка снизу. Сверху. Снизу. Пока мне удается не вникать в смысл. Иммунитет работает на пределе. Руки не дрожат. В голове — удивительная ясность.

Крайние абзацы уже съедены. Два желтых неровных края приближаются к середине. Приближаются быстро. Слишком быстро.

Я не успеваю. Пальцы строчат по клавишам, но хищные желтые клыки вот-вот сомкнутся, поглотив последний оставшийся абзац.

Впиваюсь глазами в уцелевшие строки и прекращаю печатать. Ржавчина останавливается. Стоит мне только отвести взгляд или прикоснуться к машинке, как абзац исчезнет. Мне придется не просто читать, а заучивать текст наизусть. Если после этого я успею его напечатать, то все обойдется. Но я могу и не успеть. Я могу забыть про текст и задуматься совершенно о другом.

Активированная фантазия способна на многое. Хватит ли ей короткого мига свободы, чтобы найти своего исполнителя? Скорее всего да. Я еще не встречал такой агрессии. Бедный Алешка. Но другого выхода у меня нет.

Я читаю злополучный абзац. Внимательно, запоминая каждый знак препинания. Резко поворачиваюсь к машинке и печатаю, печатаю, печатаю…

Даже не глядя на страницу, я знаю, что абзац исчез.

Боевой нож — волнистое лезвие, полуторная заточка, кровосток. Странно все это… Как будто из другой книги. Почему не ритуальный кинжал?

Две строки. Я должен успеть…

Нож угрожающе блеснул и нырнул к моей шее. Кожей чувствую холодный металл. Алая кровь стекает по лезвию и льется на пол. Голова кружится, в глазах все плывет. Ничего, это мы уже проходили, а чтобы печатать, мне глаза не нужны…

Одна строка…

Ольга. Золотистые волосы спадают на плечи. Тонкая, длинная шея. Нож летит именно туда. Пусть. Это не страшно. У нее защита лучше моей. Она слишком добрая, слишком светлая, слишком яркая личность. А я таким быть не могу. Не имею права. Эти книги не выносят света. Но за Ольгу я спокоен. Ни одна даже самая агрессивная фантазия не станет ломиться в ее голову. Теоретически неприкасаемых нет. Любую волю можно сломить, любое сознание — затуманить, любую душу — испачкать (хотя насчет последнего терзают меня смутные сомнения). Вопрос только во времени. Один «ломается» за секунду, другой — через несколько минут или часов, третий сможет продержаться неделю. Чтобы «обработать» Ольгу, понадобится не один год (уж я-то знаю свою жену!). А вот времени у активированной фантазии очень мало. Каждую секунду ее могут поймать и опять заточить в клетку.

Словно прочитав мои мысли, нож устремляется к входной двери. Алешка! Текст вылетает у меня из головы, но пальцы все еще бьют по клавишам. Активированная фантазия. Беззащитный охранник. Все ясно как дважды два…

У самой двери нож падает на пол и растворяется в воздухе. Я смотрю на машинку. Успел. Опять иммунитет. Тютелька в тютельку.

Холод. На мгновение темнеет в глазах — месть пойманной фантазии. Руки дрожат от холода, но ждать я не могу. Меняю лист в машинке, настраиваю ее под формат книги и печатаю строки в правильном порядке. Потом вклеиваю готовый текст на место исчезнувшей страницы, обрезаю лишние поля, вынимаю лист-подложку — и готово. Получилось очень аккуратно. Все использованные листы кладу в печку и поджигаю. Они сгорают за несколько секунд. Синим пламенем.

Беру книгу и возвращаюсь к рабочей полке. Руки все еще дрожат.

Пол заливается кровью. Она доходит мне до колен и мешает идти. В нос бьет запомнившийся навсегда запах. Но это видение не активировано. Просто очередная месть обидевшейся фантазии.

Ничего. Пройдем.

Руки уже не дрожат, и не холодно.

(119-я книга.) Нож — это глупость. Лучше яд. Подсыпать охраннику, и никто не узнает, даже следов не… Ольга!..

(181-я книга.) Острая бритва слетела с обложки и полоснула меня по обеим рукам. Боль жуткая. Главное — не выронить книгу. Боль, кровь и бритва исчезают…

(233-я книга.) На руках у меня — противная зеленая слизь, в ушах — предсмертные крики детей. Нестерпимая боль во лбу…

(320-я книга.) Мохнатые черные пауки ползают по моим рукам, больно кусают, оставляя кровавые следы, и заползают под рукав…

(323-я книга.) Порвана 121-я страница. Подклеиваю.

(340-я книга.) Мне нечем дышать. Вокруг — черная зловонная жидкость. Я задыхаюсь. Жидкость поднимается и накрывает меня с головой. Аккуратно ставлю книгу на место.

(351-я книга.) Моя одежда пылает. Огонь обжигает руки, но на книгу не переходит…

(379-я книга.) Слуховые галлюцинации. Громкий, оглушающий смех раздается в правом ухе…

(381-я книга.) Живое видение. Очаровательная, почти обнаженная девушка. Я даже не думаю отвлекаться (Ольга намного красивее). Прямо на глазах девушка превращается в злобную старуху. Потом бросается на меня и прокусывает правое предплечье. Я вздрагиваю от боли и еще крепче сжимаю книгу. Старуха с клыками вампира растворяется в воздухе.

Видения исчезают. Тусклый электрический свет и серый мрамор. Стеллажи слегка покачиваются. Это уже не видение, а предобморочное состояние.

Просматриваю последнюю книгу. Внимательно, чтобы не попасть в ловушку. Но нет, все нормально. Кладу книгу на место. Пора уходить.

Вот только, где дверь? Ага. Затылок, лоб, виски… Голова горит и раскалывается. Шатаясь, я иду к выходу.

Все вокруг желтеет и покрывается фиолетовыми бликами.

Мне не дойти. Эти книги меня переиграли. Они вытянули из меня весь свет. Я останусь здесь, и они набьются мне в голову, на этот раз не защищенную даже легкой маской… Я проиграл. Даже иммунитет не спас. Все плывет…

А как же ресторан? Что — вообще теперь никогда не сходим? Обломчик, выходит? Я ведь обещал… охраннику. Нехорошо получается! А как же Ольга? Такая красавица — и трюфели не попробует?

Стеллажи остановились.

Ха-ха! Попались?

Я бегу к двери. А может, иду. А может, ползу… Уже не важно. На один короткий миг все прояснилось, а теперь опять желтеет. Фиолетовые блики.

Я хватаюсь за ручку двери, пытаясь встать.

— До свидания, — шепчу книгам, нащупываю выключатель и, теряя сознание, вываливаюсь за дверь.

Слышу щелчок замка.

Иммунитет.

Мозг не отдавал команды захлопнуть дверь.

Мозг отключился.

Тупая боль в правой скуле. Холод черного мрамора. Я лежу на полу. Голова по-прежнему засыпана раскаленным углем. Я ушел оттуда, но встать нет сил. Полное изнеможение. Я даже не могу крикнуть.

Чуть-чуть не хватило солнца.

Слишком много агрессии.

Тьма. Снова холодный пол. Я еще жив? Ольга… Чьи-то руки отнимают меня у черного пола и куда-то несут. Лестница. Проблески света. Тьма. Чувствую тепло. Тьма уходит. Открываю глаза и вижу настоящее багровое солнце, наполовину скрывшееся за горизонтом. Я лежу и… Лежу?

Осматриваюсь. Я в солнечном коридоре. Алексей держит меня на руках, как ребенка.

— Все нормально. — Голос сиплый и почти неслышный. Кажется, стоять я уже могу. Багровое солнце выжигает из меня тьму. Боль в голове утихает.

Алексей спустился в черный коридор. Это запрещено правилами. А если бы я заразился и ждал его там? Впрочем, кричать что-либо в спину смотрителю тоже запрещено. Голова отказывается соображать. Главное, что я жив и работа выполнена. На сегодня. Завтра должно быть легче.

— Спасибо, Алеша. — Вот и все, что я мог сказать. Он спас мне жизнь, а я хотел его убить. Вернее, не я, но какая разница?!

— Константин Андреич, вас проводить? — В голосе беспокойство и неподдельное восхищение.

— Нет, спасибо. Я уже в норме. Держи ключ…

Солнечный коридор. Ольга. Больше ни о чем не могу думать. Завтра, все завтра. Солнце. Я дождусь, когда оно скроется за горизонтом, и пойду домой.

Николай Немытов Планета мартышек

Жизнь полна сюрпризов…

Черта с два! Мы просто не знаем жизнь, и потому любые передряги кажутся капризами Фортуны. Мы брошены в пространство и время с щепотью знаний и понятий, доставшихся по наследству, а дальше — как карта ляжет. Изначально первое же столкновение с окружающим миром порождает острое желание возводить стены: вокруг себя, вокруг селения, вокруг города с единственной целью — хоть как-то защититься от неведомого, лежащего за гранями нашего понимания. Тщетно.

Большинство событий не в состоянии предвидеть даже самый удачливый оракул. Смысл пророчеств, придуманных им в горячечном бреду, вряд ли понятен самому пророку. Но мы верим его словам, ибо, ежесекундно окунаясь в пучину будущего, мы должны иметь уверенность, что все мечты сбудутся, все замыслы исполнятся, все враги слезно раскаются.

Феликс смотрит на меня своим насмешливым взглядом, скрестив руки на груди. Вот он — Верховный Оракул! И удачливый соперник. Министерская комиссия свернула мою работу и все силы отдала на его проект.

Повезло тебе, кудрявый! Подсуетился, родимый, подмазал, где скрипело. Теперь я пилот, а ты — руководитель.

— Ты дурак! — кричала Ритка, взмахивая руками, кидая мне в лицо обвинения. — Ты должен бороться!

Храброе сердце! Думаете, она переживала за меня или за дело? Ритка просто боится перемен. Ей не хочется уходить из нашей маленькой лаборатории, где на двадцати квадратах обитало три человека, двое из которых — мужчины, безнадежно влюбленные в нее (так она полагала) Разбитые мечты женщины — что может быть трагичнее?

А я оказался невлюбленным в худую брюнетку с наушниками плеера в ушах, близоруко щурящуюся на шкалы приборов. И к закрытию был готов: куда ни пойду — непременно встречу сладкую парочку: проверяющий, а рядом услужливый Феликс. В пилоты пошел просто так. Настроение было такое, что пошел бы и в дворники, но стало интересно: чем же таким конкретно занимается Оракул. Был твердо уверен, что до практических испытаний не дойдет. Гордыня обиженного человека! Установка у Феликса заработала, пошли результаты. Как когда-то говаривала моя бабушка: на обиженных воду возят. Это точно!

Что теперь? Теперь я шагаю плечом к плечу со Стеном Стрелком, почти позабыв за эти полтора года лицо руководителя проекта. Помню руки, белые руки с синими жилками. Еще ладонь в прощальном жесте и слова, красивые фразы, умные выводы, схемы Вселенной на доске мелом. Больше ничего. Параллельный мир выбил всю дурь, заставил существовать в нем, принудил играть по своим правилам. А Феликс… Просчитался Феликс.

— Относительно нашего мира существует бесконечное количество параллельных миров. — Он начинал лекции без вступления. Правильно — суси-пуси ни к чему. Мы взрослые грамотные мужики (за Феликса, впрочем, не ручаюсь), мы понимаем: процент того, что я не вернусь, — бесконечно велик. Отцы-академики говорят дипломатично: процент возвращения невелик, но сделают все возможное. Новая система контроля, аварийные блоки питания и т. д. — все так же абстрактно, как белые линии на доске. — Это осевая. Это, — еще пара линий, параллелей, — угасающие вероятности. То есть: чем дальше мир расположен от оси — мира нашего — тем больше изменений в нем накапливается, тем больше он отличается от нашей реальности. Тем сильнее угасает наша реальность.

Ты даже не представляешь, как сильно угасает, мой дорогой друг! Даже не представляешь!

Пример — аудитория, в которой мы находимся. — Его бледные пальцы указывают на стены. — Если это ось реальности, то, допустим, в соседнем мире из нее будет извлечен стол. В следующей реальности с ним исчезнет стул. В следующей появятся другие предметы мебели…

— В следующей исчезнет зануда в халате.

Феликс смеется, кивая головой.

— Точно! Точно! Или пилот замещается роботом!

А вот это вряд ли. Вам нужен и пилот, и не дурак, и физически закаленный человек — один в трех лицах. Случись нестандарт — роботу не выкрутиться. А, правда! Если бы Стену свалился на голову робот? Вот потеха!

Здесь нет роботов — здесь каждый робот! Механический разведчик, напичканный совершеннейшей электроникой, скорее всего, не протянул бы и суток. Я сам еле выжил. Прививки, которые мне сделали перед стартом, не спасли, да и не могли бы спасти. Те биоцепочки, которые мы называем вирусами — детская шалость перед нанотехникой, которая присутствует в здешней пыли. Меня спас Стен, а поскольку я до гробовой крышки застрял в этом мире, то жизнь моя принадлежит Стрелку до конца дней.

Лавина огня появилась из-за поворота — скулмы-факельщики, охотники за черепами. Самое нищее, самое агрессивное племя, в котором правит сила.

Мы замираем, осторожно пятимся назад. Малейший шум может стоить головы, а наши головы на рынке стоят немало. Добыть череп «старого» — для скулма удача или смерть от рук своих товарищей. За сутки, проведенные в тус-баре «Небеса», факельщик готов сражаться со всей кодлой. По правилам стаи добытый череп принадлежит вождю, и он назначает тусовщика, но любой из факельщиков может выступить против решения, вызвав старшего на поединок. Иногда вождь гибнет в драке, а потерявшее голову (в буквальном смысле) племя начинает качать права — каждый за себя.

В узком грязном переулочке поднимаем канализационный люк.

За те полтора года, что прошли с момента нашей встречи, Стрелок многому меня научил. Однако тридцатипятилетний мужчина уступает в скорости семнадцатилетнему худосочному пареньку — хоть в доску расшибись! Стен в нетерпении топчется в зловонной жиже, а я еще спускаюсь, еще срастается костюм, исчезает шнуровка на ботинках, маска закрывает лицо. Медведь, одним словом! Сильный физически мужик, метко стреляющий из любого положения, но для такой жизни неповоротливый медлительный медведь.

Быстрее, быстрее. Еще быстрее. Скулмы имеют отличное охотничье чутье. В заброшенных домах от них практически не спрятаться. Только на помойках или в канализации, где вонь скрывает любой запах, есть неплохой шанс избежать встречи с дозором факельщиков, если они не поленятся прочесать свалку или погрузиться в стоки, как мы со Стеном. А скулмы никогда не ленятся. Сильна тяга «Небес»!

О-о! Знали бы пророки и оракулы, бросившие меня на произвол науки, куда занесет их подопытного — первого параллелонавта — каприз академической Фортуны!

Прозвище придумал Феликс. Он был мастер придумывать клички. Перед пробным запуском представитель министерства, тщательно прячущий под халатом военную выправку, заметил:

— Странно называть испытателя пилотом. Установка стационарна, никуда не взлетит и не двинется с места.

— Назовем его «параллелонавт» — человек, погружающийся в глубины параллельных миров, — торжественно произнес Феликс, лукаво улыбаясь мне. — Что скажешь, Володя?

— Еще можно Белкой или Стрелкой, чтобы сохранить секретность, — ответил я.

С чего вдруг меня пробило сегодня на воспоминания? Чуть не наткнулся на спину напарника.

— Не спи, — буркнул Стен. Его карие с желтизной глаза строго смотрят на меня сквозь очки маски.

— Мечтаю, — уточнил я. — На «Небеса» идем все-таки.

— Идем работать, не развлекаться.

Верно. Даже говорить вслух страшно, что поручил нам совершить некто Инкогнито. Мистер Тень! Супермен непревзойденный! Всех его кличек не перечесть. Он умен, хитер, доволен собой… Тьфу! Гриня, блин, неуловимый мститель. Ку-ку, Гриня! Обычный молодой хакер, более удачливый, чем все остальные. Интересно, сколько ему от рождения? Может, лет пять. А что! Вполне взрослый игрунец, игральщик, игрунок, чтоб его черти забрали! Родителям лет по двенадцать-тринадцать было, когда они его зачали. Наверняка сынок уже объявил их «старыми» и продал черепа за какое-нибудь новое «железо». До сих пор не могу привыкнуть своими взрослыми мозгами к этому бардаку. Стрелок ругается, а я ничего не могу поделать. Потому что я старый для этого мира, хотя терпеть не могу, когда меня называют «старым» — подобие смертного приговора.

Очередной колодец. Люк с отверстием по центру. Стен выращивает из указательного пальца видеоус, ладонь превращается в экран. Осматриваем окрестности, чтобы не нарваться на скулмов или «клоаку».

Человек-робот, киборг, или как там еще назвать. Я сам — такое же биожелезо. В каждой клетке организма сидит «триада» — три наноробота, взаимно дополняющие друг друга. Первый поддерживает мой организм в порядке, второй — нечто вроде носителя программного обеспечения, третий — обеспечивает гармоничное сосуществование двух первых. Впрочем, я постоянно путаюсь в этих трех соснах.

— Чего там?

— Пара головастиков ширяются, — отвечает Стрелок.

Вот еще одни выродки. У малолетних родителей стали все чаще рождаться рахитики. На тщедушном теле лобастая голова с большими глазами, поэтому иногда скулмы мочат их втихую и продают черепа, как черепа «старых». В последнее время прошел слух, что из-за этого факельщики разделились на «натуралов» и «кидал». Первые бьют вторых за продажу черепов головастиков, а вторые совсем из берегов вышли — охотятся на натуралов всеми доступными средствами, объявив их «старыми пердунами».

Злое время — злые дети. И я злой.

Одним рывком выныриваю из люка, чтобы успеть за Стеном, а тот уже шмонает головастиков.

Да ни хрена у них нет! Достали где-то дешевой «дури», ввели обычным шприцом. Вон даже не выкинули, припрятали для следующего раза. Посадят всю систему к чертовой матери или эвинир подцепят. Тогда не только компу конец, но и весь организм вразнос пойдет: эвинир — энергоинформационный вирус — перепортит файлы оперативной системы, перенаправит энергетические потоки организма, и никто не знает, чем это может кончиться для зараженного. Симптомы и исход у каждого свой. На собственной шкуре испытал, когда, еще не имеющий программы иммунитета, вдохнул здешнего воздуха, насыщенного всякой нановсячиной. Из таких лохов, как эти головастики, и появляется «клоака» — локальный очаг болезни, который запросто может напасть на зазевавшегося прохожего и втянуть его в процесс разложения. «Клоака» — это та же банда, но разум у нее коллективный, главаря нет. Иногда сожрет двоих-троих и зачахнет, иногда целый квартал поглотит.

Стрелок упертый, дотошный. Он все проверит, перешерстит — вдруг программочка или файлик нужный у головоногого затесался.

— Их лучше погасить, — советую я.

Стрелок одобрительно кивает: двумя пальцами прикасается к глазам головастиков, и те на сутки впадают в кому. Кто знает, почему на нашем пути появились эти выродки? Ломанемся мы по адресу, а там уже охрана рукоплещет — вся работа насмарку.

Дверь обита старым ржавым железом. Противно скрипит, откликаясь в скулах зубной болью. Тускло освещенный коридор залит испражнениями человеческой жизнедеятельности. Некоторые лужи фосфоресцируют или шевелятся, реагируя на движение. Вот тебе и «клоака»! Не поминай к ночи!

Стен идет уверенно, не обращая внимания на всю эту дрянь. Я плетусь следом, вдыхая ароматизатор и стараясь как можно меньше смотреть под ноги. Некоторые лужи когда-то были людьми, потому норовят уцепиться за лодыжки, либо моля о помощи, либо лепеча угрозы. Отбросы общества в прямом смысле слова. Стрелок называет коридор чистилищем. Слишком громко. Свалище, помоище, грязище!

На самом деле это черный ход тус-бара «Небеса». Здесь спасаются бегством ловцы удачи, любители кайфа, двинувшиеся ролевики. Кому-то удается уйти, кто-то застревает навсегда, кого-то пристреливают, кто-то накладывает на себя руки сам, иных пожирает эвинир, пока они плетутся по коридору. В названии бара есть доля иронии: побывав здесь, ты непременно отправляешься на тот свет, на небеса, и для очень немногих спасительный свет в конце тоннеля — та дверь, обитая ржавым железом.

Многим из отбросов наверняка помогла охрана «Небес». Задолжал, лего-кровь качнули — пиши пропало! Если без обычной крови просто сдохнешь, то без лего будешь гнить вот таким фосфоресцирующим отбросом. В теле останутся некоторые программы и обрывки глюкнутой системы, которые будут поддерживать жизнь в свихнувшемся организме, но от человека ничего не останется. Что делает кровь? Разносит кислород и питательные вещества по организму. А лего? Соединяет, грубо говоря, все системы твоего компа в единое целое.

Я едва не свалился до состояния отброса. Стен перелил кровь, составил индивидуальное лего на основе моего ДНК, чтобы не было отторжения, создал иммунитет. Потому, глядя на головастиков, их можно только пожалеть: шприцом вводить программу недельного балдежа, пусть даже самую продвинутую, — прямой путь к сумасшествию. Сначала будет, конечно, классно, пока не начнется борьба крови с посторонней программой. А тогда… Мне довелось однажды видеть девчонку, грызущую себе вены.

Лего-кровь, как я уже говорил, создает в человеческом организме персональный компьютер, который, кроме своих электронных функций, способен исцелять и поддерживать этот организм, одевать и обувать его, помогает усваивать любые виды энергии. Главное — на все функции иметь программу — дозу запрограммированных определенным образом нанороботов, настроенных на твою ДНК.

Привыкал я ко всему этому очень тяжело. Несколько месяцев страдал фантомными болями, делал ошибки в пользовании, пару раз едва не глюкнул всю систему. Да и сейчас не чувствую себя суперменом. То, что Стен делает походя, мне приходится делать несколько секунд — непозволительное количество времени в этом мире. Вот хотя бы одежда. Она тоже создана компом из волосяного покрова тела. Программа стимулирует рост волос, перестраивает их структуру — и готова одежда, меняющая свои функциональные возможности по желанию хозяина. Как, например, сейчас: включаем систему прозрачности и дальше продвигаемся по стенам.

В чистилище могут встретиться охранные программы или еще соображающие более-менее живые неудачники, и надо быть очень аккуратным, особенно когда до входа остается метров сто. Вход для нас. Для клиентов «Небес» это выход. Как раз сейчас он открывается. Мы еще далековато, поэтому затаиваемся: я на левой стене, Стен — на правой.

Похоже, паренек загулял хорошо.

— Не трогайттттьььееее мняяаааа! Ййааа оотгрыааайууусь!

Фигура плывет, ноги не держат, руки скользят по стенам.

Игроки никогда не останавливаются, пока в конце концов не используют последний шанс — ставят на кон свою лего-кровь. Или покупают программку из тех, что вводятся шприцами. Торговец уверяет: программа дает стопроцентный выигрыш и растворяется через сутки. Да, за сутки ничего страшного не произойдет. Но можно нарваться на пират-программу, нарваться на охранную систему, которая чует «блеф-код» за версту, или просто увлечься, подобно Золушке на балу, забыв про обновление.

Парень студенистой массой плюхается на пол, пытается ползти назад, однако дверь за ним давно закрылась, и стучать в нее бесполезно. Да и нечем ему стучать.

Два прозрачных таракана подползают к несчастному.

— Вот и наш пропуск на небеса, — тихонько шепчет «говорилка» в моем ухе голосом Стрелка.

— Типун тебе на язык, — шепчу в ответ.

Стен осторожно подползает к самому полу и вводит хитрый состав в зелено-желтое желе, которое еще недавно было человеком. Алхимик!

Когда дверь открывается в очередной раз, парнишка с криком негодования бросается на охрану. Происходит замешательство, потасовка. Из рук «церберов» не просто выпутаться, даже если ты десять раз пудинг. Но благодаря Стену паренек на короткое время приобретает плоть. Внезапность — знамя победы! Свалка, дикий ор, вспышки деструкторов — от их воздействия лего-кровь образует тромбы. Тромбик — в сердце, и конец. Впрочем, мы уже далеко от выхода в чистилище.

Чипсы со вкусом ананаса, мяты и корицы. Какая гадость! Коктейль «амброзия». При всей своей продвинутости они безнадежные тупицы! Боги амброзию ели, а пили они нектар! Эх, расходиться бы от трех-четырех стаканчиков да спустить штаны, кому под руку попадет, да всыпать. Игры у них те же, что и в нашем мире. Вон толпа с ослиными ушами на своей виртсцене мочит катанами косорылых. Продолжение закольцованной когда-то эпопеи Средиземья. Дальше игральные столы Вегаса. Бессмертный рок-н-ролльщик, сверкая люрексом, дергает ножкой. Девочки визжат, мечут трусики в кумира.

Космические корабли проносятся по просторам Вселенной, и Мироздание содрогается от рева гиперпупердвигателей. Зеленый остроухий мечется по стенам бункера, сокрушая лазерным фонариком очередного графа, сидха или еще какого-нибудь темного.

А некоторые просто оттягиваются под музычку без всяких заморочек, как я, например. Сижу, глазею на девчонку за соседним столиком.

Она просто поражает мое воображение: под горящей солнечным светом кожей с нежным перезвоном переливаются изумруды, рубины, сапфиры. Глаза излучают бирюзовое сияние, рыжие волосы — пламенеющий костер, а тело покрыто золотой сетью от шеи до пят. При взгляде на эту сеть возникает ощущение глубины, начинает слегка кружиться голова, чувствуешь, как постепенно погружаешься в мерцающую бездну.

— Что-то ищешь? — Мой очарованный взгляд не остался незамеченным.

— Любовь, — отвечаю, заполняя ее опустевший бокал. — Я знаю — это твое имя.

Она смеется:

— Какой отстой! Ты откуда свалился, дауни?

Называется, приударил за малолеткой. Да и раньше, собственно, не умел ухаживать. То учеба, то аспирантура, то лаборатория. Говорила мама — учись, сынок! Выучился, послушался. Знала бы мама, куда приводят знания.

Зеленый кафтан, расшитый пурпурными нитками, меняю на рубище скулма.

— Кого ты, крошка, назвала дауни? — интересуюсь, прищурив один глаз. Девочка напряглась. — A-а! Наверное, вон того клоуна с острыми ушами и луком за спиной, — подсказываю ей.

Владычица каменьев нервно улыбается, бросая беспокойные взгляды то на меня, то на «толкнутого» эльфа. Ушастый за соседним столиком достает из-за спины катану. Откуда у эльфов катаны? Была бы программа «воздействие», приделал бы дурачку крылышки, осыпал светящейся пыльцой — и порхай, голубок, настоящим эльфом. Только скулму, которого сейчас я играю, никогда не купить такую программу, да и ни к чему она факельщику. Оторваться, нажраться и девочку заграбастать — предел мечтаний. А скулм с дорогой программой выглядит более чем подозрительно.

Цыкаю сквозь щербину в зубах, извлекаю из своей сумы свежий череп «старого». Изображаю самую добродушную улыбку, на которую способна моя покрытая шрамами физиономия.

«Валюту» видят все, и за нее я могу заказать все, что сердцу мило. Даже этого остроухого. Если захочу, сородичи сольют из его тела лего-кровь и принесут мне в черепе как коктейль. За черепами для этого и охотятся, чтобы делать из них чаши. Фишка, блин, у них такая. Уроды! Если ты пьешь из черепа, значит, ты крут, ты человек, ты решил проблему со «старыми», вышел из-под их контроля на свободу. Сначала было именно так — дети убивали родителей во времена «подростковых бунтов». Теперь обычай — пить из черепа «старого», и уже не важно, где ты его раздобыл.

— Лучше давай хлебнем «амброзии», — предлагает девчонка, тренькая камешками под кожей.

— За удачу скулма! — рявкаю я на весь зал, как бывалый убийца «старых».

Выбрасываю трубочку и пью залпом до дна. Моя соблазнительница только чуть пригубила, внимательно следит поверх края своей чаши. Выхлебав пойло, хватаю ее за шею, припадаю к желтым пылающим губам. Горячая колючая волна врывается в глотку, двигается по пищеводу, растекается по телу. Больно! Но надо терпеть. Стену в тылу врага под личиной охранника сейчас не лучше.

Ее губы срастаются с моими. Со стороны это выглядит страстным поцелуем и длится около минуты. На самом деле под моей черепушкой…

— Система безопасности «Небес»! Вы раскрыты!

Она предстает пред моим аватаром в облегающем костюмчике с пистолетом в руках и с ослиными ушами — эльфийка-киллер. Чего же все так одинаково?

Стою перед ней в майке и семейных трусах, в руках газета — почему бы не поиздеваться.

— А что, собственно, произошло?

— Вы внесли на территорию «Небес» неразрешенное программное обеспечение! Срочно откройте файлы для допуска системы безопасности!

— Это частная собственность! Я возражаю! — Мне надо тянуть время до условного сигнала.

— Остановитесь! Ни шагу назад, или я вынуждена буду деструктировать вашу лего-кровь!

Страшно! Просто очень! Срываюсь и бегу. Точнее сказать, мой аватар двигается по оси оперативной системы, на которую нанизаны программы компа, следом гонится аватар системы безопасности. Конечно, она не стреляет — система ей абсолютно незнакомая, неизвестна ее реакция на парализующие вирусы-снаряды. Умная безопасность! Мы тоже не лаптем щи, однако…

Систему разработал Стрелок самостоятельно еще до моего появления в этом мире. Называется она «пирамида» — «pyramid» — и создана по образцу детской игрушки-пирамидки — на ось надеваются колесики одно за другим. Это тебе не «винда», о которой тут слыхом не слыхивали: в одном окошечке открывается еще одно окошечко и т. д. Не родился тут Билли Гейтс, а возможно, малолетки ухлопали его раньше времени. В «пирамиде» двигаешься по осевой и выбираешь необходимую программу, или программы двигаются к «вершине» по твоему требованию. Прошлой ночью Стен немного усовершенствовал оперативку специально для борьбы с вирусами.

Аватар безопасности, увлекшись погоней, не заметил, как осевая вдруг круто пошла вверх. Я с разбега нырнул в прозрачную стенку, оставив преследователя в «мертвой петле» — скрученный в «бублик» отрезок осевой, куда попадают все вирусы и «вторженцы». Такую штуку придумал Стен.

Тело девчонки в моих объятьях сразу ослабло, свечение поблекло, самоцветы пропали. Пришлось держать ее силой, чтобы не прервался контакт, пока по «говорилке» системы безопасности не прошел сигнал тревоги. Для этого мне и нужен был контакт с девочкой. Пора! Стен открылся и пошел в атаку. Сейчас силы комплекса «Небеса» сосредоточены на нем, а я вроде танка в резерве.

— Спасибо, красивая, за поцелуй!

Вот и открылась истинная суть девицы-красавицы: обросшая пегими волосами девчонка лет одиннадцати, бледная кожа видна сквозь длинные пряди. Макака какая-то! Мартышка! На секунду ее заросшее лицо мне показалось знакомым, но нет времени вновь предаваться воспоминаниям.

— Вампир! — закричал ушастый, тыкая пальцем в мою сторону.

Ну, вот еще! Качнуть энергию и извлечь аватар — две разные вещи. Эффект одинаков.

Меж тем посетители «Небес» потемнели. Стали обрастать шипами, выпустили когти, обзавелись клыкастыми пастями, и вся эта нечисть двинулась на меня, грешного.

Моя левая рука налилась тяжестью, предплечье вздулось. Из скрытого шва на коже появилось нечто металлическое, ребристое, своим видом напоминающее пистолет — «черная дыра». Это чертовски больно, не помогают даже предварительный надрез и обезболивающее.

— Стоять!!! — ору на окружающую шушеру больше от боли, чем с желанием напугать.

Левая рука временно нерабочая — онемела от дозы лекарств, принесенных лего-кровью по артериям.

— «Старый»! — орет кто-то.

Приходится особо ретивых убеждать воздействием «черной дыры». Господи! Испуганные волосатые дети шарахались от меня как черт от ладана, насколько им позволяли ослабленные мышцы тела. Без лего-крови пропадут, а пока мое оружие временно лишило их компы питания.

По пеленгу сигнала тревоги нахожу нужную дверь. Дальше ломлюсь на предельной скорости, опережая охрану. Все встречные препятствия имеют один и тот же недостаток — автономное электропитание. Очень рационально: пушка со своим аккумулятором в узком проходе остановит целую армию терминаторов. С другой стороны, если отнять у нее питание — железо железом. «Черная дыра» предназначена именно для этого: обесточивает электронику, нанотронику, пожирая энергию. Если бы на пути встретилась система с питанием от центрального городского источника, оружие попросту взорвалось бы у меня в руках, однако на этот случай Стен поставил предохранитель.

Держись, брат! Гризли уже на подходе!

Стен сидит на полу, на окровавленной ладони пара выдавленных из тела пуль. «Калашников»! Теперь заработали настоящие пушки — последний довод королей.

— Ты как, братишка? — Мне это нравится все меньше, но, похоже, Стен справляется со своими ранами.

— Почти в норме, — скрипит он. — Там охранник с автоматом.

— Он бы еще танк выкатил, — достаю из кобуры свой «ПМ».

Почему-то вспомнил, как Феликс сверял мою подпись с образцом, когда оружейник выдавал пистолет с запасной обоймой. А я возьми да и подпишись росчерком руководителя проекта. На досуге как-то баловался. Оракул пыжился, краснел, сверлил меня взглядом из-под очечков. Оружейник только бровь приподнял и молвил: «Все в порядке», — не все ли ему равно: подпись пилота-параллелонавта или его начальника.

Стен давно уговаривал выбросить раритет. А память о друге! Вот и пригодилась штука-дрюка.

Коридор чист — даже противно. Кинуть «черную дыру» — жалко, еще понадобится. Чем же отвлечь этого автоматчика?

— Я выйду. — Стен кряхтя поднимается на ноги.

— Ну, да! Твоя башка дорогого стоит.

— Уйди, «старый»!

Всыпать бы тебе, сопляк, да время не ждет. Батя! Танки! Ура!!!

Выскакиваю в коридор на предельной для себя скорости. Слышу, как скрипят суставы и гудят мышцы. Вижу ствол автомата, плюющийся дымом, пули, медленно плывущие по воздуху. Вперед, Нео! За Зион! Смерть Матрице!

На потолок — на стену справа — на потолок — на пол. Три попадания в автоматчика из шести выстрелов «ПМа»: грудь, горло, левая глазница. Мы не в Голливуде — палить без конца и края. Охранник медленно оседает на пол. Я опускаюсь рядом.

Такое чувство, что святая инквизиция разорвала каждую клеточку тела. Сквозь муть перед глазами с трудом различаю озабоченное лицо Стена.

— Ты превзошел себя, — гудит его далекий голос.

За тебя, дурачка, испугался: помрешь, и с кем я останусь в этом компьютеризированном крысятнике среди вшивых волосатиков?

Укола в правое предплечье даже не чувствую — напарник ввел дополнительную ремонтную программу. Это, конечно, грубо, да время дорого. Сейчас лего начнёт с бешеной скоростью восстанавливать организм и — снова в бой.

Перед нами кокон, оплетенный массой реальных и виртуальных проводов. Здравствуй, Дедушка Мороз! Грозный демон, оглушительно рыча, вырастает из пола — аватар хозяина «Небес». Это и есть наша цель — хозяин «Небес». Молодой хакер заказал нам очистить «свято место» для него.

Пока аватар наливается мощью и силой, Стен, не раздумывая, стреляет из «черной дыры». Нечисть блекнет, испаряется.

— Стойте! Остановитесь! — вопит вполне человеческий голос из недр кокона. — Вы повредите медкомплекс, и я умру!

Чего нам и надо. Только я все же перехватываю руку Стрелка. Откуда мне знаком этот голос? Или мой комп глючит не по-детски?

