Натуралист на Амазонке

Глава VI НИЖНЯЯ АМАЗОНКА. ОТ ПАРА ДО ОБИДУСА

Способы путешествия по Амазонке. — Исторический очерк первых исследований реки— Подготовка к путешествию. — Жизнь на борту большого торгового судна. — Узкие протоки, соединяющие Пара с Амазонкой-— Первое впечатление от великой реки, — Гурупа. -Огромная отмель. — Горы с плоскими вершинами. — Сантарен. -Обидус

Во время моего первого путешествия вверх по Амазонке, в 1849 г., сообщение с внутренней частью страны осуществлялось почти исключительно маленькими парусными судами, которые принадлежали торговцам, жившим в отдаленных городах и селениях; они редко приезжали в Пара сами, но вверяли суда и грузы попечению кабу — метисов или португальцев. Впрочем, иногда они решались полностью довериться индейской команде, поручая лоцману, который одновременно правит рулем, обязанности суперкарго. Сплошь и рядом португальские и бразильские купцы в Пара снабжали молодых португальцев товарами и посылали их в глубь страны менять эти товары на продукты у рассредоточенного по территории населения. Средств сообщения с верховьями Амазонки в течение последнего времени становилось все меньше вследствие возраставших трудностей с набором матросов. В прежние времена, когда правительство хотело послать во внутреннюю часть страны важное должностное лицо, например судью или военного коменданта, снаряжали быстроходный галиот с командой из индейцев. Эти суда проходили за день в среднем больше, чем обычное парусное судно за три дня. Теперь, однако, нанять индейских гребцов стало почти невозможно, и правительственным должностным лицам приходилось плавать на торговых судах в качестве пассажиров. Путешествовать таким способом было чрезвычайно утомительно. Когда дул обычный восточный ветер vento geral — пассат Амазонки, — парусные суда шли очень хорошо; но если пассата не было, им приходилось — и иногда в продолжение многих дней подряд — стоять на якоре у берега или с трудом пробираться вперед при помощи эспии. Этот способ путешествия заключается в следующем. На монтарии с 20-30 фатомами каната, один конец которого прикреплен к фок-мачте, выезжают два матроса, которые закрепляют другой конец каната на каком-нибудь крепком суку или на стволе дерева; затем команда подтягивает туда судно, матросы перегружают канат в лодку и снова уходят на ней вперед, чтобы повторить все сначала. В сухой сезон, с августа до декабря, когда пассат силен, а течения слабы, шхуна могла добраться до устья Риу-Негру, за тысячу миль от Пара, дней за 40; но во влажный сезон, от января до июля, когда пассат уже не дует, а полная вода Амазонки заливает берега и создает неистовые течения, на такое же расстояние уходило три месяца. Открытие в 1853 г. пароходного сообщения было, большим благодеянием для жителей — то же самое путешествие уже могло быть совершено с легкостью и удобством в любое время года за восемь дней!

Не всем, быть может, известно, что еще в 1710 г. португальцы были неплохо знакомы с Амазонкой. Однако португальское правительство не хотело предавать гласности результаты снаряженных им крупных экспедиций, так как оно стремилось сохранить в тайне различные аспекты своей колониальной политики. Со времени основания Пара Калдейрой (в 1615 г.) до установления в 1781-1791 гг. разграничительной линии между испанскими и португальскими владениями — Перу и Бразилией был последовательно предпринят ряд экспедиций. Самой крупной из них руководил Педру Тешейра в 1637-1639 гг. он поднялся с 45 лодками и девятью сотнями людей по реке Напо до Кито, пройдя расстояние около 2800 миль, и возвратился тем же путем в Пара без каких-либо злоключений. Успех этого замечательного предприятия уже тогда достаточно ясно свидетельствовал об удобстве судоходства по реке, доступности страны и добром расположении коренных ее обитателей. Впрочем, Амазонка была впервые открыта испанцами: устье ее посетил Пинсон в 1500 г., а в 1541-1542 гг. Орельяна прошел почти по всему течению реки. Путешествие последнего было, пожалуй, самым замечательным. Орельяна был лейтенант при Гонсало Писарро, губернаторе Кито, и сопровождал его в смелой экспедиции, которую тот предпринял через крайнюю восточную цепь Андов в знойную долину Напо в поисках страны Эль-Дорадо, т. е. Золотого Короля. Они выступили с 300 солдат и 4000 индейцев-носильщиков; но когда экспедиция добралась до берегов одного притока Напо, число ее участников настолько сократилось от болезней и голода, а оставшиеся до того ослабли, что Писарро послал Орельяну и вместе с ним 50 человек на построенном ими корабле к Напо на поиски съестных припасов. Те, кто знаком с Амазонским краем, могут представить себе, насколько бесплодными оказались поиски в диких лесах, где очутились Орельяна и его спутники, достигнув Напо, и сколь сильно было в них нежелание плыть обратно против тех течений и быстрин, по которым они спустились. Тогда ими овладела мысль вверить себя течению реки, хотя не было известно, куда оно их приведет. И они поплыли вперед. Из Напо они вышли в собственно Амазонку и после многочисленных и разнообразных приключений с индейцами на берегах реки достигли Атлантического океана спустя восемь месяцев после того дня, когда они пришли в великой реке.

Другое замечательное путешествие было совершено подобным же образом испанцем по имени Лопес д'Агирре из Куско в Перу вниз по Укаяли — притоку Амазонки, текущему с юга, и, следовательно, в направлении, противоположном Напо. Отчет об этой поездке был послан д'Агирре в письме испанскому королю, и отрывок из этого письма приводит Гумбольдт в своей книге. Поскольку отрывок этот может служить отличным образчиком той вычурности стиля и вольности утверждений, которая отличала этих первых рассказчиков о приключениях в Южной Америке, я приведу перевод его: «Мы построили плоты и, оставив позади наших лошадей и поклажу, поплыли вниз по реке (Укаяли) с великой опасностью, пока не оказались в пресноводной пучине. По этой реке Мараньон мы плыли более десяти с половиной месяцев вниз к устью ее, где она впадает в море. За 100 дней, мы прошли путь в 1500 лье. Это огромная и страшная река, там 50 лье пресной воды у устья, громадные отмели и 800 лье дикой местности безо всяких обитателей, как то усмотрит Ваше Величество из правдивого и точного повествования о путешествии, которое мы совершаем. В ней более 6 тыс. островов. Бог весть, как выберемся мы из этого страшного моря!» Много экспедиций было предпринято в течение XVIII столетия; к этому времени путешествие по Амазонке через весь континент от Тихого океана до Атлантического уже не было из ряда вон выходящим событием. Впрочем, большое количество научных сведений европейское общество получило только благодаря путешествию французского астронома Ла-Кондамина в 1743-1744 гг. Самый полный отчет о реке, опубликованный до сего времени, принадлежит фон Марциусу и помещен в третьем томе «Путешествий» Спикса и Марциуса. Эти наиболее образованные из путешественников провели в стране 11 месяцев, а именно с июля 1819 г. по июнь 1820 г., и поднялись по реке до границ бразильской территории. Отчеты, опубликованные ими по географии, этнографии, ботанике, истории и статистике Амазонского края, являются самыми полными из тех, которые стали достоянием всего мира. Книга их была издана только в 1831 г., и я, к сожалению, был лишен возможности пользоваться ею в то время, когда путешествовал по Амазонке.

