Не поймали!

— Да, это лучше, чем мешками шишек загромождать трюмы… Лучше мы наберём местных минералов, да и раковин…

— А ведь нам двум выпадет такая привилегия… На пирах первого поколения пить вино из привезённых этой экспедицией раковин… Специально для нас обработанных нашим ювелиром — уж он не пожалеет для их украшения золота и самоцветов…

— Причём золота из самородков, нами же и привезённых… И самоцветов таких же!

— Ох, уж эти самоцветы… В том мире нас бы не поняли — почему они у нас негранёными вставляются в изделия?!…

— В том мире совсем иначе посмотрели бы на то, что наш ювелир не двужильный и потому выбор у него невелик — или понаизготовлять много изделий с негранёными самоцветами, или сделать мало изделий с огранёнными, то тогда на всех не хватит. Там бы предпочли распорядиться так, что кому-то огранка, а кому-то кукиш, а мы — наоборот! У нас огранённые только для красоты выставляются, а с негранёными таскаемся…

— Скажи лучше, что там бы ювелира заставили малышню учить своему мастерству… А мы куда как предусмотрительнее. Всё у нас делается тихо, мирно, сонно, спокойно, и — неспешно…

— Неспешно плывём, неспешно собираем… И неспешно отстаиваемся в хороших бухтах, на предмет дождаться у моря погоды…

— А куда нам спешить?!… Год не выгадаешь, а месяц не важен. А уж плюс-минус декаду так тем более…

— Скажи лучше — столетие не выгадаешь, а год не важен…

— Время придёт… И мы будем говорить, что тысячелетие не выгадаешь, а столетие не важно…

— В том мире так было бы невозможно… Никому! А тем более такому, как мы…

— Ах он мерзкий, отвратительный тот мир… Прошло пятнадцать веков — а в памяти нашей всё оно как вчера… Все его ужасы и гнусности…

— Да уж, помню… Как в том мире приходилось мне как-то слышать про такого жителя… Вроде бы самый обыкновенный гражданин, ничуть не уголовник, а это главное… И даже срочную в своё время отслужил… И в советское время исхитрился много лет прожить на иждивении жены!…

— Во как!… Молодец…

— Было там что-то такое, что женился он на какой-то клуше, которой он понадобился не иначе как для получения престижного, с тогомирской точки зрения, статуса замужней женщины. И — сразу же сел ей на шею, работать не желая. Но! — он ей обходился очень дёшево, потому как согласен был на такую радость, чтобы она его кормила самой дешёвой едой — чернягой по 14 копеек за буханку и жареной мойвой по той же цене. Ну, иногда луковицу или чесночину, как от цинги профилактику… И чай самый дешёвый, без сахара…

— Что ж, это естественно…

— И даже лягавка ничего с ним поделать не смогла. Всё ж не уголовник, а попробовать тунеядство пришить — так он официально у своей работающей жены домохозяин… Причём всё своё время он тратил только на одно — валялся на диване, ничего не делая и ни о чём не думая…

— У йогов это называется шавасана…

— Может быть… Вот так и провалялся на диване до ельцинизма!… Когда не стало такой дешёвой еды, чтобы жена могла его содержать за копейки… И человек подох с голоду!…

— Вот такой сволочной был тот мир… Никакие политики там не дошли до того, что если гражданин не уголовник, то он не обязан работать — это государство его обязано содержать!… Государство, не родня!…

— А если бы такой, как мы, вздумал бы стать уголовником — что получилось бы?!…

— Приходилось как-то там слышать про такого перца… Как он захотел стать уголовником, не то в пятидесятые, не то в семидесятые…

Взял палку и пошёл по городу… В открытую и в наглую!… На остановке увидел какую-то сквернообразную бабку с сумкой, пристукнул её палкой, схватил сумку и побежал… Когда он с сумкой бежал по улице, это было самое счастливое время всей его жизни; всё в нём пело и играло, он был уверен, что в этой сумке лежат миллионы, и что теперь он на всю жизнь богат и счастлив… А там лежал всего лишь сломанный зонтик! И схлопотал парниша за это шесть лет!…

А самое интересное во всей этой истории — то, что он всё это учудил на улице своего родного города, в котором он с детства примелькался!… И потому поймать его лягавым было легче лёгкого…

— Да, так оно и бывает… Там оно так и бывало… Когда такие, как мы, вздумали бы стать уголовниками… Сволочной был тот мир!…

— Очень сволочной!…

А в это время в трюме шхуны два подвахтенных матроса вели свой разговор:

— Восьмое, говоришь, поколение?!…

Через две тысячи лет.

Опять тот же самый Пиршественный зал в жилом лакколите. И снова сидят за столами вечно 19-летние из первого поколения. И снова они говорят:

— На двухтысячелетие нашей здешней истории нас собрал наш технарь. Как и на прошлое тысячелетие. Что нам скажет наш технарь?… Надо полагать, опять про метеорит?!…

— Именно так, жители! — провозгласил технарь — могу всех поздравить. У меня для вас четыре новости. Первая — хронопробой заработал. И на этот раз проработать может долго!

Мне уже удалось заглянуть в будущее до падения астероида. Методом хронотыка неплохо разведал… А вот насчёт того, что я разведал — у меня для вас ещё три новости; хорошая, плохая и специфическая… С какой начинать?!…

— Говори плохую!