Кокон с шипением раскрывается, к нам выезжает кресло с тщедушным бледным телом в зеленой робе хирурга. Глаза полны слез, подбородок трясется, длинные темно-русые кудри разметались по подголовнику, жидкая бороденка торчит в разные стороны, в руки вставлены катетеры.

— Феликс?! Феликс, сучий сын! — то ли негодую, то ли радуюсь я.

Карлик морщится от крика, пытается прикрыться слабенькой бледной лапкой с синими жилками.

— М-мы знакомы? — лепечет он, изображая непонимание.

Я рычу от ярости:

— Торин Владимир Яковлевич. Очень приятно.

Руку не пожимаю: во-первых, в этом мире рукопожатие не принято, во-вторых, гадко прикасаться к этой сволочи.

Лобик Феликса покрывается морщинами, изображая работу мозга.

— Что-то с памятью твоей стало? Изволь, помогу. Я — первый человек, которого ты отправил в параллельный мир. Всего на одну фазу сдвига. Ты, мой друг, в шутку называл меня параллелонавтом. — Гнев клокочет в груди, и я не сдерживаю иронии. — Помнишь, как выдавал мне пистолет, а я подделал твою подпись? — демонстрирую ему «ПМ» стволом вперед.

Феликс снова пытается закрыться бледной обезьяньей ручкой.

— Не цельтесь в меня, пожалуйста, — жалобно лопочет он. — Я вспомнил: Торин Владимир Сергеевич был моим соседом по лестничной площадке. Он поступал в университет на физфак, но провалился на экзаменах и уехал на Север на заработки. С тех пор я о нем ничего не слышал.

Медведь в бешенстве, кулак занесен. Чья-то крепкая рука перехватывает мою — Стен.

— Не лезь, сопляк!

— Остынь, Володя! Это не тот человек! Это не твой мир! Здесь свой Владимир Торин со своей судьбой!

Пар постепенно выходит из моих ноздрей.

Вдруг в комнате появляется бликующий всеми цветами радуги силуэт.

— Мне надоело ждать! — заявляет заказчик. — Не можете убить хозяина «Небес» — заказ аннулируется!

Ага, сейчас! Даю выход своему гневу — стреляю из «дыры» в живую статую. На какое-то мгновение она превращается в зеркальное изваяние, и удар моего оружия возвращается к нам. Кричит Феликс, валится с ног Стен, а я стою, не осознавая произошедшего. С одной стороны, тело немного ослабло, с другой — испытываю некоторое облегчение. Похоже, в растерянности и заказчик.

— «Старый»? Вот это номер! — восклицает он, выращивая из руки плазмоган.

Терпеть не могу, когда меня называют «старым». Верный «ПМ» стреляет первым, следом второй разряд из «черной дыры».

Все-таки я ошибся — мальчишке лет семь, и пуля вошла ему в правую глазницу. Рука дрогнула. Господи, за что мне такое наказание!

Сзади хрипит Феликс. Отраженный разряд «черной дыры» накрыл его медкомплекс, и я ничем не могу помочь. На полу вяло шевелится Стен. Оказывается, он рыжий: все тело покрыто оранжевыми кудрями! Дома подключимся к питанию и восстановимся. Моей силы хватит, чтобы дотащить его, и еще одна обойма есть в запасе. Я же с лего-кровью не от рождения, сил своих пока хватает. По мне лего те же костыли — чем больше с ними ходишь, тем больше слабеют ноги.

Прорвемся! Пусть только сунутся! Это вам не игрушки.

— Владимир! — Феликс подзывает меня к себе. — Я был хирургом, я не физик, я изобрел лего-кровь. Только представь — механические стволовые клетки, восстанавливающие любую утраченную конечность или утраченный орган. Я не знал, что из нее сделают компьютеры нового поколения… Они превратили детей в терминаторов… Дети стали постоянно играть…

— Родители возмущались. Возникли «детские бунты». Знаю я вашу историю, знаю, — печально киваю головой.

— Я пытался все изменить, но они постоянно атаковали мои программы, взламывали коды…

— Они по-прежнему играли, а новые коды воспринимали как новые уровни. Дети, блин…

Горючие слезы потекли по маленькому личику карлика.

— Я пытался… хотел изменить к лучшему…

Взгляд хирурга постепенно мутнел, угасал. Голос превращался в неуловимый лепет, тонкие пальчики в последнем порыве схватили меня за руку, покрытую густыми русыми волосами.

— Не бросайте их… не бросайте… они дети…

У Феликса даже хватило сил приподняться, но смерть уже стояла у изголовья.

Не бросайте… А что мне делать с этой оравой игрунков? Они же просто порвут, если отобрать у них компы? Воспитать отряд истребителей, устроить диктатуру — новая игра такая. И что? Запрещенное порождает спрос.

Черт-те что! Жизнь полна сюрпризов.

В зале нас встретила охрана. Три здоровяка хлопали на меня глазами, стискивая в потных ладонях деструкторы. С одной стороны, нас следует расстрелять, с другой — мы теперь хозяева «Небес» и распоряжаемся, как хотим. Правило сильнейшего! Остальная братия, лишенная игрушек, забилась по углам обесточенных виртсцен, стреляя в меня волчьими глазками. Куда подевались ослиные уши и лазерные мечи? Где страшные звериные морды? В одно мгновение киборги превратились в стадо лохматых обезьян, в мартышек.

Развернуться и уйти — проще всего. Сначала тус-бар разнесут в щепы. Потом соберут несколько похожих, и все пойдет по новому кругу.

— Опусти, — отозвался Стен. Я тащил напарника на плече.

Мальчишка расправил плечи, насмешливо глядя на меня.

— Дело сделано, «старый».

Его рыжий волос уже перестроился в камуфляж, в руках возникла вторая обойма от «ПМа». Почему меня это не удивляет?

Стен сделал несколько ловких движений, изображая ката карате.

— Я готовился тщательно, но мне не хватало помощника, — начал он, глядя исподлобья своими блеклыми глазами. — Я знал, что хозяин «Небес» «старый» и справиться с ним нелегко. Долго искал подходы, пока не наткнулся на тебя. Потом нашел лоха, мечтающего о «Небесах». Информация все равно сочится, и все думали на кого угодно, только не на меня.

Тонкие бескровные губы растянулись в довольной улыбке.

— Кто ищет — тот найдет. С тобой мне сказочно повезло. Такой преданный, такой умный, сильный дауни. Ха-ха! Ты не против, если я теперь буду пить из твоего черепа коктейль? Из черепа настоящего «старого»!

Он чувствовал себя леопардом, львом, богом, в руках которого моя судьба, судьба мира. Он играл гибким телом, красовался крепкими мышцами и ждал моих слов. Нужны ли слова, когда на кону твой череп? И потом: я не люблю, когда меня называют «старым»!

Стен успел увернуться от стула — и все же не был готов к тому, что я не стану с ним беседовать. Стрелок ждал моего удивления, моих вопросов, моих просьб. Ему хотелось похвастать своим умом, своей проницательностью. Мальчишка! Обычный мальчишка! Жизнь полна неожиданностей! Будь готов к этому.

Я не остановился, круша его оборону. Охрана по-прежнему стояла в сторонке, не вмешиваясь в игры богов. Стрелок готовился тщательно, изучил многие приемы, накачал тело, но он явно не учел моей ярости, ненависти, моего гнева. Злой мир, злые дети, и я злой.

В настоящем поединке решают мгновения: Стен успел превратить одежду в бронежилет — поздно. «ПМ» имеет восемь патронов, и зря напарник пренебрегал им. Пуля вошла Стрелку в левую бровь. Господи, за что мне все это! За что!

Из темных углов бара блестели испуганные, широко распахнутые глаза.

— Ну! Кто еще желает мой череп?! — взревел я, сжимая сбитые кулаки.

Вот все и решилось.

— Эй, «старый»! — Знакомая девчонка проковыляла ко мне. — Теперь ты хозяин, да? А меня вернешь на службу? Я больше так не попадусь. Я обещаю.

Ритка! Как она похожа на Ритку.

— Тебя как звать-то?

Она нервно дернула плечом, избегая прямого взгляда:

— Тари.

Почти похоже.

— Возьму, Тари, возьму, но ты должна поклясться, что будешь прилежной девочкой.

Кто-то хохотнул, кто-то бросил нехорошую фразу в адрес девчонки.

— Да пошел ты! — прошипела она сквозь зубы.

Тьфу ты! Обезьянник! Осталось зареветь страшным голосом, стуча себя в волосатую грудь. Я теперь альфа-самец!

Владимир Деминский Демоны Сталинграда

Дмитрий Лукин Луна исчезла

За окном его маленькой комнаты было темно и лил дождь. Мама любила, когда такие вечера выпадали на выходные и не надо было работать. Она называла их уютными. Но восьмилетний Гай не видел в них никакого уюта (может быть, оттого, что у мамы уже несколько лет не было выходных).

Разыгравшееся воображение загнало его под одеяло (что толку учить уроки, когда поджилки трясутся?) и наводнило комнату страшными чудовищами.

Мама с папой уже спали (им рано вставать на работу), Рыцари Девяти Лун тоже ничем не могли помочь, и Гаю пришлось бороться со своими страхами в одиночку.

Он схватил одеяло обеими руками и закрылся им с головой — только восемь пальчиков остались снаружи. Но чудовища не нападали. Гай подумал, что они затаились и теперь дожидаются удобного момента. Стоит ему немного расслабиться — и они тут же этим воспользуются: напугают его до полусмерти.

Гай осторожно высунул голову из-под одеяла и огляделся. Справа от кровати — шифоньер, слева — стол и стул, на который он торопливо бросил одежду перед тем, как лечь спать (брюки висят на спинке, а рубашка съехала на пол). В сумраке комнаты было пусто, а в шифоньере, под столом или под кроватью огромные чудовища просто не поместились бы. Значит, ему опять показалось и в комнате никого не было. А может быть, пока он прятался под одеялом, они улетели в черную ночь на поиски другой жертвы. Гай посмотрел в окно, плотно зашторенное дождем с той стороны: никого не видать.

На подоконнике стоял телескоп-рефрактор — его любимый друг. Это был мамин подарок. Ясными ночами Гай смотрел в него, разглядывая все девять лун (мама говорила, что там живут добрые рыцари), и тогда луны становились ближе, точно их притягивала неведомая сила. Телескоп казался Гаю волшебным подарком. Знание геометрической и физической оптики вполне мирно уживалось в его маленькой голове с представлениями о волшебной природе телескопа и не вызывало никаких противоречий.

А сейчас шел дождь и телескоп стоял бесполезный и понурый, точно сам не понимал, что происходит и куда вдруг делось все его волшебство. Но, увидев телескоп, Гай улыбнулся и немного успокоился. Он будет хранить и беречь мамин подарок, даже если тот сломается и в него вообще ничего не увидишь.

Отец не хотел покупать телескоп. Гай слышал однажды из-за двери, что родители чуть не поругались. До сих пор в его голове крутились обрывки того разговора.

— Он же такой глупый, что ему уже ничего не…

— Не смей называть моего сына глупым!

— Посмотри правде в глаза: он даже не может учиться в нормальной школе, его мозг…

— Прекрати! Он не глупый, он просто не такой, как остальные. Он особенный.

— Хорошо! Если ты думаешь, что нашему особенному чуду так нужна эта дорогущая штука, то покупай, но я в твоей глупости не участвую! Вы уж как-нибудь без меня!

Так и отложилось в его детской головке, что для папы он глупый, а для мамы — особенный. Почему-то быть особенным ему нравилось больше, чем глупым. Разницу между этими словами он понимал нечетко, но твердо знал, что она есть. Мамино «особенный» было приятней и теплее, чем папино «глупый». Поэтому Гай и сам считал себя особенным. И еще он считал, что мама права, а папа ошибся.

За окном все так же лил дождь. Капли стучали по стеклу, Гай не мог уснуть, и ему снова стало страшно. Опять засосало под ложечкой, опять казалось, что комната вот-вот наполнится невесомыми чудовищами. Дыхание перехватило. Сердце забилось чаще. Он сел на кроватке, надел тапочки и уже собрался пойти к маме с папой, но в последний момент передумал. Вспомнил, как папа смеялся и называл его «иррациональным» трусом. Что такое «иррациональный», Гай не знал, но спрашивать не стал. А потом под утро мама с папой опять поругались из-за него. Он не мог заснуть и слушал через дверь их взволнованный шепот:

— Он же до сих пор боится темноты! Придумывает каких-то чудовищ! — возмущался отец.

— Ну и что. У каждого свои страхи. Зато он совсем не боится потерять работу и не посылает меня к холодильнику, придумывая себе, что вместо продуктов там окажется бомба, — заступалась мать.

— Послушай, чудовищ не существует…

— Для тебя, а для него не существует работы. Так что если он и трус, то не больше, чем ты.

Гай знал, что если папа не спит, то опять не избежать ругани, но усиливающийся страх перед темнотой все настойчивее гнал его из комнаты.

Ему удалось приоткрыть дверь неслышно, без единого скрипа, и так же беззвучно просунуть голову в спальню родителей. Он застыл, держась одной рукой за стену, а другой — за дверную ручку, готовый в любой момент убежать к себе в кровать и спрятаться под одеяло.

В родительской спальне царила беспросветная тьма. На ночь они зашторивали окно, и, когда выключали свет, комната заливалась непроглядной чернотой. Но звук дождя был слышен и тут. Гай знал, что если постоит так минуты две и откроет дверь пошире, то в конце концов сможет разглядеть какие-то контуры. Но ждать две минуты в полной темноте было слишком страшно. Впрочем, он и так помнил, где что стоит и как дойти до мамы.

Слева, сразу же возле двери — мамин платяной шкаф с папиными костюмами, дальше по стене до самого окна — снова шкафы с посудой, бельем и запасными осьминогами. У противоположной стены — кровать мамы с папой. Гай представил, как отец спит: лежит на животе, руки под подушкой, голова повернута к окну. А потом он представил маму. Мама не спала, она улыбалась и, приложив палец к губам, смотрела прямо на него. Затем она жестом поманила его к себе. Он уже собрался идти, но вовремя вспомнил, что ничего не видит и все это ему только кажется. Правее кровати, со стороны папы, — тумбочка и дверь в кухню, а левее, на стороне мамы, — стол для всякой ерунды, под которым прятался маленький осьминог, купленный «специально для обучения Гая», когда еще не знали, что он — особенный.

В центре комнаты — два больших кресла-осьминога, которые, как ему казалось, каждый день вытягивали из его родителей жизнь, а взамен наполняли холодильник продуктами. Эти осьминоги и представляли главную опасность. Врежешься в них — и будет много шума. Папа проснется и начнет ругаться, а потом мама опять будет плакать, но так, чтобы Гай этого не увидел. У папы с мамой что-то не ладилось, и Гай знал, что виновата в этом его особенность, поэтому он и боялся лишний раз попадаться папе на глаза.

Мысли его вернулись к маленькому осьминогу, и неприятные воспоминания опять закрались в голову.

Когда Гая впервые подключили к этому чудовищу, он вообще перестал что-либо понимать и потерял сознание. Потом, после долгих медицинских процедур, выяснилось, что его мозг не способен к аппаратному ускорению. При подключении происходило замыкание — и мышление прекращалось. Причина — слишком тонкие ткани головного мозга. Теоретически их можно было бы укрепить, но практически таких операций никто не делал. Врачи участливо качали головами, понимая, что, в общем-то, не глупый парнишка обречен всю жизнь мыслить с естественной скоростью. И все же дело дошло до операции. Гаю все очень подробно объяснили, он все очень хорошо понял. «Если хочешь ускорить свое мышление в тысячи раз, придется немного потерпеть». Что уж тут непонятного? Но Гай не хотел «ускорять свое мышление». Ни в десять раз, ни в тысячу. Зачем? Чтобы потом осьминоги высасывали из него жизнь, как из мамы с папой? Спасибо, не надо! Он и так неплохо соображает! Ну, старается, по крайней мере… Ведь перечитал же он все папины книжки, и ни на одной больше дня не задерживался! Когда пришло время операции и за ним зашел доктор, на Гая напал панический страх, он закричал на всю клинику истошным воплем и стал рваться к матери. Ему вкололи успокоительное, и он тут же затих. Руки безвольно упали, глаза затуманились, а рот так и остался открытым. Гай не помнил, как мать вырвала его из рук врачей, прижала к себе и побежала с ним к лифту, как привезла домой, уложила в большую кровать и, нашептывая ласковые слова, легла рядом. Он помнил только ее лицо, расплывающееся в тумане, ее тепло и запах.

Даже сейчас при мысли о той клинике Гая затрясло.

Но постепенно страх темноты вытеснил неприятные воспоминания.

Гай сделал несколько осторожных, неуверенных шажков, касаясь левой рукой шкафа, и остановился, потом еще шаг и еще. Теперь требовалась особая осторожность, чтобы попасть в узкий проход между шкафами и осьминогами. Он вытянул правую руку — нащупать осьминогов — и боязливо шагнул вперед. Пальцы встретили пустоту. Гай повернулся и попытался снова коснуться шкафа, но и левая рука, ничего не встретив, утонула в черноте. Гай в ужасе сделал еще пару шагов и окончательно заблудился. Теперь он боялся, что неизбежно разбудит отца. Страх этот оказался сильнее чудовищ, и Гай решил вернуться к себе. Он повернулся, попробовал сделать шаг, но с ужасом понял, что совершенно потерял ориентацию в этой темноте и теперь не сможет попасть даже к чудовищам. Слезы навернулись ему на глаза, и он продолжал стоять, не решаясь шагнуть ни вперед, ни назад, ни вправо, ни влево.

Он уже видел, как отец будет смеяться над ним. Заблудился в собственной комнате! Какой глупый мальчик! И какой смелый!

Ему казалось, что вся мебель и мама с папой куда-то исчезли, и кресла-осьминоги тоже исчезли, что он остался один в этой пустой темноте и темнота начинает сгущаться и наполняется чудовищами, у которых нет ни клыков, ни когтей, ни пасти, ни лап, ни крыльев, а есть что-то непонятное, невидимое и от этого еще более жуткое. Он в страхе опустился на пол и закрыл голову руками.

А потом где-то сзади послышался шелест простыни и приближающиеся шаги босых ног. Гай сразу понял, что это мама, и поэтому даже не вздрогнул, когда в темноте над собой услышал ее успокаивающий шепот. Потом она поставила его на ноги и нежно похлопала по спине. Темнота кругом не стала светлей, но теперь она пахла мамой, и Гай перестал бояться. Мама взяла его на руки и отнесла обратно в его комнату. А он обвил руками ее шею и ни за что не хотел отпускать. Наконец матери удалось высвободиться и усадить Гая на кровать. Здесь темнота отступала, и Гай смог разглядеть добрую улыбку на мамином лице, когда она потрепала его волосы и шепотом спросила:

— Страшно?

Он молча кивнул.

— А как же отважные Рыцари Девяти Лун?

— Дождь, — так же шепотом ответил Гай, показывая за окно. — Они меня не видят.

— Ну, тогда пойдем к нам, потому что на твоей кроватке я не умещусь. Только тихо.

За окном все так же барабанил дождь. Но Гаю было хорошо и уютно лежать под одним одеялом с мамой. Страхи исчезли, как будто их и не было. Гай слушал дождь и улыбался, чувствуя на своей шее дыхание матери, такой большой и теплой, а потом незаметно уснул.

Он проснулся в своей комнате (наверное, мама отнесла его под утро, чтобы не увидел папа) и стал собираться в школу.

Мама с папой уже сидели в креслах, а от их головы и рук тянулись черные щупальца к осьминогам под креслами. Щупальца на руках все время шевелились. Сидение в этих креслах называлось работой. Мама была одета в красивую зеленую блузку и черную юбку до колен, на ногах — новенькие черные туфли. Она всегда перед креслом одевались почти так же, как на ежемесячные физические встречи. По дому мама ходила в тапках, или в старых сносившихся босоножках, или вообще босиком, но для осьминоги каждый раз доставала из коробки свои единственные туфли, а потом, когда рабочее время заканчивалось, прятали их обратно в коробку, чтобы они «подольше были новыми». Она и папу заставляла перед работой надевать парадный костюм, чтобы «держать форму и не разлагаться». Папа нехотя подчинялся, но всегда, как говорила мама, бухтел, потому что считал это «очередной глупостью, которая только отнимает время и никому не нужна».

Сейчас на папе были только трусы. Значит, мама опять ушла на работу раньше.

Гай прошел на кухню, совершенно забыв о своих ночных страхах, открыл и закрыл холодильник (нет ли там бомбы?), подошел к плите (посмотреть, какой мама приготовила завтрак), взял сковородку с запеканкой и, довольный, уселся за стол.

Перед тем как уйти в школу, прощаясь, он потрогал маму за коленку и дождался, когда мамина нога два раза дрогнет в ответ. Проверять холодильник и трогать маму за коленку перед выходом стало его привычкой. К папе, сидящему в кресле, Гай не подходил.

Год назад он увидел, как отец сидя в кресле открывает и закрывает рот, а все лицо у него покраснело и покрылось потом. Гай подумал, что отцу жарко и он хочет пить. В холодильнике нашлась бутылка с минеральной водой. Гай достал трубочку, взял эту бутылку и пошел к отцу. Отец дышал часто-часто, будто ему не хватало воздуха, и Гай подумал, что папе плохо. Тогда он решил вызвать маму. Подошел к ней и начал ритмично стучать кулачком по ее коленке. А когда мама освободилась от осьминога, он показал на отца и сказал, что папе плохо. Мать встала, посмотрела на отца и побледнела. Она отвела Гая в его комнату и попросила не выходить, пока не позовут. Он просидел минут двадцать в полной тишине, а потом к нему зашла мама.

— Папе было плохо? — спросил он.

— Когда я его вытащила — да, а как ему было до этого, я не знаю и знать не хочу. Но сейчас с ним все в порядке. Только ты больше не подходи к папе, когда он в кресле, хорошо? Вообще не подходи.

— И поить не надо?

— И поить, ему так лучше.

— Хорошо. Мам, это оттого, что папа много работает, с ним творится что-то плохое? Давай попросим его меньше работать.

— Послушай, сыночек. — Голос матери дрожал, и Гай понял, что ей очень трудно говорить. — Послушай. Мальчики должны учиться. Мужчины должны работать. И твой отец тоже. Плохо ему вовсе не от работы. Наоборот, если он будет работать меньше или вообще перестанет, то ему станет еще хуже, а то, что ты видел сегодня, будет повторяться снова и снова.

— Мам?

— Да.

— А к тебе можно подходить, когда ты работаешь?

— Конечно. — Мама ласково улыбнулась. — Ко мне можно, в любое время. Должен же кто-то поить меня из бутылочки, когда у меня пересыхают губы, и еще я должна знать, когда этот кто-то уходит в школу, а потом возвращается, чтобы порадовать маму хорошими оценками. — Она улыбнулась и обняла Гая, но он заметил, что мама плачет. После этого он не подходил к отцу. Не хотел, чтобы мама плакала. И еще Гай понял, что маме не нравятся вопросы про папу, и он перестал их задавать.

На стеклянной двери огромного здания, куда он зашел, красовалась табличка «Школа для детей с ограниченными умственными способностями». Гай радовался каждый раз, когда ее видел. Он очень гордился, что учится в такой особенной школе и что у него ограниченные умственные способности. Но Гай был добрым мальчиком и никогда не смеялся над теми детьми, у которых умственные способности ничем не ограничивались. Иногда, глядя на табличку, он представлял себе этих несчастных, и ему становилось жаль их до слез. Бедные, они же ничего не могут и не знают! Стоит им задуматься над какой-то темой или ситуацией, и мозг их тут же начнет разрабатывать ее до бесконечности, придумывать все возможные варианты развития, а из этих вариантов делать какие-то глубокие выводы, а из каждого вывода формулировать новые утверждения, а из тех утверждений выводить новые варианты развития… и так до бесконечности, пока кто-то не остановит, потому что, как говорил учитель философии, нет границ познания. Гай представлял себе, что произойдет с таким ребенком, если его никто не остановит. Он будет вечно познавать какое-либо явление или какую-то тему, но так никогда ее и не познает. До самой смерти этот бедолага с неограниченными умственными способностями будет брести по бесконечной дороге познания. Вот из глаз его текут слезы, из носа — сопли ручьем, но он забывает их вытирать, рубашка вылезла из брюк, развязались шнурки, вся его одежда испачкана соплями и прочей гадостью, все тело в синяках и ссадинах, но он ничего этого не видит, а только продолжает переставлять ноги. Да, тяжек путь познания! Бедняжка уже и сам не рад, что пошел этой дорогой. Ему хочется к маме, домой, хочется есть, но он все идет вперед и не может остановиться. Только время ограничит эти мучения. Обычно после таких кошмарных видений Гая передергивала судорога в плечах, и он старался поскорее задуматься о чем-нибудь другом. И еще он был страшно рад, что его умственные способности ограниченны, что рядом с ним не нужно ставить дядечку или тетечку с часами, которая бы в нужный момент говорила ему, о чем перестать думать, а о чем начать, не нужно было для этих целей надевать осьминога на голову. Его мозг сам устанавливал границы. У него особенный мозг!

Из его класса на пятом этаже была отчетливо видна черта, разрезающая город на две половины. Слева от нее находился район Серых Башен — невзрачные однородные высотки, стоящие в клетках дорог на равном расстоянии друг от друга. Красоты никакой, зато проезды удобные. Справа, просто в Районах, нарушая всякий порядок, стояли дома поменьше, между которыми теснилось множество магазинов, кинотеатров, развлекательных клубов, яркой рекламы, мелких киосков и всевозможных лотков. В районе Серых Башен жили люди-осьминоги, а в другой части города — те, кто их обслуживал. И тут уже не было нужды в домах с хладо- и товаропроводами: у здешних обитателей было достаточно времени, чтобы каждый день выходить на улицу и самим заглянуть в магазин.

Гай оказался единственным осьминогом в классе. Поэтому, когда остальные ученики, глядя в окна, с восхищением разглядывали Серые Башни, он с интересом смотрел на Районы. Возможно, это было еще и оттого, что он ощущал себя неполноценным осьминогом и в глубине души понимал, что скорее всего не сможет работать головой, как папа и мама, а значит, ему придется зарабатывать на жизнь физическим трудом и переехать в Районы.

Это был день физики. Но последним уроком поставили астрономию.

Учитель — седовласый мужчина с короткими усиками и вечно отсутствующим взглядом — не отличался многословием. Приветствие его ограничивалось тяжелым вздохом и протяжным, заунывным «ну, что же, давайте начнем, раз пришли, включайте машины», после чего следовал еще один тяжелый вздох.

Они включали машины — раскладные персональные экраны, прятавшиеся в парте. Учитель что-то нажимал у себя на столе, а потом весь урок смотрел в окно. Экран все делал сам: показывал картинки, объяснял темы, разбирал задачи. Скорость ученики регулировали по желанию. Кто как успевал. Текст можно было останавливать, проматывать вперед и назад. В конце каждой темы — контрольные вопросы. Ответил — и переходи к следующей. Впрочем, иногда учитель отворачивал седовласую голову от окна и смотрел на своих учеников с неподдельной жалостью. Сам он привык работать со множеством ускоренных информационных потоков, разгоняя свой мозг в осьминоге, и простые экраны казались ему анахронизмом пещерных веков. Один час в осьминоге заменял ему тысячу часов обычного экранного времени. Иногда он представлял себя на месте своих учеников, и тогда на весь класс раздавался очередной вздох, после которого учитель опять смотрел в окно отсутствующим взглядом.

Но в этот день обычный график урока был смят в самом начале, когда после привычного «ну, что же, давайте начнем, раз пришли, включайте машины» выяснилось, что машины не очень-то хотят включаться. В конце концов после непонятных проблесков экраны засветились ровным белым цветом и замерли в автономном режиме информационного ожидания. Они выглядели бестолково и растерянно. Но еще более бестолково и растерянно выглядел учитель. С его экраном тоже творилось неладное, и понимание происходящего приходило медленно.

— Не работает, — сказал учитель, тяжко вздохнул и ссутулился.

Молчание длилось несколько минут, пока учитель усиленно соображал, как ему быть и что предпринять. Вечно отсутствующее выражение лица то вдруг становилось осмысленным, то растерянным. Глаза перебегали с одного ученика на другого и остановились на Гае.

— Что будем делать? — спросил учитель сухим от нервного напряжения голосом.

— Учиться! — ответил Гай. — Расскажите нам что-нибудь интересное по предмету… о рождении квазаров и сопутствующих физических процессах, например! Записать уравнения мы сможем и без сети. Или о галактиках-призраках, или о «чудовище в центре галактики»! Ну… хоть о чем-нибудь!

— Я???

— Вы же наш учитель, — улыбнулся Гай.

— Я… — Тяжелый вздох. — Я… Я подумаю, что мне сделать. Сейчас… Посидите немного тихо и не мешайте.

Класс замер в тишине, боясь пошевелиться, и во все глаза смотрел, как учитель думает. Это зрелище того стоило. Такое не часто увидишь. Мысли протекали в учительской голове очень медленно и неуверенно. Зато зримо. Каждая мысль отражалась на лице мучительной гримасой. Мозг, привыкший к форсированному режиму, явно чувствовал себя неудобно. Наконец после нескольких мучительных гримас, нелепых движений руками, потираний затылка и подбородка учитель набрел на спасительную идею. Лицо его просияло.

— Сидите здесь тихо, а я пойду в хранилище. Может, там остались древние бумажные задачники. Будет вам хоть какое-то занятие. Почувствуете себя кабинетными учеными. Ха-ха! — С этим словами он быстренько вышел из класса.

Прошло пять минут.

Учитель вернулся в обнимку со стопкой древних фолиантов и раздал каждому по книге. Детские глаза заблестели от восторга, пальцы вцепились в пыльные переплеты и начали шелестеть страницами. Учитель, довольный, что так удачно выкрутился из щекотливой ситуации, разулыбался и уселся за свой стол. Ситуация снова была под контролем.

— Решайте любые задачи, какие вам понравятся или какие сможете. Обращайте внимание на номер задачи, тогда в конце книги по нему вы найдете ответ. А к нашей программе вернемся в следующий раз.

Гай взял книжку в руки и обо всем забыл. Наверху бледными, едва различимыми буквами было написано: «Сборник задач по астрономии и астрофизике для студентов технических вузов».

Гай, открыв рот и почти не дыша, дрожащими пальцами переворачивал хрупкие, пожелтевшие страницы. Сначала он читал все задачи подряд. Ответы сами рождались в его голове, как только он дочитывал условие. Гай очень этому удивлялся и поначалу сравнивал свои ответы с ответами на последних страницах задачника. Все сходилось, и он продолжал без остановок читать одну задачу за другой, уже не заглядывая в ответы.

Все это казалось ему слишком легко, и он стал пролистывать страницы десятками.

Задачи становились труднее, Гай читал их медленнее, решение уже не приходило сразу во время чтения, а требовало еще несколько секунд.

Гай был в восторге.

Одна задачка ближе к концу книги его особенно заинтересовала: «Вычислить время столкновения кометы Пуланда (учесть ее возмущение от ближайших планет) с девятым спутником Ирады…» — и дальше — полстраницы данных. «Вот это дело! — обрадовался Гай, но тут же снова загрустил: — Почему же нам раньше не давали таких задач?» Он тяжко вздохнул (прямо как учитель) и принялся за решение.

Смотреть в телескоп было куда приятнее, чем решать задачи, но раз надо, так надо. Чтобы не огорчать маму. Гай получил ответ и тут же почувствовал частые удары сердца.

ЗАВТРА.

Ошибка? Он отыскал ответ в конце задачника: всё правильно, все сошлось, и тут глаза его остановились на фрагменте еще одного ответа: «Через двадцать часов после исчезновения девятого спутника Ирады…»

Гай начал листать страницы в поисках этой задачи, но урок уже закончился, и, прежде чем учитель выхватил книжку из его рук, Гай успел прочесть только: «Вычислить, через какое время после исчезновения девятого спутника Ирады взорвется Отарус, вычислить энергию взрыва. Масса Отаруса равна…»

Гай не помнил, как вернулся домой. Помнил только, что мама была на кухне и что-то готовила. А дальше он вцепился в нее обеими руками и начал что-то кричать во весь голос. Сколько прошло времени, прежде чем матери удалось его успокоить и он пришел в себя, Гай не знал. Он сидел на своей кровати, тупо уставившись в окно, мать была рядом и держала его за руку.

— Все хорошо, — шептала она. — Успокойся, все хорошо.

— Все плохо, — ответил Гай, — только ты об этом еще не знаешь.

— Ну, так расскажи мне. Только спокойно и без истерики, чтобы я смогла хоть что-то разобрать в твоих словах. И тогда мы что-нибудь придумаем. Может, все и не так страшно. Договорились?

Гай кивнул. И спокойно рассказал матери о старом задачнике, о том, что сегодня вечером погаснет девятая луна, а завтра взорвется Отарус и они все умрут.

Мать внимательно его выслушала и снова начала успокаивать:

— Всего-то? А я думала и правда что-то серьезное. Ты так больше не пугай маму. Подумаешь, звездочка бу-бу! Есть куда более страшные вещи в нашей жизни, уж можешь мне поверить! Вот видишь, дурашка, ничего особенного не произойдет, и не стоит бояться!

— Мама, мы все умрем, ты понимаешь?

— И что дальше?

— Все. Никакого «дальше» уже не будет!

— Вот и не стоит об этом переживать. Кстати, возможно, ты и ошибаешься — тебе такое не приходило в голову? — или в твой старый задачник закралась ошибка, наука-то ушла вперед. Папа мне ничего такого не говорил, а он у нас физик, ты же знаешь. Уж если бы что-то намечалось, мы бы обязательно знали.

— Может быть, я и ошибаюсь, но если бы все физики были такими же умными, как наш папа, то мы бы уже давно сами взорвались!

— Гай, что это ты говоришь? Как тебе не стыдно? Он же твой отец и очень хороший специалист. Уж я-то знаю.

— Хорошие специалисты не боятся увольнения, и еще, если бы он был хорошим специалистом, у тебя было бы много туфель и платьев.

— Гай, ты говоришь нехорошие вещи и неправильные. Запомни, твой отец очень хороший специалист, уж можешь мне поверить, и зарабатывает он много, только все тратит на того же осьминога. Просто у отца свои проблемы, и конец света — это еще не повод ругать папу. Ты понял?

— Понял. А если они знают, но специально не говорят? Чтобы не было паники, чтобы люди не посходили с ума? Блаженство в неведении. А?

— Но это невозможно.

— Почему? Люди в Районах глупы, они думают только о развлечениях и как бы поскорей закончить работу. Сами они все равно об этом никогда бы не узнали. А осьминоги делают только то, за что им платят, на другое у них просто нет времени, как у тебя и папы. Они даже из дома месяцами не выходят. К тому же в осьминоге видишь только то, что показывают. Поэтому держать нашу гибель в секрете — не так уж трудно. Большинство людей даже на небо не посмотрят. Как видишь, вполне возможно.

Мать молчала, и Гай продолжил развивать свою мысль:

— Вот ты когда последний раз видела небо? А другие…

— Прекрати, — не выдержала мать.

Гай замолчал, споткнувшись на полуслове, с твердым намерением больше не касаться этой темы. Гори оно все ярким пламенем, а из него больше слова не вытащишь. Намерение это наверняка бы осуществилось, если бы мать сама не вернулась к болезненной теме:

— Допустим, ты прав и Отарус бабахнет, что мы-то можем поделать?

— Ну… тогда тебе уже не обязательно сидеть весь день в осьминоге, ты могла бы побыть со мной, погулять, посидеть на кровати, посмотреть со мной в окно и в телескоп, рассказать мне что-нибудь интересное, как раньше, помнишь?

— А тебя не смущает, что если ты не прав, то у мамы будут неприятности?

