Не без вранья

Глава 3 Сестры

Психологи считают, что отношения сестер гораздо сложнее, чем любовные отношения или отношения родителей с детьми, что это самые сложные из всех возможных связей между людьми. Отношения Лили и Эльзы действительно сложные, тут все смешано: восхищение, чувство неполноценности – это Эльза, ревность, зависть, желание взять реванш – это они обе, и Эльза, и Лиля. Ну, и любовь Лили и Эльзы друг к другу, которая не становилась меньше из-за вечного соперничества.

В соперничестве сестер всегда побеждала Лиля. Она – муза знаменитого поэта, она освещена светом страсти Маяковского, она вошла в историю. Но под конец жизни вроде бы было не так, под конец жизни победила Эльза. Эльза живет в Париже, Эльза знаменитая писательница Эльза Триоле, а Лиля – кто? Под конец жизни, в семидесятые годы, с Лили официальными методами сбили флер музы поэта, объявили не музой, а самозванкой, решили, зачем главному советскому поэту муза-еврейка, да еще эта их сомнительная жизнь втроем?.. Лилю тщательно убирали из жизни Маяковского, из всех воспоминаний о нем, и даже с фотографий, которые печатались в советской прессе, Лилю отрезали. Фотографии без Лили выглядели странно: вот стоит Маяковский, его голова наклонена в пустое пространство, и рука повисла, словно он обнимает пустое место… Пустое место – это Лиля. В общем, под конец жизни Лиле досталось множество неприятностей, а Эльзе досталась слава.

Ну а когда обе сестры ушли, опять победила Лиля, уже посмертно. Лилю объявили одной из самых удивительных, загадочных женщин столетия, а Эльза… ну, была такая писательница Эльза Триоле, известная теперь только литературоведам. Эльзу гораздо чаще вспоминают в связи с Лилей. Лиля – муза поэта, а Эльза – всего лишь ее сестра, важная фигура, потому что знает много Лилиных секретов.

Эльза, когда была подростком, была ужасно собой недовольна… Человек в юности может не нравиться себе, это мучительное занятие – думать, как ты нехорош, – я точно знаю, я думала, что я слишком худая. Но я все же немного себя обманывала: один человечек во мне думал, что он хуже других, а другой кокетливо любовался собою и был уверен, что он лучше других. А Эльза всерьез страдала.

Эльза была так недовольна собою, она почти себя ненавидела, – считается, что для подростков это норма. Но это такое же привычное заблуждение, как то, что дети жестоки, – один жесток, а другой нет. Так же и подростки: один не нравится себе, а другой считает себя звездой – и это тоже навсегда. Лиля ребенком была жестокой, Эльза мягкой и податливой, девушкой Эльза считала себя ужасной, недостойной любви, а Лиля – самой достойной в мире…

«Бог дал мне желание любить, создал мою душу для любви, но не дал мне тело, сделанное для любви», – так пишет в дневнике шестнадцатилетняя Эльза.

Почему Эльза считает, что ее тело «не сделано для любви»? Да все потому же. Я думала, что я слишком худая, а Эльза – что слишком толстая. Эльза действительно пухлая. Но она очень хорошенькая, немного как купчиха с картин, как будто налитая здоровьем… Но ведь быть пухлой не модно, модно быть худой, изможденной, бледной, изящной.

Жаль Эльзу. Сестра, такая успешная, всегда перед ее глазами, и Эльза все время сравнивает себя с Лилей, горестно думает: «Ах, почему я не такая, как она!..» и чувствует, что она неудачница, второй сорт. Как я, почти как я в детстве, когда мне казалось, что «бабуля больше любит Лилю», когда Лиля была моим наваждением, которое я по ночам старалась превратить в подругу.

Лиля как будто ее наваждение, Лиля важнее для Эльзы, чем она сама… Эльза даже в дневнике пишет не столько о себе, сколько о сестре: «Я должна была родиться красивой. Тогда бы мне не нужно было бы столько денег, то есть, не то чтобы не нужно было бы, но подобно Лили это бы не снилось мне».

