Небесные девушки

11

В восемь часов я проснулась в панике. Это была одна из тех ужасных ночей, когда ненавистна сама мысль о сне: ты борешься против сна каждую минуту и чувствуешь, будто огромная тяжесть давит тебе на грудь. Я все время знала, что должна проснуться рано, чтобы отправиться в госпиталь, но никак не могла вырваться из объятий ночных кошмаров, не могла поднять веки. Ужас!

Кровать Донны была несмята, но какое мне до этого дело. Черная бархатная лента Альмы все еще лежала там, где я ее оставила. Дверь в смежную комнату была открыта, Джурди уже застелила свою постель и ушла. Я догадалась, что она снова уехала с Люком.

Я позвонила Рою, но он не отвечал. Я быстро приняла душ, чтобы смыть противный ночной пот, и слегка побрызгалась одеколоном, надела белое платье и белые туфли, ведь сегодня было воскресенье. Я позвонила Рою еще раз, но он все еще не отвечал, и я решила дополнить свой костюм маленькой белой шляпой и взяла белую сумку, спустилась в кафе посмотреть, нет ли его там. Он был там; сняв очки, он пил апельсиновый сок у стойки.

Я подошла к нему и сказала прямо в ухо:

— Доброе утро, Рой.

Он, вздрогнув, повернулся:

— Ну, доброе утро.

— Ты уже позавтракал? — спросила я.

— Нет, только выпил стакан сока. Что ты хочешь?

Я села рядом с ним:

— Пожалуйста, только кофе.

Он заказал его, а затем сидел, глядя на меня в задумчивости. Его взгляд был довольно странным, Казалось, он не может сфокусировать глаза; и я сказала:

— Ты устал, Рой?

— Немного.

— Дорогой, не лучше ли тебе отдохнуть? Я и сама доберусь до госпиталя.

— О, нет.

— Я проспала, — посетовала я. — Собиралась встать в семь, в самом крайнем случае. Рой, мне так нужно поехать туда.

— О'кей, — ответил он. — Как только ты выпьешь кофе.

Через десять минут мы вышли. Его сверкающий красный «МГ» был припаркован совсем рядом на подъездной дорожке; и прежде чем сесть в машину, он снял светло-кремовый пиджак. Он остался в белой рубашке с короткими рукавами, коричневом галстуке и светло-серых брюках. Он слегка выделялся на цветном фоне его машины, но зато его одежда полностью гармонировала с моей.

Мы повернули на Коллин-авеню, затем двинулись по Индиен-крик и пересекли один из мостов, ведущих на материк. Мы почти не разговаривали. Минут через двадцать я вдруг спросила:

— Мы едем в нужном направлении?

— Ты имеешь в виду госпиталь? Нет.

— Рой! Куда мы едем?

Он сказал очень спокойно и мягко:

— В госпиталь ехать не нужно. Она умерла в пять часов утра.

— Рой!

— Доктор Уокер позвонил мне около половины четвертого. Я сразу жё поехал. У нее было обширное внутреннее кровоизлияние, они не могли ее спасти. Мне очень жаль, Кэрол.

Он ехал и ехал, медленно и аккуратно, по бесконечной улице, которая, казалось, была проложена сквозь густые зеленые джунгли. Попадалось мало машин; едва ли кто-нибудь мог видеть мое лицо; и я просто плакала, пока совсем не осталось слез, да и сил уже не было плакать. Беспомощно сидела я и смотрела на джунгли и на ярко раскрашенных птиц, зловеще кричащих над нами; наконец я спросила:

— Рой, где мы?

— Мы на Эверглейдз.

Должно быть, это было хорошее место, потому что все было так нереально, и здесь как-то возникало ощущение нереальности смерти Альмы и того человека с расплющенным мертвым лицом и перевернутой машины с вращающимися в воздухе колесами.

— Она страдала, Рой?

— Нет. Уокер — хороший парень. Он знает свое дело. Он позаботился о ней.

— Я хотела бы, чтобы ты позволил мне посетить ее этой ночью.

— Я думал, что для тебя будет лучше, если этого не произойдет.

— Я не могу поверить в случившееся. Я никогда вновь ее не увижу. О Господи… Что теперь будет, Рой?

— Я говорил с Арни Гаррисоном. Он и миссис Монтгомери сделают все, что необходимо.

Птицы были фантастическими, невероятно ярко расцвеченными и очень деятельными. Альма их никогда не увидит. Казалось, что деревья полностью покрыты белыми цаплями, которых Альма тоже никогда не увидит; а расположившиеся на ветвях птицы, которые напоминали орлов, оказались всего лишь турецкими сарычами, как мне объяснил Рой. Вдоль всей дороги виднелись небольшие стада диких свиней, роющихся в траве, сероватые упитанные создания с визжащими между ног малышами. Мамы-свинки, папы-хряки и дети-поросятки.

— Полудикие свинки-полосатики, — сказал Рой. — Мы остановимся в стороне от них. Они опасны, особенно в это время.

Мы замедлили движение, чтобы объехать змей, которых давили другие автомобили, многочисленных полозов и гремучих змей, и Рой объяснил, что они не могут убегать по дороге, вроде этой, и что гремучая змея (к примеру) может ползти со скоростью не более четырех миль в час. Я всегда думала, что змея может опередить скаковую лошадь, а оказывается, нет.

Я не знала, как долго мы ехали. Я была бессильна в своем несчастье. Каждый раз, стоило мне подумать, что я, наконец, контролирую свои чувства, я вновь заливалась слезами. Рой был необыкновенно добр и нежен, но он не мог ничего сделать с мыслями и видениями, которые возникали в моем мозгу. Я вспоминала ее в том платье, которое она надела в последнюю ночь, и начинала плакать. Я вспоминала разного рода случаи, которые казались забавными в свое время, как, например, ее дискуссия с доктором Шварц по вопросу о том, как принимать мать роды, и потоки слез начинали бежать из моих глаз. Почему такая ужасная, бессмысленная судьба постигла ее, почему?

Наконец мы выехали снова к воде. Я спросила Роя:

— Где мы тёперь?

— Ист-Кейн.

— Что за милое название. Где это?

— У Мексиканского залива.

Мы здесь позавтракали на террасе ресторана, обращенной к океану, и постепенно я все больше овладевала собой. Потом, когда мы готовы были отправиться в обратный путь, где-то около половины третьего, я заметила, каким усталым выглядит Рой. Разумеется. Ведь он большую часть ночи не спал. Я уговорила его позволить мне вести машину, и, только понаблюдав в течение нескольких минут, как я веду себя за рулем, и убедившись, что я знаю, как управлять «МГ», он расслабился и сразу заснул. Я чувствовала себя ответственной за него и ехала с большой предосторожностью. Он проснулся и сел за руль только перед тем, как мы въехали в Майами.

Он припарковал машину снова у подъездной дорожки к отелю. Прежде чем мы вылезли из машины, он посмотрел на свои часы и заметил:

— Уже без четверти шесть. Что ты думаешь делать сегодня вечером?

— Я хочу только остаться с тобой. Можно?

— Тебе следует принять успокоительное и отправиться в постель.

— ; Нет. Я хочу остаться с тобой.

Он наконец уступил.

— Ладно. Но я должен подняться к себе в номер и кое-куда позвонить. Мы могли бы встретиться в вестибюле в половине седьмого?

— Да, дорогой.

Мне приходилось оставаться без него три четверти часа, но ничего не поделаешь. Когда мы вошли в отель, он сказал:

— У меня осталось всего иесколько сигарет, и я хочу узнать в справочной, нет ли мне почты. Хочешь, иди наверх?

— Нет. — Я просто хотела быть с ним постоянно, я в коем случае не хотела быть в стороне от него. Я с ним, когда он подошел к маленькому киоску, где подавали сигареты, И я была с ним, когда он справлялся у стойки о своей почте.

Клерк сказал:

— Доктор Дьюер? О да, — и вынул около полудюжины белых листков бумаги из ячейки и протянул их ему. Рой просмотрел их, а затем посмотрел на меня, как будто хотел что-то сказать, но ничего не сказал. Я увидела, как его лицо стало жестким, а его глаза внезапно стали суровыми. Когда я повернулась, я увидела Донну и Элиота Ивинга, идущих под руку по вестибюлю. Элиот был в своей форме капитана, а Донна была одета в свое легкое платье и маленький белый жакет, сползающий с одного плеча, и оба были пьяны.

В этом нельзя было ошибиться. Они были пьяными в стельку. Я не могла сказать Рою: «Не обращай на них внимания, они просто счастливы, им просто весело». Они были пьяны, черт их побери, они были пьяны, как сапожники, они пошатывались и хихикали. Все в отеле наблюдали за ними.

Я сказала:

— Рой, — но он не слышал меня. Он стоял с затвердевшим лицом и молчал, глядя, как они, шатаясь, направляются к нам. В этот момент Донна увидела меня, и стало еще более ясным, до какой степени она пьяна. Вмёсто того чтобы развернуть Элиота и исчезнуть как можно скорее с глаз долой, она начала кричать:

— Кэрол! Кэрол! Эй, Кэрол! Ого-го! — И пошатываясь, заковыляла ко мне, таща за собой Элиота.

Я проговорила снова: «Рой», начиная предложение, которое я и не надеялась закончить. Он не слушал меня, и я заледенела.

Донна раскраснелась; ее рыжие волосы были в беспорядке и все же еще прекрасны; от нее пахнуло на меня алкоголем.

— П-привет, Кэрол, — смеялась она. — Маленькая конфетка. Маленькая королева-пчелка. И доктор Дьюер. Милый душка доктор Дьюер. П-привет. Вы помните маленького душку капитана Глага, не так ли? Эй, капитан Глаг, дорогой. Подойди поприветствовать Кэрол и милого душку доктора Дьюера.

— Ну, привет, — сказал Элиот, взглянув на нас. Прекрасно. Прекрасно. Вот забежал. К вам.

Рой сказал мне очень тихо:

— Думаю, тебе лучше увести мисс Стюарт в ее комнату.

— Ну, подождите минуту, — сказал Элиот, тупо моргая. — Давайте только выпьем. Понятно? «Сувенир-бар» Ну что, пойдем? Ладно. Все пошли.

Донна издала дикий крик:

— Ого-го! Идем все. Давайте устроим вечеринку, давайте отпразднуем.

Голос Роя был спокойным:

— Мисс Стюарт, думаю, вам лучше подняться в вашу комнату.

— Ну, парень, — сказал Элиот. — Ну, только минуту. Подожди только минуту. — Он, пошатываясь, стал между Донной и Роем, внезапно став агрессивным. На пару дюймов он был выше Роя и намного тяжелее его.

Рой сказал ему все тем же спокойным тоном:

— Пожалуйста, прекратите, капитан.

Элиот закричал:

— Леди! Вы со мной. Понятно? Со мной, парень. Пойдём выпить. «Сувенир-бар».

— Мисс Стюарт, — сказал Рой.

— Послушай, ты, — сказал Элиот. — Моя девушка. Ты не имеешь права приказывать ей, вот так. — Он подался вперед, протянул свою огромную тяжелую руку к лицу Роя и ткнул кулаком изо всей силы.

Рой не смог уберечься, и я не могла ему помочь. Он был ослеплен и совершенно потерял равновесие, Он попятился, сделав несколько шагов назад, пока его ноги не подогнулись под ним, и он рухнул. Он потерял очки. Сигареты и почта, которые он держал, рассыпались, и когда я бросилась к нему, он, казалось, превратился в камень.

— Рой! Тебе больно? Рой!

Он не ответил, он не глядел на меня. Его глаза были устремлены на Элиота, который громко хохотал. В один момент вокруг нас собралась толпа в тридцать или сорок человек, глазеющих на происходящую сцену. Из толпы вышел огромный костлявый старина Люк Лукас в своей желто-коричневой ковбойской шляпе.

— О'кей, маленькая леди, — сказал он мне и начал помогать Рою подняться. — Все в порядке, сынок, — сказал он. — Только успокойся, сынок…

Рой даже не слышал Люка. Он освободился от протянутой руки Люка, подошел, почти на цыпочках, к Элиоту, сказал громким сердитым голосом:

— Ты, проклятый, глупый дурак. — И тут же ударил его в живот левым кулаком, а когда Элиот опустил руки, нанес ему правым кулаком в челюсть удар такой силы, что мне показалось, будто голова Элиота оторвалась от щеи. Элиот вскинул руки, как будто он собирался повернуть руль, и грохнулся лицом вниз там, где стоял. Его ноги пару раз дернулись, и затем он затих.

— Иисус Христос, — произнес кто-то с глубоким восхищением; и я поняла тогда, что акции «Магна интернэшнл эйрлайнз» поднялись на пятнадцать пунктов.

Никто даже не двинулся. Затем, очень резко, Рой наклонился, перевернул Элиота и приподнял одно веко. Бог знает, что он там увидел, но спустя две или три секунды он встал, тяжело дыша, повернулся и пошел туда, где стояла я. Он сказал, словно обращался к какой-то тупой горничной:

— Отведи мисс Стюарт в ее комнату и присмотри, чтобы она немедленно начала упаковывать свои чемоданы. В полночь отсюда вылетает самолет в Нью-Йорк, и я хочу, чтобы она попала на этот самолет.

Он не стал ждать моего ответа: «Да, сэр» или «Нет, сэр». Он двинулся прочь. Люк протянул ему его роговые очки и спросил радостно:

— Он не умер, сынок?

И Рой ответил:

— Нет, он не умер. — И пошел сквозь толпу к лифту, держа свое правое запястье, как будто он его растянул. Мистер Куртене и пара взволнованных швейцаров появились откуда-то и склонились над телом Элиота; я решила, что они позаботятся о нем и доставят его целым к генералу Вуззи Гуфу.

Я обратилась к Донне:

— Пошли?

Она колебалась.

Я сказала:

— Ты хочешь на прощание поцеловать Элиота?

Она вздрогнула:

— Нет, не на публике.

— Тогда давай пойдем.

Казалось, она совершено протрезвела. Когда мы прошли через толпу, она сказала:

— Как все возбудились на мгновение, правда?

Я ответила:

— Чертовское возбуждение, вот и все.

Люди в толпе посторонились, чтобы пропустить нас. Она стояла, опустив голову, пока мы поднимались в лифте, постукивая носком своей туфли по толстому ковру.

Джурди была в номере, когда мы вошли, и старалась закрыть огромный чемодан, битком набитый одеждой.

— Ну, слава Богу, вы пришли, — сказала она, — хоть поможешь мне справиться с этим проклятым чемоданом. Я уже двадцать минут воюю с ним.

Донна спросила:

— Чей это чемодан?

— Альмы, — ответила Джурди.

Донна засмеялась:

— Не говори мне, что ей тоже приказано убираться отсюда.

Джурди посмотрела на меня. Я сказала:

— Скажи ей.

Джурди сказала:

— Альма погибла в автомобильной катастрофе прошлой ночью.

— О, нет! — закричала Донна.

Она внезапно превратилась в старуху. Я сказала:

— Ладно, Джурди, я стану коленями на него, а ты попытайся защелкнуть замки. Мы сделали это. Джурди сказала:

— Ну и ну! Я наверняка заработала себе грыжу.

