Не обречен, пока подключен, или Счастливый близнец

В шахте было тепло, а местами даже уютно. Мне в темноте почти всегда уютно. При свете – особенно дневном – я чувствую себя беззащитным и голым, без видимых причин. Значит, есть причины невидимые, но ощутимые. Позже я кое-что узнал о них, и это не то знание, которое облегчает существование.

Да, так вот, в шахте мне нравилось – интересная работа, хорошая компания, бесплатные энерготоники. И в день, когда многое изменилось, все шло неплохо – до тех пор, пока не появился инспектор по безопасности труда. Вернее, пока он не потерял сознание, а вместе с ним и бдительность. И заодно сразу лишился превосходства, которое имел по статусу и от рождения. Это был здоровенный дядя из Верхних, загорелый и высокий, но, видимо, недостаточно приспособленный к здешним условиям. Ему не помогла даже кислородная маска. На ней был нарисован смайл. После того как он грохнулся посреди забоя, маска, само собой, продолжала ухмыляться (что ей сделается?), а вот инспектору стало не до улыбок. Зрачки закатились, и глазные яблоки сверкнули в приятном для моих глаз багровом по-лумраке.

Я впервые при таком присутствовал, но инструкции помнил наизусть, без этого в шахту не пускают. Все действия в нештатных ситуациях заранее расписаны, думать не требуется. Я хотел было сразу сообщить о случившемся по внутренней сети и вызвать помощь для бедолаги, но вдруг заметил прозрачную упаковку с какими-то капсулами, выскользнувшую из его брючного кармана. Это меня остановило. Вспомнилось кое-что. Как раз минувшей ночью я подслушал в бараке ребят из поколения девятого года. Они болтали про дурь, которой закидываются Верхние, – дескать, она куда лучше того дерьма, что перепадает нам, Подземным, и крышу сносит гораздо сильнее и гораздо дальше. Так сносит, что дальше некуда.

Интересный был разговор. Вообще-то, у меня как будто есть все что надо, а тем не менее временами чего-то не хватает. И не могу понять, чего именно. Неприятная штука, досаждает, точно насекомое, до которого не достать. Вот и тянет на дурь. Но не помню, чтобы меня хоть раз далеко сдвинуло.

По правде сказать, от нашей дури вообще крышу не сносит – мою, по крайней мере. Так, чердак слегка продувает, музыку какую-то слышу, барабаны, свист; тела не чувствую, ноги плохо слушаются, а еще почему-то начинает казаться, что любимый цвет – не багровый, а голубой. Почти тот же прэйв, только отрываешься в одиночку.

Мозги-то у меня не очень, по всем показателям – самая серединка для четырнадцатилетнего Подземного, но даже я сообразил, что капсулки могут оказаться той самой улетной дурью. И не я один соображал. Варма уже была тут как тут. Наверное, она тоже тот разговор слышала – спим-то мы с ней вместе. И не спим тоже вместе. Странные у нас бывают совпадения, помимо того, что лицами мы похожи, как… как не знаю кто. А когда мы одинаково одеты, как сейчас, да в пыли забоя, да в полутьме – нас вообще друг от друга не отличить. Причем внешним сходством дело не ограничивается. У нас и мысли бывают одинаковые. Иногда я слышу ее Старших в своей голове, а она слышит моих. Не помню точно, когда это началось, но мы никому не рассказывали об этом, даже в детстве. Причина не в здравомыслии (откуда здравомыслие у малолеток?), а в осторожности. Молчим на всякий случай. Еще отправят на перепрофилирование…

Я огляделся по сторонам – поблизости не было никого, кроме Вармы и тела. В двадцати метрах от нас наставник Бо уткнулся в монитор и больше ни хрена его не интересовало. Меня слегка дернуло – что-то вроде стыда. Ничего, план нагоним, пару лишних минут отработаем. Мы стояли над инспектором, растерявшим всю свою строгость и уверенность в себе, и решали, что делать. Выясняли, кто из нас двоих решительнее.

Наконец Варма потянулась к маске. Кислород тоже неплохая штука, чтобы заторчать (особенно для нас), но лично я нацелился на упаковку. Если повезет и капсулки окажутся с дурью – двойной выигрыш. Или даже тройной: штука незаметная, вставляет сильнее, а доказать ничего нельзя. Да и не станет инспектор шум поднимать, когда очнется. Он же не враг себе – у Верхних дурь тоже вроде как под запретом.

До меня дошло, что другого такого случая может и не быть. Я наклонился и незаметно сунул капсулки себе в карман. Подмигнул Варме. Она поняла меня правильно. Оставила маску в покое и связалась с экстренной медпомощью. Через пару минут за инспектором примчались сверху, а мы уже были метрах в ста от того места, в новом забое. Урановый рудник должен работать без задержек и остановок. Иначе наше существование потеряет смысл.

Это твердили мне Старшие. Из внутренней темноты. Каждую ночь.

После работы я весь вечер ждал удобного случая, чтобы закайфовать. Так и не дождался. Западло, конечно, хотя ничего из ряда вон в этом не было. Иногда мне кажется, что нас специально лишают свободного времени, чтобы мы не оставались наедине с собой и своими мыслишками. Спасибо за это арт-персоналу.

Подростковая смена заканчивалась на два часа раньше взрослой. Едва звякнул сигнал, мы с Вармой бросили работу. Наставник Бо проводил нас подозрительным взглядом. Хотя по его сморщенной роже никогда не поймешь – подозревает он тебя в чем-то или смотрит с любовью и гордостью, как положено наставнику. А ему было чем гордиться. Он считал себя классным оператором, но мы с Вармой в последнее время частенько опережали его. И ни в чем ему не уступали. Я понимал ее иногда быстрее, чем самого себя, и получалось даже лучше, чем если Бо подробно разжует.

Вечер был забит обязательными делами. Пока каждый был на виду, я даже не пытался откосить. Но от этого мое нетерпение только усиливалось.

В общей душевой я переживал за сохранность капсулок и мылся наспех, кое-как. Даже не рассматривал девочек седьмого года, которые старше меня на пару лет. А там было на что посмотреть. Низкорослые, как положено Подземным, плотные, сисястые и с тяжелой кормой. Ноги расставлены широко, и щелку видно сзади. Короче, прелесть, а не самочки. Недаром рабочие из второй смены иногда приходят пораньше, чтобы развлечься с ними в душевой до начала работы. На эти развлечения я тоже при случае поглядываю. С завистью. Я так пока не умею, вырабатываю недостаточно тестостерона. Но мой Старший уверяет, что скоро и я смогу. Для этого мне дадут специальные таблетки. Остается надеяться, что Старший не обманывает – даже тогда, когда говорит, что отсутствие доверия приводит к паранойе и подрывает основы системы, которая в конечном счете устраивает всех.

Варма мылась рядом. Между прочим, ее я могу рассматривать и трогать хоть каждый день – Старшие мне разрешают и даже советуют, – но, во-первых, она еще не округлилась как следует, а во-вторых, одна мысль о том, чтобы заниматься чем-то подобным с Вармой, почему-то вызывает у меня отвращение. Не понимаю почему.

Ужин я пожирал, не чувствуя вкуса. Обычно у меня хороший аппетит, я ведь расту в ширину, но сегодня мне хотелось одного – чтобы день поскорее закончился. Я не строил планов на ближайшую ночь. Половина кайфа состоит в том, чтобы пустить все планы побоку, – уж на это у меня мозгов хватало. А вторая половина зависела от того, угадал ли я насчет содержимого украденных капсулок. Но прежде пришлось поволноваться.

