Не теряя времени. Книжник

Бум!

Судя по дневнику Бена, в июне 199.-го мысли его зловеще вращались по замкнутому кругу. «Люди говорят совсем не то, что думают», «что считать добром и злом — дело вкуса», — писал он. Или: «Мы вечно стремимся прийти к заключению, хотя в конечном счете („в конечном счете“ подчеркнуто самим Беном) не продвигаемся дальше вступления».

Чтобы понять, как Бен стал таким, каким мы знаем его сегодня, человеком, который весело насвистывает на ходу, всегда не прочь пропустить стаканчик, давно забросил свой дневник и увлекся изучением животных, надо вернуться к тому летнему утру, когда он вышел из дому, без всякой цели, просто так.

— Просто так, просто так… — бормотал Бен себе под нос. — То-то и оно, что не так! Все не просто и не так.

Настроение в тот день у него было так себе.

Как ни старалось солнце, как ни наяривало, но развеять мрак в душе Бена, чтоб у него там распогодилось и распустились розы, не могло — свет и тепло не пронимали Бена. Он угрюмо шагал, обдавая каждого, кто на него ни взглянет, серым, слякотным зимним холодом. Будто сгусток ненастья брел ясным утром по городу.

Остановившись у табачного киоска, он купил пачку сигарет, достал одну штуку и протянул бомжу, который сидел тут же на углу, но тот отказался.

«Черт подери, — подумал Бен, — и как он ухитряется торчать тут целый день, ни разу не курнув?»

На минуту он поставил себя на место бомжа и задал тот же вопрос самому себе: «И как я ухитряюсь торчать тут целый день без единого перекура?»

Но ответить не смог, а потому вернулся на свое место и пошел себе дальше.

Чуть отойдя, он повернул назад, чтобы еще разок спросить бомжа о том же самом, но не решился — прошагал мимо. Тогда он перешел на другую сторону улицы и, глядя под ноги, направился в первоначальную сторону.

Бомж удивленно на него смотрел. Бен проклинал себя: «Ничтожество! Заговорить и то ни с кем не можешь — трус!»

Знал бы он, что перемена тротуара переменит его жизнь до полной неузнаваемости, так порадовался бы своей вполне, в конце концов, понятной робости. Но он еще не знал и потому все шел и злился на себя, и едкий дым отвергнутой сигареты омрачал его мысли.

На последнем этаже дома, на другом конце той же самой улицы, проснулась и потягивалась девушка, которая еще не знала, как ее зовут. А в ней проснулась неистовая жажда грейпфрута, как всегда по утрам, не считая воскресного, когда ее больше тянуло на персики.

Но укорять себя за то, что не запаслась любимыми цитрусами с вечера, хотя прекрасно знала, что пожелает их с утра, она не стала, а вскочила с постели и запустила подушкой в жирного кота, который спал, свернувшись на полу.

— Не для того я назвала тебя Билли Кидом, чтоб ты тут дрых без просыпу! — крикнула девушка.

Кот лениво запрыгнул на кровать и снова улегся. А девушка голышом прошлепала в ванную, сунула голову под кран и тряхнула грудями, чтобы немножко их взбодрить.

Заспались все сегодня, сказала она и вернулась к кровати со стаканом воды в руке.

От ледяного душа кот взвился и заметался по комнате.

— Давай-давай! — сказала хозяйка.

Она положила коту остатки овощного рагу и, глядя, как он лопает, вздохнула: этот котище сожрет что угодно.

Потом она нырнула в платьице, сунула ноги в пластиковые пляжные босоножки (продавщица в магазине, припомнилось ей вдруг, называла их «медузами») и, хлопнув дверью, вышла на улицу.

Прямо в соседнем доме была бакалейная лавочка, которую держал африканец, девушка рванула туда, но наткнулась на запертую дверь. На двери болталась табличка с надписью: «Обиделся».

«Первое апреля?» — мелькнуло у нее в голове, но вид залитой летним солнцем улицы опровергал эту гипотезу. Тогда она, лишь вскользь подумав, кто ж это обидел бедного африканца, пошла в другой магазин, на той же улице подальше, где торговали только фруктами и овощами.

«Что ж, — думала она, — там даже лучше. А мне урок — не будь такой лентяйкой». Хотя и знала, что давно уже отвыкла лениться.

Девушка, которую звали неведомо как, шла быстро-быстро, подгоняемая голодным бурчанием в животе. Нацелившись на пирамиду восхитительных грейпфрутов впереди, она не замечала ничего другого.

Бен шел, повесив отяжелевшую от мрачных мыслей голову, и не видел ничего, кроме своих потрепанных туфель скитальца. Зелено-красно-желтой груды фруктов, с которой в этот миг он поравнялся, он не замечал.

…

И — БУМ! — они столкнулись.

…

Волей-неволей Бен поднял голову, и что же — прямо перед ним сидела, как и он, на тротуаре и смеялась молодая девушка.

Но он не улыбнулся, хоть что-то в потаенных недрах его души шептало, что вообще-то происшествие смешное. Он помог ей подняться и спросил:

— Вы не ушиблись?

— Нет, Балу.

— Точно?

— Ну да, Балу.

— Я Бен.

— Бен Балу?

— Просто Бен. А дальше — что хотите.

— Тогда, значит, Бен-грейпфрут.

— Что-что?

— Грейпфрут. Это то, что я хочу.

— Но где же я его возьму?

— У тебя за спиной, Балу.

Бен обернулся и увидел море разноцветных овощей и фруктов.

— Позвольте, я куплю вам штучку? — спросил он, краснея.

— Давай.

— Наверно, это лучше, чем сигарета, — задумчиво проговорил он.

— А ты не куришь?

— Курю.

— Отлично! Потому что после хорошего грейпфрута я люблю выкурить сигаретку.

— Я думал, вы скажете: «хорошую сигаретку».

— А я не так сказала?

— Нет, вы сказали просто: «сигаретку».

— Правда? А я была уверена, что и «хорошую» сказала.

— Нет, уверяю вас.

— Ну, ладно… как там было?

— Отлично. Потому что после хорошего грейпфрута я люблю выкурить сигаретку.

— Отлично! Потому что после хорошего грейпфрута я люблю выкурить… хорошую сигаретку!

К прилавку они подошли вместе. Торговец улыбнулся девушке, а на Бена покосился с опаской. Бен заметил и по укоренившейся привычке низко повесил голову.

И сразу рот, глаза и все его лицо скрылись из виду. Девушке это не понравилось.

— Мой друг, — сказала она торговцу, — никогда в жизни не ел грейпфрутов.

— Никогда? — спросил торговец.

— Никогда, — подтвердил Бен, не поднимая головы.

— Не может быть! — воскликнул торговец, и в голосе его звучали удивление и насмешка.

А удивлялся он и насмехался потому, что сам грейпфруты ел с младых ногтей.

Тут Бен набрал побольше воздуха и начал:

— Моя мать их терпеть не могла.

Девушка посмотрела на Бена — ну наконец-то поднял голову.

— Когда-то она любила человека, который поедал их с утра до вечера, а потом он ее бросил, и теперь она не может видеть грейпфруты, даже на картинах.

Девушка не сводила с него глаз. Она порылась в памяти, пытаясь отыскать картину с грейпфрутами, но бросила, недоискав, чтобы не отвлекаться от рассказа.

— Однажды, — продолжал свое повествование Бен, — мы с братом принесли домой один грейпфрут… Так брат говорит, у него по сей день щека горит от материнской оплеухи.

Торговец стоял, разинув рот. Насмешка сбежала с его лица. Осталось одно удивление с легким оттенком сочувствия. После последних слов Бена повисла тишина, которую прервала девушка.

— Выход, по-моему, только один, — сказала она, — немедленно это дело компенсировать. Прямо сейчас начать активное употребление грейпфрутов.

И, не давая торговцу времени спросить, какое такое дело, скомандовала:

— Взвесьте-ка нам шесть килограммов этих чудесных грейпфрутов.

Торговец засуетился у прилавка, а Бен с девушкой уставились друг на друга.

Обычно грейпфруты продавались по штукам, но торговцу уж очень хотелось услужить и угодить этой девушке, так что он стал накладывать плоды на весы.

Бен смотрел на нее неотрывно, а она — на него.

Задача оказалась не из легких, грейпфруты так и норовили раскатиться во все стороны, но торговец проявил чудеса сноровки и в конце концов соорудил из них ровную пирамиду.

Бен с девушкой смотрели и смотрели друг на друга.

В процессе укладки один роскошный грейпфрут — «самый лучший!», подумал торговец, — пришлось убрать, торговцу было ужасно досадно, но плод отличался столь безупречной шарообразностью, что никак не держался на весах. Трижды пытался торговец закрепить его в пирамиде. И трижды обрушивалась пирамида.

Не будь Бен с девушкой так заняты глядением друг на друга, они заметили бы тень горького разочарования на лице торговца, когда он все же отложил в сторону грейпфрут-красавец.

Но они смотрели друг на друга неотрывно.

— Шесть килограммов, — сказал печальным голосом торговец, указывая на пирамиду.

Печаль его мгновенно пролегла меж девушкой и Беном и расцепила их взгляды. Они обратили их на торговца и удивились, как это он не лопается от радости перед такой прекрасной грейпфрут-пирамидой!

Он же, мало того что не лопался, но и вообще стоял несчастный-разнесчастный. Бен с девушкой видели это, им было его жаль, но они не могли понять, из-за чего он огорчен.

Ведь они же не знали, что самый хороший грейпфрут не поместился в пирамиду.

Расстроенный торговец вытащил бумажные пакеты, чтоб разложить в них все шесть килограммов. Бен с девушкой подумали, что ему очень жаль разрушать пирамиду — поэтому он загрустил. Еще бы, думали они, как тут не опечалиться: только-только построишь, и сразу ломать!

Он взял самый верхний грейпфрут.

Девушка лихорадочно соображала, что делать. Бен скреб в затылке в поисках идеи.

В его воображении уже почти возник пакет пирамидальной формы, но тут она воскликнула: «Замри!»

Все замерли.

— Кладите-ка обратно, — сказала девушка торговцу, и он послушно положил. — Сфотографируем! — предложила она и достала из сумки небольшой аппарат.

И, хоть печаль торговца не имела отношения к уничтожению пирамиды, столь неожиданный вираж его взбодрил. Сниматься он любил. Улыбка ненадолго снова заиграла на лице, он, гордо встал поближе к своему творению, и девушка его сфотографировала.

— Ну вот! — сказала она и стала помогать торговцу рассовывать грейпфруты по пакетам.

Да, торговец сниматься любил, но Бен, тот просто обожал. Его кольнула зависть, а там уже и ревность. «Как так? — подумал он. — Она его снимает только потому, что он сложил вот эту пирамиду?»

Он знал, что девушка хотела не столько снять, сколько утешить бедного торговца, но поглупел от ревности. А потому насупился.

Торговец же, раскладывая вместе с девушкой грейпфруты, снова вспомнил про самый хороший и про свою неудачу. И тоже насупился.

Бен, глядя на него, разозлился вконец. «Ишь, он еще и недоволен! — подумал он. — Чего ему теперь-то не хватает?» Примерно то же думала и девушка, но добрее и жалостливее, так что получалась совсем другая гамма чувств.

Все фрукты были наконец разложены по пакетам, а все трое отчего-то изнывали (торговец от печали, Бен от ревности и глупости, а девушка совсем от другой гаммы чувств).

Им захотелось поскорее разбежаться по домам и захандрить по углам.

Бен с девушкой поделили пакеты и вышли на улицу.

Они уже повернули в разные стороны, как вдруг торговец выскочил из лавки и закричал:

— Постойте!

В руке он держал самый лучший грейпфрут.

Бен и девушка вернулись с разных сторон.

— Позвольте, я вам подарю еще вот этот, — сказал торговец Бену. — Мне бы хотелось, чтоб он стал вашим первым.

Девушка посмотрела на торговца, потом на Бена, а потом на прекрасный грейпфрут — теперь он был в руке у Бена, устремившего на нее взгляд, полный немой мольбы о фотографии.

Не сводя глаз с грейпфрута, она сначала подивилась его красоте и округлости, а потом призадумалась и… поняла.

Поняла, что грейпфруты продавались не на вес, а поштучно, все поняла про пирамиду и почему в ней не хватало лучшего плода, и почему печалился торговец, и почему бессилен оказался фотоаппарат, и даже почему вдруг разозлился Бен.

Все это вспыхнуло в ее мозгу мгновенно, но не настолько, чтобы не хватило времени подумать: «Ну, до чего ж я умная!»

Девушка снова посмотрела на грейпфрут, потом на Бена и в заключение на торговца, которому сказала:

— Такое стоит сфотографировать отдельно!

Она достала аппарат, а восхищенный Бен сейчас же принял тщательно продуманную позу и приготовился сниматься.

— Нельзя ли и мне тоже такую фотографию на память, пока грейпфрут еще не съеден. Я в жизни не видал подобной красоты!

Бен тут же передал ему грейпфрут (зависть, ревность и глупость порой могли закрасться в его душу, но эгоизм и жадность — никогда).

Девушка выбрала позицию, чтобы сфотографировать торговца на фоне фруктов, с грейпфрутом в руке. И, еще глядя в объектив, видела, чувствовала и знала, что снимок выйдет потрясающий.

Потом же со словами:

— Ну, а теперь меня! — выхватила у торговца плод и стала объяснять ему, как обращаться с аппаратом.

А Бен стоял, задумавшись. Ему нисколько не было завидно, что девушка давала урок фотографии не ему. Ведь он-то обожал сниматься.

Он думал о другом.

Смотрел на то, как девушка с грейпфрутом на улице, залитой летним солнцем, вдвоем позируют для фотографии, и думал о давешней матери: «Увидь она такую сцену запечатленной на картине, она бы точно примирилась с грейпфрутами».

Сфотографированные и довольные, все снова разошлись, — все, кроме девушки и Бена, которые остались вместе.

— И что теперь? — спросил Бен.

— Теперь мы их съедим.

— Как, все?

— По одному.

— Ну, ладно, только чур будем выкуривать по сигарете после каждого грейпфрута.

— Идет, — сказала девушка. — Или скажем иначе: будем курить сигареты и после каждой съедать по грейпфруту.

Они стали думать, куда бы пойти, и Бен, хоть девушка и предложила сразу ближайший парк, стал взвешивать достоинства и недостатки разных мест для поедания грейпфрутов:

— …можно в кино, но придется выходить мыть руки и пропускать начала и концы всех фильмов… можно на площади, но там…

— Да нет, Балу, ты можешь прошерстить в уме весь город вдоль и поперек, но места лучше, чем вот этот парк, нипочем не найдешь, так что пошли туда!

— Но должен же я точно знать, что это место лучшее.

— Да лучшее, я знаю за двоих!

В парке Бен не успел рассудить, которая скамейка лучшая, как девушка направилась к ней прямиком и села. Взяла прекраснейший грейпфрут и хитро на него посмотрела.

— Хочу скорее съесть вот этот!

— Нам нужен нож.

— Грейпфруты чистятся и так.

— Но у меня-то как раз есть.

И Бен достал свой ножик.

— Тогда давай ножом! — обрадовалась девушка.

Она разрезала грейпфрут, который был так мил торговцу, пополам, и каждый съел по половинке, кусая мякоть и высасывая сок.

— С ума сойти! Как вкусно! — сказала девушка.

— С ума сойти, — поддакнул Бен.

Она сдалась на седьмой сигарете. В Бена уже давно не лезло, но он сказал:

— Как, уже?

— Ну, я-то не первый раз их ем.

— Я тоже. Хотя таких вкусных не ел никогда, — Бен поразмыслил и добавил: — Пожалуй, что и вовсе ничего такого вкусного не ел.

Они встали с солнечной скамейки и пошли к фонтану. Бен помыл свой ножик, а девушка зачерпнула рукой воды и попила.

Бен смотрел на нее. Она весело облизывалась, на лице сияли и переливались водяные брызги.

— Фонтанна! — сказал он.

— Что?

— Фонтанна. Подойдет вам такое имя?

— Вполне. Ничуть не хуже, чем Марианна.

— Вас зовут Марианна?

— Нет. А хотелось бы. Но и так неплохо.

— Так даже лучше.

— Лучше так лучше, — согласилась Фонтанна.

Они вышли из парка и пошли обратно, к тому месту, где встретились. Оба молчали. По дороге попался давешний бомж. Фонтанна отдала ему оставшиеся фрукты. Бомж расплылся в улыбке и рассыпался в благодарностях. А Бену подмигнул и сказал:

— Не то что сигарета!

Фонтанна как-то странно глянула на Бена, и они пошли дальше.

— Ты знаешь этого типа? — спросила у Бена Фонтанна.

Помедлив, он ответил:

— Это тот, кто бросил мою мать.

Фонтанна, кажется, не удивилась:

— Похоже, он все так же обожает грейпфруты.

— Да, тварь такая!

— А сигарет не любит.

— Ну. Не курит.

Фонтанна пожала плечами:

— И как он ухитряется торчать тут целый день, ни разу не курнув?

— Есть вещи, о которых я предпочитаю не задумываться, — ответил Бен и улыбнулся.

Они прибавили шагу.

Городок, где жили Фонтанна и Бен, не имел ни конца, ни начала, в нем можно было прогулять весь день, не покидая центра.

Чем оба наши героя обычно и занимались, но ни разу не встретились до того самого дня, когда некурящий бомж и обиженный бакалейщик совместными, хоть и невольными усилиями не столкнули их нос к носу.

Подчиняясь закону, который никому не удавалось сформулировать по той простой причине, что его и не было, город был в постоянном движении. Площади и улицы, дома и парки — все непрерывно перемещалось в непредсказуемых направлениях. По большей части это происходило по ночам — вот и все, что можно сказать точно. Хотя и днем тоже.

Ища разгадку этого феномена, не один великий ученый и вдумчивый исследователь потерял если не голову, то уж наверняка все волосы на голове. Бен и Фонтанна дорожили шевелюрами не меньше, чем самими головами, но даже если бы они их ненавидели и только и мечтали, как бы поскорей от них избавиться, они бы и тогда не стали углубляться в поиски разгадки, — причуды городка им в общем-то скорее нравились.

И вот они шагали и шагали.

— У меня есть кот по кличке Билли Кид, а он целыми днями спит, — сказала Фонтанна.

— На свете мало кто носит подходящее имя, — заметил Бен.

Так они шли, переговариваясь на ходу.

— Бен значит Бенжамен?

— Не угадали!

— Тогда Бенуа?

— Да нет!

— Бенито?

— Нет-нет-нет! Бен — это просто Бен.

— Ну ладно. Бен так Бен.

Они все шли, а полуденное солнце наяривало все сильнее.

— Сейчас сварюсь, — заметила Фонтанна, не замедляя шага.

— А я уже давно сварился.

— Как мило, что ты терпел и молчал.

— Ерунда!

— Не спорь, это мило!

— Ну ладно.

Воздух все раскалялся, но ноги безостановочно несли их вперед.

— Бен!

— А?

— Раз мы теперь признались, что оба взмокли…

— Ну?

— Было бы здорово принять холодный душ. Три раза подряд!

Они остановились. Бен задумался.

— До меня отсюда далеко, да и ванная у меня не ахти… можно пойти обратно в парк, но…

— …я не люблю поворачивать назад, — не сговариваясь, в один голос проговорили они.

— Вы тоже? — воскликнул Бен.

— И ты? — воскликнула Фонтанна.

Изумленные неожиданным дуэтом, оба растерялись. Первой пришла в себя Фонтанна:

— Значит, обойдемся водой в бутылках.

— А где мы ее возьмем?

— Вон там!

Она указала на супермаркет.

С места в карьер оба ринулись на другую сторону улицы, ворвались в магазин, а минуту спустя так же резво выскочили с бутылками воды под мышкой. И вот они свернули с улицы в какой-то закоулок, упиравшийся в детскую площадку.

— Никого, — сказала Фонтанна.

— Все в школе, — сказал Бен.

— Бедные дети!

— Эх, не хотел бы я очутиться на их месте.

— Тебе везет!

— Как это?

— Да так. Ведь ты же не на их месте.

— А, ну да. Уж этого-то мне точно не хочется. Отличные качели! — вздохнул он.

— Пошли на песочек, — сказала Фонтанна.

Они подошли к песочнице, и Бен уселся на нижний край утыкавшейся в нее горки-развалюхи.

— Что это ты делаешь?

— Сижу на краю горки.

— И что ты делаешь, сидя на краю горки?

— Смотрю на ваши босоножки.

Фонтанна помрачнела.

— А что с ними такое? — спросила она с вызывающей ноткой в голосе — ей показалось, Бену они не понравились.

— Они вам обалденно подходят! — сказал он.

— Спасибо, — с облегчением сказала Фонтанна. — Они называются «медузы».

Она стащила с себя платье через голову и, оставшись нагишом, сказала:

— Ну а теперь купаться!

Бен все смотрел на ее босоножки и вдруг увидел, как рядом с ними на песок упало платье. Но поднять глаза не решился. Так и продолжая изучать каждое щупальце босоножек-медуз, он взял бутылку и подошел к Фонтанне.

— Э, нет! Вместе! — сказала она и стала сдирать с него футболку.

Бен разделся, разулся, но остался в трусах и, потупясь, стоял перед Фонтанной. Бутылку он отдал ей, сам взял другую, и они вылили воду друг другу на голову.

Фонтанна стояла, обнаженная, в песочнице посреди детской площадки, вода прокатилась по ее телу, лизнула откинутые назад волосы, оставила две лужицы в ямочках у ключиц, быстрым ручейком пробежала меж грудей, по животу, по бедрам, полилась по ногам и добралась до знаменитых «медуз».

Ничего этого Бен не видел.

— Привет, я Фонтанна! — она звонко засмеялась.

— Фонтанна, — отозвался Бен, упорно глядя в землю.

Она захлопала в ладоши и схватила оставшиеся бутылки.

— Я же сказала: три раза подряд!

— Три так три, — сказал Бен босоножкам.

Все тело девушки, нареченной Фонтанной, опять покрылось водяными блестками.

— Почему ты на меня не смотришь? — спросила она.

— Смотрю, — ответил Бен.

— Как же смотришь, когда ты уставился под ноги?

— Я по-другому не могу.

— Но почему? — едва не простонала девушка.

— Все из-за ваших босоножек.

— При чем тут опять босоножки? — рассердилась она.

Бен еще хорошенько не знал, что хочет делать в жизни, но твердо знал, чего не хочет, так, например, сейчас меньше всего ему хотелось сердить эту девушку. И вот, собравшись с духом, он начал медленное восхождение от подошв к вершине тела Фонтанны.

Оторвался от шлепанцев, влез по скользким ногам на бедра, переполз на живот, просочился меж грудей, вскарабкался на плечи, рывком одолел шею, добрался до лица и, ослепленный им, напряг остаток сил и очутился в мирном пристанище у нее на макушке.

— …! — выдохнул Бен, а она улыбнулась.

Фонтанна уже опять надела платье, а Бен, хоть и стучал зубами, но никак не мог отвести от нее глаз.

— Одевайся, Балу, а то простудишься насмерть.

Бен послушно оделся, и они ушли с площадки.

Холодная вода взбодрила, освежила их, в них будто засияло новое утро, для них начался новый день, в который они вступали вместе: оба, в ногу, одной дорогой.

Итак, они снова шагали.

— Стало лучше, — сказала Фонтанна. — И так-то было хорошо, но теперь еще лучше.

— Сказать вам одну шуточку?

— Давай.

— Про ваши босоножки.

— Интересно! — Фонтанна засмеялась.

А Бену вдруг показалось, что он знает, чем хочет заниматься в жизни: смешить Фонтанну.

— Эти ваши медузы… — начал он.

— Мои медузы… ну и что?

— Они как Медуза Горгона — посмотришь и окаменеешь.

Фонтанна улыбнулась.

Не шутке, а автору шутки. Бену.

Улыбка была наградой остроумию Бена, храбрости Бена, усилию, которого стоила ему эта шутка (в общем-то довольно плоская и банальная), а главное, его порыву — придумать и сказать, — и все затем, чтобы Фонтанна улыбнулась.

Она и улыбнулась и сказала:

— Продавщица не знала, почему они так называются. Хозяин лавки говорил — потому что пластик прозрачный, как медуза. Но ей казалось, это все не то.

— Конечно, ерунда! — поддакнул Бен.

— Фигня! — фыркнула Фонтанна.

— Чушь собачья! — расхохотался Бен.

Бен с Фонтанной гуляли по улицам. В том городишке без конца и края, кроме них, жило еще немало народа, но все боялись заблудиться и всё больше отсиживались в ресторанах, магазинах и конторах, шедших по обеим сторонам тех самых улиц.

Поэтому прохожих не было — одни они.

И вдруг Фонтанна замерла и повернулась к Бену. Ее трясло, в глазах зажегся блеск, рот приоткрылся. Она схватилась за живот и выпалила:

— ХОЧУ ЕСТЬ!

Как ни развеселился Бен и как его ни подмывало острить и дальше, он мгновенно понял, что голод Фонтанны — штука не шуточная.

— Сейчас! — бросил он и бросился сам, напропалую, добывать еду, чтобы ее насытить.

Учуяв жареную курицу, Фонтанна, сидевшая с поникшей головой на тротуаре, встрепенулась и метнула в Бена — он спешил к ней с противоположного — улыбку… такую, что у Бена до сих пор остался след да и сама она немало удивилась.

Эта была не такая улыбка, какой она привыкла улыбаться, и не такая, какую явление жареной курицы обычно вызывало на ее лице. Фонтанне показалось, что ее произвели какие-то другие мышцы, которые вдруг специально выросли, в награду и в благодарность Бену.

Такая улыбка подкосит вас на полном ходу, заставит плюхнуться на землю и залиться слезами от счастья. И Бен едва-едва все это не проделал, но все же у него хватило стойкости выдержать улыбку с честью. Здравый смысл подсказал ему, что вряд ли Фонтанне понравится, если он усядется посреди улицы и разрыдается.

Тем более, когда она голодная.

Не замедляя шага, он весь открылся, так широко, как только мог, чтобы Фонтаннина улыбка попала ему внутрь и там, внутри, осталась, не причинив ущерба ничему вокруг.

Потом, опять замкнувшись, он подошел к Фонтанне и сказал:

— На вот… это тебе, моя птичка.

Они сидели рядышком на тротуаре и закусывали жареной курицей.

Фонтанна уплетала с наслаждением, а Бен смотрел на нее во все глаза. Сам он обычно ел спокойно, без эмоций, только ради насыщения, а вид Фонтанны, пожирающей курятину, настолько захватил его, что он и вовсе забыл о еде.

То было воодушевляющее действо, казалось, даже курица была в восторге от того, что принимала в нем участие, она так и порхала в руках у Фонтанны и с радостным трепетом попадала ей в рот.

Для девушки все это было не в новинку, и ей приходилось подстегивать Бена:

— Ешь, ешь, Балу, тебе надо есть.

Уже потом Фонтанна рассказала Бену, что так у нее было с детства, между ней и пищей всегда существовала некая живая связь, она сама не понимала, что это такое, родителей же эта аномалия тревожила.

— Однажды за обедом с блюда спрыгнула редиска и покатилась по столу точнехонько ко мне. Мама расплакалась, а я… я слопала редиску.

— Ну, правильно, а что же оставалось делать!

— Вот и я так подумала.

— Она, наверно, умерла счастливой.

— Да мама вроде бы еще жива.

— Я про редиску.

— А-а! — Фонтанна улыбнулась. — Редиска так и захрустела под зубами, как будто только этого и дожидалась!

Очень скоро от лежавшей между ними курицы, которая когда-то бегала, потом была убита, ощипана, зажарена, а потом ожила и встретила блаженную кончину во рту Фонтанны, остались только кости.

Бен тщательно и тщетно осмотрел их.

— Ничего больше нет, — сказал он.

— Бедная цыпа!

— Я не цыпа.

— Да? Ну ладно.

— Хотя… — засомневался Бен, — кто его знает…

Он встал и замахал локтями:

— Кудах-тах-тах!

Фонтанна рассмеялась. Она тоже вскочила и плотоядно щелкнула зубами:

— Ам!

— Нет-нет! Кудах-тах-тах! — Бен бросился бежать.

— Куда же ты, цыпа, постой! — закричала Фонтанна и погналась за ним.

Бен и Фонтанна бежали со всех ног, кружа и петляя, как придется.

И, наконец, один город знает, как очутились на той же улице, где встретились. Но к тому времени оба давно уже забыли, почему гонялись друг за другом, и обоим было наплевать — гонялись да и всё.

(Бомж протер глаза: мимо него лихо промчался Бен, и это противоречило его представлениям о злобных курильщиках. Следом за ним неслась как угорелая Фонтанна, и тут бомж одобрительно хмыкнул: дескать, известное дело, как поешь грейпфрутов, так и разбирает охота бегать… хотя сам он с места ни на сантиметр не сдвинулся.)

Бен поравнялся с овощной лавкой и остановился на полном ходу в том самом месте, где они с Фонтанной врезались друг в друга.

Подбежала Фонтанна. Бен подставил ей спину, она развернулась, и оба замерли спиной к спине, опершись друг о друга и вытянув ноги, уставшие, потные и запыхавшиеся.

Сердца их неистово колотились и сотрясали грудь, затылки соприкасались, поэтому они не могли видеть, что оба одинаково улыбаются, блаженно закатив глаза.

Не успев хорошенько отдышаться, Фонтанна сказала:

— Пойдем-ка, я что-то тебе покажу.

И отвела Бена к африканской бакалейной лавочке, на которой все еще висела табличка «Обиделся».

Табличка висела криво, и они долго разглядывали ее, склонив головы набок. Бакалейщик даже не спустил железную шторку — просто закрыл дверь и повесил табличку.

Внутри все в этой своевольной лавке имело вполне рабочий вид. Бен, как утром Фонтанна, толкнулся в дверь, но та не поддалась. Можно было подумать, хозяин-африканец внезапно рассвирепел и, не помня себя, выскочил из лавки. Правда, про табличку все-таки не забыл, но, судя по буквам, написал ее наспех, и болталась она так криво, как будто, уходя, бакалейщик со всей силы хлопнул дверью. Странно еще, что покупатели не стучали изнутри в витрины, взывая к прохожим о помощи. Однако в лавке было пусто: ни покупателей, ни обидчивого африканца, странное закрытие оставалось загадкой.

— И давно тут закрыто? — спросил Бен.

— С утра, — ответила Фонтанна. — На что это он, интересно знать, обиделся?

— Может, просто запарился? — предположил Бен после легкого раздумья.

— Вряд ли. Он африканец, — возразила Фонтанна и после вовсе невесомого раздумья сказала: — А может, замерз?

— В такую жару? Африканцы, конечно, народ зябкий, но уж не настолько!

— Ну, тогда я не знаю, — сдалась Фонтанна.

— Я тоже, — сказал Бен. — Но у меня есть друг, который знает всё.

У друга, который знает всё

Бен и Фонтанна шли узкими улочками, то и дело сворачивая с одной на другую.

