Не ангел

Глава 2

Это было время, когда предчувствие перемен уже охватывало самые различные круги общества. Но отец семейства Рашетовских, Николай Алексеевич, ко всем этим новым веяниям вовсе не питал интереса. Рашетовский-старший был настоящим русским барином и к таким вопросам, как отмена крепостного права, просвещение народа и тому подобное, относился если не враждебно, то скептически. По складу своего характера он был озабочен лишь тем, чтобы как можно веселее убить время; впрочем, Рашетовский был по природе человеком мягким и добросердечным, уважал науки, а любовь к книгам, музыке и театру была у него развита до страсти. Он получал хороший доход со своего родового имения — села Дубки, владел четырьмястами душами — этого вполне хватало для житья «на широкую ногу» в столице. Едва вкусив столичной жизни, Николай Алексеевич уже не считал нужным находиться неотлучно в имении и передал все заботы управляющим; он наслаждался жизнью в Петербурге, где со свойственным ему увлечением организовал собственный домашний театр с оркестром.

В особняке на Надеждинской для осуществления сего прожекта были сломаны перегородки нескольких комнат: из получившегося большого помещения устроили зал для представлений. Актеров же Николай Алексеевич с воодушевлением набрал из собственных крепостных: в основном, актеры были пригожие, молодые, с приятными голосами. Рашетовский нанял для них учителей по вокалу, танцам и декламации. Музыкальное сопровождение для спектаклей составляли те же крепостные, кто умел играть на гитаре, скрипке, свирели; руководил этим самодеятельным оркестром учитель музыки, приглашенный для сыновей Рашетовского.

К моменту переезда в Петербург его сыновья, Саша и Николенька, были двенадцати и семи лет; родители весьма заботились об их образовании, а отец тем паче желал приобщить мальчиков к своему увлечению театром, чем менее его супруга, мать семейства, сочувствовала этому самому увлечению. Мария Ивановна Рашетовская была полной противоположностью мужу: искусством не интересовалась вовсе, любила простые удовольствия вроде катаний на тройке, хороших обедов и бесед с приятельницами за чаем и кофеем. Будучи хорошо воспитанной, Мария Ивановна не позволяла себе критиковать супруга и до поры до времени не высказывала своего недовольства приучением сыновей к искусству.

Жили Рашетовские беззаботно и весело; домашние спектакли и концерты сменялись поездками за город, пикниками, развлечением гостей. Порой, весьма нечасто, они всем семейством, с учителями и гувернерами, приезжали в имение — на месяц, а то и на два. В один из таких визитов домашний театр Рашетовских обогатился новым актером, а семейство получило прибавление.

Как-то раз после обеда барин Николай Алексеевич отдыхал у себя в комнате с чашкой кофею и трубкой, как вдруг услышал звонкий мальчишеский голос, произносивший упоенно и с воодушевлением дивные лермонтовские строки:

Рашетовский послушал еще немного, затем, не утерпев, высунулся из окна и застыл от изумления: он увидел крестьянского паренька в простой грубой холщовой рубахе, лохматого и худощавого.

— Эй, ты! — позвал он паренька. — Поди сюда, поближе. Поди-поди, не бойся.

Мальчик несмело приблизился. Он стоял, уставившись на собственные босые ноги, и не смел взглянуть в лицо барину.

— Ты это чей такой? Как звать?

— Федькой, барин… — пробормотал мальчишка.

— Грамотен? — с улыбкой спросил его Рашетовский.

— Не… — мальчик помотал кудлатой головой.

— Ишь ты! Откуда ж ты Лермонтова знаешь? Стихи, которые сейчас читал?

Выяснилось, что Федьку посылали в барский дом работать в саду, и он сквозь открытые окна частенько слышал, как учитель сыновей Рашетовского, Саши и Николеньки, занимается с ними словесностью и разучивает стихи. Обладая прекрасной памятью, Федька выучивал их едва ли не с одного раза. Однажды он попробовал прочесть особенно полюбившееся вслух — и пришел в такой восторг, что стал читать сам себе все, что сумел запомнить — а запомнил он немало.

— Матрена! — закричал Рашетовский. — А ну-кось, проводи ко мне сюда этого лицедея.