В столовой произошел случай, который меня сильно напугал. Я вдруг увидел инспектора – того самого, в наморднике со смайликом. Значит, его откачали, а может, просто маску исправили. В общем, теперь он был в порядке и медленно двигался по проходу между столами, сканируя взглядом всех подряд.

Я вжал голову в плечи. Думал – все, конец. Самое обидное, что даже закинуться не успел. И куда подевалась моя уверенность в том, что инспектор предпочтет ничего не заметить. Может, я спер его лекарство от астмы? Или бесценный стимулятор, с помощью которого он еще мог вставить своей тощей стерильной вешалке из Верхних?

И вот он уперся взглядом в Варму. Остановился. Пальцем поманил ее к себе.

Внутри меня все содрогнулось. Едва не вернул на стол проглоченное.

Варма встала и подошла к нему. Наши притихли, не зная, чего ждать от шишки, прибывшей сверху. Перестали ложками стучать. Смотрели, что будет дальше. А я, по-моему, вообще забыл, как дышать.

Инспектор наклонился, что-то прошептал Варме на ухо. После этого она вернулась к своему подносу со жрачкой, и по ее мордочке ничего нельзя было понять, а он отправился дальше, продолжая сверлить глазами остальных.

Меня не сразу отпустило. А когда отпустило, я, все еще наблюдая за инспектором, спросил у нее вполголоса и сквозь зубы:

– Что ему надо?

– Поздравил меня с хорошей работой. Сказал, что я лучшая в смене.

Она не врала, уж в этом-то я был уверен. Мы не можем врать друг другу, даже если сильно захотим. Мой Старший говорит, что это плохо, а Старшая – что хорошо. Сам я не знаю. Может, они оба правы. Посмотрим, что будет дальше.

В сортир я зашел не столько по надобности, сколько для того, чтобы наконец как следует рассмотреть капсулки. На упаковке не было никаких надписей и обозначений. Я расценил это как хороший знак. Ведь лекарства маркируют, не правда ли? Сами капсулы будто были наполнены жидким золотом, напоминающим желе из концентрированного света. Классная штука – на вид. Если я испытаю хотя бы половину того, о чем слышал… Или хотя бы четверть того, что мне представлялось…

Варма постучала в дверь кабинки. Без всякого условного стука я знал, что это она. Открыл. Она зашла и тоже полюбовалась капсулками. Предложила полушутя-полусерьезно:

– Давай сейчас.

Меня уже самого трясло от нетерпения, но осторожность победила.

– Нет, – сказал я, – пять минут до прэйва.

Именно об этом предупреждал циферблат в левом нижнем углу моего поля зрения. Без уважительной причины вечерний прэйв пропускать нельзя. Утренний, кстати, тоже нежелательно. Тем более что по пятницам прэйв особенный. И я видел, что случается с теми, кто пропускает.

Мы стукнулись головами в знак согласия (одна из штучек только для нас двоих) и вышли из кабинки. Тут случилось кое-что малоприятное. Многовато для одного дня. Я даже задумался: может, так и надо? Что, если я заранее оплачиваю будущий кайф мелкими неприятностями? Но кому не хотелось бы знать полную стоимость до того, как начнешь платить? Когда выпадет свободная минута, надо будет обсудить это с Вармой. Уверен, она растолкует мне, что к чему.

А тогда, на выходе из сортира, навстречу нам попался техник по кличке Кабан. Ему было лет тридцать, настоящий ветеран шахты. По правде, он всегда вгонял меня в трусливую оторопь. Огромный мужик, вечно грязный, со слюной, стекающей по подбородку. Омерзение, которое он внушал, не делало его менее опасным. От него и так воняло, а если он открывал свою беззубую пасть… По-моему, когда он видел Варму, слюны становилось гораздо больше. Вот и в тот раз было точно так же. Он подмигнул мне и спросил:

– Не одолжишь свою подружку?

И тут же заржал, разбрасывая вонючую пену. Стало совсем тошно.

– Нет, – пролепетал я. – Три минуты до прэйва.

Какая-никакая отмазка. Мы с трудом протиснулись мимо Кабана, ожидая худшего. На этот раз пронесло. Но однажды не пронесет, отмазка не сработает. Чертов хряк сделает с нами все, что захочет. Я понимал это, и мне становилось нехорошо. Придется сильно постараться, чтобы впредь не попадаться ему на глаза.

Прэйв. Полтора часа сплошного выноса мозга. Я даже о капсулках забыл на это время. Мастер Церемонии вопил так, как все они вопят: ни слова не разобрать, но общий смысл понятен. Смысл попадал в меня с инфразвуком, сотрясавшим тело, внедрялся в черепушку, вскрывал ее, как виброотмычка вскрывает замок. Запирайся, не запирайся – бесполезно. Один из нашего барака, Фазиль, называет это психобампингом. А мне плевать, как это называется. Главное, чтобы было в кайф.

Вечерний пятничный прэйв во славу Пророка Алекса Зиновьева пролетел как одна минута. Мой Старший рассказал мне предыдущей ночью, что Алекс был гением, почти святым для Верхних, а для Подземных и вовсе кем-то вроде бога. Но безликого. Я нигде ни разу не видел его изображения. И никто из тех, кого я знаю, не видел. Это сделано специально. Так говорит Фазиль. Я ему верю. Фазиль – это что-то неординарное. Ходячая энциклопедия. Он самый умный из наших. У него все показатели – на верхней границе для Подземных. Если так пойдет дальше, однажды он получит нейрочип и станет кем-нибудь из арт-персонала. А это не шутки. Арты делают жизнь в постурбанах такой, чтобы все были довольны. Во имя стабильности.

В общем, мы протряслись как следует и, окончательно обессилев, разбрелись по баракам. То ли от возбуждения, то ли еще от чего у меня сна не было ни в одном глазу. У Вармы тоже. Мы лежали, ожидая, пока заснут остальные. А они, как назло, долго не вырубались. Наши соседи справа и слева, малолетки, давно сопели в две дырки, но ребята со второго яруса – поколение седьмого года – продолжали болтать. В любом случае их стоило послушать. Так я узнавал кое-что интересное. Иногда новые сведения не соответствовали тому, о чем твердили Старшие.

Как раз сегодня разговор зашел о самих Старших. Я поневоле прочистил уши. Тем более что одним из болтавших был Фазиль.

– Хоть бы раз их увидеть… – сказал Пин, сосед Фазиля.

– Кого? – насмешливо спросил тот.

– Моих Старших. Какого хрена их прячут? Хочу узнать, кто они. Особенно Старший.

– Любишь своего Старшего? – продолжал Фазиль измывательским голоском.

– Ну… – Пин явно смутился. Я бы, наверное, тоже смутился. Кроме того, Пин был туповат для своего возраста. Зато здоровый, как вагонетка.

– Вот ты у него и спроси, – предложил Фазиль.

– О чем спросить?

– Какого хрена их прячут.

По-видимому, такая простая штука не приходила Пину в голову. Если честно, мне тоже. Да и всем, кто еще не спал, понадобилось время, чтобы переварить услышанное. Потом Пин поинтересовался:

– А ты того… спрашивал?

– Дурак ты, – презрительно процедил Фазиль. – Я и так знаю.

– А в морду? – рявкнул Пин. Потом потребовал: – Дальше, сука!

Фазиль вздохнул и смирился.

– Ты никогда их не увидишь.

Меня бы такой ответ не устроил. Пина тоже.