Я поставила чемодан в угол, чтобы его было удобнее вынести. Донна стояла у своей кровати, не раздетая, повернувшись спиной к нам. Я сказала:

— Ты хочешь, чтобы я расстегнула тебе «молнию»?

— Спасибо. Я могу все сделать сама.

Джурди смотрела на меня вопросительно. Я сказала:

— Донну отправляют домой. — Потом я снова заплакала. — Джурди, это был самый прекрасный уик-энд в моей жизни, я клянусь тебе, это самый прекрасный уик-энд в моей жизни. Что произойдет в следующий момент — вот то, что я себя все время спрашиваю, что произойдет в следующий момент?

Донна сказала:

— Кэрол, будь хорошей девочкой и закрой рот.

Я задрожала, как желе.

— Ты слабоумная. Ты больная глупая рыжая дебилка. Ты знала, что ты пьяна. Ты знала, что ты была пьяной в стельку. Почему ты не осталась где-то, пока не протрезвишься?

— Ради всего святого, душечка, не устраивай истерики.

— Я могла убить тебя, — сказала я. — Ведь осталось всего четыре дня до выпуска. Почему же ты должна была все пустить коту под хвост?

Джурди сказала:

— Кэрол, сядь. Я приготовлю кофе.

— Не хочу я никакого проклятого кофе.

— Прекрати свои стенания, — сказала Донна. — Это ведь всего лишь работа. Существует множество других работ. Забудь об этом. — Она направилась к ванной и остановилась: — Джурди, это правда, что произошло с Альмой?

— Да.

— Как это случилось?

Я сказала:

— Я расскажу тебе, как это произошло. Она ушла с этим подонком, которого подобрала в отеле, и он повез ее на пляж и изнасиловал там. Затем он поехал назад со скоростью более ста миль в час, и вонючий автомобиль перевернулся. Вот как это произошло.

Джурди сказала:

— Откуда ты все это знаешь?

— Я прошлой ночью была в госпитале, — ответила я. — Что ты хочешь еще знать? Бедная девочка. Они отрезали ей волосы, потому что у нее были раны на голове. Ее волосы!

— О, черт, — сказала Донна.

Джурди сказала:

— Я не знала всего этого. Я думала, что это была просто автомобильная катастрофа.

— Просто, — сказала я. — Не было ничего похожего на просто аварию. Это совсем не просто. Ты должна знать это.

Донна вошла в ванную и заперла дверь, и я услышала как зашумел душ. Джурди сказала:

— Кэрол, пойди присядь. Ты белая, как привидение. Позволь мне сделать тебе чашку кофе.

— Я в порядке.

— Ты совсем не в порядке. Что случилось с Донной? Я рассказала ей обо всем, как смогла,

Когда я закончила, она сказала ледяным тоном:

— Да. Я считала, что рано или поздно это произойдет.

— Не говори так, Джурди. Это неправда.

— Это правда, и ты это знаешь.

— Джурди, если бы она продержалась еще несколько дней, если бы она закончила этот чертов курс, она стала бы другой. Джурди, когда ты действительно отправляешься в полет, ты должна жить в соответствии с твоими обязанностями. Она перестала бы поступать так, если бы она действительно стала летать, разве нет?

— Душечка, теперь это уже не должно тебя волновать. Иди и присядь на минутку.

— Нет, — сказала я и вышла из номера. Что-то еще было, что я могла сделать в этой ситуации. Я села в лифт самообслуживания и спустилась на двенадцатый этаж. Я постучала в дверь, и Рой крикнул откуда-то из глубины номера:

— Открыто. Входите.

Дверь была не заперта. Я вошла, но его не было в гостиной. Я его нашла в ванной. Он стоял, опустив правую руку в воду. Холодная вода бежала у него по запястью и пальцам.

— Рой! У тебя повреждена рука?

— Ничего серьезного.

— Позволь мне посмотреть.

— Не беспокойся. Бетти Шварц сейчас придет, она сделает все необходимое. — Он глянул на меня с легкой и ободряющей улыбкой.

Мой Бог, что это был за уик-энд. Ничего, кроме несчастий. Я была близка к истерике. Но, прежде всего, я должна уладить это происшествие с Донной. Я сказала:

— Дорогой, могу я поговорить с тобой одну минуту, пожалуйста?

— Конечно. Только давай выйдем отсюда.

— Он завернул кран с холодной водой и начал вытирать руку, хлопая по ней полотенцем, затем он вывел меня в гостиную. — Что у тебя на уме?

Я дрожала.

— Это относится к моей соседке по номеру, Донне Стюарт.

Он сказал спокойно:

— Что с ней?

Он был замечательным мужчиной. Вот почему я его любила. Он выслушал доводы. Я сказала:

— Дорогой, пожалуйста, я хотела бы, чтобы ты дал ей шанс.

Его губы сжались.

— Боюсь, уже слишком поздно.

— Рой, это не может быть слишком поздно, она еще здесь, в отеле.

— Извини меня. Я уже говорил с Арни Гаррисоном и миссис Монтгомери. Они подтвердили ее исключенье. Е зарезервировано место на ночной самолет.

— Рой, послушай меня минутку, а?

— Это бесполезно, Кэрол.

— Пожалуйста, послушай!

— Ладно. — Он присел на подлокотник одного из кресел, глядя на меня. Он был бледен; думаю, ему было больно. Но я должна попытаться объяснить ему все относительно Донны. Я должна спасти ее.

— Рой, я знаю, она вела себя в вестибюле ужасно. Этот глупый Элиот Ивинг пригласил ее на ленч и вынудил выпить слишком много…

— Вынудил ее? — спросил Рой.

— Дорогой, это может случиться с каждым. Ты знаешь это.

— Кэрол…

— Подожди минутку, позволь мне закончить. Рой, это смешно, исключить ее за то, что она один раз оступилась. Ты должен признать, что она хорошо подготовлена по своей специальности. Она красива. Она выглядит в униформе ошеломительно. Даже мисс Уэбли сказала на днях, что она осчастливит множество пассажиров. И она одна из самых блестящих девушек в группе, она действительно знает свое дело. Разве не нужно все это принимать в расчет?

— Нет, извини меня…

— Только позволь мне объяснить. Существует объяснение ее поведения, Рой. Ты не можешь себе представить, какой была прошедшая неделя в классе. Мисс Уэбли загоняла нас так, что мы были готовы развалиться на части. У нас не было ни секунды отдыха. Ты понимаешь, что мы работали до двух, трех и даже четырех часов утра? И каждую ночь, Рой. Это было ужасно. В субботу в полдень мы были в совершенном отпаде. Дорогой, после такой недели ты не можешь обвинить девушку, если она чуть-чуть кутнула.

— Я знаю все об этой последней неделе, — сказал он. — Я знаю все о напряжении. Оно примерно вдвое превышало обычное.

— Ну вот видишь!

Он сказал:

— Было так, как мы запланировали.

— Вы запланировали это?

— Совершенно верно. Мы должны знать, как поведет себя каждая девушка в напряженной обстановке. Ты выдержала испытание. Твои другие соседки по номеру также выдержали. Все остальные девушки выдержали, Донна Стюарт не смогла. Вот почему мы отсылаем ее домой.

— Но это нечестно! Это несправедливо! Отсылать ее домой только из-за одного проступка!

— Одного? — Он остро посмотрел на меня. — Она была пьяной в прошлый уик-энд во время игры джей-элэй. Ее видели в баре и при других обстоятельствах. Мы дали ей возможность оправдаться за те случаи. Этот случай лишь один из множества. — Он встал н обнял меня. — Кэрол, я ошибался в ней, как и ты. Когда мы отсылаем девушку домой, это не приносит нам радости, но наша ответственность слишком велика. Мы не можем допускать таких случаев.

— Она моя подруга, Рой.

— Я знаю. Но это не меняет дела.

Я уже плакала.

— Я прошу у тебя только одну-единственную вещь, дорогой. Дай ей еще шанс.

Он отпустил меня и отошел в полной ярости.

— Кэрол, тебе следует оставить это на моей совести. Это моя работа. Что ты сейчас от меня ожидаешь? Позвонить Арни Гаррисону и сказать, что я изменил свое мнение? Что эта девушка сегодня после полудня не была пьяна? Что она не начинающая алкоголичка? Ты хочешь от меня этого?

— Рой, если ты ей дашь еще один шанс, я обещаю тебе, я стану около нее с хлыстом, если будет необходимо.

— Я не могу этого сделать.

Я сказала:

— Дорогой, прошлой ночью погибла Альма. Сегодня ты отсылаешь с позором одну из моих подруг домой. Это значительно больше, чем я могу перенести. Ради меня.

— То, о чем ты просишь, невозможно.

Слезы заливали мое лицо. Я сказала:

— Ты знаешь, что ты сейчас делаешь, Рой? Она сейчас еще не алкоголичка. Но если ты отошлешь ее, она станет ею, в этом можно не сомневаться. Дорогой, мы де можем позволить, чтобы это случилось.

— Моя ответственность не распространяется так далеко.

— Нет? Ну, позволь мне сказать тебе еще кое-что. Это маленькое заявление подведет итог. У тебя нет сердца, Рой, в твоих жилах нет человеческой крови, ты совсем не способен мыслить и чувствовать, как нормальное человеческое существо. Для тебя не имеет значения то, что ты губишь Донну Стюарт. Ты знаешь, что ты такое? Ты всего лишь простой механический предохранитель «Магны интернэшнл эйрлайнз». Боже мой, они должны каждую ночь отвозить тебя в ангар, покрывать тебя непромокаемым брезентом, чтобы ты не покрылся пылью.

— Кэрол, тебе лучше уйти и лечь.

— Ты думаешь, я в истерике?

— Да, у тебя было тяжелое время.

— Ты ошибаешься. Я не истеричка. Ты уверен, что у меня было плохое время. Рой, я больше не люблю тебя и не захочу видеть тебя до конца своей жизни.

Он попытался меня обнять, но я с яростью вырвалась и убежала.

Я сделала несколько попыток помочь Донне с упаковкой, но в какой-то момент она потеряла терпение и сказала:

— Послушай, золотко, пойди и сядь где-нибудь, перестань болтаться все время у меня под ногами.

Джурди была великолепна. Она и Донна в нормальных обстоятельствах не слишком заботились друг о друге, но в этот судный час они работали в одной упряжке. Возможно, в этом проявился ее прежний опыт или, возможно, это было заложено в ее натуре; Джурди была сильной, как лошадь, и сказочно ловкой. У нее была сноровка превосходно складывать вещи, может, это и звучит не так уж значительно, но, без сомнения, является одной из наиболее важных достоинств женщины. Она могла сложить буквально любую вещь так, что она точно входила в чемодан — юбки, платья, даже жакетки. Дай мне упаковать жакет, и когда его распакуют, то он сгодится разве лишь для Армии спасения. Я стала испытывать большое уважение к Люку Лукасу. Это действительно было удивительно, что он мог оценить женщину как мог оценить корову, в одну минуту. Он, конечно, не допустил ошибки, выбрав Мэри Рут Джурдженс. Он получил сокровище. Ей-Богу, держу пари, она могла сложить для него даже одного из его призовых быков, в любое время, когда ему понадобится куда-нибудь поехать и он захочет путешествовать налегке с одним чемоданом. Я подумала, что «Магна» сможет сэкономить для себя миллион долларов в год, наняв одного лишь Люка для оценки и обработки своих стюардесс. Им не нужны будут мистер Гаррисон и механический психиатр, да и все остальные. Все, в чем они нуждаются, так это в этой старой птице.

Боже, я чувствовала себя гнусно. Стоило мне глянуть на кровать Альмы, я начинала плакать; стоило мне взглянуть себе под ноги, как я вспоминала, что внизу был Рой Дьюер, и снова начинала плакать. Я не знала, сколько еще напастей может свалиться на меня в жизни. Джурди сделала мне кофе, действительно крепкий, но он не помог; она сделала мне гамбургер, и он мне не только не помог, а вызвал у меня тошноту, и наконец я поняла, что складывала несчастье к несчастью, и отправилась в комнату Джурди, закрыла дверь, рухнула на кровать, на которой обычно спала Аннетт, и отключилась.

Я не знаю, как долго я была там, когда дверь открылась и вошли доктор Элизабет Шварц с мисс Уэбли. Я видела их достаточно смутно, но узнала их и удивилась, чего это они пришли. Было не самое лучшее время для дружеского визита.

— Хелло, Кэрол, — сказала доктор Шварц. Она несла черный кожаный чемоданчик, обычный докторский чемоданчик, но выглядела вместе с тем весьма мило и женственно.

— Хелло, доктор Шварц.

— Привет, — сказала мисс Уэбли. И я ответила:

— Привет.

Доктор Шварц села на кровать Аннетт рядом со мной и с сочувствующей улыбкой посмотрела на меня.

— Как ты себя чувствуешь, Кэрол?

— О, прекрасно. Совсем прекрасно.

— Это хорошо. Я пришла прямо от доктора Дьюера. Он решил, что мне стоит заглянуть к тебе.

— Как его рука?

— Ничего серьезного. Сломана лишь пара косточек. Я послала его в госпиталь сделать рентген. Мужчины глупые, правда? Они, видимо, не понимают, что человеческая рука — это очень хрупкий инструмент и не приспособлен для борьбы. Через пару недель он будет в порядке.

Я начала снова плакать.

Доктор Шварц сказала:

— Мое дорогое дитя, для тебя было тяжелое время, ты полностью истощена, и так не может продолжаться. Я хочу дать тебе успокоительное, чтобы снять напряжение, и мне хотелось, чтобы ты по-настоящему поспала всю ночь…

— Но мне не требуется успокоительное.

Мисс Уэбли присоединилась:

— Пожалуйста, Кэрол. Послушай доктора Шварц. — Она смотрела на меня и тоже плакала. Господи, весь этот сумасшедший мир, казалось, плакал.

Доктор Шварц сказала:

— Пег, принеси мне, пожалуйста, стакан воды.

Мисс Уэбли отошла. Я сказала:

— Доктор Шварц, ну почему происходят подобные вещи?

— Я не знаю, Кэрол. Мне хотелось это знать. Это случается, однако, с каждым. Такое случилось и со мной, если это может служить утешением.

Мисс Уэбли возвратилась со стаканом воды. Доктор Шварц дала мне две зеленые таблетки, и когда я глотала их, то чувствовала себя, как Сократ, принявший яд. Я знала, доктор Шварц поступила правильно, знала, она сделала это, чтобы избавить меня от страдания; а я, честно говоря, не ожидала, что когда-нибудь проснусь.

Я проспала почти пятнадцать часов, все еще на постели Аннетт. Я даже не сразу сообразила, кто я такая, когда открыла глаза. Ничего определенного, кроме того, что я существо женского пола ростом в пять футов семь дюймов, не могла сказать. Постепенно, однако, стала приходить в себя, но только когда поднялась и встала с постели, до меня дошло, что доктор Шварц, вероятно, сделала — она отключила мой мозг, чтобы дать ему отдых или чтобы подпитать его новой силой: моя голова была легкой, как перышко. Довольно странное чувство: моя голова стремилась плавать сама по себе.

