Наташа. Новая повесть о Ходже Насреддине

Мой дорогой читатель! Взгляни на эпиграф к этой книге, взятый из «Повести о Ходже Насреддине» Леонида Соловьева. Я думаю, одного этого достаточно, чтобы понять мотивы, которые привели меня к «Новой повести» об этом веселом балагуре.

Дописывая образ Ходжи Насреддина, я использовал притчи, мудрости и сказки из народного фольклора, не упуская возможности вплести в это созвездие и свои скромные мысли. Хотелось написать что-то забавное, веселое и поучительное… Уж как получилось!..

Александр КЛИМАЙ.

ГЛАВА 1

— Ай! — громко вскрикнул Шир-Мамед, отдернув руку, запущенную в глубь большого горшка.

Осмотрев ее, он увидел следы зубов на третьем пальце. Укус был несильным, но неожиданным, заставившим нарушить тишину раннего предмайского утра, а последовавший затем звон осколков и надсадный, сердитый вопль ребенка, оказавшегося в посудине, разбудили и жителей близстоящих домов.

— Что случилось у вас?! Воры? Пожар?.. — сыпались вопросы.

Тем временем жена горшечника, крепко прижимая к иссохшей груди живую находку, быстро скользнула в дом.

— Вот… нашел в горшке, — повторял Шир-Мамед. — Лежал в горшке. Пришлось разбить.

Тесный дворик наполнился соседями:

— Неужели никаких следов?

— Ничего!..

— Будто с неба свалился!

Говорили громко, и эти слова услышала грустно улыбнувшаяся женщина, притаившаяся в стороне за приземистой коренастой айвой, сохранившей еще на своих ветках розоватые лепестки.

Другие фруктовые деревья, яблони и персики небольшого сада горшечника Шир-Мамеда уже потеряли свои цветы, и единственная айва, стоявшая у самого забора, надежно прикрывала, казалось, случайную свидетельницу происходящего… Постояв еще несколько мгновений, женщина накинула на свое прелестное лицо покрывало и незаметно для собравшихся во дворе скользнула в близлежащий переулок гончарной слободы. Лишь оказавшись в достаточном удалении от дома Шир-Мамеда, она остановилась, тревожно оглянувшись.

Из ее больших, черных, как ночь, глаз лились потоки слез. Она с трудом сдерживала рыдания, рвущиеся из глубины души молодой матери, только что оставившей своего ребенка у чужих людей…

Перед глазами сквозь пелену слез вновь встали события последних двух лет ее жизни…

Великим бедствием того времени, как, впрочем, и всех времен и народов, была война. Будучи еще молоденькой девушкой, она оказалась в плену. Родители и единственный брат погибли. Нажитое — разграблено. Попав к корыстолюбивому джеллабу — торговцу рабами, который в целях личной наживы частенько пренебрегал священными указаниями Мухаммеда, изложенными в Коране и запрещающими продавать мусульманских пленных, детей и девушек, — Мариам была продана им.

Но тут ей повезло — она попала к человеку, которого крепко полюбила, встретив с его стороны ответное чувство. Единственное, что потом стало угнетать Мариам, — это ее положение рабыни. По законам Мухаммеда она не могла стать его женой, которых к тому же у Ахмеда было несколько. Но Коран разрешал правоверным иметь не только связь со своими рабынями, но и появившихся на свет в результате этой связи детей признавал законнорожденными. Ахмед ежедневно подолгу засиживался у Мариам. Обнимая девушку, он нетерпеливо повторял:

— Когда же подойдет к концу этот куру?!

Наконец месяц воздержания, предписанный Аллахом, окончился, и молодые были счастливы. Ахмед забыл прежних жен, он знал лишь свою птичку. По прошествии четырех месяцев его жены словно договорились и потребовали развода. Неизвестно, чем бы закончилась эта история, но был объявлен джигад, и веселый балагур Ахмед собрался на войну за веру.

Он уже знал, что Мариам понесла от него, а поэтому, пригласив кадия, Ахмед в письменной форме признал своего будущего ребенка. Лишь только он уехал, жизнь его любимой рабыни стала невыносимой, а когда наступил срок, было сделано все, чтобы она погибла при родах. Но Аллах отвел от нее и ее сына смерть. Он послал последнему крепкое здоровье и на пятом месяце жизни все зубы — признак особого своего расположения к Насреддину…

Вскоре после рождения Ходжи пришла весть, что Ахмед жив, но попал в плен. Это было не самое плохое сообщение, которое тогда получили жители благословенной Бухары. Решение о вызволении любимого из плена пришло сразу. Несмотря на скромность своего положения, Мариам располагала, на ее взгляд, необходимыми для этой цели средствами. Но сердце молодой матери разрывалось от мысли, что ей придется оставить сына, по сути, чужим людям, которые к тому же относились к ней, как к врагу.

Однажды, возвращаясь с базара, молодая женщина услышала негромкие причитания жены Шир-Мамеда, сетующей на то, что, дожив до таких лет, так и не смогла родить ребенка.

Мариам призвала на помощь Аллаха и, утвердившись в том, что, по бухарским законам, она в течение трех месяцев сможет вернуть малютку, решилась…

И вот сейчас, когда ее сыночек уже был в чужих руках, она плакала, а сердце сжималось так, как будто оно предчувствовало беду.

ГЛАВА 2

Часть из всего этого Насреддин видел своими пытливыми глазами, но память не в состоянии сохранить все, что происходит в таком возрасте с нами. Когда мальчику исполнится девять лет, он встретит свою мать и, конечно, не узнает ее. Но образ Мариам, впитанный Насреддином с ее молоком, он в конце концов вспомнит уже совсем взрослым. Ходже приснится ее светлый лик, когда он будет ночевать в одном из караван-сараев, находившемся где-то на полпути между Бейрутом и Басрой…

А пока… Пока зоркие глаза малыша заметили из темноты горшка, что голубое утреннее небо закрывается чьим-то бородатым лицом. Ходже удобнее наблюдать за незнакомцем. Завернутый в два цветных одеяла, обделанных им же чем-то густым и остропахнущим, он почувствовал определенный дискомфорт. Это случилось только что, и Насреддин уже собирался возмутиться, но помешал бородатый, который благодаря своему возрасту уже не отличался особой остротой зрения. Однако заметив-таки тряпье, невесть откуда взявшееся в горшке, Шир-Мамед взгромоздился на посудину и, полагаясь на осязание, просунул руку. От этого внутри сосуда стало совершенно темно, и теперь уже не только старик, но и юный обладатель горшка не видели друг друга.

В первое мгновение приняв палец гончара за сосок груди матери, Ходжа приложился к нему, но, благодаря все тому же осязанию, быстрее, чем старик, понял свою ошибку и от досады цапнул его шершавый палец. Укус получился не бог весть каким, но его неожиданность заставила горшечника сделать два дела одновременно: отдернуть руку и налить в штаны… От удивления и естественного волнения Шир-Мамед заметил влажность шароваров несколько позже… «Он не только пищит, но еще и кусается!» — возбужденно подумал гончар. Ему уже было ясно, кто в посудине, но он боялся в это поверить. В дом входило чудо.

— Я знала, что так будет, — причитала старуха, — я всегда знала…

По законам Мухаммеда, каждый, обнаруживший найденыша, обязан был подобрать ребенка, не допустив его гибели. Он мог его воспитывать, и никто впоследствии не имел права отобрать ребенка, кроме родителей, которые, по тогдашним бухарским законам, могли вернуть себе его только в течение трех месяцев. Ранее этого срока найденыш не мог быть усыновлен.

Три месяца, три раза в день глашатаями выкрикивался фирман, оповещавший всех жителей Бухары о найденном в большом горшке ребенке мужского пола. Нелегко дались старикам эти месяцы. По совету соседок старуха отнесла свои золотые серьги — свадебный подарок — одному базарному писцу, чтобы он составил кляузный вопросник для уличения во лжи тех мошенников, которые попробуют выдать себя за родителей маленького Насреддина.

Увидев золото, писец, высохший сутяга с желтым, изрытым оспой лицом, вытянутым вперед и по-лисьему заостренным, бросил нервный взгляд на коллег по писарскому искусству и, убедившись, что никто из них не заметил полученную драгоценность, принялся за дело. Он сочинил восемьдесят семь вопросов, но, немного подумав, зачеркнул последний, гласивший… Но нет, мы не будем приводить его здесь, ибо те 86 вопросов, что оставил он, уже превращали любого, посягнувшего на ребенка, в разбойника, а этот — по меньшей мере в вероотступника, так как немыслимо было ни одному благочестивому мусульманину дать достойный ответ на столь каверзные изъявления человеческой хитрости.

Но так дорого оплаченная и с большим искусством выполненная работа писца только немного успокоила нервы стариков, ибо в другом, в своем прямом назначении она не сыграла никакой роли — за найденышем никто не пришел. И нам, ознакомившимся с первой главой этого повествования, отчасти ясно, почему это случилось. Ну, а самым любопытным мы сообщаем печальную историю. Мариам, мать Насреддина, по пути к возлюбленному тяжело заболела. Нашлись добрые люди, которые выходили ее. В благодарность за свое спасение она оставила им часть своих драгоценностей. Трехмесячный срок проходил, и вернуться к его окончанию уже было невозможно. Молодая мать обратилась к Аллаху и, в очередной раз испросив у него покровительства для своего чада, продолжила путь…

А старики не теряли времени даром. На 91-й день мулла в присутствии свидетелей совершил обряд усыновления. По законам Мухаммеда, изложенным в Коране, имя мальчику давал Шир-Мамед, и тут он показал, на что способен. Ходжу Насреддина он назвал… Ходжой Насреддином, словно его мыслями распоряжался в тот момент сам Аллах. Правда, некоторые историки потом, много позже, утверждали, что будто бы имя себе мальчик выбрал сам. Но этого, конечно, не могло быть, однако оставим сие на совести ученых мужей. Ибо, как говорил один мудрец: «Достойный прославится, хотя бы все вихри объединятся против него!».

Ну, а пока те вихри, которые действительно потом сгустятся над его головой, еще не родились, Насреддин лежал в люльке и поднимал пеленками небольшую бурю. Стоило старухе отлучиться, как в комнате уже через две минуты был такой кавардак, словно в дом проникли грабители и долго что-то безуспешно искали. Войдя в такие моменты в комнату, старуха всплескивала руками и подбегала к люльке, но неизменно видела серьезное, спящее лицо малыша. Несколько раз она пыталась выследить проказника и застать его на месте преступления. Но, к ее удивлению, Ходжа словно чувствовал неладное и не поддавался на провокацию. Свою достопримечательность — зубы — он не пускал в ход лишь в одном, очень важном для себя деле — он никогда не кусал грудь кормившей его женщины. Может быть, этого требовал врожденный инстинкт, диктующий не обижать мать, подарившую ему жизнь и пищу, а поскольку перед глазами Насреддина беспрестанно менялись лица женщин, кормивших его, у мальчика сформировалось свое, достаточно уважительное отношение к этому весьма приятному для него занятию.

Во всех других случаях Ходжа не забывал о своем преимуществе и кусал не только то, что попадало ему в рот, но и то, что его слабые ручонки еще не могли доставить к зубам.

Так, предполагаемую свою годовщину он отметил тем, что перегрыз ножку деревянной кровати, на которой спал Шир-Мамед. Конечно, это получилось не за один раз, и самое главное, никто из взрослых вовремя не заметил столь кропотливо исполненной работы. Хозяин же узнал о ней только тогда, когда как-то под утро услышал треск ломающегося дерева и неожиданно для себя оказался на полу. Шир-Мамед долго соображал, почему могло произойти столь трагическое событие. Наконец, поняв, в чем дело, кряхтя и незло ругаясь, он с трудом поднялся и подошел к люльке. Ему достаточно было только взглянуть на Насреддина, чтобы улыбнуться и тут же простить ему все шалости разом. И кто из нас возьмет на себя смелость утверждать, что это было — слепая родительская любовь или тонкое понимание души будущего возмутителя спокойствия?!

А пока… Пока Ходжа рос, и рос как на дрожжах. Соседи, наведывавшиеся в дом гончара, не упускали возможности отметить это обстоятельство. Однажды во время обеда к Шир-Мамеду зашел Ахмед, живущий рядом. Увидев, как малыш уплетает плов, он заявил:

— Карапуз, ты растешь не по дням, а по часам, словно тесто, из которого пекут эти лепешки.

Мальчик уставил свои круглые любопытные глазенки сначала на дядю Ахмеда, а затем на хлеб и перестал жевать. Потом он проглотил то, что было во рту, и некоторое время сидел неподвижно, что-то соображая. Наконец, муха, севшая прямо на кончик носа, отвлекла его внимание. Отогнав ее, Ходжа продолжил трапезу, оставив после себя, как всегда, безукоризненно чистую миску. Мужчины переглянулись, и, погладив ребенка по голове, Ахмед с хозяином вышли из дома.

— Как же это он сдержался и ничего тебе не ответил?! — сокрушался Шир-Мамед. — Вот бы посмеялись.

На следующий день старуха вновь поставила опару. Тесто уже поднялось, когда его увидел Ходжа. Осмотревшись и не замечая препятствий, он подошел к нему и засунул руку в теплую, аппетитно пахнущую массу, достав при этом до дна посудины. Захватив и кулак часть содержимого, он безуспешно пытался вытянуть руку. Липкое, тягучее тесто не отпускало ее. Заглянувшая в комнату старуха услышала сердитое: «Отдай! Отдай мою руку! Не только она, но и я весь хочу расти быстро, как и ты!»

Женщина помогла незадачливому исследователю и, вспомнив вчерашний разговор, рассмеялась.

Насреддин явно обгонял в развитии своих сверстников — двоюродных и молочных братьев из гончарной слободы. Он имел обыкновение дружить со всеми — и с детьми, и с животными. Лишь с мухами и комарами он не смог найти общего языка. И если последние донимали ночью, когда были почти недосягаемы, то утром он с ними рассчитывался в полной мере. Мух же Ходжа научился ловить живьем и, захватив за одно крыло, с наслаждением слушал жужжание попавшейся твари, которая только что назойливо мешала ему вкушать плов. Однажды он накормил пойманными насекомыми цыплят, и с тех пор у курицы-хохлатки прибавились новые заботы. Ее бойкое кудахтанье по поводу найденного зернышка уже не могло собрать вокруг нее все ее шустрое семейство.

Доносившееся из глубины двора «цып-цып-цып» непременно отвлекало от наседки двоих-троих самых проворных цыплят. Они весело, наскакивая друг на друга, гонялись за рукой мальчишки, которая держала лакомый жужжащий приз. Как правило, это были одни и те же цыплята, и, конечно, они заслуживали того, чтобы Ходжа разделял им награду поровну.

Наблюдая за этим занятием, старуха как-то спросила:

— Сынок, как ты с ними ладишь?!

— А вот, смотри, апа, — ответил мальчик.

Он протянул руку, и два цыпленка уселись на его маленькую ладонь. Свободной рукой он тут же поймал муху и, ухватив ее за одно крыло, поднес к цыплятам. Но те уже успели довольно хорошо пообедать и сидели, закрыв глаза. Жужжащая муха лишь на мгновение привлекла внимание. Один из них лениво клюнул, но не попал, на этом его попытки подкрепиться закончились. Сытые цыплята заснули.

— Жалко, что они уже наелись… — протянул Ходжа, — да ничего, через час проголодаются — покажу…

К концу лета желтенькие, пушистые комочки выросли в молодых петушков. Один из них загордился и уже не бегал за мальчиком в стремлении получить призовое лакомство. Его же бывший приятель и собрат Красавчик по-прежнему был верен маленькому хозяину. Постоянство и дружеские отношения с Ходжой помогли петуху Красавчику сохранить свою жизнь, а его соперниц по птичьей семье вскоре попал в лапшу — так рассудили взрослые. А чтобы Насреддин, в случае чего, не поднял скандала, Шир-Мамед приготовил правдоподобную историю о таинственном исчезновении петуха, но, слава Аллаху, рассказывать ее не пришлось.

ГЛАВА 3

Детство Ходжи протекало мирно и беззаботно. В три года он говорил уже так, что некоторые его фразы, брошенные небрежно, приводили в изумление взрослых. Знакомый улем, услышав однажды размышления мальчика, взял Насреддина на заметку, выразив Шир-Мамеду пожелание о необходимости духовного развития ребенка. В Бухаре имелось знаменитое учебное заведение — медресе Мир-Араб, в котором юный мусульманин, приложив определенные усилия, мог получить необходимые знания.

Выслушав благочестивого улема, Шир-Мамед поблагодарил за оказанную честь. После его ухода он долго чесал бороду, думая о своем… Его мечта — мечта иметь ребенка — благодаря воле Аллаха, сбылась. Теперь, когда Ходжа своим детским лепетом стал привлекать внимание ученых мужей, перед гончаром встала другая, не менее важная мечта-задача: вывести дитя в люди. Сам Шир-Мамед не роптал на свою судьбу. Посуда, сделанная его искусными руками, пользовалась большим спросом на бухарском базаре. У него имелись кое-какие запасы из звонких серебряных рупий и таньга — на черный день, они согревали душу гончара. Понимая, что они со старухой плохо ли, хорошо ли, но прожили свою жизнь, для сына он хотел бо́льшего. Он поделился с женой своими соображениями после разговора с улемом.

— Поживем, увидим, — коротко ответила старуха.

Она почитала Аллаха и не перечила мужу. Но женская душа и глаза чаше видят дальше и глубже. Она понимала, что ее Насреддин не рожден заседать под тяжелыми сводами келий, облаченный в одежду священнослужителя; и уж тем более сочинять толстые книги во славу Аллаха, доказывающие необходимость уничтожения до седьмого колена всех, не исповедующих ислама. Каждому — свое.

И, как покажет время, старуха мать окажется права. Она видела своего сына главным визирем благочестивого бухарского эмира (оставим эти грезы на ее совести), помогающим простому люду… Какое-то время она не выдавала свои мысли, но, однажды поделившись с мужем своей мечтой, она услышала едкий смех супруга:

— Ханум, да ты, видно, не желаешь добра нашему сыну?! Где это ты видела, чтобы визири помогали жить простому народу? Они-то и воруют, и грабят людей, выдумывая для этого все новые и новые законы и налоги, заводя пресветлого нашего эмира в заблуждение своими сладкими речами.

— Ну вот, поэтому и нужен возле владыки нашего хороший и честный человек!

— Один мудрец сказал: «Говори о том только, что для тебя ясно, как утро, иначе молчи». А сейчас вечер, старуха. Поэтому не болтай, коли не знаешь! — рассердился Шир-Мамед. — Ты думаешь, что наш Ходжа, став даже первым визирем… — он уже кричал это так громко, что привлек внимание непосредственного виновника ссоры, который не замедлил появиться в проеме двери. Но, не замечая Ходжу, гончар продолжал кричать:

— …сможет уберечь пресветлого от клеветы и наговоров со стороны других визирей?!

На этот раз старуха не уступала мужу, пытаясь найти в ответ достойные аргументы. И ведь верно говорят, что зарождающаяся ссора подобна пробивающемуся сквозь плотину потоку: как только он пробился, ты уже не удержишь его.

Все шло именно к этому, но тут взгляд старухи, рыскавший по комнате в поисках какого-нибудь более тяжелого довода (чайника или подушки, например), остановился на мальчике, слушавшем их с открытым ртом. Его тюбетейка съехала на затылок и чудом держалась на голове. Он первый раз застал в таком состоянии родителей и был крайне удивлен их ссорой. Опомнившись раньше, Шир-Мамед оказался перед Насреддином быстрее, чем его несравненная жена.

— Ходжа, — заискивающим тоном проговорил старик. — Скажи, сынок, кем бы ты хотел стать, когда вырастешь?

Мальчик видел разгоревшиеся от любопытства глаза взрослых и, собравшись с мыслями, хотел было ответить, но тут его внимание отвлекла жужжащая над цветным платком старухи пчела, невесть каким образом оказавшаяся в доме. Между тем насекомое беспрепятственно село прямо на нос старухе. Только теперь она и ее заботливый муж заметили крылатое наваждение. Старуха замерла от неожиданности, но нерастерявшийся Ходжа протянул руку, и пчела как ни в чем не бывало перекочевала с морщинистого носа женщины на пухленькую ладонь мальчика. Несколько мгновений все четверо (не будем забывать о пчеле) рассматривали друг друга. Потом Насреддин спокойно направился к выходу. Переступая через порог, он обернулся и, проговорив: «Учиться буду», — исчез на улице. Старики как по команде повернулись друг к другу. Каждый из них считал, что именно он выиграл спор. Несколько мгновений они стояли с торжествующим выражением лица, пока наконец до Шир-Мамеда не дошла нелепость создавшегося положения.

— Слыхала?! — голосом победителя воскликнул он.

— Слыхала! — с не менее значимой интонацией ответила супруга.

— Будет учиться!.. — не замечая язвительности в словах женщины, мечтательно проговорил гончар.

— Будет учиться! — кривляясь, повторила жена. — Где же ты видел неученого визиря?!

Этот вопрос застал Шир-Мамеда врасплох. Почувствовав в рядах противника смятение, старуха решительно перешла в наступление:

— Взять хотя бы великого визиря Бахтияра… — но женщина внезапно замолчала, услышав скрип открывающейся двери.

Только теперь оба незадачливых родителя вспомнили о своем чаде и снова как по команде бросились к вошедшему Ходже.

— Я пчелу отпустил на цветок яблони, — проговорил мальчик и, сделав небольшую паузу, добавил: — Я буду учиться у ата делать горшочки.

Старики переглянулись — на лицах обоих было написано явное разочарование.

ГЛАВА 4

Время шло быстро, и быстро подрастал Ходжа — любимец и вожак всех мальчишек гончарной слободы. Этот невысокий, немного плотноватый, но очень юркий мальчишка быстро завоевал авторитет среди своих соплеменников. Иногда в этом деле ему помогали и кулачки, но чаще всего выручала голова. Насреддин умело пользовался своей сообразительностью, которой в достатке наградил его Аллах…

— Ахмедка, передай нашим, чтоб не забыли, — шепотом произнес Ходжа, подходя с другом к калитке своего дома, — сразу же после вечерней молитвы встречаемся у бахчи толстяка Абдурахмана.

— Ага, — вытирая зеленую соплю рукавом грязного халата, произнес в ответ шестилетний товарищ. Он был всего лишь на семь месяцев младше соседа, но беспрекословно, как и большинство ребят их ватаги, подчинялся Ходже.

— Толстый пердун!.. — снова зашептал Насреддин. — Он еще пожалеет, что так обошелся с Рустамом. Не одного, а трех десятков своих гнилых арбузов лишится…

Утром ребята бегали на базар, покупая на мелкие монеты, выклянченные у родителей, разнообразные сладости, и совершенно случайно Рустам зацепил арбуз, лежавший на самом краю прилавка. Он был небольшой, но уж очень спелый. Именно это обстоятельство вызвало у скряги Абдурахмана страшный гнев, ведь у него обыкновенного песка среди лета не выпросишь, а тут такой убыток — целый арбуз пропал. И хотя мальчик сразу остановился, прося прощения, купец собственноручно надрал ему уши, пригрозив еще, что снимет с его отца несколько серебряных монет за причиненный ущерб.

Рустам долго ревел от боли, по все еще красным ушам было видно, что ему досталось крепко. Успокоился он лишь после того, как было решено в отместку сделать набег на бахчу толстяка, находившуюся за юго-восточной окраиной города. Ребята еще некоторое время шныряли по обширному бухарскому базару, наслаждаясь сладостями подешевле. Но настроение было испорчено…

Ахмедка еще раз швыркнул своим сопливым носом и, услышав скрип открывающейся двери, шмыгнул в переулок.

— Ходжа-а, а Ходжа?! Ты, что ли, здесь шепчешься? — послышался голос Шир-Мамеда.

— Я, ата, — отозвался Насреддин, с трудом открывая тяжелую калитку. Он так навалился на нее, что покраснел от натуги. Гончар, подойдя, помог ему. Не ожидавший этого, Ходжа потерял равновесие и, упав, кубарем скатился в глубь двора. Его халат несколько раз мелькнул в воздухе разноцветными полосами и, наконец, накрыл собой своего хозяина. Шир-Мамед охнул и только успел всплеснуть своими худыми руками. К счастью, обошлось все благополучно. В следующее мгновение мальчуган вскочил на ноги, и вид его веселой мордашки успокоил старика. Шир-Мамед нарочито насупился и серьезно проговорил:

— Ходжа, ты чуть не пропустил аср[1]. Я же просил тебя быть дома во время обязательного поклонения Аллаху!

Мальчик виновато посмотрел на родителя, но ответить ничего не успел, так как с минарета ближайшей к ним мечети послышался призыв муэдзина к послеполуденной молитве: «Аллагу акбар, аллагу акбар… (Бог велик)…»

«Слава Аллаху, — подумал Насреддин, — теперь ата не будет меня отчитывать. Сейчас молитва, а потом забудет… Сколько раз уже так было».

И действительно, Шир-Мамед заторопился к коврику, на котором он отпускал поклоны Аллаху, подталкивая вперед Ходжу. А с минарета уже доносилась последняя фраза призыва:

— Ля иляга илл — Аллах (Нет божества, кроме Бога).

Гончар молился, вслух читая стих из 4-й суры:

— …к тому, кто образовал небеса и землю; я истинно верующий, и я не из предающих Богу…

Насреддин сидел на своем коврике и добросовестно повторял слова, произносимые Шир-Мамедом. Старуха мать находилась рядом, но ее шепот заглушало жужжание мух — настолько тихо она говорила с Аллахом.

Тут Ходжа отвлекся, да простит ему это Всевышний, а когда рой его мыслей вернулся к действительности, мальчик увидел, что молитва подошла к концу. Шир-Мамед повернулся в его сторону и громко произнес:

— Салямун аляйкум![2]

— Салямун аляйкум! — как эхо повторил детский голос.

По законам Мухаммеда, Ходжа как ребенок, которому еще не исполнилось 7 лет, мог бы и пропускать молитвы. Но поощрение за это, установленное Шир-Мамедом, привлекало Насреддина, к тому же благочестивому родителю, не оставившему своих планов по поводу духовной стези мальчика, ничего не стоило уговорить сына идти учиться в медресе. А это означало, что уже на следующий год Ходжа переступит порог этого священного учебного заведения. Пока же… Молитва закончена, а в голове мальчика толстяк Абдурахман…

Еще в четыре года Насреддин сотворил свой первый горшок — не зря ведь его ата первый мастер в гончарной слободе! Без определенных мыслей Ходжа вошел в мастерскую и, взяв материал, начал из него что-то лепить. Он, видимо, увлекся, так как только с третьего раза услышал восклицание Шир-Мамеда:

— Ходжа! Что ты делаешь? Зачем переводишь глину? Что за форма?! Разве это сосуд? Это ведь… купец Абдурахман из овощного ряда!

Мысли Насреддина вернулись в голову ее молодого хозяина, и он сам, наконец, увидел свое творение… Сконфуженно улыбнувшись, он отставил фигурку в сторону и подошел к гончарному кругу. Новый сосуд получился быстро и хорошо — отец остался доволен и похвалил мальчика.

