Не размениваясь по мелочам

7

Когда, скинув рюкзачок и не думая ни о прическе, которую мог растрепать ветер, ни о том, как смешно раскраснеются щеки, Лесли побежала со всех ног навстречу утру и солнцу, Рассел ясно почувствовал, что, если не считать детей, роднее человека, чем эта девочка-женщина, у него никогда не было и не будет. А слушая ее рассказ, наблюдая за лицом, которое с каждым мгновением менялось, подумал, что с ней рядом непременно должен быть сильный разумный мужчина. Человек, способный защищать от невзгод и угадывать, что творится в ее тонкой чуткой душе.

Смогу ли стать ее спутником я? – прозвучал в голове вопрос. И сделалось не по себе, страшновато и при этом легко и отрадно.

– Моему сыну пять лет, – начал он, желая поскорее отдать свою историю на ее суд, – а дочери всего три годика. – С его губ слетел тяжелый вздох. – Я не общался с ними почти целый год.

– Что?! – воскликнула Лесли.

Томми, испугавшись, приглушенно рыкнул, недоуменно взглянул на нее, потом на Рассела, вскочил и побежал к друзьям.

– Да, почти целый год, – сокрушенно кивая, повторил Рассел. – Скучаю по ним безумно.

– Но почему?! – взволнованно спросила Лесли, вскидывая руки. – Почему не общался?

– Мы разошлись с женой, – убито проговорил Рассел. – Из-за чего – сложно сказать. Йоланда очень любит, когда ее окружают вниманием. И ей вечно казалось, что я все делаю неправильно. Наша семейная жизнь мало-помалу превратилась в череду выяснений отношений и мелких ссор. Мы терзались и мучили детей, хоть и старались, чтобы они поменьше слышали наши разбирательства. Одним словом, жили, примерно как твои родители, если судить по твоим рассказам.

– Понятно, – пробормотала Лесли со странным выражением лица. – То есть… не совсем.

Рассел поднял руки.

– Не подумай, что я во всем виню Йоланду. Такого почти не бывает, во всяком случае в отношениях между супругами: чтобы один был полностью прав, а другой совершенный злодей. Я страдал, пытался что-то исправить, но дела шли хуже и хуже. Когда мы с двумя другими инженерами начали работать над последним крупным проектом, я ушел в него с головой. А Йоланда нашла себе другого и потребовала развода… – Ему вдруг стало неловко. С Уэйном он делился своими несчастьями всегда сдержанно, фразой-другой, а в последнее время не говорил об этом ни с кем и носил свои горести в себе. От того, что о них узнала Лесли, и от страха, что она его осудит, сделалось тошно, но груз на душе полегчал. – Я не стал возражать, – снова заговорил он. – Ждать перемен было глупо, решать бесконечные проблемы становилось все сложнее и сложнее. Убитый горем, я сам вызвался ехать на Аляску, где как раз начиналась обкатка нашей установки, и улетел сразу после развода.

– А как же дети? – с недоумением в широко раскрытых глазах спросила Лесли.

– Шелли тогда было всего два годика, а Томми – четыре. Мне и мысли не пришло отрывать их от матери. И надо было очнуться от потрясения. Я решил, как только вернусь, сразу встречусь с Йоландой и мы договоримся, когда мне можно с ними видеться. По выходным, вечерами, на каникулах… Лучше всего было бы брать их, скажем, недели на две, а следующие две недели пусть бы жили с матерью. – Он замолчал. Предстояло объяснить самое сложное, то, в чем он сам до сих пор не мог толком разобраться. Молчание затягивалось.

– И? – негромко спросила Лесли.

– Я вернулся почти три недели назад, а детей до сих пор не видел, – понуро сказал Рассел. – Точнее, видел, но издалека. А они и не подозревали, что я на них смотрю.

– Как это? – спросила Лесли таким тоном, будто не желала верить, что его рассказ правдив.