— До астероида ещё дожить нужно! В более ранние времена предстоят проблемы с землетрясениями и вулканами, вблизи нашего лакколита. Нам придётся неоднократно переселяться. Вот по этому графику — и положил резную дощечку с хронологией — впрочем, первый раз через полмиллиона лет, когда лакколит будет разрушен землетрясением. Да ещё и похолодания от задымления атмосферы вулканами, да ещё и цунами… Впрочем, теперь мы можем всё это просматривать заранее…

— Переселяться — это плохо… Говори хорошую!

— А хорошая новость — мне удалось определить, сколько лет осталось до астероида. Когда погибнет биосфера и пермский период сменится триасовым… Нам осталось 12 миллионов 640 тысяч 820 лет. Таким образом, сейчас у нас 12640820 год до падения астероида. А самый первый хронопробой был, получается, в 12642835 году до падения астероида…

— Великолепное летоисчисление! Как раз в нашем стиле — сколько нам осталось!… Говори специфическую!

— Я попробовал взглянуть в будущее, в те самые времена, из которых мы сбежали. Интересно мне стало, куда выведет хронопробой — на ту точку, где он иссяк, или на два тысячелетия позже, в эпоху выморочной Земли. И вот, что у меня получилось…

Дальше предполагается примерно так:

Пиршественный зал в жилом лакколите.

— Итак, жители, итак, первое поколение. Нам нужно выбрать — то ли не делать ничего, пусть у них идёт, как получится, то ли… вмешаться!…

— Ну, и что нам за интерес вмешиваться?!…

— Что мы с них сможем получить?!… Ничего, кроме недолговечных вещей…

— Вот если бы мы могли их завоевать…

— С нашими бронзовыми арбалетами — против их техники…

— Арбалеты не при чём. Что такое завоевать?!… Это же не обязательно покрыть их нашими гарнизонами. Завоевать — это значит, заставить сверхбеспрекословно подчиняться… А такое мы и без арбалетов сможем!…

— Да, сможем…

Ялта, 25 сентября 1940 года.

Зал в курортном дворце. Заходят 12 человек. Сталин, Гитлер, Черчилль, Рузвельт, Муссолини, Коноэ, и с ними 6 переводчиков. Рассаживаются за круглым столом, на котором лежит небольшая поленница резных дощечек и стоят, сделанные из переплавленных самородков меди, золота и серебра и обильно инкрустированные негранёнными самоцветами — механическая музыкальная шкатулка и малый винтовой пресс для выдавливания кордаитовых шишек со съёмной чашей в сокоприёмнике.

Сталин, на правах хозяина, начинает разговор:

— Итак, присутствующие, за прошедшие месяцы все мы уже убедились. Что это работает! — и кивнул на пресс.

— Да! — первым ответил Рузвельт — полиомиелит прошёл, паралича нет, хожу без коляски! Это такое счастье — почувствовать себя здоровым и ходячим…

— А у меня начало отрастать лёгкое, вырезанное врачами ещё во времена моей простуженной молодости… — подал голос Черчилль.

— А у меня прошли последствия попадания под газовую атаку — добавил Гитлер — и питаться могу не только диетически, а, как порядочный немец, с пивом под сосиски. И с Евой всё получается…

— А главное — сделал заключение Муссолини — что все мы начали потихоньку молодеть! Приходится признать, что нас не обманули. Неужели и вправду, эта доза — кивнул на чашу — омолаживает на десятилетие?!…

Принц Коноэ промолчал с невозмутимостью истинного самурая. Посчитал неудобным напоминать, что его божественный тэнно не может уезжать из Японии, и потому не может приехать в Ялту и отведать сока…

— Предлагаю прослушать ихний гимн… — сказал Сталин и кивнул своему переводчику.

Тот завёл музыкальную шкатулку, которая заиграла и запела: "Лишь только седины появятся в срок, лишь только болячками будем мы биты…"

Шкатулка играла и пела, переводчики переводили, вожди слушали. Когда шкатулка отыграла, Сталин спросил присутствующих:

— И какие будут мнения?!…

Первым заговорил Гитлер:

— Посмотрите на эти изделия! На них драгоценные камни, не огранённые! А значит, это сделано не евреями! Те бы огранили… И эта песня, про кордаиты… Кордаиты — это же ископаемые растения, что были когда-то открыты немецкими учёными! Из этого следует, что кто бы не были сотворившие это — а они не евреи и притом с уважением относятся к немцам! А если обратить внимание на их условия — кивнул на резные дощечки — то в них же нет ничего неприемлемого! Они же как будто моих речей наслушались, что война должна быть закончена тем оружием, каким была начата…

— Между прочим — вставил Сталин — мои учёные произвели анализ этих дощечек и этих механизмов. Получилось так, что эти дощечки изготовлены из древесины какого-то неизвестного науке дерева и после изготовления не менее нескольких десятилетий выдерживались в горячей минеральной воде… А эти механизмы изготовлялись также много лет, медленно и неспешно, с большими перерывами между работой с материалом; из природных самородков, переплавленных на древесном угле. И самоцветы, несомненно, собраны из различных месторождений, из разных мест Земли. А вот мои философы проанализировали надписи на этих дощечках, на предмет, что их изготовители, в сущности, от нас хотят. И получилось так, что прежде всего остального хотят они всего лишь… отменить закон отрицания отрицания…

— Еврейский закон! — воскликнул Гитлер — Его вывел еврей Маркс. Что нам стоит его отменить?!… И сто тысяч веков перед нами открыты!…