– В морду, – повторил он, уже не спрашивая, а сообщая о принятом решении.

Фазиль заторопился:

– Потому что твои Старшие, как и мои, – это всего лишь программы с озвучкой в башке.

Не знаю, как себя чувствовал Пин, а мне стало не по себе. Хотя компьютеры я люблю. А они любят меня. Я добываю сырье для источников энергии. Нам говорят, что без них будет хреново, вся привычная жизнь рухнет и мы вернемся к варварскому существованию. Как выродки. Что может быть хуже? Только взрыв метана в забое на километровой глубине.

Пин почему-то разозлился, будто у него отняли любимую игрушку. Послал Фазиля в задницу и затих. Сегодня наш гений легко отделался. Могло быть (и бывало) хуже. Для верности я прождал еще четверть часа. Себе-то я нашел игрушку – по меньшей мере на ближайшую ночь, – и стоило позаботиться, чтобы ее не отобрали.

Варма от нетерпения теребила меня вспотевшей рукой. Я достал капсулки, отломил две (начнем с минимальной дозы, а там видно будет), сунул одну Варме, другую положил себе в рот.

И мы закинулись.

Сначала ничего не происходило. Я ощутил горечь разочарования от того, что капсулки оказались обыкновенным дерьмом, но затем барак озарился каким-то странным светом. Сиянием, которое растворяло металл и камень. Не разъедало, как время и ржавчина, а просто сделало твердое проницаемым.

Вот что значит качественная дурь. С какого-то момента сон и явь слились, породив что-то прежде недоступное. До этого я ни разу не видел снов. Голоса Старших звучали из непроницаемой черноты, когда я спал, и учили меня всему, что мне положено знать. А тут оказалось, во сне можно не только слышать, но и видеть. Увиденное выглядело совершенно реальным – даже тогда, когда сделалось пугающим. Да, так и есть – слишком реальным для моего ограниченного восприятия. Ведь раньше я был лишен всего этого.

Я вдруг понял, что могу находиться и в другом месте, не обязательно париться на своих нарах. И когда я это понял, меня понесло. Будто подхватило ветром, который дул из-за пределов шахты и моей прежней жизни. Я очутился внутри прозрачной птицы, вернее, сам сделался птицей, потому что не требовалось никаких усилий, чтобы поддерживать себя в полете.

Я поднялся над бараком, над лагерем, над шахтерской колонией, а потом и вовсе над постурбаном. Выше было только небо. Синее до рези в глазах и до боли в груди. По нему плыли облака, белые и сизые, как голубиные перья. И одновременно я видел солнце, луну и звезды. Все соответствовало сведениям о мире снаружи, мой Старший не обманывал. И все это казалось чужим мне, даже слегка тошнотворным. Утомительным, как бесконечное повторение одного и того же. Тревожным и опасным, как свобода. Да это и была свобода.

Внезапно я обнаружил рядом с собой Варму. И даже не рядом с собой, а будто частично внутри. Варма была моей частью, а я – ее. От этого острота ощущений удваивалась. Мы летели над землей. Опасная, головокружительная красота. Черные мертвые реки текли медленно, облака отражались в них, как в зеркалах. Потом мы добрались до оазисов Верхних. Их дома сверкали под солнцем и мерцали под луной – огромные, просторные, окруженные парками и садами. Бассейны были наполнены прозрачной голубой водой. Я видел собак, пасущийся скот и даже небольшие табуны лошадей.

Казалось, полет может длиться без конца. Я забыл о времени. Но вот вдали, у самого горизонта, появилась какая-то тень. Она стремительно приближалась, увеличивалась в размерах, превратилась из тени в угрожающий силуэт. Он был похож на гигантского безголового ворона, летевшего почему-то задом наперед. Раньше я видел подобные штуки только в фильмах, по внутренней сети лагеря. Беспилотные файтеры последнего поколения. И все-таки, если верить Фазилю, кое-что живое в них имелось. А этот к тому же был моим Старшим. Откуда я знал это? Да просто знал, и все тут.

Старший несся на меня, поглощая кислород и свет солнца, и ревел при этом самым худшим из ночных голосов – голосом нечистой совести. Орал, загоняя меня в темноту. Кувыркаясь, я полетел вниз. Вокруг завертелись земля и небо; светила слились в сверкающие полосы, рассекавшие пространство, словно лезвия ножей. Одно из них полоснуло по Варме; она завизжала от боли и отвалилась от меня, будто отсеченная часть тела. В следующую секунду я тоже завизжал: ее боль была моей болью, на любом расстоянии, наяву и в кошмаре, которым обернулся кайф.

Я врезался в землю, распался на куски, рассыпался в страдающую пыль. И тем не менее продолжал погружаться – даже гранит не был достаточно твердым для того, во что я превратился благодаря проглоченной капсуле. Уровень за уровнем, ниже и ниже. Туда, где мне самое место. Голос Старшего преследовал меня, словно ракета с головкой самонаведения, захватившей цель. От свободы, внушавшей тревогу и отвращение, не осталось и следа. Я хотел только одного – чтобы меня простили, – хотя и не осознавал, в чем моя вина. А чувство вины нарастало. Оно сделалось неотличимым от гнетущей силы, которая стащила меня с небес, вышвырнула из оазисов и вогнала в подземелье.

Пытка продолжалась. Порода чередовалась с заброшенными выработками. Из забоя – в ствол, рывок вверх, затем опять в темноту каменного монолита. Казалось, меня сунули мордой в грязь и пляшут на затылке, пока я не задохнусь. Не слишком ли долгое и мучительное наказание за одну попытку вставиться?

Старший был беспощаден. И все же я не задохнулся. Снова вспыхнул багровый свет – знакомый, привычный, но почему-то теперь такой плотный, мглистый, гнетущий. Я пробил шахту навылет, наглотавшись сотен тонн земли, потом выблевал ее из себя, а с ней и лагерь, рухнул в собственную блевотину и очутился в своем бараке. Собрался в липкий комок, будто статуя, слепленная из полуистлевших останков. Обнаружил себя лежащим на нарах. Рядом покоились останки еще одного человека – они выглядели так, словно их вытащили из эпицентра пожара. Рев Старшего в последний раз хлестнул по ушам, петля из колючей проволоки перерезала шею, что-то упало на грудную клетку и выбило из меня воздух. Последовал такой же удар изнутри – и я очнулся. С дрожью. В ледяном поту.

Вармины ногти до крови разодрали мою правую руку, но я не сразу это заметил. Как и я, она судорожно дышала. Какое-то время она не отрывала взгляда от исцарапанной поверхности верхних нар, находившейся в каком-нибудь метре над нами. Я мог поклясться, что она вставилась еще сильнее, чем я. А почему нет? Вот только чем для нее все закончилось? Трудно представить – особенно если ее взяли в оборот оба Старших…

Наконец мы полностью пришли в себя и потеснее прижались друг к другу. Я искал облегчения и пытался уверить себя, что кошмар позади. Было темно. Я слышал дыхание спящих. Машинально глянул на часы и не поверил своему левому глазу. Выходило, что я «отсутствовал» всего несколько минут, а казалось, что, как минимум, несколько часов. Там, где я побывал, время текло очень медленно. Хоть я и тупой, но извлек для себя урок: время едва ползет, когда тебе очень хорошо и когда очень плохо. Урок абсолютно бесполезный.

Зато Варма меня удивила. Ее губы коснулись моего уха. Щекоча дыханием, она прошептала:

– Я хочу еще.

