Натюр Морт

Зеркальный щит

Постепенно, шаг за шагом, подошли к главному. Выслушав предложение аналитика, Богданов облегчённо вздохнул. Вздохнул и аналитик: он боялся, что клиент заартачится и им придётся вернуться к исходной точке.

— Я уж сам догадался о ваших планах, — признался Богданов. — Согласен на всё.

Он не кривил душой: наконец-то займётся делом. Практика долго откладывалась, аналитик тщательно готовил Богданова к решительным действиям. Визиты обходились дорого, время шло, страхи не отступали, и клиент начинал нервничать.

— Я возьму с вас расписку, — предупредил целитель.

— Ради Бога, — с готовностью кивнул Богданов.

Аналитик достал из ящика письменного стола сомнительного вида бланк с плохо пропечатанными буквами. Текст гласил, что пациент поставлен в известность о реальной (смертельной) опасности сеанса. Аналитик нацарапал фамилию, имя, отчество, поставил дату, подтолкнул бумажку к Богданову, сидевшему напротив. Тот размашисто подписался и отпасовал документ назад.

Аналитик встал, заложил руки за спину и прошёлся по комнате. На его росомашьем лице застыло целеустремлённое выражение; очки сверкали, отбивая подачу доброго весеннего солнца. Комната — обычно полутёмная, с зашторенными окнами — выглядела непривычно светлой, словно в ней, как и в душе окрылённого Богданова, пролегал с недавних пор рубеж между светом и тьмой. Вдохновлённый обстановкой, Богданов без оглядки прощался с былым в надежде, что свет отныне сделается его постоянным спутником.

— Ну что ж, — услышал он из-за спины. — Я должен вам кое о чём напомнить.

Хозяин комнаты вновь очутился за столом, причем перелетел туда стремительно, упёрся в крышку руками и уставился в глаза вздрогнувшего было Богданова. Очки всё отсвечивали, аналитик сорвал их с насиженного места и едва не швырнул перед собой, но в последнее мгновение задержался и бережно положил. Клиент посуровел лицом, понимая, что сейчас получит последние инструкции.

— Я высоко ценю ваше усердие, — сказал аналитик, тараща глаза. — Такую гору литературы осилит далеко не каждый. Но специальные тексты, несмотря на свою увлекательность, для неподготовленного читателя всё-таки слишком сложны. И я боюсь, что вы могли сделать из прочитанного неправильные выводы. Мне, конечно, очень жаль, что я чисто по времени не имею возможности ознакомиться с вашими впечатлениями — жаль потому, что степень моего неведения касательно ваших взглядов прямо пропорциональна риску при сеансе. Ответьте мне на один-единственный вопрос: что из прочитанного видится вам самым главным, самым важным? Только коротко.

Богданов почесал за ухом.

— Так сразу и не скажешь, — протянул он с сожалением и поднял на учителя взгляд в надежде, что тот пойдёт на попятный. Но аналитик ждал.

— Наверно, — решил наконец Богданов, — самое важное — это то, что я выйду как бы за пределы себя самого и стану тем, кем был в прошлой жизни. И там-то уж выясню, чего я боюсь на самом деле.

— Слава Богу, вы это сказали! — всплеснул руками куратор. — Запомните раз и навсегда: никакой прошлой жизни у вас не было! Вот что самое важное! Вы увидите образы — да, очень художественные, красочные образы, но не больше. Эти образы — материал, которым пользуется сознание за неимением ничего другого. Наряжаться в эти образы будут элементарные физические и химические процессы, до которых вы дойдёте в своем погружении и которые, естественно, никак иначе и не могут быть восприняты человеческим сознанием. Волшебные картины суть просто оболочки для невыразимых базовых реакций! Сначала вы пройдёте сквозь собственное детство, потом вторично переживёте внутриутробные впечатления, а дальше ваше самопостижение упрётся в стенку из этих простейших молекулярных взаимодействий — в них вся соль. Эти-то общие принципы и есть основа для мифов, религий и всего остального. То, что человек не понимает умом, но постоянно ощущает бессознательно, он помещает вовне, наделяет всевозможными качествами, свойствами — как правило, в их число входит всемогущество, склонность судить и карать, а также миловать и оказывать покровительство…вы понимаете мою мысль?

— Ну разумеется, — кивнул согласно Богданов. — Если я вижу дракона, то это не дракон, а некий общий биологический принцип драконности, принявший в моем сознании форму дракона. Правильно?

— В целом — да, — сказал аналитик не очень уверенно. — Я, со своей стороны, обещаю быть поблизости. И если что…

— Вы не переживайте, — успокоил его отважный волонтёр. — Я хорошо понимаю, что там одни фантазии.

— Вот-вот, — поддержал его тот. — А то вы можете сильно испугаться. Мало ли кого вы там увидите. Пока бессознательное не поглощено сознанием, оно продолжает порождать богов и демонов, которые осаждают человечество со всех сторон. Но когда-нибудь человек поймет, что всё это — он сам, и больше никто. В вашем случае причина страхов сидит очень глубоко, поломка произошла на уровне каких-нибудь белковых цепочек, и другого способа добраться до неё не существует.

— Печально сознавать, что ты боишься самого себя, — заметил Богданов с чувством. — Однако где-то я такое уже читал — про то, как «сам», "сам"…Ну да — "Крошка Цахес, Циннобер"!

— Это был урод, — ответил аналитик тоном, не допускающим возражений.

— Ах, конечно, — смутился Богданов. — Мы-то с вами — нормальные люди.

— И просвещённые, — напомнил аналитик дружелюбно.

Аналитик умел всё. Он не ограничивался каким-то одним направлением современной ему психологии, будь то классический психоанализ или холотропная медицина. Он придерживался мнения, что истина многолика, и добраться до неё можно только сочетая различные ухищрения. Богданов нашёл его по объявлению в рекламной газете и прельстился обещанием не подвергать клиентов гипнотическому воздействию, не трогать их биополе и не поить самодельными лекарствами.

Правда, по мере того, как отношения между ними становились всё более и более доверительными, Богданову пришлось пересмотреть свои взгляды на дела таинственные. Отказался от газетных обещаний и аналитик. Сейчас, к примеру, он собирался прибегнуть именно к гипнотическому воздействию — с помощью самодельных лекарств, в надежде добраться до биополя, спрятанного под маской разных нелепых чудовищ, и починить его.

— На чём мы остановимся? — спросил он у Богданова. — Сделаем укольчик или подышим по оригинальной методике?

— Укольчик, — выбрал ленивый Богданов.

— Как хотите, — аналитик полез в стеклянный шкаф, набитый медикаментами. — Не забывайте, что называть моё лекарство галлюциногеном ошибка. Оно всего лишь помогает устранить барьеры, которые выставляет на пути в подсознание трусливое Эго. К сожалению, мне будет труднее вами управлять. Влиять на человека, находящегося под воздействием химических веществ, вообще очень сложно.

Богданов, чувствуя, как замирает у него сердце, приспустил брюки и лёг на кушетку. Укола он почти не ощутил, перевернулся на спину и хотел было сесть, но аналитик заботливо придержал его за плечо.

— Лучше вам полежать, — молвил он заботливо. — А то всякое бывает. Одна соплюшка наглоталась так без спроса, а после выпрыгнула из окна. Дескать, у неё оторвалась голова, показала язык и полетела в окно на улицу.