Федьку привели к нему в комнату, и Рашетовский заставил его читать наизусть стихи и отрывки из поэм. Несомненно, мальчишка обладал не просто сильной памятью — он читал страстно, с увлечением; казалось, то, что барин слушает очень внимательно, не только не смущало, а, наоборот, раззадоривало его. Приглядываясь к нему, Рашетовский заметил, что, несмотря на заношенную одежду и дурную прическу, Федька обладал красивыми и тонкими чертами лица, большими чистыми глазами и был хорошо сложен. А когда он принимался читать, глаза его блестели, голос дрожал от восторга; в эти мгновения он казался едва ли не принцем, по недоразумению одевшимся в рубище. Впрочем, едва заканчивалось стихотворение, он снова конфузился, опускал взгляд и отвечал на вопросы барина, еле слышно бубня себе под нос.

Матрена исполняла в доме обязанности экономки и знала все про всех в селе. Про Федьку болтали, будто он сын крепостной девки Акулины и ее барина, молодого князя В., их ближайшего соседа, который четырнадцать лет назад был влюблен в эту Акулину. Его же мать, узнав о связи сына и крепостной, поспешила продать Акулину, уже носившую ребенка от князя. Более точных сведений, от кого Акулина родила мальчика, не было, а к Федьке намертво прилепилось прозвище «Князек».

От этой истории романтично настроенный Рашетовский пришел в совершенный восторг. Даже если все это было вымыслом, Федька-то и впрямь имеет недюжинные способности! А если его умыть, приодеть, подучить малость…

Рашетовский, несмотря на изумление супруги, приказал тотчас взять Федьку «в комнаты» в качестве воспитанника да заставить учиться вместе с барчуками. Мария Ивановна, едва веря своим ушам, пыталась убедить супруга, что все это сказки про князя В., что Федька — обычный крепостной, прижитый неизвестно от кого, да еще и лентяй: вместо того, чтобы работать в саду, то и дело сидел под окном, уши развесив, и что вместо учения надо его на конюшню отправить да высечь хорошенько. Рашетовский же, будучи в ажитации от того, что открыл недюжинный талант, лишь отмахнулся.

— Вы не понимаете, Мари, — в присутствии Федьки и сыновей вскричал он по-французски. — Это же дарование! Это будущий великий актер! Вы только послушайте, как он читает Лермонтова — чудо! Страсть!

Практичной же Марии Ивановне пребывание этого «чуда» за одним столом с собственными сыновьями казалось унизительным и абсурдным, но она хорошо знала своего романтического супруга: уж если тот забрал что-то в голову, спорить было бесполезно. Поэтому она смирилась, затаив в душе на Федьку досаду и злость.

Сыновья Рашетовские, которым волею папаши навязали общество крепостного, отнеслись к Федьке совершенно по-разному. Младший, Николенька, очень похожий на отца, был мальчик простого и доброго нрава и скоро начал весело заговаривать с Федькой, тащить его в детскую, чтобы показать игрушки, старался втянуть в общие забавы. Но Саша, любимец матушки, довольно холодный и сдержанный по характеру, хотя и не проявил недовольства папашиной затеей, но в душе разделял раздражение матери. Он негодовал, как это папаша ни с того, ни с сего решил взять в воспитанники крепостного — и только привычка ничего не предпринимать, не подумав, подсказала ему молчать. А поразмышляв, он рассудил, что высказывать папаше свое недовольство делу во вред, ибо тот лишь рассердится да оборвет… Папаша же — человек увлекающийся, то вспыхнет, то остынет — даст Бог и сам к Федьке-оборванцу переменится.

Но время шло, а Николай Алексеевич не только не охладел к Федьке, а все больше к нему привязывался. Застенчивый и неотесанный, тот обладал огромными способностями к учению, был усерден, любознателен — учителя не скупились на похвалы. Светские манеры, поначалу дававшиеся ему с огромным трудом, Федька усваивал все быстрее. С Николенькой они уж стали друзьями, а от Саши Федька держался на почтительном расстоянии, величал его не иначе, как «вы, барин», и не допускал ни малейшей фамильярности. Видимо, помимо таланта к учебе и театру, Федька имел большой врожденный такт и инстинктивно чуял, как следует вести себя с окружающими. Все в доме Рашетовского как-то быстро приняли и полюбили его — все, кроме барыни, которой Федька старался как можно реже попадаться на глаза. И Саша, по-прежнему недолюбливая его и ревнуя про себя к папаше, все-таки невольно восхищался Федькиной обходительностью, любовью к учебе и чтению. Читать он выучился почти мгновенно, с удовольствием читал им с Николенькой вслух и никогда не отказывал, если его просили переписать начисто в тетрадь или пересказать на память утренний урок.

