Небо и земля. Том 2

34

Он приехал после бурана, когда горожане успели протоптать тропинки, а машины расчистили дороги, и теперь вдоль обочин громоздились снежные хребты. 
    А'Веч встретил утром на крыльце ратуши. Прислонился к перилам и курил, наблюдая за спешащей Айями. 
    И сбился шаг, а сердце взволнованно подпрыгнуло. Потому как, заметив издали знакомую фигуру, Айями вдруг поняла: оказывается, она скучала. Но ни в какую не хотела признавать. 
    Забылось всё: и натянутость, возникшая перед отъездом господина подполковника, и неловкость из-за его исключительной щедроты. И неприятное открытие о прослушке тоже забылось, хотя первое время Айями коробило при мысли о том, что А'Веч регулярно читал стенограммы разговоров. Или, надев наушники, бесцеремонно вникал в болтовню амидареек. 
    Однако, обдумав, Айями нашла оправдательные доводы в его защиту. По всему выходило, что в комнате переводчиц нет микрофонов. Иначе господин подполковник сразу бы узнал о домогательствах приезжего капитана, и не закрутилась бы карусель с недоговорками, недопониманием и беспочвенными подозрениями. Ну, а шпионское устройство в больнице установлено не по личной прихоти, а потому что так полагается. Прослушка - обычное дело для военных. 
    Об этом и постоялец сказал, когда Айями поинтересовалась: могут ли даганны поставить следящую штучку в квартиру. "Жучок" - поправил Айрамир авторитетно. 
    - А смысл? - пожал он плечами. - Чтобы узнать, о чем треплются в твоем доме, придется незаметно установить микрофоны во всех квартирах. И вывести провода к единому разведывательному пункту. Поставить аппаратуру. Запустить генератор для электричества. Опять же, какова цель слежки: слушать или записывать на пленку? Необходимо держать несколько человек для круглосуточного наблюдения. И отапливаться. Нет, это невыгодно. Хотя иногда и выгодой поступаются, если думают, что поднадзорный объект владеет ценной информацией. А с тебя-то что взять? Слухи да сплетни. 
    - Ну... я же переводчица. Мало ли что могу утаить, - сказала Айями, уязвленная пренебрежительным тоном парня. 
    - Ну и что? Ты же ничего не видишь, ничего не знаешь. Уткнешься с утра в бумажки - и так до вечера. 
    - "Поднадзорный объект", "жучок", - передразнила Айями. - Откуда нахватался-то? 
    - Товарищ рассказывал. Ему в училище разведдело читали. 
    - А на работе могут поставить прослушку? - допытывалась Айями. 
    - Вполне. Еще ставят там, где бывает много народу, и большая проходимость, - ответил парень. - Я бы и в храме поставил, в исповедальне. 
    Айями лишь головой покачала в ответ на святотатственные слова. Хотя кто знает? Не исключено, что и церковную обитель напичкали микрофонами и записывают на ленту откровения прихожан. А господин подполковник в любой момент мог отдать приказ: оборудовать комнату переводчиц следящими устройствами. В целях неповторения неприятных казусов с сородичами-даганнами. 
     Поэтому, придя на следующий день на работу, Айями поступила так же, как и врачевательница. Но сперва обошла помещение, выискивая подозрительности. И пускай не обнаружилось ничего, мало-мальски внушающего сомнение, всё ж Айями написала краткую записку и положила перед напарницей. Прочитав, Мариаль вскинула встревоженный взгляд. Значит, не догадывалсь, - поняла Айями. 
    "Спасибо" - ответила Мариаль строчкой ниже. - "А дома?" 
    "Вряд ли" - успокоила Айями, а после избавилась от улики как заправский шпион. Изрезала мелко-мелко, посчитав, что подслушивателей - если таковые имеются - может заинтересовать звук рвущейся бумаги. 
    Теперь переводчицы обдумывали фразы перед тем, как произнести вслух. Незначащие разговоры предназначались для чужих ушей, а важные поверялись бумаге. И на шутки Имара женщины отзывались настороженно, заставляя его недоумевать. Наверное, Имар решил, что амидарейки поддерживают смех из вежливости, а на самом деле чужеземный юмор им непонятен. 
    Дни текли, объем работы не уменьшался, словарный запас даганского пополнялся, а господин подполковник не возвращался. И Айями начала испытывать смутное беспокойство. Чтобы отвлечься от тревожных раздумий, не раз проигрывала в воображении сцену встречи: где и как та произойдет; что скажет Айями, а что ответит А'Веч. 
    И вот он приехал - как всегда неожиданно, сколько бы ни готовилась Айями, репетируя. И встречал на крыльце, затягиваясь сигаретой и выпуская дым струйкой. Как обычно, как всегда. Словно бы и не уезжал. 
    - Здравствуй... те, - сказала Айями, добавив окончание - не для него, а для двух офицеров, показавшихся в дверях. Чтобы соблюсти приличия при посторонних. И дистанцию. 
    - Здравствуй, - кивнул А'Веч. Бросив окурок на снег, отсалютовал сослуживцам и вошел в фойе вслед за Айями. 
    Так и следовал за ней по лестнице - тремя ступеньками ниже. 
    Так и разошлись в разные стороны. На втором этаже она - налево, а он - выше. Шла Айями, не смея обернуться. Но чувствовала кожей его взгляд, и нервы натянулись струнами. 
    И работа не заладилась. В третий раз Айями заправила печатную машинку бумагой и топнула сердито ногой, запортив лист. А отвлекалась оттого, что поглядывала беспрестанно на часы, следя за стрелками и подгоняя время к обеду. 
    Чтобы увидеть его. 
    Потому что он сильный и надежный. А еще заботливый и предусмотрительный, пожалуй, даже чересчур. И потому что тоже рад встрече, и чтобы это понять, не нужно обладать тонким чутьем. Достаточно видеть, как он пружинисто вскакивает с тахты и ждет, замерев, когда Айями подойдет ближе. Достаточно знать, что он отчитывал минуты до её прихода, сжимая и разжимая кулаки. От нетерпения. 
    Ну и пусть он опять увернулся, не позволив себя поцеловать. Зато не обделил вниманием изгиб шеи и прикусил мочку - в пылу утоленного желания. И опять распускал руки - беззастенчиво и нахально. 
    Айями не обиделась на мимолетное проявление брезгливости. Потому что у нее было достаточно времени, чтобы обдумать и... смириться. 
    Говорят, время - лучший лекарь. Но оно же - и лучший советчик. И неожиданно подкидывает здравую мысль, когда из ночи в ночь ворочаешься в постели без сна, и разные глупости лезут в голову. 
    Всего лишь следует относиться к плотским желаниям господина подполковника как к работе. Или как к необременительным обязанностям. И не принимать близко к сердцу ранее подмеченные унизительные мелочи. 
    А'Веч - человек военной выправки и не привык разлеживаться в обнимку с женщиной, тем более, с амидарейкой. Что до поцелуев... Айями привыкнет к их отсутствию. Почти привыкла. Притворяться же научилась. И впредь она не наденет на лицо маску обиженности, а будет приветлива и улыбчива с покровителем. 
    Что еще нужно мужчине, вернувшемуся из долгой поездки? Внимание и участие. Айями сможет, это нетрудно. В конце концов, это мизер по сравнению с масштабами заботы, коей окружил господин подполковник. Он - покровитель, она - содержанка, и у каждого из них свои обязанности, которые следует выполнять. Веч справляется на ура, а вот Айями проявила неуместную избалованность. 
     - Вы... ты надолго вернулся? - спросила она неловко, когда пришла очередь традиционного обеда, сервированного на двоих. 
    - Спешишь избавиться? - хмыкнул Веч. Отломил от лепешки знатный кусок и, свернув трубочкой, отправил в рот. 
    На этот раз господин подполковник не церемонился и поглощал варево с завидным аппетитом. Правда, зачерпывал ложкой из отдельной кастрюльки. И надо сказать, Айями понравилось, как он ел. Кто-то вкушает пищу неряшливо, усеивая крошками стол, у кого-то дырявый рот, кто-то чавкает и с шумом втягивает суп, кто-то дует на горячую кашу так, что брызги разлетаются в разные стороны. А вот Веч ел... вкусно. Заразительно. 
    - Я беспокоилась. Вы... ты снова уедешь? 
    Он отставил ложку. Наверное, озадачился несвойственной разговорчивостью мехрем*. 
    - Ты... вы не подумайте, что я вынюхиваю. Просто никто не говорит толком, а вдруг что-нибудь случилось? То есть, мне неинтересно знать, случилось или нет, потому что это военная тайна... - запуталась в объяснениях Айями. 
    - Теперь уж нескоро уеду, - ответил Веч, забавляясь её бессвязным меканьем. - Ты ходила в больницу, - то ли спросил, то ли утвердил. 
    И тем самым, признал: даже отсутствуя, он не упускал Айями из виду. Дежурный указал в рапорте, а прослушка подтвердила. 
     - Да, - ответила Айями настороженно. К чему господин подполковник сменил тему? 
    - Я договорюсь с Оттином... нашим врачом. Он осмотрит тебя. 
    - Зачем? - испугалась Айями. - Я простывала недавно, но уже долечилась. 
    - Женщины не сильны в медицине. Я не доверяю вашей... докторице, - исковеркал господин подполковник профессию Зоимэль, видно, не смог подобрать правильное окончание. 
    - Почему это? Просто вы не знаете Зоимэль. У нее характер будь здоров. Несгибаемый. Быть врачом - её призвание, - сказала Айями убежденно. - Вы не доверяете женщинам, а я не доверяю мужчинам! И ходила в больницу не по нужде, а в гости. 
    Сказала - и прикусила язык. Догадался ли Веч, что часть его подарков "ушла" в другие руки? Наверняка В'Аррас докладывает начальнику по телефону о каждом шаге и слове Айями. 
    Судя по лицу, Веч не догадался. Но ждал разъяснений: с какой стати ей приспичило отправиться после работы в больницу? Визиты-то нечасты. 
     - Я многим обязана Зоимэль. Она спасла мою дочку. Люнечка родилась синюшной, не дышала уже. 
    - У нас твою дочь звали бы Луной, - сказал Веч ни с того, ни с сего. 
    - Звучит необычно. И непривычно, - ответила Айями с улыбкой, чем вновь обескуражила собеседника. Определенно, Веч не ожидал большой общительности от своей мехрем. 
    - Не страннее, чем ваши амидарейские имена, - ответил ворчливо. 
    - Спасибо вам... то есть, тебе, - поправилась Айями. - И особая благодарность от Люнечки. За морковь и яблоки. За мед и за леденцы. За всё. 
    Время, как лучший советчик, успело нашептать: ради неё, Айями, господин подполковник выдал военный секрет. Потому как, не узнай она о "жучке", этот вывод напросился бы сам собой, пусть и не сразу. Закономерное умозаключение, когда даганский солдат приносит посылку домой вскоре после разговора в больнице. И, похоже, Веч не исключал, что его мехрем догадается, но всё же отдал приказ, и помощник организовал доставку вкусностей. 
    - На здоровье, - ответил Веч, помрачнев. Свел брови, задумавшись о чем-то своём. 
    Айями закусила губу. Зря она открыла рот, чтобы выразить свою признательность. Высказала и, тем самым, напомнила господину подполковнику о должностном нарушении. Следует срочно исправлять оплошность. 
    - У яблок чудесный аромат. И морковка сочная и сладкая. Я тоже попробовала и до сих пор в восхищении. Вы... Для тебя нет ничего невозможного, - сказала Айями смущенно. 
    Любому мужчине приятна похвала, и нужно чаще говорить, что он особенный и неповторимый. И исподволь напоминать, что её, слабую и глупую женщину, пленила настойчивость и необыкновенная забота Веча. 
    - Ну да, - согласился он, нисколечко не оттаяв. 
    Но Айями не испугалась отчужденности, просквозившей в его голосе, и решила не отступать. В конце концов, амидарейка она или нет? И способность к дипломатии у нее в крови. 
    - У меня фасолевый суп. А у вас... у тебя другой? - потянулась, чтобы заглянуть в кастрюльку Веча. - Пахнет аппетитно. 
    - Не с фасолью, а с чечевицей, - поправил он. - А у меня со спаржей. 
    - Спаржа... знакомое слово. Это растение такое, да? В наших краях не выращивают. Можно попробовать? 
    Веч зафыркал через нос. Вроде как рассмеялся. 
    - Растение, да. У спаржи съедобные ростки. Но пробовать суп не советую. 
    - Ну хотя бы половину ложки, - не унималась Айями. 
    Неожиданно ей пришло в голову, что брезгливость Веча распространяется и на еду из общей посуды. 
    - Треть. А лучше три капли, - согласился он. 
    Налил шипучего напитка в кружку доверху и придвинул к Айями. 
    - Это ойрен. 
    А затем просветил, что необычная ложка с тонкой ручкой называется чумиш, а глиняный кувшинчик с остатками газированного питья - хумбар. И, не побрезговал зачерпнуть спаржевого супа своей ложкой, поднеся на пробу ко рту Айями. 
    Как и обещал, три капли. Но и того хватило, чтобы у неё выступили слезы, а дыхание перехватило. Спасительная кружка оказалась рядом, Веч вовремя её сунул в руки задыхающейся Айями. Освежающий напиток пролился в горло, охваченное огнем. 
    - Все святые, где тут спаржа? - просипела Айями. - Жидкое пламя, не иначе. 
    - Вызову врача, пусть осмотрит, - сказал обеспокоенно Веч, поднимаясь с тахты. - Этак и связки сжечь недолго. 
    - Нет! Не нужно, - ухватилась Айями за его рукав. - Скоро пройдет. 
    Господин подполковник уселся с недовольным видом и, хмурясь, ждал, когда она прокхыкается и осушит между делом вторую кружку ойрена. 
    - Это суп из перца, а не из спаржи. Из-за острых специй я не поняла её вкуса, - посетовала Айями шутливо, мол, не случилось ничего страшного, просто дегустация оказалась неудачной. Чем не повод для анекдота? 
    "- Девочка, а почему пятый день у тебя большие глазки?" 
    "- Это я, даганского супа поела, дяденька". 
    - Возможно, так и есть, - признал Веч. - У каждого блюда неповторимый вкус, и следует добавлять специи с умом, иначе получится бурда. А может, суп хорош, но все дело в том, что кое у кого нет закалки. 
    Айями поняла, что он поддержал шутку, ответив тем же, и рассмеялась. Получилось хрипло. 
    - У молодой спаржи сочные и сладковатые побеги. А выращивают её в темноте, - сказал Веч. 
    - Да, я знаю. Из школы, - кивнула Айями. - Считается, что это деликатес. 
    - Кому как. Обещаю, когда распробуешь, тебе понравится. 
    Он сдержал слово, и на следующий день Айями насладилась обедом, приготовленным из экзотического растения. И супом, и запеканкой и даже пирогом. Блюда оказались вполне съедобными, и присутствие приправ почти не ощущалось. 
    - Замечательно, - похвалила искренне Айями, отведав с аппетитом. Разумеется, после того, как Веч утолил свои мужские потребности. - Ваш повар - знаток кулинарии. Наверное, его удивляет, что приходится готовить без специй. 
    - Он плачет, - ответил Веч. 
    - Почему? - изумилась Айями. 
    - От расстройства. Разве можно не любить перец и хрен? И побольше, чтобы плавился язык, - пояснил господин подполковник. - Поэтому наш повар считает, что блюдо без специй - это деньги на ветер. 
    И опять Айями поняла: он шутит. И рассмеялась вместо того, чтобы обидеться и отгородиться молчанием. 
    Да и Веч посмеивался. Со вчерашнего дня его настроение улучшилось, и Айями признала, что выбрала правильную тактику: быть веселой, разговорчивой и почаще восторгаться умом и талантами покровителя. И тогда господин подполковник начнет посматривать на Айями не то чтобы завороженно, но по-особому. Безотрывно. Любуясь. И взяв положенное, не вскинется с тахты, а задержится. Проведет ладонью по ноге Айями - от лодыжки до бедра. И, развлекаясь, оттянет резинку чулок, чтобы та легонько хлястнула по коже. 
    А вечером домой доставят посылку с разными мелочами, среди которых найдется и мыло, и зубной порошок, и нитки в мотках, и растительное масло, и коробочка с приправами. А в отдельном пакете отыщутся странные беловатые стебли с ростками на конце и записка с размашистым почерком. А в ней - простой и доступный рецепт приготовления вкусного ужина из спаржи. 
     
