Не говори мужчинам «НЕТ!»

Глава 3. Детство. Парни. Первые выводы

В детстве меня учили никогда не разговаривать с незнакомцами. Но иногда, по воле случая, первый встречный может превратиться в друга. Гастроли «Уральских Пельменей» проходят по всей России. И если из Москвы в Тверь можно доехать на комфортном автобусе, то до Красноярска или Иркутска мы добирались исключительно самолетом, часто – бизнес-классом, который в итоге становился тем магическим местом, где за пять-семь часов полета случайные соседи к моменту приземления становились почти что давними знакомыми.

Интерес к истории места плавно подвел меня к пробуждению любопытства в отношении собственной судьбы. Признаюсь, первые четверть века своей яркой жизни я абсолютно не задумывалась о том, какой была в детстве и почему стала такой, какая есть. Вообще, для меня восприятие времени сжималось от воспоминаний о прошедших недавно концертах до планирования предстоящего отпуска. В целом получался отрезок месяцев в шесть-восемь.

Кто повлиял на меня?

Однажды я летела из Москвы куда-то далеко в Сибирь. В иллюминатор било солнце, спать не хотелось. В «бизнесе» рядом со мной сел мужчина примерно пятидесяти лет, весь в черном: от носков до кепки. Очки – черные, даже кольцо на пальце – черное. Странно, что маникюра не было. Черного.

Вежливые стюардессы предложили напитки. Мы оба согласились. После второго стаканчика вина было глупо сохранять молчание.

– Вы какой-то такой весь одноцветный. Всегда так ходите? – достаточно бестактно нарушила я тишину.

– Нет, я только в самолетах так, – пробормотал он. – Это не какой-то каприз, а следствие событий моего прошлого, весьма невеселого. Вообще, вы знаете, есть такая фраза: «День сегодняшний есть следствие дня вчерашнего». Она принадлежит замечательному человеку, романтику. Куваеву. Прелесть фразы – в ее универсальности. Она подходит для каждого человека.

– И даже для меня? – поинтересовалась я. – Вы вправду думаете, что события нашего прошлого так сильно влияют на будущее? То есть ты на завтрак в детском саду кашу манную плохо ел, поэтому у тебя нет аншлагов на концерте?

– Примерно так, – не отступал готичный сосед. – Для вас, женщин, это тем более справедливо. Вообще, вы не задумывались о том, что вся жизнь женщины, история ее становления – это череда встреч с мужским миром? И речь не только о мужиках – тут все просто. Я более широко рассуждаю: предметы, места, занятия – все из мира мужчин.

– Про место не поняла.

– Вы откуда?

– Из Екатеринбурга.

– Слово мужского рода. Основали этот город два славных парня в камзолах. Назвали в честь женщины, которую никогда в глаза не видели. Это что за безответная любовь? Вот так город себя в итоге и ведет, как безответно влюбленный мужчина. Иногда капризный, – прохрипел он, глядя мне в лицо, – и систематически впадающий в меланхолию, переходящую в приступы бунтарства. Тяжело, наверное, у вас живется женщинам.

Мы разменяли четвертый бокал вина. Перелетая Уральские горы, он продолжил:

– Вообще, человечество на протяжении всей своей истории питается энергией межгендерных отношений. Мужчины всюду ищут женщин и наоборот. При каждом контакте – искра, изменение траектории, чувство, секс, любовь, эмоция и, самое главное, смысл жизни! И чем больше таких искр – тем ярче, здоровее и продолжительнее жизнь человечества. Поэтому каждая новость про феминизм заставляет меня плакать. Как на поминках.

– Да нормально у нас в Екатеринбурге женщинам живется. Салоны красоты хорошие есть. Караоке. Парни классные. КВН веселый. А вы сами откуда?

– Москва. Наша главная женщина. Сердце российской земли. Как там поется, помните? «Ты нежданных гостей принимаешь…»

– «… как любимых своих сыновей», – внезапно вспомнила я известную песню.

– Вот! Скоро на снижение пойдем. На посошок?

– На посошок!

Таинственный черный человек оказался прав.

После того разговора я стала пристально присматриваться к эпизодам своего детства. Я помню не все. Но в памяти отпечатались вспышки событий, которые – вы не поверите – так или иначе связаны с мужским миром. И в результате мой ретроспективный горизонт расширился до детсадовских времен. Прогресс – колоссальный.

Мы рождаемся маленькими комочками, и порой единственное, что нас отличает друг от друга, это рост, вес, цвет глаз. В остальном мы одинаковы, особенно в вопросах восприятия внешнего мира.

Чем старше мы становимся, тем больше водораздел между нами. Мы, словно галактики во Вселенной, все дальше и дальше разлетаемся, отходим в своем развитии от какого-то единого стандарта.

А все потому, что растем мы в разных сообществах. У каждого своя семья, дворовая компания, тусовка в классе, команда КВН. Общаясь и постигая мир, дети становятся разными. И, как следствие, взрослые тоже вырастают разными. Поэтому, чтобы рассказать, что я за личность, и ответить на вопрос, как я научилась работать и общаться с мужчинами, проведу для вас короткую экскурсию по своим детским годам.

