Не так живи, как хочется

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Изба на постоялом дворе.

Спиридоновна и Яков.

Спиридоновна. Ну, ну, закладывай ступай!

Яков. Что ж, Анна Спиридоновна, я тебе за овес деньги отдал сполна, значит, как есть.

Спиридоновна. Ну, отдал — и конец.

Яков. Да известно… что ж такое… дело масленичное, можно нашего брата и винцом похолить.

Спиридоновна. Уж вы, жиды, из души вытянете. (Подносит водку.)

Яков (пьет и утирается). Покорнейше благодарим.

Спиридоновна. А в Бунькове Мишке кривому сдай.

Яков. Оно это точно, что ж говорить, Мишка кривой супротив других ловчей будет. Только теперь староста на буньковских ямщиков приказ написал: если будете, примерно, метать промеж себя и тащить, котора половина больше, так и тащите, а им чтобы не галдить, и чтобы супротив говорить не смели.

Входит Груша.

Те же и Груша.

Груша (подпрыгивая и похлопывая руками). Ух, как перезябла вся, беда!

Спиридоновна. А неволя стоять на морозе-то? Точно тебя из избы-то гонят.

Груша. Да уж больно весело на улице-то: парни гуляют, девки гуляют, песни играют, не ушел бы от них, кажется. Я погреюсь да опять пойду. Что-то мне сегодня уж больно весело, девке.

Спиридоновна. А то неужто скучать? Об чем это? Живем хорошо, ожидаем лучше. (Ямщику.) Ты что здесь толчешься-то? Ступай закладывай.

Яков (почесываясь). Да уж больно мне… тово… неохота от масленой уезжать-то.

Спиридоновна. Вам бы все гулять! Ступай! Ступай! (Толкает его; ямщик уходит.) Поди вот попотчуй купцов винцом; сидят там лошадей дожидаются. Пошути там с ними, побалагурь, наври им короба с три, они ведь охотники.

Груша. Да, как же, нужно мне к ним идти!.. Пристают да целоваться лезут; смерть не люблю! Мне и от своих-то парней проходу нет.

Спиридоновна. А к тебе нешто пристанет? А я так люблю купцов. Я вот десять лет постоялый двор держу, десять лет как в огне горю, ни одному мужику против меня не потрафить, так уж навидалась я их. Я после покойника-то твоего отца молоденькая осталась; тогда еще мы в Бунькове держали. Бывало, наедут — пей, гуляй, веселись! Уважаю даже купцов за их жизнь. Только держи себя в струне: языком, мол, что хошь болтай, рукам воли не давай — вот мой обычай! Этот… как его?.. Петр Ильич, что ли? Что он больно часто повадился?

Груша. Ничего, ходит так себе, для времяпровождения. Не гонять же его.

Спиридоновна. Зачем гонять, может и пригодится. Ты его, Груша, блюди, приголубливай, только не больно поваживай. Женись, мол, вот и все тут, и хлопотать не об чем, а на бобах-то, мол, нас не проведешь. А до той поры пущай ходит да гостинцев носит. Что им в зубы-то смотреть!

Груша. Ишь ты, мать! Как же, охота мне замуж! по тех пор и погулять, пока в девках. Еще замужем-то наживуся! Гуляй, девка, гуляй я!

Спиридоновна. Не век же тебе в девках-то сидеть, а вышла за человека хорошего да за богатого, и ходи как пава… Фу-ты, ну-ты!.. То ль не житье! Пей, ешь на поданном, ложись на постланном, только врозь ползи. (Уходит.)

Груша (одна). Замужем-то жить трудно! Угождай мужу, да еще какой навернется… Все они холостые-то хороши!.. Еще станет помыкать тобой. А девкам-то нам житье веселое, каждый день праздник, гуляй себе — не хочу! Хочешь — работай, хочешь — песни пой!.. А приглянулся-то кто, разве за нами усмотришь. Хитрей девок народу нет. (Поет песню.)

Спиридоновна и Петр входят.

Груша, Спиридоновна и Петр.

