Найдёнов луг (Рассказы)

Однажды с приятелем моим Сергеем Николаевичем мы остановились на ночлег в лесной сторожке на берегу реки. Обязанности лесника выполняла молодая женщина. Она поставила для нас самовар. Мы выпили по чарочке водки, и я рассказал о загадочном случае, происшедшем со мной на глухарином току, о пустой кружке, неведомо кем наполненной ключевой водою. Слушая мой рассказ, молодая женщина улыбалась. Потом призналась нам, что тем утром делала обход своего лесного участка и набрела на избушку.

"Подошла к домику, - рассказывала она, - вижу, висят убитые глухари, сумка. Значит, живет здесь охотничек. Я увидела стол, пустую кружку, напилась воды и задумала над ним пошутить. Наполнила доверху кружку водою, поставила на стол".

Так разрешилась долго занимавшая меня загадка.

ТЕТЕРЕВ

Из множества русских наиболее привлекательных и поэтичных охот, связывающих внимательного человека с родной природой, самая разнообразная и увлекательная для ружейного охотника - охота по тетереву. Тетерев, несомненно, одна из красивейших охотничьих птиц, которую знают и видели не только охотники, но и многие люди, жившие среди природы. Есть что-то сказочное, русское в самом облике этой красивой и сильной птицы. Недаром в народных сказках тетерева ласково называли Терентием.

- Терентий, Терентий, я в городе была! - говорит лиса, желая обмануть сидящего высоко на березе краснобрового тетерева-косача.

- Бу-бу, бу-бу-бу, была так была... - отвечает хитрой лисице с березы недоверчивый косач.

Зимой и весною чудесен наряд тетерева-косача. Как бы в черные, бронзовые с зеленоватым отливом латы одет храбрый боец. На алые лепестки диковинных цветков похожи налитые кровью брови. Шумен взлет затаившегося в высокой траве, в густом низком кустарнике старого косача. На черную лиру похож его хвост.

В центральной, лесной части нашей страны тетерев был распространен широко. Жизнь тетерева тесно связана с березой. Обычно тетеревиные выводки держатся по закрайкам березовых перелесков, у обработанных и засеянных озимых и яровых полей. Недаром тетеревов иногда называли "полевиками". Живут и гнездятся тетерева и на лесных вырубках, заросших высоким папоротником и иван-чаем, и в зеленых нескошенных лугах, на краю небольших болот и глубоких оврагов, где растет земляника. Тетерев - птица строго оседлая. Осенью и зимой он не совершает длительных, опасных перелетов. Лето и зиму проводит в излюбленных местах.

Всю долгую зиму тетерева кормятся смолистыми березовыми почками, большими стаями перелетают и садятся на голые сучья деревьев. Стаю кормящихся на березах тетеревов можно увидеть издали. Точно тяжелые черные и серые груши, висят они на ветвях берез. Кроме почек берез кормятся тетерева можжевеловыми ягодами, всю зиму висящими на пышных зеленых кустах можжевельника. Там, где растет можжевельник, всегда можно увидеть на свежем снегу цепочки тетеревиных следов, похожих на небольшие крестики. Следы тянутся от куста к кусту, сходятся и расходятся, сплетаются в затейливый узор.

В зимние ясные морозные дни иногда можно наблюдать, как сидящие на березах тетерева один за другим начинают бесшумно падать с деревьев, зарываются в снег, в глубокие лунки, в которых они отдыхают. Не раз, бывало, идешь на лыжах - и вдруг из-под ног, в алмазной снежной пыли, одна за другой начинают вырываться из снега прятавшиеся птицы. Я не помню более сильного впечатления, как встреча с тетеревами на лунках в зимнем спящем лесу.

Поздней осенью и ранней зимою было принято охотиться на тетеревов загоном. Под березами, где кормятся и перелетают тетерева, охотники устраивали из еловых густых лапок удобные шалаши, а на ближнем дереве, прикрепив к длинным шестам, ставили набитые соломой суконные чучела птиц. Один из охотников, пешком или верхом на лошади, отправлялся разыскивать и подгонять стаю. Нет ничего легче застрелить подсевшую к чучелам птицу. Один за другим подсаживались к нехитрой приманке тетерева, и обычно охотники возвращались домой с обильной добычей.

По неглубокому снегу в начале зимы не раз доводилось мне охотиться на тетеревов "с подъезда". Для такой охоты нужна очень смирная и спокойная лошадь, не боящаяся ружейных выстрелов. С приятелем моим, деревенским пастухом Прокопом, мы ездили на простых узеньких саночках-лисичках. Заметив кормящихся на березах тетеревов, мы осторожно, стороною подъезжали к ним. В местах, где есть проезжие зимние дороги, тетерева не страшатся проезжающих близко подвод. Они спокойно продолжают кормиться. Видно, как они склевывают мерзлые почки, как осыпается с ветвей легкий иней. Круг за кругом мы подъезжали к тетеревам на выстрел. Прокоп останавливал лошадь, нужно быстро и метко стрелять. Такая охота, разумеется, не могла быть очень добычливой, но неизменно доставляла большое удовольствие.

В конце зимы, в ясное и чистое утро, можно услышать первое весеннее токование косачей. Еще лежит глубокий снег, синие тени тянутся от деревьев по сугробам, не вскрылась река. А далеко за рекою слышно гулкое токование косачей, готовящихся к большому весеннему праздничному току.

Кто из настоящих охотников не бывал на весенних тетеревиных токах! Уже сошел снег, еще не оделись листвою деревья, но оживший лес уже полнится голосами прилетных птиц. Вечерами поют на вершинах деревьев дрозды, воркуют витютни, пролетают над лесом, тихо хоркая, длинноносые вальдшнепы, а на кочковатой, окруженной березовым и смешанным лесом поляне по утрам на рассвете собирается тетеревиный ток.

Заранее нужно поставить в центре тока шалаш, сплетенный из зеленых еловых веток. Токующие птицы должны к нему приглядеться. На ток приходить нужно рано, еще в темноте, когда лес спит. Заберешься, бывало, в шалаш, пахнущий свежей смолистой хвоею, удобно расположишься и ждешь. Слушаешь, как наступает утро в лесу, как загорается на востоке ранняя зорька.

Еще до рассвета послышится в воздухе легкое шуршание крыльев. Это прилетел на ток первый косач-токовик. Он долго молчит. Вдруг раздается сильный и грозный боевой клич: "Чуффшш!"

Помолчит, помолчит немного и еще: "Чуффшш! Чуффшш!"

На первый боевой клич один за другим слетаются тетерева на свой ток. В полутьме рассвета можно разглядеть собравшихся на токовище бойцов. Распустив веерами хвосты, украшенные по бокам красивыми косицами (от этих перьев-косиц пошло название самцам-тетеревам, стали называть их косачами), волоча по земле широко распущенные крылья, вытянув шеи, пригнув к земле головы с налитыми кровью бровями, тетерева заводят знакомую охотникам песню. На что похожа эта весенняя песня? Быть может, на журчанье лесного весеннего, скрытого под снегом ручья?