— Смущает, но я же не прошу. Я просто ответил на твой вопрос. Хотя…

— Что «хотя…»?

— Нет, ничего, это я просто так.

— Не обманывай маму. Говори.

— Ну ладно. Это насчет неприятностей. Они же у тебя все равно каждый день, хотя ты и постоянно в этом осьминоге. И у папы тоже.

Мать изменилась в лице, словно Гай ударил ее по голове чем-то тяжелым.

— Я сделал тебе больно, мама? Сказал что-то плохое? Я не хотел. Я буду молчать.

— Ты еще маленький, Гай, и не можешь всего понять, а я не могу объяснить. Поэтому тебе многое кажется непонятным и нелогичным. Это нормально. Но когда ты так говоришь и задаешь свои вопросы, то уже мне все это кажется непонятным и нелогичным, и я сама себе кажусь…

— Особенной?

— Нет, глупой. А насчет неприятностей ты прав, но оттого, что я прогуляю один день, их не уменьшится.

Весь вечер и полночи Гай просидел у окна, глядя в телескоп. Оставшиеся полночи его мучили кошмары.

На следующее утро Гай сообщил матери две вещи — что девятая луна погасла и что он не пойдет в школу. Мать кивнула и ушла на работу как ни в чем не бывало. Гай чувствовал себя плохо: болела голова и страх надвигающейся катастрофы сковывал мысли. Половину дня он просидел на полу, обнимая ноги матери и положив голову ей на колени. Так было немного спокойнее. Мать иногда освобождала правую руку от щупалец и гладила его по голове. В такие минуты он совсем успокаивался: мама с ним, мама рядом, и она не боится, значит, и ему бояться нечего. Но стоило маме убрать руку, и страх возвращался. Тогда Гай еще крепче обнимал мамины ноги и закрывал глаза.

После обеда, когда мама все еще возилась на кухне, а папа и не думал покидать своего осьминога, Гай пошел к себе в комнату, надел свой лучший костюмчик, причесался перед зеркалом, лег на кровать и начал беззвучно плакать. Слезы текли из его глаз и не могли остановиться. Мир, который казался ему таким большим и непонятным, мир, в котором ему, Гаю, еще предстояло так много узнать и сделать, доживал свои последние часы, а папа с мамой делают вид, что ничего не происходит. И нет им никакого дела, что через пару-тройку часов они уже не увидят своего особенного сына. У мамы с папой есть дела поважнее. Этого Гай не мог понять, как ни старался. Теперь ему предстоит встречать конец света в полном одиночестве.

Вдруг глаза его сфокусировались, а взгляд приобрел осмысленность. Он вскочил с кровати, подбежал к окну, опрокинув по дороге стул, взял с подоконника телескоп и лег обратно в кровать, прижимая мамин подарок к груди. И снова взгляд его стал рассеянным, а из глаз потекли слезы.

Гай пролежал так полчаса, а потом к нему зашла мама.

— Привет! — сказала она. — Будем встречать конец света вместе. Одному, наверное, скучно?

Гай молча улыбнулся.

Он раньше и не замечал, что его мама такая красивая. На ней были новые туфли (надетые специально для него!) и белое платье, открывающее руки и спину.

— Знаешь, — ласково сказала она, — может быть, нам стоит куда-нибудь сходить? В кино, например. Или просто погулять часок по парку, подышать…

— В Районах?

— Угу. Конец света подождет нас пару часиков, а потом мы вернемся. Успеем, как ты думаешь?

— Должны успеть, — серьезно ответил Гай, — а папа?

— Папа? Останется тут. Я пыталась с ним поговорить о твоей задаче и вчера и сегодня, но он оказался слишком занят и попросил не трогать его пару дней. У него большие проблемы на работе. Я думаю, он все знает и специально не хочет со мной разговаривать, чтобы не пугать.

— А-а… — понимающе выдохнул Гай. — Большие проблемы… На работе… Одно радует — скоро эти проблемы окончатся.

— Так мы идем? Поторопись.

— Идем-идем, я уже готов. — Гай вскочил с кровати.

— А телескоп нам зачем?

— Телескоп? — Гай удивленно взглянул на свои руки. — А! Это? Это так… просто… Поставлю-ка я его обратно.

Когда они вышли из комнаты Гая, отец в одних трусах сидел на кровати и смотрел на своего осьминога. Потухший взгляд, отвисшая кожа на груди и животе, дряблые руки — все это так сильно разнилось со стройной и подтянутой мамой, выглядело настолько невзрачно и жалко, что Гаю стало очень стыдно за своего папу, хотя мальчик прекрасно осознавал: большинство мужчин-осьминогов смотрятся точно так же.

— Вы куда? — Папин голос прозвучал неожиданно тихо и подавленно…

— Прогуляться пару часиков, — ответила мама.

— В Районы! — с достоинством уточнил Гай.

— Да? Я пойду с вами!

— Зачем? Ты же у нас развлекаешься в осьминоге! — зло проговорила мама.

— Нет-нет, не сейчас. Я хочу с вами, в Районы. Подождите меня.

— Подождем? — Мама посмотрела на маленького Гая сверху вниз, и глаза ее заблестели игривой строгостью, брови сурово сдвинулись к переносице, а губы чуть улыбнулись.

— Подождем, — ответил он, кивнув, а потом, подыгрывая матери и копируя ее манеру, добавил: — Но недолго, времени у нас теперь лишнего нет, каждая минута на счету, — и в ожидании маминой реакции задрал голову кверху.

— Понял? — довольно съязвила мама.

Папа собрался за пару минут.

Гулянье удалось на славу. Гай никогда в своей жизни так не веселился. К концу прогулки он искренне радовался предстоящему взрыву Отаруса, и радости его не было предела. Наконец-то мама и папа пошли с ним в Районы! Такого никогда бы не случилось, если бы не Отарус, добрая звездочка! И папа за все это время ни разу не назвал его глупым! И мама все время улыбалась! Голова Гая кружилась от восторга. Его катали на аттракционах, от которых захватывало дух, ему покупали всякие вкусности и сладости, отец посадил его к себе на плечи, не боясь помять костюм. И так — до самой темноты! Гай вдыхал полной грудью запах растущей кругом зелени и был на вершине блаженства. С кинотеатром, правда, не сложилось: мама сказала: репертуар слишком взрослый, зато ужинали в ресторане и все вместе! А потом был цирк шапито!

После возвращения домой веселье Гая никуда не делось: он был такой же возбужденный, как и на прогулке. Первым делом Гай попросил маму помочь ему передвинуть кроватку поближе к окну (чтобы можно было смотреть на небо, сидя рядышком и обнявшись), а затем выключил свет.

Время шло.

За окном стояла безоблачная ночь, и на фоне черного неба четко выделялись восемь белых спутников Ирады.

Мама рассказывала Гаю о своем детстве, о папе в молодости, о своей работе, сказку о Рыцарях Девяти Лун…

Потом дверь к ним в комнату распахнулась, вошел отец, одетый так же, как во время прогулки, и включил свет.

— Тук-тук-тук. А что это вы здесь делаете? — удивился он.

— Ждем, когда взорвется Отарус, — нарочито весело ответила мама, щурясь от света и прикрывая глаза ладонью. — Гай утверждает, что это случится вот-вот.

— А! Какой молодец! Значит, вы тоже решили понаблюдать это шоу, а у нас на работе всем не до этого, финансы, финансы, только о деньгах и говорят, хотя даже каналы новостей сообщили… Я уже хотел тайком пробраться и украсть у Гая телескоп на одну ночь, чтобы он случайно не увидел кое-чего, мучительно придумывал повод, и на тебе — вы уже все знаете. Кстати, Гай, а ты как догадался, учитель сказал?

— Была такая задача в очень старой книжке.

— Надо же, и ты ее решил?

— Нет, но посмотрел ответ.

— Молоток, парень. Соображаешь! И что говорит ответ? Когда начнется шоу?

— Через час или два. Я бы сказал точнее, если бы знал, во сколько погасла девятая луна. К этому времени надо прибавить двадцать часов.

— Надо же, какая умная задача! Все правильно, осталась пара часов. Только странно, что вам ее вообще показали в школе, а тем более именно сейчас.

— Ее не показывали. Я сам случайно прочитал.

— Ну что ж, это не суть важно. Я еще поговорю с вашим учителем. Но это позже, а сейчас нам предстоит увидеть забавное зрелище. Рванет, будь здоров! Малышке пришло время рожать. Решила тряхнуть стариной и снова почувствовать себя матерью. Последний раз, насколько я помню, она разродилась тысячу лет назад.

— Что ты несешь, совсем мозги сжег? — не выдержала мама.

— Ну не тысячу, а чуть больше. Может, я ошибся на пару веков, но всего не упомнишь. Об этом же сейчас только и трезвонят, вы что, не слышали? Ты разве не смотрела выпуски…

— Я работала.

— Ах да, точно. Забыл.

— И что в этих выпусках?

— А что? Что такое? Что вы все на меня так смотрите? Конца света ждете, что ли?

Вопрос так и повис в напряженной тишине.

— О, боже, ребята, вы что, серьезно? Нет. Вы шутите, правда? Та-а-ак. Гай, вспомни-ка хорошенько, что это была за задача, о чем там говорилось.

— Прекрати издеваться над нами, иди к своему осьминогу! Хоть перед смертью оставь нас в покое! — закричала мама.

Отец побледнел и отступил на шаг.

Гай втянул голову в плечи и быстро проговорил:

— Конец света — это еще не повод ругаться на папу.

— Малыш абсолютно прав, — обрадовался отец, приходя в себя. — Совсем не повод. А он, кстати, неплохо соображает! Молодец! Так, ребята, спокойно, спокойно, я вам все сейчас объясню. Только без истерик. — Он примирительно выставил руки ладонями к маме. — Так… Сейчас… Как бы это по-простому-то… чтобы долгих лекций не читать… Сейчас соображу. Так… Гай абсолютно прав. Но речь идет о взрыве флуктуационного сгустка, родившегося в ядре и вырвавшегося на поверхность, чтобы потом стать самостоятельной звездочкой. Взрыв этот очень мощный, способный уничтожить любую планету на своем пути, но, к счастью, узконаправленный и направлен он совсем не в нашу сторону. Так что переживать не стоит. Неужели я бы вам не сказал, если бы готовилось что-то серьезное? Время таких взрывов научились предсказывать уже тысячи лет назад, но поскольку мощность их слишком велика, сравнимая со взрывом некоторых светил, то раньше считалось, что ядро при этом не может уцелеть и звезда разлетается полностью. Впрочем, их уже давно называют флуктуационными взрывами или проще — звездными родами. Но подобных рожениц в нашей Галактике так мало, что их изучение не входит даже в программу старших курсов, поэтому я и не понимаю, как Гай мог натолкнуться на такую задачу.

— Ты ничего не путаешь? — снова завелась мама. — Речь идет об Отарусе! Это наша звезда! Так почему бы ее не поизучать на старших курсах?!

— Да, точно! Ну может, есть и другие причины, не знаю. Может, расчеты слишком сложные! Чего ты придираешься? Не я же учебники пишу и программы составляю! Это не ко мне вопрос! Все? Успокоились? Будем жить? Рано нам еще помирать? Ну вот, все хорошо, все хорошо. И самое главное — нас ждет удивительное шоу. Такое можно увидеть только раз в тысячу лет, и на это стоит смотреть своими глазами.

Отец замолчал и, видя, что буря улеглась, погасил свет, а затем пристроился на кровать со стороны Гая. Мамы он все еще побаивался. Воцарилась напряженная тишина, которую никто не спешил нарушать. Молчание затягивалось. Напряжение росло. Отец не выдержал первый:

— А что же вы у меня раньше не спросили?

— Я хотела с тобой поговорить! Дважды пыталась, но ты был занят!

— Ах да, точно, помню. Так я же не знал, что вы того… это самое… что Гай подсмотрит ответ и все такое.

— А ты ничего не знаешь, и знать тебе некогда, что твой сын без осьминога за несколько секунд решает форсированные задачи для старших курсов!

— Не ругайся, хорошо? У меня еще будет время. Давайте смотреть — сейчас начнется. Мы увидим только краешек, но все равно должно быть интересно. Там как раз две газопылевых.

Гай встал и потянулся к телескопу, но отцовские руки, оказавшиеся не такими уж дряблыми, вовремя усадили его обратно:

— И так будет слишком ярко. Побереги глазки.

— Папа, когда начнется? — не вытерпел Гай.

— Уже. Смотри внимательней.

Видимость из окна была изумительная.

Сначала на фоне черного неба безмятежно белели только восемь кругляшков. А потом чуть выше горизонта на небе стали медленно розоветь два огромных облака. Затем из розовых они превратились в ярко-красные и вдруг стали вытягиваться навстречу друг другу и книзу. В следующее мгновенье между вспыхнувшими облаками, удаляясь, пролетел ослепительно-белый шарик, и облака, изогнувшись, потянулись за ним. Но так и замерли, не догнав, а потом начали быстро бледнеть и за несколько секунд погасли, словно их и не было вовсе.

Небо стало таким же, как прежде, — только восемь белых лун выделялись на черном фоне.

Возвращая всех к реальности и давая понять, что представление закончилось, отец восторженно захлопал в ладоши.

— Это все? — удивился Гай.

— Все, — ответил папа. — Родила. Хорошо, что не в нас.

— Так быстро? И теперь снова ждать тысячу лет?!

— Ты же еще молодой. Дождешься, не переживай. Тебе понравилось?

— Ага! Мам, а тебе?

— И мне тоже.

— Кстати, я вам не говорил? Меня сегодня уволили, — поддержал разговор отец.

Мама не ответила. Она обнимала Гая и смотрела в темное окно на белые луны. В голове ее путалось множество мыслей, одна важнее другой. Надо будет перевести Гая в нормальную школу, где бы специально для его нефорсированного мозга разработали соответствующую программу обучения. Надо будет отрабатывать прогулянное время, разбираться с мужниным увольнением и поиском для него новой работы. Очень много накопилось всех этих «надо». Пережитые страхи легкими судорогами поднимались к горлу, но она сдерживала их, она позволит себе разрыдаться только утром, когда Гай уйдет в школу, а сейчас ей выпала уникальная возможность просто сидеть и смотреть в окно на небо, ни о чем не думая, и упускать такую возможность было никак нельзя. Следующая могла представиться только через тысячу лет.

Андрей Гальперин Панкратов sky

Это был Час Шмеля — самое любимое Панкратовым время. В этот час солнце неподвижно зависало над Проливом, легкий соленый ветерок путался в ломких зарослях сорных трав, а над серо-зеленой водой колыхалось легкое сонное марево, и даже вечно спешащие куда-то суда, попадая в это марево, сбавляли ход до приемлемых пяти-шести узлов и при этом начинали жалобно стонать и переговариваться друг с другом протяжными гудками тифонов.

Когда-то давно Панкратов, уже вполне состоявшийся маг, пришел на этот мыс именно в такое время. В тот день он просто задержался ненадолго, послушал шмелей и жаворонков, посмотрел на воды Пролива, создал и опроверг несколько интересных концепций. В другой день он пришел опять. Опять он слушал, созерцал и творил и наконец решил, что это именно то место, где он и будет жить.

Он поселился в опрокинутой цистерне без горловины, среди разбитых бетонных плит и вросших в землю серых блоков незаконченного Храма Железных Дверей и дал название этой земле — Пустынная Обитель. Место было выбрано удачно — совсем недалеко от Города и от Россыпи Ненужных Вещей, куда Панкратов ежедневно наведывался, дабы обеспечить себя хлебом насущным. Вскоре к нему присоединился Евгений, полубезумный бард, шизофреник с горящими от видений глазами, калека, вынырнувший из Того Мира и прошедший целую череду страшных и странных Вселенных. Вместе они ходили на мыс слушать звуки Мира, вместе выбирались в Город, во времена Холода и Больших Ветров они жались друг к другу у живительных язычков костра. В какой-то период времени к ним прибилась блаженная Ирина, но она жаждала плотских утех и подаяний, а потому и не прижилась, поскольку ни Панкратов, ни Женя в ее услугах не нуждались, а делить с таким трудом добытые Ненужные Вещи с блаженной им не позволял странный закон Мира. Тогда Ирина, осыпав нищих отшельников страшными проклятиями, ушла к упырям Кузнецовым, на Колхозный Рынок, а потом и сгинула, сорвавшись с ненадежных опор в мясорубку Этого Мира.

Так они и жили, вдвоем. Конечно, у Обители были существенные недостатки, и с этим приходилось считаться. К примеру — Колодец Мертвых Душ. Колодец располагался совсем рядом, в двух шагах, и представлял собою бездонную дыру посреди пустыря. К этому колодцу очень часто приезжали непрошеные гости из Того Мира. И это были, по классификации Панкратова, нелюди. Нелюди приезжали на больших черных машинах из Города, они сбрасывали в Колодец других нелюдей и просто Очень Плохих Людей, иногда мертвых, иногда живых, молящих о пощаде, иногда даже по частям, окровавленными кусками. Добрый Панкратов знал, что у нелюдей есть свои собственные отвратительные Боги и целые Культы, посвященные этим Богам, однако, витая в высших сферах, волшебник никогда не заглядывал за черный край, где таились эти ужасные Боги, и тем более никогда с ними не беседовал. Нелюди исполняли у Колодца странный ритуал, со стрельбой, взрывами и криками умирающих, а потом разъезжались. А когда их огромные монстроподобные машины растворялись в дымке, к Колодцу приходили гроллы, и вот тогда отшельникам становилось по-настоящему страшно. Нелюди были всего лишь пришельцами из Того Мира, дикими, жестокими, но не более, а вот гроллы существовали в их реальности, и это было опасно. Черными колеблющимися тенями они скользили у Колодца, сверкали в ночи отвратительными липкими шкурами и клацали челюстями. В такие минуты Панкратов творил защитные чары, а Женька, громко стуча зубами от ужаса, трясся в глубине цистерны.

Еще одной напастью была Машина Аята. Со стороны Города к развалинам, облюбованным Панкратовым, примыкал старинный ржавый забор, в три человеческих роста в высоту. Сразу за забором чугунно грохотала огромная машина, но из Обители было видно лишь ее верхушку, украшенную колченогими тубами, из которых с особой периодичностью с хриплым свистом вылетали вонючие желтые пары. Волшебник Панкратов знал, что в этой машине заключен дух Аят, не злобный, нет, скорее совершенно безразличный ко всему. Простые люди, снующие у Машины, думали, что это Машина служит им, однако только Панкратов знал, что все наоборот. Аят заставлял людей прислуживать ему — кормить рудой и топливом, смазывать механизмы, а иногда и требовал жертву в виде зазевавшегося простого человека. Зазевавшегося Машина хватала своими ржавыми челюстями и тут же перемалывала, и тогда звуки, издаваемые ею, были полны железного торжества.

Думать о том, что их Мир полон ужасных существ, Панкратову не хотелось, но и забывать об этом было нельзя. Впрочем, ни один из посещенных им Миров не был идеален. Мир Людей и Нелюдей, который он добровольно оставил много лет назад, был одним из самых страшных, но это был его родной мир, и бывать там Панкратову приходилось весьма часто. Когда-то, в давние времена, когда он еще не был могущественным волшебником, а всего лишь учителем географии, Панкратов пытался анализировать Тот Мир по-своему и классифицировать существ, его населяющих. Он выделил Просто Людей, Очень Нехороших Людей и Нелюдей. Богов и Демонов в Том Мире не было. Они ушли, точнее, разбежались по другим мирам, не в силах совладать с созданной ими реальностью, а потому Тот Мир с каждым годом становился все более злым, серым и унылым. Нелюдей становилось все больше, а Очень Нехорошие Люди так и просто заполонили улицы и проспекты Того Мира. Вот, к примеру, Очень Плохими Людьми оказались родные дочери Панкратова, как-то быстро превратившиеся из милых созданий с косичками в сквернословящих развратных бабищ, склонных к алкоголю и наркотикам. Именно безнадежность и усталость от ежедневных побоев и унижений заставила Панкратова искать путь в другие Миры, и он просто ушел, сначала на улицы, к таким же, как он, обреченным, а потом и в другие Вселенные.

Он надеялся встретить Богов и рассчитывал на их мудрость и понимание. И он встретил их, и многое познал, однако все еще был привязан к тому Миру, а потому довольно часто, насобирав достаточное количество Ненужных Вещей, он вместе с Евгением отправлялся на улицы Города. Простые люди очень мало интересовали их, очень нехороших людей они побаивались, а нелюдей избегали. Встречались в основном с обитателями их Мира. У Панкратова сложились хорошие отношения почти со всеми, что было редкостью среди ему подобных. Тяжкое бремя заставляло блаженных и отшельников ссориться друг с другом, иногда и убивать за Ненужные Вещи. Это было неизбежно, но добрый волшебник Панкратов являл собою исключение. В Этом Мире Панкратов славился мудростью, необычно глубокими знаниями о сущности Вселенной и своей добротой и справедливостью. К нему не раз обращались блаженные с просьбой рассудить территориальный спор или какой-нибудь другой сложный вопрос. Даже сам Федя Стакан со Сквозняков, Великий Повелитель Крыс и черный маг, был весьма благодушно настроен по отношению к старому Панкратову и однажды подарил ему замечательную четырехколесную тележку из супермаркета, совершенно необходимую вещь при охоте за Ненужными Вещами. Тележка была мечтой любого отшельника, и Панкратова в том числе, однако сам украсть ее он никогда бы не смог, и не только из-за боязни попасть в руки Очень Плохим Людям из охраны, но и потому что Панкратов соблюдал принципы нравственной чистоты и духовности. Тележка была гордостью Пустынной Обители, полоумный бард Евгений смотрел на нее с подобострастным восхищением, а упыри Кузнецовы, завидев раз Панкратова с тележкой в Городе, даже почтительно раскланялись. При этом все обитатели Мира прекрасно знали о том, что черный маг Федор пообещал изуродовать любого, кто посмеет отобрать у Панкратова тележку, а с такими угрозами приходилось считаться, ибо у всех были свежи воспоминания о том, как Федор поступил с двумя блаженными, рискнувшими обойти его в охоте за Ненужными Вещами на его же территории.

В Городе они обычно первым делом посещали Торговую Площадь, что находилась в заднем дворе бывшего магазина «Электротовары», а ныне помпезного казино «Эдельвейс». Площадь, замусоренная и грязная, принадлежала их Миру и очень контрастировала с ярко оформленным фасадом. Здесь, вдали от посторонних злых глаз, обычно собирался весь цвет их Мира — сам черный маг Федя Стакан, его подручный — Одноногий Мойша, Старый Моряк со своей супругой, сварливой Никитишной, Рыбаки из Порт-Крыма, облезлые, потертые, но никогда не унывающие мужики в тельняшках и бушлатах. Были многие другие, лишь упыри Кузнецовы сюда захаживать перестали, после того как блаженный Васька Мыльник ткнул старшего упыря заточенным электродом в спину за то, что тот когда-то отобрал у него почти новый цветной «Шарп». Со старшим Кузнецовым из-за этого приключилась большая неприятность, и если бы не младший упырь, бывший ветеринар, то отправился бы Повелитель Колхозного Рынка в тот мир, где совсем темно, и совсем нет Ненужных Вещей. Однако мутный эликсир из собачьего ассортимента сделал чудо, и старший Кузнецов остался жив, хотя при этом перекосило его изрядно на правый бок, а характер стал еще более отвратительным.

Здесь, на Торговой Площади, они совершали Обмен. Ненужные Вещи переходили из одних рук в другие, вместо них тележка наполнялась старыми крупами в бумажных пакетах и вкусными объедками, а иногда и деликатесными консервами и даже сладостями. Панкратов благодаря свой магической силе был замечательным охотником на Ненужные Вещи. Иногда ему удавалось выудить из Россыпи истинные ценности, и тогда он не шел на Площадь, а отправлялся к серой неприметной пятиэтажке на окраине, где в сумрачном подвале, который по ночам сторожили огромные свирепые гроллы, находилась антикварная лавка «Тайник». Хозяином «Тайника» был мордатый и усатый Зайченко. Зайченко, вне всякого сомнения, когда-то был Очень Нехорошим Человеком, и к их Миру не принадлежал, однако в какой-то момент он совершил магический Переход и с тех пор так и сновал меж двумя Мирами. Причину столь странного Перехода Панкратов знал — однажды Зайченко, обуреваемый жадностью, выманил у Простой старушки древнее кольцо, настоящую жемчужину, из коллекции блаженного Лотоса Гималайского. В кольце том таился злой дух Силифант, скрывающийся от Великого Правосудия. Раздосадованный тем, что его побеспокоил какой-то хам, да еще и за столь ничтожные деньги, Силифант, которому долгое время уютно жилось у Простой старушки, вырвался и юркнул обратно в Нижние Миры, а Зайченко силой Перехода откинуло в Этот Мир. Но перед тем, как исчезнуть, Силифант оставил маленький подарок — всего-то и ничего, темную ауру, отталкивающую Людей. После того как клиент стал обходить «Тайник» за три версты, Зайченко даже руки на себя наложить хотел, но тут объявился Панкратов, заинтересовавшийся странной аурой. Ауру, оставленную злым духом, он снял, и с тех пор «Тайник» обслуживал всех отшельников, а Зайченко, правда, за бесценок, скупал самые замечательные находки.

После истории с темной аурой Панкратов много размышлял о сущности Пересекающихся Миров и в конце концов пришел к выводу, что точек пересечения множество и каждая из них в себе что-то несет, ибо наполнена энергией разных миров. Он принялся искать такие точки и вскоре обнаружил, что никогда не сможет определить момент и время Пересечения, поскольку управляется этот процесс Богами, отсюда поговорка «Бог дал, Бог взял» становится аксиомой.

Но некоторый прогресс в его поисках все же был. Панкратов осознал, что вовсе не волею случая он пришел в этот мир. И не волею случая оказался в Час Шмеля на пустынном мысе у Пролива. Все это были Предначертания, которые нужно было правильно интерпретировать, и тогда возможно, что монолог к Богам превратится в диалог. Тогда по точкам Пересечения он сможет подняться туда, где прежде не был, но куда всегда мечтал попасть.

Час Шмеля. В это неподвижное и сонное время Панкратов и Женя обычно сидели на фанерных ящиках и предавались размышлениям, глядя на Пролив. Так было и в этот день, за одним небольшим исключением — сегодня они смотрели совсем в другую сторону и размышления их никак не были связаны с окружающей природой, скорее наоборот.

На вытоптанном пятачке, прямо перед ними стоял на подножке новенький велосипед. Волшебно легкий, удивительно красивый, замечательно красный велосипед блестел титаном и никелем, вспыхивал на солнце радужными искорками, словно спина несущейся вверх по течению форели. Маг и кудесник Панкратов, прикрыв глаза тяжелыми веками, медленно перебирал собственные мысли, выстраивая сложные конструкции, должные объяснить внезапное появление этого волшебного предмета в их Мире. Его теория о точках Пересечения стала реальностью, и он сейчас смотрел на подарок Богов, подарок лично ему, подарок от кого-то несоизмеримо могущественного, способного без опаски перенести такой предмет, как новый велосипед, из одного мира в другой.

Женька нервничал. Он чесал пятерней грязные волосы, сопел и поглядывал то на велосипед, то на старого Панкратова. Наконец он не выдержал и спросил:

— Слушай, дед, может, ты его все-таки украл?

Панкратов отвлекся от мысленных конструкций, снисходительно ухмыльнулся и пригладил бороду.

— Вы пошляк, Женечка…

Евгений натянул на уши воротник армейской куртки, обхватил себя руками и закачался на ящике.

— Не пойму… Не пойму я… Только что его не было — и вот нате! Такого ведь не бывает, а? Дед?

— Бывает, Женечка. Бывает. — Панкратов кряхтя приподнялся и еще раз внимательно оглядел поблескивающее чудо. Однако приближаться к велосипеду почему-то не стал.

Женька вскочил и, корча гримасы, запрыгал вокруг ящика.

— Не бывает! Не бывает! Это кто-то приехал купаться и оставил, а мы и не заметили! Не заметили! Не заметили! Ты вообще, дед, ничего не замечаешь! Тебя вон чайки обосрали уже с ног до головы, а ты не замечаешь! Только бубнишь себе под нос!

Панкратов задумчиво покачал головой и наконец решился. Он встал, приблизился к велосипеду и положил ладонь на мягкое сиденье — и тут же почувствовал прилив свежих сил. Он покачнулся и, улыбаясь, повернулся к Женьке.

— Это подарок! Это подарок Богов, Женечка. Они хотят, чтобы я приблизился к ним!

Женька вдруг резко замер, склонил голову и исподлобья посмотрел на старика.

— Ты, Панкратов, совсем сдурел. — Глаза его вдруг неприятно заблестели. — Давай скорее его в город оттащим. Зайченко сразу возьмет, даже вопросов задавать не будет… Ну, чего встал?

Панкратов, глядя в сумасшедшие глаза блаженного, испугался. Он вдруг ясно увидел то, чего не замечал ранее. Женька, его друг и поэт, исчез. Его сожрал гролл и поселился в его тщедушном теле, и сейчас именно гролл смотрит на него через безумно вытаращенные глаза товарища. Панкратов сжал руль велосипеда и, почувствовав новый прилив сил, забормотал защитные заклинания.

Гролл в Женькином обличье дьявольски расхохотался и стал приближаться мелкими покачивающимися шажками.

— Что ты там бормочешь, Панкратов? Совсем больной стал. Договаривались ведь, все, что найдем, — пополам… Давай, я поеду на нем.

Панкратов с отчаянием осознал, что его заклинания не помогают. Гролл, громко клацая зубами, все приближался. Старик прижался к горячему металлу щекой и зашептал:

— Не отдам… Не отдам… Не заберешь!

Женька остановился в двух шагах и заголосил:

— У тебя! У тебя тележка есть! Тележка! Тележка! Ни у кого нету, только у тебя! Отдай мне тележку тогда? Не отдашь? Ты жадный старик! Так я и знал — все тебе! Все! А мне — шиш с маслом! Отдай!

Он кинулся к Панкратову и стал отдирать руки старика от руля. Они упали вместе с велосипедом и завозились в ныли. Панкратов отчаянно лягался, кусался и верещал. Женька схватил старика за волосы и дернул.

Во внезапно наступившей пыльной тишине что-то сухо и страшно хрустнуло. И сразу же где-то совсем близко заворочался, загудел и чугунно ударил себя по железным бокам черный дух Аят. Женька вскочил, глянул в пустые безжизненные глаза Панкратова и снова рухнул на колени.

— Дед, а дед? Дед, вставай, слышишь? Пошутил я! Пошутил! Не нужен мне твой велосипед! Дед, вставай! Ну пожалуйста! Вставай, слышишь? Вставай, пойдем, у меня консерва есть! Сардинка. Я на удочку сменял у Кольки.

Давно от тебя спрятал. Сам съесть хотел! Деда, вставай, пожалуйста…

Он упал лицом в пыль и заколотил кулаками по земле.

— Вставай-вставай — вставай — вставай — вставай-вставайвставай!!! Ну вставай же!

Панкратов лежал рядом, одна нога на серебристых спицах, сухой, маленький. Нечесаная борода его смотрела вертикально вверх. В небо.

Женька с трудом поднялся с колен и всхлипнул.

— Ты ведь не умер, деда? Ведь не умер же? — Он вскочил и засуетился. — Ну конечно же, ты не умер. Это твой велосипед. Твой. Ты поедешь на нем, прямо к своим Богам.

Он подхватил велосипед, неловко щелкнул подножкой, скинул грязную куртку, потом наклонился и поднял под мышки обмякшее тело старика.

— Ну давай же! Садись! Вот… Удобненько, правда? — Он усадил тело на сиденье, уперся плечом и рванул на груди заношенную байковую рубашку. Оторванной полосой он неуклюже привязал руки старика к рулю, потом наклонился и стал прикручивать разбитые ботинки к педалям. — Вот как хорошо! Сейчас и поедем!

Обвязав разорванной рубахой неподвижное тело где только можно, Женька обтер лицо от пыли и, счастливо улыбаясь, уперся в руль. Все так же улыбаясь, он дотолкал велосипед с привязанным к нему мертвым Панкратовым через сухие ломкие заросли к самому краю обрыва.

— Вот и все! Вот и поедем! С ветерком! Слышишь, деда? С ветерком помчимся!

Стараясь удержать равновесие, он столкнул велосипед вниз и радостно запрыгал на месте.

— Вперед! Крути быстрее, дед, не останавливайся!

Велосипед зашуршал по сухой глине, подпрыгнул на кочке и полетел. Старый волшебник Панкратов вдруг выпрямился, повернул голову и, беззвучно шевеля губами, важно кивнул. Женька, приложив ладонь к бровям, смотрел, как, оседлав красный велосипед, великий маг и кудесник поднимается все выше и выше к самому небу, превращается в едва видимую черную точку и исчезает…

Ник Средин Нинья

Бывает так: вдруг понимаешь, что обстановка вокруг совершенно необычная. Нет, конечно, все происходит постепенно и мало-помалу, но потом внезапно приходишь в себя и думаешь: как же это меня угораздило?!

Например, летишь на борту межзвездного космолета в компании друга, репортера и симпатичной журналистки — это не считая кота, рыбок в аквариуме и нескольких перепелов в клетке — и записываешь в дневник:

«Семнадцатое мая. Расстояние от Солнца сто двадцать миллионов километров, до включения ионного двигателя двое суток. Объем прироста водорослей чуть выше расчетного — удалось немного снизить расход кислорода. Кот поймал рыбку, вовремя отобрали…»

Я повернул голову налево. В панорамном иллюминаторе кают-компании чернело бездонное море космоса, по которому сверкающим планктоном плыли звезды. Неторопливо ползущие огоньки не мигали, как обычно бывает на планете, — атмосферы-то не было.

Я посмотрел направо. Парень, похожий на монгола, разлегшись на удобной циновке, читал электронную книгу. В задумчивости он, как обычно, пощипывал себя за короткую «чингисхановскую» бородку.

— Юрка, — позвал я, погладив взобравшегося на колени кота. Пит явно собирался разлечься на соблазнительной панели дневника. — Можешь объяснить, как мы здесь очутились?

— Вообще-то это была твоя идея, — отозвался «монгол», отвлекшись от экрана. Усмехнулся, наблюдая, как Пит грациозно запрыгнул на невысокий столик, намертво примагниченный к полу, и плюхнулся на записи. Бортврач пожал плечами, проворчал, возвращаясь к чтению: — Но, по-моему, идея великолепная!

— Семнадцатое мая, — задумчиво протянул я. — День какой-то такой… Что-то с ним…

— Да? — удивленно посмотрел поверх своей книги Юра. — Что?

— О! — Я вспомнил. — Сегодня твой день рождения!

— А, — флегматично согласился «монгол». — Ну да. Только Кристине не говори, а то праздновать заставит…

Наверное, все началось в детстве, когда я услышал легенду про звездолеты.

Пятьсот лет назад земляне построили три корабля и отправили их на Альфу Кентавра. Добравшись до места, звездолетчики вступили в контакт с Галактическим сообществом. Домой они вернулись уже при помощи телепортеров. Через неделю политиков пригласили в Совет — ознакомиться с законами, подписать, где надо, а заодно получить свою долю помощи «отсталым братьям». Почему отсталым? «Альфа-кентавры» на момент Контакта с Галактикой азартно рубили друг дружку железными мечами, вот и от новых членов не ожидали ничего другого и торопились «поднять» их до «цивилизованного» уровня.