— Сынок, — проговорил Шир-Мамед, — есть одна мудрость, которая говорит: «Когда люди занимаются учением для самих себя, учение это полезно для ник; когда же люди делают это для других, чтобы показаться ученым, ученость эта бесполезна».

— Ата, но я же учусь для себя и…

— Знаю, знаю, — перебил его гончар, — но нужно стараться, если ты что-то делаешь, А так, — обмахнул на отставленную фигурку, — это подарок для твоего недруга.

Ходжа хитро улыбнулся:

«А ведь это идея! — воскликнул он про себя. — Завтра же, когда ата уйдет на базар, сделаю Абдурахмана еще раз», — и, забывшись, проговорил вслух. — Ничего, я тебя сделаю еще лучше.

Гончар одобрительно закивал головой:

— Молодец, какой молодец Ходжа!

Услышав незаслуженную похвалу, Насреддин опустил голову, покраснев при этом. Впрочем, то, что на этот раз выходило из-под его маленьких рук, действительно было красиво и заслуживало поощрения.

Но время за работой всегда идет быстро, особенно если она, работа, выполняется с удовольствием, а солнце между тем подходило к закату.

— Ата, я сбегаю к Ахмедке?

— Иди, сынок, ты сегодня очень хорошо помог мне, только возвращайся к вечерней молитве… Да поел бы!

— Ладно, ата! — на бегу крикнул мальчик.

От очага шел вкусный запах лепешек, и Ходжа, не пропускавший подобных приятных мероприятий, залетел в дом. За несколько минут он расправился с ароматной пищей. Сунув еще пару лепешек за пазуху, он, улучив момент, шмыгнул из дому. Мать только успела раскрыть рот, увидев на месте, где только что сидел Насреддин, развалившегося кота. Тут же выглянув в окно, она заметила вдалеке полосатый халатик сына:

— О, Аллах… — это было все, что смогла сказать женщина.

Тем временем Насреддин преодолел бо́льшую часть дороги, проходящей по глиняному бугру, из которого деды и прадеды брали нехитрый материал для своего ремесла.

Дом Ахмедки, в который направлялся мальчик, стоял над самым арыком, текущим вдоль городской стены. Тени от могучих карагачей, расположившихся вдоль берега водоема, с каждой минутой увеличивались и уже превосходили своими размерами деревья, которые их породили. Ходжа опаздывал…

Чтобы сократить путь, мальчик побежал по самому краю глиняного берега, скрытого от людских глаз. Еще несколько минут — и он преодолеет это безлюдное, страшноватое место, но… поскользнувшись, он съехал по крутому обрыву в воду. Но Ходжа не был бы самим собой, если бы сразу поднял крик — в ход пошли цепкие руки. Несколько раз он пытался выкарабкаться на столь желанный берег, но все тщетно — сил и ловкости хватало на преодоление только половины этого пути. Стоя по пояс в воде (счастье, что у берега арык был неглубок), Насреддин лихорадочно соображал, как бы ему выбраться. Поразмыслив, он решил, что положение его трудное, и уже хотел было крикнуть кого-нибудь на помощь, но тут же замер, стараясь не поднимать даже плеска — на берегу послышались приглушенные голоса…

Что заставило маленького Насреддина насторожиться и не выдать себя — это знал один лишь Аллах, который, как мы знаем, покровительствует благочестивым и благоразумным людям.

— Давай, — услышал Ходжа, — сбросим его здесь, и дело с концом. Не собираешься же ты тащить мешок с этим дерьмом до самого Багдада?

Полосатый халатик на съежившемся от страха теле Насреддина сливался с пестрой глиной, а слабое освещение от лучей уже заходившего солнца помогало мальчику оставаться незамеченным.

Люди на берегу о чем-то совещались. Их, судя по голосам, было двое. Отдаленность этого места от слободы позволяла говорившим не торопиться с решением, и они в полной мере использовали это обстоятельство, ибо и опускающиеся сумерки были их союзниками.

Тело мальчика затекло от напряжения, и, пошевелившись, он столкнул в воду несколько глиняных комочков. Ходжа зажмурился, готовый услышать громкий плеск и быть в ту же минуту обнаруженным. Но отдаленный призыв муэдзина к вечерней молитве, раздавшийся в это мгновение, приглушил звук падения камней. Однако один из тех, наверху, по-видимому, обладал хорошим слухом и услышал плеск. Люди замерли на какое-то время.

— Тебе показалось, — наконец, послышался с берега приглушенный голос, — здесь никого не может быть.

Мальчик еще плотнее прижался к земле, так как кто-то подошел к самому краю обрывистого берега, и кусочки глины из-под его сапог посыпались в воду, наталкиваясь по пути на скрючившегося и почти слившегося с землей Насреддина. Один из камней пребольно ударил Ходжу по голове, не помогла и мягкая тюбетейка. Но мальчик, затаившись, стерпел, и Аллах наградил его за это. Наблюдатель отошел от края обрыва:

— Ты прав, Ибрагим, действительно показалось, — проговорил он.

Почти тут же Ходжа услышал слова молитвы и вспомнил наказ Шир-Мамеда. «Эх, опять попадет», — подумал он, размышляя, какую бы причину поувесистее привести в свое оправдание…

На это ушло, видимо, достаточно времени, ибо в действительность он вернулся от громкого всплеска, поднявшего массу брызг. Взгляд мальчика тут же заметил в воде что-то напоминающее мешок, из которого пошли пузыри. Насреддин всем своим существом почувствовал, что те, наверху, внимательно смотрят в арык. Но, к счастью, это продолжалось недолго, так как уже через несколько мгновений мальчик услышал удаляющиеся шаги и слова:

— Ну, слава Аллаху, с этим разделались.

Говоривший сплюнул, не подозревая, что попал прямо на любимую тюбетейку Насреддина. Они тут же заспешили, и в надвигающихся сумерках раздался удаляющийся топот конских копыт…

Юный Насреддин много пережил за эти минуты, показавшиеся ему вечностью. Первым и естественным его желанием было убежать. Он оглянулся. На том месте, куда упал мешок, из воды еще поднимались пузырьки воздуха. Вероятно, тот, кто находился под водой, еще пытался бороться со смертью.

— Человек?! Утопленник?

Силу страха победило любопытство. Ходжа вспомнил разговор тех, наверху, и, осторожно ступая по дну, направился к мешку, так опрометчиво брошенному преступниками на мелководье. Прежде чем добраться до своей цели, Насреддин поскользнулся на глиняном дне, неожиданно полностью уйдя под воду, затем вынырнул, отфыркиваясь, осмотрелся и, наконец, достиг желаемого. Вода в этом месте арыка доходила мальчику до подбородка. Презирая опасность, которую таила в себе неизвестность, Ходжа уцепился за мешок и потащил его к берегу. На этот раз скользкое дно очень помогало ему.

Гораздо дольше пришлось повозиться, развязывая крепкий узел. Наконец, мальчик справился с этой задачей и откинул мешковину. Перед ним лежал скрученный по рукам и ногам человек, не подававший признаков жизни. Ходжа еще не видел так близко утопленников, и ему стало страшно. Он было попятился, но скоро уперся в гладкую отвесную стену. Круглые глазенки смотрели на незнакомца с ужасом, и мальчик уже был готов закричать, как заметил, что по лицу мертвеца пробежала судорога.

«Кажется, он жив», — мелькнула мысль, заставившая маленького храбреца действовать.

Он перевернул человека набок, благодаря чему изо рта утопленника хлынула вода. Теперь Ходжа уже нисколько не сомневался в том, что бедняга жив — он дышал. Насреддин быстро прочитал молитву, прося Аллаха помочь пострадавшему. И слова ребенка были услышаны. Незнакомец тяжело вздохнул, повернул голову и застонал.

Только теперь Насреддин, несмотря на сгущающиеся сумерки, рассмотрел спасенного — это был довольно толстый человек, усики, бородка, дорогой халат и драгоценные перстни на пальцах которого указывали на его знатное происхождение.

«Может быть, это сам эмир?!» — родилась в мыслях мальчика догадка.

Тем временем пострадавший открыл глаза. Его бессмысленный взгляд не замечал присутствия Ходжи. Незнакомец то стонал, то пытался что-то бессвязно говорить, то замолкал совсем, не подавая признаков жизни. В один из таких моментов Насреддин преодолел страх и осмелился приблизиться к спасенному. Глаза утопленника открылись мгновенно и своей чернотой уставились на мальчика. По спине Ходжи пробежала дрожь, ему снова захотелось быть как можно дальше от этого места, но ноги, став, слоено ватные, не двигались.

— Ты кто? — с трудом прохрипел человек, пытаясь приподняться на локтях.

Но силы, видимо, оставили его, и он так и остался лежать в прежнем положении. Мальчик не смог ответить — его язык, тяжелый, сухой и к тому же прилипший во рту, не двигался. Сделав дело, он только теперь по-настоящему испугался. Но это чувство — естественное для данной обстановки — не полностью поглотило мальчугана. Живой интерес к происходящему и желание помочь сделали свое дело. Как бы то ни было, но Насреддин не оставил беднягу. Между тем пострадавший, придя в себя, осмотрелся по сторонам:

— Неужели это ты спас меня?!

В ответ Насреддин кивнул головой.

— Как тебя зовут?

— Ходжа, — заплетающимся языком, наконец, смог выговорить он.

Незнакомец неловко повернулся и застонал.

— Развяжи меня, — тихо приказал он.

Мальчик долго копался, распутывая туго стянутые веревки. В конце концов пострадавший был полностью освобожден от крепко держащих его пут. Он облегченно вздохнул и, расправив затекшие члены, с трудом сел. Его покачивало. Несмотря на сгущающиеся сумерки, Насреддин заметил мертвенную бледность его смуглого лица. На мгновение Ходже показалось, что перед ним призрак — сердце ушло в пятки, и он рванулся в сторону. Но отчетливо прозвучавший голос спасенного вновь остановил его:

— Не уходи, Ходжа… Мне нужна твоя помощь. Ты знаешь, кто я?

Мальчик отрицательно покачал головой. На лице богача появилась кривая усмешка:

— Может быть, это и хорошо… А за то, что ты спас меня, тебе полагается награда…

Он с трудом стащил с безымянного пальца сверкающий перстень и протянул Ходже. Мальчик недоверчиво посмотрел на драгоценность и не двинулся с места, но в следующий момент он, позабыв обо всем, уже ловил брошенное ему кольцо. Поймав его, Насреддин услышал:

— Не рассказывай никому о том, что здесь случилось, — ты ничего не видел! Об этом знают только трое: я, ты и Аллах. Да будет благословенно его имя во веки веков. Аминь!

Мальчик как эхо повторил: «Аминь!».

— А с мерзавцами я рассчитаюсь — они не будут долго осквернять этот благословенный мир, созданный Всевышним!

В этот момент на обрыве показались люди с горящими факелами. Незнакомец напрягся, в его глазах мелькнула тревога, но почти тут же он выпрямился и резко поднял руку вверх:

— Абду-л-Кадыр! Я здесь! — услышал Насреддин властный окрик пострадавшего.

Мальчик вздрогнул и попятился, стараясь не шуметь. Вновь в голове мелькнула мысль об эмире. Ходжа и не помнил, как в конце концов взобрался по обрывистому берегу и припустил домой так, что, пожалуй, ни один арабский скакун не смог бы его догнать.

Совершенно уставший, перепуганный и дрожащий, мальчик влетел в дом Шир-Мамеда.

Не раз бывало, что он поздно возвращался домой, вызывая этим недовольство гончара, но сегодня его ожидало наказание. Но увидев мокрого, стучащего зубами Ходжу, старики переглянулись — о наказании не могло быть и речи. Старуха запричитала и всю ночь не отходила от сына. Несмотря на жару и духоту в доме, Насреддин зарылся в тряпки так, что один лишь шайтан мог найти его среди лохмотьев.

Далеко за полночь мальчик, наконец, забылся и уснул. Даже во сне он громко вскрикивал, приводя тем самым своих родителей в состояние крайнего беспокойства.

— И где этот мальчишка так вывозился? — проворчал Шир-Мамед, встряхивая мокрый и грязный халат сына.

Из кармана вывалился какой-то небольшой металлический предмет и, звякнув, покатился в угол. Кряхтя, гончар долго шарил по полу.

— Да будет тебе, старый, ползать на четвереньках! — не выдержала старуха. — Шел бы лучше спать Я… — она не закончила свою нравоучительную речь, уставившись на найденный Шир-Мамедом перстень. Казалось, они разом лишились дара речи, ибо ни один из них не мог вымолвить ни слова при виде этой великолепной драгоценности, достойной руки самого первого визиря эмира Бухары, а может быть, даже и… страшно подумать…

Но вскоре способность издавать членораздельные звуки вернулась к старикам, и они оба, как по команде, зашептали слова молитвы, обращенные к Всевышнему. Простому смертному было бы трудно, наверное, постигнуть смысл этой просьбы, настолько сумбурно была она изложена. Но то, что все же успели понять мы, сводилось к следующему: старики молили Аллаха, чтобы он уберег их чадо от воровства и прочих других соблазнов шайтана.

Одним словом, утреннюю молитву старики родители встретили не в лучшем расположении духа. Они не хотели верить, что Ходжа способен украсть — не таким растили они своего сына. Но факт оставался фактом, да и само поведение Насреддина вызывало в сердцах стариков смятение и тревогу…

ГЛАВА 5

В этот день Ходжа проснулся очень поздно. Шир-Мамед в нетерпеливом ожидании рассеявшего или, наоборот, подтвердившего бы его подозрения разговора уже успел испортить два горшка. И в этом видел неудовольствие Аллаха. На утренней заре старик с особым усердием совершил молитву, но Всевышний, видимо, не внял его словам и решил наказать за нерадивое воспитание сына.

Люди всегда придумывают что-то, приписывая затем свои ничтожные мысли и поступки воле Аллаха… Смешон человек, рассуждающий так, ибо волю Всевышнего могут знать лишь избранные из людей, а их немного…

Шир-Мамед, конечно, не входил в это число, а поэтому по-своему истолковал удачу, постигшую его в исполнении третьего горшка. На время он даже забыл о ночных злоключениях.

Искусство, с которым был сделан сосуд, действительно заслуживало похвалы и восхищения. Мальчик как нельзя вовремя вошел в мастерскую гончара.

— Ты посмотри, Ходжа! — воскликнул старик, увидев сына. — Этот сосуд стоит того, чтобы его пригубил сам первый визирь!..

С последнем словом ощущение блаженства, возникшее в душе гончара, стало быстро куда-то улетучиваться, так как вспомнилось ночное приключение.

Шир-Мамед крякнул, не зная, что сказать. В душе старик полностью доверял Насреддину — мальчишка мог нашалить, иногда неправильно понять и не так, как нужно, выполнить поручение, но чтобы украсть?! Но кого из нас не гложет коварный червь сомнения в самый неподходящий момент жизни?

«А может быть, он его нашел?!» — неожиданно осенила гончара свежая мысль.

Он внимательно взглянул на Ходжу и, увидев сзади того свою жену, бледную, но решительно настроенную в любой момент броситься на защиту своего чада, кашлянул и, прочистив горло, начал:

— А скажи, Ходжа… откуда у тебя эта вещица?

Мальчик, уже забывший о вчерашнем приключении и не готовый поэтому к такому вопросу, удивленно уставился на сияющий перстень, но, вспомнив вечерние события, как-то съежился и посмотрел на родителя, как показалось Шир-Мамеду, виновато. Его молчание расценилось гончаром как признание вины.

— Как же это так?! А, Насреддин? Неужели нашу старость ты покроешь таким позором?!

— Каким, ата? — не понимая, спросил мальчик.

— Не хочешь ли ты сказать, что впервые видишь этот перстень? Или, быть может, ты нашел его в одном из арбузов Абдурахмана?! — в голосе гончара послышалась угроза, так не свойственная добродушному Шир-Мамеду. — Говори, где ты взял это!

Ходжа попятился и уперся спиной в полосатое платье матери. Насупившись и глядя в пол, он тихо произнес:

— Я не вор… я поклялся именем Аллаха ничего никому не рассказывать.

Старики переглянулись:

— Но родители никогда не подведут тебя. — с видимым облегчением произнес Шир-Мамед.

Он уже пожалел о своем недоверии. Наступила неловкая пауза, которую прервал гончар:

— Ну, если ты дал слово, то держи его.

— Нет, ата, я, пожалуй, все расскажу вам, но больше никому, даже этому балбесу Ахмедке… Ведь это он проболтался про арбузы?

— Да, сынок… — подтвердила старуха. — Он прибегал вчера вечером…

— Ай, Ходжа!.. — добавил гончар. — Как нехорошо… — но губы его растянулись в невольной улыбке.

Насреддин не утаил подробностей своего приключения, чем немало озадачил престарелых родителей. Шир-Мамед быстро собрался на базар, прихватив с собой пару симпатичных горшков для продажи. Гончар не сомневался, что это событие эхом откликнется на сегодняшнем всезнающем бухарском базаре… Старик добрался до площади, когда она уже гудела, волновалась и двигалась, заполненная многоцветной, многоязычной толпой. Повсюду слышался разноголосый гомон купцов, дервишей, зубодеров, нищих и водоносов… Пестрая одежда, чалмы, разные наречия заполнявших площадь людей, рев ишаков, мелькание верблюжьих горбов и морд — все это сливалось в невообразимый гул и движение. А пыль, поднимавшаяся от всего этого, попадала в ноздри, вызывая возглас: «Ап-чхи», который периодически повторялся хором среди людей и животных.

Шир-Мамед с трудом пробился к гончарному ряду, звон горшков которого он безошибочно определил еще издали.

Оставим на время нашего гончара и вернемся к нему домой…

Беспокойный по своей натуре. Ходжа ни минуты не мог сидеть на месте. Как только родители спрятали от него перстень (во всяком случае это они так думали, что драгоценность в надежном тайнике) и почтенный Шир-Мамед удалился на базар, Насреддин оказался в мастерской и тут же приступил к изготовлению задуманной фигурки. Но глина на сей раз не хотела слушаться его рук. Забыв обо всем и высунув язык от усердия, мальчик старательно разминал мягкие комья, пытаясь воспроизвести облик толстяка. Неожиданно ему захотелось опорожнить свой кишечник и, сидя за этим, несомненно, нужным и полезным делом, он вдруг представил купца в такой же позе…

Работа сразу наладилась — из бесформенной массы быстро появилось нечто, очень похожее на толстяка Абдурахмана, задумчиво нахохлившегося в позе орла.

…Теперь нужно было сохранить в тайне это произведение искусства, ибо подобное расточительство материала могло вызвать со стороны родителя длинную нравоучительную тираду. Первое время Ходжу удивляла необъяснимая в его глазах скупость Шир-Мамеда. «Столько глины вокруг! Бери — не хочу!» И в ответ слышал неизменное: «Нельзя! Во всем должна быть умеренность и польза!..»

Вернемся, однако, на знаменитый бухарский базар…

Благочестивый Шир-Мамед, несмотря на поспешность, с которой он приближался к своей цели, все же опоздал к началу торговли — его соперники по гончарному искусству уже успели заработать немало звонких таньга и добродушно посмеивались над его нерасторопностью. А недоброжелатели и завистники — были и такие, не умеющие создавать такую же тонкую и звонкую посуду, как у Шир-Мамеда, и поэтому с желчью смотревшие на своего более удачливого в торговле соседа — со злорадством недоумевали по поводу двух его горшков, которые вместо обычного воза посуды представил гончар сегодня на суд покупателей.

Несмотря на косые взгляды жадных торговцев, Шир-Мамед и на этот раз поймал птицу удачи. Он уже укладывал вырученные от продажи деньги в пояс, когда по многочисленным рядам — оружейным, красильным, ювелирным и прочим — словно молния пролетела новость, поразившая всех, ибо эта новость касалась эмирского престола. Всякий сознательный, а тем более торговый человек понимает — какая власть, такая и жизнь. Ведь один властелин введет такие налоги, что любая торговля будет невыгодна и жизнь превратится в жалкое существование. Другой же так повернет дело, что все будут довольны. Ведь сказал один человек: «Там, где великие мудрецы имеют власть, подданные не замечают их существования. Там, где властвуют мудрецы, народ бывает привязан к ним и хвалит их. Там, где властвуют меньшие мудрецы, народ боится их, а там, где еще меньшие, народ презирает их».

— Ты слышал?! Ты слышал? — шептали многоголосые уста, а любопытные уши моментально улавливали подробности чрезвычайного происшествия…

— Ты слышал известие из эмирского дворца? — донесся до Шир-Мамеда шепот соседа. — Говорят, сегодня будет казнен великий визирь и место первого министра освободится.

— Уж не для тебя ли, почтенный Хаким, его приготовят? — весело съязвил другой сосед.

— Да где мне!.. — махнул рукой рассказчик. — Я думаю, найдется немало почтенных мужей и во дворце, готовых перегрызть друг другу глотки из-за столь почетного места.

— Вот и люди то же говорят, — примирительно произнес сосед Хакима, бросая быстрые взгляды по сторонам, — на всякий случай.

— Что, ищешь шпионов?.. Им сейчас не до нас. У них сегодня есть более важное дело, чем подслушивать то, о чем известно всем.

— Так что же случилось?

— Рассказывают, что вчера вечером принц Мухаммед был похищен и вывезен из дворца в неизвестном направлении.

— О, Аллах! — только и воскликнул слушавший.

Впрочем, слушателей было уже несколько, они тесным кружком столпились вокруг Хакима. Некоторые кое-что слышали о случившемся и хотели узнать новые подробности, другие, такие, как Шир-Мамед, только приобщались к известию.

— …Вывезти принца из дворца мимо многочисленной охраны дело не простое. А это значит, что тут замешан кто-то из больших людей… Наш пресветлый эмир хоть и нездоров сейчас, но крепко держит в своих руках все дела. На счастье принца, он зачем-то потребовался эмиру, и повелитель послал за наследником. Мухаммеда нигде не могли найти. Все были подняты на ноги, но тщетно. Эмира едва не хватил удар от такого известия. Ведь принц единственный его великовозрастный наследник. Но всемогущий Аллах смилостивился над нашим повелителем… — рассказчик сделал паузу на самом интересном месте своего повествования.

Слушатели от нетерпения заерзали, но в этот момент со стороны дворца послышался рев трубы и затем голос глашатая:

— О, правоверные жители Бухары и благочестивые гости эмира. Слушайте и не говорите, что вы не слышали… — он громогласно повторил это трижды, и базар стих, внимая посланнику эмира. — Великий, блистательный и затмевающий солнце Властитель, повелитель и законодатель Бухары эмир Бухарский повелевает вам, правоверным мусульманам, присутствовать сегодня на казни вероотступника, разбойника и пса, бывшего великого визиря Джилалбека. Казнь состоится на лобном месте сразу же после полуденной молитвы.

Прокричав три раза это сообщение, глашатай, сопровождаемый окружающей его свитой, направился на другой конец базара.

— Ну вот… что я говорил!.. Так на чем я остановился? Ах, да, Аллах смилостивился над нашим повелителем и его сыном. Принц был связан, оглушен и сброшен в арык. Но преступники просчитались. Один Всевышний знает, как удалось принцу Мухаммеду спастись.

— Откуда тебе это известно? — послышался вопрос со стороны.

— Один знакомый дервиш поделился. Святые люди много знают, — последовал ответ рассказчика. — Они и во дворце бывают…

Шир-Мамед, до этого молча слушавший рассказ, теперь активно переваривал сообщение, пытаясь состыковать события, рассказанные утром Ходжой, и услышанное сейчас от Хакима. Все совпадало, и это очень порадовало старика: «Он не обманул мои надежды, он растет честным человеком…» — повторял гончар, уже не слыша окружавшую его гудящую массу народа. В этот момент к нему подошел покупатель. Он что-то спросил. Затем в руке зазвенели монеты, и последний горшок исчез с прилавка. Шир-Мамед какое-то время тупо смотрел на то место, где только что стояла посудина. Наконец, звон монет вернул его в мир реальности, где ничто и никто не вечен под Луной — даже принц, которому, правда, на этот раз несказанно повезло — за него заступился Аллах, направив Ходжу именно туда, куда прискакали потом злодеи…

Старик гончар не был любителем кровавых зрелищ, но любопытство, требующее узнать конец всей этой истории, не позволяло ему уйти с базара. Оставалось совсем немного времени до того, как солнце войдет в зенит и… муэдзины не заставили себя долго ждать, призвав правоверных к разговору с Аллахом через их полуденную молитву…

Отдав должное Всевышнему, Шир-Мамед, как, впрочем, и все окружающие, направился к лобному месту, дабы собственными глазами лицезреть объявленную казнь. Несмотря на свой почтенный возраст, гончар опередил массу народа, заняв при этом удобное для наблюдения место. А люди все прибывали и прибывали. Они выполняли не только повеление эмира — немалая часть из них просто хотела развеять скуку однообразных будней зрелищем страшной казни.

Неожиданно завыли трубы и ударили барабаны. Затем медленно открылись массивные, окованные медью ворота дворца, из которых выбежали глашатаи:

— Дорогу эмиру! Дорогу блистательному эмиру! Дорогу повелителю правоверных!

Следом за ними выскочила стража, которая, не стесняясь в средствах, стала пробивать сквозь толпу широкий проход. Из ворот вышли два слона с высокими султанами на головах, за ними барабанщики, затем свита в золоте и шелках, вооруженная до зубов. Потом снова пара слонов и, наконец, пышно разукрашенные носилки, в которых под тяжелым балдахином возлежал сам великий эмир с сыном. Повелитель Бухары уже почти год не появлялся перед народом из-за своей болезни. Ныне же повод был особый — нужно показать свою власть. Верноподданные распростерлись ниц — простой народ мог смотреть на своего владыку с подобострастием и обязательно снизу вверх. Слуги эмира знали свое дело, проворно расстилая ковры на пути.

Шествие замыкала стража в медных, сверкающих шлемах, с копьями, щитами и саблями наголо. В самом хвосте процессии, окруженный двойным кольцом стражников, плелся полуголый избитый человек, скованный тяжелыми кандалами.

«О, Аллах, — подумал Шир-Мамед, разглядывая пленника, — как же меняется человек, лишенный звания и почестей!» Еще месяц назад он видел великого визиря, облаченного в богатые одежды и грозно-пренебрежительного, судившего других людей, и вот…

Несколько воинов тащили вслед за беднягой небольшие пушки, с которыми легко мог управиться один человек. Орудия были обязательным атрибутом в процессии эмира…

Оставим на время пушки, великого эмира, его пленника, самого Шир-Мамеда и вернемся в дом гончара…

ГЛАВА 6

Впрочем, домой к нему на сей раз мы не попадем, так как именно в этот момент Ходжа проскользнул в калитку и выскочил на улицу, направляясь к Ахмедке. Но по пути он изменил маршрут, помня о вчерашних событиях, и достиг дома друга окольной дорогой. Ахмедки не оказалось дома. Перед обедом он вместе с ватагой ребят умчался в неизвестном направлении. Насреддин побежал на базар, удивляясь полупустым улицам и переулкам. Добравшись, наконец, до него, Ходжа услышал:

— …Слушайте и не говорите, что не слышали… — глашатай кричал последний раз, и не разобравший последних слов Насреддин так и не дождался повторения известия.