Ярче и ярче над опушкою голого леса разгорается рассвет. Сидя в шалаше, раздвинув руками еловые колючие ветки, охотник наблюдает чудесное театральное представление. Он видит расхаживающих по токовищу актеров-птиц. Они то сходятся, то расходятся, издавая воинственные звуки, то вдруг схватываются в яростной драке. Слышно хлопанье сильных крыльев. Бормотанье многих птиц сливается в единый громкий гул. Вот пролетела над током и заквохтала самка-тетерка. И тотчас усиливается бормотанье, все чаще и чаще слышится грозный клич: "Чуффшш! Чуффшш!! Чуффшш!"

Настоящему чуткому и наблюдательному охотнику весенняя охота на тетеревиных токах доставляет поэтическое незабываемое наслаждение. Забыв о ружье, слушает и смотрит охотник. Выше и выше поднимается над деревьями солнце. Все жарче и страстнее поют тетерева. Чаще и чаще слышится призывное квохтанье тетерок. Случается, тетерева подлетают к самому шалашу, и тогда совсем близко можно увидеть чудесных красавцев, их черное с зеленоватым отливом брачное оперение, их пышные брови, похожие на распустившиеся алые цветки.

В приуральских местах мне доводилось наблюдать большие тетеревиные тока, на которые слеталось больше сотни птиц. Гудом гудит такой многочисленный ток. Приходит минута, и весь ток, как бы по мановению невидимого дирижера, вдруг замолкает. Такое молчание продолжается несколько минут. После недолгого перерыва птицы начинают петь еще громче, еще страстней. До позднего утра длится ток, и уже когда начинает пригревать солнце, один за другим певцы разлетаются со своего токовища.

Тетеревиные тока продолжаются, когда уже оденется в зеленые одежды лес. Но все реже и реже прилетают и квохчут тетерки, построившие себе скрытные гнезда. С прекращением тока косачи уединяются в глухих заросших болотах, где в скрытных местах они меняют свой брачный весенний наряд, проводят летнюю линьку. Косачи-тетерева не участвуют в воспитании своих детей. Матки-тетерки одиноко сидят на своих гнездах, высиживают птенцов.

В начале лета из яиц вылупляются маленькие шустрые и бойкие тетеревята.

В природе у тетеревов множество врагов. Их подкарауливает зоркий и скрытный ястреб-тетеревятник, охотится на тетеревов хитрая лисица.

Когда-то я много охотился на тетеревов. Еще до открытия сезона осенней охоты я разыскивал выводки, натаскивал молодых легавых собак. Приятно находить новые выводки, любоваться на работу умной и послушной легавой собаки. Трогательна любовь матери-тетерки к своим маленьким неопытным птенцам. Взлетев из-под стойки, тетерка старается отвести в сторону собаку. Она низко летит над землею, то падает, то опять взлетает.

Тетеревята разбегаются, прячутся в высокой траве. Случалось, я шапкой накрывал затаившегося в траве тетеревенка, брал в руки, чувствуя, как бьется его живое маленькое сердце, осторожно выпускал на волю.

Настоящая охота на тетеревов с легавой начинается под осень, когда у подросших самцов-тетеревят показываются на спине черные перышки и отрастают на хвосте косицы.

Идешь с умной собакой по опушке березового леса или по краю мохового болота, приглядываешься к траве и кустам. Обычно подросшие выводки тетеревов держатся по краям неубранных овсяных полей, по лесным и болотным ягодникам.

Особенно интересна и трудна охота с легавой на вылинявших взрослых тетеревов-косачей. По косачиному следу долго и осторожно, припадая к земле, ведет охотника его любимая собака. Трудно угадать, где затаился, спрятался хитрый косач. Вот она останавливается, подняв переднюю ногу, замирает в мертвой стойке. Охотник осторожно обходит можжевеловый куст, посылает собаку вперед. С треском, блеснув белизною подкрыльев, вылетает из куста затаившийся косач.

Из русских летних охот охота на тетеревов с послушной легавой собакой доставляет охотнику наибольшее удовольствие. Он любуется работой любимой собаки, радуется удачному выстрелу. Счастливый и бодрый возвращается с такой охоты.

ВАЛЬДШНЕПЫ

Еще в недавние времена весенняя охота на тяге и осенняя на вальдшнепиных высыпках с умной и чуткой легавой собакой была у русских охотников самой любимой и поэтической. О весенней охоте на тяге мне уже приходилось писать. Но есть интересная осенняя охота на вальдшнепиных высыпках.

Чуть-чуть тронулся, пожелтел на деревьях лист. В первом осеннем золоте стоят березы. По-прежнему густо зелены ольховые кусты на берегу реки. Идешь с умной собакой, приглядываешься. Вот, припадая к земле, верхним чутьем повела собака. Изредка она оглядывается на охотника, поспешно приготовившего к выстрелу ружье. Подойдя к густому кусту, в мертвой недвижной стойке замерла собака. Чуть-чуть дрожит ее хвост, приподнята передняя лапа, вытянута шея с красивой ушастой головою. Охотник подходит к кусту, тихо командует:

- Вперед, Ринушка, вперед!

Шумно вылетает из куста длинноносая птица, быстро летит меж стволами деревьев. Умелому стрелку нетрудно застрелить вальдшнепа. Возьмешь в руки подстреленную, еще теплую птицу. Капельки крови видны на ее перьях, открыты черные, прекрасные, уже мертвые глаза. Разинут длинный клюв. Чудесно осеннее оперение вальдшнепа, так сливающееся с окраской земли, покрытой опавшими пожелтевшими листьями. Подвернув под крыло голову застреленной птицы, кладешь добычу в ягдташ. Дальше пускаешь разгоряченную собаку.

В жизни моей я знавал обильные осенние вальдшнепиные высыпки. Идешь, бывало, - то и дело замирает на стойке собака. Я никогда не был слишком жадным охотником. Несколько удачных выстрелов вполне меня удовлетворяли. Вальдшнепы вылетали почти у самых ног, и я любовался полетом исчезавшей за деревьями птицы.

Особенно была распространена такая осенняя охота в Крыму и на Кавказском побережье. Множество охотников, подчас с плохими, но хорошо натасканными собаками, на весь день уходили на охоту. Со всех сторон слышалась пальба, крики и визг наказываемых собак. Раза два или три мне довелось побывать на такой охоте, и, сознаюсь откровенно, она не доставила мне большого удовольствия. Птиц было много, но еще больше было охотников, вооруженных самыми разнообразными ружьями, с большими и маленькими собаками, похожими на простых дворняжек.

Есть еще одна осенняя охота на вальдшнепов - на грязи. Там, где много скопляется этой дичи, на лесных малоезженых дорогах, возле осенних луж, можно увидеть на грязи следы птиц и частые небольшие дырочки. Здесь точно кто-то тыкал в грязь гвоздем или заостренной палочкой. Сюда, на грязь, по вечерам слетались кормиться вальдшнепы. Своими длинными клювами прокалывая грязь, добывали они личинок и червяков. Охотник усаживался вблизи посещаемой вальдшнепами грязи. Спрятавшись за укрытием, он ждал вечера, когда вальдшнепы тихо подсаживались у своих вечерних кормежек. Стрельба в сидящего на грязи неподвижного вальдшнепа не доставляла мне удовольствия, и я никогда не занимался этой охотой.