На выдвижном ящике рядом с кроватью Аннетт лежали две записки.

«Дорогая Кэрол, доктор Шварц сказала, чтобы ты не приходила в класс, если не будешь чувствовать себя лучше. Мисс Уэбли сказала то же самое. Не спеши. Увидимся позже.

Мэри Рут (Джурди)».

Вторая записка была от Донны:

«Пока, милочка. Желаю успеха.

Д.С.».

Я знала, что не смогу сегодня пойти в класс на занятия. Не говоря уж об остальном, это обеспокоило бы других девушек. К тому же когда я глянула на свои часы, то увидела, что уже одиннадцать тридцать — половина дня прошла. Так что я надела свой старый черный купальник, халат, сандалии, спустилась в лифте самообслуживания и зашлепала к бассейну. Свежий воздух, вот что мне было нужно. Не солнце. Солнце, пожалуй, было лишним. Я растянулась на шезлонге под большим солнечным зонтом, выложив сигареты, спички и кошелек с мелочью, завернутые в шелковый шарфик, на стол рядом со мной; я лежала с закрытыми глазами, вроде и не спала, но и не бодрствовала, позволяя миру пролетать мимо меня. Я чувствовала, как если бы оказалась в западне у самого водостока бассейна, в той точке, где вода в неистовстве образует завихрение по часовой стрелке; и то и дело меня относило в Австралию, где вода вращается против часовой стрелки. Ей-Богу, в эти снотворные пилюли, должно быть, заложили динамит.

Постепенно я начала осознавать, что кто-то обращается ко мне, и когда открыла глаза и тщательно присмотрелась, я увидела, что это был мой старый и верный друг Н. Б. Дорогой старина Нат Брангуин своей собственной персоной, одетый в серый костюм с желтым галстуком-«бабочкой», как изящная, опрятная и хорошо ухоженная ценная канарейка.

— Ну, привет, — сказала я и чуть сонно улыбнулась ему.

— Фу ты, я разбудил вас.

— Я не спала, — пояснила я. — Вздремывала. — Прекрасное слово. Я снова постаралась его воспроизвести: — Вздремывала, вот и все. А как ваши дела?

— Прекрасно. Прекрасно. — Он источал свет на меня и в то же самое время казался беспокойным.

— Садитесь, мистер Брангуин, — сказала я: — Не стоит стоять под этим горячим солнцем. Садитесь. Дайте передышку вашим ногам.

— Но вы собираетесь поспать, — ответил он.

— Нет, мистер Брангуин. Прошлой ночью доктор дала мне пару снотворных таблеток, и эффект их до сих пор не ослаб. Простите за неучтивость. Садитесь.

Он сел.

Я вдруг ощутила неприятный вкус во рту. Напоминало не опорожненную пепельницу.

— Ну, и жажда меня одолела, — сказала я и начала искать воду. Я могла ее видеть лишь в бассейне и могла ее видеть в океане, но не могла добраться до нее.

— Не двигайтесь. Оставайтесь здесь, мисс Томпсон, — проговорил Н. Б. и исчез, подобно канарейке в розовом кусте; и когда снова объявился, он нес большой стеклянный кувшин, наполненный кубиками льда и прозрачными плавающими дольками лимона, и большой прозрачный резной стакан для хайбола. Он наполнил стакан и протянул его мне. Взяв его, я спросила:

— Мистер Брангуин, в этом нет алкоголя, не так ли? У меня настоящая жажда, думаю, что я была смертельно обезвожена, но я не хочу совсем ничего спиртного.

Он сказал:

— Мисс Томпсон, я гарантирую, в этом кувшине нет ни капли алкоголя. Это чистый лимонный сок. Это то, что вам следует пить в таком состоянии.

— Пожалуйста, садитесь, мистер Брангуин.

Он сел и сказал:

— Дайте мне сказать. Перестаньте называть меня мистер Брангуин. Нат. Или Н. Б.

— О'кей. Я больше не мисс Томпсон. О'кей. Я Кэрол.

— Это великолепно. Пейте лимонад, Кэрол.

Я жадно проглотила половину содержимого стакана. Затем глубоко вздохнула и одним духом допила все остальное. Со вздохом поставила стакан на стол, он наполнил его снова. Я сказала:

— Здорово, вкусная штука. Теперь мне нужна сигарета. — Я поискала вокруг свою собственную, но он на миллион световых лет опередил меня.

Под моим носом оказался «Тарейтон» и пламя его позолоченной зажигалки.

Какое-то время я курила, затем сказала:

— Н. Б., я пришла относительно вас к очень важному заключению. Очень важному. Не возражаете, если я скажу вам?

— Не возражаю, — ответил он. Но вообще-то возражал. Он нервно улыбнулся.

— По-моему, — начала я, — по-моему, ты чертовски приятный парень.

— Ну, спасибо, Кэрол. — Это ему здорово понравилось, и он сразу же перестал нервничать.

— Н. Б., скажи мне теперь по честному, — предложила я. — Это как-то беспокоит меня. Правда, что ты пресловутый игрок?

Он засмеялся:

— Ты хочешь получить ответ?

— Если ты не собираешься ответить мне, Н, Б., не насилуй меня. Если захочешь ответить на этот грубый вопрос, ответишь на него.

— Хорошо, Кэрол, я занимаюсь множеством вещей. Владею настоящим имением. Располагаю долей в автомобильной компании. У меня вложения в трех ресторанах, а также в паре ночных клубов. И так далее. И к тому же мне нравится заниматься спекуляцией. Некоторые парни спекулируют акциями, я спекулирую тем, что меня интересует. Разницы нет. Это все одно и то же. Только мой вид спекуляции называется игрой в азартные игры. Понятно?

— Н. Б., я не только понимаю это. Это как раз то, о чем я думала. Точно. Спекулировать — это точное слово.

— О'кей?

— Конечно, это хорошо. И я восхищаюсь тобой из-за этого, Н. Б. Свободная страна. Ты хочешь спекулировать по-своему, давай спекулируй. И никому не позволено остановить тебя.

— Уж не думаешь ли ты, что я вроде бы вне закона?

— Нет, сэр. Только не я, Н. Б.

— Хорошо, это великолепно. Это уже шаг вперед.

— Н. Б., скажи мне кое-что еще. Не возражаешь, если я коснусь личного?

— Сначала спроси. А потом мы увидим, возражаю ли я.

— О'кей, Тогда поехали. Правда, что ты должен федеральному правительству сто пятьдесят тысяч долларов подоходного налога?

Он открыл рот и рассмеялся:

— Где ты подхватила такую чушь?

— Просто слышала, Н. Б. Ты знаешь, как эти вещи быстро распространяются.

— Все в порядке. Я скажу тебе. Эти сто пятьдесят тысяч — чистейший вымысел. Каждую неделю эта цифра удваивается. Я не возражаю. Пусть все идет своим путем, Кэрол. Это общественные отношения, понимаешь?

— О, конечно. Все это общественные отношения наших дней.

— Ты согласна? Это не приносит мне никакого вреда. Любой думает: Н. Б. должен сто пятьдесят тысяч долларов, он, вероятно, важный парень. А почему бы и нет? В действительности я должен, может быть, сорок тысяч долларов. Во всем этом много тумана. Но уличить меня не могут ни в чем. Мои адвокаты спорят со сборщиками налогов, каждый тянет в свою сторону, и в конце концов я, может быть, договорюсь о двадцати пяти. О'кей?

— О'кей.

Я выпила еще лимонада, и вновь он наполнил мой стакан.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил он.

— Много лучше, спасибо тебе.

Я лежала, глядя на него. Это была правда: он так точно и четко соответствовал своему описанию — приятный парень. И из всех кого я встречала и кому доверяла, практически с младенчества, он не причинил мне никакого вреда. Все время с момента, когда он предложил мне сигарету в самолете, до того момента, когда он снова наполнил мой стакан лимонадом, он оставался милым и добрым, задумчивым и скромным. Когда я отказывалась от его щедрости — и в случае с машиной, и в случае, когда он предлагал встретиться, — он вел себя с приятным спокойным достоинством. Он не навязывался. Когда видел, что одна из моих подруг оказалась на краю пропасти, он пришел и предупредил меня об этом. По крайней мере, он был человечен.

Он сказал:

— Просто сиди, Кэрол, не спеши. Ты сегодня не собираешься идти в школу?

— Нет.

— Я не упрекаю тебя. У тебя был ужасный уик-энд.

Я кивнула.

— Все слишком ужасно, что совершил Сонни Ки. Он был подонок, и все тут. Страшная история произошла с девушкой. Ужасная. Она причинила мне боль, Кэрол. Ты понимаешь, что я имею в виду? Прелестная девушка. Действительно прелестная, прекрасная как картина.

— Да. Она была красивая.

— Максвелл рассказал мне, что твоя рыжеволосая подруга тоже попала в неприятное положение.

— Да. Ее отправили домой.

— Жестоко, а? Все как-то сразу произошло. — Он вздохнул и покачал головой. — Такова жизнь. Ничего не поделаешь. Беда? Дружище! Они всегда приходят дюжинами… Понимаешь, Кэрол.

— Правда?

Он нахмурился.

— Тебе не хотелось бы на время уйти отсюда? Уйти из этого отеля, уйти от тяжелых воспоминаний, уйти от самолетных компаний — просто выйти и отвлечься от всего на несколько часов? Уйдем и посмотрим другой мир? Ты же не хочешь сидеть здесь весь день и чувствовать себя несчастной. А?

Я не ответила. Я смотрела на него и слушала.

— Пойдем. Позволь мне угостить тебя обедом. Что скажешь?

Я ответила:

— Н. Б., ты действительно очень мил.

Он замер.

— Спасибо тебе за предложение, — сказала я. — Не могу представить ничего приятнее, чем пообедать с тобой.

Он откинулся с огромной счастливой улыбкой.

— Хорошо, дружок! Может ли быть что-нибудь великолепнее!

— Я поднимусь и переоденусь.

— Послушай, не беги. Не торопись. Занимайся этим сколько надо. Я подожду тебя здесь.

Я сделала маленький глоток лимонада.

— Я спущусь вниз так быстро, как смогу, Н. Б., — сказала я и отправилась в номер.

Может, лимонад усилил действие снотворных таблеток или еще что-то, но когда я сняла свой черный купальник, мною вновь овладела какая-то одурманенность, вместе со следами ужаса последней ночи. Чертов номер был таким пустым. Он напоминал собой роскошное кладбище. Конечно, Джурди вечером вернется (если они не решили внезапно ее исключить), но, посмотри на остальной номер! Кровать Аннетт не занята. Кровать Донны не занята. Кровать Альмы теперь свободна навечно. Это возбудило во мне такое волнение, что я стала ходить взад и вперед, взад и вперед, не делая попытки одеться, слепая от ярости и одуревшая от снотворных таблеток, бессвязно ругая мистера Гаррисона, и доктора Роя Дьюера, и всех остальных из этой разношерстной команды, пока не бросилась на кровать Донны у окна, потому что мне не хватало воздуха. Потом, когда мое дыхание и силы возвратились ко мне, я начала одеваться, все еще бессвязно бормоча и ругаясь и время от времени плача; я решила выбрать платье, которое до сих пор не осмеливалась надевать, потому что оно казалось довольно дерзким для высокоморальных стандартов «Магны интернэшнл эйрлайнз». Оно было без бретелек и нежного розового цвета. Но прежде чем нырнуть в него, я в ванной натянула трусики, влезла в туфли на высоких каблуках (которые, видимо, очень подходили к наряду для данного случая) и наложила свой воинственный макияж. По крайней мере, я узнала кое-что полезное за эти три недели стараний: как сделать саму себя похожей на шанхайскую проститутку. Я поздравила себя с успехом. Мисс Уэбли должна быть горда мной, хотя она могла и не одобрить мой стиль. Прозрачная основа. Румяна под глазами. Пудра. Чуть-чуть губной помады. Тени у глаз. Тушь. Брови подведены. И, специально для Н. Б., духи. Я была к настоящему моменту действительно экспертом в этом принятом порядке, и заключительный эффект был весьма экзотичен.

Затем я влезла в платье без бретелек. Да, дружище, да. Эти загорелые плечи, эти бронзовые руки — мои? Томпсон? Эти золотые волосы — Томпсон? Эта выступающая грудь — Томпсон? Очевидно, именно так. Подобранная горжетка сочеталась с платьем, и я ее обернула вокруг себя; и прежде чем уйти, задержалась на момент, чтобы снова посмотреть на эти пустые кровати. Я сказала, громко и твердо:

— К черту мистера Гаррисона, к черту тебя, «Магна интернэшнл эйрлайнз», к черту и вас, доктор Рой Дьюер, — и вышла, грохнув дверью. Величественная, как леди, прямая и ошеломительная.

Н. Б. был так удивлен, что сказал:

— Мисс Томпсон, я буду должен снова вас называть Кэрол. — Это должно было означать комплимент моей внешности леди, но, смутившись, он сказал все наоборот, что придало комплименту двойную весомость. Его машину стоило посмотреть — открытый «линкольн» стального цвета, и когда я сказала: «Ух ты!», он объяснил, что с тех пор, как он занят автомобильным бизнесом, ему следует поддерживать свое реноме. Он был потрясающим водителем — только одного пальца на руле было достаточно, — и в дополнение казалось, что он обладал перископическим видением — ему не нужно было смотреть на дорогу, он смотрел на меня, а «линкольн» несся со свистом мимо остальных машин с невероятной легкостью.

Следующее, что я узнала, это что мы приехали на ипподром. Когда Н. Б. предложил покинуть отель и поглядеть на другой мир, он, конечно, имел в виду именно это. У меня все еще кружилась голова, и. я слабо воспринимала окружающее, я просто ощущала слепящее сияние солнца, и орды людей в ослепительных одеждах, и громкий, все нарастающий шум, который меня по-настоящему возбуждал. Мы не подошли ближе к лошадям, Н. Б. взял меня за руку и повел в здание клуба, и я обнаружила себя сидящей внутри огромного стеклянного строения с балконами вокруг него, тот же нарастающий шум ударил мне в уши, и возбуждение возрастало с каждым моментом. Стеклянное строение было заполнено обедающим народом — мужчины были одеты так же, как Н. Б., все женщины были разодеты до зубов. Повсюду царило оживление, различные типы фланировали между столами, время от времени все стремительно бросались на балкон, чтоб посмотреть финиш скачек, и все это было настоящим столпотворением. Мой Бог, Донне и Альме это очень понравилось бы, это была их стихия: и хаос, и цветы, и повсюду взрывы аплодисментов, будто фламинго вдруг захлопали крыльями, и лошади с пеной у рта после забега, и музыка, и женщины, закутанные в норку, и эти холеные мужчины, подходившие к Н. Б. и говорившие с уважением: «Привет, Н. Б», — и Н. Б., отвечавший вежливо: «Привет, Джай. Привет, Сэм. Как дела?»

По мнению Н. Б., лошади могут подождать, первое в повестке дня — это ленч. Мне действительно хотелось посмотреть лошадей, но он заверил меня, дав честное слово, что они еще будут и после того, как мы посидим; итак, мы должны начать с коктейля с шампанским, затем еще раз коктейль с шампанским, пока для нас готовили крабов «Термидор»; и Н. Б. достал откуда-то листок бумаги, написал вверху крупным шрифтом «ИГ» и затем подчеркнул буквы. Я спросила:

— Что означают эти «ИГ»? Он ответил:

— Это вовсе не «ИГ». Это означает один гранд. Это кредит тебе.