«Какого пса Джилалбека? Неужели визирь Джилалбек… — со страхом вспомнил он грозного первого министра, которого не однажды видел перед дворцовой площадью, — …превратился в собаку и его сейчас за это будут казнить?»

Зажмурившись, мальчик представил картину: в окружении многотысячной толпы людей казнят огромного пса, закованного в кандалы… Он уже слышал страшные рассказы о превращении людей, в животных и призраков; внешне храбрился при этом, но в душе Насреддина возникал какой-то внутренний трепет, называемый просто — страх. Но почетное положение вожака ребят обязывало его преодолеть это недостойное его чувство…

Сейчас же он был один — никто не мешал ему дать задний ход, и Ходжа попятился. Он даже не слышал детского крика и гиканья, с которым его друзья вылетели из близлежащего переулка на базарную площадь. Они первыми заметили Ходжу и побежали к нему. Его отступление было остановлено предательской подножкой Ахмедки. Вывозившись в песке и отряхнувшись, Насреддин быстро пришел в себя и набросился на обидчика. Неизвестно, чем бы закончилась эта ссора, если бы не призыв муэдзина к полуденной молитве. Мальчики прекратили драку.

— Ты зачем ставишь мне подножку?!

— А ты почему не откликаешься? Вижу-вижу, чего-то испугался! Куда ты пятишься?!

Оставалось совсем немного, чтобы вывести Ходжу на чистую воду. Обе стороны почувствовали это, но Насреддин сориентировался первым:

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы по повелению Великого эмира казнили человека, который только что превратился в собаку?!

Этот провокационный вопрос привел его товарищей в трепет, вызвав в их рядах сильное замешательство, Ахмедка, открыв рот, выпучил глаза, а под ногами маленького Мустафы песок почему-то стал мокрым. Этого оказалось достаточно, чтобы Ходжа перешел в решительное наступление:

— Так что, идем, что ли, на казнь?

В рядах его товарищей смятение росло, но всех выручил Абдулла:

— Идем… — не очень уверенно произнес он. — Раз всемогущий эмир призывает, надо идти… — и он направился в сторону дворцовой площади.

Мальчишки немного опоздали — площадь к тому времени уже наполнилась людьми, и самые выгодные места для наблюдения были заняты.

Напрасно мальчишки пытались пробиться сквозь плотную стену стоявших взрослых — кроме пестро-полосатых спин им ничего не удалось рассмотреть. Пока ребята думали, как быть, они оказались в кольце взрослых — теперь уже нельзя было двинуться ни вперед, ни назад. Стащив набок свою бархатную тюбетейку с красной кисточкой, Насреддин почесал голову: «Что это? Кажется, рядом верблюд? С его спины далеко будет видно!»

Не успел Ходжа поделиться своей мыслью с друзьями, как завыли трубы и ударили барабаны. Очень скоро народ опустился на колени, отдавая должное повелителю правоверных, а в нескольких метрах справа от себя Насреддин действительно увидел спокойно стоящего верблюда, который, да простит его пресветлый эмир, и не думал преклонять свои ноги. Впрочем, это было хорошо, ибо если бы он прилег, то наверняка придавил бы двух-трех правоверных. Разморенное зноем животное, да простит его Великий повелитель во второй раз, только поплевывал по сторонам, орошая халаты людей своей пеной. Трудно было сказать, делал он это злонамеренно, стремясь нанести моральный ущерб власти, или просто потому, что был верблюдом? Оставим это на совести животного, а сами устремимся за мыслью… нет! Теперь уже за делами Ходжи, который, решив было вначале пробраться к верблюду между ног правоверных, теперь изменил свой план и уверенно прыгал к своей цели через спины коленопреклоненных жителей Бухары. За вожаком прыгали остальные, и замыкал шествие Абдулла. Впопыхах он умудрился отдавить правую руку одного из достойных аксакалов, который тем не менее не поднял крика, щадя уши солнцеподобного. Он лишь прорычал что-то о шайтане и закрыл на этом рот.

Благополучно пробравшись к двугорбому верблюду, мальчишки затихли, присев и наблюдая процессию:

— Ну… и где твоя собака? — прошептал Абдулла.

Но Ходжа, вытаращив глаза, не слышал приятеля. Он удивленно смотрел на пленника.

Несмотря на то, что тот был раздет и избит, мальчик узнал в нем некогда блистательного первого визиря. Насреддин и не подозревал, что именно с этим человеком он вчера столкнулся при таких драматических обстоятельствах. Ходжа полностью ушел в себя а не замечал, что уже привлек внимание стражи тем, что не вы поднял указа великого эмира Бухарского о коленопреклонении. Напрасно тянул Ахмедка полу его халата. В конце концов тому удалось повалить друга к копытам верблюда, но поздно. Воины эмира уже пробрались к дерзкому нарушителю закона и, подхватив его, понесли туда, где ждало полагающееся наказание…

Ну что ж, мы думаем, читатель согласится с нами: в каждом положении, даже в самом безвыходном, есть своя прелесть — Ходжа, до того не видевший близко солнцеподобного, теперь имел возможность познакомиться с ним. Свидание оказалось очень коротким — всего лишь один взгляд, но справедливости ради заявим, что подобным взглядом награждается далеко не каждый правоверный и уж тем более нарушивший закон.

За награду надо платить. Двадцать плетей — таковой оказалась цена.

Небольшая заминка вызвала оживление в рядах почтенной публики. Осужденный на смерть преступник поднял голову, глядя на мальчика. Низвергнутый визирь и не подозревал, что именно Ходже он обязав всеми несчастьями. Ирония судьбы: вчера один из них убивал, другой спасал, а сегодня оба оказались на лобном месте.

Мальчик начал ощущать действительность происходящего уже после первой плети:

— Ай! За что меня бьют! — крикнул он и завертел головой по сторонам.

До последнего момента никогда не нужно терять надежду… Вы спросите: «Надежду на то?» — на благополучный исход, разумеется…

Восклицание Насреддина: «За что меня бьют?!» — было услышано двумя людьми, то есть мы хотим сказать, что слышали его все, кто находился здесь и не был к тому же глух. Но именно эти двое сыграли выдающуюся роль в том, что спина и попка Ходжи остались в более или менее нетронутом виде. Только две красные полосы от ударов плетью, которая успела опуститься на нашего героя, указывали на то, что жизнь — зебра, состоящая поочередно из темных и светлых полос. Что касается Насреддина, то у него после второго удара начиналась светлая полоска…

Первым, отдадим должное преклонному возрасту Шир-Мамеда, Ходжу узнал именно гончар. Он изумился и, обомлев, лишился дара речи. Старик резко выпрямился — это было единственное, чем он мог выразить свой протест. И не миновать бы гончару такого же наказания, если бы не тот… второй человек, которым оказался принц Мухаммед. Узнав мальчика, он попросил эмира остановить порку, и несравненный соблаговолил кивнуть. Плеть перестала мелькать в воздухе, и все еще не пришедший в себя гончар медленно присел то ли от страха, то ли от потери душевных сил.

А Ходжу вновь подхватили воины, но на этот раз не так грубо, и доставили… Насреддин не верил своим глазам — прямо к трону эмира Бухарского:

— Ты не ошибаешься? — услышал мальчик вопрос властителя и законодателя. Он открыл глаза и увидел, как сидевший рядом с эмиром богато разодетый мужчина кивнул головой:

— Уверен, это он.

В ту же секунду Ходжа узнал человека, которого спас ночью. Мальчик растерялся, не зная, радоваться ему или плакать, слишком быстро менялись события.

— Вчера ты заработал награду, — негромко произнес принц, — а сегодня заслуживаешь наказания… Но сейчас нам не до тебя — уйди с глаз наших. — Он кивнул стражнику, и Насреддин, словно подхваченный ветром, очутился среди собравшихся людей.

Ударили барабаны, проход, образовавшийся перед воинами, вновь сомкнулся, и Ходжа, кроме неба над головой и полосатых халатов перед глазами, снова ничего не видел, впрочем… недалеко стоял другой верблюд…

Любознательность Насреддина не имела границ, поэтому, пробравшись к животному, он осуществил то, что хотел сделать первоначально, а именно — взобраться к нему на спину. Устроившись между двумя горбами, мальчик победно осмотрелся. На Ходжу никто не обращал внимания — все были заняты зрелищем предстоящей казни.

Мы хотели сказать почти все, ибо один чудак в до боли знакомом халате настойчиво пробирался к верблюду… Если уж быть совсем справедливым, то нужно заметить, что интересовало его не животное, а тот, кто только что на него взгромоздился.

— Ата, — прошептал сорванец и медленно сполз вниз. — Он, конечно, видел все! — Ходжа зажмурился и, поняв, что заслуженной порки ему сегодня не миновать, решил отдалить это мероприятие на более позднее время.

Оказавшись на земле, он устремился в противоположную от гончара сторону. Выбравшись из людского моря, Насреддин дал такого стрекача, что с трудом можно было рассмотреть, какого же цвета у него пятки. Примчавшись домой, он сообщил матери, что заболел, и юркнул с головой в постель.

Встревоженная, апа все же добралась до его лба, но не обнаружила ни жара, ни каких бы то ни было других признаков болезни. А вернувшийся через час супруг открыл ей причину очередного недомогания Насреддина…

ГЛАВА 7

Две недели Ходже было запрещено выходить на улицу, но играть с друзьями ему не возбранялось, и поэтому они, пользуясь своим правом, почти не покидали Насреддина днем, беспрестанно шушукаясь в глубине двора. О многом ими было говорено-переговорено, но о своем приключении в арыке Ходжа так ничего и не рассказывал. Он дал слово молчать и сдерживал его. С родителями же он поделился секретом и не жалел об этом — он знал, что они дадут мудрый совет и поддержат его.

После случившегося с сыном на площади Шир-Мамед и сам несколько дней не показывал носа из дому — он боялся шпионов, которые, по его разумению, выследили, где живет мальчик по имени Ходжа, и ждал, что за ним вот-вот придут. Но пролетела неделя, а в его калитку вбегали только друзья-мальчишки, да иногда заглядывали соседи, которых беспокоило исчезновение старика. Наконец, гончару и самому надоело это затворничество, и он решил:

— Лучше, чем на базаре, я нигде не узнаю, что творится в нашей благословенной Бухаре…

Притащив для продажи целый воз кувшинов и горшков, Шир-Мамед целый день внимательно слушал, о чем говорят соседи. Лишь изредка он позволял себе вставить отдельные короткие высказывания. Просидев допоздна, он так и не узнал ничего нового из того, что его интересовало. Возвращаясь домой, гончар с облегчением подумал: «Кто мы такие, чтобы нами интересовался принц Мухаммед?! Ну и что из того, что Ходжа спас его?! Благодарю Аллаха, — Шир-Мамед молитвенно сложил руки, — что он остановил на площади эту порку и что принц не преследует моего сына…».

Пошептавшись со старухой, гончар заявил Ходже:

— Еще неделю посидишь дома, а ко дворцу эмира я тебе запрещаю приближаться три года!

Насреддин насупился и чуть слышно ответил:

— Ладно, ата.

Старики не сомневались — так и будет. Время затворничества тянулось медленно, но и ему пришел конец. И сразу полосатый халат Насреддина замелькал по переулкам города.

Ватага мальчишек мчалась к базару. За пазухой Ходжи было спрятано что-то тяжелое и объемное, и поэтому он бежал медленнее всех.

— Давай мне! — крикнул Ибрагим.

— Нет! Я сам донесу, — приостанавливаясь и обхватив поудобнее скульптуру купца Абдурахмана, ответил Насреддин.

Наконец ребята благополучно достигли базара и самого фруктового ряда, к которому стремились. Среди общего гомона мальчишки услышали и зычный голос толстяка:

— Подходи, подходи! Самые спелые арбузы и дыни в Бухаре!..

Его призыв потонул в десятке других, но ребята безошибочно вышли к палатке Абдурахмана. Их месть заключалась в том, что кто-нибудь должен был незаметно под самым носом у купца поставить перед ним на прилавок фигурку, слепленную Ходжой. По плану скульптурку должен был подсунуть сам Насреддин, но в последний момент пострадавший выклянчил для себя это право. Несмотря на юный возраст, Рустам был шустрым парнем, но, очевидно, чем-то прогневил Аллаха, и в назидание за грехи Всевышний снова наказал его… Мальчишка ловко нырнул под прилавок и, вытащив глиняную фигурку, приготовился осуществить задуманное… Все бы было хорошо, да Рустама подвел собственный нос. То ли пылинка залетела в ноздрю, то ли какая-то лихорадка напала на сорванца, но он несколько раз от души чихнул. Прочистив дыхательные пути, Рустам, наконец, поставил фигурку на прилавок. А купец тем временем, привлеченный звонким чиханием, вытянул свою длинную шею, бросая взгляды то на «подарок», то на выглядывающего из-за доски Рустама.

Загипнотизированный глазами толстяка, мальчик не двигался, не шевелился и Абдурахман. Он стоял напрягшись, а руки его машинально перебирали только что полученные деньги. Но купец, как более опытный человек, быстрее нашел выход из создавшегося положения. Звонкие монеты тут же оказались в кармане, а руки толстяка медленно потянулись к притихшему и втянувшему голову в плечи пареньку. Абдурахман внезапно подпрыгнул, в результате чего его толстый зад оказался немного выше над землей, чем был до этого знаменательного момента. В конечном итоге от произведенного действия толстяк распластался на своем собственном прилавке, столкнув при этом с него несколько арбузов и дынь. Его жирные пальцы вцепились в худенькое плечо Рустама. Поняв, что оказался во власти врага, мальчик заорал, стараясь перекричать шум бухарского базара. Его друзья поспешили на помощь, пытаясь освободить несчастную жертву. Но и Абдурахман был не один — к нему уже подоспели помощники, и маленький сорванец оказался захвачен.

— А-а-а… шайтан! Попался! — заревел купец. — Что, снова пришел бить мои арбузы?!

Тут его взгляд метнулся по расколотым им же самим зрелым, истекающим ароматным соком дарам природы и неожиданно вновь остановился на глиняной фигурке, которая после этой жаркой схватки чудом удержалась на краю прилавка. Очевидно, в первую минуту гнева купец не разобрал, что означает сие произведение искусства. Но постепенно туповатое выражение его сонного лица начало меняться. Маленькие, заплывшие жирком глаза округлились, наливаясь при этом кровью и злобой:

— Шай-та-ан! — прошипел он и сжал руку мальчика так, что тот в свою очередь заверещал от боли. — Правоверные!.. — со стоном продолжал Абдурахман. — Правоверные! Вы посмотрите, что сделал этот смрадный маленький шакал! — при этом купец поднял высоко над головой фигурку, изображавшую его самого, присевшего на корточки со спущенными штанами, и с торчащим придатком, служащим для выведения мочи.

От ярости торговец лишился языка и только часто моргал веками. Правоверные же, собравшись полукругом около прилавка, по достоинству оценили творение Насреддина. Некоторые из них, находясь в весьма преклонном возрасте и поэтому слегка подслеповатые и посему плохо рассмотревшие скульптурку, недружным хором поддержали своего соседа, выражая негодование по поводу хулиганского поступка мальчишки. Другие же, понявшие тонкий юмор начинающего скульптора, с трудом сдерживали улыбку. Третьи, не скрываясь, покатывались со смеху.

Видя такую неоднозначную реакцию окружающих и явно страдая от обиды и недостатка к себе сочувствия, Абдурахман со злостью ударил скульптурой по прилавку. При этом тонкий придаток, выводящий наружу ненужную жидкость из мочевого пузыря, с жалобным звоном отвалился и упал на землю. Сама же скульптура осталась невредимой — не зря же Насреддин закалял ее в огне и просушивал на солнце столько дней. Вид непокорной фигурки, лишенной столь важного органа, вызвал у торговых людей откровенное ржание. Многие, держась за животы, хохотали до икоты, а бедный толстяк пришел в неистовство. Он совершенно потерял от бешенства голову и, что-то нечленораздельно крича, колотил скульптуркой по прилавку. Этим воспользовались сорванцы. Они подхватили онемевшего от страха Рустама и бросились наутек. Когда купец понял, что добыча уходит из рук, он с удивительной для его веса резвостью бросился в погоню. Но на этот раз ему не повезло. Мальчишки словно растворились среди торговавших, покупавших и просто пришедших поглазеть и послушать сплетни. Лишь запущенная вслед беглецам хурма оставила на их халатах свой мокрый красный след. В Абдуллу попал незрелый крепкий плод, и спина между лопатками долго болела.

— Вы как хотите, — заявил пострадавший, — а я за это с толстяком рассчитаюсь.

— К овощному ряду нам идти нельзя, — рассудительно произнес Ходжа, — купец сейчас будет начеку и не позволит нам приблизиться к прилавку!

— Нет… на базар я и сам не пойду… предлагаю забраться к Абдурахману на бахчу.

Сорванцы дружно одобрительно загалдели.

— Ну что ж, — поддержал их Насреддин, — бахча не дворец, туда можно. Кто с нами?

Ребята как один подняли руки — вопрос был решен не в пользу толстяка.

ГЛАВА 8

На следующий день Шир-Мамед с горечью сокрушался по поводу произошедшего вчера на базаре. Мальчик, сидя за столом и жуя лепешки, внимательно слушал отца.

— Это надо же такое придумать… — возмущался старик, — слепить из глины фигуру почтенного купца, да еще в такой позе!.. — гончар наклонился к старухе и что-то прошептал ей на ухо.

Женщина выронила пиалу и, беззвучно хохоча, схватилась за живот.

— Аллах с тобой, ханум! — сердито проворчал Шир-Мамед. — Что же тут смешного?!

Уже было успокоившаяся старуха вновь закатилась в приступе смеха.

Когда она, наконец, угомонилась, гончар продолжил:

— И ведь это сделал мастер из нашей слободы… Ух! Если бы я знал, кто этим занимается… — Шир-Мамед воинственно покрутил головой и грозно посмотрел на Ходжу, вовсе не подозревая, что виновник возмутившего его события сидит напротив.

Гончар страдал забывчивостью (простительной в его возрасте) и совсем не помнил о фигурке, недавно вылепленной Насреддином. Мальчик попытался выдержать его взгляд, но, почувствовав, что не справится с этой задачей, потупил очи и, как ни в чем не бывало, потянулся к очередной дольке дыни. Где-то далеко в душе мелькнуло сомнение: «Не сознаться ли?».

Но эта мысль очень быстро погрузилась в такую глубину его сущности, что уже в следующее мгновение ее невозможно было там отыскать. Несмотря на это, разговор оставил в душе мальчугана заметный след, и вскоре он сам как один из зачинщиков набега на бахчу купца отговаривал своих товарищей от этой затеи.

— Струсил, струсил! — дразнил Насреддина Абдулла. — Наверное, всю ночь дрожал!

— Ничего я не дрожал — я спал! — оправдывался Ходжа, но что бы он ни говорил, симпатии друзей оказались на стороне соперника Насреддина.

Даже самый верный друг Ахмедка — и тот отвернулся от Ходжи. Воспользовавшись ситуацией, позволявшей ему захватить власть, Абдулла уверенно заявил:

— После полуденной молитвы встречаемся у Черного холма, а сейчас — айда к Тамерланову мосту, там будет представление канатоходцев.

Ребята гурьбой помчались по узким переулкам слободы. Лишь один Ахмедка остановился, махнул рукой, приглашая с собой, но Насреддин, насупившись, молча стоял и смотрел вслед убегавшим друзьям. Не дождавшись ответа, Ахмедка пожал плечами и припустил за товарищами.

На глаза Ходжи невольно навернулись слезы — в них были обида и злость. Но мальчик не был бы Ходжой Насреддином, если бы умел только проливать никому не нужные потоки воды. Шмыгнув носом и решительно вытерев слезы рукавом халата, он тихо произнес:

— Ну ладно, вы у меня еще попляшете…

Вернувшись домой, мальчик поел и как примерный сын отправился в мастерскую помогать отцу. Шир-Мамед довольно потер руки:

— Вот и хорошо, что ты пришел, — проговорил он, протягивая мальчику кисти.

А это означало, что гончар готовил для продажи не обычные кувшины. Эти его изделия благодаря своеобразной раскраске пользовались на базаре особым спросом. Увлекшись работой, мальчик не переставал думать о своем. Наконец он хитро усмехнулся — теперь он знал, как напугать товарищей… Ему несложно опередить их, ведь время появления ребят на бахче Насреддину известно заранее. Прихватив с собой необходимое, Ходжа задолго до появления юных мстителей прибыл к бахче Абдурахмана. Одинокий страж арбузов и дынь в полосатом халате сидел у шалаша и готовил шашлык. Несмотря на то, что мальчик довольно плотно поел перед уходом и дежурная лепешка, как всегда, находилась за пазухой, ароматный запах поджаривающегося мяса вызвал у него непроизвольное слюнотечение. И то обстоятельство, что до бахчи пришлось довольно долго шагать, преодолев с попутным караваном городские ворота, никак не могло умерить разыгравшийся аппетит Насреддина. Мы думаем, его поймут читатели, на мгновение представившие запах подрумянивающегося на костре, истекающего каплями сока шашлыка…

Желудок Ходжи неожиданно завозмущался, внутри его что-то застонало, заурчало и даже заквакало. Мальчишке показалось, что эти звуки его растревоженного естества обязательно услышит сторож. Не раздумывая, он быстро шмыгнул в кусты. Притаившись там, Ходжа осмотрелся — сторож по-прежнему занимался полностью поглотившим его делом, а предательский ветер и не думал изменять своего направления. Сглотнув слюну, Насреддин полез за лепешкой — она была свежей и вкусной. На несколько минут ощущение голода пропало, но мальчику в этот день не суждено было забыть о шашлыке. Его волшебный запах преследовал Ходжу… Высунувшись из кустов, мальчик бросил зоркий взгляд вдаль: далеко-далеко, вплоть до самого горизонта тянулись бахчи с созревающими арбузами. Они почти не охранялись здесь, за городом. Редкий купец раскошеливался, чтобы нанять сторожа. Да и то сказать, какой правоверный позволит себе взять чужое. Разве что мальчишки, по своему малолетству не понимающие, какой вред наносят они своими набегами. Пронесясь с топаньем и гиком по бахче, они уничтожали завязи или сбивали еще только начинающую наливаться ягоду. Те из молодых непосед, кто хотел полакомиться даром и к тому же имел на плечах не кочан капусты, а голову, очень просто мог это сделать. Сторожа, надо отдать многим должное, не скупились и угощали ребят спелыми плодами. Что стоило поделиться им несколькими арбузами с огромной бахчи, где все они и не подлежали счету?!

Довольные мальчишки благодарили сторожа, владельца огромного богатства, который, как правило, и не знал об этой своей щедрости, и, конечно, Аллаха, пославшего на землю чудные дары.

Набившая животы мелюзга под предводительством своих более старших товарищей после пиршества направлялась в сторону Бухары, по дороге орошая землю влагой, которая только что перекочевала с бахчи в их бездонные желудки…

В отличие от многих, купец Абдурахман всегда нанимал сторожей, которые по своей натуре напоминали хозяина — были злы и жадны и воспринимали любое появление ребят около бахчи как личное оскорбление.

Сегодня дежурил Абу-Ахмед-ибн-Али, и, по всем признакам, он пребывал в дурном настроении. Насреддин не отрываясь наблюдал за сторожем, и в этом не было ничего особенного. Не отрываясь потому, что Абу-Ахмед с азартом принялся уплетать шашлык. Ходже показалось, что он даже слышит аппетитное чавканье, и на минутку мальчишка представил, что это именно он откусывает и жует жирные сочные кусочки жаркого из молодого барашка. Но, вернувшись из прекрасной мечты в серую действительность, Насреддин в который раз почувствовал на себе справедливость поговорки: «Сколько ни говори — халва-халва, от этого во рту слаще не станет».

Очень скоро Ходжа заметил перемену в поведении сторожа. «Сейчас он заберется в шалаш и уляжется спать», — подумал мальчик, заерзав от этой мысли.

Он не предусмотрел подобного поворота дела. Нужно было срочно менять только что намеченный план, ибо время шло вперед, и скоро должны были появиться его товарищи. Но в голову ничего нового не приходило. Лишь бы что-то сделать, Ходжа незаметно для сторожа переполз на другое место и стал ждать. Ведь верно говорят, что: «когда ты видишь, что обстоятельства не благоприятствуют тебе, то ты им не сопротивляйся, а предоставь их естественному ходу, потому что кто идет против обстоятельств, делается рабом их, а кто покоряется им, делается их господином».

Сие мудрое высказывание очень скоро полностью подтвердилось… Между тем Абу-Ахмед, покончив с шашлыком, разрезал арбуз, который только от одного прикосновения ножа лопнул, распавшись на две половины. Он пососал несколько скибок и, оглядев, покуда хватило глаз, вверенное ему хозяйство, забрался в шалаш, из которого очень скоро послышались звуки, возвестившие о благодатном сне стража порядка.

Ходжа беспокойно огляделся, но никого не увидел, да и не мудрено: холмистый рельеф близлежащей местности мог скрывать притаившихся мстителей. Они могли прятаться также в растущих неподалеку плодовых кустарниках.

Взгляд Насреддина внимательно прошелся по бахче и остановился затем на одном из торчащих здесь украшений, в простонародье именуемом пугалом. Первоначальный план был полностью отметен, и на его смену пришел другой, не менее хитроумный. Ходжа правильно оценил обстановку и занял наблюдательную позицию на главном направлении движения друзей. Он так искусно вписался в одежду чучела, что ничего не заподозрившая ворона уселась на старое ведро, служившее пугалу головой, и постучала по его дырявому дну, проверяя, видимо, крепость своего клюва. Птица появилась как нельзя более кстати, так как своим поведением доказывала полную надежность маскировки. Обрадованный этим, Насреддин в следующий момент уже был готов согнать ворону, которой понравилось извлекать из ржавого ведра звуки, отдаленно напоминающие музыку. Она, ворона, очевидно, в ближайшее время и не собиралась улетать, самозабвенно долбя клювом жесть и вызывая этим в голове Ходжи неприятный звон. Но в этот-то момент он заметил через щель в стенке ведра притаившихся в кустах друзей. Пугало по его плану должно было еще некоторое время оставаться неподвижным пугалом, но у мальчика появилось беспокойство — не расколется ли его голова, словно тот арбуз, от надоедливого стука вороны. Стараясь оставаться незамеченным, он просунул в ведро руку и через дырку в его дне указательным пальцем попытался ткнуть птицу. Но Насреддин не рассчитал — это была не просто ворона… Это была упрямая ворона, которая к тому же не понимала языка жестов.