У Рассела застонало сердце. Она не поймет меня, в отчаянии подумал он. Назовет мерзавцем, отвергнет…

– Как это? – более настойчиво повторила Лесли.

– Я накупил им подарков и без предупреждения поехал туда, где они теперь живут. Дом нашел без труда. Огромный, трехэтажный, с белоснежными стенами, морем цветов перед крыльцом… День был пасмурный, но как раз в ту минуту, когда я остановился на дороге, из-за туч выглянуло солнце… – Рассел помолчал, потер лоб. Говорить давалось с большим трудом. – Шелли и Том были во дворе со своим новым отцом. И с собакой. Все трое смеялись, пес прыгал то на одного, то на другого и вилял хвостом – они выглядели настолько счастливыми, что я не осмелился нарушить их светлую семейную радость и тут же уехал. А теперь не нахожу себе места…

Лесли долго молчала, и эти минуты показались Расселу пыткой, посерьезнее аляскинских стуж.

– И как же ты собираешься жить дальше? – непривычно тихим, чужим голосом спросила наконец она.

– Не знаю, – пробормотал Рассел, обхватывая голову руками.

– Ведь это твои дети… – почти прошептала Лесли. – Ты несешь за них ответственность.

– Да! Да, черт возьми! – Рассел вцепился в свои короткие волосы и медленно разжал пальцы. – Но если бы ты знала, что я испытал, когда увидел их с другим мужчиной! Впрочем, главное не в моих дурацких чувствах, а в том, имею ли я право ломать их семью. Дети еще совсем маленькие. Шелли вообще ничего не поняла, когда мы развелись, и наверняка считает своим отцом того, другого. Не травмирую ли я ее детскую душу, если начну качать права и скандалить? Не исключено, что с новым мужем у Йоланды мир и согласие и что их нынешняя семейная жизнь намного безоблачнее нашей!

– Так проще, – глядя на собак, но думая явно не о них, проговорила Лесли.

– Что ты имеешь в виду? – У Рассела все бушевало внутри.

– Намного проще сказать себе: без меня им наверняка лучше. И жить, не зная забот.

Рассел сжал кулаки.

– Оказывается, ты бываешь жестокой! – Он покачал головой. – Если бы ты только знала, что творится у меня в душе, если бы могла хоть на миг очутиться в моей шкуре!..

Лесли взглянула на него, и ее взгляд потеплел.

– Я знаю, сразу почувствовала. – Она положила маленькую руку на его побелевшие костяшки. – Только не злись на меня… Лучше попробуй понять мою мысль. Я давно об этом раздумываю. О родителях, которые не принимают участия в воспитании собственных детей. По-моему, будь человек сколь угодно положительный, если ему нет дела до того, какими станут…

– Я не сказал, что мне нет дела! – воскликнул Рассел, перебивая ее.

– Да, прости, – по-прежнему негромко попросила она. – Я, наверное, не совсем правильно выразилась. И обидела тебя, а этого у меня и в мыслях нет, уж поверь. В общем, мне кажется, будь человек хоть необыкновенно щедрый, или там компанейский, или умный, все его плюсы – ничто, если он не печется о собственных детях.

Рассел понимал, что она права, но знал, что не мог, просто не мог пересилить себя тогда и подойти к Шелли и Тому в присутствии их нового отца.

– Рассуждать легко, но на деле всегда все гораздо сложнее, – проговорил он, с трудом владея собой. – Жизнь настолько запутанная, что бывает трудно сказать, кто хороший, кто плохой, кто человек достойный, а кому и руки подавать не стоит. Случается, отъявленный бандит без оглядки бежит на выручку совсем незнакомым людям, а тертый калач вдруг пускает слезу при виде умирающего птенца. Примеров сколько угодно. Не осуждай меня, Лесли, – устало прибавил он. – Мне безумно тяжело, поверь.

