20

К счастью, гниды Нану отличались удивительной тупостью. Элистэ совсем выдохлась, однако не сумела скрыться от преследовательниц и решила отказаться от дальнейших попыток. Бежать не осталось сил. Ей было необходимо отдохнуть, даже если бы за это пришлось заплатить жизнью. Хватая ртом воздух, она рухнула на низкую ступеньку под навесом парадной двери какого-то дома, привалилась головой к стене и смежила веки. Когда она вновь их открыла, одна из гнид сидела на расстоянии ладони от ее лица, уставившись на девушку дюжиной своих глазок; золотистый панцирь твари поблескивал в свете ближнего уличного фонаря. Не поворачивая головы, Элистэ украдкой стянула с ноги башмак, тщательно примерилась и быстро нанесла удар. Попала. Тварь была раздавлена с громким хрустом. Второй что-то не было видно – наверняка полетела докладывать собранную информацию своей августейшей Матушке, засевшей ныне на крыше столичного Арсенала.

Элистэ поглядела на подошву с разводами золотой фольги – совсем как на башмаке мастера Кенубля.

Мастер Кенубль, разоблаченный роялист, за которым охотится Народный Авангард. Мастер Кенубль, обреченный, проклятый со всем своим семейством – всех, всех их скормят Кокотте.

Предупредить! Цераленн, Аврелию и Кэрт уже не спасти, во Мерея и Байеля – и подавно, но, может быть, семью Кенубль еще не поздно? Она сию же минуту пойдет в «Приют лебедушек».

Но куда идти? Элистэ глянула в обе стороны пустынной улицы. Безмолвно, темно, незнакомо. Она не имела ни малейшего представления, где находится и как найти дорогу в городских лабиринтах. Спросить некого, в этот поздний час фиакров – и тех не видно. Ладно, как-нибудь справится. Улица Клико должна находиться в северном направлении, но где он, север? Ей могли бы подсказать звезды, если бы она говорила на их языке. Жаль, что она слушала Дрефа вполуха, когда он в свое время пробовал ей объяснить. Правда, имелся еще один указатель, куда ближе звезд и много понятней, – река Вир. Она текла на север, это знала даже Элистэ.

Значит, к реке. Сердцебиение успокоилось, дыхание выровнялось. Она снова могла двигаться – и это было необходимо, ибо кровь замедлила бег в ее жилах, руки и ноги закоченели от холода, а пот на лбу стал совсем ледяным. К реке!

Но отыскать Вир оказалось не так-то просто. Элистэ бродила вслепую по кривым улочкам, то попадая в тупики, то натыкаясь на стены огороженных двориков. Ветер беспрепятственно забирался под плащ, обдавая кожу ледяным дыханием. И тогда Элистэ впервые пришло в голову – ей негде укрыться от ветра, во всем Шеррине для нее не найдется убежища, и не к кому обратиться за помощью. Не осталось ни родных, ни знакомых, ни слуг. Не у кого искать защиты. А без помощи ей конец – она замерзнет от холода прямо на улице.

«Нет, не замерзну. Не позволю. Если придется, как-нибудь выпутаюсь собственными силами. Что-нибудь да придумаю».

От этой мысли ей стало теплее, как будто она прикоснулась к некоему внутреннему огню.

И вскоре она, выйдя из узкого переулка, оказалась над Виром, который во мраке катил свои черные волны на север. Далеко впереди, едва различимая в темноте, цепочка огоньков обозначала старый Винкулийский мост. К нему и направилась Элистэ.

Идти пришлось дольше, чем она рассчитывала. И дальше. Из-за корки спрессованного снега на мостовой у нее онемели ноги. Против такого лютого холода самая твердая решимость – и та долго не протянет. Когда Элистэ заметила у реки кучу бродяг, сбившихся под навесом над жаровней с редкими тлеющими углями, она не утерпела и решила подойти хоть на несколько минут, чтобы отогреть онемевшие руки и ноги.

Бродяги с готовностью потеснились – пять человек, так плотно укутанные в тряпье, что различить их черты, силуэты, определить возраст и даже пол было никак невозможно. Она по привычке поблагодарила их, и пять бесформенных голов повернулись к ней как одна. Тут до нее дошло, что голос и манера выдают ее целиком и полностью. В каждом ее слове и жесте проступала Возвышенная. Одежда ее также бросалась в глаза на фоне жалких лохмотьев. Ее юбки и плащ, даром что были помяты и в беспорядке, уже одной своей простотой подчеркивали дороговизну материала, из которого были пошиты. Безликие призраки мигом поняли, кто она, и от этой догадки у нее оборвалось сердце. Окажись неподалеку патруль, они, вероятней всего, сдали бы ее властям за положенное вознаграждение в пять рекко – целое состояние для таких бродяг. Но, к счастью, в эту морозную ночь ей, видимо, не грозила опасность с их стороны. В другой раз удача может ей изменять.

Никто не сказал ни слова. Элистэ задержалась настолько, чтобы хоть чуть-чуть отошли руки и ноги, и поспешила своей дорогой, спиной ощущая взгляды бродяг. Она шла вдоль правого берега Вира, явно приближаясь к мосту – свет фонарей становился все ярче Еще двадцать минут против ветра, показавшиеся ей двумя часами, – и старый Винкулийский мост предстал перед нею во всей красе. Справа раскинулся Набережный рынок. Теперь она знала, где находится: в добрых сорока минутах ходьбы от «Приюта лебедушек» – и то если бы она не устала и была полна сил. Но сейчас? Ноги едва переступали, грязные обледенелые юбки тянули к земле; она не шла, а тащилась. Сколько еще идти? Небо на востоке уже начинало сереть.

«Скорей, скорей, скорей!»

Но ноги отказывались подчиняться.

Вконец измотанная, спотыкаясь на каждом шагу, Элистэ пересекла рынок. А небо безжалостно подгоняло. И тут противу ожиданий ей улыбнулась удача: послышался скрежет колес по обледенелым булыжникам, и на ночной улице появился одинокий фиакр. Она помахала рукой, удивленный возница остановился. Сказав куда ехать, Элистэ забралась внутрь. Экипаж покатил, а она откинулась на спинку сиденья, закрыла глаза и погрузилась в полудрему.

Фиакр медленно трясся по улицам, небо заметно светлело. Когда они выехали на улицу Клико с ее лавочками и жилыми домами, высоких крыш уже коснулся рассвет. Фиакр остановился, возница потребовал деньги. Элистэ совсем забыла, что придется платить за проезд. Она сунула руку в карман за вязаным кошельком, где держала с пригоршню бикенов – мелочь на чаевые носильщикам и слугам, единственные деньги, которые ее высокое положение в прошлом обязывало всегда иметь при себе. Высыпав монетки на ладонь, она протянула их вознице.

Он взял мелочь, наметанным глазом определил сумму и заявил:

– Мало, нужно еще двадцать пять.

Элистэ с удивлением уставилась на возницу. Мало? Но что прикажете ей делать? Какая глупость! Она же отдала все, что у нее было. Он повторил свое требование. До чего же он глуп! Она повернулась и пошла.

– Эй, вы! – заорал тот сердито.

Когда-то подобный тон вызвал бы у нее презрение или гнев, но теперь она познала унижение и всего боялась. Страх подхлестнул Элистэ, она забыла про усталость и побежала. За спиной раздались разъяренные крики возницы, цокот копыт и гром колес. Она успела нырнуть в узкий проход между двумя лавками, и фиакр проехал мимо. Элистэ позволила себе с минутку отдышаться и перевести дух, прижавшись спиной к холодной стене, затем осторожно выглянула из-за угла. Улица Клико оживала. В окнах затеплился свет, за шторами замаячили тени. Двое или трое торговцев уже расположились на мостовой со своими тележками, редкие пешеходы спешили, горбясь от пронизывающего ветра.

А «Приют лебедушек»? Из своего укрытия она не могла его видеть. Фиакр уехал. Прикрыв лицо отворотом капюшона – в такую погоду это не могло вызвать подозрений, – Элистэ выскользнула на улицу, пробежала последние полквартала…

И на бегу остановилась, юркнув в тень: у «Приюта лебедушек» стояли на страже народогвардейцы. Судя по скучающим физиономиям, они торчали здесь довольно давно. Рядом сшивалось несколько зевак в надежде на любопытное зрелище. На двери кондитерской красовался огромный новенький алый ромб – на сей раз настоящий.