Приняв палец мальчика за вкусного толстого червяка, она в предвкушении удовольствия громко каркнула, а затем от всей души хватила своим крепким клювом это привлекшее ее внимание лакомство. Отчаянный вопль вырвался из маленькой груди Ходжи. Он заглушил грохот падающего ведра и возмущенные крики обманутой в своих лучших ожиданиях вороны.

В это время друзья Насреддина, захватив участок бахчи и выбирая арбузы поспелее, счастливо потирали руки. Услышав, как, орет пугало, они бросили добычу и дали такого стрекача, что скоро совершенно исчезли из виду. В небе, где-то в стороне слышалось раздраженное карканье так и не понявшей, в чем дело, вороны.

Замеревший в неудобной позе, Ходжа медленно повернулся к шалашу — сторож не храпел, но и не выходил из своего убежища. Мальчик понял, что и ему пора покидать поле боя. Не снимая одежды чучела, он, неуклюже шагая, направился к кустам.

Абу-Ахмед, все-таки разбуженный шумом, счел нужным проявить бдительность. Сладко позевывая, он вышел из шалаша, протер глаза и подслеповато огляделся. Не заметив ничего подозрительного, сторож наклонился к потухшему костру. Потом достал котомку и извлек из нее лепешку, отправив часть последней в рот. Пережевывая пищу, он снова блуждающим взглядом окинул поле и замер. Идущее по направлению к плодовым кустам чучело заставило его резко остановить процесс пищеварения. Абу-Ахмед зажмурился и потряс головой. Это упражнение не облегчило ему жизнь: пугало как ни в чем ни бывало продолжало разгуливать по бахче.

— О, Аллах!.. — вытаращив глаза, прошептал сторож. — Оно пошло!

Икнув от страха, Абу-Ахмед попятился и, споткнувшись, налетел на свой шалаш. Его уютное гнездышко, не рассчитанное на такое грубое обращение, тут же рухнуло, превратившись в груду палок.

Услышав шум погони (так подумалось Насреддину, ведь все мы знаем, что у страха глаза велики), мальчик заторопился, сбросил лохмотья на землю и припустил за своими друзьями, которые неслись далеко впереди, поднимая дорожную пыль не хуже, чем стадо верблюдов.

Но неудачи в этот день продолжали преследовать сорванцов. Покинув бахчу и так и не отведав лакомства, они, напуганные и усталые, наконец-то добрались до городских ворот, где были остановлены стражей.

Убегая от мнимой опасности, они совсем выпустили из вида, что покинули Бухару не через ворота, как положено, заплатив при этом обязательную пошлину, а через сделанный ими же потайной лаз через городскую стену. Сейчас же, забыв про деньги, они тщетно пытались проникнуть обратно в город. Стражников оказалось так много, что можно было и не мечтать проскользнуть мимо них, не заплатив. Разжалобить взрослых дядей тоже не удалось. На поднятый мальчишками шум вышел сборщик податей:

— Что? Чьи это мальцы?

— Говорят, будто бы живут в Бухаре… — ответил за всех старший караула.

— Ничего не знаю… Пусть платят налог или идут через другие ворота — их в Бухаре одиннадцать…

Мальчишкам стало ясно, что и на этот раз придется использовать свою лазейку. Подталкиваемые стражниками, ребята отошли от ворот и опустили головы — до заветного местечка им придется еще долго топать…

А в это время к городу подходил караван, мерный глуховатый звон бубенцов которого повысил настроение стражи. Воины эмира засуетились, заранее распределяя еще не отобранную у купцов добычу. А где же наш Ходжа? Оказывается, он уже давно затесался в самую середину каравана. Воспользовавшись огромным облаком пыли, поднятым людьми и верблюдами, он взобрался на одного из двугорбых животных, везущих тюки с товарами. Не замеченный погонщиками, он весело болтал ногами, размышляя о том, как торжественно он въедет в город. Только у самых ворот Насреддин сообразил, что стража будет проверять тюки и ящики и, увидев его, потребует пошлину. Ходжа сразу заскучал, но это не помешало ему поинтересоваться содержимым одного из ящиков. Засунув туда нос, Насреддин увидел какой-то серый порошок. Едкий запах перца вызвал у мальчишки приступ чихания, на который, к счастью, никто и не обратил внимания. Среди шума, неизменно сопровождающего караван, погонщики и не услышали этот посторонний звук, да и до него ли им было, ведь и люди, и животные наконец-то увидели цель, к которой шли много дней.

Лишь только верблюд, на котором незаконно ехал Ходжа, повернул к нему голову и печально посмотрел на Насреддина. Наверное, бедное животное предчувствовало ту грустную участь, которую готовит ему судьба руками этого неизвестно откуда свалившегося на него сорванца.

Тем временем Ходжа зачерпнул целую горсть перца и, развернувшись задом наперед, проскользнул между тюками к хвосту животного…

Что произошло дальше, наш уважаемый читатель может без труда представить и сам. Преодолев городские ворота и завидев ухмыляющихся толстомордых стражников, предвидящих крупную наживу, Насреддин наклонился и потер перцем под хвостом несчастного. Несколько мгновений верблюд, казалось, прислушивался к тому, что делается у него в этом интересном месте. Затем случилось то, чего и добивался Ходжа. Верблюд загарцевал, словно скаковая лошадь, несмотря на тяжесть навьюченного на него груза, потом испустил громогласный звук и, сорвавшись с места, ринулся вперед, расталкивая своих собратьев и норовя сбить с ног оторопевших стражников. Насреддин крепко вцепился в шерсть животного и зажмурил глаза. Не раз ему казалось, что он и его взбесившийся верблюд разобьются вдребезги, врезавшись с размаху в какое-нибудь попавшее на их пути препятствие. Но животное, чудом избегая столкновений с домами и деревьями, с огромной скоростью неслось по улицам и переулкам Бухары, распугивая своим диким видом благочестивых мусульман. Увидев сверкающую на солнце поверхность арыка, верблюд догадался заскочить в воду. Это и спасло Ходжу. Совершенно испуганный и мокрый, но все же живой, он выбрался на берег и пополз в кусты, и, надо сказать, сделал это вовремя, ибо через каких-нибудь три минуты к арыку прискакали двое всадников. Стражники не могли позволить себе упустить верблюда, ведь, не получив пошлину с него, они нанесли бы непоправимый ущерб не только казне пресветлого эмира, но и в первую очередь себе.

Подхватив повыше полы халата, один из них шагнул в воду и медленно направился к верблюду, который к тому времени затих и смирно стоял, ощущая приятную прохладу в том самом месте, которое только что горело огнем. Животное было на краю блаженства и, закрыв глаза, покачивало довольно головой. Стражник добрался-таки до верблюда и, схватив обрывок веревки, потянул того к берегу. Верблюд не желал подчиняться: может быть, он просто устал и теперь отдыхал, стоя в прохладной воде, а может быть, понимал, что, выйдя из арыка, вновь ощутит неприятное жжение.

Животное уперлось и не двигалось с места, а когда охранник ослабил повод, верблюд так ловко и метко плюнул в него, что человек потерял способность видеть — хорошо, что вода была под рукой.

А Ходжа уже пришел в себя после той бешеной скачки по переулкам и теперь от души смеялся над незадачливыми преследователями. Это, конечно, не могло понравиться стражникам, а Насреддин, несмотря на свой юный возраст, был очень понятлив… Если бы не густой колючий кустарник, росший по берегу вплоть до самых переулков, мальчишке пришлось бы туго, но… как говорится, все обошлось хорошо — резвость ног и на этот раз спасла любителя приключений. Домой он прибежал поздно в мокром и грязном халате, вызвав тем самым на лицах родителей тень печали и беспокойства.

ГЛАВА 9

На следующий день Насреддин, дав себе клятву быть отныне послушным сыном и не расстраивать больше родителей, отправился вместе с Шир-Мамедом на базар продавать скопившуюся в мастерской посуду.

Ходжа с легкостью и удовольствием занимался этим делом, как, впрочем, и всеми другими делами и развлечениями тоже. В сущности, это был обыкновенный мальчишка, такой же, как и тысячи других, бегающих по пыльным улицам солнечного города.

Аллах дает всем на Земле свое благословение. Одним людям больше, другим — меньше, в зависимости от прежних их заслуг, хотя совсем необязательно, что именно тот, кому дано больше, совершит много добрых и полезных дел во славу Всевышнего и на благо ближним…

Человек родился на Земле… Зачем он пришел? Повзрослев, он узнает много хороших и плохих вещей и сам что-то создаст. Выполнит ли он свое предназначение? Нам ли судить… Наш уважаемый читатель, познакомившись с Ходжой в повести, написанной о нем Леонидом Соловьевым пятьдесят лет назад, знает, что Насреддин — человек одаренный и щедро наделенный всевозможными талантами. Получив много, он весело идет по жизни, не скупясь, даря людям улыбку и надежду…

Не каждый это может — увидеть в старухе-цыганке Люли, человека, имевшего свое достоинство, а в связи с этим и место под солнцем, ниспосланным для всех Аллахом. Тогда, будучи босоногим мальчишкой, Ходжа впервые услышал голос совести, узнал, что носит в себе незримые таинственные весы, на которых обязательно взвешивается содеянное… Поняв это, он все чаще обращался к сидящему внутри него судье и с удивлением убеждался, что в любой ситуации можно найти решение, которое будет правильным, а главное, достойным того, чтобы не краснеть впоследствии, вспоминая о нем. Но… рассуждая об этом, мы немного отклонились от прямой дороги нашего повествования…

Итак, рано утром отец и сын привезли на базар целую груду новой посуды. Базар уже гудел и жил своей обычной жизнью, словно не зная ни начала, ни конца рабочего дня. По его рядам взад и вперед сновали люди, изъясняясь на самых разнообразных наречиях.

Рядом с прилавком Шир-Мамеда остановились трое богато одетых мужчин. Сразу было видно, что это иноземные купцы, говорившие, тем не менее, на весьма сходном для солнечной Бухары языке. Неизвестно, какое обстоятельство заставило почтенных задержаться возле кувшинов Шир-Мамеда — сам ли вид изящной посуды или отсутствие за прилавком продавца. Насреддин, не отличавшийся богатырским ростом и поэтому не видимый из-за расставленных горшков, был просто не замечен иноземцами.

Сам же гончар, поспешивший отлучиться по важному делу, сидел в этот момент в чайхане, поглощая душистый чай и источая лишнюю влагу всеми порами своего щуплого тела. Он доверял сыну и не сомневался, что тот не растеряется в любой ситуации…

А ситуация на сей раз оказалась действительно необычной. Судя по одежде, эти почтенные люди не могли быть ворами, они стояли, негромко переговариваясь между собой. Один из них сделал неуловимый жест рукой. Казалось, он даже не прикоснулся к посуде, но стоявший на самом краю прилавка маленький расписной кувшинчик в то же мгновение бесследно исчез. От изумления Ходжа открыл рот. Чувства гнева и восхищения ловко проделанным фокусом боролись в нем, об этом свидетельствовали его выпученные глаза и вырывающееся с шумом дыхание. Но это продолжалось недолго. Мальчик, наконец, пришел в себя и заявил о своем существовании:

— Сколько будете платить? — небрежно спросил он, усиленно пытаясь скрыть свою мимолетную растерянность.

— Платить?! За что? — переспросил купец с удивленным видом, словно был он здесь совершенно ни при чем.

— Ну как же, ну как же… — зазаикался было Насреддин, но, увидев, что иноземцы как ни в чем ни бывало собираются уходить, решил поднять крик.

Купец понял, что от мальчишки нелегко отделаться, и, поднеся к губам палец, хитро улыбнулся и зашипел, но это не подействовало.

Ходжа громко завозмущался такой беспардонностью богача, и очень скоро вокруг необычных покупателей собрался народ. Толпа быстро поняла, что произошло, и потребовала объяснений.

Купцы вели себя спокойно, и, когда галдеж утих, виновник происшествия с достоинством проговорил:

— Правоверные, вы введены этим мальчиком в заблуждение, ибо та вещь, которую он потерял, находится сейчас в левом кармане его полосатого халата.

Ходжа без лишних слов полез в карман, чтобы доказать на деле лживость этого наглого утверждения… Во второй раз за столь короткий промежуток времени мальчик лишился языка — он действительно обнаружил в своей нарядной одежде этот злополучный кувшинчик. Не миновать бы Насреддину общественного порицания, если бы его не выручил сосед:

— М-м-м, — невразумительно промычал он. — Я и сам видел, что мальчик находился далеко от прилавка в тот момент, когда кувшин исчез…

Очевидцев происшествия, к удивлению окружающих, больше на оказалось, круг расступился, и странные посетители лавки направились восвояси. Последним шел седобородый, который, обернувшись на прощание, проронил:

— Лишь чужими глазами можно видеть свои недостатки… — и, остановившись, добавил. — А ты, мальчуган, наживи себе такое богатство, которого воры не смогут похитить, на которое цари не посмеют посягнуть, которое и по смерти за тобою останется.

Произнеся это, он неожиданно бросил Ходже крупную монету, которая оказалась золотым персидским туманом.

Взбудоражившее народ событие каждый из присутствующих стал истолковывать по-своему, но в конце концов большинство из них пришло к мысли о том, что это своеобразная шутка заезжих индийских факиров или алхимиков.

— Ты посмотри, посмотри, Ходжа, — горячился аль-Азиз, — сейчас твоя монета уже совсем не золотая, а какая-нибудь оловянная.

У Насреддина похолодело сердце и вспотела рука, зажавшая целое состояние в ладони. Он некоторое время боялся вытащить ее из кармана. Но, подчиняясь настойчивым просьбам старших, он разжал кулачок и увидел сияющую золотую монету с изображением льва. Казалось, что рычащий зверь сердится на недоверчивых торговцев, осмелившихся сомневаться в его золотом достоинстве.

У Ходжи снова замерло сердце, но теперь уже от счастья. В этот момент появился Шир-Мамед. Узнав, что произошло, он с беспокойством осмотрел полученную монету, а затем попытался найти в толпе народа расточающих богатство незнакомцев. Куда там… их и след простыл.

К уху озадаченного гончара наклонился неугомонный сосед и снова зашептал о чудесах, которые происходят на свете — как золотые монеты становятся обыкновенными медяшками и о том, как люди под воздействием колдовских чар превращаются в разных животных.

— Вот почему этот… — аль-Азиз запнулся, подыскивая нужное слово, — …этот проходимец подкинул Ходже туман со львом.

Было не совсем понятно: то ли сосед завидует Ходже, что тот даром получил золото, то ли он беспокоится о дальнейшей судьбе мальчика. Скорее всего верно было первое, но суеверный Шир-Мамед, к тому же не видевший всей этой истории, а знакомый с ней понаслышке, решил, что над головой его сына сгущаются тучи. Как раз накануне он слышал леденящие кровь рассказы о превращении небезызвестного в Багдаде аль-Фаруха-ибн-Абдаллаха в диких зверей.

На этот раз, как говорят, он обернулся тигром, а перед этим обещал доказать, что сможет стать и царем зверей — львом. А тут… а тут…

Шир-Мамед засопел, глядя на соседа и двух своих приятелей. Гончару вдруг захотелось как можно быстрее расстаться с этим золотым кружочком, вселяющим в душу неуверенность. Но не выбрасывать же богатство в песок.

— Деньги нужно потратить с пользой для себя, — решил гончар.

Он с некоторым сомнением посмотрел на Ходжу, а затем на посуду, выставленную для продажи.

— Поторгуешь? — спросил гончар, размышляя о чем-то.

— Не волнуйся, справлюсь, ата! Теперь они меня не подведут… Дядя Азиз поможет.

Сосед утвердительно закивал головой:

— Конечно, конечно, почтенный Шир-Мамед! Теперь я с него глаз не спущу.

Подбадривая себя, гончар крякнул и, крепко держа в кулаке все еще золотую монету, направился к ювелирному ряду. В самом деле — не покупать ведь ему у таких же, как он, гончаров посуду, которую делает сам…

А Насреддин удобно расположился в лавке и внимательно рассматривал покупателей, которых становилось все больше и больше. Посуда, изготовленная Шир-Мамедом, всегда пользовалась спросом, вот и сейчас несколько горшков и плошек быстро нашли своих новых хозяев. Потом мальчик отвлекся и вспомнил слова необычного купца: «Наживи себе такое богатство, которого воры не смогут похитить, на которое цари не посмеют посягнуть, которое и по смерти за тобой останется!» «Что же это за богатство?» — ломал голову Насреддин.

Но недолго пришлось размышлять ему на эту тему, так как из задумчивости Ходжу вывел заданный уже не в первый раз вопрос:

— Почем кувшин?

Мальчик ответил, и очередная кучка мелких серебряных монет перекочевала в его карман.

Но вернемся к нашему почтенному гончару и продолжим с ним путь к ювелирному ряду.

Шир-Мамед, с одной стороны, очень торопился отдать полученную даром монету, с другой же, боялся прогадать в выборе покупки. Ведь говорят же, что человек всегда стремится сделать так, чтобы было лучше ему самому. Если он поступил правильно, то ему действительно будет хорошо, если же он ошибся в принятом решении, то будет жалеть об этом, так как за всяким заблуждением непременно следует и страдание. Если он постоянно будет помнить это, то ему не на кого будет сердиться, незачем будет возмущаться и не с кем будет враждовать.

Шир-Мамеду казалось, что он поступает правильно, решив обменять подозрительную монету на ювелирное изделие. Старик крепко держал золото в кулаке, ни на минуту не забывая о нем. Будем справедливы и обязательно упомянем, что в кошельке гончара, спрятанном в поясе, было немало и других монет. Но те деньги, слава Аллаху, были чистыми, не такими, как этот туман. Рассматривая драгоценные вещи, старик засунул золото глубоко в карман. Наконец, он выбрал изделие, достойное той цены, которую за него просили, и протянул руку за монетой, но карман был пуст. Дальнейший путь золота знал лишь один Всевышний… На Шир-Мамеда нельзя было смотреть без сострадания — он словно ошалел, судорожно роясь не только в том, трижды проклятом кармане, но и во всех остальных, но, увы, безрезультатно. Ювелир, видя смятение покупателя, предложил снизить цену. Куда там! Гончар ничего не слышал. Он так рьяно обследовал карман, что вскоре обнаружил в нем… совсем маленькую дырочку. Вывернув материю наизнанку, старик с отчаянием смотрел на круглое отверстие, через которое не то, что большая монета — мизинец Насреддина не пролез бы. Его мысли вернулись к сыну, и старик, вспомнив об опасности, которая, как он полагал, теперь угрожала Ходже, подхватил полы халата и помчался в сторону гончарного ряда. Но это потрясение для бедного Шир-Мамеда не было последним в этот день, ибо по дороге к родной лавке он чуть не налетел на клетку, в которой везли льва.

Пораженный этим зрелищем, гончар, выпучив глаза, остановился. На какое-то время окружающее прекратило для него свое существование. Все вокруг покрылось легкой дымкой, а затем провалилось в черную мглу. Человек не слышал шума знаменитого базара, не видел толпившихся вокруг людей. Огромный лев — царь зверей — поглотил все его внимание.

Трудно сказать, каким образом воображение старика провело параллель между пропавшей золотой монетой, зверем в клетке, озорником сыном и жуткой историей о таинственном превращении человека в животных… Но теперь Шир-Мамед нисколько не сомневался в том, что перед ним заколдованный Ходжа Насреддин. Единственное, чего никак не мог понять гончар, почему из такого маленького мальчишки получился уж очень большой зверь. Лев вел себя беспокойно, без конца ходил по клетке и раздраженно бил пушистой кисточкой хвоста по бокам. Так было до того мгновения, пока перед ним не появился Шир-Мамед. Гончар, как, впрочем, и многие другие люди, не знал о наличии у себя врожденных способностей укрощать диких зверей. Ему было достаточно только пристально посмотреть на льва, чтобы успокоить его. И в этом он увидел подтверждение страшной правды.

Издавна известно, что если человек захочет поверить во что-то, он воспринимает только те аргументы, которые подтверждают это, и совершенно не видит то, что свидетельствует против…

Между тем зверь лениво развалился в самой середине клетки, внимательно наблюдая за человеком. Гончар же вплотную подошел к железным прутьям и, пытаясь просунуть сквозь них свою голову, жалобно уставился на льва. Его губы дрожали, тихо шепча слова молитвы, направленной к всемогущему Аллаху. Зазевавшиеся укротители попытались оттащить старика от клетки, но это им сразу не удалось. Зверь же грозно рыкнул и подскочил к Шир-Мамеду. Это заставило его тюремщиков отойти. Тогда лев довольно замурлыкал и улегся рядом со стариком. Рука гончара коснулась лохматой гривы, и поток слез хлынул по морщинистому лицу.

По торговым рядам моментально распространился слух о необычном укротителе, докатившийся до ушей аль-Азиза. Неизвестно, чем бы закончилась вся эта история, если бы Ходжа вовремя не оказался рядом с отцом.

Скоро с минаретов послышались призывы к разговору с Всевышним, и гончар в который раз выложил всю свою душу, благодаря Аллаха.

После молитвы Шир-Мамед, чувствуя, что он не в силах больше продолжать торговлю, закрыл свою лавку и направился домой, по дороге обсуждая с сыном происшедшее.

— Скажи, ата, — проговорил маленький Насреддин, — а что это за богатство, которое ни один вор не сможет украсть?..

— Это знания человека, сынок. А для того, чтобы их иметь, нужно обязательно учиться. Ты скоро поступишь в медресе и будешь ученым…

ГЛАВА 10

Много ли, мало ли времени учился в медресе мальчик, а затем и юноша Ходжа Насреддин, доподлинно нам не известно. К тому же от Абу-Али-ибн-Селяма мы слышали, что там он вовсе не учился… Не будем всерьез воспринимать это свидетельство, которое, несомненно, подлежит забвению, ибо только недостойный может утверждать подобное.

Мы же со своей стороны со всей ответственностью можем заявить, что сами слышали от благочестивого Али-ибн-Мухаммеда, которому просто не можем не доверять, что он собственноручно держал свидетельство об изучении курса некоторых наук, преподаваемых в медресе, выданное на имя Ходжи после первых двух лет обучения.

К тому же дошедшие до нас сведения о более поздних годах жизни Ходжи Насреддина не оставляют и тени сомнения при ответе на этот вопрос и совершенно опровергают попытки злопыхателей отрицать сей, без сомнения, важный факт его биографии.

Испытывая материальные трудности, претерпевая невзгоды, Ходжа занимался с редким усердием, проникая в глубь еще не так давно неведомых ему наук, постигая мусульманское право. Али-ибн-Мухаммед указывал на высшую оценку, полученную Ходжой за примерные знания пяти основ ислама, которые включают в себя: исповедание единства Божия и послания Мухаммеда, молитву, милостыню, пост рамазана и хаддж.

Другие не менее правдоподобные источники свидетельствуют: юный Насреддин прекрасно знал, что город Мекка построен арабским племенем, из которого происходит сам Мухаммед, а важнейшая святыня в Мекке — Кааба. Он до мельчайших подробностей описывал это небольшое четырехугольной формы здание с плоской крышей, как будто до этого успел повидать его.

Но вернемся к Ходже Насреддину, который все это время постигал законы шариата…

У нас не осталось никаких свидетельств о том, по каким причинам Ходжа не закончил курс учения в медресе и покинул его. После этого он совсем недолго оставался в благословенной Бухаре и скоро уехал в известном нам направлении, не имея в своей поклаже священной книги Корана, зато зная ее наизусть.

По нашему разумению, причина, заставившая Ходжу бросить учебу, была весомой. Возможно, это было разочарование, свойственное человеку в этом возрасте. Иногда толчок к этому состоянию дают наши наставники. Кто знает, кто знает. А такие тонкие, смышленые натуры, как Насреддин, скорее почувствовав, нежели поняв это, невольно пытаются выразить свой протест и, как правило, попадают в немилость. Благодаря стечению подобных обстоятельств, даже самые талантливые ученики теряют желание, а затем и саму возможность познавать так необходимые им науки. Но проходит время и все расставляет на свои места. Если человек чист перед людьми и Богом, он заслуживает прозрения, и словно в награду ему открывается великая истина, ниспосланная Аллахом.

ГЛАВА 11

Все это будет впереди, а пока юноша Ходжа Насреддин шел по городу в гончарную слободу. Невысокий, но довольно широкий в плечах, в своей любимой тюбетейке, поношенном халате, с открытым лицом и веселыми глазами. Он еще совсем молод и неизвестен бухарцам и гостям города как защитник справедливости и возмутитель спокойствия толстосумов.

Ходжа и сам не сознавал, кто он сейчас и кем он станет для благословенной Бухары в недалеком будущем. Но как человек, которого (подчеркнем это еще раз) Аллах наградил всевозможными талантами, чтобы в нужный жизненный момент он не растерялся и мог помочь не только себе, но и ближнему, Ходжа был готов ко всему.

Вспомним хотя бы притчу, которую когда-то давно в детстве услышал Насреддин от Шир-Мамеда:

«Однажды царь пригласил своих слуг на пир, но не указал им времени, когда он состоится. Рассудительные приготовились заблаговременно, полагая, что в царском чертоге все к пиру готово; глупые же думали иначе: «Успеем, ибо для царского пира нужны большие приготовления». Но вот внезапно раздалось царское слово. Умные явились в праздничном убранстве, глупые же принарядиться не успели. Обрадовался царь первым, разгневался на вторых и сказал: «Приготовившиеся да сядут и примут участие в пиру, не приготовившиеся же пусть стоят и смотрят». Может быть, Ходжа к этому времени и забыл об этой притче, но поступал он, благодаря воле Аллаха, достойно, как и подобает умному человеку…

Вот и опять мы, не заметив сами того, отклонились в сторону от прямой дороги нашего повествования…

Впрочем, вернулись мы вовремя — именно в этом самом месте тесная улочка древней Бухары круто поворачивала влево, и Ходжа, как всякий умный человек, последовал по ней туда же, ибо в противном случае он наткнулся бы на стену и, не имея в запасе сил волшебства, способных переносить человека сквозь преграды, топтался бы на месте, тщетно умоляя Аллаха помочь ему в преодолении этого препятствия…

Итак, Насреддин свернул… Вот здесь-то и начинается наша новая история…

— Эй, путник! — услышал юноша негромкий оклик.

Ходжа, весело напевавший только что сочиненную им песенку, не сразу понял, что это обращение относится к нему.

— Да, да, именно к тебе мы обращаемся, — послышался скрипучий голос из кустов, растущих в тесном переулке у забора.

Насреддин на всякий случай оглянулся. Он был один на пустынной улочке, и поэтому приходилось думать, что таинственный незнакомец заинтересовался именно его ничем не примечательной персоной:

— Так это ты ко мне?!

— К тебе, к тебе, дырявая твоя голова.

Ходжа вспылил и, презрительно глядя сквозь густые ветки в то место, где, как он полагал, прятался его невидимый собеседник, ответил:

— Чья голова дырявее, мы еще посмотрим, воришка. Сейчас кликну стражников — живо поймешь, что ты и твой гнусный язык не правы, — и Насреддин набрал полную грудь воздуха…

— Во имя Аллаха, во имя Аллаха! — застонал прятавшийся. — Остановись, благородный юноша!