— Это что — разве не галлюцинация? — осторожно поинтересовался Богданов.

— Не умничайте, — аналитик нахмурился. — Даже для вас это слишком сложный вопрос.

Потянулось ожидание. От нечего делать аналитик запустил попрыгать по полу модель собственного изобретения: миниатюрная машина-уроборос. Как известно, уроборос является символом бессознательного и изображается в виде змеи, кусающей свой хвост. В нём представлены оба начала — мужское и женское, инь и ян, поэтому машина аналитика работала попеременно то в полостном, то в фаллически-проникновенном режиме — в соответствии с материнским и отцовским архетипами. Самозабвенно сокращаясь, модель скакала по полу наподобие заводной лягушки. Богданов смотрел на неё с опаской. Он думал, что ему не очень хочется встретиться в глубинах подсознания с реальным прототипом модели.

"Реальный прототип — всего лишь упаковка для физико-химической реакции", — напомнил себе Богданов и немного успокоился. Ноги обдувал приятный ветерок, а голове, напротив, было необычно тяжело и тесно, и жарко впридачу. Ветерок проникал в помещение через большой оконный проём, а на вспотевший череп давил увесистый шлем. Прямо напротив, на троне, развалился полуголый обрюзгший монарх и что-то наставительно оттуда изрекал. Персей помотал головой и уставился на странную личность, которая, тоже достаточно потрясённая, держалась, тем не менее, довольно нагло и стояла от него по правую руку, непроизвольно притоптывая ногой.

— Это просто удивительно, — признал аналитик, потому что это была его личность. — Сразу — на трансперсональный уровень, в так называемое прошлое воплощение. Минуя зародыши и сперматозоиды.

— Что это за придурок? — раздражённо осведомился царь. — Стража!

Аналитик моментально приувял: похоже было, что он тоже уловил дуновение ветра, и реальность ощущений произвела на него сильное впечатление. От стражи он не ждал ничего хорошего.

— Я буду с тобой мысленно, — быстро пообещал целитель и начал исчезать. Царь привстал на троне, закипая: чувствовалось, что волшебством его не удивишь, а бегство неизвестного говорит о слабости последнего — по всей вероятности, мелкого, слабенького чародея или бога.

Вбежала стража — звероподобные воины, закованные в металл, но было уже поздно.

— Послушай, Персей, — обратился монарх к Персею, — кого ты с собой привёл? Я хотел переговорить с тобой с глазу на глаз, без посторонних ушей.

— Не знаю, о Полидект, — отозвался тот. — Боги свидетели — я пришёл один.

И тут Персей, едва успев договорить, прикусил себе язык: неизвестно, откуда и неизвестно, как до его сознания добралось варварское слово «Богданов». Герой схватился за голову, боясь, что та сию секунду разломится пополам и непонятное слово полностью завладеет одной из половинок, а то и сразу двумя.

Полидект, на чьей физиономии сохранялось неудовольствие, поёрзал на троне.

— Идите вон, — повелел он воинам, и стража, тупо глядя перед собой, удалилась рысью.

— В конце концов, — заявил Полидект, — это твоё дело — выбирать себе помощников. Прискорбно, тем не менее, что в них не видно ни капли учтивости.

Персей промолчал, прислушиваясь к возне, которую неведомые демоны затеяли в его сознании. Оказалось, что он пока ещё принадлежит самому себе, а потому Персей почтительно склонил голову и прижал ладонь к сердцу.

— О, могучий царь, — начал он, но правитель остановил его жестом.

— Да пребудут с тобой боги, — сказал монарх миролюбиво. — Собственно говоря, мне больше не о чем с тобой разговаривать. Вполне ли ты уяснил свою задачу?

— Вполне, государь, — успокоил его Персей. Задача оказалась не из лёгких, но к подвигам герою было не привыкать. Полидект поручил ему разыскать ужасную Медузу Горгону и положить конец её многочисленным злодеяниям. Сложность поручения состояла в том, что на преступницу нельзя было смотреть: она обладала волшебным даром превращать любого, кто на неё посмотрит, в камень и активно этим даром пользовалась.

— Вот-вот, — прозвучал в мозгу Персея посторонний голос. — Всё дело в Медузе. Иди и разберись с нею.

Персей вторично взялся за голову и потому, занятый проклятым демоном, не заметил хитрой ухмылки на лице Полидекта. Доверчивый герой никак не мог знать, что правитель, положивший глаз на его матушку Данаю, сознательно втягивает её гораздого на благородные подвиги сына в опасную авантюру.

Тронный зал вдруг задрожал и рассыпался на мелкие кусочки.

Потрясённый Богданов, продолжая держать на сердце ладонь, открыл глаза и увидел, что над ним склонился донельзя довольный аналитик.

— Кто бы мог подумать! — аналитик восхищённо покачал головой. — По вам бы никогда не сказал. Такой неказистый субъект — и сразу в Персеи!

Обида на короткий миг затмила в Богданове все прочие впечатления. Он приподнялся на локте, угрюмо взглянул на туловище, которым наградила его природа, и попытался сказать что-то дерзкое, но аналитик его опередил:

— Не смейте обижаться. Мелкие оскорбления входят в психотерапевтическую программу.

Богданов нехотя закрыл рот и сел на кушетке. Аналитик, важно расхаживавший по комнате, споткнулся, наконец, о механический уроборос и чуть его не испортил. Испугавшись за модель, он бережно поднял её с пола и убрал в шкаф.

— В вашу программу действительно входит много такого, о чём я не подозревал, — заметил Богданов. — Меня преследует чувство, что галлюцинацией там и не пахло.

— Это хорошо, — кивнул аналитик, усаживаясь за стол. — Давайте я вам кое-что объясню. Ваша восприимчивость отменна. Вам с ходу повезло нырнуть на самое дно подсознания. И с первого же раза вы сумели уловить самую суть того, что вам надлежит сделать в дальнейшем.

— Послушайте, — сказал Богданов. — Прежде, чем вы приступите к толкованию, ответьте на маленький вопросик: откуда там, во дворце, взялись вдруг вы? Ведь вы не принимали лекарство. А если бы приняли, то, насколько я понимаю, очутились бы в каких-то своих собственных чертогах.

Аналитик вздохнул и снисходительно улыбнулся:

— Очень просто. Вы же не молчали, и наш контакт не прерывался. Странствуя по мифу, вы тем временем исправно сообщали мне обо всём, что видели. При этом, естественно, вам казалось, будто я стою рядом.

— Тогда почему вы испугались Полидекта?

— Вот ещё! — скривился аналитик. — Никакого Полидекта не было. Я просто не хотел мешать. Разговор мог уйти в сторону. К тому же вы — вы, а не Полидект! — так сжали кулаки, что я не исключал агрессии. И кроме того разве не очевидно, что древнегреческий правитель должен выражаться несколько иначе, чем в вашем случае? Что это ещё за «придурок» у него прозвучал?

— Ну, хорошо, — Богданов говорил с явным сомнением в голосе. — Ладно. Я более или менее удовлетворён. Действительно, «придурок» — слово, которым я пользуюсь часто.