Они старались придерживаться нужного направления, поскольку знали: точного маршрута не существует, ведь город без начала и конца горазд на неожиданные фокусы. Бен рассказал Фонтанне, как однажды вышел за сигаретами и путь до киоска занял пять минут, обратный же — двое суток. Он запасся терпением, шел ночью, при свете луны, единственной спутницы в долгой дороге, и был ужасно огорчен, что вернулся так скоро.

— Надеюсь, — сказала Фонтанна, вышагивая рядом с Беном, — сейчас мы не сразу придем.

Они шли прямо-прямо-прямо, сворачивали — но ни разу не повернули вспять — и снова прямо, сворачивали и опять… пока не очутились перед садом без ограды. На вид весьма запущенным, и эта видимость была нелживой. А в глубине раскинулся одноэтажный деревянный дом, похожий на большой барак, накрытый крышей лишь наполовину.

К дому вела заросшая травой дорожка.

— Это здесь? — спросила Фонтанна.

— Здесь, — ответил Бен.

— Наверное, есть кое-что, чего твой друг не знает, например, где у него лежат садовые инструменты.

— Садом занималась его жена, — объяснил Бен. — У нее был особый дар. Она разговаривала с растениями, спала рядом с молодыми всходами, опрыскивала их водой изо рта. Сад был великолепный. Круглый год цвели самые разные цветы. Но однажды она куда-то уехала, а он поклялся, что не прикоснется к саду до ее возвращения.

— Видимо, она так и не вернулась.

— Да, он давно уж потерял надежду, но не нарушать же клятву.

Они дошли до дома и постучали в дверь.

Никого.

— Черт! — сказал Бен.

— Что ж, подождем, — сказала Фонтанна и села в траву около порога.

Бен сел рядом. Отсюда сад смотрелся гораздо лучше и приветливее. Былая краса еще не стерлась. Как ни сердится сад на сбежавшую хозяйку, но устранить следы ее прикосновений он не мог. То были джунгли в человеческий рост, одичавшие от горя, но полное жизни буйство свободно разросшейся зелени заставляло забыть о печальной причине этого запустения.

Посреди заброшенного огорода одиноко возвышался стол для пинг-понга.

Бен заметил, что Фонтанна с любопытством смотрит на почтовый ящик, прибитый к столбику неподалеку от крыльца. У него сняли дно и поставили снизу большую урну, куда неминуемо отправлялась вся корреспонденция.

— Должно быть, этот человек совсем отчаялся, раз дошел до такого, — сказала Фонтанна, не замедлив прибавить: — Но придумано неплохо!

— Он бросил читать, — сказал Бен.

— Что читать?

— Да все. Не желает больше видеть ни строчки.

— С чего это?

— Не знаю. Всю жизнь сидел в библиотеках, все читал да читал, а потом вдруг ему надоело. Первое время он еще читал газеты, или хотя бы листал… теперь же его воротит от одного только вида почтовой открытки… правда, это не страшно — открытки никогда ему и не приходят.

— Откуда же он знает — ведь вся почта попадает в урну?

— А почтальон он сам.

Как Бен ни на минуту не усомнился в том, что Фонтанна физически притягивает к себе редиски, так и она безоговорочно поверила, что его друг работает почтальоном.

То ли по той причине, что Бен с Фонтанной испытали потрясение при встрече, то ли вовсе без всякой причины они были предельно искренни друг с другом, и хоть оба любили чуток прихвастнуть, тут не давали себе воли.

— Хорошая профессия, — сказала Фонтанна.

— Кошмарная! — возразил Бен. — Сплошные приключения — на полдюжины романов хватит!

Они помолчали, пытаясь представить себе, какая прекрасная книга могла бы получиться из приключений почтальона.

— Увы!

— Писать он тоже бросил?

— Попробовал писать. Но если не читать того, что пишешь… — Бен с тоской подумал о собственном дневнике.

— Да, это нелегко, — договорила за него Фонтанна и вспомнила, как составляла списки покупок и вечно что-нибудь да забывала.

— Твой друг случайно не высокий? — спросила Фонтанна.

— Очень высокий.

— Похожий на ковбоя?

— Точно.

Бен и Фонтанна сидели в чаще жарких джунглей, в послеполуденной тиши, и понемножечку их разморило.

Они разлеглись. Сперва на животе и опершись на локти — курили сигареты и соревновались, кто закинет окурок в урну (турнир закончился вничью).

Потом перевернулись на спину и закрыли глаза. Бен не сопротивлялся дреме и скоро провалился в сон.

Фонтанна же, дождавшись, пока он заснет покрепче, открыла глаза, встала, скинула платье и стала на него смотреть таким же взглядом, как на детской площадке.

Потом опять легла, нагая, рядом с Беном, еще немного посмотрела на него с улыбкой и заснула тоже.

Бену приснился запутанный сон, где только под конец все прояснилось.

Фонтанне снилось, что она обнимается с Беном в песочнице, наполненной грейпфрутами.

На землю между ними села птичка, чирикнула и улетела прочь.

Бен и Фонтанна крепко спали и не услышали, как по улице к дому подходит очень высокий человек и поет:

Он пел во все горло, мило фальшивя и размахивая почти пустой сумкой. Судя по форменной фуражке и тесноватому кителю, он и правда был почтальоном. И песенку пел почтальонскую.

Едва зайдя в сад без ограды, почтальон резко замолчал — увидел спящих на траве девушку с парнем.

Замолчал не от страха — он сразу узнал в спящем своего друга, — а потому что тревожить сон друзей было не в его правилах.

Он пошел на цыпочках по заглохшей дорожке, остановился у почтового ящика и засунул руку в свою почтальонскую сумку. Роясь в ней, он бросил взгляд на босоножки девушки, на ее волосы, лицо, а там, расхрабрившись, и на все остальное.

— Куколка, — прошептал он и бросил в ящик все, что оставалось в сумке. Корреспонденция упала в урну — работа на сегодня была закончена.

Пинг-понг, пинг-понг, пинг-понг…

Под этот пинг и понг Фонтанна проснулась, подняла голову и увидела, что Бен и его друг на другом конце сада увлеченно играют в настольный теннис.

При этом один скакал и метался во все стороны, а другой только вытягивал руку и отбивал шарик, однако Фонтанна, прикинув, решила, что силы игроков примерно равны. Отвлекать их она не стала, тихо надела платье и, закинув руки за голову, снова улеглась и стала наблюдать за ходом матча.

Время шло, а игра и не думала кончаться, как будто друзья решили резаться в пинг-понг всю оставшуюся жизнь. Наконец, они отложили ракетки — Бен проиграл со счетом 31:33.

— Когда-нибудь я все же обыграю тебя, Ковбой, — сказал Бен.

— Ну конечно, — отозвался тот, кого он назвал Ковбоем. — А пока пожмем друг другу руки.

— Классная игра! — раздался голос сзади.

Не разнимая рук, приятели оглянулись. Фонтанна с улыбкой вставала с травы.

— Спасибо, куколка! — ответил ей Ковбой.

— Это Фонтанна, — поправил его Бен.

— Привет, Фонтанна! — сказал Ковбой.

— А это Ковбой, — представил Бен.

— Привет, Ковбой! — сказала Фонтанна.

Друзья направились к Фонтанне, а она пошла навстречу им.

Подойдя вплотную, она пошарила глазами — лицо Ковбоя обнаружилось не сразу.

— Какой ты высокий! — сказала она.

— В моем деле это очень полезно, — загадочно ответил он.

То есть ни вид, ни тон, с какими отвечал Ковбой, загадочными не были, но смысл ответа был загадкой для Фонтанны. Она представила себе почтовые ящики, висящие на трехметровой высоте, которые, если б не Ковбой, безнадежно пустовали бы. Наверное, подумала она, их владельцы почитают Ковбоя как святого.

— Ты правда знаешь всё?

— Это Бен вам сказал?

— Нет, Римский Папа объявил по радио.

В ответ — ледяное молчание.

Бен уставился на Ковбоя, Ковбой — на Фонтанну, Фонтанна — себе под ноги.

Она прикусила язык — и что это на нее вдруг нашло? Такой хороший малый, а ей вдруг вздумалось отпустить ему колкость — не в ее это духе! И тут ей вспомнился родной братец — тот не мог удержаться, чтобы не съязвить, когда ему задавали вопрос, ответ на который сам собой разумелся. Фонтанна ненавидела и брата, и мать с отцом, и прочую родню, поэтому ей было неприятно ощущать себя хоть в чем-нибудь на них похожей.

— Эти скоты из Ватикана… оставят ли они меня когда-нибудь в покое! — нарушил наконец молчание Ковбой.

— Проклятые католики! — подхватил Бен.

— Чтоб им всем провалиться! — заключила Фонтанна, втайне благодарная Ковбою за то, что он помог ей устранить неловкость.

День клонился к вечеру, солнце садилось, наступало самое приятное время, и Ковбой с надеждой в голосе сказал:

— Давайте выпьем?

Бен и Фонтанна, каждый по отдельности, еще несколько лет назад сделали окончательный выбор между вождением автомобиля и выпивкой — оба решительно предпочли ходить пешком. Так что предложение Ковбоя было встречено с восторгом.

— В саду? — спросила Фонтанна.

— В доме? — спросил Бен.

— На террасе, — усмехнулся Ковбой.

— Виски? — спросил Бен.

— Джин? — спросила Фонтанна.

— Турнир коктейлей, — очень серьезно произнес Ковбой.

Он был непревзойденным мастером последнего слова.

Они поднялись на террасу — так Ковбой называл открытую половину дома. Он пошел зачем-то дальше, в крытую, а Бен с Фонтанной выдвинули стол поближе к краю и установили сзади старую скамью-качалку. Очень скоро вернулся Ковбой, таща одной рукой огромный ящик с разными бутылками, а в другой держа три больших бокала.

— Пабло, Пако и Карлито, — объявил он, ставя бокалы на стол.

А Бен подумал, что забыл предупредить Фонтанну о странной мании приятеля давать имена всем окружающим предметам. «Да ладно, сама разберется», — решил он. И не ошибся: Фонтанна живо схватила третий бокал и воскликнула:

— Чур, мне Карлито!

Мания была странной вдвойне — она усугублялась непостоянством. Бен знал, что однажды окрещенные предметы могли менять имена чуть не каждый день. Сам Ковбой, казалось, этой путаницы не замечал и, уж во всяком случае, ничуть из-за нее не тревожился, зато замечал и злился Бен. Злился больше на себя, на свою дотошность. И почему он должен твердо помнить, что в прошлый раз, когда он пил из Карлито, тот звался Хельмутом? Кому, ну кому это надо?

Но сейчас было явно не время расстраиваться, и Бен, в утешение себе, подумал о гитаре Ковбоя, единственной вещи, которая никогда не меняла имени: всегда и везде хозяин называл ее одинаково — Барбара.

Фонтанна села на скамью-качалку посередине, два друга — по сторонам от нее, и они принялись смешивать коктейли и любоваться тем, как догорает день над притихшими джунглями.

Все трое участников турнира сохранили о нем самые смутные воспоминания.

Ведь алкоголь не только придает особую окраску людям, вещам и мыслям, но и дырявит память. Фонтанна, Бен и Ковбой при всем желании не смогли бы вспомнить, какие коктейли они изобрели и выпили в тот вечер.

Остались в памяти лишь вкус и цвет да еще отдельные моменты (например, как вдруг позеленел Ковбой, отведав причудливую смесь Фонтанниного изготовления) и дикие фразы (вроде той, что сказала Фонтанна, хлебнув того же пойла: «Я будто проглотила собственную мать»). Одно все запомнили точно: победителем вышел Бен с коктейлем «Летний трепет», от которого они лишились дара речи и преисполнились восторгом и благодушием.

После этого победного аккорда они мало-помалу стали приходить в себя.

Первой очнулась Фонтанна и удивилась тому, что уже темно:

— Мы прозевали закат!

Вторым подал голос Бен:

— Хорошо, что у меня не было никаких дел.

И последним — Ковбой:

— Так вы пришли без дела, просто так?

Бен и Фонтанна переглянулись и, мысленно посовещавшись, решили, что вряд ли смогут дать исчерпывающее описание африканской лавочки, а потому предложили Ковбою пойти и посмотреть на нее самому.

— Так ты скорее вникнешь в суть, — сказал ему Бен.

Ковбой опять скрылся в комнатах и скоро вышел с фонарем и фляжками.

— Мало ли что может случиться! — объяснил он.

Они еще не протрезвели до конца, да, собственно, и не желали, скорее им хотелось добавить градус, чтобы хмель не выветрился, а потому они наполнили три фляжки коктейлем-чемпионом и отправились в дорогу.

Дорога была долгой и прекрасной.

К летнему трепету прибавился трепет ночной.

Звезды, луна и редкие фонари, сменяя друг друга, так хорошо освещали путь по темным улицам, что для Люси, фонаря Ковбоя, не оставалось работы. Они шли твердым шагом, по временам давая городу возможность передохнуть и приготовить им дорогу дальше, а сами делали привал, где заблагорассудится, чтобы выпить за успех экспедиции.

Так в спящем городе появилось в ту ночь немало одноразовых баров: одинокая телефонная будка, широкий край закрытого ставнями окна, старый выброшенный диван, — все эти местечки внезапно оживали под звон сдвинутых фляжек.

Спутники говорили мало, а пьянели все больше и тихо наслаждались веселым ночным походом.

Хоть ни один не говорил: «Я тихо наслаждаюсь веселым ночным походом».

Наслаждались — и всё.

Наконец они дошли до лавки, и Ковбой зажег-таки свой фонарь, чтоб осветить табличку. Фонтанна в третий раз за день прочла загадочную надпись: «Обиделся».

— Досадно, — сказала она.

— Грустно, — сказал Бен.

— Странно, — сказал Ковбой, к которому они с надеждой повернулись. Он озадаченно взглянул на них и покачал головой: — Боюсь, я вам ничем не помогу. Не знаю, что это с ним вдруг случилось.

— А я-то думал, что ты знаешь все, — разочарованно сказала Фонтанна.

— Все, кроме этого! — Ковбой развел руками.

— Тьфу, черт! — ругнулся Бен, видно, ругаться ему было сподручнее, чем огорчаться.

Расстроенные, они уселись все втроем на противоположный тротуар, а рядышком поставили фонарь, который слабо освещал витрину. Фонтанна приникла головой к плечу Бена.

Ничего не изменилось, но в полумраке пустынная лавка приобрела гнетущий вид, и в разогретом вином воображении друзей мелькнуло жуткое видение: труп африканца, повесившегося на единственном дереве в своем саду.

Фонтанна на миг закрыла лицо руками.

— Я немножко знаю этого мужика, — сказал Ковбой, — ему часто приходят посылки из Африки. Он всегда улыбается… Так расклеиться — совсем на него не похоже. Не понимаю, какая муха его укусила.

Бен опрокинул фляжку — на асфальт скатилась капля, малюсенькая и последняя.

Непроглядная ночь упорно рушилась на них.

Фонтанна протянула Бену свою фляжку, и тут, слава богу, Ковбой воскликнул:

— Придумал!

Фонтанна вскинулась, Бен поперхнулся, а Ковбой продолжал:

— Пошли к нему домой!

— А ты знаешь, где он живет? — спросил Бен.

— Посмотри на мою форму, дружище Бен! Или ты думаешь, я вырядился на маскарад?

Ковбой вытащил из кармана связку ключей:

— Разве это не ключи от почты?

Фонтанна просияла, она вскочила, подняла фонарь и, подойдя к стеклянной двери, прочитала имя бакалейщика: «Фабиан Вальтер».

Ковбой и Бен тоже встали и ждали.

— Фабиан Вальтер, — сказала она, вернувшись к ним.

— Или Вальтер Фабиан, — уточнил искушенный в тонкостях почтовой службы Ковбой.

И они снова пустились в путь, на этот раз с зажженным фонарем, потому что мрак в городе все сгущался.

По счастью, почтовое отделение оказалось совсем близко. Они осторожно вошли и принялись листать справочники. Пока Бен искал на «Фабиана», а Ковбой — на «Вальтера», Фонтанна обходила помещение и все осматривала.

— Фонтанна! — в один голос позвали друзья.

Она тотчас подошла и увидела смущение на их лицах.

— У нас затруднение, — сказал Бен.

— Что такое?

— Есть и тот, и другой, — сказал Ковбой.

Фонтанна нагнулась, заглянула в обе книги и прочла сначала: «Фабиан Вальтер, Слоновый тупик, дом 8», а потом: «Вальтер Фабиан, Слоновый тупик, дом 8».

Она, конечно, поняла, что адреса совпадают, но, чтобы не ударить в грязь лицом, ткнула пальцем в первый и уверенно сказала:

— Тупые вы, что ли? Наш вот этот!

Довольный, что Фонтанна выбрала за них, Бен не стал раздумывать, откуда она это знала, и бросился к дверям. Ковбой тоже не усомнился в ее выборе, но из отделения вышел как-то не особенно охотно.

По правде говоря, Фонтанна знала не больше их, но, поскольку адреса совпадали, риск был невелик.

«И потом, — думала она, — слоны — это вполне по-африкански».

Только на улице Фонтанна заметила, что у Ковбоя опять озадаченный вид.

— Ты знаешь этот тупик? — мягко спросила она.

Репутацией друга-который-знает-все Ковбой не особенно дорожил, тем более она и так уже была подмочена, но тут уже приходилось наступить на профессиональную гордость почтальона.

— Никогда не слыхал, — ответил он.

Фонтанна на него не рассердилась, но огорченно уронила руки.

Ковбою хотелось провалиться сквозь землю.

Но Бен не пал духом.

— Если просто идти, — сказал он, — то рано или поздно мы на него наткнемся.

Они шли долго-долго, то убыстряя шаг, то замедляя, в зависимости от того, что брало верх во внутренней борьбе: надежда или отчаяние.

Первой не выдержала Люси. Она светила все слабее и слабее, и путники шли все тише и тише, а когда очутились в полной темноте, остановились совсем.

И почувствовали, до чего устали.

Тогда они сели рядком посреди невидимой улицы. Фляжки давно опустели. И сказать было нечего.

Незаметно глаза их привыкли к темноте, а уши — к тишине. Незаметно они влились в ночь. Усталость прошла, они хитро переглянулись и поднялись на ноги.

Теперь по улицам спящего города бежали три кошки по имени Бен, Ковбой и Фонтанна. Проворные и ловкие, они бесшумно скользили по движущимся улицам в поисках добычи — обиженного бакалейщика.

Ни надежды, ни отчаянья больше не было, только зоркие глаза, устремленные вперед тела, только неукротимый порыв, которого ничто, даже тьма, не могло остановить.

И все-таки они остановились.

— Слышите? — сказала Фонтанна.

— Бьют тамтамы, — сказал Бен.

— Мы уже близко, я чую, — сказал Ковбой.

Тамтамы в городе

Бен, Фонтанна и Ковбой пошли на рокот тамтамов и скоро очутились у поворота на улочку, где прежде никогда не бывали, такую узкую, что туда не протиснулся бы даже слоненок. Им самим пришлось бы пробираться тут гуськом. Но звук доносился именно оттуда.

Они остановились и стояли в нерешительности.

Бен решил закурить и чиркнул спичкой — пламя ее на миг осветило табличку на стене.

«Слоновый тупик», — успели они прочесть.

— Йе-е-е-е! — заорал Ковбой.

Фонтанна захлопала в ладоши.

А Бен сказал:

— Супер!

На радостях они даже не удивились, почему крошечная улочка получила такое название, а вместо этого раскурили в честь победы сигарету на троих. При каждой затяжке заветная табличка вспыхивала красным светом.

Когда перекур победителей завершился, они свернули в тупик. Вскоре к тамтамам присоединились другие, более тонкие инструменты. Флейты, гитары и лихая, манящая труба. Чем дальше, тем шире и шире становился проход, пока не привел путников к огромным широко распахнутым воротам, в которые свободно прошло бы целое стадо слонов.

А уж трое друзей и подавно. Звонить у открытых ворот они не стали, просто вошли и увидели большой дом с неосвещенными окнами.

Стучать в дверь тоже не пришлось, поскольку дверей в доме не было. Темным коридором они прошли его насквозь. С другой стороны долетало пение, вспыхивали отблески света, смех и голоса делались все ближе и слышнее, и, наконец, друзья вышли в сад.

Там бушевало празднество.

В глубине сада пылал большой костер, во всю мочь играл оркестр, повсюду отплясывали мужчины и женщины.

Слева стоял длинный стол, а на нем самые разные посудины: кастрюли, кувшины, миски и множество бокалов и стаканов.

Справа другие мужчины и женщины — а может, те же самые, наделенные даром делать две (и более) вещи сразу, — валялись на траве или сидели на земле, болтали, пили, хохотали.

В саду стояла невероятная, прямо-таки африканская жара.

Бен и Фонтанна пытались углядеть в толпе Фабиана Вальтера или Вальтера Фабиана, Ковбой же начисто забыл, зачем пришел, наткнувшись на молоденькую красотку-метиску. Едва увидев ее, он включился в веселье, схватил стакан вина, который ему протянули, и заплясал с нею в паре.

Бен и Фонтанна брели по саду в поисках негра-бакалейщика. Искали сосредоточенно и серьезно, но не могли без улыбки глядеть на все, что творилось вокруг.

— Да они, черти, все тут пьяные! — прыснула Фонтанна.

Лавочник отыскался под кустом. В одной руке он сжимал лейку, в другой — несколько стаканов сразу. При виде Фонтанны он радостно закричал:

— О, вы тоже пришли! Да еще с друзьями!

Бену его восторг не понравился, и он приступил сразу к делу:

— На что же это вы обиделись?

— Ага! Вы, значит, тоже видели табличку!

— Целых три раза, — заметила Фонтанна.

— Извините, если я доставил вам беспокойство, — сказал бакалейщик заплетающимся языком. — Да нет, извиняться не за что! Присядьте сюда, я вам все объясню.

Бен и Фонтанна сели на траву и твердо решили не открывать рта, пока африканец не договорит до конца.

— Выпейте-ка для начала по стаканчику тропического пунша, — предложил он. — Тут у меня жарковато.

— У меня и правда пересохла глотка.

— С удовольствием попробую, — хором ответили Бен и Фонтанна, позабыв о своем зароке.

Фабиан Вальтер или Вальтер Фабиан налил в стаканы пунш и собрался с мыслями.

— Это мы придумали такую штуку, — начал бакалейщик. — Когда кто-нибудь из нас, то есть из тех, кто тут собрался, чувствует, что пора устроить праздник, что всем этого хочется и надо только дать толчок, он приходит ко мне, и я закрываю свою лавку. Такой сигнал: все видят, что лавка закрыта и понимают — будет праздник.

Я не хочу сказать, что все гости прошли сегодня мимо лавки, но достаточно и одного, чтобы очень быстро узнали остальные.

Фонтанна с улыбкой оглядела гостей:

— И кто же это был сегодня?

Вальтер опрокинул стакан и помрачнел:

— Сегодня — особый случай. Сегодня это был я сам. У меня лопнуло терпение. Слишком давно никто не приходил и не отрывал меня от работы. А мне давно уж все осточертело. И вот сегодня утром я не выдержал. Ждал-ждал — никого, вот я и обиделся. Сел было за кассу и тут подумал: «Ну нет уж, хватит!» Наскоро нацарапал табличку, из-за которой вы пришли, прицепил ее, захлопнул дверь и ушел. Домой идти не хотелось, и я целый день прошатался по городу. Так был обижен, что начал во всех сомневаться. Усомнился в друзьях, в тех, кто сейчас тут веселится. Как оказалось, сомневался зря, доказательство — этот праздник. Но что вы хотите, от скуки и одиночества в голову лезет черт-те что! — Фабиан долил свой стакан, повторил себе под нос: «Черт-те что!» — и стал рассказывать дальше: — В общем, дошел я до дому, сел на это самое место и — сейчас самому не верится! — стал думать, как бы поскорее покончить счеты с жизнью. — Он отхлебнул пунша и расплылся в широкой улыбке: — Вдруг, уже стемнело, слышу — тамтамы! Я пробежал через дом, выбежал к воротам — это шли они! Мои друзья! Все-все! Парад друзей. Они несли с собой инструменты и выпивку, пели и плясали на ходу.

И тогда — такой уж я! — я расплакался. От стыда, что мог в них усомниться, а еще больше от счастья. — Фабиан страшно разволновался и отпил еще глоточек. Казалось, он пьянел от своих слов не хуже, чем от пунша. — Хорошо, что они не такие нюни, как я, хлопнули меня пару раз по спине, налили стаканчик и устроили в саду всю эту кутерьму. Вы не представляете, или нет, раз вы сюда пришли, хотя были не в курсе, то вы уж точно представляете, как здорово иметь друзей. — Вальтер высоко поднял рюмку и патетическим от хмеля голосом произнес: — А теперь вы тоже здесь, и вот я хочу… хочу сказать, что друзья — это самое главное на свете, нет ничего важнее дружбы, а без нее и жить не стоит!

Фонтанна захлопала в ладоши. У Бена перехватило горло, он наклонился и обнял бакалейщика. А Ковбою повезло: он подошел, когда излияние чувств завершилось, и спросил:

— Потанцуем или слабо?

— Не слабо, не слабо! — сказала Фонтанна, вскочила и пошла танцевать с Ковбоем.

Бен с Фабианом остались сидеть.

— Меня зовут Бен, — сказал Бен.

Африканец посмотрел на него долгим взглядом и спросил:

— Бен или Бен?

Бен удивился:

— Первый раз слышу такой вопрос!

— Везет вам. А я так все время.

Бен замялся, усмехнулся и сказал:

— Ну да, вот и я собирался спросить…

Теперь усмехнулся африканец:

— Валяйте!

— Ну… а вас как звать: Вальтер Фабиан или Фабиан Вальтер?

— Да кто его знает? И так и сяк. Как вам больше нравится.

— Вам оба имени идут.

— Спасибо!

— Не за что. А почему на вывеске только одно?

— Да потому что люди не поймут.

— Чего не поймут?

— Если поставить два.

— А тогда почему Фабиан Вальтер? — после короткого раздумья спросил Бен.

— Потому что мне самому больше нравится так.

— Я бы выпил еще, — сказал Бен Вальтеру Фабиану.

— Пойду наполню лейку, — сказал Фабиан Вальтер.

Бен встал, прислонился к высокому кусту и поглядел на небо.

Оно уже было все в звездах.

Бен выбрал самую красивую звезду и пристально в нее всмотрелся.

Смотрел, смотрел, смотрел, пока перед глазами не расплылся ореол, тогда он мысленно провел прямую линию от неба до земли, от звезды до сада Фабиана Вальтера, и эта линия уперлась в Фонтанну — она танцевала, одна, под своею звездой.

Бен засмотрелся на Фонтанну. Ее точеное тело ритмично извивалось под тамтамы, и она успевала отхлебнуть из всех бокалов и стаканов, какие только попадались под руку. Она тоже глядела на небо, ее освещала звезда, а лицо ее так и сияло.

— Подлить вам? — спросил Фабиан.

Бен протянул ему стакан, не отрывая взгляда от Фонтанны.

Африканец стал рядом и посмотрел в ту же сторону. Он увидел Фонтанну, перевел взгляд на Бена, опять на Фонтанну. А потом на звезду над ее головой.

— Шли бы вы танцевать, — сказал он Бену.

— Я танцую, только когда надерусь.

— Ну так допейте свой стакан.

Бен залпом выпил пунш.

А Фабиан наполнил еще три стакана:

— Пейте.

Бен выпил все по очереди.

— Марш танцевать!

Бен улыбнулся. Он двинулся к Фонтанне, но через несколько шагов остановился и обернулся к Фабиану Вальтеру:

— А вы?

Тот поднял свой стакан:

— А я останусь тут. Буду пить и глядеть на вас.

Он проводил Бена взглядом, видел, как, пошатываясь, он подошел к Фонтанне и как, тесно прижавшись друг к другу, они пустились танцевать по саду.

Видел он и звезду, которая сопровождала их на небе. То плыла, то кружилась на месте, оставаясь все время над ними. У него не мелькнуло и мысли, что это ему чудится спьяна, он не пытался ущипнуть себя, не протирал глаза, не хлопал себя по лбу, а просто смотрел, как танцует на небе звезда над головами Бена и Фонтанны.

А потом он и сам окунулся в гулянье. Здесь, у него в саду, все было так, как он хотел, вокруг плясали все его друзья. И Фабиана снова охватило безотчетное желание расстаться с жизнью. Так ему было хорошо. Умереть здесь и сейчас, среди друзей, под звездным небом! Он медленно пошел к костру.

Там, за костром, стояло огненно-красное дерево с Мадагаскара, единственное дерево в его саду.

У костра играли дети. Они обступили Фабиана, взялись за руки и закружились вокруг него в хороводе. Ему пришлось остановиться. А дети с визгом падали, вставали, кружились все быстрее и не давали Фабиану сдвинуться с места.

Вдруг, глядя на вертящуюся стайку ребятни, он понял, что напился вдребезги. И, не думая больше о смерти, он повалился, где стоял, и мгновенно заснул.

В саду Фабиана Вальтера становилось все жарче. Веселый хмель кружил всем головы, в бешеном темпе играла музыка, нога Бена очутилась между ног Фонтанны.

В такт лихим трубным трелям его нога плясала между ее ног, плясала, трепетала все быстрее и приникала все плотнее, и ноги девушки затанцевали в лад с его ногою, они плясали, трепетали все быстрее, приникали все плотнее, и наконец Фонтанна крепко-крепко прижалась к Бену, откинулась назад, глаза ее раскрылись во всю ширь, и под финальный мощный, долгий вопль трубы она взлетела ввысь, к их с Беном звезде.

Потом оркестр замолчал, и Бен поднял обмякшую Фонтанну. Обвив руками его шею, она опять к нему прижалась и прошептала:

— О-ля-ля!

Плясать вокруг спящего было скучно, хоровод быстро рассыпался. Дети уселись Фабиану на живот, стали прыгать и звать по имени.

Но он не просыпался.

Тогда они побежали искать другую игру.

Осталась только одна маленькая девочка, она наклонилась и шепнула Фабиану в самое ухо: «Фабиан… сейчас праздник… нельзя спать…»

Африканец открыл глаза и чмокнул девчушку в щеку. Потом встал и пошел к гостям.

В саду Фабиана Вальтера стояла нестерпимая жара.

Гости снимали с себя все, что можно, и обмахивали друг друга одежками. Понемногу все остались в одном белье. Музыканты совсем умаялись и отложили инструменты, детей разморило, и они пошли спать. Никто больше не танцевал.

В укромном уголке сада Бен лежал ничком, уткнувшись носом в маргаритки, а на его спине валялась навзничь Фонтанна.

Ковбой сидел у самого дома, прислонясь спиной к стене и широко раздвинув ноги, между которыми сидела, прислонясь спиной к Ковбою, молоденькая метиска.

Все, может, были бы не прочь еще чего-нибудь глотнуть, но только не горячего пунша.

Что делать дальше, неизвестно.

Что делать дальше? Это же известно!

