Наваждение

6

У Элистэ не было времени как следует поразмыслить над происшествием в Кривом проулке. Все последующие дни она занималась примерками, поездками по магазинам, уроками этикета. Она и не представляла, насколько это сложная штука – придворный этикет. Оказывается, существовали сотни правил, предусмотренных на все случаи жизни; полагалось знать каждое из них. Правда, многие основы Элистэ усвоила в раннем детстве, как и любая девочка из класса Возвышенных. Однако деталей, касающихся дворцового церемониала, она не знала, да и сейчас не очень-то стремилась постичь. Страстное увлечение формальностями и процедурами казалось ей абсурдным – весь ритуал был расписан на сценки, напоминавшие какой-то медленный балет. Цераленн объясняла это так:

– Своим поведением и жестами, дитя мое, мы выражаем преданность его величеству, нашим традициям и нашему образу жизни. Эти освященные временем ритуалы подчеркивают святость персоны короля, древность и прочность придворной иерархии, символизируют стабильность и преемственность всего нашего общества.

Такие разговоры нагоняли на новоиспеченную фрейлину Чести жуткую скуку, но бабушка не терпела непокорства, и девушке приходилось проводить долгие часы за штудированием скучнейшего труда графа во Бурре «Зерцало придворного». Делать было нечего, и Элистэ волей-неволей понемногу постигала правила, заповеди и предписания. В частности, она узнала, что маркиза должна уступить место простой виконтессе на похоронах члена королевской фамилии, если супруг виконтессы удостоен чести нести балдахин над гробом, а супруг маркизы – нет. Или такая тонкость: если дедушка невесты барона происходил всего лишь из состоятельных горожан, то этот барон не имел права исполнять обязанности церемониймейстера на пиру в честь дня рождения принца крови. Прочие полученные сведения были, столь же важны и необходимы.

Куда интереснее показались девушке уроки пользования веером и шлейфом платья. Цераленн владела этим мастерством в совершенстве, и под ее руководством Элистэ вскоре обнаружила, что умелое обращение со шлейфом собственного платья невероятно подчеркивает грациозность движений. Что же до веера, то раскрывая, закрывая, доставая и убирая его, можно было вести целую беседу. Цераленн пригласила учителя танцев; Элистэ, прежде знакомая лишь со старомодными гавотами и кадрилями, все еще популярными в Фабеке, научилась новейшим танцам и ознакомилась с последними музыкальными новинками. Ей пришлось заучить имена модных композиторов, поэтов, драматургов, писателей и философов, хоть читать философские сочинения было вовсе необязательно. Она выяснила, что тушеная говядина с морковью – принадлежность провинциальной кухни, в отличие, скажем, от ортолана в шампанском соусе. Ей пришлось научиться играть в «Глупости», «Погибель» и «Калик», а также в другие популярные игры. Подлинным же откровением для Элистэ стало искусство накладывания грима.

До сих пор она относилась к гриму с презрением, считая, что нет ничего лучше ее естественного алебастрового цвета кожи. Однако бабушка заявила, что «голое» лицо сразу выдаст в ней провинциалку, а то еще, чего доброго, ее сочтут умственно отсталой. Как всегда, воля Цераленн возобладала, и вскоре в доме появилась посланница мастерицы Целур, принесшая с собой множество маленьких горшочков. Девушка неохотно подчинилась. Одним полотенцем ей обмотали плечи, вторым – голову. Очень скоро Элистэ перестала хмуриться, потому что заметила, как неуловимо, но разительно начинает меняться ее лицо. Женщина, едва касаясь кожи легкими пальцами, создала настоящее произведение искусства, совершенно не похожее на старомодную красно-белую маску, в которую превращала свое лицо Цераленн. При тусклом освещении грим был почти незаметен. Однако глаза каким-то чудом стали вдвое больше, а губы изогнулись неимоверно соблазнительным образом. Мушка, в виде звездочки на щеке, подчеркнула белизну кожи. Элистэ смотрела в зеркало, совершенно очарованная. Бабушка довольно улыбалась, а Аврелия в восторге захлопала в ладоши.

Она с самого начала проявляла повышенный интерес к урокам Элистэ, с нетерпением дожидаясь дня, когда наступит ее черед получить придворное образование. Аврелия с восхищением относилась ко всем занятиям, кроме разве что обязательного чтения. Ее внимание привлекало все – от тщательного подбора надушенных перчаток и кружевных чулок до умения определить нужный оттенок лака для ногтей. Аврелия повсюду следовала за своей кузиной: к купцам, модисткам, обувщикам, не обращая при этом ни малейшего внимания на недовольство своей двоюродной бабушки. Элистэ не возражала – энтузиазм девочки забавлял ее и даже льстил. В конце концов Цераленн капитулировала и перестала возражать против постоянного присутствия неугомонного подростка. Отныне Аврелия училась всему вместе с Элистэ, и результат не замедлил сказаться. Она начала подрумянивать щеки и не на шутку увлеклась игрой в «Погибель», повсюду таская с собой деревянные таблички и восьмиугольные кости.

Горничная Кэрт тоже заметно изменила свой облик. После того как ей достались в наследство платья, сшитые провинциальной портнихой (оказалось, что бывшей молочнице они как раз впору), Кэрт решила, что ей нужно соответствовать новым нарядам. Первым делом она изменила прическу – перестала скручивать на затылке косы, отдав предпочтение гладкому шиньону с кружевной наколкой. Затем взяла себе за правило как можно чаще умываться и чистить ногти. Кэрт больше не разгуливала с разинутым ртом, не показывала пальцем, не плевала на землю, не ковыряла в зубах. Справиться с румянцем, то и дело заливавшим ей щеки, оказалось сложнее. Однако даже строгая Цераленн признала, что вчерашняя деревенская девчонка уже почти готова служить горничной у придворной дамы.

Бабушка никогда не хвалила Элистэ, но было видно, что она довольна успехами своей подопечной.

– У тебя уже вполне аристократический вид, милочка, – признала она по истечении месяца занятий. – Правда, кое-что еще следует исправить, но все же, полагаю, ты уже не опозоришься во дворце. Постарайся получше усвоить все нюансы поклона и реверанса, и тогда будешь более или менее готова.

Времени для нюансов оставалось совсем немного. Еще неделя, и Элистэ будет представлена ко двору. Всего семь дней, чтобы достичь совершенства, а затем о результатах станут судить самые строгие и беспощадные в мире критики – придворные дамы и кавалеры, с превеликим удовольствием подмечающие любые промахи и недостатки в поведении, одежде, манерах, лице или фигуре. Фрейлина Чести должна постоянно жить в Бевиэре – огромной королевской резиденции, под множеством любопытных, завистливых, а той злобных взглядов. В лучшем случае дело обойдется сплетнями и злословием. В худшем – если девушка покажется придворным некрасивой, недостаточно воспитанной или туповатой – она может лишиться своей должности, ибо непривлекательным фрейлинам во дворце не место. Случись такое, и бедную Элистэ отправят домой, в Фабек! От одной мысли об этом ее бросало в дрожь, и она изо всех сил трудилась над реверансами.

Дни летели слишком быстро. Никогда еще Элистэ не испытывала такой мучительной неуверенности в себе. Если б только она могла замедлить бег стрелок на часах! Хорошенькое личико, сообразительность, которыми она одарена от природы, годились для провинции, но достаточно ли их будет для Шеррина? А вдруг, невзирая на все уроки Цераленн, придворным она покажется неуклюжей и неотесанной? Вдруг высший свет сочтет ее глупой, скучной или слишком тощей? А если над ней станут смеяться, решив, что она – как это тогда бабушка сказала – «расфуфыренная деревенская мышка»? Иногда девушке казалось, что она уже слышит ехидные замечания и насмешки в свой адрес.

«Тогда я забьюсь в какую-нибудь нору и просто умру от стыда», – думала Элистэ.