— Послушай, — сказала я, — я рада, что у меня есть кредит. Но где я его получу?

— У меня, — ответил он. — Я тебя субсидирую.

Я сказала:

— Что это означает, что у меня кредит на один гранд, которым ты меня субсидируешь? Как, это понять?

— Как ты хочешь, — ответил он; он объяснил, что этот гранд, другими словами, тысяча долларов, находится в моем распоряжении, чтобы делать ставки. Я могла сделать такую ставку, какую захочу, но если я хочу получить его совет, то он будет очень рад время от времени давать мне выиграть.

— Как только скачки закончатся, — сказал он. — Если бы я был на твоем месте, я поставил бы сотню на номер шесть.

Я сказала:

— Н. Б., выбрось это из головы, дорогой. Я не знаю элементарных вещей о ставках. Не будь смешным.

— Но ведь это только игра, душечка. Вот и все.

— А если, предположим, я проиграю один гранд, что тогда?

— Послушай, — сказал он, — ведь это только бумажка, не так ли?

Он щелкнул пальцами, и к нему поспешил мужчина. Н. Б, зашептал ему в ухо, и я подумала: «Хорошо, если мы начинаем игру только на бумаге, ну почему бы и нет?» Это казалось совершенно безобидным занятием, особенно когда крабы «Термидор» были снова и снова омыты коктейлем с шампанским. Детка, — подумала я, — эти известные игроки знают, как жить.

День становился все более и более фантастическим, столпотворение все нарастало, а с ним все сильнее становилось возбуждение, и эти сумасшедшие рывки на балкон, чтобы посмотреть, какая лошадь выиграла скачки. Повсюду были флаги и цветы, пламенеющее сияние солнца и звуки паники; и я кричала: «Вперед, Лочинвар, вперед», — или какое-то другое прозвище лошади, хотя я не могла отличить Лочинвара от лунки в земле, да и вообще все лошади выглядели почти одинаково. Но трепет! Боже мой! Это было изумительно! Потом, когда скачки закончились, мы возвратились за наш столик, и Н. Б. сделал тщательную запись под ИГ; и, очевидно, я была гением. После полудня он посмотрел на меня с удовольствием и сказал:

— Душечка, ты невероятно удачлива.

— Действительно?

— Так точно. Ты заработала ровно двадцать две сотни.

— Кто, я?

— Так точно, мисс Томпсон. Подожди минутку, мы получим их и тогда уйдем отсюда.

Я взвизгнула:

— Ты думаешь, что это настоящие деньги?

— А почему бы им не быть настоящими деньгами. Что это такое, как ты думаешь? Русские рубли?

— Но ты сказал, что это только игра, что это только на бумаге…

Он рассмеялся.

— Ты умница. Ты знаешь что? Ты действительно умница.

Следующее, что я поняла, это то, что мы сели опять в «линкольн» и двинулись куда-то со скоростью около шестидесяти пяти миль в час, а у меня в сумочке лежала огромная пачка банкнотов.

— Сколько времени? — спросила я у Н. Б.

— Двадцать минут седьмого.

— Куда мы направляемся?

— В небольшой клуб, который я знаю.

— Мне нужно возвратиться назад.

— Для чего? Забудь об этом. У тебя был тяжелый уик-энд, слегка расслабиться будет для тебя нелишним.

Маленький клуб оказался совершенно очаровательным, как прелестный комнатный сад. Было прохладно и славно, здесь были милые маленькие белые металлические столики и белые металлические кресла, уложенный плитками пол, бьющий в центре фонтан, а в углу чуть слышно играло трио музыкантов.

— Нравится? — спросил Н. Б.

— Здесь изумительно.

— Что ты хочешь выпить?

Я еще была чуть пьяной от коктейля с шампанским, несмотря на это, была рассудительной, как судья, и сказала:

— Н. Б., я, пожалуй, выпила бы только лимонада.

— О'кей.

Это было так восхитительно со стороны Н. Б. Никакого давления. Никаких усилий заставить тебя сделать то, что ты не хочешь делать. Полное дружелюбие и сотрудничество. Это свидетельствовало об особом характере, по-своему очень сильном, и я восхищалась им.

— Потанцуем? — спросил Н. Б.

— Ну, конечно, я люблю танцевать.

Прямо перед трио было пространство в шесть квадратных футов. И опять-таки новое открытие в его характере, потому что некоторые мужчины на площадке такого размера хватают вас в охапку и начинают действовать, как будто они находятся в последней четверти футбольного матча армии и флота и судьба всей нации лежит на их сильных плечах. Не такав был мой друг Н. Б. Мы просто стояли, приблизившись друг к другу, и музыка обтекала нас, и руководитель оркестра произнес: «Привет, Н. Б.», а Н. Б. ответил: «Привет, Джонни». Это было восхитительно. Я думаю, танцевать под трио в час коктейля не означало великого потрясающего душу опыта, подобно Девятая симфонии Бетховена под управлением Бруно Вальтера; это означало лишь несколько моментов дружеского общения перед ужином; и все это Н. Б. сумел совершить.

Мы оставались здесь около полутора часов, пока я не управилась со своим лимонадом, а он выпил водку с мартини, а потом мы снова оказались в «линкольне».

Я сказала:

— Теперь ты отвезешь меня назад в отель?

Он мило спросил:

— Почему?

Я ответила:

— Я должна возвращаться.

Он спросил:

— Ты должна поесть, не так ли?

Я ответила:

— Да. Спасибо тебе.

Кутить, так кутить, как обычно говорил мой отец. Рядом был мужчина, который обходился со мной так прилично и великодушно, как может обходиться любой мужчина с любой девушкой; ему нравилась моя компания в порядке, не будем стесняться в выражениях — он питал ко мне страсть; и я не могла жеманничать с ним. Если ему действительно доставляло удовольствие продлить наше совместное пребывание на пару часов, я была готова и хотела доставить ему удовольствие.

Мы поужинали в другом клубе, в нем было намного более оживленно и шумно, чем в первом. Оркестр здесь состоял из семи человек, и они уверенно держали ритм и грохотали вовсю, они действительно были необыкновенно буйными. Наш столик стоял прямо перед ними, почти на танцевальной площадке, и шум был настолько силен, что я едва могла слышать свои собственные слова. Шум и вспышки огня, и сотни веселящихся людей.

Коктейли с шампанским, конечно, последовали снова, а я была рассудительна, как судья; но я слегка заколебалась, когда Н. Б. спросил меня, что я хочу выпить, пока сервируют ужин. Впервые он начал оказывать на меня давление; доказав, что хотя он мил и заботлив, он вовсе не был тихоней. Он сказал:

— Возьмем водку с мартини, это не может навредить ребенку.

Я сказала:

— Хорошо.

И как только отдал распоряжение официанту, он пригласил меня танцевать.

— Пока не начнется шоу, — объяснил он,

Я спросила:

— Здесь бывает шоу?

— Ну конечно, — ответил он, — У них устраивается шоу к обеду и к ужину и шоу в три часа утра. Ты хочешь остаться и посмотреть их все?

Я ответила:

— Ей-Богу, мне это нравится, но я должна возвратиться в отель самое позднее в десять тридцать. Руководитель оркестра обратился к нему:

— Привет, Н. Б., как дела?

И Н. Б. отозвался:

— Привет, Билли, что нового?

Водка с мартини наконец была испробована, поскольку это не причиняет вреда ребенку, н я получила вторую порцию. Я заказала коктейль «Рубенс» из креветок и отбивную котлету из ягненка по-флорентийски, которая оказалась двойной отбивной котлетой из ягненка размером со слона, слегка приправленной весьма ароматным розмарином, Н. Б. настоял на бутылке красного вина, и он, видимо, был знаток в этом, потому что он и Гастон, официант по винам, завели разговор о различных винах и различном возрасте вин, и наконец Гастон сказал:

— Мистер Брангуин, вы, как обычно, прекрасно разбираетесь в винах.

Оно имело превосходный вкус, как высшего класса красные чернила, и, возможно, оно было смешано с алкоголем, потому что к началу шоу я уже не чувствовала никакой боли, хотя все еще я была рассудительна, как судья. Я действительно была в состоянии высшего благополучия, чего так жаждут последователи дзэна, — слияния небытия с всебытием. Это приобрело странную форму: мое платье без бретелек стремилось соскользнуть с меня. Я только однажды примерила его у Лорда и Тейлора, и тогда оно сидело на мне как перчатка. На скачках оно вело себя совершенно нормально, и так же было в маленьком клубе с маленькими белыми столиками. Но минута погружения в дзэн привела его в движение, бам! — и оно начало вести свою самостоятельную жизнь, скользя вниз беззаботно и выставляя напоказ слишком много из моих прелестей во всем объеме. В какой-то момент я могла оказаться обнаженной вплоть до талии, подобно арабской женщине, идущей с кувшином воды на голове.

Не говоря уж об этом, мир был в прекрасном состоянии счастья. Кругом кипело веселье, кругом была пестрота и шум, все было совершенно изумительно. В первом отделении шоу молодая певица спела несколько печальных, но сексуально зажигающих песен; а затем нервный, совсем молоденький мальчик в смокинге с широченными плечами скороговоркой рассказал несколько довольно грязных анекдотов, как, например, анекдот о медовом месяце зебры и историю о двух золотых рыбках, все это я слышала раньше в самых разных вариациях. Ей-Богу, он, видимо, провел пару вечеров с девушками с четырнадцатого этажа.

А затем все закружилось, фонари начали гаснуть, а оркестр заиграл «Шахерезаду», танцевальная площадка освещалась красными и синими прожекторами, и вышли три девушки, которых я видела репетирующими на крыше «Шалеруа»: две девушки, которые делали прыжки и покачивания, и та, которая вращала кисточки. Это напоминало возвращение к старым друзьям в водной Пещере Центральной Африки. В настоящий момент я видела все, что они могли проделывать, если не считать того, что все это происходило под музыку «Шахерезады», а не под «Болеро» Равеля, и красные и синие огни прожекторов соответствовали представлению такого сорта. Но эта вращательница кисточек еще больше поразила меня. Финал был необыкновенно эффектен. Она вышла вперед, все огни начали вращаться со страшной силой; и посреди вращающихся огней, вращающихся кисточек, вращающихся грудей, вращающихся ягодиц и даже вращающегося пупка я начала чувствовать себя ближе к дзэну. Это было невероятно.

Я сказала Н. Б.:

— Разве она не великолепна?

И он, казалось, слегка удивился:

— Тебе нравится это дерьмо? — Как будто он не мог поверить в то, что у меня такой низкий культурный уровень. Тогда я объяснила, что она мне почти подруга, и рассказала о своей беседе с ней в солярии; и исход моего рассказа Н. Б. об этом был удивителен. Когда представление закончилось и девушки откланялись, Н. Б. негромко окликнул:

— Эй, Эрнестина, — и она подошла к нашему столику и улыбнулась. Он указал ей на свободный стул за нашим столом, и она кивнула. Как только она собрала свою одежду на сцене, она вновь появилась и присоединилась к нам. Мантия только по названию была мантией. Она закрывала лишь ее спину и плечи, но спереди все было открыто, и я поняла, что она привыкла в таком виде быть на публике, что она едва ли понимает, что ее мускулистая грудь осталась над скатертью, и кисточки колыхались, когда она вздыхала.

— Ну, привет, Н. Б., — сказала она радостно. — Приятно снова тебя видёть. Как ты себя чувствуешь?

— О, прекрасно, — сказал он. — Эрнестина, ты помнишь мою подругу мисс Томпсон?

Она загадочно взглянула на меня, а затем откинула голову назад и разразилась смехом.

— Ну, душечка, конечно, я помню тебя! Как ты поживаешь, милашка? Ну, детка, у тебя превосходный макияж! И что за платье! Ты выглядишь на миллион долларов, душечка. Ну, Н. Б., ты действительно счастливый парень!

— И ты мне говоришь это, — сказал он. — Как насчет того, чтобы выпить немного бренди с нами, Эрнестина?

— Это восхитительно, Н. Б.

Он щелкнул пальцами официанту и заказал три бренди. Я запротестовала, но он сказал:

— Фу, бренди не повредит тебе, — и я откинулась, подчинившись своей судьбе. Слава Богу, у меня была потрясающая сопротивляемость крепким напиткам. Я все еще была рассудительна, как судья.

Н. Б. и Эрнестина, казалось, знали друг друга с рождения, и они болтали о людях и местах, как старые друзья: как поживает Тед, как Боско, как давно видели Гуина, что нового в Чикаго, и так далее и тому подобное. Я пила свой бренди, восхищаясь двумя танцующими кисточками; и я, видимо, так восхищалась, что Н. Б. неожиданно вторгся в мои мысли, сказав:

— Эй, Кэрол, о чем ты мечтаешь?

Я не могла солгать ему. Я сказала:

— О кисточках.

— Шутишь, — заметил он.

— Н. Б., они восхитительны.

— Ты имеешь в виду кисточки?

— Конечно, я их имею в виду. Они невероятно восхитительны.

Он сказал:

— Эрнестина, отдай их ей.

— О'кей. Я сбегаю в костюмерную…

— Отдай их ей здесь.

— Здесь? — воскликнула она.

— Конечно, здесь. А почему нет?

— Ты сумасшедший или, что, Н. Б.? Ты хочешь, чтобы меня арестовали за появление на публике в неприличном виде?

Он вынул свой бумажник, вытянул две ассигнации по двадцать долларов и положил их на стол перед ней.

— Прикройся ими.

Она разразилась смехом.

— Н. Б., ты бунтарь.

— Давай, начинай.

— Не дави на меня, сладенький, не дави на меня.

У меня глаза на лоб полезли, и я не могла вымолвить ни слова. Она взяла две бумажки, тщательно пристраивая их на себе, придерживая их одной рукой; а затем она сняла кисточки, одну за другой. Щелк. Щелк.

Она хихикала, когда протянула их мне.

— Вот, душечка. Они твои.

Я, запинаясь, сказала:

— Вот здорово, ей-Богу. Спасибо.

Н. Б. поинтересовался:

— Не следует ли эти вещи сначала продезинфицировать или что-либо в этом роде, прежде чем кто-либо еще нацепит их на себя?

— Виски, — сказала Эрнестина. — Вот и все. Пополоскать их в виски.

Она громко взвизгнула, оттолкнула свой стул и убежала.

Мы снова оказались в большом шикарном «линкольне», и я спросила:

— Теперь ты отвезешь меня в отель, Н. Б.?

— Еще рано, беби. Я думаю, тебе стоит посидеть немного у воды и расслабиться. В этот час так прекрасно там внизу. О'кей?

Почему бы нет?

— О'кей, — согласилась я.

— Посмотри на все эти звезды, — сказал он.

— Да.

— Пахнет жасмином?

— Да.

— Счастлива?

— Да. Если бы не Донна, если бы не Альма, если бы не Дьюер.