Все это знали, все об этом думали, и Фабиан Вальтер, несмотря на то, что был пьян, или, наоборот, потому что был пьян, ощутил это властное всеобщее желание. Он подошел к растянувшимся на траве музыкантам и сказал:

— Пожалуйста, сыграйте кое-что еще, вот только это…

Он наклонился и шепнул название.

— Ого! — удивился трубач. Он сел и мечтательно улыбнулся.

— Вы уверены? — фыркнул один из ударников.

— Мне никогда не удавалось доиграть эту вещь до конца, — сказал гитарист и игриво хихикнул, как будто вспомнил что-то очень и очень забавное.

— Да это ни один оркестр никогда до конца не сыграл! — сказал его товарищ и прямо-таки покатился со смеху.

— Знаю! — Фабиан тоже весело хмыкнул и оглядел гостей — они и не подозревали, что их ждет. — Ну, давайте!

Музыканты настроили инструменты и потихоньку заиграли.

Поначалу все было невинно. Они вступали по одному, занимали свое место и дожидались, пока подтянутся остальные. (А слушатели, сидящие или лежащие по всему саду без дела и почти без сил, настроились послушать музыку мгновенно.)

Но вот оркестр в полном сборе — теперь-то все и началось по-настоящему.

Первыми, на ком сказалась музыка, стали едва знакомые друг с другом мужчина и женщина, они совсем недавно встретились и сели на траву подальше от оркестра, чтобы спокойно побеседовать.

Штука в том, что эта музыка действовала на вас тем сильнее, чем меньше вы на нее обращали внимание. Ей доставляло нехорошее удовольствие нападать на тех, кто этого совсем не ждет, нравилось захватывать людей врасплох. Тут, между прочим, получали преимущество музыканты (они-то никак не могли оказаться в неведении): прежде чем самим подпасть под чары, они успевали насмотреться, что творится с другими.

Малознакомая пара была так занята беседой и так мало обращала внимание на музыку, что все произошло очень быстро. Мужчина вдруг, посреди ничего не значащей фразы, неожиданно для самого себя положил руки даме на грудь. Она же, к собственному удивлению, не только не возмутилась, но обхватила его руки и прижала их к себе еще покрепче. Они изумленно посмотрели друг другу в глаза и, не выговорив ни слова, сплелись в объятиях.

Еще миг — и она лежала на земле, а он — на ней.

Музыка возликовала при виде первых жертв и перекинулась на другие. Завоевать этих людей ей, при ее проникновенности, ничего не стоило. Подвыпившие, разгоряченные, веселенькие и полураздетые, они с готовностью воспринимали веления чудесной музыки, едва она касалась их ушей, и легко покорялись ее упоительной власти.

Ковбой тотчас откликнулся на зов метисочки, которая, заслышав музыку, стала тереться бедрами о его ноги. Он, не меняя позы, чуть приподнял ее и усадил повыше. Метиска вздрогнула, судорожно вздохнула и заерзала опять.

А музыка, неотразимая, набирала силу, неслась все дальше. Она обволакивала мужчин и женщин, завихрялась вокруг них, подзуживая их искать партнера. За исключением первой пары, все гости Фабиана Вальтера давным-давно знали друг друга, поэтому на пары разбивались быстро. Музыке редко приходилось иметь дело с такой податливостью и охотой, она могла бы даже заскучать, но нет, она была скорее благодарна людям за такое рвение и ради них старалась превзойти себя. Чувствуя это, музыканты тоже старались быть на высоте. Подкачал только один из гитаристов — бросил гитару ради девушки, которая стояла рядом, жадно смотрела на него и ждала. Но музыка продолжала звучать.

Не быстрая и бурная, а ровная, спокойная, пленительная, даже труба звучала ласково и задушевно.

Дерево в саду было только одно, зато кустов — в изобилии, в них-то и находили прибежище любовники на одну ночь.

Музыка сочла, что работа близится к концу, и тут заметила Фонтанну с Беном, лежавших спиной к спине. Такую слитную, единую, прочную парочку, что чуть не обманулась. Она подлетела к ним поближе, хоть особой необходимости в том и не видела. И чуть коснулась их, совсем слегка.

Бен и Фонтанна, Фонтанна и Бен.

Она уж собралась упорхнуть и взять в оборот Фабиана Вальтера, но вдруг замерла.

Впервые за долгую-долгую жизнь музыка услышала сама себя. Она попятилась, вернулась к Фонтанне и Бену. Невероятно! Их движения, музыка их слитых воедино тел манили музыку, вторили ей, это и была сама музыка.

Она узнала в них своих родных детей. Растроганно накрыла их и осталась подле них надолго.

«Какого дьявола он тянет?» — изнемогая, думали музыканты.

Фабиан Вальтер остался последним, не считая их. Скрутит его — и им можно наконец перестать играть и утолить тот зуд, которым накачала их музыка.

Откуда же им было знать, что музыка задержалась по семейным обстоятельствам и потому никак не настигала Фабиана. А он и не спешил. Он знал, что с ним должно случиться и что поэтому оно случится с ним последним, не считая музыкантов. С таким же умилением, с каким не так давно он озирал свой сад, охваченный весельем, опьянением и пляской, он созерцал его теперь в любовных корчах. Он наслаждался этим чудным видом, не вглядываясь в мелкие детали. Но вот и его поразила волшебная музыка, да так, что он помчался со всех ног к одной подруге, сгреб ее в объятия и утащил под огненное дерево.

А музыканты подбросили в воздух свои инструменты и вырвались на свободу.

Инструменты с грохотом упали на землю, музыка прекратилась, но продолжала жить в каждом, кто находился в саду.

Жара между тем возрастала до жути.

На известное время — и по известным причинам — гости преодолели ее, она даже пришлась им кстати, но теперь она вновь на них обрушилась, не давая дышать.

В такой адской жаре не спасала и нагота, голышом было ничуть не лучше.

— Надо что-то делать! — сказал кто-то.

Фабиан Вальтер тихонько поднялся с земли. Подружка его уснула под деревом, и он не стал ее будить. Пока все гости, кто во сне, кто наяву, мечтали о дожде, он потихонечку прокрался в дом. И вскоре вышел, потирая руки.

Так же украдкой вернулся он к огненному дереву в глубине сада и к спящей под ним женщине. Помедлив, разбудил ее, и оба присоединились к народу.

— Что случилось? — спросил Фабиан у народа.

— Дико жарко…

— Помру… — и т. д. отвечал народ.

— Чего же вы хотите?

— Дождя!

— Чтоб полило!

— Воды…

— Отлично, — сказал Фабиан. — Раз так, я спляшу для вас танец дождя.

Те, у кого еще остались силы, засмеялись, другие улыбнулись, а третьи — этих было больше всех — вздохнули да и только.

— Да ладно! — фыркнула роскошная толстуха вся в поту.

Но Фабиана это не смутило. Он встал посреди сада, запрокинул голову и стал переступать на месте. Сначала медленно, потом быстрее и быстрее, задвигались ноги, задвигались руки, за ними — все туловище. Ритмично, незатейливо, неистово.

Ковбою идея понравилась, а стоять просто так и ждать, чтоб что-нибудь произошло, наскучило. Он подбежал к африканцу и заплясал вместе с ним.

Фабиан узнал его и, не останавливаясь, бросил:

— Привет, почтальон!

— Здорово, бакалейщик! — отвечал Ковбой.

Его примеру последовали и другие гости. Фонтанна, заядлая плясунья, легко подбила Бена, и скоро танец дождя плясали все.

Отплясывали лихо и старательно, изнемогали от жары, но вызывали, упорно вызывали дождь. Так длилось долго, некоторые падали без сил на землю, но не переставали танцевать и лежа. Не сдавался и Фабиан Вальтер, он был неутомим, плясал, то воздевая руки-ноги-голову, то опуская вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… пока вдруг из груди его не вырвался истошный вопль — и хлынул ливень.

Тогда и все танцоры закричали, подняли руки к небу, веря и не веря в это чудо, и заплясали с новой силой, подставляя тело долгожданному дождю.

Все предавались буйной радости и не сразу расслышали детский смех.

В кустах по периметру сада прятались детишки со шлангами в руках и, глядя, как танцуют голышом, под струями воды, их папы, мамы и другие взрослые, заливисто смеялись.

Гости сообразили, что их разыграли, и решили отомстить. Они бросились к кустам, отняли у детишек шланги и с притворным гневом стали их обливать. А дети с хохотом катались по земле.

И все промокли до нитки.

Ночной воздух похолодел, из шлангов лилась ледяная вода, гости начали мерзнуть.

«На людей не угодишь!» — подумал Фабиан Вальтер и порадовался тому, как мудро поступил, когда не велел детям заливать костер.

Все-все теперь, и маленькие, и большие, расселись вокруг костра. Все обсохли, оделись и прижались друг к другу. Ковбой помог Фабиану принести из дома пирожные и бутылки рома.

— Хорошо быть бакалейщиком, — сказал по дороге Фабиан Ковбою. — Всегда есть что выпить и закусить.

Ковбой согласился.

Музыканты вернулись к своим инструментам. Дети обступили тамтамы. Фонтанна попросила трубача научить ее играть на трубе. И когда ей удалось извлечь первый звук, все замолчали и зааплодировали. Высокий негр по имени Мохамед стал горячо доказывать Бену, хоть тот и так не сомневался, что танец дождя на самом деле существует и что у него на родине есть люди, способные при помощи этого танца оросить огромное пространство. Ковбой с Фабианом пили и веселились, и Ковбой все выспрашивал, как называется недавняя мелодия.

Музыканты играли всем знакомые песни, и все пели, глядя в огонь и передавая по кругу бутылки рома и блюда с пирожными.

А потом стало светать, костер постепенно угас, а людей сморил сон.

На следующий день

На следующий день Бен весело шагал по дороге, которая, если повезет, должна была, хоть, может, и не очень скоро, привести его домой. Было серо и пасмурно, но это не портило ему настроение.

По временам, при мысли, что не стал будить Фонтанну и ушел один, он сам себя ругал болваном.

Но тут же понимал, что поступил как надо, а главное — он верил в глубине души, что это все не важно: остался он или ушел, играет на кларнете или на бандонеоне. «Ну вот и хорошо», — подумал он, поскольку ни на том, ни на другом играть был не обучен.

Он шел уверенно, без колебаний и смутно чувствовал: его уход не имеет значения (хотя и непривычно было так вот вдруг отбросить беспокойство). Выразить это словами Бен еще не умел, но начинал понимать: все важное отныне оберегается звездой.

Пошел дождь, Бен улыбнулся.

— Это, наверно, опять Фабиан, — подумал он вслух и стал пританцовывать.

Фонтанна проснулась с первыми каплями дождя и увидела, что она одна.

Она полежала, подставив лицо небесной влаге, чтоб она ее умыла, и внимательно разглядывая африканский узор платка, которым была накрыта. Потом вскочила, накинула платок на голову и побежала в дом.

Она нашла там Фабиана Вальтера с Ковбоем — они уселись завтракать и откупорили к столу бутылочку вина.

Фонтанна посмотрела на них с укором и, вытираясь платком, проворчала:

— Опять плясали!

— Нет! — стал оправдываться Ковбой. — Теперь это не мы.

— У госпожи Природы тоже есть свои причуды, — прибавил Фабиан.

— Поспали хорошо? — спросил Ковбой.

Фонтанна неуверенно сказала «да».

— Голова не болит?

— Да так… — ответила она. — Но в общем ничего.

— Хотите рюмочку? — предложил Ковбой.

От рюмочки она стыдливо отказалась, но пообещала станцевать им что угодно за чашку хорошего кофе.

Приятели стали возиться с кофеваркой, о чем-то переговариваясь с серьезным видом. А Фонтанне не терпелось — запах кофе щекотал ей ноздри. Наконец Фабиан что-то шепнул Ковбою, и тот кивнул:

— Ага.

— Мы сошлись на «пробуждении цветка», — сообщил Фабиан.

— О’кей! — легко согласилась Фонтанна.

Мужчины уселись на барную стойку, поставили между собой бутылку рома и жадно уставились на Фонтанну. Девушка влезла на кухонный стол, опустилась на колени, накрыла голову руками, сжалась в комок. И замерла, погрузившись в себя. Ковбой и Фабиан перестали пихаться локтями и ждали, когда начнет просыпаться цветок.

Первыми зашевелились пальцы ног цветка-Фонтанны. По одному они уперлись в стол, и он чуть пошатнулся. Живая дрожь пробежала от щиколоток до коленей. Фонтанна подалась назад, села на корточки, пригнула голову до самых бедер и уронила руки.

Затем очень медленно стали распрямляться длинные стройные ноги — тянулся к небу двойной стебель, увенчанный великолепнейшим бутоном ягодиц. Согнувшись пополам и напружинив ноги, Фонтанна снова замерла. Ковбой и Фабиан молча хватили по рюмке вина.

Постепенно она разогнулась, стала плавно раскидывать руки.

Теперь она стояла в полный рост, свесив голову на грудь, а побеги рук продолжали расти, выпуская широкие листья, пока не поднялись выше тела. Раскрылись почки-ладони, растопырились пальцы.

Мужчины позабыли о вине и в изумлении следили, как тело превращается в цветок.

Едва заметными движениями Фонтанна подняла голову и запрокинула лицо — вот она, сердцевина, сияющий цветок цветка — улыбка. Оба зрителя пытались зааплодировать, но ладони не слушались и не попадали друг в друга.

Далеко от них Бен на дороге тоже танцевал. Но его танец не имел ничего общего с цветами: он просто перепрыгивал обеими ногами из лужи в лужу и во всю мочь и всю фальшь горланил:

Бен в одиночку смеялся, смеялся так, как смеются смешливые одиночки, когда остаются одни и делают что-то ужасно смешное.

Фонтанна оставалась распустившимся цветком ровно столько времени, сколько понадобилось Фабиану и Ковбою, чтобы они опомнились, спрыгнули на пол, налили чашку кофе и, протянув ей руку, помогли спуститься со стола. Фонтанна протянула руки им навстречу, при этом каждый как-то странно заглянул в ее ладонь, потом помощники переглянулись и, быстро поменявшись местами, заглянули в другую.

— Спасибо, — сказала она им, спустившись, кивнула каждому и с наслажденьем отхлебнула кофейку.

Приятели смотрели, как девушка-цветок попивает кофе, и ждали, что она их о чем-то спросит. Да и она на них поглядывала и после каждого глотка одаривала их улыбкой, но ни о чем не спрашивала. Их лица помрачнели.

Мысль о Бене не покидала Фонтанну с той самой минуты, когда она проснулась, но куда он подевался, она еще не задумывалась. Да и вообще, у нее не было такого чувства, как будто она думает о нем, было другое: как будто он все время с ней, хоть его и не видно. Поэтому вопрос, которого приятели так ждали, ее не занимал. Но, видя их обиженные лица, она пораскинула мозгами. Больше всего на свете Фонтанна не любила обижать людей, а друзей — и подавно. Поспорить — ну, еще куда ни шло, но обижать — ни-ни! Итак, пошарив хорошенько в голове, она нашла о чем спросить:

— Ковбой… — с невинным видом начала она.

— Ммм? — отозвался он еще невинней.

— Вчера… когда я засыпала…

— Ммм…

— Рядом со мной был парень…

— Ну и что?

— Ты случайно не знаешь, куда он девался?

— Высокий парень?

— Ты повыше.

— А сильный? — встрял Фабиан Вальтер.

— Ты посильнее.

— Красивый?

— Красивей вас обоих, вместе взятых, — ответила Фонтанна с мечтательной улыбкой.

Ковбой и Фабиан как раз потому и хотели услышать вопрос о Бене, что знали ответ, но им хотелось потянуть — в отместку за то, что пришлось дожидаться.

— Я не видал, — сказал Ковбой.

— Я тоже.

— Ну-ну… — сказала огорченная Фонтанна.

Она уже не притворялась. Задав вопрос, чтоб подыграть друзьям, она задалась им всерьез, а когда ответа не нашлось, всерьез же и расстроилась. Ей в голову полезли мерзости и глупости.

Почуяв это, Фабиан с Ковбоем сжалились.

— У вас очень красивые руки, — сказал Фабиан.

— Спасибо, — безучастно ответила Фонтанна.

— А вы на них когда-нибудь смотрите? — спросил Ковбой.

— Что?

— На руки, — пояснил Фабиан, — посматривали бы почаще!

Тогда Фонтанна раскрыла правую ладонь. На ней было написано: «скоро». А на левой: «встретимся». Она приставила ладони одну к другой и прочитала: «Встретимся скоро».

И улыбнулась двум друзьям и всему свету.

Ковбой и Фабиан боялись, что послание покажется Фонтанне слишком неопределенным, и даже про себя ругали Бена, но ее это, похоже, нисколько не встревожило.

— Ну ладно, все это прекрасно, — сказал Ковбой, — но мне уже пора разносить почту. А ты, бакалейщик, пойдешь на работу?

— Навряд ли! — сказал Фабиан. — Но я уже послал сменить табличку на двери, — прибавил он с улыбкой.

— Славно погуляли! — сказал Ковбой и был таков.

Так он и ушел, ни с кем не попрощавшись и ничего за собой не убрав, как сделали другие гости и как рассчитывал хозяин.

Фабиан и Фонтанна остались на кухне вдвоем. Они выпили еще по чашечке кофе, а потом, приплюснув лоб к оконному стеклу, стали смотреть на дождь.

Он лил все сильнее, заливал сад. Разбросанные в траве рюмки, бутылки, стаканы и другие емкости наполнились до краев, и капли отскакивали от их поверхности.

Костер, естественно, давно потух.

Все это могло бы быть весьма печально, могло, но не стало. Во-первых, потому, что в доме Фабиана Вальтера печали не было места, ее давным-давно прогнали: «Пошла вон, печаль! Забирай свои манатки, и чтоб духу твоего здесь больше не было!» — а во-вторых, Фонтанне с Фабианом все виделось в особом ракурсе: дождь представлялся им прекрасным и достойным завершением праздника, дождь под конец освежил его, не дав ему увянуть.

— На такое свидание трудно опоздать, это очень удобно, — сказал Фабиан, не отрываясь от окна.

— И захочешь — а не опоздаешь! — улыбнулась Фонтанна.

— А вы захотите?

— Никогда не знаешь… — неосмотрительно ответила Фонтанна.

— Ну нет, бывает, что и знаешь… — сказал Фабиан.

— Вы правы… Я иногда такое ляпну… не подумавши.

— Со мной такое сплошь и рядом, — весело сказал Фабиан.

— Так ты меня прощаешь?

— Прощаю вас… за что?

— Вот и спасибо.

Они надолго замолчали.

Потом Фонтанна тихонько отлепилась от стекла и ушла под дождь.

А Фабиан так и смотрел в сад, пока дождь не кончился.

Тогда он поставил в проигрыватель свой любимый диск, вынес колонки и принялся убираться в саду.

Бен явился домой счастливый, мокрый, с желанием свернуть горы. Он выпил кофе, открыл свой дневник, взял ручку и задумался.

Фонтанна явилась домой счастливая, мокрая, с желанием искупаться. Она включила воду, разделась и залезла в ванну.

Сидя над раскрытым дневником, Бен вспоминал вчерашний день и соображал, как бы его описать.

Лежа в горячей ванне, Фонтанна рисовала в воображении разные сцены того дня, который провела вместе с Беном, и поглаживала свои груди.

Бена раздирали противоречивые чувства: ему было так радостно вспоминать и так трудно описывать воспоминания!

Фонтанну тоже раздирали противоречивые чувства: ей было так приятно нежиться в горячей ванне и так чудовищно хотелось есть!

В конце концов Бен понял, что у него ничего не получится, потому что рассказ о встрече с Фонтанной никак не вяжется с нудными рассуждениями, из которых состоит его дневник.

В конце концов, Фонтанна вылезла из ванны, оставив течь струйку горячей воды на время, пока она сбегает на кухню и принесет поднос с едой, а потом снова юркнула в воду.

Бен отшвырнул дневник.

Фонтанна слопала завтрак.

Он курил и скреб в затылке.

Она перебралась из ванны в постель.

Бен закрыл глаза и отдался мечтам, Фонтанна заснула и увидела сон.

Бен улыбнулся, Фонтанна тоже.

Ковбой плоховато справился с доставкой.

Не все адреса нашел, не все намеченные письма разнес. Но не стал особенно расстраиваться, списав неудачу на усталость.

Быть почтальоном в таком городе — задача не из легких, правда, местные жители, отлично зная и испытывая на себе все те же сложности, к почтальонам относились с пониманием и терпеливо ждали.

Ковбой любил свою профессию — не потому, что это его профессия, а потому, что это профессия почтальона! — а чтобы не нажить бессонницу и не свихнуться, он разработал целую философию. В общих чертах она сводилась вот к чему: главное не то, когда придет письмо, а то, что оно придет когда-нибудь.

С первого дня службы он добросовестно доставлял все доверенные ему письма; когда в тот же день, когда попозже, но всегда делал, что мог, и ни одно письмо не пропадало. Об этом знали горожане и коллеги, и потому Ковбоя уважали, а то и восхищались им.

Ему восторг и уважение и даром были не нужны, но ему нравилось ходить по городу, помогать людям переписываться и видеть на их лицах радость и признательность.

На этот раз Ковбой остался недоволен результатом, но главное, он как-то странно себя чувствовал. Давно уже он не бывал на праздниках (кроме тех, что устраивал в одиночку или на пару с Беном), давно не танцевал (кроме как в одиночку или на пару с Беном), давно не прикасался к девушкам (ни в одиночку, ни на пару с Беном). Поэтому вчерашняя вечеринка немножко выбила его из колеи. Ему вспомнилось время, когда в его собственном саду, прекрасном, как в сказке, тоже собирались гости и когда каждый день рядом с ним было чье-то лицо, звенел чей-то голос и смех.

К вечеру ему стало невмоготу одному.

Он сделал крюк, чтобы пройти мимо африканской лавки. Но там по-прежнему было закрыто, и только сменилась табличка.

Ковбой расхохотался и пошел домой ложиться спать.

«Перебрал», — гласила надпись.

Фонтанна почувствовала, что свидание приближается, и проснулась.

Еще сонная, она завернулась в простыню, высунулась из окна и посмотрела вверх. На небе она увидела звезду — ту самую, за которой уже шел где-то по улицам Бен.

Фонтанна оделась, вышла из дома и тоже пошла за звездой навстречу Бену.

Пусть себе движется город, меняются улицы, перемещаются дома — все это не важно, раз у них есть звезда, которой они верят и которая ведет их в ночи друг к другу.

Бен дошел до маленькой площади — звезда сияла над ней. Он понял, что свидание назначено здесь, и сел на скамейку.

А скоро появилась и Фонтанна.

— Ты пришел раньше времени, — сказала она.

— Нет, это ты опоздала, — сказал Бен.

— Неправда, это ты!

— Нет, нет и нет! Ты опоздала!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Да!

— Нет!

— Ну ладно, будь по-твоему, — сдался Бен. Ему так не терпелось поцеловать Фонтанну.

Довольная, что победила, она заулыбалась и подставила губы.

Бен целовал ее с открытыми глазами и вдруг увидел какой-то дом и чуть не задохнулся.

Он вскочил, протянул Фонтанне руку и вскричал:

— Пошли! Пошли скорее!

Фонтанна ничего не поняла, но схватила его руку. И оба побежали к дому.

Звезда привела их к заброшенному дому, тому самому дому, о котором все (или почти все) знали и в котором никто (или почти никто) не хотел жить.

Когда-то в нем жили, потом обитатели выехали, снова жили и снова выехали и еще раз, последний, жили и выехали, после чего он окончательно опустел, а все потому, что этот дом постоянно передвигался.

Он был любимой игрушкой города.

Дом еще недостроили, а город уже облюбовал его, смотрел и дожидался, когда же можно будет с ним позабавиться. А как только он был готов — так и началось, ни одной ночи не проходило, чтоб город его не передвинул. Бывало, он даже менял место и по несколько раз в сутки.

Дом обожал, когда его передвигали, а город обожал передвигать этот дом, с чего ж бы им отказываться от удовольствия!

Но у города было много дел, он не мог все время заниматься своим любимчиком, и вот он дал ему возможность двигаться самостоятельно.

Смельчакам, что решались поселиться в доме, явно не хватало ума. Вместо того чтоб приспособиться к его повадкам, они старались подчинить его себе и обездвижить. А дать ему волю и перемещаться вместе с ним им, видно, было не по нраву. Как только они его ни прикрепляли: и канатами, и цепями, и цементом, — но все равно дом убегал, и жильцы его покидали.

Слишком уж много времени приходилось тратить, чтоб его догонять. А дом, надо сказать, не очень-то старался идти им навстречу, да и кому понравится, когда тебя привязывают, приковывают и цементируют!

— Ну что это за жизнь! — жаловались очередные хозяева своим соседям на один день, — засыпаешь напротив церкви, а просыпаешься на опушке леса!

Бен же, едва заслышав о существовании такого дома, принялся его искать. Дом, чье любимое занятие совпадало с его собственным: ходить по городу куда глаза глядят, — да он отдал бы все, что имел (то есть одежду, альбом с фотографиями да несколько книжек), чтобы жить в нем! Иной раз Ковбой, отыскивая адреса, встречался с домом и тотчас же рассказывал об этом Бену, но тот, как ни спешил, не мог его настигнуть. Только однажды увидал его издали, погнался, но догнать не смог.

И вот он, дом, Бен узнал его сразу.

— Это тот дом, где никто не живет, — на бегу объяснил он Фонтанне.

Она, конечно, тоже знала про него, хоть никогда не видела, и с криком:

— Бежим скорей! — припустилась, как могла.

Они догнали дом и влезли в окно, которое им удалось открыть, разбив одно стекло.

При такой прыти дом, понятно, не мог быть уж очень большим. Точнее говоря, то был очень маленький домик и очень простой: внизу только кухня и столовая с камином, а наверху одна спальня с балконом да ванная. К тому же, кухню от столовой отделял только бар, а ванную от спальни ничего не отделяло.

Но Бену и Фонтанне все тут пришлось по душе.

И дому пришлось по душе, что они завелись в нем.

Давая это им понять, он разом сиганул на три квартала.

Должно быть, последние обитатели, архитектор с дочкой, в один прекрасный день просто отказались от мысли найти свой дом, а все их вещи так тут и остались.

Архитектора страшно заинтересовала подвижность дома, он видел в ней «революционную концепцию градостроения». И приложил немало сил, чтоб разобраться в архитектурных принципах дома, а главное, научиться управлять им. Дом поначалу обрадовался (ведь до тех пор еще не было случая, чтобы ему не мешали бродить) и любезно поддавался экспериментам архитектора: шел туда, куда его направляли, и ждал там, где просили. Но очень скоро понял его коварный план. Стоять на месте — и то было не так противно дому, как терпеть, чтоб его погоняли. И вот он уперся и больше не двигался.

Дочь архитектора, та сразу невзлюбила дом. Она была балериной и твердила отцу: тут слишком тесно, негде заниматься! Отец, погруженный в свои изыскания, не слушал ее, и тогда она стала впрямую ругаться с самим домом, обзывать его «гнусной хибарой, убогой лачугой, уродом-бонсаем», а то и колотить.

Дом чувствовал себя несчастным. Ему совсем не нравилась роль урода-бонсая и еще того меньше — «градостроительной концепции». Доставлять неприятности людям ему тоже не хотелось, но он же не был ни балетной школой, ни архитектурной мастерской и не понимал, почему эти двое к нему пристают.

Он был вынужден почти не двигаться. Иногда, в отсутствие жильцов, он позволял себе немного поразмяться, но это почти не доставляло ему удовольствия, поскольку к определенному времени надо было вернуться на прежнее место, чтобы опять не разбудить любопытство архитектора. Впрочем, тот заподозрил неладное, запасся провизией на целый год и совсем перестал выходить. Засел у себя в спальне и день-деньской чертил свои проекты, а дочь внизу пинала стены.

Однажды утром архитектор, в стельку пьяный и бешено вращая глазами, велел своей дочке пойти и купить побольше бензина.

«Раз я не смог, то и никто не сможет!» — беззвучно орал он.

Дочь принесла два здоровых бидона. Архитектор, не помня себя, побежал вокруг дома и начал поливать его бензином. Дочь истерически захохотала, схватила второй бидон и тоже побежала вокруг, только с другой стороны.

У дома не осталось выбора. Он ринулся прочь через весь город, затаился и переждал, пока отец и дочка не позабудут его, не оставят в покое и не найдут себе другой дом в другом городе.

Бен и Фонтанна поцеловались в своем новом гнездышке и решили отпраздновать событие. Бен стал рыться в баре, но бросил поиски, когда Фонтанна вытащила из холодильника объемистую бутылку превосходного шампанского. Как же ему не быть превосходным — столько лет пролежало в ожидании дня, когда эксперименты архитектора увенчаются успехом! Впрочем, практичная Фонтанна сочла, что шампанское дожидалось их, а тактичный Бен не стал ей перечить.

Стрельнула пробка, и сейчас же захлопали ставни, как будто дом зааплодировал. Фонтанна капнула ему немножко прямо на пол, а после наполнила пару фужеров.

Они выпили все вместе.

Шампанское оказалось не таким уж хорошим. Может, перележало, а может, испортилось из-за того, что им собирались отметить скверное дело? Бен и Фонтанна не стали об этом раздумывать, а постарались как-нибудь исправить вкус.

Бен открыл морозилку и нашел там сокровище.

— Водка с шампанским! — воскликнул он и поставил на стойку заиндевевшую бутылку водки.

Все стекла в доме содрогнулись.

Бен сделал смесь в бокалах, и они снова выпили.

— Теперь что надо! — сказала Фонтанна.

— Пошли посмотрим дом, — предложил Бен.

Не выпуская фужеров, они, рука об руку, отправились осматривать свое новое жилище. Мелкими-мелкими шажочками прошлись по кухне и столовой, истоптали вдоль и поперек, отодвигая все, что попадалось по пути, весь первый этаж, чтоб ни один квадратный сантиметр не остался неисхоженным.

Потом опять наполнили бокалы и собрались идти наверх.

Не пропуская ни одной ступеньки, они взошли по лестнице до самой двери, но, прежде чем открыть ее, вдруг обнаружили, что их фужеры снова опустели… Они вернулись, живо их наполнили и вновь взбежали по ступенькам. Толкнули дверь и очутились в спальне с ванной.

Обход продолжился. Фонтанна улеглась на пробу в ванну, Бен постоял в душевой кабинке, а потом они сделали первые шаги по своей новой спальне, ступая очень осторожно, поскольку места было мало. Почти всю спальню занимала стоящая впритык к окну огромная, широкая кровать — собственноручно сконструированная архитектором, которому ужасно надоело все время падать ночью на пол при каждом вираже.

Бен и Фонтанна сели на кровать, в изножье, напротив открытой застекленной двери на балкон.

Они отставили бокалы и посмотрели друг на друга.

Но что-то им мешало.

Дом слишком пропитался духом бывших хозяев.

Тогда они решили устроить генеральную уборку и очистку и вернулись на первый этаж.