Однако было немыслимо признаваться бабушке в своих страхах. Цераленн лишь осудила бы подобное малодушие. Кэрт даже не поняла бы беспокойства своей хозяйки, а легкомысленная Аврелия и подавно не годилась в конфидентки. Поэтому Элистэ держала спои тревоги при себе, делала вид, что ей все нипочем, а стрелки часов тем временем неумолимо двигались.

И вот назначенный день настал. Он выдался теплым, солнечным, что, по всем приметам, должно было предвещать удачу. Однако Элистэ не доверяла солнечному свету и несколько часов подряд угрюмо расхаживала взад-вперед по своей комнате. К обеду она совершенно выбилась из сил, легла отдохнуть и тут же уснула. Проснулась она далеко за полдень; пора было готовиться к предстоящему испытанию. Кэрт помогла госпоже одеться: прицепила атласные подвязки, затянула корсет, закрепила накорсетник и юбки, а сверху осторожно натянула легкий полупрозрачный пеньюар. Вскоре появилась женщина из салона мастерицы Целур. Она искусно подгримировала лицо клиентки и уступила место мастеру Диву, величайшему из шерринских цирюльников. Мастер Диву долго колдовал гребнями и щетками, сыпал пудрой, мазал помадой, что-то подкручивал, где-то подвязывал и подкалывал – вся эта процедура заняла часа два. Когда подготовка закончилась, Элистэ увидела, насколько изменился весь ее облик. Волосы, осыпанные золотой пудрой, были строго подняты вверх и уложены в сложный шлем, весь состоящий из завитков, локонов и длинных ниспадающих прядей; над волосами парила тончайшая шляпка с легким плюмажем. Цирюльник удалился, провожаемый восхищенным шепотом. Элистэ встала, скинула пеньюар, и Кэрт надела на нее настоящий придворный наряд – великолепное платье цвета слоновой кости, изготовленное в салоне мастерицы Нимэ. Когда последняя из невидимых пуговок была застегнута, девушка встала перед зеркалом, чтобы рассмотреть себя как следует.

– Ой, госпожа, – выдохнула Кэрт. – Чтоб мне провалиться!

Элистэ улыбнулась, вполне довольная увиденным: никогда еще она не выглядела такой элегантной и великолепной. Она немного походила перед зеркалом, сделала реверанс, ловко подобрав юбки, и повернулась так, что шлейф завертелся водоворотом.

– Ой, сейчас помру! – ахнула Карт.

Элистэ ощутила прилив уверенности. Руки мастеров преобразили ее облик, подобному искусству смело можно довериться. Теперь она твердо знала, что ее ждет успех.

Солнце клонилось к закату. В разгар лета темнело поздно, а посему до того времени, когда пора отправляться в Бевиэр, оставался еще целый час. Элистэ вновь принялась ходить по комнате, стараясь не задеть юбками многочисленные сундуки, коробки и шкатулки, расставленные по полу. Вскоре весь ее багаж, включая пожитки Кэрт, переместится в дворцовые покои, отведенные для фрейлин, – именно там надлежало жить счастливым избранницам королевы, чтобы в любой миг они могли предстать по вызову пред августейшими очами. Вечером, когда Элистэ окажется в отведенной ей комнате, ее уже будут ожидать новый гардероб и служанка. Кэрт относилась к предстоящему переезду с наивным, безоблачным оптимизмом, которому ее хозяйка изрядно завидовала.

Позолоченные часы на каминной полке пробили восемь. Девушка бросила последний взгляд в зеркало, чтобы прибавить себе уверенности.

«Никто уже не назовет меня деревенской мышкой».

В сопровождении Кэрт она вышла из комнаты и спустилась в холл, где ее ожидала наставница Цераленн, окруженная любопытными родичами, которые собрались проводить новоиспеченную фрейлину. Когда Элистэ появилась на лестнице, молодые кузены и кузины ахнули и восторженно зааплодировали, однако она не обратила на них ни малейшего внимания, глядя только на свою бабушку. Цераленн была облачена в пышный придворный наряд: длинный шлейф иссиня-черного платья обшит дымчатыми кружевами; напудренные волосы, уложенные на проволочный каркас, возвышались высоченной пирамидой; меж покрытых лаком локонов примостились небольшие черные эгретки; на шее, в ушах и на запястьях посверкивали сапфиры и черные жемчужины. Цераленн заменила свою обычную трость слоновой кости на стек черного дерева. Накрашенная и напудренная, бабушка выглядела точно так же, как сорок лет назад, когда владычествовала при дворе в роли фаворитки Дунуласа XII.

– Вы прекрасны, мадам, – с благоговейным ужасом прошептала Элистэ.

– Очень мило с твоей стороны говорить такие приятные вещи дряхлой развалине, детка. К счастью для всех нас, моя внешность уже не имеет ни малейшего значения, чего нельзя сказать о твоей. Ну-ка, повернись, я на тебя посмотрю.

Элистэ вновь изящно покружилась, чтобы золотистый шлейф платья грациозно описал дугу в воздухе, затем вопросительно посмотрела на пожилую даму.

Цераленн внимательнейшим образом осмотрела свою ученицу, не упуская ни одной детали. Безжалостные глаза измеряли, взвешивали, готовя окончательный вердикт. После паузы, показавшейся внучке бесконечной, бабушка объявила:

– Мне кажется, дитя мое, у тебя получится. – В устах Цераленн эти слова прозвучали высшей похвалой, однако она еще добавила: – По правде говоря, ты держишься с большим достоинством. Я горжусь тобой, очень горжусь.

У Элистэ защипало в глазах. На миг ей показалось, что она сейчас разревется и слезы погубят весь великолепный грим.

– Спасибо, бабушка, – тихо произнесла она.

– Не смей ко мне так обращаться, – проворчала Цераленн, однако тут же улыбнулась.

Когда они вдвоем проходили через просторный холл, родственники осыпали обеих красавиц комплиментами, посылая им воздушные поцелуи. Никто, однако, не осмелился к ним прикоснуться, кроме Аврелии. Та обняла Элистэ и страстно, но осторожно поцеловала.

– Сегодня вечер твоего торжества, кузина, – вздохнула девочка. – У тебя такой шикарный вид, а прическа – просто с ума сойти. Кавалеры все умрут от любви, а дамы заболеют от ревности. Я уверена, что увижу все это собственными глазами, когда приду к тебе в гости. Ведь я могу тебя навестить, не правда ли? Ты проведешь меня по Бевиэру и познакомишь с разными важными людьми, да?

– Юница Аврелия… – строго начала Цераленн.

– Больше всего я хотела бы выразить свое восхищение ее величеству королеве Лаллазай…

– Перестань говорить глупости!

– Но, бабуля…

Элистэ, стараясь не улыбаться, незаметно подмигнула кузине.

У подъезда уже ждал экипаж Рувиньяков – свежевычищенный, отполированный, с четырьмя лакеями на запятках. Дамы уселись, и лошади помчались легкой рысью, стуча копытами по проспекту Парабо, меж нарядных розовых домов, чьи фасады были освещены яркими фонарями. Осталась позади древняя мраморная арка, и карета покатила по булыжной мостовой на площадь Дунуласа, в дальнем конце которой виднелась узорная чугунная ограда, окружавшая территорию дворца. Они проехали мимо памятника Дунуласу, мимо увенчанных орлами колонн, возле самой ограды свернули на восток и подкатили к ажурным золоченым воротам, охраняемым пикинерами. Увидев на дверце экипажа герб Рувиньяков, часовые не стали их задерживать, и карета въехала в пределы Бевиэра. Под колесами захрустел белый гравий аллеи. Элистэ смотрела во все глаза. Фонари кареты и факелы в руках лакеев освещали широкие лужайки, где геометрически правильными кубами и сферами выстроились подстриженные деревья и кусты. Впереди, на вершине невысокого холма, высился сам дворец – массивное сооружение, центральная часть которого была возведена еще во времена Дунуласа IX. Огромное, внушительное здание из песчаника и мрамора все сверкало огнями. К парадному входу подъезжали, чтобы тут же отъехать, кареты, высаживавшие нарядных гостей. У Элистэ внезапно пересохло во рту. Нервно сжимая свой золоченый веер, она испуганно покосилась на профиль бабушки.

