Настоящая фантастика – 2010

Летом 1798 от Рождества Христова года петербургская пресса уведомила господ читателей о том, что государь император Павел Петрович изволил вернуть «с наддранием» прошение отставного поручика Ивана Биретова. «С наддранием» для понимающей публики означало высшую степень недовольства его величества. Уже не из прессы, а из архивных глубин мы узнаем, что дело на этом не кончилось. Бедолага Биретов угодил под следствие по достаточно неприятной статье «о нелепых прошениях, толках, ложных доносах». Чем же провинился излишне усердный отставник? Всего лишь тем, что пожелал (внимание!) состоять при государе «для говорения всегда правды».

Поручика можно понять. С давних времен каждый россиянин ведал, что царь — он хорош и добр, только вот злые бояре правду от него скрывают. Нашелся бы смельчак, который бояр не убоялся и царю глаза его светлые открыл бы! Нашелся, как видите, — на свою голову. Но и Павла Петровича понять можно. Он по должности своей — самое информированное лицо в Империи. На него замыкаются все явные и тайные цепочки, по которым стекаются в Петербург крупицы той самой желанной «правды». И тут какой-то поручик!..

Чем все кончилось для Ивана Биретова, история умалчивает. Может, просто пугнули да отпустили, все-таки Век Просвещения, да и Санкт-Петербург — не якобинский Париж. А вот Павлу Петровичу очень скоро довелось на собственной венценосной шкуре испытать, как полезен дополнительный источник независимой информации. Пусть даже такой сомнительный, как не в меру наглый отставной поручик. Исторический «анекдот» в этом смысле вполне может восприниматься как весьма невеселая притча.

Нет, мы не уклонились от темы. История о прошении «с наддранием» — необходимая присказка.

А вот и сказка.

1

Еще пару лет назад историческая фантастика прямо-таки тонула в сочинениях на тему «наш дебил у короля Артура». Анализировать эти опусы уже приходилось. Вдогон, глядя, так сказать, с временной горки, можно добавить, что подобное писалось прежде всего для личной сублимации наших уважаемых читателей. Офисный персонал с пузиками, лысинками и полным отсутствием карьерных перспектив прямо-таки млел от героя-спецназовца, топтавшего легионы хроноврагов и уверенно бухавшегося соответственным местом если не на трон, то в министерское кресло. Дамский роман для несостоявшихся мужиков в чистом виде, недаром некая подобная серия так и называлась «Мужской клуб». Хорошо еще, не «Голубой»!

Что-то изменилось? К счастью, да. Свежий ветерок, легкий, с порывами до 120 метров в секунду, принес нечто новое. Криптоистория и, так сказать, «хроноплавание» явно отступают перед уверенной поступью альтернативной истории. Подобное сочинялось и прежде, но это были еще цветочки. Ныне настала пора ягодок, значит, самое время их вкусить. Но прежде еще одно замечание. Критиканы могут заметить, что если дебил в Хроносе служил для сублимации личной, то поворот Истории «все вдруг» — это тоже сублимация, но на этот раз коллективная, общественная, можно даже сказать, государственная… Но это критиканы, и мы их слушать не будем.

Чем хороша альтернативная история (АИ)? Так и хочется ответить: «Всем!» Прежде всего, она требует подготовленного читателя. Если меняют Историю, значит, надо представлять, какой она была, причем желательно в подробностях. А поскольку История, что бы ни говорили наши юные девиантные друзья, это наука, то отсюда прямой выход на Ее Величество Научную Фантастику, которую кое-кто из помянутых уже поспешил похоронить. На фоне незамысловатых опусов о любви эльфов трудовых к корсарам дальнего космоса АИ смотрится весьма достойно. И предшественики впечатляют, и многие современники радуют. Отчего бы не возвести Высокий Замок в нашем родном Фатерлянде? Более того, от АИ тянется прямая ниточка к одному из древних истоков современной фантастики — к Утопии. Тут даже дух замирает. Не только сэр Томас Мор, но и я, скромный автор, могу написать о моряке-страннике Гитлодее, попавшем на некий остров в параллельном измерении, где история пошла совсем иначе. Император Павел Петрович возвысил отставного поручика Ивана Биретова, тот не подвел, резанул правду-матку о шпионах-заговорщиках, царевых супостатах — и вот в начале XXI века империя Романовых осваивает Юпитер, а союзная Франция Бонапартов — Сатурн. Впрочем, мрачная сестра Утопии — Утопия-Анти — тоже дама весьма интересная. Скажем, спасенный мудростью и предвидением Биретова от заговорщиков Павел начал войну с Англией, а коварная «англичанка» возьми да и высади десант в Петербурге, взбунтовав до кучи поляков в Западном крае… Какой простор, какие возможные, какие, не побоимся этого слова, игры ума! А заодно и возможность для господ читателей слегка просветиться: узнать, где находится Англия, что такое Западный край, кто таков император Павел Петрович. И авторы в нужной форме — книги читают, информацией переполняются. Ведь для хорошей АИ одной истории мало, тут и география нужна, и военное дело, и экономика, и общественная психология. А если все это еще и хорошо написать, с выдумкой, с яркими персонажами, с поворотами сюжета!

Но это, конечно, Утопия — чтобы разом и читатели, и писатели, а заодно издатели и критики… Так, конечно, не бывает. Порадуемся для начала тому, что АИ, фактически отсутствовавшая в «старой» советской фантастике, ныне имеет место быть. Порадовавшись, приглядимся. АИ у нас есть. Но какая?

2

Для пущего удобства рассмотрим объект, так сказать, по подразделениям. Распределять книги об АИ можно в любом порядке. Скажем, те, что нам нравятся, и наоборот, те, где наши бьют — и где бьют наших, с вмешательством извне (из Будущего, скажем) — и без оного. Есть и такой вариант, тоже логичный — расстояние созданного автором АИ-мира от Точки Поворота (ТП) (или, прости господи, «бифуркации», но этот сверхпопулярный ныне термин, на мой взгляд, совершенно отвратен на слух).

Что мы видим?

Очень условно АИ-произведения распадаются на те, где ТП осталась в далеком прошлом и мы имеем совершенно изменившийся, непривычный мир, — и те, где помянутая ТП рассматривается подробно, а изменения совершаются на глазах читателя. Примером первого может быть роман Кита Робертса «Павана», повествующая о мире, изменившемся за три с лишним века до описываемых автором событий. Елизавета Английская пала жертвой теракта, Великая Армада высадилась в Британии — создался Испанский мир… Ясное дело, такие произведения требуют недюжинной авторской фантазии и трудно проверяемы с точки зрения «чистой» истории. В какой-то мере это можно считать чем-то вроде АИ-фэнтези.

Второе направление — это классический очерк великого историка Арнольда Тойнби «Если бы Александр не умер тогда…». Об отдаленных последствиях события (династия Александра многие столетия правит миром) тоже говорится, но мельком. Основное внимание же уделено самой ТП — и ее непосредственным последствиям. Так сказать, Бабочка Брэдбери за работой. Такие произведения лично мне более интересны. Поворот Истории, его причины и детали, куда более занимателен, чем созерцание некоего целиком вымышленного мира. Но это, конечно, дело вкусов и пристрастий.

Деление, разумеется, условное. Существуют произведения «промежуточные», в которых ТП близко, но не под рукой, — тот же «Высокий Замок» Дика и «Фатерлянд» Харриса. Фантазии меньше, истории больше. Бывает и так, что сам факт альтернативных изменений, несмотря на их глобальность, остается не замеченным потомками («Янки при дворе короля Артура»). Но здесь уже начинается криптоистория.