Бен старыми газетами разжег огонь в камине, чтоб сжечь все то, что, на их взгляд, тут было ни к чему. Заметим в скобках: было очень справедливо, что полагались они именно на свой, а не соседский взгляд.

Ведь это они поселились в доме, они тут устраивались, и незачем им было думать, что выкинул бы вон и что оставил их сосед, чтоб переделать дом на свой, соседский, вкус. Не говоря уже о том, что:

1) они не знали этого соседа;

2) но если бы и знали, и даже очень хорошо, то все равно, никто не может знать другого человека настолько, чтоб сказать, что бы он выкинул и что оставил, устраиваясь ночью в заброшенном доме;

3) и если даже, предположим, они смогли бы это угадать, то не смогли бы сделать, поскольку были заняты шампанским с водкой;

4) а их сосед не долго был бы их соседом.

Они еще разок хлебнули для храбрости, налили по фужеру про запас и принялись за дело.

Поначалу действовали методично: вещи, вызывавшие сомнение, до времени откладывали в сторону, а те, что точно шли на выброс, собрали в две большие кучи, внизу и наверху, и притащили обе к самому камину.

В тот вечер были сожжены три зонтика, пять сотен чертежей, косметичка, шесть пар пуантов (седьмую Фонтанна пощадила), здоровенная кипа журналов, коллекция карликовых кактусов, стол, который Фонтанна сочла «безобразным» — чтобы засунуть в камин, его пришлось разобрать на части, — сувениры, привезенные из поездки на Ближний Восток (Бен обругал их «пошлой дрянью»), десяток мышеловок, книга о религиях мира, гора одежек и много пачек разных хлопьев, просроченных, но даже не открытых (они так славно горели!)… Бен с Фонтанной сидели у камина, глядели в огонь и потягивали водку с шампанским.

Наконец они все спалили, но тут им ударила в голову водка с шампанским. И чем больше они пили, тем суровее обращались с уцелевшими вещами.

— Ха-ха! Хотела спрятаться! — Бен схватил с этажерки несчастную фотографию школьного класса и бросил в камин.

— В огонь, мерзавка! — взвизгнула Фонтанна и раскрутила за ногу древнюю куклу.

Они отбросили сомнения и чувства и рассуждали жестко: что годится, а что нет. Вгляделись вдруг в обои: на светлом фоне фигурки охотников стреляли в зайчиков, лисичек и фазанчиков. Фу! — обоих едва не стошнило. Они вооружились ножами и принялись сдирать бумагу.

Работа кропотливая и долгая, и справились они с ней лишь частично. Зато охотников на стенах сильно поубавилось.

Дом радостно смотрел, как обращается в дым постылый хлам, а вместе с ним и память о дурных временах. Оживший камин с восторгом пожирал неслыханно обильные гостинцы и выплевывал в небо густые клубы дыма.

Бен и Фонтанна, бухие, стояли посреди разбросанного барахла, и вдруг в их души постучалась жалость.

— Какая миленькая деревянная уточка! — умилялась Фонтанна. — Давай не будем ее жечь.

— Не будем! — согласился Бен. — Иди сюда, моя цыпа, мы тебя посадим на бар.

— Ой, погоди! Тут еще птенчики… нельзя же их разлучать с мамой!

— Конечно! Давай сюда весь выводок!

У архитектора с дочкой добра накопилось с избытком, так что и после большого зажигательного веселья во хмелю немало чего осталось.

Эти последние остатки Бен и Фонтанна, которых алкоголь разжалобил сильней, чем перед тем взбесил, великодушно пощадили. Уцелело все то, что они отобрали сначала (музыкальный центр, несколько дисков, цветные карандаши, пара плюшевых обезьянок, свечи, неопознанный череп и кое-что из одежды), и то, что спасла от сожжения водка с шампанским.

Усталые и пьяные, они поднялись в спальню, разделись и свалились на просторную кровать, — что-что, а уж ее-то они бы жечь не стали, даже если бы надрались до полного бесчувствия.

— Дом, — сказал Бен.

— Дом, — повторила Фонтанна.

И оба отрубились.

Дом принял в объятия новых обитателей, уснувших глубоким сном. Деликатно закрыл все ставни, оберегая их покой, зевнул во весь камин и тоже задремал.

Ночью Бен и Фонтанна прижались друг к другу.

Не просыпаясь, ненароком.

Очень медленно.

Их разомлевшие тела нашли друг друга, хоть и не искали, почти случайно, словно бы во сне.

В доме

Наутро, проснувшись и опасаясь, что все было только во сне, они еще раз накрепко сплелись, к вящей радости дома.

С ним это было в первый раз.

Архитектор хоть и тронулся умом, но с дочкой не спал, супруги, что жили до него, ложились порознь, а еще раньше попадались сплошь холостяки.

Дом пропускал по одному сквозь ставни спальни солнечные лучики, щекоча ими Бена с Фонтанной, чуть потрепал постель прохладным сквознячком.

То был прекрасный первый раз!

Бен и Фонтанна перекатились на край громадной кровати, им захотелось посмотреть, где же они сейчас.

Дом тут же распахнул балконные ставни, и ласковое солнце затопило комнату. Они встали, и только теперь им припомнилась водка с шампанским.

Бен схватился за голову, Фонтанна — за живот, и оба, ковыляя, вышли на балкон.

В честь их первого утра дом приготовил сюрприз. Он стоял на лесной опушке, около дикого озера, в полном безлюдье.

В этот еще довольно ранний час вода хранила цвет весеннего утра: бледно-зеленый, светозарно-прозрачный. Все вокруг дышало живым покоем. Ивы полоскали в озере свои ветви, на другом берегу цапля чистила перья. По чистому небу пробегали редкие облачка, очутившись над озером, они смущенно думали, зачем их сюда принесло, и старались проскользнуть побыстрее, пока никто не заметил. К берегу подплыла утиная семейка.

— Удрали, — еле ворочая языком, выговорил Бен. Это отняло у него столько сил, что для их восполнения он стал растирать себе голову.

— Пусть живут на воле, — слабым голосом пролепетала Фонтанна, держась за живот.

— Небось, надоело торчать на кухне…

— Конечно, разве это жизнь для уток!

— А ведь неплохо придумали! — сказал Бен, пыхтя и шатаясь, влез на перила балкона, закрыл глаза и плюхнулся в озеро, безжалостно взбаламутив водную гладь.

Цапля вспорхнула и полетела прочь, утки отплыли подальше от берега. Фонтанна в первый миг опешила, уставясь на круги, что расходились по воде в том месте, куда брякнулся Бен, а потом и сама взобралась на перила.

Озеро было глубокое, Бен долго шел ко дну, а потом, оттолкнувшись ногами, снова вынырнул на поверхность и как раз попал под брызги, которые взметнула Фонтанна. Он подождал, пока она всплывет, смотрел, как появляются из-под воды голова, шея, плечи, и в нем зародилось желание кого-то поблагодарить.

— Ух! Здорово! — выдохнула Фонтанна.

— Благодарю, — промолвил Бен.

От холодной воды обоим стало лучше. Они немного побарахтались и окончательно пришли в чувства и здравый рассудок.

— Поплыли на тот берег? — предложил Бен.

— Кто первый! — крикнула Фонтанна.

Бен замялся:

— Я как-то не в форме…

— И я как-то тоже.

— Да, но ты девушка!

— Откуда ты знаешь? Да и какая разница?

— Потому что девушки плавают лучше. А знаю оттуда, что сегодня вместо завтрака у меня была ты.

Фонтанна улыбнулась, глаза ее блеснули.

— И правда… — сказала она медленно — ей показалась соблазнительной идея.

В воображении нарисовалась картинка (она лежит обнаженная на лиственном ковре, и между ногами — голова Бена), картинка претворилась в мысль, мысль облеклась в слова, и она полуневинно — полу-вовсе нет предложила:

— Давай, кто первый доплывет, тому награда?

Слова скользнули по воде, залились Бену в уши, проникли в мозг, а там возникли мысли и картинки (он стоит обнаженный, спиной к большому дереву, а рядом с ним Фонтанна на коленях), и он воскликнул с жаром:

— Давай! Давай!

Они взглянули друг на друга, каждый пытался разглядеть картинку в голове другого.

— Ртом? — спросила Фонтанна.

— Ртом, — согласился Бен.

Раз… два… три!

Они рванули что есть сил. Не оглядываясь на соперника, глядя только вперед, чтобы не отклониться от курса и не потерять драгоценное время. Плыть надо было не сказать, чтоб очень далеко, но все-таки изрядно. Бен мощно загребал и двигался рывками, Фонтанна — ровно и стремительно.

Они неслись ноздря в ноздрю.

Между тем картинки поменялись головами (Бен увидел себя между ног у Фонтанны, а Фонтанна себя на коленях у Беновых ног), и каждый понял, что предпочитает проиграть.

Началась гонка наоборот. И Бен, и Фонтанна сбавили скорость, старались плыть как можно медленней и то и дело проверяли, где соперник. Плыли тише, еще тише… почти не шевеля руками и ногами.

Заплыв, казалось, никогда не завершится.

Но все же улитка-Бен и черепаха-Фонтанна неотвратимо приближались к берегу.

«Да, черепахи явно лучше умеют плавать», — подумала улитка, оказавшаяся первой.

Фонтанне удалось изобрести плавание на месте, и Бен ее обогнал.

Бен ждал Фонтанну, прислонясь спиной к большому дереву.

Слегка шатаясь, голая и мокрая, она вышла из воды и, пряча улыбку, сказала:

— Браво! Ты так быстро плаваешь!

Бен клял свою победу-поражение. Однако Фонтанна подошла к нему совсем близко и опустилась на колени у подножия дуба.

Бен глянул вниз, у него захватило дух, и он поскорей перевел взгляд на озеро. Перемахнул его глазами, поднялся к дому, на балкон, на крышу, по трубе и воспарил… Победа-поражение оказалась сладостной, и эта сладость разлилась по жилам.

Он снова глянул на Фонтанну, вцепился в дуб, опять взвился на небо и громко закричал.

Испуганные птицы разлетелись во все стороны. Но Бен сквозь слезы их почти не видел.

— Ням-ням, — промурлыкала Фонтанна. Она встала с колен, отцепила Бена от дуба и обняла его, обмякшего.

Они сидели под дубом и смотрели, как играют на воде золотые чешуйки полуденного солнца.

— Видишь? — Фонтанна указала пальцем. — Это Дом.

Неподалеку от них белка грызла орешки, сидя на ветке, цапля таскала рыбу из воды, мама-утка посреди озера кормила из клюва птенцов.

— Что за свинство! — возмутилась Фонтанна. — Все едят, кроме нас!

— Я жутко голодный, — сказал Бен.

— Что бы такое съедобное найти?

— Дерьма пирога.

— Да и этому добру не из чего набраться.

— Рыбу ловить я не умею.

— А я ее не ем.

Бен поскреб в затылке:

— Тогда придется помирать.

— Ну… — протянула Фонтанна. — А вдруг и после смерти голод не пройдет? И мы окажемся в дураках!

— Там, может, найдется жратва…

— Наверняка! Что-нибудь зверски вкусное!

— Кускус.

— Перепелки с виноградом!

— Осьминоги с рисом!

— Вот такущие пиццы! — Фонтанна округлила руки.

— Горгонзола!

— Рататуй!

— Рататуй!!

— Рататуй!!!

Они замолкли и глотали слюнки, представив себе блюдо с рататуем.

— Все страшно вкусное! — вздохнула Фонтанна.

— И необыкновенное!

— Розовый салат!

— Гигантские сардельки!

— Сладкая колбаса!

— Коровьи яйца!

— Жирафий сыр.

— Неубитые омары!

— Что?

— Неубитые омары.

— Как это? Их едят, а они остаются живыми?

— Ага… Их едят, а они себе плавают в море и знать ничего не знают.

— Бен!

— Что?

— Можно я тебя поцелую?

— Конечно.

Она приникла к нему губами, закрыла глаза и провела языком у него во рту.

— Бутерброд с тобой… — прошептала она.

Бен улыбнулся:

— Шербет из твоей грудки.

— Бифштекс с твоей спины.

— Салат с твоими волосами.

— Фрикасе из твоих бедрышек.

— Шашлык из твоих ягодиц!

— Нет, из твоих!

Бен замялся, ища, что бы еще полакомей придумать для загробного меню.

Искал, искал, но ничего не находил. Вдруг до него дошло: он ищет то, что уж давно нашел, а потому и не находит!

— Твоя киска, — так прямо и сказал он.

— Ладно, — кивнула Фонтанна.

Фонтанна села, прислонясь спиною к дубу, и раскинула ноги, а Бен пристроился между ними.

Она положила руки ему на голову.

Все получилось быстро.

Три раза подряд.

В первый раз Фонтанна влажным взглядом смотрела на дом и на озеро. Во второй закрыла глаза и слушала шум ветвей и щебет птиц. А в третий снова раскрыла глаза, широко-широко, но ничего уже не видела и не слышала.

Бен был готов хоть целый день играть в эту игру, но побоялся за Фонтанну.

Он поднял голову и положил ей на живот. Фонтанна растрепала ему волосы, и оба задремали.

— Твои губы… — пролепетала Фонтанна, погружаясь в сон.

— Дай есть! Дай есть! Дай есть!

Бен проснулся от панических воплей в животе у Фонтанны. Он слушал их, сначала забавляясь, потом удивляясь, и, наконец, встревожился всерьез.

Он посмотрел на Фонтанну: глаза ее были закрыты, а губы шевелились, как будто она что-то жевала. Он встал, разбудил ее, потянул за руку:

— Пошли домой, что-нибудь да придумаем.

Фонтанна очень ослабела и безмолвно побрела в воду вместе с Беном. Поплыли не спеша, размеренно, чтобы хватило сил доплыть до дома. Бен то и дело озирался на Фонтанну — она все больше отставала и становилась все бледнее.

На берег она вышла совершенно помертвевшая и выдохнула:

— Больше не могу.

Бен подхватил ее под мышки и кое-как довел до дома, помог подняться в спальню и уложил в кровать. Укрыл ее, продрогшую, и сам сел рядом. Он не знал, что делать, не знал, где они находятся, и не хотел оставлять Фонтанну одну.

В отчаянии, он уже решил, что они тут и впрямь подохнут с голодухи.

Но он забыл про Дом.

Вдруг нежданно-негаданно на потолке открылся люк, из него, звякнув, опустилась до самого пола раздвижная лестница.

— Что это? — спросила Фонтанна.

— Посмотрим, — сказал Бен.

Он поднялся по лесенке, просунул голову в люк и, завопив: «Сюда, Фонтанна!» — влез на чердак.

Фонтанна собрала последние силы, завернулась в простыню и поползла по ступенькам. Бен протянул ей руку и втащил наверх.

— Гляди!

— Вау! — всхлипнула Фонтанна.

Они восторженно обозревали продовольственные запасы архитектора.

На чердаке было темно, но проникавшего снизу через люк света хватало, чтобы разглядеть горы банок с консервами.

Фонтанна несколько порозовела, а Бен спустился и принес пару свечек.

Осмотр при свечах показал, помимо банок, макароны всех видов, печенье, рис, сахар, сигареты, специи.

— Чашечку кофе? — предлагала Фонтанна, пытаясь приподнять здоровенный мешок с кофейными зернами.

— Бочоночек вина? — вторил Бен, освещая бочонок.

Они настолько ошалели, что на время забыли о голоде и уселись на пол посреди всего этого съестного великолепия.

— Дом, я тебя люблю, — сказал Бен.

Дом был не избалован признаниями в любви. Стены кухни покраснели, лестница раскалилась, в спальне стало жарко, как в тропиках.

— Ну, надо же поесть, — вспомнила все же Фонтанна. Она встала и принялась разбирать залежи консервов.

Вдруг она коротко вскрикнула и, пряча руки за спиной, подошла к Бену. На лице ее сияла загадочная улыбка.

Бен тоже встал.

— Что такое? — спросил он.

Тогда Фонтанна вытащила руки — в каждой было по банке.

— Рататуй! — завопил Бен и кинулся ее целовать.

Они выложили рататуй на большую тарелку, вынесли на балкон и поставили греться на палящем солнце.

За обедом было не до разговоров.

У озера, вдвоем, такая благодать! Время текло очень медленно, еле струилось, минуты растягивались на часы, часы — на недели.

Никакой быстротечности…

Спустя немного времени (неделю-другую), после обеда, Бен и Фонтанна, наевшись до отвала рататуя, курили на балконе.

Фонтанна не спросила:

— О чем ты думаешь?

На что Бен не ответил:

— Ни о чем.

Только что за столом Бен с полным ртом сказал Фонтанне, что озеро не озеро, если в нем нет чудовища.

А поскольку они ничуть не сомневались, что их озеро настоящее, то поджидали, когда же появится его чудовище.

Чудовище не появлялось.

— Сейчас все звери спят, — сказал Бен. Его и самого клонило в сон. — Чудовище, наверно, тоже.

— Возможно… а может, оно, наоборот, тогда и появляется.

— С чего бы?

— Чтобы звери его не увидели.

— А что ему до этого?

— А то они перепугаются и убегут.

— И ладно — ему будет только спокойнее.

— Бен!

— А?

— Дурак ты, что ли?

— А что?

— Если все звери разбегутся, что оно будет есть? Мы сами-то недавно чуть не сдохли, ты забыл? А представляешь, каково чудовищу, с его чудовищным аппетитом!

— Не знал, что оно питается животными.

— А чем ему, по-твоему, питаться? Травой и тиной?

— Послушай, хватит! Я не знаю! Я не спец по чудовищам!

— И в школу не ходил?

Бен затянулся сигаретой и с издевкой ответил:

— Нет, дорогая, не ходил. А даже если б и ходил, не думаю, чтобы меня там спрашивали: «Чем, кроме других животных, питается озерное чудовище?»

— Ну ладно, успокойся.

— А хочешь, докажу, что в твоей поганой школе такого не спрашивают?

— Она не моя.

— Потому что иначе я бы в нее ходил! — закончил Бен и раздавил окурок в пепельнице, которая стояла между ними на перилах.

Он подошел к Фонтанне сзади, обнял ее за талию и поцеловал в шею.

— Никакая она не моя, — бормотала Фонтанна.

— Ну прости, — шепнул Бен.

— Никакой школы у меня нет и не было, да и не больно нужно!

— Хорошо, хорошо.

Он поцеловал ее еще раз. Она запрокинула голову и прижалась к его плечу.

— Ну и каких же оно ест животных? — робко спросил Бен.

Фонтанна улыбнулась:

— Самых дрянных и бесполезных.

— Такие есть?

— Нет… оно само их делает… нарочно для еды.

— И что ж это за твари?

— Фу, мразь! — поморщилась Фонтанна.

— Но кто они такие?

— Я же сказала — мразь. Прям так и называются — мрази.

Бен озадаченно взглянул на девушку:

— Я вот чего не понимаю…

— Ну?

— Раз чудовище ест только мразей, ему должно быть наплевать, если все остальные, нормальные звери сбегут?

Фонтанна стала лихорадочно соображать, приговаривая про себя: «Сейчас-сейчас, мой умник…»

— Нет, — сказала она наконец, — и я тебе скажу почему… если ты мне зажжешь сигаретку.

Бен достал сигарету, прикурил и поднес к губам Фонтанны. Она глубоко затянулась.

— Чудовищу другие звери не нужны, они нужны вот этим самым мразям. Они ужасные уродины, и если б мразь узнала, что она такая мразь, то тут же умерла б от горя. Но их спасает глупость и богатое воображение. Увидит мразь какого-нибудь зверя — и думает, что и она такая же, как он. Видишь вон ту красивую цаплю? Так вот, если б ее увидела мразь, она бы сразу же вообразила себя красивой цаплей… пока ей не попался бы еще кто-нибудь. Теперь вернемся к твоему вопросу. Если другие звери разбегутся, одни только мрази и останутся. Озеро не такое большое, так что они все время будут натыкаться друг на друга, считать себя уродливыми мразями и очень скоро все перемрут. А если тут переведутся мрази, — поглядывая на горящий кончик сигареты, закончила Фонтанна, — что станет есть чудовище?

— Вот это да! — восхитился Бен.

Фонтанне не хотелось останавливаться. Она ждала, что скажет Бен, а он задумчиво глядел на озеро.

— Чудовищу не позавидуешь, — сказал он после краткого раздумья.

— То есть? — живо спросила Фонтанна.

— Ну как же, ведь эти мрази, пускай они, по-твоему, уроды и тупицы, но все-таки, должно быть, чертовски славные, забавные ребята. Иначе почему никто от них не шарахается и ни одно животное не возражает, чтобы они себя считали им! Раз уж и цапля соглашается, значит, мрази вполне ничего. И получается, чудовище должно выбирать: или сдохнуть от голода, или лопать таких симпатяг. Подумай только, как ужасно! Оно, конечно, может наделать новых мразей, но все равно — мученье каждый день! Врагу не пожелаешь такой жизни.

— И вовсе нет! — мгновенно отбилась Фонтанна. — Жизнь у него — сплошное удовольствие. Потому что… оно придумало чудесный фокус…

Бен посмотрел на нее с веселой насмешкой.

— Когда оно съедает мразь, оно его не убивает, а… а превращает! Хоть мрази постоянно принимают чей-то облик, у них есть самое любимое животное, которое они все знают. Знают так хорошо, что могут в животе чудовища, в известной стадии пищеварения, в него и превратиться. Так что наружу из чудовища выходят в виде этого животного!

У Бена просто челюсть отвалилась. А Фонтанна осталась ужасно довольна собой, но уже утомилась.

— Это что ж, — не унимался Бен, — выходит, все здешние животные — бывшие мрази?

— Ну да, — устало кивнула Фонтанна.

— И они об этом помнят?

— Вот этого не знаю, — сдалась она.

Бен понял: она выдохлась.

— Ну и ладно, не важно, — сказал он и обнял ее.

— У меня голова разболелась, — призналась Фонтанна.

— Пойдем-ка отдохнем!

— А как же чудовище?

— По-моему, оно сегодня не появится. Пошли!

Он взял ее на руки и отнес в постель.

Они были частью озерного мира, а в этот час на озере и в озере все спали.

Они лежали на спине, одетые и глядя в потолок.

Фонтанна чувствовала, что вот-вот заснет, и в сладкой истоме следила, как отходит ко сну ее разум. Вот он надевает пижаму, ныряет в постель, перелистывает страницу-другую какой-то скучной книжки, гасит свой прикроватный светильник разума и закрывает глаза.

Какая-то смутная мысль беспокоила Бена. Он докопался до нее и тут же в досаде скривился. Будить Фонтанну он не собирался, но у него невольно вырвалось:

— О, черт!

Фонтаннин разум открыл глаза, зажег светильник, сел в кровати, сердито скрестил руки на груди, нахмурил лоб и устами Фонтанны спросил:

— Что такое?

— Да нет, ничего, — поспешно спохватился Бен, но голос выдавал его тревогу.

«Ну, ничего так ничего», — подумал разум, довольный, что можно спать дальше. И, хоть что-то его неприятно царапнуло, старательно проделал все в обратном порядке: разгладил лоб, опустил руки, лег, погасил светильник и закрыл глаза.

Опочивальня разума погрузилась во тьму. Но вдруг светильник снова вспыхнул. «Да что ж такое! — возмутился разум. Глаза его опять раскрылись, в руке был зажат выключатель, тревожный голос Бена не давал ему покоя. — Никак не засну!»

— Нет, говори уж, что такое? — повторила Фонтанна.

Бен понял, что «о, черт!» его выдал, и виновато объяснил:

— Ведь мрази все равно будут встречаться…

Разум тяжко вздохнул. «Опять эти мрази!» — подумал он со злостью.

— Да ладно, плюнь, — буркнула Фонтанна и скоро снова засопела.

Но плюнуть Бен никак не мог. Он так и видел, как встречаются две мрази и тут же умирают, и страшно мучился.

Вот так лежать и мучиться, и быть единственным свидетелем воображаемой дуэли, в которой оба дуэлянта обречены на смерть, Бен больше был не в силах. Он встал — пройтись, покурить и развеяться.

Смурной, он вышел из дому и добрел с сигаретой в зубах до самого берега озера.

Всё спало в этот знойный послеполуденный час.

Всё и все, кроме Бена. Что за несправедливость, думал он и клял судьбу, свою и бедных мразей.

Впрочем, что толку злиться! И Бен утих. Только скорбь осталась в его душе. Он сел на берег и горько зарыдал, случайный гость на погребении несчастных мразей, которые прожили жизнь как братья и братски разделили смерть.

Слезы текли по его щекам, слезы смертной тоски и бессилия.

Иные капали на землю, отскакивали от нее и попадали прямо в воду. Круги расходились по глади, но Бен ничего не видел.

Он сокрушался, плакал, размышлял, мучительно искал решение.

И нашел!

Рыдания утихли, слезы высохли.

Бен улыбнулся, весело окинул взором озеро, встал и бегом помчался в дом.

В столовой он оторвал свисающий кусок обоев, вытащил из кармана ручку и, облокотившись о стойку, стал лихорадочно писать.

Довольно долго строчил, не отрываясь, потом как будто бы закончил, отложил было ручку, но тут же снова схватил и приписал что-то еще.

С обойным лоскутом в руках он поднялся в спальню, на цыпочках прошел на балкон. Впихнул в себя остатки рататуя, подсунул под тарелку свой лоскут и наконец залез в постель.

Чтобы не разбудить Фонтанну, он обнял ее только мысленно. Фонтанна почесала нос, а Бен закрыл глаза и стал дышать с ней в унисон, чтоб поскорей заснуть.

Впервые за долгое-долгое время дому не хотелось сниматься с места. Так хорошо ему было стоять тут, у озера, служа приютом двум влюбленным, двум своим друзьям.

Да и пришел он сюда не случайно. Когда-то, много лет тому назад, во время одиноких странствий он уже забредал в это место, и оно ему очень понравилось, но стоять просто так, одиноким, пустым и ненужным, совсем не хотелось. И он дал себе слово вернуться с людьми, как только попадется кто-нибудь нормальный.

Дом не спал. Он охранял спокойный сон Фонтанны с Беном, их ровное дыхание. Когда над озером летела с громким криком стая птиц, он позаботился прикрыть все окна, а потом опять открыл их.

В доме (продолжение)

Разум Фонтанны на своем разумном ложе протер глаза кулаками.

«Отлично спалось!» — подумал он, встал и поднял свои шторы.

У Фонтанны открылись глаза.

Ее рука лежала между ног у Бена, а рука Бена — у нее между ног. Она с улыбкой убрала их обе и вышла на балкон.

Близился вечер, мягкий предзакатный свет окутывал озеро. Фонтанна потянулась с расстановкой и со смаком. Недовольно взглянула на опустевшее блюдо, заметила под ним записку, вытащила и принялась читать, не успев оттянуться.

— Зверски красивая! — прошептала Фонтанна и улыбнулась…

Она сложила записку и спрятала в карман.

«Что ж это за чудовище такое, которое жрет рататуй?» — подумала она и скинула одежду.

Потом залезла на перила, встала во весь рост спиною к озеру, зажмурилась, сосредоточилась…

Бен проснулся ровнехонько в эту минуту.

Увидел силуэт Фонтанны на фоне неба и протер глаза. Так и есть — она, с закрытыми глазами, голая, на узкой перекладине. Вот вытянулась в струнку с поднятыми руками, поднялась на цыпочки и взлетела! Такой прыжок из задней стойки он видел только раз, в кино, еще ребенком.

— Класс! — охнул он и прислушался.

Но тело Фонтанны вошло в воду беззвучно.

Бен вскочил с постели, живо стянул с себя одежки, попятился в дальний конец кровати и сиганул с разбега, через всю спальню и балкон, через перила, прямо в озеро.

И тело Бена врезалось в воду беззвучно.

Они поплыли навстречу друг другу. Фонтанна оплела его руками и ногами. Бен снизу приподнял ее за бедра. В воде она казалась невесомой, словно надувной.

— При… вет… Чу… дик… — шепнула Фонтанна.

Чудик быстро утомился.

Они еще раз окунулись и вернулись в дом.

— Иди, я тебя одену, — сказала Фонтанна.

Она взяла Бена за руку и потянула в спальню.

Открыла шкаф, порылась в вещах архитектора и вытащила гавайскую рубашку и белые штаны.

Бен сел на край кровати, посмотрел вниз и сказал:

— Вот черт… я, кажется, хочу еще.

Дрожь пробежала по телу Фонтанны.

— Правда? — с чувством спросила она и повернулась к нему. А вглядевшись, ответила сама себе: — Черт, и правда!

Она подошла к Бену, опустилась на колени и обхватив ладонями груди, зажала Чудика между ними.

Груди заколыхались.

Сверху — вниз.

Снизу — вверх.

Снизу — вверх.

Сверху — вниз.

Сверху — вниз.

Вверх и вверх. Вниз и вниз.

Раз и два, два и раз.

Раз и двах-ах-ах-ах-ах-ах-ах-ах-а-а-ах…

Фонтанна улыбнулась, облизнула подбородок и снова начала перебирать одежки.

Потом одела Бена, а себе нашла красное вечернее платье и надела, хоть оно было узковато. Три пуговицы отскочили, когда она его натягивала.

— Пора приложиться к бочонку, — высказался Бен, наряженный в гавайскую рубашку и белые штаны.

Он полез на чердак, а Фонтанна спустилась на кухню, он — за бочонком вина, она — за рюмками. Встретились на балконе.

Настали сумерки.

День догорал над безмятежным озером.

Они сидели на балконе и потягивали вино.

Оба молчали и слушали вечернюю тишину. Окрестные звери чуяли приближение ночи. В преддверии ее они собирались в семейном или дружеском кругу, обустраивали свои норы и логова, а покончив с дневными хлопотами, смеялись, отдыхали, выпивали.

Когда разгорелся закат, Бен вынес на балкон проигрыватель и поставил диск, который тщательно выбрал.

— Лакомый кусочек на закате, — сказала Фонтанна перед тем, как прозвучали первые ноты.

Грустная-грустная мелодия вылетела из динамика, вспорхнула над балконом, пропитала все озеро. Звери не испугались. Они слушали музыку, грустную-грустную.

— Какая грустная мелодия, — вздохнула Фонтанна. — Но очень красивая.

— Очень красивая грустная мелодия, — заключил Бен.

И они снова замолчали.

Чтоб слушать музыку и созерцать закат.

— Я этот язык совсем не знаю. А ты понимаешь, что он поет? — спросила Фонтанна.

К музыке добавился густой, печальный мужской голос. Он разносился над озером дыханием осени. Листья желтели и падали в воду, если оно их касалось.

Бен вслушался и стал переводить:

Музыка все играла, но певец на время замолчал, и Бен тоже сделал передышку. Бочонок между тем заметно полегчал.

Но вот тягучее, как молитва, пение возобновилось.

— А что теперь? — спросила Фонтанна, и Бен снова превратился в толмача:

Песня окончилась.

— …ну, что-то в этом роде, — сказал Бен.

Бочонок еще сбросил вес.

