Не надо стесняться. История постсоветской поп-музыки в 169 песнях. 1991–2021

Анжелика Варум Городок

Анжелика Варум (вообще, ее зовут Мария, но сценический псевдоним решили сделать более благородным) – возможно, самая лиричная поп-певица 1990-х. На большой сцене она оказалась благодаря отцу – украинскому композитору, который руководил группой Валерия Леонтьева и аранжировал песни Пугачевой, – и поначалу репертуар певицы довольно сильно шатало: не так просто уложить в голове, что «Человек-свисток» и «Городок» спеты одним человеком в одно время. В творческой биографии Варум были и софисти-поп («Художник, что рисует дождь»), и рейв («Зимняя вишня»), и взрослый рок («Другая женщина»), и благородная эстрада («Февраль» и другие песни эпохи Леонида Агутина), но как бы ни звучали ее песни, сама она сохраняла мгновенно узнаваемую манеру – вкрадчивую, деликатную и всегда как будто отрешенную. В лучших вещах Варум всегда есть некая тайна, потому что, не отказываясь от чувствительности, Анжелика поет так, словно находится где-то не здесь.

Возвышенно-трагический «Городок» – один из таких номеров и песня странной судьбы, которая благодаря одноименной юмористической телепередаче оказалась одним из символов эпохи. Впрочем, вполне заслуженно: избегая надрыва в духе ранней Булановой, «Городок» очень изящно переводит в звук ощущение потерянности, бесприютности, тоску по (хотя бы внешнему) равенству и братству – и тогда, и сейчас эта песня звучит как скорбное прощание не только с детством, но и со страной, которой не стало.

Кирилл Крастошевский

автор текста

В конце 1980-х я писал мюзикл для театра «Современник» с композитором Максимом Дунаевским. Ему принадлежала одна-единственная коммерческая студия, которая тогда была в Москве, – Gala. Я до этого не работал в поп-музыке, но в этой студии познакомился с множеством людей. Юра Варум там работал аранжировщиком: он услышал мои стихи, написанные для мюзикла, и предложил сотрудничать.

Я тогда был нарасхват – писал группам «Технология», Богдану Титомиру, Ларисе Долиной, Валерию Леонтьеву. Я был дипломированным поэтом, но стихи порой отличаются от текстов песен. К сожалению, многие мои стихи не годились для поп-музыки, а ребята-композиторы из этой тусовки меня научили правильно писать шлягеры. В песенных текстах не должно быть перегрузки, в них присутствует своеобразная ритмика. В русском языке огромное количество непоющихся слов, которые не стоит использовать в песнях. Написание шлягера – это большая наука.

Стихи у меня были качественные. Для Варум я писал не так много нового – в основном мы вынимали из моих запасников. Юра был одним из немногих композиторов, которые умели слышать поэзию – это очень важно. Изначально мы писали Алле Пугачевой, Маше Распутиной, Ирине Аллегровой, а Маша Варум напевала демо. Эти записи услышал кто-то из продюсеров и предложил отдать их ей на пробу – «Художник, что рисует дождь», «Городок», еще «Человек-свисток», по-моему. За это нас подвергли страшнейшей обструкции. Но звезды слишком долго думали – у нас не было столько времени. Юра нашел простой выход и сделал проект, а я его поддержал.

Алла Борисовна работала в этой же студии, Gala. Она не проявляла интереса к этим песням, пока они не вышли. Но она не перекрывала нам кислород, как многим. Брала Анжелику на «Рождественские встречи» – но порой со странным репертуаром. Такая у нее была логика – брать артистов с нераскрученными песнями. Варум Пугачева взяла с песней «Соседский паренек», которую знали в то время, наверное, только мы с Юрой.

Сценический образ Анжелики Варум отталкивался от нее самой. Мы сыграли на том, что это была более интеллигентная музыка, чем у группы «Комбинация», например. Конечно, когда Анжелика взрослела, образ менялся. Сначала у нее были детские песни вроде «Барабашки», но мы быстро ушли от этого образа. Те же «Ля-ля-фа» и «Гудбай, мой мальчик» уже не были подростковыми, а «Городок» – тем паче. Стали делать из Маши молодую интеллигентную женщину.

Юрий Варум был одним из лучших аранжировщиков в Советском Союзе и на постсоветском пространстве. У него музыка неровная, но при этом мелодичная. И песни не похожи друг на друга. Кроме того, у нас была очень хорошая аппаратура в те годы. Нам из Германии привезли комплект, который стоил страшные деньги; в России больше нигде не было такого фирменного звука. Ребята из 1990-х подарили, честно скажу. Я родился в Москве, и многие мои одноклассники из достаточно элитной школы стали серьезными авторитетами. Они нам помогали деньгами, но взамен ничего не требовали.