Цераленн сидела прямая, бесстрастная и величественная. Ну еще бы – ей-то бояться нечего. Хотя… Тут Элистэ вспомнила, что Цераленн во Рувиньяк после смерти Дунуласа XII перестала показываться при дворе и жила в относительном уединении. Сколько прошло лет? Целых восемнадцать! По каким-то, одной ей ведомым причинам, Цераленн не появлялась во дворце целых восемнадцать лет – очевидно, того требовали ее представления о гордости и приличиях. И вот, наконец, она оказалась здесь вновь – все еще не утратив былой красоты, но превратившись в старую женщину, представляющую ко двору свою внучку. Как должна она сейчас себя чувствовать? Она, некогда славившаяся своей несравненной красотой? И тем не менее Цераленн не проявляла ни малейших признаков беспокойства, хотя ей, наверное, тоже было тревожно. Так что испытание предстояло выдержать не одной Элистэ.

Карета остановилась возле подъезда. Во рту у Элистэ по-прежнему было сухо, ее начала бить нервная дрожь.

– Мужайся, деточка, – успокоила Цераленн. – Главное – не теряй присутствия духа, и тебя ждет успех.

– И вас тоже, мадам.

– Я смотрю, твои широко раскрытые глазки наблюдательны. Вне всякого сомнения, ты – моя внучка.

Дальнейшее происходило стремительно: лакеи высадили обеих дам из экипажа и проводили их к двери, где четверка привратников в белоснежных париках и пурпурно-золотых королевских ливреях беспрерывно кланялась и распрямлялась, словно театр марионеток. Лакеи Цераленн во Рувиньяк удалились, но Элистэ даже не взглянула на них, ибо как раз в этот момент бабушка провела ее в величественные двери, за которыми открылся просторный вестибюль. Дальше они шли по бесконечным коридорам с полированными мраморными полами, где все сверкало золотом, хрусталем и огнями. У бесчисленных распахнутых дверей стояли разодетые в шелка придворные, чьи наряды, все сплошь в драгоценных каменьях, вспыхивали ослепительным сиянием. На какое-то время у Элистэ все закружилось перед глазами, краски перемешались, завертелись стремительным хороводом и рассыпались тысячью огненных искр. Онемев, она беспомощно оглядывалась по сторонам, однако шага не замедлила, ибо бабушка уверенно вела ее вперед по золотому лабиринту.

Цераленн знала дорогу досконально; ничто здесь не удивляло ее, ничто не вызывало интереса. Она почти не смотрела по сторонам. Лишь однажды бабушка остановилась, чтобы сказать несколько ласковых слов дряхлому лакею, обломку прежнего царствования, который единственный из всех присутствующих узнал некогда прославленную Цераленн во Рувиньяк и поклонился ей так почтительно, что можно было услышать, как скрипят его старые кости.

Бесчисленные зеркала отражали пламя свечей, повсюду мелькали развевающиеся шелка, парча, перья, драгоценные камни, золото; холодным ледяным блеском отсвечивали мраморные полы. А вот и роскошная зала для аудиенций их величеств: здесь полы были выложены затейливыми яркими узорами, под потолком горели люстры в виде звезд, а высокие своды, украшенные темно-синей эмалью, переживались россыпями золотых созвездий. В зале собралось множество придворных, и теплый летний воздух пропитался тяжелым запахом мускусных духов, горящего воска и разгоряченных, напудренных тел. Со временем этот запах еще усилится, к нему примешаются ароматы вин, табака, помады, увядающих цветов. Пока же воздух во дворце можно было назвать относительно свежим. В дальнем конце расположился ансамбль музыкантов в пурпурно-золотых камзолах; слышались звуки настраиваемых инструментов. В центре залы возвышался постамент под сине-золотым балдахином, где в двух золоченых креслах восседали Дунулас XIII и королева Лаллазай. Элистэ впилась взглядом в королевскую чету. Дунулас XIII был невысок ростом, упитан; лицо его показалось девушке по-детски легкомысленным. Зато парик завит безупречно, а расшитый золотом розовый парчовый камзол сидит великолепно. И все же в его величестве неуловимо ощущалось какое-то беспокойство, словно он чувствовал себя не в своей тарелке. Осанка короля оставляла желать лучшего, а жесты были на удивление вялыми. Он казался симпатичным, но безвольным добряком. «Вероятно, он целиком находится под влиянием своей жены», – подумала Элистэ. И в самом деле, Дунулас XIII то и дело посматривал на свою супругу, словно ожидал подсказки или поощрения.

Что же королева? Она ни капельки не походила на ту распущенную и коварную шлюху, о которой шла речь в памфлете. Королева Лаллазай показалась Элистэ очень красивой, нежной и удивительно нервной. Зелено-золотое платье, усыпанное изумрудами, подчеркивало миниатюрность ее фигуры. Точеные черты лица, сияющие светлые волосы, нездоровый румянец, горящие неестественным оживлением глаза. Она то и дело перешептывалась со своим врачом и наставником, доктором Зирком. Лейб-медик Зирк, бледнокожий, светловолосый, с бесцветными глазами, был признанным манипулятором капризов ее величества. Это он убедил королеву два года назад добиться падения маркиза во Лавера и точно так же удалил от двора графа во Собринна. Поговаривали, что зависимость королевы от своего лейб-медика объяснялась ее пристрастием к успокаивающим таблеткам и снадобьям, которыми пичкал ее Зирк. Эти лекарства помогали ее величеству приводить в порядок расшатанные нервы – королева говорила, что без снадобий Зирка ей ни за что не дожить до вечера. Другие считали Зирка ее любовником, или верным псом, или злым гением. Врача ненавидели и придворные, и простолюдины.

Бабушка с внучкой стояли в дверях, пока церемониймейстер объявлял других гостей. Наконец он обернулся к графине, она что-то шепнула ему, и по зале разнеслось:

– Ее светлость графиня во Рувиньяк. Благородная госпожа Элистэ во Дерриваль.

Глаза всех присутствующих обратились к ним – имя во Рувиньяк многие еще помнили. На женщину, которая сумела очаровать двух королей, стоило посмотреть, пусть даже и в преклонном возрасте. Сам король с любопытством поднял глаза, желая вновь увидеть мадам «Церу», которая в юности казалась ему благоуханным и сверкающим цветком; когда-то он называл ее «тетушкой».

Элистэ взглянула на бабушку, сохранявшую свою обычную невозмутимость. Лицо под высокой прической было лишено выражения; Цераленн величественно направилась к трону. Элистэ не отставала, стараясь двигаться с грацией и изяществом, которым ее столь тщательно учили. Обе дамы шли по образовавшемуся проходу, и Элистэ чувствовала на себе множество взглядов. Всеобщий интерес, поначалу обращенный к легендарной графине, постепенно перешел на ее юную спутницу. Элистэ заметила в устремленных на нее взглядах любопытство, холодную оценку, готовность вынести безжалостный приговор. С обеих сторон слышался приглушенный гул голосов. Она знала, что это обсуждают ее. Возможно, обнаруживают в ней массу недостатков! Девушка почувствовала, как кровь приливает к лицу. Нет, так нельзя. Она не может позволить себе покраснеть, словно глупая деревенская девчонка. Усилием воли Элистэ заставила себя сосредоточиться на походке и перешла на заученный балетный шаг, которым восхитился бы самый придирчивый учитель. Уловка помогла – напряжение мешало ей прислушиваться к голосам, и краска отлила от лица. Приблизившись к подножию трона, бабушка и внучка присели в глубоком реверансе. Элистэ осталась склоненной, а Цераленн распрямилась и произнесла положенные слова приветствия. Король протянул руку, и Элистэ коснулась ее губами, не осмеливаясь поднять глаза. Зато когда пришел ее черед целовать руку королевы, девушка быстро взглянула на ее величество и увидела, что Лаллазай, славившаяся тонким вкусом в вопросах моды, с неприкрытым женским интересом разглядывает платье и головной убор своей новой фрейлины. Судя по всему, дела шли неплохо.