Ходжа хитро улыбнулся и шагнул к перепуганному незнакомцу. Сквозь пыльную листву он увидел довольно грузного мужчину почтенного возраста в новом дорогом, но испачканном и в нескольких местах порванном халате. Своим опытным взглядом Насреддин сразу определил, что пятна грязи на расшитой золотом материи совсем свежие, да и разодранные в клочья полы одежды еще недавно были целы. Ухоженное, лоснящееся от жира, хотя и выпачканное в саже и песке лицо, выдавало попавшего в неприятную историю вельможу, ну, на худой конец, очень богатого купца, неведомо каким образом оказавшегося в этом глухом бухарском переулке. Между тем незнакомец тоже не терял времени зря. Вперив в Насреддина взгляд, он внимательно его изучал, размышляя про себя, не зря ли доверился этому юноше, пригласив к разговору.

— Мы хотели бы… — не очень уверенно начал толстяк, — чтобы ты помог нам.

«Сколько же их там, в кустах», — подумал Ходжа и покрутил головой по сторонам, отыскивая глазами сообщников купца. Но вокруг, во всяком случае, в обозримом пространстве, он никого не увидел, зато услышал скрип арбы. Недоумение на лице Насреддина сменилось неподдельным интересом, и он было повернулся, чтобы выглянуть из переулка, в котором оказался, благодаря незнакомцу. Но не тут-то было. Толстяк, крепко ухватившись за халат Ходжи, удержал его около себя:

— Не выдавай нас, о благородный юноша! — взмолился купец, на лице которого появились растерянность и животный страх, в искренности которых можно было не сомневаться.

Ничего не понимая, юноша уставился на толстяка и обрушил на него целый град вопросов.

— Ты один или вас здесь несколько? Где прячутся остальные? Что же ты хочешь от меня, купец?

От взгляда юноши не ускользнула искорка гнева и презрения, мелькнувшая в глазах его собеседника лишь на мгновение. Толстяк гордо вскинул голову, но, вспомнив о чем-то, сразу поник.

— Мы… то есть я, прячемся от наших… — купец затряс головой, — …от моих преследователей. Я хотел бы, чтобы ты помог мне, о благородный юноша, покинуть Бухару. Ибо нам здесь несдобровать!

Ходжа не сразу понял, что так уважительно богач именует себя одного, и поэтому еще раз невольно оглянулся в поисках сообщников незнакомца.

— Так, значит, ты желаешь… — юноша замолчал, оценивающим взглядом меряя толстяка, — …чтобы я, Ходжа Насреддин, не зная, кто ты и что ты совершил, помог тебе бежать из Бухары, подвергая тем самым свою жизнь страшной опасности, которая, скорее всего, тебя подстерегает?!

— Да, да, да, — закивал головой человек, — я очень хорошо тебе за это заплачу, только поспеши и не расспрашивай меня больше ни о чем, ибо мы теряем время, тогда как они ищут меня везде.

— Кто они?

— Мы… я не могу сказать, — теряя терпение, проговорил незнакомец.

— Так, ясно… тебя ищет эмир! Нет, в этом деле я тебе не помощник! — ответил Насреддин и решительно направился из переулка.

— Во имя Аллаха, во имя Аллаха! — снова запричитал толстяк. Но Ходжа не останавливался. Сзади слышались бормотания, перешедшие затем во всхлипывания. Это заставило юношу замедлить ход и обернуться.

«Эх, и зачем он это сделал!» — воскликнем мы.

Но изменить уже ничего невозможно, как говорят, судьба. А Насреддин думал в этот момент о том, что планы незнакомца каким-то образом совпадают с его собственными, ибо он давно уже хотел побродить по земле и посмотреть на жизнь. А иметь попутчиком такого богатого, хоть и попавшего в опалу человека, будет и интересно, и… Насреддин ухмыльнулся — не так уж плохо — кому помешает лишнее золото… К тому же бесславное окончание учебы в медресе требовало от Ходжи поступка, способного заставить его поверить в себя, свои силы… И почему-то этот испуганный человек невольно вызывал сочувствие и желание помочь, ведь в чем-то они были похожи — оба гонимые судьбой…

— Хорошо, — проговорил Ходжа, — я помогу тебе. Как мне тебя называть?

— Скажем… Рустам, — казалось, искренне радостным тоном ответил незнакомец.

Юный Насреддин еще не умел к тому времени различать коварные нотки в голосах некоторых людей… Говорят, опыт приходит со временем. Ходже еще предстояло познать смысл этой истины.

Насреддин решил сразу же взять быка за рога:

— У тебя действительно есть деньги?

— Конечно, конечно, — закивал толстяк. — Сколько тебе нужно?

— Нам надо купить двух ишаков, еды на первое время и заплатить пошлину при выезде из города — это будет стоить… — юноша пошевелил губами, что-то считая, и наконец назвал сумму, вдвое превышающую ту, которая была необходима.

Сделал он это намеренно, но, к его удивлению, Рустам молча достал кошелек, плотно набитый золотыми монетами, и быстро отсчитал деньги. Насреддин никогда не держал в руках такой суммы и невольно залюбовался золотом, сверкающим в его руках.

— Я вижу, дружок, ты еще не привык к настоящему богатству, — заговорщически прошептал толстяк. — Поможешь мне, выведешь из города — не пожалеешь — получишь в десять раз больше! — на губах Рустама заиграла хитрая улыбка.

— Я сделаю это, но поклянись, что ты не убил и не украл золото. — И вновь в глазах незнакомца увидел Ходжа вспышку гнева. В следующий момент Рустам овладел собой и тихо произнес:

— Клянусь Аллахом — я никого не убивал, а деньги эти по праву принадлежат мне. — Это было сказано так, что юноша ни на секунду не усомнился в честном ответе толстяка.

— Я тебе верю, — удовлетворенно проговорил он, — а теперь иди за мной.

Достаточно было произнести эти слова, как спесь с незнакомца исчезла так же быстро, как исчезает вода, пролитая на песок в знойной пустыне… В его голосе вновь зазвучали трусливые нотки, но, не обращая на это никакого внимания, Насреддин направился из переулка. Рустаму больше ничего не оставалось, как следовать за ним.

По дороге к дому Шир-Мамеда толстяк ежеминутно оглядывался по сторонам. Пот ручьями катился по его лоснящемуся лицу и, перемешавшись с грязью, делал его физиономию теперь неузнаваемой. У самой калитки Рустам уперся и, замотав головой, проговорил:

— В дом я не пойду… мы подождем здесь!

Его заявление оказалось весьма кстати, так как Ходжа все это время безуспешно сочинял более-менее правдивую историю для объяснения своего неожиданного появления, да еще в компании с этим незнакомцем, помятый вид которого у кого угодно мог вызвать подозрения. Старики встретили своего любимца со слезами радости, и, чтобы не огорчать их, Ходжа не стал рассказывать о завершении учебы в медресе. Он поведал им о последних новостях, об успехах в постижении наук, справился о здоровье родителей. А затем, вызвав у низе глубокое чувство гордости за своего добропорядочного сына, заявил, что некоторое время не сможет посещать дом в связи с предстоящим углубленным изучением курса наук. «Всемилостивый Аллах, прости меня!» — повторял про себя Насреддин.

При расставании со стариками, предвидя долгую разлуку, Ходжа проявил чрезмерную чувствительность, чем вызвал немалое удивление Шир-Мамеда. Гончар, конечно, не сомневался в искренней сыновьей любви Насреддина, но был растроган обильным потоком его добрых и нежных слов, произнесенных на прощание. Расстались они, как обычно, за калиткой, и родители еще долго смотрели вслед своему ненаглядному сыночку. Потом они направились во двор, и, оглянувшись в последние раз, Шир-Мамед краем глаза заметил озирающегося по сторонам толстяка, крадущегося вслед за Ходжой.

Но пока гончар рассуждал: «К чему это?» — сын скрылся из виду. Тревога, закравшаяся в сердце, погнала старика по следам Насреддина. Да куда там… почтенный возраст и обилие переулков, пересекающих друг друга, в которых можно было легко затеряться, заставили Шир-Мамеда вскоре остановиться, задуматься, а затем и повернуть домой.

ГЛАВА 12

Рустам скоро присоединился к Ходже и шел молча, шумно сопя и воровато оглядываясь. Его богатая, но уже потерявшая былую важность чалма была надвинута на глаза и явно мешала своему хозяину. Но, несмотря на это обстоятельство, он не хотел поправлять головной убор. Наоборот, при виде каждого нового встречного он пытался еще глубже нахлобучить ее, вызывая тем самым пристальное к себе внимание. С таким беспокойным попутчиком Насреддин чувствовал себя весьма неуютно, а поэтому решил на время избавиться от него, отправив в харчевню. Такой поворот, дела устраивал и Рустама, который только и мечтал о том, чтобы забиться в дальний темный уголок, подальше от глаз людских. Он задал Ходже лишь один вопрос, но с такой мольбой в голосе и затравленным выражением в глазах, что юноша тут же пожалел не только самого Рустама, но и всех его предков.

— Я обязательно вернусь, — ответил Насреддин как можно увереннее. — Ты жди меня здесь — так будет безопаснее для нас обоих.

Выйдя из харчевни, Ходжа вдруг почувствовал такое моральное облегчение, какое испытывал только несколько раз в жизни. Но прожил он еще немного, понял и того меньше, и поэтому не знал, что тут-то надо бы остановиться…

Как бы не так! Удивившись этому неожиданному облегчению, он тут же позабыл про него. А ноги Насреддина уже уверенно несли его к поставленной цели. «Куда?» — спросите вы. Да все на тот же знаменитый бухарский базар. Юноша с детства знал, где, что продают — ему нужны были ишаки, он и направился туда прямиком. Вокруг, как обычно, колыхалось людское море, но, решительно прокладывая через него дорогу, Ходжа вышел к месту назначения.

— Послушай, любезный, — он остановил пробегавшего мимо мальчугана. — Почему здесь стоят верблюды? Ведь верблюжья площадь дальше?! Здесь, насколько мне известно, должны продавать ослов?

Мальчик хитро улыбнулся и огляделся по сторонам, как будто что-то высматривая. Значение этого жеста Насреддин понял несколько позже, когда услышал от убегающего сорванца:

— Сам ты осел! Не можешь верблюда от ишака отличить!

В первое мгновение у Ходжи возник соблазн догнать оборванца и как следует отодрать уши за такое неуважение к старшим. Но куда там — мальчишки и след простыл. Но Насреддин не стал долго горевать по этому поводу — ведь и сам не раз дерзил в детстве, стараясь потом увильнуть от наказания. Он махнул рукой и обратился к пожилому горожанину:

— Скажите, почтенный, а что, ишачья площадь перенесена?

— Перенесена, дорогой, перенесена, — закивал старичок, потревоженный Ходжой. — Ты, видно, в этом году в первый раз на базаре?

— Нет, приходилось бывать, да вот только ишаков давно не случалось покупать. Не подскажете, ата, как побыстрее их найти?

Заметив в глазах юноши веселую искорку, старик лукаво проговорил:

— Ты набери в себя воздуху побольше — вот и почувствуешь, куда нужно идти.

Юноша было открыл рот, но тут же закрыл его, увидев, как задрожало от тихого смеха щуплое тело старика. В этот момент до чувствительного носа Насреддина ветер донес тонкий, неповторимый аромат ишачьего помета. Как бы оправдываясь за свою недогадливость, Ходжа показал пальцем в ту сторону, где, как он предполагал, находилось скопление осликов, и вопросительно посмотрел на старика. Тот, все еще смеясь, одобрительно закивал головой. Насреддин поблагодарил и отправился в выбранном им направлении, сокрушенно качая головой:

— Видно, я совсем оторвался от жизни — люди надо мной смеются. Ну, да это полезно — иногда почувствовать, что ты не пуп Земли.

На ишачьей площади было малолюдно. Привязанные животные лежали, лениво жуя корм. То ли зной, разогнал покупателей, то ли они решили игнорировать этот незаменимый вид транспорта — трудно было сказать. Во всяком случае, независимый вид Насреддина заставил задремавшего продавца высоко подпрыгнуть и тут же выяснить причину появления здесь молодого человека.

— Что желает приобрести дорогой покупатель? — нежным баритоном томно пропел продавец, красная морда которого неожиданно явилась перед Ходжой (мы глубоко извиняемся перед уважаемым читателем за сие не слишком литературное выражение, но слово «лицо» мы никак не могли употребить применительно к этому достойному бухарцу).

— Откуда ты взял, что я хочу купить твоих тощих ослов?! — возмущенно начал Насреддин, имевший богатый опыт в базарной купле-продаже. Уж кто-кто, а он-то хорошо знал, что если хочешь что-нибудь продать, то товар нужно как можно больше нахвалить и наоборот… правильно, — если хочешь дешево купить, то тот же товар необходимо вымазать в дерьме — ну не в прямом, конечно, смысле. Впрочем… Придирчиво разглядывая животных, Ходжа убедился, что они-то как раз и выпачканы… в этом самом…

— У тебя что, нет чистой скотины?! — недовольно ворчал юноша. — Может быть, я выбираю осла для царственной особы! — нудным голосом продолжал Ходжа. Но тут он, как видно, перебрал, поскольку продавец сразу же отпарировал:

— Царственные особы не ездят на ишаках, у них есть транспорт и понадежнее.

— А-а а… вот это ты, почтенный, правильно заметил! Плачу 100 таньга…

— За одного ослика?!

— За двух! Ведь сам же сейчас сказал, что твой товар не очень надежен.

Продавец открыл рот, но достойный ответ никак не приходил ему в голову. Было ясно, как день, что, несмотря на столь юный возраст, перед ним стоит отъявленный плут. А где вы видели, чтобы один плут уступил другому?

— Триста! — входя в азарт, шепотом, словно боясь, что его услышат, произнес продавец. От такой наглости Ходжа даже присвистнул. Этот свист вырвался из самой его сущности и прозвучал в наступившей тишине так пронзительно и тонко, что его услышал он…

Наши читатели сейчас же начнут гадать — кто же этот таинственный он? Не будем долго испытывать их терпение, но, тем не менее, отвлечемся и позволим себе рассказать одну притчу:

«Когда на большой дороге грабят разбойники, то путешественник не появляется на ней один: он выжидает, не поедет ли кто-нибудь со стражей, присоединяется к нему и путешествует в безопасности. Так же поступает в своей жизни и разумный человек. Он говорит себе: в жизни много всяких бед. Где найти защиту, как уберечься от всего этого? Какого дорожного товарища подождать, чтобы быть в безопасности? За кем следовать — за тем ли или за другим? За богатым ли, за влиятельным ли или за самим великим визирем, отправляющимся заключать важный государственный договор?.. Не будет мне (говорит этот разумный человек) защиты ни от кого из них, потому что и их грабят и убивают, и они плачут, и у них есть бедствия. Да и может случиться, что тот самый, по следам которого я пойду, сам нападет на меня и ограбит. Неужели же мне нельзя найти себе верного и сильного дорожного товарища, который никогда не нападет на меня и всегда будет мне защитой?..»

Прервем притчу на этом интересном месте. Ведь каждый разумный человек, без сомнения, догадается, что все под Луной зависит от воли Всевышнего. Он, наделив каждого головой, полагается на его благочестивые мысли, от которых, собственно, и зависит благополучие последнего. А этот последний, то есть человек, уже сам распоряжается собой. И если уж он может избежать несчастий, ниспосланных небом, то от тех бед, которые он сам на себя навлекает, нет спасения.

Ходжа Насреддин, и это покажет время, всяческими способами старался увернуться от неприятностей, которые грозили ему или его многочисленным друзьям. Иногда он не видел опасности, но, во всем полагаясь на волю Аллаха, весело шел по жизни, и судьба улыбалась ему…

Этот ишак был молод, а потому весьма наивен и самонадеян, но зато слишком хорошо разбирался в стилях художественного свиста. Не свистни Ходжа — кто знает, как бы сложилась дальнейшая судьба Насреддина… (Мы не преувеличиваем — вспомните предыдущую притчу). А тут… — из-под навеса торжественно показалась задняя половина тела животного, затем на свет появился спрятанный между ног хвост и выразительно поприветствовал людей. Решив, что приличия этим вполне соблюдены, ишак высоко подбросил зад и затем совершил изящный поворот на 180 градусов, оказавшись лицом к лицу с Насреддином. Выражение его глаз было настолько лукавым, что не принадлежи этот экземпляр к отряду парнокопытных, Ходжа, без сомнения, признал бы в нем брата.

Этот потрясающе эффектный выход, а также взгляд животного привели молодого покупателя в неистовый восторг, и ослик это уловил. Он влюбленно уставился на Насреддина, ибо знал, что чувства их взаимны. Ишачок был счастлив, что нашел своего хозяина, и горячо полюбил его с первого взгляда. К этому надо добавить, что радость действующих лиц была всеобщей, ибо и продавец понял неизбежность свершившегося:

— Этот не продается! — тут же с важным видом заявил он. Ходжа мгновенно оценил обстановку — ведь говорят же: куй железо, пока горячо.

— Триста! — заговорщически произнес он.

— Пятьсот! — не удержался от соблазна торговец, с замиранием сердца назвав немыслимую для ишака цену.

«Как же — не продается!» — подумал Насреддин и тут же выпалил. — Триста одна!

— Четыреста девяносто девять! — прозвучал ответ.

Неизвестно, как долго еще продолжалась бы торговля, если бы в дело не включился сам ишак.

Летопись не донесла до наших времен его мыслей, и мы с сожалением должны признать, что не сможем с большой долей вероятности заполнить для читателя этот пробел.. Среди монотонного шума базара, который, впрочем, как бы стороной обтекал эту площадь, вдруг раздался рев, заставивший так натянуться барабанные перепонки людей, что они, заткнув уши, даже присели от неожиданности. Впрочем, подчеркнем немаловажную деталь — ишачий крик был направлен прямо в правое ухо продавца.

Приподняв хвост и вытянув морду с белыми оскаленными зубами, ослик ревел оглушительно и неудержимо. Его вмешательство в разговор двух людей прервалось так же внезапно, как и началось, а потерпевшие еще с минуту продолжали трясти головами. Так как Ходжа получил ме́ньшую дозу этого необычного воздействия на свои уши, он, естественно, быстрее, чем его противник, пришел в себя и тут же попытался извлечь выгоду из происшедшего.

— Видишь! — заявил Насреддин. — Он полностью поддерживает меня!

— Что, что ты сказал? — продавец еще оставался в состоянии обалдения.

— Я сказал — триста пятьдесят.

Торговец, в голове которого рев животного отозвался неистовым звоном, с трудом воспринимал человеческую речь, но названную сумму он все же услышал и был ей чрезвычайно рад, ибо безуспешно продавал этого надоевшего ему ишака уже две недели за 200 таньга. Они ударили по рукам, и довольный Ходжа начал выбирать второго… Как бы не так!.. Не второго, а вторую — ишачиху — выбрал вместо него теперь уже его ослик. Такой поворот дела сначала удивил Насреддина, но, положившись на свою интуицию, а также внимая немой просьбе ишака, он быстро сторговался с продавцом. Отсчитав деньги, все трое направились к харчевне, в которой ждал необычный знакомец.

Ослик оказался просто находкой — среди огромной массы народа он с легкостью прокладывал себе путь, ведя за собой своего хозяина. К тому же он так уверенно шел именно туда, куда нужно было Ходже, что юноше показалось, что ишак прекрасно знал расположение нужной им харчевни, а ведь их в Бухаре насчитывалось около двух сотен. В первые минуты Насреддин удивлялся этому, а потом решил — какой хозяин, такой и его друг… По этому поводу позволим себе вспомнить притчу о надежном товарище, которую, как показалось некоторым из наших читателей, мы несколько неуместно вставили в повествование этой главы…

Уже почти преодолев базарные площади, ишак Насреддина вдруг снова разразился неистовым ревом. На этот раз уже сам Ходжа нисколько не сомневался, что его барабанные перепонки лопнут. Заткнув уши, он принялся отчаянно ругать животное.

— О потомок шайтана, о смрадный шакал, вот какова твоя преданность за то, что я купил тебя у этого прелюбодея, согрешившего вчера в обезьяной! — юноша, пожалуй, мог себе позволить это сквернословие, ибо его никто не мог слышать из-за дикого рева. Впрочем, красномордого продавца ишаков Ходже пришлось не только помянуть недобрым словом, но совсем скоро и снова увидеть… Но все по порядку… В перерыве между тем как пасть ослика после короткого вдоха вновь открылась еще шире и рев возобновился с бо́льшей силой, Насреддин вдруг почувствовал, что поводок ишачихи, привязанный к его поясу, почему-то ослаб и не натягивается более. Даже не оборачиваясь назад, Ходжа понял, наконец, это громоподобное возмущение нового друга — ишачиху увели. Ему стало стыдно перед осликом за свое сквернословие, но это чувство помогло ему легче пережить потерю 150 таньга — ибо ровно столько он отдал за подругу своего четырехногого товарища. Насреддин повернул ишачка назад — но отыскать потерю не удалось. Пришлось ехать обратно. Один Аллах знал, куда делась ишачиха… Продавец несказанно удивился и обрадовался, когда вновь увидел перед собой юношу, купившего у него животных. Впрочем, отсутствие теперь одного из них подсказало ему причину возвращения недовольного покупателя и совершенно расстроенного ишачка.

— Которого? — сразу спросил понятливый торговец. Ходжа окинул взглядом лежащих и стоящих животных и кивнул на своего ослика:

— Пусть он сам выбирает…

Продавец равнодушно пожал плечами и словно нехотя проговорил:

— Двести.

— Сто пятьдесят.

Они долго сходились в цене. Глядя на них со стороны, можно было подумать, что встретились два приятеля и о чем-то оживленно беседуют.

— Сто семьдесят с половиной, — наконец, прозвучала последняя цена, и они ударили по рукам.

Но уже в следующее мгновение Насреддин в раздумье произнес:

— Боюсь, что деньги ты от меня не получишь…

— Это почему?!

— Мой ишак сомневается в выборе подруги среди твоих ослиц.

Пока продавец поворачивался, чтобы посмотреть на своего бывшего питомца, Ходжа удивленно добавил:

— Ты смотри… я оказался не прав!

— Что?.. Э-э-э!! — Красномордый бросился к ишаку, отгоняя его от самки. — Сначала плати деньги, а уж потом пусть этот совершает то, что задумал…

Насреддин хитро улыбнулся и, развязав кошелек, со вздохом отсчитал необходимую сумму…

— Скажи мне свое имя, о юноша.

— Ходжа Насреддин зовут меня.

Продавец долго провожал взглядом дружную троицу, качая головой. До харчевни на этот раз они добрались без приключений.

ГЛАВА 13

Харчевня встретила их странной тишиной… Что же случилось в ней?! Еще три часа назад здесь находилось множество людей, которые, чавкая, жуя и прихлебывая, набивали свою опустевшую с утра утробу. И теперь жарко пылали печи, еще не развеялся дым и чад, булькали огромные котлы, накрытые деревянными крышками, из-под которых до потолка валил ароматный пар. От жарившегося шашлыка тянуло запахом аппетитного, но уже несколько подгоревшего мяса. И если бы не эта гнетущая пустота, то можно было бы смело упрекнуть хозяина в беспечном переводе продуктов…

— Послушайте, почтенный! — воскликнул Ходжа. — Что здесь произошло?!

Ходивший из угла в угол харчевщик тупо уставился на говорившего. Поняв, наконец, что от него хотят, запричитал:

— Горе мне! О горе! — он еще пару раз промелькнул взад-вперед перед глазами Насреддина и, наконец, ответил. — Здесь была эмирская стража… О горе мне!..

— Стража?!

Юноша насторожился: «Наверное, это ищут моего толстяка! Но где же он?» Ходжа обвел взглядом помещение харчевни. Все, что имелось в ней, было разбросано и побито. Несколько нищих сидело у стен, издавая глухие стоны.

«Да… — понял юноша. — Этот Рустам, очевидно, не простой вельможа, раз из-за него такое натворили». И он вновь с сожалением подумал о том, что пообещал толстяку. Но эти мысли недолго бродили в голове юноши Насреддина — ведь не зря говорится: «Всевышний заступается за преследуемого, преследует ли праведник праведника или злодей злодея, даже если праведник преследует злодея, — всегда Всевышний заступится за преследуемого, кто бы он ни был».

Вспомнив сию истину, Ходжа вышел из харчевни и с беспокойством обозрел пространство: «Где же теперь тебя искать? А может быть, его уже схватили?!» — он направился было снова в харчевню, но обратил внимание на своего осла, который, насторожившись, поднял уши и, видимо, воспринимал что-то такое, чего не улавливал человек. Интуиция и на этот раз не обманула Насреддина. Он посмотрел в ту сторону, куда поглядывал; осел, и почти тут же услышал оттуда слабый, едва долетевший до ушей человека свист, вернее сип. Отвязав ишачков, юноша отправился на звук, но очень скоро понял, что за ним следят двое шпионов, которых в Бухаре в те времена было очень много. Ходжа как бы, случайно остановился и очень скоро имел приятную беседу с ними…

Мы не будем пересказывать смысл ее, дабы не утомлять читателя этим бессодержательным разговором. Укажем только, что обмануть их Насреддину не составило труда. Ведь где-то мы читали, что «даже если всю жизнь свою глупец проведет возле умного — он все равно не познает истины». Точно так же, как «никогда ложка не поймет вкуса пищи». От себя добавим еще… Впрочем, это еще менее интересно.

Проводив своих новых знакомцев, Ходжа осмотрелся и снова услышал знакомый сип. Из ближнего переулка осторожно выглянул человек в темном драном халате, явно не принадлежавшем Рустаму, но острый глаз юноши тут же уловил в фигуре притаившегося толстяка знакомые очертания. Когда шпионы скрылись за поворотом, Насреддин, не торопясь, двинулся по улице. Поравнявшись с переулком, юноша действительно увидел там притаившегося Рустама, одежда которого в данный момент состояла из лохмотьев и старой засаленной тюбетейки.

— Это что за маскарад?! — удивленно спросил Ходжа.

— Тсс! — толстяк воровато осмотрелся вокруг.

В переулке никого не было, но он, периодически озираясь, зашептал:

— Если бы не эта одежда, я бы был схвачен ими.

— Ты был в харчевне, когда пришли воины эмира?

— Да…

— Так значит, вместо тебя поймали другого, невиновного?!

— Да, да, да, о благородный юноша!

— Ну, раз это произошло, я должен восстановить справедливость! — Насреддин хитрил — он просто хотел таким образом выяснить, с кем имеет дело.

— То есть выдать меня? — вскрикнул толстяк.

Юноша молчал, растягивая время. Вновь грозные нотки в голосе Рустама сменились жалобной мольбой:

— Не выдавай меня, Ходжа Насреддин! Прошу тебя, покинем побыстрее Бухару!.. Тот несчастный сам виноват — он вынудил меня сыграть с ним в кости на мой халат… Чтобы не привлекать к себе внимания, я согласился — и проиграл, слава Аллаху! Он-то ведь не пострадает, когда во дворце выяснится, что он — это не я!