Может, я и слабак, но я не хотел еще. Во всяком случае, пока не хотел. С меня было достаточно. Мой Старший дал мне такого пинка, что теперь я боялся высунуть нос из норы. Да, норы – так я теперь воспринимал то, что меня окружало. А ведь раньше все казалось вполне сносным – спасибо арт-персоналу. Теперь же меня ощутимо подташнивало от вонючего барака и особенно от мрачного подземелья, куда завтра придется (а придется!) спускаться. И что самое плохое, от моих Старших, прежде любимых учителей и первых советчиков, – тоже подташнивало. Я не хотел засыпать на оставшуюся часть ночи, чтобы не встречаться с ними в темноте, где я был бессилен. Но куда деваться – глаза слипались, у меня попросту не осталось сил бодрствовать.

Варма предприняла еще одну попытку заполучить капсулу. Я ощущал силу ее необъяснимого для меня желания вернуться туда, где она, как мне казалось, жестоко страдала от боли. Если прислушаться, ее визг до сих пор звучал во мне, отдаваясь режущим кости эхом. А ведь считается, что женщины слабее мужчин. Физически, может, и слабее. Пользуясь этим, тогда, на нарах, я проявил твердость.

– Спи, – буркнул я ей и рухнул в темноту спиной вперед.

Весь следующий день прошел, как в тумане. И это был не тот приятный туман, который окутывает после хорошего вечернего прэйва. Приятной я считал легкую усталость, которая сменяется расслаблением, состоянием сытости, удовлетворенности и легкого пресыщения, когда ничто не имеет особого значения. Нет, теперь все было иначе. И хотя я причастился эфедрином во время утреннего прэйва, лучше не стало. От багрового света слезились глаза, в черепе свинцовым слитком колотилась боль. Пахать впервые в жизни было в тягость. Я едва таскал себя по забою и с нарастающим раздражением слушал ругань Бо, похожую на крысиный писк. Варма злилась на меня за то, что я отказал ей в дозе, а я злился на Варму за то, что мне хреново, а она не понимает, до какой степени. Или делает вид, что не понимает. Я успокаивал себя: должно быть, у меня просто негативная реакция или тяжелый отходняк, если это не одно и то же. В таком случае я всего лишь дороже платил за удовольствие… Не помогло.

Как следствие, работал я намного хуже, чем обычно. Работа стала казаться мне грязной, однообразной и бессмысленной. Выручала Варма, которая вкалывала за двоих, хотя я чувствовал, что от этого она не в восторге. Все-таки девки лучше умеют притворяться. А еще я постоянно был настороже – во-первых, ждал, не появится ли инспектор, а во-вторых, опасался очередной встречи с Кабаном. Не случилось ни того, ни другого, и после сигнала об окончании смены я выдохнул с облегчением.

Впереди было воскресенье, выходной день, но меня волновал не выходной, а ближайшая ночь. И мой Старший, обернувшийся файтером. Наверное, Варма зара-зила меня своей противоестественной тягой к… А к чему? Ну, для начала к боли. Не знал, что так быстро становятся мазохистами. Лично мне хватило нескольких часов. Может, кроме боли мне мерещилось что-то еще? Будто некто нашептывал по внутренней Сети: ты побывал только в самом начале… И повисал вопрос: чем вы, детки, готовы заплатить за то, чтобы пойти дальше, гораздо дальше?

Теперь я всерьез беспокоился по поводу того, позволит ли мне мой Старший вставиться снова или вышибет раньше, чем я получу неизведанный кайф. А может, дело вовсе не в кайфе, а в том, что я увидел постурбан со стороны, с неба, из-за установленных кем-то пределов, увидел землю, как она есть, и роскошную жизнь Верхних? Ведь явно было что-то опасное для Старшего в этом моем взгляде с высоты – настолько опасное, что он взбесился и довел меня до кошмара. А если верить Фазилю… Нет, я уже не знал, кому и чему верить. Это было хуже всего.

Однако во время вечернего прэйва туман рассеялся, и мне стало почти смешно: зачем я вообще глотал это дерьмо прошлой ночью? Разве мне недостаточно игрушек в Сети? Жизнь снова была простой и приятной. Я был бы дебилом, если бы променял ее на что-нибудь другое.

Заснул я без проблем, а проснулся посреди ночи и уже с проблемами. Лучше бы наоборот. Если по порядку, то дело было так. Когда вырубили свет, я закрыл глаза и почти сразу ощутил притяжение. Тянуло в ту особенную темноту, что бывает только за опущенными веками, а там меня уже поджидала моя Старшая. Вернее, ее голос. Поначалу он доносился будто издалека, и слов я не различал. Но, погружаясь в сон, я ориентировался на голос и двигался на него. Мне хотелось поскорее к Старшей, очень хотелось. Ее голос обволакивал, под его защитой я был в безопасности и покое. Это о чем-то напоминало, но я не мог вспомнить, о чем. И вдруг все прервалось.

Меня толкнули, и я очнулся. Варма нависала надо мной.

– Эй, ты чего? – спросила она, увидев, что я не притворяюсь.

– Что?

Она хмыкнула:

– Спать надумал?

– Да.

– Не выделывайся. Доставай.

– А может, ну его? Что-то не так с этой дурью…

– Они у тебя?

В ту минуту я почти пожалел, что не спустил капсулы в унитаз, но было поздно. Полез в карман за упаковкой. Варма аж тряслась от нетерпения. Вырвала у меня из рук пластик и отломила две дозы.

– Эй! – возмутился я. – Какого хрена?

Она не тратила времени на ответ и сунула обе капсулы в рот, прежде чем я успел помешать. У нее была хорошая реакция. Куда лучше, чем у меня.

Потом Варма отвернулась и отодвинулась на самый край. С чувством легкой обиды (ладно, утром сочтемся) я снова закрыл глаза. Заснул почти так же быстро, как в первый раз. Бархатная чернота, манящий голос вдалеке. Обещание нежности и покоя… Но не этой ночью.

Что-то раскололо темноту – то ли вопль, похожий на молнию, то ли молния, похожая на вопль. От неожиданности я подскочил. Едва не расшиб голову о верхние нары. Взрыв на руднике? Катастрофа? Или просто плохой сон? А может, вчерашней дозы хватило, чтобы у меня начались галлюцинации?

В бараке стояла тишина, если не считать звуков совокупления в дальнем углу, а у меня в башке еще блуждало эхо дикого вопля. Кричала Варма – в этом не было сомнений. Потом я понял, что ее нет рядом. И что с ней случилось что-то плохое. И что она не в бараке и даже не в лагере, а где-то очень далеко.

А то, что такого не могло быть, не имело значения.

Я стоял в проходе, пошатываясь от странного, даже дурацкого ощущения, будто мясо в моем теле распределилось по-другому. Не похоже на опьянение. Вообще ни на что не похоже. И еще страннее: на ум мне приходили слова, которых раньше я не мог выговорить даже про себя. Но это мелочи. Было плохо, по-настоящему плохо. Ничего не болело, однако в ту ночь я узнал, что «плохо» не всегда означает физическую боль. Это было бескровное страдание. Чистое, вызванное не тяжелыми телесными повреждениями, а черной дырой в сознании. Страдание настолько глубокое и мучительное, что даже мне стало ясно – никакая аптека тут не поможет. Поможет разве что перепрофилирование или смерть, но я был слишком молод и наивен, чтобы добровольно выбрать любой из этих вариантов.