Интересно, правда? Эльза говорит – нужны или деньги, или красота. Если есть красота, то проще смириться с тем, что нет денег. Но лучше, конечно, и деньги, и красота – очень здравая мысль, совершенно современная. И по этой Эльзиной фразе можно сказать: есть надежда, что она – здравая девушка, не пропадет в своих комплексах, выправится.

Эльза расстраивается из-за того, что Лиля не обращает на нее внимания, ревнует, сравнивает себя с ней, восхищается, завидует, хочет быть такой же. И делает вид, что они с Лилей одинаковые. «Я бессовестная, невыносимая, и я никогда не бываю довольной. Точно как Лили». Это очевидная неправда, Лиля собой довольна, и всем довольна, а если чем-то недовольна, то действует, а не жалуется.

Эльзе снятся «чувственные сны», она «жаждет непристойностей, лишь бы они не были противными». Именно так было и у меня: эротический сон под утро, то ли сон, то ли явь, и ужасно хочется «непристойностей», но точно не знаешь, чего именно хочешь, – это обязательно должно быть красиво, но не противно, не противно!..

Эльза всегда влюблена. В шестнадцать лет я была влюблена в разных людей без перерыва, и в пятнадцать, и в четырнадцать, и в тринадцать, и вообще, сколько себя помню, лет с двух всегда была влюблена, поэтому я очень хорошо понимаю Эльзу. Когда ты все время влюблена, это почемуто всегда безответно.

Вот такая Эльза – бедный толстый подросток, отличница, окончила гимназию с золотой медалью, хочет секса и одновременно боится, всегда влюблена в кого-то, и никто никогда не влюблен в нее.

Этот пухлый закомплексованный подросток в 1914 году познакомился с Маяковским. Родители были в ужасе, Елена Юльевна даже плакала – что уж она так расстраивалась, наверное, предчувствовала, что он испортит жизнь ее девочкам…

Маяковский ведет себя у них в доме нахально, с отцом Эльзы не разговаривает, Елене Юльевне говорит: «Простите, я у вас все котлеты сжевал» – в общем, он не из тех, кто нравится родителям. И все происходит как у всех, когда родителей раздражает присутствие нежелательного поклонника в доме, но впрямую выгнать все же неловко… Эльза с Маяковским сидят вдвоем в кабинете, а мать нервно ходит туда и обратно: «Владимир Владимирович, вам пора уходить». Но «Володя, нисколько не обижаясь, упирался и не уходил…»

Лиле о Маяковском рассказала не Эльза, а мать, и Лиля укоризненно сказала младшей сестре: «Из-за твоего Маяковского мама плачет»… Вот какая! Как будто она сама никогда не доставляла матери хлопот!..

Лето – время тайных романов. Родители на даче, а Эльза встречается с Маяковским в пустой московской квартире. Пыльная тишина, свернутые ковры, зачехленные рояли, завешенные лампы, Маяковскому двадцать один год, Эльзе семнадцать…

Эльза, через много лет: «…У меня не было никакой другой мысли, кроме как о Владимире, я выходила на улицу в надежде увидеться с ним, я жила только нашими встречами. И только он дал мне познать всю полноту любви. Физической – тоже».

Пришел конец ее томлению, она любит, и ее, кажется, любят тоже. Потом, когда они уже все были «персонажи истории», семья Лили утверждала, что Эльза и Маяковский тогда так и не стали любовниками и вообще не были любовниками, – наверное, Лилиным наследникам так казалось приличней. Но Эльза недаром написала про полноту физической любви. Даже если страстный и уже опытный Маяковский и неловкая страстная Эльза «не перешли последнюю грань», если между Маяковским и Эльзой были лишь ласки, то эта «последняя грань» ничего не решает, – физическую любовь можно познать незабываемо ярко и без полового акта.

Эльза радостно познакомила Маяковского с сестрой и Осипом – она так им гордилась, так хотела похвастаться, поднять свою значимость в Лилиных глазах, но – нет, повысить свою значимость за счет Маяковского не вышло. Маяковский Лиле не понравился.