Кто меня воспитал? Самые важные практические советы, стержневые, мне дала бабушка. Она казалась мне каким-то супергероем. С нее хотелось брать пример. И, как мне сегодня кажется, я смогла сделать правильные выводы из общения с ней и сохранить им верность на все последующие годы. Именно поэтому я хочу рассказать о ней чуть подробнее. Человек, который направил меня, куда надо.

Бабушка. Сегодня она жива лишь в моем сердце, но я до сих пор ее безгранично люблю.

В нашем городе – Верхней Пышме – она была известным, уважаемым человеком: почетный гражданин города, заслуженный строитель. Яркий представитель поколения созидателей, тех, кто в послевоенные годы поднимал страну из руин. Про таких говорят: «Гвозди б делать из этих людей».

Сегодня, сидя в уютных кафе и листая модный «Инстаграм», трудно даже приблизительно представить себе разруху и разгром, оставшиеся после войны. Это, как если бы в квартире одновременно случился пожар, потоп, взрыв газа и капитальный ремонт.

После Победы активно строилось жилье, больницы, дома культуры, заводы, дороги. Поколение моей бабушки жило ярко, насыщенно. Для них война еще не стала страницей истории. Сороковые только-только завершились. И послевоенная реальность определяла настоящее этих людей, в том числе моей бабушки.

Они любили жизнь. Ни деньги, ни статус – ничто не имело такого значения, как обычная мирная жизнь. «Жив-здоров, и слава богу», – вот ключевая фраза, в которой отражена основная ценность того поколения.

Они с чувством проживали каждый день. Не загадывали далеко вперед, не пребывали в розовых мечтах. Как-то, во время очередного политического спора с молодыми друзьями, мне сказали: «То поколение жило в постоянных иллюзиях о том, что вот-вот наступит этот их коммунизм». Не было такого. Конечно, люди мечтали. Но это были не праздные мечты, не обломовщина. Это был образ желаемого будущего. И хотели они немногого, простых вещей, которые мы и сегодня часто желаем друг другу, но делаем это как-то автоматически, не вкладывая всей глубины смысла в слова. Они хотели мира на Земле, светлой, чистой, честной любви, чтобы все были здоровы и счастливы. И чтобы будущие поколения никогда не познали горечи войны.

Но их слова были обращены не куда-то в воздух или к мифическому собеседнику. Нет. Это было пожелание самим себе. Они понимали, что только своим трудом смогут всего этого добиться. Поэтому они не ленились, не отвлекались на суету, избегали бессмысленных вещей. Потратить час жизни попусту – непозволительно. И даже оскорбительно для самого себя.

Они не тратили нервы на чепуху, не страдали из-за ерунды. У того поколения вообще был совершенно иной эмоциональный масштаб. Что для них трагедия? Война. Потеря близкого человека. Остальное – дело житейское.

А теперь давайте посмотрим на современное поколение. Я не могу говорить за всех, но сужу на уровне наблюдений. Масштаб переживаний совсем иной. Парень бросил – трагедия. Такси на 10 минут опоздало – трагедия. Собеседник повысил голос – трагедия. Мы из всего делаем трагедию, тем самым обесценивая чувства.

Точно так же с любовью. Раньше это было чувство – раз и навсегда. Это ответственность и взаимные обязательства. Любовь и семья – синонимы. Произнесенные вслух слова «я тебя люблю» были результатом серьезнейших внутренних переживаний. Сейчас эту фразу говорят чаще, чем моют руки.

Каждая минута для моей бабушки обладала смыслом, каждая секунда – ценностью.

Масштаб переживаемых трагедий определяет глубину творчества. Как-то раз мы с бабушкой говорили на эту тему. Она мне сказала: «Юля, наше поколение, миллионы простых людей, с таким трудом защитили мир, такую цену заплатили… У наших друзей из Смоленска в семье было 12 человек, после войны осталось только трое. Невообразимая цена. Ради чего все это? Чтобы потом бездельничать и плевать в потолок? Нет!»

Сложный вопрос – ради чего все тогда было? Даже спустя 75 лет после Победы. Общаясь со сверстниками, приятелями из более молодого поколения, я встречаю расхожее мнение, что раз мы тогда победили, то теперь можем делать все, что захотим: «Спасибо, мы получили свободу». В принципе, не могу сказать, что они не правы. Но моя бабушка в разговорах со мной всегда делала другой акцент. Свобода – конечно, да. Но, в первую очередь, мы получили возможность, шанс сделать что-то полезное.

В общем, тогда люди смотрели вперед, учились у прошлого. Но жили сегодня. Здесь и сейчас.

При этом я всегда удивлялась, как бабушка смогла сохранить в себе женственность. У нее были широкие ладони, крепкие руки – вилку пальцами гнула. Уверенная походка. Командный голос и стальная, какая-то офицерская невозмутимость, она была настоящим трудоголиком. Со стороны посмотришь – «бой-баба».

При этом она всегда оставалась настоящей леди. Женщиной с большой буквы. С удивительным чувством прекрасного, чувством стиля и вкуса.

С детства, когда я только-только начала осознавать свой пол, бабушка часто говорила мне, что девочка должна всегда оставаться девочкой: красивой, элегантной и гордой. Это то, что никто и никогда не сможет у тебя отобрать. Платье могут украсть, время заберет молодость, работа – силы. Но женственность – это богатство, которое всегда останется с тобой.