    Господин подполковник, как и пообещал, о дальних поездках не помышлял. И встречи в кабинете перешли в категорию регулярных, с той лишь разницей, что случались днем или после работы. И с обязательной трапезой в довершение. 
    Айями не раз поблагодарила провидение за отличную идею, пришедшую однажды в голову. И старалась быть безупречной мехрем, чтобы угодить Вечу. 
    Мужскую физиологию не переделать, проще под неё подстроиться. Притерпеться. А в разговорах избегать скользких тем: о причинах долгих отлучек господина подполковника, о невнятном будущем, о судьбе населения Амидареи. 
    О чем же говорить? Например, о загадочном животном яке или о причине сладковатого запаха сигаретного дыма. Или о том, что даганских мальчишек сызмальства закаляют в ледяной воде горных озер, куряя с головой. Или о том, что любимое развлечение даганских мужчин - драка на ножах, похожих на когти хищника. Или о том, что от человека, нарушившего закон, отказываются сородичи. Клановый знак срезают, и преступник становится изгоем. 
    А еще, как ни странно, Веч рассказывал о даганской армии. 
    Например, о том, что зеленый ромбик из перекрещивающихся полосок на нашивке означает "военно-инженерная служба". Собственно, этот значок красуется на рукаве Имара и у других инженеров. 
    А еще в чужеземной армии есть медицинская служба и служба связи. Есть танковые войска, есть воздушные, а есть пехота. Только морских войск нету. Даганния расположена в центре континента и не имеет выхода к воде. К югу от этой страны растянулась бескрайняя пустыня, занимающая треть материка. Местные дали название океану песка - Гуалок ( Прим. - численное значение в даганском, не имеющее предела. Бесконечность). Днем пустыня испепеляет, а ночами замораживает. Полиамские горы задерживают холодные массы воздуха, приходящие с севера, благодаря чему в Даганнии мягкие и короткие зимы, лишь в горах снег лежит до середины лета. А господин подполковник воевал в артиллерийских войсках, об этом говорит значок на нашивке, отдаленно напоминающий пушку. 
    Кое-что из услышанного Айями пересказывала домашним, например, о видах и родах войск. Айрамир заметил хмуро: 
    - Вот и представь, танки и самолеты - высокоточная боевая техника. Ими не только управляют, их нужно спроектировать и построить. На заводе. И для этого нужны специалисты. Спрашивается, когда дикошарые варвары успели освоить авиастроение и научились летать? 
    - Может, благодаря поддержке нашей страны? - предположила Айями. - Когда-то у нас были хорошие отношения с Даганнией. 
    - Если так, то получается, сволочи стали готовиться к войне задолго до её начала. Накапливали боеприпасы. Патроны, бомбы, гранаты... 
    - Любая страна хочет обезопаситься от недружелюбных соседей. И у нас была армия. Танки и самолеты, - парировала Айями, запнувшись на слове "была". 
    И ведь регулярно проводились военные учения, о которых писали с пафосом в газетах. Какая мощь! Какая сила! В хвалебных фоторепортажах амидарейская артиллерия поливала шквалистым огнем фальшивые мишени, танки ползли ровными рядами по полю... Куда что подевалось? Покореженные остовы ржавеют, врастают в землю, покрытую слоем пепла вперемежку с костями. 
    Кому возданы эти жертвы? 
    Между делом Веч объяснил, что капитан стоит ниже по званию, чем майор или подполковник. Птицы, изображенные на погонах у двух последних чинов, имеют соответственно по одному и по два золотых пера в каждом крыле. 
    Он позволил рассмотреть подробнее птичий профиль с распахнутыми крыльями и крючковатым клювом. 
    - Похоже на орла, - заключила Айями после изучения. - А сколько золотых перьев на генеральских погонах? 
    - У нас нет генералов. Есть командоры, - пояснил Веч. - У них на погонах золотые птицы. 
    - Должно быть, красиво, - протянула она восхищенно. - А почему орел? Ведь это символ небесного начала. 
    - Потому что небесные кланы отстояли за собой право. На съезде командоров. 
    - Надеюсь, не кулаками, - взглянула Айями с подозрением, и кивок господина подполковника подтвердил предположение. 
    Оказалось, претенденты устроили соревновательный бохор* и определили победителя, чей знак теперь красуется на погонах офицеров. Даганнов хлебом не корми, позволь намять кому-нибудь бока. 
    В общем, ничего трудного. Удивляйся, восторгайся. Улыбайся, хвали, расспрашивай. Разбавляй общением физическую составляющую отношений. Да и Вечу, похоже, доставляло удовольствие объяснять и рассказывать. 
    Проще простого. 
    Так почему же в сердце обосновалась тоска? Закрепилась прочно и день ото дня расползалась как опухоль, отравляя исподволь мысли и настроение. 
    Перед сном, лежа в постели, Айями смотрела на свадебную фотографию с комода и думала о муже. О его нежности и заботе. 
    Микас боготворил, восхищался, лелеял. По прошествию времени его чувства вспоминались как нечто воздушное, легкое, радостное. Окрыляющее. В противовес, деловитость господина подполковника опутывала и тянула к земле. 
    Что нужно женщине? Стабильность. Защита. Спокойствие за близких. 
    Все это худо-бедно имеется. Вроде бы и грех жаловаться, но душа мается. А может, Айями, пресытившись излишествами, надумала себе проблемы? Высосала из пальца. Другие женщины ведь не изобретают сложности. 
    Взять хотя бы Мариаль. Напарница вполне довольна жизнью. 
    Хотя нет-нет, да и замечала Айями задумчивый взгляд девушки, направленный в сторону Риарили. Та, отболев, вышла недавно на работу. "Острый бронхит" - такой диагноз поставил даганский врач. Он же и назначил лечение уколами и таблетками. 
    - Ей можно болеть. Господин Л'Имар обо всем позаботится, - сказала Мариаль, когда Айями однажды отметила, что коллега запропастилась, и надо бы её проведать. 
    Имар, как и господин подполковник, добросовестно выполнял обязанности покровителя. Он настоял, чтобы Риарили наблюдалась у даганского доктора. Запугал угрозой скоротечной пневмонии или, чего доброго, туберкулезом, и бедняжка согласилась. Парадоксально, но болезнь пошла ей на пользу. Заострившиеся скулы исчезли, появился румянец, и девушка заметно похорошела. Как она пояснила, господин Л'Имар, чуть ли не насильно заставлял питаться и пичкал витаминами. 
    Изобразив увлеченность переводом, Айями посматривала исподтишка на парочку. Не из ревности или по какой-нибудь другой причине, а из любопытства. Выискивала изменения в их отношениях и не находила. Общаясь со своей мехрем, Имар перешел на запанибратское "ты", однако ж, не делал ей скидку на правах исключительности. Загружал работой в прежних объемах и учинял спрос, как и с других переводчиц. Риарили обращалась к своему покровителю на "вы" и называла "господином Л'Имаром", как и до болезни. При этом не испытывала ни капли смущения или неловкости, и не демонстрировала алеющие щеки, которые выдали бы её с головой. Из чего проистекал вывод: Имар покровительствует девушке формально, и у них дружеская договоренность. 
    Айями испытала укол острой зависти. К Риарили, для которой обстоятельства сложились более чем удачно. К бескорыстию, которым одаривал её Имар. Вот ведь повезло девчонке! Пользуется свалившимися благами, а взамен от нее не требуют никаких обязательств. 
    Да и Мариаль поглядывала на счастливицу с затаенной грустью, из чего следовало, что жизнь Мариаль не так уж безмятежна, как кажется. Наверное, девушка представляла, как повернулась бы судьба, подойди заезжий даганский капитан сперва к Риарили. Представляла - и кусала губы от расстройства. 
    И Айями, как воришка, стыдясь, примерила на себя несостоявшиеся отношения с Имаром. Остались бы они формальными, добейся Имар покровительства? Согласился бы он соблюдать дистанцию или взялся бы настаивать на своих правах? 
    Пару раз они столкнулись в коридоре, когда Айями поднималась на третий этаж, или, наоборот, спускалась. Имар молча посторонился, уступая дорогу. В глазах - ни осуждения, ни презрения. Простая констатация факта: он знал, куда и зачем идет Айями. 
    Вздохнув, она опустила глаза к переводу. 
    Что нужно женщине? Не поймешь. Семья сыта, обута, одета, так почему душа скована невидимыми цепями? 
    Или взять Оламирь. Той всё нипочем - и на первый взгляд, и на второй. 
    В выходные, произведя нехитрые подсчеты, Айями перебрала продукты и отложила часть продовольствия в сумку. Чтобы раз и навсегда расквитаться за долг. Эммалиэ, заметив сборы, покачала головой неодобрительно, мол, не жирно ли будет Оламке заграбастать столько добра, и за что? Но Айями с упрямой решительностью подхватила тяжелую поклажу и отправилась за расплатой. 
    - Вот это я понимаю, - сказала Оламирь, подбросив на ладони плитку шоколада. - Молодец, моя наука не прошла даром. 
    Радушие хозяйки по-прежнему не распространялось дальше прихожей. Оламирь встретила в халатике с глубоким вырезом, открывающим ложбинку груди. И выглядела роскошно, формы заметно округлились. Хотя под глазами залегли тени, наверное, от недосыпа или от неумеренностей сытой жизни. Белокурые волосы, локон к локону, разительно контрастировали с черными бровями и накрашенными ресницами. Определенно, яркая внешность имела целью привлечение мужского внимания - чтобы бить на поражение и валить навзничь. 
    - Мы в расчете? - уточнила сухо Айями. 
    - Вполне, - согласилась хозяйка. - Выглядишь не ахти. Никак заездил вояка? 
    Не ответив, гостья повернулась к двери. Оламирь перегородила дорогу, взявшись за дверную ручку. 
    - Как приспичит, приходи. Поделюсь таблеточками. Если регулярно принимать, то не понесешь. Чему удивляешься? Для меня даганские законы не писаны. А таблетки проверенные, ни разу не подвели. 
    - Чудеса. С неба, что ли, упали? - спросила Айями со смешком. 
    Предложение пахло сомнительно. Уж если врачевательница предупредила, что не сумеет помочь с контрацепцией, значит, даганнов невозможно обхитрить. А Зоимэль знает, что говорит. 
    - От надежного поставщика. Не веришь? Бордельные шлюшки тоже на таблетках, и ничего. Ни одна не забрюхатела. 
    - Допустим, соглашусь. Что взамен? 
    Оламирь свела губы бантиком. 
    - Мы теперь свои люди, при случае сочтемся. Я не тороплю, но и ты не тяни. Посоображай хорошенько. С даганским темпераментом залетишь в два счета. И глазом не успеешь моргнуть. 
    - Я подумаю. 
    - Смотри, дело твоё. Но учти, если ляпнешь кому-нибудь, устрою веселую жизнь и тебе, и твоей семейке. Пожалеешь, что появилась на свет, - пригрозила Оламирь. 
    Знать, побаивается разоблачения, хоть и хвастает, что даганские правила для неё не указ. И не факт, что господин У'Крам осведомлен. 
    - Не дура. Сказала же, подумаю, - огрызнулась Айями. 
    - Знаю, не сглупишь. Послушай моего совета и выжимай из хахаля по максимуму. Пользуйся моментом, пока он у тебя на крючке. Даганны ж не особо церемонятся. Если покровитель узнает, что ты залетела, не раздумывая, отправит в Даганнию, а на твое место найдет другую. Здесь ты вьешь из него веревки, а там таких, как ты, море. Он и не вспомнит о тебе. Мы же для даганнов хоть и экзотические птички, а все на одно лицо. Им плевать, кого раскладывать на диване. И от экзотики можно устать. Вот они и отдыхают в борделе, в компании размалеванных шлюх, - закончила Оламирь едко. 
    Побледнела Айями. Больно жалили циничные слова. А еще веяло от них горечью. И правдивостью. И вдруг стала очевидной простая истина, что несчастлива Оламирь, хоть и не показывает виду. И топит в даганском вине отчаяние, спрятанное глубоко-глубоко, на дне души. 
    Айями не сказала соседке о содержании разговора. Обмолвилась обтекаемо, мол, среди горожанок гуляют слухи о волшебных средствах от нежелательной беременности, на что Эммалиэ ответила: 
    - Не рискуй, не пробуй. Не слыхала я, чтобы чудесные таблетки помогли кому-нибудь. Зато наши женщины потихоньку уезжают, покуда незаметно, что в тягости. 
    Значит, Оламирь предлагает помощь не всем подряд, а избирательно. И одарила вниманием Айями, потому что та отхватила "шишку". Не захудалого лейтенантика, а господина подполковника. Высокого военачальника. 
    - Что же делать? Как уберечься? - размышляла Айями вслух, грызя ноготь. 
    - Для начала высчитывать безопасные дни, - ответила Эммалиэ. - И молиться, чтобы циклимы не наступили. 
    Мудрая и деликатная Эммалиэ. Заметила, что Айями вернулась домой сама не своя, и поддержала, не став поучать: "А ведь я предупреждала". Хотя могла бы. 
     Но соседка не догадывалась, что Айями боялась не возможной тягости. Угнетала мысль, что слова Оламки окажутся правдой, и что господину подполковнику плевать, какую амидарейку обхаживать. Оттого и промолчала Айями о том, что заметила недавно: грудь потяжелела и приобрела болезненную чувствительность. Особенно отчетливо дискомфорт ощущался по утрам, со сна. 
    И опять навалилась череда раздумий, лишая сна и покоя. Как предотвратить беременность? Что делать, если та приключится? Сохранить или прервать? Во втором случае - подпольно и без гарантий. С опасностью для жизни. 
    Нет, категорически невозможно. Но и от людского презрения не удастся спрятаться. И Люнечку не защитить от человеческой злобы, и Эммалиэ. 
     Получается, единственный выход - бегство в чужую неприветливую страну. И будет так, как предрекает Оламирь. Господин подполковник посадит Айями на поезд, отправляющийся в сторону Полиамских гор, а на следующий день найдет ей замену. Как пить дать, не утерпит, ведь у даганнов отменный аппетит касаемо отношений с женщинами. Придет в клуб, усядется на диван и выберет чистенькую и стеснительную амидарейку. И будет скрупулезно выполнять обязанности покровителя по отношению к новой мехрем, как собственнические, так и материальные. Потому что у них так принято. Станет потчевать обедом и укладывать на тахте. А может, Айями - не первая, кто отправится в Даганнию по причине исключительной прыткости господина подполковника? 
    Вот так вот. Думалось, будет проще простого, а на деле оказалось трудновыполнимо. Улыбалась Айями своему покровителю, а душа, единожды взбаламутившись, не могла успокоиться. Металась загнанной птицей, не зная, что выбрать, и приходилось прилагать немалые усилия, чтобы Веч не заподозрил притворство. 
    В голову лезли разные предположения, вплоть до самых отчаянных. Определенно, он пользовался услугами других амидареек. И помалкивает о будущем, потому что знает, каким оно будет для Айями. И не целует, чтобы к ней не привыкать. И вообще, амидарейки - не те женщины, к которым стоит привязываться. Сегодня одна, завтра другая. На родине полно даганок - и вдовых, и молодых девиц. И где-то там, за горами, господина подполковника ждет жена. 
    От этих мыслей костенело сердце, а улыбка становилась неестественной, приклеенной. И с каждой новой запиской, доставляемой из приемной, Айями чувствовала, что запутывается словно птица в силках, добровольно сунувшая голову в ловушку. 
    Стоя на коленях под образами святых, она молилась вечерами, прося оттянуть неизбежное. И задавалась меркантильным вопросом: соглашаться или нет на предложение Оламирь? Что та попросит взамен за услугу? 
    А может, напрямик заявить господину подполковнику, что беременность не входит в планы Айями? Привести основательные доводы и попросить о помощи. В последнее время у Веча хорошее настроение, и ему не составит труда достать горсточку-другую таблеток. 
    Ухватилась Айями за эту идею. Обмозговывала на разные лады. И под нос бормотала, и перед зеркалом проговаривала, но так и не придумала, как начать разговор с Вечем, чтобы в итоге убедить. В таком деле поспешность может повредить, и нужно тщательно продумать стратегию. 
     
    Незаметно подоспело Свежелетие. В мирное время - праздник тыквенных пирогов и гирлянд. Теперь же вместо вкусной сдобы горожане пекли крупяные лепешки. И вынимали из коробок гирлянды, чтобы украсить дверные проемы, окна, молебные места. 
    И на работе переводчицы решили создать праздничное настроение. Айями принесла гирлянду из золоченых шаров - внутри вата, а снаружи фольга. Мариаль достала из сумки роскошную ленту с сосновыми и еловыми шишками, а Риарили - гирлянду из тряпичных бантиков. Вдобавок женщины склеили бумагу полосой и, надрезав бахромой, повесили под потолком. 
    Имар не препятствовал приготовлениям. Выделил переводчицам время, чтобы те украсили комнату, и поглядывал с любопытством на необычные манипуляции. 
    - Странно. Праздник, знаменующий начало нового года, приходится на середину зимы. 
    - Ничего странного. Зимой морозно, дни короткие. Скучно. Вот мы и придумали развлечение, - сказала Айями шутливо. - А в Даганнии когда встречают новый год? 
    - Исстари, весной. Когда солнце греет жарче, и просыпается земля. Растения пускаются в рост, звери сходятся в пары, птицы выводят потомство, - ответил Имар. - Вот тогда мы отмечаем Бейрихен. А зимой бессмысленно праздновать. 
    - Ну и что, - возразила Айями упрямо. - Свежелетие - наш праздник испокон веку. Вы радуетесь началу нового года весной, а мы - зимой. Людям нужен праздник, он поддерживает веру, когда не осталось ничего, во что можно верить. 
    Имар не нашелся с ответом. Подошел к окну, потрогал бантик из синего сатина. 
    - А почему гирлянды? - спросил примирительно. - Это ваша традиция? 
    - Каждый узелок на гирлянде символизирует событие, которое случится в новом году. Непременно приятное и хорошее. Новые встречи, новые знакомства, новые успехи. Чем больше узелков, тем лучше. Изготовление красивой гирлянды требует фантазии и немалого терпения. До войны у нас устраивали конкурсы - общешкольные, городские, республиканские. И определяли победителей. 
    - Да, я помню, - подхватила Мариаль. - Когда праздник кончался, гирлянды в школе снимали и наматывали на специальные валики... 
    - На бобины, - поправила Риарили. - Их хранили на чердаке на специальных подставках. У нас дома есть гирлянда с лампочками, но провода спутались. Непонятно, где начало, а где конец. 
    В другое время Айями вздохнула бы завистливо, и не скажешь, что взрослая женщина с ребенком. До войны электрические гирлянды только-только вошли в обиход, их привозили из столицы как большой дефицит. И окно, украшенное сияющими огоньками, притягивало взгляды прохожих. 
    - Принеси, посмотрим, будет ли гореть, - предложил Имар, и амидарейки воззрились на него удивленно. Неужели чужаку интересна такая ерунда? 
    Однако ж, на следующее утро Риарили принесла на работу клубок проводов с лампочками, а к вечеру Имар водрузил на подоконник внушительную конструкцию - неизвестный прибор в пластмассовом корпусе, из которого выходили провода распутанной гирлянды. 
    - Работает крайний правый выключатель, на прочие не обращайте внимания. Мы приспособили, что нашлось, - объяснил Имар. 
    Щелкнул тумблером, и развешенная на окне гирлянда загорелась - красным, синим, желтым, зеленым. 
    Ах! - выдохнули хором амидарейки. А Айями сглотнула ком, подступивший к горлу, и смахнула украдкой выступившие слезы. 
    Воспоминания довоенной поры завертелись калейдоскопом. Утренники, праздничные вечера... Румяные пирожки с тыквенным повидлом... Служба в храме и обязательная треть чарки церковного вина. "Мала еще" - притворно строгий голос отца. "После острига можно. Сегодня грех не испить. За будущее" - веселый голос матери... Лица одноклассников, родственников, Микаса... Раскрасневшиеся с мороза, поздравляющие... Как давно это было! И уже не повторится. 
     - Выключите свет! 
    Засуетившись, увернули лампочки в светильниках, и потонувшее в вечерних сумерках помещение озарилось волшебным светом. Разноцветные огоньки отражались в стекле, тронутом с улицы дыханием морозного инея. 
    И Мариаль не скрывала слез. Прикрыла рот ладонью, чтобы не прорвались наружу всхлипы, а плечи вздрагивали. 
    - Аама, вы расстроились? - забеспокоился Имар. 
    - Нет-нет, наоборот. Я счастлива, - ответила она дрожащим голосом, но Имар не поверил. Разве ж люди плачут, радуясь? 
    Ну и пусть. Ему не понять. 
     
    Люнечка бегала по дому, охваченная предвкушением праздника. 
    До войны красный угол с образами святых обкладывали ватой и украшали кистями мороженой рябины, яблочками-дичками, веточками снежноягодника, непременно сорванными в канун Свежелетия. Теперь плодовых деревьев не осталось, давно вырубили на дрова, однако ж, Эммалиэ принесла от знакомых сосновые шишки, набранные на лесоповале, и Люнечка с важным видом занялась украшательством. Еще бы, ей поручили архиответственное дело. 
    Под чутким руководством Эммалиэ дочка вырезала из бумаги кривокосые абстрактные фигурки и навздернула на нить. Импровизированная гирлянда украсила окно. 
    - Мама, мама, смотр-р-ри, это я сдерара! - потянула Люнечка вглубь комнаты, едва Айями переступила порог дома. 
    - Ой, милая, позволь сперва разуться и руки помыть, - сказала та, разматывая шарф. - Замечательно, - похвалила Айями результат стараний дочки. - Рукодельницей растешь. 
    Айями долго думала, стоит ли преподнести подарок господину подполковнику, ведь Свежелетие - амидарейский праздник, а даганны его не оценили, как не оценили и многие другие обычаи завоеванной страны. Да и что можно подарить высокому военачальнику? 
    В конце концов, она решила вручить скромный презент - бумажный фонарик. Дипломатический подарок без намеков. 
    Фонарики - еще один символ Свежелетия. В мирное время их изготавливали из любых подручных материалов, например, клеили из бумаги или плели из проволоки. Умельцы вырезали из дерева сувенирные безделушки. В магазинах продавали фабричные стеклянные и пластмассовые фонарики. 
    Айями сняла с полки типографский альбом с иллюстрациями и инструкциями по сворачиванию фонариков - от простеньких до сложных бутонообразных. И расположилась за столом, заняв свободное пространство бумагой, предусмотрительно прихваченной с работы. 
    Пальцы, огрубевшие от хозяйственных забот по дому, растеряли гибкость и стали непослушными. Оттого и портился лист за листом, заставляя Айями комкать в раздражении загубленные заготовки. К процессу подключились Эммалиэ и Люнечка. Мастерили втроем, усеяв пол обрезками и мятыми бумажками. Творили: кто - высунув язык от усердия, кто - бормоча невнятно ругательства, а кто - молча и с завидным терпением. 
    - Это наш обычай, - сказала Айями, протягивая на следующий день фонарик. Мол, от нашей страны - вашей стране. 
    Веч осторожно снял бумажный сувенир с ладони. На лице не отразилось ни одной эмоции. Разглядывал, изучал. 
    - Чудно, - ответил и поставил на стол. 
    Айями кольнуло разочарование. Итог вечерних стараний остался неоцененным. Это вам не кулаками махать, попробовали бы создать что-нибудь похожее, - вздернула она подбородок. 
    Наверное, из-за затаенной обиды, а может, из-за пренебрежения, с коим даганны посматривали на предновогоднюю суету горожан, из Айями лезла строптивость. Ну и пусть от поверженной страны остались руины, а предпраздничные потуги жителей смешны и жалки. Зато национальная гордость никуда не делась. 
    Правда, в свете запланированного важного разговора с Вечем надлежало склонить смиренно голову и, улучив удобный момент, изложить просьбу. И чтобы господин подполковник пошел навстречу, следовало всячески поддерживать его хорошее настроение. 
    Ох, тошно от такой вынужденности. И вдвойне тошно из-за предсказания Оламки, не желавшего выветриваться из головы. Уберегите, святые, от того, чтобы оно оказалось пророческим. 
     