Так что же у нас? Как там со строительством Высоких Замков?

Если в «старой» фантастике, особенно второй половины XX века, АИ-произведения можно пересчитать по пальцам, то в фантастике «новой», нашей опыт удалось накопить немалый. Напомню произведения, ставшие уже классикой. Вячеслав Рыбаков в своем «Гравилете», а позже в цикле про Ордусь создал мир российской «Паваны» с явным утопическим привкусом. Автора не слишком волновала ТП, она лишь обозначена, причем весьма условно. Зато результат изменений описывается во всех деталях. Вот вам государь император, вот вам гравилет, а вот кошмар нынешнего поколения — сплошная китаизация России с кодексом династии Тан, «прутняками» и железным занавесом. Утопия плавно перетекает в Утопию-Анти — что тоже весьма поучительно.

Василия Звягинцева волновало иное. Он тщательно изучал моменты возможного Поворота, за которым начинается альтернатива. Такой поворот, по его мнению, мог возникнуть как результат исторической случайности (меткий выстрел отправил на тот свет тов. Джугашвили в 1904 году), но чаще — как результат целенаправленного воздействия неких засланцев-внедренцев. Результат достигался путем тотального мордобоя и снабжения предков совершенным оружием, а также хитрыми интригами суперменов, учивших ниндзюцу по книжке с картинками и прыгающих с места на три метра ввысь. Против такого никакая История, само собой, не устоит.

Итак, маяки поставлены. Что же они освещают?

Не без сожаления приходится констатировать, что миры «Паваны» в нашей фантастике весьма редки. Само собой, вспоминается эпопея Александра Громова и… И, скажем так, еще кое-что. «Кое-что» — не потому, что все прочие пишут слабо, а из-за некоторой узости подхода. На громовскую смелость (Америка — налево, Антарктида опять же налево) решаются немногие. В большинстве случаев перед нами все тот же «Гравилет» Рыбакова. Как правило — Российская империя, уцелевшая и могучая, пусть и с определенными проблемами. То есть любителям эполет и «превосходительств» — как медом по сердцу, но собственной фантастики — и фантазии! — маловато.

Исключения редки. Странными птицами промелькнули книги Кокорева и Руги про «февральскую» демократическую альтернативу России. Впрочем, нетрудно догадаться, что авторы целили совсем не в февральскую, а куда более близкую «демократию». Фееричны, иначе не скажешь, альтернативы Федора Березина, но и здесь реконструкция густо смешана с сатирой и откровенным сарказмом. Оригинальна попытка Андрея Уланова по скрещиванию ужа с ежом — АИ и гномьей-драконьей реальности. Но в целом — небогато и не дюже оригинально. Авторов понять можно: зачем гробить время на тщательно продуманный и выверенный «конструкт», если рядом — густые заросли любимой всеми фэнтези. Пиши про эльфов — и придумывать ничего не надо, лишь бы с чувством, лишь бы читательницы охали.

Одно отрадно — меньше стало в книгах нацистской дряни. Как видите, свежий ветер иногда к добру. Еще несколько лет назад приходилось отбиваться от поклонников альтернативного Четвертого рейха под Иным небом, расцвеченным свастиками. Как выли, сволочи, какие аргументы находили! Помните? Политика, мол, одно, а Высокая Литература про рейх от Атлантики до Урала — совсем иное. Теперь молчат с языками в соответствующем месте, а их коричневые гуру, сменив масть, поют вместо «Альте Камара-ден» — «Союз нерушимый». На тот же мотив, правда…

Итак, миры-утопии пока еще достаточно редки. Зато непосредственному изменению Истории, той самой ТП, бифуркации, язви ее, внимание уделяется постоянно и с немалым пылом. Даешь! Никто не даст нам избавления, ни бог, ни царь и ни герой — кроме очкарика с Интернет-форума, закинутого волею судьбы прямиком в дебри Хроноса. Уж он-то все знает, уж он-то все умеет, такой Историю даже не об колено — одним щелчком…

Стоп! Это куда же мы с вами попали? Неужто опять к хронодебилам, к спецназовцам при дворе короля Артура? Неужто до сих пор не надоело?

Кому — как. Некоторым даже мало будет.

Итак, нравится, не нравится, а большая часть нынешней АИ колосится и растет на чужой ниве — на ниве «наших в Хроносе». Сама по себе История не изменится, но ежели ее крепко пнуть, да еще в нужным направлении!..

3

Ничего сложного, ничего необъяснимого. Все просто, даже излишне.

Книги про дуболомов и прочих «смотрящих державы», бьющих нашим пращурам морды и оплодотворяющих все подряд, и сейчас издаются. Но — приелось. Ветер времени, опять же, о державе подумать велит. Нет проблем! Пусть спецназовец, попав в Прошлое, не просто бьет и плакать не дает, но еще и историю меняет. Как именно? А чтоб приятно было — и автору, и читателям. Сейчас в моде не паршивая демократия, тьфу на нее! — а Империя. Романовская не слишком актуальна, зато сталинская — всем хороша. Значит, вперед, господа хронодебилы! Принцессу пока побоку, не убежит, все в АИ — прямиком к ТП (Точке Поворота, если кто-то забыл). Отставной поручик Иван Биретов (еще лучше Малиновый-Беретов) шепчет на ухо государю… Нет, не шепчет! Спихивает его с престола, бухается на подушки, корону — на лысину. Ура! С криком кийя-а-а от удара ноги путь Истории спрямляется — и «глори, глори…». То есть, конечно, «Славься! Славься!».

Одним словом:

Меня уже не раз упрекали в легковесности подхода, в нечуткости, в непонимании предмета (и само собой, в зависти, неспособности написать «лучше» и прочих смертных грехах). Мол, грешно смеяться над наивными читателями и не менее наивными авторами. Пусть себе пишут, ежели востребовано. Мол, и женские романы — не всегда классика, но куда без них-то? Сублимация, слезы в подушку, недостижимые грезы…

Я бы не спорил, ей-ей. Пусть! Но пусть хоть пишут ну на чуток получше! Сколько можно подавать нам все того же Василия Звягинцева, подогретого к ужину? Свое придумайте, напрягитесь слегка!

И думайте иногда, хотя бы в самых ответственных (для героя и сюжета) случаях.

Как известно, лучший способ изменить историю — это вручить нашим предкам гранатомет. А еще лучше — два. Вот тогда История и развернется — как душа под балалаечный перепляс. Вот и вручают гранатометы — то Сталину, то Николаю Второму. Только гранатомет (равно как новый прицел, ракета, магнитная мина, компьютер, наконец) — это, извините, палка, чреватая о двух концах. Как только что-то новое «у нас» ухнет, супостат мгновенно стойку сделает. И через месяц, много — через два, такие же точно гранатометы начнут лупить по «нашей» армии. Это что, по-вашему, прогрессорство?

Гранатомет — это, конечно, для красного словца. А вот некий супергерой (у него зубы новые вырастают, представляете?), попав к товарищу Сталину аккурат к началу войны, одарил его напалмом. Как вы думаете, сколько времени потребуется немецким химикам для воспроизведения продукта после первого же боевого применения? А что будет потом, представили?