— То-то и оно, — подхватил аналитик. — Ну-с, теперь позвольте высказать кое-какие соображения. Итак: вы получили от царя конкретное задание. Мы не будем сейчас касаться сложных взаимоотношений Персея с Полидектом, Данаей, Андромедой, Зевсом и прочими персонажами. Все они имеют психологическое происхождение и символизируют процессы рождения, созревания, индивидуации и много чего ещё. Но нас интересует прежде всего Медуза. Это настолько недвусмысленный, яркий образ, что мне остаётся только аплодировать нам обоим. Вам — за покладистость и силу воображения, себе — за методику.

Богданов задумчиво потёр лоб.

— Я, конечно, догадываюсь, что это за Медуза, — молвил он неуверенно. Мне, однако, трудно соотносить её с какой-то символикой. Клянусь богами, всё было чрезвычайно реально.

— Ну, раз вы уже клянётесь богами, значит — реально. Можно только порадоваться. Чем ближе к жизни, тем ощутимее результат. И всё же остановимся на образе Медузы. Если б вы задались целью подумать, вы бы смекнули, что Медуза Горгона символизирует первичный океан, ужасное женское начало, превратившееся по мере высвобождения личного «я» из доброй материнской стихии в хищный, чудовищный феномен, ибо оно недовольно и хочет удержать дитя в его прежнем качестве — безличностным и безынициативным. Оно пытается захватить ваше неокрепшее, инфантильное самосознание и вернуть его в первобытную пучину неосознанного существования. Такое женское начало символизируется архетипом Ужасной Матери. Формы, в которых этот архетип существует, весьма разнообразны, и Медуза Горгона — классический, безупречный вариант. Давайте вспомним миф как таковой: даже Персей не посмел заглянуть ей в лицо. Он вынужден был пользоваться зеркальным щитом и ограничивался одним отражением — в противном случае он, как и все прочие, рисковал превратиться в камень. В этом мифе создатели греческой мифологии отразили очень мощный конфликт, который от века существует как в психологии отдельного лица, так и в психологии человечества в целом. Искорка сознания, немощное личное «я», окружённое материнским праокеаном, стремится вверх, к небесам, страшась бросить взгляд на первичные воды, ибо те слишком сильны, чтобы герой мог противостоять их зову. Нечто похожее мы наблюдаем в другой легенде — о жене Лота, которая обернулась и стала соляным столпом. Но логика развития человека и общества заставляет, как бы не было страшно, заглянуть в этот древний, полный хаоса омут и осознать его как часть самого себя. Вот в чём состоит глубинный, психологический смысл данного вам поручения.

Богданов глубоко вздохнул. Объяснение он в общем понял, но полностью принять не мог. По всему выходило, что первым был конфликт, а после уж создавался миф. Однако его собственный недавний опыт говорил об обратном. Зная, что на это скажет аналитик, Богданов не стал возвращаться к подозрительной реальности пережитого. Им понемногу овладела скука, и он слушал, большей частью наперёд угадывая, что скажет ему целитель. Тот продолжал:

— В этой истории мне представляется главным даже не поиск Медузы гораздо важнее пресловутый зеркальный щит. Как по-вашему, что это такое?аналитик сделал небольшую паузу и, не дожидаясь ответа, объяснил:- Щит символ так называемой «цензуры», о которой впервые заговорил Фрейд. Это перегородка, барьер, защищающий нас от вторжения ужасного бессознательного. Увы — зеркало, каким является поверхность щита, зачастую оказывается кривым. Барьер наделён известным своеволием, он сам решает, какую правду можно допустить в сознание, а какую лучше приукрасить или изуродовать до неузнаваемости. Вы наверняка слышали о так называемом навязчивом неврозе. Человек не может удержаться от совершения какого-то действия — без нужды зажмуривает глаза, шмыгает носом, высовывает язык, и тому подобное. Бедняга не сошёл с ума, он прекрасно понимает, что делает что-то не то, но не может остановиться. О чём это нам говорит? О том, что некое желание, по тем или иным причинам отвратительное сознанию и потому несбыточное, заменилось при переходе через границу чем-то безобидным — по мнению «цензуры». Я вспоминаю один уникальный случай: жил человек, который не мог удержаться, чтобы не поднять с земли или пола горелую спичку. Как он страдал, кто бы видел! Однажды он путешествовал поездом дальнего следования. Во время стоянки в каком-то захолустье он вышел, зашёл в привокзальный туалет и там, среди разного поганства, увидел спичку — она плавала в луже сами понимаете, чего. Ему стоило колоссальных усилий не нагнуться и не взять эту спичку, он переборол своё желание, отважно сел в поезд и поехал дальше. Но уже на следующей станции он собрал вещи, вышел, пересел на встречный экспресс, вернулся, снова отправился в злосчастный туалет и взял-таки проклятую спичку. При этом он понимал всю абсурдность своего поведения — тем хуже было для него. Можно себе представить, какое истинное желание пряталось за подобной навязчивостью — допустимой с точки зрения безмозглого щита!

— А что там пряталось? — спросил с интересом Богданов.

— Я вам не скажу, — улыбнулся аналитик. — Эти неврозы весьма прилипчивы. Но поверьте мне, там оказалось нечто исключительное.

Богданов разочарованно выпятил губу. Потом взглянул на часы и отметил, что времени прошло немало. Аналитик проследил за его взглядом и озабоченно кивнул:

— Вы правы, уже поздно. Сейчас я вас отпущу — скажу только самое-самое главное. Видите ли, подвиг Персея не завершён. Медузу он, спору нет, обезглавил — честь ему за то и хвала. Но он так и не посмотрел ей в лицо, боясь расстаться со щитом. Ваша цель — превзойти Персея. Для того и оказались вы, так сказать, в мифологическом театре, чтобы раз и навсегда разрешить нерешённую проблему. Ваш подвиг должен стать намного более отчаянным, вам нужно заглянуть Горгоне в глаза и тем принять её в себя, сжиться с ней, смириться и впредь воспринимать как ценную часть вашей личности.

— А если я обернусь камнем? — осведомился Богданов.

Аналитик пожал плечами.

— Всё может быть. Надеюсь, что этого не случится. Но если случится, я верну вам деньги за лечение.

— Вы полагаете, они мне смогут понадобиться?

— Выше голову! Плечи шире! — прикрикнул на него тот. — Вы же героическая личность, гордость античности!

— Позвольте расплатиться, — сказал Богданов, улыбаясь виновато и бледно.

Персей с благоговением смотрел, как с неба к нему плавно спускается высокая, величественная особа с совиными глазами и мощной мускулатурой.

— Это, вероятно, Афина Паллада, — объяснил ему таинственный голос из мозга.

Персей пал ниц.

— Богиня, — обратился он к высокой гостье, — этот демон, что угнездился в моих мыслях, отчаянно мне надоел. Нельзя ли его как-то урезонить?

Афина снисходительно улыбнулась.

— Он больше не будет тебе докучать, — пообещала она. — Это демон второстепенный, из ничтожных.

Персей прислушался — внутри было тихо. Голос молчал. Герой рассыпался в благодарностях и вскоре затянул хвалебную песнь, пока, наконец, Афина, полностью удовлетворённая, не приказала ему знаком остановиться.

— Как твоё имя, о благочестивый муж? — спросила она добродушно.

— Моя фамилия — Богданов, — кротко ответил Персей и побагровел лицом. Богиня сдвинула брови:

— Речи, которые я слышу, звучат неподобающе. Не испытывай моего терпения и держи свой ответ прямо и просто. Итак, я повторяю свой вопрос: как твоё имя?