Маяковский пришел к Брикам, дал Лиле почитать стихи, спросил Лилю – ну, как? А она небрежно ответила «не особенно». Лиля потом объяснила – она знала, что автора нужно хвалить, но ее «так возмутило Володино нахальство». А Осип, лежавший на диване, вообще отвернулся к стене, желая, чтобы Маяковский поскорей ушел. Эльзин план провалился, никто Маяковского не оценил…

Эльза восхищалась им и его стихами, читала наизусть, в общем, по мнению Лили, вела себя как восторженная дурочка. Лиля очень ее уговаривала порвать с Маяковским, и Осип тоже, – они вели себя как взрослые разумные родственники глупышки, влюбленной в неподходящего человека. Эльза упрямилась, рвать с Маяковским не хотела. Но она была еще девочка, жила в Лилиной семье, зависела от ее оценок, и получилось, что у нее остался единственный шанс сохранить Маяковского – дать ему возможность почитать свои стихи. Тогда Лиля и Осип поймут, что он великий поэт!

Брики были упорны в своем нежелании видеть Маяковского, должно быть, они были сильно предубеждены против него, иначе почему бы им не послушать стихи? Лиля и Осип отказывались, Эльза дулась, настаивала, хитрила – ну послушайте его один раз, ну пожалуйста, ну что вам стоит!.. Она страстно желала доказать Лиле, что ее любимый – великий поэт и что сестра зря относится к Маяковскому пренебрежительно.

Бедная Эльза! Неужели она не понимала, что у нее нет шансов на благоприятный исход? Если Маяковский не понравится, то отношение к ее любви останется пренебрежительным, и ей запретят с ним встречаться. А если понравится, то – осторожно, Лиля!.. Неужели она не понимала, что из них двоих Лиле всегда доставалось все самое хорошее, и, если Маяковский действительно «хорошее», она отберет его у нее? Но Эльзе это не приходило в голову.

Непредусмотрительная Эльза! Девочки ведь стараются не знакомить своих мальчиков с признанными красавицами, на всякий случай. Я бы на ее месте всячески избегала знакомить Маяковского с Лилей, оставила бы Маяковского для себя, встречалась бы с ним тайком, положила бы его в маленькую шкатулочку, сделала бы из него секретик в дальнем углу сада, серебряная бумажка под стеклышком, подошла, потерла пальцем – красиво… Но Эльзе не нужно было, чтобы секретик, ей было важно, чтобы Лиля увидела, оценила. Оценила не самого Маяковского, а ее, Эльзу, способную привлечь такого мужчину!..

В шестнадцать лет Эльза ненавидела свое тело, но теперь ей семнадцать, ее любят, ее тело оказалось «сделанным для любви»… так, может быть, теперь она не хуже Лили? Не меньше достойна любви? Эльза любила Маяковского, он был ее первый мужчина, они встречались около года. Маяковский – ее гордость, главный козырь, чтобы взять реванш у сестры, доказать, что и она чего-то стоит.

Глупая Эльза, наивная Эльза, бывший закомплексованный подросток, доверчивый подросток, мечтающий о любви… Она все-таки настояла на своем, и Маяковский был допущен в дом.

Лиля: «Поздоровавшись, он пристально посмотрел на меня, нахмурился, потемнел, сказал: „Вы катастрофически похудели…“ И замолчал. Он был совсем другой, чем тогда, когда в первый раз так неожиданно пришел к нам. Не было в нем и следа тогдашней развязности. Он молчал и с тревогой взглядывал на меня».

Только что умер отец Лили и Эльзы – сестры вернулись в Петроград с похорон. Маяковский в свое время переживал смерть отца очень тяжело, и он, наверное, просто жалеет Лилю и, как многие, не умеет выразить жалость, не умеет сказать: «Я выражаю вам соболезнование», это совсем не его слова.