На мой взгляд, большую ошибку совершают женщины, которые начинают противопоставлять себя мужчинам. Мол, они такие, поэтому мы должны быть другими. Они – суровые, а мы, значит, нежные. Они сильные, а мы – слабые. Или ставить себя на один уровень с ними: «Дайте нам такие же права, дайте-дайте». Все это неизбежно приводит к тому, что человек женского пола начинает считать себя выше мужчины, унижая его достоинство и умаляя место в истории.

Такой образ мыслей, на мой взгляд, приводит к разочарованию не столько в мужчинах, сколько в самой себе. Почему? Потому что, когда мы начинаем искать свое место рядом с мужчиной исключительно в вертикальной плоскости – выше, ниже или глаза в глаза, то ставим перед собой недостижимую цель. Казалось бы, ну вот же она. Да, только между нами – река глубокая, а ты – в лыжи обутая. Видишь, но не дойдешь. Конечно, можно зимы дождаться, по льду перейти. Но с нашим-то климатом и глобальным потеплением… В общем, не вариант!

Тем не менее, если поразмыслить, то даже отрицающие мужчин женщины продолжают жить относительно полноценной жизнью, потому что у них все равно есть третья точка опоры. Просто отсутствующий физически мужчина превращается в женской голове в виртуального «мужика» – яростного антагониста, в значительной степени управляющего поступками и мотивациями носительницы головы, в которой он живет.

Женщина – это неотъемлемая часть человечества. Как и мужчина. Я бы тут такую аналогию провела. Человечество – это часы. Женщины и мужчины – шестеренки. Можно ли сказать, что какая-то из шестеренок важнее всех остальных? Нет.

Еще одна важная мысль от бабушки: «Кто бы что, девочка моя, ни говорил, но внешность очень важна». Бабушка позволяла мне экспериментировать с одеждой, поддерживала мое стремление к красоте, воспитывала вкус. Впоследствии эти эксперименты приобретали самые невероятные формы.

Сколько раз я сталкивалась с девчонками, которые самонадеянно считали, что внешность – не главное, важен богатый внутренний мир. Да кто ж спорит! Но любовь к Ницше не противоречит качественному маникюру, регулярным походам в СПА и покупке брендовых вещей. Более того, появись сейчас перед нами этот Ницше, он бы испытал далеко не только философское удовольствие от созерцания красивой, ухоженной, модной современной девушки.

Бабушка, кстати, продолжая свою мысль про внешность, говорила: «Нельзя противопоставлять ум и красоту. Они вполне могут друг друга дополнять».

Интеллектуальное самоотречение, добровольная аскеза, когда смысл жизни в книгах, постижении тайных смыслов и бесконечном путешествии за горизонт внутреннего мира… У меня было три таких подруги. Ровно три. И вот что я вам скажу, дорогой читатель. Такой вот уход в интеллектуальную работу, что называется, с головой, имеет только одну причину: потеря веры в собственную внешнюю красоту. Парень бросил – сразу вывод: «Я некрасивая». Глупее не придумать. Бывает, что девочка стесняется своей внешности. Ей кажется, что у нее ноги длинные, руки короткие, глаза маленькие, грудь какого-то не такого размера. И все, ставит на себе крест, посвящая 24 часа в сутки науке, например. Но ведь это в корне неправильно. Я всю свою жизнь кладу на алтарь искусства, сцена для меня – все. При этом я умею следить за собой. Тут никто не поспорит. А кто сомневается – зайдите в мой «Инстаграм». И не забудьте подписаться и поставить пару лайков.

Есть обратная ситуация, когда девушка начинает строить стену между умом и красотой. Сперва ей математичка сказала, что геометрия – это не ее, потом у одноклассницы за контрольную – «пять», а у нее – «три» с минусом. И это накладывается на повышенный интерес со стороны парней. Отсюда самый простой, но тоже недалекий вывод о том, что если ты красивая, то умной быть необязательно. И, махнув рукой на собственное интеллектуальное развитие, девушка все свое время посвящает внешнему самосовершенствованию, получая «маникюр головного мозга».

Глупость! Никто не требует от вас становиться великой Софьей Ковалевской, которая, кстати, была красавицей. В вопросе соотношения красоты и ума меня больше всего привлекает история Ады Лавлейс – дочери английского поэта Джорджа Байрона и увлеченной математикой красавицы Анны-Изабеллы.

Ада воспитывалась в безупречных стандартах красоты того времени – дорогие ткани, изящная мебель, изысканная еда, светское общество, знакомство с монаршей семьей. Однако от падения в бездну гедонизма ее удержало увлечение наукой. Ее наставницей стала Мэри Сомервилль, которая известна не только внимательным отношением к собственной внешности, но и переводом «Трактата о небесной механике» Лапласа. Семья и учителя Ады методично пресекали любую попытку поставить стену между красотой и умом. Это две прекрасные стихии – и важен их союз, а не война.

В истории Ада Лавлейс осталась, как невероятной красоты женщина и… первый программист. Именно она еще в первой половине девятнадцатого века предположила, что в далеком будущем вычислительная машина сможет самостоятельно писать музыку. Невероятный человек. Так что, когда вы вновь зададитесь вопросом: «Я красивая или умная?», просто вспомните Аду.