Дальше можно не копать — все те же горе-прогрессоры с отрастающими зубами и гранатометами. Самое смешное, их слушают, им даже подчиняются. Товарищ Сталин вкупе с императором Николаем вопросы задают, мудрые ответы выслушивают…

Гордись, отставной поручик Иван Биретов! Дело твое не пропало!

Ну и пусть. Успокоимся все той же мыслью, что раз книги издают, значит, они кому-то нужны.

4

И это все? Стоило ли огород городить?

К счастью нет. Не все.

Новым в нашей АИ стало появление среди авторов не слишком многочисленного, но активного отряда «специалистов». Название пусть условное, но правильное. Если для авторов предыдущей «волны» главным было знание мордобойных видов спорта, то специалисты пытаются разобраться непосредственно в предмете — и в самой истории, и во всем, ей сопутствующем.

Родоначальником этой новой «волны» следует считать Олега Курылева. Его книги можно критиковать, но именно в них появилось нечто принципиально новое, что позже было взято на вооружение наиболее толковыми авторами.

Прежде всего, это обоснование «эффекта бабочки» Брэдбери. В применении к АИ он формулируется просто. К изменениям в Истории приводит любое вмешательство, причем изменения могут быть совершенно неожиданными. Как следствие этого, прохождение через ТП быстро обесценивает наши знания о Прошлом, ибо они становятся знаниями о несостоявшейся истории. Что остается? Гранатомет, смекалка, современное техническое образование, чувство юмора, наконец. Но «засланец», превративший Прошлое в АИ, уже не царь и всеведущий бог, а просто человек в новой, «сдвинутой» истории. Причем «сдвинутой» часто совсем не туда, куда первоначально намечалось.

Подобный, «сложный» подход к АИ уже не редкость. Не все произведения удачны, но по сравнению с опусами о «настоящих мужчинах» это не просто шаг вперед, а прямо-таки новая реальность.

Вот, скажем, достаточно известная новинка: Сергей Буркатовский, «Вчера будет война». Не секрет, что автору в работе помогал дружный коллектив Интернет-форума ВИФ-2. Старались не один год, уточняли ТТХ, каждую железку мерили и к месту приспосабливали. Что же в итоге?

Прежде всего, приятно констатировать, что перед нами роман — в самом правильном, жанровом смысле. Сюжет, герои, пролог, кульминация, эпилог. Не сериал, слава богу, — и не голый «конструкт», где литература даже не ночевала. Да, герой-засланец, да, все тот же гранатомет для товарища Сталина. Но совсем иной результат. Никакое «предвидение» не помогло — война все равно началась, немцы покатились на восток — и вместо Киева оказались прямиком в Москве. Выяснилось, что железяки — это еще не все и даже кадры «все» не решают. Есть еще История, дама весьма норовистая и непредсказуемая. Пожалуй, в романе впервые показана и доказана мысль, что исторический процесс невозможно менять по заказу. Лавину стронуть с места легко, но вот куда она покатится?

Интересно, что другой писатель, Валерий Елманов (цикл «Княжья доля»), ставит героя в близкие условия. Тоже Русь, тоже раздробленность, да еще татары впереди. Но вот решается все, увы, по Звягинцеву. Гранатометы — и малость либеральных реформ. Затем корону на голову, принцессу в койку — и до полной победы. Скучно, господа!

Итак, новое есть. Впервые герои не играют с Историей в поддавки и не ставятся заранее на котурны победителя. Происходящее отдаленно напоминает эволюцию нашего кино о войне. Вначале — боевые киносборники с карикатурными фрицами-идиотами, затем блокбастеры о подвигах разведчиков, а потом — потом нечто более сложное, постепенное дрейфующее к правде. Пойдет ли наша АИ этим путем? Пройдет ли этот путь до той самой ТП, дабы изменить в лучшую сторону саму себя? Этого не знает никто, даже отставной поручик Иван Биретов, обещавшийся всегда говорить правду.

Посмотрим!

1

Феномен фантастики. Есть ли этот феномен? Или фантастика всего лишь одно из многочисленных литературных течений, которому, конечно, присущи свои специфические черты, но принципиально ничем не отличающееся от того же детектива, приключенческого романа, или даже — психологического? Этот вопрос занимает нас — да и не только нас — давно.

Пора бы разобраться.

В нашей статье «На своем поле» («Если», № 3, 2009) мы рассмотрели проблему фантастического допущения как основного водораздела, отграничивающего фантастику от прочих литературных бранчей. Но это разграничение — по литературоведческому, «внешнему» признаку. Есть ли признаки «внутренние», онтологические, экзистенциальные? — вот о чем хочется поговорить. Но прежде необходимо восполнить пробел упомянутой статьи и дать определение собственно фантдопущения.

Итак, фантастическое допущение — специфическое неотъемлемое свойство фантастического произведения — сознательное и активное целеполагание писателя, выражающееся в формуле «что будет, если…» («что было бы, если…») и проявляющееся в искажении писателем картины существующей действительности, вне рамок которого невозможны ни реализация фабулы, ни построение сюжета, ни, чаще всего, сама проблематика конкретного произведения. В отличие от ФД, фантастический элемент, не содержащий активного целеполагания, как правило, может быть безболезненно изъят из текста или заменен на другой фантастический или даже — реалистический элемент.

А теперь можно с чистой совестью погрузиться в метафизику.

У фантастики есть странные «сопутствующие явления», напрочь отсутствующие у прочих жанров. К примеру — аномально высокий процент соавторств. Ведь писательство, как известно, дело одинокое, и соавторства в литературе — скорее исключения, нежели правила. А в фантастике чуть ли не наоборот. Романы пишут и творческие дуэты, и трио, и целые квинтеты.

Но еще более странное «сопутствующее явление» — это Фэндом. Вот уж чего у поклонников других жанров днем с огнем не сыщешь! Почему поклонники и творцы фантастики образуют сплоченное, не убоимся этого слова, братство (пускай иногда и сотрясаемое внутренними противоречиями и групповщиной), а поклонники детектива — нет? А любительницы дамских романов — нет? А почитатели «боллитры» — тоже нет? Почему проводятся конвенты (нет-нет, не пьянки! конвенты!), на которых «нет ни эллина ни иудея», то бишь ни издателя, ни писателя, ни критика, ни простого фэна, где все равны и каждый может свободно и равно общаться с каждым: начинающий автор с редактором издательства, восторженный поклонник с признанным мэтром?

Это не может быть случайным совпадением.

Что же такого есть в фантастике, чего нет в других видах литературы? Ответ столь же очевиден, сколь и банален — элемент чуда! Не важно, к какому из поджанров относится фантастическое произведение: к НФ ли, к фэнтези ли, или к городской сказке, — неотъемлемым свойством такого произведения будет именно чудо. При этом оно вполне может обойтись без тайны и достоверности, двух других составляющих знаменитой «стругацковской триады», а вот без чуда — нет. Но ведь вера в чудо — это еще и неотъемлемое свойство религиозного мировоззрения.

Впрочем, мышление человека вообще религиозно — по крайней мере, в том смысле, что люди создают множество культов. И литература обслуживает это множество культов, посвященных делам обыденным, самым житейским. В центре такого культа может оказаться что угодно: деньги, секс, тяга к насилию, избавление от фобий, любовь к деликатесам, практически всё, что нас окружает. В подобной литературе тоже есть место чуду. Вот в детективе чудо для читателя — эффектное раскрытие, казалось бы, нераскрываемого убийства. В женском романе чудо — это когда героиня обретает своего прекрасного принца, невзирая на, казалось бы, непреодолимые преграды. И так далее.