Лиля так неразрывно ассоциируется в нашем сознании с литературой, кажется, она всегда была «музой русского авангарда», но это совершенно не так: в 1915 году, когда Эльза привела к Брикам Маяковского, Лиля была богатая, светская, ничем не связанная с литературой.

«…Приятельницы у нее богатые дамы. Есть даже банкиры. Люди, в общем, без родины, живут они в квартирах, похожих на восточные бани, покупают фарфор и говорят даже остроты, не глупы, по-своему международны. При них артистки, не очень много играющие, немножко слыхали про символизм, может быть, про Фрейда… Они едят какие-то груши невероятные, чуть ли не с гербами, чуть ли не с родословными, привязанными к черенкам плодов». Так пишет друг Бриков и Маяковского Виктор Шкловский [2].

О ком это? О новых русских? Это «предреволюционное, предвоенное общество…»

Круг Бриков был совершенно не литературный, не художественный и даже не очень интеллигентный – коммерсанты, банкиры, актрисы, денди, золотая молодежь, «новые русские» того времени. И сами Брики были «новые русские». Для Лили искусство было частью моды, принадлежностью светской жизни. Шкловский пишет, что до знакомства с Маяковским Лиля любила стихи «розы и морозы», то есть стихи она нисколько не любила и ничего в них не понимала. И к Маяковскому Лиля с Осипом отнеслись без пиетета: ладно уж, пусть мальчик встанет на стул и прочитает стихотворение, только быстро.

Маяковский получил разрешение читать стихи.

Лиля: «Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку, заглянул в нее и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию, прочел пролог…»

Лиля: «…Прочел пролог и спросил – не стихами, прозой – негромким, с тех пор незабываемым голосом: „Вы думаете, это бредит малярия? Это было, было в Одессе“. Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного чуда».

Эльза торжествовала, гордо посматривала по сторонам – слушают, и, кажется, нравится! Ей хотелось кричать, как ребенку, – я говорила, говорила!.. Разве это может не вызвать восторга?!

Маяковский читал «Облако в штанах». Эльза переводила глаза с Маяковского на Лилю, с Лили на Маяковского, приклеиваясь к нему влюбленным взглядом. Когда ты еще не очень взрослая, влюблена, кажется, что такого – никогда, ни у кого, ни с кем, только с тобой и с ним, – любовный вихрь вьется по всему телу, замираешь от его голоса, хочется немедленно отдать ему все, умереть для него, быстро вырасти и стать для него всем.

Какой был Маяковский? Когда влюбленная Эльза притащила его в дом нежеланного, когда он читал Брикам «Облако в штанах», когда «наметилась судьба» всех, кто слушал его?

Маяковский был очень красив!

Эльза влюбленно глядела на Маяковского и мечтала стать для него всем, Лиля смотрела на Маяковского, и, кажется, я знаю, о чем она думала. Она думала – интересно…

Лиля: «Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями».

Реакция Брика на чтение поэмы была совершенно восторженная, не характерная для этого не очень эмоционального, сдержанного человека.

Лиля: «Он не представлял себе! Думать не мог! Это лучше всего, что он знает в поэзии!.. Маяковский – величайший поэт, даже если ничего больше не напишет».

О своей реакции на поэму Лиля не упоминает, только о реакции Брика. Это очень важно, потому что не было у Лили никакой собственной реакции! Лилины мнения вообще формировал Брик, а потом она их транслировала, – как будто Брик рисовал, а она раскрашивала. Лиля была очень умная женщина и оттого точно знала, что Осип умнее, чем она.

Маяковский дочитал до конца, уселся пить чай рядом с Эльзой, как бы при ней, как и полагалось, – он ведь с ней пришел. «Ося взял тетрадь с рукописью и не отдавал весь вечер – читал». Эльза победительно смотрела на Лилю, она была счастлива и горда, это был очень счастливый миг для Эльзы, миг двойного торжества, любви и тщеславия.

Что было важнее для нее, что Маяковский – любимый, что он великий поэт? Или Лиля, ее одобрение? Чтобы быть с Лилей на равных?