— Персей, моё имя — Персей, — пробормотал тот. — Персей Богданов.

Афина пристально на него посмотрела, подумала и решила, что Персея ей будет достаточно, а ко всему остальному она придираться не станет.

— Пусть будет так, — сказала богиня миролюбиво. — Гермес сообщил мне, что ты держишь путь к Медузе Горгоне. Это правда?

— Совершенная правда, — кивнул Персей. — Моё сознание должно её ассимилировать, — тут он помотал головой.

— Тогда, — заявила Афина Паллада, не обращая внимание на странную манеру героя изъясняться, — прими от меня этот зеркальный щит. Он поможет тебе видеть голову Медузы, не глядя на саму колдунью. Что до твоего друга Гермеса, то он шлёт тебе этот кривой нож, чтобы тебе было чем обезглавить Горгону. Кроме того, тебе следует обзавестись крылатыми сандалиями, шапкой-невидимкой и заплечной сумкой.

— Если надо, то я обзаведусь, — послушно ответил странник, — ты только научи, как.

— Ты должен отправиться на запад, где обитают граи, сёстры Медузы. Их три, и у них один зуб и один глаз на всех троих. Завладев зубом и глазом, ты отдашь их обратно в обмен на ценные сведения. В частности, спросишь дорогу к нимфам.

Персей немного подумал.

— А разве ты сама не знаешь дорогу к нимфам?

Лик богини потемнел, круглые совиные глаза полыхнули жёлтым огнём, поглотившим зрачки.

— Ты смеешь мне перечить?

— О, богиня!.. — не находя слов, Персей опять повалился ей под ноги.

— Встань и внимай! — приказала Афина сурово. — Ты узнаешь дорогу к нимфам, и нимфы дадут тебе искомые предметы.

— Великая владычица! — произнёс Персей робко. — Не можешь ли ты мне открыть, зачем вообще нужны мне эти вещи?

— Но как же? Крылатые сандалии сократят дни твоих странствий, а в минуту опасности быстро унесут подальше от врага. Шапка-невидимка, когда ты приблизишься к Медузе, позволит тебе незамеченным подойти на расстояние удара. А в заплечную сумку положишь отрубленную голову, чтобы никто не пялил на неё глаза.

— Мне это всё ни к чему, — отозвался Персей со скромным достоинством. — Я намерен посмотреть Медузе прямо в глаза. Мне не нужен щит… — В этом месте герой испытал неожиданную слабость, но до Горгоны было ещё очень далеко, и он храбро продолжил: — И мне не нужна ни сумка, ни шапка-невидимка. А значит, не нужно идти к каким-то граям, отбирать у них зубы и глаза, чтобы…

— Своенравный, непокорный мужлан! — вскричала Афина Паллада и принялась расти. Персей попятился с задранной головой, а богиня становилась всё выше и выше, принимая постепенно обличье Ужасной Матери. В правой руке Афины зазмеился пучок смертоносных молний. Персей, отступая, споткнулся, упал навзничь и пришёл в себя лишь на кушетке, под недовольным взглядом аналитика.

— Впредь прошу вас обходиться без самодеятельности, — сухо сказал аналитик. — В конце концов, не забывайте, что люди той эпохи трепетно относились к различным демонам и божествам, и если уж вам померещилось, будто я принадлежу к племени последних, ведите себя соответственно. Зачем вы вдруг вздумали ябедничать? Чем опять вам помешало моё присутствие?

Тут Богданов заметил, что аналитик, болезненно морщась, потирает шею.

— А что? — спросил он осторожно. — Здорово досталось?

Аналитик пристально на него посмотрел, подумал и проговорил:

— Откровенно говоря, я не нахожу этому подходящего объяснения. Возможно, я чересчур увлёкся и подпал под действия так называемого самогипноза, транса. Как бы там ни было, шея болит до сих пор.

— Послушайте, — сказал Богданов, принимая его слова за чистую монету, мне кажется, что вы недооцениваете степень реальности этих образов. Вам виднее, но отчего не допустить, что я действительно переношусь сознанием в определённую историческую эпоху и там пребываю в теле самого настоящего Персея? Которым я, каким бы смешным это не представлялось, действительно был в одном из воплощений?

— Перестаньте городить вздор, — отрезал аналитик. — Здесь вам не машина времени, а передовой метод с использованием психодислептиков. Самое большее, что я могу вообразить, это единое информационное поле, где безраздельно властвует коллективное бессознательное. Процессы, в нём происходящие, совершенно не изучены. И нет нужды прибегать к помощи каких-то фантастических гипотез с действующими богинями, драконами и медузами. Вы позволили себе сделать серьёзную ошибку, — продолжал он выговаривать Богданову. — Она может стоить вам многого — если не всего. Неужели вы не понимаете, что, устраняя меня из мифа, полностью подпадаете под влияние Ужасной Матери? Вы даже не дойдёте до Горгоны, вас прикончит Афина, поскольку Великая Мать многолика.

— Я ведь не нарочно, — попытался оправдаться перепуганный Богданов. Но аналитик продолжал наносить удары:

— Как это — не нарочно? Вы, мой драгоценный, оказались в ситуации, которая требует абсолютной концентрации воли! Вы всё-таки не удержались и взяли зеркальный щит. Я, конечно, понимаю, что вам было трудно. Но мне безразлично, каким образом сделаете вы над собой сверхусилие и откажетесь от соблазна раствориться в материнской стихии. Ваша мнимая целостность в роли Персея губительна. Ведь вы, оставаясь Персеем и больше, как вам грезится, никем, умаляете свои способности к геройству — именно потому, что вы не только Персей. Вы что-то помните; какие-то ошмётки прошлого беспокоят и выставляют вас в невыгодном свете — например, пустая фамилия без личности. Естественно, что вы растерялись перед лицом бессознательного, и оно, обернувшись Афиной, моментально воспользовалось вашим смятением. Подсознание беспощадно — зарубите себе на носу! А потому вы нуждаетесь как раз в неизбежном, мучительном раздвоении, которому, конечно, всячески противится ваша психика. Но вам придётся приналечь и захватить в античный миф как можно больше из сегодняшнего дня — только так вы сможете превзойти Персея, отбросить щит малодушия и впитать смертельный взгляд Горгоны. А я, конечно, в этом деле был и остаюсь вашим незаменимым помощником.

Богданов расстроенно изучал поцарапанный линолеум.

— Я постараюсь, — выдавил он жалобно. — А может быть, всё-таки, со щитом? Может быть, мне хватит цензурированного образа Медузы?

Аналитик снисходительно заулыбался, подступил к Богданову и положил ему руку на плечо.

— Но это даже не синица в кулаке, — шепнул он с наигранным беспокойством, призывая клиента поскорее отречься от нечаянной глупости. Персей — что, по-вашему, он приобрёл для себя? — Аналитик выждал, покуда Богданов, совершенно к тому времени запутавшийся, не поднял на него затравленные глаза, сдаваясь. — Вы абсолютно правы! — воскликнул аналитик (Богданов молчал). — Он получил Андромеду! Если переложить миф на язык психологии, он высвободил из плена стихии женскую половинку собственного «я» — прекрасную, вполне безобидную и всех устраивающую. И жизнь Персея (а миф, напоминаю, есть всего-навсего слепок с процесса саморазвития личности) — жизнь его, взятая мною в кавычки, на этом не закончились. Он натворил ещё много чего, но так и не достиг достаточной целостности. Ибо женское и мужское — лишь пара жалких островков посреди безбрежного, страшного океана. И я предлагаю вам именно этот божественный океан целиком, а вы лепечете какую-то чушь о полумерах.