Как раз в то время, пока я готовился к путешествию, сводный брат д-ра. Анжелу Кустодиу, молодой метис по имени Жуан да Кунья Коррейа собрался в торговую экспедицию по Амазонке на собственном своем судне — шхуне грузоподъемностью около 40 т. Я решил ехать с ним. Вопрос о моей поездке был вскоре улажен благодаря вмешательству д-ра Анжелу, и мы выехали 5 сентября 1849 г. Я намеревался остановиться в одном селении на северном берегу Нижней Амазонки, где мне интересно было бы собрать коллекции, чтобы выяснить связь местной фауны с фауной Пара и прибрежной области Гвианы. Поскольку мне предстояло снять дом или хижину для жилья, я захватил с собой все предметы домашнего обихода — кухонную утварь, посуду и т. д., а также изрядный запас провизии, какую трудно было бы достать внутри страны, снаряжение, ящики, коробки для коллекций, библиотечку из книг по естественной истории и центнер [около 50 кг] медной монеты. В качестве слуги я взял молодого мамелуку — невысокого толстого желтолицего мальчика по имени Луку, которого уже нанимал в Пара для коллекционирования. Мы подняли якорь ночью и на другой день уже скользили по темно-бурым водам Можу.

Жуан да Кунья, как и большинство его земляков, относился ко всему очень легко. Он собирался пробыть во внутренних областях несколько лет, а потому намеревался свернуть с пути, чтобы посетить свой родной город Камета и провести там несколько дней с друзьями. Ему как будто было нипочем, что с ним был груз товаров, судно и 12 человек команды, и все это требовало экономно расходовать время: «сперва удовольствие, а дело — потом» — вот в чем, казалось, заключался его принцип. Мы задержались в Камета на 12 дней. Главной причиной такого продления стоянки был праздник в Алдее, в двух милях ниже Камета: он должен был начаться 21-го, и мой друг желал принять в нем участие. В день праздника шхуну перевели на якорную стоянку у Алдеи, и хозяин с матросами предались бражничанью. Вечером поднялся сильный ветер, и было отдано распоряжение отправляться на судно. Мы пробрались в темноте через заросли какаовых, апельсинных и кофейных деревьев, одевавших высокий берег, и, переправившись в переполненной монтарии с немалым риском утонуть из-за сильного волнения, попали на борт к 9 часам. Под крики: «Adeos!» («Прощайте!»), которые посылали нам с вершины берегового обрыва возлюбленные матросов — индианки и мулатки, мы поставили все паруса и, подгоняемые попутным приливом и ветром, скоро уже были за много миль от Алдеи. Команда наша, как уже упоминалось, состояла из 12 человек. Один из матросов был молодой португалец из провинции Траз-уж-Монтиш — недурной образчик того рода эмигрантов, каких шлет Португалия в Бразилию. Он был лет 22-23 и провел здесь уже года два; одевался и ел так же, как индейцы, которым он, без сомнения, уступал в манерах. Ни читать, ни писать он не умел, между тем как по меньшей мере один из наших тапуйо владел и тем и другим искусством. У него в простом деревянном сундучке хранилась небольшая деревянная фигурка божьей матери, и, когда налетал шквал или мы садились на мель, он неизменно обращался к ней с мольбой. Другой из наших матросов был смуглый белый из Камета; остальные были индейцы, кроме кока, который был кафузу, т.е. смешанной индейской и негритянской крови. Нередко говорят, что метисы этого рода отличаются самым злым нравом среди всех многочисленных метисов Бразилии; но Луис был простой, добродушный малый, всегда готовый оказать услугу. Лоцманом был старый тапуйо из Пара, с правильным овалом лица и красивыми чертами. Я поражался его выносливости. Он ни днем, ни ночью не бросал руля, разве только часа на два — на три утром. Остальные индейцы обыкновенно приносили ему кофе и еду, и после завтрака один из них на время сменял его, а он ложился на шканцах и часа два дремал. Индейцы несли службу по-своему. Никакой системы вахт они не придерживались: если кому-нибудь из них хотелось спать, он ложился на палубу и засыпал, но у них, по-видимому, всегда сохранялось чувство товарищества. Один из них был отличным образчиком индейской расы: немного ниже 6 футов ростом, с замечательно широкими плечами и развитой мускулистой грудью. Товарищи называли его командиром, потому что он был одним из мятежных вождей в 1835 г., когда индейцы и другие повстанцы, овладели Сантареном. Матросы рассказывали о нем, что, когда законные власти явились с вооруженной флотилией отобрать город, он отступил одним из последних — остался в маленькой крепости, которая господствовала над городом, и делал вид, будто заряжает пушки, хотя снаряды давно уже все вышли. Таковы были наши спутники. Ели мы почти то же самое, что на борту корабля в море. Стряпали нам в камбузе, но повсюду, где только было возможно, особенно во время наших многочисленных остановок, матросы выходили в монтарии поудить рыбу у берега, так что завтраки и обеды из соленой пираруку иногда разнообразились свежей пищей.

24 сентября. Вчера с утренним приливом мы прошли Энтри-ас-Ильяс и перешли к восточному берегу — отправному пункту для всех судов, которым предстоит пересечь широкое устье Токантинса по пути на запад. Мы начали переход рано утром. Судоходство здесь опасно из-за обширных мелей посредине реки, которые в это время года лежат очень неглубоко под водой. Дул свежий ветер, и шхуну качало во все стороны, точно корабль, в море. Расстояние до другого берега достигало миль 15. В середине реки открывался весьма внушительный вид. К северо-востоку земли не видно было вовсе, да и к юго-западу раскинулось такое же безграничное пространство, только оживленное, островка ми, одетыми веерными пальмами; впрочем, островки эти казались всего-навсего разрозненными группами колонн с какими-то пучками на верхушке, поднимавшихся там и сям среди водной пустыни. После полудня мы обогнули крайний западный мыс; земля, которая представляла собой не материк, а лишь группу больших островов, образующих часть дельты Токантинса, находилась тогда мили за три от нас.