В свой адрес я, кстати, нередко слышу, что я красивая и, как бы это деликатнее сказать, не особенно глубокая девушка. Конечно, люди ориентируются на мой сценический образ, и одно время меня сильно огорчало и злило такое мнение. Сегодня я отношусь с пониманием к таким заявлениям. Не могу же я отказывать людям жить в иллюзиях. Пусть!

Мое первое воспоминание – мне было три года, не больше. Я должна была прочитать стихотворение на новогоднем утреннике в детском саду. Это, наверное, был мой первый выход на сцену, и, конечно, было очень волнительно выступать перед бесконечными снежинками, гномами, котиками, собачками и космонавтами – тогда не наблюдалось особого разнообразия в тематике детских новогодних костюмов. Зато все они были сделаны с душой, руками родителей. И если на празднике было десять фей, у каждой из них было платье оригинального фасона и расцветки.

Сейчас традиция родительского рукоделия пропадает. В магазинах можно найти новогодний костюмчик или платье на любой вкус. А тогда – шили сами. Вручную. По ночам. Из штор, обрезков тканей, старого пальто. Что было под рукой – все шло в дело.

Хорошо помню, как за несколько дней до утренника мама взялась шить мне новое платьишко. Специально достала откуда-то немного драпа – жуткий дефицит! Крутила меня, вертела, снимая мерки. А я повторяла: «Мама, ты мне главное цветочек пришей спереди. Это красиво».

За окном была декабрьская тьма, ветер стучался в окно. Но в комнате от желтой лампы разливалось тепло, было уютно. Мама шила, бабушка что-то подсказывала. А я стояла в теплых тапочках посреди квартиры и мечтала о новом наряде. Помню, как мне хотели добавить к платью парик. Не то рыжий, не то сиреневый, с блестками. Мама говорила: «Юля, ты девочка, которая у нас всегда поет, будешь как Алла Пугачева». Я, конечно, протестовала, потому что в памяти застряла серия из «Ну, погоди!», где заяц пел на сцене в таком вот парике. Нет-нет-нет! Берите бигуди, делайте мне кудри из того, что есть!

В общем, если верить воспоминаниям, детство у меня начиналось красиво. В платьишке.

Вот что интересно. Я точно помню, что в те годы у меня в голове не существовало разделения на мальчиков и девочек. Для меня все сверстники были просто дети. Только лет в семь-восемь жизнь моя начала стремительно меняться, заиграла новыми красками. Первая революция моего сознания пришлась на период учебы во втором классе общеобразовательной школы номер два города Верхняя Пышма. Именно тогда я впервые начала замечать, что мальчики – это не просто «Вася, Петя, мой дружок», с которыми мы гуляли и лазили по деревьям, баловались и по весне пускали кораблики в ручейках. Я начала видеть в них… как бы так сказать… интересных людей, чей образ мыслей сильно отличается от девчачьего. Очень сильно.

А дело был так. Водилась я с местным хулиганом Федькой, старше меня на год. Для своих девяти лет он был красавчиком. Ходил в футболке с надписью «KARATE» и фанател от Брюса Ли. Как я поняла, этот иностранный парень тоже любил подраться.

Вообще, в те времена для детей нашего района умение драться было важным, а иногда и решающим. Время жесткое, воздух наэлектризованный. «Лихие девяностые». И еще какие лихие. Это чувствовали даже дети. За себя надо было уметь постоять, но сделать это по правилам реальной жизни, а не в «Вконтакте».

Мне иногда присылают ссылки на новости о том, как школьники гурьбой побили одноклассника. Я очень расстраиваюсь. Это же чудовищно. Страшно. Но не потому, что парни дерутся – это как раз нормально, человечество всю свою историю дерется. Страшно, когда размываются, растворяются правила, как говорили у нас во дворе, «понятия». Вот взяли – и втроем побили одного. Или заведомо слабого. В наше время это стало бы несмываемым позором и потерей лица. И у девчонок уважения такие драчуны не вызывали. Все прекрасно понимали, что у мальчишек бывают ситуации, когда вопрос решают только кулаки. Но если драться, то только один на один. И с равным.

Девочки себя в обиду тоже не давали.

Федя умел постоять за себя, но при этом был невероятным романтиком – это я сейчас понимаю. Нежнейшей, тончайшей души человек, в отличие от парней его возраста, которые для привлечения внимания понравившейся девчонки предпочитали пинать ее портфель, отбирать учебники, стрелять жеваной бумагой и выказывать бомбическое презрение. Считалось, что такими эпатажными поступками они обратят на себя внимание, и девочка будет млеть. Предмет обожания (предмет!) внимание обращал – это да. Но не млел. Предмет, в смысле. Ну, обожания. Классические леди рабочих окраин, мы поднимали голос, отвечали тем же – кидались линейками, а кое-кого из кавалеров попинывали по пятой точке. Отчего-то парнишки забывали, что у нас хорошая секция самбо, где занимались в том числе и девочки. В общем, жизнь кипела.

А вот Федя был не из таких. Хорошие, видимо, были у него родители, которые вовремя объяснили, как надо общаться с девочками. Однажды юный каратист принес мне цветы. Я подумала – как классно, это так приятно! И на следующий день… тоже подарила ему цветы.

Федя был слегка в шоке:

– В смыыысле? Ты не можешь мне дарить цветы, ты девочка. Это только мальчики дарят цветы. Той, кого любят.