На птичьих зимовках у южных берегов Каспийского моря я наблюдал "немую тягу" вальдшнепов. Каждый вечер вальдшнепы летели на кормежку на вспаханные поля. Здесь вальдшнепы не издавали обычных весенних звуков хорконья, цвирканья, хорошо знакомых каждому русскому охотнику. Они летели молча, быстро и деловито. На вспаханных полях ночью их ловили местные жители-талыши. Я видел, как по полю движутся огоньки фонарей, с которыми бродили по пашне ловцы птиц. У одного из ловцов в руке был фонарь, другой держал в руках круглую сетку, похожую на рыболовную снасть. Ночью вальдшнепы вплотную подпускали к себе людей с зажженными фонарями, их запросто накрывали сетью.

Весенняя русская охота на тяге всегда была моей любимой. На такой охоте чуткий охотник слышит каждый звук пробуждающейся земли. Радостное, поэтическое чувство возникает в душе. Недаром так любили эту весеннюю русскую охоту наши великие писатели и поэты.

Охота на тяге была, пожалуй, моей первой в жизни охотой. Я отчетливо помню, как отец в первый раз взял меня весною с собой на тягу. Помню и место, где мы стояли, пролетавших над вершинами невысоких берез птиц, выстрелы, вылетавшее из ружья, пугавшее меня пламя. С тяги мы возвращались полевой тропинкой уже в темноте. Я устал, отец посадил меня на каркушки, я обнял руками шею отца, и вместе с добытой дичью отец доставил меня домой. Эта давняя охота запечатлелась в моей памяти на всю жизнь.

Я всегда относился с любовью к вальдшнепам, к этой милой таинственной длинноклювой птице, открывавшей радостное время весны. Еще лежит в лесу широкими пятнами снег, а уже начинается первая пролетная богатая тяга. Вальдшнепы возглавляют весенний прилет птиц. С прилетом длинноносых гостей весенними звуками наполняется лес. Кукуют кукушки, распевают дрозды, начинает оживать лес. Жизнь пробуждается.

Еще долго продолжается весенняя тяга. Зеленой листвою покрылись березы. Покусывают, мешают стоять комары. Цветет по канавам, одевшись в подвенечное платье, красавица черемуха. Кончают токовать глухари. А все еще летят и летят по вечерам, цвиркая и хоркая, над зелеными вершинами берез длинноносые вальдшнепы.

Раза два или три мне доводилось находить гнездо вальдшнепов на земле под кустами. Как-то в начале лета, проходя лесом, я увидел у поленницы сложенных березовых дров странную, тяжело летевшую над землею птицу. Не сразу я узнал вальдшнепа, несшего в лапках уже подраставшего своего птенца. Вальдшнепы иногда переносят с места на место свой выводок, мужественно спасая птенцов от грозящей им опасности.

В долгой охотничьей жизни моей доводилось мне видеть богатые вальдшнепиные тяги. Еще в давней юности, начиная охотиться, я вместе с отцом стоял в березовом мелком лесу. Над нашими головами низко пролетали десятки птиц, хорканье и цвирканье раздавалось со всех сторон. Такой богатой тяги мне больше никогда не приходилось видеть.

Теперь вальдшнепиные тяги обеднели почти повсеместно. Гостя весною в Ясной Поляне, я однажды стоял в тех самых местах, где некогда Лев Николаевич Толстой охотился на тяге со своим гостем Тургеневым. Цвела черемуха, пели дрозды, шла весна. Места для тяги были изумительные. Но над моей головою не пролетела ни одна птица.

ДУПЕЛИНЫЙ ТОК

Современным молодым охотникам редко приходится слышать о дупелиных токах - этой необычайно интересной, забытой теперь охоте. Излюбленной ружейными охотниками "благородной" болотной птицы - бекасов, гаршнепов и дупелей - с каждым годом становится меньше.

Даже в известных дупелиных местах, на кочковатых, поросших кустами болотах, где в былые времена ленинградские охотники брали за выезд на "высыпках" по двадцати - тридцати пар, редкому счастливому стрелку удается взять двух-трех дупелей.

Очень возможно, что причиною оскудения угодий было несоизмеримое с прошлым обилие заядлых стрелков, осушка и вспашка болот, на которых гнездились и "высыпали" пролетные дупеля, а прежде всего безжалостное, безрассудное истребление всяческой дичи.

Бывалые охотники уверяют, что в некоторых обильных болотною дичью местах (например, на Волховских поймах) до сего времени сохранились хорошие дупелиные тока. Признаться, рассказам таких охотников я верю мало.

По рассказам старых, опытных и правдивых охотников, существовали некогда дупелиные тока, на которые в весенние зори вылетали десятки и сотни маленьких длинноклювых птиц.

Распустив крылышки и хвосты с белой подпушкой, дупеля бойко бегали по избранному ими токовищу, обычно представлявшему собой небольшую, поросшую прошлогодней травою кочковатую площадку. Здесь происходили дуэли, скрещивались шпаги ревнивых бойцов, от зари до зари продолжалась весенняя любовная игра. Всю долгую весну дупеля слетались на свое излюбленное токовище, и даже выстрелы охотников не очень их пугали.

На дупелиных токах охотились затемно, иногда с огнем. Посредине дупелиного токовища с вечера ставили зажженный фонарь. Не страшась огня, бойкие птицы всю ночь бегали вокруг фонаря, и попадавших в луч света охотники стреляли на выбор. После выстрела увлекшиеся любовной игрой птицы обычно не улетали, и охота на дупелиных токах продолжалась до рассвета.

Первый и единственный раз в моей охотничьей жизни на дупелиный ток меня водил отец. В те времена мы жили в Смоленской губернии, среди прекрасных охотничьих угодий, и мои детские впечатления тесно связались с природой.

Не могу забыть окружавшего наше жилище леса, кишевших рыбой прудов, хозяйского теплого дома с бревенчатыми стенами, от которых пахло смолою. В этих стенах, в окружавшем дом глухом лесу проходило мое детство. До сего времени волнуют меня воспоминания о первых охотах, на всю жизнь закрепивших горячую страсть.

Хозяин отца, богатый калужский купец и лесопромышленник Козлов, был тоже ярый охотник. Охотничьими богатствами славились скупленные им лесные имения, находившиеся под управлением отца.

В одном из этих имений, носившем название Мой Удел (на реке Осьме под городом Дорогобужем), был дупелиный ток. Приглашая отца на службу, хозяин-богач ему говорил:

- Можешь что угодно в имениях моих делать. Доверяю тебе все мое имущество бесконтрольно, на полную веру. Одно настрого запрещаю: не смей охотиться на моем дупелином току и никого на ток не пускай. Ток этот у меня заповедный. Если нарушишь приказ - не гневайся, прогоню...

Долгое время отец беспрекословно выполнял строгий хозяйский наказ. Но нетерпеливо сердце охотника. Однажды отец не выдержал - уж очень манила его редкостная охота.

Помню, я очень просился взять меня на дупелиный ток, и, по мягкости характера, отец уступил моим настойчивым просьбам. По весенней, еще не просохшей дороге мы ехали на беговых дрожках. Уже и в те времена мало оставалось таких богатых охотою мест. Это было еще не тронутое царство охоты. Множество уток, гусей и другой дичи пролетало над нашими головами. Мы слушали пение птиц, музыкальное журчание весенних ручейков, бесчисленные звуки наполняли окружавший нас сияющий и счастливый мир.