    Накануне Свежелетия случилось важное событие. Столь неожиданное, что Айями не сразу осознала суть произошедшего. 
    Ушел Айрамир. Поздним вечером, в темноте. 
    Парень собрался быстро, уложившись в полчаса, потому как поджимало время. 
    Чуть раньше Эммалиэ принесла записку, переданную врачевательницей через надежных знакомых, и вручила постояльцу. Айрамир повертел вопросительно сложенным квадратиком. 
    - От кого? 
    - Не знаю. Сказали, ты знаком с отправителем. 
    - Точно! - воскликнул он, изучив письмецо. - И как я сразу не догадался! 
    Оказалось, записка сложена по-особому. Загнутые уголки образовали своеобразный замок, и перед тем, как прочитать послание, требовалось надорвать бумагу. Как пояснил Айрамир, обычная мера предосторожности. Если целостность нарушена, значит, содержимое письма вызвало чужое любопытство. 
    - Нужно уходить. Сегодня, - сказал парень, пробежав глазами по строчкам. 
    - Как? Куда? - растерялась Айями. 
    - Туда, - Айрамир помахал запиской и сунул её в карман штанов. 
    - Скажи хоть, о чем речь? 
    - Секрет, - ответил он загадочно, но, заметив расстроенное лицо Айями, сжалился: - Тут указана явка и пароль. Меня встретят. 
    И женщины засуетились. Эммалиэ достала с верхней полки небольшой рюкзак, который сшила давно и заранее. Она не сомневалась, что когда-нибудь парень уйдет. 
    Айрамир со знанием дела заполнял рюкзачок, укладывая вещи плотно и компактно. Упаковал продукты, мыло, фляжку, теплые носки, отрез ткани на портянки, пару рубах, миску с ложкой и кружку. Уложил и бритвенный станок с помазком, которые Эммалиэ выменяла при случае у одной знакомой. 
    Люнечку, чтобы не путалась под ногами, заняли книжкой, разрешив раскрашивать картинки. Невиданное дело, потому что Эммалиэ считала чирканье иллюстраций надругательством над книгами. 
    Женщины собирали второпях теплые вещи в путь-дорогу, а Айрамир приводил помещение, в котором обитал долгое время, в нежилой вид. Уничтожая улики, разобрал кровать, открутил ножки от столешницы. Выгреб из печки шлак и золу, вынул дымовую трубу из вентиляции. Теперь в случае облавы или обыска необитаемое жилище не вызовет подозрений. 
    - Подожди до Свежелетия. Все-таки праздник. Уйдешь после, - предложила Айями растерянно. Ей не верилось, что с минуты на минуту парень покинет квартиру. Вот так запросто возьмет и уйдет в никуда. 
    - Не хочу ждать. Коли зовут, пойду. Нет мочи бездельничать. 
     - От кого хоть записка? 
    - От верного человека. Вместе скрывались в поселке и бежали во время облавы. Он многому меня научил. 
    - А куда зовут? - выспрашивала Айями. 
    - В Сопротивление. 
    - Значит, оно существует? Вдруг это ловушка? Придешь на встречу, и тебя схватят. 
    - Я доверяю своему товарищу. Он не подставит. 
    - А сколько в Сопротивлении людей? И где они скрываются? - не отставала Айями. 
    - Военная тайна, - отвечал на все вопросы Айрамир. - Будешь много знать, станешь плохо спать. 
    - Ты же не бывал в городе. Заплутаешь дворами и опоздаешь на явку! - осенило Айями. 
    - Не заплутаю. Пойду по схеме. На ней подробно отмечено. С крестиком, как на карте сокровищ, - отшутился парень. 
    - А как же вторая тележка? И бидон к ней, - вспомнила Айями не к месту. 
    - Если не сумеете приспособить, обменяйте на что-нибудь годное. Ну, вот и всё. Пора. 
    Айями только вздохнула в ответ. Ничем его не удержать. Как назло, в голову не приходило ни одного разумного довода. И ведь не скажешь, что не долечился. Наоборот, вполне здоров, разве что покхыкивает. 
    Договорились об условном пароле для того, кто придет с весточкой от Айрамира. 
    - Лучше бы обойтись без посыльных. Заглядывай, когда сможешь, и мы будем спокойны, зная, что ты жив и здоров, - сказала Айями. 
    - Не факт, что получится. Служба - штука сложная. Идешь, куда пошлют, - ответил Айрамир, посуровев. 
    - Ты же не в армию собираешься. 
    - Ну и что? Дисциплину-то никто не отменял. Ну, будем прощаться, - сказал он бодро. 
    - Постой-ка. - Эммалиэ исчезла за дверью и вскоре вернулась с небольшой бутылкой под мышкой. - Выпьем за удачу и везение. 
    Соседка плеснула мутное содержимое бутылки по кружкам. На один глоток, но Айями зашлась в кашле. 
    - Что это? - просипела, отдышавшись. 
    - Самогон. С месяц назад обменяла у деревенских на рынке, - пояснила Эммалиэ. - Возьмешь с собой, для согрева. 
    - Не откажусь. Эх, хорошо пошел, - утер губы Айрамир. 
    И правда, алкоголь пронесся по венам волной огня. За грудиной растеклось тепло, ноги обмякли. 
    На прощание обнялись неуклюже и присели перед дальней дорогой. 
    - Береги себя. Не влипай в глупости, - сказала Эммалиэ и освятила парня, приложив два пальца ко лбу и к сердцу. 
    - Постараюсь. Если попадусь, вы меня не знаете, а я - вас, - отозвался он весело. 
    - Никаких "попадусь"! - пригрозила Эммалиэ и промокнула глаза краем передника. 
    - Будь осторожен. И нас не забывай. Возвращайся, если захочешь. Мы будем ждать, - ответила Айями. 
    - Спасибо за всё, - сказал Айрамир неловко. Натянул шапку до бровей, а шарф поднял до носа. Набросил лямку рюкзака на плечо и вышел в дверь. Не оглядываясь. 
    Вот и всё. Постоялец ушел, и надо бы вздохнуть с облегчением. Теперь можно спокойно спать ночами, не беспокоясь за семью. И не нужно вслушиваться с тревогой в разговоры даганнов, гадая о возможной облаве. Всё сложилось просто отлично. 
    Однако Айями расхаживала по комнате, зябко кутаясь в платок, а мыслями находилась рядом с парнем, пробиравшимся по вечерним улицам к секретному месту встречи. Наверняка Айрамир держится в тени, избегая света фонарей, и замирает, прислушиваясь к шорохам. Наверняка кособочится и прихрамывает в целях конспирации. 
    Выяснилось, что один из его товарищей жив. Где он укрывался всё это время? Может, у Зоимэль? 
    Значит, Сопротивление существует, и это не бестолковая кучка людей, а организованная группа из бывших военных, у которых есть цели и задачи. У них есть штаб и связные, как и должно быть у партизан. И это радует. Значит, не всё потеряно! 
    Только бы он не попался. Дошел бы без проблем до места, отмеченного крестиком на схеме, и благополучно ответил на позывные. Пусть судьба убережет его от пули. 
    - Не броди как неприкаянная. Садись, я чай заварила, - сказала Эммалиэ, придвигая стул. 
    Пили чай мелкими глотками и молчали, думая о своем. 
    Прибежала Люнечка, за раздувшейся щекой - медовый леденец, пальцы измазаны разноцветными грифелями. 
    - Мам, у тебя же дым ваит! - показала на парок, поднимающийся от чашки. - Тусить надо! 
    - Вот и тушу. Видишь, дую на чай. Охлаждаю. 
    - Ясно, - сказала дочка и убежала к столику - раскрашивать в книжке злого дядьку с длиннющей бородой. Нужно пользоваться моментом, покуда "бабиська" разрешает. 
    У детей всё легко и просто. И надежно - рядом с взрослыми, которые защитят. Дети и ходить-то спокойным шагом не умеют. Бегают вприпрыжку. Если они сытые и здоровые, - поправила себя Айями. 
    Всё, что ни делается, к лучшему. Значит, судьбе было угодно свести незнакомого раненого парня с двумя женщинами, чтобы те спасли ему жизнь. А теперь судьба напомнила: у Айрамира своя дорога. 
    И всё же без него грустно. Он успел стать частью маленькой семьи. Заменил брата для Айями. 
    С уходом Айрамира вдруг появилось свободное время, которое и занять-то нечем. Не с кем поговорить и поспорить. Да и Эммалиэ запечалилась. Потому что привыкла к парню как к сыну или как к внуку. 
    - Жаль, не захотел остаться. А ведь мог бы, - сказала, помешивая ложкой чай. - Справили бы документы, зажили бы одной семьей. 
    Конечно, размечталась Эммалиэ, потому что получить даганский пропуск не так уж и просто. Но ведь мечты вдохновляют. 
    - Я думала, мы для него что-то значим. Думала, прикипел, - поддакнула ей в тон Айями. - Эвон, ни близких у него, ни родных. Так ли хорошо быть одиночкой? 
    - Если бы не значили, Айрамир натворил бы дел и нас подвел, - ответила соседка уверенно. - А он стерпел. Так, языком чесал от безделья, но удержался от рисковых поступков. 
    И все равно грустно. 
    Пусто в квартире Эммалиэ. Быстро выстудилось жилище, и печка, вобрав холод, стала ледяной. 
    Пока живая душа обитала по соседству, было спокойнее. А теперь тревожно. И на ночь Эммалиэ положила риволийский стилет под подушку. 
    Разучились женщины быть одинокими. 
     
    Наступило Свежелетие. В довоенное время амидарейцы встречали праздник в кругу семьи, а после отправлялись в храм. Чтобы поклониться, но не Хикаяси, а святым. Этот праздник не для неё. 
    Святых просили о поддержке и о благословении в новом году. Желали встречным всяческих успехов и счастья. Обменивались фонариками. Угощали тыквенными пирогами. 
    Даганны, прознав о празднике, пошли навстречу и после обеда отпустили амидареек по домам. И приостановили работы на лесоповале, хотя планомерно вырубали квадрат за квадратом, не отступая от известного им одним графика. 
    От Веча ничего не скрыть и не утаить. Заметив, что Айями поглядывает на часы и постукивает нетерпеливо носком, он понял, что сегодня от неё не будет толку. Пришлось господину подполковнику освободить Айями от обязанностей мехрем, что он и сделал с видимым сожалением. 
    - А как встречают новый год в Даганнии? - спросила она с вежливой заинтересованностью. И не показала виду, что задета равнодушием Веча к обычаям побежденной страны. 
    - Режут овец, коз. Жарят баранину. Пьют ойрен. Соревнуются. Устраивают ярмарки специй. Играют свадьбы, - ответил он сдержанно. 
    - Должно быть, зажигательный праздник. 
    - Да, многолюдный и шумный, - подтвердил Веч. 
    Позавчера он дал понять, что рассчитывает на прогресс в отношениях. Взял её ладонь и приложил к своей щеке. Управляя рукой Айями, провел по шее, от кадыка до ключиц и направил по литому торсу вниз к паху. И тем самым, недвусмысленно намекнул, что ожидает проявления инициативы от своей мехрем. 
    Айями вспыхнула, смешалась. Попыталась выдернуть руку, но Веч не позволил, удержав. И без стыда и стеснения показал, чего хочет. И ему определенно нравилось. 
    Мужчинам быстро приедается однообразие. Без смены блюд им становится скучно. Поэтому мехрем не должна разочаровывать. Поэтому пришлось наглядно пояснить, что именно от неё требуется. 
    Позавчера господин подполковник пошел навстречу замешательству Айями и освободил её руку из плена. И вчера не напомнил о своих желаниях, позволяя свыкнуться. Однако ж, искорки предвкушения в его глазах, единожды загоревшись, уже не гасли. 
    Айями совсем упала духом. В последнее время образы, рожденные словами Оламирь, стали навязчивыми, а воображение неустанно подбрасывало картинку за картинкой. О том, что амидарейки проходили вереницами через постель господина подполковника. Были до Айями, будут и после неё. Или о том, что вечерами Веч посещает клуб, где пьет дурманящее вино и отдыхает от местной экзотики в компании даганских мехрем. Уж они-то знают, как развлечь соотечественника. 
    От фантазий - слишком красочных, слишком реалистичных - сердце болезненно дергало, и горечь поднималась к горлу. 
    Видимо, что-то эдакое промелькнуло в лице Айями, что не удалось спрятать за отрепетированной улыбкой, потому как господин подполковник нахмурился и с досадой кивнул, отпуская. 
     
    Одна радость осталась - праздник на руинах прежней жизни. 
    И потянулись люди к храму, чтобы вновь ощутить себя частью большого, единого. Жителями великой страны. Нацией с давними традициями и обычаями. 
    Одевшись потеплее, отправилась троица в храм. Айями взяла дочку на руки. И хорошо, что натянули по паре вязаных носков и по две кофты - внутри было едва ли теплее, чем на улице. Изо рта выдыхался белый парок. 
    Люнечка озиралась по сторонам. 
    - Мам, мы где? 
    - В храме. Помнишь, приходили сюда летом? 
    Дочкины глазки расширились в удивлении. Детская память коротка и избирательна. И о богатырском каменном изваянии Люнечка не вспомнила. 
    У фигуры богини собрались фанатики. Те, кому и светлый праздник нипочем. На коленях отбивали поклоны и бормотали, молясь истово. Горели свечи, озаряя строгие и справедливые лики святых, амвон украсился еловым лапником, перевитым бархатными лентами. На каждой ленте вышиты золотом тексты молитв. 
    Вокруг взволнованные и торжественные лица. И Мариаль пришла, и Риарили. И соседи по дому тут же. Знакомые и незнакомцы поздравляли, угощали и дарили фонарики. 
    Люнечка оробела от повышенного внимания, зажав в обоих кулачках надкусанные лепешки. 
    Вдруг на хорах запели, и гул в храме стих. Вступил звонкий чистый альт, за ним подхватили другие голоса - щемяще, напевно. Молитва воспарила над головами и, поднявшись к сводам, потекла чарующе. 
    Пришедшие внимали завороженно неземному пению, а Люнечка, к тому же, с открытым ртом. 
    - Мам, это принцесса пела, да? - спросила она благоговейно, когда утихла последняя нота, и слушатели выдохнули в едином порыве. 
    - Самая настоящая, - подтвердила Айями, помогая дочке натянуть варежки. 
    Амидарейцы расходились по домам группками и поодиночке. А поодаль в стороне расположились даганские машины, и военные при оружии прохаживались, посматривая на горожан. И патрули попадались на каждом шагу. Останавливали и проверяли документы. 
    Возможно, и Веч находился среди любопытствующих. Или руководил из кабинета и принимал рапорты по телефону. Айями оглядывалась, выискивая господина подполковника. В проулке, возле машины, привиделась знакомая фигура, но, прищурившись, Айями поняла - это обман зрения. 
    _____________________________ 
    Ойрен* - слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас 
    Chumish, чумиш* - ложка с длинной тонкой ручкой и глубоким черпалом 
    Мехрем* - содержанка, проститутка 
    Humbar, хумбар* - глиняный кувшин в Даганнии 
     Echir, эчир* - покровитель 
     Bohor*, бохор - драка, потасовка. Жарг. - мочилка, буча, схлёст. 

 

35

Тяни, не тяни, а придется начать щекотливый разговор. Но сначала нужно подготовиться. С особой тщательностью подойти к своему облику. И улыбаться обворожительно. Проявить смелость, взъерошив жесткий ершик угольных волос, пока покровитель расслаблен и не поднялся с тахты. И выбрать подходящий момент, когда мужчина доволен и сыт во всех смыслах. 
    - Я знаю, что для вас... для тебя нет ничего невозможного, - сказала Айями смущенно. - И хотела бы попросить... 
    Маленькая лесть пополнила копилку хорошего настроения Веча. 
    - О чем? - отозвался он великодушно. 
    - Понимаете, Люнечка... дочка... досталась мне тяжело. Едва не погибла, родившись. Зоимэль сказала, что моя конституция осложнила появление дочки на свет. Да и у меня возникли трудности со здоровьем. 
    Айями заранее заготовила нужные фразы и избегала слов "роды", "беременность", всё-таки неловко говорить об этом с мужчиной. И не замечала, что мнет пальцы, нервничая. 
    - Поэтому велика вероятность, что следующий ребенок умрет, не успев родиться. А вместе с ним и я. 
    - Ты тяжела? - спросил вдруг господин подполковник. 
    Айями сперва не поняла вопроса. И не сразу сообразила, что "тяжела" равносильно "в тягости". 
    "Ты беременна?" - спросил Веч, как показалось, с промелькнувшим самодовольством. 
    - Я... нет. Но если таковое произойдет, мне страшно думать, что Люнечка останется сиротой. А я не могу... не представляю без неё жизни! 
    - И? - поинтересовался Веч с едва уловимой досадой. 
    - Может быть, вы пойдете навстречу моей просьбе? И поможете уберечься от непоправимого, - произнесла Айями жалостливо. 
    Веч нахмурился и отставил кружку с ойреном*, к которому пристрастился во время совместных трапез. 
    - Каким образом? 
    - Есть разные способы. Например, специальные таблетки. Если их принимать, то последствий не будет, - пояснила Айями и осмелилась поднять глаза на господина подполковника. 
    Его губы сжались полоской, а брови сошлись у переносицы. 
    Сердце Айями захолонуло. Он рассердился! 
    Веч поднялся с тахты. Вынув сигарету из портсигара, подошел к окну и закурил. 
    - Кто сказал тебе об осложнениях? Ваша докторица? - спросил спокойно. 
    - Да. 
    - Хорошо, - сказал он спустя несколько долгих минут, в течение которых смотрел на улицу, затягиваясь неспешно и выпуская носом сладковатый дым, а сердце Айями стучало в бешеном ритме. 
    Она и обрадоваться толком не успела, как Веч добавил: 
    - При одном условии. Тебя осмотрит Оттин. Если он подтвердит диагноз, так и быть, я согласен. 
    - Но ведь он мужчина! 
    - Прежде всего, Оттин - врач. И, к тому же, отличный специалист. 
    Айями смешалась. Где же видано, чтобы делиться женскими секретами с мужчиной? У амидарейцев не принято обсуждать интимности с врачом противоположного пола. И тем более, с чужеземцем. 
    Веч не дал собраться с мыслями. 
    - В конце концов, ребенок - это не болезнь. На моей родине высокий уровень медицины. И низкая смертность среди младенцев и матерей. Или сомневаешься? 
    - Н-нет... Просто... - растерялась Айями. 
    - Выбирай: или тебя осматривает наш врач, или ребенок появится на свет на земле Триединого. 
    - Но я не хочу в Даганнию! Там... на вашей родине к нам относятся неприязненно. Кем мы станем? Рабами? - выплеснула Айями застарелые страхи и осеклась в испуге. Оттого что сболтнула лишнего. 
    - Ошибаешься, - ответил господин подполковник. - Мы выполняем свои обещания. Предоставляем жилье, пропитание, безопасность. Никакого обмана. Сомневаюсь, что вы, амодары, согласитесь быть рабами. На этот случай у вас есть тхика. Идиотское узаконенное самоубийство. Мы давно поняли, что с вами можно сотрудничать только на добровольных началах, - произнес со смешком, и Айями отвела взгляд. 
    Веч прав. Она сделала свой выбор, став содержанкой без угроз, насилия и шантажа. 
    Господин подполковник притушил окурок в пепельнице. 
    - Ты беспокоишься о дочери, верно? Если тебе дорога её жизнь, советую при любом раскладе уезжать в Даганнию, пока не стаял снег, - сказал сухо. 
    - Но почему? Что случится весной? 
    - Ничего особенного, - отрезал он, давая понять, что Айями затронула запретную тему. 
    Настроение Веча испортилось. Видимо, и опечаленное лицо мехрем добавило ему раздражительности, потому что после тягостного молчания господин подполковник с хмурым видом снял телефонную трубку и потребовал машину к крыльцу - отвезти Айями домой. 
     
    Он отказал. Отказал! 
    И говорил словами Оламирь. Почти точь-в-точь. 
    Хотя нет, предложил в качестве альтернативы обследование даганского врача. Дикость несусветная. Айями не собирается обсуждать женские проблемы с чужеземным доктором, а тем более перед ним разоблачаться. 
    Настал повседневный вечер с повседневными хлопотами. Люнечка и игрушки, Эммалиэ и кастрюли, Айями и таз с замоченным бельем. Хорошо, что стирка происходила в ванной, и домашние не видели, как Айями мечется по тесному закутку. То присядет на краешек ванны, глядя немигающе на огонек свечи, то вскакивает. 
    "Ты тяжела?" - спросил Веч. Спокойная реакция зрелого мужчины. Значит, ему не впервой задавать такой вопрос. Вероятно, у него есть дети. И будет еще один. От Айями. 
    Господин подполковник сказал: "ребенок", и в его устах слово прозвучало обезличенно. Бесполо. Наверно, потому что мужчин не заботит, каким образом дети приходят в этот мир. Мужчинам легко. Сделал одно дело - занялся другим. А все трудности ложатся на плечи женщин. Выносить, произвести на свет, растить, воспитывать. 
    Хотя нет, мужчинам тоже непросто. Они взяли в руки оружие и научились убивать себе подобных. Чтобы победить любой ценой. 
    Каждому своё. Кому-то - давать жизнь в муках, а кому-то - отнимать. 
    Ребенок... Айями вспомнила, как в последние месяцы беременности увеличившийся живот мешал наклоняться и обуваться. И перед сном она долго ворочалась, чтобы устроиться поудобнее в постели. 
    Тогда Айями не жила - существовала. Боль от потери мужа и радость ожидания крохи переплелись теснее некуда. Айями плакала ночами в подушку, тоскуя по любимому, и с радостным волнением прикладывала ладони к животу, чувствуя изнутри мягкие толчки. Молилась святым, прося защитить нерожденное дитя, и стояла на коленях перед Хикаяси, прося об упокоении души мужа. 
    И одолевала обида на весь белый свет. Ну, почему судьба распорядилась разлучить с Микасом? Почему отвела так мало времени на счастье и всю оставшуюся жизнь на скорбь? Почему одних оберегает, а других безжалостно лишает будущего? Чем Микас не угодил высшим силам? Почему вытянул короткую соломинку? 
    Люнечка, ясное солнышко, стала связующим мостиком с погибшим мужем. Она же и удерживала Айями в бренном мире маленьким, но прочным якорьком.
    Но когда-нибудь, благодаря усердию господина подполковника, у Айями появится второй ребенок. Девять месяцев ожидания, неизбежная боль, дарующая новую жизнь, и в результате пищащий конверт в руках, чей отец - А'Веч из клана Снежных барсов. 
     К тому времени он и не вспомнит об Айями. У господина подполковника есть семья, есть обязательства, хоть он и не отказывает себе в удовольствиях на чужбине. И Айями для него - никто. Женщина, принадлежащая к ненавистной нации. 
    Потому даганны и не позволяют амидарейкам предохраняться от нежелательной тягости. Чтобы лишний раз посмеяться над униженной и сломленной страной, чьи сыновья стали прахом в земле, а дочери рожают от победителей. Уезжают амидарейки за Полиамские горы, надеясь укрыться от позора, и попадают под обстрел насмешек и презрения. Ни гордости у амидареек, ни достоинства, коли по собственной воле забрались в койки к чужакам. 
    Всё-таки Эммалиэ заметила. 
    - Что-то ты бледна. И глаза блестят. Неужто занемогла? 
    - Голова побаливает, - не стала разубеждать Айями. - Видно, на непогоду мигрень. 
    - Давай, развешу, - сказала Эммалиэ, забирая таз с постирушками. - А ты попей чайку с медом. Сладкое полезно для ума. И приляг, отдохни. 
    Айями послушалась. Напившись обжигающего чаю, укрылась пледом и веки смежила. 
    Раздались тихие шажочки. 
    - Мама уснула? - спросила удивленно Люнечка. - А как же сказка? 
    - Тише, не шуми. Мама устала. А сказку я расскажу, - ответила Эммалиэ. 
    Детская ладошка погладила Айями по голове. 
    - Спи, мамуя, - сказала дочка громким шепотом и поцеловала в лоб, в точности скопировав ежевечерний ритуал укладывания в постель. 
    Ночь выдалась тревожной, а сны - беспокойными. В них Айями укачивала младенца, и у ребенка был черный провал вместо лица. Вдалеке, в тумане, мелькала фигура господина подполковника под ручку со спутницей, а потом женщин стало двое. 
    Если вчера придуманная головная боль стала отговоркой, то на следующее утро превратилась в реальность. А размышления добавляли рассеянности. 
    - Айя, варежки забыла! - крикнула вдогонку Эммалиэ, помешивая варево у плиты. 
    Принять ли предложение Оламки? Нет, это крайний вариант и настоящее рабство. Неизвестно, какую цену запросит Оламирь. А на кота в мешке Айями несогласна. 
    Может, решиться на осмотр у даганского врача? И он не найдет патологий и противопоказаний. Вчера Айями немного приукрасила, рассчитывая воздействовать жалостью на господина подполковника, так что проницательный доктор не увидит причин для опасений. 
    Ну, почему Веч не удовольствовался заключением врачевательницы? Вызвал бы Зоимэль и расспросил. И она не выдала бы Айями, подтвердив диагноз скучными медицинскими терминами. Нечто подобное врачевательница высказала вскоре после рождения Люнечки. Правда, предостерегала от повторной и скороспелой беременности. Мол, организм молодой матери истощен и ослаблен, и не выдержит повторного стресса. 
    Айями тогда даже оскорбилась, хоть и молилась на Зоимэль как на святую. 
    - Не обижайся, Айя. Знаю, что не будет у тебя другого мужчины, кроме мужа. Хочу предупредить, чтобы береглась ради дочки. Город кишит пришлыми людьми, госпиталь переполнен. Обидят, походя, а у тебя душа на всю жизнь покалечена. 
    Не поверила Айями. Разве ж свои опустятся до подобной подлости? 
    - Всякое бывает, - ответила Зоимэль уклончиво. - Наши солдаты месяцами не знают женской ласки, а из женщин - только медсестры в госпитале. 
    Тогда Айями по наивности верила в благородство, а врачевательница видела дальше с высоты опыта и прожитых лет. И знала, о чем говорила. 
     