Однако фантастика выводит чудо за пределы круга обыденных вещей. Ибо в фантастике чудо — это именно ЧУДО, то, чего не бывает, это перпендикулярное чудо, к тому же — образующее целый мир чудес, пускай и воображаемый. И в этом перпендикулярном смысловом пространстве человеческая мысль удивительным образом не теряет опоры и предмета созерцания. Потому что именно здесь, вне обыденности человеческого бытия, она может сосредоточиться на главном, на смысле смыслов — смысле жизни. Смысл человеческой жизни оказывается настолько же чудесным, насколько и многогранным. А ведь только мировые религии, религии Большого Предела сосредотачиваются вокруг смысла жизни, ее вечной ценности и чудесности.

Но фантастика рассматривает и деструктивные смыслы, и внечеловеческие, и смыслы той или иной меры притягательности (антиутопии — деструктивные смыслы, истории про роботов и инопланетян — внечеловеческие). Производное темы смысла жизни — что есть человек? И фантастика прорабатывает все сопутствующие темы — а что он не есть, чем он не должен быть, или если бы он был тем-то, то что? Скажем, в современной НФ робот — это не всегда маска на лице актера, порой это личность иного порядка, лишенная изначальной обреченности человека. Здесь есть один психологический аспект. У нас подсознательные установки — кто мы, зачем живем, и как жить невозможно. А в фантастике эти установки вдруг снимаются, все выворачивается. И это тоже кажется чудом.

Выходит, фантастика не столько вид литературы, сколько религия?

Будем осторожны с определениями. Разумеется, фантастика не религия, а скорее квазирелигия, или некое массовое явление, обладающее некоторыми признаками религии. И одним из этих признаков следует считать наличие Фэндома. Посмотрим на него с этой точки зрения. Самым простым было бы считать Фэндом некой церковью. Воображение немедленно рисует соблазнительную картину — величественные храмы, похожие на звездолеты, украшенные портретами писателей-фантастов вместо икон. Священнослужители в ослепительных ризах-скафандрах зачитывают перед толпами верующих избранные места из канонических произведений бессмертных классиков. Но это только картинка, не имеющая ничего общего с реальностью. Ведь церковь опирается на определенную традицию и канон, а где они у Фэндома?

Традиций много, порой забавных, порой даже шокирующих обывателя, но канона нету. Нет текстов, которые всеми без исключения фэнами считались бы священными, нет непререкаемых авторитетов. А что есть? Есть общая, иногда доходящая до самозабвения, любовь к фантастике, которая и утоляет ту самую жажду чуда. И есть некое подобие религиозного ордена (Ордена Святого Бестселлера!) со своими магистрами, воинами и послушниками. Орден этот никем специально не организован, он скорее самоорганизовался из любителей фантастики, едва ли не инстинктивно стремящихся к объединению. Подобная самоорганизация имеет немало преимуществ, но и немало недостатков, поэтому время от времени появляются предложения оформить существование Фэндома официально, наподобие профсоюза. Но это уже совсем другая тема.

Итак, мы видим, что квазирелигия Фантастика породила квазирелигиозный орден Фэндом. Есть коллективные «радения» — конвенты. Есть «религиозные войны» — непрекращающееся противостояние фантастов и так называемых представителей «боллитры». Есть «богословские диспуты» — споры о природе, направлениях и перспективах фантастики. Даже упомянутый выше феномен соавторства можно трактовать как Фэндом в миниатюре. Мы на собственном опыте знаем, какое это удовольствие — совместное творчество, вполне сходное с религиозным экстазом. Собственно, весь Фэндом можно рассматривать как огромный соавторский коллектив. Имеется у фантастов и собственный словарь и даже язык, зачастую малопонятный для непосвященных.

2

А теперь попытаемся разобраться с фантастикой как религией. С какой из существующих мировых религий (а фантастика — это воистину мировая религия) она наиболее сходна? Рискнем предположить, что — с христианством.

Факт, что фантастика как явление (а не сказка, присущая всем народам мира) зародилась именно в христианском мире, — очевиден, однако требует дополнительного осмысления. Пунктирно проследим, как это происходило. Предтечей современной фантастики справедливо считают романтизм, преимущественно — немецкий, явившийся реакцией на эпоху Просвещения. Далее, в девятнадцатом веке набрал силу научно-технический прогресс, а позитивистское мировоззрение если и не овладело массами, то уж, во всяком случае, нанесло серьезный ущерб мировоззрению религиозному. Особенно на Западе. Не будет преувеличением сказать, что научная фантастика (начиная с Жюля Верна) явилась своего рода оправданием позитивизма — нового взгляда на мир, отрицающего любую метафизику, опирающегося только на эмпирический опыт, на эволюционную теорию — следовательно, выносящего любые высшие силы куда-то за скобки.

В первой половине двадцатого столетия религиозное сознание уже массового человека дало серьезную трещину — и одновременно настало время фантастики. Случайно ли такое совпадение? Мы полагаем, что нет.

В самом деле. Перечислим круг тем и вопросов, на которые пытается дать ответы фантастика — в своих лучших, так сказать, «предельных» образцах. Происхождение Вселенной, ее развитие и конец. Происхождение человека, разума, что есть разум. Одиноки ли мы во Вселенной. Конец истории — будет ли он, если да — то каким. Гибель разумной жизни — неизбежна ли она, если да, то как это случится. Допустимость вмешательства в природу человека.

Антиутопия как царство Абсолютного Зла. Утопия как Царство Справедливости. И так далее.

Но, господа, ровно на те же вопросы дает ответы — свои, разумеется, — и христианство! Если же говорить о методе, то знаменитую «стругацковскую триаду», о которой мы уже упоминали, легко можно обнаружить в… Священном Писании, а именно — в Евангелиях.

Параллели очевидны. Если же вспомнить, что в подавляющем большинстве фантасты, как читатели, так и писатели, — атеисты или на худой конец — агностики, картина становится завершенной. В самом деле, во всех нас с детства живет жажда чуда и вера в чудо. Все мы боимся смерти и хотели бы узнать, наверняка узнать — есть ли что-нибудь ТАМ? Все мы хотим заглянуть в будущее, всем нам «интересно, черт возьми, что будет после нас с людьми»… Мы так устроены. К добру ли, к худу, но мы так устроены.

Религия давала свои ответы на вопросы. Фантастика дает свои. Особенно фантастика научная (будем трактовать этот термин в широком смысле, а не как тексты о достижениях науки и о жизни ученых). В этом смысле любая масштабная НФ, если так можно выразиться, теологична. Ибо что такое НФ с точки зрения религиозного сознания? Богостроительство или богоискательство. Ибо будучи атеистами или, во всяком случае, агностиками, фантасты все-таки остаются людьми, а людям свойственно искать или строить Бога. И во многих НФ-текстах сквозит: «Если Бога нет, то его следовало бы придумать».

Если же говорить о фэнтези, то оно тоже эксплуатирует жажду чуда (в его эскапистском окрасе), однако находится гораздо ближе к традиционной сказке. Мировоззренческие основы фэнтези все же лежат в области язычества, мифологического, а не религиозного сознания, поэтому оставим фэнтези за рамками нашего эссе.