Ночью мы сидели в шалаше, накрытом камышом и осокой. Хорошо помню впечатление, которое произвела на меня эта первая в моей жизни охотничья ночевка. Мы провели вечернюю и утреннюю зори на дупелином току. Всю ночь мы слушали пробуждавшиеся весенние голоса. В щели шалаша был виден ток. Маленькие птички, важно распустив хвосты, шныряли вокруг шалаша, высоко подпрыгивали, дрались. Иногда они скрывались в высокой прошлогодней траве, и казалось, что вся трава шевелилась. Случалось, токующие дупеля подбегали к самому шалашу. Я близко видел их длинные клювы, грозно распущенные крылья. Сколько смешной важности было в их быстрых воинственных движениях! То и дело они схватывались, дрались и вновь разбегались. Мы любовались на них, как бы сидя в сказочном театре. Солнце уже восходило, но все жарче и страстнее разгорался удивительный дупелиный ток!

Множество голосов наполняло окружавшее нас озаренное утренним солнцем пространство. На опушке леса пели тетерева, крякали над рекой и озерками утки, страстно хрипели, проносясь в воздухе, дикие селезни. Чудесный, сказочный, звонкий окружал нас мир...

Отец не вытерпел, выстрелил. Два подстреленных дупеля затрепыхались в мокрой траве. Густой пороховой дым слоями растекся над токовищем. Мы долго не выходили из шалаша. Даже после выстрела дупелиный ток продолжался.

Солнце поднялось над лесом и над извилистой, скрытой рекой. Над заливными лугами, как недвижимое волшебное озеро, разливался золотистый туман. Бесчисленные бекасы - "баранчики", падая и взлетая, токовали над нашими головами...

Воспоминание о дупелином токе и сказочном весеннем утре осталось на всю жизнь. Уже никогда больше не удавалось мне побывать на такой редкостной охоте. Довольные и счастливые, возвращались мы домой.

Охота на заповедном хозяйском току не прошла отцу даром. О преступлении отца Козлову сообщил служивший в имении чахоточный конторщик-доносчик. Вскорости отец получил из Калуги письмо, в котором богатый хозяин Козлов сообщал, что не находит возможным оставлять отца на службе. К письму было приложено подтверждение, что отец оставляет службу "по собственному желанию".

Так печально закончилась наша охота на запрещенном дупелином току. Скоро на место отца прибыл новый управляющий, сухой маленький человек, совсем не интересовавшийся охотой.

Потеря службы была, разумеется, большой неприятностью. Но все же воспоминание о дупелином току, о чудесном утре на реке Осьме осталось на всю долгую жизнь.

НА МЕДВЕЖЬЕЙ ОХОТЕ

К месту охоты мы мчались на хорошо откормленных, мотавших гривами и бодро фыркавших на морозе лошадках, запряженных в розвальни и возки. После городской утомительной жизни чудесным казался ночной зимний лес: высокие сосны и мерцавшие под месяцем крутые снежные взгорки, и сокрытая в извилистых берегах, темневшая провалами речка.

Двадцать километров пути были легкой передышкой. Торопливо разбирая из саней ружья, разминаясь после дороги, вылезли мы на скрипучий снег у привала - в глухой лесной деревеньке, где проживал егерь, следивший за окладом. Городские охотники, собравшиеся на большую охоту, приобретают особенный, солидный вид. Мы с напускной важностью входили в избу, ставили в угол оружие.

Как водится, задолго до выхода на облаву в избе начались горячие споры.

Устроитель охоты, Захарыч, подробно рассказывал о сделанном им окладе.

Потревоженных дровосеками, залегших в новом месте зверей нашли и облаяли собаки. Медведи лежали в небольшом, тесно обрезанном кругу. Это обстоятельство требовало особенной осторожности при расстановке стрелков, ибо малейший шум мог испортить охоту. Зверя должен был выставлять окладчик Захарыч со своими верными помощниками - видавшим на своем веку всяческие виды седомордым Мурашом и молодым бойким Пиратом.

Опытные охотники-медвежатники хорошо знают, что для успеха в охоте прежде всего нужен порядок.

Отправляясь на большую охоту, стрелки должны быть готовы ко всяким случайностям. На зверовой охоте нельзя ничего предрешить. Ни один самый опытный егерь не может знать точно, как и куда пойдет зверь, какие случайности могут помешать стрелку на облаве. Большая наблюдательность, знание повадок и характера зверя, умение хорошо ориентироваться и особенно охотничье чутье - вот самые главные качества, которыми должен обладать опытный егерь-медвежатник. В нашем окладчике и устроителе охоты качества эти соединялись: он хорошо знал зверя и его повадки, имел прекрасных собак и умел хорошо руководить трудной охотой.

На больших, многолюдных охотах, в которых участвуют иногда неопытные горячие стрелки, о настоящей охоте имеющие представление только понаслышке, особенное значение имеет твердая дисциплина. Только дисциплинированных, точно подчиняющихся правилам облавной охоты стрелков можно ставить на номера. Малейшая оплошность - звук не вовремя заряжаемого ружья, неосторожное движение на номере - может погубить и сорвать охоту.

За столом, заваленным бумагою с распакованными закусками и принадлежностями для чистки ружей, всю ночь продолжались жаркие разговоры. В помещении было темно, скудный свет маленькой лампы едва освещал возбужденные лица охотников. В низкие окна избы пробивался зеленоватый отблеск зимнего рассвета.

- Итак, товарищи, решено, - заканчивал свои наставления наш руководитель охоты Захарыч, - жребиев не будем кидать, на ответственнейшие места мы поставим лучших стрелков с надежным оружием. В лесу не шуметь и не кричать. Во избежание несчастья, становясь на номер, каждый стрелок должен хорошенько осмотреться. Необходимо наблюдать, где стоят соседи. Со своих мест до окончания охоты не сходить. Зверя напускайте на выстрел как можно ближе.

- А если на соседа идет зверь и сосед не стреляет, можно стрелять?

- Ни в коем случае.

- А ежели на меня валит?

- Это дело другое. Помните хорошенько, товарищи стрелки, конечную цель нашей охоты: ни одного зверя живым из круга не выпускать, все звери должны быть взяты...

* * *

Чудесен украшенный тяжелою снежною нависью зимний лес. Мы останавливаемся на маленькой, окруженной густым лесом, прикрытой пухлым снегом полянке. Здесь остановка, курильщики могут выкурить последнюю папиросу.

Мы говорим шепотом, приглядываясь к окружающему нас снежному лесу, хранящему тайну сегодняшнего охотничьего успеха.

С утра крепко морозит, чуть тянет, сдувая сухие снежинки с лесных макуш, морозный утренний ветерок.

По протоптанному окладчиками глубокому снегу мы погружаемся в таинственную глубину леса, покрывшего нас своей тишиной. Мы идем, осторожно шагая след в след, чтобы не хрустнула под ногою ветка, не сломался задетый стволами ружья хрупкий мерзлый сучок.

Вот останавливается передний, и вся вереница стрелков замирает. Я чувствую в глазах соседа тревожный вопрос: "Должно быть, сорвалось? Ушли звери".

Нет, звери от нас не ушли! От уха к уху бежит по цепи шепот, переданный от передового. Как ветерок по макушам деревьев, скользит этот шепот от человека к человеку:

- Здесь ждать!

- Здесь...