Когда отзвучала жалобная песнь одиночества, уже совсем стемнело. Бен и Фонтанна наливали, пили и сочувствовали несчастному.

— Бедняга! — вздохнула Фонтанна.

— Сам виноват.

— Наверно, он не понимал.

— Надо было думать!

— Как ты думаешь, он их найдет? — спросила Фонтанна.

— Вряд ли, — ответил Бен. Вино и песня настроили его на мрачный лад.

— Бен!

— Ммм?

— Пожалуйста!

— Никакой я не пожалста.

— Ну, Бен!

— Что?

— Скажи, что он их найдет!

— Кто его знает, может, и найдет.

— Ну!

— Я же сказал — может быть!

— Не может быть, а точно!

— Может быть.

— Бе-ен!

— Ну, что?

— Ну, скажи!

Тогда Бен перестроил лад, на который настроило его вино, или тот перестроился сам.

Он опрокинул еще рюмку и перегнулся через перила нависнув над водой.

— Конечно, он их всех найдет, — сказал он и продолжал скороговоркой: — Как только он допел эту песню, так сразу понял, что зря теряет время на нытье и что, если он хочет найти тех, кого потерял, надо просто искать их. Пусть это будет очень долго, но все равно же ему делать не фига и для него нет ничего важнее. И вот он быстренько собрал рюкзак, все самое необходимое, по минимуму, и айда в путь-дорогу вокруг света. Шел-шел, сначала никого не находил — еще бы, он ведь растерял их так давно! По вечерам в убогих номерах дрянных гостиниц он воет от отчаяния. Но вдруг однажды он нашел кого-то из друзей, а дальше все пошло как по маслу, и очень скоро он собрал их всех. — Бен вдруг сообразил, что здорово надрался. — А между делом он, неизвестно как, успел разбогатеть. Нет-нет, известно: везде, куда бы ни попал, он выступал со своей песенкой. Она уж ему самому опротивела, но ничего не попишешь — бизнес есть бизнес. Ну и распорядился этими деньгами с толком — купил здоровенный домину, почти дворец, в роскошном месте, где утром просыпаешься и сам себе не веришь, во-первых, что такая роскошь может быть, а во-вторых, что ты и правда тут, — и долго-долго все там обустраивал. Выбрал для каждого друга по комнате, обставил если не по вкусу друга, то по своему о его вкусе разумению, а на дверях приделал по табличке с именами. Когда же все закончил, всех туда позвал. — Бен снова выпил. — Друзья, понятно, обалдели и остались жить в этих хоромах. Он приготовил комнаты и для детишек, а самую красивую оставил под супружескую спальню. Друзья все сообщили детям, и те сейчас же прискакали, простили блудного папашу и заняли свои апартаменты.

Не хватало только жены.

Тогда друзья и дети сговорились и написали ей огромное письмо, в котором рассказали, как им живется в этом распрекрасном месте, вложили фото и засушенные листья с тамошних деревьев, песочек с пляжа и даже лепестки цветка, у которого не было имени и который тот парень назвал в честь жены.

Фонтанна хорошо представила себе цветок и как он пахнет, улыбнулась и спросила:

— А как ее зовут?

— Э-э-э… как зовут… да кто ее знает…

Бен даже рассердился. Первый раз вопрос Фонтанны рассердил его. В честь этого он хорошо подумал и ответил:

— Не знаю я!

— Ну а его?

Бен подумал еще:

— Не имею понятия.

Опять глотнул вина и с досадой сказал:

— На чем я, к чертям собачьим, остановился?

— На письме со всякими там штуками, — подсказала Фонтанна. Глаза ее так и сияли в ночи.

— Ах, да! В общем, письмо распухло в бандероль, которую они отправили жене того парня.

Бандероль дошла не очень быстро. Потому что, пока этот тип носился сам с собой, жену его занесло в дебри Южной Америки, она трудилась там на благо ближних — помогала умирать умирающим. В конце концов пакет доставили. Она его открыла — мать честная! Ей страшно захотелось поскорей уехать, но было как-то неудобно бросить кучу умирающих. Она не знала, что делать, и все им рассказала, показала пакет с песком, листками, лепестками цветка, который назван в ее честь, и умирающие дружно сказали, что ей надо сматываться и что она не имеет права сидеть тут и смотреть, как они умирают, а должна ехать к мужу и купаться с ним в море — оно там наверняка есть, раз есть песчаный берег. Упрашивать ее не пришлось, она живо собралась и села в самолет.

Фонтанна села рядом с ней. А Бену подлила еще вина.

— Ну, вот она прилетела и добралась до дома ночью, когда все уже спали. Она вошла, зажгла фонарик и стала освещать таблички с именами на дверях. Читала их и улыбалась, потому что все друзья того парня — ее друзья тоже, не говоря уже о детях. И наконец нашла табличку, на которой стояло ее имя вместе с именем мужа…

— В обнимку?

— Да. Она толкнула дверь, пошарила фонариком. И видит: всё, как она любит… как они оба любят… Тут она вспомнила, что они оба друг друга тоже любят. Заплакала и — юрк в постель. А с утра у них был самый развеселый в мире завтрак. Тот парень взял гитару и сочинил еще одну отличную песню про всю эту историю, но эту спел не на публику за деньги, а только своим. И всем — приятелям, жене и детям — она ужасно понравилась.

И стали они жить и поживать. Что ни день — то веселье, что ни день — приезжают новые друзья, рождаются новые дети, и хозяин сочиняет новые куплеты к своей песне. Короче, дворец друзей растет, растет… (Бен пытался придумать красивый конец, но не смог)… и все такое…

Минуту-другую Фонтанна сидела молча — дожидалась, пока Беновы слова получше разместятся на бенословной парковке, которую она соорудила в голове.

Последнее слово, такое, долго не могло пристроиться и поднималось по спирали: на первом ярусе все занято, на втором тоже занято, на третьем есть места. Оно заехало на третий. Мест много — только выбирай. Такое миновало умирающих, куплет, фонарик, комнату. В конце концов оно припарковалось между песней и цветком. Такое подходящее местечко для такого.

Бен не спеша закурил сигарету и хлебнул лишнего.

— Но все могло пойти и по-другому, — заметил он и напустил табачного тумана.

— Как по-другому? — совершенно зря полюбопытствовала Фонтанна.

И Бен, набрав побольше воздуха, затараторил, как из пулемета:

— А так, что этот парень увяз еще глубже. Он думал, это его вина, а на самом деле ничего подобного. Не сам он замкнулся в себе, а другие его туда загнали. Друзьям надоели его песни и его страдания, надоело, что он вечно старается вывернуть перед ними душу наизнанку и вечно терзается вечными вопросами, что он не хочет быть таким, как все, и хочет всех переделать… Им это все осточертело.

А дети… он и народить их не успел, жена-то от него сбежала, и вовсе не затем, чтоб помогать умирающим, а совсем наоборот, «чтобы пожить своей жизнью», а это для нее, для подлой, означало жить без него, иначе говоря, жить для себя и наплевать на всех других живущих… сбежала в Южную Америку или куда-то там еще, не важно.

Начхать ей было на его мученья, а он мрачнел, пил и мрачнел, и в помрачении творил черт знает что — черт, а не он! — и пил, и пел, пытаясь утопить все безобразия в вокале.

А вот на что ей было не начхать, так это на доходы, а песни, как она прекрасно видела, с натугой сочинялись и не приносили ни гроша. Ну вот, она взяла да и сбежала с другим. Верней, с другими. Она была готова уехать с кем угодно, с любым и каждым. Только бы не с ним. Он у нее остался в прошлой жизни.

Словом, остался он один-одинешенек и волей-неволей замкнулся в себе, стал «думать только о себе» — раз больше не о ком!

Ну и понятно, почему его песня такая уныло-протяжная, теперь уж не важно, имеет она успех или нет, и пусть лучше он воет, тоскует и мается, но не старается отыскать тех, кто его бросил, а то, не ровен час, найдет — и так станет тошно, что и подохнуть можно.

У Фонтанны глаза округлились от ужаса.

— Но звать-то их будут все так же? — прошелестела она.

— Ну да, — буркнул Бен. — Слушай дальше. Допустим, построит он эту махину-домину, позовет всех друзей — ну и что? Половина вообще не приедет, остальные побудут денек-другой, скажут: «очень мило» — да и вернутся к себе домой… детям, как мы знаем, взяться неоткуда, а жена никакого письма не получит. Слава богу, наш малый не рыпался, а думал, что он сам во всем и виноват. И так уж себе опротивел, что не успел допеть, как побежал купить веревку.

Бен выпил еще. Вина, которым долго утешался архитектор до того самого дня, пока не решил поджечь свой собственный дом.

— В один прекрасный день, — продолжил он, — нет, день, пожалуй, был обыкновенный, бессмысленный и серый, как всегда… его жена, объехав целый свет и перепробовав всех мужиков на свете, вдруг поняла, что ее бывший лучше всех и с ним ей было хорошо.

Фонтанна слушала, дрожа. А Бен не мог остановиться:

— Она сидела в ресторане крутого, круче некуда, отеля, перед блюдом крутых омаров и слушала крутые разговоры крутых и тухлых денежных мешков. Они бубнили, что омаров положено варить живьем, тогда они вкуснее, и что они откроют новые отели еще покруче, но что когда-то они и сами вкалывали будь здоров, да и сейчас могли бы поворочать кирпичи, они вообще всё могут! — а в это время по радио передавали песни. И вдруг она услышала: поют ту песню, которую он сочинил, когда они еще жили вместе, и где он кричал на весь мир, как ее любит.

И ей вдруг стало ясно, что «жить для себя» — значит «жить с ним», и как-то, уж не знаю как, преодолев свой стыд, она решила, что вернется.

А впрочем, знаю: ей помогла великая любовь к нему, которая всегда жила в ней где-то глубоко, хотя она сама того не понимала, а тут взяла и вылезла наружу.

Она вскочила из-за столика и закричала: «Сами вы омары!»

Фонтанна чуть не засмеялась, но Бен ей помешал:

— Но было слишком поздно. Она помчалась, села в самолет и быстро добралась до места. Толкнула, полная счастливых мыслей, дверь его дома, на которой незадолго до того он написал: «Делать нечего!» — и наткнулась на труп… он так тут и висел… снять было некому, раз никого тут не было.

Ну что ей оставалось делать? Пришлось жить дальше, но вполжизни. Она так и жила, пока не заболела и не умерла… (Бен пытался придумать красивый конец и придумал.) И цветок в честь нее не назвали.

Фонтанна зажала уши и старалась не расплакаться. Она закрыла все ворота в бенословную парковку, чтобы последние слова туда не просочились, но многие успели проскочить.

Бен бросил в озеро окурок.

Все так же зажимая уши, Фонтанна все же разрыдалась, но Бен сидел угрюмый и, казалось, ничего не слышал.

— Нет! — крикнула она сквозь слезы. — Не слишком поздно!

— Что-что? — не понял Бен.

Фонтанна опустила руки и постаралась успокоиться. Вздохнула, мысленно взяла разбег и понеслась, хоть слезы еще капали:

— Жена вскочила из-за столика и закричала: «Сами вы омары! Самих бы вас сварить живьем! Давно бы уж сварили, да никому не нужно есть тухлятину! А мне никто не нужен, кроме одного-единственного человека, остальные все безвкусные! Уж я-то знаю — он один на свете может заставить меня петь, смеяться или плакать!» — Фонтанна выразительно взглянула на Бена, внушая ему и себе, что так оно все и было. — Денежные мешки ее уж не слушали и продолжали разговаривать про тачки и про все такое… А она все рыдала и кричала: «Один на свете… может… заставить танцевать… и грезить наяву… и хохотать… и доводить до белого каленья… и накормить меня курятиной… и принести мне настоящий рататуй!»

Фонтанна осеклась и всхлипнула. Ей никогда еще не приходилось выговаривать словечко «рататуй» сквозь слезы. Оно так странно прозвучало, что она остановилась — послушать этот странный звук.

«Рабататутутуй!» — примерно вот такой.

Она невольно усмехнулась и после паузы заговорила поспокойней:

— Она опрокинула стол и пошла прочь. А тот парень, ее муж, тем временем стал известным певцом…

У торговца веревкой первый раз в жизни кончилась веревка… И парень увидел в этом знак… И даже развеселился… И написал песенку, которая стала его первым хитом, про то, как один бедолага решил повеситься, пошел купить веревку, а она вся кончилась…

Песня облетела весь мир… Ее услышали все его друзья, и она им страшно понравилась!.. Они решили, что только теперь его поняли… Почему-то эта несчастная веревка открыла им глаза!.. И все с ним помирились…

Заметив нехороший огонек в глазах у Бена, Фонтанна быстренько добавила:

— Да, помирились, но не потому, что он стал знаменитым… а… ну… они же все-таки друзья!.. Тут не в омарах дело! Они его любили и скучали по нему.

Злой огонек погас, зато теперь у Бена перехватило горло.

— Тот парень ужас как обрадовался, — шпарила Фонтанна, — ведь он, как ты сказал, считал, что сам во всем и виноват, и на друзей совсем не обижался. К тому же вся его тоска-печаль и тра-та-та, спасибо песне, испарилась. И вот они все вместе, друзья и он, устроили великолепный праздник… А тут как раз является жена с баулами и чемоданами. Наш парень думает, не сон ли это, или ему мерещится спьяна… но нет — это она! Его жена!

Глаза у Бена налились слезами. Фонтанна лихорадочно соображала:

— Первым порывом был, конечно, гнев, и он хотел ее прогнать — она же бросила его, он столько выстрадал! Но умная жена все время, пока ехала назад, придумывала, что ему сказать, и наконец придумала. И вот она подходит и говорит: «Я объехала весь свет, чтобы найти тебя». И он растаял… Они заплакали и обнялись.

Осталось только завершить:

— Прямо на празднике они вдвоем задумали построить пребольшущий дом… чтобы там жить, и звать туда друзей, и делать там детей, и все-все-все, как ты рассказывал.

Фонтанна выдохлась и залилась слезами.

Бен тоже плакал. Оттого, что сам растрогался до слез, и оттого, что плакала Фонтанна.

Они склонились над озерной гладью и в три ручья ревели над веселой, грустной, а потом сначала грустной, а потом веселой историей о парне и его жене.

Им уже не было так грустно, но буря чувств никак не унималась, они ревели и ревели, и не могли остановиться. Не понимали, как это их угораздило, и сами уж были не рады, и… и все никак.

Дом не знал, что и делать. Сделал перила нежно-розовыми, вытолкнул балкон на три метра вперед, заиграл на каминной трубе — все впустую: Бен и Фонтанна горько плакали.

Слезы капали в воду, испещряя ее кругами и кружочками.

Один кружок, побольше остальных, вдруг стал расти, расти, расти… По озеру пошла рябь, вода забурлила, раздался гул…

И появился Чудик собственной персоной.

Дом даже не вздрогнул, Бен и Фонтанна ошибались — ничего устрашающего в чудовище не было, так что дом совсем не испугался, а наоборот, чуть не захихикал.

Чудик медленно поднял голову до самого балкона и уставился на Бена и Фонтанну.

— Ненавижу соленую воду, — сказал он утробным глубоководным голосом.

У Бена отвалилась челюсть, а у Фонтанны встали дыбом волосы.

Они не верили своим глазам.

— Чудик… — выдохнул Бен.

— Настоящий! — сказала Фонтанна.

И оба мигом перестали плакать.

— Спасибо, — поблагодарило чудище. И скроило такую гримасу, что Бен с Фонтанной так и покатились со смеху.

Так Бен и Фонтанна, сами того не зная и сами того не желая, открыли тайну озера и его чудовища: оно появлялось только тогда, когда в воду падали и попадали слезы.

Не то чтобы оно боялось, что вода станет соленой — это была просто шутка, чтобы немножечко отвлечь рыдающих (он каждый раз пускал ее в ход в подобных случаях, когда успешно, а когда не очень, его это нисколько не заботило, поскольку второе средство, гримаса, действовало безотказно), — нет, оно терпеть не могло печаль.

Не выносило на дух! Поэтому, как только чьи-то слезы начинали капать в озеро, чудовище показывалось на поверхность, отпускало свою шуточку, выдавало гримасу и тотчас снова уходило вглубь.

Обычно этого хватало, чтобы люди принимались хохотать или хотя бы уходили плакать в другое место.

А скрывалось чудовище так быстро затем, чтобы люди могли подумать, что оно им померещилось, или принять его за галлюцинацию. Оно же знало: большинство из них не вынесет мысли, а тем более наглядного доказательства того, что такие чудовища на самом деле существуют, и, чего доброго, повредятся в уме.

Кроме того, до него доходили слухи об охоте на чудовищ и прочих омерзительных вещах, от чего желания обнаруживать себя у него не прибавлялось.

Однако на этот раз чудовище не спешило скрыться. Впервые в жизни кто-то назвал его по имени, да и вообще назвал хоть как-то. Ведь до сих пор, по чести говоря, оно само не знало, как его зовут, но вот услышало имя Чудик — и сразу же признало в нем себя.

Чудик был очень умный. Он понял, что рассудку Бена и Фонтанны его присутствие не повредит и он для них — явление не более необычайное, чем, скажем, кусок хлеба с маслом. Раз они знали его имя раньше, чем он сам его узнал, значит, ничуть не сомневались, что он есть на свете.

Как бы то ни было, эти двое вели себя так, как будто им не впервой встречаться с чудовищами; они явно находились в здравом уме, и не похоже, чтобы увлекались охотой на чудовищ. Поэтому Чудик решил задержаться.

Дождавшись, пока Фонтанна с Беном просмеются и успокоятся — а для этого, ввиду добротности гримасы, понадобилось немалое время, — он спросил:

— Так что у вас случилось?

Они переглянулись, припомнили, как было дело, и смутились.

— Да я тут напридумал ужасов, — ответил Бен и потупился.

— Мы слишком увлеклись, — прибавила Фонтанна.

— Выпили лишнего…

— Все из-за этой песни…

— Я свалял дурака…

— Мы оба сваляли…

— Вы так сильно плакали, — сочувственно сказал Чудик.

— Было из-за чего, — сказала Фонтанна и содрогнулась, вспомнив про беднягу-парня и его жену.

— И кой черт меня дернул! — Бен тоже вспомнил и поежился.

Чудику стало их жалко, захотелось утешить.

— Ну, ничего, — сказал он, — бывает, по ошибке или по оплошности еще и не такого натворишь. Но, может, я смогу помочь вам?

Они взглянули на него и улыбнулись — попробуй без улыбки посмотри! — а Чудик пояснил:

— Здесь, в озере, я волен делать что хочу и всем распоряжаться. Даже временем. Могу, если хотите, перенести вас чуточку назад.

— Назад во времени? — удивилась Фонтанна.

— Ну да.

— Да неужели? — усомнился Бен.

В ответ чудовище взглянуло на него.

— Простите, — пискнул Бен.

Они с Фонтанной снова перекинулись взглядами, молчаливо совещаясь. А что, забавная идейка!

Чудик ждал.

— Только не слишком далеко назад! — обеспокоилась Фонтанна.

— Нет-нет, — ответил Чудик. — Ровно в ту минуту, когда началось то, из-за чего вы потом сокрушались.

— И мы ни о чем не будем помнить? — спросил Бен.

— Помнить будете! Иначе никакого толку и через четверть часа мы опять увидимся. Вы не поверите, как часто люди повторяют те же ошибки, делают те же глупости и, в конце концов, так же льют слезы. Нет, вы будете помнить, но как нечто, чего не случилось. И сумеете сделать так, чтобы оно никогда не случалось.

— И тебя будем помнить?

— А как же! И Чудик никогда вас не забудет, — ответило чудовище, с особым удовольствием произнося свое имя, за которое было благодарно новым знакомым от всего своего чудовищного сердца.

И снова Бен с Фонтанной посмотрели друг на друга, улыбнулись и сказали хором:

— Ну что ж, попробуем!

Чудовище серьезно кивнуло:

— Тогда прощайте.

— Прощай, Чудик, прощай! — закричали они и замахали руками.

Чудовище нырнуло в глубину, словно его и не бывало.

А Бен с Фонтанной почувствовали, как слезы снова наворачиваются на глаза. Потоки слов втянулись в рот, перехваченное горло разжалось. Руки Фонтанны схватились за уши, а Бен поймал окурок, выпрыгнувший из воды, Фонтанна отпустила уши, Бен выплюнул струю вина, черный лебедь проскользил от берега на середину озера попятным ходом, чуть просветлели сумерки, несколько минут отмоталось назад, и сами они на столько же отскочили во времени.

Бен не спеша закурил сигарету и хлебнул лишнего.

— Но все могло пойти и по-другому, — заметил он и напустил табачного тумана.

— He-а, хорошо и так, — перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.

— He-а, хорошо и так, — перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.

— He-а, хорошо и так, — перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.

Первые звезды проступили на небе и отразились в озере.

Фонтанна, пьяная в дымину, как и Бен, сменила диск, поставив музыку позажигательней, и заплясала на балконе.

А Бен после ее поцелуя стал рассказывать свою историю дальше и принялся описывать апартаменты во дворце, огромную светлую кухню, гигантскую столовую, где никогда никто не ел, поскольку все предпочитали кухню; гостиную, где был богатый выбор музыкальных инструментов, многометровый бар.

Но зажигательная музыка подзуживала, так что и он пустился в пляс.

Они вдвоем отплясывали будь здоров, только мелькали руки-ноги. Пыхтели, потели, но не сдались, пока не кончилась музыка.

С другого берега на них смотрела круглыми глазами цапля. Поддавшись музыке, она хотела закружиться, да споткнулась и упала клювом вниз.

Едва умолкла музыка, Бен и Фонтанна замерли и повалились наземь.

— Там, кажется, еще осталась водка, — отдуваясь, сказала Фонтанна.

— Пойду взгляну, — ответил Бен, мечтая об одном: засунуть в морозилку голову.

Он сходил в дом и притащил бутылку. Приложил ее, холодную, запотевшую, к затылку Фонтанны, потом к своему. Они отпили по глоточку, взбодрились и довольно скоро прикончили бутылку.

Хотя и опустевшая, она еще была холодной. Фонтанна поводила ею по лицу, по шее, засунула между грудей. Только за них теперь держалось платье — все до единой пуговицы отскочили, пока она плясала.

Фонтанна встала лицом к озеру, покрепче ухватилась за перила и подозвала Бена.

Сверху — звездное небо, снизу — озеро в звездах, посередине на балконе — они, Бен и Фонтанна, пьяные живецки.

А прямо под балконом отражалась их звезда.

В ночи разносились их крики, и все звери их слушали. Одни удивлялись, другие пугались, а третьи эхом отзывались.

Потом, без сил, Бен рухнул на Фонтанну, и оба полетели в воду.

Все перепуталось у Бена в голове.

Внятным был только страх за Фонтанну: что с ней? цела ли?

Ну, а Фонтанна… не могла… сказать… ни слова… от хохота!

Они опять купались.

В гавайской рубашке и вечернем платье, под мерцающей прямо над ними (и прямо под ними) звездой.

Они замерзли и проголодались.

Фонтанна побежала в дом и напялила на себя все, сколько ни нашла, теплые свитера.

Бен пошел за дровами.

Она полезла на чердак, он углубился в лес.

— Я притащил дровишек, — крикнул Бен с порога. — А что у нас на ужин, дорогая?

— Равиоли, разогретые в камине, милый! — ответила Фонтанна, спускаясь по ступенькам. — Да ты совсем замерз! Разожги поскорее огонь!

— Сию минуту! Но сначала — поцелуй!

Поцелуй Фонтанны был долгим и горячим.

— На, получай! Смотри не обожгись!

— М-м-м! Вот теперь совсем другое дело. Ну, где там этот долбаный камин!

— Фу, дорогой! Я не люблю, когда ты так ругаешься!

Закладывая дрова в камин, Бен вдруг надумал подразнить ее:

— А мне, голубушка, на это плевать и растереть!

— Что?.. Милый, что с тобой?

— А то, что я сейчас подохну с голоду! Готовь-ка, крошка, живо равиоли, а потом… я, может, и заделаю тебе разок.

Фонтанна просияла:

— Да?

— Ну, может быть… — Бен чиркнул спичкой.

Бен принес одеяла из спальни, Фонтанна сунула в огонь жестянки.

Они лежали у камина, грелись и глядели, как пляшут огненные языки, а за стенами дома, на озере, сгущалась студеная зимняя ночь.

Когда жестянки разогрелись, они их вскрыли и съели равиоли ложками.

Насытившись, они почувствовали страшную усталость.

— Я спать хочу.

— Я тоже.

— А как же то, про что мы говорили?

— Ты же не обещал…

— Ну, все равно…

— Да ладно… в другой раз.

Они быстро заснули в обнимку.

А в камине еще долго трепетал огонь.

Под утро Фонтанна проснулась с диким криком:

— Ой! Билли!

И стала трясти мирно спящего Бена:

— Бен! Бен! Я забыла про Билли!

— Какого еще Билли? — проворчал сонным голосом Бен.

— Ну, Билли! Билли Кид! Мой кот!

Бен подскочил:

— О, черт!

Фонтанну затрясло.

— Послушай, дом! — окликнул Бен. — Проснись! Надо идти за Билли!

— Ты думаешь, он слышит?

— Мне кажется, слышит.

— Дом! Дом! Это такой хороший кот! Увидишь, он тебе понравится! И он совсем домашний! Он навсегда останется с тобой!

Дом не пришлось упрашивать. Услышав, как Фонтанна расхваливает своего кота (и зная по себе, что значит быть заброшенным), он распрощался с озером и тронулся в дорогу.

От озера до улицы, где жили Бен с Фонтанной, был неблизкий путь. Бен и Фонтанна вышли на балкон.

Они закурили и стали смотреть, как проплывает перед ними город и разгорается заря.

— Вот тут! — закричала Фонтанна.

Дом резко тормознул и встал как вкопанный, точно перед подъездом Фонтанны.

Она рванула вниз по лестнице, из дома вон, через дорогу, взбежала на пятый этаж, ворвалась в квартиру, схватила Билли — тот валялся себе на кровати, — затем проделала все то же в обратном порядке и с котом в руках.

А Бен уже все приготовил: нашел в чулане банку скумбрии, принес ее вниз и открыл.

Но кот от рыбы отвернулся.

— Хорошенькое дело! Он не ест! — всплеснула руками Фонтанна.

— Не любит скумбрию?

— Да он молотит все подряд! Однажды даже грыз орехи.

— Билли, хочешь орешков? — поманил его Бен.

Но кот прошествовал к камину, облюбовал себе местечко на одном из одеял, улегся и заснул.

— И надо было столько топать! — возмутилась Фонтанна.

— Билли Кид не голодный.

— Не понимаю, почему мне вздумалось дать этому коту такое имя.

— Действительно, оно ему нисколько не подходит.

— Наверно, именно поэтому.

Они могли бы говорить на эту тему еще долго, но у них было совсем другое на уме.

Не трогая кота, они собрали остальные одеяла и пошли наверх.

В их спальне розовел рассвет. Но Бен закрыл все ставни. Они разделись и легли в огромную кровать.

— Спасибо, дом! — чуть не забыла поблагодарить Фонтанна.

Дом принял благодарность. Он утомился от долгого марша и быстро уснул.

— Ну вот теперь… — прошептала Фонтанна и повернулась к Бену спиной.

Наступал новый день.

В мире

Ковбой с банкой овощного рагу в руке очутился здесь не случайно.

Погруженный в свои мысли, он машинально поднялся на пятый этаж, толкнул дверь в квартиру Фонтанны и поискал кота. Он перерыл весь дом, он звал его: «Кис-кис! Котяра! Мяу! Дам рагу!» — но не нашел и испугался не на шутку. Банка выпала из рук Ковбоя и покатилась по полу. Он подошел к окну, открыл его и только тут заметил, что напротив стоит тот самый заброшенный дом.

От радости Ковбой подскочил так высоко, что стукнулся об потолок.

— Уй-уй-уй! — взвыл он и схватился за голову. Потом еще раз поглядел на дом и с воплем: — Йа-а-а! — сорвался с места. Помчался вниз по лестнице, споткнулся и кубарем скатился в самый низ. Потирая бока, перешел через улицу и шибанул ногой в дверь дома напротив. Удар был дружеский и шуточный, и дом не покачнулся.

— Эй, здрасьте!!! — крикнул Ковбой во все горло.

Он быстро обозрел столовую и кухню, нашел кота перед камином и пошел наверх. Еще одним пинком, таким уж дружеским и шуточным, что дом едва стерпел, он чуть не вышиб дверь спальни, ворвался внутрь и распахнул все ставни.

Увидев Бена и Фонтанну, проснувшихся от шума и света, он заорал:

— Это я!

Фонтанна потянулась и, зевая, выговорила:

— Привет, Ковбой.

Бен приподнялся, бормотнул:

— А, это ты… — и опять улегся.

Ковбой был уничтожен. Он сделался зеленым, белым, прозрачным, чуть ли не исчез совсем.

— И это все? — прошептал он помертвевшими губами.

— Мм-м-м? — промычали Бен с Фонтанной.

Ковбой, шатаясь, подошел к кровати:

— Мы целый год не виделись, и вы вот так спокойно дрыхнете?

— Что ты несешь? — пробурчала Фонтанна и перевернулась на другой бок.

— Я сплю! — буркнул Бен и спрятал голову под подушку.

И тут Ковбой пришел в бешенство. Одним рывком стащил с постели простыни и одеяла, отшвырнул их прочь и вскричал:

— Да слушайте меня! Вам говорят, вас целый год никто не видел!

Бен и Фонтанна хотели рассердиться, сказать Ковбою, чтоб он прекратил свои дурацкие шутки, что это не смешно, но что-то в его голосе и поведении насторожило их. Приглядевшись, они заметили, что у него здорово отросли борода и волосы и как-то изменилось лицо.

Бен вытаращил глаза, Фонтанна села.

Они изумленно переглянулись.

— Что??? — рявкнули они, уставившись на Ковбоя безумным взглядом.

Так-то лучше, подумал Ковбой, и злость его прошла.

— Ну да, — сказал он. — Сегодня ровно год, как вы пропали.

Бен и Фонтанна сидели совершенно ошарашенные. Ковбой явно не шутил.

— Черт… — вырвалось у Бена.

— Не может быть, — уронила Фонтанна.

Ковбой не обиделся на эти дурацкие реплики, так он был рад и счастлив, что его друзья нашлись.

— Да где ж вы были? — спросил он.

— На озере, — ответил Бен.

— У самого леса, — уточнила Фонтанна.

— Все это время? — не поверил Ковбой.

Бен и Фонтанна, подавленные, едва могли говорить.

— Да мы не знали…

— Мы не нарочно.

— У нас…

— … там…

— … прошел…

— … всего один день.

— Возможно, — сказал Ковбой. — Ну, а тут — целый год.

Теперь он понял, что они не притворялись. За этот год он не раз и всерьез злился на Бена с Фонтанной, но если для них это время действительно было одним затянувшимся днем, то злиться и не на что.