Кенублей уже увезли, а их собственность конфисковали в пользу Республики-Протектората. Элистэ опоздала, опоздала на несколько часов. Силы и решимость разом оставили ее. Она сникла, как подрезанный колос.

На две-три минуты она, видимо, погрузилась в беспамятство – глядела на «Приют лебедушек» и ни о чем не думала. Но в конце концов ее взор оторвался от двери кондитерской и скользнул вверх по стене, к узкому оконцу в тени карниза, этой чердачной смотровой бойнице, и ей показалось, что она уловила скрытый блеск своих же глаз, следящих за улицей со ставшего ей привычным наблюдательного поста. Конечно же, она сейчас очнется и обнаружит, что и вправду стоит там и смотрит вниз, на улицу Клико. Ей не впервой переживать такие видения.

Но, увы, это был не сон. Она стояла на мостовой. Порыв ледяного ветра пронесся по предрассветной улице, заставив ее содрогнуться.

«Как быть теперь? Что делать?»

Холод пробирал Элистэ до костей, тяжелая намокшая одежда почти не грела. Она натерла ноги и так устала, что ломило все тело. Изнеможение и страх пока еще заглушали чувство голода, но пронизывающий холод оборачивался несказанной мечтой о чашке горячего бульона или чаю.

«Куда теперь пойти? Куда мне податься?»

Неимоверная усталость. Такая, что не было сил думать, и хорошо, что не было; хорошо не думать ни о недавно погибших, ни об обреченных на смерть; лучше всего вообще не думать. На улице заметно похолодало – зимний ветер остудил слезы.

«Кофейня. Там тепло. Подсядешь к огню с чашечкой чаю. Отдохнешь. Отдохнешь…»

Но у нее не осталось денег, ни единого бикена. Не будет ни чая, ни огня. И отдыха тоже не будет, разве что в каком-нибудь подъезде, на холоде. Всего лишь на минутку присесть, закрыть глаза…

«Я замерзну. Люди, бывает, и замерзают, ты знаешь. Нет, только не я!»

Сырые тяжелые края юбок хлопнули Элистэ по лодыжкам, и она вспомнила, что зашила в подол нижней юбки кое-какие мелочи – золотое колечко с гранатами, маленькую брошку с камеей в оправе из мелкого жемчуга, несколько украшений из серебра и розового кварца. Ничего особенно ценного, но на еду и жилье должно хватить с лихвой.

А то и другое требовалось немедленно. Нырнув в темный переулок, Элистэ разорвала подол по шву, вытрясла безделушки на землю и судорожно собрала застывшими непослушными пальцами.

Она вспомнила, что совсем недавно проходила мимо кофейни в конце улицы Клико; за шторами заведения мерцал свет, на двери висела табличка «Открыто». Элистэ решила вернуться, заторопилась, однако ноги словно налились свинцом. Ранние прохожие с любопытством провожали ее взглядом, но это ее уже не тревожило.

В кофейне было не слишком тепло – хозяин экономно расходовал уголь, но она почувствовала себя на верху блаженства. Пройдя к маленькому столику, спрятавшемуся в уголке за печкой, так что от дверей его не было видно, Элистэ села и попросила принести чаю и горячей похлебки. От усталости она забыла о том, что произношение выдает ее с головой. Об этом ей напомнило лицо хозяина, который, не успела она сказать и двух слов, напустил на себя непроницаемый вид. Опять она невольно разоблачила себя. Осмотрительность требовала немедленно встать и уйти, но Элистэ не двинулась с места – это было выше ее сил. Если ей предстоит погибнуть из-за собственной глупости, пусть так и будет. Теперь это перестало ее волновать.

Принесли похлебку и чай. Она с жадностью набросилась на еду, чувствуя, как внутри разливается тепло. Окончательно согревшись, Элистэ откинулась на высокую спинку деревянного стула и, уронив голову на грудь, провалилась в сон, словно наглоталась снотворного. Хозяин, человек по натуре совсем не злой и к тому же тронутый видом изможденного красивого личика, выглядывавшего из-под капюшона, не стал тревожить Элистэ. Лишь когда пошел утренний поток посетителей, он разбудил ее и попросил расплатиться.

Девушка протянула ему серебряное колечко, на которое тот не стал и смотреть.

– Наличными.

Этого она не ожидала.

– У меня больше ничего нет, – растерянно сказала Элистэ.

– Что вы себе думаете?

Она не ответила, а он все смотрел на нее, пока она не съежилась от стыда.

– А вы смелая женщина.

– Но… но… это красивое кольцо, настоящее серебро…

– Настоящая чепуховина. На что оно мне? Ну да ладно, возьму, так уж и быть. А вы послушайте моего совета, милочка. Не выкидывайте больше такие штучки, никогда и нигде. Не то в следующий раз угодите со своими безделушками прямехонько в лапы к жандармам. – Он поглядел в исполненные мольбы испуганные глаза и смягчился. – Послушайте, что я вам скажу. Если у вас остались еще украшения, обратите их в наличные. Походите по ростовщикам, посмотрите, кто больше даст.

– По ростовщикам? – Для нее это было чем-то из другого мира. – Где же мне их найти?

– Как где? На Ломбардной улице, где же еще? – Она растерялась, и он добавил с ноткой раздражения в голосе: – На том берегу, между Крысиным кварталом и Восьмым округом. Там они и сидят по своим лавочкам, кровопийцы проклятые! И держите ухо востро, милочка.

Она поблагодарила за совет и ушла, с облегчением закрыв за собой дверь кофейни, где так опростоволосилась, хотя одна мысль о зимнем холоде вызывала у нее дрожь. К счастью, на улице оказалось не так уж страшно. Ветер утих, и холодный воздух уже не обжигал, как раньше. Снег красиво переливался под утренним солнцем. Магазины и лавочки уже открылись, по мостовой проезжали повозки и, экипажи, закутанные прохожие спешили по своим делам, выдыхая облачка пара; будничная суета являла собой довольно приятное зрелище. Отдых и горячая еда придали Элистэ сил. Одежда ее почти высохла, и теперь она чувствовала себя уверенней и могла успешней бороться с холодом, а также с горем и страхом, от которых у нее разорвалось бы сердце, если бы она дала себе волю.

Элистэ быстро уяснила, что лучше занимать мысли теми задачами, какие ей предстояло решать сейчас. Стоит ей только задуматься и представить себе, что ждет ее в Шеррине и каков жребий ее плененных друзей и родственниц, – она непременно впадет в панику и с криком бросится бежать. А вот о том, что нужно перейти Вир и на другом берегу отыскать Ломбардную улицу, – об этом думать вполне безопасно. Оказавшись на месте, она станет решать, кому продать драгоценности; выручив деньги, подумает, как найти безопасное и теплое укрытие…

«Безопасного не найти».

Не думать об этом. Сейчас нужно пересечь мост и отыскать Ломбардную улицу. Сейчас важно только это.

Но держать в узде мысли и чувства стало трудно, когда она перешла по Винкулийскому мосту на другой берег и увидела «Гробницу». Старая твердыня мрачно возвышалась над жилыми домами всего в двух кварталах от моста. Элистэ, против воли, замерла на месте и с минуту не могла отвести от нее взгляд. Цераленн, Аврелия, Кэрт – все там, и каково-то им сейчас? Но разум подсказывал ей, что им не придется долго мучиться в заточении. Промежуток между арестом и так называемым судом, как правило, занимал мало времени, а между судом и казнью – и того меньше. День-два, а порой всего несколько часов…

«Неужели я бессильна помочь? Неужели никто не вмешается? Быть того не может!»

Слезы вновь потекли по ее щекам, прохожие начали оборачиваться, а вот этого ей хотелось любой ценой избежать. Элистэ быстро утерла слезы и сообразила, что допустила очередную ошибку: ее носовой платочек был из дорогой газовой ткани, красиво расшитый и отороченный кружевом – такой могла иметь только Возвышенная. На платочек, конечно, обратят внимание. Не следовало бы его доставать на людях. Сколько подобных ошибок она еще может себе позволить?

