Найденыш с погибшей «Цинтии»

Глава XIII ДЕРЖАТЬ КУРС НА ЮГО-ЗАПАД

На следующий день «Аляска» вошла в Брест. К счастью, повреждение оказалось незначительным. Тотчас же прибывший на корабль инженер заверил, что все будет исправлено за три дня. Эту небольшую задержку отчасти можно было возместить погрузкой угля в Бресте, что избавило бы от необходимости делать предусмотренную маршрутом остановку в Гибралтаре, сократив тем самым опоздание до двух дней. К тому же при расчете времени, необходимого для перехода «Аляски», организаторы приняли во внимание возможность непредвиденных остановок. В случае крайней необходимости экспедиция могла задержаться в пути на тридцать дней. А потому нечего было тревожиться, и путешественники решили относиться к возникшему препятствию с философским спокойствием.

За несколько часов весть о прибытии «Аляски» в Брест распространилась по всему городу. А так как из газет все знали о цели ее плавания, то экипаж шведского судна вскоре стал предметом всеобщего внимания. Морской префект и мэр Бреста, начальник порта и капитаны кораблей, стоявших на рейде, нанесли официальный визит капитану Марсиласу. В честь отважных исследователей, отправлявшихся на поиски Норденшельда, был дан торжественный обед и бал. Как доктор и Маляриус ни отказывались от светских приемов, все же им пришлось присутствовать на банкетах, которые устраивались в их честь. Что касается Бредежора, то он чувствовал себя там как рыба в воде.

Среди гостей морского префекта, приглашенных на встречу с офицерами «Аляски», присутствовал высокий старик с благородным и грустным лицом. Эрик невольно заметил в устремленном на него печальном взгляде незнакомца чувство симпатии. То был господин Дюрьен, генеральный консул в отставке, один из деятельных членов Французского географического общества, широко известный своими исследованиями в Средней Азии и в Судане. Его очерки о путешествиях Эрик всегда читал с большим интересом. А потому, когда юношу представили господину Дюрьену, он вполне мог поддерживать беседу с французским ученым. Когда приключения путешественника приобретают широкую огласку, он пожинает шумные успехи в обществе, но не так уж часто в гостиных ему удается встретить знатоков, способных оценить по достоинству его труды. Почтительная любознательность молодого лейтенанта искренне тронула всеми уважаемого географа.

— Моя заслуга в этих открытиях не так уж велика,— ответил он Эрику на вопрос об удачных раскопках, недавно произведенных им в окрестностях Асуана.— Я шел наугад, как человек, который пытается заглушить тяжелые воспоминания и, отдаваясь любимому занятию, мало заботится о результатах своего труда. Ну, а все остальное стало уже делом случая…

Адмирал, заметив взаимную симпатию Эрика и господина Дюрьена, постарался усадить их рядом за столом, и во время обеда они продолжали оживленно беседовать.

Когда подали кофе, молодой лейтенант подвергся неожиданной атаке со стороны маленького лысого человека, некоего доктора Кергаридека, который ни с того ни с сего спросил его, откуда он родом. В первую минуту, несколько удивленный таким вопросом, Эрик ответил, что он швед, а вернее, норвежец, и что семья его проживает недалеко от Бергена. Затем Эрик поинтересовался причиной неожиданного любопытства.

— Причина самая простая,— ответил собеседник.— Вот уже целый час, как я наблюдаю за вами, сидя за столом. Мне никогда не приходилось видеть такое классическое выражение кельтского типа. Надо вам сказать, что я весьма пристрастен к кельтской культуре. И вот впервые в жизни мне довелось столкнуться со всеми признаками кельтского типа у скандинава! Быть может, в этом скрывается ценнейшее указание для науки? Быть может, следует отнести Норвегию к областям, которые некогда посещались нашими галльскими предками?

Эрик только было собрался разъяснить брестскому ученому мотивы, снижавшие ценность его гипотезы, как доктор Кергаридек повернулся к нему спиной, чтобы приветствовать даму, входившую в эту минуту в салон морского префекта, и начатый разговор оборвался. Молодой лейтенант наверняка не вспомнил бы об этом эпизоде, если бы на следующий день, проходя по примыкающей к рынку улице, доктор Швариенкрона вдруг не сказал ему при виде погонщика быков из Морбиана:

— Мой дорогой мальчик, если бы у меня оставалось хоть малейшее сомнение в твоем кельтском происхождении, то здесь бы оно окончательно рассеялось! Ты только погляди, как все эти бретонцы похожи на тебя! Ведь у них такой же матовый цвет лица, такой же удлиненный череп, такие же карие глаза, темные волосы и даже такая же осанка, как у тебя!… Нет, что бы ни говорил Бредежор, ты — чистокровный кельт. Можешь быть в этом уверен!