3

Итак, если основы фантастики — в христианстве, а сама она — суррогат религии, немедленно возникает соблазн сопоставить с этой точки зрения фантастику западную и нашу. Потому как западно- и восточнохристианская традиции и, соответственно, мировоззрение, которое неизбежно наследуются даже ярым атеистом, различаются весьма радикально. И посмотреть, как это отражается на различиях между западной, в особенности — англосаксонской, протестантской фантастикой и нашей, неизбежно несущей в себе осколки православного взгляда на мир. В таком анализе наиболее всего интересны произведения, которые условно можно было бы назвать апокалиптическими, эсхатологическими и утопическими.

Начнем с фантастики западной, как уже говорилось выше — преимущественно англосаксонской и протестантской. У протестантской этики есть ряд весьма странных для христианства моментов: Бог любит успешных, богатство и сила — мерило богоизбранности, а бедность и слабость — грех. Соответственно, умение торговать (включая ростовщичество, дотоле полагавшееся в христианстве страшным грехом), воевать и подчинять — благо. Все это нашло отражение на страницах американской фантастики в полной мере: везде — в Космосе, в прошлом и будущем, параллельных и перпендикулярных мирах — успешно торгуют, воюют и колонизируют, попутно решая проблемы туземцев. Зачастую тем же способом, что когда-то в Северной Америке.

Из протестантской этики следует и обожествление техники и технологии: для западного человека научно-технический прогресс — часть экзистенции, таинственное, хоть и рукотворное нечто, овладение которым дарует силу и земное могущество. Но отсюда же и парадоксальным образом возникает трагичность мировосприятия: бренность земного бытия оборачивается злом, успех и деньги на тот свет не заберешь. Причем, если конец света и Страшный суд в православной традиции — это событие радостное, возвещающее сотворение Новой Земли и Нового Неба, то для протестанта суд Божий — именно что страшный. А прогресс, да, ведет к порядку и всемогуществу… Но и, удивительное дело, приближает последние времена.

Как ни странно, это позволило англо-американским фантастам широко и мощно ставить в своих произведениях вопросы экзистенциальные, затрагивающие глубинные основы человеческого бытия.

Первое по-настоящему эсхатологическое произведение создал, по-видимому, Герберт Уэллс. Конечно же — «Машина времени». Мрачные видения зашедшего в тупик человечества закрепляются еще более безысходной картиной умирающей безлюдной Земли. Надежды нет. Конец света неизбежен, человечество обречено.

Тот же Уэллс, гигант, заложивший основы всей современной фантастики, кроме разве фэнтези, дал нам и редкий в западной традиции пример утопии — секуляризованного представления о Царстве Божием, да и назвал свой роман соответственно: «Люди как боги»… Но все же доминантой западной фантастики стала антиутопия: от гротескного воннегутовского «Льда-21» до «ядерного апокалипсиса» и безысходно-инфернальных картин классического киберпанка.

В своих лучших образцах западная фантастика неизменно обращается к «вечным» и философским вопросам: например, «Гиперион» Симмонса — масштабная иллюстрация идей Пьера Тейяра де Шардена, помноженная на колоссальную битву с Антихристом — искусственным интеллектом. Правда, у Симмонса были предтечи. Это в первую очередь загадочный и малоизвестный у нас писатель Олаф Степлдон с его романами-трактатами «Создатель звезд», «Последние и первые люди» и др. Степлдона нельзя назвать мастером острого сюжета и изящным стилистом. Его интересовали не приключения, не судьба отдельного человека, его интересовало человечество, его космическая эволюция. Степлдону в каком-то смысле наследовал и Артур Кларк, еще один из западных фантастов-эволюционистов. Как и Симмонс после них, Степлдон и Кларк опирались на концепции де Шардена, что позволяет говорить о некой довольно устойчивой традиции в англо-американской фантастике.

Западные научные фантасты смело оперируют религиозными понятиями, символами и аллюзиями. В качестве иллюстрации хочется привести тонкое наблюдение новосибирского критика Валерия Иванченко по поводу недавно переведенного масштабного НФ-романа П. Уоттса «Ложная слепота»: «Роман апокалиптический. Он о конце человеческого мира. Земля останется, наука останется, интеллект будет преобразовывать космос — об их судьбе в „Откровении Иоанна“ ничего не говорилось. А вот человек уйдет на Суд Божий. … Роман, замаскированный под вязкую, въедливую (сто сорок четыре ссылки на околонаучные источники) сайнс фикшн, на самом деле трактует теологические истины. … Но главное вот: космосу наша душа не нужна. Она интересна лишь тому, кто нам ее дал. К нему и вернемся». Лучше не скажешь.

А вот социальные мотивы в западной фантастике проявлены гораздо слабее. И уж совсем слабо интересует западных научных фантастов проблема власти — не как феномена, но как инструмента преобразования социума и Мироздания.

4

В русскоязычной фантастике все не так.

С самого начала русской дореволюционной фантастике (которая не была еще дифференцирована на научно-фантастическую и просто фантастическую литературу) были присущи религиозные мотивы. Достаточно вспомнить «Сон смешного человека» Федора Достоевского. Не гнушались классики и темы Царства Божия на Земле. О нем грезят герои того же Достоевского. Николай Гоголь в мучительной борьбе с собственным сатирическим даром трудился над вторым томом «Мертвых душ», за которым туманно прорисовывался том третий, задуманный как описание России, какой она должна быть с точки зрения евангельского идеала. Но в целом русская дореволюционная фантастика строилась на отрицании религиозного видения мира. Следуя традициям европейского позитивизма, первые русские фантасты видели в будущем рационально устроенное утопическое общество. Но как мы показали выше, утопии — это не что иное, как секуляризованные представления именно о Царстве Божием. Воспитанные в православной традиции, русские фантасты поневоле вносили в свои утопические построения, казалось бы, чуждые позитивистскому мировоззрению элементы. Жажда чуда требовала утоления, и полноценно утолить ее могли не технические усовершенствования, а — социальные. Социум будущего в идеале должен быть совершенен столь же, как и тысячелетнее Царство Христа, обещанное Откровением Иоанна Богослова.

С первых шагов советской фантастики в 20-е годы XX века тема конца света — «Имеется в виду, естественно, не конец света вообще, а конец того света, который мы наблюдаем сейчас»[3] — грозно прозвучала со страниц фантастических романов. Речь в них шла о гибели старого мира, мира, где правят эксплуататоры трудового народа. Далеко не всегда авторы показывали подробности такого крушения, но в апокалиптической природе его сомневаться не приходится. Большинство этих писателей знали войну и революцию не понаслышке, они сами были активными участниками событий первых десятилетий века, что и предопределило разрушительный пафос в их творчестве. Но наиболее ярко апокалиптические мотивы прозвучали в фантастических романах писателя предыдущего поколения Алексея Толстого.

«Аэлита» пронизана темой умирания старого мира. Из призрачного Петрограда, где царит мерзость запустения, улетает инженер Мстислав Лось, унося в памяти образ умершей жены, которая осталась там — в прошлой счастливой дореволюционной жизни. Его спутник, красноармеец Алексей Гусев, не знает иной судьбы, кроме судьбы вечного вояки. На Марсе они всюду обнаруживают следы заката величественной цивилизации. Марсианка Аэлита повествует им о гибели Атлантиды. И посланники Земли принимают активное участие в последнем акте трагедии марсиан — в неудачном восстании. Через весь роман проходит идея, что все имеет начало и конец, что жизнь и разум лишь краткий миг в вечном полете ледяных кристаллов. И осколок погибшей планеты, который проносится мимо ракеты, воспринимается как мрачное предзнаменование. Однако недаром экспедиция на Марс стартует в канун праздника Преображения Господня, в ночь на 19 августа, что должно, по-видимому, внушать некоторую надежду. Последнее обстоятельство позволяет рассматривать столкновение двух цивилизаций как конфликт между ветхозаветным (марсиане — наследники дохристианской цивилизации Земли) и новозаветным сознанием двух русских наследников цивилизации православной.