— Ты не избавилась бы от жутких воспоминаний, оставаясь наедине с собой весь день в «Шалеруа».

— Думаю, да.

Мы ехали по Венецианской дамбе, и вдруг он свернул направо и двинулся вниз по гладкой вьющейся дороге.

Я сказала:

— Я не знала, что здесь можно спускаться.

— Это частная дорога. Только для живущих здесь.

— Н. Б., куда мы едем?

— Там внизу у меня квартира.

— У тебя?

— Прямо у воды. Тебе там понравится.

Я вздохнула.

Он сказал:

— Почему так тяжело вздыхаешь?

— Ничего. Ты не живешь в «Шалеруа»?

— Я? Нет. Мне слишком нравится уединенность.

Я поняла, что он имел в виду, когда вошла в его квартиру. Я огляделась и застыла на вздохе. Гостиная была залита огнями, и он стоял рядом со мной, за моей реакцией с легкой улыбкой. Это была комната с низким потолком, размером сорок на сорок футов — огромная, и в то же время нет — потому что в ней было много мебели, со вкусом подобранной. Здесь были удобные кресла и низкие удобные диваны, огромный диван с множеством подушек, огромный телевизор, длинное низкое бюро, а у другой стены большой рояль марки «Стейнвей». Повсюду стояли великолепные букеты цветов; но на стене висела только одна картина, которая являлась центром притяжения внимания, фокусировала в себе все.

Он спросил:

— Нравится моя картина?

— Да.

— Знаешь, кто ее написал?

— Пикассо.

— Ты моя девушка!

Он взял меня за руку и повел через комнату к большому окну. Занавеси были затянуты, он нажал на кнопку, раздвинул их и сказал:

— Посмотри туда.

Я посмотрела. За окном в сиянии фонарей тянулась длинная пологая лужайка, а ниже за ней сверкала вода.

— Это океан? — спросила я.

Он снова задернул занавески:

— Нет. Бискайский залив.

Я сказала:

— Н. Б., это сказочно.

— Правда?

Он вплотную подошел ко мне, и я сделала слабое усилие, чтобы защитить себя, проговорив: «Н. Б., пожалуйста…», но его нельзя было удержать. Он обнял меня, шепча:

— Ты знаешь, что я схожу с ума от тебя, ты знаешь, Ты знаешь, что я без ума от тебя?

Я не могла сопротивляться. Все мое горе, вся моя безнадежность, все спиртное, выпитое мной, волнения всего дня, казалось, заполнили меня, я чувствовала огромную слабость, у меня не было сил, я не могла сопротивляться ему, да и не хотела ему сопротивляться. Он поцеловал каждый дюйм моей кожи, до которой мог добраться, и я позволила ему делать все, чего он хотел, потому что я была так слаба и потому что он был так невероятно нежен и так благороден каждый раз, когда наши пути пересекались. Затем, пока я стояла, дрожащая и обожаемая, это чертово платье без бретелек испустило дух полностью, я, видимо, не сумела удержать себя в нем, я чувствовала себя подобно банану, лишившемуся своей кожуры. Я подумала зло: «Мой Бог, если бы Лорд и Тейлор услышали об этом», схватила платье и попыталась вновь себя в него засунуть и привести в порядок, но не смогла. Н. Б. подвел меня к дивану и сказал:

— Сбрось эти тряпки.

Я возразила:

— Это не тряпки.

И он сказал, стаскивая платье с меня:

— Кэрол, Кэрол, я одену тебя, как королеву, ведь ты должна одеваться только так, неужели ты это не поняла? Почему ты собираешься продать себя этой вшивой «Эйрлайнз», чтобы стать прославленной официанткой, если ты можешь жить, как королева? Иисус, я без ума от тебя, все эти недели день и ночь, ночь и день твой живой образ стоял передо мной, ты была со мной постоянно. О, Иисус, я без ума от тебя, я дам тебе солнце и луну, и звезды, и все, чего ты только пожелаешь. Ты так непорочна, Иисус, ты так чиста, я хочу, чтобы ты всегда была рядом со мной. И эти глаза, о, Иисус, эти вечно любимые, милые, спокойные глаза, я мечтаю о них.

Итак, я снова была там, откуда начала. Томпсон со спокойными глазами. С той разницей, однако, что я была погибшей. С самого начала я была права в отношении этого человека. Он упустил свое призвание. Он мог бы стать всемирно известным хирургом, он мог бы быть легендой на Парк-авеню. Он едва коснулся меня своими нежными руками, а уже постепенно и незаметно затронул и пробудил каждый нерв, глубоко спрятанные женские нервы, нервы, которые спят большую часть жизни, но могут вызвать сумасшедший взрыв в неожиданный момент. Он шептал мне, он целовал меня, и я была совершенно погибшей. Это было невероятно утонченно и почти убило меня — едва касаясь меня и приводя в содрогание самые глубокие нервные струны, едва касаясь меня своими искусными пальмами, он заставлял все мое тело испытывать непрекращающуюся муку, пока тысячи голосов во мне не стали взывать к освобождению, к избавлению, которое только он один мог мне дать. Он был очень коварен, очень настойчив, он продвигался все дальше и дальше, целуя меня, шепча мне и отыскивая самые тайные нервные точки, пока я уже не могла и секунды выдержать без него. Мое тело не могло больше жить без него, но мой мозг, что очень любопытно, был смертельно напуган им, и я закричала: «Нет! Нет! Нет!», как будто я хотела, чтобы он ушел от меня, и в то же самое время я продолжала удерживать его изо всех моих сил, страшась, что он уйдет. Меня охватила дрожь, как если бы пришла моя смертельная минута и я не могла держать его достаточно крепко; и тогда все превратилось в сплошное сумасшествие, и он засмеялся, и задохнулся, стремясь сказать что-то, а затем мы отодвинулись друг от друга, он в свою темноту, а я в свою.

Какое-то время это походило на лежание на поверхности горячего моря, с черным солнцем над головой и звучанием удаляющегося пения, страшного, кошмарного. Затем всё чувства начали утихать, и я увидела огромную вазу, наполненную цветами рядом с собой; я увидела торжественный черный рояль «Стейнвей», пристально смотрела на него, ожидая, что сейчас раздастся музыка; я увидела белый потолок, взирающий на меня, как я глядела на него; я увидела белый пушистый ковер на полу, увидела все эти реальные вещи, но они были не вполне реальными, они обладали каким-то новым, специфическим свойством реальности, как если бы они только сейчас обрели существование. И когда волнение моего тела прекратилось, когда мое сердце стало биться медленнее, он вновь повернулся ко мне.

Боже, он был ненасытным. Но самым ужасным было то, что теперь, когда он добился меня, я стала такой же ненасытной. Мой мозг восставал против него, но дьявол внутри меня жаждал его, наслаждался первым страстным содроганием, жаждал и кричал, требуя все больше и больше. Я пронзительно кричала ему «нет!» сотню раз, я царапала кожу на его спине, а он смеялся. Он был охвачен такой страстью, что я думала, он растерзает меня на части, он был груб и резок, и неосторожен со мной, и я не могла остановить его. Я была бессильна и совершенно в его власти в эти моменты нарастающих спазмов агонии и экстаза; и я думала, что это будет продолжаться вечно. Но, наконец, он разразился смехом и откатился в сторону.

Несколько мгновений спустя он сполз с дивана и оставил меня. Я не видела, как он ушел. Я только почувствовала неясные движения и колебания дивана. В конце концов я села, сжала руками голову, волосы упали мне на лицо, и я спрашивала себя, что произошло с и что стало со мной. Святая макрель, думала я, счастье что я трезва, — Бог знает, что произошло бы, будь я пьяной.

Затем, спустя несколько минут, я увидела его — казалось, несколько миль разделяет нас в этой огромной комнате, — возвращающегося с подносом. Он весь состоял из костей и углов, как недостроенный корабль в сухом доке; и когда сел рядом со мной, довольно улыбался. Что за странные вещи происходят в этом мире — он возвратился с двумя огромными чашами с кукурузными хлопьями, бутылкой шампанского и двумя бокалами; одну из чаш с корнфлексом он поставил мне на колени.

Я сказала:

— Что это, Н. Б.?

— Давай, возлюбленная. Поешь. Это полезно для тебя.

— Но, мой Бог, сейчас не время для завтрака, не так ли?

— Не задавай много вопросов. Ешь. — Он налил шампанское. — Ты знаешь, где я получил этот совет?

— Какой совет?

— Дурочка, совет насчет корнфлекса.

— В стойлах скаковых лошадей?

Он расхохотался, как будто я сказала что-то невероятно забавное. Затем почти шепотом он мне сообщил эту тайну.

Век живи, век учись. Я удивилась:

— Это правда?

— Да, сэр. И ты знаешь что? Я даже начал напевать в полусне.

Кукурузные хлопья. Годами я поглощала их и не заметила никакого особого эффекта, но они определенно работали на Н. Б. Почти сразу же, как он закончил свою чашу, он снова бросился в порыве любовной страсти в третий раз ко мне, но я оттолкнула его. Каждый нерв в моем бедном измученном старом теле находился в состоянии комы, и хорошего — понемногу. Я сказала:

— Н. Б., мне необходимо возвратиться в отель. Пожалуйста.

— Ты не вернешься в отель. Ты останешься здесь.

— Нет, это невозможно, — возразила я.

— Забудь эту дурацкую авиакомпанию. Ты останешься здесь с этой ночи.

— Нет, — сказала я. — Извини. Я не могу.

Он схватил мои руки:

— Послушай. Я сказал тебе, не так ли? Я одену тебя как королеву, я дам тебе все, чего ты пожелаешь…

— Это совершенно невозможно Н. Б.

— Почему?

— Просто невозможно. Где ванная комната? Я должна одеться и уйти.

— Кэрол, послушай меня. Только послушай… — Тут он остановился и нахмурился. — О'кей. О'кей. Ванная комната там, налево.

Это была великолепная ванная комната, все черное и белое. Стены были покрыты гравюрами Пиранези, воспроизводящими руины Рима. Эти гравюры были защищены слоем прозрачной глазури. Трудно было придумать что-нибудь менее подходящее. Пиранези я могла применить ко всему Новому Свету, руины Гринича в Коннектикуте. Внезапно я почувствовала себя умершей. Я почувствовала, будто меня изнасиловал гусеничный трактор.

Приняв душ, я обнаружила роскошный бар с косметикой, снабженный губной помадой всевозможных оттенков от Элизабет Эрден и тенями для глаз и всеми остальными принадлежностями, которые едва ли можно ожидать найти в любой квартире холостяка. Это свидетельствовало о том, что хозяин заботится о гостьях. Любая девушка, не важно, была ли она блондинкой, рыжеволосой или брюнеткой, могла снова придать себе свежий вид, если она пережила весь обряд с корнфлексом.

Я слегка мазнула губы помадой, чуть припудрилась, скользнула в предательское изделие без бретелек, причесала волосы и возвратилась к Н. Б.

— Вызови, пожалуйста, такси! — попросила я.

— Такси? Черт побери, я отвезу тебя назад.

— Нет нужды…

— Не будь смешной теперь, — сказал он.

Я спросила, когда мы выходили:

— Сколько времени, Н. Б.?

Он посмотрел на свои часы:

— Без четверти час.

— Спасибо.

Ночь была нежной, тихой и мирной, когда мы ехали к «Шалеруа». Мы не разговаривали друг с другом. Я думала, Боже, как все смехотворно. Как странно, как комично, как бессмысленно все сложилось. Если бы «Магна интернэшнл эйрлайнз» не запретила мне общаться с этим человеком, возможно, мы могли спасти жизнь Альмы. Если бы только вчера днем доктор Дьюер и я вернулись в отель на десять минут раньше, он не встретил бы Донну, он избежал бы драки с Элиотом, я не спустилась бы к нему в номер, чтобы заступиться за Донну, не впала в истерику, не нуждалась бы в снотворных пилюлях доктора Шварц, не пропустила бы сегодня занятия в школе, я бы не встретила Н. Б. у бассейна и не стала бы тем, кем я теперь была — девицей легкого поведения. Возможно также, беременной. Все просто прелестно!

Мы подъехали ко входу «Шалеруа» и как только остановились, я взяла свою сумку, собираясь вылезти, и вспомнила — новая блестящая идея, — что лежит в ней. Я открыла сумку, вытащила банкноты и положила их на сиденье рядом с Н. Б.

Он спросил:

— Что это?

— Деньги, которые ты выиграл на скачках.

— Это твои деньги. Я их не выиграл. Их выиграла ты. .

— Я не могу их взять, Н. Б., я просто не могу.

Он сказал:

— Что с тобой произошло, детка? Это деньги не от меня, это деньги выиграны на скачках. Эти деньги — находка. Ты могла не выиграть ни цента. Ради всего святого, голубушка, не будь такой дурехой.

Он положил деньги в мою сумочку; вот когда я впервые услышала имя, которое больше всего подходило ко мне.

Когда швейцар открыл мне дверцу, Н. Б. спросил:

— Когда я снова увижу тебя?

Я ответила:

— Извини, у меня не будет ни одного свободного вечера на этой неделе. У нас очень трудный график занятий.

Он поджал губы, потом спросил:

— Как насчет уик-энда?

— Не могу сейчас ничего сказать.

— О'кей.

— Спасибо тебе за очень приятный день.

— Не за что.

Я медленно вошла в вестибюль, похожая на глупую Золушку; доехала до четырнадцатого этажа и медленно вошла в номер. Джурди и мисс Уэбли ожидали меня.

Мисс Уэбли сказала:

— Ну, слава Богу, ты здесь.

Джурди лишь посмотрела на меня.

Я сказала несколько туманно:

— Извиняюсь, что я опоздала.

Прекрасные синие глаза мисс Уэбли были мокрыми от слез.

— Мы уже звонили в полицию. Что с тобой случилось, Кэрол?

— Я не могла переносить одиночество в отеле.

Она поняла. Аргументы не требовались. Она подошла ко мне и обняла.

— Ты здесь, это очень важно. Мы с Мэри Рут начали воображать всякие ужасы. — Она источала очень нежный аромат.

— Со мной все в порядке, — сказала я; на самом деле это было не так. Комната кружилась вокруг меня. Она посмотрела на меня с жалостью.

— Ты измучена, бедное дитя. Мэри Рут, ты проследишь за тем, чтобы она легла? Может быть, ей следует выпить стакан теплого молока.

— Да, мисс Уэбли.

Через несколько минут мисс Уэбли ушла. Джурди сказала:

— Она пришла по своему собственному почину. Я ее не звала и ничего не предпринимала. Она заглянула в десять часов, чтобы узнать, как ты себя чувствуешь. Ты все не возвращалась, и мы забеспокоились.

— Почему вы забеспокоились?

— Беспричинно. Хочешь теплого молока?

Я покачала головой. Она болела. Затем я сказала:

— Да, может быть, я и хочу. Не беспокойся, Джурди. Я приготовлю его сама.

— Отправляйся в постель, — пробурчала она. — Ты выглядишь как страх Господен.

Я надела пижаму в ванной комнате и нырнула в постель; а она сидела возле меня, куря сигарету, пока я пила молоко.

— Я могу спать здесь, если ты не возражаешь, — предложила она.