Он поставил себя на их место и подумал, что такую новость нелегко переварить. И что теперь, пожалуй, разозлиться вправе они. А потому предпочел на время удалиться.

— Я подожду вас внизу, — сказал он и вышел из спальни. А прикрывая дверь, добавил:

— Как здорово, что вы нашлись!

Бен и Фонтанна, потеряв в смятении дар речи, отправились в ванную. Бен встал под душ, Фонтанна влезла в ванну, оба мылись, стараясь, и не без успеха, отогнать прочь все мысли.

Но не могли не вспоминать про озеро, про весь проведенный там день, и мало-помалу в души их закрадывалось подозрение, что все действительно могло так быть. И подозрение, чем больше они думали, тем вернее перерастало в уверенность. И в ужас: как они могли пропустить целый год?

Бен вышел из-под душа и опустился на колени около ванны.

— Подумай только! — сказал он Фонтанне. — Целый год, как мы вместе.

— Целый год живем вместе, — послушно подумав, сказала Фонтанна.

— Целый год болтаем…

— Целый год в постели…

— Целый год сидим за столом…

— Целый год купаемся в озере…

— Целый год напиваемся по вечерам, — усмехнулся Бен.

— Целый год едим консервы! — рассмеялась Фонтанна.

— Целый год… — раздумчиво сказал Бен, — целый год мы прожили в лесу, у озера, в глуши.

В конце концов они смирились с этой мыслью.

— С годовщиной, любимый! — сказала Фонтанна, обнимая Бена.

Они оделись и уже выходили из спальни, но Бен вдруг удержал Фонтанну:

— Постой!

Он достал свою ручку и попросил, чтобы она кое-что написала у него на лбу. Фонтанна, улыбнувшись, написала. Потом и он ей что-то написал, и оба вышли.

Ковбой ждал их у стойки бара, перед тремя большими чашками кофе.

Бен и Фонтанна подошли, прижимая ладони ко лбу.

— Что, голова болит? — спросил Ковбой.

В ответ они встали навытяжку и убрали ладони.

«Прости», — прочел Ковбой на лбу у Бена, а на лбу у Фонтанны: «Ковбой».

Ковбой улыбнулся, но простить их не смог, потому что и так уж простил, пока готовил кофе.

— Пейте! — кивнул он на чашки.

Все втроем они чокнулись чашками и произнесли:

— Против быстротекущего времени!

— …быстротекущего времени!

— …времени!

— Холодный! — удивился Бен.

— Вкусный! — восхитилась Фонтанна, слизывая усы из пены.

— Взбитый, — объяснил Ковбой.

Они поведали Ковбою обо всем. Бен рассказал про дом, который приютил их, про чердак Али-Бабы и про музыку на закате. Фонтанна описала озеро: какое оно утром, днем и ночью, как хорошо в нем купаться, какие в нем живут звери и какое над ним небо в звездах.

Ковбой восторженно слушал и представлял себя вместе с друзьями.

Потом он тоже рассказал, как провел год, — провел, считай, впустую. Сначала он искал их повсюду… (но особенно распространяться о том, как он сходил с ума от беспокойства, рвал на себе волосы, не спал ночами, он не стал, чтоб не расстраивать друзей). Сто раз ходил к Бену, и все безуспешно, потом откопал адрес Фонтанны, пришел, постучал…

— …И тут меня ждал успех в виде орущего, голодного, царапающегося за дверью кота. Я взломал замок, кот вцепился в меня всеми когтями (может, хотел сожрать), но я схватил его за хвост и оттащил в лавку к Фабиану накормить. Там он прямо при нас в один присест слопал пять банок овощного рагу, и я отнес его обратно. И с тех пор стал заходить к нему каждый день — ну, врать не стану, раз-другой случалось пропустить, — но в целом кот всегда бывал накормлен. Все отлично устроилось: разнесешь поскорее почту, перекусишь у Фабиана круассанчиком — и к коту. Вас не было, а одному так тошно.

Ковбой заподозрил, что это город сыграл с ними скверную шутку, потом подумал про заброшенный дом, вспомнил, что Бен мечтал в нем поселиться, и, поскольку дом в последнее время тоже куда-то запропастился, решил (отчасти успокоения ради), что они, должно быть, в нем.

— Я расспросил всех почтальонов — никто давным-давно его не видел. А еще, — говорил Ковбой, — я утешался тем, что вы пропали вместе: думал, вдвоем, наверно, вам неплохо.

Бен и Фонтанна улыбнулись.

Они спросили, как поживает бакалейщик, и оказалось, он уехал в Африку.

— Уже давно, — сказал Ковбой. — Все уверял, что хочет отыскать свои корни, но я-то знал, что каждую неделю он получал надушенные письма в розовых конвертах. Он сам не знал, на сколько едет: то ли на неделю, то ли на год, — и на всякий случай устроил за день до отъезда гранди… — Ковбой чуть не сказал: «грандиозный праздник», но не хотел, чтобы друзья жалели, что их там не было, как на их месте пожалел бы он (но он там был!), а потому поправился: — симпатичный праздник. И до сих пор из Африки ни весточки… зато надушенные письма больше не приходят.

— И как был праздник, ничего? — как будто невзначай осведомился Бен. Он сильно сомневался, что Ковбой сказал всю правду.

Тот опустил глаза:

— Да так себе… обыкновенный.

Ковбой почувствовал, что врет неубедительно, и поспешил прибавить:

— Тот, на котором были вы, гораздо лучше!

— Ну-ну… — хмыкнул Бен.

— А метиска там была? — спросила Фонтанна.

— Кто-кто?

— Ну, та молоденькая метиска?

— Какая?

Фонтанна позабыла: ведь это для нее с тех пор прошло два дня, а для Ковбоя — год и день.

— Та, что была тогда, на вечеринке, с Фабианом?

— А-а-а-а-а-а! — протянул Ковбой, припоминая. — Да я ее больше и не видел.

Он помрачнел. Не потому, что вспомнил девушку, а потому, что она у него была последней, а это значило: он был так одинок весь этот год, так одинок, что сам смирился с этим.

— Да все равно, она была уж очень юной, — выкрутилась Фонтанна.

— Слишком, — поддакнул Бен.

— Ну да, — вздохнул Ковбой, — и в садоводстве вряд ли разбиралась.

Еще Ковбой им рассказал про город, где творилось полное безумие, и про свою работу:

— Что ни день, то все хуже, все пуще. Все в городе движется круглые сутки, полно народу потерялось, многие не выходят из дома или спят на работе. Работа почтальона становится все трудней и трудней, и все меньше охотников за нее браться, нанимают кого придется… и, кстати, я часто думал, не попробовать ли вам…

При всех своих причудах, город, где жили Бен, Фонтанна и Ковбой, не избежал тройных тисков, что вынуждают человека заботиться о пропитании, работе и деньгах. Да, до сих пор Фонтанне с Беном удавалось уклоняться, но дольше длиться это не могло. Работа почтальона им обоим нравилась, не говоря уже об удовольствии все время быть в компании с Ковбоем и помогать ему. Поэтому они охотно согласились.

— По-твоему, у нас получится? — спросил Бен.

— Конечно! — ответила Фонтанна.

— Вы просто рождены для этого! — сказал Ковбой.

Сказано — сделано, и вот все трое — почтальоны в подвижном городе, который ускользает из-под ног.

Целый день они ходили по улицам, работали обычно одной бригадой и худо-бедно справлялись. Город они хорошо знали, он их тоже и, смотря по настроению, облегчал или затруднял им работу.

Поскольку разнести все письма было невозможно, пришлось распределить их по степени важности. В первую очередь они отбирали личные письма, которые старались опознать по конверту, казенные пакеты, счета, рекламные листки и извещения о смерти откладывали в сторону.

К вечеру они уставали до изнеможения. Молча ужинали и сваливались спать. Ковбой совсем пал духом. Он частенько оставался ночевать в заброшенном доме, внизу, деля с котом старый матрасик.

Дом помогал им, как мог, и двигался в ту сторону, куда им надо было идти.

Прошло какое-то время, и город успокоился, вернулся к своему привычному, ночному, более гуманному по отношению к почтальонам графику. Участие Бена и Фонтанны стало не таким уж необходимым, а пожалуй, что и излишним, но они делали непонимающий вид и продолжали работать, потому что волновались за Ковбоя. Сначала они списывали его уныние на усталость, но никакая усталость не могла объяснить тоску в глазах и убитый вид.

И наконец однажды, когда они все трое сидели за ужином на кухне, Ковбой вдруг бросил вилку, встал и произнес:

— Послушайте, друзья, я понял, что в нашем городе полным-полно людей, которым не приходят письма, никогда! При виде меня загораются надеждой лица стольких брошенных женщин, несчастных детей, одиноких мужчин, а я эти надежды разбиваю и не могу ничем помочь. Если бы вы, как я, учились в школе почтальонов, то знали бы: хороший почтальон не должен поддаваться чувствам, доставить отправление по адресу — вот его долг, остальное его не касается. Так вот, друзья мои, я должен со стыдом признаться: я — почтальон плохой, я больше не могу смотреть спокойно на людскую боль и одиночество, а потому решил уйти с работы.

— Да ты с ума сошел! — воскликнул Бен. — Ты самый лучший почтальон на свете!

— Неужели другого решения нет? — спросила Фонтанна.

— Есть, — отвечал Ковбой, — но тут мне нужна ваша помощь.

— Ну, так выкладывай! — сказал Бен.

— Я вот что тут подумал… Во-первых, хватит притворяться, будто вы работаете, когда на самом деле просто не хотите оставлять меня одного.

— Ты что! — возразил было Бен.

— Да ничего подобного! — сказала и Фонтанна.

— Ну, ладно-ладно, — усмехнулся Ковбой. — Скажем так: во-первых, всю работу я буду делать сам, за себя и за вас, уж как-нибудь не надорвусь. А во-вторых, распределим обязанности: я составляю список подопечных, ты, Бен, пишешь письма, а Фонтанна занимается доставкой всей этой неофициальной, тайной почты.

Фонтанна радостно захлопала в ладоши:

— Как здорово!

Но Бен не разделял ее восторг.

— А почему это писать должен я? — спросил он недовольно.

— Потому что мы не умеем, — ответил Ковбой, хитро улыбнувшись Фонтанне.

— Как это так? — опешил Бен и недоверчиво взглянул на Фонтанну.

— Да я и в школу не ходила, — развела она руками.

Бен недоверчиво взглянул на Ковбоя.

— А я умел, да позабыл, — стал уверять Ковбой.

Бен тяжело вздохнул и с тревогой спросил:

— Вы думаете, я смогу?

Фонтанна улыбнулась, а Ковбой сказал:

— Конечно! Ведь никто тебя не просит сочинять романы. Эти люди так одиноки, что будут рады и пустому конверту со своим именем и адресом.

— Так почему бы и не посылать одни конверты, — проворчал Бен и отвел глаза.

— Бен… — сказал Ковбой.

— Бен… — сказала Фонтанна.

Бена грызли сомнения. Он вспомнил свой дневник и как он мучился над ним. Но план понравился ему не меньше, чем Фонтанне и Ковбою. Он обхватил руками голову. И вдруг почувствовал желание, какого не было уже давно… или не так давно…

— Мне надо хорошенько выпить!

Победа! — поняли Фонтанна и Ковбой. Они придвинули свои стулья поближе к нему. Фонтанна подвинула ему бокал, Ковбой схватил бутылку, щедро налил, и оба стали выжидать.

— Ну, так и быть! — Бен вскинул голову. — Но при одном усло…

Фонтанна залепила ему поцелуем рот и не дала договорить.

— Но при одном условии, — продолжил он, освободившись. — Я буду писать не письма, а одни открытки. Вдруг что-то напишу не так — тогда останется картинка.

— Шик! — сказал Ковбой.

Бен залпом выпил вино, поставил бокал на стол и возразил:

— Меня зовут Бен.

— Прости, но иногда мне страшно хочется назвать тебя Шиком! — ответил Ковбой.

— А между прочим, тебе и правда нужно имя, — заметила Фонтанна и взяла еще пару бокалов.

— Зачем? Разве плохое имя Бен?

— Хорошее, конечно. Но лучше бы его не раскрывать. Мало ли что…

Она наполнила бокалы, и они выпили втроем.

— Какое бы придумать имя? — раздумывал Бен. — Мне всегда хотелось, чтобы меня звали Констанс.

Ковбой подавился, Фонтанна вытаращила глаза.

— Но Бен, — осторожно сказала она, — Констанс — это женское имя.

— Ну и что? А если мне так нравится? Красивое имя: констанссссссссс. И кто тебе вообще сказал, что я не женщина?

— Никто, — согласилась Фонтанна. И, подумав, добавила: — Просто такое у меня сложилось впечатление.

Ковбой допил свое вино и тоже вступил в разговор:

— Послушай, Бен, не важно, кто ты, женщина или мужчина, но имя тебе нужно особенное, звучное, такое имя, которое подходит…

— Заступнику обиженных! — подсказала Фонтанна.

— Вот-вот! — сказал Ковбой. — Заступнику обиженных.

Отхлебывая вино, они упорно думали.

Бен пил быстрее всех — от страха перед тем, что должен был взвалить на плечи. Ковбой, которого так и трясло при мысли, что его благие планы сбудутся, почти не отставал. И только Фонтанна пила, как пилось.

Что бы ни вышло дальше, а так приятно было пить втроем, как прежде!

Вино в бутылке убывало, а никто ничего не придумал.

— Зорро? — предложила Фонтанна, чтобы хоть что-нибудь сказать.

— Уффф…

— Это как-то чересчур.

Почали вторую бутылку… Придумать имя для заступника обиженных оказалось ужасно трудно. Задача всем троим казалась чрезвычайно важной и серьезной, серьезнее, чем все, чем приходилось заниматься в жизни. И это сковывало их, не позволяло развернуться. А тут еще от долгой непривычки они слишком быстро захмелели.

До половины бутылки допили в полной тишине.

— Иисус? — еле ворочая языком, сказанул Бен.

Фонтанна поперхнулась.

— Пожалуй, как-то нагловато, — подал голос Ковбой.

Допили и вторую половину.

— Что, если Билли Кид? — сказал Ковбой, так и не знавший, как зовут кота.

— Ну, нет! — отрезала Фонтанна.

А пьяный в доску Бен заржал:

— А это как-то кошковато!

Фонтанна уже не верила, что они придумают что-то толковое, у нее мутилось в голове, и ей хотелось позабыть про всю эту затею.

— Да и плевать, в конце концов, на это! — воскликнула она.

— На что? — не понял Бен. Он давно уже бросил ломать голову.

— На твое имя.

Бен попытался встать, но тут же снова плюхнулся на стул:

— Тебе плевать на то, что меня зовут Беном?

— Да нет! На то, другое имя.

— А-а…

— Нет, не плевать, — сказал Ковбой и стукнул кулаком по столу. — Тут дело первостепенной важности, и мы должны придумать достойное, благородное имя!

— Супермен, — с издевкой сказала Фонтанна.

— Во! В самый раз! — хмыкнул Бен.

— Нет-нет-нет! — замахал руками Ковбой. — Это несерьезно, люди решат, что их разыгрывают.

— Тогда Серьезмен? — предложила Фонтанна.

— Сударыня, — дурашливо начал Бен, — я вам пишу с планеты Криптон, где жизнь куда счастливее, чем на Земле. Я залечу за вами и унесу туда, скажите, в какое время вам удобно. И не забудьте надеть теплый свитер — в космосе холодно!

Бен задохнулся от хохота. Фонтанна весело смотрела на него.

И сам Ковбой не выдержал и рассмеялся.

— Не так уж это глупо, между прочим, — сказал он. — Представь себе: ты живешь один-одинешенек и вдруг получаешь открытку от Супермена. Уж наверно обрадуешься! Пойдешь, скажем, за хлебом. Тебя там спросят: «Что нового?» — а ты выбираешь себе круассаны и так это небрежно отвечаешь: «Да ничего особенного. Открытку получил от Супермена». То-то булочница разинет рот! «Вы с ним знакомы?» — «Так, переписываемся иногда». — «О! Да я отдам все круассаны за адрес Супермена!» — «О’кей, записывайте: планета Криптон, Супермену. И опустить письмо в почтовый ящик „Космос“. Всего хорошего, мадам!» И раз — по круассану всем присутствующим!

— Да-а… а если ты не любишь круассаны?

— Возьмешь чего-нибудь другого.

— Ну да.

— Бен! — сказала Фонтанна.

— Что?

— А ты не любишь круассаны?

— Люблю, а что?

— Да ничего.

— Одна беда — никто не верит в Супермена.

— Кроме нас, — уточнила Фонтанна.

— Но мы не булочники, — с сожалением заметил Бен.

Все трое почему-то страшно огорчились тем, что они не булочники. Ужасная несправедливость!

— Почему же это, в самом деле, мы не булочники? — возмутился Ковбой.

— Это свинство! — сказала Фонтанна. — Ей-богу, в целом городе только мы трое не булочники!

Каким-то чудом Бену удалось подняться, и он вскричал:

— Мы тоже хотим печь хлеб! Хотим печь хлеб!

Фонтанна и Ковбой тоже встали и начали ходить вокруг стола, скандируя:

— ХОТИМ! ПЕЧЬ! ХЛЕБ! ХОТИМ! ПЕЧЬ! ХЛЕБ!

— Нужна мука! — догадалась Фонтанна.

— МУ-КА! МУ-КА!

Фонтанна остановилась. Бен с Ковбоем тоже.

— Мы хотим печь хлеб! И будем печь! — сказала она.

— Вперед! — сказал Ковбой и кинулся открывать кухонные шкафчики.

— Хлеб! — вопил Бен.

Фонтанна нашла большую миску, Ковбой и Бен — кучу всяких припасов.

— Нужна мука!

Молчание.

— Мука! — повторила Фонтанна.

— Ее тут нет!

— Сахар!

— Сахар! Ага!

— Масло!

— Нету!

— Постное!

— Нет!

— Тогда что есть!

— Держи!

Фонтанна вылила в миску банку оливок.

— Еще!

— Еще вот яйца!

Она разбила в миску яйца и бросила туда же скорлупу.

— Давайте все подряд!

Бен и Ковбой живо накидали в миску всего, что попадалось под руку.

— Паштет! Сосиска! Уксус! Йогурт! Цикорий! Перец! Шоколад! Сметана! Лук! Бананы! Бананы! И еще бананы!

Миска наполнилась до краев.

— Открыть духовку! — скомандовала сама себе Фонтанна.

— Зажечь огонь! — сказал и сделал Ковбой.

— Закрыть духовку! — завершил Бен.

И все трое повалились на пол.

— Теперь осталось подождать, — сказала Фонтанна. — Ужасно пересохло в горле!

— И у меня!

— Угу!

Они открыли новую бутылку и стали по очереди пить прямо из горлышка.

Но друзья давно уже отвыкли пить, и потому их потянуло в сон.

— О, черт! — сказал Ковбой.

— Что? — спросила Фонтанна.

— В чем дело… — пробормотал клюющий носом Бен.

— А имя-то мы так и не придумали.

— Робин Гуд, — между двумя зевками выговорила Фонтанна.

— Робин Гуд… — примерился Ковбой. — А что? Похищает марки на почте, чтобы писать обездоленным. Круто…

— Хрррррр… пффффф… — Бен уже храпел.

У Фонтанны закрылись глаза.

— Послушайте! — вдруг громко закричал Ковбой.

— Что, что такое? — Бен подскочил и широко раскрыл глаза.

— Ну? — пробудилась и Фонтанна.

— Робин Крут! — провозгласил Ковбой.

Бен с помощью Фонтанны стал подниматься в спальню. Он останавливался на каждой ступеньке, тыча пальцем в потолок, повторял: «Ха-ха! Вы знаете, кто я такой? Я Робин Крут!» — и не мог попасть ногой на следующую.

Ковбой, упоенный своей гениальностью, заснул на кухне под столом. Фонтанна уложила Бена, сняла с него ботинки и вытянулась рядом.

— Спокойной ночи, Робин Крут, — сказала она и взяла его за руку.

Дом ликовал. Он обожал попойки. И в благодарность поднатужился и выключил духовку.

На следующий день, протрезвев, они уже не так восхищались собой.

Ковбой, пробудившись на кухне, соображал, от чего его больше мутит: с похмелья или от плоской шутки, которой теперь стыдился. Он решил сделать вид, как будто ничего не помнит.

А Бен и правда ничего не помнил.

Поэтому, когда Фонтанна заговорила про Робин Крута, друзья (один притворно, другой искренне) удивились:

— Что за плоская шутка?!

— Издеваетесь, что ли? — сказала Фонтанна. — Скажите еще, вас вчера тут не было!

Бен уронил голову — она у него не держалась. Сконфуженный Ковбой старался улизнуть. Не зная, что бы сделать, он открыл духовку. И тотчас выскочил из кухни — на улице его стошнило.

Фонтанна, зажимая нос, достала миску и сунула под нос дружку:

— Не хочешь, милый, хлебушка? Или ты и про это забыл?

Бен покосился на хлеб и бросился ничком на Ковбоев матрас.

Ковбой вернулся и свалился рядом с ним.

Зато на стол запрыгнул Билли Кид и принялся уплетать хлеб.

Фонтанна посмотрела на него, потом на парочку лежащих на полу друзей и закричала:

— Нет! Нет! Так не пойдет! Вчера мы наметили важное дело! Распределили роли! Ты, Ковбой, должен составить список, а ты, Бен, раздобыть почтовые открытки! А ну, вставайте!

— А ты? Что ты-то будешь делать? — сердито проворчал Ковбой.

— Моя работа начнется, когда вы сделаете свою. Что и кому мне разносить?

— А ведь и правда! — сказал Ковбой Бену.

— А еще мне надо заняться Домом, не видите, в каком он состоянии?

— А мы? В каком мы состоянии, ты видишь? — спросил Бен.

— И разве мы не можем остаться тут и заниматься Домом? Почему обязательно ты?

— Потому что я женщина!

— Я тоже! — простонал Бен.

— Так, ладно, хватит! — твердо сказала Фонтанна. Она схватила за руки обоих, поволокла наверх, Ковбоя запихнула в ванну, Бена поставила под душ.

— Через полчаса чтобы были внизу, — приказала она. — Я сварю кофе и схожу за хлебом. Настоящим!

И вышла, хлопнув дверью.

Полчаса спустя Бен и Ковбой, умытые, побритые и бодрые, сидели за столом на кухне. Сидели паиньками и глядели, как Фонтанна разливает кофе. Ковбой надел почтальонскую форму, а Бен — форму добытчика почтовых открыток, которая, если не считать особого настроения, с каким он ее носил, мало чем отличалась от его обычной одежды. Билли Кид дрых в наполовину опустошенной миске.

За завтраком Бен и Ковбой вернулись к вопросу об имени для Бена. Но надо было торопиться, и Фонтанна убедила их, что придуманное Ковбоем вполне сойдет — люди все равно не обратят внимания.

Так, за отсутствием лучшего, Бен стал Робин Крутом.

Бен, он же Робин Крут, приступил к добыче открыток.

Пошел наугад по городу и набрел на лоток со старыми книгами и открытками.

— Вы первый, кто пришел ко мне за неделю, — сказал лоточник, когда Бен остановился около его развала.

— Меня зовут… — Бен собирался сказать «Робин Крут», но это было так нелепо. — Меня зовут Бен, и я ищу почтовые открытки.

— А меня зовут Ришар, — сказал лоточник, — и у меня есть всякие открытки.

Он показал на ящички с открытками.

— Сначала я разложил их по годам, но это никому не нужно… даже мне самому — просто время было некуда девать. Тогда я стал сортировать по темам — так куда интереснее, а время убивает не хуже.

— Понимаю, — сказал Бен.

— Вот… здесь у нас закаты… на них огромный спрос.

Они перебрали несколько закатов.

— Красивые, — сказал Бен.

— Да, и они объединяют людей: так часто на закате рука встречается с рукой.

Бен посмотрел на лоточника.

— Я возьму одну штучку.

— Которую? — спросил Ришар.

— Такую, как вы говорили.

Ришар протянул ему несколько открыток.

— Вот эту? — предложил он.

— Шик! — сказал Бен.

— Меня зовут Ришар!

Бен улыбнулся:

— Да, Ришар.

— Посмотрите другие темы?

— С удовольствием.

Они перешли к другому ящичку.

— Тут кулинарные… на каждой фотография какого-нибудь блюда и рецепт, чтоб взять со снимка и попробовать. Я пробовал рассортировать отдельно закуски, отдельно второе, отдельно десерт, но это слишком субъективно.

Как-то раз одна дамочка отошла от моего лотка с таким расстроенным видом, что я спросил, что она хочет. «Я искала рецепт лимонного пирога, — ответила она, — хотела дочери послать. Три раза просмотрела все закуски, но так и не нашла». Я хотел возразить, что лимонный пирог — десерт, а не закуска, но представил себе, как начинаю обед с лимонного пирога, и это показалось мне так вкусно, что я передумал. И вместо этого сказал: «Погодите, иногда покупатели путают и кладут открытки не туда». Соврал, конечно: если такое и случается, на что же я! — я все потом раскладываю по местам. Я сделал вид, что роюсь там и тут, и вытащил лимонный пирог из десертного ящичка. «Ну надо же, какие невнимательные люди!» — воскликнула дамочка. Она так и сияла. А на прощанье сказала: «Хм, а это, пожалуй, мысль! Лимонный торт на десерт… А что? Должно быть, очень вкусно. Напишу-ка я дочке». И ушла. После этого случая я стал раскладывать открытки по другому принципу. Здесь все сладкое, здесь все соленое, а здесь — сладко-соленое. По крайней мере в этом все согласны, да и то…

Бен выудил из ящичка со сладостями аппетитный лимонный пирог:

— Вот эту я возьму.

— Закат и лимонный пирог… Да вы кого-то осчастливите!

— Так и задумано!

— А что еще вам нужно?

Лоточник показал все-все, что у него имелось. Тут были детские открытки — «Бывают трогательные до слез!» — сказал Ришар; открытки со зверями (Бен выбрал олениху с детенышем и гримасничающих шимпанзе), с разными предметами, с пейзажами, цветами, с картинами художников, а были с музыкой и с ароматом… В общем, открытки со всем на свете. Бен и взял всего понемножку. На последнем ящичке была надпись «разное». «Тут те, что я не стал сортировать, — сказал Ришар, — пусть люди сами хоть чуть-чуть потрудятся».

И Бен все утро рылся в «разном».

Ковбой весь день переходил от дома к дому и, припомнив по такому случаю навыки письма, составлял список одиноких и заброшенных. К каждому имени он прибавлял кое-какие сведения. А начал с самых вопиющих случаев, которые заметил еще раньше.

Список выглядел примерно так:

И так далее…

— Обалдеть! — сказал Бен, просматривая список. — Работенки хватает!

— И это еще самое начало, — утешил его Ковбой.

— Какой кошмар! — воскликнула Фонтанна.

— Какая тоска! — простонал Бен. — Но что с ними всеми такое?

— Они несчастны…

— Одиноки…

— В общем, жуть! — припечатал Бен.

Бен, Ковбой и Фонтанна сидели на скамейке в сквере, где уговорились встретиться еще с утра. В назначенное время туда явилось и уныние, хотя его никто не звал. Уселось рядом с ними и вцепилось крепкой хваткой.

От одного этого первого листка они порядком приуныли. Хотелось закрыть глаза и ничего не знать. Они смотрели на деревья в сквере и завидовали им: стать бы деревьями, вот-вот, деревьями, стоять себе и ни о чем не думать! Разве они, деревья, бывают алкоголиками, одинокими, несчастными, непонятыми, склонными к самоубийству?

Увы, бывают. Тогда зачем же, спрашивается, становиться деревом? Они задумались, кем или чем бы стать, чтобы избавиться от всей этой мороки. «Среди животных тоже есть самоубийцы», — подумал Бен. Все трое чувствовали себя паршиво, у них опустились руки. Ковбой вспомнил о своем заглохшем садике, Бен мечтал возвратиться на озеро, а Фонтанна скучала о Чудике.

— Открытки ты купил? — спросила она Бена.

— Угу…

— Покажешь?

Бен вытащил пакет с открытками, и они принялись их рассматривать.

— Вот эта подошла бы для супругов, которые все время лаются из-за того, что мало видят друг друга, — Фонтанна показала на открытку с закатом.

— Пожалуй… А эта, — Бен смотрел на шимпанзе, — тому парнишке, что повесил нос.

— Лесные феи наверняка понравились бы Жанне, — сказал Ковбой.

— А вот эти детишки, наверно, утихомирили бы злую собаку, — Фонтанна взяла открытку, на которой негритята в пестрых одежках играли у реки.

— А старушка, может, в кои-то веки заменила бы хлеб на лимонный пирог, — робко сказал Ковбой.

— А пенсионеру в самый раз вот эта веселая компания в баре, правда? — спросил Бен.

— Конечно, это отвлечет его от телевизора.

— Я собирался оставить ее себе, — признался Бен, — но лучше отошлю ему.

Они сидели, тесно прижавшись друг к другу.

— А что, если они вдруг захотят тебе ответить? — спросила Фонтанна.

— Я об этом подумал, — сказал Ковбой. — У нас в отделении давно пустует никому не нужный абонентский ящик. Я взял от него ключ, и ты на всякий случай будешь указывать в обратном адресе его номер.

— Ладно, — согласился Бен.

Они немножечко приободрились, но чувство слабости и уязвимости осталось. Домой пошли все втроем. Фонтанна все там прибрала, навела уют и красоту. Приготовила матрас получше для Ковбоя, поставила на кухонный стол букет гвоздик. А в спальне перед окном на балкон установила письменный стол, чтобы Бен писал там открытки. Начать решили завтра, а пока провели приятный дружеский вечер. Поболтали, затопили камин и сели ужинать. Огонь, еда и дружеское тепло придавали каждому сил. Потом Ковбой растянулся вместе с котом на полу, а Бен с Фонтанной пошли в спальню. В доме стало тихо. Все уснули.

Фонтанна проснулась позже всех и увидела Бена — он сидел за столом, в косом солнечном луче, спиной к ней, лицом к балкону и что-то писал. Она долго смотрела на него, а потом встала, завернулась в простыню, придвинула еще один стул поближе к Бену и улеглась, положив голову Бену на колени.

Не переставая писать, он стал гладить Фонтанну по волосам. И она снова заснула.

Ковбой уже ушел, ему предстояло, вдобавок к обычной работе, подобрать следующую порцию адресатов.

Бен посмотрел на залитое солнцем лицо Фонтанны, немного подумал, взял следующую открытку, с розами, и начал писать:

Бен снова посмотрел на Фонтанну, погладил ее щеку. Она улыбнулась и открыла глаза.

— Ну, как? — спросила она.

— Порядок, — ответил Бен.

— Я хочу есть.

— У нас есть хлеб.

— Пойду на кухню.

— Но завтракать приходи сюда, хорошо?

— Ладно.

Фонтанна привстала и обвила руками шею Бена.

У нее были такие теплые губы. Бен закрыл глаза и приник к ним.