На следующий день (25-го) мы поплыли на запад по верхней части эстуария Пара, которая простирается на 70 миль за устье Токантинса. Ширина эстуария колеблется от 3 до 5 миль, но к концу он быстро расширяется и достигает миль 8-9. Северный берег, образуемый островом Маражо, несколько возвышен, а кое-где каменист. Ряд островов скрывает на большей части пути из виду южный берег. Вся местность, в том числе и острова, покрыта лесом. Весь день дул попутный ветер, и часов в 7 вечера мы вошли в узкую реку Бревис, которой неожиданно начинается обширный лабиринт протоков, соединяющих Пара с Амазонкой. Внезапное окончание Пара в том месте, где она разливается столь широко, весьма замечательно; впрочем, на большей части своего протяжения она очень мелка. Я заметил — как в этот раз, так и в трех последующих случаях, когда проплывал это место вверх или вниз по реке, — что приливное течение с востока по эстуарию, равно как и по Бревису, было очень сильным. Это, по-видимому, убедительно доказывает, что таким путем из Амазонки в Паране проходит сколько-нибудь значительное количество воды и что ошибочно мнение тех географов, которые считают Пара одним из устьев великой реки. Существует, однако, еще один проток, соединяющий обе реки: он впадает в Пара 6 милями южнее Бревиса. Нижнее течение его на протяжении 18 миль составляет Уанапу — это большая и самостоятельная река, текущая с юга. Туземцы говорят, что прилив вызывает очень малое течение вверх по этой реке или вовсе его не вызывает — факт, несколько подкрепляющий, по-видимому, только что высказанную точку зрения.

В 3 часа пополудни 26-го мы миновали селение Бревис. Оно состоит домов из 40, большая часть которых занята португальскими лавочниками. Здесь живет несколько индейских семейств, занимающихся изготовлением узорной керамики и раскрашенных куй, которые они продают торговцам или проезжающим путешественникам. Куй — чашки из тыкв — бывают иногда раскрашены с большим вкусом. Густой черный фон получается при помощи краски, добытой из коры дерева коматеу: смолистая природа вещества придает чашкам красивый блеск. Желтые краски добываются из глины табатинга, красные — из семян растения уруку, или анатто, а синие — из индиго, растущего вокруг хижин. Это искусство амазонских индейцев имеет местное происхождение, но занимаются им одни только оседлые земледельческие племена из группы тупи.

27—30 сентября. Миновав Бревис, мы медленно продолжали наш путь по протоку, или ряду протоков, переменной ширины. Утром 27-го дул попутный ветер; ширина реки колебалась ярдов от 150 до 400. Около полудня мы прошли устье Атуриазала, которое осталось к западу от нас; течение в нем сравнительно быстрое, и потому по нему проходят суда, спускающиеся из Амазонки в Пара. Вскоре вслед за тем мы вошли в узкий рукав Жабуру, который протекает 20 милями выше устья Бревиса. Здесь начинается тот особый пейзаж, который присущ этой замечательной области. Мы очутились в узком и почти прямом рукаве шириной не более 80-100 ярдов, стиснутом между двух стен леса, которые вздымались совершенно отвесно от самой воды футов на 70-80 в вышину. Вода была повсюду очень глубока, даже у самых берегов. Мы как будто находились в глубоком и узком ущелье, и необыкновенное впечатление, производимое этим местом, усугублялось глухим эхом, которое рождали голоса наших индейцев и всплеск их весел.

Лес был до чрезвычайности пестрый. Некоторые деревья — куполоверхие гиганты из порядков бобовых и баобабовых — возносили свои вершины много выше средней высоты зеленых стен. Среди остальных деревьев было рассеяно некоторое число веерных пальм мирити — несколько одиноких экземпляров вздымали свои гладкие, как колонны, стволы над прочими деревьями. Изящные пальмы асаи росли небольшими группами, образуя перистые узоры посреди округленной листвы основного древесного массива. Убусу, более низкие, показывали лишь свои воланообразные кроны из отдельных громадных листьев, которые ярким светло-зеленым оттенком представляли контраст с сумрачными тонами окружающей листвы. Убусу росли здесь в большом количестве; не менее замечательная пальма жупати (Rhaphiataedigera), свойственная, как и убусу, этому району, встречалась реже, длинные и широкие косматые листья ее длиной от 40 до 50 футов склонялись над протоком. Береговую кромку украшали разнообразные пальмы меньших размеров, например маражаи (Bactris, много видов), убим (Geonoma) и немногочисленные величавые бакабы (Oenocarpusbacaba). Последние удивительно изящны по форме, размеры их кроны находятся в правильном соотношении с прямым гладким стволом. Листья до самых оснований блестящих черешков густого темно-зеленого цвета и лишены колючек. «Лесная стена, — читаю я в своем дневнике, — под которой мы теперь движемся, состоит, кроме пальм, из множества различных обыкновенных деревьев. От самых высоких ветвей их и до уровня воды протянулись ленты вьющихся растений с самой разнообразной и узорчатой листвой, какая только возможна. Лазящие вьюнки и другие растения пользуются тонкими лианами и свисающими. воздушными корнями как лестницами и карабкаются по ним. Там и сям выглядывает мимоза или какое-нибудь другое дерево с такой же красивой перистой листвой, а у самой воды растут густые массивы инга, с ветвей которых свисают длинные бобовые стручки разных — смотря по виду — форм и размеров, иные в целый ярд длиной. Цветов очень мало. То тут, то там видны великолепные малиновые цветы на длинных колючках, украшающие сумрачную листву у верхушек деревьев. Полагаю, что они принадлежат вьющемуся растению из порядка Combretaceles. Еще кое-где встречаются растения с желтыми и фиолетовыми трубчатыми цветами (бигнонии). Цветы инга, хоть и не бросаются в глаза, очень нежны и красивы. Лес повсюду образует такую плотную стену, что совершенно невозможно проникнуть взглядом в его дикие дебри».

Длина протока Жабуру около 35 миль, принимая в расчет многочисленные крутые излучины между серединой и северным концом его русла. Мы шли по нему три с половиной дня. Берега по обеим сторонам были сложены, по-видимому, твердым речным илом с толстым покровом растительного перегноя, так что, как я мог себе представить, вся эта местность создана постепенным накоплением аллювия, сквозь который прорезали свои глубокие и узкие русла протоки, образующие бесконечный лабиринт. Прилив, по мере того как мы продвигались к северу, оказывал нам постепенно все меньше и меньше помощи, так как создавал лишь едва заметное течение вверх. Здесь уже давало себя знать давление вод Амазонки; ниже давление это не ощущается, и я полагаю, что потоки воды отводятся по многочисленным протокам, которые остались справа от нас и которые прорезают на своем пути к морю северо-западную часть Маражо. Вечером 29-го мы добрались до места, где к Жабуру с северо-востока подходит другой рукав. Прилив поднимал воду в рукаве; мы повернули на запад и встретились с приливом, надвигавшимся со стороны Амазонки. В этом месте лодочники выполняют один любопытный суеверный обряд. Они говорят, что сюда наведывается паже, т.е. индейский колдун, и, если путешественник хочет наверняка вернуться целым и невредимым из сертана, как называют внутренние области страны, он должен умилостивить колдуна, оставив что-нибудь в этом месте. Деревья были сплошь увешаны лоскутьями, рубашками, соломенными шляпами, связками плодов и т.д. Хотя суеверие, без сомнения, ведет свое происхождение от коренного населения, во время обоих моих путешествий я наблюдал, что приношения оставляли только португальцы и необразованные бразильцы. Чистокровные индейцы не оставляли ничего и считали все это вздором; правда, то были цивилизованные тапуйо.