— Я могу лопнуть, если вмещу океан, — Богданов сделал последнюю попытку отвести неизбежное.

Аналитик изогнул бровь.

— Разве только от страха, — согласился он язвительно. — Ведь вы его носите в себе с рождения. И прикрываете свой страх перед первичным всякими нелепостями. Может быть, вы забыли, с чем пришли ко мне в самом начале?

— Не забыл, — угрюмо буркнул Богданов.

— Тогда повторите, — жестокость аналитика не знала границ.

— Я…я боялся…я боялся, что меня уложат в большой деревянный чемодан и отнесут на вокзал.

Неприятный, но не более того, багажно-дорожный сон посещал Богданова еженощно на протяжении трёх месяцев. Не удивительно, что Богданов без особого труда смог воссоздать ночное ощущение кошмара и ударился в слёзы пресные, разведённые, давным-давно потерявшие соль.

Пейзаж был чрезвычайно яркий — золото, лазурь, изумруд. Боги не любили полутонов.

Персей, коленопреклонённый, стоял на песке, повернувшись к морю спиной, и мелкие тёплые волны трудились над его босыми ступнями.

— Я рассчитываю на известное благоразумие, — сказал в мозгу проклятый голос.

— Вот окаянный, — пробормотал Персей в изнеможении и утомлённым взором поискал Афину-заступницу, но он пребывал в одиночестве; вокруг, сколько хватало глаз, не видно было ни души. Да и сама встреча с Афиной, по правде сказать, не говоря уже о содержании беседы, помнилась плохо — осталось только общее впечатление о каком-то конфликте.

— Богданов, — не унимался демон, — вы должны сосредоточиться. Ну, чем же мне вас растормошить? Хотите, заведу машинку-уроборос? Послушайте, как скачет!

— Кто ты, о возмутитель моих мыслей? — спросил Персей. Он продолжал стоять на коленях и созерцал песок, как будто надеялся различить среди песчинок источник беспокойства.

Голос откашлялся.

— Уже лучше, — отметил он одобрительно. — Диалог даёт надежду на взаимопонимание. Я — ваш врач, о благороднейший Персей. Заметьте, что я тоже иду на уступку и соглашаюсь величать вас не вашим подлинным именем, а сказочным.

— Я не нуждаюсь в лекаре, — молвил Персей, примиряясь с неизбежным соседством.

— Так многие считают, — возразил целитель. — И все без исключения заблуждаются. К вам, существуй вы как Персей на самом деле, это относится в первую очередь.

— Я существую, — ответил Персей оскорблённо. — У меня есть голова, а также туловище с членами. Бессмертные боги вдохнули в меня живую душу и наделили речью. В конце концов, я сын великого Зевса! Гораздо правильнее будет рассудить, что нет тебя, поскольку ты бесплотен, невидим и разве лишь болтлив и надоедлив.

Демон-врачеватель помолчал, решая, стоит ли ему рисковать.

— Я готов воплотиться, — сказал он наконец. — Но должен в этом случае потребовать от вас гарантий своей неприкосновенности. Моё недавнее вмешательство в вашу судьбу имело следствием ощутимую травму.

— Хорошо, я не трону тебя.

— Не только вы лично — дайте слово, что не попросите о помощи каких-нибудь ещё так называемых богов, — не отставал осторожный голос.

— Не попрошу, можешь смело явиться.

Голос вздохнул и снова начал разглагольствовать, беседуя, судя по всему, с самим собою:

— Что ж — познание бесконечно. Оно полно сюрпризов. Я вижу, что нельзя ограничиваться лечением одного только Богданова. Донести до чердака его сознания содержимое подвалов — это полдела. Одновременно я вынужден запустить противонаправленный процесс и переместить в подвал содержимое чердака. Иначе говоря — подвергнуть лечению также и вас, о благородный Персей, в надежде показать вам светлые горизонты разума.

Персей, который, разумеется, не понял из этой речи ни слова, яростно ударил по колену кулаком.

— Ты жалкий трус! — воскликнул он презрительно. — Ты хочешь пустой болтовнёй усыпить мой разум. Хочешь продолжить беседу — покажись, а не зуди в моих ушах подобно безмозглой мошке!

— Ты обещал, — напомнил демон с опаской, и тут же в пяти-шести шагах от героя задрожал нагретый воздух. — Моя болтовня наполнена смыслом. Я наговариваю на диктофон. Случись со мной какая-нибудь неприятность, мои старания не пропадут напрасно. Их оценят потомки.

Персей смотрел, как перед ним постепенно материализуется смутно знакомая фигура. Не было сомнений в том, что воплощался тот же самый тип, что без приглашения явился во дворец Полидекта. Но сегодня Персей был вынужден признать, что этим мелким эпизодом знакомство не исчерпывается. Что-то было ещё…что-то совершенно неправдоподобное…неизвестно, когда, и страшно подумать, где. Спору нет — он раньше видел эту помятую физиономию, похожую на морду какого-то зверя…видел и блестящие прозрачные колёса, оседлавшие нос и прикрывавшие бесцветные глаза.

"Богданов", — сказали в мозгу. Персей отшатнулся: он ощутил, что демон был на сей раз не при чём. Он, занятый материализацией, молчал, а варварское слово произнёс он сам, Персей, своей собственной внутренней речью в собственном сознании. И странное слово казалось при этом родным, но только утратившим по какой-то ужасной причине свой смысл.

— Персей Богданов, — пробормотал герой и понял, что слово заняло положенное место, но от того понятнее не стало.

Тем временем подозрительная личность, называвшая себя врачом, обрела завершённый вид. Аналитик, не спуская глаз с Персея, машинально отступил. Предупреждая новые утомительные расспросы, он сразу перешёл к делу и быстро сообщил:

— Я послан для того, чтобы сопровождать вас, Персей, в ваших поисках Медузы Горгоны.

Тот раскрыл было рот, желая сморозить очередную глупость, но аналитик его опередил:

— Я также призван заботиться о вашей героической душе, которую после гибели тела ожидает блестящее будущее. Подвигом, который вам поручено совершить, вы дадите ей возможность бесконечного совершенствования, в конце которого разовьётесь до уровня светлого, могущественного божества по имени Богданов. И ваше новое воплощение, которому суждено произойти в весьма отдалённом будущем, станет значительным событием в истории мира.

Он попал в точку.

— Мне покорится Олимп? — глаза Персея зажглись жадным огнём.

— Несомненно, — отозвался аналитик, довольный, что напал на верный след. — И даже больше — вас будут также славословить жестокие варварские боги, и боги дальних стран, куда не добраться галерам и парусникам, и в вашу честь простые смертные воздвигнут умопомрачительный храм, отделанный золотом, где денно и нощно будут куриться благовония, а жертвенники не будут просыхать от крови людей и животных…

— Говори тише, — посоветовал Персей, озираясь в поисках Афины или, на худой конец, Посейдона: море было рядом. — Пока этого не произошло, нам следует держать наши намерения в тайне от нынешних правителей мира.