Оторвав взгляд от гранитных башен, Элистэ поспешила вперед. Теперь она находилась в Восьмом округе, который если и видела мельком, так лишь из окна экипажа, да и то обычно отводила глаза. Но сейчас приходилось смотреть. Мерзость окружала ее со всех сторон, оскорбляла все ее чувства. Ветхие, полуразвалившиеся дома и лавчонки пестрели красными ромбами, ибо эти отвратительные трущобы были колыбелью экспроприационизма, каковой хоть и восторжествовал, но, судя по этой картине, едва ли облегчил участь Своих сторонников. В каждой второй витрине предлагались услуги астролога, либо предсказателя или гадалки, либо самозваного «целителя». Таверны и обжорки, из которых разило прогорклым маслом; лачуги, где комнаты сдавались почти что даром. Грязные, нечесаные горожане в лохмотьях, с худыми истощенными лицами, отмеченными печатью отчаяния и недугов. Лица порочные, лица хитрые и преступные. Согбенные и скрюченные в три погибели фигуры. Тьма попрошаек, некоторые давно утратили человеческий облик. Громкие голоса, грубая речь. А запах, вонь – как им самим не тошно? По всей улице Винкулийского моста в сточных канавах тлели кучи мусора, вокруг которых жались дрожащие тени. С желтоватым дымом, от которого першило в горле и слезились глаза, в воздух поднимались копоть и пепел. С запахом дыма смешивался масляный чад, вонь тухлой рыбы и немытого тела. Улица являла собой открытую клоаку, к тому же еще и забитую горами отбросов; водостоки, обычно промываемые дождями, сейчас обледенели.

Элистэ не посмела прижать платочек к носу. Опустив голову и стараясь дышать ртом, она поспешила по улице Винкулийского моста, положившись на то, что серо-желтое марево укроет ее от излишне любопытных взглядов. Но и в туманном чаду ее приличное платье и красивое лицо не остались незамеченными. Вслед ей то и дело неслись причмокивания и похабные реплики.

Напуганная и преисполненная отвращения, она прибавила шаг, чтобы поскорее выбраться из Восьмого округа. Чуть не бегом Элистэ добралась до конца улицы Винкулийского моста, быстро пересекла темный, пользующийся дурной славой (она не знала про это) переулок Большой Дубинки и, к великому своему облегчению, вышла на Ломбардную улицу, служившую границей округа. На противоположной ее стороне начинался Крысиный квартал – обиталище студентов, богемы и разного рода недовольных горлопанов, – район на несколько порядков выше Восьмого округа, с точки зрения безопасности и чистоты воздуха.

Все оказалось так, как ей говорили: на Ломбардной улице было полно закладных лавок и контор. На доброй половине домов красовалась старинная позолоченная эмблема ростовщиков. Элистэ прошлась по улице, приглядываясь к лавкам, витрины которых являли грустную выставку невостребованных сокровищ: драгоценности и посуда, украшения и произведения искусства, оружие, инструменты – ремесленные и музыкальные; на всем лежал слой пыли. Ассортимент не отличался особым разнообразием. Наконец она вошла в большую, сравнительно чистую лавку под свежеокрашенной вывеской. За прилавком справа от двери стоял сам хозяин – тучный горожанин, смахивающий на морскую черепаху. Он воззрился на девушку с откровенным любопытством – ее облик, похоже, вызывал в этом столичном округе одну и ту же неизменную реакцию. Вполне возможно, он принял ее за покупательницу; первые же ее слова заставят его убедиться в своей ошибке. Но следует быть осмотрительной. Хватит говорить и держать себя как Возвышенная, хватит глупостей и ошибок. Она – простая девушка, обычная гризетка без особых примет. Однако не уроженка Шеррина – это у нее ни за что не получится.

Грубоватому столичному говору она бы еще смогла подражать, и не без успеха. Но бесчисленные мелочи – жесты, выражение лица, позы, привычки, предпочтения, все то, что характерно для шерринского простонародья, – с этим ей никогда не справиться. Самый внимательный наблюдатель, и тот не сумел бы притвориться коренным шерринцем, а она никогда не отличалась острой наблюдательностью. Она наверняка споткнется на каком-нибудь пустяке, и все поймут, что она вовсе не та, за кого себя выдает.

Но есть другой говор, который приемлют и самые остервенелые фанатики-экспроприационисты, – она без труда и в совершенстве может его передать, ибо с раннего детства слышала тягучую речь фабекских крестьян. Говор Кэрт. Говор Дрефа. В ее устах его невозможно будет отличить от настоящего. Она и в Фабеке могла бы сойти за крестьянку. Здесь же, в Шеррине, ее отступления от общепринятого могут привлечь внимание, но не вызовут подозрений, ибо люди объяснят их очень просто: что взять с деревенщины?

Выложив свои сокровища на прилавок, она спросила так, как могла бы спросить родная сестра Кэрт:

– Чего дадите?

Хозяин принялся разглядывать драгоценности без спешки и, видимо, без особого интереса.

– Двадцать, – изрек он наконец.

Цена была занижена раз в пятнадцать, а то и больше. От злости Элистэ даже покраснела. Он что, принимает ее за деревенскую дуру, которую легко обвести вокруг пальца? Так он ошибается Сейчас она ему покажет.

– Со мной это не пройдет, – заявила Элистэ, в последнюю секунду вспомнив о произношении, и приготовилась к торгу. Но хозяин не удосужился даже ответить.

– Давайте, назначьте настоящую цену, – настаивала она.

Никакого ответа. Ростовщик был нем как могила. Но она не даст себя провести. Собрано прилавку блестящие безделушки, Элистэ сказала голосом Кэрт:

– Недосуг мне тут языком трепать. Говорите правильную цену, а не то я пошла.

Опустив драгоценности в карман, она направилась к двери. Вот сейчас он ее окликнет, вернет, я они поторгуются как положено.

Отнюдь. Она ушла, и он не попытался ее удержать. Ничего, в другой лавке предложат больше. Чего-чего, а закладных лавок на Ломбардной улице хватает.

В соседней лавке ростовщик оценил заклад в восемнадцать рекко, а в другой, рядом, ей давали семнадцать. Потом снова восемнадцать. Девятнадцать. Шестнадцать. Двадцать. На всем протяжении Ломбардной улицы цена колебалась в пределах двух-трех рекко. Нашелся даже подонок, предложивший одиннадцать; впрочем, других таких не встретилось. Но больше двадцати никто не давал. Обойдя два десятка ростовщиков, она наконец убедилась, что больше двадцати рекко ей не выручить, и отдала драгоценности.

Когда Элистэ вновь оказалась на улице, ее вязаный кошелек уже не пустовал, но и не был набит так, как она рассчитывала. Поход по ростовщическим лавкам отнял у нее много времени; день начал клониться к вечеру. Она устала, ноги болели. Спину ломило от стояний перед прилавками, ее начал пробирать холод. И, что хуже всего, снова хотелось есть: со времени скудного завтрака миновало много часов. Поесть было просто необходимо, но во сколько это ей обойдется? Она вдруг с ужасом осознала, как мало у нее денег. Ей вспомнилось, что в Новых Аркадах бокал охлажденной розовой воды стоит два рекко. При таких ценах надолго ли хватит двадцати?

Впрочем, теперь она находилась не в Новых Аркадах с их непомерными ценами. Простой народ ухитрялся существовать на жалкие бикены, так неужели у нее недостанет смекалки жить так же? Свернув с Ломбардной улицы, она попала на Университетскую, которая привела ее в Крысиный квартал. Там она вошла в первую попавшуюся кофейню и с облегчением опустилась на стул. Помещение оказалось забито студентами; молодые люди с открытыми лицами переговаривались звонкими голосами и оживленно жестикулировали. В глазах Элистэ они и впрямь были молодежью, хотя и ровесники ей. Они не понимали, как им повезло, таким свободным и беззаботным. Ей хотелось стать одной из них, затеряться в их шумной толпе. Правда, женщин в университет не принимают, но если переодеться юношей?..

Идиотская мысль! У нее, верно, голова перестала соображать от холода. Элистэ заказала что подешевле – чай без, меда (сэкономила два бикена) и булочку из серой муки вместо бриоши. Ела она не спеша, смакуя каждую крошку. Но долго засиживаться было нельзя: уже вечерело, а ей еще предстояло найти ночлег – какую-нибудь тихую чистую комнатку с горящим камином. Приступать к поискам следовало немедленно, но как не хотелось выбираться на улицу: ее по-прежнему одолевали усталость и голод, а там царили холод и страх…

– Не хочешь к нам?

Элистэ вздрогнула и подняла глаза. У ее столика стоял мужчина. Не студент – это она поняла сразу; не первой молодости, с каемкой грязи под ногтями. Улыбался он слишком широко и самоуверенно, обнажая гнилые зубы. Она отвела взгляд.