Шепот далеко замирает. Мы стоим в снегу долго. Минуты кажутся часами. И опять появляется сомнение: ушли, ушли звери!

Но вот из глубины леса выходит обсыпанный снегом окладчик. По его виду, по выражению потного и спокойного лица, по деловой походке мы догадываемся, что в окладе все благополучно.

Захарыч останавливается, машет нам вязаной рукавицей:

- За мной!

- Осторожней, товарищи, осторожней!

Мы опять идем друг за дружкой, прислушиваясь к глубокой тишине леса, - шестеро гуськом растянувшихся охотников-стрелков.

- Тсс!

По знаку передового мы останавливаемся. Здесь начинаются стрелковые номера. В глубоком рыхлом снегу обтоптаны места для стрелков. Распорядитель охоты разводит и ставит на обозначенные им номера участников охоты. Номера расположены близко, сквозь лесную заснеженную чащу стрелки хорошо видят друг друга. Устанавливая стрелков, Захарыч палкой отчеркивает на снегу угол обстрела, строго поглядывая сквозь очки, шепчет последние наставления:

- Зверя напускайте ближе. Замечайте, где стоят ваши соседи. Помните хорошенько: зверь лежит близко.

* * *

Мое место под елкой-двойняшкой, вершинами своими уходящей в снежную лесную высь. Я обтаптываю мягкий, ссыпающийся снег, оглядываю своих соседей, одетых в белые балахоны. За темными стволами деревьев их фигуры сливаются со снежною белизною.

Дятел глухо долбит за моей спиной. Этот привычный лесовой звук не нарушает торжественной тишины зимнего леса. Над головою, на сухом стволе елки, тихонько попискивая, возится пухлая на морозе синичка. Она как бы интересуется гостем, я близко вижу тоненький ее носик, маленькие бусинки-глазки.

Я вглядываюсь в снежную глубину леса. Там, за густыми деревьями, в нескольких десятках шагов, лежат в своей берлоге медведи, не подозревая нависшей над ними смертной беды.

Передо мною открытая, как бы нарочно проложенная, покрытая глубоким снегом просека-чистинка. Над просекой далеко видно в лесной снежной чащобе. Эта лесная чистинка - самое удобное для стрельбы место, и, как бывало в детстве, я загадываю перед охотой: "Хорошо, чтобы по этому удобному месту вышел на меня зверь..."

Наверное, справа и слева товарищи-стрелки также загадывали о своей удаче, оглядывая место, и каждый надеялся выиграть в охотничью лотерею. Я еще раз осматриваю соседа, смутно виднеющегося в белом балахоне. Он, как и я, обтаптывает место, напряженно вглядывается в окружающую его лесную чащобу...

Я оправляю пояс, заряжаю и внимательно осматриваю ружье. Поднимать или не поднимать на тройнике прицельный щиток? Как нестерпимо медленно тянутся эти предшествующие гону минуты! Синичка возится над моей головой, и я слышу, как валятся сверху сбитые ею соринки.

Как бывает почти всегда, гон начался в ту самую секунду, когда меньше всего ожидаешь. Одновременно с лаем собаки в окладе раздался глухой винтовочный выстрел. "Стреляют, - что это значит?" - подумалось невольно.

Казавшийся незлобным лай собак доносился из глубины леса. Собаки переместились, и я отчетливо услыхал знакомый лай старого Мураша. Про себя я подумал: "Неужто так спокойно лает Мураш на зверя?.."

Бежавшего на меня зверя я увидел, когда уже утратилась, казалось, надежда. Переваливаясь по снегу, он вдруг показался в самом конце узкой чистинки. Зверь шел, как по заказу, серединой облюбованной мною просеки-чистинки. Я видел круглую его спину, широкую голову с маленькими ушами. Старчески лая, за ним на почтительном расстоянии следовал старый Мураш.

Я стоял неподвижно, держа на прицеле надвигавшуюся темную тушу. В прорезь мушки была видна седая от осыпавшегося снега косматая холка.

Не замечая меня, зверь шел неторопливо. Шагах в шести он остановился. Я близко видел круглое туловище, тупые, торчавшие на голове уши. Лежавшая на снегу сухая еловая макуша закрывала голову зверя. Он стоял как бы в раздумье перед макушей, перегородившей ему дорогу.

После выстрела, прозвучавшего в лесу одиноко, зверь опустился на снег. Как бы желая хорошенько проверить, опытный Мураш, не раз побывавший в опасных схватках, не приближаясь, сделал большой круг возле лежавшего на снегу смертельно раненного зверя и опять деловито направился в лес...

Через час стрелки и загонщики стояли над убитыми зверями: медведицей и двумя лончаками. Охота была проведена успешно.

Стоя в сторонке, я смотрел на труп зверя, ставшего для меня теперь незанимательной вещью. Мое внимание привлекала маленькая синичка, еще недавно вертевшаяся над моей головою. Почуяв кровь, голодная птичка жадно кружилась над лежавшими на снегу зверями. Не страшась людей, она перепархивала под ногами стрелков, садилась на стволы ружей, жадно припадала на снег, пропитавшийся кровью.

Голодная маленькая синичка провожала нас до самой дороги. Она настойчиво перелетала за людьми, вытаскивавшими убитых зверей на дорогу. Сидя в санях, я видел, как перепархивает она с куста на куст вдоль дороги, по которой двигались нагруженные подводы. Казалось, она не хотела расстаться с убитыми медведями и, оплакивая, провожала их в последнюю дорогу.

* * *

Ровно через неделю мне довелось еще раз охотиться в тех же краях на медведя. На сей раз охота была устроена очень поспешно, нас, охотников-стрелков, собралось немного. Добравшись до места, мы узнали, что медведицу накануне стронули с берлоги неопытные охотники и, нестреляная, она ушла в лес.

Взяв свежий след, к вечеру мы обошли зверя с краю чистого соснового болота. Это было не очень удобное для оклада место. Зверь, возможно, лежал на чистине и далеко видел. Чтобы не испугать зверя, пришлось сделать большой круг, и на другой день еще поутру отправились мы на охоту.

За отсутствием лишних стрелков пришлось развесить с флангов красные флажки. Известно, медведь не очень страшится таких флажков, почти всегда останавливающих волка и лисицу, но другого средства не было, и чтобы вернее выправить зверя, от стрелкового фланга были протянуты по болоту две линии красных флажков.

На сей раз, сообразно с ветром, стрелки были поставлены в центре - на пяте зверя. Мне выпал отдаленный крайний номер, где открытое чистое болото переходило в густой низкий сосняк. Стоя на месте, я совсем не видел своего соседа, расположившегося на болоте.

В пятидесяти шагах начиналась линия флажков. Сквозь редкие сосны я видел небольшие просветы, пухлые шапки пушистого снега, лежавшего на деревьях.

Так же, как в первую нашу охоту, зверь не выходил долго, и, стоя на номерах в легкой одежде, мы успели порядочно продрогнуть. Наконец послышался сердитый лай Мураша и Пирата. Казалось, собаки топтались на месте. Минут через пять я увидел мелькнувшего впереди зверя. Скрывшись за мелкими соснами, он остановился и, видимо, слушал.

Скоро я опять увидел быстро бежавшего зверя. Пыля снежной пылью, с поразительной быстротою он мчался среди кустов на флажки. Мелькая за соснами, он мчался по глубокому снегу, не разбирая препятствий. Расстояние для верной стрельбы было дальнее, но зверь уходил из круга, и я решился стрелять наудачу.