Оставалось избавиться от инструмента пытки. Без всяких доказательств я знал, что для этого мне нужна Варма, само ее присутствие. Но Вармы рядом не было, и я должен был найти ее. Во что бы то ни стало вернуть себе ампутированную конечность и пришить, пока не поздно. И чем скорее, тем лучше для меня же. О том, чтобы попытаться заснуть, не могло быть и речи. Каждый мой нерв находился под электротоком, сила которого постепенно возрастала.

Я кое-как оделся и выбрался из барака. По-моему, никто не заметил моего ухода. А если даже заметил, мне было наплевать. К тому времени для меня все, кроме Вармы, сделались чужими.

Лагерь спал. Была самая глухая пора ночи. Но не для меня. Внутри выла голодная, ненасытная мука, источник которой при этом находился где-то снаружи. И я не знал где. Я не чувствовал направления, только расстояние, которое невозможно измерить. Это была очередная нелепость – вроде как проклятая математика, которую я ненавидел, с ее мнимыми числами и делением на ноль.

Я попал в безвыходное положение. Обреченный на поиски вынутой из меня половины, я не знал, куда двигаться. Дергался на месте, как слепой, которого поджаривают снизу. Наконец до меня дошло: либо я должен делать то, что должен, отключив мозги и не рассуждая, либо… принять дозу. Второе было проще, но я выбрал первое. Наверное, я все-таки трус. А может, до прошлой ночи слишком долго был счастливчиком, не осознавая своего дармового счастья.

Мозги отключились сами собой, когда страдание достигло пика. Казалось, вот-вот взорвется сердце; стальная петля сдавила грудь, не позволяя дышать. Я зашатался, сделал непроизвольный шаг, второй, третий. Да, единственной возможностью не задохнуться было непрерывное движение. Я побрел к северным воротам. При минимуме освещения не составляло труда держаться в тени. Меня вел инстинкт, о наличии которого я даже не подозревал. Если так двигаются животные, то я сделался кем-то вроде раненого животного. Точнее сказать не могу – животных я видел только по Сети.

Мыслей о Варме у меня не осталось, как и любых других, но я по-прежнему жестоко страдал, ощущая ее отсутствие – будто рану в груди, всасывавшую в себя воздух из моих легких, и одновременно ее присутствие – словно невидимое щупальце, растянувшееся до бесконечности и исчезавшее где-то за горизонтом. На самом деле все было гораздо сложнее. Так сложно, что даже умнику Фазилю не хватило бы слов.

Ворота были открыты – как почти всегда. Только идиот добровольно уйдет из лагеря. Похоже, этой ночью таких оказалось сразу двое. Я заметил чей-то силуэт в двадцати шагах от себя. Человек двигался не скрываясь. Если он попытается меня задержать… Я был готов на все. В ту минуту – действительно на все. И само собой, не собирался прятаться. Хотя, может, и следовало.

Не кто иной, как Кабан, двигался мне наперерез. Узнав его, я впервые ничего не почувствовал. Мне было все равно, кто это, насколько сильно он воняет и что он способен сделать с малолеткой в темноте за пределами лагеря. Когда он очутился в трех шагах, я понял, что он не в себе. Но если ты сам не в себе, это уже не пугает. И не останавливает.

Мы сошлись в узкой полосе света от фонаря, и я разглядел Кабана лучше, чем хотелось бы. Рот у него был приоткрыт, слюна текла по подбородку и капала на грудь. Привычное зрелище. Странным было другое: из него будто вынули его наглую сущность и во внутренней пустоте остался брошенным кто-то маленький и жалкий. Наверное, даже более жалкий, чем я.

Кабан тоже двигался по принуждению. Бессмысленный взгляд мутных глазок был направлен туда, куда его тащила какая-то сила. Он явно не хотел идти, но не мог сопротивляться. Как и я.

– Где она? – прохрипел он.

– Не знаю, – ответил я честно. Я сразу понял, о ком он, но не понимал себя. Что стоило ткнуть пальцем в любом направлении и избавиться от него? Гнилая отмазка. Даже не пробуя, я знал, что это не сработает. И не имело значения, откуда он знает об исчезновении Вармы.

Внезапно будто вернулся прежний Кабан. Он схватил меня за горло своей ручищей. Такой огромной, что пальцы соприкоснулись на моем загривке. Как только поток воздуха прервался, я почувствовал благодарность и облегчение. Боль удушения была пустяком по сравнению с тем, что я испытывал прежде.

Зато Кабану явно сделалось еще хуже. Его рожа исказилась, будто лом вонзился в темя и пробил тело до самых кишок. Хватка ослабла. Животное во мне начало судорожно дышать. И вернулась черная волна, способная унести с собой не только четырнадцатилетнего щенка, но и кое-кого покрупнее.

Я уперся Кабану в живот, пытаясь отодвинуться от вонючего тела. С тем же результатом я мог толкать сейф. Неожиданно он обнял меня и прижал к себе. Чтобы не задохнуться, я поднял голову и увидел на его морде чуть ли не страх. И уж во всяком случае – растерянность на грани паники.

– Что со мной? – спросил он жалобно. И заскулил, как побитая собака.

Мне стало жаль его. Он еще был способен спрашивать, что с ним, а я уже нет. Его рука гладила меня по голове. Раньше это показалось бы мне дикостью, каким-то извращением, но теперь я принял это как должное. Кабан любит меня? Ну и что? «Любишь своего Старшего?» – прозвучал у меня в мозгу вкрадчивый голос Фазиля. Только этого мне не хватало. Призраков в башке. Эха чужих разговоров. Новых собеседников внутри…

Не знаю, сколько еще он лапал бы меня, если бы в ворота не въехал вездеход с людьми из наружной охраны. Их было четверо. Они возвращались с удачной охоты. В кузове болтался труп убитого выродка. И что-то подсказывало мне, что там найдется место для одного свихнувшегося Подземного. А может, и для двоих. Хотя вряд ли. Я знал, для чего им мертвый выродок. Обнаженные трупы вывешивали по периметру лагеря. Это отпугивало остальных, но ненадолго. У выродков память короткая. А может, им просто хотелось жрать, и они приходили снова и снова…

Мы с Кабаном застыли, очутившись в конусе фар. Охранники окружили нас и приближались, держа наготове парализаторы, пока только парализаторы. Но также они имели при себе пистолеты, а в кабине вездехода наверняка завалялась парочка дробовиков.

Что-то сбивало этих хорошо натасканных сторожевых псов с толку. Неужели никогда не видели влюбленных шахтеров? А тут еще Кабан наклонился и сделал то, от чего меня замутило, но со стороны это вполне могло сойти за поцелуй.

– Найди ее, – прошептал он мне в ухо, обслюнявив его, а вдобавок и шею. Вернее, прошептал кто-то изнутри Кабана. Я улавливал разницу. Черная боль перетекала из его груди в мою и обратно. Боль соединила нас, мы чуть ли не слились во внезапном взаимном сострадании. Я почувствовал, что он чуть ли не любит меня. И я тоже почти любил его. А потом он выпустил меня из объятий и повернулся к охраннику, который приближался к нему сзади.

– Что происходит? – спросил тот.

Глупый вопрос. Никто не был способен объяснить ему, что происходит. Кабан внезапно сделался чрезвычайно быстрым. Трудно было даже заподозрить в этой туше такую быстроту. Он перехватил руку, державшую парализатор, и сунул его охраннику в морду. Раздался треск, дуга иглой прошила зрачки. Запахло жареным.