— Нет. Не беспокойся обо мне.

Она сказала:

— Мы сегодня обсуждали наши перспективы. Куда мы все отправимся.

— Куда отправишься ты?

— Я остаюсь здесь, в Майами. Ты тоже.

— О!

— Прояви хоть капельку энтузиазма. Ты будешь поблизости от своего друга.

— Это какой еще друг?

— Доктор Дьюер.

— Кто сказал тебе, что он мой друг?

— Но… — начала она, потом возмутилась: — Черт побери, Кэрол, все знают об этом. Мой Бог, когда это было? В субботу. С полдюжины девушек видели вас в кафе вместе, вы держались за руки. Даже мисс Уэбли как-то намекнула на это. У вас видимо, будет выдающийся роман в подготовительной школе.

— Рой Дьюер абсолютно ничего для меня не значит.

— Нет? — Она была совершенно расстроена.

— Я не хочу больше слышать его имени.

— О'кей. — Она снова обрела свое обычное спокойствие. Она встала, собираясь уйти. — Случайно, у тебя нет никаких соображений относительно того, где бы ты хотела жить после окончания школы?

— Джурди, у меня в голове нет никаких идей.

— Как насчет того, чтобы нам с тобой снять на двоих квартиру?

— Превосходно. Почему бы и нет?

— Люк будет здесь всю неделю. Я могу попросить его поискать в округе и попытаться подобрать квартиру.

— Люк должен сделать нечто лучшее.

Она сказала холодно:

— Нет, он не должен.

Она пошла к своей кровати. Но спустя два часа я медленно прошла в ее комнату и разбудила ее. Она села тотчас же и включила лампу.

— Что случилось? — спросила она. — Почему ты плачешь?

— Джурди… — Я была готова умереть.

— Скажи мне, ради всего святого, если ты пришла ко мне рассказать.

— Джурди, я сегодня ночью была с мужчиной. Я не знаю, что делать…

Она пробурчала:

— Я догадываюсь, где ты была. Боже всемогущий, это происходит постоянно. Кто-то сыграет в ящик, и каждая дама по соседству сходит с ума от секса. — Ее голос стал резким. — Что означает, что ты не знаешь, что делать? Ты заботишься о чем-то?

— Нет.

Она сказала:

— Беби, ты знаешь, что ты должна сделать прежде всего? Прямо сейчас?

— Что?

— Стать на колени и помолиться.

— Джурди…

Она вылезла из постели, выдвинула нижний ящик своего комода и вынула странную сумочку.

— Используй это. Ты знаешь, как этим пользоваться?

— Думаю, да.

— Ты думаешь — да? Ты думаёшь — да? — Она почти ударила меня. — Где, черт тебя подери, ты училась? Помолись и приходи ко мне.

На следующее утро мир стал вновь прочным. Возвращение в класс походило на возвращение домой. Когда я вскарабкалась на свою парту, мисс Уэбли сказала:

— Кэрол, ты не хотела бы пройти и сесть впереди?

Но в этом не было необходимости. Я сидела там, где сидела прежде, с призраком Альмы по одну сторону от меня и призраком Донны по другую. Они не были пугающими призраками, они не были злобными, казалось, они просто погрузились в свое занятие, как я погрузилась в свое, переворачивая страницы своих невидимых учебников, бормоча про себя, ругаясь на прекрасном итальянском или нью-гэмпширском языках, стремясь усвоить всю информацию, которую обрушили на наши головы; и раз или два они были настолько реальными, настолько близкими, такими теплыми, что я даже печально икнула. Все в классе услышали это. Все в классе сделали вид, что они ничего не слышали.

Джурди была так права. Какой-то серьезный дефект был в американском образовании. Как может женщина достичь зрелого двадцатидвухлетнего возраста, не зная ничего об этой странной сумочке? Что было необходимо каждой девушке, как я поняла, когда слушала мисс Уэбли, так это месяц неустанной учебы для получения, благодаря ясности и выразительности мисс Уэбли, информации о человеческих отношениях, с особым акцентом на особенностях женщины. В чем мы нуждались, в дополнение к нашему учебнику о реактивных самолетах, так это в учебнике о девушке; что нам следовало знать в неприятных деталях, без всяких обиняков, так это данные о нас самих. Вот и все. О нас. И я подразумеваю данные, о которых говорится недвусмысленно. Я не знала некоторые из этих данных. К примеру, допустим, у тебя происходит одна из этих вещей, которые называют оргазмом. Это могло произойти с каждым, кто пил коктейль с шампанским, водку с мартини и бренди вслед за снотворными таблетками. Хорошо, что следует дальше? Вы автоматически забеременеете? И в таком случае, как, черт побери, вы можете предохраниться, если вы оказались в когтях кого-либо вроде Н. Б.? Проклятье, если мы знали, как ликвидировать пожар на самолете, мы должны знать, как подавить оргазм. Будущее человечества зависит от этого. Правда некоторые из девушек рассказывали, как будто они закончили Гарвардскую специальную школу акушерства, но это было лишь бахвальство. И я знаю, потому что я говорила иногда то же самое о себе. Однажды я устроила Тому Ричи истерику, крича громко о фаллопиевых трубах в ресторане Шрафта, и он этого никогда не забывал — явная бравада. Я бы не узнала фаллопиевы трубы, если бы кто-нибудь поднес мне их к самому носу.

После того как это случилось, в течение двух с половиной дней мы ничего не изучали, кроме того, как справиться с аварийными ситуациями. Правда, это были аварии на самолетах, а не обычные чрезвычайные обстоятельства у женщины. Доктор Элизабет Шварц прочитала свою знаменитую лекцию, как выполнить функции акушерки в центре Атлантики, и это, я должна признать, было в самую точку, и у меня была основательная причина внимательно ее слушать. Но даже при этом она упомянула кислород. Она выступала перед нами несколько раз и всегда обращалась к кислороду. Кислород был явно так важен, что после лекции доктора Шварц мисс Уэбли суммировала все, что она рассказала о кислороде, а затем пришли инженеры и прочитали нам лекцию и резюмировали сказанное мисс Уэбли. Кислород, кислород, кислород.

Весь смысл, казалось, заключался в том, что в самолете, летящем на высоте свыше пяти тысяч футов люди испытывают состояние называемое гипоксией, иначе говоря, кислородное голодание, Это может быть очень серьезно. На высоте в пять тысяч футов воздействие этого не столь существенно, потому что сказывается лишь на ночном видении. К десяти тысячам футов ваше тело компенсирует недостаток кислорода учащением дыхания. Но чем выше вы летите, тем разреженнее становится атмосфера, что означает уменьшение давления, что, в свою очередь, означает, что все меньше и меньше кислорода поступает в вашу кровь; а без кислорода мозг погибает. На высоте в восемнадцать тысяч футов вы теряете сознание через тридцать минут. На высоте в двадцать пять тысяч футов давление атмосферы так мало, что вы теряете сознание через две минуты; а на высоте в тридцать пять тысяч футов давление столь ничтожно, что вы погибаете за тридцать секунд. Естественно, авиакомпании не хотят, чтобы это произошло с их дорогими пассажирами; это такого сорта вещь, которую вы можете рекламировать в многостраничных объявлениях в «Нью-Йорк таймс»: «Насладитесь 30 секундами беспечного отпуска на солнечных бермудах»; и, следовательно, самолеты создают внутри себя их собственное атмосферное давление. Итак, неважно, как высоко вы летите, вы прекрасно защищены, ибо авиаинженер заботится о давлении, и получаете весь кислород, в котором нуждается разумное существо, как будто вы прогуливаетесь в Центральном парке. Если, однако, вы внезапно решили произвести какое-то космическое испытание вне самолета, скажем, на высоте тридцать тысяч футов, вы через минуту потеряете сознание и умрете после этого достаточно быстро. Но если вам дадут кислород, прежде чем вы приблизитесь к смертельной стадии, вы почувствуете себя заново родившимся всего через пятнадцать секунд. В этом и заключается изумительное свойство кислорода, известного знатокам как О2. Слегка вдохните его, и ваш мозг тут же вернется к тому состоянию, в котором он находился до этого. Вы можете продолжать оставаться таким же дураком, каким были прежде.

Мы должны были знать все качества кислорода в деталях, потому что одной из наших обязанностей, если мы когда-нибудь попадем на самолет, было наблюдать за пассажирами, не появляется ли у них признаков гипоксии. От нас не требовалось, чтобы мы как сумасшедшие носились по салону, ставили термометры во рты пассажиров и щупали их пульс; пока бортинженер следил за тем, чтобы не нарушалась герметизация, вы могли быть уверены в том, что все прекрасно. Но вы должны держать глаза открытыми, поскольку некоторые люди по своей натуре больше склонны к гипоксии, чем другие. Люди с нездоровым сердцем, к примеру, могут стать синюшными в результате недостатка кислорода в крови, и если вы увидели кого-либо посиневшим, вы должны были тотчас без паники немедленно вытащить кислородную маску, заставить его или ее сделать несколько вздохов, и — это presto![9] — он или она вновь розовеет. Дети также могут стать синюшными, что, впрочем, с ними может случиться по малейшему поводу, но для ребенка вполне достаточно подержать кислородную маску на расстоянии в дюйм или около того от его носа иначе это может плохо повлиять на их детский разум. Некоторые люди могут вести себя, как пьяные, не выпив ни капли спиртного: гипоксия. Другие люди могут быть неестественно сонными: это тоже гипоксия.

Такое могло, конечно, произойти и с самими стюардессами во время полета; и ответ на это заключался в магическом слове — кислород. Всякий раз.

Во вторник утром Рой Дьюер прочел нам лекцию о различных психологических аспектах полета. Он мог не опасаться, что я его назову «дорогой» прямо в присутствии других девушек: я была не в состоянии смотреть на него, я не решилась встретиться с ним глазами. Его правая рука была в шине и забинтована, и я плакала про себя, поражаясь тому, как сильно он пострадал. Видимо, начали циркулировать нелепые слухи о реактивных полетах, во время которых вы глохнете в какой-то момент и которые способствуют постепенному разрушению ваших внутренностей из-за ультразвука; и он брал каждый случай и анализировал его по существу. Он даже рассмотрел самым прозаическим образом вопрос о психических трудностях, которые возникают у некоторых девушек в полетах во время менструальных периодов: дисменорея, сказал он, оказывается менее болезненной во время полетов, чем во время пребывания дома. Прекрасное слово. Это значит, объяснил он, судороги. Закончив свою лекцию, он остался на несколько минут поболтать с мисс Уэбли; затем, уходя из класса, он посмотрел на меня. Это было все, в чем я нуждалась. Я сразу же ощутила острую дисменорею и не могла ничего есть во время ленча. Боже, совсем я запуталась в своей жизни.

На следующее утро мы провели пару часов на борту «Боинга-707». Мы не летали. Мисс Уэбли объяснила:

— Девушки, непосредственно перед началом работы на реактивных лайнерах вы вернетесь сюда на дополнительный четырехдневный курс. Тогда вы получите более основательный инструктаж относительно безопасности и аварийных мерах, и т. д. — Я думала, что мы уже сделали все основательно, но, очевидно, ошиблась. — Посмотрите на эти кабины, — продолжала она, и мы поглядели на обширное пространство в передней части кабины и в ее кормовой части, перед нами и позади нас. — Это весьма высокая ответственность, не так ли? — Каждая девушка на борту затаила дыхание.

После полудня занятия были нетрудные, как она и обещала: наше последнее послеобеденное время. Мы поднялись наверх, чтобы подписать наши контракты с «Магна интернэшнл эйрлайнз». Затем мы пришли в комнату пятнадцать, чтобы получить у миссис Шарплесс нашу форму. И уж потом в классной комнате у нас состоялась маленькая вечеринка. Неделю тому назад мы собрали деньги, чтобы купить подарок мисс Уэбли, и так как она вскоре собиралась выйти замуж, то мы решили, что ей прежде, чем что-либо другое потребуется пеньюар, и, поскольку она выходила замуж за пилота, то затем было решено, что этот пеньюар должен быть настолько сексуальным, чтобы соскальзывал сам собой.

Мисс Уэбли засмеялась, когда ей вручили подарок, и даже пролила пару слез. Принимая его, она сказала:

— О, девушки, вам не следовало этого делать. Большое вам спасибо. Но как я могу его носить? Что скажет Питер? О Господи!

Затем она посмотрела на нас. Она смотрела на нас очень решительно.

— Девушки, — произнесла она, — я очень горда вами. Это действительно так. Вы много работали и испытали сами себя. Отныне вы уже большё не мои учащиеся, вы мои друзья и товарищи по работе. Пожалуйста, не называйте меня больше мисс Уэбли. Мое имя Пег. — Она засмеялась. — Это простенькое имя, не так ли? Но уж таково мое имя, и мне хотелось бы, чтобы вы меня так называли.

— Да, мисс Уэбли, — сказали мы. И было чертовски весело, а мне только хотелось забиться в угол и спрятаться. Не только из-за Донны или Альмы, но из-за себя самой.

Церемония окончания курса должна была состояться в одиннадцать ноль-ноль в «Зале императрицы» в «Шалеруа».

Мы, все двадцать пять девушек, собирались в примыкающей комнате. Впервые мы появились в наших униформах на людях; однако они еще не до конца были укомплектованы. На них отсутствовал маленький символ, который, по-моему, был нашим официальным знаком, — яркое серебряное крыло, которое прикалывалось сбоку шляпки, как кокарда. Оказывается, целью и центром церемонии и было вручение крыльев.

Мисс Пирс и мисс Уэбли — наши подруги Джанет и Пег — инспектировали нас одну за другой, расправляя воротнички наших белых блузок, приглаживая наши волосы, оттягивая вниз наши жакеты, шепча советы, подбадривая нас и давая последние инструкции. Нас разделили на две группы, в соответствии с тем, как мы учились в классах, а это означало, что я не могла сидеть рядом с Джурди.

Мы почти не разговаривали. Мы стояли и ждали. Двадцать пять девушек, тихо ожидавших, когда наступит момент вручения ярких маленьких серебряных символов. Это казалось странным и, в то же время, это не было странным, и это также не было особенно волнующим. Возможно, я ошибаюсь, но думаю, все мы в основном чувствовали одинаково: мы ничего не сделали, мы лишь подошли к стартовой линии. Я вспоминала, как четыре недели назад сорок высоких, очень красивых девочек собрались в сумасшедшем гуле голосов на четырнадцатом этаже, все такие свежие, такие взволнованные, страстно желавшие доказать самим себе, — сорок, включая Аннетт и Альму, и Донну, и всех остальных. Компания растреп. Нас обтесали немилосердно, нас привели в порядок, нас переделали в совсем других человеческих существ: спокойных, собранных, достойных, воспитанных, как леди. Никакого шума — так говорит предание. Двадцать пять девушек, и никакого шума.

В десять тридцать боковая дверь открылась, и мы вошли в зал. Каждый класс занял предназначенные три ряда кресел, и на минуту, слава Богу, возникло полное замешательство, которое меня ободрило. Меня не купить на всякого рода красочные церемонии, более того, осмелюсь сказать, это хотя выглядит эффектно, но, по моему, больше подходит для Бродвея или Чехословакии. Миссис Монтгомери, мистер Гаррисон, доктор Шварц и доктор Дьюер сидели на возвышении, и мы стояли, лицом повернувшись к ним, пока Пег и Джанет не сказали:

— Садитесь, девушки.

