Два коротких письма старик писал полдня. Напишет несколько слов и в комнату уйдет, чтобы дать отдых глазам.
Оба письма были заказные, и квитанции дедушка спрятал в ящик стола. Во всем он любил точность и аккуратность.
На работу отправлялись теперь по двое, а один оставался дома.
Альба работал в огороде со знанием дела, а еще лучше готовил. Костик, вообще-то не страдавший отсутствием аппетита, уписывал его густые, сытные супы за обе щеки и добавки просил. По утрам успевали они еще у себя покопаться в огороде или в саду. Дело спорилось.
— В детдоме я больше всего любил на огороде работать, — рассказывал Альба. — В столярной мастерской тоже, но на огороде больше. Там клетки с кроликами стояли. Они меня узнавали — я всегда им что-нибудь вкусное приносил. У них уши такие… бархатные. И собака там злющая была — сад сторожила, но на меня не кидалась. Жаль ее… Может, и она меня вспоминает?..
Марцин по совету Костика выждал двадцать четыре часа. Ну, не двадцать четыре, но, во всяком случае, лишь после матча заговорил о своей новой идее.
«Зеленые» остались довольны матчем. Яник впервые защищал ворота, а друг его, Стасик, был капитаном команды «Черных».
По дороге домой Немек завернул на Центральную улицу, хотя она находилась на другом конце поселка, но дело не в этом.
Вчетвером уселись они на ступеньках террасы, и Марцин изложил свой план.
Тайна — вот что сразу подкупило Костика и Немека. Чтобы никому ничего! Создадут Союз четырех — и молчок.
— Почему четырех, а не десяти? — спросил Альба. — Вчетвером трудно будет.
— Если тебе, Альба, трудно… — начал задетый за живое Марцин, — тогда будет Союз трех. Откуда взять десятерых?
— Я не о себе говорю, — спокойно возразил Альба. — Мне никакая работа не страшна. Пусть Немек скажет.
— Немек? Почему Немек? — удивился Костик.
— Да. Могу подтвердить, — отозвался Немек. — Альба еще до вас к пани Виктории приходил. Вскапывал грядки, перемешивал компост, выкашивал газон. А это нелегко, я пробовал. Но у Альбы любое дело в руках так и горит.
— Солянка, — сказал Костик, — может, Альба, прав: не осилить нам одним?
— Осилим, — упрямо стоял Марцин на своем. — Не хотите — как хотите. Один сделаю, что смогу.
— И я с тобой! — вскричал Немек. — Мне твоя идея нравится.
— Ладно. Попробуем, — пошел Костик на попятный. — А если Альба не…
— Нечего за меня решать! У меня своя голова на плечах, — вскинулся Альба. — Как все, так и я. Но почему ты не хочешь, Солянка, чтобы нас больше было?
— Потому что ребята не умеют держать язык за зубами. А что за интерес, если по всему поселку раззвонят?
— Это точно, — согласились ребята.
Но дедушку волей-неволей пришлось посвятить в тайну из-за его дьявольски чуткого слуха.
Действовал Союз четырех по утрам, на рассвете, когда в поселке еще спали и никто их не видел. Из дома выскальзывали потихоньку, босиком, чтобы не скрипнула половица, не хлопнула калитка.
В первый день этот номер удался. А на следующий, когда они с куртками и брюками в руках (утро было прохладное) крались обратно через террасу, собираясь юркнуть в постель, в проходной комнате напоролись на дедушку, одетого и с палкой в руке.
— Новые выдумки? — спросил он грозно.
Что-что, но одно они усвоили твердо: как ни хитри, ни темни, ни выкручивайся, дедушка все равно дознается. Поэтому Марцин, хотя и понимал, что это рискованно, выложил все, как есть. А дедушка против ожидания объявил: «Пожалуйста, я не возражаю!»
И вот по утрам тихонько, точно мыши, стали выбегать они из дома, но не украдкой, тайком, а просто, чтобы его не разбудить. Альба смазал дверные петли и калитку, и они открывались совершенно бесшумно.
И никто их не видел. Только изредка на обратном пути неподалеку от дома встречался им пожилой мужчина с трубкой и пуделем; неторопливой походкой, слегка прихрамывая, направлялся он туда, откуда они возвращались. Они видели, как пудель останавливался возле забора, приветствуя громким лаем Бобика и дружелюбно помахивая хвостом.
И чаще стал наведываться теперь почтальон: приносил письма мальчикам, дедушке, и Бобик постепенно к нему привык.