– Я верю. – Лесли схватила его за кулаки и слегка потрясла их. – И хочу, чтобы ты скорее исправил ошибку, поэтому и говорю все эти вещи и, может, кажусь безжалостной. Время идет, Рассел! Твои дети взрослеют с каждым днем. За прошедший год наверняка сильно изменились – под влиянием людей, которых ты в глаза не видел. Ты обязан найти способ познакомиться с теперешним мужем Йоланды, даже с его родственниками. Чтобы знать, какая она, новая жизнь детей, и вносить свою лепту в их становление. Промедлишь еще день, два, месяц, год – и упустишь столько важного, что потом не узнаешь своих сына и дочь. Да и не соберешься с духом заново с ними познакомиться. Тогда не миновать беды. Они вырастут и не просто не станут искать с тобой встреч, а, поверь, возненавидят тебя за то, что ты так и не объявился.

Рассел все это время кивал, ругая себя и стыдясь своей слабости.

– Наверное, ты теперь смотришь на меня как на последнего труса? – пробормотал он, не глядя Лесли в глаза.

– Совсем нет, – ласково ответила она, проводя рукой по его все еще крепко сжатому кулаку. – Даже наоборот. Я чувствую в тебе столько внутренней силы, сколько никогда не чувствовала ни в ком другом.

Рассел медленно поднял голову и взглянул на нее.

– Правда?

Лесли улыбнулась, и свет этой улыбки согрел душу быстрее, чем летнее солнце.

– Конечно, правда.

– Ты все верно сказала… И огромное тебе спасибо. Как здорово, что мы поговорили… Я ведь, знаешь, в последнее время ни с кем…

Лесли порывисто и доверчиво прижалась к нему, прерывая его на полуслове. Ее теплые пахнувшие травой и свежестью губы коснулись его губ, и с плеч свалился невидимый груз, душа помолодела, а желание жить усилилось вдвое. Поцелуй был короткий, но настолько сладкий, что от ликования, наполнившего душу, захотелось помчаться, как она, по широкому полю, или сделать колесо, или издать торжествующий вопль, чтобы о его счастье узнал весь Нью-Йорк.

– Лесли… – прошептал он, задыхаясь от волнения. – Если бы не ты, я не знаю… просто не знаю, что бы со мной было…

Лесли нежно провела по его губам пальцем, крепче прижалась к нему и положила голову на его крепкое плечо.

– Я завтра же позвоню Йоланде, – сказал Рассел. – И увижусь с детьми как можно быстрее. Спасибо тебе, детка, – шепотом прибавил он.

Лесли подняла его руку к своим губам и поцеловала крупные с грубой кожей пальцы.

– Надо бы купить тебе крем.

Рассел усмехнулся.

– Само пройдет.

– Расскажи еще про своего кота, – неожиданно попросила Лесли.

Рассел удивился.

– Про Льюиса? Разве тебе интересно? Ты же сама сказала: в своем любимчике видит что-нибудь необыкновенное каждый хозяин.

– Тогда я еще не знала ни про огурцы, ни про зеркало.

Рассел засмеялся, переполненный нежностью и признательностью. Разговор о Льюисе обещал успокоить и отвлечь от тревог. Лесли Спенсер, эта полуженщина-полудевочка, понимала его настолько глубоко, что, казалось, умела заглядывать ему в подсознание.

– Он был большой любитель поболтать со мной, но разговаривал чаще не мяуканьем, а забавно урчал, поскрипывал. А если задавался какой-то целью, то непременно ее добивался. Не получится с первого раза запрыгнуть на шкаф, будет пробовать второй раз, третий, четвертый. Ушибы и неудачи только разжигали его пыл.

Лесли заулыбалась.

– Я представляю его в точности таким, как тот котенок на коробке.

– Он был именно таким, – сказал Рассел.

– Серьезно? – удивилась Лесли.

– Разве я не говорил?

Она покачала головой.

– Нет. Всего лишь сказал, что котенок напомнил тебе Льюиса.

– Значит, ты угадала. Льюис был такой же. И с такими, как у тебя, глазами.