Вообще говоря, по статистике, на Земле не должно было развиться ничего сложнее бактерий. Даже в центре, где звезды гуще, минимальное расстояние между обитаемыми мирами равнялось двадцати световым годам. А тут — каких-то неполных пять. К тому же нарушался закон развития обществ: «Чем дальше планета находится от центра, тем примитивнее „варвары“, ее населяющие». Несколько местных умников хотели было доказать, что на самом-то деле «дикари» вплотную приблизились к межзвездной стадии, но политики быстренько лишили их всех способов огорчить ученых собратьев из Совета. С политиками трудно было не согласиться: помощь «варварам» оказывали лет триста, эти средства позволили без потрясений приспособиться к новой жизни. Хватило еще и на освоение двух десятков незаселенных планет, и на создание полусотни крепких диаспор в «цивилизованных» мирах.

С самого начала Землю занесли во все справочники как объект для туристов, интересующихся экстремальным отдыхом. Прикинув, что к чему, люди устраивали инопланетянам такие «сафари», что пятьсот лет все уверенно называли землян «дикарями». Телепортеры поставили уверенный крест на межпланетных перелетах еще в первое десятилетие после Контакта. Космическое прошлое постепенно забывалось, а через пару веков сам перелет к Альфе Кентавра и вовсе объявили мифом.

А потом эту «небылицу» услышал я.

Хотя если уж совсем честно, то в детстве мне рассказывали много всякой чепухи.

Но позже, во время «паломничества в метрополию», я случайно оказался рядом с музеем космонавтики. А в дальнем зале наткнулся на «Нинью», «тот самый» звездолет. Его телепортировали с Альфы Кентавра в первые годы после Контакта, поставили в музее на память о подвиге — и забыли.

У меня как раз случилась одна из Великих Трагедий Молодости: уехала девушка, с которой я две недели «паломничества» очень хотел познакомиться, но так и не смог решиться. К тому же было Восьмое марта, и одиночество чувствовалось особенно остро: поздравить-то было некого.

И вот внутри «бублика» «Ниньи» появилась мечта: улететь в просторы космоса, подальше от всех, непонимающих, серых и… Какое-то еще название придумывал, филистеры, что ли, но точно не вспомню.

Идея показалась заманчивой. Причина — безусловно романтичной, но несколько глуповатой. В итоге, после месяца, проведенного в библиотеке, сформировалась вполне достойная цель: доказать, что пятьсот лет назад земляне уже вступили в межзвездную стадию развития цивилизации. Вообще говоря, за это время пыл поостыл, бежать от всех и вся расхотелось. Но осталось любопытство и извечный вопрос «А что, если?..»

Седьмого апреля, ожидая телепортации домой, я разговорился с соседом по очереди. Юра тоже возвращался из «паломничества» и тосковал — не горел желанием впрягаться в ярмо работы. Медицинский вуз был закончен, место приложения молодых сил определено — оставалось шагнуть в телепортер и идти знакомиться с начальством, коллегами и пациентами.

Услышав про путешествие, «монгол» загорелся, как фейерверк. Еще до вечера Юра выяснил координаты клуба землян-путешественников, и вместо торжественного ужина в кругу семьи мы попали на сборище подозрительных личностей.

«Монгол» добился права голоса и вытолкнул меня на трибуну. Слушали «доклад» в гробовом молчании, опустив головы. После робкого завершения: «Ну вот, где-то так… В общих чертах…» — зааплодировали. Стуча деревянной ногой, сквозь собравшихся пробился высокий — под потолок — мужик с большой окладистой бородой.

— Вот это да! — орал он, утаскивая нас к бару и угощая пивом. — Я бы и сам с вами полетел! Вот это я понимаю — путешествие! А то что мы? Загружаемся в армированный вездеход, который выдерживает прямое попадание ракеты средней мощности. Вперед — в телепортер — еще отправляем робота-разведчика, узнать, насколько там опасно. И если ничего, тогда уж вкатываем мы. И исследуем, если это можно так назвать. Тьфу! Нет, ребята! Ваше дело не должно заглохнуть!

На следующий день родители увидели в новостях, что их сын собрался в межзвездный перелет. Они несколько удивились. Честно сказать, я тоже удивился, но отступать было уже некуда: дом окружили журналисты.

Пригодился месяц, проведенный в библиотеке, — говорил я гладко, уверенно и просил только денег на организацию экспедиции для доказательства гипотезы. Юра в поисках спонсора начал обходить фонды, организации и просто богатых людей.

За две недели он собрал что-то около двухсот монет — на эти деньги мы сняли домик на месяц.

Я дал больше сорока интервью, в том числе дюжину — инопланетянам, они неожиданно заинтересовались перелетом. С одним удалось разговориться. Оказалось, в их системе продолжали летать на космических парусниках, и ему было любопытно познакомиться с нашими кораблями. Осматривая схемы, инопланетянин несколько раз одобрительно хмыкнул, чем привел меня в восторг — можно было надеяться, что чертежи только для меня являлись непонятной мешаниной линий и подписей.

— Как вы думаете, на этом можно добраться от Земли до Альфы Кентавра? — осторожно спросил я.

— Да, конечно, — кивнул инопланетянин.

Я почувствовал, что от радости начинаю парить над креслом.

— А многие сомневаются, что мы долетим!

— Конечно, они правы. — Инопланетянин вернул меня с небес на землю. — Вы когда-нибудь летали хотя бы на околопланетных яхтах? А у старых звездолетчиков был опыт поколений. Техника, проверенная годами, веками постоянной эксплуатации. Кроме того, они летели на трех кораблях, из которых до цели добрался только один.

— Два! — обиженно поправил я.

— Но остальные — погибли. Зачем вам это?

— Знаете что, — рассердился я. — Тем космонавтам тоже задавали этот вопрос: зачем лететь людям, если можно отправить зонды?! Но они перешагнули через это! А если бы испугались и послали роботов, еще неизвестно, чем бы закончился Контакт!

Инопланетянин напряженно думал: глаза на стебельках пульсировали в пугающе быстром темпе. Потом опустил голову.

— Вам нечего возразить? — торжествовал я.

— Да, — признался журналист. — Я не могу постичь земную логику. Я не вижу аргументов, которые надо было бы опровергнуть, но вы уже закончили доказательство. Значит… Удачи вам. Надеюсь, ваш звездолет будет из тех, что долетают до цели.

В один из вечеров, точнее — двадцать третьего апреля, к нам явился некто Харли Дэниельсон, владелец крупнейшей телекомпании на всех людских планетах, и предложил оплатить все расходы: он хотел снять шоу. Показать телезрителям, как готовится экспедиция — а потом и все десять лет полета. Поскольку пятьсот лет назад на «Нинье» было пять человек, Харли предложил нам доукомплектовать экипаж двумя журналистами, которые смогут «сделать зрелище».

Я переглянулся с напарником. Прочитал в его глазах обуревавшее и меня возмущение: сделать из нашего Великого Проекта какую-то развлекательную передачу для домохозяек!

Мы кивнули одновременно, соглашаясь на все.

На следующий день личная жизнь закончилась.

Началось шоу.

С утра пораньше прибыли три оператора, вооруженные до зубов разнообразными камерами — от самодвижущихся монстров выше человеческого роста до малюток, помещавшихся на ладони. Для начала операторы заставили нас бегать по всему домику — искали «нужный кадр». Загнали на крышу, на фон рассвета, потребовали выйти на улицу — позировать перед фасадом «штаб-квартиры межзвездной экспедиции». Потом настойчиво попросили позавтракать еще раз — людям и прочим зрителям любопытно будет сравнить домашнее меню с едой звездолетчиков.

Рядом с нашим домиком поставили небольшой фургон, в котором поселились «монтажники», «на лету» готовившие отснятый материал для показа.

Чуть позже подтянулись двое журналистов, новые члены экипажа.

Когда знакомили с Карло, сначала я увидел только огромную огненно-рыжую бороду. Только потом разглядел за ней невысокого лысого мужичка. «Гном», — подумал я и попытался разглядеть, торчит ли за поясом топор. Оружия не было.

Кристина Фата-Хива оказалась девушкой. Понятно, что с таким именем она и не могла быть парнем, но мы не знали имен и никак не ожидали, что экипаж перестанет быть однополым. На тот момент журналистка носила черные волосы — потом она перекрашивала их чаще, чем мы брились. Юра сразу «сделал стойку» на красавицу с многообещающими глазами и звонким голосом.

— Фамилию можно сокращать до Фаты или Хивы, как вам больше нравится, предложила девушка. — А лучше зовите меня Кристи.

— Вот мы с вами и познакомились! — закричал Карло, выпячивая бороду вперед, как таран. — Если мы тут закончили, отправляемся на Землю! Чего ждать?!

Директор музея космонавтики перепугался почти вусмерть, когда в его кабинет ворвалась орава людей, камер и журналистов. Выяснив, что «Большой Орде» нужна не дань за двенадцать лет, а «всего лишь» «Нинья», он сразу и наотрез отказался.

— Вы там погибнете — ну и леший с вами! А звездолет — уникальный. Им нельзя рисковать.

— Он скучает по космосу! — заявил Юра.

— Молодой человек, я догадался, что только сумасшедшие могут хотеть убиться таким способом. Но наделять железяки разумом — это чересчур!

Самодвижущиеся камеры одновременно наехали на директора.

— Сдаюсь! — вскинул руки человек. — Роботы могут быть умными! Но испытывать эмоции, к сожалению, они не умеют и не умели никогда!

Карло действовал на удивление тихо.

Он просто подошел к директору и написал цифру — я так и не разглядел, сколько там было. «Гном» посмотрел в глаза «клиенту» и увеличил сумму.

— В течение трех дней мы создадим копию для музея, — пообещал журналист. — Только вы подтвердите для всех, что летим мы на музейном экспонате. «Том самом».

Директор кивнул и повел показывать товар. Осмотрев покупку, Карло попробовал устроить скандал.

— Вы обманули нас! — бушевал «гном», пытаясь бородой протереть дырку в животе у «продавца». — На борту написано «Санта-Клара»! А нам нужна «Нинья»!

— Ну да, — удивился директор. — Это она и есть. Звездолеты назвали в честь каравелл Колумба — «Санта-Мария», «Пинта» и…

— «Нинья»!

— Нет, официальное название было «Санта-Клара». «Нинья» — это всего лишь прозвище корабля. Что-то вроде «детка» или «малышка».

— Да, — подтвердил я. И для солидности добавил: — Именно так все и было!

Две недели специалисты приводили звездолет в порядок. Тестировали все системы, восстанавливали вышедшее из строя оборудование, обновляли интерьер. Телекомпания добывала в каких-то шахтах ядерное топливо, закупала продовольствие, воду и кислород. Нашла колонию рыбок, из потомства которых в течение десяти лет можно было бы варить уху. Поймала семейство перепелов — не столько для мяса, сколько для яичницы.

Юра старательно собирал и штудировал библиотеку врача. Лично проверял комплектацию аптечки на борту. Пришлось взять на «Нинью» робота-хирурга: «монгол» категорически отказался резать кого-нибудь, а аппендиксы очень любят воспаляться не вовремя.

Карло лез из кожи вон, стараясь сделать шоу. Приставал к инженерам, пытался «расшевелить» бортврача — оказалось, что когда тот за что-то садится, сдвинуть его с места может только полк солдат или Кристина. Но Фата-Хива постоянно где-то пропадала, и мне в одиночку приходилось выдерживать натиск «гнома». Журналист требовал новых подробностей: когда я захотел лететь? Когда поверил? Зачем мне это?

В свободное от интервью время я прорабатывал маршрут экспедиции, сверяясь с записями о Том путешествии. Пять часов после старта с ускорением в одно g, чтобы набрать шестьсот километров в секунду. Три дня до Солнца, двое суток на облет светила, и еще четыре дня полета до орбиты Марса. Там включить ионный двигатель и за полгода разогнаться до половины эс. Восемь лет между звездами. Торможение, выход на орбиту сначала вокруг центра масс двойной Альфа-Беты Кентавра, потом — вокруг планеты, и, наконец, посадка.

— А зачем нам мотаться к Солнцу? — спросил «гном».

— Для зарядки аккумуляторов. За орбитой Марса солнечные батареи станут бесполезны.

— Но нам не хватит на десять лет!

— Но хватит на полгода, когда вся свободная энергия пойдет на разгон.

— И все это время нам придется спать, грубо говоря, на стене?

— А когда начнем тормозить — и вовсе на потолке. Именно поэтому на борту мало мебели, а каюта управления размещена почти на оси вращения.

— Не понял.

— Там искусственная гравитация минимальна, будет чувствоваться только ускорение, — вздохнул я.

Подумал, что если даже с таким экипажем нам удастся долететь до «кентавров», то у старых звездолетчиков точно не было никаких проблем.

Пит пришел вечером, в день перед окончанием работ. Выбрался из кустов, росших вокруг домика, в котором мы жили, и уверенно подбежал к двери. Поскребся, жалобно мяукнул. Прогонять не стали. А после того, как кот на ночь с вернулся в теплый урчащий калачик возле Юриного уха, стало понятно — на «Нинье» полетят пятеро.

На следующий день, десятого мая, пригласили экспертов — засвидетельствовать, что кораблю полтысячи лет и нет ничего, что могло бы помочь современным «Одиссеям». Эксперты подтвердили возраст. Кроме того, они предсказали, что мы задохнемся, потому что не сработает система обеспечения воздухом. Изжаримся, облетая Солнце. Погибнем от жажды, как только протухнет вода — а случится это через месяц после начала полета. Самым оптимистичным оказался астроном — он предсказал, что мы проживем все десять лет, но промахнемся мимо Альфы Кентавра и уйдем в легенду.

Выслушав все мнения, представитель президента Земной Федерации потребовал от нас письменные свидетельства, подтверждающие, что улетаем добровольно, осознавая риск и вопреки умным советам. Улучив минуту, он отвел меня в сторону и тихо спросил:

— Скажите, ваши родители еще живы?

— Да, — удивился я.

— Им будет очень печально узнать, что вы погибли. Откажитесь.

— Поздно, — заявил я скорее себе, чем ему. — Show must go on!

Эксперты разошлись по своим планетам, мы остались ждать выведения «Ниньи» на орбиту.

— Отлично. — Карло яростно дернул себя за бороду. — Зрители заключают пари, докуда мы сумеем добраться!

— И как? — вяло поинтересовался Юра.

— Десять против одного, что не долетим до Солнца. Двадцать против одного, что…

— А на то, что долетим, вообще принимают?

— Да, но там…

— Ну и хорошо! Хоть кто-то в нас верит.

С выведением на орбиту случился конфуз.

«Нинью» отказались выстреливать в космос из электромагнитной пушки, как делали со спутниками и прочим оборудованием. Звездолет был, мягко говоря, тяжеловат.

Техники уселись в кружок, раздумывая, как быть. Вспомнили древний — пятивековой — способ: создать гигантский телепортер с выходом на заданной высоте. Проблему набора скорости решали просто: звездолет устанавливали на мощную платформу и включали двигатель. После выхода на орбиту платформа падала в атмосферу и сгорала. Быстро выяснили, что космодром в Средней Азии еще работоспособен, а в ангарах можно отыскать нужное оборудование. Переносили, как обычно: вход в телепорт сделали прямо под «Ниньей», а выход — не выше чем в полуметре над платформой.

Пока разбирались с установкой «Ниньи» на «колеса», Юра с Кристиной отправились в последний раз погулять по твердой земле. Карло умчался монтировать репортаж о конференции экспертов. Я, посадив Пита в сумку, побежал в банк. В кредит на десять лет дали всего три тысячи монет.

Следующим пунктом посещения была букмекерская контора. Красивая блондинка радостно улыбалась за пуленепробиваемым стеклом конторки. Очередь оказалась небольшой — человека три. Один получил выигрыш за хэдбольный матч, двое ставили на нашу экспедицию. Один — что вернемся через месяц, второй — что погибнем во время облета Солнца.

— Ого, — восхитилась девица. — Вы уверены, что хотите поставить три тысячи? Пожалуйста, приложите палец для удостоверения личности, покажите глаз здесь и дыхните сюда.

Пит зашипел. Я с ним согласился.

— Извините, но это необходимая формальность, чтобы подтвердить, что вы в трезвом уме и здравой памяти. — Блондинка попыталась через стекло разглядеть кота. Поднялась, перегнувшись через конторку. — А погладить можно?

Я был готов согласиться на что угодно, глядя на почти не закрытые прелести девушки. Пит сердитым ворчанием напомнил, что он не гладильная доска, а благородное животное. Блондинка вздохнула, вернулась к делам.

— Вы уверены, что хотите поставить на благополучный перелет «Ниньи»? Они же сумасшедшие все. Особенно этот, Герман… О! Его как вас зовут! Ого! Так это вы и есть?!

— Ага.

— Тогда понятно, — кивнула блондинка, и не подумав смутиться или покраснеть. Вопросов она больше не задавала.

Мы с Питом вернулись первыми.

Корабль — огромный «бублик», окруженный по периметру гигантскими цистернами с горючим, кислородом и продуктами, напоминал коробку карандашей, облепившую золотое обручальное колечко. Техники закончили крепление звездолета на платформе, установили робота в командном отсеке, чтобы в нужный момент запустить двигатели.

— Подождите! — попросил я, уверенный, что ко мне прислушаются. — Они сейчас вернутся.

— Да чего время-то терять, — пожал плечами главный техник. — Выводить надо на орбиту.

— А как мои товарищи зайдут на борт?! — подпрыгнул я.

— Как все цивилизованные люди: через телепортер.

— А откуда на борту «Ниньи» телепортер?!

— Нету?! — Техник выглядел так, как будто увидел шестирукого гуманоида. Впрочем, шестирукие гуманоиды не такая уж и редкость. Значит, удивился он намного сильнее. — Так сейчас занесем! От… люди! Хорошо, что спросил вовремя…

— Нельзя! — Я стал на рельсы перед платформой, на которой высилась «Нинья». Проснувшийся кот выпрыгнул из сумки и сел умываться, вальяжно привалившись к моей ноге. — Вы не понимаете! Это сделает эксперимент бессмысленным. Если в любой момент можно будет уйти с корабля и вернуться назад, не получится доказать, что старые звездолетчики долетели…

— А что вы будете делать, если запахнет Черной Дырой?

Я пожал плечами.

— Мы все равно не будем запускать эту хреновину с людьми внутри, — заявил главный техник. — У меня палец не нажмет «Пуск», если я буду знать, что вы там, в этой консервной банке…

— Но…

— Уберите его с рельсов! Потом разберемся!

Я как-то с детства не привык бить человека по лицу. Попытался вяло отмахнуться от двух дюжих мужиков — очевидно, не сумел. Меня просто подняли и отнесли на безопасное расстояние.

У Пита предрассудков не было. Он шипел, вертелся волчком, царапался и, если становилось совсем туго, проскакивал между нападающими, не уходя с рельсов.

— Да врубайте уже! — рявкнул главный техник. — Как покатится — сам убежит!

— Если с котом что-нибудь случится — я вас следом за «Ниньей» на орбиту выведу, — пообещал я. — Всех! По очереди!

— Правда: псих, — кивнул техник.

— А вы что стоите?! — заорал я на операторов. — Помогите!

— Нельзя! — отозвался ближайший, выглядывая из-за камеры. — Нас здесь нет, мы только придатки к камерам. Пожалуйста, не портите картинку, мы же в прямом эфире! Кота! Кота — крупным планом снимайте!

Пит свернулся на шпале в ощетинившийся клубок, внимательно следя за людьми, не обращая внимания на платформу. Я попробовал позвать его — кот недовольно фыркнул и продолжил нести дежурство.

Карло появился в последний момент, помешал запуску двигателей. Секундой позже подоспели Кристи и Юра. Хива метнулась за Питом, «монгол» рванул к технику. Журналист еле сумел предотвратить драку.

Техники предложили компромисс: они выводят «Нинью» в космос, потом выстреливают из пушки небольшой мобильный кораблик с телепортером. Мы заходим в этот «баркас», пристыковываемся к звездолету и избавляемся от «лодки» вместе с телепортером.

— И какие у нас шансы? — спросил Карло.

— Неплохие, — пожал плечами техник. — По крайней мере, если расшибетесь, так сразу попрыгаете в телепорт.

— Питу в невесомости очень плохо, — сказал Юра, прижимая кота к груди.

— Почему это? — набычился техник.

— В невесомости постоянно кажется, что куда-то падаешь, — пояснил «монгол». — А у кошек рефлекс — приземляться всегда на лапы.

— И что?

— На Земле кот вращает хвостом и быстро занимает нужное положение. А в невесомости, во-первых, невозможно понять, какое положение — «правильное», кошки впадают в истерику, и во-вторых — представьте, что будет с Питом, когда он начнет вертеть хвостом.

Техник ухмыльнулся. «Монгол» стиснул челюсти, прошипел что-то нехорошее и отошел.

— Значит, стартуем на «Нинье», — решил я.

— А это вам, чтоб совесть не мучила, — добавил «гном», выписывая очередной чек.

— Ладно, — хмуро согласился главный техник. — У меня рука не поднимется. Помощника попрошу. Удачи вам.

Кресла в командном отсеке копировали сиденья старых звездолетчиков. Они меняли свое положение относительно приборов, приспосабливаясь к направлению силы тяжести. Сейчас кресла стояли вплотную к стенке, со спинками, перпендикулярными земле.

Я, как капитан, придвинулся к главной панели управления. Юра, как бортврач и первый помощник, расположился рядом. Карло и Кристи с Питом остались возле стенки.

— Поехали, — вздохнул я. Собрался с духом — но духа не хватило нажать на «Пуск». Я прокашлялся.

— Ничего, это вырежут, — обнадежил сзади «гном». — Давай второй дубль.

— Ну, поехали. — На этот раз удалось вытянуть руку. Но тут пришла мысль, что вернуться будет уже, в общем-то, невозможно и впереди — девять лет… Пальцы опустились, так и не дотянувшись до заветной клавиши.

— Так чего, может, не будем дурью-то маяться? — предложила Кристина. — Пошли по домам. Интересно, а такой вариант ставок был? Что не взлетим?

— Поехали. — Юра почесал бровь указательным пальцем и этим же пальцем утопил «Пуск» в панели. «Нинья» вздрогнула. Рева двигателей слышно не было, но степь впереди чуть сдвинулась. Неторопливо покатилась под нас.

«Монгол» перехватил рычаг ускорения, не отводя глаз от мониторчика с цифрами скорости, плавно передвинул вперед — до одного g. Звездолет завибрировал — как и предупреждали техники: по рельсам нельзя было идти совершенно мягко. Корабль начал раскачиваться. Где-то далеко внизу протяжно застонала платформа. Я сглотнул. Мышцы напряглись, сопротивляясь возрастающему давлению перегрузок. Бортврач оценил расстояние до распахнувшегося «окна» телепортера, проверил скорость — и загнал рычаг на два g.

Недовольно мявкнул Пит.

«Нинья» накренилась вправо — и я почувствовал пальцами ног, что на этот раз опора потеряна и корабль опрокинется. Мы превысили допустимое ускорение. Дергаться было поздно — да и руки свело от напряжения, противостоящего силам тяготения.

Оставалось только смотреть, как горизонт заваливается на пять градусов, потом на десять. На пятнадцати падение остановилось — мы помчались на одной стороне платформы. Колеса не выдерживали: со скрежетом сминались, с грохотом отстреливали, приближали нас к «чирканью» цистерной по степи. Было страшно. А еще больше — обидно.

Потом вдруг исчезла степь, земля ушла из-под ног, и я оказался лежащим на спине, задрав ноги вверх — к нестерпимо яркому Солнцу, затененному защитным экраном до вполне приемлемого блеска. Мышцы продолжали напрягаться, пока Юра, дотянувшись до рычага на «потолке», не сбавил ускорение до одного д.

— Спускаемся? — предложил «монгол».

— Стабилизировать вращение и направить к первой проверочной точке, — попросил я, вспоминая инструкции.

— Десять секунд, — ответил мягкий электронный голос. Видимо, борткомпьютера. От неожиданности я чуть не выпрыгнул из кресла. — Сделано. Начать вращение для создания искусственной гравитации?

— Мы при двух не выдержим, — сказал бортврач.

— А Пит в невесомости не сможет.

— Значит, я с ним уйду в центрифугу, пока вы будете раскручивать «Нинью».

— Не начинать вращение, — приказал я. — Выключить двигатели, когда разгонимся до шестисот километров. За десять минут предупредить.

— Будет сделано, — пообещал звездолет, добавил: — Электромагнитная защита включена.

Кресла плавно опрокинулись сиденьями к полу и съехали к «стенке», на которой ждали остальные члены экипажа.

— Юрий, как вы можете прокомментировать поведение Германа на старте? — подошел журналист. Кристи возилась с котом, несколько растерявшимся от всего произошедшего.

— Карло, ты чего? — удивился «монгол».

— Это первое интервью у космонавта за последние пятьсот лет! — возвестил «гном». — Нашим зрителям интересно узнать ваши мысли.

— Зря я ускорялся, — признался бортврач. — Думал, не наберем вторую космическую, завернет на виток.

— Спасибо. А что скажете вы, Герман? Как ощущения? Что с вами случилось?

— Ничего. — Я раздраженно пожал плечами. — Так и было задумано.

— Как видно, все мы перенервничали. — Карло лучезарно улыбнулся куда-то в сторону — наверное, в камеру. — Когда пройдет шок, мы постараемся рассказать все подробнее.

Юра предложил сделать обход — проверить, что с нашими рыбками и перепелами, как водоросли и прочий полезный груз. «Гном» поддержал идею и старался комментировать все, что мы видели. Почему-то получалось у него на редкость глупо, и я уже собрался сказать ему об этом, но потом передумал. Карло — профессионал, может, так и надо…

Когда мы через пару часов вернулись в «кают-компанию», Кристина с Питом встретили нас приветственным мурчанием и кофе с тостами.

Я оценил гениальность старого конструктора, создавшего в кают-компании на всех стенках небольшие дисплеи, на которые выводились необходимые данные по работе двигателя и системам жизнеобеспечения. «Гном» бурно выразил восторг по поводу того, что мы летим в космосе — в настоящем звездолете. Хива улыбнулась, сдержанно подтвердила: все круто. Добавила, что ее чуть не стошнило, когда начало потряхивать и сдавливать, но обошлось.

Через шесть часов Юра уговорил Пита сесть в сумку и закрылся с котом в центрифуге. Я проследил, чтобы их раскрутило не больше чем до одной g. «Нинья» выключила двигатели — и я почувствовал, что падаю вместе с креслом, спиной вперед. Перевернулся — и начал «падать» спиной на приборы. Ругнулась Кристина. Вымученно засмеялся Карло.

— Почему не возвращается сила тяжести? — процедил я сквозь зубы, барахтаясь в кресле. Попытка закрыть глаза только ухудшила ощущение падения.

— В командном отсеке на протяжении полета тяготение возникает только при включении двигателей, — напомнила «Нинья». — В отсеках уже достигнут уровень одной десятой.

Журналистов сдуло сразу. Я какое-то время боролся с головокружением, пытаясь привыкнуть к невесомости — древние же как-то летали месяцами без какой-либо гравитации. В конце концов сдался и поплыл вслед за товарищами. По мере продвижения к краю «бублика» падение принимало отчетливое направление — я таки свалился с лестницы перед предпоследним уровнем. «Нинья» подтвердила, что набрана расчетная скорость кручения, сообщила, что солнечные батареи развернуты на семьдесят пять процентов, и смолкла.

Выпустили недовольных Юрика и Пита.

— Кота я понимаю, — кивнул я. — А ты чего?

— Вы в невесомости были, — буркнул очкарик. — А я — нет. Какой космос без…

— Ну так лезь наверх, — предложил я.

«Монгол» просиял и быстро помчался к лестнице. Пит мужественно шел за ним три уровня вверх, потом потерял направление «пола», пожаловался на непонятный мир и вернулся на твердую землю.

«Утром» второго дня полета, одиннадцатого мая, Карло начал переживать, что рейтинги нашего шоу падают. Фата-Хива вешалась Юрке на шею. При взгляде на его глаза, из которых гейзером бил восторг, становилось ясно, что бортврач потерян на какое-то время. Раздражение «гнома» я наивно приписывал потере возлюбленной и боялся сцен ревности, скандала и поножовщины или отелловщины на борту. Пит сидел над аквариумом и завороженно следил за рыбками. Перепелов Кристи повесила повыше, чтобы кот не смог добраться до птиц, несущих белковые яйца.

«Днем» — в кавычках, потому что на борту звездолета, летящего к Солнцу, темно становилось в единственном случае: если блокировался доступ света в каюту, — так вот, «днем» журналист обратил внимание на датчик углекислого газа.

— Ну, — не понял я. — Десятые доли процента. И что?

— Еще две доли — и мы начнем вымирать, — пояснил Карло. — Как мамонты. «Нинья», подтверди.

Борткомпьютер послушно согласился.

— А почему не подняла тревогу? — поинтересовался я.

— Еще не дошло до критической отметки, — отозвался звездолет. — Перенастройте допустимый процент, буду по ночам поднимать чуть что.

— Я сообщу членам экипажа, — пообещал журналист.

— Не надо! — приказал я. — Сначала разберемся, что происходит. «Нинья»?

— Поглотители углекислого газа не работают. Или работают недостаточно хорошо.

— А почему раньше проблем не было?

— Сегодня с утра первый набор поглотителей начал использоваться по второму кругу, — отрапортовал корабль. — Можно предположить, что они не сумели очиститься и не могут эффективно фильтровать атмосферу.

— Ставь второй набор, — распорядился я.

— Нерабочие уничтожить?

— Пока не поймем, что с ними, — нет.

Чтобы понять, пришлось разбираться с принципом работы системы очистки воздуха. Вредные примеси оседали на мелкой сетке системы вентиляции, с ними проблем не возникало. «Кассеты» поглощали углекислый газ в течение недели, потом неделю очищались, выбрасывая его за борт, а потом возвращались на «дежурство» — принимать новую порцию.

Карло рассказал все Юре с Кристиной и потребовал собрать совет для решения, что делать дальше.

— Не вижу проблемы, — буркнул я. — Мы собирались перейти на замкнутую систему жизнеобеспечения, то есть использовать водоросли. Они будут удалять углекислый газ и выделять кислород. Так, Юрка?

— Так, — как-то не очень радостно согласился бортврач.

— Когда сможешь обеспечить начало такого цикла?

— Через месяц. В лучшем случае. Я ж не агроном… И я не могу ничего гарантировать.

— Юрка?

— Летели б вдвоем — я б сказал, пульсар с ним. Но тут Пит. И Кристина.

— Какие мы благородные, — фыркнул «гном».

— Правда, — поморщилась Хива. — Сколько веков равноправие, а вы все никак от предрассудков не избавитесь!

— Каждый комплект рассчитан на год беспрерывной работы, потом требуется замена на новый. Нам дали с двойным запасом — всего тридцать штук, — рассказал я. — Значит, даже если ни один не захочет работать по два раза, системы воздухоочистки хватит больше чем на полгода. Если через два месяца оранжерея не заработает, вернемся к обсуждению этого вопроса — прекращать полет или нет. Возражения есть? Возражений нет.

— А если… — начал Карло.

— Я сказал: через два месяца!

— Нет, — упрямо помотал бородой журналист. — Если второй комплект не рабочий вообще?

— Тогда гаплык нашей экспедиции, — мрачно согласился я. — Залезем в скафандры и вернемся. Неудобно, очевидно, будет, но выживем.

Два часа экипаж просидел в кают-компании в напряженном ожидании. Пришел недовольный кот, принялся сгонять «гнома» со своей любимой циновки. Карло попытался сопротивляться наглости «животного», но под натиском Кристины и Юры сдался.

Посреди ожидания телекомпания вдруг устроила сеанс связи с Землей. Приемо-передатчик формировал маленький телепортал с выходом на земную антенну и гнал сигналы «напрямую».

Зрители в основном болели за нас. Советовали держаться. Несколько человек предлагали экзотические способы борьбы с переизбытком газа. Услышав, чем именно надо смачивать платок, через который потом дышать, Карло побледнел, позеленел, несколько раз судорожно сглотнул и все-таки удержал завтрак на своем законном месте.

— Это от отравляющих газов, — блеснул эрудицией бортврач. — Здесь не поможет. Но спасибо.

Нашелся умник, который добрых две минуты эфира кричал нам, что только последний идиот мог отправиться неведомо куда непонятно зачем верхом на консервной банке и при этом рассчитывать вернуться живым.

— Мы не верхом, — обиделся я. — Мы внутри!

Добрый пожилой голос предложил свои услуги, если кто-либо на борту захочет исповедаться. Ведущий, которого хорошо было слышно на «Нинье», бодро ответил, что еще рано, но попросил оставаться на связи.

Наконец, звездолет отрапортовал, что новый комплект отлично справляется с задачей: концентрация углекислого газа приближается к норме. Одновременно завершился и сеанс связи со зрителями.

Журналист заявил, будто перенервничал, поэтому отправляется спать. Юра вместе с Питом умчались возиться с водорослями. Кристина покрутилась возле них — и пришла отвлекать меня.

— Я занят, — дипломатично сказал я, совершенно не испытывая желания разыгрывать с «монголом» сцены из «Евгения Онегина», или где там друзья-соперники стрелялись насмерть из-за ревности.

— Давай помогу, — с готовностью предложила Хива, и причины для изгнания девушки закончились.

Как ни странно, она на самом деле смогла помочь. Минут через пятнадцать заявила, что сидеть на месте и читать справочники — не лучший путь для отыскания поломки. Лучше потрогать руками систему очистки поглотителей.

Сработало.

Для того чтобы цеолоитовые поглотители отдавали газ, их надо разогревать. Иначе практически вся углекислота остается внутри и, естественно, эффективность падает почти до нуля — поглощать просто некуда. Какая-то умная голова на Земле отключила печку от сети электропитания. Может быть, им было жарко.

«Нинья» согласилась, что это похоже на корень проблемы. Через трое суток, когда мы уже огибали Солнце, звездолет подтвердил, что процесс очистки поглотителей идет по графику.

А еще через час взорвалась цистерна с кислородом.

Повезло — мы все собрались в командном отсеке.

Все «утро» Карло ныл, что рейтинги снова падают и скоро перелет к «Альфе Кентавра» сравняется по популярности с «мыльными операми».

Предыдущей ночью журналисты — очевидно, тоже для поднятия рейтинга — отправились в невесомость «покричать». Перепуганный Юра разбудил меня в три часа утра, трагическим шепотом сообщив, что Кристи пропала и ему кажется, что она стонет где-то «вверху».

— Спасать надо, — торопил меня бортврач.

— Зачем? — тяжело спросил я. — Надо было бы — позвала б на помощь. «Гном» у себя?

— Он тут при чем?!

— Ну, пошли. Посмотрим.

Зрелище, честно говоря, было впечатляющим. Как они не повредились при таких кульбитах — я не знаю. Может быть, специально тренировались.

Юра помрачнел, зато Карло начал светиться, как лампочка, и только через день вспомнил, что давно не жаловался на свои рейтинги. Точнее, на наши.

Ближе к полудню «Нинья» проходила перигелий — всего в тридцати миллионах километров от поверхности Солнца, вдвое ближе орбиты Меркурия. Температура внутри звездолета поднялась до сорока градусов — Кристи сразу же сбросила одежду, оставшись в практически незаметном купальном костюме. Карло последовал ее примеру. Немного позже разделся и я. Юра потел, постоянно вытирал лоб и оттягивал прилипающую к груди майку, но «обнажаться» категорически отказывался. Может быть, «мстил» Хиве таким оригинальным способом. Пита хотели поместить в холодильник, но кот заявил, что не имеет к пингвинам никакого отношения, и вообще, он рыжий, а не полярный белый. Он героически поднялся с нами до третьего уровня — и ушел назад, к рыбкам. Лежать возле аквариума, время от времени обмакивая в воду лапы.

Намного больше, чем жара, волновала радиация. Электромагнитный «кокон» должен был выдержать. Судя по показаниям приборов, он справлялся с задачей отлично, окружая корабль плотной радугой «северного сияния».

Сначала сгорел дозиметр.