Еще более отчетливо звучат апокалиптические мотивы в романе «Гиперболоид инженера Гарина». Авантюрист Гарин, талантливый человек, но движимый низменными страстями, посредством гиперболоида разрушает экономическую систему старого мира, чтобы создать на его руинах свое собственное царство. В «Гиперболоиде» Толстой сумел, казалось бы, могучую земную цивилизацию схватить за шиворот и встряхнуть. Руками безумного русского инженера с душой убийцы. Чем Гарин не Антихрист? Симптоматично, что в финале мы видим Гарина и его «божественную Зою» на необитаемом острове (Острове Забвения!), от скуки разглядывающих проекты так и не построенных дворцов. Царство Антихриста рухнуло, а где-то за горизонтом громоздятся неясные пока очертания утопии — Царства Божия на Земле.

Но апокалиптические мотивы не были самоцелью для русских советских писателей. Крушение старого мира в их творчестве выступало либо лишь фоном для более яркого выражения экзистенции героя, либо — прелюдией или даже необходимым условием для становления грядущего Царства. Причем очень часто авторы делали неосознанный (а может быть, вполне осознанный) выбор между экзистенциальным переживанием героя и внешним деянием. Строить утопию, осваивать космос и одновременно переживать трагичность собственного бытия могли себе позволить лишь очень немногие персонажи фантастических произведений. Ведь инженеры, ученые, космолетчики — прежде всего люди дела, им не пристало сокрушаться по поводу того, что человек смертен. Риск профессии! Примирить героику созидательного труда и научного поиска с рефлексией в одном непротиворечивом образе мало кому удавалось из советских писателей, обращавшихся к фантастике. Пожалуй, Алексею Толстому да Андрею Платонову, а после них — Ивану Ефремову в «Туманности Андромеды». Но о Ефремове позже.

Попытаемся разобраться, что же произошло с русской советской фантастикой на рубеже 30-40-х годов, почему она вдруг утратила как экзистенциальную, так и социально-утопическую составляющие. Бытует мнение, что виновата власть. И как ни странно, мы согласимся с этим. Власть, безусловно, виновата, но не в том смысле, что бдительные партийные и карательные органы хватали писателей за руку. По большому счету советской власти не было никакого дела до фантастики. Даже знаменитый роман Евгения Замятина «Мы» был запрещен к изданию вовсе не потому, что власти усмотрели в нем крамолу[4]. И тем не менее, тем не менее…

Дело в том, что, уповая на будущее, советские фантасты воленс-ноленс адресовали свои построения власти как единственному действенному рычагу переустройства мира. Известно, что Ян Ларри, автор одной из лучших социалистических утопий «доефремовского» периода «Страна счастливых»[5], свой сатирический роман «Небесный гость», где критикуются язвы социализма (а не капитализма, как тогда было принято), адресовал не широкой публике, а лично товарищу Сталину, за что и поплатился. Другие писатели, не решаясь на столь радикальный шаг, не могли не взирать с надеждой в сторону Кремля, люди в котором, по словам поэта Николая Тихонова, «никогда не спят». Но абсолютное доверие к власти лишало писателей не столько возможности, сколько необходимости глубокого осмысления путей реализации утопии и выражения личного отношения к ней героев. Социализм, а затем и коммунизм были предрешены, как многие тогда верили, неумолимой логикой исторического прогресса. Точно так же, как было ранее предрешено грядущее Царство Христово в православном сознании русского человека. Заметим в скобках, что эта болезнь поразила не только фантастов. Во всей советской литературе после «Доктора Живаго» не отыскать произведения, в котором действительно глубоко ставились бы экзистенциальные вопросы. Космос интеллигенции окончательно замкнулся на государственной власти. Она стала высшей сакральной инстанцией.

И от этой предрешенности советская НФ стала мельчать, фактически сводясь к иллюстрированию отдельных положений учения классиков марксизма-ленинизма о грядущем коммунизме. «Религиозный» мотив Царства Божьего на Земле все чаще заменялся иным «религиозным» мотивом — противоборства строителей этого Царства с Антихристом — миром капитала. Этот мотив и лежит в основе большинства текстов наиболее популярных фантастов того времени: А. Беляева, Г. Адамова, А. Казанцева.

А затем пришло время «освоения» еще одного положения «священного писания», то бишь марксизма-ленинизма, — о высоком материально-техническом уровне жизни при коммунизме. Сведенное к научно-техническим новинкам, чудо перестало быть по-настоящему чудесным. Оно уже не обещало небывалых открытий, оно вполне укладывалось в прокрустово ложе пятилетних планов. Но даже в таком урезанном виде, в виде фантастики «ближнего прицела», оно воздействовало на читателя, по-прежнему привлекая его к НФ. Да и писатели не желали применяться к обстоятельствам, искали новые формы. Так появилась географическая фантастика. Романы и повести Обручева, Брагина, Плавильщикова остаются интересными до сих пор. Военно-техническая фантастика в произведениях Н. Шпанова, Г. Адамова, С. Беляева по-своему подготавливала читателя к грядущей войне. Чудо мельчало, но оставалось чудом. Порой оно давало чудные всходы. Прицел писательской прозорливости просто сместился на ближние цели. В послевоенный период в море фантастики установился практически мёртвый штиль, но это было затишье перед бурей. Ведь на страницах журналов и обложках редких НФ-книг появилось новое имя — Иван Ефремов.

5

По-видимому, «Туманность Андромеды» не могла появиться в иной период, кроме как в хрущевскую оттепель. Время развенчания «культа личности», время новых, небывалых надежд на построение, причем — на скорое построение («нынешнее поколение будет жить при коммунизме») Царства, время грядущего прорыва в космос («небеса» в религиозной параллели). И это было первое за долгий период «фантастического застоя» произведение, в котором мощно зазвучали экзистенциальные мотивы. Возможно даже — помимо воли автора.

Всеволод Ревич в свое время провел интересные параллели между «Туманностью…» и «Люди как боги». Для нас представляет ценность два его наблюдения: у Ефремова, в отличие от Уэллса, роль религии играет Наука. Именно с большой буквы. Служение Науке — Познание. А Роль Высшего Судии, непререкаемого авторитета — Великое Кольцо цивилизаций.

Но не образами людей будущего, о достоверности или недостоверности которых до сих пор идут споры, не масштабностью картин их жизни, не покорением космоса берет читателя «Туманность…» на глубинном уровне. Хотел того Иван Антонович или нет, но звенит, звенит в романе щемящей нотой тема бренности человеческого существования, ничтожества человека перед лицом Вселенной, достигая предельного накала в финале, в сцене прощания с экипажем «Лебедя». Звездолетчики уходят НАВСЕГДА. И перед этим НАВСЕГДА меркнут и достижения в области звездоплавания, и в области танцев и даже исполнения симфоний в определенной цветовой тональности. Жизнь есть — смысла нет. Ибо существуют НАВСЕГДА и НИКОГДА.

К счастью, Ефремов не стал наделять своих героев бессмертием — ибо хорошо понимал, что тогда речь у него пойдет уже не о людях. Тем не менее роман оказал необычайное воздействие на умы, ибо, несмотря на литературные недостатки, обладал силой именно что религиозного убеждения.