— А кто же ты?! — быстро переспросил юноша.

— О благородный Ходжа! Я еще раз хочу тебе сказать — придет время, и мы назовем тебе свое имя. Только не сейчас!.. Когда выяснится, что произошла ошибка — его отпустят, поверь нам.

Ходжа смерил Рустама взглядом, размышляя не столько об искренности высказываний последнего, сколько оценивая его громоздкие габариты…

«Хорошо, что его ослица покрепче моего ишачка», — подумал он и вслух добавил. — Ладно… Аллах с тобой. Садись — поехали.

— О благородный юноша! Но ведь это опасно! Ты знаешь, что нас могут схватить при выезде из города? И ты пропадешь вместе снами!

— Я это уже давно понял, Рустам! Только вот не знаю — почему до сих пор не оставил тебя!

Толстяк в ответ благоразумно промолчал.

— Ты думаешь, — продолжал Насреддин, — что мы сейчас же поедем через одни из одиннадцати ворот Бухары?.. Очень ошибаешься, дорогой! Мы направляемся в харчевню!

— В харчевню! — взвизгнул купец.

— Не кричи… Ты ведь не у себя в доме. Мы едем в другую харчевню, — вернее сказать, я туда еду, а ты меня сопровождаешь. Мы долго будем путешествовать по самым разным заведениям, в которых я буду кушать, а ты — только присутствовать при этом…

Рустам метнул на Насреддина злобный взгляд, который остался не замечен юношей.

— …пока не похудеешь и не подобреешь, — закончил Ходжа.

— Но мы же умрем с голоду! — в растерянности пробормотал толстяк.

— Да тебя можно месяц не кормить — проживешь за счет своего жира, но я милосерден. Ты будешь получать каждый день по три кусочка дыни.

— Ходжа! Благородный Ходжа! — запричитал Рустам. — Ну зачем это нам?!

— Ты еще не понял? Посмотри на свою ослицу — она с трудом везет тебя! А если нагрузить на нее еще один мешок?.. Как ты думаешь — она потянет?!

— Постой, о многомудрый юноша! Мы никак не возьмем в толк — о каком таком мешке ты рассуждаешь?

Насреддин хитро улыбнулся и, ничего не ответив, слез с ишака у порога очередной харчевни. Здесь тоже успела побывать эмирская стража, но хозяин, придя в себя после их визита, уже заканчивал наводить порядок. Одним словом, юноша расположился в харчевне, оставив своего попутчика коротать время в кустах за дверями, и заказал себе сразу пять блюд…

Для каждого из них эта неделя прошла по-разному: для Ходжи — весело и быстро, а для Рустама дни тянулись медленно и тоскливо. Впрочем, отдадим должное обоим: Насреддину — за изобретательность, Рустаму — за терпение. К концу недели толстяк сильно похудел. Если бы не мешки под глазами, возникшие не столько от недоедания, сколько от беспокойства и тревоги, его можно было бы назвать даже стройным человеком… Особенно тяжело переживал он первые три дня своей вынужденной голодовки, затем ему стало легче. А поначалу даже вид ишачьего корма вызывал у него черную зависть к насыщающимся им животным.

С большим трудом можно было теперь узнать в этом похудевшем, одетом в грязные лохмотья человеке с грязной физиономией прежнего вельможу. Забываясь, он величаво называл себя «мы» и тяжело вздыхал, вспоминая о роскошествах прежней жизни.

«Сейчас, пожалуй, и отец родной не признал бы его», — думал Ходжа, наблюдая, как Рустам грустно поедает тонко отрезанную дольку дыни. — Сегодня вечером, — добавил он вслух, — мы хорошо поужинаем, а завтра… завтра, да хранит нас милосердный Аллах, тронемся в путь.

С минарета послышался призыв муэдзина к послеобеденной молитве, и люди приступили к разговору со Всевышним…

Когда стемнело, наши путешественники остановились в харчевне, расположенной у городских ворот. Перед этим они купили на базаре два вместительных крепких мешка, один из которых заполнили дынями.

— Что ты собираешься с ними делать?

— Тебя кормить буду!

— Нет уж! Лучше пусть мне отрубят голову! — взвизгнул Рустам.

— Отрубят, отрубят, — тихо пообещал Насреддин. — Что ты кричишь, посмотри, на тебя люди оглядываются!

Купец втянул голову и теперь уже со страхом посмотрел на окружающих… Наконец, принесли миски с пловом, блюдо, на котором горой возвышались пирожки и приправа. Почти все это Ходжа составил возле себя. Затем взял чашку с пловом Рустама и отсыпал половину порции.

— Грабитель! — тихо прошипел обделенный. — На мои же деньги и нас же объедаешь!

— Ради твоего же блага, — невозмутимо ответил юноша. — Как говорил великий мудрец и врачеватель Абу-али-ибн-Сина: «Всякое нарушение духовного состояния приведет к нарушению телесного здоровья». Иными словами, съев сейчас целую миску плова после такого продолжительного голодания и нервного расстройства, ты получишь заворот кишок.. Да, да, что ты на меня так смотришь? Нам и это преподавали…

Глотнув слюну, Рустам медленно, по крупинкам стал отправлять жирный рис в рот. Несмотря на кипевшую внутри него бурю, он внял мудрым словам и больше не требовал себе пищи.

ГЛАВА 14

На следующее утро Рустам почувствовал неприятное ощущение в животе. Он молча поморщился, не показывая вида. Мысль о том, что Ходжа Насреддин снова оставит его голодным, придала силы и уверенность в себе. Постепенно урчание в кишечнике затихло, и Рустам забыл об этом. Юноша справился у него о самочувствии и, получив удовлетворительный ответ, предложил подкрепиться. Завернув в харчевню, они славно позавтракали. Отъехав в укромное место, Насреддин остановил ишака и сказал:

— Я обещал тебе помочь и сегодня намереваюсь это сделать. Все эти дни я внимательно следил за обстановкой в городе и у городских ворот. Я заметил, что шпионов стало меньше, и паника, поднятая в Бухаре, пошла на убыль. И хотя ты стал не похож сам на себя, чтобы не рисковать, тебя придется вывезти в мешке с дынями.

В ответ Ходжа вновь увидел недовольное лицо Рустама. Помолчав немного, юноша добавил:

— Я также слышал, что во дворце пропали два министра и эмир… — От проницательного взгляда Насреддина не ускользнула тень тревоги, мелькнувшая в глазах его попутчика. — А еще ищут двух опасных преступников, сбежавших из тюрьмы… Кто бы ты ни был — полезай в мешок.

Прошептав слова молитвы, Рустам натянул на себя мешковину… Когда Ходжа, наконец, взгрузил на ишачиху тяжелую поклажу, солнце успело подняться высоко. Городские ворота давно были открыты, и Насреддин тронулся в путь… У самого выезда из Бухары стоял караван, который тщательно проверяла эмирская стража. Ходжа с невозмутимым видом пристроился в самый хвост очереди и, казалось, беззаботно ждал проверки. На самом же деле нервы его были натянуты до предела, и он напряженно ждал своей участи.

— Что они так тщательно ищут? — услышал Насреддин. Разговаривали два его соседа почтенного возраста.

— Не что, а, скорее всего, кого, — ответил седобородый купец. — Говорят разное… — Седобородый наклонился к уху собеседника и что-то некоторое время ему нашептывал. По тому, как поднимались и опускались веки слушавшего, юноша понял, что говорят о чем-то, очень важном…

— Но как это может быть?! — раздался удивленный возглас.

— Когда вероятной добычей становится власть — все средства хороши, — вполголоса произнес седобородый, — особенно если тот, кто над нами, недостаточно заботится о своей безопасности. — Теперь для Ходжи не было секрета в этом разговоре — говорили о пропавших визирях и эмире.

Мешок, где сидел Рустам, вдруг зашевелился, и купцы заметили это движение.

— Ах ты, проклятый ишак! — воскликнул Насреддин. — Тебе не терпится переколоть все мои дыни, прежде чем я доставлю их домой?! — и он легонько стегнул ослицу. Животное осталось стоять на своем месте, и только печально посмотрело на нового хозяина.

«Прости меня, дорогая, — мысленно проговорил юноша. — Это полагалось не тебе… а он еще получит свое…»

От глаз Ходжи не укрывалась ни одна деталь досмотра каравана, и это обстоятельство посеяло в его душе смятение. Поворачивать назад было поздно — его бы обязательно остановили и точно так же проверили бы. Обратившись к Аллаху, он попросил заступничества Всевышнего. Этот мысленный разговор был прерван грубым окликом:

— А ты что везешь, оборванец?

Вместо ответа Насреддин стал крутить головой по сторонам. Наконец, упершись взглядом в сапог стражника, он медленно поднял на него глаза:

— Это вы ко мне?

— К кому же еще, сам видишь, что ты последний.

Ходжа взял полу своего нового атласного халата и, подняв ее до высоты носа стражника, пошел прямо на него.

— Ты что, ты что! — растерянно залепетал вооруженный до зубов солдат. Не давая ему прийти в себя, юноша гневно воскликнул:

— Где ты видишь, что я оборванец? Я — правоверный мусульманин, ученик медресе, еду к своим почтенным родителям в гости с подарками!

Подобное поведение могло быть вызвано только крайним отчаянием. Пожалуй, еще никто не позволял себе такого неуважительного обращения со стражами эмира. И это сработало. На крик Насреддина явился сборщик пошлины, который, выяснив, в чем дело, и еще не успев принять решение, получил от Ходжи сумму втрое большую той, которую полагалось уплатить. Писец, неотступно следовавший за сборщиком пошлины, старательно записал имя юноши и то, что он вывозил из Бухары: двух ослов и два мешка, наполненные дынями. Получив плату, сборщик тем не менее кивнул стражнику, и тот развязал мешок. Убедившись, что там действительно спелые плоды, он бросил веревку Ходже и, обойдя ишака с другой стороны, начал развязывать второй мешок.

Как бы отгоняя назойливую муху, Насреддин мотнул головой и оглянулся, высматривая, свободен ли путь назад, уже готовый к побегу.

Между тем стражник сунул в мешок свою голову.

— Воняет! — удивленно проговорил он. — Видно, ты из тех студентов, которые не спешат к себе домой.

— Неужели уже испортились?! — подхватив высказанную мысль и, казалось, искренне недоумевая, юноша подбежал к стражнику.

— Действительно, воняет, — проговорил он и предложил понюхать сборщику налога, но тот не двинулся с места, откомандировав вместо себя писца. В этот момент ишак переступил с ноги на ногу, и на землю упали лежавшие сверху три дыни.

— Пусть завязывает, — проговорил сборщик пошлины, — а то и эти сгниют, пока он тут стоит. Можешь проезжать, Ходжа Насреддин, ты славный парень! — сборщик налогов довольно похлопал по своему кошелю.

Караван тронулся в путь, и Ходжа благополучно проследовал через ворота.

— О, Аллах! Всемилостивый и благословенный, благодарю тебя! — шептали губы обоих… Отъехав на приличное расстояние и предусмотрительно отстав от каравана, Ходжа остановил ишака и освободил, наконец, подругу ослика от тяжелой ноши. Развязав мешок с Рустамом, он снова почувствовал кислый запах испорченной дыни.

— Вылезай, приехали! — коротко проговорил он и начал выгребать из объемной тары дары природы, помогая Рустаму выбраться.

— Чем это от тебя пахнет?!

— Когда мы вновь вернемся в Бухару, мы тебя будем кормить так же, как и ты нас… и когда у тебя произойдет расстройство кишечника, мы тебя так же спросим об этом.

— Постой, Рустам! Ты почему так длинно изъясняешься? Ты что, наложил в штаны?!

— Наложил, не наложил… какое твое дело?.. Я вот сейчас скажу одну вещь — и ты со страха наложишь!..

Но измерив Ходжу каким-то особенным взглядом, Рустам проговорил:

— Нет, мы не будем торопиться, мы сообщим тебе это позже.

— Мне угрожают, — разобиделся юноша. — В таком случае, Ходжа, тебе не по пути с этим человеком, кто бы он ни был. Ты сдержал свое слово и помог гонимому, теперь гонят тебя… Все, ухожу!

Рустам внимательно слушал этот монолог, и у него хватило ума понять допущенную ошибку:

— Стой, куда ты, Насреддин! Мы не хотели тебя обидеть и не хотим тебя отпускать!

Юноша словно не слышал его. Он взобрался на ишачка и повернул к Бухаре.

— Остановись, о благородный Ходжа! Мы просим тебя, мы сожалеем, что ненароком тебя обидели… Это случилось из-за неудобства, которое нам причиняют мокрые штаны… Скажи хотя бы, нет ли у тебя запасных?

— Ладно, возьми вот чистые… я как будто знал — припас на всякий случай, — Насреддин спрыгнул с ишака и достал одежду: новый халат — еще ярче, чем у него самого, и атласные штаны.

Когда Рустам переоделся и хотел выбросить лохмотья, юноша остановил его:

— Это постираем, а пока сложи в мешок… мало ли что в дороге еще случится…

— Так ты не бросаешь нас? — казалось, радости Рустама не было границ.

— Но ты же просишь?

— Я прошу и… повелеваю! Потому что отныне ты — визирь великого властителя, повелителя и законодателя Бухары — эмира Бухарского! Правда… — Рустам, то бишь эмир, сделал небольшую паузу и уже не таким торжественным голосом добавил, — Правда, временно свергнутого.

Юноша во все глаза смотрел в грязное лицо этого человека и никак не мог сообразить — шутит тот или говорит правду. Он даже немного оробел, но, наконец, придя в себя, тихо спросил:

— А как ты докажешь, что…

— Что я — эмир Бухарский?!

Ходжа кивнул.

К разговору, казалось, прислушивались и ослики — они перестали жевать и внимательно смотрели на людей.

— Придется тебе поверить нам на слово. Дай добраться до Коканда — и ты получишь доказательства. Ты спас меня — и скоро имя твое будет знать вся Бухара!

Молодая кровь Ходжи забурлила! Он еще не в полной мере представлял, что ждет его впереди. Хотя стало ясно, каким образом он прославит свое имя… Визирь эмира Бухарского… Он облагодетельствует всех людей в государстве… исчезнут нищие — уж он постарается!..

«Права была апа, — возбужденно думал Насреддин. — Она всегда видела меня визирем!»

Ах, юность! Ах, мечты! — воскликнем мы. — Кто из нас не летал в 17 лет! Но опустимся на землю…

— Ходжа! — услышал Насреддин свое имя, произнесенное резко, надо отметить, слишком резко для обращения к визирю великого эмира Бухарского. — Ты министр или нет?! Помоги забраться Властителю и Законодателю на этого осла!

Да, юноша вернулся на землю и… увидел перед собой грязную физиономию эмира.

— Послушай, Рустам! Ты почему не умоешься? Все еще боишься, что тебя узнают?!

По лицу и телу эмира пробежала судорога — повелитель Бухары изволил разгневаться, но ничего, кроме визга, не смог издать он на этот раз. Юноша закрыл уши и переждал, когда закончится истерика. Когда эти возгласы затихли, смысл которых, впрочем, в двух словах можно было перевести так: молчать и подчиняться, — Ходжа заявил:

— Знаешь, что, Рустам! У тебя здесь нет ничего — ни силы, ни власти. И эмир ли ты — мне, неизвестно. Я снимаю с себя груз забот визиря и покидаю тебя!

Откуда у властителя и законодателя взялось это умение обуздывать свой гнев и сдерживать себя, нам неведомо. То ли это было врожденное качество, до поры до времени не проявляющееся за ненадобностью, то ли оно было приобретено в течение последней недели под воздействием голода, который прописал ему Насреддин, не будем гадать. Отметим только, что эмир снова уговорил Ходжу остаться с ним.

И сложно упрекать юношу за это, ибо еще Магомет говорил: «Совершеннейший из людей тот, кто любит всех ближних своих и делает им добро без разбора, хороши ли они, или дурны».

Не будем утверждать, что Ходжа Насреддин в свои юные годы был совершенным человеком, но… нам заведомо известно, что душа его и помыслы всегда стремились к этому.

Рустам, кряхтя, взобрался на ослицу, и путешественники поехали. Беседа, которая помогает в дороге скоротать время, долго не вязалась. Нужно было понять обоих, но мало-помалу они разговорились. Ведь давно сказано: «Кто мудр? У всех чему-нибудь научающийся. Кто силен? Себя обуздывающий. Кто богат? Довольствующийся своей участью». Каждый из них, наверняка, знал эту мудрость. Эмир — в силу своего жизненного опыта, а юноша почерпнул ее из учебников вместе с другими крупицами знаний.

ГЛАВА 15

К вечеру они уже были далеко от благословенной Бухары и, переночевав в караван-сарае, утром отправились дальше.

— Ты что так странно смотришь на нас?! — спросил Рустам (будем называть пока нашего героя этим именем), разглядывая в свою очередь Ходжу.

— Ты умылся, и твое лицо мне кого-то напоминает…

— Хм… — буркнул Рустам. — Кого же оно еще может напоминать? Ведь ты не раз мог видеть нас на площади, когда мы являли свой светлый лик народу! Или ты не был завсегдатаем праздничных выходов повелителя Бухары?! Странно… Ну да ничего, главное, чтобы наши враги нас не забыли и знали, кто их будет казнить, когда придет час расплаты! — глаза Рустама грозно сверкнули.

— Вспомнил! — тихо, но отчетливо произнес юноша.

— Что «вспомнил»? Нас?

— А ведь ты действительно должен быть эмиром!..

— Что значит — «должен быть»?! Я и есть эмир Бухары! Я докажу!

— Не нужно, я верю… да, да, сейчас я в это верю… — Ходжа замолчал и закрыл глаза. Он был здесь, но был и там — далеко, в своем светлом детстве… Вот неизвестные бросают мешок в арык и исчезают. Он вытаскивает его на берег и обнаруживает внутри человека: «Это он! Надо же, такая встреча через столько лет!..»

Мысль Насреддина улетела далеко, и мы воспользуемся этой ситуацией, дабы довести до благословенного читателя небольшую историческую справку.

В те давние времена, о которых, собственно, и идет речь, дворцовые интриги и связанные с ними взлеты и падения то одних, то других лиц, были составной частью жизни каждого государства, большого или маленького. И хорошо, если эти потрясения не переворачивали жизни простых людей. Ведь простому человеку было безразлично, кому кланяться, перед кем пасть ниц, когда властелин проезжает по главной улице…

Но возвратимся на прямую дорогу нашего повествования, тем более, что вернувшийся в реальный мир Насреддин вновь стал хозяином своих мыслей и поступков.

— Трр-р, — произнес он и натянул поводья ишака. Но ослик, под стать Ходже, тоже, очевидно, летал где-то в своих ишачьих мыслях. Он и ухом не повел на просьбу юноши. Напрасно Насреддин горячился, вспоминая всех его предков. Лишь свист, раздавшийся над самой головой ослика, вернул длинноухого на землю.

— …о презренный сын гнусных деяний своего отца!.. — донеслись до него слова Ходжи. Казалось, еще немного — и ишачок улыбнется… Ведь полюбившийся ему Насреддин вновь произносит милые сердцу животного слова. Простим длинноухому непонимание человеческого языка. Уж слишком часто его хозяин разражается подобной речью — ослик и решил, что смыслом ее может быть лишь выражение глубокой благодарности ему, ишачку, за его безотказную работу…

Ходжа Насреддин долго рылся в своем багаже, прежде чем нашел то, что искал. Наконец, в его руке сверкнул, золотой перстень, полученный им когда-то в детстве, за спасение от этого человека.

— Взгляни, Рустам — это тебе ни о чем не напоминает?

Его попутчик схватил драгоценность и, внимательно ее рассмотрев, напялил на свой палец:

— Ты, Ходжа, словно создан для того, чтобы помогать нам. Теперь двери ханского дворца в Коканде откроются для нас в любое время дня и ночи. И нам не нужно будет долго объяснять страже, кто мы и зачем приехали… Но откуда у тебя этот перстень с нашей печатью?!

Юноша несколько мгновений молчал, что-то припоминая, а затем, скорчив грозную мину, крикнул:

— Абду-л-Кадыр!.. Я здесь!

Глаза эмира расширились, и он завертел головой по сторонам. Дорога была совершенно пустынной, и Рустам успокоился.

— Откуда ты знаешь это гнусное имя?! — чуть не крикнул он и уставился на Насреддина.

— Гнусное?! — с удивлением произнес юноша. — Тогда, десять лет назад, когда я мальчишкой случайно спас наследника великого эмира, мне показалось, что…

— О Аллах! Неужели это был ты? — глаза законодателя и повелителя недоверчиво и в то же время удивленно измерили Ходжу Насреддина. — …Ну, конечно, это ты… а иначе откуда у тебя может быть это? — эмир посмотрел на сияющий перстень. — Значит… мы, будучи мудрым человеком, не ошиблись и дальновидно назначили тебя своим визирем, не ведая даже всех твоих заслуг перед нами! — Рустам весь светился, вознося себе хвалу.

Да простит Аллах ему эту слабость! — воскликнем мы, ибо уж кому-кому, а нам знакомо пение хора природных льстецов, которые, ежеминутно делая свое черное дело, лишают иногда и неглупых правителей чувства справедливости и реальности…

Лишь некоторые из сильных мира сего помнят золотое правило, которое изрек однажды арабский мудрец: «Лучший язык — тщательно сдерживаемый; лучшая речь — тщательно обдуманная. Когда ты говоришь, слова твои должны быть лучше молчания…».

Некоторое время эмир и Ходжа Насреддин ехали молча, иногда искоса поглядывая друг на друга. И если юноша по знакомым нам признакам раньше мог догадываться о происхождении своего попутчика, то сам великий и пресветлый, наконец поняв, кто перед ним, только качал головой, мурлыкая что-то себе под нос.

— Ходжа! — произнес он наконец членораздельно. — Мы забыли назвать перед твоим новым титулом еще одно слово… — он сделал паузу, растягивая удовольствие, и тут же забеспокоился — Ходжи Насреддина, как, впрочем, и его ишака, рядом не было. Оглянувшись, он увидел обоих позади себя. Ослик Насреддина стоял и с таким глубокомысленным видом увлажнял землю, что, казалось, не было важнее дела на планете, чем это. Во всяком случае, так казалось ослику. Впрочем, отдадим должное ему, объективности ради, и представим себя в той обстановке, когда пузырь полон, а обстоятельства заставляют нас еще потерпеть….

Облегчившись, ишак от радости вдруг поднял такой рев, что люди тотчас же заткнули уши, Ходжа не раз уже убедился в том, что бесполезно пытаться заставить замолчать своего любимца, и терпеливо ждал, когда тот закончит свое занятие. Замолкнув наконец, ослик тронулся вперед, догоняя подругу.

— Что ты радуешься, проклятое животное! — беззлобно ругался юноша. — Разве ты не знаешь, что прерывать речь пресветлого законодателя и повелителя Бухары может только один Аллах?! И как ты мог это сделать, когда речь шла не о твоем титуле, а о моем! — Насреддин совсем легонько постучал по лбу ишака.

— Оставь его, Ходжа. Мы прощаем этому… ослу его бестактность. Но свое слово мы пока воздержимся говорить…

— Ну! И чего ты добился!? — с новой силой стал ругать животное Насреддин. — Еще три минуты назад к титулу «визирь» я мог бы получить приставку «первый», — юноша хитро скосил глаз на эмира и заметил на его устах лукавую улыбку. — Клянусь Аллахом, что это было бы так! — продолжал Ходжа, посматривая то на ишака, то на повелителя и законодателя.

— Твои мысли, — прервал его эмир, — на верном пути, но ты должен учесть, что мы этого слова не произнесли и не произнесем, пока не доберемся до Коканда.

— Я понял, повелитель! — ответил юноша. — А что этот… Абду-л-Кадыр?.. — уже третий раз Насреддин пытался выяснить обстоятельства дворцового переворота и… в третий раз натыкался на упорное, угрюмое молчание Рустама.

Было ясно, что напуганный и растерянный эмир, чудом вырвавшийся из рук своих врагов, не хотел вспоминать мгновения своего падения. Ходжа почесал затылок, придерживая тюбетейку и размышляя над тем, как отвлечь спутника от его грустных мыслей. Ведь как никак, он теперь визирь эмира Бухарского…

— Пресветлый… — произнес с вдохновением Насреддин, — желает ли повелитель правоверных услышать сказку?..

— Сказку?! — удивленно переспросил Рустам и, пожав плечами, ответил. — Ходжа… мы давно выросли из того возраста, когда с удовольствием предавались этому занятию.

— Повелитель, разве ты не знаешь, что сказки не только забавляют, но иногда и учат?

— Хорошо, — согласился собеседник, — раз уж ты решил нас поучить — мы послушаем. Но по этому поводу мы знаем одну мудрость, которую расскажем тебе после.

— О… нет! — запротестовал юноша. — Это я расскажу свою сказку потом! Где это видано, чтобы визирь был впереди повелителя?!

— Вот, вот, — довольно закивал эмир.

А Насреддин при этом хитро улыбнулся — ему удалось отвлечь от мрачных мыслей пресветлого…

— К тому же я, — продолжал вслух юноша, — готов поклясться, что далеко не каждый визирь получает подобную награду, когда сам великий и сиятельный снисходит до того, чтобы рассказать ничтожному своему министру мудрую притчу.

Эмир был воодушевлен такими словами и, не мешкая, начал:

«Ученый мулла как-то раз пришел к мудрому падишаху и сказал: «Я хорошо знаю священные книги и поэтому хотел бы научить тебя некоторым истинам, дабы уберечь тебя от ошибок». Услышав подобное, падишах ответил: «Я не знаю твоих помыслов, но думаю, что ты сам еще недостаточно вник в смысл священных книг, где написано об этом. Поди и постарайся достигнуть истинного разумения, и тогда я изберу тебя моим учителем». Служитель культа ушел.

«Разве я не изучал столько лет священные книги, — говорил он себе, — а царь еще думает, что я его не понимаю… Как глупо то, что сказал мне падишах».

Несмотря на это, мулла еще раз внимательно прочитал священные книги. И когда он опять пришел во дворец, то снова получил тот же ответ. Это заставило его задуматься, и, вернувшись домой, он заперся в своей келье и предался вновь изучению священного писания. Когда же он начал понимать внутренний смысл его, ему стало ясно, как ничтожны богатство, почести, придворная жизнь и желания земных благ.

С тех пор посвятил он все время возвышению в себе божественного начала и более не возвращался к падишаху. Прошло несколько лет, и царь сам навестил муллу.

Увидев его, всего проникнутого мудростью и любовью, падишах пал перед ним на колени: «Теперь я вижу, что ты достиг истинного разумения, смысла великой мудрости! И если только тебе угодно, я готов быть твоим учеником».