Трое охранников бросились на Кабана. Я проскользнул между ними, увернувшись от ближайшего. Он не погнался за мной. Вероятно, я показался ему легкой добычей, поимку которой можно отложить и на потом. А может, я не стоил погони – шахта была полностью укомплектована Подземными моего поколения, имелся даже запас с учетом «допустимых потерь» на случай аварий. К тому же я бежал не к баракам, где мог раствориться среди себе подобных, а к воротам, за пределы лагеря. «Сдохни там, ублюдок!» – хлестнули по спине мысли охранников. Да, я был настолько не в себе, что не видел ничего странного в восприятии мысленных ударов плетей-проклятий. И тем более в том, что Кабан был готов расстаться с жизнью, сражаясь за ходячую бессмыслицу вроде меня. Хотя нет. Он сражался за нас с Вармой, а она не была бессмыслицей. Она была пропавшей частью моего рассудка.

Удаляясь в темноту, я еще дважды слышал треск парализаторов. И крики. Судя по голосу, кричал Кабан, так что не удивлюсь, если случилось невероятное и его не свалили разряды в десятки киловольт. Эта штука, подчинившая его себе, возможно, сама была неизвестной формой энергии, способной нейтрализовать действие электрошокеров. Но потом раздались выстрелы. Один, два, три. Тупо и просто – никакого электричества. И все стихло.

Еще одна черная волна настигла меня, будто последний выдох из Кабаньей глотки, уже не вонючий, а ледяной. Это была его затвердевшая, кристаллизованная предсмертная воля. Я получил напутствие от мертвеца. Облеченное в слова, оно гласило: «Найди ее».

В понуканиях я не нуждался, а вот от бутылки воды не отказался бы. Внутри будто костер горел, глотку покрывал слой копоти. Тусклые огни лагеря остались позади, освещать дорогу считалось слишком большой роскошью. Я по-прежнему двигался без осознанной цели, поэтому не знал, нужна ли мне вообще дорога, ведущая в промышленную зону постурбана. Время от времени по ней проезжали самосвалы. Ни один не притормозил.

Лес по обе стороны подбирался все ближе. Выродки, возможно, тоже. В своем обычном состоянии я бы до смерти боялся – тем более что шансов против этих тварей у меня не было ни малейших. Однако той ночью мой страх подавляло гораздо более сильное чувство. Хотя и он, конечно, не исчез, ждал своего часа. Час этот наступил довольно скоро.

Наверное, я прошел не больше двух километров, когда в темноте замелькали цветные отблески мигалок. Охранники все-таки подняли тревогу. Я оглянулся на приближавшиеся вездеходы. Их было три. Многовато для поимки одного малолетки, сбежавшего из лагеря. Наверное, стоило бы задуматься, из-за чего, собственно, такой переполох. Меня-то уже можно было считать списанным на те самые «допустимые потери». Но мной по-прежнему руководил лишь один назойливый мотив: ничто не должно мне помешать. Не колеблясь, я свернул с дороги и вошел в лес – едва ли не худшее место для любого Подземного, однако теперь и это не имело значения.

Лес был мертвым. Сушняк громко трещал под ногами, и я затаился, пока вездеходы не проехали мимо. Даже недолгой остановки хватило, чтобы снова почувствовать удушье и бешенство неодолимой силы, принуждавшей двигаться дальше. Двинулся. Что-то капнуло мне на лысину – это начал накрапывать дождь. Постепенно он усиливался, и вскоре я промок до нитки. Абсолютная безнадежность движения наугад и в полной темноте меня не останавливала. Рано или поздно это должно было закончиться по одной из десятка причин. И закончилось.

Внезапно в лицо плеснул световой кислотой фонарь, ослепивший меня на несколько секунд. Но и до того я шел вслепую, поэтому продолжал идти. После первого удара я не вырубился, однако с ног меня свалили. Я еще пытался ползти, цепляясь за землю и ломая ногти. Успел прозреть и увидеть нападавших. Это были выродки.

Если правда то, что о них рассказывали, меня ожидала не самая быстрая и очень мучительная смерть. Вот тут-то страх вернулся, ошпарил, будто струя кипятка из пробитой трубы. «Что я здесь делаю?» – раздался единственный жалкий вопрос в пустой голове. Как писк раздавленной мыши. Поздно спрашивать. Вместо ответов последовало, кажется, еще пять или шесть ударов. Может, больше.

Все погасло снаружи и внутри.

Я очнулся, и с ощущением тела пришла животная радость: как ни странно, я до сих пор жив, существую одним куском и даже не слишком мучаюсь. Во всяком случае, конечности при мне и я не истекаю кровью. Но едва я осознал свое положение, радость улетучилась, сменившись обреченностью. Темной волны, гнавшей меня куда-то, больше не было; осталась грязная пена, не обещавшая ничего хорошего. Разочарование. Жалость к себе. Презрение. Таких придурков еще поискать…

Руки были связаны за спиной. Я лежал, уткнувшись лицом в земляной пол. Не совсем земляной – кое-где были разбросаны кучки навоза. Нюх притупился. Не уверен, что дерьма не было и подо мной. А чего ждать от выродков? По правде говоря, я ждал гораздо худ-шего.

С хрустом в окоченевшей шее приподнял голову. Где-то за углом чадила лампа, бросая на стены колеблющийся свет. Я находился в тесной конуре с дощатым потолком. Местами сквозь щели просачивалась вода. Три стены были сложены из шлакоблока, четвертую заменяла металлическая решетка. Похоже на стойло для скота, переделанное в камеру. Нечто подобное я видел в каком-то старом фильме. За решеткой, на расстоянии в несколько шагов, виднелась еще одна камера. Кажется, пустая.

Я повернулся на бок, поджал ноги, затем кое-как встал на колени. На большее не хватило. Голова раскалывалась, спазмы резали живот, и меня шатало от слабости. С большим трудом, перемещаясь на коленях, я приблизился к решетке. Увидел проход и ряд камер на противоположной стороне. В той, что была правее, кто-то сидел, привалившись к стене, с закрытыми глазами. Или, вернее, с заплывшими от ударов. Судя по длинной фигуре и одежде, это был Верхний. Безнадежно испорченный дорогой костюм, разбитая и распухшая до неузнаваемости рожа, грязь и засохшая кровь. На шее висела кислородная маска, которую я разглядел благодаря светоотражающему смайлу. Маска издевательски ухмылялась из-под окровавленного рта. Тот самый инспектор? Я был слишком подавлен и напуган, чтобы думать о нем и о том, что означает его пребывание здесь. Выродки пытали его – мне этого было достаточно. И это меня доконало.

В проходе раздались шаги. Я упал набок и прикрыл глаза, словно дурацкое притворство могло отсрочить неизбежное. Лязгнул замок. Ко мне в камеру вошли двое выродков. Я смотрел на них из-под век. Босые, полуголые, истощенные на вид. Да, им есть за что нас ненавидеть, но это как-то не утешало. Один из них пнул меня ногой. Боль напомнила и о последствиях других ударов, нанесенных раньше. Невозможно терпеть, поневоле взвоешь. Выродки поняли, что я в сознании. Схватили меня и поставили на ноги.

Ну вот, сейчас и начнется. Я едва не обделался. Наверное, было нечем. Я не хотел подыхать, несмотря на полную безнадегу. Если бы я мог отключить эту крысиную возню в голове, лишавшую меня воли, мне, возможно, было бы легче умереть. Но прежде чем умереть, кажется, придется помучиться. Многочисленные видео доказывали, что выродки не упустят случая поразвлечься…

Они выволокли меня из камеры и протащили по проходу, мимо неподвижного (а может, уже мертвого) пленника. Завели в другую конуру, с дверью из толстого пластика. Посреди конуры стояли пластмассовые стол и стул. На столе горела керосиновая лампа. Ноги дрожали, да и весь я трясся, и выродкам приходилось меня поддерживать. Ждали долго, а может, мне так казалось – секунды тянулись как минуты.