По приезде в Петербург мальчики не только вместе занимались — они гуляли в сопровождении гувернера, болтали по-французски, проказничали. Саша не спускал глаз с Федьки: раздражаясь и досадуя, он ловил себя на том, что уже очень хочет с ним подружиться. Ему стало завидно смотреть, как Николенька и Федька резвятся и играют вместе, тогда как он, Саша, стоит в сторонке и чопорно наблюдает…

В тот погожий мартовский день, когда снег еще лежит, а солнце уже греет изо всех сил, ручейки весело бегут по мостовой и воздух так пахнет весною, мальчики в сопровождении m-r Simonа отправились на прогулку. Гувернер, пожилой и благообразный, радовался хорошей погоде, Николенька и Федька весело переговаривались между собою, а у Саши настроение было никудышным: ему казалось, все, кто его окружают — счастливы и довольны, все, но не он… Он снисходительно слушал, как Федька рассказывает что-то по-французски Николеньке и гувернеру; Саша пару раз поправил его произношение, которое и без того было уже весьма недурным: ему нравилось, что Федька, как-то незаметно сделавшийся всеобщим любимцем, почтительно благодарит его. Они шли по широкой, засаженной тополями улице, и удалились довольно далеко от дома, как вдруг Николенька заметил огромного и злющего цепного пса в одном из дворов.

Когда они поравнялись с этим двором, расшалившийся Николенька, стремясь привлечь внимание старших, принялся дразнить собаку. M-r Simon вконец разомлел на солнце и лишь благодушно улыбался. Пес рвался, рычал и скалил зубы, угрожающе припадая на передние лапы. Николенька же звонко смеялся и размахивал палкой прямо перед ощеренной мордой.

— Николай Николаич, брось, не надо! — с тревогой позвал Федька.

— Оставь, Nicolas. Ну, что за ребячество, в самом деле? — лениво поддержал его Саша.

Однако младший брат не унимался и продолжал шалить. Саша отвернулся и начал топать ногой по огромной луже, разбивая уже истончившийся лед, сквозь который просачивалась вода… Гувернер, похоже, собирался ждать, покуда Nicolas наскучит его забава, а Саше хотелось идти дальше. Он уже намеревался подойти к брату и взять его за руку, как вдруг предостерегающе вскрикнул Федька: Саша успел только заметить, что скоба собачьей цепи, вделанная в непрочное дерево будки, вот-вот оторвется, в то время как пес продолжал бесноваться… И тут m-r Simon с громким воплем припустил вперед по улице.

Дальнейшее произошло так быстро, что заняло всего несколько мгновений. Федька в два прыжка подскочил к Николеньке, схватил его и, напрягая силы, подсадил на нижнюю ветку большого старого тополя, который, по счастью, рос совсем рядом. В ту же секунду пес с рычанием и лаем сорвался-таки с цепи. Некий инстинкт подсказал Саше, что бежать нельзя: пес обязательно кинется следом — но Федька уже дернул его за руку, больно и грубо — с его помощью Саша подтянулся и в последний миг взлетел на спасительное дерево.

— Лезь выше! — в панике крикнул он Николеньке.

Делать этого не следовало, но Саша было так страшно; он забыл, что даже самые свирепые собаки не умеют лазать по деревьям, казалось, этот огромный, похожий на волка пес вот-вот дотянется до них с братом… Саша, не глядя, стал на следующую ветку, раздался треск… Противное чувство внезапного падения с высоты сменилось болью в ушибленной спине и затылке… Ошарашенный, он даже не мог приподняться, когда услышал смрадное дыхание и увидел оскаленную зубастую пасть прямо над собой — лишь вскинул руки в слабой попытки защитить лицо. Сверху в пронзительном ужасе заверещал Николка… Саша зажмурился изо всех сил, но успел заметить, что кто-то подскочил к нему и заслонил собою…

Саша слышал хриплое злобное ворчание пса, какую-то возню неподалеку от себя; потом издалека послышались голоса. Он отнял руки от лица: в сажени от него Федька, весь в крови, в разодранной рубахе лежал на земле и изо всех сил сдавливал шею пса, который тщился достать его своими зубами. К ним уже бежал, размахивая руками, дворник и еще какие-то люди…

Гувернера обнаружили неподалеку: объятый страхом, тот прятался в чужом дворе. Пришлось позвать извозчика, так как никто из них не в состоянии были идти. Федька хромал, его рука и плечо были изорваны; у Саши страшно кружилась и болела голова и тряслись ноги; Николка же, едва дворник снял его с дерева, бросился к Саше, обхватил за пояс и уткнулся лицом в грудь. Саша дрожащей рукой гладил брата по голове и пытался встретиться взглядом с Федькой.