— Ты прозорлив и мудр, — аналитик, вспоминая неприятное свидание с Афиной, высказал эту лесть не без доли искренности. — Я должен предупредить тебя о самом главном. Ты должен передать мне свой щит — тот самый, которым ты в настоящую минуту владеешь и который, будучи зеркальным, сверкает, затмевая солнце.

Персей схватился за щит — одной рукой. Другую он положил на рукоятку кривого ножа, подарка Гермеса.

— Ты, видно, безумен! — молвил он угрожающе. — Разве ты не знаешь, что ни один из смертных не властен смотреть Медузе в глаза? С чудовищем возможно совладать, лишь отразив его лик щитом.

— Ни один из смертных — это ты верно сказал, — кивнул аналитик почтительно. — Но только не Богданов! Богданов — тот, кто наделён великой силой бесстрашно заглянуть в пучины первобытного, божественного океана подсознания… — аналитик запнулся, сообразив, что говорит лишнее. Но было уже поздно.

— Ты не получишь щита, — сказал Персей непреклонно и крепко прижал к груди драгоценный сверкающий диск.

— Да разожмите вы руки, — приказал раздражённый лекарь. Угодливость и почтение исчезли из его речи, но удивиться Персей не успел, поскольку тут же до него дошло, что действие инъекции прошло и сеанс закончился. Аналитик потянул штору, и в окно хлынул дневной свет.

Богданова трясло. Сердце стучало неровно и тяжело, в горле вырос плотный, прочный узел. Воздух толчками врывался в разинутый рот, а пульс в ушах казался пещерным гномом, который, вооружившись киркой или мотыгой, упорно ищет выход на поверхность.

— Больше не хочу, — с трудом проговорил Богданов. — С меня достаточно. Раньше всё было иначе…

— И в чём же разница? — холодно осведомился недавний сопровождающий, пренебрегая паникёрскими настроениями Богданова.

— В том, что сейчас я был там по-настоящему. Раньше я просыпался, и всё казалось сном. А теперь не кажется.

Тут пациента передёрнуло, и он прикрыл глаза. Аналитик пожал плечами:

— А чего ж вы ждали? Конечно, с каждым последующим сеансом переживания делаются всё интенсивнее. Но главное даже не в этом. Вы дрожите потому, что я покусился на святую святых: ваш зеркальный щит, вашу цензуру, расставание с которой для вас невозможно даже в кошмарном сне.

Богданов помотал головой:

— Пусть будет так. Пусть невозможно. Не могу, так не могу.

— Не будьте бабой! — гаркнул аналитик столь внезапно, что лежавший на кушетке едва не обмочился. — Мне надоели эти бесконечные сопли! Мало того, что вы чуть было не сломали мне шею, так смеете вдобавок утверждать, что я пострадал напрасно! Хотя бы об этом подумайте.

Пациент приподнялся на локте.

— Я? Я чуть не сломал вам шею?

Аналитик, изображая исключительное недовольство, отвернулся и буркнул:

— Конечно, вы. Теперь уж можно признаться: транс тут не при чём. Вы отождествили себя с бессознательной силой под видом Афины и съездили мне так, что я с трудом сдержался и не дал вам сдачи. Я, понятное дело, не хотел вас смущать и правду скрыл, но раз вы пошли на попятный, то…

Как ни странно, сообщение аналитика вернуло Богданова к жизни. Он сел.

— То есть… поклянитесь жизнью!

— Клянитесь сами, если вам нравится, а я не буду. Клятвы предрассудок, я оперирую научными фактами, которые установлены опытным путём.

Богданов покраснел и замолчал надолго. Врачеватель, ощущая себя победителем, разместился в кресле, скрестил на груди руки и уставился в окно. Он восседал с неприступным видом, разрешая бестолковому Богданову раскаяться.

Тот, наевшись поедом собственной сущности, гнилой и незрелой сразу, в конце концов робко обратился к аналитику:

— Можно задать вопрос?

Аналитик, не оборачиваясь, свысока уточнил:

— Один?

Уничтоженный Богданов кивнул, одновременно сглатывая слюну.

— Задайте, — бросил аналитик равнодушно.

— У меня сложилось впечатление, — взволнованно заговорил клиент, — что Персей тупеет не по дням, а по часам. В отличие от меня. То, что я помню после сеанса, становится с каждым разом всё более живым. А тот, несмотря на ваши попытки лечить его вместе со мной, остаётся непрошибаемым.

Богданов, полный надежд на прощение, вскинул глаза на собеседника. Аналитик ненадолго задумался, потом просветлел и — уже, увлечённый, оживляясь — пустился объяснять:

— Думаю, что ответ здесь простой. Ведь у Персея очень ограниченные способности к саморазвитию, поскольку он существует не самостоятельно, а лишь в качестве удобного вместилища для примитивных пластов вашего сознания. Вы снова забываете, что Персея нет и никогда не было, есть только миф между прошлым и будущим, которым пользуются все, кому не лень — всё, короче говоря, человечество. Психологическая основа человечества едина. Вам повезло добраться до глубинного, неподатливого слоя. Персей, символизируя этот слой, расти не может, он замкнут в своей окаменелой форме. Возможно, это прозвучит парадоксально, но он, хотя миф об этом молчит, тоже является жертвой Медузы: Персей окаменел, будучи близок к первородному праокеану. Он больше, чем вы, человек сознательный и современный, зависим от чар его мутных вод, в которые, конечно, не раз заглядывал вольно или невольно, а потому и лишился способности что-либо в себе изменить. И жив остался только благодаря собственной трусости — вместо того, чтобы смело взглянуть в глаза неистовой первопричине, он, прячась за щит, отрубил ей голову, то есть — убил, подавил, вытеснил, загнал в подсознание и с этим жил дальше, обречённый на прежнюю беспросветную слепоту.

Богданов сидел и обдумывал услышанное. Он вспоминал, как тёплые морские волны лизали ему пятки. Аналитик, думая, что клиент занят внутренней борьбой, не стал ему мешать. Он встал, подошёл к окну, сдвинул шторы, рассчитывая этим действием подтолкнуть Богданова к принятию единственно правильного решения. Дескать, деваться тебе некуда — что бы ты там себе сейчас не мыслил, процесс благополучно развивается без твоего участия, машинка-уроборос скачет по полу, вот уже и шторы сошлись, а через пару секунд я переберусь на своё рабочее место в изголовье кушетки. Ты, поглощённый страхом и сомнением, автоматически подметишь каждый мой шаг, невольно придавая отмеченному черты неумолимого рока. Так думал аналитик, но, когда Богданов, наконец, раскрыл свой широкий, от уха до уха, рот, вместо единственно правильного решения прозвучала язвительная реплика:

— Мне пришло в голову, что чем сферичнее, изящнее идея, тем больший промах скрывается за кадром. Изящество и завершённость предполагают глобальную ошибку. Ведь человек не может предусмотреть всё до мелочей. И потому теория, которая всё гладко и складно объясняет, наверняка ошибочна.

Аналитик вздохнул: ну и речи — научил на свою беду. Надо же, как излагает. Не переча, словно истинно душевнобольному, он потянулся за шприцем.