Спиридоновна. Вот я к тебе гостя привела. Садись, Петр Ильич. Скидай шубу-то.

Петр. Не надо. Я на минуту к вам, проездом заехал.

Груша. Отчего ж на минуту? Посиди.

Петр. Нехорошо днем-то: у вас мало ли народу толчется — увидят.

Груша. А тебе кого бояться-то?

Петр. Нет, я ужо приеду вечером, в те поры погуляем.

Спиридоновна. Сиди, сиди, небось никто сюда не войдет. А ужо приезжай, милости просим. Выпей-ка винца.

Петр. Не хочу.

Спиридоновна. Полно ломаться-то. Выпей.

Петр. Ну давай. (Пьет.) Спасибо.

Спиридоновна. Вот так-то… на здоровье! Смоталась совсем, и день и ночь пьяна, дым коромыслом; такая уж эта неделя, право. (Уходит; Груша затворяет за ней дверь.)

Груша и Петр.

Груша. Что ты такой сердитый? На меня, что ль, сердит?

Петр. Я нынче не в себе, скучно, дела такие есть.

Груша. А ты не скучай. Что за скука!.. Так-то, голубчик мой беленький. (Поет.)

Петр. Уж очень я тебя люблю! Надоть так думать, ты меня приворожила чем ни на есть!

Груша. Что ты! Господь с тобой!

Петр. Возьми ты вострый нож, зарежь меня, легче мне будет.

Груша. Да что с тобой сделалось?

Петр. Несчастный я человек! Ничего и не пойму, ничего не соображу. Голова моя вся кругом пошла! Ровно туману кто напустил на меня!

Груша. Да отчего так? Скажи.

Петр. Говори ты мне прямо, так, чтоб уж я знал: любишь ли ты меня?

Груша. А то скажешь — нет? Известно, люблю.

Петр. Ой ли? Верно твое слово?

Груша (обнимая его крепко). Вот как люблю… вот!

Петр. Груша, так ты меня так любишь? Ну, пропадай все на свете! Скажи ты мне теперь: загуби свою душу за меня! Загублю, глазом не сморгну.

Груша. Что ты, что ты?! Нехорошо! Нешто такие слова говорят? В какой час скажется. Вот у нас кузнец Еремка, все этак душой-то своей клялся, в преисподнюю себя проклинал… Ну, что ж, сударь ты мой… такая-то страсть!.. И завел его на сеновал под крышу. Насилу стащили, всего скорчило. Уж такой-то этот Еремка распостылый! Каких бед с ним не было! Два раза из прорубя вытаскивали, а ему все как с гуся пода.

Петр. Что мне себя жалеть-то? Уж и так пропащая моя голова, заодно пропадать-то! Говори, мое солнышко, чего тебе нужно: золота, серебра, каменьев самоцветных — себя заложу, а тебе подарю.

Груша. Ничего мне, голубчик ты мой беленький, не надо, всего у меня довольно. А ты вот что, парень, люби ты меня, как я тебя люблю.

Петр. Эх, девка! Что балясы-то точишь! Видишь, я в каком разе! Проси, чего хочешь. Дорогого проси!

Груша. Чего у тебя просить-то! А вот что: ходи почаще, носи пряничков послаще, да еще ленту поалее, да гляди на меня помилее, да целуй покрепче… ха, ха, ха!.. Да вот еще я у тебя давно хотела попросить: купи ты мне перстенечек.

Петр. Ужо два привезу.

Груша (поет).

У нас у всех девушек есть… ну, понимаешь… приятели. Посмотри в праздник, сколь хорошо: на улице сидят все вместе; а ты вот со мной никогда не погуляешь. По крайности я перстенек покажу, что есть у меня такой парень, который меня верно любит. Ты приезжай ужо пораньше, заложим тройку, насажаем девок, поедем кататься с песнями.

Петр. Давай руку. (Берет руку.) Значит, кончено! (Ударяет ее по руке. Груша кивает головой.) Так на кой нам шут девок! Мы двое поедем.

Груша. Что ж не поехать!