Вспыхнул маленьким огоньком на фоне бушующей плазмы звезды. Кристина схватилась за сердце, уставившись огромными глазами на то место, где висел прибор. Карло сглотнул, медленно желтея от ужаса.

— От радиации такого не бывает, — бодро дрогнул голосом бортврач.

— Внутренний дозиметр, — скомандовал я. «Нинья» сразу же вывела на экран успокаивающие цифры. После следующей команды звездолет быстро заменил сгоревший аппарат.

А потом корабль вздрогнул.

Я первым сообразил, каких масштабов катастрофа должна была случиться, чтобы махину «Ниньи» мотнуло, как при хорошем землетрясении.

Произошел взрыв в баке с кислородом. Через пробоину под огромным напором убегал сжатый газ. Струя раскручивала «патронташ» звездолета в какой-то совершенно ненужной плоскости, рискуя уронить «Нинью» на Солнце или как минимум сбить ориентацию двигателей, необходимую для выхода из облета. В командном отсеке непрерывно менялось направление силы тяготения, в главном мониторе Солнце устроило дикую пляску.

Думать было некогда.

Пока Юра кувыркался посреди отсека, пытаясь сообразить, в какую сторону возвращаться к панели управления, пока приходил в себя ударившийся об «пол» Карло и трясла хорошенькой головкой крепко вцепившаяся в поручни Фата, я воевал с борткомпьютером, требуя сбросить поврежденный бак.

— Там треть запасов всего кислорода, — отбивался звездолет. — Подтвердите сброс.

— Проверь, откуда у нас опасное ускорение! — неожиданно для самого себя потребовал я.

— Поняла. Сбрасываю.

Цистерны отлетели с двух сторон «Ниньи» — сверкнули на прощание и помчались в жаркую печь звезды.

— Стабилизирую вращение, — сообщил звездолет. — Время выхода на расчетные величины — девять минут.

— Пит, — выдохнул Юрка и одним прыжком исчез в шахте, ведущей в жилые отсеки.

— Что это было? — спросила Хива.

— Мефеорит? — неразборчиво пробурчал Карло. Подвигал рукой нижнюю челюсть, похлопал слева. Шумно повозился языком под нижней губой.

— Разгерметизация? — Я начал проверять состояние систем, чтобы оценить последствия катастрофы.

— Нет, — ответила «Нинья».

— Повреждение соседних «баков»?

— Нулевое.

— Сбой траектории?

— Незначительный.

— А что было во второй цистерне? Ты зачем ее сбросила?

— Из-за неравномерного распределения груза по периметру корабля могла возникнуть неустойчивость вращения. Кислород.

— И фам фоже?! — ужаснулся «гном».

— А чем мы теперь дышать будем? — побелела Фата.

— Кислорода тоже был тройной запас. Третьим баком и будем, нам немного надо — только восполнять тот, что связывается углекислотой и выводится за борт, — успокоил и. — К тому же Юрка «ферму» наладит, вообще «лишний» кислород не понадобится. Водорослей хватит. А система защиты от разгерметизации нам все равно не нужна.

— А что это такое? — заинтересовался Карло, восстановив дикцию.

— Если появится пробоина, «Нинья» начнет нагнетать воздух с той же скоростью, с которой он будет уходить в космос. При условии средних размеров пробоины времени должно хватить на то, чтобы все успели покинуть поврежденный отсек. Его изолируют и отправят роботов на починку.

— А могут изолировать вместе с кем-нибудь? Если примут за убитого?

— Нет, — вмешался звездолет. — Поскольку я не могу гарантированно определить, жив человек или нет, двери не закрываются, пока в отсеке находится хоть один член экипажа. В любом состоянии.

— «Нинья»? — оборвал я объяснения. — Еще повреждения?

— Солнечные батареи подлежат восстановлению максимум на тридцать процентов. Рекомендовано сократить энергопотребление до минимума, пока не будет достигнута расчетная скорость в половину эс. Прогнозируемый запас электричества составит меньше шестидесяти процентов от расчетного.

— А из-за чего взрыв был? — спросил «гном». — Метеорит?

— Метеориты отклоняются электромагнитным «коконом», — ответил звездолет. — Наиболее вероятная причина — перегрев.

— То есть третий бак может тоже… бабахнуть? — прошептала Кристи, приложив ладонь к горлу.

— Будем надеяться на лучшее, — проворчал я.

— Если все произошло действительно так, то вероятность взрыва — пятьдесят три процента, — вежливо сообщил корабль.

— «Нинья», мы переходим в кают-компанию, — сказал я. — Надо решать. Опять.

Пит, к счастью, не пострадал. Его облило водой из аквариума — но кот страдал от жары и душ ему пошел только на пользу. К тому же куда-то девалась пара рыбок, а глядя на довольную усатую морду, заподозрить можно было что угодно.

Пит, мокрый и взъерошенный, притопал вслед за Юрой, уселся на своей циновке и принялся вылизываться.

Звездолет приглушил свет по всему кораблю. В панорамный иллюминатор заглядывало апокалиптическое небо, с багровым оттенком близкого Солнца, с проколами звезд.

— Можем сейчас включить ускорение, — сказал я. — Мы быстро уйдем от опасности перегрева оставшегося кислорода, но поставим крест на полете к Альфе Кентавра.

— Я против, — сказал Карло.

— Я тоже, — кивнула Кристи. — Летим дальше.

Согласно мяукнул Пит, отвлекшись на секунду от рыжей шубки.

— А если рванет? — мрачно спросил бортврач.

— Перейдем в один из взлетно-посадочных модулей, — ответил я. — Там запас кислорода на трое суток. Как раз до Земли долететь. Если не хватит одного, теоретически, должны выжить во втором.

— А если произойдет авария с этим баком во время перелета?

— А если, а если, — передразнила Хива. — А если…

— Дура! — неожиданно рявкнул Юра так, что все вздрогнули. Кот недовольно оглянулся на крик. — Ты вообще соображаешь?! Если что-то случится там, то все! Только морфий искать и вкатывать лошадиную дозу, чтоб не мучиться! Герман…

— Мы и собирались лететь на оранжерее, — напомнил я.

— Опять эти чертовы водоросли! — заорал «монгол». — А если они вымрут сразу за гелиопаузой?!

— Вернемся, — спокойно ответил я, внимательно разглядывая напарника. — Кислорода в баке должно хватить на весь перелет. Если оранжерея заработает, то он и будет аварийным запасом. Через полгода разгона вернемся к обсуждению этого вопроса. Проверим работу «фермы». Если появятся сомнения, развернем «Нинью». Возражения есть? Возражений нет.

Карло хмыкнул. Юра стремительно развернулся к нему на носках, и мне показалось, что сейчас придется разнимать драку. «Монгол» сдержался, яростно отмахнулся рукой и выбежал из кают-компании. Пит проводил его взглядом, посмотрел на нас и разлегся на циновке, постукивая хвостом, настороженно прислушиваясь. Потом неохотно поднялся и поплелся за бортврачом. Неожиданно вышла Кристина.

«Гном» опять хмыкнул. Посмотрел на тускло горящую лампу.

— А из-за чего солнечные батареи накрылись?

— Из-за рывка. И потом еще помотало немного, — отозвался я. Посмотрел в непонимающие глаза, горящие над рыжей бородой, решил, что лучше сразу объяснить подробнее. — Для облегчения веса отказались от каркасной структуры батарей. Это как на воздушном змее…

— Не дурак, — буркнул Карло.

— У нас батареи, как и на старом звездолете, типа «Солнышко». Берутся длинные «дорожки», одним концом прикреплены к «Нинье», на втором размещены небольшие грузы. Когда мы раскручиваемся, груз разматывает всю «дорожку» и держит в натянутом состоянии. Если посмотреть сверху — получится, что у звездолета куча длинных «лучей». Сам материал — тончайшая пленка. Когда рвануло, корабль бросило в сторону, потом нарушилась точность вращения — в итоге большая часть «лучей» погибла.

— Интересно было послушать, — поблагодарил журналист, повернулся к камере и начал комментировать последние события. — Наш совет сорвался. Из-за нервного напряжения, из-за аварии, которую можно назвать катастрофой, у одного из членов экипажа случился срыв. Не будем его осуждать, ситуация на самом деле складывается безрадостная. Или рискнуть — и, вполне возможно, погибнуть. Или признать поражение, но зато остаться в живых. Что выбрали бы вы? Связаться с нашей студией можно…

Мне стало не столько мерзко, сколько просто навалилась усталость. Фата играет, Карло готов выпрыгнуть в космос без скафандра, лишь бы не упали его чертовы рейтинги…

— Капитан? — тихо спросила «Нинья».

— Продолжаем полет.

Вполуха слушая, как «гном» общается со зрителями, я сидел в кресле, вглядываясь в цифры риска взрыва в последней цистерне с кислородом. Звездолет понял — выводил вместе с тысячными, и постоянное уменьшение цифр придавало немного бодрости.

— Да будьте людьми! — резко ворвался голос зрителя. — Сверните в Солнце! У меня несколько тысяч сгорает! Лучше вы сгорите! Я вам памятники поставлю! А?!

Следующие пятнадцать минут эфир наполнялся возмущенными криками сердобольных зрителей.

— Они что, правда расстроятся, если мы погибнем? — проворчал я.

— Конечно, — заверил Карло. — Видел бы ты, какие реки слез текут, когда их фаворит проигрывает и не получает свой приз! А тут… Ну, кроме тех, кто поставил, понятное дело… Знаешь, что я ответил, когда спросил у себя — еще там, на Земле, — зачем мне лететь к Альфе Кентавра?

— Почему бы и нет, раз такой случай подвернулся?

— Да разве ж это причина?!

— А разве нет?

— Я имею в виду — достойная причина, за которую не жалко погибнуть? — Журналист надулся пафосом, как жаба надувается воздухом, перед тем как исполнить брачную песню.

— Сдаюсь, — поспешил сказать я. — Зачем?

— Напомнить этим людям, что в жизни всегда есть место подвигу! Что у них есть? Работа. Путешествия по телепортерам. Шопинг по выходным. Ну еще там, по мелочи. Все серо. Все зашорено. Утоплено в быту. А кто в этом виноват? Они сами! Сами отказываются от приключений. От настоящей жизни. Если хотя бы один из них, глядя на нашу экспедицию, пусть даже на нашу гибель, задумается и оторвет свою… свои… себя от кресла, значит, мы погибнем не напрасно! Человек должен звучать гордо!

— И обязательно с большой буквы, — добавил я.

Что-то ткнулось мне в ногу.

Пит жалобно смотрел снизу вверх, печально опустив свои роскошные уши. Я бережно поднял кота на колени, погладил. Услышал тихое, как показалось — грустное урчание.

— Вот у кого трагедия, — сказал я. — Друг бросил ради девушки, да, Пит? Еще и закрылся небось и выставил за дверь. Забыл, что в ответе за того, кого приручил. Не обижайся на него, Пит. Его самого сейчас приручают…

На следующий день, пятнадцатого мая, «Нинья» вышла на линию прямого полета к Альфе Кентавра. Опасность взрыва миновала — интерес аудитории еще несколько часов был с нами, а потом опять пошел на спад.

Два дня я редко видел Юру и Кристину. Общался с Питом и иногда — с Карло. Возился с водорослями. Результаты обнадеживали — размножались они быстро и уже начинали включаться в кругооборот веществ на корабле. Я чистил птичьи клетки, кормил рыбок и перепелов и в какой-то момент понял, что не смогу есть. Питаться друзьями — это каннибализм, даже если у них нет рук, а есть плавники или клюв. Наверное, надо было относиться к ним как-то по-другому, но я не смог.

На третий день — семнадцатого мая — Юра пришел в кают-компанию.

— Она к Карло вернулась, — пожал плечами бортврач, радостно тормоша Пита. Кот млел от счастья и от переизбытка чувств кусался и царапался. — А я как-то… Я думал, она любит, а ей так… Любопытно было. И для камер, наверное… Чтоб рейтинг, чтоб его…

— Бывает, — кивнул я и сел заполнять журнал. Потом вспомнил про Юрин день рождения. Потом — про разговор с Карло.

— Слушай, Юрка, а зачем ты полетел?

— Я? — удивился «монгол». — Ты чего вдруг?

— Так. Любопытно.

— Ну. Идея понравилась.

— И все?

— А что тебе еще надо? — Бортврач привстал на локте. — Я не понял, ты что, чем-то недоволен?

— Нет.

— А я недоволен!

— Юрка?!

— А ты сюда посмотри. — «Монгол» сел. — Сначала фильтры углекислоты отказали. Потом взорвался кислородный бак. Оба раза Карло жаловался на рейтинги, так? Кто заметил проблему с углекислым газом?

— Карло.

— Кто предложил собраться в командном отсеке, хотя могли отсидеться в кают-компании?

— Карло.

— Теперь смотри — могли ли инженеры быть такими дураками, чтобы не воткнуть печку в сеть, а? Или не предвидеть, что кислород возле Солнца может разогреться и рвануть? Если там опасность взрыва больше половины, старые звездолетчики не летали бы вокруг, это же ясно!

— Звучит логично. Но мне не нравится идея повесить всех собак на «гнома». Он же сам на борту.

— Правильно. И очень не хочет лететь к Альфе Кентавра. Поэтому он испортит нам еще что-нибудь, так, чтобы нельзя было продолжать. Думаешь, ему улыбается десять лет болтаться с нами среди звезд? Он уже засветился как герой. Получил свой чертов рейтинг, теперь домой хочет… Кстати, тебе он тоже с утра жаловался?

— Да, — согласился я. — Только это маразм. Знаешь, если у нас через неделю крыши поехали, может, правда, стоит свернуть все? Признать, что старые звездолетчики были покрепче…

— Давай последим за Карло. Если до вечера ничего не случится… — Юра улыбнулся. Подмигнул. — Тогда мы вернемся к обсуждению этого вопроса.

Следили по очереди. Стараясь быть ненавязчивыми. Один раз мне показалось, что журналист крутился возле душевой и, неожиданно выйдя из кают-компании, я его спугнул.

А потом бортврач отправился принимать душ.

— Я убью его!

«Монгол», даже не завернувшись в полотенце, вылетел из душевой с боевым воплем раненого вепря. Когда я подбежал, он как раз настиг убегающего «гнома». Свалил с ноги замахнулся снова.

Я успел перехватить мокрую после душа руку. В нос ударил запах мочи. Я сдавленно кашлянул, отворачиваясь от напарника.

— Он испортил водоочистку! — завопил Юра. — Убью!

Очищалась, естественно, только техническая вода — для мытья, полива растений и прочих мелких нужд. Пили только чистую, из запасов. Но лететь десять лет без душа из-за каких-то рейтингов?! Я рассвирепел. От души пнул лежащего «саботажника» под ребра. Откуда-то выскочила Кристина.

— В модуль его! — приказала Хива.

На какую-то секунду эта мысль показалась мне достойной немедленного исполнения, тем более что мы стояли как раз возле шлюзов.

— Пошел! — закричал бортврач, от злости не смущаясь гарцевать перед девушкой в костюме Адама.

Мы схватили журналиста за плечи, за бороду, пихнули в шею… Как-то само собой получилось, что он уже заколочен во взлетно-посадочный модуль, а мы стоим с этой стороны шлюза и Кристина возле механизма запуска «шлюпки».

— Нет! — крикнул я, но опоздал.

Хива привела механизм в действие.

Истошно заорал Карло за стенкой — и наступила тишина. Запасов у него было на трое суток — теоретически, его могли успеть поймать телепортером. Не менее теоретически мы могли затормозить, вернуться к месту запуска и попытаться его отыскать.

Только шансов было меньше процента.

Намного меньше.

Ссутулился Юра. Сник, глупо закрыл ладонями промежность. Я привалился спиной к стенке, чувствуя, что старею каждую минуту на добрый год.

Получилось, что мы убили человека.

— Это он все подстроил, — неуверенно сказала Кристина.

— Мы знаем, — кивнул я. Скрипнул зубами.

— Я запустила второй модуль, — добавила Хива. — Ничего с ним не случилось.

— Что? — поднял голову бортврач.

— Тут два модуля. Тот, в котором Карло, — на борту. Улетел другой. Вы правда до сих пор не поняли? — удивилась Фата. — Это же все было запланировано. С самого начала. Дэниельсону нужна была сенсация. Простой перелет — скучен. Преодолевающий кучу сложностей, с риском для жизни, — совсем другое дело. Закончиться все должно было именно так. Или вы думаете, Карло случайно так подставлялся, чтобы вы сумели догадаться, что аварии подстроил он? Или случайно дал догнать себя именно здесь? Бедные, наивные… аргонавты.

— Но зачем? — с тоской спросил «монгол».

— Мы? Нам Дэниельсон отвалил такие суммы…

— А если бы мы погибли? — спросил я.

— Вряд ли. — Девушка пожала плечами. — Две минуты у нас должно было оставаться в любом случае. Успели бы убежать.

— Куда? — хмыкнул бортврач.

— Телепортер на борту, — догадался я. — Контрабандой поставили?

— Конечно. А кто б нас отпустил без страховки?

— А я-то, — покачал головой Юра. Попытался улыбнуться — получилось скривиться. С силой ударился затылком об стенку. — Я-то, дурак…

Зашипел шлюз. Выбрался улыбающийся Карло, потирая свежий синяк на скуле. Нужно было бы вмазать во второй глаз. Для симметрии.

Только руки опускались.

— Одевайся, боксер, — ухмыльнулся журналист. — Перелет закончен. Если сами не захотите уходить, через полчаса прибудет отряд охранников. Силой выведут. Дэниельсону неприятности не нужны, а шансов добраться до «кентавров» живыми у вас практически нет. «Нинья» полетит дальше. Если пожелаете — через десять лет вернетесь на борт, затормозите его и выведете на орбиту.

«Монгол» кивнул. Шаркая ногами, качая поникшей головой, побрел в свою комнату.

— Вас тоже не забудут, — пообещал «гном». — Работать в ближайшее время точно не придется. Может быть, организуем что-то вроде ежемесячного экстремального шоу. Сейчас не отвечай, у тебя шок. Но подумай. Идем.

Телепортер стоял совсем рядом с неисправной и уже ненужной душевой. Заметить его было невозможно — спрягали на совесть.

— «Нинья», ты знала? — спросил я.

— Конечно, — отозвался звездолет. — Но ты не спрашивал.

— Понятно, — согласился я.

Подумал, что Юра мог уже успеть и одеться, и трижды переодеться, и ванну принять. Где-то в пятках шевельнулось нехорошее подозрение. Очень нехорошее. Сколько человеку надо времени, чтобы повеситься?

Я рванул по коридору, понимая, что не успеваю.

Ногой вышиб дверь.

Ворвался в комнату.

Одевшийся Юра держал на коленях блаженно мурчащего Пита и довольно улыбался.

— Я решил, — тихо сказал «монгол». — Лечу дальше без «балласта». А ты, капитан?

Опешившие журналисты практически не сопротивлялись. Мы легко вытолкнули их в телепортер. А потом вывели аппарат из строя — старым, «дедовским» способом: раздолбали к Черным Дырам всю панель управления.

— Еще телепортеры на борту есть? — уточнил бортврач, вытирая пот.

— Нет, — ответила «Нинья». — Рада видеть вас до сих пор на борту. Мы долетим.

— А ведь это, наверное, тоже было запланировано, — вслух подумал я. — Что мы вот так их выгоним…

— А какая разница? — пожал плечами Юра. — Мы получили что хотели — летим к Альфа Кентавра без всякой связи с Землей. Можем приемо-передатчик разнести вдребезги, но я б оставил, новости слушать. А сейчас я лично собираюсь заняться починкой системы водоочистки…

«Добрались хорошо тчк альфа кентавры милейшие люди тчк пришлите кого-нибудь забрать звездолет музей тчк пит зпт юрий зпт герман».

«Границы? Я никогда с ними не сталкивался. Но слышал — многие думают, что они существуют».

Т. Хейердал

Арина Трой Пифия

Антон Тудаков Возвращение вождя

Павел Петрович Ильичев был агентом КГБ и очень этим гордился.

Объяснялась его гордость просто — в период максимального накала столкновения миров развитого социализма и загнивающего капитализма каждый советский гражданин считал своим долгом приложить все усилия для оказания помощи родной стране. А Ильичев мог принести пользу вдвое, а то и втрое большую, чем рядовой гражданин. Потому что полковник Ильичев служил в должности заместителя командира полка ракетной дивизии Группы советских войск на Кубе. Куба же образца 2017 года, как известно любому октябренку из политинформаций, находится на острие вышеупомянутого столкновения с тех самых пор, как по указанию Никиты Сергеевича Хрущева здесь разместили часть ядерного арсенала СССР. Сколько после этого американцы ни грозили стратегической инициативе Страны Советов, руководство партии на провокации не поддалось, решительно отметая возможность убрать ракеты с Острова свободы. И вот уже не за горами сотая годовщина Великого Октября, а ракеты и Группа войск здесь и никуда не двигаются.

Что, собственно говоря, и означало, что ЦРУ, РУМО и иже с ними проявляют повышенный интерес к городку Хибара, где дислоцировалась часть, в которой служил полковник Ильичев.

Надо сказать, что не всегда Ильичев относился к статусу агента КГБ серьезно и в беседах со своим куратором майором Железняковым позволял себе всякие шутки на предмет того, что он-де стукачок маленький. Но в этот раз Железняков, выставив на стол явочной квартиры бутылку дефицитного в этих краях армянского коньяка, принялся объяснять Ильичеву ошибочность подобных ВЗГЛЯДОВ.

— Ты, Петрович, сколько уже в партии? — вопрошал особист, разливая коньяк по рюмкам.

— Так, почитай, с двадцати восьми лет, — пожал плечами Ильичев.

— А несешь ерунду, как какой-нибудь битник с Калининского проспекта. Вот в чем, по-твоему, разница между агентом и стукачом?

— Да ни в чем.

— Ясно, Петрович. Давай-ка по одной вздрогнем, а потом я тебе разъясню ошибочность твоих убеждений.

Они вздрогнули и закусили лаймом.

Железняков выложил из кейса на стол шумодав, надежно защищавшее от прослушки новейшее изделие Министерства среднего машиностроения. Которое, как известно, на самом деле объединяло все советские закрытые НИИ. Из соседних с явочной квартирой окон, раскрытых нараспашку, мгновенно донеслась забористая ругань. Аппаратура надежно глушила не только потенциальные вражеские шпионские устройства, но и все телевизоры, сотовые телефоны и компьютеры в радиусе пары сотен метров.

— Так вот, Петрович, — начал Железняков, раскуривая сигару. — Разница между двумя этими понятиями огромная. Стукач, Петрович, это такой человек, который для органов государственной безопасности не только не полезен, но даже и вреден. Потому что стукач только и делает, что стучит. На соседей, на сослуживцев там… А чего он нужного рассказывает? Да ничего. Кто с женой комдива из младшего офицерского состава переспал, кто скабрезные журнальчики почитывает…

При этих словах Железняков пристально посмотрел на Ильичева.

— Ты, кстати, Петрович, «Плейбой»-то, что третьего дня у командира второй роты Ивашкина отобрал, куда дел?

Ильичев покраснел как рак и потянулся за бутылкой.

— Я это… — промямлил он.

— Да что ты как маленький, Петрович, чуть что, сразу «я это». Так и скажи — не дочитал еще. Прочитаешь — доложишь мне сообщением о содержании, особенно о тех местах, где антисоветские идеи излагаются. И отдашь вместе с журналом. Только смотри, чтобы как в прошлый раз не получилось, когда твои орлы всех баб повырывали и под штабную карту прицепили. А комдиву пришло в голову новую карту повесить. Помнишь, как он удивился?

Ильичев мрачно кивнул. От стыда он готов был сквозь землю провалиться.

А Железняков, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Так вот, стукачи, Петрович, они силы и средства органов безопасности отвлекают на всякие пустяки. Органы, Петрович, ты должен сам понимать, умные люди возглавляют. Они же понимают, что каждому надо дать кусочек запретного плода попробовать — ну нужна же даже советскому гражданину какая-то отдушина. Члены ЦК, чай, сам знаешь, в Интернете не только по домену su шарятся.

А агент, Петрович, это очень нужный и полезный государству человек. Потому как занимает он важную должность и является объектом потенциального устремления иностранных спецслужб. Или может помочь нам незаметно проконтролировать сложную ситуацию. Или даже сообщить нечто такое, что на совет офицерского собрания не вынесешь. Помнишь, у тебя в части Ковальчук повадился патроны таскать? И что ты сделал? Правильно, мне рассказал. Потому как комдив, доложи ты ему об этом, тебя же и затоптал бы. Сам знаешь — Ковальчук на его племяннице женат. А дойди его дело до суда, получил бы дурак за свою любовь по бутылкам пострелять срок в Мордве. Так у него жена и двое детей. А так провел я с ним профилактическую беседу, быстренько написал он рапорт и уехал дослуживать до пенсии на Дальний Восток. Вот так и дивизии от тебя польза приключилась, и человека не сгубили.

— Давайте за справедливость, а? — Ильичев к Железнякову всегда на «вы» обращался, потому как уважал его.

— Ну, давай. — Железняков принял рюмку и они выпили.

— Сергей Иваныч, я все осознал, — сообщил Ильичев, прожевав дольку лайма. — Впредь обязуюсь не порочить достойное звание агента органов.

— Вот и хорошо, Петрович. Но я тебя не для того сюда позвал, чтобы твоим политическим воспитанием заниматься. Тут дело серьезное. Прибывает к нам завтра делегация товарищей из компартии республики Гаити. Контингент, не скрою, сложный, необычный. Пугать заранее не буду — сам все увидишь. И завтра же прибывает для работы с ними группа ответственных работников одного из наших «абонентских ящиков». Цель визита и тех и других строго засекречена, и даже тебе, Петрович, знать ее ни к чему. Спать лучше будешь. Наших из «ящика» встречу я, а вот гаитян тебе поручаю. По легенде, они прибывают для ознакомления с передовым опытом кубинских товарищей. Так вот, твоя задача — чтобы ни один кубинец к ним не подошел и близко, не говоря уж об иностранцах, которых тут полно. Обрядишь роту своих орлов в гражданские тряпки, детишек возьмешь с десяток… Они у тебя все так загорели, что от местных не отличишь. Вывезешь всю эту компанию завтра утром на аэродром, там уже будут журналисты. Все наши, проверенные. Встретишь делегацию, рассадишь по автобусам — и в часть. Но так, чтобы не сразу, а попетляете по городу для вида. А в часть прибудете — сразу в особый отдел всех сдавай.

— Что, Сергей Иваныч, все так серьезно?

— Серьезно, Петрович, серьезней некуда. По нашим данным, в город уже прибыл ряд американских агентов. Кой черт ЦК дернул разрешить свободное посещение кубинских курортов туристами из капстран! Проблем теперь выше крыши. В общем, ожидаем всего, начиная от диверсии и заканчивая ракетной атакой. Давай, Петрович, по последней, и действуем, время не ждет.

Они хлопнули еще по стопке и засобирались.

— Сергей Иваныч… — Собравшийся было уходить Ильичев замялся. — А можно просьбу личного характера?

— Валяй, Петрович. — Рука Железнякова, потянувшаяся было к шумодаву, замерла на полпути.

— Мне бы это… Ну не мне, точнее, а жене… Ноет вот последнее время, домой хочет…

— Петрович. — Железняков нахмурил брови. — Домой нам сейчас с тобой нельзя никак. Здесь, можно сказать, судьба мира решается, так что никаких «домой».

— Да я не об этом, — сконфузился Ильичев. — Мне даже и неудобно, просто жена борщеца хочет сварить, а то надоела местная жратва. Особенно гадость эта, авокадо…

— Ничего, Петрович, это не смертельно. Я тебя понял, завтра с начсклада поговорю, у него, точно помню, был ящик борща в банках.

Ильичев представил себе сверкающую краской ребристую пластиковую банку с колечком самоподогрева. Яркая наклейка сообщала, что в банке находится «Борщ свекольный», ГОСТ 33343-71, цена 45 копеек для третьего пояса. Воображение разыгралось так, что у полковника только что слюнки еще не потекли.

— Так, Сергей Иваныч, — вздохнул Ильичев. — Я уже у него спрашивал, говорит — нет.

— Петрович, — Железняков похлопал Ильичева по плечу, — я ему такое «нет» устрою, он у меня небо в овчинку увидит. Можно подумать, его одного ностальгия по родине замучила. Завтра, как гаитян встретишь, заходи к нему, скажешь, что от меня.

Не понравилась компания эта с Гаити Ильичеву, сразу не понравилась. То, что точно это никакие не товарищи из компартии, он просек быстро. Ибо в сопровождении бравурного марша с трапа реактивного стратоплана «ТУ-544» спускался столь разношерстый сброд, что впору детей пугать. А они, собственно, и испугались и, вместо того чтобы встречать прилетевших с радостными по сценарию лицами, быстро посовали им цветы и спрятались за спины родителей.

Во главе прибывших шествовал наряженный в рваные штаны и кеды двухметрового роста негр, сверкающий ослепительной белизны зубами. Шоколадного цвета кожу делегата покрывали многочисленные разноцветные линии и знаки, а с шеи свисало несколько рядов бус, перемежающихся пучками перьев и иссохшими цыплячьими головами. В руках негр тащил помело из облезлых перьев, которым постоянно махал, равно поп кадилом. Ильичев определил его как главу делегации. За «главой» следовал еще один негр, облаченный в джинсовый костюм с обрезанными до колен брюками. Башку его украшали собранные в луковый хвост косички-дреды, на болтающихся концах дредов звенели крошечные колокольчики. Типчик щеголял огромными солнцезащитными очками, в зубах у него дымилась цигарка, и он непрерывно трещал по сотовому телефону, прижимая его к уху правой рукой, волоча левой плетеный сундук.

Но и на нем приезжий цирк не заканчивался — далее следовала пара разрисованных гаитянских товарищей, отчаянно лупящих в пузатые барабаны, болтающиеся у них на груди. Завершали процессию еще два сотрясавшихся в диких припадках полуголых негра в жутких масках и с палками в руках. Венчавшие их штуковины, в которых Ильичев, к вящему ужасу, признал мумифицированные человеческие головы, издавали зловещий треск, заглушавший оркестр.

В общем, будь на то воля Ильичева, вся эта компания отправилась бы у него в полковую парикмахерскую бриться наголо, а потом на гауптвахту суток на несколько. С последующим выходом на общественно-полезные работы. А главное — он понятия не имел, как надо было приветствовать застывшую у трапа делегацию.

Возникла заминка.

Единственным нормальным человеком в этой компании выглядел щупленький субъект в очках, облаченный в мятый серый костюм, показавшийся из люка стратоплана последним. Он только что не кубарем скатился по трапу и подбежал к Ильичеву, одетому в панаму, гавайку и шорты. В тени на улице было около сорока.

— С-средин, Митрофан Каземирович. — Товарищ в костюме отчаянно заикался. — Младший научный сотрудник, состою в качестве переводчика при делегации.

— Мне что делать-то? — прошипел Ильичев, не сводя взора с делегации.

— В смысле, что делать? — Средин промокнул лоб платком. — Я-я думал, в-вас проинструктировали…

— Приветствовать мне его как?

— A-а, понял! — Лицо Средина расплылось в улыбке. — Одну м-минуту.

Он повернулся к гаитянам и резво затараторил на птичьем языке, причем, похоже, без малейшей запинки.

В ответ на тираду Средина глава делегации расплылся в широченной улыбке и полез обниматься с обалдевшим Ильичевым. Облапив его пару раз, негр принялся охаживать воздух над его головой своей палкой и что-то лопотать по-птичьи.

— Самеди Преваль г-говорит, что р-рад встрече с вами, — принялся переводить Средин. — Он т-также р-рад встрече с одним из т-тех людей, что изменят м-мир и в-в-внесут в него г-гармонию и п-порядок.

— Чо это он такое несет? — опешил Ильичев. — Вы все правильно переводите?

— Вы что! — замахал руками Средин, мгновенно забыв про заикание. — Улыбайтесь и делайте вид, что рады это слышать! Вы ему своими грубыми эмоциями весь настрой перед работой собьете! Думаете, раз он по-русски ни бельмеса, значит, и ничего не чувствует? Он же потомственный ганган!

Средин покосился на радостно лыбящегося Преваля и полушепотом добавил:

— К тому же у него необычайно развит дар предвидения — он никогда не ошибается! Если Самеди Преваль сказал, что вам уготована важная роль в предстоящих событиях, значит, так тому и быть! Хорошо еще, что он в свое время у Патриса Лумумбы обучался. Не представляю, что случилось бы, перехвати его американцы.

С этими словами Средин ухватил Преваля за руку и потащил в «Икарус», подогнанный на взлетно-посадочную полосу, оставив озадаченного Ильичева наедине с деловито засобиравшимися журналистами. Как и обещал Железняков, текст репортажа они получили заранее и, сделав пару снимков прибытия, могли спокойно слать их в редакции.

Неожиданно из кармана гавайки Ильичева полился голос нестареющего Кобзона, напевавшего «Не думай о минутах свысока». Ильичев вытащил мобильник (не хухры-мухры, кстати, а подарок офицеров части на сорок лет — новейшая «Электроника»).

— Слушаю, Сергей Иванович.

— Петрович, тут такая фигня… — донесся из трубы голос Железнякова. — Ситуация осложняется. Тебе Преваль что говорил?

— Да как вам сказать, — Ильичев вздохнул. — Странный он какой-то. Тут при них толмач прибыл, Средин, так вот он…

— Значит, говорил, — нетерпеливо перебил Железняков, не дослушав, чего на памяти Ильичева не приключалось ни разу. — Ты вези, давай, гаитян в часть, как договаривались, а как сдашь в отдел, иди к себе и меня жди. Разговор есть.

— Понял, Сергей Иванович. — Ильичев совсем растерялся.

— Товарищ полковник, мы едем? — Из полковой «Волги» высунулся водитель, узбек Турсунбаев, наряженный по случаю в шорты и футболку с портретом Че Гевары. — Однако в части скоро обед, макароны по-флотски давать будут!

Ильичев сообразил, что без него автобусы с делегацией и встречающими не тронутся с места, сунул мобильник в карман и поспешил к машине.

На всем Острове свободы наступила послеполуденная сиеста. В такую жару работать все равно было невозможно, поэтому в части царил «тихий час». Нежданной расслабухе все новоприбывшие удивлялись со страшной силой, но, столкнувшись с местными погодными реалиями, быстро приобщались к дневному отдыху.

В кабинете Ильичева тишину нарушали только периодически просыпающийся кондиционер да приглушенное хрюканье Интернет-радио «Маяк». На радио второй день наводили помехи натовские хакеры, так что слушать его было невозможно — вместо родной речи из колонок компьютера неслась какая-то похабщина. Но Ильичев канал не отключал, надеялся, что трансляцию восстановят.

В ожидании Железнякова полковник листал экспроприированный «Плейбой». Он не сомневался в том, что советские комсомолки и спортсменки легко дадут прикурить подретушированным заморским красавицам, но втайне печалился, что ни в «Работнице», ни в «Крестьянке» в таком виде их не напечатают. Так что прав, видимо, был Железняков, когда говорил, что даже советскому человеку надо дать вкусить немного запретного плода. Чтобы не чувствовать себя обиженным жизнью.

В дверь постучали. Ильичев лихорадочно зашарил по ящикам стола. Вытащив недельной давности номер «Красной Звезды», он уложил его поверх томно изогнувшейся ударницы модельного бизнеса.

— Разрешите, товарищ полковник? — В кабинет просунулась голова майора Кошкина, стоявшего сегодня дежурным по части.

— Тебе чего? — Майор появился не вовремя.

— Товарищ полковник. — Кошкин протиснулся в едва приоткрытую дверь. — Жалоба поступила от местных… местной.

Ильичев посмотрел на часы.

— Излагай давай быстро, — вздохнул он.