Элистэ видела, как король тепло сжал руку ее бабушки. Затем она и Цераленн грациозно отступили, чтобы занять место в толпе придворных, ожидая, пока закончится церемония представлений вновь прибывших. Некоторое время Элистэ смотрела только на королевскую чету. С благоговением она наблюдала, как король и королева протягивали руки для поцелуя бесконечной череде Возвышенных. Постепенно возбуждение девушки улеглось, восторг пошел на убыль, и она вновь начала обращать внимание на окружающих. Взгляд ее заскользил по зале, перебегая с фигуры на фигуру. Элистэ даже заметила несколько знакомых лиц. Недалеко от нее стоял упитанный круглолицый во Льё в'Ольяр – первый богач королевства, владелец черно-желтого экипажа, равного которому не было во всем Шеррине. Слева от трона Элистэ увидела мадам во Бельсандр, сиявшую своей смуглой красотой, которую оттеняло лимонного цвета парчовое платье. Рядом с красавицей, положив руку ей на талию, стоял мужчина с крепким торсом борца и слегка наметившимся брюшком. Его широкое мужественное лицо представляло собой копию лица Дунуласа XIII, только как бы чуть-чуть закаленную в огне: решительно вздернутый нос, волевые губы, каменная челюсть. Это несомненно был ветреный брат короля герцог Феронтский. Он славился чудовищным аппетитом и неутомимостью в любовных забавах. Если Дунулас XIII был вял и безволен, то герцог отличался решительностью и непреклонностью. Многие считали, что именно ему следовало бы стать королем. Популярность герцога была так велика, что менее доверчивый монарх наверняка постарался бы устранить столь опасного соперника. Но добродушный Дунулас настолько верил во всеобщее обожание, что слава младшего брата его лишь радовала. А посему ничто не мешало герцогу развлекать и эпатировать двор своими похождениями. Элистэ заметила, что Феронт не сводит с нее взгляда, его темные глаза беззастенчиво шарили по ее лицу и фигуре. Некоторые кавалеры вели себя точно так же, но куда менее дерзко. Увидев, что новая фрейлина заметила его взгляд, герцог Феронтский улыбнулся, оскалив хищные белоснежные зубы. Будь он хоть десять раз герцог, подобной наглости терпеть было нельзя, и Элистэ строго сдвинула брови. Затем, вздернув подбородок, отвернулась, но перед этим успела уловить во взгляде мадам во Бельсандр обиду и изумление.

«Теперь эта дама будет меня ненавидеть, ну и пусть», – подумала она.

Наконец церемония представлений закончилась. Король Дунулас подал знак, и оркестр начал играть вижуиль – новый танец, недавно вошедший в моду. Легкая изящная музыка так и манила пуститься в пляс, но этикет требовал, чтобы начало празднеству положила королевская чета. Подчиняясь церемониалу, король неохотно поднялся и предложил королеве руку. Дунулас отлично знал, что его неуклюжесть более всего бросается в глаза во время танца. Рядом с полным, нескладным королем – его супруга казалась невесомой и изящной, словно русалка в морских волнах. Король угрюмо топал ногами, сосредоточенно сдвинув брови и шевеля губами, отсчитывая такт. Обязанности монарха и супруга требовали от него подвергнуться этой мучительной, но необходимой процедуре. Затем, когда с пыткой будет покончено, он сможет в каком-нибудь укромном уголке побеседовать со своими друзьями во Льё в'Ольяром и во Брайонаром об охоте, собаках и скачках. Ближе к концу танца лицо Дунуласа просветлело. Вот музыка стихла, и зал разразился аплодисментами. Король проводил супругу к трону, неловко поклонился и ретировался. Музыканты заиграли вновь – на сей раз быстрый, легкий танец, который назывался лантианское дриннадо. Этикет и обычай позволяли королеве выбирать партнеров по своему вкусу, поэтому вокруг трона немедленно собралась целая толпа кавалеров.

По мнению людей консервативных, Лаллазай слишком вольно пользовалась предоставленным ей правом. Королеве, супруге монарха, не пристало танцевать с многочисленными партнерами. Было бы еще полбеды, если бы Лаллазай выбирала седых стариков с безупречной репутацией и малопривлекательной наружностью, но королева вела себя иначе, – она предпочитала танцевать с самыми легкомысленными из придворных красавцев. Эти молодые люди беззастенчиво флиртовали с ней, шутили, осыпали комплиментами, словно она была не царственной особой, а какой-нибудь гризеткой. Вот и сейчас королева стояла, окруженная галдящей толпой ухажеров, с пылающим лицом и горящими глазами. Она обмахивалась веером и весело смеялась, запрокидывая голову. Многим в зале такое поведение казалось недостойным, если не сказать хуже. Подобная вольность, скорее всего, носила совершенно невинный характер, однако сильно вредила репутации королевы, в особенности среди мелких буржуа и крестьянства. Эту антипатию любовно лелеяли многочисленные враги престола, начиная с иностранных шпионов и кончая смутьянами и профессиональными агитаторами, в том числе весьма неразборчивыми в средствах – вроде бешеного Уисса в'Алёра.

Элистэ увидела, как королева игриво шлепнула веером по плечу одного из кавалеров. Избранник ее величества отвесил низкий поклон, предложил руку, и они присоединились к парам, танцевавшим дриннадо. Прочие претенденты остались стоять возле трона красавицы королевы, славившейся своим кокетством. Бал только начался, и они надеялись, что у каждого из них еще будет свой шанс.

Элистэ ощутила нечто вроде зависти. Не так уж плохо быть окруженной целой толпой поклонников! Разумеется, Лаллазай – королева, хоть ведет себя и не слишком достойно, но ее высокий ранг дает ей несомненные преимущества. Интересно, если б не ореол монаршего сияния, пользовалась бы она таким успехом? Еще больше Элистэ занимал вопрос, выпадет ли успех на долю новой фрейлины Чести? В провинции Фабек Элистэ во Дерриваль считалась несравненной красавицей, но сумеет ли она подтвердить эту репутацию при дворе, среди изысканных кавалеров, умников и вершителей судеб?

«А вдруг меня никто не пригласит?»

Танцующие пары заполнили уже весь зал, а Элистэ все еще стояла на месте, не замеченная и не приглашенная.

«Неужели приезд ко двору был ошибкой? Может, вернуться домой? Что подумают домашние, если я вернусь? Может, сказать, что я заболела? А что, если прямо сейчас упасть в обморок? Нет, мадам мне провести не удастся. Не ускользнуть ли тихонько, пока она не смотрит? Хотя нет, у меня еще есть шанс. Все восхищаются бабушкой, и по праву. Сначала пригласят ее, а потом меня».

И верно, перед мадам во Рувиньяк как раз склонился какой-то кавалер. Элистэ разглядела лишь серебристый парик да багрового цвета камзол. Но тут мужчина распрямился, и брови Элистэ изумленно поползли вверх – такого красивого старика она в жизни не видывала. Высокий, ростом не ниже Дрефа сын-Цино, стройный, длинноногий, с мужественной осанкой кавалериста. Ему, должно быть, лет шестьдесят пять, а то и семьдесят – сеть тонких морщин вокруг глаз выдавала возраст, в углах рта залегли жесткие складки, руки покрыты венами; над безупречной белизной жабо виднелась морщинистая шея. Зато глаза под седыми бровями пронзительно голубые, а лицо загорелое и моложавое. Элистэ не сводила глаз с этого будто выточенного резцом скульптора лица, а волосы, которые она приняла за серебряный парик, на самом деле оказались настоящими, даже не припудренными, собранными сзади в косичку.