– Так, Федя, а что я еще не должна делать?

– Ну, ты не должна драться, не можешь приглашать на свидания, тебе нельзя носить короткие волосы на голове, потому что это все могут только мальчики делать.

– Федя, ты совсем, что ли? Какая разница, кто цветы дарит? Это же просто прикольно!

Но Федор настаивал на своем. Так я начинала постепенно понимать, что мужчины и женщины – это несколько разные создания, и у каждого – своя модель поведения. Где-то они пересекаются, но чаще всего причинно-следственные связи у нас категорически разные. Тем не менее в первые школьные годы я не делала больших различий между собой и парнями. И вроде бы получалось.

Я родилась в небольшом промышленном городке Верхняя Пышма. Типичный для среднего Урала город-завод. Там плавилась медь, дымили трубы, стояли типичные «хрущевки» и «брежневки».

Росла обычным «дворовым ребенком», как и 99 процентов советских детей. Жила в пятиэтажке с темным подъездом, или, по-простому, «падиком». Все соседи – друзья и товарищи, кроме одного сварливого деда Василия. Он был, как совесть нации, и постоянно делал хлесткие замечания всем и по любому поводу. Как у Андрона Кончаловского в его гениальной «Сибириаде» был образ «Вечного Деда», так и в советских дворах обязательно был свой «Сварливый Дед». Сотни, тысячи, сотни тысяч сварливых дедов образовали свою сварливую сеть по всему Советскому Союзу.

Вечером идешь гулять – куда так поздно?

Утром идешь в школу – куда так рано?

Идешь в платье – чего вырядилась?

Идешь в штанах и футболке – ишь как пацааан, как разбойник!

Но вообще, дед Василий нас, конечно, любил. Шпынял, но любил. И даже подкармливал ирисками. И, знаете, я уже тогда поняла, что за противным характером может скрываться хороший человек, способный на добрые поступки.

Как-то раз, когда Василий обрушился на меня с критикой моего слишком громкого голоса, я не выдержала, подошла к нему, села рядом на лавку и строго спросила:

– Дед, ну вот чего ты постоянно меня, Федьку, других ребят ругаешь? Мы хорошие.

– Все мы хорошие, когда дети. Только вырастаем не пойми кем. Делаем не пойми что. И живем не пойми зачем, – как-то очень серьезно ответил он. – Понимаешь, Люля, ты еще маленькая и не думаешь, какие последствия могут быть у твоих поступков.

– Ну, как же. Все прекрасно знаю. Тетрадку у Петьки стащишь – подзатыльник получишь. Конфеты тайком от мамы съешь – гулять не отпустят. За поступки надо отвечать, мне так Ба говорит.

– Правильно бабушка твоя говорит. Но ты смотри дальше. Жизнь-то дюже длинная. Вот – Федя. Я вижу, ты ему нравишься. Зачем ты ему на днях сказал «нет» и цветы в лицо запустила?

– Так он мне запрещает тоже цветы дарить. Ему дарить. Негодяй.

– Вот ты раз ему «нет» скажешь. Потом два. И три. Знаешь, что в итоге получится?

– Что же?

– А ничего. Забудет он про тебя. Мужчина, Юленька, терпит только до третьего «нет». А потом как обрубает. Уходит и забывает. Поэтому, чтобы не сказать случайно «нет» в третий раз, лучше вообще избегать этого слова. Не говорить мужчине «нет».

– А как тогда? Если мне что-то не нравится? Вот скажи мне Федя, что два плюс два – пять. Мне ему что отвечать? «Да»?

– У вас, у девчонок, мозг подвижный, – с этими словами он своей тяжелой рукой удивительно изящно потрепал мои волосы. – Вы всегда что-то смекалистое придумываете. Причины, версии, проблемы – тут у вас фантазия – мама, не горюй. Вот и здесь. Вместо «нет» всегда можно найти какую-то фразу другую.

– Не понимаю, дедушка…

– Юля, девочка должна быть загадочной. Тайной будь!

– Эх, деда-деда, ничего ты не понимаешь. Все, пока! – И я убежала во двор.

Это был единственный раз, когда мы с ним так откровенно поговорили. Все следующие наши встречи я, как реактивный самолет, проносилась мимо его снарядов-реплик. А через три года после этого диалога деда Василия не стало. Но, вы знаете, его слова очень прочно засели внутри меня. Сейчас-то я понимаю, о чем он говорил. Мудрым он был. Все правильно.

С годами скамеечка во дворе притягивала все меньше бабушек и все больше детворы. Пришло новое поколение. Умные люди говорят, что жизнь человека – это постоянное удаление от матери. Вначале ребенок находится внутри мамы, потом рядом на руках, чуть позже он перемещается в детский сад и школу, оставаясь под опекой родителей только утром, вечером и в выходные. Потом – институт. Свадьба, когда девушка окончательно уходит из-под опеки родителей к мужу и сама становится матерью…

Годам к десяти мы уже значительно отдалились от родителей. Школа, кружки, секции, двор. Дом – это только поспать. Главным в этой цепочке был двор. Я росла активным ребенком, так получилось, может, гены. Никогда не было такого, чтобы мне говорили: «Юля, хватит сидеть дома, иди с ребятами погуляй». Нет. Как мне рассказывала бабушка, даже мой первый шаг был сделан в сторону другого младенца, чьи родители в тот день пришли к нам в гости. То есть уже, так сказать, с пеленок, тянулась к социуму.