«Не понимаю, — писала дедушке мама Костика, — каким образом мой сын очутился под Варшавой, а не в лагере в Оленьей Горке. Но если он не безобразничает, я не против. Только, пожалуйста, напоминайте ему, чтобы надевал свитер по вечерам, а то он простудится. У него горло никудышное. Как только вернусь, приеду узнать, как он себя ведет».
А дальше была приписка для Костика: «Костик, слушайся пана Дзевалтовского! Не срами меня! Я тебе приготовила сюрприз».
«Дорогой Марцинек! — писала другая мама. — Как живешь? Мы с Петриком очень по тебе соскучились. Вацек пишет, что привезет тебе в подарок какой-то особенный перочинный нож. Какая у вас погода? Не ходи с мокрыми ногами и не ешь зеленые яблоки, а то заболеешь».
Марцин и Костик, читая, боялись расчувствоваться и поэтому пыжились, всем своим видом стараясь показать, что уже взрослые и «телячьи нежности» их нисколько не трогают. Вообще эти советы, страхи мам просто смешны.
Только Альба ни от кого писем не получал. Почтальона он невзлюбил и, едва завидев его, убегал в сад или забивался в палатку. Вечером того дня, когда Костик, а потом Марцин получили письма из дома, Альба, присев на корточки возле конуры, все гладил Бобика, что-то ласково приговаривая. Старику, который все это видел и слышал с террасы, стало жаль мальчика.
Однажды ему снова пришло несколько писем, одно со штампом: «Детдом».
Костик в это время рвал к обеду морковку в огороде. Стручки гороха и зелень уже лежали в корзине. На обед был картофельный суп и блинчики с горошком — любимое блюдо Костика.
Подходя к дому с корзинкой овощей, захватил он обрывок разговора:
— …а на работе что слышно?
— Да все в порядке. Обещают осенью зарплату прибавить. Ведь день-деньской педали крутишь, вечером ног не чуешь под собой. А в лесочке, ну, где тропинка к шоссе, кто-то стал выбоины заделывать. Сколько там падало людей! И ноги вывихивали и расшибались! Я той тропкой каждый день езжу на велосипеде — угол срезаю, так верите, голова из стороны в сторону так и мотается, во как встряхивает. А вчера смотрю — и глазам не верю: несколько ям засыпано, утрамбовано. Сегодня еще часть дороги починили. Завтра кончат, видать. Как вам это нравится?
— Очень нравится, — ответил дедушка.
— Мне тоже. Давно пора в поселке порядок навести.
Теперь старик читал письма сам. И о чем писали из детского дома, неизвестно. Больше того, он вообще ни словом не обмолвился о письме, хотя Костик видел его собственными глазами, только промолчал.
После обеда дедушка печатал на машинке — в этот раз что-то длинное, но что и кому, не сказал. Костик догадывался, но опять промолчал.
Было около двух часов. Альба и Марцин мыли во дворе посуду у колонки. Альба вбил в землю четыре колышка, соорудив подобие столика, и ребята предпочитали мыть ее здесь: и воды лей, сколько хочешь, и пол не надо подтирать.
Вдруг Бобик залаял и стал рваться с цепи. В калитку вошла женщина в сером костюме и розовой кофточке, с черной сумкой в руке.
Костик, сидевший возле друзей на колченогом табурете и одновременно с ними повернувший голову к калитке, вскочил и с криком: «Мама!» — бросился навстречу.
— Как ты загорел, поправился! — обнимала и целовала его мать, отстраняя, чтобы лучше рассмотреть, и снова прижимала к себе. — Тебя прямо не узнать!
— А веснушки? Ты меня всегда по ним узнаешь, — скрывая волнение, шутил Костик. — А вот брюки с трудом на мне сходятся, это верно.
— Пан Дзевалтовский дома? — спросила мать, с недоумением оглядываясь по сторонам: куда же девались мальчики у колонки? Только что были и как сквозь землю провалились.
На террасу вышел седой мужчина преклонных лет, и сияющий Костик представил с гордостью:
— Дедушка, моя мама приехала!
Старик угостил ее кофе у себя в комнате. Мать привезла пирожные, но сама к ним не притронулась: дескать, дома пообедала и сыта.
Дедушка крикнул мальчикам в окно, чтобы нарвали вишен, самых спелых!
Пришлось отложить коллекцию марок в сторону: сюрприз, о котором писала мама.
Вишни рвали вдвоем — Альба куда-то исчез. Звали его, искали, заглядывали в палатку, но его и след простыл.