Вполне естественно, что, когда я села, на одном из моих чулок побежала петля, и я ругала себя шепотом, а одна из девушек рядом со мной захихикала. Положитесь на Томпсон, и она превратит торжественное событие в фарс. Боже, держу пари, что я приведу их в восторг на моих собственных похоронах.

Как только мы уселись, мистер Гаррисон поднялся и начал произносить речь.

— Моя привилегия, — заявил он, — привётствовать вас в семье «Магна интернэшнл эйрлайнз», в семье, которая насчитывает около двадцати двух тысяч мужчин и женщин. Вы становитесь самыми новыми членами нашей семьи; и если вы позволите, мне бы хотелось сказать вам лишь несколько слов.

Это всегда меня убивает, когда вы практически связаны по рукам и ногам, а кто-то возвещает, «если вы позволите, мне бы хотелось сказать вам несколько миллионов слов». Во всяком случае, у меня против речей сопротивление, я просто не могу их слушать, а сейчас было еще хуже, потому что я не могла даже смотреть на мистера Гаррисона и читать по его губам ибо я смотрела на доктора Дьюера, и я буквально не могла противиться тому, чтобы смотреть на доктора Дьюера. Его рука все еще была в лубке и забинтована, его серые глаза были мрачными, и, как обычно, все внутри у меня перевернулось; но все и так внутри меня переворачивалось, когда я думала об Альме и Донне. Если вы не можете ожидать человечности от мужчины, которого любите, то, черт побери, чего вы вообще можете от него ожидать? Оргазм один раз в неделю? Тьфу! Секс — это лишь незначительная часть всей истории, на мой взгляд, во всяком случае.

Мистер Гаррисон разболтался о нашем будущем.

— Вы будете делать ошибки, — сказал он. — Мы все их делаем. Но я хочу, чтобы вы поверили мне, что вы знаете больше, чем вы думаете, что вы знаете. Вы это доказали нам. Что вы теперь должны сделать, так это осознать свою ответственность за человеческие жизни и всеми силами эту ответственность сохранять.

«Да, — подумала я. — О'кей. О'кей». Но в этот момент что-то еще отвлекло мое внимание: посетители.

Пег Уэбли сказала нам, что мы можем пригласить друзей и родственников на церемонию вручения дипломов, чтобы они нас поздравили. Я даже не собралась написать матери — у нее, наверное, был роман с каким-нибудь дворецким или же она буянила в Сан-Франциско, и как бы то ни было, единственная вещь, которая ее интересовала, заключалась в том, чтобы я не тащила деньги из наследства. Я навсегда поставила крест на Томе Ричи, и выглядело, по крайней мере, слегка outre[10], если бы я пригласила Большеголового Чарли, или Энн, или Эйнджела — они все принадлежали моему прошлому.

Итак, я никого не пригласила. Я начинала новую жизнь, и мне не требовались свидетели этого. Я была кошкой, которая гуляет сама по себе. Независимая сука.

Посетителей оказалось всего двое: приятно выглядевшая женщина средних лет и старина Люк Лукас. Они сидели по одну сторону возвышения, где были аккуратно расставлены примерно тридцать кресел. И вдруг впервые до меня дошло, и осознание этого поразило меня будто пушечным ядром между глаз: я вовсе не была единственной независимой сукой в мире, я была окружена со всех сторон. Практически все девушки походили на меня — они не нуждались больше в своих семьях, они перерезали пуповину, они получили квалификацию, чтобы самим начать новую жизнь. Некоторые из них сами встали на ноги. Я вспомнила одну из этих девочек, сказавшую мне, когда мы были на своем первом ознакомительном полете:

— Кэрол, знаешь, что я сделала бы, если бы прямо сейчас оказалась дома? Я вышла бы в поле со своим отцом веять зерно. — Именно эта девочка из Алабамы была направлена в Нью-Йорк; и только вчера, в кафетерии, я слышала, как другие девочки поддразнивали ее, потому что теперь она должна будет обслуживать негров и при этом быть с ними чертовски вежливой. И вдруг она повернулась и сказала в гневе:

— Ну и что? Ты думаешь, я не умею делать это? Я умёю кое-что делать! :

Была здесь девушка из Висконсина, приятель которой писал ей, что застрелится, если она не вернется; и не выйдет за него замуж; она разорвала письмо и сказала: «О'кей, пусть стреляется», — и, ей-Богу, неделю спустя пришла ей телеграмма с сообщением, что парень выстрелил из дробовика себе в живот, а она и глазом не моргнула. Они, эти девочки, хотели чего-то, они очень сильно хотели этого, как сумасшедшие, и это единственное, что имело для них значение. Два визитера. Внезапно холодная дрожь охватила меня.

Мистер Гаррисон закончил свои несколько слов, миссис Монтгомери сказала несколько слов, и, когда она закончила, церемония началась всерьез. Пег Уэбли и Джанет Пирс заняли свои позиции прямо перед классом, за который каждая из них отвечала; назывались имена; и парами девушки вставали и выходили вперед. Шляпки снимались, к ним прикреплялось серебряное крыло, шляпки возвращались на свое место, а девушки, одна за другой, поднимались на возвышение, чтобы им там пожали руку и мистер Гаррисон вручил им диплом.

— Удачи тебе, Кэрол, -прошептала мне Пег Уэбли, когда наступила моя очередь; и я улыбнулась и подошла, чтобы пожать руку миссис Монтгомери, мистеру Гаррисону, . доктору Шварц, доктору Дьюеру — но ему нельзя было пожать руку. Он был hors de combat[11]. Он сказал спокойно:

— Примите поздравления, Кэрол, — и мне пришлось посмотреть на него. Электричество сверху донизу пронзило мой позвоночник.

— Спасибо, сэр, — ответила я и вернулась на свое место.

Вот и все. Церемония закончилась, когда последнее крыло было приколото, осталось лишь сделать несколько групповых фотографий, и мы могли нарушить порядок. Джурди подошла ко мне:

— Эй, Кэрол, пойдем поздороваемся с Люком, — и я заметила, что наконец-то она надела бриллиантовое кольцо на средний палец своей левой руки, куда его следовало надеть. Я направилась к Люку, а он пошёл ко мне навстречу, и из его костлявого горла раздалось:

— Хелло, маленькая леди, хелло. Я… я, да, вы здорово сегодня выглядели, а? Приятное зрелище.

Затем подошел мистер Гаррисон, слегка смущенный. Полагаю, он почувствовал, что его долгом было приветствовать посетителей (а их было всего двое), и он мог догадаться, кто была эта приятная средних лет дама, но он совсем не мог предположить, что здесь делает этот старый хрыч.

Джурди сказала:

— Мистер Гаррисон, я хотела бы представить вам своего жениха, мистера Люка Лукаса.

Мистер Гаррисон побледнел, затем покраснел, а его рот открылся, но он не произнес ни слова.

— Ну, Харрисон… — с энтузиазмом начал Люк.

— Мистер Гаррисон, дорогой, — поправила его Джурди.

— Я знаю, знаю, -: прогрохотал Люк. — Харрисон, позвольте мне кое-что вам сказать. Я в свое время много где побывал и повидал множество девушек, но я никогда со дня своего рождения не видел подобного букета, какой увидел здесь, и я говорю это всерьез. Да, сэр, девочки как картинки, каждый был бы осчастливлен одной из них. Честь вам и хвала, Харрисон.

— Спасибо, мистер Лукас. Рад. Рад получить от вас такую оценку.

— Как насчет того, чтобы спуститься в бар и выпить с нами в честь события? Эй Харрисон? Ну, как вы?

— Хотелось бы, — казал неуверенно мистер Гаррисон. Занят. Множество дел, прибывает другой класс, следующие сорок девушек, так что скучать не приходится. Как-нибудь в другой раз.

— Конечно, — сказал Люк. — Хорошо, Харрисон, увидимся с вами.

Мистер Гаррисон отвел меня в сторону. Его голос перестал дрожать; он у него охрип. Он сказал:

— Кэрол, как давно это продолжается, Лукас — Джурдженс?

— В чем дело, мистер Гаррисон? — удивилась я. — Я думала, вы знали об этом. Мистер Лукас влюбился в нее в ту минуту, как ее увидел, в первый день, когда она приехала сюда.

— Милостивый Боже, вы понимаете, кто этот парень? — воскликнул он.

— Я знаю, что он очень милый и благородный человек, — ответила я.

— Приятный, благородный, ну и ну! Этот парень — миллионер. Скот. Миллионер. Я вам говорю.

Я ответила:

— Вы утверждаете, что он приятный, и благородный и также богатый?

Он сказал:

— Мультимиллионер. Разве вы не видели кольцо, которое у нее на руке? Огромный камень, как утиное яйцо. Для меня лучше сейчас же оповестить об этом общество. Боже, кто мог предположить, что они вот так вдруг поженятся? — Он повернулся, чтобы уйти, но затем обернулся ко мне с вытаращенными глазами. — Подумать только — Мэри Рут Джурдженс! — сказал он, и я ответила:

— Что, это не могло произойти с милой девочкой, так?

Он на мгновение задумался над этим и произнес:

— Вы знаете, по-моему, вы правы. — Он поспешно удалился, и незамедлительно, стоило ему исчезнуть, его место занял Рой.

— Кэрол, — позвал он.

Мое сердце готово было разорваться. Я не могла встретиться с его глазами.

— Мне хотелось бы знать, — сказал он. — Решено ли, где ты будешь жить?

— Мэри Рут Джурдженс обо всем договорилась.

— Ты сняла квартиру вместе с ней?

— Да, сэр.

— Мне это нравится. Она милая девушка. Когда ты приступишь к работе?

— Утром в понедельник, сэр.

— Ты не хотела бы поужинать со мной сегодня?

— Нет, сэр. Извините меня.

— Мгновение он подождал.

— Может быть, я смогу увидеть тебя во время уик-энда?

— Нет, сэр. Извините меня.

— Кэрол!

Я все еще не могла смотреть на него. Он повернулся и пошел прочь.

Люк настоял на том, чтобы мы с ним пошли на ленч. Нам не хотелось идти в наших униформах, они были слишком новыми, и мне казалось, что мы в них слишком бросаемся в глаза. Когда мы переодевались в номере, Джурди сказала:

— Кэрол, думаю, Люк что-то замышляет.

Я спросила:

— Что, например?

Она ответила:

— Я не могу сказать с уверенностью. Но я точно хорошо знаю этого старого сукина сына, и могу сказать, когда он собирается что-то предпринять. Может, он нашел квартиру.

Я сказала:

— Боже, это было бы прекрасно.

Она заметила:

— Но это, только мое предположение. Всякий раз, когда у него появляется этакий невинный взгляд, я почти уверена, что он замышляет какую-то шутку. Ты теперь относишься к нему лучше?

— Да, Джурди.

Она сказала:

— Это хорошо. Я видела, ты разговаривала с доктором Дьюером. Что-нибудь новое в этом направлении?

Я ответила:

— Нет.

Она хмыкнула.

Люк ждал нас в вестибюле. Он расцвел, увидев нас, и сказал:

— Должен быть честным с вами, девушки. Самая прелестная пара женщин в Майами-Бич. Я горжусь знакомством с вами. Как насчет дайкири в маленьком «Сувенир-баре», прежде чем мы отправимся в путь?

— Мы куда-то поедем? — подозрительно спросила Джурди.

— Вот что я думаю, Мэри Рут. Я сыт по горло изделиями этой вычурной французской кухни, которые предлагают здесь. Я прикинул, что мы можем поискать в округе и найти какое-либо маленькое местечко, где они готовят подходящую еду. У меня возникли проблемы с желудком.

— Если мы куда-нибудь едем, — сказала Джурди давай поедем: Я не хочу пить. А ты, Кэрол?

— То же самое.

— О'кей, Мэри Рут, — сказал Люк. — На улице ждет машина.

Я понимала, что имела в виду Джурди. Он был невероятно мягким и тихим. Это была шутка, и при этом волнующая, ибо я не могла догадаться, что скрывается за этими невинными глазами и очками в золотой оправе. Этот старый хрыч был полон жизни, вне всякого сомнения и, вся эта жизнь была полностью в распоряжении Джурди.

У него был большой серый «кадиллак», припаркованный почти на том месте, где в прошлый уик-энд Рой припарковал свой «МГ», и когда мы приблизились, я почувствовала себя бездыханной и слегка злой — я надеялась на Бога, что Люк не сыграет со мной какой-нибудь шутки. Он не сделал этого. Роя Дьюера поблизости не оказалась. Но как только Люк распахнул для нас дверцу машины, он сказал:

— О Господи, я чуть не забыл. Идите сюда, девушки, посмотрите на это.

— Рядом с «кадиллаком» был припаркован совершенно новый «корвет», серо-голубой и серебристый, самая прекрасная вещь, которую я когда-либо видела. Джурди спросила тихим зловещим голосом:

— Что это такое?

Он скромно ответил ей:

— Это для тебя, Мэри Рут.

— Для меня! — закричала она. — Для меня! Что ты имеешь в виду, говоря, что это для меня?. Я тебя просила об этом? В чем смысл всего этого, Люк Лукас, что я, по-твоему, собираюсь делать?

Он ответил:

— Мэри Рут, ты сегодня получила диплом, не так ли?

— Ну и что?

— Мэри Рут, я за всю мою жизнь никогда не имел возможности купить подарок в связи с окончанием учебы для того, кого любил. Ты — первая.

Она начала плакать. Боже! Что за компанию мы собой представляем! Фонтаны Майами-Бич. Она сказала:

— Ты большой старый дурак. Если бы я не любила тебя, я тебя бы избила.

— Ну, ну, Мэри Рут.

— Что мне делать с машиной? — спросила она плача. — Я не умею править.

— Мэри Рут, душечка, это можно быстро уладить. Самая простая вещь в мире — учиться, конечно. А когда ты будешь жить в Канзасе, ведь тебе ежедневно потребуется автомобиль. Ведь там совсем не город, Мэри Рут.

Она пожаловалась мне, продолжая рыдать:

— Я сказала тебе, что он замыслил что-то, не так ли?

— Ты оказалась права.

— Ты умеешь править?

— Разумеется.

— Ты научишь меня?

— Конечно.

— 'А ну-ка, наклонись, большой парень, — сказала она Люку. Он наклонился, и она его поцеловала в щеку. — Черт бы тебя побрал, клянусь, я убью тебя, если ты и впредь будешь так себя вести.

Он выпрямился, весь сияющий. Затем он сказал:

— Кэрол, душечка.

— Да, Люк?

— Ты не побьешь такого бедного старого мужика как я, не так ли?

Я рассмеялась, глядя на него.

— Конечно, нет!

— Тогда о'кей, — сказал он, — Я думаю, можно без опаски вручить тебе это. Просто маленький сувенир от Мэри Рут и меня в этот памятный день.

— Нет! — завопила я. Это были золотые ручные часы «Омега» с золотым браслетом.