Я выстрелил, когда зверь переваливал белую небольшую чистинку. После первого выстрела (я стрелял из нижнего нарезного ствола тройника) мне показалось, что зверь немного присел. Пуля, видимо, задела его. Прорвав линию флажков, не изменяя направления, он кинулся в лес из круга. За стволами деревьев была видна мешковатая, скрывавшаяся в лесу темная туша. Не отнимая ружья от плеча, я пустил в след жакана*. Удачно пущенная пуля на сей раз хорошо угодила, - раненый зверь громко рявкнул и круто сел. Я успел выпустить третью пулю и зарядить ружье. Оседая и волоча задние ноги, медведь скрылся в лесу.

_______________

* Так называются разрывные свинцовые пули, предназначенные для стрельбы из охотничьих ружей.

Только охотники, увлеченные своей страстью, могут понять это охватившее меня чувство. Нарушая правила охоты, я побежал следом за раненым зверем. На месте, где медведя настигла вторая пуля, на снегу расплывалась огромная лужа крови. Кровь лила густо, темной полосою заливала скрывшийся в лесу след. Между двух белых берез ошалевший от боли зверь на некоторое время застрял. Здесь, под березами, было особенно много черной, запекшейся на снегу крови. По количеству крови видно было, что рана серьезная: зверь не мог далеко уйти.

Меня обогнали мчавшиеся по следу, задыхавшиеся от волнения собаки. Скоро я услыхал их лай. Вместе с товарищем, догнавшим меня, мы кинулись за медведем.

Раненого зверя нам пришлось увидеть на краю болота. Повернувшись к наседавшим собакам, он лежал на небольшой светлой чистинке, злобно смотря на собак маленькими своими глазками. Собаки не решались приблизиться к зверю и дружно облаивали его со сторонки.

Завидев людей, собаки яростнее стали наседать на зверя. Боясь его упустить, товарищ поднял ружье, выстрелил и... промахнулся. После выстрела зверь тяжело поднялся.

Мне пришлось добивать. Целясь в сердце, я выстрелил в стоявшего на дыбах медведя. Как потом оказалось, все мои пули попали в цель, а вторая пуля раздробила артерию.

А все же с такою смертельною раной сильный зверь прошел из оклада не менее полкилометра и, пожалуй, при встрече с растерявшимся охотником мог бы натворить больших бед.

ПОТРЕВОЖЕННАЯ

В начале марта мне пришла телеграмма: "Выезжай немедленно, обложили медведя!" Мне давно хотелось побывать на медвежьей облаве, и, не откладывая, я за восемьдесят километров выехал на лошади.

В колхозе мне рассказали, как подняли медведицу. Два парня ходили на лыжах за белками. Они ходили по лесу и разглядывали на деревьях беличьи гнезда - гаюшки. Под большой частой елкой парень остановился, долго смотрел на густую макушу. Случайно он поглядел вниз. Там из-под нависших, прижатых снежной нависью еловых лап в упор глядела на него медведица. Парень хотел повернуться, заступил лыжей и повалился в снег. Медведица зарычала, перескочила через охотника и пошла.

Парень лежал долго, потом осмелел, открыл один глаз. Медведицы не было, а в лес уходил свежий след. Охотник поднялся, стал на лыжи и крикнул товарища. Вместе они прибежали в деревню. На другой день колхозники пошли проверять. Под елкой, на снегу, в покинутой берлоге лежал новорожденный маленький медвежонок, уже замерзший: медведица к нему не вернулась. Ее обошли далеко, за несколько верст. Она ходила очень хитро, дорогами, скрывая следы. Утром мы выехали на облаву. На месте выяснилось, что ночью медведица вышла из круга. Мы решили, что она пошла искать медвежонка, и вернулись к берлоге.

Догадка была верна: медведица лежала в кругу с медвежонком. В лесу мы расставили загонщиков и крикунов; выбрав место, я стал с ружьем на лазу. Охота, однако, не удалась: потревоженная медведица, зачуяв опасность, пошла прямо на крикунов и безнаказанно прорвалась из круга облавы.

После ухода медведицы мы лазили в круг проверять. На снегу по следам все было видно. Медведица ночевала в старой своей лежке, а мертвого медвежонка она перенесла на другое место и закопала под большой пень. Мы откопали похороненного медвежонка. Он был величиною с мою зимнюю шапку, совсем такой, каких продают в игрушечных магазинах. Лесные синички уже успели выклевать у мертвого медвежонка один глаз.

Я ждал несколько дней, но так и не довелось нам устроить вторую облаву. Медведица пошла дорогами, не останавливаясь и делая петли, обложить ее не удалось.

Самое удивительное, что лежала медведица, не имея настоящей берлоги, под елкою, на снегу. Быть может, ее потревожили с осени, и она покинула приготовленную ею первую, настоящую берлогу. Лежала она в нескольких саженях от линии железной дороги, шум проходивших поездов ее не тревожил.

ПОРОША

Кто из охотников не испытал этого радостного чувства! Утром проснешься - особенный, мягкий видится в окнах свет.

Выпала пороша!

Еще в детстве незабываемо радовались мы первому снегу. Выбежишь, бывало, на поле за ворота - такая засверкает, заблестит вокруг ослепительная белизна! Праздничной скатертью покрыты поля, дороги, отлогие берега реки. На белой пелене снегов отчетливо рисуются лесные опушки. Белые пушистые шапки висят на деревьях. Особенными, чистыми кажутся звуки, дальние голоса. Выйдешь в открытое поле - больно глазам от снежной сверкающей белизны. Заячьими, лисьими, птичьими следами расписана белая скатерть снегов. Ночью на озимях кормились, "жировали" зайцы-русаки. Во многих местах почти до самой земли вытоптан снег, под обледенелою коркою видна свежая зелень. Неторопливо топтался по озими ночью русак. Раскидывая по следу круглые орешки помета, он то и дело присаживался, насторожив уши, чутко прислушивался к ночной тишине, к ночным дальним звукам.

Даже опытному охотнику трудно разбираться в путаной грамоте ночных следов. Чтобы не тратить время, он проходит кромкою озимого поля. Здесь, у лесной опушки, по склону оврага, длинною строчкой тянется опрятный лисий след. На заросшей можжевеловыми кустами, окруженной березами поляне бродят тетерева. Крошки пушистого чистого снега рассыпаны вдоль перекрещенных цепочек их свежих следов. С шумом взлетели тяжелые птицы и, роняя с ветвей снежные рассыпчатые шапки, торопливо рассаживаются на дальних голых березах...

Уходя на лежку, заяц-русак хитрит, петляет, сдваивает и страивает следы, делает хитрые сметки. Опытный охотник зорко приглядывается к местности, к заячьим петлям и сметкам, к запорошенным снегом кустам и лесной опушке. Приметливый охотник почти безошибочно угадывает место, где залег, прячется русак. Из своей скрытой лежки, прижав к спине длинные уши, заяц следит за движениями человека. Чтобы не испортить дело, охотнику не следует идти прямо на лежку, а нужно проходить стороною и зорко в оба смотреть. Нередко бывает так, что заяц незаметно "спорхнет" со своей лежки, и по простывшему "гонному" следу незадачливый охотник догадается, что хитрый заяц его надул, ушел из-под самого носа.