Фонтанна вернулась с подносом, залезла под одеяло, и Бен дал ей готовые открытки. Она запоздало завтракала и читала, а он снова взялся за дело.

— Ну, по-эхали! — сказала она, набив рот хлебом с вареньем.

Бен стал строчить:

Настала очередь открытки с закатом. Бен долго смотрел на нее, потом перечитал, что написал Ковбой о чете Паша, потом опять посмотрел на открытку…

— Ты не поможешь мне? — попросил он, не оборачиваясь.

Фонтанна вылезла из постели, подошла к Бену, обняла его сзади, так что его затылок очутился меж ее обнаженных грудей. Бен откинулся и через мгновение сказал:

— Ага!

Он стал писать, а Фонтанна читала, глядя ему через плечо:

Бен взял другую открытку с закатом и написал на ней точно то же самое.

— Каждому по одной, — сказал он.

— Я и сама бы, кажется, не прочь получить вот такую открыточку! — сказала Фонтанна.

— Я это не придумал, а услышал от продавца открыток.

— А как его зовут?

— Ришар.

— Ришар… — повторила Фонтанна. — Ты потому и не подписался, что это чужие слова?

— Да нет… не знаю… как-то неохота. По-моему, подпись все испортит. Робин Крут тут ни при чем. И потом, пусть они лучше общаются друг с другом.

— Закончил?

— Вроде, да.

— Теперь моя очередь включиться в игру.

— А я пошел за новыми открытками.

— Но чуточка времени у нас все же есть?

— Ну, конечно.

Фонтанна обошла вокруг его стула, уселась лицом к Бену и обхватила его ногами.

— Боюсь, так не получится, — сказал Бен.

— Попробуем! — сказала Фонтанна и стала его раздевать.

До заката было еще далеко, но их руки уже встретились и крепко сплелись.

Фонтанна шла, держа в одной руке сумку с открытками, а в другой — список адресов.

Приходилось действовать осторожно, ведь миссия была секретной.

Дойдя до нужного дома, она должна была сначала убедиться, что на нее не смотрят из окна, а потом прошмыгнуть к почтовому ящику и обратно.

Особенно пришлось ей постараться, чтобы обмануть бдительность мсье Жиля. Она ждала целый час и уже готова была отступиться, но ее выручила собака: завыла раз, другой, и мсье Жиль ненадолго отлучился со своей вахты, чтобы дать ей тумака. Фонтанна сорвалась с места, домчалась до почтового ящика, опустила открытку и живо слиняла.

С другими такой возни не возникало, труднее всего было найти их в городе по адресам.

Бросив открытку в ящик Мильрозов, она увидела в окне маленькую Жанну и улыбнулась ей. Девочка улыбнулась в ответ и стала следить, что делает незнакомая тетя. Фонтанна пыталась объяснить ей всё знаками. Она достала открытку, адресованную Жанне, показала пальцем на нее, потом на девочку: дескать, это тебе! Жанна смеялась, глядя, как тетя размахивает руками. Фонтанна положила открытку под камень, Жанна понимающе кивнула. Они еще разок друг другу улыбнулись, и Фонтанна ушла. У нее появилось странное и скорее приятное ощущение, будто она сама почтовая открытка.

Открытка-закат скользнула в почтовый ящик мадам Паша. Потом, засев в кусты, дождалась вечера, возвращения мужа, ухода жены и снова проскользнула в ящик, теперь принадлежавший мсье Паша.

И, наконец, все сделано! Довольная Фонтанна брела по улицам и дожидалась, когда навстречу попадется Дом, бывший заброшенный, а ныне трижды обитаемый. Верней, четырежды — Фонтанна извинилась мысленно перед котярой.

Новое дело скоро наладилось, и все пошло заведенным порядком.

Вечером Фонтанна возвращалась в Дом, к Ковбою и Бену. Ковбой показывал очередной список, который составил днем, и они все вместе обсуждали, как лучше написать этим людям, но право решать оставалось за Беном. На другой день Бен писал открытки, Фонтанна их разносила, а Ковбой высматривал очередных адресатов. Потом Бен приносил от Ришара новую партию открыток, Ковбой — письма из абонентского ящика 33, а последней обычно приходила Фонтанна.

Очень скоро пришли первые ответы. Читать их они собрались все втроем. И писем было три.

Из первого конверта Бен достал визитную карточку, на которой значилось:

— Лучше бы ответила сама Жанна, — сказал Бен.

— В чем-то они правы, — хмуро сказал Ковбой.

— Давайте посмотрим другие, — сказала Фонтанна.

Бен вскрыл второй конверт, в нем лежало письмо, напечатанное на компьютере:

Бен вздохнул и передал письмо Фонтанне с Беном.

— Ну, от этого типа ничего другого нельзя было и ждать, — сказал Ковбой.

Открытку с изображением старинного дома Бен оставил напоследок. Он никак не решался перевернуть ее, поэтому Фонтанна взяла ее у него из рук и прочла вслух:

Бен грустно улыбнулся — увы, последнее письмо не отменяло двух первых.

— Что будем делать? — спросил он.

Ковбой молчал.

— Как это, что делать? — воскликнула Фонтанна.

— Продолжать?

— Разумеется! Подумай сам: из трех человек одному твоя открытка доставила счастье, а остальные двое, уж во всяком случае, не стали несчастнее, чем были! Одна удачная попытка из трех — не так уж мало!

— А ведь верно! — сказал Ковбой.

— Ну, не знаю, — пожал плечами Бен, — боюсь, все это без толку.

— Нет-нет-нет! Мы будем продолжать! — решительно сказала Фонтанна.

И они продолжили.

Бен установил для себя несколько правил.

Первое — ни в коем случае не писать больше тем, кого раздражали его открытки.

Вот только на злобную угрозу Жиля Жиля он не мог не отозваться.

Второе — непременно отвечать тем, кто присылал любезные письма.

Мадам Рабюссье он отослал уже десятка полтора рецептов.

Третье — посылать новые открытки тем, кто никак не отзывался на первую. Бен думал, что они хоть и молчат, но относиться могут хорошо.

Например, юный страдалец Тома Кроке ответил только после девятой открытки:

Четвертое — писать всем новым подопечным, которых набирал Ковбой.

Итак, Бен писал и писал открытки.

Иногда писал всего словечко, а то и вовсе только адрес да имя, если ему казалось, что открытка говорит сама за себя. А иногда расходился, рассказывал какие-то истории, то подлинные, то вымышленные. Он никого не упрекал и не давал советов, но всегда находил, что сказать, чтобы обрадовать, утешить или просто развлечь человека. Был добр и щедр. Все лучшее, что было в нем, он расточал другим людям в открытках.

Фонтанна их читала и нахваливала. Иной раз Бен сочинял и подкладывал в пачку открытку для нее. Во время доставки Фонтанна ее находила, а вечером пришпиливала к стенке в спальне.

Если Бену случалось получить слишком много неприятных ответов, он отводил душу на Жиль Жиле, а тот, как ни странно, всегда откликался.

Но и хороших писем приходило много. Кто-то просто благодарил, кто-то говорил про открытку, одни задавали вопросы, другие просили совета, чем приводили Бена в затруднение.

Он всегда отвечал.

Многие хотели его видеть, и он бы, может, согласился, но Ковбой и Фонтанна были против. Обычно он отговаривался тем, что будто бы живет далеко, а почту из тридцать третьего ящика ему пересылают.

Дошло до того, что Бен почти не выходил из дома. Писем приходило все больше, список все разрастался. Справиться с таким потоком Бен не мог, и ему пришло в голову перезнакомить адресатов между собой, он предложил им переписываться друг с другом, и немало людей завели знакомых через Робин Крута.

Не хватало времени даже на то, чтобы ходить пополнять запас открыток, и Бен, с согласия Фонтанны и Ковбоя, пригласил Ришара в помощники. Тот с восторгом отнесся к их затее и стал еще одним членом бригады. Теперь Ковбой показывал дневной список Ришару, тот сам подбирал подходящие открытки и на другое утро приносил их Бену.

Работы прибавлялось не только у Бена — Ковбой, окрыленный успехом, все больше расширял свои списки. Он уволился с почты, чтобы иметь возможность полностью отдаться новому делу. Но ключи от почтового отделения и от тридцать третьего ящика сохранил.

За долгий почтальонский стаж Ковбой хорошо изучил обитателей города. Критерии отбора становились у него все более гибкими: теперь он заносил в свой список не только одиноких и несчастных от того, что им никто не пишет, но и несчастных по любой другой причине, а вскоре и вообще стал делить людей на тех, кто мог нуждаться в помощи Робин Крута, и всех остальных.

Характеристики подопечных становились очень личными:

Мсье Бертан — бьет своих детей.

Камилла Лагаш — потеряла себя в наркотических дебрях.

Ги и Арни Бюффон — братья, живут вместе, но не разговаривают друг другом с тех пор, как девушка одного из них ушла к другому, а потом бросила обоих.

Мсье Тарак — бьет своего отца.

Освальд Вурц — перестал говорить после смерти матери.

Мсье Ножан — плюется в иностранцев.

А иногда и слишком личными:

Мсье Шантлу — по доброй воле пошел в контролеры.

Сестра Аделина и сестра Элоди — соучредительницы антиалкагольной лиги.

Мсье Ришу — мешает молодым соседям сверху принимать гостей под тем предлогом, что они слишком шумят.

Мадемуазель Пелар — препарирует живых мышей.

Сильви Баржо — очень хорошая женщина, без всяких недостатков, всегда веселая, приветливая, добрая, всем помогает, имеет самый красивый в городе сад. В помощи Робин Крута как будто не нуждается, но надо ей часто писать и благодарить за то, что она есть на свете… на случай, если как-нибудь вечером, когда она ложится спать и ее никто не видит, она вдруг ненароком загрустит.

Мсье Фуркад — каждое воскресенье после обеда моет свою машину, а иногда и мотоцикл.

Мадам Фош — не разрешает детям ходить в кино.

Нередко Бену приходилось проводить еще один отбор после Ковбоя. Послания его становились все красочнее, фантастичней и невнятней. Но ответы на них так и сыпались, и в них было все: от оскорблений до признаний в любви.

Бен изнемогал от тяжкого труда, не разгибаясь, забыв о сне и отдыхе, сидел за письменным столом.

По городу поползли слухи. Сначала то был робкий шепоток по углам и закоулкам, но постепенно заговорили в голос и повсеместно. Кто осуждал, кто одобрял, но все задавались вопросом: кто такой Робин Крут?

Люди стали подозревать друг друга, следить за соседями, устанавливать видеокамеры над почтовыми ящиками. Город гудел.

Работа Фонтанны стала опасной, а потом и совершенно невозможной днем. Тогда она перенесла ее на ночное время.

Одетая в черное, прижимаясь к стенкам и стараясь раствориться в темноте, пробиралась она по спящим улицам. Фонтанна, неуловимый, ловкий, расторопный, тайный агент Робин Крута.

Нашлись и самозванцы, пожелавшие воспользоваться столь громким псевдонимом, чтобы насолить своим врагам, соседям и родне. Повсюду появились фальшивые Робин Круты, они тоже писали письма, но намерения у них были совсем не такие, как у Ковбоя, Фонтанны, Бена и Ришара.

Шуточное имя, которое трое друзей придумали после веселой попойки, чтобы поддерживать тех, кому плохо, приносило теперь страшное зло.

А торговля открытками процветала как никогда.

Однажды, зайдя на почту за корреспонденцией, Ковбой увидел мсье Жиля. Он околачивался возле абонентских ящиков и расспрашивал почтовых служащих о владельце ящика номер 33. Ковбой наспех раскланялся с ним и дал тягу. Потом дождался, пока уйдет Жиль и закроется почта, и только тогда забрал письма из ящика.

Друзьям он об этом случае не рассказал.

Жиль Жиля окончательно вывела из себя последняя открытка Бена («Жиль, помноженный на Жиля, — это будет в аккурате козел в квадрате».) Он пришел домой ни с чем, но это его не остановило. Не жалея времени, он обзвонил, кого мог, и нашел немало людей, которые разделяли его мнение о Робин Круте, как, впрочем, и другие его взгляды. Правда, в число недовольных входили и жертвы фальшивых Робин Крутов.

На следующий день Ковбой заметил, что по городу расхаживают по двое — по трое какие-то люди, почти всегда очень коротко стриженные, некоторые с собаками. Заметил он и то, что все они узнают в нем бывшего почтальона и слишком уж пристально за ним наблюдают. Он немедленно вернулся, предупредил Фонтанну о том, что творится в городе, и попросил быть предельно осторожной. Ночью она и сама увидела этих людей, но была предельно осторожна.

Одна такая группка, с собакой, дежурила около почты. Ковбой всю ночь прождал, когда они уберутся, но ранним утром их сменили соратники.

Пришлось Ковбою возвращаться с пустыми руками.

Бен все больше работал в одиночку и с друзьями практически не виделся. Даже с Фонтанной, которая совсем изматывалась ночами и валилась с ног, едва вернувшись. Ковбой рассказал Бену, что абонентский ящик круглые сутки стерегут угрожающего вида парни и потому извлечь из него ответы теперь невозможно. Но Бен не очень огорчился и сказал, что обойдется без ответов.

Клич, брошенный мсье Жилем по городу всем противникам Робин Крута, достиг также ушей его сторонников. И очень скоро сколотились и появились на улицах другие группки людей, не таких одинаковых и организованных, но столь же решительно настроенных.

Каждый старался, прежде всего, разузнать, за или против Робина его соседи, это стало даже важнее, чем узнать, кто же такой сам Робин Крут.

Те, кто собрался под предводительством мсье Жиля, положили начало антиробиновскому движению, оно же, в свою очередь, дало толчок робинизму. Замелькали футболки с надписями: «Смерть Робину!» и «Робину ура!». Горожане разделились на два лагеря.

Супруги Уаннес, женатые двадцать лет, в один день очутились на грани развода: жена примкнула к робинистам, муж — к антиробинистам, хоть ни она, ни он открыток Робин Крута никогда не получали.

Эдуард Морейра разом потерял всех друзей из-за приверженности Робину. Молоденькую робинистку Дельфину Дюваль выгнали из дому родители, ненавистники Робина. Мсье Лоран расстался со своим любовником Жюльеном, приревновав его к Робин Круту. Чета Жестокк отказала во всяческой помощи своей дочери Валентине, узнав, что та свою новорожденную дочурку назвала Робиной. Мадам Ле Гофф залепила пощечину единственному сыну-антиробинисту. Два старых друга Нальпа и Бюфто поссорились за бутылкой вина и подрались, да так, что попали в больницу, на соседние койки. И только там разобрались, что оба на стороне Робин Крута. Яна, лучшего в городе бармена, подстерегли как-то вечером по пути домой и переломали ему обе руки и ноги за то, что он придумал коктейль «Робин Крут», имевший бешеный успех.

Жиль Жиль заподозрил свою собаку в симпатии к Робину и забил ее насмерть.

Люди обзавелись оружием. Начались столкновения.

Фонтанна и Ковбой, поглощенные своими заботами, слишком поздно заметили, что город охвачен безумием. Они так и не узнали о том, что кто-то злоупотребляет именем Робина, а теперь вот не сразу поняли, что вспыхнуло насилие, настолько быстро это произошло.

Город был совсем не приспособлен для гражданской войны. Какая может быть стратегия, какая подготовка, когда все вокруг непрерывно меняется! Зато повсюду было много частных, точечных стычек. Улицы обагрились кровью.

Стало известно, что абонентский ящик номер 33 заблокирован и почтовое отделение превратилось в укрепленную позицию. Там шли смертоносные бои то за освобождение, то за новый захват ящика.

Друзья очнулись лишь тогда, когда сгорел лоток Ришара.

Радикальное крыло антиробинистов после долгих споров и криков пришло к заключению о том, что без открыток Робин Крут будет вынужден заткнуться.

Лоток со всем товаром сгорел в одну ночь, подожженный группой бритоголовых с собаками, которые и без того уже давно ненавидели Ришара.

Ковбой, Фонтанна и Ришар пытались рассказать об этом Бену, но тот, страстно увлеченный делом, то ли не поверил, то ли не услышал, как бы то ни было, но никаких эмоций не выказал и продолжал писать.

Его рвение заразило остальных, так что и они не сдавались, рискуя каждый день все больше.

И только когда однажды шайка молодых антиробинистов выследила Фонтанну, погналась за ней и закидала камнями, так что утром она насилу вернулась, Бен решил все прекратить.

Он увидел разбитое в кровь лицо Фонтанны, ее распухшие губы, исцарапанные щеки, заплывшие глаза и сказал:

— Все. Довольно.

Все четверо заперлись в доме и с ужасом слушали дикий шум уличных боев. Их мучило то, что все эти распри произошли из-за них, а остановить побоище они не в силах. Дом много раз менял положение, но, куда бы он ни подался, везде все так же грохотало.

В конце концов дом решил, что это он распространяет смертоносную заразу, и не решался сдвинуться с места, а тем более вернуться на озеро, чтобы не занести войну и туда.

Друзья следили по радиосводкам, как волнения захлестывают город.

Бен готов был выйти и сдаться, но его заперли в спальне и закрыли снаружи балконные ставни.

Война все разгоралась, число жертв росло, и власти наконец решились действовать.

Буянов из обоих лагерей переловили, улицы взяли под усиленное наблюдение, за почтальонами установили слежку. Почтовые страсти улеглись, некоторое время еще ходили редкие открытки, подписанные Робин Крутом, но вскоре все утихло окончательно.

Говорили, что Робин Крут убит, люди, семейные и одинокие, вернулись к своей обычной, счастливой или несчастливой жизни.

Власти сочли, что опасность позади, бывшие враги были освобождены и примирились, вот только почтальоны лишились работы — всякую переписку запретили.

Фонтанна выпустила Бена из спальни.

Ришар проникся отвращением к городу и решил, что не останется в нем больше ни на день, он простился с друзьями и попытался утешить их, убедить, что они ни в чем не виноваты и, наоборот, только они и есть настоящие жертвы этого безумия.

— Человеческую натуру не изменишь, — сказал он им, — во всяком случае, почтовыми открытками.

Ковбой, Фонтанна и Бен были подавлены. Они растерянно смотрели друг на друга и не могли взять в толк, что же все-таки случилось. Ведь они всего-навсего писали открытки, как это могло привести к погромам и убийствам? У них не осталось сил, они давно мечтали выспаться, но теперь потеряли сон.

О том, чего натерпелась сама, Фонтанна и не вспоминала, но ее страшно тревожило состояние Бена. Несколько месяцев он самоотверженно работал на благо людей, жил надеждой осчастливить их и вдруг оказался причиной или предлогом жестокого кровопролития. Бен тенью бродил по дому, разговаривал сам с собой и все пытался что-то понять.

Ковбой же словно онемел. Его душило чувство вины — ведь это он все придумал, из-за него все и стряслось. Он часами сидел на своем матрасе, глядя в пустоту и прижимая к себе кота.

Бен не знал, не мог знать, что маленькую Жанну Мильроз теперь отпускали из дома каждый субботний вечер и она радостно бежала по улице, потому что некая Элен Рабюссье прислала ее родителям письмо и попросила разрешения приглашать их дочь на чай с домашним лимонным пирогом.

Не знал он и того, что мсье Паша старается теперь прийти домой пораньше, а его супруга — выйти из дому попозже, и они, взявшись за руки, смотрят на закат.

И того, что Тома со своими друзьями, которых встретил в зоопарке, отправившись туда однажды дождливым днем, организовали музыкальную группу, а песни Тома стали куда веселее.

Мсье Бертан купил себе боксерскую грушу, и его детям больше не приходится бояться тумаков. Камилла Лагаж отвыкала от наркотиков, увлеклась искусством коллажа, а иногда пела в группе Тома. Ги и Анри распили бутылочку и сошлись на том, что во всем виновата их бывшая подружка. Освальд Вурц заговорил — сказал психологу: «Заткнись!». Мсье Ришу больше не раздражал шум верхних соседей, потому что теперь и его звали в гости. Мадемуазель Пелар перестала истязать мышей, теперь она давала каждой мышке имена и бережно растила их. Дети мадам Фош первый раз пошли в кино и смотрели фильм очень внимательно, потому что обещали сыграть его дома для матери. За стойкой у Яна в баре собиралась целая компания бывших одиночек, они не сидели больше у телевизора, а выпивали в дружеском кругу и расписывались на загипсованных конечностях бармена.

А если Сильви Баржо не спалось, она перечитывала чудные открытки от Робин Крута.

Людей, которым помогли, которых утешили и поддержали его открытки и которые, несмотря на пережитую смуту, обрели надежду и зажили счастливей, чем прежде, было великое множество.

Было столько вещей, о которых Бен и его друзья знать не знали и которые бы разогнали его черные мысли. А думал он непрестанно о тех, кто погиб, да о страшном лице Фонтанны.

К счастью

К счастью, по радио зазвучала песня.

Бен прибавил звук и стал притопывать. Ковбой, сидя в постели, поднял руки и защелкал пальцами. Фонтанна стала танцевать и постепенно стягивать с себя одежки.

Бен дослушал песню до конца, потом убавил звук, перестал притопывать и сказал:

— Пошли пройдемся!

Фонтанна опять оделась, Ковбой встал.

А дом, услышав Бена, услышав наконец хоть что-то вразумительное, тут же переместился поближе к парку, тому самому, где Бен с Фонтанной обжирались грейпфрутами.

И вот друзья вышли за порог. В городе было тихо и безлюдно, как прежде. Парк выглядел заманчиво, они направились туда.

Фонтанна узнала фонтан, у которого стала Фонтанной. Она хотела улыбнуться, но губам стало больно.

Трое друзей плотным рядком шли по парку.

От усталости они не могли говорить, не могли даже думать, а только шли и смотрели на деревья. Дошли до середины парка и сели на траву — теперь они только дышали.

Бен погладил руками траву. Потом вдруг выщипнул клочок и стал жевать. Ковбой выкопал ямку, набрал пригоршню земли и тоже поднес к губам. Фонтанна нарвала листьев и набила себе рот. Потом они смешали землю, листья и траву и продолжали есть.

Пошел дождь, но не помешал им. Наоборот, запрокинув голову, они его пили.

Шло время, день клонился к закату, а они все сидели под дождем, и ели, и пили, как вдруг к ним сзади кто-то подошел.

— Что это с вами? — спросил парковый сторож.

Они не отвечали. Глаза пустые, рты полные земли.

— Видели бы вы свои физиономии!

Они переглянулись.

— По-моему, вам надо отдохнуть.

Тут наконец друзья взглянули на него.

— Отправляйтесь-ка спать! — посоветовал он. — Когда устанешь, невесть что творишь!

Они послушались совета и отправились спать.

Но от усталости невесть чего натворили.

Первым стал чудить Ковбой: сказал, что хватит уж ему надоедать Фонтанне с Беном, что даже Билли Кид его терпеть не может и что он пошел домой.

И пошел, а дома рухнул на скамью-качалку на террасе и горестно заснул.

Потом стал куролесить Дом. Когда друзья застряли в парке, он решил, что его снова бросили, и двинул прочь, с котом внутри, уже спокойно спящим.

Последним номером Фонтанна с Беном решили, каждый за другого, что лучше поселиться порознь, тем более и дом исчез. И потащились в старые квартиры.

Они так одурели от усталости, что обменялись на прощание номерами телефонов и рукопожатиями да так и разошлись.

Знай они оба, сколько предстоит проспать, они бы приложили все усилия, чтобы лежать все это время рядом, в одной постели, но они не знали и от усталости творили невесть что.

Они проспали целый месяц

Ковбою целый месяц снился сон о сказочно красивой женщине.

Он видел ее лишь со стороны, никак не мог приблизиться, но временами, как ему казалось, она ощущала на себе его взгляд.

Женщина тоже была совсем одинокой, и Ковбой во сне хотел написать ей, но ничего не получалось. Он потратил уйму времени, пытаясь выразить в письме, до чего она хороша, и вызволить ее письмом из одиночества. Он перепробовал тысячи слов, извел сотни бумажных листов, но такое письмо, как хотелось — и ему, и, он чувствовал, ей, — не писалось никак.

Не раз он порывался бросить, но тут она смотрела на него так грустно и доверчиво, с надеждой и тревогой, будто знала, как нелегко ему приходится, как трудно подобрать слова, и ободряла, не давала отступиться.

Ковбоя равно трогали и красота, и одиночество той женщины, и он старательно писал, писал, писал… и все напрасно.

Прошел месяц, и первой проснулась Фонтанна.

Открыла глаза — на дворе зима.

Ей было холодно.

Хотелось есть.

Хотелось Бена.

Фонтанна потянулась крепко, сладко, за целый месяц сна, пощупала лицо — все зажило, залезла под обжигающе горячий душ и потеплей оделась.

Потом уселась на кровать и стала ждать. Ждать чуда.

И вот она его услышала: что-то покатилось по полу, потом увидела: блестящая, круглая чудная… банка овощного рагу!

Ее принес Ковбой для Билли, но Билли к ней не прикоснулся, поскольку его уже не было дома, и банка долго дожидалась своего часа. Фонтанна подняла ее и в кои-то веки возрадовалась тому, что у ее кота такие причудливые вкусы.

«Рагуша — вот как его надо бы назвать!» — подумала она, весело орудуя консервным ножом.

Теперь, когда она согрелась и наелась, неутоленной осталась только жажда Бена.

Она снова уселась и снова стала ждать. Ждать телефонного звонка. А пока его нет, решила навести порядок в скопившихся за месячную спячку снах, прикидывая, как бы рассказать их Бену, чтобы не было скучно. Она старалась выкинуть из памяти кошмары первых дней и удержать видения последних.

Через несколько часов проснулся Бен.

И сразу посмотрел на свои часы — узнать, какое число.

— Тридцать три дня, — проговорил он после сложных подсчетов, и эта цифра ничего не всколыхнула в его памяти.

Пару секунд он полежал, уставясь в потолок, потом вскочил, как встрепанный, и бросился звонить Фонтанне.

Она взяла трубку с первого звонка:

— Как поспал?

— Бегу к тебе!

— Постой!

— Что?

— Как ты одет?

— Как был, когда ложился.

— Тебе не холодно?

Тут Бен заметил, что дрожит.

— Пожалуй.

— Ты ел?

Он понял, что ужасно голоден, но еще прежде, чем понять, сказал:

— Я умираю с голоду!

— А у меня еще рагу осталось, — Фонтанна улыбнулась в телефон. Она представила себе, как бы она на месте Бена обрадовалась при таком известии.

— Бегу к тебе! — повторил Бен, именно так и радуясь, и повесил трубку.

Поспешно одеваясь, Бен сообразил, что целый месяц не курил. Он порылся в карманах, нашел сигарету и, закуривая, пробормотал:

— Недаром говорят, первая, как проснешься, самая лучшая…

На непостоянном расстоянии от тех мест отставной почтальон по праву не погиб от холода, проснувшись, будто кто его толкнул, на скамье-качалке у себя на террасе.

Он сел и долго созерцал свой сад — густые джунгли во власти злой зимы и запустенья. И по лицу его струились слезы.

Ковбой все утро просидел на качалке, глядя на замерзший сад, и проплакал. Он плакал не спеша, спокойно, пока не вытекли все слезы и не выплакалась горечь о былой любви.

А после встал и в глубоком раздумье направился в дом.

Там он надел просторное пальто и, уйдя еще глубже в раздумье, приготовил себе плотный завтрак из всего, что нашлось под рукой.

Забившись глубже некуда в раздумье, он вышел завтракать в саду.

И наконец, решившись, встал и ринулся за инструментами.

— Ну, хватит! — крикнул он, врубаясь в заросли крапивы.

Бен, все еще дрожа, с сигаретой в зубах, шел по пустынной улице и вдруг увидел: навстречу по другому тротуару шла Фонтанна.

Шла в облачке пара, так быстро, как могла идти, держа в руках кипящую кастрюльку. А в зубах — деревянную ложку.

Они остановились друг напротив друга и бросились навстречу через улицу.

Бен снял крышку с кастрюльки, схватил большую ложку и жадно принялся уписывать рагу, глазами же он пожирал Фонтанну. Фонтаннин рот, едва избавившись от ложки, расплылся до ушей.

И так они стояли среди улицы, окутанные паром, Бен с деревянной ложкой, Фонтанна с солнечной улыбкой.

Стояли и стояли среди улицы, окутанные паром.

Но вот кастрюлька выпала из рук Фонтанны, а Бен швырнул подальше ложку.

И они бросились в объятия друг друга и сжали их так сильно, что, продавившись друг сквозь друга, очутились стоящими спиной к спине.

На секунду они растерялись.

Потом повернулись.

И горячо поцеловались.

Пока Фонтанна с Беном обнимались, через улицу метнулась тень, схватила ложку и кастрюлю и исчезла.

В кастрюле оставалось еще порядочно рагу — бомж не поверил собственным глазам, когда увидел, что она упала.

Бен с Фонтанной замерзли и пошли быстрым шагом. Пошли куда глаза глядят, сияя и стуча зубами.

Фонтанна потянула Бена за руку и припустила еще быстрей.

— Я была птицей, — тараторила она, вся дрожа, — кружила в воздухе и приземлилась на твою ладонь. Ты побежал — я стала ланью и поскакала рядом. Мы добежали до моря и прыгнули в воду — я обернулась тюленем. Мы вместе плыли под водой и доплыли до острова, а там был лес. Я превратилась в обезьянку-бонобо, ты тоже, и мы резвились, лопали бананы и то и дело боноболюбились.

Фонтанна была до смерти рада, что закруглилась так споро, а Бен, которому столько раз уже доводилось умирать со скуки, выслушивая чужие сны, на этот раз, наоборот, почувствовал себя как никогда живым. Он вырвался вперед и сам теперь тащил Фонтанну.

— Я, — начал он, — везде искал тебя, но не нашел. Был в Гонолулу, на Аляске, в Патагонии — там о тебе и не слыхали. Обшарил всю Монголию — впустую, исколесил всю Африку — без толку, объехал вокруг света — видел все, но только не тебя. Тогда я устремился в космос. Юпитер, Марс, Сатурн и прочие планеты — но и там тоже тебя нету. И наконец я догадался: ты осталась тут. И я решил вернуться и проснуться.

Теперь они почти бежали. Холодный ветер бил в лицо, они продрогли до костей, они совсем заледенели, но храбро продвигались к цели. Нет-нет на бегу улыбнутся друг другу — и шпарят опять во всю прыть.

И вот впереди замаячил их дом. Фонтанна и Бен понеслись, как на крыльях.

Дом понял, что его не бросили, и широко раскрыл им двери. Бен и Фонтанна в них влетели.

— Три секунды! — сказала Фонтанна.

— Побит рекорд! — воскликнул Бен.

Они разделись, улеглись в постель и загляделись…

На старт… за дело… финиш… вновь за дело…

Так ночь, и две, и три — и им не надоело.

— Три дня! — воскликнул Бен.

— Побит рекорд! — добавила Фонтанна.

Бен смотрел на Фонтанну, она — на него. Она лицом к стене, он — к краю, но все равно, не зная сами как, не отрываясь, любовались.