Наконец дверь открылась, и появился еще один Верхний, только на этот раз не пленник. Нижняя часть его лица и нос были закрыты кислородной маской с рисунком – ухмыляющийся рот, запрещенная сигарета в зубах. Я находился не в том состоянии, чтобы оценить юмор. А Верхний смотрел на меня так, словно был не прочь пошутить. Чистенький, благоухающий, причесанный волосок к волоску, в хорошем костюме и сияющих туфлях, он чувствовал себя здесь вполне комфортно. Более того, он был здесь хозяином. И выродки ему подчинялись.

Нелегко принять очевидное, если оно противоречит всему, что ты знал до этого. Или думал, что знал. Верхний, отдававший приказы выродкам в их же вонючей тюрьме, возможно, посреди дикой зоны, – это поражало сильнее, чем какая-нибудь говорящая собака. И вводило в ступор. На мгновение я решил, что продолжаю торчать. Возможно, дурь все еще действует и меня тащит на «измене». Но потом боль снова растеклась по телу, будто оно было опутано разогревающейся проволокой. А это отрезвляет окончательно.

Верхний отлично понимал, насколько мне плохо. Он подошел вплотную, словно хотел показать, что не боится запачкаться. Или даже намекнуть, что я не так уж сильно виноват. Он долго и неотрывно пялился мне в глаза, пока я не начал моргать. От его непробиваемого превосходства меня еще сильнее лихорадило.

Потом он стянул маску. Улыбнулся мне. Зубы у него оказались не хуже, чем нарисованные. Наконец он сказал:

– Дайте ему воды.

Да! Воды. Он лучше меня знал, что мне нужно. Только после его слов я снова ощутил сжигавшую меня жажду.

Один из выродков принес полную миску воды, вполне возможно, дождевой. Я выхлебал ее, хотя Старшие предупреждали, что за пределами пограничной зоны все отравлено. Инфекция или изотопы – последнее, о чем мне следовало беспокоиться.

Когда я напился, Верхний заговорил тихо и вкрад-чиво:

– Ты знаешь, где находится твоя сестра?

– Кто? – тупо переспросил я.

Верхний слегка приподнял голову. Характерное движение – похоже, кто-то что-то нашептывал ему в скрытый наушник. А может, он советовался с кем-то через нейрочип.

Мне хотелось заорать: «Я ничего не знаю! Отпустите меня!» Но что-то подсказывало, что истерика ничем не поможет и от допроса в любом случае не отделаться.

Верхний терпеливо объяснил:

– Варма. Твоя напарница. Девушка, с которой ты принимал украденный препарат.

Отрицать было бессмысленно – меня наверняка обыскали, – и все же я зачем-то сделал попытку:

– Мы ничего не принимали.

– Да ладно тебе. Я даже знаю, где ты его взял. Поэтому повторяю вопрос. Ты знаешь, где она находится?

– Нет. Я спал, когда она… пропала.

– Допустим. Перед сном ты принимал препарат?

– Нет.

– А она?

– Н-нет.

Верхний продолжал изменившимся голосом, тембр которого напоминал голос Мастера Церемонии во время прэйва:

– Наверное, ты думаешь, что сдашь свою напарницу, если скажешь правду. Это не так. Возможно, ты сильно поможешь ей… и себе. Лучше подумай об этом. И подумай вот еще о чем. После одной дозы ты сумел вернуться, но это было трудно, не так ли? Судя по всему, она приняла, как минимум, две.

Он слишком много от меня хотел. Я не мог связно соображать. В голове мелькали только какие-то мутные обрывки мыслей, а боль от них была, как от осколков стекла.

– Итак, она приняла двойную дозу, – уверенно сказал Верхний, – и ты не знаешь, где она теперь. Ты хотел бы это узнать?

Я кивнул. Конечно, хотел бы. Разве не для этого я сбежал из лагеря?

– Прекрасно. Я тоже. Открою тебе большой секрет. Никто не знает, где она. И раз уж ты влез в это, – он щелкнул длинными тонкими пальцами, – нам придется продолжать.

Меня отвели в сарай почище и посветлее. Пока мы шли от одной наружной двери до другой, я увидел пять-шесть строений посреди пустыря, окруженного лесом мертвых деревьев, поодаль стояли несколько грузовиков и вертолет. По-прежнему лил дождь, и мне захотелось под землю, в уютный сумрак шахты. Захотелось так сильно, что скрутило низ живота. И не такой уж потерей казалась эта дерьмовая жизнь, если не удастся вернуться на рудник.

Комната, в которую меня втолкнули, смахивала на лагерный медпункт. Только вместо врача здесь была горбатая женщина-выродок, с передними зубами, торчавшими сквозь губы. Она не могла говорить, но двое сопровождавших меня ублюдков и так знали, что делать.

Посреди комнаты стояла зловещего вида койка, снабженная кожаными ремнями для фиксации. К такому невозможно приготовиться, хотя после слов «нам придется продолжать» я готовился. Я имею в виду пытку.

Наверное, я задергался, потому что выродки вцепились в меня сильнее. Теплая струйка потекла по внутренней стороне бедра. Мне не было стыдно, я испытывал только ужас. И, вероятно, под конец совсем обезумел, но втроем они справились. Навалились на меня, бросили на койку и затянули ремни так, что я с трудом мог шевельнуться. Разжали мне челюсти и вставили в рот резиновую воронку. Не знаю, хватило бы у меня силы воли откусить себе язык и захлебнуться кровью, но и с этим я опоздал.

Снова появился Верхний. Увидев мокрое пятно на моих штанах, он похлопал меня по плечу:

– Все не так плохо, как тебе кажется, мой юный друг.

Я ему не поверил. Верхний явно был способен на особо изощренное издевательство. Он достал из кармана упаковку с капсулами, отломил две и дал их горбатой. Скосив глаза, я следил за ней. В ее корявых пальцах капсулки знакомо блестели жидким золотом. Теплым и даже как будто живым. Двигалось оно совсем не так, как положено желеобразному веществу.

Меня немного отпустило. Если они всего лишь хотят увидеть, как меня вставляет… Вдруг мне повезет, и я сдохну под кайфом, даже не заметив этого? Ведь не может все закончиться тем, что меня отпустят, забудут о моем воровстве, побеге и я вернусь в свой барак. Это было бы слишком хорошо, а без прэйва и причащения два раза в день я начал забывать, что такое хорошо. И что такое надежда на лучшее.

Горбатая приготовила раствор золотистого цвета в прозрачной колбе. Жидкость заиграла еще сильнее, чем желе в капсулах. Затем уродина приблизилась ко мне со стороны темени и стала вливать дурь в воронку, постепенно, чтобы я не захлебнулся. Когда я проглотил все, Верхний подал знак горбатой, и та принялась лепить к моей голове какие-то штуки. Наверное, электроды. Я некстати вспомнил кое-что насчет электродов. «Когда тебя отправляют на перепрофилирование, – нехорошо посмеиваясь, говорил Фазиль, – последнее, что ты помнишь, – это как их цепляют на твою башку». И никто из наших ни разу не спросил, откуда он это знает. А сейчас я подумал: может, и неплохо было бы все забыть.