Тогда я заревела прямо здесь, перед отелем «Шалеруа»; а потом я надела часы, и мы осмотрели «корвет» снизу доверху, и Джурди все еще плакала, и наконец мы отправились на завтрак в ресторан. Они шли, прижавшись друг к другу, Джурди и Люк. Любой мог заметить, что он был без ума от нее, а она уж точно не могла в нем ошибиться. С другой стороны, она была достаточно строга с ним, как и с другими, включая и меня. Она была очень строга, к примеру, когда он хотел заказать себе четвертый бурбон. Она сказала:

— Теперь, Люк Лукас, послушай меня. Я не знаю, что ты делаешь, когда собираешься где-нибудь со своими приятелями. Но ты не собираешься надраться, когда с Кэрол и со мной, понятно? Когда ты с нами, должен оставаться, джентльменом и вести себя как джентльмен.

Он поскреб подбородок и проговорил:

— Да, Мэри Рут, ты, душечка, попала в точку, и должен признать, что ты права. Да, по-моему, ты права на все сто процентов, — Он не был в этом убежден, но он постарался действовать так, как будто убежден. Впрочем, время от времени, когда она переставала быть Дракулой, становилась веселой, беспечной и много смеялась; а Люк едва не вываливался из кресла, устремляясь всем своим существом к ней. Это была любовная история столетия.

Когда мы позавтракали, я попросила Люка доставить меня назад в отель. Без всякого притворства. Я немного упала духом, отчасти из-за окончания подготовительного курса — из меня будто выпустили воздух как из аэростата, отчасти из-за доктора Дьюера, отчасти потому, что я не знала, не беременна ли я; отчасти из-за миллиона других причин, включая такую мерзкую, как моя, зависть к Джурди и Люку. Зависть, можёт быть, неверное слово, потому что Джурди заслужила каждую капельку своего счастья, и я осмелюсь сказать, Люк также его заработал, и, в конце концов, не этому я завидовала. Я завидовала им, потому что они нашли друг друга, а у меня не было никого. Настало время, когда быть кошкой которая гуляет сама по себе, вовсе не то, что требуется.

Мы получили указание освободить весь четырнадцатый этаж в субботу в полдень — завтра, другими словами, чтобы новая партия из сорока нерях могла приступить к учебе. Что ж, вполне разумно — ведь штат отеля должен был заняться уборкой, к тому же, хотя большинство девушек прибывает в понедельник, некоторые появятся рано утром в воскресенье из-за транспортных проблем. Джурди и я немного размышляли об этой ситуации и наконец решили, что хуже не будет, если мы завтра переселимся в дешевый отель и поживем там, пока не найдем постоянного жилья. Мы, конечно, не могли платить по расценкам в «Шалеруа» из нашей зарплаты, которую мы будем получать в «Магна интернэшнл эйрлайнз».

Это заставляло меня кое-что делать в эту довольно унылую пятницу. Упаковка. Конечно, для меня было смешным думать о чем-нибудь таком; я понимала, что у меня меньше, чем у кого-либо во всем мире, наберется вещей для чемодана среднего размера, и если существовала ситуация, когда я действительно нуждалась в Джурди, так это именно сейчас. В то же самое время не было ничего, кроме упаковки чемодана, что помогло бы мне преодолеть мировую скорбь. Вы не можете вовсе не волноваться о своей душе или своем разбитом сердце, когда держите в руках свое лучшее серое льняное платье и размышляете, как, черт побери, вам его сложить, чтобы оно уместилось в пространство восемнадцать на двадцать один дюйм. Вы знаете, что это можно сделать, и вы также знаете, что это невозможно сделать; и я могу спокойно на несколько часов заняться этим делом; и в результате моя мировая скорбь постепенно значительно уменьшится.

Я сняла свой лифчик и комбинацию, выволокла чемодан, открыла его на кровати, взяла охапку одежды из моего шкафа и принялась за дело. Quel[12] дело! Обратно в Вилидж, до всемирного потопа 1888 года, или, если вам будет угодно, к моменту, когда я начала готовиться к своей новой жизни с «Магна интернэшнл эйрлайнз». Энн упаковывала меня, не переставая ни на минуту гавкать, как старый бульдог; а я старалась воскресить в памяти то, что проделывала она и что делала Джурди в прошлое воскресенье, когда она помогала Донне. Я не могла ничего припомнить, кроме того, что вы всегда стараетесь скрестить рукава спереди или, может быть, сзади, — у вас ничего не получится, если вы позволите рукавам свисать свободно вниз. Но даже с этим профессиональным навыком я все еще ничего не достигла. За один час я с трудом наполовину заполнила тряпьем один чемодан и потом решила посидеть и успокоить свои нервы при помощи сигареты, когда зазвонил телефон.

«Рой! — подумала я. — Слава Богу!»

Но эта был не Рой. Это был Н. Б.

— Привет, Кэрол, — сказал он бодро. — Как дела?

Я сказала:

— О, хелло, Н.Б. Все ужасно. Я упаковываюсь. Завтра к полудню мы должны отсюда убраться.

— Да, я узнал это от Максвелла. Как относительно того, чтобы передохнуть и встретиться со мной, чтобы выпить лимонада или чашку кофе, или чего-нибудь еще?

— О, Н. Б., я страшно извиняюсь. Я совершенно и определенно должна заниматься упаковкой. — Черт побери, он не сможет сотворить такой финт со мной второй раз. Я знала точно, куда ведет этот лимонад, абсолютно точно.

— Послушай, Кэрол, ты ведь можешь сделать перерыв на десять минут.

— Н. Б., я просто не могу. Извини.

Я была так холодна и тверда, что он перестал настаивать.

— О'кей. Когда я увижу тебя? — проговорил он угрюмо.

— Извини. Я не знаю.

— Я позвоню сегодня вечером, может быть.

— Да. Позвони.'

Мы повесили трубки.'

Короткий разговор расстроил меня. Я закурила другую сигарету и сидела, как наседка; и прежде чем я докурила сигарету, он позвонил опять.

Его голос был тверже:

— Кэрол; Я хочу видеть тебя.

— Н. Б. Я только что объяснила…

— Десять минут не навредят тебе.

— Я не одета…

— Оденься. Ты слышишь, что я сказал. Только десять минут.

Я закрыла глаза. Я сжала кулаки. Я мысленно произнесла несколько ужасных слов! Затем я подумала: «О'кей, О'кей, мы уладим наши дела раз и навсегда. Если это то, что он хочет, то он получит то, что хочет». Я сказала:

— Где ты?

— В вестибюле.

— Я не хочу встречаться с тобой в вестибюле. Там сидит слишком много народа.

— Ладно. Что ты думаешь о «Сувенир-баре»?

— Там тихо?

— Это самое тихое место, которое я знаю.

— Очень хорошо, Н. Б. Я буду там, как только смогу.

— Как скоро это будет?

— Через пятнадцать минут.

Я быстро приняла душ, надела немнущееся серое льняное платье, поскольку оно лежало прямо передо мной, сунула сумочку под мышку и направилась к лифту. Я отметила время на часах Люка — пятнадцать минут, точно без опоздания. Бой в лифте указал мне, где «Сувенир-бар», и я уверенно туда вошла. «Магна интёрнэшнл эйрлайнз» теперь признала во мне взрослого человека: бары были для меня открыты, поскольку я не была в униформе.

Это было прелестное местечко с массой цветов повсюду, как обычно. Освещение было приятное и приглушенное, ковер был такой, будто под ним не было дна, столики находились на значительном расстоянии друг от друга, удобные небольшие кресла и диванчики на двоих были расставлены по всему пространству, и было поразительно тихо. Н. Б. ожидал в углу за столиком, когда я приблизилась, он с улыбкой встал. На нем был черный спортивный пиджак с серебряными пуговицами, серебристо-серые брюки и черно-белый галстук.

— Кэрол.

— Хелло, Н. Б.

— Садись, душечка. Чего бы ты хотела выпить?

— Кофе.

— О'кей. А как насчет коньяка к нему?

— Я покачала головой. Он кивнул официанту и отдал ему распоряжёние: для себя водку с мартини, для меня — кофе; и когда официант ушел, он сложил руки на столе, посмотрел пристально на меня в течение нескольких мгновений, вздохнул и улыбнулся, а затем сказал:

— Кэрол, как приятно тебя видеть!

— Спасибо.

— Это не комплимент, это правда. Беби, всю неделю ужасно, скучал по тебе.

— Н, Б., я хочу тебе сказать…

— Подожди минуту, подожди минутку, позволь мне закончить. Я должен объяснить, почему я так сильно хотел тебя видеть. Максвелл рассказал мне, что у тебя сегодня здесь этим утром в «Зале императрицы» состоялась небольшая церемония.

— Да, у нас была церемония по случаю окончания школы.

— Это прекрасно. Вы все с дипломами, все девушки? Ты теперь настоящая стюардесса?

— Да.

— И теперь ты будешь на самом деле летать на самолетах, ходить взад и вперед по проходу, разнося кофе, чай и молоко?

— Да.

— Куда тебя посылают? Я имею в виду жить.

— Я остаюсь здесь, в Майами.

— Не шути! Черт побери!

— Н. Б. ….

— Подожди минутку. Я еще не закончил.

Мы прервались из-за официанта, принесшего кофе и водку с мартини. Лицо Н. Б. стало безразличным. Затем, как только мы остались одни, он снова сказал тем же самым радостным голосом:

— Ну, наконец-то ты закончила учебу, сегодня этот день. Я мог бы и не узнать совсем об этом, если бы мне не сказал Максвелл. Вот почему я должен был увидеть тебя, дружок.

Это было загадочное заявление.

Я сказала:

— Я не понимаю, Н. Б.

— Конечно. Это день окончания, не так ли?

— Да.

— Тогда, естественно, ты получаешь подарок к этому торжеству.

— Н. Б., нет, пожалуйста…

Он положил прямо передо мной длинную, узкую, подарочно оформленную коробочку.

— Вот он. С любовью душечке от Н. Б. Открой ее.

— Не могу, — сказала я.

— Давай, давай.

Я проговорила в отчаянии:

— Н. Б., я не могу. Это конец. Вот почему я спустилась, чтобы увидеть тебя…

— Ты хочешь, чтобы я развернул ее? О'кей.

Его пальцы были очень ловкими. Он взял маленькую упаковку и развернул ее несколькими легкими движениями, вытащив длинный белый бархатный футляр. Затем он положил его прямо передо мной снова и сказал:

— Это тебе. От Н. Б. милочке, с огромной любовью. Открой его беби, загляни внутрь.

— Я… пожалуйста, Н. Б., я должна сказать тебе…

Он поднял бархатную крышку. Внутри, на белом атласе, лежали золотые ручные часы «Омега» с золотым браслетом, почти дубликат тех, что мне подарил Люк.

Я засмеялась. Я не могла ничего поделать с собой. Я смеялась.

— Это так весело? — спросил он.

Я протянула ему руку, показав ему часы Люка.

Он сказал недоверчиво:

— Ты получила их сегодня?

Я кивнула.

— Хорошо, что ты посмотрела! Черт, в них нет никакого различия. Мы пойдем прямо в ювелирный магазин и обменяем их на что-нибудь еще…

Я сказала:

— Нет, Н. Б., я не могу принять их, я не могу взять от тебя никакого подарка. Н. Б., извини. Я не могу видеть тебя снова после сегодняшнего дня никогда.

Он наклонился вперед:

— Что случилось?

Я сказала на этот раз более решительно:

— Я не люблю тебя. Я не могу больше видеть тебя.

Он засмеялся:

— Продолжай, девочка.

— Это правда.

Внезапно он начал говорить очень быстро и страстно:

— Ну, давай, давай. А та ночь — вспомни время, которое было у нас? Ох, черт побери, ты помнишь. Это то, что девушка никогда не забывает, ты понимаешь это. Это факт. И, послушай, такое не происходит в любой день недели, черт возьми, нет. Ты должен быть влюблен в кого-то, у тебя должно быть настоящее к нем чувство; вот в чем суть, Кэрол. Ты должен думать — хочу, чтобы она была счастлива, а не я, я хочу, чтобы она была счастлива. Вот чувство, которое я испытываю к тебе!

Я закричала:

— Замолчи Н. Б.! Пожалуйста, замолчи!

Он не остановился.

— Послушай, любимая, послушай теперь, я всерьез умираю. Откажись от этой сумасшедшей идеи стать стюардессой, откажись. Это опасно-Иисус, ты не понимаешь это? Это опасно! Я буду сходить с ума, думая о тебе — летающей каждый день, летающей, летающей, разносящей рубленое мясо, раскладывающей вшивые бифштексы, готовящей вшивый хайбол. Откажись! Я не говорил тебе? Я одену тебя, как королеву, ты будешь иметь все, что имеет королева, потому что ты и есть королева. Ты можешь иметь свою собственную квартиру, ты можешь иметь собаку и горничную, и автомашину, все, что ты пожелаешь. Милочка, мы одна команда, мы так подходим друг к другу, мы сходим с ума друг от друга…

Я сказала:

— Н. Б., я люблю другого человека.

Казалось, весь воздух вышел из его легких. Он. откинулся назад, его рот раскрылся, он слегка задыхался. Потом он спросил:

— Это правда? .

— Да.

Он сидел, уставившись на меня.

Я положила свою сумочку на стол и вынула пачку сигарет в двести двадцать сотен долларов:

— Я хочу вернуть их тебе, Н. Б. Ты выиграл их. А не я. Они твои. — Я положила их рядом с белой бархатной коробочкой.

Он тихо проговорил:

— И это действительно правда, а? Это действительно правда? Ты любишь какого-то другого парня?

Он сказал;

— Ты болтунья. Ты даже не знаешь, что такое любовь… Ты проклятая глупая маленькая болтунья.

— Н. Б.

Он встал. Я ожидала в любой момент почувствовать тяжесть его руки: Его лицо было непроницаемым. Он не говорил. Он не мог говорить. Он поднял свою водку с мартини и выпил ее одним глотком. Затем он вынул свой бумажник, вытащил из него пятидолларовую бумажку и положил ее под свой опорожненный стакан. Затем он потянулся за белой бархатной коробкой и большой пачкой банкнотов и запихнул их пренебрежительно в мою сумочку.

— Привет семье, беби, — бросил он и ушел.

Я возвратилась к упаковочным делам с чувством, будто меня побили. Я присела рядом с моим наполовину пустым чемоданом в мучительно пустой комнате и подумала: «Ладно, во всяком случае, все закончилось». Все закончено с Роем Дьюером, все закончено с Натом, Н. Б., Брангуином. Что говорили древние? Все приходит парами. Разумеется, это происходит на практике. За короткий промежуток в четыре недели (на пару дней меньше, если быть точной) появились не только две подруги, которые пришли и вошли в мою жизнь, и два друга мужского рода, но я также получила:

Двое золотых ручных часов «Омега».

Две тысячи две сотни долларов.

Две кисточки.

И, если все будет протекать по форме, возникли, возможно, два весьма сообразительных маленьких эмбриона внутри меня.

Какая-то добыча. Любая девушка могла бы гордиться. Я не плакала, потому что я была слишком, слишком старой, чтобы плакать. Я просто ждала, когда Джурди вернется домой.