Осип читал рукопись, Маяковский пил чай с вареньем, Эльза любила и гордилась, Лиля – какие она испытывала чувства? Подспудное недовольство и обиду – почему это при ее незаметной младшей сестре вдруг оказался гений?!

Маяковский сказал: «Можно посвятить вам?» Он взял тетрадь у Брика и написал: «Лиле Юрьевне Брик».

Ну… Что тут скажешь?.. Сначала не понимаешь. Совсем не ожидаешь, что тебя предадут… Эльза заметалась глазами, покраснела, притворилась, что не больно, что не мазнули тряпкой по лицу. Попыталась найти какие-то необидные объяснения его поступку. Может же быть, что он посвятил поэму ее сестре, чтобы расположить Лилю к себе и чтобы она встала на их сторону? Или он был возбужден и очарован атмосферой дома и посвятил поэму Лиле из любезности, как прелестной хозяйке?.. Но в глубине души все равно сразу понимаешь… Ее предали, и устроила все это она сама, своими руками – умоляла сестру, чтобы позвали, послушали…

А Лиля, что Лиля? Сделала вид, что ничего не произошло? Попыталась сгладить ситуацию? Сказала успокаивающим материнским голосом какую-нибудь добрую глупость вроде: «Ну что вы, Владимир Владимирович, что же вы мне-то посвящаете, вы вот лучше Эльзе посвятите, смотрите, какая она у нас хорошенькая»?

Знаем мы эту Лилю! Она была безумно рада. Это внезапное «Лиле Юрьевне Брик» было для нее как «пришел, увидел, победил». Лиля испытала мгновенное торжество, поглядывая из-под ресниц на сестру как на побежденную соперницу, самодовольно улыбнулась в душе, потому что произошло нечто само собой разумеющееся – она первая, она!

Почти сто лет прошло, и теперь мы точно знаем, что с ним в то время происходило. Когда Маяковский молча смотрел на Лилю, когда читал стихи, пил чай, спрашивал разрешения посвятить ей поэму, его организм «влюблялся». То есть реагировал на Лилю образованием гормонов – дофамин, фенилэтиламин и окситоцин вызвали у него выделение слюны, покраснение кожи, учащенное дыхание, влюбленный бред, помутнение рассудка, всплеск эмоций, эйфорию и желание ни за что не разлучаться с предметом любви. Произошло все это не случайно: гормональная система Маяковского уже некоторое время находилась в ожидании объекта для выработки гормонов влюбленности, и Лиля Брик оказалась подходящим объектом. Но почти сто лет прошло, а мы все равно ничего не понимаем – почему одна, а не другая, почему Лиля, а не Эльза, почему Лиля опять первая?! Почему Лиля отняла у сестры Маяковского мгновенно, словно выдернула конфету изо рта?

…Лиля опять первая, а Эльза из юной цветущей девушки превращается в прежнего нелепого страдающего подростка. Бедная девочка, она только начала любовную жизнь, и тут Лиля – цап, и схватила ее любимого, как коршун. Эльзе было бы легче, если бы это была чужая, не Лиля. Но получилось совсем невыносимо – не просто ее бросили, оставили, пренебрегли, а еще подсыпали соли в саднящую детскую ранку.

У Лили есть муж и поклонников без счета, а у Эльзы – только Маяковский, первая любовь. Получилось, что богач позавидовал бедняку и украл его единственную овцу – Маяковского… Маяковский и повел себя как овца – пошел за Лилей как бедная влюбленная овечка…

После чтения у Бриков Маяковский объявил друзьям, что встретил единственную женщину в своей жизни. Через несколько месяцев, перед тем как напечатать поэму, Маяковский переписал посвящение, и стало: «Тебе, Лиля».