Вот тогда-то Эрик и рассказал своему благодетелю о том, что говорил накануне доктор Кергаридек. Разумеется, профессор Швариенкрона пришел в неописуемый восторг и в течение целого дня ни о чем другом не мог говорить.

Тюдор Броун, как и все пассажиры «Аляски», получил приглашение морского префекта. Не меняя своего обычного костюма, он вместе со всеми сел в лодку, а когда она причалила к городской пристани и осталось совсем немного до порога префектуры, вдруг повернул назад — очевидно, необходимость расстаться с неизменным цилиндром была для господина Броуна слишком тягостна. В тот вечер его больше никто не видел. Эрик, вернувшись после бала, где он много танцевал и веселился, узнал от Герсебома, что англичанин возвратился на судно около семи часов вечера и пообедал в одиночестве. После обеда прошел в каюту капитана, чтобы взглянуть на морскую карту, а потом около восьми часов уехал на той же самой шлюпке, которая доставила его с берега. На следующий день Тюдор Броун не появился, хотя ему было хорошо известно, что ремонт машины закончен и отплытие «Аляски» нельзя перенести даже на час. О сроке отправления все были предупреждены капитаном, поэтому в пять часов он отдал приказ сняться с якоря.

На корабле уже убирали якорную цепь, когда вдали заметили шлюпку, быстро приближавшуюся к «Аляске». Все подумали, что вернулся наконец пропавший пассажир, но вскоре убедились, что лодка привезла только письма. Ко всеобщему удивлению, оно было адресовано Эрику. Распечатав конверт, Эрик увидел в нем визитную карточку генерального консула в отставке, члена Французского географического общества Дюрьена, с надписью карандашом: «Счастливого пути! Скорейшего возвращения!»

Как передать чувства, охватившие молодого путешественника, получившего столь неожиданный знак внимания и участия со стороны знаменитого ученого? Когда первое волнение улеглось, Эрик бережно спрягал свою реликвию в бумажник, подумав, что, может быть, прощальный привет благородного старца принесет ему счастье. Две минуты спустя «Аляска» отчалила и направилась к выходу из гавани. В шесть часов вечера она рассталась с лоцманом, который пожелал ей благополучного плавания.

Двадцатого февраля стояла ясная погода. Вечером солнце скрылось за линией горизонта внезапно, как это бывает в южных широтах. Надвигалась ночь, и вскоре стало совсем темно, луна должна была взойти только в десять вечера. Эрик, несший первую вахту, неслышными шагами прохаживался по шканцам[55], и ему казалось, что вместе с Броуном исчезли все злые силы, угрожавшие экспедиции. «Лишь бы англичанину не взбрело в голову дожидаться нас на Мальте или в Суэце»,— думал Эрик, а это было не только возможно, но и вполне вероятно. Тюдор Броун мог покинуть судно, чтобы избежать длительного перехода по Атлантическому океану, который «Аляска» должна была сделать, прежде чем через Гибралтар войти в Средиземное море. Пока судно будет огибать Францию и Испанию, он сможет, если ему заблагорассудится, провести неделю в Париже или в любом другом городе, чтобы потом встретить «Аляску» в одном из тех портов, куда она зайдет за почтой, будь то Александрия или Суэц, Аден или Коломбо на Цейлоне, Сингапур или даже Иокогама.

Но пока неприятный попутчик отсутствовал, и этого было вполне достаточно, чтобы все почувствовали большое облегчение. Поэтому обед, состоявшийся, как обычно, в половине седьмого, прошел в самой сердечной и непринужденной обстановке. За десертом провозгласили тост за успех экспедиции, который каждый про себя, более или менее отчетливо, связывал с исчезновением Броуна. Затем все поднялись на палубу, чтобы выкурить сигару.

Ночь стояла темная. Вдали, на севере, светились огни маяков на мысах Сен-Матье, Пьер-Нуар и Уэссан. На юге остались позади яркий фонарь Бек-дю-Ра и цепочка мигающих огней Тевеннека. Неподвижный свет на скале Бек-дю-Ра указывал, что «Аляска» идет верным курсом. Слева по борту через каждые четыре секунды вспыхивали и тотчас же гасли огни на острове Сен. Свежий северо-восточный ветер ускорял ход корабля, и, хотя море становилось неспокойно, судно испытывало лишь незначительную бортовую качку. Как раз в ту минуту, когда пассажиры вышли на палубу, матрос на корме заканчивал подъем лага[56].