Петр. Поедешь?

Груша. Известно, поеду.

Петр (целует Грушу). Вот это люблю! Это по-нашему. Поди посмотри, нет ли кого в избе либо на дворе.

Груша. Что так скоро? Посиди.

Петр. Теперь некогда. Еще вечер-то наш.

Груша. Ну, нельзя, так не надо. (Уходит.)

Петр (один). Ух! Загуляю! Эку паву поддел! Нас ли девушки не любят?

Груша входит.

Петр и Груша.

Груша. Ступай, никого там нет, только какая-то старушка приехала, не здешняя.

Петр. Ну, прощай!

Груша. Прощай, соколик.

Петр уходит.

Какие мы девки баловницы! Вот приласкай парня, он и не отстанет, и будет подле тебя увиваться. Только чтой-то он иной раз такой хороший, веселый, а иной раз чудной такой? Что-нибудь у него на душе есть. Может, он что недоброе затевает… так мы с матушкой и двери покажем, у нас недолго! А все будет жаль. Вот шуткой, шуткой, а ведь как полюбила, ажно сердце ноет, так вот и бьется, ровно голубь.

Входит Степанида.

Груша и Степанида.

Степанида. А что, девонька, погреться бы у вас тут у печки можно?

Груша. Погрейся, тетенька.

Степанида. Я вот одежонку-то тут положу да мешочки-то вот… Изломало всю… да прозябла немножко; не близко ведь ехать-то, третьи сутки в дороге. А дорога-то, милая, известно, масленица, не первый путь. Ох, ох, ох! В Москву со стариком, девушка, приехали, дочку навестить, да не знаем, где найтить-то. Пообогреемся, ночку переночуем, а завтра пойдем поищем.

Груша. Как же это ты, тетенька, не знаешь, где дочь найти?..

Степанида. В Москве-то всего впервой, толку-то не скоро найдешь; опять же время к вечеру.

Груша. Что ж, она у вас здесь замужем?

Степанида (усаживается у печки). А вот, девонька, видишь ты, какое дело-то вышло. Город-то наш на проезжей дороге; мещане мы. Живем-то хоть бедненько, а домишко-то у нас хоть куда. Вот и останавливаются у нас купцы и баре, случается. Семья-то у нас небольшая была: я с мужем да дочка Дашенька; хозяин-то у меня уж старенек. Останавливался у нас проездом купец молодой, начал он Дашу-то уговаривать да улещать. Нам и невдомек такое дело. А в прошлом году, около святок, и сманил ее у нас.

Груша. Ишь ты, а!

Степанида. Сманил, сманил. Горя-то, горя-то что было! Ну, да уж нечего делать, не воротишь. Только получаем мы от нее письмо из Москвы. Вот оно и теперича со мною… Всё так с собой и ношу. Пишет, просит прощения и благословения от нас нерушимого, и что как приехали они в Москву, он на ней женился, и у него семья и торговля, всё как следует, и что живет она благополучно и с мужем в любви.

Груша. Видишь ты, счастье какое! За купца за богатого!.. Поди-тка ты!.. Знать, из себя хороша?

Степанида. Уж куда хороша!.. Не знаю, теперь как; может, горе-то ее повысушило, а допреж-то этого была такая красавица, полная, да белая… Вот хоть с себя пример возьми.

Груша. Ну, что я за красавица, помелом нарисованная.

Степанида. Нет, что ж, ты хорошая лапушка, видная, и тебя, гляди, хороший жених возьмет.

Груша. Да ведь это, тетенька, какое счастье выдет; не родись пригож, а родись счастлив.

Степанида. Не завидуй, девушка, чужому счастью. Вот мы было и порадовались, что так дал ей Бог. Должно быть, честный человек, хороший, на ее долю вышел. Да как и не порадоваться? Своя кровь, своя болезнь. Только после этого письма она нам ничего и не писала, и слуху о ней не имели — жива она или нет. Сбирались ехать, да не на кого дома оставить; а вот недавнушко слышали мы от проезжих людей, что муж-то с ней стал дурно жить, нагуливать, хмелем зашибаться. Нечего делать, собрались со стариком, да и поехали. Ну, там, конечно, родня богатая, еще как примут: бывает, мать-то и выгонют. Скука-то меня больно обуяла без дочушки-то!.. Все глазыньки выплакала, от питья, от еды отбило… Сама, милая, посуди.