Я знаю певиц, которые вообще не умели петь. Это Кристина Орбакайте, которая не могла точно в ноты попасть, но потом она научилась прекрасно петь благодаря своему огромному трудолюбию. Ира Салтыкова сейчас вживую может петь, хотя раньше тоже не отличалась серьезным вокалом. Анжелика тоже не сразу стала петь вживую. Она проделала огромную работу, трудилась день и ночь над своим голосом. Это не человек, на которого талант упал с неба. Кроме того, тогда не было возможности тюнинговать голос, как сейчас. А еще не было рэпа, который любого может сделать артистом. Я, кстати, автор первого рэпа в России – «Девочки в красном», которую исполнял Богдан Титомир. Самая любимая моя песня.

Я не пытался писать для Анжелики грустные песни специально. Просто они женские. У нас в России все шлягеры на миноре вообще – только гимны Советского Союза и России в мажоре. И «Зайка моя». У нас даже если мажор в музыке, то обязательно минор в тексте. Это принцип поэзии: лирика всегда стоит на осенней грусти, на определенном декадансе.

«Городок» я написал легко. Я родился на площади трех вокзалов, когда там была старая деревянная Москва: маленькие-маленькие переулочки, домики, магазинчики, огромный мир. Потом эту Москву стали сносить. Тогда я работал артистом в «Современнике» – и на каких-то гастролях я очень быстро написал эти стихи. «Городок» сразу понравился и Юрию, и Марии. Под нее даже спонсоры денег дали, которые за Машей ухаживали. Я тоже понимал, что это хитовая песня – я ведь до этого много лет работал как бард и пел и ее, и «Художник, что рисует дождь». Мы ездили на гастроли с Валентином Иосифовичем Гафтом и другими артистами, объездили весь мир: от Индонезии до Америки.

Название юмористической передачи «Городок» появилось, когда песня уже вышла. В те годы никто никого не спрашивал – просто мы с Юрой в один прекрасный день услышали ее на заставке. Нас и в титрах не было, только надпись: «Спасибо Анжелике Варум за песню».[22] Потом появилось и его имя, но меня не указали.

Юра сделал из дочери звезду; интеллигентную артистку на фоне вакханалии, которая царила в 1990-е (он потом меня упрекал за то, что я пишу группе «Стрелки»). А с Леней Агутиным она стала петь намного меньше. Когда он пришел к ней, мы не вылезали с гастролей – а у него был один концерт в месяц. Женился он вовремя (смеется).

Когда Леня стал работать с Машей, Юра перестал писать ей песни. Он потерял единственное, над чем работал. Это сильно его подорвало, что-то сломалось. Я приезжал к ним на дачу, мы долго работали – но так ничего и не написали для Анжелики. А потом Юрий тяжело заболел, его стали спасать – и увезли в Майами.[23]

Сейчас песни стали никому не нужны. Так считают [другие эстрадные поэты] и Карен Кавалерян, и Саша Шаганов, и Лариса Рубальская. По большому счету сейчас идет молодняковый самопал. Ну и дай бог. Нашим звездам ничего не надо, мы и не предлагаем. Никто ничего не пишет уже давно. В лучшем случае – мюзиклы; вот у меня опера вышла – «Продавец игрушек». Премьера была в «Новой опере».

Кай Метов Position № 2

Тему секса в начале 1990-х развивали не только рэперы – можно стало всем, и многие этим воспользовались. Уроженец Казахстана Кай Метов обладал абсолютным слухом и музыкальным образованием, одно время служил пианистом в Тамбовской областной филармонии, а пел при этом так, будто просил закурить. В первой строчке «Position № 2», кажется, впрямую говорилось об онанизме, но это никого не смутило. Песня, которая привычно для тех времен совмещает синтетический ритм с электрогитарными запилами, даже была использована в рекламе новой модели автомобиля «Лада» – там ее исполняет хор солдатов-призывников.

Кай Метов

певец, автор песни

Никаких четких вещей, на которые бы я прям ориентировался, создавая первые хиты, у меня не было. Зато была очень мощная энергия вокруг. Это было время больших перемен, когда рушилось многое из того, что представляло для меня обычную человеческую жизнь: институты власти, социальные законы, основы мировоззрения. Создавались новые приоритеты, новое ощущение реальности. Я не могу назвать это референсом, не могу сказать, что я на это ориентировался, – но это абсолютно точно сыграло большую роль в моем дебютном альбоме.

Когда формировалось мое звучание, у меня не было денег на живых музыкантов и дорогие студии. Я исходил из того, что было под рукой. А под рукой был тогда сэмплер EPS 16 plus фирмы Ensoniq. Он и определял звучание. Там внутри уже была прошита обработка и сумматор каналов. Двух мегабайтов оперативной памяти хватало, чтобы прописать большую часть музыкального произведения. Чем богаты, тем и рады. Но в этом были свои плюсы. Это был такой минимализм: не было ничего лишнего, даже обработка использовалась по минимуму – в этом было свое очарование. И поскольку этот звук пришелся по вкусу не только мне, но и большому количеству людей, я от этого не уходил. Но на концертах другое звучание, там много живого.