30-го в 9 часов вечера мы добрались до широкого протока Макаку и покинули мрачный и гулкий Жабуру. От Макаку отходят боковые ответвления к северо-западному берегу Маражо. Это всего-навсего пролив в группе островов, между которыми временами проглядывают широкие воды главной Амазонки. Свежий ветер быстро вынес нас из области этого однообразного пейзажа, и рано утром 1 октября мы достигли входа а Уитукуару, т.е. «Отдушину для ветра», расположенную за 15 миль от конца Жабуру. Это также извилистый проток длиной 35 миль, лежащий посреди группы островов, но он гораздо уже, чем Макаку.

Выйдя 2-го из Уитукуары, мы все высадились на берег: матросы — поудить рыбу в маленьком ручье, а мы с Жуаном да Куньей — пострелять птиц. Мы увидали стаю ало-синих ара (Macrocercusmaco), питающихся плодами пальмы бакаба; глядя на них, кажется, будто под темно-зеленой кроной развеваются яркие флаги. Мы высадились ярдах в 50 от того места, где сидели птицы, и осторожно поползли через лес, но, прежде чем добрались до попугаев, они улетели, издавая громкие пронзительные вопли. Около одного дикого плодового дерева нам повезло больше, ибо мой спутник застрелил анака (Derotypuscoronatus), одну из самых красивых птиц семейства попугаев. Она зеленого цвета и с задней стороны головы имеет хохолок из перьев, красный с синей каймой, который может произвольно поднимать и опускать. Анака — единственный попугай Нового света, очень похожий на австралийского какаду. Птица эта встречается во всех низменных районах Амазонского края, но нигде не водится в большом числе. Немногим удается приручить ее, и мне никогда не приходилось наблюдать, чтобы ее удалось выучить говорить. Тем не менее туземцы очень любят эту птицу и держат у себя в домах ради удовольствия видеть, как это раздражительное создание расправляет свои прекрасные перья, что оно обыкновенно делает, когда его дразнят. Матросы вернулись с обильным уловом рыбы. Меня поразило большое число различных видов; преобладал среди них один вид Loricaria длиной в целый фут и целиком одетый костным панцирем. Он встречается в изобилии в определенное время года в мелководье. Мясо у него сухое, но очень вкусное. Матросы принесли также небольшого аллигатора, которого называли жакаре-куруа; они говорили, что вид этот встречается только в мелких протоках. Он имел не больше 2 футов в длину, хотя, по утверждению индейцев, то было.взрослое животное; они назвали его mai d'ovos, т. е. матерью яиц, потому что разорили гнездо, которое нашли у самой воды. Яйца были немного больше куриных и правильной овальной формы, твердая скорлупа имела шероховатую поверхность. К сожалению, когда мы вернулись на шхуну, аллигатора уже разрезали на куски, чтобы съесть, и потому мне не удалось разобраться в его видовых особенностях. Куски насадили на вертела и принялись жарить над огнем; каждый матрос стряпал для себя. Впоследствии я больше не встречал этого вида аллигаторов.

Рис. Рыба акари (Loricaria duodecimalis)

3 октября. Около полуночи начал дуть ветер, которого мы долго ожидали, матросы подняли якорь, и вскоре мы уже плыли по самой Амазонке. Я встал задолго до восхода солнца, чтобы посмотреть на великую реку при лунном свете. Дул свежий ветер, и судно быстро неслось по воде. Проток, по которому мы шли, представлял собой всего-навсего узкий рукав реки шириной около 2 миль; полная ширина реки в этом месте больше 20 миль, но течение разделяется натрое рядом больших островов. Тем не менее река имела вид самый величественный. Она не производила впечатления озера, как водные просторы Пара и Токантинса, но обнаруживала мощь громадного струящегося потока. Желтоватые мутные воды также составляли резкий контраст с реками, входящими в систему Пара. Проток образовал великолепный плес, раскинувшийся с юго-запада на северо-восток; казалось, что воды сливались с небесами. В 11 часов утра мы добрались до Гурупа, маленького селения, расположенного на скалистом берегу высотой 30-40 футов. Здесь мы высадились, и мне удалось побродить по окрестным лесам, пересеченным многочисленными тропками и устланным ковром плаунов, которые вырастают до 8-10 дюймов в высоту и населены множеством блестящих синих бабочек из семейства Theclidae, или голубянок. В 5 часов пополудни мы снова пустились в путь. Вскоре после захода солнца, когда мы пересекали устье Шингу, первого крупного притока Амазонки длиной 1200 миль, на северо-востоке неожиданно показалась черная туча. Жуан да Кунья распорядился убрать все паруса, и тотчас же налетел страшный шквал, поднимавший пену на воде и производивший ужасный шум в окрестных лесах. Затем пошел проливной дождь, но уже через полчаса все снова было тихо, и в безоблачном небе показалась полная луна.

Из устья Шингу путь, по которому следуют суда, ведет прямо через реку, имеющую здесь 10 миль в ширину. Около полуночи ветер стих; судно находилось в это время неподалеку от большой мели под названием Баишу-Гранди. Мы простояли здесь в штиле под изнурительной жарой в продолжение двух дней, а когда с восходом луны в 10 часов вечера 6 числа снова задул пассат, оказались на подветренном берегу. Несмотря на все усилия нашего лоцмана, судно село на мель. К счастью, дно было сложено одним только мягким илом, так что, бросая якорь в наветренную сторону и вытравливая канат всеми силами команды и пассажиров, мы снялись с мели, проведя довольно тяжелую ночь. Мы обогнули выступ мели, пройдя по глубине в 2 фатома; затем судно повернуло к западу, и к восходу солнца мы в приподнятом расположении духа уже неслись вперед на всех парусах под ровным ветром.

Теперь погода на протяжении нескольких дней подряд стояла чудесная, воздух был прозрачно чист, ветер — прохладный и бодрящий. Днем 6-го на северном берегу реки показалась вдали цепь синих холмов — Серра-ди-Алмейрин. Я так долго жил на равнине, что холмы произвели на меня самое отрадное впечатление. Мы держались у южного берега и в течение дня прошли устья Урукурикаи и Акики, двух протоков, соединяющих Амазонку с Шингу. Весь этот южный берег отсюда и почти до Сантарена, на расстоянии 130 миль, представляет собой совершенно необитаемую низменность.