– Ну, так как? – переспросил он, словно решил, что девушка не расслышала. – Мы вон где сидим. – Он показал на стол в углу, из-за которого два мужлана, точные его копии, ухмылялись и подмигивали Элистэ.

«Скоты», – подумала она и отрицательно качнула головой.

– Ты не боись, мы тебя не обидим. Поставим стаканчик, все как положено. Пошли. – Не получив ответа, он взял ее за руку и потянул. – Пошли!

Она окаменела. Он посмел до нее дотронуться! В любой нормальной разумной стране она за такое приказала бы его выпороть, если не хуже.

– Отпусти, – шепнула она, забыв о фабекском акценте. Но шепнула так тихо, что мужчина ничего не заметил.

– Ну пошли, пошли, – уговаривал он.

Больно он ей не делал, но его пальцы прилипли к ее руке, словно плющ к стене. Она попалась. Не драться. Не кричать. Не привлекать внимания. И думать не сметь звать на помощь – Возвышенным изгоям на помощь рассчитывать не приходится. Примитивный ужас и ярость туманили разум. Она ощущала себя зверьком в западне, ее подмывало царапаться и кусаться, но насильник, разумеется, не мог этого знать – он все улыбался и бубнил. Элистэ кивнула и поднялась. Уговоры прекратились, потная ладонь ослабила хватку. Внезапным рывком она высвободила руку и быстро вышла из кофейни, усилием воли подавив желание бежать.

И вот она снова на холоде. В желудке урчит от голода. В спешке она оставила на столике недоеденную булочку и теперь корила себя за глупость Впрочем, нет смысла из-за этого убиваться. Сейчас необходимо найти комнату. До наступления ночи еще часа два – вполне достаточно.

В Крысином квартале Элистэ отыскала чистенький, просторный и приятный пансион. Хозяин потребовал за комнату тридцать рекко в месяц, плата вперед; нет, комната сдается никак не меньше, чем на месяц. Если юная дама желает снять комнату на ночь или даже на несколько часов, то в Восьмом округе найдутся заведения, где охотно пойдут ей навстречу. Всего доброго.

Соседний пансион оказался куда меньше и грязнее, зато и плата была приемлемой – двадцать два рекко в месяц. Уже лучше, но все равно не по карману.

Затем грязный и убогий доходный дом, забитый студентами по самые стропила; довольно приятная, раскованная атмосфера, но – сожалеем, женщинам комнаты не сдаются.

Еще один пансион, неопрятный и тесный: всего четырнадцать рекко в месяц, просто дешевка. Однако платить вперед за три месяца. Нет, никаких исключений. Жаль. А не поискать ли молодой даме чего-нибудь подходящего в Восьмом округе?

Она и сама уже начала об этом подумывать. День кончался, до заката оставалось совсем Ничего. При одной мысли о том, что придется провести на улице еще одну ночь, Элистэ бросало в дрожь. Она смертельно устала, чудовищно проголодалась и замерзла. Во что бы то ни стало надо найти приют, любой, неважно какой.

Элистэ решила возвращаться по своим же следам и уныло поплелась в район дымных трущоб. Сейчас она почти не замечала убожества и запахов, которые еще несколько часов назад вызывали у нее тошноту. Укрыться до прихода ночи – только это и занимало ее мысли.

На углу улицы Винкулийского моста и переулка Большой Дубинки находился «Приют Прилька». «Сдаются комнаты» – гласила табличка в грязном окне первого этажа. Элистэ постояла в нерешительности минуту-другую. Так называемый приют выглядел особенно непривлекательно: закопченный фасад в лохмотьях шелушащейся краски, ржавые водосточные трубы, пыльные, в трещинах окна; впрочем, все это, возможно, и к лучшему – в таком доме комнаты наверняка стоят дешево. Она вошла в низенькую полутемную прихожую и узрела самого Прилька – тот сидел за конторкой, совмещая в одном лице владельца и портье. Это был мужчина не молодой и не старый, немытый, вонючий, лысеющий и совершенно заурядный, если не считать необычно широких, пухлых, мягких розовых губ, неизменно влажных и надутых, словно у девушки. Он уставился на Элистэ, и к его сочным губам прилила кровь.

Плата и вправду оказалась на редкость низкая – всего несколько бикенов за ночь, причем тем, кто был готов и способен уплатить за неделю вперед – редкость по нынешним временам, – еще давалась скидка. Элистэ не раздумывая так и сделала, чем очень удивила хозяина – такого в этом заведении уже давно не случалось. Заплатив деньги, она тем самым обеспечила себя ночлегом на ближайшие семь суток. На душе у нее стало чуть легче.

– Давайте поглядим комнату, – предложила она, не забыв про фабекский выговор.

– Сейчас? – Прильк поджал свои розовые губы. Ее просьба, казалось, и удивила его, и позабавила. – Сейчас, увы, комната пока не готова к приему гостей. Мои постояльцы, как правило, не приходят так рано. Извольте вернуться через пару часов, будет в самый раз.

Через два часа… Она успеет поесть, а это ей просто необходимо сейчас. Голод снова давало себе знать; удивительно, с какой настойчивостью он напоминал о себе! Элистэ нырнула в жалкую харчевню по соседству, где весьма скудно поужинала. Если она все время будет так экономить, можно растянуть деньги недель на пять, а то и больше. А зачем? Придется как-то себя содержать; значит, нужно устроиться на работу. Мысль поистине фантастическая: ей, дочери маркиза, – и пойти работать?

Или умереть на улице от голода.

Но что она умеет? Какая ей польза от утонченного воспитания, изысканных манер, модной образованности светской дамы и даже от блестящего искусства верховой езды? Люди часто восхищались тем, как она танцует, – может, ей стать учительницей танцев? Гувернанткой? Помощницей у модистки?

Это она смогла бы или научилась, подвернись подходящий случай.

Без имени? Опыта? Рекомендаций? Как бы поступил Дреф на ее месте?

«Ну, рекомендации я и сама себе напишу, и очень хорошие».

Она продолжала размышлять над всем этим по дороге в «Приют Прилька». На улице совсем стемнело. Оранжевый свет горящих мусорных куч, отражаясь от густых клубов желтоватого тумана, превращал улицу Винкулийского моста в жуткое огненное царство. Черные силуэты людей, изуродованные напяленным в несколько слоев тряпьем, сновали туда и сюда, напоминая обитателей преисподней. Из мрака в адрес Элистэ летели хриплые предложения интимного свойства, и она прибавила шагу; но теперь, имея крышу над головой, она боялась куда меньше.

Из окон «Приюта Прилька» сочился слабый свет. Она вошла и попросила ключ. Прильк удивленно и весело надул губы. Ключа, сообщил он, не положено. Он не предложил ей ни помощи, ни свечи и направил в комнату на самый верхний, пятый этаж.

Элистэ пошла вверх по лестнице. «Приют» оказался больше, чем она думала. На центральную площадку каждого этажа выходило по четыре двери. До четвертого этажа путь освещали свечи, горевшие в прикрепленных к стенам подсвечниках, затем пришлось двигаться ощупью в зябком мраке. Цепляясь за перила, она пробиралась в кромешной тьме, прислушиваясь к шорохам, скрипам, стукам, звуку шагов над головой, приглушенным голосам, редкому смеху за закрытыми дверями. На пятом этаже оказалась всего одна дверь, из-под которой пробивался свет. Ее комната? Открывшаяся ей картина оставила далеко позади светопреставление на улице Винкулийского моста.

Весь верхний этаж «Приюта Прилька» представлял собой одно огромное помещение. В слабом свете единственного фонаря проступали голые половицы, голые стены, голые балки низкого потолка. На стоящей в углу бадье для нечистот не было крышки. Вдоль всей комнаты примерно в двух футах от пола тянулись выступающие из стены сплошные деревянные нары. Это и была постель. Подушкой служил деревянный выступ толщиной около двух дюймов в изголовье. На нарах валялись набитые соломой парусиновые мешки – никаких матрацев, простынь и покрывал. Вместо постельного белья имелись четыре засаленных дырявых одеяла и кусок просмоленной парусины – и это на две дюжины женщин, теснившихся в комнате, словно в трюме шхуны работорговца.