    Погрузившись в воспоминания о первых военных месяцах, Айями рассеянно переводила статью, слушала вполуха разговор напарниц, обсуждавших фильм столетней давности, и в беседе отвечала по большей части невпопад. 
    И уговаривала себя не паниковать. Циклимов нет, а если и начнутся, то установятся не сразу. У неё еще есть время. 
    Для чего? 
    Веч - чужой мужчина, без сомнений. И к тому же, принадлежит неласковой враждебной стране. У него другие взгляды на жизнь и другое мировоззрение. 
    У него нет ничего общего с Айями. И не будет. 
    Верно сказала когда-то Эммалиэ. Не стоило пускать в свое сердце чужака. Потому как стал он занозой, от которой колет в груди при каждом вздохе. 
    Господин подполковник настоятельно советовал уезжать в Даганнию до весны. Потому что знает, какое будущее уготовано побежденной Амидарее. Отнюдь не радостное. 
    Что выбрать? 
    Ждать. 
    До весны достаточно времени, и ситуация может поменяться с точностью до наоборот. И от нежелательной беременности пронесет. Святые не допустят. Надо лишь верить. 
    Задумавшись, Айями не заметила, как поднялась на третий этаж. Заученно улыбалась Вечу, а мыслями находилась не с ним. 
    Господин подполковник приглядывался и так, и сяк, ища отголоски обиды или недовольства. Ждал, что Айями попытается надавить на него показным равнодушием или слезами. Ждал, что она вернется ко вчерашнему разговору, и был удивлен. И недоумевал. 
    Его мехрем приняла условия. И вела себя как ни в чем не бывало. И на тахте проявила прежнюю страсть и отзывчивость. 
    Руки Айями машинально гладили тугие мужские мышцы, с губ слетали тихие стоны, а учащенное дыхание соответствовало моменту. Взгляд зацепился за платье, брошенное на полу. В последнее время Вечу нравилось видеть свою мехрем обнаженной, при минимуме одежды, и этим минимумом являлись чулки. Взгляд Айями переметнулся к рисунку на обоях, поднялся к потолку и замер на люстре. До войны в ней горели лампочки, а теперь люстра стала бесполезной. Господин подполковник обходился настольными светильниками. 
    Стеклянные подвески мелко вздрагивали в такт ритмичным движениям. 
    "Надо же", - подумала Айями, - "происходящее внизу повторяется и наверху". 
     Блики, дрожавшие на точеных гранях подвесок, завораживали. 
     Она смотрела неотрывно на игру солнечного света и думала о том, что Веч совсем не удивился, когда речь зашла о ребенке. Словно знал: рано или поздно Айями признается в том, что "тяжела". 
     Думала и о том, что стоит поговорить с Мариаль. Деликатно, без чужих ушей и глаз. И заодно посоветоваться. Как с сопричастной. 
     И о том думала, каким образом Оламирь умудряется доставать волшебные таблетки. 
     Айями так увлеклась размышлениями, что не сразу услышала, как её зовут по имени. Вопросительное: "Аама?" сменилось требовательным: "Аама!", повторённым не раз и не два. И не сразу сообразила, что Веч, приподнявшись на локтях, рассматривает её с мрачным видом. 
     Очевидно, на её лице отразился неподдельный ужас, потому как господин подполковник, встав с тахты, поднял платье и небрежно швырнул Айями. 
     - Свободна, - сказал с кривой усмешкой и направился к столу, на ходу заправляя рубаху в брюки. 
     Неловкими руками Айями застегнула пуговицы, кое-как уложила волосы в пучок. Пальцы не слушались, а лицо пылало. 
     Она боялась взглянуть на Веча. Прошла тихонько к двери, страшась поднять голову. Прошмыгнула через приемную, считая половицы, чтобы господин В'Аррас не заметил бордовых щек. И ринулась вниз, сгорая от стыда. Оттого что поймана с поличным на притворстве и вранье. 
     Айями не слышала, как господин подполковник схватил лампу и запустил в стену. 
     
     Дрожало всё: руки, ноги, губы. Даже мысли дрожали и путались. 
     - У вас нездоровый вид, - заметила внимательная Мариаль. 
     - Нет-нет, это не инфекция. Я переволновалась, - заверила Айями. 
     Схватив стакан, она поспешила в туалет. Влила в себя без малого литр воды и трижды умылась, но без толку. Лицо горело как после ожога. Вода имела привкус железа и слабо отдавала хлоркой. 
     Теперь господин подполковник презирает Айями за ложь и обман. Веч платил, не скупясь, и за свою щедрость получил право иметь под боком веселую и расторопную мехрем, а не заводную куклу-притворщицу. 
     Ну, почему всё так неудачно сложилось? И оскорбительно для него. 
     Надо бы пойти наверх и объяснить, что во всем виноват вчерашний разговор, давший пищу для раздумий и отвлекший Айями от прямых обязанностей. 
     Собралась она с духом. Решилась было подняться на третий этаж, но не успела. Увидела в окно, как Веч сел в машину, хлопнув дверцей, и автомобиль резво взял старт. 
     Может, дождаться, когда он приедет? Или перехватить в фойе? 
     Завтра Айями обязательно поговорит с господином подполковником и объяснит, что её тревожит. Веч должен понять. Он поймет. 
     Но назавтра Айями не вызвали наверх - ни на обеде, ни вечером. Господин подполковник не встречал утром на крыльце и не попался на лестнице. И на площади не обменивался новостями с сослуживцами, поглядывая на окна ратуши. 
     И послезавтра ничего не изменилось. Дом, работа, дом. Будничные хлопоты. 
     Как ни старалась Айями, а подавленное настроение не получалось скрыть. Может, ей дали отставку? 
     - Вам нездоровится? - спросил Имар обеспокоенно. 
     - Нет-нет, всё в порядке. Голова немного побаливает, - ответила Айями поспешно. 
     - Чаще давайте отдых глазам. И поставьте лампу ближе. Ваш стол - в дальнем и в самом темном углу. 
     - Так и сделаю. Спасибо. 
     Но Имара не успокоили заверения. Он приходил в комнату, чтобы проверить готовые переводы или объяснить значения незнакомых слов, и Айями чувствовала его взгляды, бросаемые исподтишка. 
     А господин подполковник исчез. Провалился сквозь землю. 
     Хотя нет, однажды Айями увидела из окна, как он уезжал куда-то. Отдал короткие приказы подчиненным, вытянувшимся в струнку, и сел в машину. 
     Так и не решилась Айями подняться на третий этаж. И убеждала себя, что ни в чем не виновата. Веч платил за страсть, за женскую ласку, и Айями добросовестно исполняла обязанности мехрем. Ну и что с того, что отвлеклась? Разве ж это преступление? 
     Айями казалось, что даганны прознали о размолвке с господином подполковником. Посмеиваются и обсуждают, делая ставки на то, как быстро высокий военачальник подыщет новую содержанку. Искусную мехрем взамен "бревна". Потому и голову не поднимала, боясь напороться на насмешливые взгляды мужчин. Ходила, смотря под ноги. 
     А вдруг он потребует возвратить преподнесенные подарки? 
     Пересчитав запасы в кладовой, Айями сникла. Ей никогда не вернуть потраченное - то, что отдано Оламке и Айрамиру, и что обменивалось на рынке и со знакомыми. 
     На следующий день госпиталь наводнился ранеными, а гарнизон опустел. Мариаль принесла ошеломительную весть: в пригороде произошел нешуточный бой. Партизаны устроили засаду, и с обеих сторон имеются значительные потери. И господин подполковник находится в гуще событий. 
     Сердце Айями екнуло, вторя тревожному предположению. В бою мог участвовать Айрамир. 
     
     - Лишь бы его не задело... Может, он среди раненых? - в который раз спросила Айями, снедаемая беспокойством. 
     - Раненых нет. Только убитые, - в который раз пояснила Эммалиэ. 
     Потому что даганны рассвирепели. И за каждого погибшего товарища ответили тем же. 
     Тела амидарейцев привезли на тентованном автомобиле и сгрузили возле храма, не удосужившись прикрыть убитых. Хотя и полагается прятать лицо под тканью перед встречей с Хикаяси. 
     Айями посматривала со страхом на посуровевших даганнов. Они не приставали с грязными предложениями и не цеплялись по поводу и без, но в глазах горела угроза и ненависть ко всему амидарейскому. Попадешься чужакам под руку, и они покалечат, не задумываясь. Имар, растеряв свою разговорчивость, заходил в комнату переводчиц редко и сугубо по делу. 
     Айями остерегалась, её напарницы боялись, и остальные амидарейки трусили. Старались проскользнуть незаметно мимо даганнов и, как видно, не зря. Дошли слухи, что патрули превышают свои полномочия. И на пленных отыгрываются. Но те сами виноваты, потому что зубоскалят. 
     Слухи приносила Эммалиэ. Она же сказала: 
     - Завтра наведаюсь в храм. Постараюсь успеть до жатвы. Нынче будет Изиэлю работа. Говорят, упокоит больше десятка убитых. А тех, кому удалось уйти, даганны до сих пор выслеживают. Прочесали пригороды на пять рядов. 
     И господин подполковник в числе преследователей. Спустил собак и ждет, когда те возьмут след и обнаружат партизан. И Айрамира. А может, парень лежит на ледяном полу храма, укрытый рогожей, и служитель читает нараспев упокойную. 
     Весь вечер молилась Айями перед образами святых. За то, чтобы судьба уберегла Айрамира от гибели. За то, чтобы смерти стали ненапрасными, и обе стороны поняли, что война - это не выход. Просила вразумить и тех, и других на мирное сосуществование и на сотрудничество. 
     
     Наверное, повлияло беспокойство, или сказалось нервное перенапряжение. Упала Айями в обморок. На работе. Ни разу в жизни сознание не покидало, а тут в глазах потемнело, затем побелело, и пропали звуки. Только что она сидела за печатной машинкой, а через мгновение лежит на чем-то гладком и мягком, и на лбу - влажная тряпица. Как оказалось, мужской носовой платок. 
     Раздраженный голос Имара выговаривал невидимому собеседнику: 
     - Сплошное головотяпство. Даже элементарного нашатыря не оказалось под рукой. В комендатуре три этажа, сорок кабинетов и ни одной аптечки. 
     - Не было потребности, - ответил ровно голос В'Арраса. - Исправим упущение. 
     Позже выяснилось, что напарницы переполошились, когда Айями осела кулем, и бросились за Имаром. Тот, недолго думая, подхватил бессознательную амидарейку на руки и отнес до ближайшей горизонтальной поверхности, а именно в приемную полковника О'Лигха на третьем этаже, где и уложил на диван. И проигнорировал кабинет господина подполковника, находящийся по соседству. 
     - Я вызову врача, - заявил Имар. 
     - Пожалуйста, не нужно. Мне уже лучше, - вымолвила Айями, разлепив губы. 
     Лицо Имара появилось в поле зрения. 
     - Вы здорово нас напугали, Аама. Как самочувствие? 
     - Хорошо, спасибо. 
     - Заметно, как вам хорошо, - ответил он с иронией. - Я не доктор, но вижу, что у вас нездоровый вид. Бледность, испарина. И голос слабый. Вот, выпейте, - протянул стакан с водой. 
     - Уверяю, мне гораздо лучше. Посижу немного и пойду. Нужно закончить перевод. 
     - Еще один эффективный способ самоубийства - загнать себя работой до смерти, - произнес весело Имар. - Я позвонил Оттину. Он скоро прибудет. 
     - Нет, пожалуйста! - Айями попыталась приподняться, и у неё закружилась голова. - Я в силах добраться до больницы. Не стоит беспокоить вашего доктора. Я пойду к Зоимэль. 
     Однако ж, Имар не унимался и настаивал на том, чтобы отнести её в больницу. На руках. К Оттину. И потребовал, чтобы впредь в обществе даганнов не упоминалось о врачах-дилетантах женского пола. 
     Имар наступал - Айями слабо сопротивлялась. Но тут вмешался В'Аррас и объявил, пресекая препирательства: 
     - Машина стоит внизу. Г'Оттин ждет. 
     И опять Имар вызвался сопровождать и поддерживать, но господин помощник ответил: 
     - Поступило указание. Сопровожу я. 
     А Имар не стал пререкаться, потому как идти против указаний вышестоящего начальства равносильно трибуналу. 
     В результате, когда Айями отлежалась и смогла подняться на ноги, её привезли прямиком к порогу больницы, причем В'Аррас организовал доставку пассажирки весьма оперативно. Пальто и сумку принесли в приемную, заведенная машина фырчала у крыльца, и Айями уселась на заднее сиденье под взглядами переводчиц, прилипших к окну. 
     - Очень неудобно получилось, - сказала она неуклюже. - Не стоило нарушать рабочий режим господина полковника. 
     - Его нет в городе, - ответил В'Аррас. Он занял место рядом с водителем и отвечал, не поворачивая головы. 
     В сопровождении господина помощника Айями прошла в больничное фойе и попала под прицел внимания дежурного. Езда заняла, от силы, пять минут, и пассажирка чувствовала бы себя ужасно неловко в сложившейся ситуации, но неловкость перевешивалась апатией и усталостью после обморока. Однако ж, Айями предприняла очередную попытку уклониться от визита к даганскому специалисту. 
     - Наверняка у господина доктора немерено дел. Я могу прийти в другой раз. 
     - Велено препроводить к Г'Оттину. О встрече условлено, - объявил господин помощник, и Айями не посмела ослушаться. 
     Даганский врач действительно ждал, но не тратил время впустую и мыл руки в раковине, щедро их намылив. Незнакомая медсестра-амидарейка, возившаяся с инструментами, взглянула с любопытством на Айями. 
     Кабинет как кабинет. Врачебный. Чистый и светлый. На работниках голубые халаты и шапочки. И медицинские перчатки. Флаконы и банки стоят в стеклянном шкафчике. На полке кастрюлька с надписью: "Стерильно". На этажерке - бинты, шприцы, скальпели и прочие режущие, колющие и пилящие приспособления. Вот тебе и необразованные дикари. 
     Доктор кивнул медсестре, и та вышла. 
     - Чья? - обратился к господину помощнику, глянув мельком на Айями. 
     - Веча. 
     - Доверяет? - хмыкнул врач и, вытерши руки, бросил полотенце в корзину. Заодно снял шапочку и марлевую повязку, болтавшуюся на одном ухе. 
     - Так точно. 
     - Ладно. Жди в коридоре, - велел доктор. 
     Он выглядел гораздо старше В'Арраса и обращался к нему на "ты" в покровительственной манере. И навскидку казался постарше господина подполковника. На возраст доктора указывали лучики морщин возле глаз и легкая проседь в волосах. 
     И он не церемонился с Айями. 
     - Садись, - указал на стул. - Что беспокоит? 
     - Ничего. 
     - Зачем же пришла? 
     - Мне сказали, что нужно. Я не хотела... вас отвлекать. 
     - Ясно. Сознание не теряла и от осмотра отказываешься, - не то утвердил, не то спросил Г'Оттин. 
     - Да. 
     - На вопросы-то, надеюсь, ответишь. 
     И снова непонятно, то ли спросил, то ли решил за Айями. 
     Доктор и смотрел так же, как и говорил. Без эмоций. Как и должен смотреть врач, который видит перед собой не человека, а пациента. Глаза у Г'Оттина посажены глубоко, и взгляд пронзительный. А сам он смугл и черняв, как все даганны, и так же высок и широкоплеч. 
     - Погоди минутку, - сказал доктор. Вышел из кабинета и вскоре вернулся, не дав разнервничавшейся Айями открутить пуговицу на манжете. 
     И начался допрос. Г'Оттин заинтересовался всем, вплоть до детских болезней, переломов и оперативных вмешательств, имевших место. Затем перешел к расспросам о текущем состоянии: как часто возникают головокружения и шум в ушах, случалась ли прежде потеря координации, и прочая, и прочая. 
     После чего предложил лечь на кушетку. 
     - Не дрожи как стриженая овца. Раздеваться не потребую. 
     Айями испытывала неловкость. Она успела забыть, что поначалу отказалась от осмотра, и подчинилась авторитету господина доктора. 
     Его пальцы щупали и мяли через ткань платья. Надавливали деликатно и в меру, но Айями закусила губу: под уверенными движениями рук заныл низ живота. 
     Господин Г'Оттин замерил пульс и оттянул веки, чтобы осмотреть склеры. 
     - Когда кровила в последний раз? 
     Айями смутилась. Стыдно говорить об интимностях с мужчиной. 
     - Знаю, что давно, - ответил за неё доктор. 
     - Больше года прошло, - подтвердила Айями через силу. 
     Неожиданно отворилась дверь, и в кабинет вошла Зоимэль - неестественно бледная и с красными щеками, похожими на пятна. 
     - Вы хотели это видеть? - спросила гневно и кинула тетрадку на стол. 
     - Здравствуйте, - сказала Айями обрадованно, порываясь сесть. 
     - Насколько понимаю, у вас имеются сомнения в моей компетенции, - продолжила звенящим голосом врачевательница. - Айями, что случилось? 
     - Ничего из ряда вон выходящего, - ответил Г'Оттин и, устроившись за столом, раскрыл тетрадь. 
     Айями разглядела свое имя на обложке. Выходит, Зоимэль принесла медицинскую карточку. 
     - Функция яичников восстановилась, но организм отвык и пытается приспособиться. Отсюда обморок и общая слабость, - продолжил даганн. - Ваша пациентка закровит если не сегодня, то завтра. 
     Айями ухватилась за края кушетки. Не то чтобы слова доктора ошеломили, но все же явились неожиданностью и, к тому же, неприятной. 
     - Аменорея длилась достаточно долго, поэтому с большей долей вероятности возникнут боли в области живота, которые могут отдавать в крестец. Советую взять день отдыха и провести его дома, в постели. С грелкой на пупке. Тяжести не поднимать. И принять болеутоляющее, - сказал он и придвинул к Айями бумажный пакетик. - Внутри таблетка. На будущее рекомендую длительную витаминотерапию плюс полноценное питание. 
     - Кого вы сейчас учите: меня или мою пациентку? Причем показательно, - произнесла Зоимэль, вздернув подбородок. 
     - Я так и думал, - заметил вслух Г'Оттин, прочитав запись в тетради. - У ребенка было тазовое предлежание, которое ты не смогла распознать. 
     - Ни один врач не сможет определить со стопроцентной гарантией положение плода! 
     - Если врач слеп и глух, - уточнил даганн. - Предлежание плода с легкостью распознается к середине срока вынашивания. И если вовремя принять меры, ребенок развернется. 
     - И за день до родов? - спросила c издевкой Зоимэль. 
     - И во время родов, - ответил Г'Оттин. - И твоя пациентка родила бы быстро и без осложнений. Она знает о твоей ошибке? 
     Лицо врачевательницы залила мертвенная бледность. 
     - Не смейте мне тыкать. И уж если ваша медицинская этика позволяет читать нотации в присутствии пациента, могу сказать в оправдание: мне не хватало времени на то, чтобы уделять достаточно внимания гражданскому населению. Основной моей работой являлось врачевание в госпитале. 
     - Или, проще говоря, ты халтурно отнеслась к своим обязанностям. Определить положение плода - дело одной минуты. Назначить комплекс упражнений - дело двух минут. О массажах и не говорю, тебе ведь было не до гражданского населения, - заключил господин врач. 
     Айями решила бы, что он ехидничает, но бесстрастное лицо доктора и безэмоциональность слов ставили в тупик. 
     Зоимэль не сразу нашлась с ответом и сверлила "коллегу" возмущенным взглядом. 
     - Еще скажите, что у вас, даганнов, рентгеновское зрение, - изрекла с сарказмом. 
     - Нет. Тонкий слух и чуткие пальцы, - ответил Г'Оттин. - Поэтому не каждому под силу быть хорошим врачом. 
     И опять Айями показалось, что он поддел врачевательницу. 
     - Вы правы. Кому-то надо быть самоуверенным лгуном. Для начала продемонстрируйте наглядно острый слух и чувствительные конечности. Тогда и продолжим нашу приятную и содержательную беседу, - молвила надменно Зоимэль и направилась к двери. 
     - До свидания, - вставила Айями. 
     - Всего доброго, Айя, - кивнула врачевательница и вышла. 
     - Ступай. Я узнал достаточно, - разрешил Г'Оттин. - Радуйся, что репродуктивная функция восстанавливается. Длительные нарушения могут в дальнейшем привести к бесплодию. 
     О, если бы так! - подумала Айями с сожалением. 
     Видимо, господин доктор заметил её расстроенное лицо. 
     - Бесплодие - самое наилёгкое последствие. Со временем в женских органах развиваются опухоли, которые приходится вырезать. Или удалять пораженные органы. 
     Из больницы Айями отвезли домой, несмотря на то, что рабочий день был в разгаре. Под присмотром В'Арраса она села в автомобиль, припаркованный у обочины. "Наверное, замучился ждать и проклинает меня на все лады" - подумала Айями, бросая косые взгляды на затылок водителя. Но шофер своим мнением не делился и невозмутимо крутил баранку, словно считал привычным делом потерю времени, катая мехрем высокого военачальника. 
     "Отдыхать" - поступило устное распоряжение господина подполковника, переданное через В'Арраса. Потому как даганский врач оказался прав. Ближе к вечеру Айями скрутило от болей в животе, а вместе с ними пришли и циклимы. 
     Лежа с грелкой, она размышляла о словах доктора. Пускай Зоимэль неточно определила предлежание, этот просчет не умалял её талантов, как и небывалого трудолюбия. Потому что врачевательница умудрялась находиться в пяти местах одновременно, и непонятно, когда успевала спать. Как бы там ни было, а Люнечка, живая и здоровая, пролезла под одеяло и пристроилась рядом, деловито возя карандашом по блокноту. 
     - Это буква "А", - поучала маму. - "А" - пер-рвая буква арфавита. А это "Б". На букву "Б" есть слово "бабуя". 
     - А на букву "А"? 
     - "А"? - задумалась дочка. Её взгляд блуждал по комнате и наткнулся на домашний огород. - Агур-р-рчик! 
     - Неверно. О-гурчик, - поправила Айями. 
     - Нет, а-гурчик, - заупрямилась Люнечка. - Буквы не знаешь. Скажу бабе, пусть и тебя научит азбуке. 
     - Ладно, пусть научит, - обняла Айями дочку и подумала, что циклимы добавят хлопот в бытовом плане, не говоря о том, что в эти дни Веча ждет вынужденное воздержание. Если, конечно, за Айями сохранился статус мехрем. Но господин подполковник вряд ли станет себя ущемлять и непременно отправится в клуб, чтобы снять напряжение. 
     Прочь упадочнические мысли! Айями крепко зажмурилась и досчитала до десяти. А потом до двадцати, до пятидесяти... и незаметно задремала под убаюкивающий детский голосок, рассказывающий о буквах алфавита. Люнечке и слушатель-то был не особо нужен, она давно научилась играть сама с собой.
     А вскоре вернулась Эммалиэ из храма и принесла с собой зимний морозец, прикрепившийся шлейфом к пальто, и утешительную весть, приправленную горечью. Но сперва велела Люнечке помыть руки и отправила за стол - ужинать. 
     - Нет его среди убитых, - сказала тихо, присев на кровать к Айями. - Святые заступники, зачем им понадобилось сражаться после войны? Там же и юнцы лежат, и взрослые дядьки. За что они отдали свои жизни? Только даганнов разозлили. Разворошили осиное гнездо. Те запросто могли оставить тела на поживу воронью. Ан нет, привезли в город для упокоения. Боюсь, на месте даганнов наши не проявили бы такого же милосердия. 
     - Наших мужчин и так почти не осталось. А те, что не погибли на войне, продолжают бестолково разбрасываться жизнями, - сказала Айями с внезапной сердитостью. - И после капитуляции не могут успокоиться, истребляют себя впустую. А в результате вот она, страна, на блюдечке. Бери - не хочу. Землю, лес, дома, технику. Женщин... 
     - Айя, я же вижу, ты чем-то расстроена. Уже который день. Из-за господина Веча? Он обижает тебя? 
     - Нет. Он добр и заботлив. Договорился об осмотре c доктором, его зовут Г'Оттин. 
     - И что сказал врач? 
     - Что нужно радоваться циклимам, - ответила Айями со смешком. 
     - В конечном итоге доктор прав. Если бы не обстоятельства... - замялась Эммалиэ. 
     - Господин Веч сказал, в любом случае нужно уезжать на его родину и лучше бы до весны. Может, даганны боятся, что союзники пойдут весной в наступление? 
     - Не смеши меня. За войну риволийцы ни разу не помогли нам армией. Хотя военную технику поставляли. А еще плакаты печатали и консервы присылали. 
     Присылали, и поначалу щедро. Крупы неважнецкого качества и сомнительные мясопродукты в жестяных банках. Однако риволийские припасы немало выручили Айями, когда на фабрике стали задерживать получку. 
     - Айя, чему быть, того не миновать... 
     Разговор был прерван стуком в дверь. Нежданной гостьей оказалась Зоимэль, не побоявшаяся отправиться по темноте в другой конец города. 
     - Я к Айе, - сказала с порога. 
     Эммалиэ удивилась, но виду не подала. Приняла у врачевательницы пальто, шапку и увлекла Люнечку игрой, чтобы та не мешала беседе. 
     Айями поспешила подняться с кровати, но гостья удержала на месте: 
     - Лежи, не вставай. У тебя циклимы? 
     - Да. 
     - Что ж, рано или поздно это случилось бы. Такова уж наша женская долюшка. Поначалу они будут болезненными, а потом придут в норму... Айя, я бы хотела поговорить об инциденте в больнице. 
     - Поверьте, всё в порядке. Не стоило беспокоиться. Да и поздно уже. Как доберетесь до дома? 
     - Не волнуйся, не сгину в сугробе. Знаешь... слова этого халдея задели меня за живое. Ишь, выискался специалист-кудесник широкого профиля. И по женским, и по мужским проблемам, - съязвила Зоимэль. - Прихвастнул мастерством, а я не могу успокоиться. Всё думаю, почему тогда прошляпила. Не почувствовала ребенка. 
     Перед глазами Айями возникла медвежья фигура даганна в голубом халате. Вспомнились грубоватые манеры и полнейшая невозмутимость Г'Оттина. Интересно, какой у него клановый знак? 
     - Я благодарна вам за всё. За дочку, за то, что она есть у меня. Вы сделали всё, что могли и сверх того, хоть и считаете возникшие осложнения своим недочетом. Но разве вы не возместили промах, спасши и Люню, и меня? 
     - Да, ты права. Ну, что ж, попыталась я утихомирить свою совесть, теперь можно и домой отправляться. И попробовать заснуть без угрызений, - ответила Зоимэль шутливо. 
     - Так и будет, - пообещала Айями. - И нас успокойте, пожалуйста. Последний бой принес много погибших. Айрамир... наш родственник... он не ранен? 
     Врачевательница должна знать о масштабах потерь, ведь она контактирует с партизанами. 
     - Не могу сказать точно, но при случае выясню. Айя, хочу напомнить, чтобы ты держала в тайне мое сотрудничество с Сопротивлением, - понизила голос Зоимэль. 
     - Конечно! Не сомневайтесь, - ответила Айями с жаром. - Знаем только я и Эммалиэ. И будем немы как рыбы. 
     Она и Айрамиру не поведала о неизвестном друге, организовавшем для парня встречу с партизанами. Врачевательница так и осталась безымянным посредником между Айрамиром и его боевым товарищем. 
     - Я знала, что тебе можно доверять. Не проболтаешься, - улыбнулась Зоимэль. - И соблюдай осторожность, особенно с покровителем. Он не выспрашивал невзначай, о чем судачат горожане? Обычно женщины охотно выкладывают, не придавая значения привычным вещам, а для даганна каждая мелочь имеет значение. 
     - Господин Веч, наоборот, избегает расспросов. Предпочитает рассказывать о своей стране. А недавно посоветовал уезжать в Даганнию и желательно бы до весны. 
     - А что случится весной? - нахмурилась врачевательница. 
     - Не знаю. Наверное, распутица, - хмыкнула Айями. 
     - Должно быть, - согласилась Зоимэль. - Даганны кичатся высоким уровнем медицины, в то время как их страна погрязла в бездорожье... Ну, вот и хорошо, что мы с тобой поговорили. А теперь пойду. В кои-то веки надо и дома появляться. 
     - Зачем она приходила? - полюбопытствовала Эммалиэ, когда врачевательница ушла, распрощавшись, и перед уходом щелкнула, шутя, Люнечку по носу. 
     - Дала рекомендации, чтобы легче переносить циклимы, - ответила Айями, умолчав о конфликте, произошедшем в больнице. 
     Авторитет Зоимэль незыблем. Во время войны и приоритеты были другими. Амидарейцы жили под лозунгом: "Всё для фронта, всё для победы!", и помощь раненым ставилась во главу угла. Куда там Айями со своим животом. И то хорошо, что ребенок выжил и не остался сиротой. 
     - Лучше бы дала рекомендации, как не понести, - проворчала соседка, а Айями подумала, что даганский доктор непременно доложит о результатах обследования господину подполковнику. 
     