– Что? – Лесли растерянно моргнула.

– Он так же замечал все чудеса вокруг, – объяснил Рассел. – И так же неподдельно всему радовался – это, естественно, отражалось в глазах. – Его по привычке плотно сжатые губы растянулись в столь широкой улыбке, какими он не улыбался лет двадцать, а может, с самого детства. – Лесли… – сами собой слетели с уст слова. – Моя Лесли…

Когда вечером он подвез ее к дому и остановил машину на том самом месте, где и в прошлый раз, Лесли вдруг притихла и, как делала нередко в минуты смущения, обхватила себя руками. Рассел взял ее за подбородок с очаровательной ямочкой и повернул к себе лицом. Она взглянула на него доверчиво, с огнем в глазах и немного испуганно.

Жизнь вокруг шла своим чередом. Где-то лаяла собака, из чьего-то раскрытого окна лились звуки вечернего шоу О’Рейли. Никто понятия не имел, что в двух шагах от них свершается настоящее чудо. Рассел смотрел в блестящие глаза Лесли до тех пор, пока ему не показалось, что он утонул в них, как в океане. Рука скользнула с ее подбородка вниз, едва касаясь мраморно-белой кожи, прошлась по шее и остановилась у ворота футболки, под которой пряталась грудь. Лесли сама подалась вперед, и их губы, встретившись, слились в жадном, головокружительно долгом поцелуе.

Рассел всем своим существом – телом и душой – мечтал вывести Лесли из машины, подхватить на руки, внести в дом и ночь напролет, не вспоминая ни о чем на свете, снова и снова тонуть в море ласк. Но его останавливала неотступная мысль. Надо стать достойным ее. Исправить все свои ошибки. И лишь после предложить ей себя. Неудачникам и трусам рядом с такой, как она, не место.

Он осторожно отстранился и перевел дыхание. Ее запах, тепло ее мягких волшебно сладких губ обволакивали его волнующей дымкой, и первые мгновения никак не получалось ни говорить, ни о чем-либо думать.

– Ты будто изобретение сказочника, Лесли… – отдышавшись, хрипловато прошептал он.

Лесли не то почти беззвучно хихикнула, не то просто вздохнула – видеть ее лица он не мог, она смотрела вниз, куда-то на свои колени.

– В следующее воскресенье я снова приеду, ладно? – спросил Рассел.

Лесли резко повернула голову, и он заметил блеснувшее в ее глазах разочарование.

– В воскресенье? – медленно проговорила она. – Значит, ждать придется целую неделю?

Ее неумение жеманничать и притворяться сводили с ума. От желания поскорее наладить свою жизнь у Рассела защекотало в носу. Он обнял Лесли и чмокнул ее в висок.

– Не представляю, как вынесу это испытание. Но постараюсь. И тогда ты убедишься, что я вовсе не трус и не слабак. Кстати, вот мои телефоны. Если что, звони. – Он достал из внутреннего кармана визитку.

Лесли покрутила карточку в руках и тяжело вздохнула.

– Что ж, в воскресенье так в воскресенье. Но имей в виду: рабочий день начинается в семь утра. Раз уж вызвался помогать, помогай как следует! – Она шутливо пригрозила ему пальцем и открыла дверцу.

– Буду ровно в семь! Сладких тебе снов, детка! – пробормотал Рассел, когда она уже выходила из машины.