Девушка забыла о своих тревогах, ибо пожилой господин явно заслуживал особого внимания. Он смотрел на мадам во Рувиньяк взглядом удачливого игрока. Выражение лица Цераленн под толстым слоем пудры и румян разобрать было трудно. Разве что ее карие глаза немного расширились и наполнились сиянием – других перемен Элистэ не заметила.

– Графиня, вы заставляете меня вновь поверить в Чары Возвышенных. Время не властно над вами, вы победили его, – произнес незнакомец.

– О, сударь, время можно обмануть, но победить нельзя. Главный враг красоты бывает небрежен, иногда он занят другими делами, но в конце концов его торжество неизбежно. Перед этой сокрушительной силой не могут устоять ни красота, ни волшебство, – ответила Цераленн.

– Взгляните в зеркало, и вы увидите, что ваши доводы несостоятельны.

– Ах, Мерей, вы все такой же галантный лжец, как и прежде. Совсем не изменились. Постойте-ка, сколько же лет прошло?

– Восемь – на этот раз. Четыре года я воевал в Гидунне, а потом еще в Нижнем Кренеце. Когда же я превратился в дряхлую развалину, каковое состояние ошибочно почитается у нас за неопровержимое доказательство мудрости, меня назначили послом его величества в Стрелле.

– Даже в своем монашеском уединении я слышала о ваших героических подвигах во время Пиларианского мятежа.

– Ничего героического, мадам. Мои успехи объясняются очень просто: безвыходное положение плюс незаслуженная улыбка фортуны.

– И все же, насколько я слышала, вас прозвали Спасителем Жеренсии.

– Пышные прозвища, подобно фальшивым драгоценностям, стоят недорого: их носят, пока не померкнет поддельный блеск, а потом выбрасывают и забывают.

– Вы, как всегда, несправедливы к себе, хотя нынешнее высокое положение занимаете по праву. Полагаю, что вы заслуживаете большего. К счастью для всего Вонара, ваша скромность не мешает королю оценивать ваши достоинства. Говорят, его величество вызвал вас на родину, чтобы вручить маршальский жезл. Могу ли я надеяться, что вы займете у нас в Шеррине какую-нибудь высокую должность?

– Если то, что вы слышали, правда, то я вынужден буду отказаться от этой чести. То есть от маршальского жезла я, конечно, не откажусь, если мне его предложат, но должности в Шеррине мне не нужно. По известным вам причинам я предпочитаю жить за границей.

– Вы все еще упрямитесь, хотя прошло столько лет?

– Я не меняюсь.

– И сколько вы пробудете у нас?

– Вероятно, два-три месяца. Одно дело я уже сделал, но есть и другие. А как поживаете вы, графиня? Неужели пресытились одиночеством, если наконец решили почтить двор своим присутствием?

– Одиночество, сударь, как нельзя лучше подходит моим летам, а в последнее время и характеру. Мое сегодняшнее появление при дворе – исключение. Я привезла сюда внучку, назначенную фрейлиной Чести. Мне кажется, что у девочки есть будущее. Однако позвольте я представлю ее, и вы составите собственное мнение. – Цераленн, повернулась к своей протеже: – Благородная Элистэ во Дерриваль, позвольте вам представить его превосходительство кавалера Фаренца во Мерея, посланника его величества в Стрелле. Кавалер, позвольте вам представить мадемуазель во Дерриваль.

– Возвышенная дева, – Мерей склонился над рукой Элистэ. – У вас в глазах царят туманы ранней весны. Ваша молодость и красота поистине радуют взгляд.

– Вы слишком добры, ваше превосходительство. Юность и красота должны склониться к ногам героя Жеренсии. Ваша слава достигла даже нашей отдаленной провинции Фабек, как полуденное солнце, пронизывающее туманы ранней весны.

Кавалер во Мерей громко рассмеялся.

– О, я уверен, что вы не подведете вашу бабушку, а более высокой похвалы я не знаю. Позвольте мне стать первым счастливцем, который воздаст должное новой придворной красавице.

Несмотря на столь блестящий комплимент, Элистэ все же показалось, что он неохотно отвлекается от беседы с графиней. Словно в подтверждение ее мыслей, кавалер, отвесив еще один учтивый поклон, вновь обернулся к Цераленн.

– Мадам, вы слышите – играют дриннадо. Говорят, эту музыку написал Гелазиель, когда увидел вас в первый раз гуляющей на рассвете в саду дворца Мелеш. Может быть, это и легенда, ноя бы хотел, чтобы она оказалась правдивой. Не согласитесь ли вы станцевать со мной? – И Мерей протянул графине руку.

– Благодарю вас, кавалер, но с тех пор, как я гуляла в садах Мелеша, прошло пятьдесят лет, и я уже не гожусь для дриннадо.

Графиня наверняка сказала неправду. Ей просто не хотелось, чтобы внучка осталась одна, всеми брошенная, среди такого количества незнакомых людей. Элистэ поджала губы. Значит, Цераленн ее жалеет – ее, деревенскую мышку! Девушке еще сильнее захотелось оказаться дома, в Фабеке, где у нее не было отбоя от кавалеров. Она как раз собиралась изобразить легкий обморок, который позволил бы ей покинуть бал, но тут перед ней возникла рослая фигура и склонилась в небрежном поклоне:

– Возвышенная дева, окажите честь.

Это был сам герцог Феронтский.

Несколько минут назад взгляд герцога показался Элистэ оскорбительным, и сейчас он вел себя не лучше. Высокомерное, даже дерзкое лицо, а приглашение к танцу прозвучало как приказ. В первый момент она хотела отказать, но тут же передумала. Хуже всего – стоять, словно мраморная статуя, у стены. После секундного колебания, Элистэ приняла приглашение, и герцог ввел ее в круг танцующих. Девушка понимала, что на нее смотрит половина залы, и изо всех старалась придать своему лицу столь же бесстрастное выражение, как у Цераленн. Взглянув искоса на своего партнера, она увидела, что он разглядывает ее лицо и фигуру все с тем же выражением всемогущего и неторопливого судьи. Элистэ вновь ощутила враждебность, смущение, и в то же время она была польщена вниманием столь высокой особы. Она быстро отвернулась, но герцог тут же развернул партнершу лицом к себе, и она вдохнула крепкий, не лишенный приятности запах бренди и табака.

Феронт оказался на удивление хорошим танцором и двигался с легкостью, довольно неожиданной для человека столь плотного телосложения. Он искусно кружил свою партнершу в танце, и Элистэ почувствовала, что ей это нравится. Несмотря на свою неприязнь к герцогу, она даже немного расстроилась, когда дриннадо кончилось. После того как музыка стихла, Элистэ присела в реверансе и протянула руку, ожидая, что герцог проводит ее обратно к бабушке. Однако тот крепко взял ее за запястье и не тронулся с места. Девушка удивленно взглянула в его непроницаемое лицо:

– Ваше высочество?

– Возвышенная дева, я претендую и на следующий танец, – объявил герцог.

– Но он уже обещан, – солгала Элистэ.

– Значит, ваш партнер уступит моему желанию.

– Это невозможно. Проводите меня обратно, пожалуйста.

– Еще рано.

– Тем не менее я этого хочу. Вы же не станете удерживать меня силой?

– Ни в коем случае. Идите, если хотите.