Я закрыл глаза, чтобы избежать взгляда Верхнего, следившего за мной с каким-то жадным интересом. Чего уставился, сука? Нет, кажется, я не произнес это вслух… Потом я как будто начал видеть сквозь сомкнутые веки. Под конец Верхний наклонился и прошептал мне на ухо:

– Притащи ее обратно, и я позабочусь о том, чтобы тебя не распяли на лагерной стене.

Но мне уже стали безразличны и он сам, и его обещания, да и моя собственная жизнь. Верхний, выродки, горбатая, потолок сарая, койка, ремни – все сдвинулось куда-то, за пределы новой странной темноты, свалившейся на меня, как падающий лифт.

Может, причиной была двойная доза. А может, дурь уже изменила меня. На этот раз «приход» оказался просто реактивным, только стартовал я не вверх, а вниз. И почти сразу же раздался тот жуткий вопль, что выдернул меня из сна, когда исчезла Варма. Он не был повторением или эхом – крик звучал и длился все время, пока меня не было в той темноте. И он по-прежнему притягивал, словно струна, захлестнувшаяся вокруг моего горла… нет, он тянулся из моей глотки, точно свитый из внутренностей буксировочный трос, который наматывался на барабан лебедки где-то в бесконечном отдалении.

Легкости и полета, как в прошлый раз, не было. Остались ощущения тела – какого-то изуродованного, частично отсутствующего, иначе устроенного, будто неправильно сложенная мозаика. Это не мешало движению, но внушало тревогу и чувство необратимой потери. Несмотря на отсутствие видимой ясности, для меня все было совершенно реальным – даже то, что нельзя представить: коридоры без стен, верха и низа; сила, разрывавшая сознание на части и тут же соединявшая заново, без швов, зато с лишними краями и бездонными провалами, в которых сияли черные звезды; тишина, звучавшая как сердцебиение; запах электрических барабанов прэйва; трясина, протягивавшая ко мне руки мертвых выродков; бескрайний радиоактивный лес с островом посередине. Меня несло рентгеновским ветром, часы шли в обратную сторону, шкала дозиметра в поле зрения налилась зловещим голубым цветом. Мне казалось, я безболезненно сбросил кожу и то, что было под ней. Мимо скользили какие-то тени, фрагменты тел; обломки слов разъедали память.

И вдруг до меня дошло: это лабиринт. Но не старая головоломка со стенами и тупиками, а порождение чужого безумия. Может, не такого и чужого – иначе я вряд ли уцелел бы. Я был уверен, что сам пока еще не лишился рассудка. Я ощущал себя отделенным от захватившего меня потока сознания. Непонятный и далекий от кайфа аттракцион для Подземного, лишенного фантазии. Но, возможно, благодаря этому и не слишком опасный.

Да, я был тупой собакой, растерявшейся, с отбитым нюхом, однако на прочном поводке. И слишком сильно связан с той, что была на другом его конце. Она притащила меня туда, где все казалось застывшим дымом – если, конечно, дым можно заморозить. Не было света, но то, на что падал взгляд, становилось видимым, будто в тусклом луче фонаря. Одно время в этом луче мелькала какая-то комната с тремя стенами. Я заглядывал в нее через провал на месте четвертой стены. Внезапно комната приблизилась, я очутился внутри. Там стоял какой-то ящик с высокими стенками. Заглянув в него, я увидел двух одинаковых детей. Еще одно приближение – и я уже лежал в ящике. Я был одним из этих младенцев. Очень неприятное ощущение. Абсолютная зависимость от посторонних. Биологическое рабство. Полное бессилие. Все равно что остаться в заваленном забое.

Сверху на меня смотрело искаженное лицо. Женское. Смотрело с жалостью и любовью. Но не только с любовью. Потому что потом появился какой-то предмет и накрыл меня. Наступила темнота. И стало невозможно дышать.

Что случилось с тем ребенком, я так и не узнал. После всей боли, безумия, чередования света, темноты и бредовых видений наступил момент слияния. Внутри меня взорвалось что-то; все поглотил нестерпимо сияющий шар. Я зажмурился, но это не помогло – сияние пронизывало мое тело и сознание. На какую-то секунду я будто сам сделался светом. Наступила полная и противоестественная тишина.

А потом я встретился с Вармой.

Я нашел ее, и Верхний сдержал свое обещание. Он обещал, что я не попаду на лагерную стену. Теперь я здесь, в изоляторе, на карантине. Стараюсь вести себя правильно. Жду отправки на перепроли… в общем, туда, где меня исправят. Совсем. Мне дают таблетки, от которых постоянно хочется спать. И не получается произносить длинные слова. И думать длинные мысли. Этим я доволен. Я и так путаюсь. А от длинных мыслей становится не по себе. Иногда даже страшно. С чего бы это?

Во сне со мной говорят Старшие. С ними мне хорошо. Не то что с Вармой. Она не захотела возвращаться. Осталась в том странном месте. Которое нигде. Осталась одна. Нет, не одна. Еще там была женщина. Та, которая душила младенца. Там она ничего такого не делала. Некого душить. Она была какая-то прозрачная. То появлялась, то исчезала. Как сигнал в зоне плохого приема. Варма сказала, что матерли… матели… короче, сделала для нас Старшую. Я спросил: «Зачем?» Варма посмотрела на меня с жалостью. Как та женщина на того ребенка в ящике. И сказала: «А чем мы хуже Верхних?» Потом удивила меня по-настоящему: «Как насчет Кабана?» Я сказал, что Кабана убили. Варма отмахнулась: «Это не имеет значения. Хочешь, чтобы он был нашим Старшим?» Я подумал и ответил: «Нет». А теперь жалею. Наверное, неплохо знать своего Старшего. Особенно такого, который умер. Я спросил, почему Старшая то и дело пропадает. Варма сказала, что пока сделала ее не полностью. Как и меня. Я так и не понял, что это значит. Мне было плохо. Все время мутилось в голове. Очень странное место. Которое нигде. Варма предлагала остаться там с ней. Насовсем. Она говорила, что освободилась. И хотела, чтобы я тоже освободился. И еще какие-то слова. Много незнакомых слов. Не знаю, как это объяснить, но там Варма стала умнее. Гораздо умнее Фазиля. Будто подключилась к какой-то другой Сети. Она даже знала, что Верхние послали меня за ней. И только засмеялась, когда я попросил ее вернуться. Сказала, что не упустит свой шанс. А я упустил, и ей меня жалко. Но каждому свое. Предупредила, чтобы я опасался Фазиля. Сказала, что он один из них. И что он следит за чистотой. Чего мне бояться? После смены я же мылся в душевой.

Еще она говорила всякие неприятные вещи. Наверное, хотела меня напугать. Что-то про нейровирус, который создали Верхние. Я не понял, о чем речь. И дальше не понял – про зародышей. Которых переделывают. И про выродков. С которыми не получилось. И про умные наркотики. И про золотой миллион. Или миллиард?.. Потом я стал темнеть. Совсем. И слышал ее все хуже. Наступила тишина. Стало спокойно. Почти приятно.

В общем, сейчас я хочу спать. И слышать только моих Старших. А потом проснуться и все забыть. Особенно Варму. Я хочу работать на руднике. Хочу в шахту. Хочу прэйва. И чтобы меня снова подключили к нашей Сети.

Старшие говорят, что у меня будет много удовольствий. И длительный срок эксплуатации. Целых восемнадцать месяцев. Или даже двадцать. Я им верю. Старшие никогда не обманывают.

Спокойной ночи.