Кошкин сунулся обратно за дверь, оттуда донеслись звуки спора и яростные выкрики на испанском. Затем раздался сочный шлепок, дверь распахнулась и в кабинет ворвалась тропическая буря.

Буря оказалось дородной кубинкой лет сорока, непрерывно и громогласно вопящей. За руку матрона волокла свою более мелкую и изящную копию. Копия выглядела зареванной, но миленькой.

Следом показались Кошкин и один из прапорщиков, фамилии которого Ильичев не помнил. Лицо Кошкина украшал пунцовый отпечаток пятерни.

— Это что за цирк, Кошкин?

— Товарищ полковник, гражданка Мария Амелиа. Пришла с жалобой на прапорщика Петрова. Говорит, что только что от el doctor и ее дочь берёменна от Петрова.

Ну вот, только этого не хватало, мысленно вздохнул Ильичев. Железняков должен был появиться с минуты на минуту.

— Майор. — Ильичев открыл ящик стола и незаметно смахнул туда «Плейбой». — Вы что, сами разобраться не можете? Это что, в первый раз? Быстренько провели суд офицерской чести… Вы, кажется, один из его членов? Осудили товарища, после чего он, осознав свою вину, на гражданке … как вас там?

Матрона выстрелила пулеметной фразой, которую не понял даже Ильичев.

— Не важно, — махнул он рукой. — В общем, осознав проступок, товарищ Петров женится на гражданке.

«Я бы и сам не отказался жениться на такой, — добавил он про себя. — Ишь как глазки строит. А глазки-то карие, томные. Не то что у моей Светки».

— Товарищ полковник, а он не… — начал было Кошкин, но тут дверь снова открылась.

— Опаньки, Петрович, — растерянно развел руками появившийся Железняков. — А вас тут много.

— Так, Кошкин. — Ильичев почувствовал резкий приступ раздражения. — Я что, неясно выражаюсь? Суд офицерской чести, и жениться, ясно? Петров, ты меня понял?

— А я не буду, — вдруг заявил Петров, беззастенчиво уставившись на Ильичева.

— Это как «не буду»? — опешил тот.

— У него в Союзе уже жена есть, — виновато развел руками Кошкин.

— А даже если бы и не было? — Петров явно отказывался осознавать свою вину. — Я ее насильно под пальмы не тащил. И не виноват я, что в этой деревне ни в одной аптеке этого… средств защиты нет. Пусть идет аборт делает.

Горячая волна ударила в голову Ильичева.

— Ах ты, мерзавец! — Полковник трясущимися руками полез за табельным бластером Алферова. — Да я… Да я… Да я тебя по всей строгости кодекса строителя коммунизма, без суда и следствия, лично сам!

Кобура никак не желала открываться.

— Эй, Петрович, ты давай с этим завязывай. — Тяжелая длань особиста легла на кобуру. — Это тебе не тридцать седьмой год!

Из Ильичева сразу как будто выпустили воздух.

— Сергей Иваныч, ну ты глянь, до чего скатились! Советский офицер, а ни стыда ни совести. И ладно бы еще не женат был…

Ильичев в сердцах махнул рукой и рухнул в кресло.

За дело взялся Железняков.

— Петров. — Интонация, с которой особист произнес фамилию провинившегося, заставила умолкнуть даже матрону, непрестанно причитавшую с момента появления. — Через час ты сидишь в моем кабинете в особом отделе, ты понял? Разбираться с тобой буду лично.

— Так точно, товарищ майор. — Петров побледнел ужасно, моментом растеряв весь гонор.

— А теперь все вон, — не терпящим возражений тоном добавил Железняков.

Повторять по-испански не пришлось. Матрона и ее юная копия испарились едва не быстрее Петрова.

— Сергей Иваныч, ну куда мы катимся, а? — Ильичев отстегнул форменный галстук и полез в сейф, где хранилась початая бутылка «Гавана Клаб». — Ты посмотри, что творится. Никаких моральных устоев у нынешней молодежи, дожили. Что наши деды бы сказали, что в сорок пятом брали Берлин, глядя на них?

— Сильно расстроился, Петрович? — Железняков сел напротив.

— А то. Ты ведь глянь на них — с детства все подают на блюдечке с голубой каемочкой, школа, институт, профсоюзы… А в армии? Любая дура мечтает за офицера выйти, а им все мало. Местный, так сказать, колорит подавай. Да у этого Петрова жена небось первая красавица на селе, да еще и МГИМО закончила. А он что? Тьфу, лишь бы присунуть. Бездуховность полнейшая. Этак мы скоро докатимся до того, что офицеры отсюда ром да сигары начнут возить и торговать ими. Будете?

Ильичев выудил бутылку из недр сейфа.

Железняков покачал головой.

— И тебе тоже не советую. Нам с тобой сейчас этим увлекаться нельзя, у нас есть дела поважней. Тут надо твердость духа проявить. И главное, Петрович, не отступать и не сдаваться. Вот если бы в шестьдесят втором Никита Сергеевич пошел на поводу у Кеннеди и ракеты с Кубы убрал — где бы мы сейчас были? Сначала ракеты им с Кубы убери, потом дай независимость какой-нибудь Прибалтаке, а там дальше что? Вообще весь Союз отдать, чтобы по кусочкам растащили? Не будет такого, Петрович, и мы с тобой все усилия к тому приложим. А о Петрове не волнуйся, я его так воспитаю, мало не покажется.

— Так их, таких, с каждым днем все больше. Ну скажите мне, Сергей Иваныч, чего им не хватает?

— Серьезно мыслишь, Петрович, — расплылся в улыбке Железняков.

А следующие его слова и вовсе озадачили Ильичева:

— Не ошибся в тебе колдуняка. Знай, Петрович, что не одного тебя эта проблема волнует. ЦК тоже об этом думает и знает, в чем дело. Нет в жизни нашей молодежи трудностей, и нет у нее примера перед глазами для подражания. Веры нет, если хочешь, Петрович, в марксистско-ленинские постулаты. Атам, где вера в светлое будущее кончается, начинается фрейдистская трясина, направленная на удовлетворение низменных желаний… Не понимаешь, да?

Ильичев отчаянно затряс головой. Если бы он не знал Железнякова много лет, то подумал бы, что его берут на галимую провокацию. Но провокаторством особист никогда не страдал, да и самому Ильичеву строго-настрого запретил даже касаться этой темы. Органы госбезопасности, говорил всегда Железняков, человека, балансирующего на грани, должны потянуть к себе и в общество вернуть, а не толкнуть на преступление. Потому как раскрытое преступление, если преступника можно было спрофилактировать и не допустить злодейства, для чекиста считается браком в работе.

— Значит, рано тебе еще, Петрович, все знать. Операция здесь проводится серьезная, и в случае ее провала последствия могут быть пострашней атомного взрыва. Потому всех на Кубу и свезли — если что не так пойдет, все будут валить на американскую провокацию. Я тебе доложу, что «ящичные» у нас размещены, заперты надежно и уже приступили к работе. А вот с гаитянскими товарищами мы так поступить не имеем права. Потому им предоставлен режим свободного перемещения по городу, и ты, Петрович, должен будешь их сопровождать везде и всюду, понял?

Ильичев кивнул.

— Это не моя прихоть, и наша опергруппа за вами присмотрит. Но Преваль хочет, чтобы ты с ним это время был. Так что переодевайся в «гражданку», и вперед. Считай, что на задании.

— Пал Петрович, закажите еще по одной. — Приняв на грудь пол-литра, мэнээс Средин абсолютно забывал про заикание. — Барон Самеди, чтоб его, требует.

Ильичев опасливо покосился на отчаянно двоящегося в его глазах колдуна.

— А точно еще? — уточнил он. — А то мне после вчерашнего, когда мы мимо кладбища шли, и так начало казаться, что мертвые вдоль дороги стоят.

— Не показалось вам. — Средин тоже покосился на колдуна. — Это все он, наподнимал останков батистовских прихвостней из могил.

— А зачем? — Ильичев с трудом сфокусировал взор на собеседнике.

— Скучно ему было.

Гаитянская делегация провела в Хибаре уже неделю. Каждый день колдуна забирали в особый отдел, где в тайном подземном бункере «ящичники» вешали на него паутину проводов, что-то замеряли, записывали и высчитывали. Преваль в это время замогильным голосом исполнял какие-то гаитянские напевы, от которых у Ильичева мурашки по коже бегали. В качестве аккомпанемента колдуну выступала делегация. И чего только рьяный материалист Ильичев за эти дни не нагляделся — и стулья-то по комнате летали, и сам колдун светился, что твой праздничный салют. Несколько раз помещение наполнялась странными звуками, шедшими, казалось, ниоткуда. Но больше всего Ильичев перепугался, когда после очередной порции песнопений в лаборатории появился туман, и он готов был поклясться, что в этом тумане возникли нечеловеческие фигуры, говорившие на том же языке, что и колдун.

Так что известие о подъеме из могил десятка-другого terratenientes Ильичев уже не относил к выдающимся явлениям.

И каждый день после опытов полковник вынужден был таскаться с колдуном по всем городским забегаловкам, в которых они глушили ром с перцем и кофе в неописуемых количествах.

Но все это время мозг Ильичева терзал один вопрос — зачем это нужно? Железняков на него отвечать отказался, сославшись на секретность. Так что сегодня он решил идти напролом.

Заказав еще три порции, Ильичев взял под локоть Средина и подтащил его к колдуну.

— Каземирыч, ну-ка, переведи ему. — Ильичев подвинул стакан к колдуну.

— Чего перевести? — насторожился Средин.

До этого Ильичев обычно старался держаться от колдуна подальше, хотя тот всячески демонстрировал ему свое расположение.

— А ты спроси его, чего он тут забыл. Пусть объяснит нам, как его эти шаманские штучки согласуются с материалистической теорией.

— Вы что, это же секретная информация… — начал было Средин.

— Каземирыч, в морду дам. — Пьяный Ильичев не терпел возражений, а кулак у него даже на вид был весьма увесистый.

Средин покорно принялся лопотать на колдунском наречии. В ответ тот расплылся в улыбке и говорил долгодолго, но так, зараза, увлекательно, что Ильичев не заметил, как прикончил свой ром.

— Преваль говорит, что в нашем мире идет незримое противостояние. — Средин повернулся к Ильичеву.

— Наш человек, — уважительно заметил тот. — «Холодная война» — она на первый взгляд как будто не видна…

— Ну, не совсем так. Он говорит, что сейчас идет война между Лоа, духами старого мира, и Великим Ничто.

— Чего-чего?

— Великое Ничто… Пал Петрович, меня ж за это под суд отдадут!

Ильичев снова показал кулак.

— Он считает, что в нашем мире изначально было множество Лоа, у каждого народа свой. И люди верили в них и подчинялись законам, которые Лоа для них установили. Но со временем в душах людей поселилась пустота, потому что вера в бога требует отдачи, а они увлеклись получением материальных благ и наслаждений. И чем больше этой пустоты, тем меньше веры, а чем меньше веры, тем меньше сила Лоа и тем труднее им поддерживать веру в людях. Понимаете, замкнутый крут получается.

Ильичев кивнул.

— И вот тогда Лоа постепенно стали исчезать из нашего мира, а их место заняло Великое Ничто, которому только жрать, пить да по бабам подавай. Лоа, конечно, отчаянно сопротивляются этому, но ничего не могут поделать. Поэтому Преваль считает, что Лоа вот-вот вообще покинут этот мир, и тогда Великое Ничто поглотит его.

— Каземирыч?

— Что?

— Ты чего меня сказками народов мира грузишь? У моего сына их дома целая библиотека.

— Вы ж меня сами попросили! А раз просили, так слушайте и не перебивайте, потому что ЦК считает, что Преваль прав.

Ильичев присвистнул.

— Сам Преваль долго искал народ, обладающий великой верой, но не имеющий своих Лоа…

— Религия — опиум для народа, — вдруг, ни к селу ни к городу, мрачно заявил Ильичев.

— Пал Петрович, новейшие исследования показали, что между религией и идеологией не так много различий…

Колдун, до этого с интересом прислушивавшийся к диалогу, вдруг изменился в лице и что-то закаркал.

— О kwa, о jibile! Ou pa we m inosan? — разнеслось по бару.

На глазах Ильичева и без того жуткая рожа Преваля, размалеванная под череп, вдруг стремительно вытянулась. Колдун стал превращаться в увешанного яркими бусами огромного ворона. Ворон спрыгнул с табурета бара и, воинственно сотрясая своей палкой, бросился к выходу.

— Чем он ее держит-то? — пронеслась в голове Ильичева шальная мысль.

Мир вокруг него завертелся, стены бара покрылись замысловатыми узорами и стали зыбкими как желе. Цепляясь остатками сознания за происходящее, он заметил бледного как смерть Средина, заползающего за стойку. В отличие от бара и колдуна, мэнээс ни капли не изменился.

А ворон-колдун, продолжая вопить, скакал с палкой наперевес. Из его крыльев, обмазанных на концах чем-то красным, сыпались молнии.

Бар наполнил неприятный скрежет, как от тысяч ползающих огромных тропических тараканов, которых сын Ильичева держал в школьном живом уголке.

Скосив взгляд, полковник обнаружил, что перед колдуном выстроился ряд фигур, сотканных, казалось, из бездонной темноты, мертвой и безжизненной. Очертания их постоянно менялись. То они были похожи на людей, то на зверей, а то и вовсе на нечто такое, что никакому описанию не поддавалось. Все прибывшие держали в руках светившиеся багровым светом рогатины.

И говорили они по-английски, это Ильичев понял точно.

— Провокация! — сообразил он.

Но до того как веки его сомкнулись, двери в бар слетели с петель и в проеме возникли три сияющих белым огнем образа. Хотя свет, исходивший от них, слепил ужасно, Ильичев понял, что одеты пришельцы в форму времен Гражданской войны и буденновки, на которых горели алые звезды. Выхватив пламенеющие шашки, красногвардейцы бросились на черных…

А для Ильичева наступила спасительная темнота.

Во сне Ильичев видел победу коммунизма на всей Земле. И майор Железняков поздравлял его с этой победой, а потом посадил в правительственную «Чайку» и повез в Москву. Ехал Ильичев в просторной «Чайке» и поражался тому, как изменился мир без проклятых капиталистов. Но чудеснее всего оказалась столица дивного нового мира город Москва, стоявшая на высокой и великой горе. Она имела славу ленинскую, светилась ею подобно драгоценнейшим камням, как бы рубиновым кремлевским звездам. И ныне имела Москва большую и высокую стену и пятнадцать врат, и на них пятнадцать гербов союзных республик; на воротах написаны были имена пятнадцати колен председателей республиканских ЦК: с востока четверо ворот, с севера четверо ворот, с юга четверо ворот и с запада трое ворот. Стена же города имела пятнадцать оснований, и на них написаны имена пятнадцати генсеков. И были эти пятнадцать ворот как пятнадцать жемчужин: каждые ворота были из одной жемчужины. Улицы же Москвы были чистое золото, как прозрачное стекло. И не имела она нужды ни в солнце, ни в луне для освещения своего, ибо слава ленинская осветила ее, и светильник ее — светлые идеи марксизма-ленинизма. Представители спасенных от гнета империализма народов ходили во свете их, и руководители партячеек земных принесли в Москву славу и честь свою. И не запираются ворота Москвы днем; а ночи там не было. И принесены в нее были также мир и дружба народов.

Смотрел на этот славный город Ильичев и знал, что не войдет в него ничто нечистое и никто преданный мерзости и лжи, а только те, которые свято блюдут написанное в кодексе строителя коммунизма.

И проводили Ильичева во Дворец Советов высотой четыреста шестнадцать метров, что увенчан стометровой статуей вождя мирового пролетариата с простертой к светлому будущему дланью.

Предстал Ильичев в кабинете с укрытым зеленым сукном столом, расположенным четвероугольником, и длина его была такая же, как и широта.

Председательствовал во главе стола сам Ульянов-Ленин, озаренный ярким светом и в окружении сотен красных флагов, пошитых из бархата. И по правую руку от него восседал Феликс Эдмундович Дзержинский, и лежали перед ним каменные скрижали. Смотрел он строго и сурово на Ильичева и записывал, глядя на него, что-то золотым пером в скрижали. А по левую руку от Ленина восседал, как ни странно, Самеди Преваль, гаитянский колдун с вороньими крыльями за спиной, даже во сне не прекращающий своих кошмарных песнопений.

— Полковник Ильичев, — вопросил сурово Дзержинский, отложив на время скрижаль. — Как же вы допустили столь досадный проступок? Вы ведь едва не сорвали мировую революцию…

И тут Ильичев проснулся.

— Петрович, приходи в себя, спящая красавица, мать твою. Нет времени в обмороках валяться!

Ильичев открыл глаза и обнаружил себя на скрипучем кожаном диване в собственном кабинете. В окна, вместе с утренним бризом и шумом моря, проистекал приглушенный рассвет.

Над ним склонился Железняков.

— Хорош разлеживаться. — Особист рывком привел его в вертикальное положение. — Тут такое творится!

— Сергей Иваныч, это со мной, похоже, такое творится… — Ильичев схватился за голову, отозвавшуюся медным гулом.

Перед глазами все поплыло.

— Это ты про вчерашнее, что в баре было? — Железняков подошел к столу, налил из графина стакан воды и бросил в него таблетку.

Вода запузырилась.

— Так то американцы попытались ликвидировать Преваля. Чуть, гады, всю операцию не сорвали. Хорошо опергруппа вовремя подоспела. На, выпей.

Железняков сунул стакан с успокоившейся водой Ильичеву.

— Это что?

— Из нашей спецаптечки, мгновенно протрезвеешь.

— Сергей Иваныч, мне после вашего колдуна, похоже, ни одна аптечка не поможет!

— Петрович, мне сейчас не до этого. Ты чего видел — ворону и кучу черных?

— Ну да. — Ильичев оторопело уставился на особиста.

— Пей, — приказал тот. — Это все оттого, что рядом с колдуном был.

— А ваших я как красноармейцев с огненными шашками видел, — пролопотал Ильичев и проглотил содержимое стакана.

В голове сразу прояснилось.

— Ух ты, здорово! — искренне восхитился Железняков. — Ладно, Петрович, не до этого сейчас. Упустили мы вчера одного, всю ночь по окрестностям рыскали. А час назад его наш радиоперехват засек. Информирует, сволочь, свой Пентагон. Надо срочно брать его, но без шума. Так что поедешь со мной.

Ильичев, пришедший в себя, вытащил из сейфа бластер, сунул его за пояс и бросился на выход за Железняковым.

Перед штабом стоял открытый «уазик», горящие фары которого клином разрывали предрассветный сумрак. Железняков прыгнул за руль и, стоило Ильичеву коснуться сиденья, вдавил газ до упора. Взвизгнув покрышками, машина сорвалась с места.

— Сергей Иваныч! — Ильичев вцепился в раму над головой. — Ты мне скажи, что все-таки происходит, а то вчера мне этот твой Преваль такого понарассказывал…

В свете фар перед ними металась тропическая зелень и дорожные указатели. На каждом ухабе «уазик» взбрыкивался как бешеный конь, и Ильичев едва не прикусил себе язык.

— Про богов, что ушли, рассказал, про Великое Ничто, — продолжил он, стоило им выскочить на относительно ровное прибрежное шоссе. — Неужели это все правда?

— Правда, Петрович, правда. — Железняков гнал машину, не отрывая взгляд от дороги. — Помнишь, ты меня спрашивал, почему такие, как твой Петров, появляются? Потому что нет в них веры, только пустое повторение заученных фраз. Вот таких-то Великое Ничто и хватает первых. Все от бездуховности. А бездуховность — она отчего? От того, что вера должна чем-нибудь поддерживаться. Христианам в этом плане раньше легче было — чуть что удивительное случилось, сразу чудом божьим объявляют. Но и у них лимит закончился. Нет веры у людей, хоть ты тресни. А потому, что не видят они высшей силы. И у нас так же. Кто такой Ленин для наших детей? Бородатый мужик с картинок в книжках. Сто лет уж со времен революции прошло, как им с него пример брать, если он только в книжках и есть?

Дернув руль, Железняков увел машину с шоссе на едва заметную среди деревьев просеку. По лобовому стеклу «уазика» захлестали ветки.

— А Преваль, Петрович, великий ганган, что есть знатный гаитянский колдун. И ему что мертвого из могилы поднять, что призвать в наш мир дух давно умершего — раз плюнуть. Хотя для последнего помощь наших спецов тоже нужна… Да только главная его задача — не допустить в мир то самое Великое Ничто, ибо после него только ничего в нем и останется. Все остальное, что про вуду сказывают, — гнусная западная пропаганда.

«Уазик» выскочил на вырубку, посреди которой стояла заброшенная вилла. Перед ней кучковался пяток людей в штатском, но с оружием.

— Кузьмичев, — заорал Железняков, встав в полный рост. — Чо на хрен тут у вас за базар-вокзал?! Где янки?

— Товарищ майор. — Из домика выскочил парень в камуфляже. — Опоздали, он как радиопередачу закончил, отравился.

Железняков матерно выругался.

— Что передал?

— Сейчас расшифруют, мы его ноутбук и передатчик в особый отдел уже отправили.

— Мать вашу, а почему мне не сказали?

Железняков упал на место, и машина понеслась обратно.

— Сергей Иваныч, я, может, не вовремя, — подал голос Ильичев. — Но вы мне скажите, у нас-то что этому гангану понадобилось?

— Советский народ, Петрович, по мнению Преваля, силен своей верой, но ограничен идеологией. Потому он и обратился в ЦК, члены которого уже были озабочены проблемой бездуховности подрастающего поколения. Видишь ли, Петрович, как оказалось, нам тоже нужен символ, причем такой, чтобы был живее всех живых. И книжка с картинками нам здесь не помощник. А у Преваля нет веры в империалистических идолов, у них там давно Великое Ничто хозяйничает. Скажу тебе по секрету — американцы уже пытались наш эксперимент повторить, да ни черта у них не вышло. Все какие-то кадавры получаются, хоть в Голливуде снимай… Человечество ими не спасти.

Едва не снеся шлагбаум, «уазик» ураганом пронесся мимо полкового КПП.

У особого отдела Железняков затормозил так, что шины завизжали. Навстречу ему выскочил бледный лейтенант.

— Капитонов, что у нас? — крикнул ему Железняков.

— Плохо дело, товарищ майор! Поступил доклад, что американцы так испугались успеха программы Возвращения, что запустили ракеты. Наши перехватить их не успевают. Хотят ответный удар нанести!

— Ну вот уж этого нам никак допустить нельзя! Так, все быстро вниз! — Железняков выпрыгнул из машины.

В бункере в лихорадочной спешке, как обычно перебрасываясь одним им понятными терминами, ученые настраивали чудной аппарат со множеством экранов и светящихся штук. На почетном красном постаменте возвышался покрытый плетением проводов стеклянный гроб, не единожды виденный Ильичевым в Мавзолее на Красной площади. Рядом, также опутанный проводами, восседал Преваль. Раскачиваясь из стороны в сторону, он монотонно напевал «Gran Met, map paret tan yo!». Делегация отчаянно аккомпанировала ему на своих инструментах.

Волосы у Ильичева начали подниматься дыбом.

— Работает? — Железняков схватил за ворот крутившегося рядом Средина.

— Н-не знаю, товарищ майор, — пролепетал он. — Все в такой спешке делается!

— Не успеете, всем нам крышка. — Железняков отшвырнул мэнээса. — Всем крышка!

Колдун вдруг озарился ярким светом и раздвоился. Через возникшую копию явно просматривались стены, а за ее спиной раскинулись уже знакомые Ильичеву вороньи крылья с красной бахромой. Призрак колдуна заговорил со Срединым.

«Ящичные» забегали еще быстрее, ручеек непонятных команд превратился в бурный словопоток.

— Просит подняться наверх, — сообщил Средин.

— Всех?

— Всех, — кивнул Средин. — «Ящичных» тоже.

Призрачная фигура поплыла над ступенями.

— Все за мной! — крикнул Железняков, взмахнув рукой.

На улице, куда устремился фантом, царила та чудесная тишина, что бывает только ранним утром, когда природа еще не проснулась. Открывающийся от отдела вид на побережье был прекрасен, и на мгновение все застыли, забыв о неумолимо приближающейся угрозе.

— Средин, спросите у него: что нужно? — Железняков очнулся первым. — Ракеты вот-вот прилетят!

Колдун помахал руками, поразевал рот, но, очевидно, так ничего и не добился. Обреченно пожав плечами, он что-то пробормотал Средину.

— Надо, чтобы верили, говорит, — перевел мэнээс.

— Во что?

— Как во что? В Ленина, в силу марксистско-ленинской теории, в победу коммунизма…

Железняков оглядел двор. Собравшиеся смущенно молчали.

— И что ему теперь, «Материализм и эмпириокритицизм» наизусть процитировать? — вздохнул особист.

Ильичев взглянул на призрак Преваля. Тот ободряюще оскалился.

— Сергей Иваныч, а давай споем? — наконец решился Ильичев.

Лицо Железнякова мгновенно просветлело.

— Петрович, ты гений! А ну, подпевайте все!

«Ящичники» принялись смущенно переглядываться.

— Союз нерушимый республик свободных сплотила навеки Великая Русь! — затянули Ильичев и Железняков.

Средин вторил им фальцетом.

Колдун засветился ярче, крылья за его спиной выросли вдвое и продолжали стремительно увеличиваться.

— Да здравствует созданный волей народов единый могучий Советский Союз… — мгновение спустя подхватила заученные со школьной скамьи слова толпа.

Хор окреп. И вдруг взревели громогласно небесные трубы, взметнувшие кроны пальм. Над особым отделом вспыхнуло ослепительное пламя, ударившее в небо столбом света. Из света в сторону берега шагнула исполинских размеров фигура в старомодном костюме-тройке. Голова ее терялась в облаках, и из них торчала лишь знакомая миллионам советских граждан бородка. Ильич простер длань на север, где на розовеющих небесах высыпали оспинки приближающихся американских ракет… И ракеты исчезли, все как одна, беззвучно и бесследно.

Затем исчез и сам Вождь, оставив присутствующим небывалой силы уверенность в завтрашнем дне и чувство приближения чего-то чудесного.

Воздух наполнился радостными криками.

— Получилось, Петрович, получилось! — Железняков бросился обниматься с Ильичевым. — Это ж если мы так прикурить даем, то что будет, когда об этом узнают все братские народы?

Отныне образ вернувшегося Ленина навеки поселился в сердцах Ильичева и Железнякова, наделив их несокрушимой верой в победу правого дела. Возвращение, о котором долго говорило ЦК Компартии, свершилось.

И над пустынным берегом Острова свободы грянуло:

Сергей Чебаненко Ларец старца Нинелия

Александр Юдин Проект «Адам»

— Ископаемое! — с чувством воскликнул Виктор, наблюдая за очередной неудачной попыткой Адама получить свой обед. — Неудивительно, что ты вымер.

Адам обеими руками сдернул разноцветные кольца со стержня и, оскалившись, швырнул их в Виктора. Ударившись о прозрачную стену вольера, кольца беззвучно попадали на пол.

— Кажется, он обиделся, профессор, — заметила, невольно отпрянув, Ева — привлекательная двадцатидвухлетняя блондинка.

— Нет, — заверил ассистентку профессор Виктор Агинский. — Адам не может нас сейчас слышать. Он нас даже не увидит — я затемнил перегородку с его стороны.

— Да? А такое впечатление, что он метил прямо вам в лоб.

— Это невозможно, — усмехнулся Виктор. — Есть хочет, вот и психует. Только шалишь, приятель, обед придется заработать… или сидеть тебе сегодня на диете.

— А что Адам делает не так? — спросила Ева, с сочувствием наблюдая, как тот нервно меряет шагами вольер. — Мне показалось, что пирамидку он собрал правильно — сложил все кольца по размеру.

— Я сегодня усложнил тест, — пояснил Виктор, — он должен не просто нанизать кольца от большего к меньшему, но еще и подобрать их по цвету, в определенном порядке — красные к красным, зеленые к зеленым, и так далее…

— Откуда ж ему об этом знать?

— Ну, ты-то хоть не тормози, Ева, — возмутился профессор. — Разумеется, я сначала показал ему, что и как он должен сделать, чтобы получить свою пайку. Причем трижды показал. А он тупит! Это уже пятая неудачная попытка.

— А… может, он не разбирает цвета? Вдруг он дальтоник?

— Как бы не так: его способности к цветовосприятию я давно проверил — цвета он различает не хуже нас с тобой. Просто ленится думать. Наверное, я слишком его избаловал… Ну, что ты топчешься, как бык в стойле! — снова вспылил профессор Агинский. — Головой работай, а не ногами. Ладно, показываю еще раз — последний.

Виктор сел за стол и включил компьютер. Внутри вольера, на стене, немедленно вспыхнул один из двух широких плазменных экранов. Ученый поставил перед собой точно такую же пирамидку, которую не удалось правильно собрать Адаму, стряхнул кольца со стержня на столешницу и принялся медленно, фиксируя каждое движение, нанизывать их снова. Адам смотрел на экран набычившись, тем не менее внимательно наблюдал за всеми манипуляциями профессора Агинского; когда тот закончил, Адам с явной неохотой, но все же подобрал разбросанные кольца и сложил пирамидку заново — на сей раз как надо.

— Браво! — зааплодировал профессор. — Вот ведь можешь, когда захочешь. Получай заслуженную награду.

В вольере отворилось небольшое окошечко, из него выдвинулся поднос, на котором стояла пластиковая миска с густым фасолевым супом; в фасоли плавала кость с изрядным шматом мяса. Адам схватил миску обеими руками, поднес к самому носу и понюхал. Оставшись, по всей видимости, доволен запахом, он сначала вытащил из миски ложку, облизал ее и отбросил прочь. Затем, запустив в суп короткопалую, поросшую рыжеватыми волосами пятерню, выложил мясную кость прямо на пол и в три глотка выхлебал суп. Закончив с супом, Адам удовлетворенно рыгнул и, отшвырнув миску, принялся за мясо.

— Эх ты, свинота необразованная, — покачал головой Виктор, — приличным манерам, сколько ни бьюсь, так и не научился.

— Не слишком ли много вы от него требуете, профессор? — заметила Ева, с сомнением глядя на скошенный лоб и массивные надбровные дуги Адама. — С его-то мозгом…

— А что не так с его мозгом? — уточнил Агинский с ноткой иронии в голосе.

— Ну, как… — растерялась ассистентка, — он же менее развит, чем наш… разве нет?

— Во всяком случае, его мозг даже крупнее человеческого. А касаемо развитости, тоже не все однозначно. Лобные доли у палеоантропов, или, как их чаще называют — неандертальцев, действительно развиты слабее, нежели у нас, сапиенсов. Однако затылочные, напротив, — гораздо сильнее. Как ты наверняка знаешь, лобные доли отвечают прежде всего за логико-аналитическое мышление, а затылочные — за символическое, основанное на ассоциативных связях зрительных образов.

— И что из этого следует?

— Следует, что человек разумный, можно сказать, социальнее неандертальца; в частности, мы с тобой значительно эффективнее способны подчинять свое поведение нуждам общества, коллектива — короче, слушать других и обуздывать темные, животные инстинкты. Понятно излагаю?

— Д-да, — неуверенно кивнула девушка, — но, значит, я все-таки права? Или нет?

— Зависит от расстановки приоритетов, — пожал плечами Виктор, — что считать важнейшим. Между прочим, если бы под всякими там телепатиями и магиями-шмагиями имелась реальная основа, то у неандертальцев эта составляющая присутствовала бы максимально.

— Как интересно! — оживилась Ева. — Значит, неандертальцы могли обладать экстрасенсорными способностями?

— Я же говорю: если бы, — усмехнулся Агинский. — Но, увы! Все это совершенно ненаучно, а следовательно, никак не соотносится с реальностью.

— Скажите, профессор…

— Будь добра, называй меня Виктором. А то я начинаю чувствовать себя Мафусаилом.

— Как можно! — округлила глаза Ева. — Вы же самый молодой из профессоров нашего университета.

— Тем более.

— Хорошо. Скажите, Виктор… надеюсь, вы извините мою неосведомленность — все-таки я совсем недавно в проекте, — но как вам удалось обойти запрет на клонирование? Ведь наше законодательство в этой области такое суровое.

— О, мы нашли гениальное по своей простоте решение! Хочешь узнать какое?

— Конечно.

— Дело в том, что последние исследования нуклеотидных цепочек позволяют сделать однозначный вывод: генетические различия между современными людьми и неандертальцами слишком велики, чтобы относить их к единому биологическому виду существ. Об этом же свидетельствует и сравнительный анализ черепов неандертальцев и кроманьонцев. Улавливаешь?

— То есть неандертальцы — не наши предки?

— Разумеется, нет! Мы два различных биологических вида, независимо произошедших, предположительно, от питекантропов. А скорее всего мы с ними вообще происходим от разных ветвей древних гоминидов. Когда наши прямые предки — кроманьонцы — около сорока тысячелетий назад проникли в Европу, неандертальцы обитали там давным-давно. После этого еще порядка десяти-двенадцати тысячелетий мы жили с ними, что называется, бок о бок. А затем неандертальцы неожиданно исчезли. Как и почему это случилось — тайна, покрытая мраком. Известно одно: в кострищах стоянок неандертальцев неоднократно находили обглоданные кости кроманьонцев. И наоборот. Но дело не в этом. А в том, какой из сказанного следует вывод.

— Какой же? — спросила девушка.

— Очевидный: палеоантропов нельзя считать людьми — в нашем понимании этого слова. Это был особый вид разумных существ. Особое, иное «человечество»!

— Исчезнувшее человечество, — задумчиво произнесла Ева, — звучит романтично. И загадочно.

— Не знаю, как там насчет романтики, — хмыкнул профессор, — но все это позволило адвокатам нашего университета убедительно доказать, что в данном случае — с юридической точки зрения — не может идти речи о клонировании человека. Так-то!

— Почему же, если проект изначально легален, он до сих пор засекречен?

— Наш университет криптогенетики курирует Министерство обороны, а проект «Адам» вообще полностью финансируется по линии МО. Оттого и секретность.

— Но почему? — удивилась ассистентка. — Чем военных так заинтересовал ископаемый палеоантроп? Они что, собираются поставить клонирование неандертальцев на поток и делать из них этих… «универсальных солдат» каких-нибудь?

— Не знаю и не желаю знать, — отрезал ученый. — И тебе, Ева, не советую копать в этом направлении. Зачем? Благодаря деньгам «оборонщиков» мы получили исключительный шанс — реализовать уникальнейший, невиданный доселе эксперимент. Мы вернули к жизни представителя исчезнувшей цивилизации. Только вдумайся: мы с тобой корректируем эволюцию; фигурально выражаясь, правим ошибки Творца!

— Спасибо за ваше «мы», — скромно потупилась Ева, — но мой вклад в проект пока ничтожен.

— Теперь ты тоже член команды, — похлопал ее по плечу Агинский.

— Поверьте, я это ценю.

— Ну, — резюмировал Виктор, решительно поднимаясь с кресла, — пожалуй, довольно на сегодня. Не будем перегружать нашего Адама. Между прочим, — заметил он, игриво взглянув на ассистентку, — какое знаковое совпадение: он Адам, а ты Ева. Не находишь? По-моему, это сулит плодотворное сотрудничество.

— Кавалер он, конечно, видный, — с готовностью поддержала шутку девушка. И добавила, окинув взглядом приземистую, но чрезвычайно широкую в плечах, и оттого казавшуюся квадратной, фигуру неандертальца: — Внушительный мужчина. Даже не верится, что ему всего три года. Сколько он весит?

— Восемьдесят пять. Только Адаму отнюдь не три года. Мы искусственно ускорили его взросление, так что сейчас его биологический возраст равен двенадцати годам. А неандертальцы созревали очень рано — как раз где-то годам к двенадцати — жизнь обязывала. Поэтому нашего Адама вполне можно считать взрослой особью. И обрати внимание, какие мышцы — точно корабельные канаты! А стати-то каковы?