Герцог поклонился, однако руку Элистэ не выпустил. Она дернулась, но он держал крепко. Освободиться без борьбы явно не удастся. Он что – пьян или сошел с ума? На то было непохоже. Несмотря на запах бренди, Феронт твердо держался на ногах, а его движения были четкими и уверенными. Элистэ оглянулась назад, в надежде увидеть Цераленн, но та оказалась поглощена беседой с кавалером во Мереем и не смотрела на внучку. Зато остальные придворные весело, с понимающим видом наблюдали за происходящим. Если б это случилось у нее дома, в Фабеке, Элистэ попросту вонзила бы острый каблучок в ногу слишком настойчивого ухажера, однако здесь, в королевском дворце, да еще по отношению к брату его величества, такой поступок был вряд ли уместен.

Музыка положила конец ее затруднению. На сей раз оркестр заиграл старомодный медленный триерж. Герцог Феронтский взял Элистэ и за другую руку – сквозь перчатку она ощутила жар его тела. Свирепо взглянув на наглеца, она попробовала сопротивляться, но потом неохотно последовала за герцогом.

– Ну вот, так-то лучше, – одобрил он.

– Для кого лучше, ваше высочество? – Элистэ уже совладала с выражением лица, и теперь на нем читалось легкое презрение. – Ваша шутка меня совсем не забавляет.

– Я редко шучу.

– Тем хуже для вас. Впрочем, мне нет до этого никакого дела.

– Вам будет до этого дело, когда мы познакомимся поближе.

– Я не собираюсь знакомиться с вами поближе.

– Тем лучше. Большинство женщин стремятся стать единственными и незаменимыми, а для этого стараются залезть мужчине в душу. Когда же такая особа не встречает взаимности, то чувствует себя уязвленной. Очень приятно иметь дело с дамой, которая готова обойтись без этих скучных игр.

– Я не понимаю, что вы хотите этим сказать, ваше высочество.

– Вот как? А мне показалось, что вы отличаетесь сообразительностью. Хотя с таким личиком, как ваше, это не имеет никакого значения.

– Кажется, ваше высочество пытается за мной ухаживать? – с насмешкой спросила Элистэ.

– У меня нет времени на пустые галантности. Придется вам обойтись без них.

– Возможно, я услышу их от кого-нибудь другого.

– Не рассчитывайте на это.

– Не слишком ли вы в себе уверены, ваше высочество?

– У меня есть на то все основания. Посмотрим, как обстоят дела. Вас здесь никто не знает, у вас нет влиятельных родственников, вы приехали из какой-то глуши, а я – герцог Феронтский. Вы молоды, но наверняка честолюбивы, иначе не появились бы при дворе. Таковы исходные данные, а вывод самоочевиден. – Герцог слегка пожал плечами. – Это бесспорно.

– Бесспорно то, что ваш грубый цинизм еще отвратительнее, чем столь наглое предположение.

Бабушка наверняка содрогнулась бы от ужаса, услышав эти слова, но Элистэ уже позабыла об этикете.

Однако на герцога ее восклицание не произвело ни малейшего впечатления. Он лишь заметил:

– Я вижу, вас оскорбляет моя манера выражаться. Ничего, придется привыкнуть.

– Придется? Я правильно вас расслышала?

– Не знаю, эти придворные обезьяны так расшумелись. Знаете что? В конце галереи есть тихая комнатка, там нам никто не помешает. Идемте туда, и я вам все объясню. Ну же!

Элистэ изумленно воззрилась на герцога.

– Что ж, если хотите, сначала дотанцуем триерж, – милостиво разрешил он, сделав вид, что не понимает ее замешательства.

– Дотанцуете без меня!

Яростным движением Элистэ высвободилась из его рук и быстро зашагала прочь, не обращая внимания на взгляды любопытствующих. Если этот наглец посмеет задержать ее, она непременно наступит ему на ногу – и будь что будет. Однако герцог Феронтский не стал преследовать беглянку. Если бы она оглянулась, то увидела, что он смотрит ей вслед с повышенным интересом.

Очевидно, внимание, оказанное новоиспеченной фрейлине герцогом, означало, что испытание пройдено успешно, ибо теперь от кавалеров не было отбоя. Элистэ больше не томилась у стены в компании бабушки; череда танцев так закружила ее, что она уже не помнила, где осталась Цераленн. За вечер она сменила, пожалуй, не меньшее количество партнеров, чем сама королева. Каждый придворный кавалер – вне зависимости от возраста – во что бы то ни стало хотел разглядеть новую фрейлину Чести вблизи. Партнеров было так много, что Элистэ не смогла запомнить все лица и имена. Однако некоторые произвели на нее особое впечатление. Маркиз во Льё в'Ольяр – тот самый, с полным лицом и тучной фигурой – оказался скучным и вялым собеседником. Он все время говорил о своем поместье, о новом особняке, о каретах, лошадях, яхте и коллекции монет. Правда, выглядел он вполне безобидно. Поэтому, когда маркиз предложил покатать Элистэ по садам Авиллака в своем новом роскошном фаэтоне, она не стала сразу отказываться. Граф Рувель-Незуар во Лиллеван, чьи черные кудри, сияющие синие глаза и безупречный профиль составили ему славу первого красавца королевского двора, в отличие от толстяка был стремителен и блестящ. Он считался талантливым поэтом, написал множество трогательных сонетов, чувствительных пасторалей и томных мадригалов. Граф казался идеальным кандидатом для романтической истории, но у него был один существенный недостаток. Несмотря на знатное имя, во Лиллеван не имел ни бикена за душой. За его роскошные наряды платили кредиторы. Граф по уши залез в долги, и расплатиться с ними он мог бы разве что с помощью приданого.

Благородный Векин в'Иссеруа, третий сын герцога Лесиньского, был красноречив, энергичен и восторжен. Щуплый, маленького роста, но кипящий энергией, с крошечными черными глазками, неистово горящими на курносом широком лице, уродливость которого лишь подчеркивали украшенные драгоценными камнями зубы – последнее веяние моды. Это зрелище показалось Элистэ малопривлекательным, зато Векин оказался очаровательным собеседником: он легко перескакивал с предмета на предмет, но неизменно возвращался к своей излюбленной теме – Чарам. Векин в'Иссеруа был уверен, что унаследовал от своих предков магический дар. Трудно было судить, так ли это на самом деле – молодой человек слишком самозабвенно предавался придворной жизни и скачкам, и вряд ли у него имелась возможность изучить древнее искусство с тем же тщанием, с каким это делал всю жизнь дядюшка Кинц. Уловив скептический взгляд партнерши, кавалер пообещал, что продемонстрирует ей свое мастерство, причем сегодня же. Когда Вскину наконец удалось разжечь любопытство Элистэ, он вдруг раскланялся и исчез.

Возвышенный Стацци во Крев, стройный и элегантный кавалер, танцевал лучше всех прочих. Остроумный виконт во Ренаш, почти не уступавший по уму самому Дрефу сын-Цино, осыпал Элистэ ослепительными комплиментами. Кавалер во Фурно, прославленный забияка и дуэлянт, оказался заикой с нежным, девичьим лицом. Рыжеволосый, веснушчатый барон Пленьер в'Оренн буквально сыпал рискованными шутками, по-мальчишески радуясь ошеломлению своей партнерши.

Все кавалеры проявили к новой фрейлине максимальное внимание. Возможно, это объяснялось не столько достоинствами Элистэ, сколько духом соперничества, но девушка была не склонна анализировать причины своего успеха. Празднество постепенно растекалось по дворцу, от аудиенц-залы на балконы, в галереи, а также в Лебединый зал, где были накрыты столы. Элистэ неизменно окружала толпа ухажеров. Она пила шампанское с во Лиллеваном, лакомилась крылышками ортоланов с в'Оренном, беззастенчиво флиртовала с во Ренашем.