…Что же Эльза? Эльзы больше не было. Эльза отошла в сторону, мгновенно растворилась – кажется, уехала в Москву, Маяковский не обратил внимания. Через два месяца Эльза написала Маяковскому: «Так жалко, что вы теперь чужой, что я вам теперь ни к чему… Как-то даже не верится, но так уж водится, что у нас с Лилей общих знакомых не бывает… Так я к вам привязалась, и вдруг – чужой…»

Как печально… Но почему бы Эльзе не побороться? Не «выяснить отношения» с сестрой, с Маяковским? Как-то проявить свою обиду, бешенство? Рыдать, устроить истерику? Или хотя бы тихо беспомощно плакать, показать свою растерянность, покорность, чтобы Лиле было стыдно и неприятно? Но детские отношения самые устойчивые, цепкие – модель никогда не меняется. Брик увидел гениальность Маяковского, вот Лиля и захотела иметь Маяковского, как всегда хотела что-то стоящее, – все стоящее должно было принадлежать ей. Лиле нужно быть первой, а Эльзе нужно слушаться. Лиля сказала «крэкс!», и Эльза отступила. Боялась, что Лиля превратит ее в кошку или лампу?..

Всегда интересно спросить: а если бы все было не так? Всегда интересно: причины изменившего всю жизнь события в цепочке случайностей или в нас самих?

Предположим на секунду, что все произошло иначе: Маяковский прочитал стихи, Брику стихи не понравились, он лег на диван и отвернулся от Маяковского к стенке. И Лиля пренебрежительно усмехнулась бы и пожала плечами, насмешливо глядя на Эльзу, – вот видишь, ничего он собой не представляет, этот твой Маяковский…

И что же, тогда музой Маяковского стала бы Эльза, и Эльза вошла бы в историю как самая загадочная женщина века?..

Нет, все-таки нет. Сестры были слишком разными, и, честно говоря, Эльза все-таки была не то… не совсем то… совсем не то… Нет, конечно, Эльза выросла и перестала быть гадким утенком, в нее потом влюблялись, делали предложения, и она дважды выходила замуж, но все-таки в ней не было чего-то необходимого, в ней совсем не было злости…

Это как в драке – побеждает не та собака, что больше, а та, в которой больше драки. В Лиле было очень много драки. Теперь это модно называть харизмой, но это все то же – сила, обаяние, злость. А Эльза была как плюшевый мишка, и не только потому, что пухлая. Она и душой была немного плюшевый мишка. В Эльзе, как во всяком подростке, все еще живут два человечка: один хочет, другой плачет… Но ведь и во взрослой Эльзе будут жить два человечка, а Лиля и подростком была цельная.

Есть такая теория любви, на первый взгляд, довольно циничная. По этой теории все мы находимся на рынке – на рынке личностей, где каждый из нас предлагает себя как товар. Наша личность и есть наш товар. Это может быть красота, а могут быть деньги. Может быть, мы предлагаем силу духа, надежность, обаяние, какие-нибудь необыкновенные нравственные качества… В общем, каждый представляет собой какую-то определенную ценность как товар. И любому человеку, конечно, хочется заполучить кого-то получше, но в соответствии со своей ценностью мы можем рассчитывать на определенного партнера – не меньше, но и не больше.

Получается, что мы все лежим на прилавке, как галоши, и можем выбирать себе по мерке, и нас выбирают тоже по мерке. И нам могут сказать – ты пытаешься втиснуться в галошу не своего размера… Как мы в детстве говорили: «Тебе это будет слишком жирно!»… А собственно, почему эта теория цинична? Это правда жизни, вот что это.

…Так вот, Маяковский был не Эльзин размер. Маяковский ей был «слишком жирно». На рынке личностей Эльза была вполне достойным товаром – из вечно недовольного толстенького подростка уже выглянула милая девушка, неглупая, привлекательная, образованная, из хорошей семьи. Но – не тайна, не загадка, не омут, заглянул и не заметил, как затянуло… Нет, даже если бы Лили в этот день не было дома, или у нее был бы насморк и распухший нос, или Брик не пришел бы в восторг от поэмы – все равно Эльза не стала бы музой Маяковского.

Почему Маяковский влюбился в Лилю? Как Лиля смогла притянуть к себе Маяковского так мгновенно и сильно, что она вообще делала, что мужчины влюблялись в нее, как мухи прилипают к липкой ленте, – раз, и пропал навсегда?!