Федькой, который, возможно, спас им с Николкой жизнь.

Дома, разумеется, по этому поводу ахали, ужасались, всплескивали руками, кричали, топали, возмущались. Немедленно послали за доктором: Федьке пришлось накладывать швы на плечо и руку, Саше прописали полный покой и постельный режим. Гувернер был выгнан в шею, Николенька наказан. Но еще до этого младший брат много раз описывал, как Саша сорвался с дерева, и, увидев это, Федька также мгновенно спрыгнул со спасительного тополя и отвлек внимание пса на себя, прямо сказать, закрыл Сашу собою. А потом пес впился зубами ему в плечо, а Федька, не имея ничего под рукой, несмотря на боль, старался задушить пса.

Папаша страшно осердился на поведение француза, да и сыновьям досталось порядочно. С Федькой же отец провел несколько часов, прогнав всех вон и заперев дверь. О чем они говорили, никто не знал, только после этого Николай Алексеевич Рашетовский, и без того души не чаявший в воспитаннике, стал уделять ему еще больше внимания и почти не отпускал от себя. Николка понимал, что очень виноват, и то и дело забегал то к Саше, то к Федьке, носил им пряники, варенья, пирожки, предлагал почитать вслух книги или хотя бы картинки посмотреть. Саша позволял брату ухаживать за собой, ожидая лишь одного: когда ему позволят встать с постели и увидеть Федьку.

— Ты Николку спас. Меня собой заслонил, — сказал Саша Федьке, внимательно вглядываясь ему в глаза. Федька читал, лежа в постели; при виде Саши он попытался привстать, но не смог. Саша помог ему усесться, поправил подушки.

— Я как после батюшки вступлю в наследство, так сейчас тебе вольную грамоту выпишу, — продолжал Саша. — Захочешь быть актером — будешь, а то у нас останешься за жалованье. А жениться порешишь, так своим домом будешь жить, как свободный человек. Не сомневайся, Федор.

— Спаси Бог, барин, — наклонил голову Федька.

Саша взволнованно схватил его за раненую руку, так что Федор слегка поморщился от боли.

— Не говори ты мне «барин»; давай будем просто так, как мы с Николкой, как братья!.. Побратаемся, Федор, хочешь? Сегодня вечером, да хоть сейчас!

Той же ночью мальчики побратались — Саше хотелось обставить это как можно серьезнее. Он взвесил про себя, готов ли взять в побратимы крепостного, каковы его подлинные чувства к Федору, в самом ли деле он готов любить его, как родного, как Николеньку, или же его порыв — просто следствие пережитого ужаса. На все свои вопросы он ответил утвердительно; дабы отсечь Федору все пути к отступлению, он порешил не только брататься кровью, но и обменяться нательными рубашками. Таким образом, поздно ночью Саша пробрался к Федьке в комнату с перочинным ножом. Он смотрел, как Федор, не дрогнув, провел лезвием себе по запястью таким красивым, решительным движением — и снова на миг испытал восхищение, смешанное с завистью. «Хочу стать таким же смелым, умным. Чтобы меня все любили», — подумал он.

После того, как они приложили надрезанные запястья друг к другу, Саша предложил еще набрать смешавшейся крови в чашку и выпить, но Федор заметил, что это уже лишнее. Еще оба поклялись пока не выдавать тайну никому, даже Николке; на этом настоял Федор.

— Ты ведь знаешь, барыня меня не любит… Узнает, разгневается, осердится на тебя.

— Да что не любит! — воодушевленно воскликнул Саша. — Это все раньше было; а если б не ты, нас с Николашей бы тот пес насмерть разорвал. Бог с ней, с мамашей, посердится, да и перестанет. Зато папенька вот как обрадуется!

— Нет, Саша, ты как изволишь, а я не хочу. Подождем. Я и так от папаши твоего милости одни имею: учусь, в театре играю, живу здесь, точно барин какой. Куда же мне еще? Незачем барыню гневить. А что я теперь брат тебе, Бог это видит.

Саша неохотно согласился.