     Вернулся. 
     А ведь говорил: "Не скоро уеду". 
     Но тогда он не знал, что полтора десятка фронтовых товарищей отправятся домой в деревянных ящиках, называемых гробами. 
     - У даганнов принято хоронить в земле и навещать могилы. Разговаривать с мертвыми и оставлять сладости и прочие мелочи, - объясняла Мариаль. 
     На обеде переводчицы уселись на подоконник и, уминая кашу из баночек, смотрели на построение солдат перед ратушей. Снег валил крупными хлопьями, скрывая лица военных за белой пеленой, однако же, Айями знала - интуитивно, наверное, - что офицер слева и есть господин подполковник. 
     - Не традиция, а дикость какая-то, - проворчала Риарили. 
     - Прах к праху, тлен к тлену, - сказала Мариаль. - Даганны следуют принципу: "на земле мы родились, в неё же и ляжем". 
     - Видимо, у них бескрайние поля, чтобы веками хоронить усопших, не притесняя живых, - хмыкнула Риарили. 
     - Даганния велика и необъятна, - пояснила Мариаль, и Айями поняла, что та ответила словами господина помощника. 
     Зато Амидарея вдоль и поперек вытоптана сотнями солдатских сапог. И целиком в кулаке у победителей. 
     Сегодня Айями не позвали на третий этаж. Ни на обеде, ни вечером. 
     Должно быть, даганны скорбят по убитым соплеменникам, и Веч тоже. В таком случае, не стоит попадаться ему на глаза. Потому что часть своей ненависти к враждебной стране господин подполковник перенесет на Айями. И пускай она не виновата в гибели товарищей Веча, национальности "амидарейка" достаточно, чтобы в черных глазах вспыхнуло пламя всепоглощающей ярости. 
     Нужно обождать. Любая боль притупляется со временем. 
     
     Прошел день, второй, третий. Уж неделя приблизилась к исходу, а В'Аррас не передавал записок с приглашением на обед. Или на ужин. 
     Но напрасно Айями вообразила, будто господин подполковник её избегает. Он привычно уезжал куда-то и возвращался, привычно делился новостями с сослуживцами в тесном кружке на площади. Привычно курил на крыльце ратуши. И смотрел на Айями, прищурившись. Не прожигал гневным взглядом и не поливал презрением, а словно бы приценивался. Изучал в разных ракурсах. 
     Поначалу Айями растерялась. Невнятно поздоровалась и, получив ответный кивок, прошмыгнула в фойе. А потом задумалась. 
     Наверное, единожды распознав притворство, господин подполковник теперь в каждом её движении усматривал лицемерие. В неуверенной улыбке, обращенной к нему, выискивал двуличие. В каждом произнесенном слове подозревал неискренность. 
     Внимательная Мариаль заметила, что Айями проводит обеденное время вместе с напарницами и за компанию шагает с работы до ближайшего перекрестка. И, сгорая от любопытства, подсунула записку тайком от Риарили. 
     "Вас не вызывают?" - прочитала Айями. Подумав, она написала: "Не позволяет здоровье". 
     Мариаль не нужно было объяснять, что да почему. Амидарейцы умеют читать между строк. Хоть щекотливость вопроса и повергала её в смущение, заставляя испытывать неловкость, однако ж, интерес перевесил. Мариаль ответила улыбкой, означавшей поддержку, и скомканная записка отправилась в урну. 
     Отговорка о женских деликатностях пришла на ум мгновенно и оказалась вполне правдоподобной. Мол, узнав о циклимах, А'Веч не стал дергать мехрем понапрасну, всё равно ничего путного не вышло бы. 
     Айями и сама прониклась выдуманной мыслью, потянувшей за собой и другие. Пропитанные обидой. 
     Значит, чтобы снять с неё платье, господин подполковник не ленится передавать записочки. А общаться просто так, без обязательного процесса на тахте, не считает нужным. 
     К тому же, выглядит чересчур спокойным. Обычно возвращаясь из дальних поездок, Веч пребывал в нетерпеливом предвкушении. И ласкал скупо, спеша получить причитающееся. Определенно, он не сторонник целомудрия. Минула почти неделя, как господин подполковник вернулся в город. Наверняка по вечерам он посещает клуб, где веселится в компании даганских мехрем. 
     Айями представила женщин, окруживших господина подполковника. Смех, кокетство, переплетенье рук. Ко рту Веча подносят бокал с вином, а после промакивают губы салфеткой. Прижимаются и трутся как кошки. И танцуют, обольстительно изгибаясь. В клубе весело и накурено. 
     А Айями ему чужая. Как и вся Амидарея. 
     У неё и прав-то нет, чтобы выказывать недовольство. 
     
     Вскоре приключился другой праздник, но в отдельно взятой семье. День рождения Люнечки. Это для всех прочих амидарейцев Свежелетие считается событием, которое отделяет минувший год от наступившего. А для Айями и Эммалиэ отправной точкой являлся день появления Люнечки на свет. 
     От близких именинница получила в подарок платье с рюшами и алый капроновый бант. 
     Бант и платье в горох Эммалиэ выменяла по осени у своей знакомой и убрала в кладовую на дальнюю полку, до поры до времени. "Ну, вот еще один год пролетел, слава святым" - сказала накануне, достав пакет, когда Люнечка уснула. А Айями сделала вид, что не заметила взволнованности в голосе соседки, потому как испытывала схожие чувства. Хотя, наоборот, показалось, что последний год тянулся неимоверно долго. И всё равно небольшая, но дружная семейка выжила, несмотря на невзгоды. 
     Эммалиэ соорудила торт. Напекла лепешек, промазала медом, сверху посыпала натертым шоколадом и воткнула четыре церковных свечки. 
     - Пам-па-да-бам! С именинами! 
     Сказочная картина торта, вплывшего в темную комнату в ореоле света, вызвала у Люнечки потрясенное "ах". Маленькая именинница задула горящие фитильки, и Эммалиэ, проявив бережливость, вынула и припрятала подплавленные свечи. Ещё пригодятся. 
     - Я теперь больсая! И кр-расивая, - объявила Люнечка, надев обновки и любуясь собой в зеркале. 
     - Не то слово, - поддакнула "бабуля". 
     - Настоящая принцесса, - добавила Айями. 
     - А у меня будет принц? - поинтересовалась дочка, поворачиваясь то левым, то правым боком. 
     Женщины обменялись улыбками. 
     - Обязательно. На белом коне и с короной, - пообещала Айями. 
     - Может быть, им станет Румка с соседнего двора, - предположила Эммалиэ. 
     - У-у, не хочу такого принца, - скривилась именинница. - У Румки нету зубов. И коня нету. 
     - Вот вырастет и оседлает коня. А вместо молочных зубов появятся постоянные. 
     - А почему зубки называются молочными? - спросила Люнечка и продемонстрировала предмет обсуждения своему отражению. 
     - Крохой ты кушала мамино молочко и набиралась сил. Заодно и зубки прорезались. А теперь подросла и стала грызть, хрустеть, откусывать. Для этого нужны крепкие зубы. Поэтому на смену молочным приходят постоянные. 
     - Ой, неужели я стану страсной как Румка? - воскликнула испуганно дочка, приложив ладошки к щекам и наблюдая за собой в отражении. Настоящая кокетка! Хоть и маленькая. 
     - Нисколечко, - утешила Эммалиэ. - Наоборот, будешь расцветать день ото дня. 
     Сегодня днем и погода сделала подарок, преподнеся безветрие и бледный диск солнечного светила на сером небе. А четыре года назад бушевала метель, сотрясая хлипкие рамы в подсобке, приспособленной с началом войны под больничную палату. Айями, измучившись тяжелыми родами, равнодушно смотрела, как старая ветла гнется под порывами ветра, норовя дотянуться до окна. Рядом лежала завернутая в пеленку Люнечка и таращилась в пустоту глазками-пуговками. И, несмотря на навалившуюся усталость, Айями чувствовала себя безмерно счастливой. Теперь она не одинока. Теперь есть, ради кого жить, и есть, о ком заботиться. 
     
     Делясь радостью, Айями принесла на следующий день угощение на работу. Напарницы засыпали поздравлениями и пожеланиями. Ели и нахваливали кулинарное мастерство Эммалиэ. 
     Имар, на удивление, тоже попробовал кусок торта. И съел, не покривившись. Правда, посетовал: 
     - Не хватает корицы и ванили, но вполне съедобно. Пусть дочка растет здоровой и радует вас. 
     - Спасибо. А день рождения был вчера. Пришёлся на воскресенье. 
     - А как отмечают дни рождения в Даганнии? - спросила Мариаль. 
     - Собираются всей семьей и устраивают богатый ужин, - ответил Имар. - В клане считается значимым день, когда ребенок взрослеет. Мальчик становится мужчиной, а девочка.... э-э-э... тоже становится взрослой, - закончил, кашлянув, и амидарейки смущенно потупились. 
     - А какие подарки преподносят именинникам? - поинтересовалась Мариаль дипломатично, чтобы развеять возникшую неловкость. 
     - Клановый знак, наверное, - отозвался Имар после заминки. - Не понимаю, зачем ждать повода, чтобы вручить подарок. У нас дарят вне зависимости от времени года. 
     Слушательницы переглянулись. Как объяснить чужеземцу, что подарок от близких на день рождения - очередная традиция амидарейского народа? И надо сказать, весьма волнительная и приятная. 
     Посматривая на часы, Айями ждала с замиранием сердца, когда её вызовут на третий этаж. Почему-то казалось, что Вечу доложат о результатах прослушки, и он пришлет помощника с запиской. Как-никак сегодня для Айями особенный день. Точнее, этот день был вчера, но суть не меняется. 
     Господин подполковник не соизволил. Ну да, мужчинам в высшей степени наплевать на то, что чувствует женщина, глядя на своё дитя, и как она гордится ребенком, которого выносила и родила. 
     Подумаешь! - фыркнула Айями, вторя обиженным мыслям. Ради приличий она хотела передать угощение в приемную А'Веча, но не решилась. Неизвестно, как он отреагирует. А портить себе настроение не хотелось. Печальный опыт тому примером, а точнее, последний день рождения Айями. 
     Так она и отправилась домой с непонятным ощущением: то ли с досадой из-за несбывшихся ожиданий, то ли с разочарованием в господине подполковнике. 
     А вечером, когда семья собралась ужинать, раздался стук в дверь. На осторожный вопрос: "Кто там?" ответили на отличном даганском: "От начальства". Немногословный солдат вручил посылку опешившей Айями и молча удалился. 
     В длинной узкой коробке, завернутой в бумагу, оказалась... кукла! Ростом по пояс Люнечке. С румяными щеками, загнутыми ресницами и белокурыми волосами. В сарафане, в носочках и в туфельках. Кукла закрывала глаза и говорила "ма-ма". На амидарейском. 
     На торце коробки обнаружился штамп. Магазин "Детская вселенная" и адрес - Алахэлла, улица Неизвестного Патриота. Артикул, цена... Пятнадцать амдаров! Айями подскочила на месте, разглядев ценник. В мирное время на эти деньги она прожила бы безбедно без малого месяц. 
     Надо ли говорить, что подарок сразил Люнечку наповал? Новая жиличка получила имя Динь-дон, как принцесса из одноименной сказки. За общим столом ей выделили отдельное седалище, а в кровати - место возле стены, под боком у дочки. 
     Надо ли говорить, что Айями мгновенно догадалась об отправителе посылки? 
     Люнечка влюбилась в новую подружку и не отпускала ни на миг. Расчесала, покормила, искупала. Рассказала сказку. И даже кукольный сарафанчик постирала, как смогла. Уложила Динь-дон рядом на подушку и заботливо укрыла одеялом. Сияющие дочкины глазки заразили радостью и Айями. А счастливое личико Люнечки стало бы лучшей благодарностью для дарителя, увидь он. Искреннее и неподдельное восхищение ребенка сказало бы ему больше, чем самые учтивые и витиеватые амидарейские "спасибо". 
     Эммалиэ улыбалась, поддерживая восторг маленькой счастливицы, но поглядывала вопросительно на Айями. А та подумала, что, должно быть, куклу привезли из столицы по велению господина подполковника. Маловероятно, что игрушечная красавица очутилась в провинциальном городке совершенно случайно. Наверняка победители разграбили столичные магазины и музеи. Вырубили знаменитую палисандровую аллею и вывезли лес-кругляк составами. Разобрали фонтаны по кирпичикам и погрузили в вагоны. 
     Айями усмехнулась, представив удивление даганнов, которым отдали срочный приказ о доставке амидарейской куклы в провинциальный городок. Наверное, курьеры покрутили пальцем у виска, выразив недоумение сплошными междометиями. 
     Поздно вечером, когда дочка наконец-то угомонилась и уснула, прижимая к себе подарок, Айями осторожно отвернула уголок одеяла. Провела пальцем по покатому лбу Динь-дон и коснулась жестких пластмассовых ресниц. Люнечке несказанно повезло. Родители Айями не могли позволить себе покупку расписной красавицы с васильковыми глазами. Семейный бюджет не позволял. Зато на дешевых кукол и пупсов охотно тратились. Но разве простенькие суррогаты потягались бы с принцессой Динь-дон? 
     Веч в очередной раз удивил. Так удивил, что Айями вмиг растеряла свои обиды, а причина его отчужденности господина подполковника казалась теперь далекой и незначительной. 
     Даганны не вручают подарки по поводам. Но они разбираются в том, что нужно дарить маленьким девочкам, чтобы те потеряли дар речи от изумления. 
     Веч занял непонятную выжидательную позицию, но, тем не менее, позаботился о посылке. Он не стал бы вкладывать в то, к чему потерял интерес. А значит, намерен оставаться покровителем Айями. Быть может, с помощью подарка господин подполковник показал, что ждет сближения? Он оскорблен притворством Айями, поэтому она должна сделать первый шаг навстречу. 
     