Он изрезан короткими рукавами, или заводями Амазонки, которые называются на языке тупи парана-миримами, т.е. маленькими речками. Следуя по ним, челноки могут пройти большую часть пути, почти не подвергаясь неприятностям сильного волнения в главной реке. Прибрежная полоса имеет вид самый заброшенный: лес здесь не так разнообразен, как на возвышенности, а береговую кромку, лишенную зеленого покрова вьющихся растений, которые служат столь пышной декорацией в других местах, на каждом шагу загромождают груды упавших деревьев, где обитают белые цапли, одиночные серые цапли и похожие на привидений аисты. Вечером мы миновали Алмейрин. Холмы, по словам фон Марциуса, который высаживался здесь, поднимаются на 800 футов над уровнем реки и поросли густым лесом до самых вершин: они начинаются на востоке несколькими невысокими и округленными возвышенностями, но к западу от селения принимают вид вытянутых гребней, которые, казалось, сравняла под одну высоту какая-то внешняя сила. Весь следующий день мы шли мимо цепи таких же плосковерхих холмов: одни стояли обособленно и имели форму усеченной пирамиды, другие вытянулись на несколько миль. В промежутке между холмами и хребтом Алмейрин расположена низменность, общая длина которой достигает миль 25; затем внезапно начинается Серра-ди-Марауакуа, за которой подобным же образом следуют хребет Велья-Побри, Серра-ди-Тапауинакуара и Сeppa-ди-Парауакуара. Все они резко отличаются от Серра-ди-Алмейрин отсутствием деревьев. У них крутые, неровные склоны, кажется, одетые короткой травой, но там и сям на них виднелись обнаженные белые пятна. Общая длина их составляет миль 40. Дальше, в направлении в глубь страны, их сменяют другие горные цепи, связанные с центральным горным хребтом Гвианы, который отделяет Бразилию от Кайенны.

Пока мы плыли вдоль южного берега в продолжение октября и двух последующих дней, почти все внимание наше занимали плосковерхие холмы на противоположном берегу.

Река здесь имеет в ширину 4— 5 миль, и в некоторых местах в середине течения лежат вытянутые и низменные лесистые острова, яркая и светлая зелень которых составляла удивительно красивый передний план на фоне великолепного ландшафта — широкой реки и серых гор. В 90 милях за Алмейрином находится селение Монти-Алегри; оно выстроено близ вершины последнего в этой цепи холма, который виден.с реки. Затем река несколько отклоняется к югу, и холмистая местность отступает от берегов Амазонки, чтобы снова показаться у Обидуса, милях в 100 к западу, значительно уменьшившись в высоте.

Между Монти-Алегри и следующим городом — Сантареном — мы трижды переходили от одного берега реки к другому. На середине течения волны поднимались очень высоко, судно страшно накренялось, и все, что только не было как следует закреплено, швыряло с одной стороны палубы на другую. Утром 9 октября легкий ветерок понес нас по ремансу, т.е. тихой воде, у южного берега. Эти полосы спокойной воды нередко встречаются у неправильных берегов реки и объясняются встречным движением воды вследствие быстрого течения в средних частях реки. В 9 часов утра мы прошли устье парана-мирима Маика, и тут вода вдруг изменила цвет, а берега — внешний вид. Вместо низменной и топкой береговой кромки, преобладавшей начиная от устья Шингу, перед нами раскинулся широкий пологий пляж белого песка. Лес уже не представлял собой более перепутанного скопления хаотической и буйной растительности, а имел округлые очертания и производил какое-то очень приятное и спокойное впечатление. В самом деле, мы приближались теперь к устью Тапажоса: чистые оливково-зеленые воды его сменяли илистый поток, против которого мы плыли уже так долго. Хотя река эта имеет огромные размеры -1000 миль в длину и по меньшей мере на протяжении последних 80 миль своего течения 4-5 миль в ширину, — та вода, которую она вносит, незаметна на середине Амазонки. Белые мутные струи главной реки невозмутимо текут дальше, занимая почти всю ширину русла, между тем как темная вода из притока точно крадется у самого берега и милях в 4-5 от устья уже неразличима.

Сантарена мы достигли в 11 часов утра. С реки город имеет чистенький и веселый вид. Он состоит из трех длинных улиц, которые пересекаются под прямым углом несколькими более короткими, и насчитывает около 2500 жителей. Расположен он у самого устья Тапажоса и делится на две части — город и алдею т.е. деревню. Дома торговцев и вообще всех белых построены основательно, многие имеют два и три этажа и все выбелены и крыты черепицей. Алдея, где живет, или жила прежде, индейская часть населения, состоит по большей части из глиняных лачуг, крытых пальмовым листом. Город расположен в очень красивом месте. Местность, несмотря на то что приподнята лишь немного, не составляет, строго говоря, части аллювиальных речных равнин Амазонки, а скорее служит северным продолжением бразильского континентального массива. Она бедна лесом и по направлению в глубь страны представляет собой волнистые кампу, которые соединяются с рядом холмов, простирающихся к югу, насколько хватает глаз. Впоследствии город этот был моей штаб-квартирой в течение трех лет; поэтому об окрестностях его я расскажу в одной из последующих глав. При первом же знакомстве с Сантареном поражаешься, как выгодно он расположен. Несмотря на расстояние в 400 миль от моря, он доступен для крупных судов, которые могут заходить сюда прямо из Атлантического океана. Между портом и морем река имеет всего две небольших излучины, а в продолжение пяти-шести месяцев в году амазонский пассат дует с очень небольшими перерывами, и потому парусные суда, прибывающие из-за границы, могут без особых трудностей достигать города. Сами мы прошли 200 миль, т.е. около половины расстояния от моря, за три с половиной дня. Хотя земля в непосредственной окрестности, вероятно, мало пригодна для земледелия, на противоположном берегу реки расположена обширная полоса богатой почвы с лесами и лугами, а Тапажос — путь в глубь горнопромышленных провинций внутренней Бразилии. Но откуда же явятся люди, чтобы овладеть богатствами этой прекрасной страны? В настоящее время в радиусе 25 миль насчитывается едва 6500 жителей; за городом, в глубь страны, местность необитаема, и по ночам неподалеку от окраинных улиц, по крайней мере в дождливый сезон, бродят ягуары.

Основываясь на полученных здесь сведениях, я выбрал следующий город — Обидус как лучшее место для того, чтобы задержаться там на несколько недель и исследовать произведения природы северного берега Нижней Амазонки. Мы выехали с зарей 10-го и. добрались до Обидуса, отстоящего почти за 50 миль от Сантарена, к полуночи. Весь день мы плыли поблизости от южного берега; на берегу там и сям попадались дома поселенцев, окруженные плантациями какао, которое является главным продуктом этого района. Берег этот пользуется дурной славой из-за бурь и москитов, но нам, к счастью, удалось избежать и того и другого. Замечательно, что москиты беспокоили нас, да и то не очень сильно, только одну ночь на протяжении всего нашего плавания.