— Десять с четвертью узлов[57],— ответил он капитану, который подошел к нему, чтобы узнать результаты измерения.

— Прекрасная скорость! Если бы удалось выдержать ее на протяжении пятидесяти — шестидесяти дней! — сказал, улыбаясь, доктор.

— Вы правы — тогда и угля не пришлось бы много расходовать,— заметил капитан и отошел от доктора, чтобы спуститься к себе в каюту. Там он вынул из большого ящика наклеенную на холст карту, лежавшую под барометрами и морскими часами, и развернул ее на письменном столе, освещенном ярким светом большой карсельной лампы. Карта, составленная британским адмиралтейством, показывала самые мельчайшие особенности прибрежной морской полосы между 47° и 49° северной широты и 4° и 5° западной долготы от Гринвича, то есть тех самых мест, где сейчас находилась «Аляска». Величина карты составляла почти квадратный метр. Очертания побережья, острова, неподвижные и вращающиеся маяки, песчаные отмели, глубины — все, вплоть до путей следования, было подробнейшим образом обозначено на этой карте. С такой схемой и компасом, казалось, и ребенок проведет самый большой корабль через эти коварные места, где еще недавно опытный офицер французского морского флота, лейтенант Маж, исследователь Нигера[58], потерпел крушение на корабле «Мажисьен» («Чародейка»), после того как там уже затонул пароход «Сане» и многие другие суда.

Капитан Марсилас никогда не плавал в этих водах. И в самом деле, только необходимость зайти в Брест привела его сюда, иначе он шел бы в открытом море. Потому Марсилас мог рассчитывать только на помощь навигационной карты и старался точно следовать данным на ней указаниям. Маршрут выглядел простым: оставив слева Пуа-дю-Ван, Бек-дю-Ра и остров Сен, почти всегда окутанный водяной пылью ревущих волн, на котором, по преданию, некогда обитали девять жриц-друид, «Аляска» берет курс на запад, чтобы затем, когда попадет в открытое море, повернуть на юг. Ее местонахождение можно было точно определить по далекому неподвижному огню. Если верить карте, менее чем в четверти мили к западу от этого маяка остров заканчивался цепью отвесных скал, вдающихся в открытое море, которое достигало здесь стометровой глубины. Капитан, боясь потерять ориентир в такую темную ночь, решил приблизиться к острову на более близкое расстояние, чем он сделал бы это при дневном свете. Поднявшись на палубу, Марсилас окинул взглядом море и приказал Эрику повернуть на двадцать пять градусов к юго-западу.

Приказ немного озадачил молодого лейтенанта.

— Вы говорите, на юго-запад? — вежливо переспросил он, полагая, что ослышался.

— Да, на юго-запад,— повторил свое приказание капитан.— А что, этот путь вам не по вкусу?

— Если позволите вам ответить, капитан, должен признаться, что да,— чистосердечно сказал Эрик.— Я предпочел бы и дальше держать на запад.

— Для чего? Чтобы потерять еще одну ночь?

Тон капитана не допускал дальнейших рассуждений, и его помощник точно выполнил указание. Ведь Марсилас был испытанным моряком, которому можно полностью довериться.

Даже незначительное изменение курса сразу же сказалось на скорости корабля. Лаг теперь показывал четырнадцать узлов. Бортовая качка стала сильнее, «Аляска» то и дело погружалась носом в волны. Ветер крепчал, и Эрик приказал зарифить[59] два паруса. Доктор и Бредежор, почувствовав приступ морской болезни, поспешили спуститься в свои каюты. Марсилас, остававшийся еще некоторое время на палубе, вскоре последовал за ними, но едва он успел дойти до своей каюты, как к нему явился Эрик.

— Капитан,— сказал он,— я только что слышал по левому борту подозрительный шум, как если бы волны разбивались о скалы. Считаю своим долгом сказать вам, что, по моему мнению, мы идем опасным путем.

— Воистину, сударь, ваше беспокойство переходит в упрямство! Какая опасность может нам угрожать, раз мы находимся в добрых трех-четырех милях от маяка?