Что касается голоса, я ничего особого не делал, скажем так. Как-то так получилось… Есть же много всяких разных красок: можно голосить, а может быть более интимная подача – и вот моя подача людям пришлась по вкусу. В этом есть, с одной стороны, интимная близость, а с другой стороны, брутальность. Такой замес, наверное, и сыграл свою роль.

Первый мой эфир на центральном канале случился в передаче «Музыкальный обоз». Причем была такая история: в эту передачу пришел директор студии «Звук» Андрей Лукинов и сказал, что к нему приходил юноша Кай Метов, принес песню и не оставил ни телефона, ни адреса. И теперь он меня разыскивает. Мне позвонили друзья, об этом рассказали. В наше время я не могу себе представить, чтобы такое было возможно.

Клип на «Position № 2» был, по-моему, снят в 1994 году. К этому моменту песня уже везде звучала. У меня в связи с этим была возможность потихонечку погрузиться в популярность. Я слышал везде и эту песню, и другие песни свои, но видеоряда еще не было. А потом мне предложили снять клип. Я говорю: «А про что будет клип, как мы будем снимать?» На что ответ: «Да никак, приедет много красивых девушек, и что там будет происходить, то и будем снимать, потом все это намонтируем». Примерно так все и получилось (смеется).

Я всегда обходился без спонсоров. У меня не было продюсеров – никаких людей, которые давали бы на творчество деньги. Главный спонсор в моей жизни – любовь народа. К сожалению, мне кажется, что сейчас творческим людям сложнее достучаться до чувств слушателей. В 1990-е это было просто – люди были более открытыми, не шарахались от нового. Все стали осторожно относиться к тому, что им предлагают. Мы стали более зависимы от тех стандартов, форматов, которые нам навязаны.

Мой старший брат – рояль. Для меня это симфонический оркестр, в котором есть абсолютно все краски. Все звучит внутри меня, и рояль – подспорье для того, чтобы это все проверить и потом уже переложить на сэмплы, на звуки, которые есть у тебя в распоряжении. В минуты каких-то эмоциональных потрясений я всегда садился за рояль. Это помогало мне сублимировать какие-то негативные эмоции в позитивные творческие вещи. Вселенная слышит новое произведение, а ты превращаешь то, что тебя гложет, в то, что тебя радует. В своем музыкальном бэкграунде я ничего необычного не вижу – профессиональное музыкальное образование, по моей логике, должно быть у музыканта. На одном из поворотов жизненных так получилось, что я ушел в эстраду. Но академическое образование, которое у меня в полной мере есть, – это мой надежный базис.

В нас всех прописана на генетическом уровне связь с предыдущими поколениями. У нового поколения уже где-то внутри прописаны основные постулаты того, что было до них, до того, как они родились, – и им легко воспринимать музыку 1990-х, она в них практически на генетическом уровне. Когда происходят какие-то домашние торжества, поются довольно древние песни. Почему? Да потому что они нас всех объединяют.

А’Студио Солдат любви

Если посмотреть на заголовок песни и на клип с париками, мечами и пышными манжетами, легко счесть это взбалмошное барочное диско просто попыткой перевести на русский эстетику будораживших Европу в начале 1990-х Army of Lovers. На деле все сложнее: от проекта Александра Барда тут – разве что образ, вынесенный в заголовок, да заигрывания с оркестром. В остальном «А’Студио» – совершенно самостоятельная творческая единица и прямые наследники советских эстрадных лабораторий: до того как стать отдельной группой, алматинский ансамбль Байгали Серкебаева аккомпанировал певице Розе Рымбаевой. В конце 1980-х «А’Студио», как и многим другим, дала путевку в жизнь Алла Пугачева – и уже в начале 1990-х группа доказала, что не зря: Серкебаев одинаково успешно сочинял и дискотечные гимны вроде «Солдата», и слезные баллады вроде «Нелюбимая», во всех случаях сохраняя заметный невооруженным ухом аранжировочный профессионализм. Дальнейшая карьера группы только доказала умение ее худрука встраиваться в любые рамки: из героев этой книги, царивших в начале 1990-х, «А’Студио» – одни из немногих, кто успешны до сих пор, хоть и сменили в какой-то момент вокалиста на вокалисток. У них даже была совместная песня с группой Centr.

Байгали Серкебаев

продюсер, автор песни, клавишник

Это был мой первый эксперимент в плане дэнс-культуры – тогда она только нарождалась. В первую очередь речь о ритм-секции: прошла эра Boney M, «Sunny» и всего такого прочего. И началась именно танцевальная музыка. Потому и ритм-секция такая – вроде и диско, но и клубное движение. Хотя это смешанный стиль, конечно. Тут гармония развитая, а в клубной-то музыке обычно два – три аккорда. В этой песне есть что-то от гармонических последовательностей ABBA. А гитарная партия напоминает… Вылетело из головы, старая группа. А, Londonbeat! В общем, это такой классик-дэнс.