Закрыв глаза, спиной друг к другу — им не мешало ничего: Бен смотрел на Фонтанну, она — на него.

Они вздохнули и уснули.

Проснувшись как-то утром, они заметили, что в доме все переменилось.

Спальня стала точно такой, как им мечталось: большой, овальной, со множеством дверей, без лишней мебели, а на полу валялось множество вещей. Бен и Фонтанна сразу же признали их своими. Солнечно-желтые, веселые, игривые стены были точно такие, как их настроенье в то утро: игривое и веселое.

Фонтанна встала и прошлась по комнате. Ей вдруг почему-то представилась просторная кухня в синих тонах, большой круглый стол перед окном, а на столе гора фруктов. Она толкнула дверь — просторная кухня в синих тонах лежала перед ней, гору фруктов на круглом столе венчал персик. Фонтанна взяла его, надкусила и подошла к широкому окну, откуда лился свет.

За это время встал и Бен. Ему подумалось, какую музыку он бы хотел послушать нынешним погожим утром, попивая кофе на балконе. Он открыл застекленную дверь на балкон, увидел на полу CD-проигрыватель и чашку кофе. Бен тоже опустился на пол, хлебнул из чашки, и тут же заиграла музыка, — та, о которой он подумал.

Бен заметил с балкона Фонтанну — она, смеясь, глядела на него в кухонное окно.

— Где это мы? — крикнул он.

— Не знаю… Дома! — ответила Фонтанна.

Бен и Фонтанна стали напряженно думать и думали, пока у них не разболелась голова. Тогда они вернулись в спальню, которая меж тем приобрела туманный вид и пеструю окраску, под стать их раскаленным мозгам.

Собравшись с мыслями, они сознательно подумали о чем-то, толкнули двери и обнаружили за ними пустоту. Досадно, но они легко переключились на другие двери и открыли их, на этот раз не думая, что думают.

Фонтанна очутилась в гигантской ванной комнате с бассейном. Она разделась и нырнула.

Вода была как раз такой, как ей хотелось: совсем холодной. Фонтанна долго плавала и стала замерзать — вода тотчас же потеплела.

Идеальное купание.

А Бен попал в уютную темную комнатку с мягкими креслами. Он сел, и тут же начался его любимый фильм.

Правда, ему не нравился конец, когда двое героев, против которых ополчился этот мир, вынуждены друг друга убить.

Но не успел он заслонить глаза рукой, чтобы не видеть этого финала, как увидал другой: друзья, обнявшись, весело уходят в мир иной.

Довольные, они вернулись в спальню и недоверчиво переглянулись.

— Где ты была?

— А что? В бассейне. А ты где был?

— А я… в кино.

— И что ты видел?

— Фильм, конечно. А ты?

— Конечно, воду. И так много…

Они сели на пол и постарались ни о чем не думать.

— Что будем делать? — спросил Бен.

— Да не знаю! — Фонтанна засмеялась. — Попробуем открыть еще одну вдвоем?

— Давай.

Они взялись за руки и подошли к одной из дверей. Совсем не думая о том, что в животах у них бурчит от голода, они ее открыли.

И в тот же миг вошли в хлебно-колбасно-мясо-рыбный магазин с набитыми разнообразной снедью полками под потолок и столиком на две персоны посредине.

Они заахали и стали выбирать еду по вкусу.

Фонтанна протянула руку к связке сосисок, как вдруг они затрепетали. Она решила, что нечаянно толкнула связку, но тут над ней возникла голова кота.

— Рагуша! — взвизгнула Фонтанна.

— А он в приличной форме, — заметил Бен.

Кот между тем, прикончив кусок кровяной колбасы, нацелился на паштет.

— Не понимаю, — удивилась Фонтанна. — Ведь здесь столько рыбы!

Набрав, чего душе угодно, они устроились за столиком.

— По-моему, об этом лучше не трепаться, — шепнула Фонтанна.

— О чем? — в полный голос спросил Бен.

— Да обо всем об этом! — прошипела она и зыркнула глазами во все стороны, намекая на скрытые микрофоны.

— A-а, ясно! — перешел на шепот Бен и громким голосом, для микрофончиков, прибавил: — М-м-м! Вкуснота!

Больше за весь обед они не вымолвили ни слова. Но чем дольше молчали, тем внятней молча говорили.

— Я проплыла под водой от борта до борта целых пятьдесят раз, — сказала про себя Фонтанна.

— Врешь! — подумал Бен.

— Когда захочу, я могу стать амфибией, — транслировала Фонтанна.

— Ага! — помыслил Бен. — А я — невидимкой.

— Вот я бы отдохнула от тебя! — подумала Фонтанна.

— Ах, так? — послал флюиды Бен.

И он исчез, предоставив Фонтанне созерцать пустой стул.

— Нет-нет! — вскричала мысленно она. — Вернись!

И Бен вернулся.

Наевшись досыта, Бен и Фонтанна закончили беззвучную беседу.

Они вернулись в спальню и тотчас превратили ее в маленький гарем. Нарядились в пышные восточные одежды, которые тут же очутились под рукой. Фонтанна закрепила в пупке бриллиант, Бен сел на пуф перед кальяном, Рагуша прыгнул к нему на колени. И Фонтанна блистательно исполнила перед ними танец живота.

Долго оставаться зрителем Бен не смог. Он скинул Рагушу с колен, схватил танцовщицу и повалил на персидский ковер.

Фонтанна продолжала танец до тех пор, пока в глазах у них обоих не заплясали мелкие бриллиантики.

Они почувствовали: время снова стало сладостно-тягучим и замедлилось, но думать об этом не стали.

Опять толкнули дверь и очутились в коктейль-баре. Фонтанна облокотилась на стойку.

Наплевав на прослушку, они дурачились вслух.

— Молодой человек! — окликнула Бена Фонтанна.

— Мадемуазель? — отозвался он, обеими руками тряся бутылки.

— Один коктейль-мечту… и льда, пожалуйста, побольше.

— Сию минуту!

— И еще один для вас.

— Благодарю!

— Давно вы тут работаете?

— Минуты полторы.

— О! Как мне повезло!

— Повезло? Почему?

— Вы страшно сексапильны.

— С клиентками не сплю.

— Я ваша новая хозяйка.

— С каких же это пор?

— Уж полминуты.

— А, ну тогда другое дело.

Бен перегнулся через стойку и поцеловал Фонтанну.

Они чокнулись и выпили коктейль в благоговейной тишине.

— Мечта! — воскликнула Фонтанна.

— Правда? — спросил Бен для порядка, он точно знал, что это правда.

— Ну да. Пробирает до дрожи.

От коктейля мечты их здорово развезло, из бара они вышли, опираясь друг на друга. Не глядя, проскочили спальню, открыли дверь, в которую еще ни разу не входили, и очутились тоже в спальне, в другой, совсем обыкновенной, где ничего, кроме кровати, не было. Они решили, что фантазия у них иссякла или ее ослабил хмель (что странно!), и вытянулись на кровати.

Но очень скоро, едва успев раздеться, поняли, что это далеко не так.

— Ой, что это! — воскликнул Бен, кладя ладонь Фонтанне между ног.

— Не может быть! — воскликнула Фонтанна, погладив Бену пах.

Потрясенные, оба ощупывали анатомические аномалии.

Потом потрогали себя и изумились еще больше.

Фонтанна долго изучала свое тело. И убедилась: то, что появилось у нее, — не Бенов член (как она подумала сначала), а ее собственный, такой, какой она должна была иметь, будь она мужчиной. Аналогичное наблюдение сделал и Бен.

У Бена надувались груди, Фонтанна поиграла мышцами.

— Ух, черт! Я женщина! — ужаснулся Бен.

— О боже! У меня встает! — простонала Фонтанна.

Бен находил, что его груди маловаты. Действительно, они уступали в объеме прежним грудям Фонтанны, но ей самой пришлись по вкусу. Она ласкала их, брала их в рот едва не целиком, тогда и Бену они стали нравиться.

Новые возможности будоражили воображение любовников.

Набравшись смелости, они принялись их осваивать.

Лицом к лицу, глаза в глаза, восхищаясь все больше.

Фонтанна сверху, Бен внизу. У них захватывало дух от того, что он или она испытывали сами и что, как они знали, испытывал другой.

Выдерживать такой напор эмоций долго было невозможно, они завопили как сумасшедшие, и разрыдались.

— Как хорошо… — прошептал Фонтанна.

— Немыслимо! — ответила Бен.

И только когда буря стихла, им стало безумно смешно.

Вскоре Бен и Фонтанна снова стали самими собой, хоть, собственно, и не переставали. Они устало добрели до новой двери, открыли ее и вошли в комнатку с двухэтажной кроваткой.

Они взглянули друг на друга и залились веселым детским смехом.

Бен залез на верхнюю кровать, Фонтанна легла на нижнюю, и оба заснули крепким сном.

Посреди ночи Бен проснулся — его кусал за пятки кот.

— Рагуша, брысь! — пробормотал он сквозь сон.

— Это же я! — ответил кот.

Сон мгновенно слетел.

— Что?!

— Это я! — повторила Фонтанна.

Кот перелез к Бену на грудь, Бен стал ласкать его, опять закрыл глаза. Фонтанна млела под его рукой.

— Приятно… — промурлыкала она.

Но скоро Бен открыл глаза и соскочил с кровати с котом на руках.

— Куда пойдем? — спросила Фонтанна.

— Попробуем придумать что-нибудь получше, — ответил Бен.

Они вышли в свою первую спальню, Фонтанна стала человеком, и они толкнули новую дверь.

Пол превратился в лед.

Четвероногие Бен и Фонтанна стояли на льду.

Они оглядели друг друга и зарычали от удовольствия.

Бен поднял лапищу, обнял Фонтанну, и они заскользили по льдине.

Двое белых медведей были в полном восторге, вот только спать еще хотелось.

— Ты не замерзла? — спросил медведь Бен.

— Нет, у меня же шкура, — ответила медведица Фонтанна.

— Ты бесподобна!

— Это ты красавец!

Они, свернувшись, улеглись на льдину, закрыли морды лапами и погрузились в сон.

На следующий день они сидели голышом на одинаковых толчках в тропической оранжерее и листали комиксы. Как вдруг Фонтанна натолкнулась на приключения ковбоев и взволнованно сказала:

— Как бы нам опять не выпасть из жизни на целый год!

— Черт, а ведь правда! — согласился Бен.

Оба вскочили, спустили за собою воду и вышли из теплицы.

Пол в длинной спальне был песчаный. Бен и Фонтанна схватили в охапку одежду, которая лежала на кровати из кувшинок, плававшей в оазисном пруду, одели друг друга и вышли из дома.

Стояла весна.

Как ни приятно было гулять, не выходя из дома, Бен и Фонтанна были рады снова очутиться в городе, с его безлюдными улицами. Место высадки было им незнакомо. Они обернулись и бросили взгляд на свой Дом, тот самый заброшенный дом. Снаружи он выглядел таким же, как прежде, хотя, уж верно, немало побродил. Махнув ему рукой, они отправились на поиски Ковбоя.

— Уже весна, — обеспокоенно сказал Бен.

— Но в случае чего ведь он бы нас нашел.

— А может, он еще и не проснулся, — подумал Бен. Он вспомнил, как они проспали месяц.

— Ну да, — подумала Фонтанна. — Он мог впасть в спячку.

До самого вечера Бен и Фонтанна ходили по городу.

И чем больше ходили, тем сильнее скучали по другу и жаждали его увидеть.

Откуда им было знать, что Ковбой проснулся в тот же день, что и они, но остаток зимы проработал в саду, чтобы к весне он был в порядке.

В саду

Уже стемнело, когда они вышли на дорогу, ведущую к дому Ковбоя, и издали увидели разноцветные огни и огоньки.

Ковбой вынес из дома в сад все светильники. Обложенный инвентарем, он сидел на земле под торшером из гостиной, перед кустом рододендрона и листал толстенную книгу по садоводству. Вдруг что-то в небе привлекло его взгляд.

— Смотри-ка… к нам движется звезда, — сказал он рододендрону.

Бен и Фонтанна бесшумно вошли в сад Ковбоя, прошли под ивой, на ветвях которой сияла допотопная стеклянная люстра, миновали аллею лавров, украшенных мигающими гирляндами, обогнули мимозу, со всех сторон которой горели свечи, подошли к торшеру и наконец увидели Ковбоя.

— Господи боже! — ахнул Бен, увидев погруженного в чтение друга. — Господи боже! — ахнул он еще раз, посмотрев по сторонам и оценив его работу.

Отставной почтальон и новоявленный садовник поднял глаза и гордо улыбнулся:

— Я все тут за зиму перекопал! Правда, и сил после месяца спячки — тридцать три дня и ночи, если не ошибаюсь — накопилось изрядно.

— И ты до сих пор не устал? — спросил Бен, поглядывая на огромную кучу веток, листьев и сорняков.

— Устал порядком и лег в постель вот с этой книжкой. Но вдруг наткнулся на главу о ночном садоводстве — с ума сойти, как здорово! Я и забыл про эти вещи! Нет, вы только послушайте!

И Ковбой стал читать проникновенным, мягким голосом, что было для него не очень трудно, поскольку именно таким он обладал от природы:

— Вопреки расхожему мнению, ночью растения весьма активны. Они расслабляются, ведут себя непринужденно, общаются между собой свободнее, чем днем. Это самое подходящее время для внимательного садовода, чтобы тихонечко пройтись по саду и услышать о радостях и горестях питомцев. Так он узнает, пошли ли впрок его дневные хлопоты, чего боятся и чего хотят растения. А если он не слишком устал, то сможет тотчас же помочь им. Растение, за которым садовник ухаживает по ночам, станет ему другом на всю жизнь.

Кто никогда не подрезал розовый куст при лунном свете, тот ничего о нем не знает, кто не прореживал маки в ночной тиши, тому не понять душу мака, и кто не сажал лилии под звездным небом, тот не сажал их никогда.

Растениям, как людям, одиноко по ночам. Кое-кто говорит, что им скучно, но это не так. Они просто становятся более хрупкими и уязвимыми — вот почему вредители предпочитают нападать на них ночами. Но в то же время и более доверчивыми и открытыми — вот почему хорошим садоводам рекомендуется всегда работать по ночам.

Ковбой захлопнул книгу и сказал:

— Вот я и решил стать хорошим садоводом.

Друзья переглянулись.

— Чур, я берусь за розы! — вызвалась Фонтанна.

Ковбой ей улыбнулся.

— А ты? — спросил он Бена. — Мне кажется, я слышу, как тебя зовут вот эти маки.

— Ты думаешь, я справлюсь?

Но ни друг, ни подруга не приняли вопрос всерьез. Бен вздохнул и решился:

— Ну, ладно. Только покажи, которые тут маки.

Сказано — сделано, проработали они всю ночь.

А на заре, обессилев, улеглись треугольником — каждый лег на бок — вокруг очень хилого молодого дубка, поставив около ствола настольную лампу. Дубок, ростом чуть-чуть выше лампы, каким-то чудом не зачах, хотя все годы чуть дышал, заброшенный и одинокий, но и сейчас у него было не так уж много шансов выжить.

Друзья по очереди разговаривали с ним, поили его и кормили.

— Держись, дубок! — подбадривал его Ковбой. — Я здесь, и я тебя не брошу.

— Не бойся, маленький, — шептала Фонтанна, — ты вырастешь большим, здоровым, и дети будут водить хороводы вокруг твоего ствола.

Когда же пришел черед Бена, друзья, привыкшие, что он раскачивается очень долго, ждали-ждали, пока не услышали храп.

— Спокойной ночи! — сказала Фонтанна дубку и закрыла глаза.

— До завтра, дубок! — попрощался Ковбой и заснул.

Уже занимался восход, померк свет лампы. Деревцо посмотрело на каждого из людей, слабо пошевелило листочками и тоже уснуло.

За следующие дни, вернее ночи, они стали заправскими садовниками.

Хоть доброй воли у них было предостаточно, но дело оказалось трудным да и долгим. Всю ночь они трудились, говорили мало, ели наспех, совсем не пили, а днем старались отоспаться. А разговаривали в основном с растениями: хвалили, ободряли, утешали. Говорили без устали, без передышки, с надеждой.

Раз в ночь все трое собирались у крошки-дубка, возились с ним, расспрашивали, как дела. Другие растения, благодарные им за уход, тоже стали заботиться о дубочке, оберегали, давали советы. Когда палило солнце, соседний клен вытягивал ветви, чтобы малыш оказался в тени. Когда не хватало воды, бук, сохранивший влагу с прошлого дождя, стряхивал на него последние капли. Нарциссы развлекали его танцами, рододендрон бранил, если он возбуждался сверх меры.

Мало-помалу Бен, Ковбой и Фонтанна вернули саду его прежний вид и обеспечили будущий, внеся кое-какие изменения. Убрали урну из-под почтового ящика, а на ее месте разбили клумбу с тюльпанами. «Все равно писем больше не носят», — сказал Ковбой. Решили упразднить огород, а овощи рассадить по всему саду. Так помидоры появились среди лилий, баклажаны стали зреть между тюльпанов. А вокруг маленького дубка зазеленел салат.

Он чувствовал себя гораздо лучше. Благодаря заботам трех садовников и деревьев-соседей он оклемался и окреп настолько, что выпустил две симметричных ветки.

Увы, все знали, что сил у него хватит только на одну. Ковбой пытался ему это объяснить, об этом же твердили клен и бук, но маленький дубок не понимал, как обуздать свой рост. Оставалось одно: удалить одну ветку.

Вот как-то утром друзья пришли к дубку втроем. Ковбой держал секатор. Он протянул его над порослью салата, но вдруг отпрянул и уселся на траву.

— Ты что? — спросила Фонтанна.

— Не знаю, какую отрезать, — придумал на ходу Ковбой.

Бен и Фонтанна тоже сели.

Ковбой, конечно, врал. Какую выбрать, не имело ни малейшего значения, лишь бы одну из двух отрезать. Но у него на это не хватало духу.

Желание делать добро, когда-то послужившее толчком для всей почтовой эпопеи, переродилось у него в панический страх причинить зло. Удалить одну ветку — значило спасти жизнь дубку, но Ковбой ужасно мучился: вдруг что-то сделает не так, вдруг поранит деревцо!

Бен, тот был просто не способен взять секатор в руки. При одной этой мысли он уже чуть не плакал.

Ну, а Фонтанна в самом деле не знала, которую ветку отрезать.

Так они и сидели, не зная, что делать. Дубок, которому хотелось жить, не понимал, чего они там тянут, и ждал, чтоб кто-нибудь скорее сделал то, что надо.

Но всех троих как будто парализовало.

— Могу я помогать вам? — раздался рядом чей-то голос.

Ковбой узнал Луиса, садовника-португальца, и встал с ним поздороваться.

Луис был великим садоводом. И хорошо знал Ковбоя, поскольку много лет уговаривал его поручить свой сад заботам профессионала, то есть его же, Луиса, заботам. Ковбою и хотелось согласиться, но что-то каждый раз мешало.

А потом Луис понял, что если саду суждено воскреснуть, то только при условии, что сам Ковбой займется им. И как великий садовод смирился с этим и напрашиваться перестал. Правда, время от времени он все же заходил к Ковбою и повторял вопрос, но теперь уже скорее в шутку.

— Все еще нет? — кричал он с улицы.

— И не мечтай! — отзывался из сада Ковбой.

С тех пор как Ковбой решился наконец взяться за сад, Луис несколько раз заходил, но днем, когда трое работников спали. Он не был посвящен в чудесное ночное садоводство и даже полагал, что у Ковбоя «все не дома», но видел результаты их работы и иногда задерживался кое-что подправить.

Вот почему, застав в то утро всю троицу сидящей рядом с деревцом, Луис остановился. Он пригляделся и почувствовал, что что-то не в порядке. И предложил помочь, на этот раз без шуток.

— Могу я помогать вам? — крикнул он.

Ковбой с улыбкой подошел к Луису, протянул ему руку:

— Заходи, Луис, посмотри-ка на сад.

Португалец притворился удивленным, хотя на самом деле знал тут каждый уголок.

— Ого! Какой работ! — сказал он и присвистнул.

— У нас тут кое-что не ладится, — признался Ковбой и показал на маленький дубок.

Луис кивнул Фонтанне с Беном, склонился над дубком, погладил обе ветки, потом взял у Ковбоя секатор и отхватил одну из них.

Друзья смотрели на него благоговейно.

— В чем дело? — удивился величайший садовод.

— Нет… ничего, — сказал Ковбой.

Они испытывали облегчение и восторг.

— Бывают, — пояснил Луис, — такие случаи, что нужно обрезати.

И он ушел.

Спать друзья не пошли, а провели весь день за мелкими доделками. Под вечер все было завершено — ура, успех, победа!

Событие решили ознаменовать ночным костром из кучи веток, но только под конец, а для начала сели около нее, чтоб хорошенько выпить по такому случаю. Бен приготовил торжественную речь, которую решился произнести после нескольких рюмок.

— О старые ветки! — начал он и бросил зажженный жгут на обильно политую кучу. Тотчас взметнулось, загудело пламя, так что дальнейших слов никто не слышал.

Целых полчаса Фонтанна и Ковбой смотрели речь Бена, обращенную к веткам. Их взгляд приковывали огненные отблески, что устрашающе плясали на его лице. Он драматически размахивал руками, а иногда, казалось, хохотал. Наконец на щеках его выступили капли пота, друзья же приняли их за слезы и разрыдались вместе с ним. Бен бросился к ним.

— Что с вами? — спросил он.

— Это так грустно! — всхлипнула Фонтанна.

— Но это было самое смешное место! — возразил Бен.

— Смешное, конечно, но и грустное тоже, — вывернулся Ковбой.

— Ну, ладно… Так я продолжаю?

— Валяй, — непросохшим голосом сказала Фонтанна. — Заканчивай.

И Бен, не отходя от них, завершил свою речь, урезанную ввиду чувствительности аудитории:

— Итак, почтеннейшие ветки, боюсь, не создалось ли у вас явственное впечатление того, что вы горите, но это впечатление, поверьте, ложно, вы вовсе не горите.

Бен замолчал и бросил взгляд на Ковбоя с Фонтанной — они улыбались.

Ложное впечатление веток становилось все более явственным. Друзья любовались костром и продолжали возлияния.

Напившись вдрызг, они уснули в возрожденном их трудом саду.

И снова Ковбою приснилась сказочная красавица. Он уже в прошлый раз отчаялся написать ей письмо и понял, что никогда во сне ему и не удастся это сделать. Поэтому сейчас, когда его вновь ослепила ее улыбка, огорчило ее одиночество, он просто черкнул на листке: «Мой дом — твой дом», запечатал записку в конверт и послал ее во сне по почте.

Бен и Фонтанна спали без снов. А проснувшись, взглянули друг другу в глаза. Но Бену взгляда было мало, он опустился ниже и зарылся головой под юбку. Фонтанна, прижав к себе его голову, глядела широко раскрытыми глазами в небо. Очень скоро она увидела свою звезду и больше от нее не отрывалась. Она вцепилась Бену в волосы и полетела.

Там, на звезде, Фонтанна осмотрелась. Звезда оказалась очень красивой и очень небольшой. Фонтанна легко обошла ее всю и обратила взор на множество других, сиявших вокруг. Зрелище было такое прекрасное, что она вернулась за Беном. Приподняла его, чтобы их головы опять оказались рядом, и повернула лицом к небу. Потом сняла с него одежду, сама разделась и дала ему войти в себя. Бен смотрел ей в лицо, лицо на фоне звезд. Фонтанна улыбалась и звала его на звезды.

И вот Фонтанна выгнулась, а Бен поддался ей, глаза у них закрылись, и они стрелою взмыли в небо.

На звезде

Они летели среди звезд, и вдруг до них дошло: они и впрямь летели среди звезд.

Обнаженные, они держались за руки и мчались по небу.

— Это сон? — спросил Бен.

— Не думаю, — ответила Фонтанна.

— Что же с нами творится?

— По-моему, мы летим среди звезд.

— По-твоему, это возможно?

— Во всяком случае, легко.

Фонтанна шевельнулась и изменила курс.

Они летели очень быстро, взрезая небесную сферу и глядя на проносящийся перед глазами Млечный путь.

— Я помню только сад Ковбоя, — сказал Бен.

— Я тоже.

— А дальше?

— Наверно, мы перестарались.

— Можно сказать и так…

А полет продолжался.

— Мне так страшно, — сказала Фонтанна.

— Может, у нас не все дома?

— У нас дома вообще никого нет и, похоже, не будет!

— Черт, я не об этом…

— Сейчас лучше всего найти нашу звезду и там остановиться.

— Давай!

Они нашли звезду, нацелились туда и плавно приземлились.

— Не разгуляешься, — заметил Бен.

— Да уж, — кивнула Фонтанна.

— Зато какая красота!

Погода на звезде стояла теплая, дул ласковый ветерок. Бен и Фонтанна, утомленные полетом, обнялись и заснули на небе.

Ковбой, проснувшись, был немножко удивлен, не увидев друзей, и удивлен куда сильнее, увидев их одежду.

— Странно, — пробормотал он, выливая себе на голову ведро воды, чтобы прогнать похмелье.

Он подобрал с травы одежду и побрел к дому.

Почти переступив порог, он вдруг заметил что-то белое на тюльпановой клумбе. Оно лежало прямо под почтовым ящиком, но Ковбой не догадался, что это. И только подойдя поближе, понял: это же письмо! На конверте стоит его имя. Ковбой удивился, сел на дорожку и открыл письмо:

Ковбой оцепенел.

Он посмотрел по сторонам. Вот его дом, вот сад. Перечитал письмо, проверил, тут ли дом и сад.

И снова положил конверт на клумбу, зажмурился, открыл глаза — он не исчез.

Перечитал письмо в десятый раз.

И наконец сказал тюльпанам:

— Сейчас я встречу женщину своей мечты.

Бен и Фонтанна проснулись на заре и протерли глаза. Они немного погуляли, взявшись за руки, полюбовались на восход средь звезд.

— Я никогда не видел ничего прекраснее, — подумал Бен Фонтанне, — кроме тебя, конечно.

Ковбой услышал звук шагов и обернулся.

У входа в сад появилась она.

Дошла до ивы, и ивовые ветви вдруг взметнулись вверх. Ковбой встал на ноги. А женщина, красы и прелести необычайной, была все ближе.

Деревья и цветы в саду тянулись к ней.

Из недр его мечты она явилась в сад и садом шла к нему.

Впервые в жизни Фонтанне с утра не хотелось есть. Она об этом и не думала, пока не удивился Бен.

— Ты не хочешь есть? — спросил он.

— Да нет, — ответила она.

На звезде было голо, пустынно, там не нашлось ничего, кроме маленькой речки. В нее они и влезли.

— А ты не хочешь есть? — спросила Фонтанна.

— Ничуть, — ответил Бен.

Когда же силы стали убывать, они занялись любовью.

— Полегчало, — подумала Фонтанна.

Так, питаясь одною любовью, они прожили на звезде довольно долго, пока однажды утром не проснулись на земле.

Стояло лето.

Сад Ковбоя было не узнать, все пышно разрослось и расцвело.

Под молодым дубком Бен и Фонтанна увидели спящую женщину. Она была беременна, теплый солнечный луч ласкал ее живот.

Красавица открыла один глаз и увидала две лучистые фигуры. Второй открылся сам, но еще прежде она потрогала свой теплый и тугой живот и тихо засмеялась.

— Фонтанна… Бен… — подумала она и села у подножия дубка.

Бен и Фонтанна подошли к ней.

— Красавица, — подумал Бен.

— Солнце, — сказала Фонтанна.

Бен поцеловал Красавицу. Фонтанна стала на колени и приложилась щекою к ее животу.

— Солнце, — снова сказала она.

Красавица улыбнулась и указала рукой в глубь сада. Бен и Фонтанна посмотрели в ту сторону и увидели Ковбоя. Он сидел на стуле спиной к ним на полянке, покрытой красной травой и окруженной масличными деревьями, и писал за мраморным столом.

Бен и Фонтанна тихо подошли и положили руки ему на плечи.

Ковбой закрыл глаза.

— Отец ребенка я, — сказал он. — А ее зовут Солнце.

Потом он запрокинул голову, открыл глаза и долго созерцал дорогие лица на фоне неба.

— А как дела у вас?

— Все хорошо, — ответили они.

Красавица принесла завтрак, но никто к нему не притронулся. Ковбой не сводил с нее глаз, как и она с него.

— Ну, мы пошли искать Дом, — сказал Бен.

— А мы остаемся тут, — сказал Ковбой.

Бен и Фонтанна разгуливали голышом по городу и искали свой дом.

Пошел снег.

Теплый ласковый снег падал под музыку.

Они шли, держась за руки и глядя на небо. Звезда плыла прямо над ними, с нее-то и сыпался снег.

В проулке две бродячие собаки дрались из-за кости, и вдруг они застыли, посмотрели друг на друга и принялись лизаться.

Мужчина, одиноко сидевший за столиком, вдруг оттолкнул тарелку, встал и пересел к сидевшей так же одиноко женщине. «Я не хочу ничего, кроме вас», — сказал он.

«Зачем мне это надо?» — вдруг сказала булочница, обращаясь к даме, которая протягивала ей деньги. Та как-то странно посмотрела на батон, ответила со смехом: «А мне зачем?» — и, кинув его прочь, полезла обниматься с булочницей.

Умирающий в больничной палате вдруг выдернул капельницу и выбрал терапию в виде медсестры с глазами лани.

Молодой человек, солидно направлявшийся на службу, вдруг повернулся и припустил домой к подружке, которую нашел еще в постели.

А Бен и Фонтанна все шли и шли рука об руку под музыкальным снегом.

И всюду, где они проходили, люди бросали все и выбегали из ресторанов, магазинов и контор: кто шел домой, кто к кому-то, а большинство знакомилось прямо на улице.

Никогда еще в городе не было так людно.

Они увидели мсье Жиля. Он бегал и кричал: «Хочу любить! Мне надо любить! Дайте мне полюбить!»

Но тут они ничего не сумели поделать — он исчез.

Они шли целый день, обошли целый город и заразили любовью все его население.

Исчез не только мсье Жиль.

Одна пожилая дама, искавшая билетик в сумке, нашла его, но не нашла контролеров — они вдруг куда-то исчезли.

А одна девочка, зажмурившаяся, когда на нее замахнулся отец, не нашла никого, когда, не дождавшись пощечины, открыла глаза — отец вдруг куда-то исчез.

Зато другая девочка почувствовала, что другой отец погладил ее по щеке и обнял. Исчезали не все.

Снежная музыка звучала все громче, Бен и Фонтанна без устали шли.

— Я хочу изучать животных, — взволнованно подумал Бен.

— Мы должны обойти целый свет! — подумала Фонтанна, глядя, как повсюду вокруг, где падает снег, люди сжимают друг друга в объятиях. — Обойти целый свет!

Они нашли свой Дом. Он с нетерпением их ждал. Предстояло кругосветное путешествие, и надо было трогаться, не теряя времени.