На следующее утро я высадился в Обидусе и распрощался с моим любезным другом Жуаном да Куньей, который, доставив на берег мои пожитки, поднял якорь и продолжал свой путь. Город насчитывает около 1200 жителей и расположен высоко на утесе, футах в 90-100 над уровнем реки. К западу берег обрывист на протяжении 2-3 миль отсюда. Обрывы состоят из разноцветной глины — табатинги, которая встречается так часто в Амазонском крае; в половодье о них ударяет сильное течение реки, ежегодно вымывая значительную часть берега. Местами глина располагается чередующимися розовыми и желтыми слоями; розовые пласты толще и гораздо тверже остальных. Когда я плыл вниз по реке в 1859 г., один немец — инженер на службе у правительства — говорил мне, что он нашел известняковые слои, густо заполненные морскими раковинами и переслоенные с глиной. Поверх табатинги лежит пласт песка, в некоторых местах толщиной в несколько футов, а вся формация покоится на пластах песчаника, которые обнажаются лишь тогда, когда река опускается до самого нижнего своего уровня. За городом поднимается красивый округлый холм, и такие же холмы тянутся на 6 миль к западу, до устья Тромбетаса, большой реки, которая протекает по внутренней Гвиане. И холмы и низины покрыты сумрачным лесом. Река здесь суживается до ширины немногим меньше мили (1738 ярдов), и вся масса ее вод, образуемая слиянием множества могучих потоков, изливается через теснину со страшной скоростью. Следует заметить, однако, что сама долина реки не суживается до такой степени: противоположный берег представляет собой не материковую породу, а низменную аллювиальную полосу, в той или иной мере затопляемую в дождливый сезон. За ней лежит обширное озеро Лагу-Гранди-да-Вила-Франка, которое соединяется с Амазонкой и выше и ниже Обидуса, а потому выглядит словно рукав или старый проток реки. Озеро имеет миль 35 в длину и от 4 до 10 миль в ширину, но глубина его невелика, и в сухой сезон размер его значительно сокращается. Течения в нем не заметно, следовательно, в настоящее время, оно совершенно не отводит вод Амазонки с их главного русла, проходящего мимо Обидуса.

Я пробыл, в Обидусе с 11 октября до 19 ноября. Кроме того, я провел здесь три недели в 1859 г., когда город претерпел большие изменения вследствие наплыва португальских иммигрантов и постройки крепости на вершине утеса. Это один из самых приятных городов на реке. Дома по большей части основательной архитектуры и все крыты черепицей. Жители по крайней мере во время первого моего посещения, были простодушны, любезны и общительны. Крытых пальмовым листом хижин почти не видно, так как теперь здесь живет очень мало индейцев. То было одно из первых поселений португальцев, и лучшая часть населения состоит из издавна обосновавшихся здесь белых семейств, обнаруживающих, впрочем, иногда следы примеси индейской и негритянской крови. В течение последних 80 лет в Обидус и Сантарен было ввезено значительное число негритянских невольников; до того времени практиковался с той же целью насильственного порабощения жестокий угон индейцев, но число их постепенно уменьшалось, и ныне индейцы не являются сколько-нибудь существенной составной частью населения округа. Большинство горожан Обидуса — владельцы какаовых плантаций, расположенных в окрестных низинах. Есть здесь крупные скотовладельцы; они владеют поместьями, занимающими многие квадратные лье в кампу — травянистых районах по берегам Лагу-Гранди и других подобных же внутренних озер близ селений Фару и Аленкер. В этих кампу растет питательная трава, но в некоторые периоды в году, когда вода в Амазонке поднимается выше среднего уровня, их обыкновенно затопляет, и тогда происходит большой падеж скота — он тонет, гибнет от голода и от нападений аллигаторов. И в скотоводстве и в разведении какао употребляются только требующие минимальной затраты труда и самые примитивные способы, и оттого хозяева обыкновенно бедны. Впрочем, кое-кто разбогател, приложив к ведению хозяйства лишь немного трудолюбия и искусства. Люди поговаривали о нескольких наследницах в округе, исчисляя их богатство в волах и невольниках: десяток невольников и несколько сот голов крупного рогатого скота считались порядочным состоянием. Некоторыми из тех поместий, где я бывал, уже овладели предприимчивые молодые люди, которые явились в эту сторону из Пара и Мараньяна в поисках счастья.

Те несколько недель, что я провел здесь, прошли весьма приятно. Вечера я проводил обычно в обществе горожан, которые собирались (в противоположность бразильскому обычаю) на европейский манер: различные семейства встречались для совместного развлечения в домах друг у друга, в том числе и холостяки, и все общество, женатые и холостые, замужние и незамужние, вместе играли в незатейливые игры. Встречи эти происходили обыкновенно в гостиных, а не на открытых верандах — обычай, почти вынужденный из-за москитов; однако вечера здесь очень прохладны, и в комнатах не так душно, как в Пара. Воскресенье в Обидусе соблюдалось строго: по крайней мере лавки все закрывались, и почти все население отправлялось в церковь. Викарий — падре Раимунду ду Саншис-Бриту — был превосходный старик, и, мне кажется, любезные манеры народа и общую чистоту нравов в Обидусе в значительной части следовало отнести за счет хорошего примера, который он подавал своим прихожанам.

Лес в Обидусе, по-видимому, изобиловал обезьянами, ибо редкий день проходил без того, чтобы я не встречал нескольких из них. Я заметил четыре вида: коаита (Atelespdniscus), Chrysothrix sciureus, Callithrixtorquatus и нашего старого друга по Пара Midas ursulus. .Коаита — крупная черная обезьяна, покрытая грубой шерстью; выступающие лицевые части у нее коричневато-телесного оттенка. Ростом это самая большая из амазонских обезьян, но объемом ее превосходит барригудо (Lagothrixhumbotdtit) с Верхней Амазонки. Встречается она повсюду в низменностях Нижней и Верхней Амазонки, но к югу не выходит за пределы речных равнин — там ее место занимает родственный вид — белоусый коаита (Ateles marginatus). Зоологи называют коаита паукообразными обезьянами за длину и гибкость их туловища и конечностей.