Возраст обитательниц ночлежки был самый разный – от семнадцати до семидесяти пяти, так же как и их промысел: потерявшие работу швеи и прачки, оставшиеся без содержания несчастные вдовы, обычные бродяжки. Нищая братия, вернее нищие сестры, тоже были изрядно представлены; видимо, от зимних холодов нищенки укрывались в логовах вроде этого приюта. При всем разнообразии типов все женщины выглядели почти на одно лицо: жалкое прозябание их уравняло, наделило одной и той же сероватой бледностью. Они лежали под одеялами одетые с головы до ног – даже ботинок, и тех не снимали, чтобы не украли соседки по несчастью. Тут и там под ровной поверхностью вздымались наросты и холмики: удачливые владелицы вещей улеглись спать поверх своих сумок и свертков.

В помещении было холодно, потому что не топили, и стоял неописуемо тошнотворный запах. Имелось всего два окна, да и те последние тридцать с лишним лет простояли заклеенными. Эти стены десятилетиями впитывали мерзкие запахи застоялого воздуха, пота, фонарного масла, грязи и крови; дешевой выпивки, дыма и табака; рвоты и поноса – чудовищная смесь старого и нового зловония. Элистэ едва сдержала подступившую тошноту. На миг она застыла в дверях, подумывая сбежать вниз и жаловаться, протестовать, спорить, грозить, требовать. Но что толку? Если у губошлепа Прилька, хозяина «Приюта», и нашлась бы для нее комната, то за цену, которую она все равно не сможет себе позволить. Или ей спать в этом гнусном притоне, или идти на улицу, о чем она не смела даже помыслить.

Значит – на нары, на самый их краешек, где еще оставалось немного свободного места. Преодолев отвращение, она вползла на деревянное ложе и примостилась так, чтобы не касаться костлявой, как смерть, соседки. Натянув на себя угол парусинового полотнища, Элистэ замерла и крепко зажмурилась. В комнате было довольно тихо; несколько спящих женщин сотрясали своим храпом смрадный воздух, да где-то посреди нар не смолкало бессвязное бормотание то ли пьяной, то ли бредящей, то ли безумной женщины. Других звуков не было слышно. Из двадцати с лишним ночных постоялиц спали, разумеется, не все, однако никто не разговаривал: либо чтобы не беспокоить соседок, либо потому, что жизнь их, надежды и силы были уже на исходе и не имело смысла растрачивать последние их крохи на болтовню. Тряпье под Элистэ давно свалялось, превратившись в твердые узлы и складки. К тому же оно явно отсырело и чудовищно воняло. Она беспокойно вертелась и прилаживалась, пытаясь устроиться поудобнее. Нет, в таком гнусном месте ей ни за что не уснуть, ни за что…

Однако усталость быстро заставила Элистэ забыть о неудобствах, и она погрузилась в беспокойный сон, от которого ее пробудило непонятное жжение кожи. Она резко села, и крохотные черные точки разбежались от нее во все стороны. Нары кишели насекомыми – блохами, клопами или как там еще они назывались. Для них тут было раздолье. Элистэ непроизвольно вскрикнула и принялась лихорадочно стряхивать их с себя и давить. Соседка, напоминающая покойницу, перекатилась на другой бок и вполголоса выругалась. Элистэ притихла. Насекомых она разогнала, но они скоро непременно вернутся. Нет, ей не выдержать долго в этой кошмарной ночлежке, нужно немедленно бежать…

Но куда? На улицу, в середине ночи?

Никуда ей не уйти, по крайней мере сейчас. Она вздохнула и опять улеглась, крепко зажмурилась и постаралась забыть о насекомых, о грязи и вони, об опасностях, нужде и одиночестве; прежде всего не думать о Цераленн, Аврелии, Кэрт, Мерее, Байеле и семействе Кенублей; вообще ни о чем не думать. Но сон к ней уже не шел. Порой она погружалась в легкую дрему, пробуждалась и снова начинала дремать; бодрствование и забытье незаметно сменяли друг друга. Так прошла для нее эта долгая ужасная ночь.

С наступлением рассвета явился Прильк и всех прогнал вон. Женщины, привыкшие, видимо, к подобному обращению, слишком измученные и отчаявшиеся, чтобы протестовать, тупо повиновались. Шаркая ногами, они молча спустились по бесконечным лестницам и равнодушно выползли на улицу, словно заводные куклы. Элистэ вышла последней. Как обнаружилось, в ночлежке не было ни умывальника, ни холодной воды, чтобы смочить зудящие укусы, которые точками усеивали ее ноги. Зуд и возмущение придали ей смелости, и она обрушилась на хозяина с жалобами.

Прильк ничуть не обиделся. Таз, кувшин и мыло будут тут же ей предоставлены за весьма скромную дополнительную плату, спокойно сообщил он. Что до самой комнаты, то днем она требуется для других надобностей, каких именно – он не стал уточнять, поэтому постоялицам рекомендуется пораньше освобождать помещение.

– Но на вас, красавица, это не распространяется, сидите здесь хоть весь день, – сказал он, смачно чмокнув влажными губами и наградив ее липким взглядом.

Элистэ сразу ушла, почувствовав себя так, как будто бы ее облили грязью. Не заплати она за неделю вперед, она поискала бы другой ночлег. Но деньги уже перешли в его руки, ни одного бикена он не вернет, а она не могла позволить себе выбросить такую сумму – если, конечно, ей не удастся как-нибудь заработать.

Работа. До вечера нужно найти приличное место, и тогда она с чистой совестью пожелает этому губошлепу с его гнусным приютом провалиться сквозь землю. Но где искать? И как?

Улица Винкулийского моста уже ожила, ее нищие обитатели суетились по мере сил В сточных канавах тлели отбросы, плотный удушливый дым висел над пешеходными дорожками, обволакивая фигуры в лохмотьях, приглушая сиплые голоса. Сквозь пелену копоти кое-где прорывалось солнце. Начинался еще один зимний день, холодный и суровый. Элистэ шла, опустив голову, глядя под ноги, – она уяснила, что стоит ей перехватить чужой взгляд, как за этим последуют домогательства, грубые комплименты или похабные предложения. Она быстро нашла то, что искала, – продавца, торгующего со сломанной тележки всякой всячиной. У него она купила перо, чернил и бумаги

– серьезная трата, которая, однако, со временем должна окупиться. Все это она разложила на столике в ближайшей харчевне и, пока завтракала, составила три великолепных рекомендательных письма от несуществующих фабекских семейств, зная, что никому и в голову не придет проверять подлинность рекомендаций. И вот, преисполнившись решимости, Элистэ во всеоружии приступила к поискам.

Начала она уверенно и с надеждой: располагающая внешность в сочетании с поддельными рекомендациями сулили ей быстрый успех. Дело, однако, обернулась много хуже, чем ей представлялось. Она ходила по улицам Крысиного квартала, стучалась в двери, ждала в прихожих и холлах, старалась очаровать незнакомцев и незнакомок и улыбалась, улыбалась, улыбалась. Но шли часы, отказы следовали один за другим, усталость ее росла, ослепительная улыбка подувяла. После полудня она позволила себе немного отдохнуть и поесть, экономя каждый бикен, а затем отправилась через Крысиный квартал в район позажиточнее, но и там никто не нуждался в ее услугах: те же отказы, замкнутые лица, захлопывающиеся двери. К вечеру Элистэ совсем измучилась и впала в уныние. Ей предстоял долгий путь назад в Восьмой округ и еще одна ночь в клоповнике «Приюта Прилька». Ладно. Завтра наверняка повезет.

На следующий день она снова перешла по Винкулийскому мосту на другой берег, решив на сей раз обойти Набережный рынок. Царящая там пустота насторожила Элистэ, она начала догадываться, почему ей не везет. Хотя день был холодный, но ясный и солнечный, добрая треть всех лавок не работали и стояли закрытые. Те же, что торговали, предлагали скудный выбор низкокачественных товаров по вздутым ценам. Вонарских товаров явно не хватало, а к импортным было не подступиться, поскольку все национальные ресурсы пожирала Революционная армия, занятая подавлением охвативших провинции монархистских мятежей. Гражданскому населению повсеместно приходилось туго. Фермеров обобрали до нитки, урожай реквизировали, чтобы кормить Республиканскую гвардию. Купцы в городах, лишившись поставок мяса и прочих продуктов, остались совсем без товара и сотнями закрывали лавки. Теперь в Вонаре царили нищета и голод, какие и не снились подданным короля Дунуласа. Истинный патриотизм требовал от граждан добровольных жертв во имя защиты молодой Республики – так, по крайней мере, утверждал Уисс Валёр. Однако становилось все труднее поддерживать политическое воодушевление на должном уровне. Разоренные и ограбленные жертвы гражданской войны, которых голод гнал из опустошенных деревень и с загубленных ферм, толпами устремились в большие города, прежде всего и преимущественно в Шеррин. Они голодали, мерзли, они отчаянно искали работу

– и не находили, даже самые умелые ремесленники и опытные работники. В погоне за местом Элистэ во Дерриваль приходилось рассчитывать лишь на свое красивое личико и подложные рекомендации.

