Небесный летающий Китай (сборник)

Добрый вечер

У меня много друзей. Я говорю им: добрый вечер.

– Добрый вечер, Мари-Луиза.

– Добрый вечер, Виссарион.

– Привет, Захарий.

– Мое почтение, Джек.

– А вот и я, дорогая Настасья, что нового?

Они отвечают по-разному.

Мари-Луиза нараспев произносит:

– Добрый вечер, сударь.

Виссарион взлаивает:

– Добрый вечер, старина.

Захарий бурчит:

– Привет, привет, давненько не виделись.

Джек молчит, покусывает мне руку, накрывает на стол. Смешно он, однако, топочет.

– Я вконец извелась, – жалуется Настасья. Сахарная пудра раскисает в сиропных слезах. – Я сохну. Я таю.

Отвечаю:

– Ну, ничего, ничего. Сейчас сядем кушать.

Мою руки, включаю телевизор. Репортер рассказывает о достижениях конверсии. Масло вместо пушек: вот наш сегодняшний девиз.

Джек приносит полотенце, виляет хвостом. Я поправляю ему очки, мягко выговариваю:

– Эх, ты, голова – два уха. Грыз? Дужка вон треснула.

Джеку стыдно, он прячется. Из столовой доносится невнятный разговор. Мне хорошо с моими друзьями. Раньше я был одинок, но теперь все в прошлом.

Вхожу в столовую, все в сборе, расселись по местам.

Повязываю салфетку.

Я, когда ем, не свинячу, но всякий прием пищи – важный ритуал.

– О чем разговор? – спрашиваю их бодро.

– Захарий занудничает, – объясняет Виссарион. – Разводит бодягу про смысл жизни.

– Да? Любопытно, – я отхлебываю из кружки. – И в чем же, Захарий, ее смысл?

– Смысл жизни в том, чтобы жить, – хмуро изрекает Захарий. – Ограниченность мышления и стереотипы фантазии не позволяют выйти за рамки доступного. Надо просто жить, не раздумывая, и не гневить Создателя.

– То-то ты не раздумываешь, – насмешничает очаровательная Мари-Луиза.

– Dixi, – огрызается Захарий.

– Ну, а ты как думаешь, Настасья? – обращаюсь я к моей сдобной толстушке. Мочи нет, как люблю ее.

– Людьми надо быть, – ворчит Настасья. – Вот вам и весь смысл.

Джек, сверкая очками, встает на задние ноги: служит.

– Правильно, Джек, – хвалю я его. – Долг.

Все, кроме Захария, аплодируют. Захарий куксится, он чем-то недоволен.

– Хорошо, – я отхлебываю снова. – Кто сегодня расскажет притчу?

– Позвольте мне, – просит Виссарион.

– Изволь, дружище, – я откидываюсь на спинку кресла и закуриваю. Привычка – вторая натура, хотя курить перед едой ужасно вредно. Мои друзья весьма деликатны, они делают вид, будто ничего не замечают. Даже Настасья.

– Сказка про Данко, – откашливается Виссарион. – Давным-давно, когда люди жили среди трав и деревьев, нашелся среди них один Данко, молодой человек. И сказал им: пошли! И вот они шли, шли, и тени сгущались, и призраки мерещились, и вопили тропические птицы. Пока не стало темно. Тогда неблагодарные люди закричали: мы не видим дороги, куда ты нас завел? И приступили к Данко, намереваясь его разорвать. Но он не стал ждать, пока его разорвут, и сам вынул из груди пылающее сердце. Сердце осветило дорогу, и все пошли дальше.

– Замечательно, Виссарион, – я качаю головой, искренне поражаясь его смышлености. – Это все?

– Нет, там еще есть, – говорит Виссарион. – Через три или четыре часа люди стали кричать, что они голодны. И начали подступать. Тогда Данко, уже бессердечный, приманил орла, и орел выклевал ему печень. Данко поднял ее высоко, показал, а после бросил людям, и люди наелись, а тени, посрамленные, немного отступили.

– Так. Очень интересно. Что же было потом?

– Потом началась чаща, а за чащей – трясина, а за трясиной – луг без конца и края, а за лугом без конца и края – горы, а за горами – кишлак, а за кишлаком – опять трясина, и чаща тоже. И люди окружили Данко, который шел, как заведенный, и начали ругать его и проклинать за то, что он их, дескать, завел, неизвестно куда. Тогда Данко, подумав, шагнул к развесистому дубу и треснулся о него головой так, что мозги вылетели. И, когда они вылетели, он взял их в руку, где раньше было сердце, давно сгоревшее, и поднял высоко, освещая путь. А люди увидели в мозгах ужас, как много мыслей¦

– Просто здорово. Чем же все кончилось?