— У меня душа в пятки ушла, когда я увидел твою маму. Ну, я и дал деру, — говорил Марцин. — Но Альбе-то чего бояться?
Костик отнес вишни в комнату. Мать не могла на него нарадоваться и все благодарила дедушку.
— Ведь он у нас всегда худющий — кожа да кости! Настоящий дистрофик! А сейчас его не узнать.
Разговор в дедушкиной комнате затягивался. А Костику не терпелось похвастаться заработанными деньгами, в его представлении, немалыми. Ну о чем можно так долго разговаривать? И он подкрался к открытому окну, благо оно было высоко и на подоконнике стояли горшки с цветами.
Дедушка говорил негромко, и до Костика доносились лишь отдельные слова:
— …Друг …Драгоценный клад… На всю жизнь…
На улице — через сетчатую ограду все было видно — появились пани Виктория с Немеком.
Костик отскочил из-под окна и спрятался в кустах черной смородины, где его поджидал Марцин.
— Ну, что? О чем они говорят?
— Да ничего особенного. Дедушка про клад рассказывает, который они с другом спрятали в надежном месте. Не будь войны, ему на всю жизнь хватило бы, понял?..
Опять пришлось нарвать вишен. На этот раз им помогал Немек. Его манеры, внешность произвели на маму Костика самое благоприятное впечатление.
Время за разговором пролетело незаметно, и они всей компанией отправились ее проводить к автобусной остановке.
Дедушка, который тоже решил пройтись, подозвал Марцина и представил матери Костика:
— Вот мой внук. Правда, не по прямой линии, но неважно. Он очень мне помог. Если бы не они с Костиком, это лето было бы для меня очень грустным и тяжелым.
Костикова мама пристально посмотрела на Марцина. Может, вспомнила историю с палаткой? Но видно, не захотела портить себе настроение неприятными воспоминаниями и сказала:
— Я вижу, пан Дзевалтовский, вы умеете с ними обращаться. Это вселяет в меня надежду. Значит, не все потеряно! Костик, слушайся старших! Помни, ты должен вырасти порядочным человеком.
Костик с Марцином переглянулись. Мама в своем репертуаре: не может обойтись без наставлений!
Пани Виктория по дороге разглагольствовала, какой у нее прекрасный дом и сад, и приглашала маму Костика в гости.
— У нас тут хорошо. И воздух чистый, — говорила она. — Только вот остановка в ужасном состоянии, особенно в дождь. Глина, лужи, грязь непролазная… Но что я вижу? Наконец-то догадались выложить дорожку плитками. Не плитками, а обломками, верно, из той кучи, что года три пролежала на обочине. Теперь и через лужу можно перебраться. Хоть позаботились наконец, и на том спасибо. О цветах что уж говорить… Весной разбили клумбы, цветы посадили, все честь честью, а сейчас посмотрите: сплошные сорняки!
Марцин глянул на Костика, Костик — на Немека. Беспроволочный телеграф сработал!
Обнимая сына на прощание, мама сообщила новость: Алиция выходит замуж.
— За доктора того, помнишь? — покачала она головой. — Но знаешь, курить он бросил!
Ужинали без Альбы. Он сказал, что ему не хочется, вишен наелся. Забился в палатку и сидел там в полутьме.
— Оставьте его в покое, — распорядился дедушка. — Пусть делает что хочет.
— Какая его муха укусила? — не мог Марцин взять в толк. — Стояли у колонки, о школе болтали. Альба рассказывал что-то потешное, вдруг видим — Костика мама обнимает.
— Мама… — тихо повторил дедушка. — Вот именно, мама…
Костик перерыл чемодан, поискал что-то на вешалке, за диваном. Наконец нашел. Берет.
— Зачем тебе на ночь глядя берет? Спать, что ли, в нем собрался? — пошутил Марцин.
Но Костик ничего не ответил и, покрутившись еще немного по комнате, незаметно исчез. Вернулся он нескоро.
Ночи в августе похолодали. Но Альба не мерз: под боком у него всегда спал Бобик.
Животные вообще любили Альбу. И Костик немного даже завидовал ему. Взять хоть того же Бобика: их с Марцином он гораздо дольше знает, а льнет к Альбе. Идут все вместе — рядом с ним бежит. И с ежиком та же история: стоит Альбе подойти к ящику, сразу поднимает голову. Да, любят его животные.
Но сегодня Костик нисколечко ему не завидует. «Хорошо, что Бобик его любит, — думает он, — даже очень хорошо».