— Кстати, про стати, — хихикнула Ева, — вы не пробовали научить его носить одежду?

— А зачем? — пожал плечами Агинский. — В вольере тепло. Потом, так удобнее производить наблюдения… Так! Обучающую программу я Адаму включил — пускай себе смотрит, может, что в мозгу и осядет хотя бы, хе-хе, в затылочных полушариях. А нам можно по домам… У тебя какие планы на сегодняшний вечер?

Аск ощутил уход зворгов, но вида не подал; он знал, зворги — эти извечные враги венов — неусыпно наблюдают за ним, следят денно и нощно. Аск затылком, всей кожей чувствовал их холодные, внимательные взгляды. То, что они пока сохранили ему жизнь, ничего не значит. Или не значит ничего хорошего. Наверняка измышляют какую-нибудь жестокую пакость. Зворги всегда были мастера на подобные штуки. О! Он кое-что про них помнил. И с каждым днем все больше — память возвращалась к нему. Не только личная память Аска, но и память рода — та память, с которой каждый вен нарождался в этот суровый мир… Вот зворги — те не имели родовой памяти. Оттого-то им приходилось изворачиваться, всякий раз чего-нибудь изобретая, чтобы передать молодым опыт старших. Ведь их детеныши выскальзывали из материнских утроб совсем бессмысленными, точно речные голыши. У венов не так… их тяжелые головы с рождения хранили воспоминания длинной, теряющейся где-то в непроглядной тьме Колодца Времен, вереницы поколений. Поэтому сородичам Аска ни к чему были все эти новшества, что постоянно придумывали шустрые, как белки, зворги. Зачем? Предки давно изобрели все, что нужно: как добыть огонь из сухого дерева, как охотиться на зверя и птицу, как поступать с умершими родичами — и этих знаний у венов было не отнять никому, ведь они с ними рождались… В этом, да и во многом ином, вены превосходили суетливых, беспамятных зворгов; вены были сильнее, вены были мудрее… Да, зворги чуть быстрее бегали и значительно ловчее лопотали на своем зворгчьем наречии… трещали без умолку, точно сороки! Слова так и сыпались из их ртов, как горох из созревших стручков. Ну и что толку? Зато они совсем не владели Властью — подчиняющей властью слова. Их речи были пусты, так же как головы их детенышей. Не потому ли (воспоминание медленно всплыло откуда-то с самого дна Колодца Времен) предков Аска совсем не встревожило, когда зворги впервые проникли в исконные земли венов, боязливыми тенями появившись со стороны Восходящего Солнца? И даже когда те стали множиться, точно головастики в весенних лужах… и даже когда число их кочевий сравнялось с числом стойбищ венов… а потом — превзошло… даже тогда предки ничего не сделали, дабы уничтожить или хотя бы изгнать не в меру расплодившихся пришельцев. Конечно, если кто-нибудь из зворгов неосторожно оказывался на пути вена, расправа была короткой, а участь наглеца — неизбежной. Поначалу сородичи Аска расценивали пришельцев с Восхода только как доступную, хотя и не самую вкусную еду, этакое пищевое подспорье в Тощие Времена. Случалось — особенно в межсезонье, когда охота еще скудна, — зворгов съедали целыми кочевьями. Но — странное дело! — меньше тех не становилось…

Аск вспоминал и вспоминал, рассеянно глядя, как в одном из двух чудесных окон в стене его пещеры мельтешат, суетятся фигурки зворгов. Он знал — не раз уже проверял, — что фигурки там не настоящие, не живые. Всего лишь одно из хитрых ухищрений зворгов. Вроде тех летающих копий, которыми… которыми что? Аск прикрыл утомленные глаза и стал вспоминать дальше.

…Никто из венов даже не заметил того момента, когда пришельцев с Восхода расплодилось вокруг столько, что они сами отважились нападать на венов. И даже на их стойбища. Конечно, исподтишка, тайно, чаще — под покровом ночи. Ибо пуще Огня Небесного зворги боялись непонятной, цепенящей силы венского слова. Ведь стоило венскому вану взглянуть в глаза любому из зворгов и произнести Слова Власти, как тот мгновенно превращался в тупое, нерассуждающее животное и покорно шел под разделочные камни венских женщин.

Время для венов текло незаметно: одни поколения уходили, погружаясь в сумрачные глубины Колодца, им на смену вырастали новые, мало чем отличные от прежних… И вот однажды кто-то наиболее сообразительный из зворгов догадался, что не все вены, а один только венский ван в полной мере владеет Словами Власти. С тех пор зворги стремились при любой возможности убивать их ванов — прежде всего ванов. А венское стойбище без вана, что камышовая глухатка без головы — еще мечется, крыльями хлопает, но от охотника ей уже не улететь. Новому вану заветную Власть мог передать лишь ван старый: если же он погибал, не успев совершить Обряда, у осиротевших родовичей был только один путь к спасению — как можно скорее присоединиться к другому венскому роду… Но вены никогда не ставили стойбищ близко одно к другому — каждому роду нужны собственные охотничьи угодья; да и непотребных межродовых связей должно опасаться. И лишенное вана стойбище почти неизбежно становилось добычей жадных до венского мяса зворгов. Так вены и зворги поменялись местами…

Аск открыл глаза: в чудесном окне он увидел огромное, похожее на каменный муравейник, жилище зворгов. Ему уже показывали подобные жилища раньше; ему вообще многое показывали, и он знал теперь про зворгов немало… Вдруг «муравейник» резко отдалился, Аск словно бы взлетел и с огромной высоты смог целиком рассмотреть все зворгское кочевье, скорее даже стойбище… Сколько же их наплодилось за это время! Такого никому из венов и в страшном сне не могло привидеться. Ужас… Ужас… Он вновь закрыл глаза, прячась в воспоминаниях.

…Однако все равно зворгам никогда бы не одолеть венов. Несмотря на муравьиные плодовитость и упорство и все эти их хитроумные приспособления. Нет, нипочем не одолеть… если бы не Пузырчатая Смерть. Никто не знал, откуда она пришла. Никто не знал, как ей противостоять. Даже ваны. Память рода тоже молчала… Аск подозревал кое-что. Но поделать ничего не мог. Он давно заметил, что всякий раз после праздника Поглощения предков Пузырчатая Смерть с новой силой начинала свой победный пляс. Уж не проникала ли она в животы венов вместе с плотью мертвого сородича? Может, и так, только… только нельзя же, в самом деле, вот так просто отменить одну из семи Извечных Традиций — праздник Поглощения?! Предложить венам оставить умершего родовича несъеденным — это все одно, что… предложить им съесть новорожденного! Страшное кощунство! Совершенно немыслимо!

Под тяжестью все новых и новых пластов пробуждающейся памяти он утомился и даже не заметил, как уснул.

Очнувшись ото сна, Аск увидел, что волшебное окно погасло, а передняя стена пещеры, в которой его держали зворги, вновь сделалась прозрачной, как вода. За стеной стояла и молча смотрела на него молодая самка зворга — судя по всему, та самая, что приходила вчера.

Аск поднялся с пола и подошел к прозрачной стене вплотную, чтобы получше рассмотреть зворгиню. Самка растянула губы, наверное, давая понять, что тоже его видит. Аск внимательно оглядел ее с головы до пят. Что ж… конечно, ей далеко до венских женщин, но на случай крайней нужды… Он припомнил, что венам доводилось забирать зворгских самок — для продолжения рода те вполне годились.

Вдруг зворгиня опустила взгляд, и глаза у нее округлились, точно при виде атакующей кобры; она ахнула и поспешно ушла. Аск недоуменно мотнул головой и вернулся обратно в глубь своей пещеры.

Воспоминания… воспоминания… словно волны прибоя, накатывают они одна за одной на песок его памяти… С того времени, как Аск осознал себя самим собой, йотунги — так звали его родовичей — под напором теснивших их зворгов что ни лето откочевывали все дальше и дальше — в сторону Заходящего Солнца. А когда он вступил в пору мужества, йотунги вышли к Крайнему Окоему. За Окоемом земли не было — только соленое море. Хотя нет — в особенно погожие дни, если забраться на скальную вершину, там, за морем, можно было разглядеть туманные очертания каких-то гор. Но добраться до них могли разве что птицы…

Однажды — уже перед самым концом — ван их рода сказал, что с тех пор, как прошлым летом замолчал Хак из соседского стойбища, он больше не говорит ни с одним из ванов. И значит, йотунги последние вены на земле. Родовичи не поверили своему вану. Они решили, что он оглох от старости. Тогда старый ван сам предложил передать Власть преемнику, которого назовут ему йотунги. Так Аск стал новым ваном йотунгов… Но и он, сколько ни звал, не смог услышать в своей голове голосов других ванов… А потом, на самом излете Тощего Сезона, к ним вновь пришла Пузырчатая Смерть. И забрала треть взрослых мужчин рода.

Следом за Пузырчатой Смертью, точно гиены на запах падали, пришли зворги.

Их воины окружили стойбище, завывая и воинственно приплясывая, но близко, для честной схватки, подойти не решались. Хотя их было вдесятеро против йотунгов, считая даже женщин. Вместо этого они принялись издалека забрасывать венов мелкими летающими копьями. Уже наученные прошлым опытом, зворги тщательно отводили глаза, чтобы не встречаться взглядами ни с кем из йотунгов. А зворгский вождь и вовсе трусливо спрятал лицо под куском выделанной кожи.

Братья Хук и Ром, размахивая боевыми палицами, бросились было на пришельцев, но, не добыв ни единого зворга, рухнули, с головы до ног утыканные их оперенными копьями.

Тогда Аск велел родовичам укрыться в спальной пещере. Расчет его был таким: когда зворги поднимутся по склону и полезут в тесный пещерный зев, он станет ловить их взгляды, встречая «гостей» Словами Власти. И так обратит охотников в добычу.

Но хитрые зворги не думали лезть в пещеру. Они расположились у невысокого подножия горы, напротив входа, и стали терпеливо ждать…

Когда вслед за мясом у венов иссякла вода, Аск решился. Выбрав подходящий момент — зворги как раз были заняты дележкой раковин, — он шагнул из пещерной тьмы на свет и, собрав взгляды как можно большего числа врагов, поднявших к нему испуганные лица, запел Слова Власти. «Бегом воды, грузом земли и пляской огня…» — успел произнести Аск, когда первое летающее копье вонзилось ему в самое основание шеи. Он с рычанием вырвал короткое оперенное древко и, захлебываясь кровью, попытался допеть Слова. Но еще три или больше зворгских копий ударили его в грудь, живот и голову; в глазах у Аска потемнело, и дальше он уже не помнил ничего…

Ева почти вбежала в кабинет Агинского, но, увидев профессора, смешалась, не зная, с чего начать.

— Здравствуй, Ева, — поприветствовал ее профессор. — У тебя сегодня взволнованный вид. Что-то случилось?

— Здравствуйте, про… Виктор. Н-нет, ничего… Знаете, я зашла сейчас проведать нашего Адама, и…

— Как он? Не хандрит?

— Непохоже, чтобы хандрил. Скажите, Виктор, вот вы вчера объясняли, что люди и неандертальцы принадлежат к двум разным видам, так?

— Верно, — кивнул Виктор.

— Но раз виды разные, то возможность скрещивания между ними исключалась. А значит, не возникало, не могло возникать и… межвидового влечения. Я права? Ну, к примеру, орангутанг не станет же домогаться самки шимпанзе.

— Ты задала интересный вопрос, — обрадовался ученый. — Очень интересный! Я как раз недавно завершил одно исследование, и тебе наверняка будет любопытно послушать. Садись.

— Ну так вот, — продолжил Агинский, — тебе, как будущему криптобиологу, должно быть известно, что по общему правилу между генофондами разных видов не может быть генетического обмена.

— Об этом я и говорю, — согласилась ассистентка.

— Но из каждого правила имеются исключения. Так, львы и тигры, например, могут иметь гибридное потомство: от связи льва с тигрицей родится лигр, а если наоборот, то есть от тигра и львицы, тогда — тигран. Однако мои исследования показали, что геном неандертальца обладал столь могучей доминирующей силой, что, если подобные межвидовые связи и имели место, гибридизации не происходило. То есть от сожительства неандертальцев и кроманьонцев могли рождаться только неандертальцы. И уж во всяком случае, когда самцом выступал неандерталец.

— Почему же тогда они нас не ассимилировали? — удивилась Ева. — За десять-то тысяч лет.

— Загадка, — согласился Виктор. — Возможно, дело как раз в пресловутых лобных долях? Но тут напрашивается другой вывод: поскольку в результате выжил наш вид — вид гомо сапиенс, и при этом наши предки никоим образом не могли ассимилировать неандертальцев, значит, последние подверглись тотальному истреблению.

— Ой! Прямо геноцид какой-то.

— Ну-ну, — усмехнулся Агинский, — геноцид, растянутый на десять тысячелетий, правильнее именовать вытеснением одного вида другим. Гораздо большей загадкой тут для меня представляется вот что: каким образом палеоантропам удалось продержаться так долго, удивительно долго — почти десять тысяч лет? Наверняка конкурентная борьба между нашими видами шла нешуточная, жестокая… м-да… сильно подозреваю, что неандертальцы владели неким секретом выживания. Увы, разгадать его мне пока не удается. И еще: если они сумели на протяжении столь длительного временного периода успешно конкурировать с кроманьонцами, почему же тогда они все-таки вымерли? Причем, в палеоисторическом смысле, довольно быстро, почти мгновенно. Сам я склоняюсь к мысли, что непосредственной причиной их исчезновения с планеты могла послужить какая-нибудь болезнь, нечто вроде «коровьего бешенства», вызывающего губчатое поражение мозга. Неандертальцы, впрочем, как и наши предки-кроманьонцы, были каннибалами, сейчас это уже точно установлено. Однако согласно последним археологическим исследованиям палеоантропы имели привычку пожирать не только врагов, но и собственных сородичей. А это обстоятельство способно сделать фатальной любую эпидемию… Вот так-то вот. Из этого, помимо всего прочего, следует, что в основании многих наших этических табу лежит не мораль и не нравственность, а инстинктивное стремление к выживанию вида. Каннибализм опасен для племени, а потому аморален. Или взять, к примеру, инцест. Однако что-то я отвлекся. Ты ведь не за этим пришла. Кстати, Ева, а почему тебя вдруг заинтересовала проблема межвидового скрещивания?

— Дело в том, что, увидев меня сегодня, Адам возбудился…

— То есть? Повел себя чересчур возбужденно?

— Н-нет, — смущенно уточнила девушка, — при виде меня у него произошла эрекция.

— Любопы-ытно, — протянул ученый. — Что ж, пойдем, взглянем на твоего ископаемого кавалера.

Когда они зашли в лабораторию, неандерталец сидел в глубине своего вольера и флегматично перебирал пластиковые фигуры, кучей набросанные перед ним. На профессора и ассистентку он даже не взглянул. Ева не впервые обратила внимание, сколь все-таки внешний облик Адама рознится от человеческого: массивный, далеко выступающий нос с горбинкой, вкупе со скошенными лбом и подбородком, придавали ему явное сходство с птицей семейства грифовых.

— Ты зачем, шалопай этакий, Еву напутал? — шутливо напустился на него Виктор, обращаясь скорее к ассистентке, нежели к клону. — Девушка еще замужем не была, а ты… Что, скучно тебе? Руки не к чему приложить? Так я тебе сейчас обеспечу объем работ.

Адам поднял голову и, коротко взглянув на Агинского, произнес:

— Хеди х-хеперр… фр-р-рид.

— Ва-ау!! — воскликнул Виктор. — Невероятно! Адам заговорил!! Да еще на неизвестном наречии! Ева, ты тоже слышала это, да?! Однако, стоп…

Профессор вдруг умолк, растерянно хлопая глазами.

— Я тоже слышала… — подтвердила ассистентка.

— Постой, постой, — поднял руку ученый, — …но такого не может быть!

— Почему?

— Такое просто невозможно…

— Но почему же? — переспросила Ева.

— Да потому, что он клон! — раздраженно пояснил Агинский. — Адам новорожденный в нашем мире. Я создал его, добыв генетический материал из того немногого, что сохранилось от некоего палеоантропа, останки которого тринадцать лет тому назад нашли в Испании, при раскопках пещеры в районе Гибралтара. И тот палеоантроп двадцать восемь тысяч лет как умер. Понимаешь? Я лишь использовал генетический материал, полученный из его костей. То есть я создал, а не воссоздал Адама. У него не может быть памяти о чем-либо, предшествующем моменту создания! Разве не ясно? Он никогда не знал никого из своих соплеменников-неандертальцев, а следовательно, не может владеть неандертальским языком, даже если таковой и существовал…

— Я поняла, — прошептала девушка.

— Гм… Впрочем, возможно, это лишь имитация речи, так сказать, «младенческая» попытка…

— Знаете, Виктор, — взволнованно перебила его Ева, — может, я излишне впечатлительна, но…

— Что «но»?

— Мне кажется, я поняла, что он только что сказал… — почти жалобно пробормотала девушка.

— …Нет, впечатлительность здесь ни при чем, — после минутной паузы задумчиво произнес ученый. — У меня тоже возникло странное сходное чувство… чувство понимания. Но я списал это на свой хронический недосып… А что он, по-твоему, произнес?

— «Мне нужна женщина».

— Поразительно! — вновь воскликнул Агинский. — Я воспринял его слова таким же образом… Что же из этого следует? — спросил он. И сам же ответил: — А следует вот что: мы имеем дело с существом, обладающим генетической памятью, во всяком случае — языковой. Это раз. И наделенным телепатическими способностями — это два… Но тогда… тогда Адам вполне способен к общению, причем с кем угодно — мыслям языковый барьер не страшен и перевод не нужен.

Виктор подошел вплотную к прозрачном барьеру и, привлекая внимание клона, похлопал по стеклу ладонями.

— Ответь мне, Адам, — тщательно артикулируя слова, спросил ученый, — ты нас понимаешь?

— Н-н-надам… ы… на… аск! — ответил тот.

— Он говорит, что его зовут не Адам, его имя Аск, — прокомментировала ассистентка.

— Да-да… я понял его аналогично. Пойдем, — вдруг заявил ученый, схватив ассистентку под руку и увлекая прочь из лаборатории, — вернемся в кабинет. Мне надо срочно проанализировать ситуацию! Пока голова не лопнула…

В кабинете профессор принялся торопливо расхаживать взад-вперед, потирать руки, жестикулировать; при этом он что-то бормотал под нос, словно споря с незримыми оппонентами. Ева наблюдала за ним молча, боясь нарушить мыслительный процесс шефа. Наконец Виктор Агинский остановился и, скрестив на груди руки, вперил пылающий взор в девушку.

— Ну вот что, — резюмировал он. — Теперь, когда мой эксперимент принес настолько ощутимый результат… Впрочем, к чему скромничать? Не просто ощутимый, а поразительный и неожиданный, даже для меня самого! Так вот — я буду настаивать на немедленном рассекречивании проекта «Адам». В самом деле, сколько еще хранить в тайне столь эпохальное открытие? И так уже три года прошло с начала эксперимента… И я уверен, что получу разрешение на обнародование достигнутых результатов! Не ограничиваясь научной средой… Народ — все народы земли — должны знать… своих героев!

Эх, и наведем же мы с тобой шороху, Ева! — воодушевленно продолжил ученый, переведя дыхание. — Всем нос утрем. И злопыхателям из нашего университета — тоже. Теперь никто не посмеет шептаться по углам, что я впустую трачу деньги налогоплательщиков. Да, да! Так говорят. Не все, но некоторые. Дескать, Агинский произвел на свет бесполезного монстра, который даже на органы не годится. Думаешь, не знаю, как меня здесь именуют за глаза? Знаю! «Доктор Франкенштейн», вот как. Но теперь — баста… Кончилось ваше время, господа старперы, — посулил он, победно улыбаясь. — Критиканы малоумные! Да разве возможно священный процесс Познания загонять в тесные рамки пользы, целесообразности? А куда деть извечное стремление человечества к Истине?

Знаешь, Ева, что мы с тобой сделаем? — после некоторого раздумья заявил профессор. — Мы организуем пресс-конференцию. Да, да! Причем с участием Адама… то есть Аска. Виртуальную, разумеется. Но в онлайновом режиме. Надо сегодня же оповестить об этом ведущие средства массовой информации. Так мы наверняка отрежем университетскому руководству пути к отступлению. Скажешь, рискованно? Согласен. Но, как говорится, кто не рискует… Главное, наш питомец способен к общению! Он будет понятен аудитории… любой, самой широкой — независимо от национального состава. Его смогут понять все! Понимаешь? Абсолютно все! Люди любой национальности! Граждане всех государств! Представляешь, Ева! Уф-ф… этак и Нобелевскую премию можно схлопотать.

— Не меньше, — согласилась девушка.

Накануне онлайн-конференции Виктор от волнения так и не смог уснуть. Да и как было не волноваться? По самым сдержанным подсчетам статистиков, ее должны увидеть около четырех миллиардов зрителей — почти все взрослое население Земли.

Но когда назначенный час пробил, он неожиданно для себя совершенно успокоился. В самом деле, решил ученый, ему ли мандражировать? Ему — творцу, созидателю новой формы разумной жизни! Пускай трепещут обыватели. Священный трепет — удел профанов.

Во вступительной речи Агинский обстоятельно, но в доступных терминах поведал о состоявшемся уникальном эксперименте, о его содержании и открывающихся теперь перед наукой невиданных, поистине фантастических перспективах; о неоценимом гуманитарном значении свершившегося события для всего человечества…

— Итак, дамы и господа, — произнес Виктор, завершая выступление, — позвольте представить вам, так сказать, плод моих многолетних трудов. Пред вами Аск, он — неандерталец… Слово Аску!

Мерцающие холодным огнем зрачки камер синхронно обратились на Аска. Лучи софитов выхватили из мрака его кряжистую, будто вырезанную из древесного корня фигуру; неслышимое в студии многомиллиардноголосое «а-а-ах!» прокатилось по планете.

Аск не видел ни лиц, ни глаз, но отчетливо чувствовал взгляды неисчислимого множества зворгов — пристальные, выжидательные, напряженные; он собрал их на себя все и, широко раскинув узловатые ручищи, словно приглашая давнишних врагов в братские объятия, произнес недоговоренные когда-то Слова Власти:

— Бегом воды, грузом земли и пляской огня заклинаю: ваши кости — хворост для венских костров; ваша плоть — пища для наших животов. Зворги, знайте свое место!

Владимир Юрченко Хорт

Игорь Береснев Рассеченное время

Идея отправиться на ночь глядя к морю родилась в голове Славика Жуды. И удерживать ее там он не собирался.

— Дяди, а махнем на Косу? Освежимся заодно.

Называть друг друга «дядями» приучил всю нашу лабораторию достославный Евгений Райтман, ее основатель и первый руководитель. Если хорошо подумать, то все логично. Как нам еще друг друга называть? «Пацанов» переросли. «Мужики»? Хм… Мужики на стройке вкалывают. Образованность и интеллект вроде как в этот эпитет не очень вписываются. А «дяди» — в самый раз.

— Так что? Не слышу ответа?

— А может, по домам? — неуверенно возразил Антон Нерлин, поелозив очками по переносице. Попытался возразить — спорить с напористым Славиком у него никогда не получалось.

— Как это, «по домам»?! — тут же взвился наш инженер-системотехник. — Мы что, понимаешь ли, тяпницу очередную отмечаем? Да сегодня же такой день, такой день…

Славик запнулся, не в силах подобрать достойное определение. Положим, в терминологии он немного путался. Был уже далеко не день — без десяти одиннадцать вечера. Ровно в одиннадцать кафе закрывалось, так что официант не отходил далеко, бросая в нашу сторону красноречивые взгляды.

— …Это ж событие мирового масштаба! Начало новой эры человечества, так сказать. Все равно что первый полет в космос. Даже больше… Вот.

Он перевел дыхание и воззрился сурово на оппонента. Под напором такой пафосной речи наш физик-теоретик вконец стушевался. А я, не выдержав, прыснул. Хотя, по существу, Жуда был прав. И про мировой масштаб, и про новую эру человечества. Вот только не ведало человечество ни о нас, ни о том, что мы сегодня открыли. Пока не ведало.

— Ты чего лыбишься? — перевел на меня взгляд Славик. И, не дождавшись ответа, уточнил: — Так едем?

— А кто за руль сядет? — Я щелкнул пальцами почти пустую бутылку «Медоффа», красовавшуюся посреди столика. — Или такси предлагаешь вызвать? Ночью, до Косы три стольника заломит, не меньше. У меня с собой столько нет.

Жуда хитро улыбнулся.

— Зачем такси? Есть у меня один хороший знакомый… То есть не один, конечно. Кхм… В общем, сам не пьет, но компанию поддержит с удовольствием. И на колесах. Сейчас я его вызвоню.

— Ты что, поздно ведь… — попытался остановить Антон. Но Славик уже выудил из кармана мобильник.

— Але? Виталя, привет! Не спишь, говорить можешь? Слушай, мы тут отмечаем, с ребятами из лаборатории… Что отмечаем? Ты не поверишь! Получилось, спрашиваешь? Ха, у нас такое получилось… Ладно, не по телефону подробности. Слушай, тут закрывается, так что мы решили махнуть на Косу. — Лакуны в Славиковой трескотне были такие короткие, что оставалось совершенно непонятно, как его собеседник успевает вставлять в них реплики. — Да, на Косу. Ну а че, можно и до утра. В общем, нам твоя машина нужна. Вместе с водителем, естественно. Приедешь? Отлично! Мы в «Трех пескарях». Ждем-с.

Теперь он смотрел на нас взглядом победителя.

Машина будет. Виталя уже выезжает.

Этот неизвестный мне Виталя оказался парнем проворным. Пока добили «Медоффа» на посошок, пока расплачивались, он успел примчаться. И когда мы вывалились из «Трех пескарей», напротив кафе стояла маленькая темносерая — цвета мокрый асфальт, как сейчас принято выражаться, — «Шкода».

— Виталя, привет! — заорал на всю улицу Славик и ринулся к вылезавшему из машины парню.

Тот обернулся… И я с удивлением понял, что это вовсе не парень. Девушка! Среднего роста, худощавая, в простеньком джинсовом костюмчике, темные волосы обстрижены очень коротко. Со спины ее действительно можно было принять за парня. Но только со спины.

— Знакомьтесь. — Жуда уже стоял рядом с машиной. — Это Тоха, наш мозг. А это… О, ты даже не представляешь, кто это. Новый Юрий Гагарин! Первый нуль-космонавт Земли.

Девушка удивленно взглянула на него, но уточнять о космонавтах, невесть откуда взявшихся в НИИ Радиотехнических измерений, не стала. Повернулась ко мне.

— Очень приятно. Виталя. — И протянула руку.

Я опешил.

— В каком смысле?.. Эээ… В каком смысле — Виталя?

— В прямом. Меня Виталия зовут. А вас?

Девушка улыбнулась. Глаза у нее были темные-темные, почти черные. Или так показалось из-за слабого освещения? На миг возникло чувство, что где-то я уже видел этот взгляд. Встречались? Когда, как? Нет, глупости, девушка явно меня не узнавала.

Она так и стояла с протянутой рукой, и Славику пришлось ткнуть меня кулаком в бок.

— Дядя, ты чего тормозишь? Вроде немного выпили. Сергеем его зовут.

— Ага. Сергей. Тоже приятно. Очень. — Я поспешно сжал руку девушке.

«Ручкаться» мне и с парнями приходилось не часто. Не любитель я «близких контактов третьего рода». А уж с девушкой… Кажется, в первый раз. Ладошка у Витали была маленькая, но крепкая. И очень теплая. А еще показалось, что током слегка тряхнуло. Так бывает, когда статический заряд на теле собрался.

— Вот так лучше, дядя, — засмеялся Славик. — Виталя, ты не думай, он не тормоз по жизни. Это на него сегодняшний… хм… полет так подействовал.

Виталя кивнула, с готовностью принимая объяснение.

— Стало быть, полет? Расскажете?

— Конечно! По дороге. Поехали, поехали. Купаться хочу!

— Тю на тебя! Вода холодная.

— А мы ее подогрели. Температура воды, плюс сорок градусов локально, умноженные на ноль пять, деленное на троих, минус температура воздуха… Сколько получается, Тоха? Ладно, еще бутылку возьмем по дороге.

Несколько минут пришлось повозиться, двигая переднее пассажирское кресло, чтоб уместить в маленькой «Фабии» длинноногого Антона. И — поехали!

Дорога от города до Косы заняла полтора часа. И это при том, что мы делали две остановки. Сначала — у ночного магазинчика, где затарились «Немировым» в исполнении «professional edition», причем Славик порывался взять «enterprise» и его стоило труда урезонить закуской в виде банки соленых огурчиков, колбасной нарезки и полудюжины лавашей, и, разумеется, пивком, по две банки на душу, включая непьющую Виталю. Затем — на трассе, когда все тому же неугомонному Славику потребовалось незамедлительно «слить балласт». Карабкаться через канаву к проступающим из темноты кустикам нашему доблестному электронщику было лень, так что «сливал» он прямо на обочине, у заднего бампера «Шкоды». Нимало не смущаясь сидящих в салоне. Может, он Виталю в самом деле парнем считал?

Итак, нам понадобилось полтора часа, чтоб одолеть сотню километров, отделяющих душный, провонявшийся выхлопными газами, дымом, гниющим мусором и черт знает чем еще город от моря. За это время Славик успел пересказать Витале все, что случилось в лаборатории с громким именем «Лаборатория новых типов связи». Все, что начальник оной лаборатории к.т.н. Скляров Н.П. категорически запретил разглашать. Да пусть его. Я не возражал. Подумаешь, тайна! Сегодня тайна, а завтра все человечество об этом кричать будет. Виталя слушала внимательно, не перебивая. Понимала ли, о чем речь идет? Или не верила, списывала на пьяную болтовню? Что касается Антона, то этот и вовсе умудрился заснуть. Как только очки с носа не падали, приклеивает он их, что ли?

Меня тоже начала убаюкивать гонка по пустынно-однообразному ночному шоссе. И лишь когда «Шкода» свернула с трассы на узкую двухполосную ленту асфальта, круто изгибающуюся вокруг лимана, когда сидевший справа Жуда опустил стекло, тогда свежий, пахнущий весенней, не успевшей пожухнуть травой — и морем! — ветер выдернул меня из мутной дремы.

Мимо нас пронеслись спящие — курортный сезон пока не начался — домики поселка, пустующий рынок, запертая будочка автовокзала, турбазы, виллы «новых русских», или каких там еще «новых»? Затем все это, включая асфальт под колесами машины, осталось позади. Фары теперь выхватывали из темноты только чахлые деревца, кусты дикой смородины, заросли осоки. И песок, в котором постепенно растворялась колея грунтовки.

— Дальше не поеду. Завязнуть можем. — Виталя убрала ногу с педали газа.

— Да мы тебя на ручках вынесем! — тут же заверил Слава.

— Меня — да. А машину? — «Шкода» свернула с уже едва различимой грунтовки и остановилась. — Ну что, приехали, научные работнички. Выгружайтесь.

— Тоха, подъем! Не спи, замерзнешь! — Славка отвесил нашему теоретику легкий подзатыльник и, не дожидаясь, пока тот сообразит, как ответить обидчику, вывалился из салона. — Эх, хорошо-то как! Свобода, свобода, свобода! Никакой тебе работы, никакой тебе заботы! Голый счастливый человек на голой земле!

Думаю, его голос слышно было и в поселке. Во всяком случае, пара собакевичей там проснулась, неуверенно тявкнула в ответ. А Славка уже претворял свой лозунг в жизнь — сбросил с ног туфли, содрал рубаху и, прыгая на одной ноге, стягивая брюки, мчался к берегу.

— Купаться, купаться, купаться! Всем купаться!

— Вода холодная, не лезь! — крикнула вдогонку Виталя. — Застудишь чего-ничего.

— Мое «чего-ничего» закаленное. Я ж в молодости в Заполярье служил. А там… Ох!

«Ох» совпал по времени с моментом соприкосновения морской водички и босых Славкиных ножек. И духу у него хватило забежать в воду едва по колено. Но и это был подвиг. Здесь, почти на краю косы, диффузия моря и суши тянулась на добрую сотню метров.

Ухая, поднимая фонтаны брызг, Славик выскочил на берег.

— Нужно срочно температуру выше поднимать!

— Замерз?

— Не-а. Но локальный градус катастрофически понижается. Вы чего тормозите?! Где пакеты? Где поляна? Даже Тоху не выгрузили!

Виталя послушно открыла багажник, и я начал вынимать пакеты. А Тоха и сам выгрузился. Так что за пять минут «поляна» была накрыта. У предусмотрительной Виталии в багажнике нашлась и подстилка, сидеть прямо на успевшем остыть песке не пришлось. А вот нам предусмотрительности не хватило. Забыли прикупить что-нибудь безалкогольное для водителя. Хорошо, девушка не капризничала. Согласилась взять баночку пива — «помочить губки».

— Так что, коллеги? Первый тост — за первого нуль-космонавта планеты Земля.

— Хватит тебе! — возмутился я. — Заладил — «космонавт, космонавт». Далеко слетал, — аж на семь этажей.

— Да какая разница, сколько этажей! Важен принцип.

— Сережа, Слава прав, — тут же поддержала системотехника Виталя. — Важен принцип. Смог на семь этажей, сможешь… все.

— Вот. Виталя самую суть схватила. Как это америкосы говорили? «Этот маленький шаг одного человека — огромный шаг для человечества». Не помню дословно.

— Близко к тексту, — кивнул Нерлин.

— Вот. Да. Кстати, Тоха, ты можешь объяснить, что это мы открыли сегодня?

— Ну… телепортацию.

— Сказанул! Ты научное объяснение дай.

— Так… Разные есть гипотезы. Например, теория информационной Вселенной. Эвереттовская параллельных миров. Эн-мерных пространств. Черных микродыр или нуль-туннелей…

— Ребята, а давайте второй тост — за вас, — перебила Виталя. — Пусть у вас в жизни все хорошо сложится. Несмотря ни на какие… черные дыры. Слава, наливай.

— О, у нас теперь все шикарно будет, будь спок. Вот ты кого перед собой видишь? Не догадываешься? Трех нобелевских лауреатов. Без пяти минут. И все трое — не женаты. Так что можешь выбирать, пока время есть. Потом конкуренция начнется, сама понимаешь.

— Спасибо за предложение. Я подумаю. Пока время есть.

— Мы приняли по второй. Затем — по третьей. За милых дам в лице Виталии, как полагается. По четвертой — за Нобеля. Когда «professional edition» был освоен более чем на две трети, Жуда опять побежал купаться. Он звал с собой всех, но Антон уже вновь начал дремать, а я хоть и пошел следом, но лишь до того места, где песок становится влажным. Во-первых, мой локальный градус явно уступал Славкиному. А во-вторых — не знал же я, что планируется купание в присутствии симпатичной девушки! Плавки, естественно, не брал. Намочишь трусы, а переодеваться во что? И где? У нас даже обтереться нечем, в конце-то концов! Нет, трудностей с купанием было связано слишком много, чтобы их преодолевать. К тому же кто-то должен развлекать нашу спутницу.

И я пытался… развлекать. То есть брел рядом вдоль кромки воды. И предоставлял Виталии искать темы для разговора.

— Слава молодец, что позвонил. Здесь сейчас классно. Тихо, спокойно.

— Тихо, — согласился я. И понял — прислушавшись к окружающему миру, а не к вечному диалогу в собственной голове, — действительно, тихо. Никаких тебе техногенных звуков, привычного фона большого города. Только море шумит. Ну, еще Славик плещется, но он ведь тоже — не техногенный. Значит, создает естественный живой шум.