Один француз написал, что Лиля была такая, что «каждому казалось, что он с ней уже спал». Он хотел ее обидеть, хотел сказать, что это как в животном мире: если самка сигнализирует самцам о своей готовности к половому акту, то они начинают хотеть полового акта и готовы бороться за него, то есть за самку. Но, может быть, это и есть ее магнит?

«Каждому казалось, что он с ней уже спал»… При взгляде на нее у мужчины возникает ощущение, что эта женщина – его. Он с ней не спал, но ему кажется, что она его. Не спал, но может – наверное, в этом и секрет, в этом недоумении, желании и уверенности, что можно. Но как она добивалась этого ощущения, что уже что-то было? Думаю, она смотрела на мужчину и представляла его в постели.

Но это так просто! Каждая женщина может посмотреть на мужчину, как будто он сейчас с ней в постели, – я так предполагала. Попробовала посмотреть на одного человека так, как будто он со мной в постели, здесь и сейчас. Человек удивился, сказал – что ты смотришь на меня как обезумевший баран? Неплохое обозначение моей сексуальности и обаяния – обезумевший баран. Так что нет, не каждая. Как ни крути, получается тайна, секрет. Лиля – это Лиля, а Эльза – как все, как я.

А Лиля… «У нее карие глаза. Она большеголовая, красивая, рыжая, легкая, хочет быть танцовщицей». «Л. Брик любит вещи, серьги в виде золотых мух и старые русские серьги, у нее жемчужный жгут, и она полна прекрасной чепухой, очень старой и очень человечеству знакомой. Она умела быть грустной, женственной, капризной, гордой, пустой, непостоянной, влюбленной, умной и какой угодно».

…Маяковский сказал: «Можно посвятить вам?», забрал тетрадь у Осипа и написал над заглавием «Лиле Юрьевне Брик». А потом назвал этот день, знакомство с Бриками, «радостнейшей датой». В этот день образовались два любовных треугольника: «Лиля – Маяковский – Эльза» и «Лиля – Маяковский – Брик».

Эльза, через много лет: «Маяковский безвозвратно полюбил Лилю». Какое красивое слово, красивое и безнадежное. Я бы не хотела полюбить безвозвратно, и я бы не хотела, чтобы меня кто-нибудь полюбил безвозвратно, это красиво, но страшно, как билет в один конец.

Маяковский полюбил Лилю безвозвратно. Но тут что важно – каким Маяковский пришел к Лиле.

Да, она – какая угодно, это понятно, а он, почему он плебей?..

ЧЕЛОВЕК, 13 ЛЕТ

Сегодня была ссора. Когда бабуля пишет про раннюю лирику Маяковского (это когда у них с Лилей начинался роман, в 15-м году), она на глазах наливается злостью. Не знает, к кому прицепиться, обводит комнату глазами, натыкается на меня – и все, начинается… А сегодня она наткнулась еще и на Сережку. Вышла на кухню, а мы там едим котлеты, и Сережка читает мне свои стихи. Она вызвала меня в комнату и прошипела: «Это довольно дурной тон!»…

Что я такого сделала? Все. Все, что я сделала, дурной тон: привела в гости мальчика без предупреждения, была слишком нарядно одета, не представила его по всей форме. Все, что сделал Сережка, тоже было «дурной тон». Не встал, когда она вошла. Конечно, не встал, когда она, как фурия, влетела на кухню. А наоборот, сжался, надеялся, что его не заметят. Почесал нос – это вообще ужас! Не знал ни одного стихотворения Маяковского, даже не знал, кто написал «Крошка сын к отцу пришел…» – фу! И, кстати, съел все котлеты. В общем, Сережка тоже дурной тон.