Груша. Известное дело.

Агафон входит.

Те же и Агафон.

Степанида. Что это ты, старый, замешкался?

Агафон (распоясываясь). Я все с лошадкой: отпряг, поставил на место, сенца дал. Животинку-то жалеть надо; ведь она не скажет. Ну вот, старуха, Бог дал, и приехали, а ты все торопилась. Зачем торопиться-то? Тише едешь, дальше будешь.

Степанида. Да мне больно доченьку-то увидать хотелось.

Агафон. Вот и увидишь, коли Бог даст. Все своим чередом, торопиться-то никогда не надо.

Степанида. Уж я не чаяла и дожить-то. Ноги-то старые, а то бы так и побежала.

Агафон. Что бежать-то? Ну что бежать-то? Зачем? Баба дура, зачем? А мы смирненько придем, скромненько… всему свое время, свой предел. Достань-ка мне лепешечку из мешка, пожуем пока.

Степанида (достает). Нá тебе помягче, а то не угрызешь.

Агафон. Ну, хорошо, ладно. Вот это мне по зубам.

(Едят молча.)

Степанида. Что-то наша Даша делает теперь, поглядела б хоть одним глазком.

Агафон. Что? Известно что — свое дело делает; хозяйство есть, чай, хлопочет; люди богатые, не то что мы.

Степанида. А ведь как, чай, трудно ей, бедной, в чужой-то семье!

Агафон. Не в чужой, а в своей.

Степанида. Да говорят, что муж-то ее не любит.

Агафон. Мало что говорят: не всякому слуху верь.

Степанида. А уж как она, бедная, нам рада-то будет!

Агафон. Известно, рада будет. А все, старуха, чай, маленько зазорно будет на стариков-то своих смотреть. Как ты думаешь, а?

Степанида. Что ж зазорно? Бог ей судья, мы сами не безгрешные.

Агафон. Известно, не безгрешные… А все как-то тово… детищу-то против родителей… как будто не годится.

Степанида. Что ж, Агафон Потапыч, ты ведь в те поры сам первый ее простил.

Агафон. Что ж не простить! Я любовь к ней имею, потому одна, а кого любишь, того и простишь… Я и врагу прощу, я никого не сужу. Да разве я один судья-то? а Бог-то? Бог-то простит ли? Может, оттого и с мужем-то дурно живет, что родителей огорчила. Ведь как знать?

Спиридоновна и Даша входят.

Те же, Спиридоновна и Даша.

Спиридоновна. Сейчас, матушка, сейчас! Подожди немного, красавица. Лошадок заложут тебе хороших, мигом довезут. Посиди вот тут, подожди.

Даша (садится к столу). Хорошо, я подожду.

Спиридоновна. Что ты, никак плачешь? По родителям, что ли? Аль горе какое есть?

Даша. Нет, так, ничего.

Спиридоновна. Что тосковать-то, нынче масленица. Гляди-ка, народ-то скружился совсем. Масленица ведь один раз в году бывает, не уважать-то ее нельзя. А уж правду-матку тебе сказать, беда как голова болит.

Агафон. Кому масленица, кому и великий пост. Ох, ох, ох…

Спиридоновна. Вестимо, что так. (К Груше.) Сунь-ка, Груша, в печку давешние блины-то, годится к ужоткому, к ужину.

Груша. Сейчас, матушка. (Берет ухват.)

Спиридоновна. Подальше подвинь, подальше. Ну, да вот эти-то… да вот горшочек-то.

Груша сажает и опирается на ухват.

Даша (говорит нараспев, сквозь слезы).

Степанида. Что это бабочка-то больно тоскует?

Агафон. Знать, не легко, коли тоскует.