Еще один день безуспешных поисков. Еще одна жуткая ночь в «Приюте», отмеченная новой утонченной пыткой: какая-то из безымянных соседок Элистэ по ночлежке, страдая, вероятно, бессонницей, до утра ублажала себя глиняной трубкой с вонючим табаком, и все помещение быстро пропахло отвратительным дымом. Утром Элистэ пришлось скрепя сердце расстаться с пятью бикенами – плата за таз холодной воды и засохший кусочек мыла. Трату эту она сочла неизбежной, ибо жизнь в Восьмом округе уже оставила на ней свои метки: немытая кожа поблекла, грязные волосы потускнели, нестираная одежда принимала все более неопрятный вид. Ей же требовалось выглядеть прилично – в противном случае у нее не было никаких шансов, что ее примут на работу. Элистэ привела себя в порядок, насколько позволили время и средства – ей не хватало ни того, ни другого, – и отправилась попытать счастья в новом округе.

Удача по-прежнему от нее отворачивалась. Так как в тот день она потратилась на умывание, то решила не завтракать, но эта маленькая жертва имела весьма ощутимые последствия – Элистэ устала, да так, как еще никогда не уставала. У нее ломило ноги, руки, спину. В этот день ей было особенно трудно таскаться от двери к двери, растягивать губы в улыбке и показывать поддельные рекомендации. Часам к четырем у писем был такой же грязный, помятый и растрепанный вид, как и у их хозяйки. Она потеряла счет отказам; за весь день перед ней не промелькнуло и тени надежды. Отчаявшись и вконец обессилев, Элистэ решила прекратить бесплодные хождения раньше обычного. Ей пришлось дать себе передышку, и, прежде чем пуститься в долгий обратный путь на улицу Винкулийского моста, она присела на каменный край фонтана на какой-то площади. Так не годится – нужно беречь силы. Прежде всего ей требуется основательно выспаться – этого ни разу не удавалось с тех пор, как она переступила порог «Приюта». Поэтому за ужином она вместо обычной чашки чая выпила стакан вина. Алкоголь плюс нечеловеческая усталость заставили ее погрузиться в глубокий сон без сновидений, которому на сей раз не помешали ни гнусные тела соночлежниц, ни еще более гнусные твари, гнездящиеся в щелях нар.

Проснулась Элистэ отдохнувшей и даже посвежевшей. Вчерашняя черная тоска отступила. Она ощущала, что снова может смотреть в лицо жизни, вернее, сможет после того, как помоется. Пять бикенов за мыло с водой себя окупают. Она вновь почувствует себя человеком. Ободренная такими мыслями, Элистэ решила возобновить поиски работы; у нее возникла уверенность, что сегодня она непременно найдет место. Ради этого не жаль и пяти бикенов. Она потянулась в карман за кошельком. Кошелька не было.

Конечно же, она забыла, что сунула его в другой карман, наверное, во внутренний. Однако ни в одном из них кошелька не оказалось. Элистэ перетрясла юбки и плащ, поискала за корсажем, в капюшоне и башмаках – безрезультатно. У нее оборвалось сердце. Она кинулась к нарам и принялась лихорадочно рыться в грязном тряпье. Должно быть, он ночью выпал у нее из кармана, он где-то здесь, провалился в щель между мешками. Должно быть… Нет! Кошелек исчез, и пришлось признать: пока она спала глубоким сном, кто-то ухитрился стянуть все ее деньги до последнего бикена. Скорее всего, соседки по нарам – она спала, стиснутая с обеих сторон костлявыми пугалами. Кто, кто из этих безымянных нищенок лежал рядом с ней? Она не приглядывалась к ним накануне, да и света было мало, но сейчас она обязана припомнить, и немедленно, сию же секунду, ибо женщины уже уныло потянулись к дверям. Одна из них покидала ночлежку не такой пришибленной, какой хотела казаться, и скоро они все уйдут. Но пока они еще тут…

– Стойте, стойте, дайте сказать! Не уходите, прошу вас! – закричала Элистэ с дрожью в голосе. Три или четыре женщины проявили легкое любопытство и остановились. – У меня украли кошелек – синий, вязаный, с пятнадцатью рекко или около того. Один рекко в награду той, кто мне его вернет. Выворачивайте карманы, а если кто откажется, обыщите ее! Найдите кошелек и получите вознаграждение!

От волнения Элистэ напрочь забыла про фабекский выговор, но либо это прошло незамеченным, либо ее посчитали актрисой, а то и проституткой с претензией подделаться под Возвышенную. Но, скорее всего, ее приняли за сумасшедшую или пьяную, потому что одни женщины насмешливо и устало воздели брови, а другие издевательски покрутили пальцем у виска. Большинство же просто передернули плечами и пошли дальше.

– Не уходите! – Элистэ схватила какую-то из них за руку, но та вырвалась. – Погодите, дайте сказать!

Нет. Они словно оглохли. Но она не даст им уйти. Элистэ встала в дверях, упершись руками в косяки и загородив выход. Одна нищенка оттолкнула ее с такой недюжинной силой, что Элистэ чуть не упала, а когда опомнилась, половина обитательниц ночлежки уже ушли. Ужас и бешенство охватили девушку. Она бросилась к нарам; тряпки, мешки и одеяла полетели в разные стороны. Неужели она не найдет кошелька? !

– Поберегите силы, красавица.

Прильк наблюдал всю сцену с самого начала; теперь он стоял и с ухмылкой пялился на Элистэ. Она пребывала в таком отчаянии, что его влажные розовые губы даже не вызвали у нее привычного отвращения. Вдруг он ей поможет?..

– Потеряли деньги? Сочувствую. Весьма прискорбно. Хорошо хоть, что у вас еще за три ночи уплачено.

Она молчала.

– Но что будет с вами потом? – участливо спросил Прильк.

– Послушайте, прошу вас, одна из них украла у меня кошелек, если бы вы их остановили, не дали уйти…

– О, не просите об этом, я не жандарм. Может, прикажете вызвать жандармов? Одно ваше слово, и я за ними пошлю…

Теперь она вспомнила, как ненавидит его.

– Так что вы будете делать, когда истекут три ночи? А?

– Я найду работу.

– Ну как же я об этом не подумал! Работу. Разумеется. Несомненно, вы мастерица на все руки.

– Что-нибудь да найду.

– Искренне надеюсь. Не хотелось бы выставлять вас на улицу, красавица, в нынешние-то холода.

– Вы свои деньги получите, не волнуйтесь.

– Я вообще не волнуюсь. И вам бы не стоило. С таким-то личиком незачем беспокоиться о заработке.

– Не понимаю, при чем тут это.

– А вы подумайте. Вы сами не понимаете, что у вас есть. К чему вам бродить по улицам и давиться на нарах в грязном свинарнике вместе с опустившимися шлюхами? Вы можете жить со всеми удобствами. Иметь свою комнату с камином и полным ведерком доброго угля. Вдоволь еды, вина. Даже обзавестись новым платьем. Одним словом, зажить не хуже Возвышенной.

– Как это?

– Проще простого. Мы переселим вас на четвертый этаж. Прекрасная комната, и посетителей совсем немного. Как правило, за ночь человека три-четыре. Люди воспитанные, не грубияны и не проходимцы, это я вам обещаю. Жизнь легкая, беззаботная. И все ваши трудности разом кончатся.

– Да как вы смеете? Как вы смеете?!

– Что это случилось с вашим северным выговором, красавица?

– Вы гнусный тип. Задать бы вам хорошую порку.

– А вам бы перебраться на четвертый этаж. Что скажете?

– Прочь с дороги! Мне не о чем с вами говорить.

– Что ж, пораскиньте мозгами. Когда передумаете, дайте мне знать.

– Никогда!

– Посмотрим. – Прильк посторонился, и она вышла.