     На следующее утро Айями, торопясь на работу, загадала: если увидит его возле ратуши, значит, всё сложится удачно. 
     Судьба благоволила. Господин подполковник курил, но не в одиночестве, а в компании господина У'Крама. И не у ступенек, а в стороне, под козырьком. Переговаривались негромко и сплевывали на снег. Тянуло сигаретным дымом - чужим, тяжелым, горьким. 
     Айями замедлила шаг. 
     - Здравствуйте, - окликнула несмело. 
     Веч развернулся. Глянул сумрачно, кивнул в ответ... и более ничего. Зато его товарищ посмотрел, пожалуй, чересчур пристально. И насмешливо. 
     Айями сникла, приветливая улыбка сползла с лица. 
     - Простите, мне пора, - сказала невпопад и поспешила в фойе. 
     Весь день прошел невпопад. Перевод не клеился, предложения выходили корявыми. Карандаш норовил упасть со стола и укатиться куда подальше. Пачка бумаги выскользнула из рук, и листы усеяли пол, словно осенние листья. Крышка баночки не желала поддаваться, и Айями сломала ноготь, прежде чем смогла зачерпнуть ложкой кашу. 
     Как оказалось, у судьбы две маски, и она меняет их с завидной быстротой. 
     Вспомнив утреннюю неприветливость господина подполковника, Айями засомневалась в радужности вчерашних выводов. Смелость испарилась, и первый шаг в направлении приемной Веча категорически не получался. 
     Айями примерзла к стулу и пыталась осилить перевод. И поглядывала на дверь. Но В'Аррас так и не появился. Не вручил записку и не удалился с бесстрастным видом, как происходило раньше. 
     Может быть, господин подполковник узнал, что Айями укрывала раненого паренька и причастна к Сопротивлению? Правда, причастность - что седьмая вода на киселе, но всё же имеется. Недаром даганны тщательно прочесывали окрестности. Схватили партизан, допросили как следует, и те во всём признались и всех выдали. И теперь Веч раздумывает, как ему поступить. 
     Или даганский доктор поделился с ним результатами осмотра и поставил неутешительный диагноз. 
     А может, Айями ошиблась? И дарителем является, к примеру, Имар, а вовсе не господин подполковник. Хотя нет, глупое предположение. Оказывать знаки внимания чужой мехрем равносильно самоубийству. 
     А вечером, под образами, после неизменной молитвы, в голову пришла сердитая мысль. Ну и пусть Веч не вызывает в кабинет. Неделю, месяц, год... Кому он сделает хуже? Уж точно не Айями. Зато теперь не будет страхов из-за возможной тягости. И горожане не прознают о близких отношениях с даганским офицером, кроме узкого круга осведомленных. 
     Теперь, завидев господина подполковника, Айями смотрела прямо, не пряча глаз. И задирала подбородок, но невысоко. Побаивалась всё-таки. Она ни в чем не виновата, потому что подошла к своим обязанностям со всей старательностью. Веч оплачивал услуги, Айями их предоставляла. О чувствах и речи не велось. Их не купишь даже за миллион консервов и крупяных брикетов. 
    _____________________________ 
    Ойрен* - слабоалкогольный шипучий напиток, похожий на квас 

 

36

Было бы наивным полагать, что соседи ничего не видят и не замечают. Ведь глаза у них не на затылке устроены.
Возвращались как-то Эммалиэ и Айями с рынка, где обменяли консервы на капусту. Хоть и подмороженную, но для готовки вполне подходящую.
День погожий: снег искрится на солнце и поскрипывает под ногами, легкий морозец щиплет щеки. Почему бы не превратить поход по делу в прогулку с дочкой? Главное, не пропустить момент, когда начнет прихватывать нос и ноги. У Люнечки-то теплые сапожки с толстой подошвой, а вот у женщин обувь на рыбьем меху. Благо, выручают шерстяные носки, связанные руками Эммалиэ.
Дочка категорически не желала расставаться с новой куклой, даже на прогулку с ней собралась. Насилу женщины отговорили, точнее, перебороли её упрямство.
- Залко вам, да? - капризничала Люнечка, намереваясь расплакаться.
Дело не в том, что жалко, а в том, что дорогая и красивая игрушка привлечет к себе внимание, и любопытные горожане сделают соответствующие выводы. И полетят сплетни от уха к уху со скоростью пожара.
- На улице мороз, а у Динь-дон нет ни пальтишка, ни шапки, - убеждала Эммалиэ. - Вот сошьем ей теплую одежду и пойдем на прогулку. Согласна?
Утерев слезы, дочка нехотя кивнула.
- Только будем вместе шить и вязать, - предупредила Эммалиэ.
И на это условие Люнечка согласилась.
Ну, а коли вместе с дочкой заниматься рукоделием, да с аккуратностью, и чтобы красиво вышло, то Динь-дон получит обновки, самое быстрое, через месяц. А к тому времени Айями что-нибудь придумает.
Так и отправились на рынок втроем, оставив куклу дома. Зато Люнечка, на удивление, шагала впереди, поторапливая туда и обратно, чего с ней отродясь не бывало.
Завернула троица к дому, а во дворе Сиорем долбит наледь на тропинке, ведущей к выгребной яме. Лицо красное, пот течет градом, и одышка к тому ж. Видать, тяжело Сиорему, упитанность мешает. А рядом охает Ниналини, потирая бока. Громко жалуется, а соседки-приятельницы сочувственно кивают.
- Когда женушка навернулась, Сиорем сподобился оторвать зад от кровати, - проворчала Эммалиэ.
Хорошо, Люнечка не слышала. Убежала вперед и у подъезда тыкала прутиком в сугробе.
Женщины прошли было мимо соседей, не здороваясь, как вдруг вослед донеслось:
- Айка, я знаю, это ты ведро с помоями на снег вылила. Из-за тебя, лентяйки, у меня ребра поломаны.
- Вообще-то, к яме ведут три дорожки. Я хожу по левой, - ответила Айями.
На три подъезда - три тропинки. Средняя расхоженна и утоптана, потому что во втором подъезде много жильцов, и среди них Ниналини с супругом. А крайнем подъезде, где живет Айями, соседей раз-два и обчелся.
- Кто тебя знает, оторву? - проворчала Ниналини. - За лечение, видать, не хочет платить, вот и врёт, - пояснила товаркам.
- Намедни видела я в окно, как ты выливала помои на снег. Не донесла до ямы, а теперь виноватых ищешь? - парировала Эммалиэ.
- Да ты... Да я... - от неожиданности Ниналини растеряла словарный запас, но быстро опомнилась. - Да как ты смеешь? Люди добрые, неужто в напраслину поверите? Поклеп это. Говорю, как есть.
- И ведро у тебя, конечно же, не зелёное с желтой крышкой? - уточнила Эммалиэ.
Ниналини хватала ртом как рыба, вытащенная из воды. Наверное, онемела от возмущения.
Ведро у Ниналини действительно было заметное. Выменянное с выгодой, о чем она не раз хвастала перед соседками.
- Ладно, пошутила я, - усмехнулась Эммалиэ. - В следующий раз выноси помои потемну, а то при дневном свете твоё пальто как бельмо на глазу.
Айями отвернулась, чтобы её улыбку не заметили. В ярко-рыжем пальто, с натугой сходившемся на груди, Ниналини напоминала попугая, разве что без крыльев и хвоста. Однако она придерживалась иного мнения.
- Модный фасон. Добротно пошито, и подклад натуральный. И главное, досталось даром, - хвалилась по осени приятельницам. Ну, а что пуговицы трещат, угрожая оторваться с мясом, сущие пустяки.
- Что-то твоего племянника не видно. Съехал, что ли? - спросила Ниналини, вперив руки в боки. И не скажешь, что травмирована.
- Съехал. Шлет приветы. Собирался навестить. При случае обещал и к Сиорему заглянуть. По-дружески, - ответила Эммалиэ, не моргнув глазом.
Ниналини растерянно оглянулась, ища поддержки у супруга. Видимо, не забыла, чем кончилась "дружба" парня с муженьком.
- Пусть заглядывает, - отозвался Сиорем, разогнув спину. - Самогончику поставлю. Почешем языками за жизнь. Или о том, что к Айке зачастили офицерики на машине.
- Это солдаты, а не офицеры. И они доставляют заработанное, - огрызнулась Айями.
- Непосильным трудом, - добавила Ниналини с ехидцей.
- Мне платят не больше, чем другим, - сказала Айями, посмотрев в упор на одну из соседок, и та отвела глаза. Потому что работала медсестрой в госпитале и, будучи приравненной к квалифицированному персоналу, получала от даганнов поощрительные подачки помимо заработка. Медсестрам привозили на дом и аффаит*, и овощи, и бакалею по мелочи. Так что даганский автомобиль заворачивал во двор необязательно к Айями. Посыльные развозили коробки по городу, сверяясь со списком.
- А может, ты, Нина, привечаешь только тех, кто с тобой делится? - поддела Эммалиэ. - Кто мзду приносит, тот хороший, а кто в ноги не кланяется, тот враг тебе и родной стране?
- Мы с мужем не за себя радеем, а за ребятушек наших! - ответила Ниналини с жаром. - Для Сопротивления животов своих не жалеем.
- Подержи-ка. - Эммалиэ протянула сумку с капустой, и Айями, удивившись, взялась за ручки.
А соседка направилась к женщинам.
- Так что же ты горланишь о партизанах на всю округу? - спросила, подойдя вплотную к Ниналини. - Не боязно, что услышат чужие уши и донесут даганнам?
- Кто ж донесет? Здесь все свои, - ответила та, хорохорясь. - Разве что ты, соседушка, подведешь наше общее дело.
- А может, оттого кричишь без страха, что к Сопротивлению не имеешь никакого отношения?
- И не совестно тебе клеветать? - взвилась Ниналини.
- Не совестно. Потому что навела я справки у нужных людей. Не знают в Сопротивлении ни о тебе, ни о муже твоем, - сказала Эммалиэ.
- У кого спрашивала, глупая бабёнка? - усмехнулся снисходительно Сиорем. - У сплетниц на рынке?
- Я же ясным амидарейским языком поясняю: племянник шлет приветы, - отозвалась раздраженно Эммалиэ. - Жив, здоров, не голодает. И товарищи его тоже. Только вот за кашу благодарят не вас.
И, развернувшись, направилась по тропке к подъезду.
Ниналини не нашлась с ответом. Лишь дойдя до подъезда, Айями услышала, как она окликает товарок:
- Эй, подруженьки, куда вы? Неужели поверили старой ведьме? Во сне ей приснилось, вот и мелет, что ни попади.

- Зря вы с ними связались, - сказала Айями, когда дочка, помыв руки, бросилась к Динь-дон, по которой успела соскучиться. - Теперь Сиорем точно нас сдаст.
- Не сдаст. Побоится. Будет всех уверять, что я тронулась умом и навыдумывала с три короба.
- А кого ему бояться? Не нас же.
- Партизан. Айрамира. Каюсь, присочинила я немного и припугнула для острастки. Зато Сиорем не решится открыть рот, потому что Сопротивление не простит предательства. Ну, я так думаю, - хмыкнула Эммалиэ.
Разговаривая резко с соседом, она бросала обвинения не впустую, потому как те имели под собой основания.
Намедни поздним вечером в дверь постучали. Десятый час уже, кого нелегкая принесла? Может, от господина подполковника доставили очередную посылку? Плохо, что в ставнях нет щелей, и не видно, как машина подъезжает к дому.
- Кто там? - спросила Эммалиэ, подойдя к двери.
- С весточкой от вашего племянника, - произнес глухо мужской голос и кашлянул.
Женщины тревожно переглянулись, и Айями поспешно увела дочку в дальний угол комнаты, где, усадив на коврик, велела играть тихо и не выбегать из укрытия. И придвинула стул с наброшенным на спинку платьем, чтобы загородить Люнечку от входной двери.
Дочку не требовалось упрашивать и уговаривать. Она знала: если мама обеспокоена, нужно её слушаться. Тем более, Динь-дон не все буквы "арфавита" выучила.
- От какого племянника? У меня их трое, - сказала Эммалиэ.
- Двое, - поправил незнакомец. - Я от Айрама.
И в точности повторил условный пароль, оговоренный с парнем.
- Сколько вас? - спросила соседка.
- Один я.
Щелкнул замок, и Эммалиэ приотворила дверь, впуская гостя - молодого и неряшливо одетого мужчину в засаленной и местами порванной куртке. Из прорех выпирал ватиновый подклад, а стоптанные кирзовые сапоги обшоркались до серых проплешин. "Даже не потрудился снег обстучать", - подумала Айями с неодобрением. Вокруг шеи незнакомец намотал драный шарф невнятного бурого цвета.
Облик гостя соответствовал внешнему виду. Реденькая, но основательная щетина, подсохшая царапина у виска, слипшиеся волосы, когда мужчина стянул шапку. От него исходил запах застарелой несвежести, и Айями едва удержалась, чтобы не зажать нос.
Зря товарищ Айрамира оделся в лохмотья. Оборванец привлечет к себе гораздо больше внимания, нежели добропорядочный гражданин.
- Айрам шлёт привет, - сказал нежданный гость, теребя шапку в руках. - Просил передать, что жив, здоров, не кашляет.
Окающий говор выдавал в мужчине уроженца северных территорий.
- Рада слышать, что племянник в здравии и не забывает о тетушке, - ответила Эммалиэ сдержанно. - Но еще больше бы обрадовалась, если б Айрам навестил.
- Занят он. Важное задание выполняет.
- А твое имя, добрый друг?
- То знать вам не нужно, - сказал мужчина.
Наступило неловкое молчание. Товарищ Айрамира мялся, но не уходил. Не выгонять же человека взашей. Но и приглашать в дом, чтобы помыться и испить чаю, было бы, по меньшей мере, странно. Гость не пожелал своего имени назвать, значит, на этом любезности исчерпаны.
Взгляд мужчины перебегал по комнате, обшаривая углы, и Айями поежилась, почувствовав себя неуютно.
- Погодите, передам кузену гостинец, - сказала и скрылась в кладовой. Вернулась с сумкой, в которую сложила крупяные брикеты, консервы и свечи со спичками. - И привет Айраму передавайте. Пусть не забывает о нас.
- Благодарствую, сестрёнка. Всё сделаю, как полагается, - ответил гость с кивком, принимая поклажу.
- Пусть навестит, когда сможет, - добавила Эммалиэ и спросила: - А ты был у Сиорема?
Заметив недоумение гостя, пояснила:
- Он живет в соседнем подъезде. И жена его, Ниналини, тоже отправляет племянникам гостинцы. Может, с оказией что-нибудь передаст?
- У многих моих товарищей есть родня в этом городе, но о тетушке Нине мы не слышали, - ответил вежливо незнакомец.
- Вот как? - озадачилась Эммалиэ. - Значит, я попутала.
- Всякое бывает, - согласился мужчина. - А теперь пора мне. Будь здорова, матушка. Будь здорова, сестрёнка.
- И тебе того же, - ответили женщины хором.
Когда за гостем закрылась дверь, Айями прижалась к обивке ухом, но услышала лишь тишину. А Эммалиэ устало прислонилась к стене и опустила руку, заведенную за спину. На свету тускло блеснуло лезвие риволийского стилета.
- Баб, а кто приходил? - высунулась из-за укрытия Люнечка, услышав звук запираемой двери.
- Гонец от Северного деда*, - пояснила Эммалиэ. - Ходит по квартирам и пугает морозами. Да, как видишь, в тепле-то и лед становится водой, не то что какой-то посланец, - показала на мокрые следы у порога.
- Вот так взял и растаял? - изумилась Люнечка и осторожно приблизилась, чтобы посмотреть на лужицы на полу.
- Конечно. Как снег, - показала Эммалиэ на ведро, в котором женщины отстаивали талую воду .
- Огогосеньки, - признала пораженная Люнечка, скопировав словечко из лексикона "бабули". - А Северный дед нас не наругает?
- У него короткая память. Старый потому что, - ответила Айями, вытирая тряпкой мокрые следы.
- А как это "короткая"? А длинная бывает? А есе какая бывает? А у меня какая? - завалила вопросами Люнечка, отвлекшись от необычного визита.
Теперь Эммалиэ будет, чем занять остаток вечера.
- Почему вы спросили у него о Сиореме? - поинтересовалась Айями, когда дочка уснула.
- Не знаю. Пришло вдруг в голову, - ответила соседка. - Получается, Ниналини обманывает. Спекулирует на патриотизме.
- Этот гость... какой-то он неприятный.
- Потому что от него разит как от выгребной ямы? - хмыкнула Эммалиэ. - Посмотрим, что ты скажешь, когда заявится Айрамир. У них там, чай, не курорт. В ваннах не отмокают.
- Наверное, вы правы, - признала Айями.
И всё же дело не в запахе и не во внешнем виде. А в бегающих глазах гостя и в угрюмом взгляде исподлобья.
Хотя какое ей дело? Возможно, узнай Айями этого мужчину поближе, он оказался бы милейшим человеком с доброй душой. Но война научила взаимной подозрительности.

Все-таки она поговорила с Мариаль. После работы дошла вместе с ней до перекрестка, но не торопилась прощаться.
Женщины не спеша двинулись по проулку, благо даганны расчистили дорогу после снегопада.
- Я хотела спросить... Знаю, что неудобно... Что будешь делать, когда узнаешь о ребенке? - выдала Айями напрямик, решившись.
- Я думала об этом, - ответила напарница, нисколько не удивившись вопросу. - До сих пор святые меня берегли. На всё их воля. Как судьба распорядится, так и будет. Я смирюсь.
- И уедешь в Даганнию?
- Да. Наверное.
- Господин В'Аррас настаивает?
- Нет, он не заставляет, - ответила Мариаль, и как показалось, с надрывом. - Вернее, говорит, что и мне, и маме будет безопасно на его родине. Даганния огромна, и можно выбирать, где жить: в предгорьях или южнее.
- Но не обязательно в родном церкале* господина помощника, - уточнила Айями.
- Вы знаете о церкалях? - удивилась собеседница. - Впрочем, это неважно. Я как-то в шутку спросила, примут ли меня в Даганнии. Образования нет, только переводами и зарабатываю. А Аррас ответил, что лишняя пара рук везде пригодится. И больше не затрагивал эту тему. А я... Мне стыдно. Он решит, что навязываюсь. Зачем ему обуза: я и мама?
- А о том, что нужно принять решение до весны, говорил?
- Нет, он не устанавливал сроки, - покачала головой Мариаль. - А вы... приняли решение?
- Не вразумительней, чем ты, - пошутила Айями, и напарница улыбнулась невесело. - И тоже молюсь, чтобы судьба уберегла. Но если молитва не поможет, придется уезжать с семьей в неизвестность.
- Вот как? - не поверила Мариаль. - У меня и сомнений не было, что господин А'Веч о вас позаботится. И поможет освоиться в Даганнии.
- Откуда такая уверенность? Господин подполковник придерживается той же тактики, что и господин В'Аррас.
- О! - только и сказала Мариаль. - А вы расспрашивали его?
- Нет. По тем же причинам, что и ты.
- Мы должны быть сильными, правда? - сказала напарница неуверенно. - Не стоит обольщаться. Нужно надеяться только на себя.
- Ты права. Надо мыслить трезво. И быть сильными, - кивнула Айями.
- Вот и пришли. Здесь я живу, - Мариаль показала на подъезд, возле которого они остановились. - А ваш дом в противоположной стороне!
- Тут недалеко. Срежу дворами, - отмахнулась Айями.
Внезапно Мариаль схватила её за руку.
- Если случится так... если придется уехать... Прошу вас, давайте держаться вместе! - сказала срывающимся голосом, и в глазах заблестели слезы.
- Непременно, - кивнула Айями. - Вместе гораздо легче.
Только сейчас она сообразила, что в последнее время напарница подавлена и молчалива. А когда господин помощник заглядывает в комнату к переводчицам, Мариаль опускает низко голову, делая вид, что увлечена текстом.
Да и у Айями настроение не лучше. И причина не только в страхе перед нежеланной тягостью, но и в потребительском отношении покровителя и в неопределенности будущего.
Распрощавшись, Айями поспешила домой.
Шла с осторожностью по узкой тропинке, боясь оступиться и набрать в сапоги. И впервые, глядя на отсвет солнца, ушедшего за горизонт, задумалась о том, какими бывают закаты в Дагании. О том, что за Полиамскими горами теплые зимы, а снег - явление чрезвычайное для тех мест.
Впервые задумалась и о том, что последует за согласием уехать в Даганнию. Заключение договора, вакцинация... Миграционное разрешение, чемоданы, поезд... И конечный пункт назначения... Куда? Конечно, к брату!
А вдруг Айями ошиблась, и мужчина из киносюжета - вовсе не Рибалиас? Ну, что ж, на экране тот церкаль* показался теплым и солнечным, и там живет много амидарейцев. Ее семья не будет одинока.