Даша (продолжает).

Степанида. Не наша ли горькая с чужой стороны?

Агафон. Что ты, что ты, старуха!

Степанида. Сем-ка я погляжу пойду. (Подходит к Даше.)

Даша (встает). Матушка, ты ли это?

Степанида. Дочушка!.. Доченька!

(Даша кидается к ней на шею.)

Дитятко ты мое родимое, солнышко мое красное, заря ты моя восхожая, сокровище ты мое ненаглядное!.. (Садится.) Потапыч, поди-ка, свет, сюда.

Агафон (подходит). Что там у вас?

Даша (встает). Батюшка! прости ты непокорную! (Кланяется.)

Агафон. Ну, что ты, что ты?.. Ну, Бог с тобой, Бог с тобой!.. (Садится.)

Степанида. Уж и где же я тебя встретила!.. Не ждала-то я, не чаяла…

Даша. Ах, тятенька, в глаза-то тебе глядеть мне совестно!

Агафон. Ну, что про старое толковать!.. Бог с тобой! Кто старое помянет, тому глаз вон. Куда ты это, дочка, собралась-то — скажи ты мне?

Даша. К вам, тятенька, собралась!

Агафон. Ну, это хорошо, доброе дело, что вспомнила. Что ж, тебя муж-то отпустил?

Даша. Нет, тятенька.

Агафон. Как же это нет? Как же нет?

Даша. Да что, тятенька, перед вами мне утаивать не след: жили мы сперва с Петром Ильичом очень хорошо, любил он меня.

Груша вслушивается.

Потом вдруг ни с того ни с сего стал загуливать, пить, дома не бывает, со мной только что ссорится…

Агафон. Ну, что ж, ну, что ж?

Даша. Каждый день брань да ссора. Ну уж, так и быть, перенесла бы я это горе: сама виновата, без воли родительской пошла за него. А то, матушка ты моя, родная ты моя, променял он меня на какую-то… (Ложится на шею к Степаниде.) Легко ли это моему сердцу!

Степанида. Что ты? дитятко мое, что ты?

Даша. Нынче, нынче мне Вася сказывал, к нам ходит. (Махнув рукой.) Приятель его!.. (Со слезами.) Мой-то холостым, видишь ты, прикинулся!.. (Опять ложится на плечо.)

Груша (бросая ухват). Ах, матушка! ах, ах!..

Даша. Разлучили меня с другом милым, с сердечным моим…

Груша. Ох!.. Сердце мое!

Даша. Разлучила меня с ним злая разлучница!

Груша. Матушка! Да ведь это я разлучница-то!

Спиридоновна. Что ты плачешь-то? На них, что ли, глядя?

Агафон. Ну, так что ж ты? Ну, что ж ты?

Даша. К вам, батюшки, собралась ехать, опять жить с вами, с моими родными.

Агафон. Как к нам? Зачем к нам? Нет, поедем, я тебя к мужу свезу.

Даша. Нет, батюшка, не поеду я к нему.

Агафон. Да ты пойми, глупая, пойми — как я тебя возьму к себе? Ведь он муж твой? (Встает.) Поедемте. Что болтать-то пустяки, чего быть не может! Собирай, старуха, одежонку, собирай… Как ты от мужа бежишь, глупая!.. Ты думаешь, мне тебя не жаль? Ну, вот все вместе и поплачем о твоем горе — вот и вся наша помощь! Что я могу сделать? Поплакать с тобой я поплачу. Ведь я отец твой, дитятко мое, милое мое! (Плачет и целует ее, потом берет свою одежду и подходит к ней.) Ты одно пойми, дочка моя милая: Бог соединил, человек не разлучает. Отцы наши так жили, не жаловались — не роптали. Ужели мы умнее их? Поедем к мужу. (Берет ее за руку и уходит. Степанида за ними.)

Груша и Спиридоновна.

Груша (плача). Матушка, да ведь он женатый!

Спиридоновна. Кто он-то?

Груша (садясь к столу и закрывая лицо руками). Петр Ильич!