Эмир замолчал, посматривая на Насреддина, который, казалось, был само внимание. А Ходжа, знавший эту браминскую мудрость еще с первых лет учебы в медресе, в этот момент думал, что она рассказана вроде бы не к месту и, вероятно, свидетельствует о том, что светлейший не совсем правильно понял заложенный в ней смысл.

Но Насреддин воздержался от таких комментариев, ограничившись благодарностями за науку. Причем изливал он их с таким рвением, что даже его любимый ишак насторожился, прислушиваясь к словам хозяина. Это не понравилось Ходже, но зато развеселило эмира, который не преминул заметить, что место первого визиря пока еще свободно.

Меж тем полуденный зной набирал свою силу, и путники, спешившись, спрятались под тенью раскидистого карагача, росшего недалеко от дороги. Помолившись, они расположились поудобнее.

Ходжа извлек из мешка предусмотрительно захваченную с собой пищу и накормил повелителя правоверных, который сразу после этого лег, закрыв глаза, а еще через мгновение уже спал глубоким сном, сотрясая воздух мощным храпом.

ГЛАВА 16

Сам же Ходжа тоже было предался этому достойному занятию, но назойливые мухи, жужжавшие над головой, так и не дали ему уснуть. Молодая кровь играла в нем, и он, воспользовавшись сном эмира, принялся создавать в своей голове мысленные образы немыслимых проектов, которые он собирался претворить в жизнь, вернувшись в Бухару.

Ах, прекрасная юность! Благословенны твои мечты! — воскликнем мы снова. Этот молодой человек еще не знает, что не все на этой земле зависит от нас. И его мечты о мире, о жизни без алчности, коварства и злобы призрачны, как миражи в знойной пустыне.

Впрочем, надо отдать ему должное — он знал о своей слабости. Знал и о том, что должен быть сильным, чтобы победить ее. И слава Аллаху, подарившему ему, Ходже Насреддину, шанс для исполнения своей мечты…

Что-то отвлекло Насреддина, и юноша, с сожалением расставшись со своими грезами, вернулся на землю.

Его поначалу рассеянный взгляд остановился на спящем эмире. Качая головой, Ходжа попытался соорудить над ним что-то вроде шатра. Солнце к тому времени поменяло свое положение и теперь обильно поливало временно отстраненного от власти (эмир в этом не сомневался) повелителя и законодателя Бухары своими знойными лучами. Наконец, задуманное ему удалось. Оставшись без халата, но зато полностью удовлетворенный содеянным, Насреддин достал лепешку и, усевшись в тени, вновь предался своим мечтаниям…

Неожиданный вопль Рустама заставил его вскочить.

«Не змея ли?!» — мелькнула мысль.

Но тут же Ходжа чуть не засмеялся — его самодельный шатер упал, разбудив повелителя, и теперь тот барахтался, побеждая халат Насреддина. Наконец, все закончилось. Эмир сидел на земле с широко раскрытыми глазами, держа в руках скрученную одежду.

— Ты плохо следишь, визирь, за нашим отдыхом… Мы недовольны!

Юноша постарался быстро объяснить, что случилось. И когда эмир сообразил, в чем тут дело, то сменил гнев на милость.

— На этот раз мы прощаем тебя, визирь, за твою неопытность. Мы также думаем, что в дальнейшем ты исправишься и будешь усердно выполнять свои обязанности.

Это был не вопрос, а утверждение, не требовавшее от юноши ответа. Ходжа молча надел свой халат и взобрался на ишака. О его мыслях можно было только догадываться…

До ближайшего караван-сарая предстоял неблизкий путь, и нужно было торопиться, чтобы не пришлось заночевать посреди дороги.

— Ходжа! — эмир наконец решил нарушить молчание. — Помнится нам, что ты обещал рассказать что-то интересное, кажется, сказку.

— Обещал… — буркнул Насреддин, вызвав своим ответом печать недоумения на лице Рустама.

— Что такое?! — удивленно произнес он. — Ты не хочешь выполнить обещанное? (Тут свергнутый повелитель и законодатель вспомнил, как Ходжа уже дважды чуть не покинул его, и забеспокоился).

— Ну хорошо, хорошо! — поспешно продолжил он. — Не хочешь — не рассказывай… Мы просто хотели послушать, чему может научить своей сказкой наш достопочтенный визирь.

Уважительная нотка, искусно вставленная в речь солнцеподобного, подействовала, и юноша решил, что с ним все же считаются…

— Обещал — расскажу, — с невозмутимым видом ответил Ходжа Насреддин и начал свое повествование:

«Это было давно, так давно, что и деды наших прадедов уже забыли то время, когда недалеко от нашей благословенной Бухары появились первые всходы диковинного растения, называемого хлопком…

Три брата, жившие вместе в одном селении, решили выкопать колодец. Место, в котором они рыли его, а также желание иметь колодец было не случайным. Одному из них — Абдулле — Аллах послал сон, в котором тот увидел покойного отца и долго беседовал с ним. Перед тем как расстаться, отец наказал, чтобы братья вырыли колодец в таком-то месте их небольшого сада. Слово родителя было выполнено сразу. На дворе стояла весна, и ничто не препятствовало этому. К концу второго дня лопата вдруг ударила в огромный глиняный кувшин.

— Золото! — вскрикнул младший.

Братья на него цыкнули и принялись откапывать сосуд. Но быстро сгустившиеся сумерки не дали закончить работу до конца. На заре они встали и бросились в сад. Но кувшина в колодце уже не было. Вспыхнула ссора. Каждый из них обвинял друг друга в краже. Наконец им надоело спорить, и они решили обратиться к судье. А мудрый и справедливый кадий жил в трех днях пути от их селения. Дорога шла по безлюдной степи. Наконец на третий день старший из них заметил следы ишака, а через некоторое время их догнал на загнанном жеребце вельможа со своими слугами:

— Эй вы! — крикнул он. — Не видели ли вы навьюченного ишака?

Старший, подумав, спросил:

— Не слеп ли ваш осел на левый глаз?

А средний добавил:

— Не навьючен ли с одного бока сахаром, а с другого перцем?

И, наконец, младший из братьев уточнил:

— Не женщина ли увела вашего ишака?

— Так вы сообщники этой воровки! — воскликнул богач и велел схватить братьев.

Абдулла, как старший, пытался оправдаться и указал направление, куда вели следы, но вельможа не хотел его и слушать.

Доставив юношей к судье, богач выразил ему свое почтение и сказал: «О мудрейший и справедливейший кадий! Одна из моих негоднейших жен ночью украла ишака и скрылась с частью приготовленного на продажу товара. На безлюдной дороге я встретил этих негодяев и выяснил, что они ее сообщники…» Кадий вскинул удивленно брови.

— Да, да, почтеннейший судья! Они сами сознались в этом. Старший из них спросил: «Не слеп ли ваш осел на левый глаз?». «Не нагружен ли сахаром и перцем?» — глумясь, добавил средний. «Не женщина ли увела вашего ишака?» — издеваясь, закончил третий. А на вопрос: «Куда же девался этот проклятый ишак?..» — они заявили, что даже не видели его!..».

Ходжа Насреддин сделал паузу и, устремив свой взгляд на удивленно повернувшего к нему свою голову ослика, успокоил того:

— Не про тебя говорю, не про тебя… и не смей перебивать меня, особенно когда я беседую со светлейшим повелителем Бухары!

Ишак навострил свои длинные уши и замотал головой.

— Ходжа! Он не согласен с тобой, — проговорил эмир.

— Что?!. Нет… Он показывает, что не все понял. Сейчас он подумает и согласится…

И действительно, скоро ослик одобрительно закивал… в знак того, что Насреддин незаметно отогнал от морды животного надоедливого овода…

— Значит, так! — юноша вновь поймал упущенную было нить своего повествования.

Он рассказал о том, как братья доказали судье свою невиновность, и тот, пораженный их мудростью и наблюдательностью, отправился к эмиру, сказав ему: «О великий и затмевающий собой солнце эмир! Я встретил трех мудрых людей, один из которых стоит всех твоих визирей! Как всякий человек, желающий по воле Аллаха добра и процветания всем правоверным вверенного тебе государства, я хотел бы, чтобы ты взял их к себе на службу, дабы они головой своей принесли тебе еще большую славу и тем самым еще большее благоденствие твоему народу».

Эмир выслушал кадия и назначил братьев визирями…».

— Как опрометчиво он поступил! — не выдержал Рустам.

— Ты хочешь сказать, о повелитель, что и меня, Ходжу Насреддина, ты назначил своим визирем чересчур поспешно?

— Юноша! В отличие от нашего предшественника мы хорошо подумали, прежде чем это сделать. К тому же ты спас нас…

Ходжа отвесил легкий поклон, который больше выражал уважение к старшему, нежели раболепие, и продолжил сказку.

Дальше речь шла о том, как один из братьев спас эмира от смерти, отрубив голову змее, которая уже была готова броситься на спящего повелителя. И как тот, не разобравшись, что произошло, приказал казнить своего верного министра, но в конце концов отменил это решение…

— Эта сказочная история мне знакома, — неожиданно проговорил Рустам, прервав Насреддина. — Дальше говорится про яд дохлого удава, и про обманщика попугая, и про то, как эти братья, покинув эмира, нашли в своем кувшине, оказавшемся у соседа, хлопок… Я ее слышал в детстве. Еще тогда удивлялся, какой черной неблагодарностью ответили братья своему господину.

— Но, повелитель!.. — воскликнул Ходжа.

— Знаем, знаем… ты хочешь сказать, что эмир поторопился и едва не казнил младшего из братьев напрасно?

— Именно об этом я и подумал, пресветлый!

Эмир на какое-то время замолчал, и Насреддин, понявший его по-своему, успокоился, а зря.

Властитель и законодатель Бухары просто собирал свои мысли в порядок, чтобы достойно ответить этому молодому нахалу, вздумавшему учить его. Рядом не было верной стражи, чтобы схватить и наказать дерзкого юношу, поэтому оставалось сразить его словом. Но этому не суждено было сбыться. Завидев впереди клубы ныли, поднятой мчавшимся навстречу отрядом всадников, эмир втянул голову в плечи и тоскливо оглянулся назад. Ему было не по себе на пустынной дороге, пролегающей по бескрайней степи. Он с тревогой посмотрел на Насреддина, но тот не выказывал своим видом никакого беспокойства. Это немного вдохновило эмира, и его голова стала постепенно подниматься, наконец, заняв достойное повелителя и законодателя Бухары положение.

Когда до отряда осталось совсем немного, Ходжа вдруг спросил:

— Повелитель! Мы едем в Коканд… А зачем?

— Ты разве забыл, визирь, за помощью для нас!

— Я это помню! Только вот что мы скажем им? — юноша кивнул в сторону всадников.

— Ты прав, Ходжа! Пожалуй, мы представимся… купцами, которые едут в гости к своему брату.

— Но мы с тобой похожи, повелитель, как ворон на сокола…

Перед всадниками ишачки, не дожидаясь команды, благоразумно свернули вправо, но в самый последний момент ослик Насреддина, почему-то передумав, перебежал на другую сторону дороги. Было непонятно, почему он это сделал — может быть, растерялся, а возможно, таким образом решил высказать подруге свое недовольство.

Так или иначе, но этот маленький инцидент, вызвав у эмира чувство легкой паники, никоим образом не сказался на судьбе путешественников. Вооруженный отряд, не обратив на них никакого внимания, проскакал в сторону Бухары. Никто из воинов и предположить не мог, что только что они миновали самого эмира.

ГЛАВА 17

Меж тем туча пыли, поднятая конным отрядом в добрую сотню человек, медленно опускалась на чихавшего и отхаркивавшегося властителя и законодателя Бухары.

Впрочем, на то она и пыль, чтобы ей на что-то оседать. Она окутала и Ходжу своим мягким щекотящим дыханием. Ей, собственно, было все равно — она не разбирала титулов и званий.

Эмир, не привыкший к жизни в подобных условиях, на чем свет стоит ругался, перемежая слова с чиханием до икоты. Скоро Ходже надоело это, и с невозмутимым видом он посоветовал эмиру помолчать.

— Чем чаще ты открываешь рот, повелитель, тем больше вреда наносишь своему организму, ведь пыль попадает вовнутрь.

Рустам хотел что-то ответить, но благоразумие взяло верх над желанием отругать своего недостаточно почтительного визиря. Он лишь в очередной раз недовольно посмотрел на Ходжу и промолчал. Когда пыль, наконец, уселась, эмир словно решил наверстать упущенную возможность поговорить. К тому же не понятое им сравнение с птицами требовало разъяснений.

— Ходжа… — загадочно начал эмир. — Что ты тут толковал о вороне?..

Юноша рассеянно посмотрел на собеседника — он был не готов к этому вопросу, так как давно уже забыл о своих словах. Но Насреддин не был бы Насреддином, если бы тут же не нашелся. Он моментально восстановил в памяти последние фразы их разговора. Ну, конечно! Светлейший мог интересоваться только тем, что в какой-то мере задевало его персону.

— Повелитель, ты — ясный сокол… это же понятно без слов, — невозмутимо проговорил Ходжа, улыбаясь в душе. — Я привел это сравнение для того, чтобы подчеркнуть несходство между нами, которое наверняка бы бросилось в глаза при упоминании об общем брате…

— Ты не так уж и прост, мой визирь, — проговорил довольный эмир. — И, пожалуй, ты прав… — Рустам с явным пренебрежением смерил Ходжу своим взглядом. — …Мы не можем иметь с тобой общего брата.

Юноша заметил этот взгляд, но не обратил на него никакого внимания, во всяком случае, не показал этого. Он задумчиво смотрел вдаль, наблюдая за приближающимся караваном.

«Ничего… — думал Ходжа. — За то время, пока мы доберемся до Коканда, ты позабудешь, как хвост-то распускать…»

И снова свергнутый законодатель чихал и кашлял, глотая пыль, и проклинал свою горькую судьбу, которая сыграла с ним такую злую шутку. Иногда, в порыве гнева, он клялся уничтожить всех своих врагов до семнадцатого колена. Почему именно до семнадцатого, Насреддин не знал и не стал выяснять. Но эта угроза заставила его погрузиться в мрачное раздумье: рассчитываться с врагами, совершившими дворцовый переворот и свергнувшими эмира, было, наверное, делом справедливым. Но чем же провинились их семьи, многочисленные родственники, которым тоже придется поплатиться жизнью?!

Добродушный и миролюбивый, Ходжа не мог ответить на этот вопрос. А осада города, о которой говорит эмир?!

Насреддину доводилось слышать от очевидцев захватнических походов о том беспределе, который сопровождал войны.

И вот он, весельчак и балагур Ходжа Насреддин, стремящийся к благу людей, будучи визирем, ведет с эмиром войска на Бухару?!

Наконец-то его мысль достигла своего предела и реализовалась в таком выводе.

«Да, именно так все и обстоит… Ай, балда я, ай, балда!» — ругал сам себя юноша.

К завершению третьего дня пути, когда на горизонте показались строения Самарканда, Ходжа наконец-то пришел к окончательному решению… Несколько раз приходила мысль покинуть сиятельного попутчика, но он почти сразу прогонял ее. «Эмир не останется один. Если уйду я, то кто тогда окажется рядом с ним?.. Будет ли этот человек честным и добрым, или он будет злым, готовым за деньги продать свою совесть?!» Остановиться и повернуть назад сейчас означало бы погубить свой замысел. …И Ходжа, с некоторого времени поверивший в его величество случай, решил ждать. Ведь говорят же: «Судьба и благоприятный случай всегда приходят на помощь тому, кто преисполнен решимости и борется до конца».

Время торопило, и он все чаще стегал своего ишачка, намереваясь догнать впереди идущий караван, спешивший войти в город прежде, чем его многочисленные ворота закроются.

Эмир ворчал, но, понимая задачу, следовал за своим визирем. От непривычного ему способа передвижения у него устало заднее место, и он то и дело вертелся в седле, пытаясь найти удобную позу. Недовольная этим ослица несколько раз справедливо являла сиятельному седоку свою возмущенную морду, но тот только ругался в ответ. Тогда она издала трубный, многократный рев и встала посреди дороги как вкопанная.

В этот раз даже Ходже было не до шуток. Понимая, что животное что-то беспокоит, он снял с нее седло и увидел большую кровоточащую рану. С сожалением посмотрев в сторону города, Насреддин разочарованно произнес:

— Приехали… что ж, придется заночевать здесь, мой достопочтенный повелитель!

К удивлению юноши, эмир принял это известие почти спокойно, плюнув только и что-то тихо пробормотав. Ходжа разобрал одно слово «шайтан», но его было достаточно, чтобы понять общий смысл сиятельной речи…

Впрочем, слабым утешением явилось то, что шедший впереди караван тоже не успел войти в город, с минаретов которого послышались голоса муэдзинов, призывавших мусульман к вечерней молитве.

На землю опускался туман. В небе погас розовый отблеск последних лучей солнца и появился тонкий серп молодого месяца. Потянуло прохладным ветерком — он приятно освежал после изнуряющей дневной жары. Вот если бы еще миску жирного, из молодого барашка, плова, да чистую постель в караван-сарае…

У стен Бухары с этим делом было проще — имеешь деньги, получи и то, и другое. Лишь стены города тебя не охраняют, а здесь…

Эмир расстелил свой коврик и предался разговору с Аллахом, его примеру последовал и Насреддин.

Ночь прошла, и утром они благополучно въехали в город и тут же отправились на поиски базара. Рустам настаивал на том, чтобы заменить ослицу, но Ходжа не соглашался, ибо знал, что его верный друг не простит такого вероломства.

Так, оставаясь каждый при своем мнении, они добрались до цели. Заметим в скобках, что все это время светлейший ехал на ишаке Насреддина, а самому юноше пришлось вышагивать возле пострадавшей ослицы…

Базар начинался ковровыми рядами. Эта, несомненно, нужная вещь в домашнем хозяйстве имелась здесь в пестрящем изобилии, Торговцы коврами почему-то решили, что Ходжа не должен уйти в базара без покупки Они бросали разноцветные изделия к его норам, восхваляя свой товар как самый красивый, самый лучший и самый дешевый во всей Вселенной, одновременно требуя за него сумасшедшие деньги…

Путешественники с трудом добрались до места, где продавали животных. Как ни хотел эмир заменить ишачиху, но ослик Насреддина не позволил этого сделать. Он просто не отходил от своей подруги, чувствуя поддержку хозяина.

— Ничего не поделаешь, придется на пару дней здесь задержаться, — задумчиво, словно нехотя, проговорил юноша, поглядывая на попутчика.

Тому пришлось согласиться.

— Ладно, — махнул он рукой, — мы очень устали. Небольшой отдых нам не помешает…

Последней они обнаружили лавку, где продавали самые разные лекарственные мази, столь необходимые для излечения заметно повеселевшей ослицы. После обеда путники отправились в чайхану, где эмир и остался, а Ходжа тем временем пустился бродить по городу.

Что искал он? — спросите вы. На этот вопрос, пожалуй, он и сам не ответил бы, окажись вы рядом с ним в тот момент.

Юный Насреддин уже решил, что должен вернуться обратно в Бухару вместе с эмиром, посадив затем того снова на престол. Но как осуществить сей шаткий проект?!

Кто-то из вас покачает головой, припоминая поговорку: «Ломать не строить», — ведь потерять трон легче, чем снова обрести его. Но Ходжа знал: кто упорно ищет, тот найдет верный путь… Его размышления прервал дребезжащий голос:

— А ну, подходи, погадаю…

Это сквозь шум базара слышался призыв предсказателя судеб. Ноги Насреддина направились в сторону гадальщика, а в голове мелькнула спасительная мысль: «Нужно заставить этого астролога уговорить эмира вернуться в Бухару. Светлейший суеверен и не сможет пренебречь предсказанием…»

Лицо Ходжи Насреддина прояснилось от этой гениальной идеи. Оставалось только выбрать исполнителя. И снова случай помог юноше. Два гадальщика, сидевших рядом, очевидно, повздорили из-за клиента. Каждый из них доказывал другому свою правоту. Причем маленький и тощий показался Ходже на первый взгляд гораздо симпатичнее здоровяка.

Человек почтенного возраста, стоявший в растерянности между ними и слушавший какое-то время их перебранку, наконец, развернулся и направился к другому предсказателю судеб, сидевшему поодаль.

— Ты!.. — услышал Насреддин тонкий голос маленького, обращенный к своему сопернику. — …Глупейший обладатель самого жирного пуза во всем Самарканде! Наверное, разум находится у тебя в заднице, раз ты, садясь, раздавил его! Только из-за тебя я упустил свои верные двадцать таньга!

Казалось, здоровяк сейчас же уничтожит своего соперника, положив на его хрупкое тело свой мощный кулак. Но вмешался Ходжа. Ему очень понравилась речь маленького задиры, и теперь он поспешил ему на выручку!

— Я желал бы услышать о своей судьбе, — эти слова Насреддина подействовали на спорщиков магически.

Они замерли в неестественных позах, скосив на юношу свои глаза.

— Ты ко мне обращаешься, дорогой?! — хором проговорили они.

— К тебе! — Ходжа решительно указал на тощего.

В одно мгновение здоровяк как-то сник и втянул голову в плечи. Потом он закрыл книгу, встал, скатал коврик и направился восвояси, не проронив больше ни слова.

— Спасибо тебе, о благородный юноша. Ты спас меня! — воскликнул маленький гадальщик. Впрочем, сейчас, когда опасность миновала, он уже не казался таким беззащитным. — Скажи мне, что хочешь ты узнать, и я поведаю тебе об этом!

— У меня к тебе важное дело, о мудрый гадальщик…

— Алим, — вставил польщенный предсказатель.

Насреддин кивнул и продолжил:

— Так вот, о достойнейший Алим… — Ходжа достал из кармана двадцать таньга и положил их перед вершителем судеб. — Нужно шепнуть одному почтенному аксакалу, которого я приведу к тебе завтра, несколько слов, и ты получишь за это в пять раз больше. — Юноша выразительно посмотрел на столбик монет, которые гадальщик не осмеливался взять.

— Ради таких денег я что угодно напророчу!..

— Тогда эти ты уже заработал, — Насреддин не без сожаления следил за тем, с какой ловкостью и быстротой спрятал Алим деньги в складках своего одеяния. — «Мир людей стоит много дороже», — успокоил он себя тут же.

— Расскажи мне, о многомудрый юноша, что я должен сделать?.. — голосом слаще шербета пропел гадальщик.

— Человек, с которым я приеду, хочет во что бы то ни стало попасть в Коканд. Этого нельзя допустить ради него же самого. Нужно что-нибудь придумать…

— За этим дело не станет. Можешь не сомневаться, дорогой! Я понял — я должен убедить его вернуться в…? — предсказатель вопросительно посмотрел на юношу.

— Да, да, вернуться в Бухару.

— В Бу-ха-ру, — записал гадальщик. — Это я — чтобы не забыть.

На мгновение в мыслях Насреддина мелькнуло сомнение, впрочем, тут же исчезнувшее в лабиринтах мозга. Он распрощался с Алимом и отправился бродить по базару. Торопиться было некуда. Рана на спине ослицы должна была зажить, а для этого требовалось время. Лишь к вечеру Ходжа появился в караван-сарае. Увидев повелителя правоверных, понял — сейчас будет буря. Эмир сидел красный и вспотевший. Некоторое время он презрительно рассматривал юношу:

— Мы думали, визирь, ты покинул нас!

— На этот раз ты оказался прав, Рустам, — вспылил Ходжа. — Я возьму только свою котомку, и ты больше не увидишь меня! Мне надоело твое недоверие, — говоря это, Насреддин действительно собирал свои вещи. Эмир же, раскрыв рот, словно рыба, выброшенная на берег, глотал воздух. Он ожидал оправданий и заверений в преданности, но он забыл, что перед ним Ходжа Насреддин… Наконец, он обрел дар речи:

— Ну прости нас, Ходжа! Мы так беспокоимся, когда тебя нет, а сегодня ты так долго отсутствовал!.. Ты же знаешь, как нагло нас обманули! Даже свергли! — эмир попытался проронить слезу, но тщетно.

— Подожди-ка, Рустам! Ты что же, как и прежде, не доверяешь мне?!

— Да нет же, нет! — замахал тот обеими руками. — Мы очень доверяем тебе, но… уж очень страшно остаться в этом чужом городе одному.

— Ладно… Аллах с тобой!.. — юноша бросил котомку и сел. — Что-то жарко… — проговорил он, обмахивая лицо.

— Сходи в чайхану, — последовал совет.

— Нет денег.

— Ай, визирь, ай, визирь… — уже дружелюбным тоном произнес свергнутый монарх.

Эмир понял, что перемирие у них хрупкое, а поэтому, вздыхая и сопя, он развязал пояс и отсчитал двести таньга. Даже Ходжа удивился такой щедрости. Как бы оправдывая свой широкий жест, светлейший проговорил:

— Я не хочу, чтобы мой визирь был стеснен в средствах.

Они направились в чайхану и сидели там долго, вливая б себя ароматный крепкий чай, обмахивая полотенцем и без того раскрасневшиеся лица. Когда они возвращались в караван-сарай, на небе появились уже первые звезды…

Во время обучения в медресе Ходжа не блистал знаниями по части астрологии и вот сейчас пожалел об этом.

— Впрочем, — решил он, — как бы Аллах ни расположил небесные светила, у нас путь один — в Бухару!

Рассматривая далекие мерцающие точки, Ходжа остановился, чем вызвал на лице властителя и законодателя печать недоумения. Тот как раз рассказывал своему визирю очень поучительную историю и никак не ожидал от него такого невнимания.

«…а это неплохая мысль! — рассуждал про себя юноша. — Ведь можно сослаться на звезды в испугать эмира?!»

— Ходжа Насреддин!.. Ты нас совсем не слушаешь?!

— Отчего же, повелитель… — встрепенулся новоиспеченный визирь. — Ведь я остановился, чтобы лучше осмыслить твою речь.

Наконец, добрались они до караван-сарая, и эмир сразу же изволил отойти ко сну. А Ходжа долго разглядывал звездное небо, вспоминая очертания малознакомых созвездий.

— Эх! — с сожалением вздохнул Насреддин. — Сюда бы мудрейшего ибн-Баджжа, по книгам которого мы изучали небесные светила…

Уже засыпая, он прошептал слова, которые произносят все правоверные, благодаря Аллаха и испрашивая у него для себя удачи.

ГЛАВА 18

Проснулся Насреддин раньше обычного. Рядом безмятежно сопел Рустам, с таким усердием выдыхая воздух, что местные мухи пугливо облетали его. Выйдя на свежий воздух, Ходжа уселся в тени дерева и предался было мечтаниям, но голодный желудок вскоре заявил о себе. Он встал и направился в харчевню, которая находилась неподалеку от караван-сарая.

В ней уже было много народу. Жарко пылали печи, дымя и чадя, озаряя при этом раздетых до пояса поваров. Те торопливо делали свою работу, подталкивая друг друга и успевая раздавать подзатыльники своим помощникам.

Ходжа поискал глазами свободное место и уже было направился к нему, как услышал недалеко от себя писк поваренка, получившего очередную затрещину. Мальчишку отправили за чем-то, но тот не спешил, он как будто спрашивал у своих ног, согласятся ли они бежать вперед.