— Мне иногда хочется уехать из города подальше, поселиться где-нибудь в глуши. Где всегда так тихо и суеты нет.

— Да… Виталя, а чем ты занимаешься? Кроме того, что пьяных мэнээсов по ночам купаться возишь.

— Я магиня.

— Как? — Сначала я не понял сказанное девушкой слово. А потом смысл его дошел до меня. Вроде бы. — Колдунья, что ли?

Сказал и тут же прикусил язык. Грубовато прозвучало. Виталя это тоже заметила, хмыкнула.

— Можно и так сказать. Но слово «колдунья» сейчас приняло отрицательную окраску. А «волшебница» заезжено посредственными литераторами. Поэтому я обычно называю себя магиней. Хотя смысл один и тот же. Чтобы мэнээсу привычней было — специалист по прикладной магии.

Она и сама фыркнула от такого определения. А я недоверчиво улыбнулся.

— Так ты что, заговорами лечишь, порчу снимаешь, будущее предсказываешь?

— И это тоже. Помогать людям по-разному можно. Они ведь в большинстве — еще дети…

— А с Жудой где познакомились? Он что, гадать к тебе приходил?

Вышло еще резче, чем «колдунья». Но что я мог поделать? Не люблю всех этих магов-ясновидцев и прочих мракобесов, паразитирующих на человеческом невежестве.

— А почему ты решил, что мы с ним были знакомы до сегодняшнего вечера?

— Но как же…

Ответить что-либо вразумительное я не успел. Из-за невидимых в темноте кустов вынырнули два желтых луча автомобильных фар. Вслед за ним — тихое урчание двигателя и скрип песка под колесами. Еще чуть позже — большой черный джип. Лучи скользнули по пустому салону «Шкоды». По мирно дремлющему рядом с бутылкой, банками, пластиковой посудой Антону. По переставшему барахтаться, бредущему к берегу Славику. По нам. И остановились. Джип остановился.

— Ну вот… Этих только не хватало, — досадливо сплюнул я. Моря им, что ли, мало? Видят же — культурные люди культурно отдыхают. Так и езжайте себе дальше.

Из джипа вылезло двое. Оба крепко сбитые, коротко стриженные, один моложе, второй постарше. Одетые во что-то, весьма смахивающее на камуфляж. Молодой — шофер — остался у машины. Второй двинулся к нам.

— Который из вас Сергей Ружицкий?

Кажется, вопрос был риторическим, потому как смотрел он на меня одного.

— Ну, я.

— Поедешь с нами.

— Это еще куда?

— В город.

То, что появление незваных гостей связано с сегодняшним экспериментом, я понял мгновенно. Никогда прежде за мной не приезжали люди в камуфляже на большом черном джипе. Значит, Пузан дал делу ход. И кто-то наверху им очень-очень заинтересовался.

— Вас Скляров прислал? — уточнил я на всякий случай.

— Почти. По крайней мере, он в курсе.

— А до утра подождать не может?

— Не может. Поехали-поехали.

Он уже был рядом со мной и теперь властно взял под локоть. Уверенно, ничуть не сомневаясь, что дозволено ему так поступать. Что вправе отдавать здесь приказы. Терпеть не могу, когда мною командуют!

— Но-но, без рук.

Я попытался высвободиться. Куда там! Пальцы сжимали мой локоть железной хваткой. Пришлось подчиниться. Не драться же! Да и глупо драться при таком явном неравенстве сил.

Я обернулся к ребятам.

— Придется ехать. Что-то срочное у них.

У кого это, «у них», уточнять не стал. Сам не знал.

Стриженый довел меня до самой машины. Распахнул дверь. И прежде, чем втолкнуть на заднее сиденье, скомандовал шоферу:

— Зачисти.

Тот молча нагнулся, вынул откуда-то из-под сиденья короткий автомат с набалдашником глушителя. А дальше… Мой мозг отказывался признать реальность происходящего. И вместе с тем фиксировал всё до последней мелочи.

Шофер стрелял короткими очередями. «Пук-пук-пук», дергался в его руках автомат. Но время внезапно стало медленным, вязким. «Пук… пук…» И пули летели медленно. Я видел траекторию каждой из них, будто и не ночь вокруг стояла кромешная. Вот расплылись алые пятна на светлой куртке Антона, так и не успевшего спросонья понять, что его убивают. Вот опрокинулся назад в воду Слава. Вот…

Виталя смотрела не на стрелявшего, на меня. И в глазах ее пылало черное пламя. «Сделай! Сделай!» — требовал этот взгляд. Но что я мог сделать?! Уже все произошло! Если даже удастся оттолкнуть стриженого, выбить автомат из рук стрелка — поздно! Ничего не исправить! И черное пламя застыло, будто зрачки превратились в обсидиан. Зато что-то вспыхнуло в правой руке девушки.

Больше всего это походило на меч. Прямой узкий меч без гарды. Меч, выплавленный из серебристого света. Магиня коротко взмахнула — перед самым рыльцем первой из летящих в ее грудь пуль… И будто полотно с нарисованной на нем картиной рассекла. Гнилое, негодное полотно с нарисованной дрянным художником картиной…

Дверь лаборатории за моей спиной громко хлопнула. Я вздрогнул от неожиданности и, недовольно морщась, обернулся. Кого там принесло? Терпеть не могу, когда посторонние врываются в лабораторию во время работы, да еще и дверью хлопают.

Однако это были вовсе не посторонние. Антон вернулся от босса. Это что же ему Пузанок сказал, раз такой уравновешенный человек начал дверью хлопать?

— Что за шум, что за дела? Зачем босс вызывал?

— А никаких дел!

— Чего тогда хлопаешь?

— Потому и хлопаю. Что никаких дел у нас больше нет.

— Это как?

Антон поправил на носу скособочившиеся очки.

— А так. С первого числа нашу лабораторию закрывают. Совсем. Расформировывают. Много мы денег жрем, а отдачи никакой. Палыч так и сказал: «Дармоеды».

Он грузно упал на кресло, стоящее рядом с компьютерным столиком. Кресло жалобно скрипнуло и чуть откатилось в сторону. Антон выжидающе уставился на меня. А что я мог сказать? Собственно, к этому все и шло последние года полтора. Одни мы верить в подобный финал не хотели. Романтики-идеалисты. Тьфу!

Начиналась наша «Лаборатория новых типов связи» три года назад с гениальной идеи некоего Евгения Райтмана, сотрудника столичного НИИ Физики твердых тел. Это тогда она казалась гениальной, сейчас же многие считали ее бредом. Идея базировалась на открытом не так давно удивительном свойстве монокристаллов. Если разделить кристалл на две части и в одной из половинок возбудить колебание кристаллической решетки, то иногда удается зарегистрировать самовозбуждение аналогичных колебаний во второй половине. Причем совершенно не важно, на каком расстоянии друг от друга они в этот момент находятся. Природа взаимодействия половинок кристалла была пока неясна, вернее, теорий, ее объясняющих, возникло излишне много. Райтман, например, был уверен, что виновники всего — гравитоны. И хотел использовать открытый эффект для измерения скорости гравитационного излучения, да что там измерения — для доказательства, что она выше скорости света. Ну и как следствие — что общая теория относительности неверна.

Естественно, для подобных измерений матушки-Земли Евгению было маловато, расстояния требовались космические. В родном институте нечего было и мечтать о подобном. И Райтман приехал к нам.

И сумел пробиться к самому-самому высокому руководству. Чем он их взял? Так ни для кого не секрет, что одно из основных направлений деятельности НИИ Радиотехнических измерений — это разработка командно-телеметрических комплексов космических аппаратов. А что такое командно-телеметрическая радиолиния? Когда речь идет о висящих на земной орбите спутниках, все работает отлично. Но чем больше расстояние, тем больше вреда от теории дедушки Эйнштейна. При полете на Марс запаздывание сигнала измеряется минутами. А не сегодня-завтра автоматы полетят, скажем, на Плутон? Там уже — часы! В таких условиях ни о каком дистанционном управлении речь не идет, операторы ЦУПа превратятся в зрителей.

То ли дело — «бесконечно быстрые» гравитоны Жени Райтмана! И пусть современная физика не может подтвердить их существование. Она ж и опровергнуть не может! Значит, всего делов — собрать аппарат, установить на космический корабль и отправить, например, к Луне. Еще лучше — к Марсу или Венере. Тем более схема аппарата не намного сложнее, чем радио Попова.

В общем, средства изыскали, лабораторию для Жени организовали. И приемник с передатчиком собрали. Естественно, прежде чем приемник в космос отправлять, его требовалось в родных стенах опробовать. На этом бравурные марши и умолкли.

Первооткрыватели эффекта не врали. Иногда удается зарегистрировать самовозбуждение колебаний в монокристалле. Но слово иногда оказалось ключевым. Чаще всего половинка, помещенная в контур приемника, не реагировала никак. Гораздо реже она внезапно разрушалась, стоило включить высокочастотный магниторезонатор передатчика. И всего лишь несколько раз за все время нам удалось принять сигнал. Самое плохое — никакой закономерности выявить мы так и не смогли. Что только не делали! Меняли частоту и амплитуду колебаний, напряженность магнитного поля, подбирали кристаллы с различными характеристиками решетки. Даже резали их по-разному! Безрезультатно.

В космос наш гравитоприемник так и не полетел. И Райтман охладел к своему детищу. А когда вдруг пришло интересное предложение из Штатов, бросил все и уехал, особо не раздумывая. Покинутая создателем и вдохновителем «Лаборатория новых типов связи» начала хиреть, усыхать. На настоящий момент весь штат ее состоял из четырех человек. Завлаб, к.т.н. Скляров Николай Павлович, «Палыч», между своими. Или «Пузанок» — за глаза, разумеется. Человек ординарный, скучный и далеко не гениальный. Мэнээс Антон Нерлин, физик-теоретик, написавший лет пять назад диссертацию, не в пример скляровской, имеющую непосредственное отношение к науке. Но так и не защитившийся, по причине хронического отсутствия денег. Инженер-системотехник Слава Жуда, по совместительству просто инженер и просто техник широкого профиля, вплоть до «сан-» ведающий всем железом, числящимся на балансе лаборатории. И я, Сергей Ружицкий, инженер-программист, по совместительству — инженер по матобеспечению, по совместительству — лаборант…

…Я посмотрел на бесцельно теребящего компьютерную мышь Антона.

— И что нам теперь делать?

— Палыч сказал: «Не волнуйтесь, никого не уволят. Всех пристроят». Он, мол, договорился с начальством.

— «Пристроят», — саркастически хмыкнул я. И, помолчав, снова спросил: — А пока чем заниматься? До первого числа? Что с программой экспериментов делать?

Нерлин дернул плечом.

— По-моему, ему уже безразлично.

— А тебе? Тоже не веришь, что нам удастся получить стабильный сигнал?

— Если даже и удастся, что с того? Кто сказал, что это именно гравитационное взаимодействие? А если и так? Скорость гравитационного излучения равна скорости радиоволн, поэтому смысла в нашем передатчике нет никакого.

— Райтман считал иначе…

Антон скривился, будто уксуса попробовал.

— И где же он, этот Райтман? Тоже мне авторитет…

И опять замолчал. Поняв, что ответ на поставленный вопрос так и не получен, я спросил уже напрямую:

— Так мы сегодня работать будем? Или я зря с расчетами возился?

Антон перевел взгляд с меня на стоящий перед ним монитор компьютера.

— Что, и программу составил?

— Конечно. Не ждать же, пока вы с Пузанком набеседуетесь.

— Ну… тогда ладно. Давай еще пройдемся, напоследок.

Пятнадцать минут спустя напряженность магнитного поля резонатора достигла рабочей величины, и мы начали. Как сотни раз до этого. Антон нажал кнопку «активация», картинка кристаллической решетки на экране чуть дрогнула, расплылась едва заметно. И тут же вспыхнули датчики сканера, зафиксировав микродеформацию. В такой момент всегда ловлю себя на ожидании, что в ответ вспыхнет и второй ряд индикаторов — от передатчика, стоящего сейчас в нашем «марсоходе», как невесело шутит Слава Жуда. В маленькой каморке-мастерской, забившейся в самый угол цокольного этажа здания. Мы дежурим там по очереди, хотя регистрирующая аппаратура вполне способна справиться со всем без человеческой помощи. Но мы все равно дежурим, это уже ритуал. Сегодня как раз Славина очередь.

Огоньки не зажглись. Вероятно, и не зажгутся до завершения сегодняшней, последней, судя по всему, серии тестов. Эта тайна Вселенной так и останется тайной… Во всяком случае, мне, Сергею Ружицкому, приложить руку к ее разгадке не суждено.

Я почти машинально встал и пошел к цилиндру резонатора. Там, внутри, мощное магнитное поле заставляет вибрировать атомы-узлы кристаллической решетки половинки монокристалла. И атомы второй половинки, отсеченной лучом лазера, но «помнящей» о своей цельности, ощущают эту дрожь. Я зажмурился, стараясь мысленно увидеть эти две половинки, то ли отделенные друг от друга, то ли нет. И увидел…

Нет, не две половинки миниатюрного кристаллика. Взгляд! Черное пламя пылало в смотрящей на меня паре бездонных глаз!

— О! Ты откуда тут взялся, дядя?

Я удивленно открыл глаза. Жуда сидел прямо передо мной, таращась через плечо.

— Как зашел, что я не услышал?

— Я?! Это ты как…

И осекся. Славик имел полное право удивляться, в отличие от меня. Потому как сидел в своем «марсоходе», наблюдая за темными индикаторами гравитоприемника.

Я медленно огляделся по сторонам. Да, «марсоход». А несколько секунд назад я был в нашей лаборатории на седьмом этаже. Тьфу, ерунда! Разумеется, за несколько секунд я бы не успел спуститься. Зачем, кстати? Тоже ерунда — мало ли какая надобность возникла. А вот то, что мне память отшибло, — не ерунда. Совсем не ерунда.

— Не было сигнала? — спросил, чтоб хоть что-то спросить.

— Не-а. Да, может, еще запищит? Пару минут как начали.

— Пару минут?

До конца удивиться я не успел. На столике затрезвонил телефон. Жуда степенно поднял трубку.

— Да? Станция «Марс-1» на связи.

Антон на том конце провода кричал так, что и мне было слышно:

— Славка, срочно беги в лабораторию! Серега исчез!

— Как исчез? — Жуда хитро подмигнул мне.

— А так исчез! Стоял возле магниторезонатора и — бац! Пусто. Как и не было.

— Слушай, Антон, ты когда траву курить начал?

— Ты… Ты… Я серьезно!

Голос так дрожал, что чувствовалось — еще чуть, и заплачет. И Славика проняло.

— Ладно, успокойся. Серега здесь. Даю ему трубку.

— Серега?! — Мне пришлось резко отдернуть трубку от уха, чтоб не оглохнуть. — Это ты? Ты там?

— Ну да.

— Как ты там оказался?!

— А я знаю? Не помню я ничего, помрачнение какое-то. Слушай, Тоха, ты видел, как я из лаборатории выходил?

— Ты не выходил, ты исчез!.. А внизу, значит, появился. — Антон резко перешел с крика почти что на шепот.

— Когда это произошло?

— Да… минуты две-три назад. Мы только начали серию, ты вдруг встал, подошел к резонатору и… исчез. Я ж прямо на тебя смотрел, все видел. — Антон помолчал. И тихо добавил: — Серега, ты понял, что мы открыли?

Понял ли я? По телу пробежала мелкая дрожь. Если это не коллективное выпадение памяти, не массовый гипноз, тогда… Я посмотрел на Жуду. Он тоже больше не улыбался. Начинал понимать неординарность происходящего. И я скомандовал:

— Антон, вызывай Склярова, я сейчас приду. Слав, а ты пока здесь побудь. И наблюдай за тем местом, где я… появился.

Минут через двадцать мы втроем — я, Антон и Пузанок — стояли возле злосчастного магниторезонатора. На лице завлаба явственно читалась уверенность: сочиненная нами история — это месть за сегодняшнюю новость о расформировании. Глупая детская месть.

— И что дальше было? — Скляров неприязненно поджал губы, разглядывая меня, будто диковинный экспонат кунсткамеры.

— Потом Сергей… — начал было Антон, но я его перебил:

— Я подошел вот сюда. Постарался представить, как колебания распространяются в монокристалле. От передатчика к приемнику.

— И что?

— И представил… Вроде.

Скляров хмыкнул. Презрительно так хмыкнул. Мол, он серьезный ученый, занятый серьезными делами, а мы отвлекаем глупостями.

— Так представил или «вроде»?

Я постарался вспомнить, о чем думал в тот момент. Что представил мысленно…

…Черный взгляд словно огнем полоснул. Глаза! Я же видел эти глаза! Нет, не сегодня, не в своем видении. Раньше, наяву!..

— Дядя?

Тихий, чуть ли не испуганный голос Славика заставил открыть глаза. Я вновь был в «марсоходе».

— Дядя… Ты понимаешь, что ты сделал? Ты ж — телепортировался…

Тут же затрезвонил телефон. Скляров.

— Сергей?! Вы внизу? В мастерской? — Хороший вопрос. Звонить в мастерскую, разговаривать со мной и спрашивать, там ли я нахожусь? Впрочем, в подобной ситуации особой сообразительности ни от кого ждать не стоит. — С вами все в порядке? Как вы себя чувствуете?

— Да… Вроде нормально.

— Голова не кружится? Не тошнит? Хорошо, сейчас — бегом в медпункт. Пусть там давление померяют, и все такое. По полной программе! И счетчиком Гейгера себя проверьте, на всякий случай. Только… о том, что произошло, никому пока не говорите. Понятно? И Жуду предупредите. А, дайте ему трубку, я сам скажу.

Судя по всему, двойная телепортация прошла для моего организма безнаказанно. Наш фельдшер Шурочка так и не поняла, с какой радости я загрузил ее внеплановой работенкой. Брякнул, что первое в голову пришло — мол, залез в магниторезонатор, а его включили по ошибке. Слопала. Откуда ей знать, что в колбу нашего резонатора разве что ладонь засунешь?

Больше экспериментировать Пузанок не разрешил. Зато усадил всех троих писать подробный, чуть ли не посекундный отчет о сегодняшнем эксперименте. Кто что делал, где стоял или сидел, какие кнопки нажимал. Я описал. Все. Кроме взгляда горящих черным пламенем глаз. В конце концов, кто о чем думал, Скляров писать не заставлял.

Еще он нам строго-настрого запретил рассказывать о случившемся кому бы то ни было. «До особого распоряжения». Его распоряжения, надо понимать. И глаз с нас не спускал. Держал в своем кабинете до окончания рабочего дня. Он бы и после держал — да права никакого на это не имел! Как только часики, висящие у него над столом, восемнадцать ноль-ноль высветили, мы встали, чинно распрощались и ушли. Согласно трудовому законодательству.

А едва проходную миновали, командование на себя взял Жуда. И уже в половине седьмого мы сидели за столиком в «Трех пескарях».

— Дяди, а махнем на Косу? Освежимся как раз.

Я вздрогнул. Какая-то нехорошая ассоциация возникла у меня при слове «Коса». С чего бы? Коса — узкая, меньше километра шириной полоска суши, уходящая в море. На самом конце — это просто дикий песчаный пляж, окруженный со всех сторон водой. Мы любили выезжать туда компанией на выходные. И прошлый раз были там втроем, совсем недавно… Нет, вру. С нами была девушка, знакомая Славика. Виталия. Необычное у нее имя, и сама она… Как она свою «профессию» обозвала? Магиня? Надо же…

В памяти полыхнул взгляд темных глаз из моего сегодняшнего видения. Это же…

— А может, по домам?

— Как это, «по домам»?! Мы что, понимаешь…

— Слав, — перебил я Жуду, — а ты давно с Виталей знаком?

— Чево? — уставился он на меня. — Не знаю я никакого Виталю. Это кто такой?

— Не такой, а такая. Девушка, черные короткие волосы, темные глаза. У нее еще «Шкода Фабия» темно-серого цвета.

Жуда сделал взгляд задумчивым. Затем решительно качнул головой.

— Не-а, ты нас с ней не знакомил. А что, хорошая девушка? Аааа… — В глазах его вспыхнуло понимание. — Намекаешь, что нужно нам ее с собой пригласить? А если она на колесах…

Он продолжал развивать тему Косы, но я его не слышал. Стриженый в камуфляже уже вынимал короткий автомат из-под сиденья джипа, уже расплывались темные пятна на курточке Антона, опрокидывался навзничь Славик, нелепо растопырив руки…

— Нет! — Я обвел взглядом вытаращившихся на меня приятелей. — Никуда мы не едем. И, Слав, насчет того, что Скляров говорил о секретности. Ты б меньше болтал!

— Да ну… — Жуда насупился обиженно. Но голос мой, должно быть, звучал так властно, что спорить он не осмелился. Вздохнул, покосился на официанта, на остаток жидкости в бутылке. — Ладно, по домам, так по домам. Я пока разолью на посошок, а ты, Тоха, такси вызывай.

«Шкоду» цвета мокрого асфальта я увидел, едва вылез из такси. На миг возникла мысль быстро скользнуть в подъезд, но я сдержался. Стоял, ожидая, пока Виталия подойдет ко мне. Да, это была она. В точности такая, как я запомнил во время поездки на Косу… привидевшейся мне в каком-то кошмаре? И взгляд тот самый. Разве что на темные круги под глазами я не обратил внимания прошлый раз.

Решившись, я начал первым:

— Здравствуйте. Вас зовут Виталия? Мы ведь уже встречались?

— Да.

— Мы… Вместе ездили на Косу?

— Ездили.

— Когда это было?

— Сегодня. — Девушка поднесла к лицу руку с часами. — Как раз сейчас едем туда.

Бред какой-то! Она что, издевается? Я закусил губу.

— Прямо сейчас едем? В это самое время? И когда приедем, там нас…

Я не договорил, не посмел произнести дикую фразу до конца. И девушка молчала. Но во взгляде ее и так читался ответ на мои вопросы. Один и тот же на все. «Да».

— Вы можете по-человечески объяснить, что происходит? Откуда вы меня знаете и откуда я вас знаю? И вообще…

— Могу.

Кажется, я и вправду ожидал, что она начнет подробно все объяснять прямо здесь, у подъезда. Понадобилась пара минут, чтобы понять всю нелепость ситуации. Когда понял, кивнул на дверь подъезда.

— Пойдемте ко мне, там поговорим. Если не возражаете. И если вам в самом деле есть что сказать.

Она не возражала. И у нее было что сказать. А мне было, что послушать. Мы сидели на кухне, и невыпитый кофе остывал в белых фарфоровых чашечках.

Виталия называла себя магиней. Только это не профессия вовсе, даже не призвание. Это судьба, предназначение. Рок, если хотите. И маги — это не совсем люди. Вернее, больше чем люди. И понять мага способен только другой маг. И Виталия говорила со мной, потому что я способен понять. Потому, что я — маг…

Она так и сказала: «Вы маг, Сергей, и этим все сказано». Юный, пробуждающийся маг, ничего не знающий о своей силе, даже не верящий в нее. Но чем скорее я поверю, чем скорее научусь пользоваться силой, тем лучше будет для всех.

И еще она сказала, что выбора у меня нет. Таким я пришел в этот мир, просто сущность моя дремала до поры до времени. А сегодня проснулась — когда я попытался представить половинки кристалла, рассеченного и единого одновременно. Две точки пространства-времени, сколь угодно удаленные друг от друга и сколь угодно близкие. Представить то, что недоступно для человеческого восприятия и понимания. Но я поверил, что это возможно. И сделал.

У всех магов пробуждение приходит по-разному, нельзя предугадать, где и когда. И нельзя распознать будущего мага, пока он не проснется. Но в момент пробуждения все меняется. Это как всплеск в тихой заводи, как вспыхнувшая спичка посреди ночи. И если поблизости окажется способный видеть и слышать, он заметит, поймет, что у него появился новый собрат. Меня заметила Виталия. И взяла под свою защиту.

Власть предержащие среди людей знают многое и многое вожделеют. Но взрослый маг им не по зубам. Он словно отблеск света в этом мире, словно солнечный зайчик. Как поймать его, как удержать? То ли дело новорожденный несмышленыш вроде меня. Такого можно сбить с толку, одурманить, запугать. Чтоб так и не понял, кто он есть и для чего в этом мире. Чтобы стал орудием утоления чужой алчности. И они ищут новорожденных магов. Не умеющие слышать всплеск в тишине, видеть вспыхнувшую искорку, они нашли иные способы поиска. Сотканная за тысячи лет огромная сеть соглядатаев, осведомителей, информаторов. Ловчая сеть, скрепленная человеческой слабостью, жадностью, подлостью. Безжалостная, смертоносная сеть.

Я молчал, разглядывая свою странную гостью. Да, Виталия не врала, не ломала комедию, в самом деле верила тому, о чем говорила. Но смогу ли поверить я? Совместить опыт прожитых лет, свои прежние знания об окружающем мире с этим? Или совмещать как раз и не нужно? Не искать научные объяснения и доказательства, построенные на строгой логике причинно-следственных связей? Просто принять как факт?

Наверное, пить остывший кофе смысла не имело. Но я все же сделал глоток. Чтобы смочить губы, чтобы ставший сухим язык не прилипал к гортани.

— Хорошо, предположим, все это правда. На Косе… Это должно было произойти сегодня?

— Это произошло сегодня. Ты не успел разобраться в своей сущности. Они пришли за тобой, а ты не готов был противостоять ловчей сети. И тогда мне пришлось рассечь время, выбросить из твоей жизни сегодняшний день. Чтобы ты смог проснуться заново, попробовать еще раз.

— Чтобы я второй раз прожил один и тот же день?

— Пятый. Первые три ты сумел полностью стереть из своей памяти. Ты упрямый. Говорят, это признак очень сильного мага.

Кофе не помогал — во рту опять пересохло.

— Ты утверждаешь, что умеешь поворачивать время вспять? Так запросто?

— Не поворачивать, только отсекать кусочки от него. И не запросто. Далеко не запросто! На это расходуется очень много сил. Потому я и пришла к тебе, потому и рассказываю, хотя это не принято. Маг должен ощутить свою силу и поверить в нее прежде, чем услышит от других. Иначе принять свою сущность ему будет трудней. Но у меня тоже нет выбора! Я буду за тебя драться до конца, но я совсем слабенькая магиня. И когда моя сила исчерпается… ты попадешь к ловцам, так и не поняв предназначения.

Насчет «труднее поверить» я был с ней полностью согласен. Днем, после телепортаций, я действительно ощущал себя чуть ли не волшебником. Если бы я решился попробовать еще несколько раз, поэкспериментировать, и если бы получилось перемещаться без всякого гравитопередатчика, из любой точки в любую… Тогда как знать, кем бы я себя посчитал. А сейчас уже и результат эксперимента кажется нереальным, частью услышанной от ночной визитерши сказочки. Да полноте, а было ли что-то?..

Додумать я не успел — в дверь позвонили.

— Ловцы, — почти беззвучно прошептала Виталия. И у меня мурашки по телу пробежали. Поверил я в рассказ или нет, не важно. Что-то неизвестное, необъяснимое стояло за всеми сегодняшними событиями. Необъяснимое — и поэтому страшное.

— Сергей, откройте, это я, — донесся из-за двери голос Склярова, едва я осведомился, кто там. Меньше всего я ожидал услышать его. Хотя Виталия ведь говорила о соглядатаях и осведомителях. Пузанок на эту роль вполне годился.

— Николай Павлович? Что-то случилось?

— Да. Нужно срочно поговорить. Это связано с… сегодняшними событиями в институте.

Еще бы не связано! Видимо, теперь все в моей жизни будет так или иначе связано с этими «событиями».

— А до утра не может подождать?

— Нет, никак не может. Открывайте.

Я потянулся было к замку. И остановился. Если бы Скляров не сказал «открывайте», я бы открыл. А так… С чего это он командует?

— Я уже спать лег, Николай Павлович. Устал очень. Давайте завтра поговорим, в институте.

— Ружицкий! Откройте дверь, я вам приказываю.

«Да пошел ты», — прошептал я, отступая назад к двери кухни. Теперь я точно не открою!

Скляров еще пару раз надавил кнопку звонка. И все стихло. Отступился?

— Сейчас они дверь вскроют, — рассеяла мою надежду Виталия. Это «они» прозвучало очень зловеще. Девушка не сомневалась, что за дверью стоит не только Пузанок.

И точно, в замке тихо заскреблось. Теперь не мурашки, слонопотамы забегали у меня по коже.

— Черт! А если милицию вызвать?

— Не успеешь. Да и не станет милиция в это ввязываться. Бежать нужно.

— Как? Черный ход в современных квартирах не предусмотрен.

— У тебя дверь на балкон есть.

Она бросилась в комнату, увлекая меня за собой.

— Ты что?! Какой балкон?! Я на девятом этаже живу!

— Но ты же маг! — Она распахнула балконную дверь, и порыв ветра ударил в лицо холодной прохладой. — Ты же делал это! Посмотри вон туда, за реку. Представь, что ты уже там…

— Никакой я не маг! — заорал я, не в силах остановить волну накатывающего ужаса перед чем-то непонятным и неминуемым, что уже с шумом распахивало входную дверь. — Я не могу так!..

— Стоять, не двигаться!

Стриженый в камуфляже вырос в дверях комнаты. Черный пистолет с длинным набалдашником глушителя смотрел прямо мне в лоб. Я и не собирался двигаться. Только зажмурился, чтобы не видеть.

…Но Виталию я не видеть не мог. И серебристый меч, который вспыхнул у нее в руке. Более тусклый и узкий, чем я запомнил с прошлого раза. Но еще не утративший силу…

— О! Ты откуда тут взялся, дядя? Как зашел, что я не услышал?

Славик вновь удивленно таращился на меня через плечо. Вновь? Почему мне кажется, что это уже было со мной? Почему я не удивлен, что стою в малюсенькой «кабинке» «марсохода», хоть секунду назад был в нашей лаборатории на седьмом этаже? Откуда я знаю обо всем, что произойдет дальше? Вот сейчас зазвонит телефон, и Антон будет кричать не своим голосом…

«Славка, срочно беги в лабораторию! Серега исчез!»

Славик, ничего не понимая, будет подтрунивать над ним:

«Слушай, Антон, ты когда траву курить начал?»

А я? Я понимаю, что происходит? Гравитопередатчик отправил не сигнал о колебаниях половинки монокристалла, а меня. Нет, Виталия сказала, что прибор ни при чем. Что это я сам… Виталия!

Память захлестнула меня. Настоящее, будущее, предыдущее будущее и то будущее, которое было перед ним. «Три пескаря», Коса, остывший кофе, взламываемая дверь квартиры… Ловчая сеть.

Я отобрал у Жуды телефонную трубку. Постарался говорить как можно спокойнее.

— Антон, все нормально. Я здесь, внизу.

— Как ты там оказался?! Ты же не выходил! Ты исчез!..

— Я не исчезал, ты просто отвлекся на пару минут. Все нормально, забудь. Я сейчас приду.

Виталия ждала у подъезда моего дома. В своем джинсовом костюмчике, худенькая, черноволосая — я узнал ее сразу. В этом моем настоящем она выглядела осунувшейся, нездоровой. И взгляд был уставший.

— Думаешь, сказал «забудь» и этим все решил? Изменил ход событий? Это ведь было слово человека, не мага. Вячеслав и Антон уже обсуждали произошедшее. Через два дня информация попадет в ловчую сеть. Через три — ребят заберут. Заставят рассказать все, что им известно. И «зачистят». А затем придут за тобой.

Она говорила тихо, монотонно. Но каждое слово било меня, словно пощечина.

— Так что ты от меня ждешь?! Если ты магиня, сделай что-нибудь сама!

— Не в моей власти изменять судьбу другого мага. Я могу дать тебе шанс, но как воспользоваться им, знаешь лишь ты сам.

— Не знаю я и не умею! И не хочу знать и уметь! Мне не нужно все это, понимаешь? Я не хочу верить в твои сказки и не буду!

— У тебя нет выбора. Быть магом — это твоя судьба. Твое предназначение.

Три дня ничего не происходило. Жизнь в «Лаборатории новых типов связи» текла скучно и сонно. Серию экспериментов мы забросили и коротали время за компьютерными играми и чтением беллетристики. Пару раз Славик порывался расспросить, что же произошло в тот день, но я уклонялся от разговора.

А утром четвертого дня, когда я подошел к воротам НИИ, оказалось, что меня ждут.

Место большого черного джипа занял элегантный серебристый «мерс», и стриженый в этом «сегодня» нарядился в строгий костюм-тройку, белую рубашку и галстук. Но это была все та же ловчая сеть.

— Сергей Александрович? Здравствуйте. Мне вас рекомендовал Николай Павлович как профессионала высшего класса.

Я молчал. Стриженого это ничуть не смущало.

— У меня есть к вам деловое предложение. Думаю, оно вас заинтересует. Хорошая, высокооплачиваемая работа.

Я молчал.

— Мы можем сейчас же проехать на место, чтобы вы детально ознакомились. С вашим руководством все согласовано, прогул вам не засчитают. И они не будут возражать, если вы решите перейти к нам.

Он улыбался открыто и хорошо, без малейшей тени иронии. И он был честен, абсолютно честен в каждом своем слове. Ловец человеков. Нет, ловец магов. И я улыбнулся ему в ответ.

— А что вы сделали с Антоном и Славиком? Куда вы их «пригласили»?

Мой вопрос не застал стриженого врасплох, не смутил. Но улыбка его перестала быть искренней.

— Вас интересует судьба приятелей? Что ж, тогда нам тем более есть о чем поговорить.

Маленькая игла скользнула из рукава в ладонь. Шаг навстречу, взмах руки…

Ловец действовал молниеносно. Но не мгновенно. Он ведь был всего лишь человеком. Я видел стоящую на противоположной стороне улицы Виталию с едва заметным серебристым лучиком в руке. Хватило бы у нее сил еще раз рассечь время? Не знаю. Я не собирался это проверять. Предназначение магов — беречь и защищать людей… от людей же.

Дверь лаборатории за моей спиной громко хлопнула. Я вздрогнул непроизвольно. И улыбнулся. Все получилось. Просто, буднично, обыденно. Захотел и сделал. И не было никогда трагедии на Косе, «зачисток», вламывающегося в мою квартиру и в мою жизнь ловца… Не было и не будет.

Я обернулся. Следовало хорошо сыграть эту сценку.

— Зачем босс вызывал?

Антон поправил на носу скособочившиеся очки.

— С первого числа нашу лабораторию закрывают. Совсем. Расформировывают. Много мы денег жрем, а отдачи никакой. Палыч так и сказал: «Дармоеды».

— Дармоеды, значит? Ну-ну.

Я встал, начал расстегивать халат. Антон растерянно смотрел на меня. Не такой он реакции ожидал.

— Серега, ты куда собрался?

— В отдел кадров, куда же. Заявление писать.

— Подожди-подожди! Палыч сказал, что никого не уволят. Он договорился, всем работу в институте найдут. Всех пристроят в другие лаборатории.

Я аккуратно повесил халат в шкаф, подошел к Нерлину.

— Тоха, да плевал я на него. Закрывают лабораторию, и ладно, займусь чем-нибудь поинтересней. И поважнее.

Антон ошеломленно уставился на меня.

— Как это понимать? Хочешь сказать, мы тут ерундой занимались? Время зря тратили?!

— Нет, почему же зря? Совсем не зря. Я вот с тобой познакомился, со Славиком… — Мысленно добавил: «…с Виталей. Понял в конце концов, кто я». Ответить ему я не дал. Взял за руку, крепко сжал. — Пока, Тоха! Пусть у тебя в жизни все хорошо сложится. Несмотря ни на какие… черные дыры.

Кажущиеся выпученными за толстыми стеклами очков глаза его открылись еще шире. Наверняка не понял мою последнюю фразу. Объяснять я не стал. Просто развернулся и ушел. Дел у меня теперь было много!