В этот день Элистэ прошла много миль, углубившись в богатый район, раскинувшийся по ту сторону Крысиного квартала. Удача, как всегда, и на этот раз обошла ее стороной. Все усилия пропадали втуне, на душе было хуже некуда. Глубоко запрятанное отчаяние окрашивало своею тенью неутомимую улыбку. Возможные работодатели чуяли это, что вызывало у них презрение, которое, в свою очередь, подтачивало ее отвагу. А быть может, не отчаяние, а голод, ведь она целый день крошки во рту не держала. Голодной ей и ходить, если не найдет работы, ибо на еду не осталось и бикена. Еда! Лучше о ней не думать. Лучше наполнить желудок водой и не думать про еду.

Естественно, все ее мысли сводились только к еде.

Проходили часы, и голод терзал ее все сильней, превратившись из тупого недомогания в острые колики. Так вот на что постоянно жалуются крестьяне, вот как оно выглядит на самом деле… Но как им удается такое сносить? Можно, конечно, предположить, что она, будучи Возвышенной, испытывает от голода куда большие муки, чем простолюдины с их притупленными ощущениями. Рожденных для подобного существования природа, очевидно, наградила способностью выживать. А не то все бы они давно погибли.

«Не удивительно, что они нас ненавидят».

Время перевалило за полдень. Чувство голода прибывало и разрасталось. Элистэ стала замечать, что еды повсюду полно; как это она раньше не обращала внимания? Харчевни, таверны, кофейни, кондитерские на каждой улице; на каждом углу с тележек торгуют пончиками с ганцелем, жаренными на вертеле колбасками, печеными каштанами; в каждом дуновении ветра – ароматы печеного хлеба, жареной рыбы, тушеного мяса; и повсеместно люди только тем и заняты, что едят: жуют бутерброды, грызут сладости и соленые орешки, отвратительно громко хрустят яблоками. При виде всего этого ее желудок судорожно сжимался и начинал ныть. И откуда все это берется, когда в стране, как известно, катастрофически не хватает продуктов?

Похоже, не хватает только для бедных.

Но ей недолго осталось бедствовать, пообещала она себе. Она выкарабкается из этих трущоб. Она еще и поест, и согреется.

Но не сегодня и, как Элистэ все больше убеждалась, не в Шеррине. Столица ей решительно противопоказана. Здесь ей никогда не найти работу, здесь она погибнет от голода, уже погибает. Для нее путь к спасению лежит за городскими стенами. Необходимо так или иначе добраться до Дерриваля, до скрытого от мира домика дядюшки Кинца, где она обретет любовь и безопасность. Давно бы следовало это понять, но ее ослеплял страх, бессмысленный ужас, внушенный слухами, которые, ясное дело, раздуты и преувеличенны. Чтобы прозреть, ей понадобилось изведать голод и глубины отчаяния, но теперь она наконец прозрела и знает, что нужно делать.

Элистэ находилась в двух милях от Северных ворот, было около трех часов пополудни. Сейчас фермерам и деревенским торговцам самое время возвращаться домой. Десятки, а то и сотни их выйдут из города через эти ворота, и вместе с ними – Элистэ во Дерриваль, затерявшаяся в толпе простолюдинов. А вдруг ее обнаружат? Едва ли, риск наверняка не так уж велик, как расписывает молва Никому и в голову не придет подозревать Возвышенную в грязной, неопрятной, измученной от голода молодой женщине.

Приняв решение и слегка приободрившись, Элистэ тут же двинулась в путь. Через сорок минут ее взору открылись Северные ворота – в первый раз с тех пор, как она въехала через них в Шеррин. Еще тогда Элистэ обратила внимание на тяжелые деревянные створы со стародавними железными креплениями, однако сбитые на скорую руку барьеры, сужающиеся к выходу наподобие воронки, – это было что-то новое. Как и патруль народогвардейцев, человек десять-двенадцать, несущих караул у самых ворот. А уж оседлавшую ворота звероподобную Оцепенелость – такую Элистэ не могла и представить. Огромная сторожевая псина из стали – она веками спала над воротами, обратив вовне слепой взор укрытых под выпуклыми стальными шторками глаз, – но теперь, пробужденная от долгого сна, повернулась к Шеррину, и хрустальные ее окуляры, раскрывшись во всю свою мощь, стали недреманным оком властей. Такова была внушающая ужас Чувствительница Буметта.

Элистэ не стала спешить; остановившись поодаль, она решила понаблюдать. Поток повозок, экипажей и пешеходов двигался вперед под дулами народогвардейских мушкетов и под самым носом Чувствительницы. Время от времени хрустальные мигалки Буметты загорались красным светом, а решетчатые уши-улавливатели поворачивались то в одну, то в другую сторону. Фантастическая эта картина, вероятно, и породила слухи о сверхъестественном могуществе Чувствительницы. Элистэ, однако, не заметила в ней ничего такого уж особенно страшного. Люди шли, повозки катились. Ей показалось, что, вопреки слухам, выбраться из Шеррина довольно просто. Молва все переиначивает. На то она и молва, чтобы сеять страхи среди несведущих.

Все, казалось бы, ясно, но почему-то ноги ее не слушались. Она все стояла, а время шло, и толпа шла себе сквозь узкую воронку через ворота и выходила за город. Народогвардейцы досматривали, расспрашивали, чесали в затылках, а Буметта поводила по сторонам своим стальным рылом, словно чудовищная собака, вынюхивающая дичь.

Элистэ закоченела; холод проникал даже сквозь толстые подошвы ее башмаков. Ждать не имело смысла. Если идти – так сейчас, вместе со всеми: в одиночку ей не пройти. Она незаметно смешалась с толпой.

И тут поток остановился – впереди что-то случилось. Воздух разорвал пронзительный вопль – не то сирена, не то визг. Буметта навострила уши, щелкнула челюстями и замигала своими красными глазищами. У Элистэ все оборвалось внутри: эта тварь ее обнаружила! Значит, молва не лжет, так оно и есть – Чувствительница все ведает и распознала в ней Возвышенную, прочитав ее мысли. Обману конец, а, впрочем она этого и ждала, недаром ей что-то подсказывало… Элистэ застыла на месте.

Но до нее никому не было дела.

Народогвардейцы все как один рванулись к группе ошеломленных граждан, перед которыми опустился шлагбаум. Последовал по-профессиональному быстрый досмотр, Буметта утвердительно рявкнула, и из толпы крестьян выволокли человека – пожилого, сгорбленного, в мешковатом сером балахоне. Он был как все, даже ступал тяжело и разлаписто. Одним словом, фермер как фермер – пока с него не сорвали шапку, грязноватый парик, накладную бороду и под всем этим не обнаружилось моложавое, гладко выбритое лицо.

Элистэ находилась сравнительно далеко, но сразу узнала маркиза в'Оссе во Треста, троюродного брата покойного короля. Она видела его при дворе, даже танцевала с ним раз или два. Привратники-стражи, конечно, не могли знать, кто он таков, но на Возвышенных глаз у них был наметанный, и они радостно заорали, причем их ликование мигом передалось зевакам, сшивавшимся у ворот в расчете именно на такое событие.

Элистэ видела, как уволокли несчастного маркиза.

Глаза Буметты потухли, словно угли подернулись пеплом, толпа успокоилась, и движение возобновилось. Элистэ стояла как вкопанная, пока до нее не дошло, что она привлекает внимание. Она встряхнулась и пошла в обратную сторону, прочь от Северных ворот, прочь от Буметты.

Путь до «Приюта Прилька» показался ей бесконечным. Подавленная, умирающая с голоду, она никогда еще не чувствовала такой смертельной усталости. Элистэ часто останавливалась передохнуть – прислонялась к стене или присаживалась на ступеньки парадных, как обычная нищенка. До «Приюта» она добралась уже в темноте, постаралась проскользнуть незамеченной, однако Прильк был туг как тут и приветствовал ее поклоном и радушной улыбкой, от которой так и несло гнусным притворством.

– Посетителям четвертого этажа, – промурлыкал он, – нынче подают тушеную баранину.

Отвернувшись, она пошла к лестнице и умудрилась ее одолеть, остановившись только раз перевести дыхание. В ночлежке воняло хуже, чем всегда, – курильщица трубки решила скоротать тут еще одну ночь. Но Элистэ было уже все равно. Забравшись под парусину, она провалилась в забытье и проспала до рассвета.