Тропление зайцев по свежей мягкой пороше я всегда считал самой интересной зимней охотой, требующей от охотника выдержки, большой наблюдательности и терпения. Нетерпеливым, суетливым и жадным охотникам лучше не браться за такую охоту. Подобная любительская охота редко бывает добычливой - иной раз приходится долго ходить, чтобы вытропить и застрелить зайца. Да и мало осталось теперь добычливых мест, где сохранилось много непуганых русаков. Для настоящего, то есть нежадного и несуетливого охотника охота по первым зимним порошам доставляет много наслаждения. Чудесен зимний день, легка и чиста пороша, на которой отчетливо отпечатаны следы птиц и зверей, прозрачен и свеж зимний воздух. Можно долго бродить по полям и лесным опушкам, разбираясь в мудреной грамоте ночных следов. Если неудачной окажется охота и без всякой добычи вернется домой усталый охотник, все же радостным, светлым останется в его памяти незабываемый день зимней пороши.

НА РЫБНОЙ ЛОВЛЕ

Первые охотничьи вылазки научили меня хорошо видеть и слышать, бесшумно и скрытно ходить по лесу, подслушивать лесные звуки и голоса. Спрятавшись за стволом дерева, я видел, как перебегают по моховым кочкам проворные рябчики, как с шумом срывается из-под ног тяжелый глухарь. В заросшем осокою и кувшинками пруду я наблюдал утиные выводки, видел, как плавают и ныряют маленькие пушистые утята.

В пруду было много всяческой рыбы. По утрам с удочкой в руках я сидел на берегу, следя за маленьким поплавком, сделанным из гусиного пера. По движению поплавка я узнавал, какая клюет рыба. Было приятно вытаскивать из воды трепещущих на крючке золотистых карасей, колючих окуней, толстоспинных серебряных голавлей, красноперых плотичек, толстых маленьких пескарей. Вместе с отцом мы ставили на щук жерлицы. Иногда нам попадались крупные, почти пудовые щуки. Отец подтягивал добычу к лодке-плоскодонке. Мы осторожно вытаскивали, клали в лодку извивавшуюся сильную щуку, широко раскрывавшую зубастую пасть. В пруду водились жирные лини. В густой подводной траве мы ставили на линей плетеные верши - "норота". Я сам вынимал из поднятой верши покрытых слизью золотистых тяжелых рыб, бросал на дно плоскодонки. Почти всякий день мы возвращались с богатой добычей.

Я хорошо знал все заветные уголки знакомого мельничного пруда, его тихие заводи и заводинки, заросшие цветущей розоватой водяной кашкой, над которой гудели пчелы, летали и повисали в воздухе прозрачные стрекозы. Видел таинственное, изрытое прудовыми ракушками дно, по которому скользили тени тихо проплывавших рыб. Чудесный подводный мир раскрывался перед моими глазами. По зеркальной глади, отражавшей белые высокие облака, быстро бегали пауки-челночки. Под темно-зелеными листьями водорослей плавали жуки-плавунцы.

В жаркие летние дни маленьким бреденьком мы ловили в открытых заводях рыбу. Было приятно брести в теплой воде, тащить к берегу деревянные мокрые "клячи", вытаскивать облепленный водорослями бредень. В широкой мокрой мотне билась и трепыхалась крупная и мелкая рыба. Мы вытаскивали на берег наполненную рыбой мотню, отбирали крупную рыбу, мелочь бросали в воду. На костре варили уху. Усевшись в тени зеленой береговой листвы, хлебали ее деревянными круглыми ложками. Удивительно вкусна, душиста пахнущая дымом костра простая рыбачья уха из свежей рыбы, пойманной своими руками.

В летнюю пору, когда голубыми звездочками зацветал на полях лен, мы ходили ночами на дальнюю речку ловить раков. В эту пору перелинявшие голодные раки жадно шли на приманку. Приманкой служили поджаренные на костре лягушки, мелкие рыбки. Лягушек и рыбок мы привязывали к концам длинных палок, опускали приманки у берега на дно реки. Время от времени, посидев у костра, мы обходили расставленные приманки, к которым присасывались голодные раки. С фонарем в руках осторожно поднимали приманку, подводили под нее небольшой сачок и стряхивали в него налипших на приманку раков. Ночная ловля раков была очень добычлива. Мы возвращались домой с мешками, наполненными живыми шептавшимися раками.

И в пруду, и в реке раков водилось множество. Руками ловили их под берегом в глубоких печурах, под камнями на дне неглубокой реки, быстро бежавшей по каменистому скользкому дну. Живо помню, как, засучив порточки, бреду по бегущей воде и, осторожно отвалив на дне плоский камень, в облачке поднявшейся легкой мути вижу притаившегося клещатого рака. Тихонько подвожу руку, хватаю пальцами за черную крепкую спинку сердито растопырившегося рака, кладу в мешок.

Темными летними ночами мы ловили раков на песчаных отмелях в пруду. С пучком полыхавшей сухой березовой лучины осторожно обходили отмели, руками брали на освещенном дне подползавших к берегу раков. Эта ночная охота доставляла нам большое и радостное удовольствие.

Позднею осенью, когда вода в пруду становится прозрачной и длинны, темны осенние ночи, отец брал меня иногда на охоту с "подсветом". С острогами в руках мы выезжали на лодке-плоскодонке. На носу лодки, в железной рогатой "козе" ярко горели смолистые сосновые дрова. Лодка тихо скользила по водной недвижной глади. Полыхал и дымил на носу лодки костер, озаряя нависшие над водою ветви кустарников и деревьев, заросшее водорослями дно пруда. Глазам открывалось подводное сказочное царство. У песчаного, освещенного костром дна мы видели длинные тени крупных спящих рыб. Нужна хорошая сметка, точный глаз, чтобы заколоть острогой в воде спящую рыбу. Заколотых рыб стряхивали с остроги на дно лодки. Попадались широкие лещи, длинные щуки, язи, скользкие налимы. Навсегда запомнилась эта ночная охота. Неузнаваемым казался знакомый пруд. Проездив всю ночь, мы возвращались с добычей. Не столько добыча, сколько сказочная картина освещенного костром дна радовала меня и волновала.

И. С. СОКОЛОВ-МИКИТОВ

(1892 - 1975)

Шестьдесят лет активной творческой деятельности в наше бурное время, ставшее свидетелем стольких событий и потрясений, - гаков итог жизни замечательного советского писателя Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.

Детство его прошло на Смоленщине, с ее милой, истинно русской природой. В те времена в деревне еще сохранялся старинный быт и уклад. Первыми впечатлениями мальчика были праздничные гулянья, деревенские ярмарки. Именно тогда органически сросся он с родной землей, с ее бессмертной красотой.

Когда Ване исполнилось десять лет, его отдали в реальное училище. К сожалению, это заведение отличалось казенщиной и учение шло плохо. Весной запахи пробудившейся зелени неудержимо влекли мальчика за Днепр, на его берега, покрывшиеся нежной дымкой распустившейся листвы.