Еще одной причиной моей коммуникабельности было отсутствие альтернативы. А что еще делать советскому ребенку, кроме как тусоваться с друзьями на улице? Инсты, смартфонов, киношек, кафешек – не было. Вот и получалось, как в том стишке: «Дело было вечером, делать было нечего». Чтобы не испытывать в четырех стенах классическую русскую тоску, ребятня покоряла дворы, улицы и другие пространства.

Начала вспоминать детские годы, разложила около клавиатуры свои ранние фото. И задумалась о том, насколько мы были другими. Знаю-знаю, так говорят всегда. Типичный спор поколений. Но все-таки! Нас меньше опекали, мы больше рисковали. Мы были самостоятельнее, умели жить без страховки. И это, в первую очередь, касалось парней.

Сейчас растут прекрасные, талантливые дети. Я таких видела много у себя в центре красноречия, на съемках детского КВН. Но есть повод, по которому я не могу промолчать. Еще со времен учебы в педагогическом у меня есть две подруги. Сегодня они работают учителями в школе. Одна учит математике, другая – истории. Бывает, интересуюсь у них, какие они, современные дети? Отвечают: «Да дети-то молодцы, добрые, светлые. Такие же, как мы на рубеже 80–90-х. Но…» Но есть один минус. Современным детям создают тепличные условия – и в школе, и дома.

Нынешние дети не дежурят по школе. Сейчас уже трудно представить себе, чтобы десятилетка мыл полы в классе. А для нас это было приключение. Потому что вместе с соседкой по парте мы оставались в кабинете одни, можно было похулиганить, сесть за стол учителя и во весь голос пародировать: «Детиии, открываем тетрааади, пишем классная работааа. Михалкова! К доске!» Весело было. И такая дополнительная нагрузка воспринималась совершенно нормально. Ну, пол помыли, что такого? Наш ведь класс, мы тут учимся.

А сейчас? Попроси школьника доску протереть, сразу родители возмутятся – эксплуатация детского труда. Детей в школу возят на машине, высаживают у самого входа. Беспокоятся, а как же, ребенок заблудится, мало ли что случится. А мы в школу ходили пешком или ездили в переполненном автобусе. Мы не боялись ничего. Зимой в темноте шли к первому уроку. И уже в первом классе считали, что провожать нас за ручку – это слишком!

Сегодня детей стараются уберечь от любой опасности. Это правильно. Детей надо беречь и защищать. С другой стороны, если активно брать ребенка под крыло, то как же он научится самостоятельности? Выживанию в реальном мире?

Да, мы в детстве себя не жалели, рисковали, участвовали в различных авантюрах. Набивали синяки, зарабатывая личный опыт. И это тоже хорошо. Чем больше шишек ты набьешь в детстве, тем меньше у тебя их будет во взрослой жизни. Учебники читать нужно. Взрослых слушать – конечно. Но личный опыт – бесценен.

В этом плане сложное, но очень конкретное время 90-х, верхне пышминские типичные дворы и местные резкие парни начали формировать меня как личность. Пространство моего детства определялось и объяснялось этими тремя точками, которые стали для меня впоследствии опорой для прыжка вверх.

Возвращаясь к детским фотографиям. Вот я – маленькая девчушка на лыжах. Снимок черно-белый, но я вижу, как горят у меня щеки. Еще бы, пять километров на беговых лыжах, да на уральском морозе – вот это да!

Или вот я – такая красавица около березок. В спортивном костюме – он на размер больше, но зато красивый.

Или еще смешной кадр. Мне лет десять. Стою у себя в комнате. Чуть растрепанная, запыхавшаяся. Улыбка до ушей. Видимо, забежала с улицы домой и через секунду одной ногой уже снова в подъезде. Потому что мы не сидели дома.

Что объединяет все эти фотки? Улица. Мы, дети позднего СССР и начала 90-х, буквально жили на улице: с утра до вечера гуляли. Дома только ели, спали и отмечали день рождения. Сложных гаджетов тогда еще не изобрели, до изобретения «Инстаграма» было больше 20 лет. Ничего сложнее тетриса и пульта от «Дэнди» мы в руках не держали. Первый и единственный на всю округу компьютер, который появился у одного моего школьного знакомого, воспринимался в 95-м году, как нечто инопланетное и малоинтересное.

Улица меня многому научила, в том числе общению с парнями. Улица – это пространство приключений и реальных испытаний. Мы гуляли по стройкам без касок, мы лазали по деревьям, ходили в походы, жгли костры и плавали на самодельном плоту по озеру. Беспокоились ли за нас родители? Думаю, да. Но спасибо им, что давали возможность самостоятельно исследовать мир.

Почему мне кажется важным рассказать об этом в контексте общения с мужчинами? Успешные мужчины – мои ровесники и старше – в большинстве своем тоже росли на улице. Школы, двор, драки, настоящая дружба, любовь и приключения. Поэтому, перед тем как начинать разговор с мужчиной, у меня не возникает ощущения неравенства. Интуитивно, на сотые доли секунды я возвращаюсь в свое детство и думаю, как бы мы с тобой встретились, будь нам по десять лет? О чем говорили бы, на какие авантюры отважились?