Пробудилась она тем не менее такой же усталой и в состоянии отупения, которого до тех пор не ведала. Тело ломило, а внутренности снедала какая-то непонятная боль. Она не сразу сообразила, что это от голода. Огромным усилием воли Элистэ заставила себя подняться с мерзкого ложа и побрела вниз по лестнице так же безучастно, как и ее соседки по ночлежке. Редкие хлопья мокрого снега лениво опускались на землю с низкого серого неба. Элистэ знобило, она поплотнее укуталась в плащ и потащилась по улице Винкулийского моста.

В тот день она не ушла далеко. Ей не хватило сил выбраться за пределы Восьмого округа. Она бродила в районе Райской площади, обращалась в убогие таверны и жилые дома, где, понятно, в ее услугах никто не нуждался. Правда, Элистэ, возможно, отчасти и сама была виновата, потому что все время останавливалась, чтобы прийти в себя. Сколько времени отняли эти передышки, Элистэ сказать не могла. Как-то раз она даже заснула, примостившись на уличной скамейке, а пробудившись минут через двадцать, увидела, что ее припорошило снежком. Нет, она должна взять себя в руки. И уж совсем непозволительно сшиваться у харчевен и вдыхать запах рыбной похлебки, от этого становилось только хуже. Она поплелась дальше в отчаянии, но не сломленная.

– На четвертом этаже нынче подают пирожки с телятиной и ливером, – весело сообщил Прильк, когда девушка вернулась в «Приют».

Элистэ молча направилась к лестнице.

– Минуточку!

Она неохотно остановилась.

– Вы не поверите, красавица, но я переживаю за вас, – произнес Прильк, вытянув губы уточкой, что, вероятно, должно было изображать участие. – Вид у вас не ахти. Совсем нездоровый, дальше некуда. Уж не чахотка ли?

– Со мной все в порядке.

– Вот как? Оглянуться не успеете, как заболеете. Красавица, вы опускаетесь, да что там – на глазах катитесь под откос. Усталый, больной вид. Где ваша молодость? И запашок от вас уже не тот. Лобковой вошкой обзавелись? Не волнуйтесь, обзаведетесь, ждать недолго.

– Недолго? Чего?

– А того, что вы примете мое предложение. Я ведь прикидываю, сами должны понять. Живые скелеты меня не интересуют. Через несколько дней вам не на что будет рассчитывать. Через неделю вы либо помрете, либо, задрав юбки в каком-нибудь переулке, будете давать всем желающим – пять бикенов за раз. А у меня на четвертом этаже куда уютней. Стоит подумать.

Она подумала – и сама поразилась тому, что готова уступить. Горячие блюда. Огонь в камине. Ванна. Постель с настоящим матрацем. Но главное – еда. Еда! Еда! Получить все это так просто. И главное – сейчас, сию минуту.

Прильк не сводил с нее глаз, расплывшись в довольной ухмылке.

Она прикусила язык, чтобы не вымолвить роковое «да». «Проще простого», – сказал он. Верно, выбора у нее не было. Что говорила Аврелия о том, чтобы принести Присягу на верность? А ведь как она тогда презирала за это Аврелию! Есть такое, на что можно пойти, только распрощавшись с собственной личностью, самой ее сутью. Ну, а потом жизнь будет продолжаться своим чередом, тело – благоденствовать, но в этом теле не останется прежней души. Как если бы она приняла ту Присягу. Сейчас ее искушали чем-то похожим.

Ужаснувшись, что едва не поддалась собственной слабости, Элистэ молча повернулась и зашаркала к лестнице.

– Но вы подумайте! – бросил Прильк ей вдогонку.

«Подумайте!» У нее кружилась голова; добираясь до пятого этажа, она раза три передохнула на площадках. А дальше грязь и вонь уже не имели значения, Элистэ дотащилась до нар и рухнула как убитая.


Рассвет с трудом пробивался сквозь грязные окна. Нет сил. Но надо заставить себя встать, умудриться одолеть спуск по лестнице, только бы не грохнуться в обморок. А внизу снова поджидает Прильк.

– На четвертом сегодня дают потроха по-фабекски, а к ним – луковый суп с протертым сыром.

– Ну и подавись, – тупо ответила Элистэ.

Чего она никак не ожидала, так это того, что сальная ухмылка разом исчезла с его гнусной рожи. Прильк вцепился ей в руку, причем довольно больно, и выпалил:

– Ну, слушай, я сыт тобой по горло.

Она удивленно подняла глаза.

– Что, не слышала? – он легонько потряс ее. – Хватит с меня твоих штучек. Поговорим начистоту. Сегодня пойдешь прямиком на четвертый, а если нет, так и не заявляйся.

– То есть как? – спросила Элистэ, потому что и вправду не понимала, о чем он.

– А так, что ты отночевала последнюю ночь. Ясно?

– Неправда, вы не имеете права! – встрепенулась она от такой беспардонной лжи. – У меня осталась еще одна ночь, я за нее заплатила!

– Разве? Я что-то не помню.

– Не врите! Я заплатила!

– Но я, как ни странно, не помню. Поэтому – все. А захочешь спорить – обращайся к жандармам. Хочешь пойти к жандармам, красавица? Уж они-то о тебе позаботятся.

– Какая же ты дрянь, Прильк, да еще и обманщик! – Элистэ трясло от возмущения.

– Однако норова, как я вижу, у тебя еще много. Жаль, мозгов не хватает. Ну ладно, ступай закуси своей гордостью, а там поглядим, придется ли такая еда по вкусу вашей милости. А теперь выметайся! – и он вытолкал ее вон, не дожидаясь, пока она выйдет сама.

Дверь с треском захлопнулась. Элистэ уставилась на нее, не веря собственным глазам, затем повернулась и пошла прочь, качаясь на ходу, словно больная или старуха.

Серое небо. Улицы в дымке, тумане или утренних сумерках – а может, это ей начинает отказывать зрение. Она предложила свои услуги владельцам нескольких заведений в Восьмом округе – распивочной, двух или трех дешевых пансионов и комиссионной лавки. То есть ей показалось, что она к ним обращалась. Но, может, это происходило вчера? Память почему-то была не в ладах со временем, и все смешалось в кучу. Одно, впрочем, оставалось неизменным – ей всюду отказывали. Вчера, сегодня, завтра – что там писал об этом Шорви Нирьен? – все едино: непрерывная цепочка неудач, огорчений, унижений по мелочам. И нет ни работы, ни денег, ни пищи, ни крова над головой.

Часы, мили. Улицы, люди – все как в тумане. Холод и голод, дурнота и забвение. Она вдруг поняла, что находится у Винкулийского моста, где скопились прибывающие со всех сторон повозки и телеги, дожидаясь своей очереди переехать на ту сторону, к Набережному рынку. И совсем рядом застряла повозка какого-то фермера, потому что лошадь никак не могла выбиться из обледенелой колеи, а в повозке – морковь, лук, картофель.

Еда. Горы еды. Элистэ не успела подумать – сработал инстинкт: метнулась к повозке, задрала верхнюю юбку, смахнула в покоя овощи и Просилась прочь, обеими руками придерживая добычу. Ей даже не пришло в голову, заметил ли кто эту мелкую кражу.

Заметили-таки! Вслед ей понеслись ругательства и крики. Неужто кинутся догонять из-за горсти моркови с картошкой? Элистэ на бегу оглянулась. Толпа оживилась, кто-то тряс кулаком, кто-то запустил ей вслед булыжником. Она рванулась из последних сил, овощи посыпались из трясущегося подола. Крики понемногу затихли, но она продолжала бежать, роняя по пути наворованное. Когда Элистэ выскочила на Воздушную улицу, от всей добычи только и осталось, что пригоршня моркови да две или три картофелины. Но для нее даже это было целым сокровищем.

Она выбилась из сил и остановилась. Оглядевшись, Элистэ заметила на левшой стороне открытое парадное – напротив заколоченного дома со знаком красного ромба. Она нырнула в парадное, рухнула на плиты, переводя дыхание, и тут же впилась зубами в сырую, мороженую, подгнившую картофелину. И та, при всем ее мерзостном вкусе и запахе, показалась умирающей от голода девушке изысканным яством. Но после первых минут неземного наслаждения, не в силах сдержаться, Элистэ громко разрыдалась. Забыв о еде, она скорчилась в чужом парадном, сотрясаясь от непроизвольных рыданий, от которых мир расплывался в глазах.

Загрузка...