— Я никогда не утверждал, что моя теория стройна и совершенна, — начал он, усыпляя бдительность Богданова. В его голосе появились успокаивающие, баюкающие интонации, будто кто-то очень взрослый, очень толстый и очень далёкий от мира детских снов принялся самодовольно напевать какое-нибудь бессмысленное "Бом-бом, бом-бом". — Это вообще не моя теория. Я даже не берусь её чётко сформулировать. В ней много пробелов, неясностей…

— Как белых пятен на глобусе, — подхватил Богданов, чья способность мыслить образно неуклонно возрастала. — Но глобус остаётся глобусом, он круглый и совершенный.

— Экий вы фантазёр, — похвалил его аналитик, одновременно закатывая рукав богдановской рубашки. Богданов, слегка оглушённый как психологией, так и химией, не сопротивлялся. Он, казалось, совсем не обращал внимания на манипуляции. Аналитик приписал это своему гипнотическому мастерству.

— К чему это всё? — клиент заглянул в глаза целителя, когда игла впилась ему в руку. — Почему вас так заботит спасение моей души? Чтобы что-то спасти, надо сперва это разыскать и опознать…

— Вы слишком высокого мнения обо мне, — улыбнулся аналитик, кладя шприц на столик- Спасение души не есть моя цель, и если ваша душа спасётся, то это будет счастливым побочным эффектом лечения. Я честно отрабатываю полученные деньги. На сегодняшний день моя задача скромна. Я всего-то и хочу, чтобы вы перестали мусолить бредовые мысли насчёт вокзалов и чемоданов. Ведь это тёмный бог, сокрытый в вас, пугает вас чёрной утробой. Он — кит, вы — Иона. Ну, ничего, мы вскроем этот чемодан, и вы убедитесь, что внутрь лезть вам незачем.

Персею не слишком хотелось разыскивать сомнительных грай, да и путь до сада Гесперид предстоял утомительный. По какой-то причине Афина оказалась не в силах лично одарить героя крылатыми сандалиями — кроме же сандалий он, в соответствии с внушениями демона, ни в чём не нуждался. Сандалии находились у нимф; где искать последних, Афина тоже отказалась сообщить — вероятно, не знала сама. И потому Персей с его спутником справедливо опасались, что поиски сандалий порядком затянутся — к тому моменту, когда они доберутся до нимф, их ноги всё равно будут сбиты в кровь. Поэтому, посовещавшись, решили послать к чертям и грай, и нимф, и Афину сразу вместе, ничуть не смущаясь тем обстоятельством, что черти являлись гораздо более поздним мифологическим оформлением телесных процессов.

— Это ничего, — сказал врачеватель успокаивающе. Персей посмотрел на него вопросительно, поскольку ничего не говорил, и врачевателю пришлось ещё раз, уже по поводу своих разговоров с самим собой, отметить, что "это ничего".

— Я беседую с богами, — объяснил он с суровым видом.

— С Богдановым? — встрепенулся Персей.

— С ним, с ним, — махнул рукой волшебник.

…Шли в молчании, вдыхая горячий влажный воздух. Персей, закалённый в боях, легко сносил естественные тяготы и лишения, чего нельзя было сказать о его спутнике. Похоже было, что мало-помалу их путешествие начинало раздражать чародея.

— Вы когда-нибудь моетесь? — неожиданно осведомился чародей с ноткой неприязни и косо посмотрел на козий мех, из которого была сделана одежда героя.

— Я посещаю бани, — молвил Персей удивлённо.

Лекарь хмыкнул, отвернулся и дальше шёл, периодически с досадой поводя то плечами, то носом.

Ночевали они под открытым небом. Сон их часто прерывался песнями далёких сирен и топотом сатиров, которые имели привычку водить хороводы в самое неподходящее время. Так прошли первые сутки, вторые; Персей всё чаще замечал на лице своего спутника недоуменное выражение. Он не понимал причин удивления лекаря; Персей считал, что события не покидают накатанной жизненной колеи и ничто в их путешествии не противоречит порядку вещей.

— Что тебя гложет? — спросил он, не выдержав, на третьей стоянке.

Аналитик почесал заросший подбородок.

— Мне казалось, что идти придётся поменьше, — пробормотал он.

Персей многоопытным взглядом оценил ночное небо, усыпанное звёздами. Сверясь с одному ему известными ориентирами, он сообщил чародею утешительную новость: по всему выходило, что ещё до полудня они попадут в местность, где обитает Медуза Горгона.

Спутник с облегчением вздохнул, улёгся на бок и закрыл глаза. Глядя на него, Персей покачал головой, в который раз дивясь варварской одежде пришельца. Неужели великий Богданов поощряет подобную моду? Или — страшно подумать — носит нечто похожее сам?

Ужаснувшись, что страшное божество подслушает его непочтительные мысли, Персей поспешил выкинуть вредный мусор из головы и забыться сном. Чародей лежал неподвижно, ловя чутким ухом каждый шорох, что издавал засыпающий Персей; герой очень долго ворочался — вероятно, его продолжали одолевать крамольные фантазии. Наконец раздался богатырский храп; аналитик приподнялся на локте и внимательно вгляделся в распростёртую фигуру. Немного выждав, он крадучись приблизился к герою и осторожно вытащил из-под него зеркальный щит. Отошёл подальше, размахнулся и с силой, не хуже заправского дискобола, метнул орудие трусов и слабаков в дрожавшую на водах моря лунную дорожку. Щит, уподобившись на краткий миг летающему блюдцу, с прощальным музыкальным всплеском утонул.

Аналитик, довольный собой, растянулся под деревом, в котором смутно угадывался кипарис — впрочем, уверенности в видовой принадлежности растения у аналитика не было. Он быстро заснул, и во сне видел себя самого, склонившегося над лежащим на кушетке Богдановым. Аналитик из сновидения с раскрытым ртом ловил каждое слово клиента, а из того щедрым потоком лился монотонный рассказ о странствиях Персея. Но сновидец, никогда в жизни не слышавший о Ли Бо, и не подумал просыпаться.

— Вероломный червь!

Вопли Персея аналитик слушал из-за маленького холмика, за которым поспешил укрыться при первых раскатах громового голоса.

— Выйди, слизняк, и приготовься умереть достойно!

Чародей благоразумно помалкивал.

Рассвирепевший воин метался взад-вперёд по лужайке, горя желанием сурово покарать подлого вора. Пробудившись и не найдя драгоценного щита, Персей моментально утвердился в мысли, что имел глупость провести последние дни в обществе мелкопакостного духа, который, по всей вероятности, был специально подослан к нему многочисленными врагами. Получалось, что мнениями Полидекта и Афины он пренебрег совершенно напрасно. Впрочем, Персей, располагавший массой времени для размышлений и анализа, уже начинал кое-что понимать насчёт Полидекта и его повышенного интереса к Данае, так что коварного монарха никак нельзя было сбрасывать со счетов. Возможно, духа подослал Полидект. Да, это представлялось весьма правдоподобным.

Аналитик, осторожно выглядывая из травы, внимательно следил Персеем, который без устали размахивал кривым ножом. Врачевателю очень не хотелось расписываться в собственном бессилии, но звёзды нынче расположились явно не к его пользе. Рано или поздно Персей обязательно доберётся до убежища, и аналитик со страхом воображал дальнейшее. Когда — в далёкой, бесконечно теперь далёкой приёмной — он потирал свою бедную шею, жалуясь на силу удара «Афины», он ни в чём не покривил душой. Удар оказался и вправду хорош, а потому аналитик совсем не стремился сводить знакомство ещё и с клинком Персея.