«Туманность Андромеды» дала мощный толчок развитию советской фантастики. Однако круг тем остался прежним. Молодые братья Стругацкие яростно взялись разрабатывать все ту же тему Царства Божьего на Земле. «Полдень, XXII век» — это полемика с Ефремовым, но полемика о частностях. Общее сомнению не подвергалось. Советская фантастика в лучших своих образцах оставалась социальной, научной и, разумеется… религиозной. Стругацкие, например, подчеркнуто декларировали свой атеизм и при этом написали почти библейскую притчу о потопе.

И что характерно. Те же Стругацкие, обладавшие невероятной писательской интуицией, первыми почувствовали, а затем и осознали, что — нет. Невозможно. Проект Царства нереален, он обречен. Именно тогда они отказались от научной фантастики, ибо только методами науки (Высокая теория воспитания!) предполагалось достичь Царства. Этот путь, эту нелегкую эволюцию взглядов братья блестяще выразили в «Граде обреченном». Отныне НФ для них стала лишь формой, а в поздних произведениях они пришли даже к мистике.

Кстати, весьма любопытный момент. Свято место пусто не бывает. Одна вера неизбежно сменяется другой. Отказ от православного по сути мировоззрения приводит отнюдь не в стан атеизма, как многие полагают, а — в противоположный лагерь. И погружение в мистицизм далеко не худший вариант. Гораздо хуже, когда православное мировоззрение с его философией соборности и равенства перед Богом или Грядущим сменяется протестантским — с его культом личного успеха и благополучия в земной жизни. Отсюда переход советских фантастов третьей волны от коммунистических к социал-демократическим идеалам. Но это — лучших представителей. А так, в «застойные» годы и фантастика за малыми исключениями писалась тоже застойная, метко названная тем же В. Ревичем «нуль-литературой». Потеря какого-никакого, но нравственного идеала влекла за собой потерю свободы творчества.

6

В отличие от Третьей волны, волна Четвертая разуверилась в коммунизме гораздо быстрее. Тому было немало чисто внешних причин, но мы на них останавливаться не будем. Нам гораздо интереснее причины внутренние. Поначалу некоторые из представителей Четвертой волны еще верили в Царство, но уже с оттенком обреченности. Верую, ибо абсурдно. Мотивы такой обреченной веры звучат в романе Вячеслава Рыбакова «Очаг на башне». Его главный герой, Симагин, по инерции строит коммунизм, пусть только на своем участке фронта. Но яму ему роет собственный друг, Вербицкий, так сказать, выразитель идеи буржуазного индивидуализма. Собственно, уже в «Очаге…» Рыбаков расстается с мечтою о грядущем Царстве Справедливости[6]. Следующий его роман, «Гравилет „Цесаревич“» открывает целое направление в российской фантастике — имперское. И хотя главный герой «Гравилета», полковник госбезопасности князь Трубецкой, по партийной принадлежности коммунист, он уже не мечтает о коммунизме, его вполне устраивает монархическое правление.

Но о монархическо-имперской тематике мы поговорим позже, пока что хотелось бы разобраться с идейно-тематической составляющей творчества других представителей Четвертой волны. Отказ от изображения грядущего торжества коммунизма неизбежно повлек за собой отказ от НФ в пользу «смежных дисциплин» — фэнтези, мистики, альтернативной истории. «Внезапным патриархом отечественной фэнтези» назвал Борис Стругацкий Святослава Логинова, ярко заявившего о себе «Многоруким богом Далайна». Логинов считает себя атеистом, но это не помешало ему написать один из лучших в нашей литературе религиозно-мистических романов «Свет в окошке».

Отдал дань фэнтези и Андрей Лазарчук в романе «Кесаревна Отрада». Но славу Лазарчуку составили его «турбореалистические» романы, где мистика крепко переплетена с альтернативно- и криптоисторическими концепциями («Солдаты Вавилона», «Иное небо», «Штурмфогель» и др.). В романе «Солдаты Вавилона» наш мир описан как Ад, причем в самом прямом значении этого слова. Вполне себе адские чудовища вовсю вмешиваются в историю человечества в криптоисторическом романе «Посмотри в глаза чудовищ», написанном в соавторстве с Михаилом Успенским.

Прикоснулся к «адской» мистике даже такой блестящий мастер гротеска, как Евгений Лукин, в повести «Там, за Ахероном». Впрочем, для Лукина описание побега из адских теснин легендарного Дон Жуана — не более чем сатирический прием. Тогда как вышеперечисленные авторы (к которым с полным на то основанием можно причислить и Андрея Столярова) максимально, а порой даже запредельно серьезны. Нам представляется, что такое «заигрывание с потусторонним» стало закономерным этапом творческой эволюции представителей Четвертой волны. Отказавшись от единой генеральной линии в описании будущего, писатели последней генерации советских фантастов выбрали «кривые, глухие окольные тропы». Перефразируя известное выражение Достоевского: если коммунизма нет, то все дозволено. Кстати, обостренный интерес этой самой генерации к потустороннему, скорее следование западнохристианской традиции, нежели — православной. Ведь в православии принято относиться к теме ада и нечистой силы крайне осторожно, дабы не впасть в соблазн.

Удовлетворяли ли мистические мотивы в творчестве представителей Четвертой волны читательскую жажду чуда? Безусловно, хотя это чудо скорее со знаком минус. Но они не могли удовлетворить другую читательскую жажду — жажду Мира Справедливости. Ведь если космос предыдущих поколений советских фантастов был обращен к власти как к высшей инстанции, то космос Четвертой волны строился на отрицании этой инстанции. Власть не оправдала надежд, она не сумела построить Мира Справедливости, следовательно, достойна всяческого порицания. Но бесконечно подрывать основы миропорядка нельзя.

Поэтому случилось неизбежное, пришло поколение фантастов, которое обратилось к имперскому прошлому России, перенеся его либо в будущее, либо в альтернативную вселенную[7].

Будущее принадлежит возрожденной Российской Империи — так можно сформулировать основную идеологему фантастов-имперцев. Российская Империя будущего, в представлении современных ее апологетов, вполне может включать в себя не только одну шестую земного шара, но и весь этот шар, и даже не один. В каком-то смысле, Империя — это новая версия Царствия Божьего, тем более что во главе ее стоит Помазанник, но это Царство если и обещает всеобщую справедливость, то только в том понимании, которое устраивает коренную нацию. Все прочие должны либо принять предложенные правила, либо уйти с исторической сцены. «Счастья для всех, даром» фантасты-имперцы не обещают. Люди имперского «Полдня» ни в коем случае не атеисты, они либо поголовно православные, либо, в зависимости от широты взглядов автора книги, представители разных конфессий. Завоевывая (а не осваивая) Галактику, они твердо верят, что Бог есть. Казалось бы, самое время возрадоваться. Наконец-то мы имеем дело не с пережитками православной традиции, а с ней самой, в чистом виде! Да вот что-то не хочется. Несмотря на весомое количество церквей и священнослужителей на единицу печатного текста, духа православия в этих текстах не чувствуется. Ну как, скажите, сочетаются Христовы заповеди с гермошлемозакидательской риторикой и реваншистскими доктринами? Даже в романах атеистов Стругацких евангельского духа больше, чем в произведениях иных современных фантастов-имперцев. Во всяком случае, больше человеколюбия.