– Кончилось тем, что они стали питаться этими мыслями, и все умнели, развивались, пока не развились до программы конверсии.

– Браво! Браво! – мои друзья в восторге, они дружно хлопают. Я растроган. Надо же – всего рупь семьдесят четыре.

– Ну, пора за дело, – говорю я торжественно. – Притчу мы выслушали. Кто прочтет молитву?

– Я, – поднимает руку Мари-Луиза.

Я складываю ладони лодочкой. Мои друзья делают, как я – кто во что горазд. Ясно, что лодочка получается не у каждого.

– Создатель многоликий, – четко и старательно выговаривает Мари-Луиза, – благослови сию мирную трапезу. Не забудь нас в своих помыслах и планах, восстанови нас в преумноженном совершенстве. Содержи наш рассудок в смирении, сохрани в нас кротость, и пусть калорий будет столько, сколько отмерено, а что сверх того – то от лукавого. Аминь.

– Аминь, – отвечает ей эхо.

Я смахиваю навернувшуюся слезу. Подставляю ладонь, Мари-Луиза легко на нее запрыгивает. Одной ножкой она стоит на линии жизни, другой – на линии ума. Мари-Луиза – сосиска, рупь сорок три. Я скусываю ей головку, вдумчиво жую. Она продолжает стоять, ожидая дальнейшего употребления. Беру кружку, запиваю.

– Начни с горячего, – укоризненно вмешивается Настасья. – Желудок испортишь.

Я смотрю на нее виновато, откладываю Мари-Луизу, тянусь за Джеком. Режу его в мелкое крошево, беру на вилку. Он хорошо прогрелся и не остыл, несмотря на предобеденные разговоры. Закусываю очками, беру Захария, крепко сжимаю. Захарий широко разевает рот, из которого прямо на Джека сползает горчица. Я переворачиваю Захария, сжимаю противоположный конец, и на Мари-Луизу вываливается хрен.

Божественно. Как тонко придумано: у каждого органа, помимо декоративных функций, есть пищевое предназначение.

Чавкаю.

– Ешь с хлебом, – напоминает заботливая Настасья.

Беру Виссариона, отрываю зубами корку. Одновременно прислушиваюсь к телепередаче: там теперь показывают документальный исторический фильм. Первые успехи клонирования и селекции, зловещие планы военщины. Первые гибриды: человек-свинья, человек-дельфин, человек-боевой слон, человек-ящер. Разумеется, это солдаты, чего еще ждать от ястребов в погонах. А также сержанты и офицеры младшего звена. Вооруженные гориллы, морозоустойчивые альпийские стрелки. Акции протесты, митинги, мирные шествия.

Доедаю Мари-Луизу, запиваю.

Бархатная революция, курс на мирную жизнь. Повальная конверсия. Первые опыты скрещивания человека с продуктами питания. Первая ромовая баба. Поющее масло, танцующий батон. Президент в наброшенном поверх пиджака халате посещает кулинарный роддом. Первая потребительская корзина – малая. Она включает Виссариона, Захария, Мари-Луизу и Джека. Я сластена, могу себе позволить еще и Настасью, на десерт.

Я холостяк и в еде неприхотлив.

Завтра мне выплачивают жалованье. Куплю Большого Степана, который пиво. Надо же, до чего дошла человеческая мысль: самого Степана, то есть емкость, можно сдать, и заплатят.

Тем, что осталось от Виссариона, подчищаю тарелку. Смахиваю крошки: пряжку от туфельки Мари-Луизы, усы Захария, рожки Джека.

Настасья сидит на чайнике, пряча его под широкой юбкой. Я раздеваю десерт, снимаю обертку, кусаю, жую, глотаю.

Убираю со стола.

Друзья ушли, я один, однако не унываю. Завтра набью холодильник.

Я готовлюсь ко сну.

Читаю вечернюю молитву.

Забираюсь в постель, листаю Библию, Книгу Притчей Соломоновых. Нет, серьезное чтение в голову не лезет. Беру авантюрный роман, засыпаю на пятой странице.

Мне снятся друзья.

Я о чем-то с ними спорю, мы куда-то идем; нас окружают долины, леса и горы; впереди – далекое, нестерпимо яркое сияние.