Как-то мой дядя – военный разведчик – рассказывал мне, что нечто подобное бывает у тех, кто служил в армии. Один может быть министром, а другой – сторожем на заводе. Но, если они оба служили в ВДВ, то, как говорят, начинают друг к другу относиться как братья. Общность, командность, взаимовыручка.

Таким ВДВ для меня является двор моего детства. Я всех примеряю к нему. Уже потом, пообщавшись, делаю выводы о том, что за человек стоит передо мной, из какого он теста.

Мы все выросли разными. Но двор дал нам кое-что общее: самостоятельность и дух здорового авантюризма.

У нас во дворе всегда была своя банда: мальчишки, девчонки. Состав иногда менялся, но принцип оставался – работа в команде.

Первый вывод, который я сделала в общении с парнями: их лидерство оспоримо. В десять лет мои подружки считали, что мальчик должен быть сильнее, умнее, смелее. А девочка – послушнее и красивее. Такая установка постепенно начала вызывать во мне внутренний протест. Причина банальна. Во-первых, я ничего никому не должна. Во-вторых, жизнь проходит, а парни нечто захватывающее предлагали редко, силу не демонстрировали, ум и смелость хранили про запас.

Шажок за шажком, я начала чуть настойчивее проявлять инициативу в вопросах организации новых героических миссий. Первый успех не заставил себя долго ждать. Где-то в середине мая я предложила: «Ребята, давайте корабль построим? Водоем рядом есть. Классно будет!»

Действительно, в пределах километра от дома, в районе садовых участков, было несколько прудиков. Сейчас я понимаю, что это обычные большие лужи или пожарные водоемы. Но тогда нам казалось, что мы стоим на берегу бушующего моря. Ходили дворовые легенды, что там глубина триста метров, и на дне затаилась хищная рыба. Супер! Опасность! Полный вперед! Тем более – корабль надо делать о-бя-за-тель-но. В те годы у детей действовало простое правило: чем опаснее – тем интереснее.

Разумеется, мальчиков поразил масштаб моей судостроительной мысли, было видно, как загорелись у них глаза. Но так сразу соглашаться с девчонкой было не «по-пацански», не «по-пышмински». Начали скептически хмыкать, с трагически серьезным видом преувеличивать сложность предприятия и даже намекали, что девчонок на борт не возьмут. «Ага, чего придумали! Еще как возьмете», – подумала я про себя, но в громкие споры тем не менее вступать не стала. Для меня было принципиально важно, что инициативу в целом одобрили. С моей стороны звучала только похвала за каждое промежуточное достижение.

Судно удалось на славу: две старые покрышки, доски, квадратный метр фанеры и старый ковер. Корабль мечты. Самое интересное, что в итоге он поплыл. И наш экипаж в составе четырех человек достиг центра пруда. Помню, надвигалась туча, и я, шмыгая простуженным носом, чувствовала запах дождя – один из моих любимых ароматов. Он шел где-то в паре километров, но теплый влажный воздух с оттенками вымоченного разнотравья и промокшей хвои долетал до меня и только раззадоривал воображение. На фоне мятой, сизоватого оттенка тучи плеск волны производил на нас впечатление тихоокеанского шторма из сериала про Кусто. Волна накатывала, ноги промокли. В тот момент нам на минуту показалось, что мы не возле дома, в пригороде Екатеринбурга, а где-то далеко, в героическом странствии, где у нас нет никакой страховки, ни помощи извне, и все зависит только от нас самих. Мы, как юные магелланы, отправились навстречу неизвестности и были этому счастливы до дрожи в ногах.

Успех этого предприятия позволил мне сделать очевидный вывод: девочка может брать инициативу в свои руки.

Продолжая развивать свою девичью философию, я начала тестировать пределы инициативности: до каких пор можно давить на парня, чтобы его не взбесить? Месяца три мои еженедельные предложения «А давайте, мы…» принимались спокойно, с умеренным энтузиазмом: мы строили штаб на дереве, собирали макулатуру, ходили в лес. Обычные развлечения детворы.

Все шло хорошо до того момента, пока я не начала учить парней, как разжигать костер и что брать с собой в поход. «Вася, ты веточки березовые не клади, лучше сосновые. А где береста? Коля, не нужен перочинный ножик, лучше еще яблок возьмем», – лезла я под руку. И однажды все-таки услышала это: «Я пацан, я лучше знаю. А ты, девчонка, отойди».

Вот эта коронная фраза «я – пацан» означает только то, что дальнейшие споры с парнем можно прекращать. Потому что любая следующая реплика будет восприниматься им, как подозрение в том, что он слаб. А подозревать пацана в слабости – это суровое и опасное преступление, которое карается жестко, пресекается на корню. Услышала «я – пацан» – все, молчи, улыбайся, хлопай ресницами и взлетай. Это я поняла потом. А тогда была возмущена до предела. Какое свинство! Какое шокирующее заявление! Рассердилась – не передать, как. Фыркнула. Развернулась. Убежала. Дулась неделю.

Но, справедливости ради, парни оказались молодцы. Поступили правильно: пришли с повинной, даже не будучи виноватыми.

Почему это так важно? Конечно, бывают ситуации, когда мужчины виноваты и должны просить прощения. Когда ты опоздал, приврал, вазу разбил, кота не покормил, не заметил новую стрижку – за все это надо извиняться искренне и убедительно. Особенно – за прическу. Такое не прощается. Но иногда я и сама бываю не права. И вроде понимаю, что надо пойти, проявить инициативу, разрулить ситуацию…

В студенческие годы у меня были определенные трудности с дисциплиной. Могла заставить человека ждать на морозе, пока приводила себя в порядок, или сделать поспешные выводы о ком-то, сказать неприятные слова. И получала в ответ: «Юля, как же ты могла так поступить…»

Помню, в средних классах мы с подругой подшутили над мальчиком Жорой. Он был ко мне неравнодушен, пылал чувствами, стеснялся и краснел в моем присутствии, но в целом парень был неплохой. Добрый. Так вот, решили мы Жорика делом занять.

В школе была столовая. Точнее, так: столовка. Между этими двумя словами раньше угадывалась едва заметная, но принципиальная разница. Как между словами «рябь» и «зыбь». Столовая – это полноценный общепит. Как сегодня фудкорт. Даже занавески на окнах и скатерти на столах были. Столовка же – это ближе к Макдоналдсу. Когда тебе надо быстро поесть, и весь гастрономический репертуар ты знал наизусть. А в качестве самобытных деталей – чуть битые тарелки, чай в граненых стаканах, минтай с макарошками и слегка сыроватая выпечка.

В этой столовке работала посудомойка по имени Жанна. Ей было далеко за пятьдесят. Она курила в школьном дворе папиросы «Беломор» (несмотря на запрет), носила красные бусы и имела четыре золотых зуба во рту. Закрой ей один глаз повязкой, посади на плечо попугая – вот вам готовый пират. Буквально недавно пересматривала гениальный, многое заставивший переосмыслить фильм Феллини «Восемь с половиной» и вспомнила роль Эддры Гейл – слегка тучной, с растрепанными волосами барышни Сарагины, танцующей румбу. Вот – она самая! Точное попадание в образ.

Мы тетю Жанну боялись сильно. И вилки она плохо промывала: только переднюю часть, а саму ручку – нет. Поэтому вилка была жирной и скользила в руках, как обмылок в сауне.

Так вот, решили мы отправить Жорика на встречу с «прекрасным». Подхожу к нему, беру за локоть и говорю: «Помоги-помоги, кажется, я сережку обронила в стакан, который уже сдала на мойку. Найди, пожалуйста, это так важно!» Жорик расцвел. Я сама к нему подошла и что-то попросила! «Конечно, Юлечка! Сию минуту». И уверенным шагом направился в помещение с грязной посудой. К сожалению, закончилось это печально. Наш Индиана Джонс побил семь стаканов, три тарелки и умудрился помять две ложки. Родителей вызвали к директору. Устроили нагоняй.

Разумеется, ничего я не теряла, но Жорик ни словом не обмолвился о том, кто его надоумил войти в логово Жанны. Правда, спустя неделю подошел и шепнул мне на ухо: «Вот ты зараза!» И больше уже никогда не подходил. Как нам с подругой было стыдно!

Таких шуток и нелепых ситуаций в школе и в университете было немало. Но в тот период я редко первой шла извиняться. В исключительных случаях. Ждала, когда придут ко мне. И дело было не в том, кто признает вину. Просто если человек вопреки своему убеждению в собственной невиновности все-таки приходит к тебе поговорить, это значит, что ты ему как минимум не безразлична. Для меня было категорически важно понимать, что я кому-то нужна. Жестоко? Может быть.

В общем, после того, как я впервые из уст приятеля услышала «я – пацан», всю ночь пролежала, уткнувшись в подушку. Размышляла о произошедшем, сделала еще один вывод: если работаешь в команде с парнями, не надо брать всю инициативу в свои руки. Оставь что-нибудь мальчикам.

Мальчики, а также и мужчины, уверены, что есть вопросы, которые находятся исключительно в их компетенции. Сегодня перечень этих тем не изменился: политика, спорт, рыбалка, а также все, что касается «сурового мужского труда» – как забивать гвоздь, пилить доску, клеить танчики… Даже если он по факту молоток в руке ни разу не держал, все равно – лучше знает, как поступать со своим гвоздиком.

А еще – машины. Мужчины у нас – главные механики и гонщики. Если он ведет автомобиль, а впереди идущая машина совершает непредсказуемый маневр, то вы с вероятностью 80 % услышите: «Наверняка баба за рулем». Причем не «женщина», не «девушка», а именно «баба». Правда, стоит ей выйти из машины, и – о, чудо! – она обратно превращается в женщину.

Вообще, я заметила, что слово «баба» мужчины употребляют исключительно в своей однополой компании. Не знаю, может, причина в том, что это самое простое слово: один слог повторил два раза – вот и все. Меньше энергозатрат. То ли дело – женщина! Семь букв. С женщинами все сложнее.

Второй важный вывод, который я сделала: предоставлять мужчине право на единоличное решение вопросов, где он будет главным экспертом и королем. Вот поэтому спортивные события я предпочитаю обсуждать только с подружками. Однако тему «как управлять Россией и кто во всем виноват» я время от времени поднимала во время репетиций «Уральских Пельменей». Заканчивалось это все спором на повышенных тонах, маханием рук и киданием посуды в стену. Лучше не обсуждать политику с мужчинами. Не надо.