Из пятого класса училища Соколов-Микитов был исключен "по подозрению в принадлежности к ученическим революционным организациям". Поступить с "волчьим билетом" куда-либо было невозможно. Единственным учебным заведением, где не требовалось свидетельства о благонадежности, оказались петербургские частные сельскохозяйственные курсы, куда через год он смог попасть, хотя, как признавался писатель, большого влечения к сельскому хозяйству он не испытывал, как, впрочем, и не испытывал он никогда влечения к оседлости, собственности, домоседству...

Скучные курсовые занятия вскоре оказались не по душе Соколову-Микитову - человеку с беспокойным, неусидчивым характером. Устроившись в Ревеле (ныне Таллин) на пароходе торгового флота, он в течение нескольких лет скитался по белу свету. Видел многие города и страны, побывал в европейских, азиатских и африканских портах, близко сошелся с трудовыми людьми.

Первая мировая война застала Соколова-Микитова на чужбине. С большим трудом добрался он из Греции на родину, а потом ушел добровольцем на фронт, летал на первом русском бомбардировщике "Илья Муромец", служил в санитарных отрядах.

В Петрограде встретил Октябрьскую революцию, затаив дыхание слушал в Таврическом дворце выступление В. И. Ленина. В редакции "Новой жизни" познакомился с Максимом Горьким и другими писателями. В эти переломные для страны годы Иван Сергеевич становится профессиональным литератором.

После революции - недолгая работа учителем единой трудовой школы в родных смоленских местах. К этому времени Соколов-Микитов уже опубликовал первые рассказы, замеченные такими мастерами, как Бунин и Куприн.

"Теплая земля" - так назвал писатель одну из своих первых книг. И более точное, более емкое название найти было бы трудно! Ведь эта родная русская земля действительно теплая, потому что она согрета теплом человеческого труда и любви.

Ко времени первых полярных экспедиций относятся его рассказы о походах флагманов ледокольного флота "Георгий Седов" и "Малыгин", положивших начало освоению Северного морского пути. Именно тогда на одном из островов Северного Ледовитого океана появился залив имени писателя Соколова-Микитова. Именем Ивана Сергеевича была названа и бухта, где он нашел буёк погибшей экспедиции Циглера, судьба которой до того момента была неизвестна.

Несколько зим провел он на берегах Каспия, путешествовал по Кольскому и Таймырскому полуостровам, Закавказью, горам Тянь-Шаня, Северному и Мурманскому краям. Он бродил по дремучей тайге, видел степь и знойную пустыню, исколесил все Подмосковье. Каждая такая поездка не только обогащала его новыми мыслями и переживаниями, но и запечатлевалась им в новых произведениях.

Сотни рассказов и повестей, очерков и зарисовок подарил людям этот человек доброго таланта. Богатством и щедростью души озарены страницы его книг.

Известный большевик, редактор газеты "Известия" И. И. Скворцов-Степанов говорил своим сотрудникам: "Как только получите что-либо от Ивана Сергеевича, сейчас же пересылайте мне. Люблю читать его, превосходный писатель".

Творчество Соколова-Микитова близко и к аксаковской, и к тургеневской, и к бунинской манере. Однако в его произведениях сквозит свой особый мир: не стороннее наблюдательство, а живое общение с окружающей жизнью.

Об Иване Сергеевиче в энциклопедии написано: "Русский советский писатель, моряк, путешественник, охотник, этнограф". И хотя дальше стоит точка, но список этот можно было бы продолжить: учитель, революционер, солдат, журналист, полярник.

Книги Соколова-Микитова написаны певучим, богатым и в то же время очень простым языком, тем самым, которому писатель научился еще в детские годы.

В одной из автобиографических заметок он писал: "Я родился и рос в простой трудовой русской семье, среди лесных просторов Смоленщины, чудесной и очень женственной ее природы. Первые услышанные мною слова были народные яркие слова, первая музыка, которую я услышал - народные песни, которыми был некогда вдохновлен композитор Глинка".

В поисках новых изобразительных средств писатель еще в двадцатые годы обращается к своеобразному жанру кратких (не коротких, а именно кратких) рассказов, которые удачно окрестил "былицами".

Неискушенному читателю эти "былицы" могут показаться простыми заметками из записной книжки, сделанными на ходу, на память о поразивших его событиях и характерах.

Лучшие образцы таких кратких, невыдуманных рассказов мы уже видели у Льва Толстого, Бунина, Вересаева, Пришвина.

Соколов-Микитов в своих "былицах" идет не только от литературной традиции, а и от народного творчества, от непосредственности устных рассказов.

Для его "былиц" "Рыжие и вороные", "Себе на гроб", "Страшный карлик", "Разженихи" и др. характерны необычайная емкость и меткость речи. Даже в так называемых "охотничьих рассказах" у него на первом плане человек. Здесь он продолжает лучшие традиции Аксакова и Тургенева.

Читая его небольшие рассказы про смоленские места ("На речке Невестнице") или про птичьи зимовья на юге страны ("Ленкорань"), невольно проникаешься возвышенными ощущениями и мыслями, что чувство восхищения родной природой переходит в нечто другое, более благородное, - в чувство патриотизма.

"Творчество его, имея истоком малую родину (т. е. Смоленщину) принадлежит большой Родине, великой советской земле с ее необъятными просторами, неисчислимыми богатствами и разнообразной красотой - от севера до юга, от Балтики до Тихоокеанского побережья", - говорил о Соколове-Микитове А. Т. Твардовский.

Не все люди способны чувствовать и понимать природу в органической связи с человеческим настроением, а просто и мудро живописать природу могут лишь немногие. Столь редким даром обладал Соколов-Микитов. Это чувство любви к природе и к людям, живущим с ней в дружбе, он умел передать и совсем юному своему читателю. Нашей дошкольной и школьной детворе давно полюбились его книжки: "Кузовок", "Домик в лесу", "Лисьи увертки"... А как живописны его рассказы об охоте: "На глухарином току", "На тяге", "Первая охота" и др. Читаешь их, и кажется, что ты сам стоишь на лесной опушке и, затаив дыхание, следишь за величественным полетом редкой птицы вальдшнепа или в ранний, предрассветный час прислушиваешься к загадочной и волшебной песне глухаря...

Писательница Ольга Форш как-то сказала: "Читаешь Микитова и ждешь: вот-вот застучит над головой дятел или выскочит зайчишка из-под стола: как это у него здорово, по-настоящему рассказано!"

Когда идет речь о мире животных и растений, то каждая строчка его пронизана мудрой простотой, счастливым сочетанием психологического рисунка образа героя. В изображении природы Соколов-Микитов, бесспорно, унаследовал и развил замечательные традиции русского искусства - искусства Левитана и Шиткина, Тургенева и Бунина.

Творчество Соколова-Микитова автобиографично, но не в том смысле, что он писал только о себе, а потому, что рассказывал всегда и обо всем как очевидец и участник тех или иных событий. Это придает его произведениям почти документальную убедительность и ту поэтическую достоверность, которые так привлекают читателя.

"Мне посчастливилось сблизиться с Иваном Сергеевичем в ранние годы его литературной работы, - вспоминает К. А. Федин. - Это было вскоре после гражданской войны. На протяжении полувека он настолько посвящал меня в свою жизнь, что мне иногда кажется - она стала моей.

Он никогда не задавался целью написать подробно свою биографию. Но он из тех редких художников, жизнь которых как бы сложила собою все, что им написано".

К а л е р и я Ж е х о в а