Всё, однако, разрешилось несколько раньше, чем оба предполагали.

Прямо перед носом перепуганного аналитика шлёпнулась на землю бездыханная певчая птица — не иначе, как соловей. Прочие пичуги тоже смолкли — неизвестно уж, мёртвые или живые. Всё живое сочло за лучшее убраться подальше с дороги Медузы Горгоны, которая вдруг, откуда не возьмись, появилась на лужайке. Ядовитые змеи, составлявшие причёску Медузы, ничуть не умаляли зловещей красоты богини, и даже многократно её усиливали.

— Закрой свои глаза, о доблестный Персей! — пропела Горгона обворожительным голосом.

Повторять, конечно, не потребовалось. Персей повиновался. Он крепко зажмурился и для верности прикрылся ещё и локтем. Аналитик, в свою очередь, уткнулся носом в дёрн и замер, словно уже превратился в доисторический валун или, на худой конец, булыжник.

— Это ненадолго, — успокоила Персея Горгона. — Скоро ты сможешь беспрепятственно сносить мой взор, ибо наш встречный психотерапевтический сеанс близок к завершению.

Герой, не зная, что ответить, сжимал на всякий случай рукоять бесполезного ножа. Он не был обучен премудрости усекновения голов вслепую.

— Тот, кого ты ищешь, отлёживается за пригорком, — медовым голосом сообщила Медуза. — Ты можешь пойти и внимательно его рассмотреть.

Персей, не размыкая век, начал топтаться на месте, гадая, в какую ему идти сторону.

— Глаза можно открыть, — не без ехидства разрешила Медуза Горгона.

Врачеватель вжался в землю, услышав тяжёлые шаги. Он, в отличие от Персея, глядеть не отважился, а потому лишился удовольствия созерцать праведный гнев на лице Персея. Помимо гнева, там можно было прочесть детскую радость, что обычно возникает при обнаружении товарищей, которые, играя в прятки, разбежались по комодам и буфетам.

— Щита больше нет, — объявила Медуза серьёзно и торжественно. — Теперь ты властен заглянуть в глаза своего будущего, которое так долго тебя отпугивало. Ты сможешь оценить грядущее могущество собственного разума, достигшее через много веков наивысшей концентрации в некоем Богданове. Загляни в зрачки этого лекаря и прочти в их глубине свою судьбу. Когда же ты с ней познакомишься, реши, достойны ли вы с этим будущим друг друга и кто из вас кого должен страшиться и остерегаться.

Персей, загипнотизированный речами ведьмы, взял локоть аналитика и с силой потянул на себя.

— Ты что! Ты что! — закричал задыхающийся, до смерти перепуганный чародей.

— Не бойся, я не загляну в твои зрачки, — обратилась к нему с презрением Медуза. — Я хорошо понимаю, что, сделай я это — ты покойник. Будущее в твоём лице чересчур немощно, оно не готово к подобным испытаниям.

Медленно, осторожно приоткрыл аналитик сперва левый глаз, потом правый. И увидел, наконец, Персея, который напряжённо сверлил его ответным взглядом.

— Впитывай, вбирай и делай выводы, о божественный воин. Много дней потратила я на то, чтобы посредством заклинаний и неназойливых чар завлечь тебя сюда, на эту лужайку, проведя сквозь тяготы самопознания. Гляди же на своё будущее — сколь оно безжалостно, безмозгло, сколь безответственно оно, посягнувшее на святую святых — твой щит, твою защиту от грядущих мерзостей. Гляди и выбирай, что более тебе мило — бесстрастный интеллект, не признающий табу, или же гармония души и тела, которую я, как только ты ответишь на этот главный вопрос, готова тебе подарить.

Персей, наглядевшись, скривился и молвил с долей отвращения:

— Ты знаешь, Медуза, мне что-то не нравится этот хвалёный Богданов. Он неказист, труслив и суетен.

— Слова не мальчика, но мужа! — похвалила его Горгона. — Оставь же теперь медиума в покое и развернись ко мне лицом.

— Стой! Не делай этого! — попытался вмешаться выпитый до дна аналитик. Ты не готов!

Змеи на голове Горгоны вздыбились и зашипели. Задрожали, набрякнув на тысяче жал, капельки яда.

— Повернись ко мне! — прокаркала она ужасным голосом.

Персей, будто в полусне, медленно повернулся и взгляд его растворился в лучистых потоках, исходивших из ведьминых орбит.

— Великий момент! — проскрежетала неожиданным ужасным скрежетом Медуза Горгона. — Божество глядит на строптивого смертного! Это странно, но меня преследует страх — что, если в камень обращусь я? Не стоит дрожать, о мой отважный противник, я не причиню тебе вреда. Гляди! Ты видишь, что хотел впустить в твою душу этот безнравственный естествоиспытатель?

Персей поднёс руки к горлу и, не отводя парализованных глаз от лица Медузы, начал оседать на траву. Рот его искривился, на лице написался дикий страх.

— Так прими же в себя то, что искал! — закаркала победоносная колдунья, и аналитик, окончательно разбитый волшебным параличом, проследил, как две синие молнии вошли точно в череп Персея. Из ушных раковин героя повалил горячий сизый дым, по кончикам пальцев забегали искры.

Горгона же, продолжая изливать в своего неудачливого губителя струи магического света, бесшумно оторвалась от земли и строго вертикально повисла, подобно космическому модулю на старте.

Силы к аналитику вернулись как-то сразу, без предупреждения. Он поспешно отпрянул и едва не свалился со стула. Убедившись в своём благополучном возвращении домой, он первым делом ощупал собственные щёки и нашёл их гладко выбритыми. Потом посмотрел на Богданова, который, вытянувшись, лежал на кушетке и улыбался.

— А я больше не боюсь, — сказал Богданов радостно.

— Не торопитесь с выводами, — предупредил его аналитик, переводя дыхание. — Вы, наверно, считаете себя счастливым победителем, впитавшим божественный океан. Однако развитие мании возможно даже при скромном успехе…я не говорю о бреде величия, но…

— Что мне до добродетелей! — ни к селу, ни к городу заметил весёлый Богданов.

Он выхватил из-под себя кривой нож, рванулся к аналитику и в два удара его обезглавил. Потом вышел в прихожую, нашёл на хозяйских антресолях подходящий чемодан и спрятал в него голову. Когда Персей закрывал крышку, он сочувственно поцокал языком при виде поджатых губ владельца чемодана.

Ощущая в себе присутствие несметного числа равновеликих и разнополюсных возможностей, клиент пружинистым шагом вышел во двор. В песочнице играли детишки; Персей, имея власть казнить и миловать, приблизился к ним с искренней приязнью и не ушел, пока не перегладил всех по макушкам.

Потом переложил чемодан в другую руку и отправился на вокзал.

Шествуя торжественно, с расправленными плечами, он то и дело смотрел по сторонам, ища, кого бы наказать или, напротив, осыпать великими милостями. В сущности, всё зависело от настроения. Достойных первого он мог расположиться наградить, достойных награды — умножить на ноль.

Ничего подходящего Персей не встретил до самого вокзала — всё какая-то неприличная мелочь, недостойная высокого вмешательства.

Так что на вокзале, придя туда, он для начала облегчил карманы: роздал убогим и нищим наличные деньги.

февраль-март 1999