Справедливости ради, следует сказать, что выше шла речь о сугубо антуражной фантастике, об «имперской» разновидности космического боевика вроде цикла Александра Зорича «Время — московское». Разумеется, далеко не все фантасты-имперцы обошлись только внешним антуражем, дабы разнообразить им малый джентльменский набор, почерпнутый из «секонд-хенда» англо-американской космооперы. Например, Вячеслав Рыбаков, которого смело можно назвать родоначальником имперской темы в отечественной фантастике, в течение многих лет создавал цикл «Плохих людей нет». Виртуальный автор этого цикла «еврокитайский гуманист Хольм ван Зайчик» (под этим псевдонимом скрывается не только Рыбаков, но и его соавтор Игорь Алимов) поведал нам об альтернативноисторическом государстве Ордусь, где на равных правах сосуществуют православие, ислам и иудаизм, где во главе империи стоит китайский богдыхан, но в каждом улусе сохраняются свои национально-культурные традиции. Построены романы цикла как детективы, но, неотрывно следя за похождениями героя, читатель не без удовольствия знакомится с необыкновенной (да и скажем прямо — невозможной в реальности) империей, которая не ведет захватнических войн, а в духовно-культурном, социально-политическом и научно-технологическом отношениях даст сто очков вперед загнивающему (как и положено) Западу. Авторы подчеркнуто ироничны, они осознают нежизнеспособность Ордусской империи, но сквозь иронию просвечивает сожаление. Ведь Ордусь невозможна не потому, что невозможна в принципе, а потому что для ее появления нужно другое человечество. Вроде того, что Рыбаков описал в романе «Гравилет „Цесаревич“»

Увы, следует признать, что даже в самых привлекательных вариантах имперского будущего на порядок меньше чудесного, чем было явлено читателю в «Туманности Андромеды» Ефремова и в «Полдне, XXII век» Стругацких. Ведь в Российской империи даже галактического масштаба идут непрерывные войны, совершаются преступления, сохраняется имущественное и социальное неравенство. Фантасты-имперцы остаются в плоскости современных представлений о будущем, они, как и их либерально-демократические антиподы, неспособны выстроить евангельскую вертикаль Нового Неба и Новой Земли. Неудивительно, что появляются произведения, где Российская империя будущего описывается скорее как царство антихриста, нежели как Царство Христа[8]. Повторилась история советской фантастики «ближнего прицела», как и положено — в виде фарса. Космос русской интеллигенции, на этот раз в лице фантастов-имперцев, снова замкнулся на государственной власти, только — на воображаемой монархической. Но в «имперском лагере» оказались и другие авторы — те, которые в формуле «православие — самодержавие — народность» сделали упор на первый элемент. Они-то как раз остро чувствовали недостаток чудесного в монархическо-утопических произведениях своих коллег и попытались его компенсировать, введя прямое правление евангельского (и не только) чуда в своих текстах. Возник феномен так называемой сакральной фантастики[9].

7

Мы подошли, пожалуй, к самому любопытному моменту нашего исследования. В самом деле, если фантастика — квазирелигия, что выйдет, если «фантастическим» инструментарием воспользуется для решения своих задач автор действительно верующий, обладающий цельным религиозным мировоззрением?

Получаются странные вещи. И здесь нельзя не вспомнить английского писателя Клайва Льюиса, его трилогию «За пределами безмолвной планеты» — «Переландра» — «Мерзейшая мощь». Будучи истовым христианином, более того — неофитом, уверовавшим под влиянием своего друга, в будущем знаменитого Дж. Р. Р. Толкина, Льюис страстно желал облечь свой сакральный опыт в художественную форму и избрал для этого, как ему казалось, беспроигрышный вариант — жанр уже чрезвычайно популярный в то время, научную фантастику. И что же? И ничего. В отличие от тех же «Хроник Нарнии», НФ-трилогия не снискала ему ни славы, ни даже признания любителей НФ. Казалось бы — полет на Марс, Венера, таинственный институт на Земле. Интересно же! Но вещи словно провалились в пустоту. Состояние, в которое впадает любитель фантастики при чтении подобных текстов, — тягостное недоумение: «А что это было?»

Похожая неудача постигла и современное поколение русских писателей — апологетов сакральной фантастики, к которым следует отнести прежде всего Д. Володихина, Е. Хаецкую (в ряде произведений), Н. Иртенину и еще нескольких авторов, использующих фантастику в качестве приема для проповеди христианских ценностей. Ни один из подобных романов не стал заметным событием.

Легко понять — почему. Основное, базовое ФД подобного текста формулируется следующим образом: Бог есть, и все, что написано в Библии, — истина. Стоп. Приехали. Ерунда какая-то выходит. Потому что для верующего человека подобное ФД не то чтобы даже кощунственно — оно избыточно. Для христианина это — и так истина. Все равно что сделать фандопущение: предположим, что человечество существует. А для любителя фантастики — как мы выяснили, атеиста либо агностика, такое ФД неприемлемо, так как противоречит его мировоззрению, следовательно, вызывает отторжение, зачастую невольное, на уровне рефлекса. Любителю фантастики нужны совсем иные чудеса: пришельцы и сверхцивилизации, супертехнологии и путешествия во времени. В гипотезе Бога он категорически не нуждается.

Вот роман Володихина «Команда бесстрашных бойцов». Фантдопущение таково: в результате неких манипуляций часть Преисподней материализовалась в нашем мире. Самые настоящие черти ведут войну с человечеством. Единственное место, где можно спастись, — православный монастырь, а самое верное средство одолеть демона — крест-мощевик с частицей православного святого… Господи, зачем все это? Православный заряд автора уходит в песок, ибо любитель фантастики предпочел бы пришельцев или волшебных монстров, да так он все это и воспринимает, он вообще не замечает религиозных параллелей, для него это просто фэнтези… Да и хорошо ли оказывается низводить православные святыни до уровня артефактов боевой магии, словно в дурной компьютерной игрушке?

Нет, подлинной религии явно нечего делать в заменителе религии. И кстати. Мы сказали, что хорошая НФ всегда занимается богостроительством и богоискательством. И какое же богоискательство возможно в религиозной (сакральной) фантастике, где существование Бога уже задано, уже постулировано?

Апологеты сакральной фантастики в конце концов поняли это. Был предложен новый термин: христианский реализм. Как раз в том смысле, что для христианина подобные произведения — никакая не фантастика. Вот именно. Реализм. Не фантастика. Как говорится в известном анекдоте, надо или крест снять, или штаны надеть.

Что и требовалось доказать.

8

Пришло время подвести итоги. А они таковы.

1. Фантастика — особый вид литературы: это один из способов осмысления действительности, пришедший на смену религиозному мировоззрению.

2. Основным стержнем фантастики является факт чуда, а метод, с помощью которого это чудо вводится в текст, — фантастическое допущение.

3. Существуют принципиальные различия между русскоязычной и западноевропейской фантастикой, основанные на различиях в православной и протестантской этиках.

Но, пожалуй, главный итог заключается в том, что, несмотря на фактически официальное признание религиозного чуда в нашей жизни (вспомните ежегодные телевизионные трансляции из Иерусалима, где в пасхальную ночь в храме Гроба Господня священнослужители чудесным образом обретают благодатный огонь), в чуде, даруемом Фантастикой, и главным образом Научной Фантастикой, нужда отнюдь не пропала. Ведь большинство любителей фантастики люди либо неверующие, либо просто предпочитающие научное мировоззрение религиозному. Они тоже жаждут чуда. И жажда эта должна быть утолена.