Небо все в звездах. В августе часто падают звезды, и если задумать желание, оно непременно исполнится. Возвращаясь домой с беретом в руке, Костик поднимает голову на том месте, где нашел ежа, и, видя падающую звезду, бормочет: «Чтобы Альба… чтобы Альбе…»
Как-то после обеда прибежал Немек.
— Я прощаться пришел. Мама уже вернулась, звонила мне по телефону. Она черепаху привезла!
— Одну? — спрашивает Марцин.
— Одну. Говорит, везла двух, но одна по дороге убежала. Но я ей не верю.
— Не веришь маме? — растерянно спросил Марцин.
— Я теперь ничему не верю… — тихо говорит Немек, словно рассуждая сам с собой, но через минуту как ни в чем не бывало добавляет: — Мяч пусть остается. Альба с ребятами будет играть.
— Значит, ты знаешь уже, что Альба останется у дедушки?
— Ага. Пани Виктория встретила твоего дедушку на почте, и он ей сказал. Пожалуй, я отдам черепаху Костику. Где он?
— Торчит, наверно, возле пишущей машинки. Дедушка вчера показал Альбе, как печатать. И представляешь, он уже стучит. Слышишь? Костик тоже хочет научиться. Его силком теперь оттуда не оттащишь.
Опять чемоданы собирать! «Мы ведь только что приехали! — удивляется Марцин. — И уже пора уезжать».
Костик соглашается. Каникулы пролетели незаметно, промелькнули, как один день.
Будь Костик министром просвещения, он издал бы указ, чтобы учебный год начинался в октябре, когда ничто уже не напоминает о лете. А сейчас напоминает все: ярко-синее небо, солнце, зеленая листва на деревьях, цветы…
Но примиряют с печальной неизбежностью летние трофеи: сушеные грибы, орехи, подсолнух. В корзине — отборные помидоры и маленькие огурчики: в самый раз мариновать. Не забыл Костик и про цветы. Один букет — для мамы, другой — для Скочелёвой. Авось удастся задобрить.
У Марцина тоже два букета: для мамы и для Пуси.
Марцин ежеминутно высовывается в окно и посматривает на калитку. За ним должен приехать отец. Он радуется и немного трусит. За все лето отец ни разу ему не написал. Значит, сердится за последнюю историю. Мама, конечно, все ему рассказала, иначе как объяснить, почему Марцин не в лагере. Но все это ведь было так давно!
Общество помощи жертвам насилия, цирк, изверги-родители…
Марцин ухмыльнулся.
— Ты чего ржешь? — спрашивает Костик.
— Помнишь, как Томаш к дочке в Италию укатил?
Оба дружно рассмеялись, а с ними Альба. Он знал эту историю. Ему жалко с ними расставаться. И он напоминает: они в ближайшее воскресенье обещались приехать…
Но вот от калитки идет отец. Марцин выбегает навстречу. Поздоровались. Отец в хорошем настроении.
Перед отъездом Марцину захотелось все ему показать. И он повел его в сад, во двор, даже на базарную площадь, где состоялся вчера прощальный матч. Все прошло как положено. Были болельщики; венки преподнесли капитанам обеих команд, так как сыграли вничью.
— Пап, ты на меня не сердишься?.. — собравшись наконец с духом, спросил Марцин.
— Нет, теперь уже нет… — вздохнул отец. — Кто старое помянет, тому глаз вон. Два месяца — срок немалый. Надеюсь, ты поумнел? А?
Марцину и самому кажется, что он стал умнее.
Отец рассказывает о маме, о братьях. Все уже в сборе и ждут его с нетерпением. Марцину поскорее хочется домой.
— Папа… — говорит он, запинаясь и не глядя на отца, — правда, дома…
— Да, сынок, — улыбается отец, — испокон веку известно: в гостях хорошо, а дома лучше.
Автобус трогается с места, безжалостно прерывая слова прощания, рукопожатия, дружеские признания. За окном мелькает седая голова дедушки, голубая рубашка Альбы и множество машущих рук — это пришли проститься футболисты.
— А здорово мы каникулы провели!
— Да! — соглашается Костик. — Лучше быть не может! На пять с плюсом.
— Не на пять, — вздыхает Марцин. — Одно нам все-таки не удалось.
— Что?
— Ну, это… — наклоняется к другу Марцин, чтобы не расслышали непосвященные. — Цепь… С цепью-то все-таки не вышло.
— Не беда! Найдешь другой способ волю закалять.