Лишь глупцы приплетают Северного деда всуе. Не понимает старик шуток, пусть и невинных.
Вдарили морозы. До того сильные, что вышибали слезу. Нос застывал через минуту, и отнимались пальцы, даже варежки не спасали. Айями выходила на улицу, натянув шарф по глаза, и он покрывался инеем от дыхания. И надевала две пары носков, а всё равно бесполезно - будто босиком по снегу бежишь.
Люнечку не пускали гулять, и она, продышав глазок в стекле, смотрела на улицу. По квартире ходили, не разуваясь, в обуви. И спали под двумя одеялами. Люнечка жалась к маме и перестала раскрываться во сне. Хоть и грел аффаит* исправно, а тепло улетучивалось неизвестно куда. Должно быть, просачивалось через потолок и стены, уходя в нежилые квартиры по соседству.
Окна спрятались за толстым слоем изморози. Из печных труб валил пар и налипал серой снежной бородой. Горожане бегали по улицам вприпрыжку. Полынья на реке ушла под лед, лишь посередине русла, на перекатах, темнели проталины. Айями перестала ходить к реке с тележкой, этак можно запросто околеть на полпути. Набирала снег возле дома, но талой воды не хватало в хозяйстве, и приходилось соблюдать строжайшую экономию.
Словом, навалились морозы и взяли за горло. А даганнам всё нипочем. Натянули тулупы, пимы, меховые шапки с ушами. Пар валит как от паровоза, ресницы и брови в инее, а чужакам хоть бы хны. Прохаживаются на посту с автоматами наперевес и в ус не дуют.
Веч тоже надел тулуп и поднимал воротник. Но не носил мохнатые варежки, как другие. Наверное, потому что курить неудобно. А может, господину подполковнику не холодно, он ведь закаленный, не то что Айями-мерзлячка. Ей вспомнилось горячее тело, прижимавшее к тахте, и настырные руки Веча, и вдруг сделалось жарко и душно.

В выходной день в город приехала кинобудка. Ни раньше, ни позже.
Жителей созывали в ратушу, чтобы в зрительном зале показать на экране очередное заманилово. Причем, опять же, приглашали добровольно-принудительно, объехав улицы на машине с рупором и расклеив объявления. Вслух анонсировали с ужасным акцентом, зато афиши щеголяли идеальным амидарейским, хотя ни одна из переводчиц не приложила руку к зазывному приглашению. А обещанная даганнами раздача продуктов являлась гарантией того, что народ придет на киносеанс.
Вздохнув, Айями начала одевать дочку как капусту. Спрятала Люнечкино лицо под шарфом, оставив лишь глаза, а шапку натянула до бровей. Торопясь в ратушу, попеременно с Эммалиэ несли дочку на руках, отчего Айями употела, не успев замерзнуть, зато ноги пристыли.
Как ни странно, зал оказался полным, в каждом ряду одно-два пустых места. Айями удивилась: вроде бы люди уезжают в Даганнию, а горожан не становится меньше. Эммалиэ пояснила, что по всей стране женщины разыскивают своих мужей, братьев, сыновей и, найдя в списках пленных, приезжают в город, чтобы отправиться с близкими за Полиамские горы. Поэтому убыль населения незаметна.
И точно, Айями заметила много незнакомых лиц, а ухо уловило разномастный выговор. Эммалиэ рассказала вполголоса, что в других районах обстановка не лучше. Повсюду даганны насадили свои порядки. Сопротивление, конечно, щиплет оккупантов, но чего стоит потеря одного-двух перьев для богатого оперения? Еще поговаривают, будто Сопротивление связалось с риволийцами и весной ударит массированным залпом по захватчикам. Айями многозначительно переглянулась с соседкой. Вот почему господин подполковник предлагал покинуть Амидарею до таяния снега. Но, с другой стороны, если Веч осведомлен о попытке реванша, значит, у даганнов имеются козыри в запасе. А следовательно, весной разгорится новое противостояние, которое не пощадит никого - ни женщин, ни детей, ни стариков. Население будет сметено штормом повторной войны. И спрятаться некуда, и защитить некому. Опять станет голодно, а жизнь совсем обесценится. Нет уж, лучше ехать в Даганнию. По крайней мере, туда зовут и обещают безопасность, и господин подполковник дал слово, что без обмана.
Пожалев людей, даганны натопили в зале. Пришлось Айями расстегнуть пальто и размотать шарф. И Люнечку раздела, чтобы та не упарилась.
Зрители негромко переговаривались, поглядывая с опаской на военных, вставших по периметру помещения. Айями огляделась, но не заметила господина подполковника среди надсмотрщиков. Наверное, у него нашлись более срочные дела.
Светильники погасли, и на белом полотнище замелькали цветные кадры, заставив людей замолчать.
"Все-таки у даганнов просчитанная тактика" - подумала Айями, не в силах оторваться от зрелища. На улице лютый мороз и снег, блеклое небо, унылые обшарпанные дома без стекол, а на экранном полотне - буйство красок, зелень, яркое солнце. Птицы щебечут, река журчит. Мальчишки, разбежавшись, хватаются за веревку и прыгают в воду. Брызги, смех, крики. Счастливое детство, словом.
В сегодняшнем киноролике более подробно показали поселок амидарейцев. Ровные улочки, опрятные домики с раздельными входами на две семьи. Палисадники, цветы. На растянутых веревках сушатся наволочки, пододеяльники, ползунки, пеленки. Глядя, как мерно колышется сохнущая одежда, Айями ощутила кожей горячее дыхание даганского ветра. И тряхнула головой, сбрасывая наваждение. Да, у них там всё горячее. И ветер, и мужчины. Оттого и специи употребляют, чтобы жгло во внутренностях.
Показывали Кхаран - церкаль, по праву славящийся своими коврами и тканями. Глядя на струящийся шелк и тяжелые рулоны брезента, Айями подумала, что могла бы работать на текстильной фабрике в Кхаране. Навыки-то имеются.
И опять агитаторы посчитали рассказ амидарейки наиболее эффективным способом убеждения.
Женщина, на этот раз в возрасте, поведала, что для амидарейцев строятся отдельные поселки, чтобы люди чувствовали себя комфортно на чужой земле. Амидарейская диаспора в Кхаране насчитывает более ста домов.
Айями, пропустившая мимо ушей имя рассказчицы, переспросила у соседки.
- Василея или Вессарея. Я тоже не расслышала, - ответила та тихо, и сзади зашикали, требуя тишины.
Меж тем на экране амидарейка проводила экскурсию по поселку, и камера послушно следовала за женщиной.
- За моей спиной школа, - показала Василея на одноэтажное здание. - Здесь наши дети изучают оба языка и прочие общеобразовательные науки. Учатся в две смены. Детям выделяют принадлежности для письма и счета, обеспечивают учебниками. При школе есть библиотека. К сожалению, пока книг немного, но мы надеемся, что со временем библиотечный фонд пополнится.
Школа произвела благоприятное впечатление аккуратностью и чистотой. Побеленные стены, застекленные окна, широкая крашеная дверь, клумба у калитки. Непохоже на бутафорию. Камера заглянула в окно, показав небольшой класс и склоненные к тетрадям головы детей. Мальчишка за задней партой заметил, что за ними подглядывают, и помахал рукой. Остальные ученики начали оборачиваться, и преподавательница постучала указкой по доске, призывая сосредоточить внимание на задаче.
Камера двинулась дальше. На окраине поселка сорванцы - смуглые черноволосые и светловолосые - гоняли мяч по небольшой лужайке. Объектив камеры бесстрастно зафиксировал крики игроков, свист и гол в импровизированные ворота, отмеченные горкой камней. Ни потасовок из-за проигрыша, ни фингалов у соперников. В тенечке, под деревьями, играли с куклами девочки. Пеленали, кормили, укачивали в игрушечных колыбелях, причем опять-таки в детской компании перемешались смуглые раскосые лица и светлокожие.
Шагая по дороге, Василея делилась с невидимым оператором фактами из жизни амидарейцев, согласившихся на проживание в чужой стране. Рассказала, что она вдова и приехала в Даганнию с двумя внучками, и что тем, у кого есть дети, полагаются льготы. И вообще, в церкале каждый ребенок - на вес золота независимо от национальности. Поэтому в семьях с детьми и условия проживания лучше. Больше комнат в доме, щедрее оплата за труд и богаче обеспечение продуктами.
От окраины путь пролег обратно в поселок. Василея вела к своему дому и на ходу рассказывала о том, что размер льгот зависит от числа детей в семье. Родился малыш - получай помощь. Родился второй - объем поддержки ширится. Для работающих женщин организованы ясли. В церкале есть лечебница, и за здоровьем детей следят даганские врачи. С тех пор, что существует диаспора, ни у мам, ни у малышей не возникало трудностей с появлением на свет.
Увлекшись фильмом, Айями поначалу не сообразила, в чем подоплека сюжета, а когда поняла, у неё запылали щеки.
Экранная амидарейка говорила без умолку, но не тараторила. Речь текла размеренно, позволяя слушателям проникнуться рассказом, и в мозгу Айями вспыхивали красочные образы. Сохнущие пеленки крупным планом, младенец в кроватке, сосредоточенно сосущий палец. С каждым последующим ребенком жизнь становится ещё краше. И амидарейки рожают без проблем. От кого, вот вопрос. И на какую аудиторию рассчитан фильм?
Затем камера показала, каков ежедневный рацион в семье Василеи. На завтрак - омлет, чай с молоком, мед, хлебцы с маслом, ломтики сыра. А на ужин - рис с овощами и мясом, компот и лепешки.
Внучки Василеи, на вид шести и десяти лет, переговаривались, кушая за столом. По всему заметно, что они привыкли к обильному и сытному питанию. И перед камерой вели себя естественно. Смущались, конечно, и хихикали, толкая друг друга в бок, но даже отдаленно не напоминали выдрессированных и затравленных зверьков.
Напоследок зрителям показали поселок с высоты птичьего полета - ровный прямоугольник с квадратиками домов и параллелями улиц, после чего экран погас.
Светильники разгорались постепенно, но зрители не спешили вставать с мест. В противовес предыдущему киносеансу, повышенной разговорчивости не наблюдалось, и горожане не бросали Василее обвинения в предательстве и продажности. Амидарейцев в равной степени впечатлило не только цветное изображение и звуковое сопровождение, но и содержание фильма.
- Через пять минут на площади состоится выдача пшеничной муки и яичного порошка, - объявил мужской голос с акцентом.
Объявил - и, тем самым, вывел горожан из прострации. Люди заволновались, торопясь занять очередь.
И Айями поднялась с кресла, и Эммалиэ тоже. Но втискиваться в толпу, покидающую помещение, не стали. Решили обождать и утеплиться со всей тщательностью.
Повернула Айями голову - может, машинально, а может, интуитивно - а напротив, у стены, господин подполковник. И когда появился в зале? Опять в парадном кителе, опять при наградах. Амидарейцы, проходящие мимо, казались недоросликами по сравнению с Вечем. А он стоял, заложив руки за спину, и смотрел на Айями. Ни тени эмоций не отразилось на лице господина подполковника. Как если бы впервые её увидел.
Под неестественно спокойным взглядом Айями почувствовала себя ужом на сковородке. Застегивая пуговицы на Люнечкиной шубке, преувеличенно весело отвечала на расспросы дочки, которую ошеломила экранная "сказка", а затем, взяв за руку, повела к выходу. И Эммалиэ шла рядом.
Даганны учли недочеты, связанные с давкой после предыдущего кинопоказа, и организовали выдачу халявных продуктов быстро и слаженно. Однако желающих нашлось немало, и очередь растянулась, притопывая в клубах снежного пара.
- Как поступим? - растерялась Эммалиэ.
Действительно, ситуация получалась двоякая. Не займешь место в очереди, и люди заподозрят, что разбалована даганскими подачками не хуже Оламки. С чего бы? И вставать в очередь стыдно. Дома, в кладовой, коробки ломятся от продуктовых пайков и прочей всячины. А тут вдобавок одолела жадность из-за лишней пачки муки.
Невдалеке Айями заметила напарниц. Они переминались, закрывая носы варежками, и не знали, на что решиться. При этом вид у девушек был самый разнесчастный. Каждой доставили бы домой что угодно, стоило лишь попросить у покровителя.
- Риарили, а ты чего ждешь? - крикнула Айями. - Недавно отболела, чуть не померла. Добавки хочешь?
- Н-нет, - помотала та головой. - Лучше пойду д-домой.
- И мы пойдем, - сказала Айями. - Еле-еле дочку выходила после бронхита, и превращаться в ледышки нам очень не хочется.
Риарили, послав благодарную улыбку, припустила с площади.
- Мариаль, ты с нами? Шут с нею, с мукой. Здоровье дороже.
- Да, подождите меня.
Девушка поспешила к Айями, и маленькая компания двинулась с площади. На перекрестке Мариаль, шепнув "спасибо", повернула к дому. А Айями, натянув повыше шарф, перехватила эстафету у Эммалиэ и с дочкой на руках заторопилась, как могла, в тепло и уют обжитой квартирки.
Вот так мороз невольно помог сделать выбор, не вызвав подозрений у горожан.
Неизвестно, находился ли господин подполковник среди офицеров, наблюдавших за порядком у ратуши. А оглядываться Айями не решилась.
Сумрачный взгляд Веча преследовал её до конца дня. Айями зябко куталась в шаль, вспоминая о непроглядной темноте в его глазах.
- Как вам кино? - спросила у Эммалиэ, когда дочка наконец-то удовлетворилась пояснениями и о мячике, и о речке, и о школе и переключила внимание на принцессу Динь-дон.
- Увлекло, - признала та. - Но уж очень идеально, как по мне. Так не бывает.
- Почему? Дети не солгут. Они не выглядели запуганными.
- Амидарейский поселок нам показали, а церкаль - нет. А вдруг поселок окружен забором и обнесен проволокой? И часовые с оружием охраняют спокойствие местных жителей.
- Ну уж! - изумилась Айями выдвинутой гипотезе. - В таком случае, даганским детям запретили бы играть с нашими детьми. А как видите, они вместе гоняют мяч.
- Айя, неужели ты думаешь, что нам покажут изнанку отношений двух враждебных наций? Думается мне, в реальности дела обстоят не столь сахарно.
- Вполне может быть. А вы поняли, для кого предназначался сеанс? - спросила Айями, грызя ноготь.
- Только дурак бы не понял, - усмехнулась Эммалиэ. - Даганны поощряют семьи, в которых есть дети, и не делают разницы между своими отпрысками и нашими. Почему?
- Не знаю. Наверное, хотят, чтобы люди, обжившись на новом месте, не захотели возвращаться домой.
- Вот видишь! Не всё так просто. Как бы там ни было, стоит разузнать подробности у господина Веча. Он ведь с тобой честен? - спросила Эммалиэ, глядя пытливо.
- Да, я спрошу. Обязательно.
Знать бы, когда это произойдет.
- Господин Веч тебя не обижает? - поинтересовалась соседка осторожно.
- Отнюдь, - заверила Айями. - Всё просто чудесно.
- Хорошо, если так. Почему-то он напомнил мне зверя, который подстерегает добычу. Выжидает удобного момента, чтобы схватить и...
- Остается позавидовать вашему воображению, - улыбнулась Айями. - В последнее время у господина Веча много дел, и он очень занят. Потому и серьезен.
- Серьезный... Да, пожалуй, подходящее определение, - согласилась Эммалиэ.
Этой ночью Айями приснился сон. Словно бы она бежит - то ли лесом, то ли полем. Высокая трава хлещет по босым ногам, ветви деревьев цепляются за волосы. Айями оглядывается на бегу, и сердце заходится от страха. Она знает: по её следу идет охотник. Крадется в зарослях, прижимаясь к земле, и постукивает хвостом от нетерпения. Неслышно переступает лапами, втягивая и выпуская острые когти. А в раскосых глазах гуляет чернота. Это снежный барс вышел на охоту.
Пробудившись в поту, Айями не сразу сообразила, где находится. Прошлепала босыми ногами по ледяному полу и махом выпила стакан воды. Холод отрезвил. Забравшись под одеяло, она прижалась к дочке и через пару минут уснула - крепко и без сновидений.

Кинопоказ потянул за собой множество вопросов, но тот, кто мог бы на них ответить, придерживался прежней стратегии. Господин подполковник и на крыльце не встретился, и в коридоре не попался навстречу, и В'Арраса не прислал с запиской. А обращаться с расспросами к Имару - не самая лучшая идея. Коли Веч однажды дал четкие указания, нужно их соблюдать и не перечить. Хоть Айями и подмывало пойти наперекор, а пришлось придавить неуместное упрямство.
Зато покровитель Мариаль не устанавливал запретов, и она не преминула обратиться к Имару, заглянувшему с ежеутренней проверкой.
- Амидарейские поселки - не вымысел, - подтвердил тот. - Многие кланы понимают, что не смогут собственными силами восстановить церкали*, пострадавшие в войне. Поэтому и борются за каждого поселенца. Стараются предложить приемлемые условия для проживания. Ведь от численности жителей зависит процветание церкаля.
- Говорят, поселки обнесены колючей проволокой, и амидарейцев стерегут, - не выдержала Айями. Любопытство оказалось сильнее запрета.
- Какой проволокой? - нахмурился Имар. - А-а, вы решили, что поселок - своеобразный концлагерь? На самом деле невыгодно создавать закрытую зону внутри церкаля. Гораздо эффективнее охранять по общему периметру. В каждом церкале есть сагрибы* (сагриб - охранник, сторож), которые следят за безопасностью жителей и обеспечивают сохранность имущества и запасов.
- Неужели между амидарейцами и даганнами не бывает недопонимания? - поинтересовалась Риарили дипломатично.
Имар замялся.
- Вижу, что вопрос актуален. Обманывать не стану, некоторая напряженность существует. Говорить, что амидарейцы и даганны делают общее дело, было бы враньем. Вы, амидарейцы, подписываете договоры на работу в нашей стране, и вам платят за труд. А наши кланы предлагают жилье и рабочие места, потому что понимают: только сотрудничая, можно наладить производство и расширить товарооборот. И гораздо быстрее добиться успехов.
- И вы действительно разрешаете детям играть вместе?
- Они не в ответе за дела взрослых. Будущее принадлежит нашим детям, и от нас зависит, каким оно станет.
Айями промолчала. Слова Имара показались ей двусмысленными. Говоря: "наши дети", он обобщал или подразумевал наследие с горячей южной кровью?
- В фильме я заметила и подростков, и грудных младенцев, - сказала Айями.
- Конечно. Тут нечему удивляться, - ответил Имар, и в его голосе промелькнули знакомые интонации. Как господин подполковник вел себя развязно на тахте, так же ухмыльнулся и Имар. - На заработки в Даганнию уезжают семьями. Наоборот, было бы странно, если б дети не рождались. Разве многодетные семьи - не показатель благополучия и стабильности?
Обычно в семье, кроме матери, есть и отец. А какое будущее ждет одиноких женщин? Вдов и незамужних, приехавших в Даганнию, чтобы укрыться от осуждения соотечественников.
Айями не решилась озвучить вопрос.
- Вы были вчера на кинопоказе? Я вас не видела, - спросила, чтобы уйти от щекотливой темы.
- Зато я видел, - отозвался Имар весело. - И Мару видел, и Рилу. И вашу дочь тоже. Когда вырастет, станет красавицей, как и мама.
- Спасибо, - улыбнулась Айями смущенно. Имар ответил тем же, и она почувствовала себя неловко под пристальным мужским взглядом.
- Господин Л'Имар стоял у выхода, я его сразу заметила, - возвестила Риарили. - А ваш родной церкаль покажут в кино?
- Не знаю, - ответил он со смешком. - Может быть.
- А у вас есть амидарейский поселок?
- Есть. Такой же большой, как во вчерашнем фильме. И продолжает расширяться. В Беншамире, откуда я родом, отдан приоритет химии. Эта отрасль нова для нас, даганнов, но вот уже с десяток лет мы успешно её осваиваем. До войны работали с полимерами. С полиэтиленовой пленкой и с пенопластом.
- Недавно я переводила реферат по пластмассам, - вспомнила Риарили.
- И эта информация имеет для нас важность, - подтвердил Имар. - Она поможет освоить новые технологии и усовершенствовать имеющиеся.
Познавательную беседу прервал В'Аррас, появившийся на пороге. И передал указание: инженеру Л'Имару срочно явиться на совещание этажом выше.
"Все-таки донесли господину подполковнику", - подумала Айями не без злорадства. Эх, стоило задать Имару вопрос с подковыркой. Например, знает ли он о родном церкале Веча и о степени доброжелательности тамошнего клана к амидарейцам.
Против воли её распирало от желания словесно ущипнуть господина подполковника, пусть и через подслушивателей. Айями поспешно закусила губу, чтобы с языка ненароком не сорвалась колкость. И гнала прочь искушающую и недопустимую мысль - подергать зверя за усы и посмотреть на его реакцию.
Забросив перевод, Айями полдня придумывала язвительные подковырки, да такие, чтобы к ним не удалось придраться. В конце концов, амидарейка она или нет? Так, развлекалась, чтобы себя потешить, а озвучить ни за что не решилась бы. А вечером столкнулась с господином подполковником в дверях фойе. Оказывается, он вернулся из поездки. На площади стояли машины - легковые и грузовые, и из них выгружались военные.
Напарницы прошмыгнули вперед, а Айями отступила в сторону, пропуская.
- Здравствуйте, - сказала, впрочем, не ожидая ответа.
- Здравствуй, - ответил господин подполковник. И не прошел мимо, а остановился.
Айями растерялась. На его бровях блестели бисеринки растаявшего инея, на щеках проступила небритость.
- Домой? - спросил коротко.
- Да.
- Хорошо. Ступай, - разрешил Веч.
- Спасибо. До свидания.
Лишь завернув за угол дома, Айями сообразила: это первый разговор за долгое время. И господин подполковник смотрел так... как если бы соскучился.