Это сегодня было ее любимое слово. Лиле тоже досталось. Отругав меня, она принялась за Лилю. Ворчливо сказала, что все, что происходило между Лилей и Маяковским в начале романа, – дурной тон. Она, конечно, имела в виду, что дурной тон задавала Лиля. Она была взрослая и могла бы не водить его в дом свиданий, где золотые канделябры и красный бархат, – это дурной тон… Ох, как бы я хотела когда-нибудь попасть в настоящий дом свиданий с золотом и красным бархатом… Да.

Так вот, она считает, это Лиля поощряла Маяковского к безумным поступкам. Она считает, что Лиля могла бы как выключателем повернуть – сделать его потише, потише, а делала погромче, потому что ей нравились эти внезапные звонки, уходы, возвращения, нравилась бешеная игра в карты и даже его угрозы покончить жизнь самоубийством, Ей нравилось, что между ними такие дикие страсти, а дикие страсти – это довольно дурной тон.

Но ведь все, что по-настоящему происходит между двумя людьми, если они уверены, что никто не подглядывает, можно назвать довольно дурной тон. По-моему, настоящие отношения всегда не прекрасны, в них много того, что человек вроде бабули, состоящий только из поэзии Маяковского, назовет «дурной тон». Например, секс: если посмотреть со стороны, это совсем не прекрасно. Я много знаю про секс, потому что бабуля со мной обо всем разговаривает.

– А твой любимый Михаил Кузмин? – назло спросила я.

– Что? – всполошилась бабуля. – Прелестный лирик, очаровательный, тонкий человек…

Я молчала и только громко намекала взглядом, что Кузмин был гомосексуалист. И если представить себе его эротическую жизнь в картинках, то она, по бабулиным понятиям, тоже довольно дурной тон.

– Дурной тон – говорить о чьих-то сексуальных предпочтениях. Запомни, люди – разные, – строго сказала бабуля.

Вот именно, разные. Сережка – тоже разный. Подумаешь, съел все котлеты, подумаешь, без ножа, подумаешь, почесал нос, подумаешь, не читал Маяковского.

– Вот если бы я привела домой человека, который все время моет руки? И он бы принес с собой свою чашку и пил из нее чай, потому что боялся заразиться?

– А? – подозрительно сказала бабуля.

– Если бы я привела домой такого человека, ты бы сказала, что у него невроз или просто он псих. А это – Маяковский.

Бабуля, конечно, сразу поняла, к чему я клоню. Это Маяковский все время моет руки, носит с собой свою кружку, возит с собой повсюду надувную ванну, чтобы садиться в свою личную ванну, а не в казенную, в казенную ведь, страшно сказать, усаживалась чужая попа!

А Сережке нельзя даже почесать нос! Он наверняка не побоится плюхнуться в чужую ванну и бесстрашно трогает дверные ручки.

А сама бабуля? Я недавно поймала ее на том, что она смотрела в зеркало и говорила сама себе нежные слова. Она сказала сама себе: «А я еще ничего».

Так что все хороши. И, если подумать, какую гадость мог трогать человек, прикасавшийся до нас к дверной ручке или кнопке лифта… Фу!.. Мы об этом не думаем, а Маяковский думал. Люди думают о разном и разного боятся. Лучше, чем сразу невроз, или псих, или дурной тон, принять, что все люди неодинаковые.

Примером Маяковского я прижала бабулю к стенке! Она согласилась, что Сережка – это не дурной тон, а люди разные. Дурной тон – говорить о Сережке, что он дурной тон. Только потому, что он не читал Маяковского и съел все котлеты. Маяковский, кстати, и сам бы на его месте съел все котлеты.

Так редко бывает, что я победила… Поэтому я решила закрепить успех и сказала: «Вот ты говорила, что Лилин рецепт „как соблазнить мужчину“ – дурной тон. Рецепт такой: надо внушить мужчине, что он замечательный или даже гениальный, но что другие этого не понимают. А я попробовала – всего-то один раз сказала Сережке, что он особенный и у него гениальные стихи, а все остальные – дураки. Так он теперь ходит за мной и смотрит на меня, как будто это я – особенная!»

Я победила.

Ну что тут скажешь?.. Человек, 13 лет.