Хвост как хватательный орган достигает у этих обезьян высшей степени совершенства, и потому было бы, вероятно, правильно рассматривать коаита как последнюю ступень развития американского типа обезьян. Насколько мы знаем, судя по живым и ископаемым видам, Новый свет не пошел дальше коаита в направлении создания более развитой формы отряда четвероруких. Тенденция Природы заключалась здесь, по всей видимости, лишь в том, чтобы усовершенствовать те органы, которые все лучше и лучше способствуют приспособлению вида к чисто древесному образу жизни; но вид этот нисколько не стал ближе к тем более развитым формам человекообразных обезьян, которые свойственны одному только Старому Свету. Мясо обезьяны высоко ценится туземцами в этой части страны, и военный комендант Обидуса майор Гама каждую неделю посылал негра-охотника застрелить.одну обезьяну для своего стола. Однажды я пошел поохотиться на коаита в сопровождении невольника-негра, принадлежащего одному моему приятелю. В самой глубокой части лощины мы услышали хрустящий звук откуда-то с деревьев наверху, и вскоре Мануэл показал мне коаита. Было что-то человекоподобное в том, как осторожно двигалось это тощее темное косматое существо среди ветвей на огромной вышине. Я выстрелил, но, к сожалению, только ранил зверя в живот. Он с треском полетел головой вниз, но, пролетев 20 или 30 футов, уцепился хвостом за сук, мгновенно охватил его и остался висеть в воздухе. Прежде чем я успел перезарядить ружье, обезьяна оправилась и проворно взобралась на самые верхние ветки, где оказалась вне досягаемости охотничьего ружья; мы отчетливо видели, как бедняжка исследовала рану своими пальцами. Коаита держат прирученными чаще, чем других обезьян. Индейцы очень любят их как ручных животных, и женщины нередко кормят молодых обезьянок грудью. Обезьяны привязываются, к своим хозяевам и иногда ходят за ними следом по земле на значительном расстоянии. Однажды я видел одного чрезвычайно забавного ручного коаита. Это была старая самка, сопровождавшая своего хозяина, который вел торговлю по реке, во всех его путешествиях. Чтобы продемонстрировать мне, до чего она смышлена и понятлива, хозяин принялся жестоко бранить ее, называя бездельницей, ведьмой, воровкой и тому подобными словами — всем обильным португальским словарем бранных выражений. Бедная обезьяна, тихонько сидя на земле, испытывала, казалось, тяжкое горе от этого проявления гнева. Сначала она стала серьезно смотреть на хозяина, затем заскулила и, наконец, принялась с чувством раскачиваться всем телом взад и вперед, жалобно вскрикивая и беспрерывно проводя по лбу своими длинными и тощими руками: она всегда так ведет тебя, будучи возбуждена, и потому на лбу ее была протерта лысина. Под конец хозяин переменил тон: «Все это неправда, старина: ты ангел, цветок, добрая милая старушка» и т.д. Бедная обезьяна тут же перестала вопить и вскоре вслед за тем перебралась туда, где сидел ее хозяин. Нрав у коаита чрезвычайно мягкий; в нем нет ничего от беспокойной, неугомонной живости его родственников капуцинов и ни следа от угрюмого, не поддающегося приручению характера еще более близких его родственников Mycetes, или ревунов. Впрочем, этот отъявленный воришка обнаруживает немалую хитрость, утаскивая мелкие предметы одежды, которые прячет на своем ложе. Туземцы Верхней Амазонки, чтобы добыть взрослого коаита, стреляют в него из духового ружья отравленными стрелами и возвращают к жизни, вкладывая ему в рот щепотку соли (противоядие от яда урари, которым смачивают стрелы). Пойманные таким способом животные быстро становятся ручными. Двух самок держали одно время в Ботаническом саду в Париже, и Жоффруа-Сент-Илэр рассказывает, что они редко расставались: почти все время они сидели тесно обнявшись, у каждого хвост был обернут вокруг туловища другого. Ели они вместе: в этих обстоятельствах, когда дружба животных подвергалась трудному испытанию, они, как было замечено, никогда не ссорились и не спорили между собою из-за обладания излюбленным плодом.

Окрестности Обидуса были богаты и насекомыми. На широких лесных аллеях я ежедневно наблюдал, как великолепная бабочка из рода Morpho, 6-8 дюймов в размахе, — Morpho hecuba — парит на высоте 20 или более футов над землей. Среди низких деревьев и кустарников в изобилии встречались многочисленные формы Heliconia, группы бабочек, свойственных тропическим областям Америки, с длинными и узкими крыльями. Преобладающий фон на крыльях этих насекомых густо-черный, на нем располагаются пятна и подоски темно-красного, белого и ярко-желтого цвета, сочетаясь в различных узорах у разных видов. Изящная форма, яркие краски и медленный, плавный полет делают их очень привлекательными, а число их до того велико, что они составляют, пожалуй, отличительную черту внешнего облика леса, возмещая недостаток цветов. После Heliconia всего заметнее были Catagramma (С. astarte и С. peristera). Бабочки эти летают очень быстро, совершая короткие перелеты, часто садятся и долгое время остаются без движения на стволах деревьев. Крылья у них ярко-зеленого и черного цвета, поверхность — с густым бархатистым отливом. Род обязан своим греческим названием Catagramma (обозначающий «письмо снизу») своеобразным отметинам на нижней стороне крыльев, напоминающим арабские цифры. Видов и разновидностей встречается чуть ли не бесконечное множество, но большая часть их населяет знойные долины восточной стороны Андов. Другая, близко родственная Catagramma бабочка Callithea leprieurii также встречалась в изобилии в болотистой верхней части озера, о котором шла речь выше. Крылья у нее роскошного темно-синего цвета, с широкой серебристо-зеленой каймой. Обе эти группы — Callithea и Catagramma — встречаются только в тропической части Америки, по преимуществу у экватора, и, без сомнения относятся к прекраснейшим произведениям области, где животные и растения как будто отливались в самые совершенные формы природы.

Рис. Heliconius melpomene

Множество других своеобразных насекомых украшает эти прелестные леса. Иные виднелись только на солнце, в открытых местах. Когда вода отступала с отлогого берега, на сыром песке собирались в огромных стаях бабочки желтые (цвета серы) и оранжевые. Большая часть их принадлежала к роду Callidryas. Они скоплялись плотными массами, иногда по 2-3 ярда в окружности; все держали крылья вертикально, и пляж имел такой вид, точно на нем были разбиты грядки крокуса. Эти Callidryas, по-видимому, мигрирующие насекомые, с большой мощностью размножения. В продолжение последних двух дней нашего путешествия они в больших количествах непрерывно пролетали над рекой, привлекая внимание всех на борту нашего судна. Они летели в одном направлении, а именно с севера на юг, и вереницы их тянулись без перерыва с раннего утра и до захода солнца. Все особи, отдыхающие на песке прибрежной полосы, — самцы. Самки гораздо более редки и видны только на лесных опушках, где, перелетают с дерева на дерево и кладут свои яйца на низкорослые мимозы, растущие в тени. Мигрирующие рои, насколько мне удалось установить, состоят из одних только самцов, и потому я полагаю, что их путешествия не простираются на очень дальние расстояния.