Затем она вновь вернулась в аудиенц-залу, чтобы кружиться в танце со все новыми и новыми партнерами. Поодаль она заметила Цераленн во Рувиньяк, изящно танцевавшую гавот в паре с кавалером во Мереем. Издали Цераленн походила на молоденькую девушку, наряженную в допотопное маскарадное платье, а во Мерей был полон достоинства и элегантности, как и подобало живой легенде. Смотреть на эту пару было сплошным удовольствием, жаль только, что Элистэ совсем не располагала временем. Ведь надо успеть поболтать и с во Кревом, и с во Фурно, и с во Льё в'Ольяром и прочими. Однако, несмотря на всю свою занятость, она постоянно чувствовала присутствие герцога Феронтского. Он не выпускал ее из поля зрения, не сводил с нее своих пронзительных темных глаз. Два раза герцог пытался приблизиться к Элистэ, но она успевала упорхнуть, приняв приглашение очередного партнера. После второй неудачной попытки Феронт несколько отдалился и наблюдал за гордячкой на расстоянии. На время Элистэ даже забыла о нем, но тут глаза ее встретились с испепеляющим взором мадам во Бельсандр, и это враждебное отношение впервые напомнило девушке, что за исключением королевы ни одна из придворных дам за все время к ней так и не подошла. Женщины явно ее бойкотировали.

Это было неприятно, но Элистэ не стала утруждать себя беспокойством. В конце концов, что она могла тут поделать? К тому же, полученное от бабушки воспитание запрещало ей предаваться сомнениям. Элистэ танцевала без устали, зная, что за ней наблюдает весь двор – по крайней мере, сегодня ночью. С очаровательной улыбкой она обменивалась любезностями со своими партнерами и не замечала, как летит время. Перед самой полуночью наступило некоторое затишье, и было объявлено, что Векин в'Иссеруа развлечет собравшихся сеансом Чар, который состоится в Лебедином зале. Вспомнив о недавнем разговоре, Элистэ улыбнулась.

Насладиться зрелищем пожелали многие, в том числе король, королева, герцог Феронтский, а также большинство влиятельнейших придворных. В Лебедином зале уже ждал Векин в'Иссеруа, стоявший возле накрытого стола. Когда зрители собрались и молодой человек удостоверился, что среди них находится Элистэ, он произнес небольшую речь. Векин явно обладал талантом актера и не стал утомлять слушателей болтовней. Краткое выступление было рассчитано так, чтобы возбудить любопытство слушателей, затем воцарилась леденящая кровь тишина. Через полминуты Векин забормотал что-то неразборчивое, зажмурил глаза, наморщил губы и замахал руками. Бормотание его все убыстрялось, лоб покрылся испариной, движения делались все резче, грудь тяжело вздымалась – и наконец, уста исторгли мистический стон. В тот же миг свечи в канделябрах начали гаснуть. Через несколько секунд пятьсот пылающих огней превратились в крошечные точки, похожие на отдаленные звезды. Лишь светильники на стене, находившиеся позади стола, продолжали пылать так же ярко, и на этом ярком фоне силуэт Векина смотрелся весьма импозантно. В зале поднялся восхищенный гул, лишь Элистэ осталась безучастной. Возможно, этот спектакль заинтересовал бы ее куда больше, если бы она не наблюдала множество раз, как дядюшка Кинц проделывает подобные фокусы, да еще без всякой помпы. По сравнению с дядюшкой Векин в'Иссеруа казался жалким фигляром.

Уставившись взглядом в поверхность стола, Векин прорычал какую-то неразборчивую команду. Сначала ничего не изменилось, а потом, среди сияющего серебра и хрусталя, начала оживать еда на блюдах. Повскакивали поджаренные молочные поросята с золотистой корочкой, веточками зелени, разбрасывая зажатые в зубах печеные яблоки. Затем со стола поднялся жареный фазан, развернул пышный хвост и попробовал взлететь. Его примеру последовали многочисленные безголовые птицы: они захлопали своими обжаренными крылышками, а тем временем верхушка гигантского пирога откинулась, выпустив на волю целую стаю запеченных перепелов. Заливные угри начали извиваться, копченый лосось приподнялся на хвосте, а огромный вареный омар загрохотал своим алым панцирем. Во все стороны разбежались фрукты и овощи, похожие на теннисные мячи. Посреди стола, на украшенном цветами пьедестале, возвышалась ледяная скульптура, изображавшая сфинкса. Ледяное чудовище раскрыло свои прекрасные глаза, расправило перья, после чего вся ожившая снедь склонилась перед королем Дунуласом. Монарх заулыбался, весьма довольный спектаклем. Королева Лаллазай, вне себя от восторга, захлопала в ладоши, а придворные восхищенно заахали.

Еще мгновение провизия казалась живой, а затем видение рассеялось. Воздух заколыхался, очертания предметов окутались туманом, и все блюда вернулись в свое прежнее состояние. Свечи засияли вновь, спектакль окончился. Зрители разразились восторженными аплодисментами. Под одобрительные крики сам король сказал чародею несколько милостивых слов. Векин выслушал похвалу с самым скромным видом, лишь глаза его светились торжеством.

Элистэ тоже улыбнулась и вежливо похлопала, внутренне недоумевая: неужели это все? Представление, безусловно, получилось занятным, но довольно заурядным. Финал же и вовсе выглядел неуклюже. По сравнению с чудесами Кинца во Дерриваля трюки Векина в'Иссеруа казались жалким дилетантством. Однако никто из присутствующих, похоже, так не думал. Лица сияли подлинным восхищением. Может быть, эти люди просто проявляют вежливость? Или же они в самом деле не понимают разницы между салонными фокусами и настоящими Чарами? Элистэ, с детства привыкшая к чудесам истинного мастера, считала их чем-то само собой разумеющимся. Обычные фокусы милого и эксцентричного дядюшки Кинца – естественное свидетельство искусства, секретом которого владеют только Возвышенные. Спасение Дрефа впервые продемонстрировало ей, каким могуществом обладает ее родственник. А королевские придворные пришли в неописуемый восторг от незатейливого спектакля, который у дядюшки Кинца наверняка вызвал бы неудержимую зевоту.

Сам же Векин ничуть не сомневался в своем триумфе. Пробравшись сквозь толпу, он подошел к Элистэ; лицо его сияло самодовольством. Она поздравила молодого человека, сказала ему несколько комплиментов, изо всех сил пытаясь изобразить восхищение, чего он от нее и ожидал. Попытка удалась – мужчины и в самом деле не умеют различать притворство. Так говорила бабушка, и правоту ее слов подтверждал собственный опыт Элистэ.

Возомнив, что победа у него в руках, Векин теперь не отставал от девушки ни на шаг. Впрочем, поклонников было много, и Элистэ весьма искусно поощряла каждого из них – за исключением герцога Феронтского. Разговор перескакивал с предмета на предмет: от политики к искусству, от искусства к охоте, от охоты к последним светским сплетням. Стремительная смена тем временами сбивала Элистэ с толку, и она предпочитала полагаться не на слова, а на взгляды и улыбки, которые никогда ее не подводили. Самые увлекательные беседы всегда таковы, что потом невозможно вспомнить, о чем, собственно, шла речь. Однако кое-что важное Элистэ все же из этой болтовни почерпнула. Позднее она никак не могла вспомнить, от кого именно услышала это. Когда бал закончился и Элистэ следовала за напудренным лакеем по зеркальным переходам дворца, направляясь в покои фрейлин Чести (туда уже перенесли ее багаж), мысли девушки были заняты только услышанной новостью. Почему-то весть о том, что последняя книга Шорви Нирьена «Обещание» запрещена, а ее автор объявлен вне закона, не давала ей покоя. Нирьен, конечно, давно напрашивался на подобные меры. Он требовал отменить привилегии Возвышенных, преобразовать юридическую систему, обнародовать Хартию Прав Человека, да еще воссоздать старинный Совет Ста, который ограничивал бы власть короля. На сей раз. Однако, дело не сводилось к запрету бредовой писанины полоумного адвокатишки. Нирьен сумел собрать вокруг себя немалое количество преданных сторонников, так называемых нирьенистов, разглагольствования которых могли оказать влияние на умонастроения народа. Самое время было заткнуть рот главному краснобаю, вот почему момент для ареста Нирьена казался подходящим. Элистэ стало жаль мыслителя, ибо кара обещала быть суровой. Заточения в «Гробницу» не пожелаешь и своему худшему врагу. Однако делать нечего: ради блага государства Шорви Нирьен должен исчезнуть. Наказание, возможно, являлось слишком суровым, но общественная безопасность требовала чрезвычайных мер.