День рождения Йоланды праздновали с небывалым размахом. Съехались ее нью-йоркские родственники и едва не вся родня Джозефа. На его подарке – новеньком автомобиле-универсале – целый день красовался золотистый бант, в ленте отражалось светившее как по заказу солнышко. Даже Томми и Шелли с утра до вечера были паиньками. Недоставало единственного, без чего праздник казался подделкой, а радостной приходилось лишь прикидываться. Букета орхидей, похожих на стайку бабочек, на тумбочке у кровати…

Была ли Йоланда счастлива с Джозефом? На первый взгляд да. Он принял ее детей как своих собственных, был более состоятелен, чем Доусон, куда более разговорчив и общителен и как будто более привлекателен. Но красота его быстро приелась и начала раздражать, а ссор с ним не вспыхивало, потому что не хотелось ничего выяснять. По прошествии нескольких месяцев Йоланда осознала, что ей страшно не хватает Доусона. Его сильных рук, сдержанности, даже причуд. И стала неявно выяснять у бывшей свекрови, с которой регулярно виделись дети, как он живет, как себя чувствует, когда вернется в Нью-Йорк.

Она до сих пор была ему дорога – в этом Йоланда не сомневалась. Потому он и умчался на Аляску, хоть и терпеть не мог холода, из-за развода же больше прежнего замкнулся в себе, поэтому и не звонил, не просил о встрече с детьми – учился жить без нее. Сама не отдавая себе в том отчета, она жаждала услышать его голос и снова заглянуть ему в глаза. И, может, если жизнь с Джозефом станет совсем невыносимой…

Нет, обижать Джозефа не следовало. И мучить постоянными переменами детей. Оставалось смириться с судьбой, но от тайных чаяний было никак не отделаться.

Весь этот день она ждала, что вот-вот позвонят в дверь и рассыльный из цветочного магазина вручит ей букет. Быть может, без карточки и без подписи, но цветы будут те самые и станет все ясно без слов. Букеты приносили – пышные и дорогие. Увы, не из орхидей. Под вечер, когда гости собрались за столом и стали поднимать бокалы за счастье виновницы торжества, у нее не было никакого настроения благодарить их и улыбаться.

Доусон позвонил на следующий день, и Йоланда возликовала. Он сказал лишь о том, что вернулся из командировки, что желает как можно скорее увидеть детей и что впредь хотел бы встречаться с ними регулярно, даже брать их на время к себе. Но Йоланда решила, что заговорить о главном он просто не отважился. По ее мнению, ему было нужно общение не столько с детьми, сколько с ней, и, дабы придать игре остроты, она сочла уместным помучить несчастного бывшего мужа. Поэтому ответила, что в следующие выходные детей не будет в городе и что увидеть их можно будет лишь через две недели. Заодно и ее, чтобы обсудить дальнейшие планы.

Специально позвонил сегодня, подумала она, кладя трубку. Вчера не хватило смелости. Да и, видимо, было слишком больно: у меня день рождения, а мы не вместе… Ее настроение тотчас подскочило, и, усадив детей в новую машину, она поехала прогуляться по городу.

О том, что выводы ее ошибочны, она узнала в субботу, когда ей позвонила подруга.

– У твоего бывшего теперь что, собственный цирк? – спросила Элизабет тоном сплетницы, жаждущей поделиться свеженькими слухами.

– Какой еще цирк? – изумленно спросила Йоланда. – Ты что, с ума сошла?!

– Ну, может, не цирк, а собачий театр. Вовсе я не сошла с ума, это он, видно, немного того… Я позвонила бы раньше, но неделя была просто безумная. Работа, дети, родственники, рестораны…

– Почему ты решила, что он того? И при чем здесь театр? – нетерпеливо потребовала Йоланда, не имея ни малейшего желания выслушивать, какими делами занималась все эти дни Элизабет.

– Я увидела его в прошлое воскресенье с какой-то девицей и сворой собак! – плохо маскируя ликование, воскликнула та.

– С девицей? – переспросила Йоланда, не услышав ничего другого.

– Ага. У каждого в руке было собаки по три-четыре. Все ухоженные, породистые. По-моему, королевский пудель, потом ретривер или даже два…

– Какая она? Ты обратила внимание? – Йоланда терялась в догадках и все твердила себе, что новой женщины у Доусона просто не может быть.