После ужина она рассказала вкратце суть утренней беседы с Имаром.
- Его устами всё выглядит замечательно, - ответила Эммалиэ, выслушав. - Но посуди сама. Одинокие женщины, чьи дети появятся на свет в Даганнии, вряд ли вернутся на родину. Разве бросит мать своего ребенка? А ехать с ним назад в Амидарею сродни самоубийству. Недавние противники не скоро научатся терпимости по отношению друг к другу. Понимаешь, о чем я? Если случится забеременеть, дороги назад не будет.
- Не случится, - ответила Айями. - Когда дочка заснет, я расскажу, почему.
Пора поделиться тем, что тянет душу уже который день и тщательно скрывается ото всех, даже от близких.
Но Айями не пришлось откровенничать. Часом позже домашние хлопоты были прерваны стуком в дверь. И посылкой, которую даганский солдат вручил опешившей Эммалиэ.
В коробке оказались пимы. Две пары - на большую ногу, а третья, маленькая, - как раз для Люнечки. Дочка тут же примерила обновку и наотрез отказалась снимать. Так и бегала по дому весь вечер в пимах.
- Это Северный дед принес? - спросила у Эммалиэ.
- Нет. Его подарки - снег, мороз и лёд, - ответила та. - А мамин начальник проявил заботу и решил защитить от Северного деда.
Люнечка поставила ногу на пятку и поводила носком.
- А в них можно гулять?
- Можно. Но когда оттают окна, - сказала Айями.
- А как же Динь-дон? У нее замерзнут ножки без сапожек, - расстроилась дочка.
- Мы свяжем ей теплые колготы и сошьем ботиночки, - успокоила Эммалиэ.
Люнечка поспешила поделиться замечательной новостью со своей кукольной подружкой.
- Из чего они пошиты? - спросила Айями, вертя в руках пим. Не поймешь, на какую ногу надевать. То ли на левую, то ли на правую.
- Из овечьей шерсти. И не пошиты, а сваляны, - пояснила Эммалиэ.
- Неужели теплые? И ноги не отморозятся? - не верила Айями.
- Вот завтра наденешь на работу и проверишь.
Эммалиэ с задумчивым видом ощупывала и рассматривала пимы, словно прикидывала в уме цену щедрости господина подполковника. Ведь Веч позаботился не только о своей мехрем*, но и об её семье.
Примерив пимы, Айями ощутила непривычную покатость подошвы. Чудно. И замков нет.
- Придется вернуть назад, - сказала со вздохом. - Люди сразу увидят. И слухи поползут.
- Ты права. Заметный подарок, - согласилась Эммалиэ и положила пимы в коробку. - Глянь, тут еще что-то есть.
И как Айями сразу не заметила? На дне коробки полиэтиленовый пакетик, а в нём - флакон с таблетками и с этикеткой на даганском. И отпечатанная инструкция к применению с обилием медицинских терминов. Айями читала, шевеля губами. О фармакокинетике, о нормализации гормонального фона и о контрацептивном эффекте. И о дозировке: одна таблетка ежедневно и постоянно.
- Витамины? - покрутила Эммалиэ флакончик в руках.
- Лучше! - ответила Айями потрясенно.
Даже в самых смелых мечтах она и представить не могла, что господин подполковник пойдет навстречу просьбе, слишком уж категорично прозвучал его отказ. Наверное, Веч внял рекомендациям даганского доктора. Оттого и находился в раздумьях, прежде чем принял решение.
Разглядывая белые кругляши в аптечной склянке, Айями поняла: господин подполковник ждет, когда она поднимется на третий этаж. Самостоятельно, без приглашения и принуждения. И лучше бы завтра, не мешкая. Веч продемонстрировал, яснее некуда, что намерен остаться её покровителем. И согласился с деловым подходом к отношениям. Иначе бы не прислал посылку с более чем красноречивым намеком.
На следующее утро Айями пришла на работу с твердым намерением отказаться от теплой даганской обуви, поблагодарив господина подполковника за участие. Смотрит - а напарницы пришли в таких же пимах. Поставили у стола и переобулись в туфли. Оказалось, вчера военные развезли посылки по нескольким адресам, позаботившись о переводчицах и о медсестрах.
- Немного неудобно, зато тепло, - прокомментировала Мариаль впечатления о непривычной обуви.
- А я чувствую себя неуклюжей, - пробурчала Риарили. - Так и не поняла, как отличить левый от правого.
- Никак, - ответил Имар, появившись на пороге. - Новые пимы валяют одинаковыми. Позже, при носке, они принимают форму ноги.
- Зачем в Дагании нужна теплая обувь? - спросила Айями. - Ведь там жарко круглый год.
- Зато в горах холодно. Северные ветры стремятся на юг, но цепляются за хребты да так и остаются пленниками гор. Злятся - засыпают снегом, задувают морозом. Но не могут выбраться из капкана.
- Звучит поэтично, - протянула Мариаль.
- И в песках, что на юге страны, ночи не уступают вашим зимам. Без теплой одежды и обуви пустыня выпивает жизнь за четверть часа. Аама, разве вам не привезли пимы? - спросил Имар, соскочив с темы.
- Привезли, спасибо.
- Но вы постеснялись их надеть, - заключил он.
- Мне показалось неудобным перед коллегами. Я думала, меня выделили, а их - нет, - поспешила оправдаться Айями. Чего доброго, даганны подумают, что она побрезговала.
- Напрасно беспокоитесь. Сегодня вечером пимы доставят со станции и развезут всем работающим женщинам. Негоже застужаться в такой мороз.
- О, это было бы чудесно! - воскликнула Айями, благоразумно умолчав, что беспокойство чужаков о здоровье амидареек охватило и её семью. И пора сказать спасибо виновнику этой заботы.

Айями тщательно подготовилась. Настроилась. Дождалась обеда и заперлась в туалете. Перед мутноватым неровным зеркалом пощипала щеки для румянца и освежила контур бровей, подкрасив карандашом. Покрутила в руках баночку вазелина, размышляя. Поправила на всякий случай резинку чулок. И решительно направилась в приемную господина подполковника, не спрашивая разрешения у Имара, а уведомив.
Поджала губы, пытаясь соответствовать. Старалась быть хладнокровной и спокойной, а поджилки тряслись. Веч не прикасался к ней достаточно долгое время. О чем они будут говорить и будут ли?
В приемной В'Аррас поднял голову от стола, заваленного бумагами, и, не сказав ни слова, вернулся к работе. Выдохнув, Айями взялась за дверную ручку.
Господин подполковник, развалившись в кресле, разговаривал по телефону. Заметив Айями, не удивился. Показал кивком: садись, и она пристроилась на краешке стула.
Веч был бодр, свеж, выбрит. И не прервал разговор ради гостьи. Наоборот, развернулся к окну, слушая собеседника.
- Не спеши говорить "хей!" - отозвался со смешком.
Трубка закурлыкала низким мужским голосом.
- Торопишься, брат. Время рассудит, - парировал Веч.
На том конце провода захохотали. Отсмеявшись, ответили, и с лица господина подполковника сползла ухмылка.
- Это заразно, наверное. Она снится каждую ночь, - сказал серьезно и с оттенком ностальгии, выискивая в окне что-то, одному ему ведомое.
Тут Веч опомнился, сообразив, что у разговора есть невольный свидетель.
- Бывай, брат. Звони. Всегда рад тебя слышать... Да, теперь уж на родной земле.
Положив трубку, он развернулся в кресле и принялся изучать Айями.
Она улыбнулась неуверенно. Щеки горели, а в груди заледенело. Выморозило не хуже, чем в даганской пустыне.
Только о другой женщине он мог говорить так мечтательно. О ней скучал долгими зимними вечерами и представлял её на месте Айями. Господин подполковник думал своей возлюбленной, оставшейся за Полиамскими горами. Она снилась ему ночами. А Айями - жалкая подделка. Иллюзия взаимности. Так и быть, он потерпит до возвращения на родину. Невелика разница, чью грудь мять. Веч закроет глаза, и в воображении возникнет образ любимой.
Господин подполковник наблюдал за Айями. И анализировал каждый её жест, каждое движение. Наверное, увлекся угадыванием, определяя, притворяется она или нет.
Кивком указал направление, и Айями двинулась к тахте.
Она не обманывалась насчет отношений с Вечем, но все же... лучше бы она не знала. И не ломало бы сейчас, не крючило душу после случайно оброненных слов. Сказанных не ей, но для неё.
Верно заметила Мариаль - не стоит обольщаться.
Раздевшись, Айями аккуратно повесила платье на спинку и легла.
Веч приблизился, стянул китель. Сегодня он не спешил. Оказавшись лицом к лицу, пристально разглядывал Айями, словно рассчитывал ухватить фальшивость и ложь. Просто так, для констатации факта. Чтобы убедиться.
Он обнажен, Айями тоже. Оказывается, она успела отвыкнуть от откровенной близости мужского тела. Успела забыть, что Веч большой и сильный, и может с легкостью её раздавить.
Сегодня от него пахло странно. Терпко и горько-пряно. Едва уловимо, и не сигаретами. Айями пришло в голову, что это духи. И на том спасибо господину подполковнику, что попытался смыть следы пребывания в клубе.
Веч прошелся рукой вдоль её бедра, и ладонь оставила горячий след на коже.
Он знал, что мехрем притворяется. Не сомневался в том. Потому что видел Айями насквозь. Но ведь он согласился принять её неискренность как должное, разве не так?
Айями не съежилась под внимательным взглядом. Наоборот, храбро смотрела глаза в глаза и улыбку удержала. И провела ладонью по мужской щеке - не потому что осмелела, а потому что это обязанность Айями. Господин подполковник ждет от неё инициативы, не так ли?
Ему понравилась смелость мехрем. "Теперь твой черед. Пора отрабатывать подарки", - сказал взгляд Веча.
Айями не стала отказываться. Погладила его плечо, спустилась к ключице и вырисовала невидимый узор на атлетической груди. Достаточно или нет?
Веч решил, что короткой прелюдии вполне достаточно, и его пальцы оказались там, проверяя. Айями, памятуя об этом непременном ритуале, обхватила узкие бедра ногами и прогнулась призывно.
Но Веч отстранился. Поднес пальцы к носу и, втянув запах, нахмурился. Лицо стало мрачным. Грозовым. И Айями испуганно скукожилась перед чернотой, разлившейся в радужках.
- Шлюху я и в доме встреч найду, - сказал он с убийственным спокойствием. - Убирайся.
На Айями напало странное оцепенение. Лицо горело, щеки пылали, а внутри, под кожей, застыло, заледенело. И кровь, и сердце, и душа. На удивление, и руки не дрожали, пока она одевалась, а господин подполковник, по пояс голый, курил, отвернувшись к окну.
Айями вышла из кабинета, и всё вокруг показалось ненастоящим. Декорацией. И захотелось смеяться. Чтобы не прыснуть перед господином помощником, Айями закусила губу и поспешила в туалет. Уж там-то дала волю смеху, злому и истеричному. А смех уступил место слезам - горьким, обиженным.
Успокоившись и умывшись, она в последний раз глянула на себя в зеркало и отправилась работать. Но, как видно, переоценила свою выдержку. Ноги ослабели, и Айями, добравшись до лестничного пролета, рухнула на подоконник. Приложила ладони к стеклу, покрытому изнутри изморозью, и не почувствовала холода.
- Аама, что произошло? - раздался тревожный голос Имара. Донесся, будто через вату.
Айями заторможенно смотрела, как двигаются его губы.
- Аама! - он схватил за плечи, намереваясь встряхнуть, но опустил руки, словно обжегся, и огляделся по сторонам.
- Всё хорошо, спасибо, - ответила она заученно. И улыбнулась. Как принцесса Динь-дон, не иначе.
- У тебя лицо серое. Что случилось? - не унимался Имар. - Что он сделал?
- Ничего. Всё в порядке.
- Он тебя обидел?... Залился сахшом* по самые зенки, бесов сын! Не соображает, что говорит и делает, - сказал Имар зло. - Аама, вы можете объявить, что недовольны покровителем. И вправе расторгнуть с ним соглашение. Слышите меня?
- Спасибо. У меня всё отлично.
- Посмотри мне в глаза, - потребовал он. - Ведь это неправда, так?
Айями поднялась с подоконника и оправила платье.
- Я всем довольна. Благодарю за участие, - произнесла, избегая смотреть на Имара. - Мне нужно идти.
И направилась вниз по лестнице, переступая ногами как заводная кукла.
Чем не угодила? Разве не приветлива была? Разве не улыбалась? И со временем научилась бы проявлять больше решительности.
Взяв карандаш, Айями склонилась над незаконченным переводом. Ей повезло. Напарницы, обсуждавшие вчерашний киносеанс, не заметили, что она сидит со стеклянным взором, уставившись в одну точку.
Имар не появлялся, и лучшему. Меньше всего Айями хотелось видеть его обеспокоенное лицо.
Выдержать бы до конца рабочего дня.

На Айями накатила слабость - телесная, душевная. Руки-ноги налились свинцом, тело задеревенело.
- Мама! Мама! - теребила Люнечка за рукав. - Ты спишь? А почему глазки открыты?
- Не сплю, милая. Иди ко мне, полежим.
Дочка недолго возилась под боком и вскоре выбралась из-под одеяла. Ничегонеделанье быстро ей надоело. С Динь-дон поинтереснее будет.
- Айя, ты как неживая. Словно из тебя все соки выпили, - сказала Эммалиэ, присев на краешек кровати.
- Устала я. Отдохну, полежу, - вымолвила Айями через силу.
- Неспокойно мне. Болит вот здесь? - соседка приложила руку к её груди.
- Нет. Ничего не болит. Только холодно.
- Говорила я тебе, не впускай его в сердце. Дважды оно не излечится.
Промолчала Айями, признавая, что виновата, вовремя не прислушавшись.
- Он слеплен из другого теста, понимаешь? Ты цветку радуешься, а он смеется над твоей радостью. Он с товарищами бьется, развлекаясь, а тебе развлечение кажется дикостью. Он войну через себя пропустил, в аду побывал. Раны затянулись, но память не ослабнет. И амидарейцам, пришедшим на его землю с оружием, вряд ли даст прощение. В его глазах мы все виноваты - от мала до велика. И ты, и я, и дочь твоя.
Повернулась Айями на другой бок, укрывшись с головой.
Как вышло, что она обманулась? Видно, от отчаяния и из-за подсознательного желания быть любимой.
А ведь поначалу было иначе. И сердце волновалось, и душа напевала. Правда, негромко, но со временем смогла бы спеть песню. Ту, что поднимается к небу нитью звонких нот. Для него, для единственного.
Куда что ушло? Променялось на консервы и брикеты. Лежит стреноженное и спеленатое, и крылья уж не трепещут.
Глупая, наивная Айями. Сама придумала, сама же поверила.
А ему не нужна ничья песня. От амидарейки тем более. Наоборот, плюнет и разотрет ногой.
Решено. Она сделает, как посоветовал Имар. И вернет господину подполковнику подарки, все до единого. Если потребуется, покроет недостачу сверхурочными переводами. И возьмет подработку прачкой или посудомойкой.
У нее есть дочь, есть Эммалиэ, ставшая ей матерью давным-давно, когда разделила заботы. У Айями есть память о муже и о его любви, нежной и яркой как солнце.
Этого более чем достаточно.

В груди кольнуло. Раз, другой.
Айями откинула одеяло и прислушалась. Обувшись, подошла к окну и щелкнула засовом, отодвигая створку. Ставни запирались изнутри, сходясь с помощью проволочных зацепов, протянутых через пазы в раме.
- Айя? - встревожилась Эммалиэ, отвлекшись от булькающего варева на плите.
- Не беспокойтесь. Я на минутку.
Айями продышала кружок на стекле.
Сердце не подвело. Так и есть: машина у подъезда и подле неё человек. Оперся спиной о дверцу и курит. И автомобиль, и мужчина малоразличимы в тени, отбрасываемой домом, но Айями мгновенно узнала приехавшего.
Тлел красный огонек сигареты. Человек затягивался, и дым сплетался с паром от дыхания.
Мужчина курил и смотрел на окна. Он не сомневался, что Айями его видит.
И, судя по всему, господин подполковник намеревался пробыть на улице до утра. Но мотор не заглушил. Выхлопная труба мелко подрагивала, и из неё валил дым.
- Отлучусь ненадолго, - ответила Айями, одеваясь. - Это не займет много времени. Я должна. Так надо.
- Да, конечно, - закивала Эммалиэ, растерявшись. Забыв о поварешке в руке, она смотрела, как Айями собирается.
- Мам, ты куда? - насторожилась Люнечка.
- Срочно вызвали на работу. Скоро вернусь, милая.
- А Северный дед поймает и заморозит.
- Не заморозит. За мной прислали машину. И обратно тоже привезут.
- Правда?
Люнечка приволокла табурет к окну и взгромоздилась наверх.
- Погоди, поддержу, а то шлепнешься, - очнулась Эммалиэ.
- Ого! Это не Северный дед там бродит? - спросила дочка, заглядывая в глазок.
- Нет. Это водитель, - ответила Айями. Взяла пимы и... отставила в сторону.
Обула сапоги, натянула шарф, надела варежки.
- Я скоро вернусь, - сказала твердо. - Люнечка, слушайся бабушку.
Когда она вышла из подъезда, господин подполковник не курил, а прохаживался туда-сюда. Кивнул, мол, садись в машину.
Айями неловко забралась на переднее сиденье. Посмотрела - на заиндевевшем стекле в комнате светится кружок. Она знала, что дочка и Эммалиэ прильнули к окну.
Веч занял место водителя. Двигатель взревел, и автомобиль тронулся. Айями взглянула с беспокойством.
- Здесь недалеко, - сказал глухо господин подполковник, держа уверенно руль.
Айями ухватилась за рукоятку дверцы. Не то чтобы скорость была большой. Тревожило поведение спутника. И цель поездки не давала покоя, и пункт назначения.
Машина вывернула с проулка и покатила по улице. В салоне было тепло и темно. Стекла обросли снаружи кристалликами льда, но спереди, на лобовом, обзор расчистили "дворники".
В спёртом пространстве салона зачесался нос от раздражающего запаха. Айями вспомнила - так пахло от господина подполковника днем, в кабинете.
И её осенило: Веч пьян.
_____________________________
Cercal* - (церкал, на амидарейском - церкаль) - населенный пункт в Даганнии
Северный дед* - в амидарейской мифологии аналог Деда Мороза, жестокий и злой старик с бородой до пят. Требует к себе уважения, в противном случае насылает стужу и замораживает насмешника. В древности, в трескучие морозы, задабривая Северного деда, приносили в жертву девственниц, привязывая раздетыми к дереву.
Аффаит* - особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью.
Мехрем* - содержанка, проститутка
Sahsh, сахш (даг.) - крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода.
Sagrib, сагриб (даг.) - охранник, сторож
Echir, эчир* (даг.) - покровитель

37

     Длинные ночи, короткие дни. Вмороженные в лед и засыпанные снегом. Опостылевшее однообразие. Растительность, типичная для северных широт, давно приелась, как и непримечательный ландшафт. 
     Чужая и малопонятная страна, извращенные обычаи. 
     На столе - сахш* в початой бутылке. На дне стакана плещутся остатки. Хватит на пару глотков. 
     Веч влил в себя залпом янтарную жидкость, и волна огня, пройдя по пищеводу, ухнула в желудок. 
     Скрипнула дверь, и в поле зрения появился Крам. Прошелся деловито по кабинету, выдвинул ящики, заглянул в шкаф, посмотрел за тахтой. Не найдя искомого, придвинул стул и уселся напротив. 
     - Ну и где? 
     - Что "где"? 
     - Где заначка? 
     - Здесь, - Веч похлопал по животу. 
     - Э'Рикса на тебя нет. Кто снабжает? Скажи, пусть и для меня оставят пару бутылок. 
     - Где достал, там уже нет. 
     - Налей, что ли, и мне. 
     Веч встал, пошатываясь, и вернулся со вторым стаканом. Поставил перед Крамом. 
     - