Глава 5. Ирина

Целый день я ощущала себя матросом на вахте. Не то чтобы я имела подлинное представление о том, как именно чувствует себя служащий флота, но никакого другого сравнения в голову не приходило. Я убиралась, меняла полотенца в «номерах», гладила очередную стопку чистого постельного белья, носилась, как ужаленная, наводя порядок то здесь, то там. Одним словом, вернулась в детство. С той лишь разницей, что теперь помогала добровольно…. Вроде как добровольно. Не сядешь, вытянув ноги, когда родители трудятся с утра до ночи, а Нюта зашивается с тремя детьми.

Очень быстро я не только вспомнила, но и прочувствовала всем организмом, почему с самого детства мечтала уехать куда глаза глядят, лишь бы не оставаться в отчем доме. Безумная жара наваливалась ошпаривающим облаком, окутывала каждый участок тела, духота стояла бетонной стеной. Не спасали раскидистые деревья, беседки, увитые виноградом, навесы. Мы все, включая зелёные насаждения – которые по всем законам должны были выделять кислород, но, похоже, процесс фотосинтеза в полдень словно останавливался, – варились в солнечном мареве. Единственное, чего я хотела – упасть под струи кондиционера и не шевелиться до наступления Ледникового периода, а не носиться, как заведённая, в ожидании очередного постояльца.

Время от времени я поглядывала на Нюту, которая целый день кашеварила, выскакивая из летней кухни только для того, чтобы экстренно среагировать на очередную мальчишескую шалость. Алёша пытался наесться земли. Чем она приглянулась двухлетке, осталось загадкой. Нюта вытряхнула комок из пухлой ладошки в тот момент, когда карапуз уже тащил его в рот. Серёжа пробрался туда, где проживали отдыхающие, залез на табурет по своим пятилетним надобностям и едва не свалился в раскалённую сковороду. Он был оперативно застигнут мамой и отправлен в угол со словами: «раз человеческого языка не понимаешь». Олега же Нюта поймала на попытке соорудить «бомбочку» из гидроперита и анальгина, за что тут же отвесила смачный подзатыльник мужу.

То и дело по участку разносились крики: «Алёша, брось каку!», «Серёжа, накажу!», «Олежка, иди лучше почитай! Вечером проверю!», «Николай, сними эту рубашку, изгваздаешься! Шорты переодень!». Между поимками членов семьи на месте преступления, Нюта умудрялась закручивать банки с вареньем, аджикой и маринованными огурцами – стратегическим запасом витаминов на зиму.

А я смотрела на прелести замужней жизни и думала о том, что мне такого «счастья» не нужно. Как же хорошо, вольготно и спокойно я жила в Иркутске! Никто не пытался жевать землю или прыгать по раскалённым углям, мне было безразлично, испачкает ли Вадим рубашку, ведь не мне её стирать, а о хрестоматии для чтения в начальной школе к своим двадцати пяти годам я попросту не вспоминала. Мне не приходилось утюжить сразу по пять комплектов постельного белья и двенадцать полотенец, и уж точно я забыла, когда намывала столько квадратов жилой площади.

Время от времени я задавалась вопросом, зачем приехала, для чего вернулась в адово пекло из жары, пыли, пота, толп отдыхающих? Да чтоб этот Голованов провалился! Пока я жарилась в кругу семьи, отчаянно пытаясь получить радость от общения с родными и близкими людьми, он разъезжал на своём внедорожнике, окутанный прохладой климат-контроля, или нежился в рабочем кабинете. Наверняка с кондиционером, огромным диваном и вальяжным директорским креслом.

К вечеру мне хотелось взять билеты на самолёт и улететь подальше от курортных и семейных радостей. Море я увидела, родителей навестила, племянников посмотрела, торт в сорокоградусную жару поела, даже слегка обгореть успела – не пора ли возвращаться в зону личного комфорта? Именно об этом я мечтала, когда смотрела в глянцевый потолок свой комнаты, растянувшись, наконец-то, на кровати. Плечи пощипывало от загара, ноги гудели от непривычной нагрузки, в голове блохами скакали мысли.

– Шашлык-машлык делать будем, – услышала я в открытое окно голос Глеба, отчего сразу расхотела возвращаться в Иркутск.

«Есть у нас ещё дома дела…» – как поётся в песне фронтового шофёра.

Но «Может быть отдельным штатским лицам эта песня малость невдомёк»? Так мы донесём, оформим в лучшем виде, решила я.

Дослушивать Глеба не стала, рванула в душ, захватив с собой ароматный гель для душа от Шанель. Вадим привёз из командировки во Францию. Он часто делал подарки, не драгоценности, конечно, откуда у начинающего специалиста, который стремился построить карьеру без папиной помощи, деньги на бриллианты с изумрудами, но на парфюм, брендовую бижутерию или брендовое бельё не скупился. Для себя старался, в конце концов.

К подбору наряда подошла с умом. Вычурное вечернее платье отложила для другого случая, не решила, для какого именно. В сторону брюк не посмотрела, не для того я полчаса втирала лосьон для тела, чтобы прятать стройные от природы ноги, сияющие и увлажнённые, между прочим. Несколько сарафанов было мной забраковано, как недостаточно сексуальные, футболки и майки со смешным принтом тем более.

Остановилась на белой юбке с воланами, едва прикрывающей пятую точку. Юбка держалась ниже пояса, словно стала велика, между делом демонстрируя плоский живот. В комплект к ней выбрала шёлковую короткую майку, сквозь которую ненавязчиво просвечивало кружево бюстгальтера. Неброская бижутерия дополнила образ. Ничего особенного, не в халате же коротать вечерок красивой девушке. Юбке не хватает длины, майка немного просвечивает, но я в родном доме, в кругу семьи. Колёк на меня смотрел, как на помесь мальтийской болонки с трёхлетним ребёнком, а папе всегда было безразлично, как я выгляжу, лишь бы голову на жаре не напекло, а в ветреную погоду шарфом горло было прикрыто. А что в гостях у нас посторонний мужчина, меня никто не предупредил. Да и какой посторонний, а тем более мужчина. Голованов-то?

Я вышла из комнаты, благоухая духами, туманами и загадочным настроением. С улицы доносилась музыка и детские крики, казалось, что во дворе не трое мальчишек, а целая рота сорванцов. Время от времени слышался мужской гогот, разговоры, голоса. Среди них выделялся один, который запускал вдоль моего позвоночника мурашек на колких, ледяных лапках.

Стало необходимо перевести дух, вспомнить, что мне исполнилось двадцать пять лет, я больше не влюблённая восемнадцатилетняя девчонка, готовая кинуть к ногам эгоистичного, самовлюблённого нахала чувство собственного достоинства.

Постояла несколько минут, слушая, как стучит посудой Нюта, накрывая на стол, время от времени бросая: «Алёша не жуй!», «Серёжа не лезь!», «Олежек, накажу!», «Николай, сейчас же сними эту рубашку!», «Глеб, и ты переоденься, вонять костром будешь!». Каким-то чудом у Нюты хватало терпения на всех своих архаровцев и еще на Голованова оставалось. Ничего себе, женское счастье. Я бы, наверное, всех приковала к чугунной батарее и отпускала только по нужде, под вооружённым конвоем, естественно.

Я отошла от окна, где прислушивалась к беседе на улице, сделала пару шагов и врезалась в огромную глыбу. В Глеба Голованова собственной наглой персоной! Когда я умудрилась забыть, насколько высоким тот был? С утра он мне таким огромным не показался. Привычно высоким, более накачанным, чем семь лет назад – видимо, он стал завсегдатаем спортивного зала, – однако ощущения, что рядом возвышается великан с огромными ручищами, по сравнению с которым я стремительно сжимаюсь до размеров Дюймовочки, не было.

Глеб не покачнулся, не отступил, будто не с живым человеком столкнулся, а мотылька случайно сбил и не заметил.

– Ум, – выдохнул Глеб, подхватил меня за поясницу, легко притянул к себе, как назло, не встретив ни малейшего сопротивления. Моё тело рядом с Глебом начинало жить своей жизнью. Мозг, впрочем, тоже. – Какой запах. Шанель? – Он безошибочно назвал аромат. – Тебе идёт. Сама выбирала?

– Нет, мужчина подарил. – Я не стала сдерживать ехидства. Пусть знает, он не единственный знаток женского парфюма.

– Как я мог усомниться? – самовлюблённо ухмыльнулся Голованов, тут же отпустил меня, от чего стало как-то зябко, несмотря на то, что температура не опустилась ниже тридцати трёх тепла. Оглядел с ног до головы, неспешно прошёлся взглядом по телу, словно прикидывал, достойна ли я внимания царственной особы в его обнаглевшем лице, а после продолжил: – Хороший вкус у твоего мужчины.

– Естественно, хороший!

Если Вадим выбрал меня, значит, вкус у него хороший, вероятно даже идеальный. Безупречный! В отличие от Голованова, который меня не выбрал.

– Не то, что у тебя, – зачем-то выпалила я.

Хотя, почему «зачем-то»? Я имела вполне определённую цель: намекнуть на провал операции под кодовым названием «Семейная жизнь четы Головановых». Пройтись наждачной бумагой по рогам Глеба. Жестоко? Не помню, чтобы он пожалел меня в мои нежные восемнадцать, так что я не видела ни одной причины проявлять деликатность в отношении тридцатипятилетнего славянского шкафа.

– Самокритично, – с тихим смешком ответил Глеб и продолжил, как ни в чём не бывало: – Лариса Павловна за парадным сервизом отправила, сказала, ты знаешь где.

У меня от неожиданности на пару секунд пропал дар речи. Парадный сервиз в семье Цыплаковых доставался от силы два раза, в остальное время стоял в серванте. Прикасаться к драгоценным тарелкам, привезённым из ГДР, строго-настрого запрещалось. Что мама расщедрилась, рискнула своим сокровищем в присутствии троих непоседливых мальчишек, в честь моего приезда не верилось абсолютно.

– Глебушка. – Пока я моргала, прикидывая, какая муха укусила маму, на пороге возникла родительница. – Ириша, покажи Глебушке сервиз в серванте.

– Зачем? – спросила я, едва не икнув от удивления. Понимаете, должно быть в жизни ребёнка, даже выросшего, постоянство, пусть это всего лишь сервиз из страны, которой не существует больше тридцати лет.

– Один раз живём, – отмахнулась мама, а я подумала, что нужно посмотреть прогноз погоды, мало ли что, вдруг намечается снег с дождём или осадки в виде лягушек.

Потом Колёк с Глебом жарили шашлык у высокого мангала, а рядом топтался папа, создавая видимость бурной деятельность. Нюта носилась между летней кухней и столом в беседке, накрывая, успевая на ходу зорко поглядывать в сторону мужа, чтобы «не изгваздался» и ловить детей, всегда готовых чего-нибудь взорвать, а в крайнем случае, слопать.

Собрались за столом всем семейством, включая дорого гостя – Глебушку. Собранный на скорую руку стол ломился от разнообразия блюд, с виду простых, но очень вкусных. Для меня так и осталось загадкой, каким чудом Нюта успела столько наготовить, Вероятно, на кухне у неё вырастает запасная пара рук, ничем другим объяснить такое количество закуски не получалось.

По секрету Нюра шепнула, что Глеб готовит «бомбический» шашлык, – это я помнила с детства. Даже такая малоежка, как я, не отказывалась от сочного куска мяса, приготовленного головановскими руками. Тогда я бы не отказалась ни от чего, лишь бы к этому был причастен объект любви всей моей жизни.

В тот вечер я глотала слюнки, настолько аппетитно выглядело и пахло мясо, однако с детским упорством игнорировала угощение: пусть Голованов не думает, что ничего не изменилось. Изменилось. Ещё как!

– Глебушка, давай, я тебе пюрешечки добавлю, – суетилась мама, прыгая вокруг гостя. Ей постоянно требовалось кормить разнесчастного, оставшегося без женского участия наглеца, пользующегося сердобольностью немолодой, участливой женщины.

– Я уже сыт, тётя Лариса, – с обворожительной, присущей лишь ему улыбкой, отвечал Глеб.

На «тётю Ларису» он перешёл после долгих уговоров мамы, мол, свои люди, к чему формальности. Захмелевший Колёк истово поддерживал родительницу, иногда накидываясь на друга с пьяными объятиями и заверениями в настоящей дружбе.

Олежек, посидев немного за общим столом, быстро заскучал и отпросился играть в планшет. Нюра, вздохнув, разрешила. Компьютерные игры она считала злом, однако, заинтересовать мальчишек книжками, конструкторами, пазлами не удавалось: как только очередной пострелёнок достигал возраста, когда становился способен держать в руках телефон, планшет или игровую мышку для компьютера, обычные игрушки забрасывались. Серёжа залез на руки мамы и с воодушевлением строил укрепления от неприятелей из зелёного лука и петрушки, врагом был назначен редис.

Алёша уснул на руках у Глеба, тот обхватил маленькое тельце одной рукой, устроил удобней и продолжил беседу с Кольком.

– Давай заберу, – протянул Колёк руки к сыну.

– Оставь, – отмахнулся Глеб.

Глеб с ребёнком на руках оказался на редкость гармоничным зрелищем, просто ми-ми-ми картинка. Если бы я не знала, какой Голованов на самом деле самовлюблённый обормот, наверняка растеклась бы сладкой лужей.

– Своих бы деток тебе, – вздохнув, пролепетала мама.

– Я ж не против, тётя Лариса.

– Успеется, – поддержал друга Колёк.

– Вот женишься, и сразу рожай, – назидательно проговорил папа. – Нечего ждать.

– Голованов женат, – пропела я, смотря прямо в наглое, невозмутимое лицо.

– Ириша! – возмутилась мама.

– Что? – невинно заморгала я. – Я что-то пропустила? Лия уже не Голованова?

– Голованова, – не смутившись, ответил Глеб. – Была ею семь лет.

Голованова Лия! Спасибо за напоминание, что семь лет назад выбрал не меня – по уши влюблённую дурочку, а белобрысую дылду. Потом-то жизнь отомстила за мои горькие слёзы, но почему-то мне от этого легче не становилось.

Семь лет. Семь! Он просыпался в одной постели с другой женщиной, она готовила ему завтрак или даже он ей. Они ездили в отпуск, выбирали обои, планировали бюджет, занимались сексом. Семь лет Голованов преспокойно жил, не вспоминая, как растоптал чувства восемнадцатилетней девочки. Не задумывался, каково пришлось мне в тот день, когда произнёс злосчастное «Да» во дворце бракосочетаний, как я пережила тот миг, когда самолёт с молодожёнами поднялся в воздух, унося их в медовый месяц, на курорт, который я могла увидеть только на картинках. Каково это – остаться за бортом счастливой жизни Глеба, после всего, что у нас произошло.

– А правда, Глеб, ты зачем на Лийке женился? – едва ворочая языком, пролепетал Колёк.

Нюта зыркнула на муженька, мама вздохнула, поднялась и начала собирать посуду, давая понять, что пора на боковую. Папа крякнул, выражая солидарность с супругой, Глеб полез в телефон, чтобы вызвать водителя.

– Так чего? – настаивал Колёк на своём.

– А ты почему на Нюте женился? – буркнул, не глядя на друга, Глеб.

– Дык, я её люблю потому что!

– Вот и я… любил.

Загрузка...