В здешних окрестностях встречается своеобразный лесной сверчок: самцы производят очень громкие и не лишенные мелодичности звуки, потирая друг о друга заходящие один на другой края надкрылий. Звуки эти, безусловно, громче и необычнее, чем все слышанные когда-либо мной из производимых прямокрылым насекомым звуков. Туземцы называют сверчка танана за его музыку, представляющую собой резкое и звучное стрекотание, которое напоминает звуки та-на-на — та-на-на, следующие с небольшими перерывами. Встречается он в окрестностях, по-видимому, редко. Когда туземцам удается поймать сверчка, они сажают его в плетеную клетку и держат там, чтобы слушать его пение. Мой приятель держал одного сверчка шесть, дней. Насекомое вело себя оживленно только два-три дня, и тогда громкий крик его доносился с одного конца селения на другой. Когда сверчок умер, приятель отдал его мне, и то был единственный экземпляр, который удалось мне раздобыть. Сверчок относился к семейству Locustidae, группе, промежуточной между сверчками (Achetidae) и саранчовыми (Acridiidae). Общая длина туловища сверчка составляет два дюйма с четвертью; когда крылья сложены, насекомое вследствие сильной выпуклости тонких, но жестких пергаментовидных надкрылий выглядит надутым, точно пузырь; окраска его сплошь бледно-зеленая. Приспособление, посредством которого танана производит свою музыку, весьма своеобразно развито из обычных жилок надкрылий. На внутренней кромке каждого надкрылья у его основания имеется роговое расширение, или поле: на одном крыле (b) у этого поля круто поднимающиеся края, на другом (а) — жесткая жилка, проходящая по полю с нижней стороны, пересекается мелкими четкими бороздками, как на напильнике. Когда насекомое быстро двигает крыльями, насечка на одном поле сильно трется о роговой край другого, производя звуки; пергаментовидные надкрылья и охватываемое ими полое пространство способствуют, как барабан, резонансу звуков. Выступающие части обоих надкрылий перерезает подобная же жесткая жилка, но она изборождена, как напильник, только на одном надкрылье, а на другом остается совершенно гладкой. У других видов семейства, к которому принадлежит танана, есть такие же органы стрекотания, но ни у одного из: них они не развиты в столь высокой степени, как у этого насекомого; снабжены ими только самцы, у самок кромки надкрылий совершенно прямые и без всяких приспособлений. Способ производить звуки и назначение их исследовались несколькими авторами у ряда европейских видов. Звуки эти — призыв самцов. У обыкновенного полевого сверчка в Европе самец, как показывают наблюдения, садится вечером у входа в свою нору и стрекочет, пока не появится самка; тогда громкие тона сменяются более приглушенными, а преуспевший музыкант ласкает усиками вновь приобретенную подругу. Всякий, кто только пожелает заняться этим, может наблюдать подобное же поведение у домового-сверчка.

Рис. Музыкальный сверчок (Clorocoelus tanana), a, b — выступы надкрылий, превратившиеся в музыкальный инструмент

Характер и назначение музыки у насекомых более однородны, нежели строение и расположение приспособления, которым она производится. Последнее различно у всех трех упоминавшихся выше родственных семейств. У сверчков надкрылья симметричны: на обоих надкрыльях имеются прямые кромки и пересеченные острыми бороздками жилки, приспособленные производить стрекотание. Следовательно, у них не выделена определенная часть кромок для развития в звукопроизводящее приспособление. У этого семейства надкрылья ровно лежат на спинке насекомого и на значительной части своей длины заходят одно за другое. У Locustidae эти члены занимают наклонное положение по обеим сторонам туловища и заходят один за другой только на небольшой длине около основания, орган же стрекотания развился вне этого небольшого участка. Усиление резонанса у большей части видов достигается при помощи тонкой прозрачной пластинки, покрытой перепонкой; пластинка находится в середине заходящих одно за другое полей. У саранчовых (Acridiidae) надкрылья сходятся в прямом шве, и трение отдельных участков их кромок становится невозможным. Но и здесь Природа обнаруживает такое же изобилие ресурсов, как повсюду, и, изобретая другие способы снабдить самцов приспособлением для испускания призывных звуков, указывает на то, какое важное значение придает она этой функции. У самцов Acridiidae музыка производится трением длинных задних бедер о роговые жилки наружных кромок надкрылий; расположенная около места прикрепления бедер барабанная полость приспособлена к тому, чтобы резонансом давать ответ на издаваемые звуки.

Я добыл в Обидусе очень мало, птиц — не то чтобы здесь водилось мало птиц, но это были преимущественно кайеннские виды. Ранним утром лес близ моего дома весь звенел от их песен — явление в этой стране необычное. Я впервые услышал здесь приятные удивительные звуки карашуэ — вида дроздов, вероятно, Mimus lividus орнитологов. Впоследствии я обнаружил, что птица эта часто встречается в разбросанных по кампу лесах в районе около Сантарена. Она гораздо мельче и окрашена проще, чем наш дрозд, а пение ее не так громко, разнообразно и продолжительно, но песня имеет приятную жалобную мелодию, которая хорошо гармонирует с дикими и молчаливыми перелесками, где одну только эту песню и слышишь по утрам и вечерам в знойные тропические дни.

С течением времени песня этого скромного дрозда стала будить в моем сознании приятные ассоциации, точно так же, как прежде, на родине, песни его более одаренных родичей. В Бразилии встречается несколько родственных ему видов; в южных провинциях их называют сабиями. Бразильцы не остаются нечувствительными к прелестям этого лучшего своего певца: я нередко слышал, как молодые люди поют во хвалу сабии недурные песни под аккомпанемент гитары. Несколько раз я находил гнездо карашуэ, выстроенное из засохшей травы и гонких веток и вымазанное изнутри; яйца у него окрашены и пятнисты, как у нашего черного дрозда, но значительно мельче. Немалое удовольствие я получил, подстрелив яркого красноголового пигмея (Pipracornuta): три самца этой птички сидели на низкой ветке и не спеша подпрыгивали друг около друга, точно в каком-то танце. В светлых лесах, окружающих песчаные берега озера за городом, часто встречался желтобрюхий трогон (Trogonviridis). Спина у него ярко-зеленая с металлическим отливом; а грудь — стального голубого цвета. Туземцы называют его сурукуа-ду-игапо, т.е. трогоном с заливных земель, в противоположность красногрудым видам, которые называются сурукуа-да-терра-фирма. Я часто видел, как небольшие группы, с полдюжины птиц, тихо сидели на низких ветвях деревьев. Они оставались почти без движения в продолжение часа или двух, лишь иногда, поворачивая голову, чтобы, проследить за пролетающим мимо насекомым, или — что, по-видимому, происходит чаще — высматривая плоды на соседних деревьях; через долгие промежутки времени они стремительно бросались, чтобы схватить насекомое или плод, и всегда возвращались на то же самое место.