В скромной, выходящей окнами на Университетскую площадь квартирке, расположенной в богемном квартале Шеррина, получившем название Крысиного города, метался человек. Он поспешно бросал одежду, всякие мелочи, книги, бумаги в маленький сундук, стоявший на полу. Вскоре в сундуке уже не осталось места, и закрыть крышку оказалось невозможно. Тогда мужчина с бледным, но решительным лицом начал выкидывать одежду, чтобы разместить внутри как можно больше книг. Как раз в это время в дверь постучали, и человек замер на месте; на его затравленном лице застыла неподвижная маска – огнем горели одни лишь глаза.

– Шорви, это я, Дакель, – прошептал знакомый голос.

Шорви Нирьен открыл дверь и впустил в комнату высокого, плечистого молодого человека с круглым лицом, мальчишескую свежесть которого лишь подчеркивали топорщившиеся рыжие усики. Сам Нирьен выглядел совершенно иначе: среднего возраста, невысокий, узкоплечий, сутулый, с седеющими каштановыми волосами и подвижным заурядным лицом аскета. Он легко мог бы затеряться в толпе, если б не выразительность и блеск умных карих глаз.

– Эдикт издан, – объявил Дакель. – Вас должны арестовать. Они уже идут сюда.

– Понятно. Испытываю сильное искушение остаться и поприветствовать их.

– Если вы это сделаете, то сведете на нет усилия всех ваших друзей, а это будет обидно. Пойдемте, сударь. Внизу ждет возница с повозкой, вас отвезут в Восьмой округ, где приготовлено надежное убежище. Кто-нибудь из ребят сообщит мадам, вашей супруге, где вы находитесь. Сундук я захвачу, не беспокойтесь. А теперь нужно немедленно уходить.

– Кому принадлежит это убежище? – спросил Нирьен, не двинувшись с места.

– Кузине Эфа Фуве. Кажется, ее зовут мадам Иру.

– А мадам Иру знает, чем она рискует, давая приют беглецу?

– Она ничем не рискует, если не попадется.

– Это пустые слова, друг мой.

– Идемте, ни о чем не беспокойтесь. Не сомневаюсь, что кузина Фуве идет на риск с радостью, как и все мы. Но если вы будете медлить, то лишь увеличите долю этого риска.

– Мне отвратительна мысль о том, что придется бежать и скрываться. Ладно, Дакель, ничего не говорите. Иду. Дайте только помогу вам закрыть сундук.

Вместе они захлопнули крышку, и молодой Дакель с поразительной легкостью вскинул на плечо тяжелую ношу. Шорви Нирьен в сотый раз проверил содержимое карманов своего просторного летнего камзола. Убедившись, что неоконченная рукопись его последнего сочинения на месте, он довольно кивнул. Они сбежали с четвертого этажа вниз, проскользнули мимо дремлющей консьержки и выскочили на улицу, где ждала повозка.

Увидев кучера, Нирьен остановился – этого человека он не знал. Совсем молодой парень, долговязый и длиннорукий.

– Это новенький, его зовут Бек, – пояснил Дакель. – Он – само хладнокровие, вот увидите.

Нирьен лишь кивнул в ответ, как бы приберегая суждение на будущее. Дакель закрепил сундук сзади, они быстро уселись в повозку и Бек щелкнул кнутом. Лошади помчались по Сидровой аллее. Всего один раз Нирьен оглянулся назад и увидел, что как раз в этот момент из-за угла появился отряд жандармов. Заметив отъезжающую повозку, полицейские пустились бежать вдогонку. Нирьен толкнул своего спутника локтем в бок, Дакель приложил к губам два пальца и пронзительно свистнул. Сидровая аллея моментально ожила: на мостовую со всех сторон высыпали нирьенисты, студенты университета. Поднялась суматоха, крики, но неизвестно откуда взявшийся молодой предводитель в седом парике с преогромными бакенбардами в два счета навел порядок. Студенты выстроились в шеренгу, перегородив аллею. Жандармы бросились на них, крик перешел в рев, но шеренга выстояла.

Бек вовсю нахлестывал лошадей. Повозка прогрохотала по булыжной мостовой, свернула на широкую Университетскую улицу, и оставив позади два колледжа, оказалась в трущобном районе, носившем название Восьмой округ. Прохожие удивленно смотрели на бешено мчавшуюся повозку, однако никто не пытался ее остановить. Похоже, Нирьен остался неузнанным.

Издали, со стороны Сидровой аллеи, еще доносились крики, проклятья и угрозы, а из домов и таверн Крысиного квартала сбегались местные жители, чтобы принять участие в схватке. Мало кто из них знал, из-за чего поднялась заваруха, но это не имело никакого значения – достаточно было того, что студенты напали на ненавистных жандармов. Несчастные полицейские, оказавшись лицом к лицу с огромной толпой, предпочли ретироваться, довольные уже тем, что отделались несколькими ссадинами и ушибами. Как ни странно, поражение жандармов не утихомирило толпу, боевой дух которой, не находивший выхода в течение множества поколений, никак не желал стихать. В тот самый миг, когда Шорви Нирьен входил в пансион мадам Иру (любопытно, что это заведение находилось в непосредственной близости от «Гробницы»), неистовство толпы, бушевавшей в Крысином квартале, достигло апогея: чернь громила, крушила и грабила все на своем пути. Винные лавки на Сидровой аллее были выметены подчистую, харчевни лишились всех съестных припасов, не уцелело ни одного фонаря и ни одного окна, и повсюду, подобно огромным алым цветам, запылали костры. Затем толпа повалила на Университетскую площадь, где перед Королевской Башней возвышались Десять Монархов – мраморные статуи предшественников короля Дунуласа. Почему-то вид этих изваяний привел толпу в состояние исступления. С дикими криками люди бросились стаскивать прославленные статуи с пьедесталов. Монархи попадали наземь один за другим, разлетевшись на куски. Однако и это не удовлетворило бунтовщиков. Вооружившись булыжниками, они в два счета раскрошили мраморные осколки в мелкую пыль; растоптанная ногами плебеев, она белым облаком повисла над площадью. Покончив со статуями, чернь заметалась по окрестным улицам в поисках новой добычи. Старинные залы университета вряд ли бы уцелели, но тут как раз подоспел шерринский Усмиритель толп в сопровождении своей свиты.

Тем временем уже занимался рассвет. Бунтовщики устали, гнев их начал иссякать. Юные нирьенисты давно разошлись – их цель была достигнута. Лишившаяся руководства толпа, увидав Усмирителя, затрепетала. От плотной человеческой массы стали отделяться группки, постепенно исчезавшие в темных переулках. На площади остались лишь самые тупоумные, те, кто еще не успел понять, что дело проиграно. Стражники в масках застрелили одного за другим четырех смутьянов, и лишь после этого толпа окончательно рассеялась, утащив с собой мертвых и раненых. Вскоре ускакал прочь и отряд Усмирителя. Университетская площадь осталась совершенно пуста, если не считать осколков стекла и белой мраморной крошки. Только она и напоминала о Десяти Монархах.