– Чуть полноватая, но, я бы сказала, очень… гм… здоровая, что ли, – принялась описывать Элизабет. – Лицо белое-белое, щеки румяные, шаг пружинистый. И такое чувство, что… гм… как бы это сказать… что вся жизнь ей в радость. Ну, это, конечно, так, первое впечатление. Может, неправильное.

Йоланда поймала себя на том, что, хоть и стоит в комнате одна, быстро качает головой.

– А кто она такая, как по-твоему?

– Как это кто? Конечно, его новая подруга, – ответила Элизабет явно не без удовольствия. Менее привлекательная, недалекого ума, она всегда оказывалась в тени Йоланды и тайно ей завидовала. – Рассел еще не старый, серьезный, видный и разведенный мужчина! Не может же он всю жизнь сходить с ума по тебе. Сколько ему? Тридцать семь?

– Тридцать восемь, – пробормотала Йоланда, мысленно уверяя себя, что в Элизабет говорит давняя злоба и что никаких доказательств у нее нет. – С чего ты решила, что это его подруга? Подумаешь, прошлись вдвоем по улице!

– Они шли не просто так, – поспешила сообщить Элизабет. – А за ручку. Девчонка эта как будто очень молоденькая. Но смотрятся они неплохо: он – настоящий мужчина, она – этакий цветочек.

Над головой Йоланды будто прогремел гром. Какое-то время ей казалось, что чудовищный разговор лишь плод ее воспаленного воображения.

– Ты что, расстроилась? – с наигранным участием поинтересовалась Элизабет. – Не понимаю. Ты же сама от него ушла, точнее сначала нашла Джозефа, а потом дала отставку Расселу. По-моему, по-другому и быть…

Йоланда положила трубку и долго стояла на месте будто парализованная. Перед глазами возникали премерзкие картины. Доусон ведет за руку, целует, обнимает другую женщину! Гораздо более молодую и жизнерадостную, чем она, Йоланда. По груди расползлось столь гадостное клейкое чувство, что стала не мила жизнь.

Надо срочно что-то предпринять! Срочно! – прозвенело в ушах. Или я потеряю его навек и тогда до конца своих дней буду маяться с этим…

– Дорогая, ты готова? – послышался из прихожей голос Джозефа.

Почему я никогда прежде не замечала, что он так гнусавит? – мелькнуло в мыслях Йоланды.

– Дорогая? – Джозеф заглянул в комнату.

Йоланде стоило неимоверных усилий повернуть голову.

– Ты забыла о времени. Мы опаздываем, а Шемберг этого страшно не любит. Надень новое ожерелье, оно подчеркивает изящество твоей шейки. И поживее, не стой на месте. – Дабы смягчить свою строгость, он послал жене воздушный поцелуй.

Йоланда взглянула на его полные красные, почти женские губы и почувствовала легкий приступ тошноты. Надо выкинуть что-нибудь совершенно неожиданное. Завтра же! Она медленно, будто в полудреме, подошла к туалетному столику и надела другое ожерелье – подарок Рассела на пятую годовщину свадьбы. Завтра воскресенье, они наверняка встретятся. Надо заявиться к нему ни свет ни заря и попробовать его вернуть. А если она останется у него на ночь? – продребезжал в голове вопрос, и слегка дрожащие руки вмиг похолодели. Нет, не может такого быть… Он не приведет ее в наш дом, не ляжет с ней в нашу постель. Я пущу в ход все свое обаяние, буду молить о помощи высшие силы, и все получится, я точно знаю. К ней у него не любовь, может только страсть, а у нас было гораздо больше – победу одержу я. В ее висках пульсировала тупая мучительная боль, руки не желали слушаться.

– Что с тобой происходит?

Йоланда не услышала вопроса мужа, а о Шембергах совершенно не помнила. Пусть это нехорошо, низко, нечестно, размышляла она, пытаясь застегнуть замочек ожерелья и никак не попадая крючком в кольцо. Пусть я веду себя непоследовательно, смешно, недостойно. Но иначе не могу и буду бороться до победного конца.