— Чего ты ждешь?! — услышал Насреддин громовой голос повара, — Я что, должен просить Аллаха, чтобы он наслал на тебя бурю, которая сдует тебя?

Малец, видно, еще спал и только теперь проснулся, приведя свое тело в быстрое движение.

Ходжа усмехнулся и двинулся дальше, но, увы, его местечко уже было занято. С большим трудом он все-таки втиснулся в узкую щель между сидевшими людьми. Никто не обратил на него внимания, ибо люди или ели, или готовились к этому весьма приятному мероприятию.

Нестройный гомон голосов заполнял собой пространство харчевни, слышались шутки, смех, крики и чавканье сотен людей. Юноша проголодался, и этим было все сказано — он съел две миски лапши, три миски плова и около десятка небольших румяных пирожков. Последний из них почему-то остановился (Насреддин это чувствовал) на полпути между ртом и желудком и никак не хотел проскальзывать дальше.

Это обстоятельство вызвало на лице Ходжи печать недоумения: обычно такая порция съестного с трудом удовлетворяла его непомерный аппетит, а тут…

Рассчитавшись, юноша протиснулся к выходу и там нос к носу столкнулся с эмиром. Увидев печальное выражение на лице Насреддина, бывший законодатель забыл о своей, теперь уже утренней обиде и, волнуясь, спросил:

— Ходжа, что произошло?!

Отведя его в сторону, Насреддин, терзаемый застрявшим пирожком, начал лить скупые слезы (или нам это показалось?!), спешно приводя свои мысли в надлежащий порядок.

— Ой беда, беда, повелитель! — принялся сочинять Ходжа (да простит его Аллах за это! Всевышний ведь знал, что юноша болеет душой за народ).

— Что такое? Что случилось, о, визирь?!

— Я проснулся ночью в тот час, когда звезды указывают нам на судьбу, и увидел!.. — юноша затряс головой.

Эмир чуть присел, втянул голову в плечи, словно ожидал, что сейчас упадет на него одна из тех злополучных звезд, которые так испугали его визиря.

— И что же ты там увидел, о достойный юноша?! — шепотом спросил он.

— Я понял… — страшным голосом произнес Насреддин, — …что дальнейшее путешествие блистательного властителя, повелителя и законодателя Бухары смертельно опасно для его жизни. Зловещее расположение светил тому свидетельство.

— Что-то раньше мы не слышали от тебя, что ты читаешь по звездам, — скрывая страх, с некоторым сомнением произнес свергнутый монарх.

Он несколько мгновений помолчал, собираясь с мыслями, а потом, недоверчиво поглядывая на юношу, спросил:

— И как же расположились светила? Не в своем ли сне ты их видел, о достойнейший визирь?

Ничуть не боясь быть уличенным в невежестве, Насреддин уверенно продолжал:

— Это был не сон… Звезда Аль-Кальб, означающая жало, стала напротив звезды Аш-Шуала, отвечающей за сердце. А между ними я увидел две звезды Аль-Иклиль, означающих корону… Разве это ни о чем не говорит, о повелитель?!

Эмир ничего не понимал в астрологии и теперь озадаченно смотрел на своего визиря. Но если вы думаете, что на этом все закончилось и Насреддин одержал победу, вы ошибаетесь…

Несмотря на незнание этого вопроса, Рустам ухватил главную мысль и проговорил:

— Правильно, так и должно быть — иначе мы бы лежали сейчас в своей кровати, обнимая жен… Звезды тебе ничего не сказали о дороге. А то, что нам угрожает опасность, мы и так знаем.

Потерпев неудачу, Ходжа не растерялся — он все равно рано или поздно заставит эмира повернуть назад…

Властитель и законодатель Бухары тем временем измерил своего визиря довольным взглядом и направился в харчевню.

Насреддин пристально посмотрел ему вслед. Он представил светлейшего в тесном душном помещения…

«Что ни говори, — подумал юноша, — но иногда нашим правителям полезны подобные встряски…» — и он пошел вслед за эмиром, мало ли.

После еды свергнутый повелитель остался отдыхать в караван-сарае, а его верный визирь занялся лечением животного. Рана уже затянулась, еще пару дней — и можно отправляться в путь. Вернувшись в караван-сарай Ходжа не убирал печальной мины со своего лица и тут, к своей неописуемой радости, услышал пожелание эмира посетить базар. Зачем тому это понадобилось? Обрадованный юноша не стал и выяснять. Около часа они бродили по рынку, глазея на товары и продукты. Насреддин ненавязчиво старался направить Рустама в нужную ему сторону. И в тот момент, когда Ходжа почувствовал, что повелитель правоверных хочет повернуть назад, откуда-то сбоку послышалось:

— Подходи, погадаю, подходи, предскажу судьбу!

— Ходжа! — заинтересовался эмир. — Давай-ка узнаем, что нас ждет?!

— Эти гадальщики все отъявленные плуты, — со знанием дела ответил визирь. — Я верю только звездам, но твое желание, повелитель, для меня закон.

Уверенной походкой он направился к гадальщику. Казалось, юноша сумел все просчитать в своем мероприятии, но… Но напрасно он высматривал среди предсказателей своего знакомого — по неизвестной нам причине его не было. Там, где вчера сидел Алим, теперь расположился его соперник — здоровяк, который, узнав Насреддина, уже готов был разрушить весь его план. И все же Ходжа, несмотря на угрозу провала тщательно спланированной операции, сориентировался быстрее:

— Вот ты, почтенный! Предскажи моему родственнику его будущее.

Эмир хмыкнул, но подсел к гадальщику, который, не теряя времени, раскрыл книгу и торжественно начал вещать…

То ли предсказатель был действительно искусен в своем деле, то ли он просто врал всем подряд одно и то же, но Ходжа, слушая его, был вне себя от негодования и с трудом сдерживался, чтобы не прервать бессовестного гадальщика. Здоровяк предсказал сидевшему перед ним эмиру «богатство и власть, если тот не свернет со своей дороги»…

Конечно, имеющему глаза несложно было увидеть в находящемся перед ним человеке сильную и властную натуру… Расстроенный, Ходжа рассчитался с гадальщиком и поспешил увести повелителя Бухары от этого опасного места. Предсказатель, получив приличную сумму, на прощание хитро подмигнул Насреддину. Тем временем довольный а поверивший в себя эмир ласково поносил юношу, критикуя его неудачные вариации на астрологическую тему, а Ходжа… Ходжа молчал. Сейчас-то он вспомнил, что «мудрец за одно сказанное им слово признается вполне просвещенным и тоже за одно слово, нечаянно сказанное им, признается ничего незнающим. И потому мудрый должен быть очень осторожен в своих словах».

«Создавший день создаст и питание для него», — справедливо решил Насреддин, кивая в очередной раз глубокомысленным нотациям эмира…

Через день, взнуздав своих ишаков, путешественники отправились дальше. Ходжа надеялся, что Аллах и случай, посланный им, помогут остановить свергнутого монарха.

«Не тужи о завтрашнем дне, — с досадой успокаивал себя Насреддин, — ибо тебе неизвестно, что еще случится сегодня…»

Прошло несколько часов с тех пор, как они покинули Самарканд. Ходжа угрюмо молчал, односложно отвечая на вопросы своего попутчика, который, воодушевившись предсказанием гадальщика, не замечал мрачного настроения, охватившего его визиря. Путники уже хотели остановиться на отдых, как услышали сзади конский топот.

Ходжа обернулся и увидел несколько всадников, несущихся в их сторону. Вскоре вооруженные люди стали настигать путешественников, и Насреддин почувствовал недоброе в их намерениях:

— Повелитель! Нас сейчас будут грабить! Дай сюда деньги — я спрячу!

Эмир все еще летал в облаках и не сразу опустился на землю. А когда это случилось, то он увидел вокруг себя злые лица неизвестных ему людей.

— Как ты думаешь, Ахмед? — развязно проговорил один из них. — Этот толстяк не набит ли деньгами?!

— Надо бы прощупать его, Омар… Ну-ка!.. — говоривший подъехал к эмиру вплотную и, играя кривой саблей перед его носом, заставил того побледнеть, как полотно.

— Так! Боится, значит, не беден, — сделал заключение спрыгнувший с лошади Ахмед.

Он бесцеремонно развязал пояс эмира, из которого тут же посыпались золотые монеты. Рустам словно набрал воды в рот — он лишь глупо хлопал ресницами, посматривая то на Ходжу, то на разбойника. И даже когда тот стащил с него халат, эмир не издал ни звука. Лишь увидев, как Насреддин добровольно сбрасывает свою одежду, он протестующе замычал.

— Да как ты смеешь, — прорезался, наконец, голос свергнутого законодателя, — …нас трогать!?

В следующий момент он получил удар по голове и повалился на землю. Но потеря сознания была кратковременной. Очнувшись и приподнявшись на локтях, бывший монарх грозно произнес:

— Как смеешь ты прикасаться к эмиру Бухарскому!?

Разбойники на мгновение затихли, переваривая услышанное, а Насреддин тут же сообразил, что наступило его время:

— Правоверные, я — лекарь — и везу этого больного купца к знаменитому доктору Абу-Али-ибн-Сине, который лечит головные недуги!

— А-а-а, — протянул главарь разбойников и засмеялся. — Хорошо, что он выбрал для себя титул эмира, а не какого-нибудь индийского махараджи!..

Далее, не мешкая, разбойники перетрясли все имущество путешественников и, не тронув их самих, ускакали прочь.

Рустам, раскачиваясь, продолжал сидеть на земле с видом помешанного от горя человека. Ходжа уже было засомневался — не сошел ли тот с ума на самом деле?

— Повелитель!.. А повелитель! — присев перед эмиром на корточки и тряся его за плечо, повторял Насреддин. — Ты не горюй, у нас есть еще деньги, и мы не пропадем.

Магическое слово «деньги» заставило властителя очнуться:

— А печать?! — растерянно спросил он.

— Что печать?

— Они же забрали наше кольцо… шайтаны! — последнее слово было произнесено с такой злобой, что в добром здравии властителя и законодателя его визирь уже не сомневался.

— Ничего, — ответил Ходжа, — будет день — будет и пища… Главное, что сами мы живы и здоровы.

— Да, что ты там болтал насчет больного? И про того доктора… как его?!

— Абу-Али-ибн-Сина.

— Мне знакомо его имя… где он практикует?

— Повелитель!.. Этот знаменитый лекарь, которого европейцы называли Авиценной, давно ушел в мир иной.

— Давно?

— Около двух веков тому назад.

— Тогда откуда же ты его знаешь?.. Ах да… мы забыли, что ты у нас ученый визирь… ведь ты предупреждал нас об опасности в дороге, — эмир сокрушенно покачал головой. — Всемилостивейший Аллах верно указал тебе на звезды, а мы, к нашему большому сожалению, тебя не послушали… Что же нам делать дальше?

— Ну… хотя бы встать и надеть старые халаты.

— Пожалуй… — кряхтя и держась за Насреддина, эмир с трудом поднялся.

Юноша подал ему рваный, но чистый халат и помог одеться. Потом оделся сам и оценивающим взглядом обвел разбросанные вещи и продукты.

— Так, — протянул он, — кое-что из этого мы еще можем съесть…

Они молча отобедали, после чего у эмира, наконец-то, наладилось настроение. Он даже пошутил, рассматривая на себе старую одежду.

Насреддин тем временем достал припрятанные двести таньга:

— Ну что, повелитель, тронемся дальше, в путь?

Тот помедлил с ответом…

— Если бы сейчас была ночь…

Насреддин непонимающе уставился на собеседника.

— Мы говорим о звездах…

— Светлейший желает узнать, что скажут они на этот раз?

— Именно об этом мы и думали, о многомудрый юноша! Ведь может случиться так, что мы и не доедем до Коканда?!

«О, Аллах! — мысленно воскликнул Насреддин. — Благодарю тебя за то, что ты услышал меня и послал мне этот случай!»

— Так что же ты молчишь, наш первый визирь?

Тут Ходжа заметил протянутую ему грязную руку эмира — знак высочайшего соблаговоления. Некоторое время Насреддин раздумывал: прикладываться к ней или нет. В это время хвост его любимого ишака стал угрожающе подниматься, и из расположенного под ним отхожего отверстия вышла изрядная порция специфично пахнущего газа, который дуновением ветра был послан на эмира. Рустам попытался зажать нос, но в этот момент Ходжа восторженно схватил его руку и раболепно поцеловал… свою, случайно оказавшуюся сверху. Это вышло как-то быстро — само собой. Насреддин искренне удивился, увидев мокрую от собственных слюней правую кисть… Трезво рассудив, что эмир мог и не заметить подвоха, он не стал излагать по этому поводу своих сожалений.

Тем временем ишак, подбадриваемый подругой, от души оправился, создав тем самым вокруг тошнотворную атмосферу. Эмир вприпрыжку отбежал в сторону, а Ходжа, ласково ругая животное, произнес:

— Да как вы смеете в такой ответственный момент вести себя так недостойно!

— Так, так… — поддакивал издалека властитель и законодатель, — мы давно хотели посоветовать тебе, о славный юноша, поставить этого ишака на место!

— О, светлейший повелитель! Это мудрое животное, и оно все понимает, но вот беда: когда мой ишак волнуется, то в его проклятом (заметим, что последнее слово было произнесено весьма любовно) кишечнике возникает движение, которое и способствует его опорожнению.

— Говоришь, он переживал за нас, когда эти разбойники нам угрожали?

— О, да, повелитель!

Эмир, удивленно моргая, приблизился к лопоухому и удостоил животное своим пресветлым вниманием.

— И-и… — хотел продолжить юноша, но осекся, увидев облако пыли, поднятое всадниками, ехавшими со стороны Самарканда.

— Мы слушаем тебя, — с интересом рассматривая животное, проговорил эмир.

Появившееся было беспокойство быстро прошло: «Ведь нас нельзя еще раз ограбить?!» — решил Насреддин и уже уверенно, вслух добавил:

— И… еще, повелитель, он волновался потому, что наконец-то будет возить первого министра светлейшего эмира Бухарского!

— Да, это так, наш первый визирь, только с того момента, как ты займешь подобающее место во дворце, тебе придется изменить способ передвижения!

«Когда-то это будет?..» — хотел произнести Насреддин, но его взгляд вновь остановился на приближающихся всадниках.

Ходжа так ничего и не ответил, ибо и его собеседник заметил этих людей. Эмир как-то съежился и сник, сразу потеряв свое величие.

— Не бойся, повелитель! Если это разбойники — они не нанесут нам вреда, ведь у нас нечего взять. Деньги они не найдут. Вернемся назад в Бухару и положимся в своем везении на Аллаха!

ГЛАВА 19

— Куда, почтенные, путь держите? — осадив кот, властным голосом вопросил тот из всадников, что был впереди всех. Эмир надвинул чалму по самые брови и лишь дрожал, даже не пытаясь что-то сказать.

— В Самарканд, достойнейший! — бойко ответил Ходжа, поправляя складки халата. — Здесь мы отдохнули, поели, что послал Аллах… К вечеру думаем добраться до города.

— Если так будете ехать, то и через три дня туда не попадете! — всадники рассмеялись. — До города-то всего два часа езды.

— Это на ваших скакунах… А нам на осликах хорошо бы успеть до закрытия городских ворот!

— Пожалуй, ты прав, — улыбаясь, ответил предводитель отряда. — А скажи мне, не встречался ли вам по дороге одинокий путник, направляющийся в Коканд?

— Нет, правоверные, — ответил за обоих Насреддин, а чалма Рустама еще глубже надвинулась на глаза.

У эмира не было никаких сомнений в том, что эти люди ищут его. Мысленно он даже похвалил Ходжу за его находчивость. Несмотря на страх, буйствовавший в его плоти, повелитель правоверных все-таки уловил знакомые нотки в голосе всадника. Любопытство взяло верх над животным чувством и, чуть приподняв чалму, он осмелился-таки взглянуть на говорившего человека. Их глаза встретились и… о, Аллах! Тот, кто сидел только что на коне, ловко спрыгнул с него и пал ниц:

— О повелитель! — задыхаясь от радости, вскричал он.

Этого было достаточно, чтобы и остальных десять всадников как ветром сдуло с лошадей.

— Омар-ибн-Тюфейль?! — не веря своим глазам, воскликнул эмир и подбежал к распластавшемуся в пыли начальнику отряда. — Но как это может быть, что ты жив и на свободе?! Да встань же! Рассказывай!

Омар, по всей видимости, очень любил повелителя правоверных, так как сообразил, что от него хочет эмир, только после третьей просьбы-приказания встать. Его сбивчивый рассказ превзошел самые смелые ожидания обоих путешественников.

Уже не нужно было Ходже Насреддину уговаривать властителя и законодателя вернуться в Бухару… Заговорщикам удалось продержаться у власти совсем немного. Последовал новый дворцовый переворот, и бывшие узники вновь захватили престол.

Обыскав всю благословенную столицу, наследник эмира, вызволенный из подземной тюрьмы, тут же послал конные отряды в пяти направлениях…

— Хвала Аллаху! Аллагу акбар (Бог велик)! — неустанно повторял Омар-ибн-Тюфейль…

Почти сразу же Ходжа Насреддин почувствовал себя лишним в этой компании. Наблюдая за раболепием придворных, юноша понял, что, пожалуй, не сможет осуществить свои благочестивые помыслы. Да и сам эмир теперь даже не посмотрит в его сторону, но Насреддин ошибся. Усевшись на подведенную лошадь, Рустам увидел, как юноша собирает вещи и укладывает их на ослицу.

— Ходжа, — произнес властитель и законодатель Бухары, — мы и не предполагали, что так скоро тебе придется пересесть в другое седло!

— Но, повелитель, мы говорили о том времени, когда я окажусь во дворце, — возразил Насреддин.

— Ходжа! Мы думали, что наш первый визирь (при этих словах лица приближенных эмира вытянулись от изумления), обладающий тонким умом и проницательностью, догадается, что дворец расположен там, где его хозяин!

Юноша притворно хлопнул себя по голове и, изобразив глубокомыслие, ответил:

— Да будут благословенны твои мудрые речи, великий эмир! Только прошу, позволь мне не оставлять здесь этих длинноухих?

Светлейший состроил недовольную мину, но все-таки согласился.

— Деньги! — произнес он и, глядя в пространство, протянул руку.

Тотчас на его ладонь опустился увесистый мешочек с золотом.

— Мы думаем, этого достаточно тебе будет в дороге. За неделю ты доберешься до Бухары и займешь подобающее тебе место.

В знак согласия Ходжа сделал поклон, с точки зрения окружающих, недостаточно подобострастный для подданного великого эмира. Но они, эти окружающие, не имели сейчас права голоса, ведь разговаривали их повелитель и первый министр, этот невесть откуда взявшийся оборванец.

Лишь только всадники двинулись в путь, Омар, мечтающий о должности первого министра, задумался о судьбе оставшегося сзади Ходжи Насреддина. Мы будем необъективны, если не сообщим, что и юноша не упустил из виду возможность весьма не миролюбивых действий со стороны приближенных эмира. Причем он не только подумал об этом, но тут же претворил в жизнь свои намерения, дабы не иметь счастья в ближайшее время встретиться на пустынной дороге со своими соперниками…

Быстренько собравшись, он сел на своего любимца и, удостоверившись, что всадники уже далеко, поехал… в Джизак.

Но при чем тут Джизак?! — воскликнет недоуменно наш, несомненно, искушенный в географии читатель, и будет, конечно, прав, ибо Джизак расположен еще дальше от Бухары.

Все так! Другой направился бы в Самарканд, а оттуда, известное дело, в благословенную Бухару. Ходжа же, на то он и Ходжа Насреддин, сделал по-своему. Решение пришло в момент непродолжительного знакомства с Омаром-ибн-Тюфейлем, который явно вздрогнул, когда эмир назвал его, Насреддина, первым министром.

Буквально в первые же минуты своего путешествия в одиночестве юноша почувствовал необычайную легкость и испил долгожданное ощущение свободы — никто не стоял над душой.

«Лишь бы они не решили под каким-нибудь предлогом догнать меня сейчас», — подумал Ходжа и с беспокойством заметил на горизонте облачко пыли. Но тревога оказалась напрасной — вскоре выяснилось, что его догонял большой караван. Ходжа прекратил понукать животных и, мало того, заметив в стороне хорошую травянистую полянку, разрешил длинноухим попастись.

И вот… он снова в родной стихии. Окутанный облаком дорожной пыли, юноша блаженно улыбался, слыша вокруг топот животных, гул людских голосов, покрикивания погонщиков.

Теперь он не беспокоился о собственной безопасности и, переночевав с караваном, на следующий день прибыл в Джизак. Первым делом он выяснил, где находится самый приличный караван-сарай, и тотчас направился туда. Позавтракав, поскольку не любил решать важные дела на голодный желудок, он появился перед хозяином заведения:

— Почтеннейший! Не будешь ли ты так любезен исполнить мою просьбу? — Увидев изодранный халат юноши, тот поморщился:

— Что тебе от меня нужно, голодранец?!

Возмущенный таким неуважением, Насреддин уже было открыл рот, чтобы назвать себя титулом первого министра Бухары, но помешала пыль, попавшая в ноздри. Пока он чихал, успел передумать… Ходжа достал из кармана другой, не менее веский аргумент — золотые монеты, которых хватило бы не только на содержание в течение месяца двух ишаков, но и для того, чтобы приобрести парочку новых… Но новых Насреддин не хотел…

— Конечно же, почтеннейший юноша! — подобострастно раскланивался хозяин заведения. — Твои животные будут в полнейшем порядке, — заверил он.

— Надеюсь, что это будет именно так. Потом еще получишь…

Расставшись с длинноухими, Ходжа отправился на базар… Вскоре через городские ворота Джизака проследовал небольшой караван, состоящий из трех навьюченных товаром верблюдов и двух скакунов, на одном из которых восседал молодой надменный вельможа. Караван направился в сторону Самарканда. Думаем, что нашего догадливого читателя мы не провели — ну, конечно же, на скакуне сидел Ходжа Насреддин.

ГЛАВА 20

Но оторвемся на некоторое время от повествования о самом Ходже Насреддине и вернемся к Омару-ибн-Тюфейлю. Почему к нему? О… в летописи, которую мы имели счастье держать в своих руках и на основании которой, собственно, и описываем события, случившиеся в пору детства и юности Ходжи Насреддина, говорится, что этот человек играл в те времена довольно видную, хоть и не решающую роль…

Как мы узнали, Омар был очень хитер и чрезвычайно изобретателен. Чего ему недоставало, так это учености, но он и не стремился ее приобрести, компенсируя этот пробел вышеупомянутыми достоинствами и богатством. Не будем винить его за это, известно ведь: «лишь чужими глазами можно видеть свои недостатки…» Без преувеличения можно утверждать, что именно Омару-ибн-Тюфейлю принадлежала заслуга в восстановлении на престоле прежней власти, и что именно он, сам того не ведая, снял с Ходжи Насреддина тяжелый груз решения этого вопроса. Сам Ходжа, и в этом не может быть никакого сомнения, посадил бы Рустама на эмирский трон, но, как говорится, не судьба. А жаль — столько бы еще интересных и забавных страниц прибавилось бы к этой повести. Впрочем, мы и не думаем разочаровывать читателя…

Омар-ибн-Тюфейль очень тонко вел себя на пути к месту первого визиря, так тонко, что враги, совершившие переворот, оставили его в своей команде. Мы уже сообщили, что этот человек очень любил повелителя… Он любил эмира, но не больше, чем самого себя…

Получив после переворота не соответствующее его тайным помыслам место, Омар-ибн-Тюфейль смекнул, что при условии нового захвата власти он станет героем, при этом заветная должность освободится от запятнавшего себя предательством соперника…

Ничего не подозревающий эмир весьма благосклонно отнесся к Омару, а тот в свою очередь рвал и метал по поводу этого словно с неба свалившегося юноши, в одну минуту перечеркнувшего все его честолюбивые планы.

Когда отряд въехал в Самарканд, они спешились, расположившись отдохнуть в караван-сарае. Эмир намеревался продолжить путь, но Омар-ибн-Тюфейль уговорил светлейшего остаться на ночь в городе — это был разумный и целесообразный совет.

В тайне от повелителя он отправил трех своих людей по самаркандской дороге, навстречу Ходже Насреддину, разумеется, с иной, чем оказание помощи, задачей, предполагая, что всадники успеют вернуться еще до закрытия городских ворот. Но уже пропели муэдзины со своих минаретов, а ускакавшие не вернулись. Исчезновение людей он легко сумел скрыть от доверчивого эмира, но ночь спал беспокойно. И без того плохое настроение совсем испортилось утром, когда открылись ворота и посланные не въехали в город с первыми караванами. Лишь в полдень трое уставших всадников появились около центрального караван-сарая, доложив своему начальнику, что юноша не найден.

— Но он же не шайтан? — выругался Омар-ибн-Тюфейль. «Хотя… — тут же подумал царедворец, — да простит меня Аллах, быть может, именно он и упрятал этого пройдоху подальше? Ведь по дорогам немало рыскает разбойников, а они никогда не проходят мимо золота…» Согрев свою душу таким предположением (а ему больше ничего и не оставалось), Омар-ибн-Тюфейль несколько успокоился.

Совсем же он перестал тревожиться лишь тогда, когда, вернувшись в Бухару вместе со своим повелителем, узнал, что в день, когда истек срок, отпущенный Ходже на сборы, через все одиннадцать ворот Бухары (как, впрочем, и вчера, и позавчера) одинокий юноша на двух ишаках не проезжал. В вечерней молитве Омар-ибн-Тюфейль особенно страстно благодарил Аллаха, позабыв о том, что «предшествующие молитве деяния молящегося должны соответствовать смыслу и цели его молитвы, а если молитве не предшествовали никакие добрые дела, не говоря уже о том, если предшествовали недобрые, то молящемуся нужно прежде покаяться в своих грехах и очиститься от них, так как было бы большой дерзостью предстать перед Всевышним с просьбою о своих потребностях в грязном одеянии…»

Сказанное оказалось и в этом случае полностью верным, ибо буквально через несколько минут после окончания поклонения Аллаху Омару-ибн-Тюфейлю доложили, что в ворота дворца стучится какой-то важно одетый юноша и называет себя первым министром его святейшества эмира Бухарского!

Дорогой читатель! Ты, конечно, догадался, что важно одетым юношей, стоявшим у ворот эмирского дворца, был не кто иной, как сам Ходжа Насреддин.

На этом месте своего повествования я решил сделать временную остановку, но, поверь, в следующем издании книги ты прочитаешь о не менее интересных и еще более запутанных приключениях находчивого баламута.

Каждый из вас, познакомившись с этой первой частью «Несостоявшегося визиря», может представить свой план развития дальнейших событий, но мы со своей стороны должны заверить вас, что этот план не совпадет с нашим, почерпнутым, естественно, из достоверного источника, который, в свою очередь, давно уже канул в бездну прошедших веков…