И с раздражением ткнул пальцем в остров Сен, обозначенный на чертеже,— маленький кусочек суши подобно часовому стоял на самой оконечности бретонской отмели. Эрик следил за рукой капитана и ясно видел, что никакой опасности не отмечено у подступов к островку, омываемому глубокими водами. Ничто не могло быть более надежным и успокоительным в глазах моряка. И все-таки не галлюцинация же это — шум волн, разбивающихся о скалы, который доносился с левого борта, то есть с подветренной стороны и, следовательно, с небольшого расстояния!

У Эрика не хватало решимости признаться даже самому себе в странном ощущении: ему казалось, что в очертаниях берегов нет ничего общего с известными ему описаниями тех опасных мест, которыми они сейчас шли. Но противопоставить краткие и беглые впечатления, смутные воспоминания такому неопровержимому аргументу, как карта Британского адмиралтейства, Эрик не осмеливался. Известно, что навигационные карты для того и созданы, чтобы предостерегать мореплавателей от возможных изъянов и пробелов памяти. Молодой офицер поклонился своему начальнику и поднялся на палубу. Но не успел он взойти на мостик, как раздались крики:

— Рифы с правого борта!

И через несколько секунд снова:

— Рифы с левого борта!

Вслед за пронзительным свистком началась беготня по палубе, «Аляска» замедлила скорость, дала задний ход. Капитан Марсилас бросился к трапу, ведущему на палубу. В ту же минуту он услышал глухой шум, напоминающий скрежет полозьев по песку. Внезапно капитан упал от резкого толчка. Судно задрожало от киля до верхушек мачт. Затем воцарилась тишина, и «Аляска» замерла на месте. Она вклинилась между двумя подводными скалами.

Капитан Марсилас с окровавленной от удара головой с трудом встал на ноги и добрался до палубы. Все там было в полном смятении. Охваченные паникой, матросы бросились к шлюпкам. Волны яростно обрушивались на неожиданную преграду, а два сверкающих глаза маяков островов Тевеннека и Сен, направленные на «Аляску» и безнадежно неподвижные, казалось, укоряли ее за то, что пошла навстречу гибели, от которой они предостерегали. Эрик, стоя на капитанском мостике и наклонившись через правый борг, пытался, несмотря на кромешную тьму, определить размеры катастрофы.

— Что случилось, лейтенант? — нетерпеливо обратился к нему капитан, еще не пришедший в себя от падения.

— А случилось то, капитан, что, повернув, согласно вашему приказу, к юго-западу, мы налетели на рифы,— ответил Эрик.

Капитан Марсилас не произнес ни слова. Да и что он мог возразить? Круто повернувшись, Марсилас сошел с палубы.

При всей серьезности создавшегося положения «Аляске» не угрожала немедленная гибель. Неподвижность судна, присутствие двух маяков, близость земли, которая определялась самими этими рифами, зажавшими судно в клещи,— все это делало катастрофу скорее зловещей, чем гибельной. Но Эрик знал только одно: экспедиция прервана, возможность отыскать Патрика О'Доногана потеряна! Однако молодой лейтенант тотчас же пожалел о резких словах, сказанных им под влиянием горького чувства. Быстро спустившись с мостика, он стал искать своего начальника с великодушным намерением ободрить его, насколько возможно.

Капитана на палубе не было, а через три минуты в его каюте раздался выстрел. Эрик бросился туда, но дверь оказалась заперта изнутри. Он вышиб ее ударом ноги.

Капитан Марсилас лежал на ковре с простреленной головой, сжимая револьвер в правой руке.

При виде корабля, гибнущего по его вине, он пустил себе пулю в лоб. Смерть наступила мгновенно. Доктор и Бредежор, вбежавшие в каюту вслед за Эриком, могли только это подтвердить.

Но юноша не мог долго предаваться скорби. Поручив обоим друзьям поднять тело капитана и уложить его на диван, Эрик Герсебом вернулся на палубу, чтобы позаботиться о спасении экипажа. Когда он проходил мимо каюты Маляриуса, тот, разбуженный то ли неподвижностью судна, то ли выстрелом, раскрыл дверь и высунул седую голову, увенчанную неизменной шелковой шапочкой. После Бреста он ни разу не просыпался и ничего не заметил.

— Что такое? Что произошло? — спросил он.

— Произошло, дорогой учитель, то, что «Аляска» села на рифы, а капитан Марсилас покончил с собой.

— Боже мой! — воскликнул потрясенный Маляриус.— Но тогда погибла наша экспедиция?

— Ну нет, учитель, это совсем другое дело,— возразил Эрик.— Ведь я-то еще не умер! До тех пор, пока в моей груди не остановится сердце, я буду говорить: вперед!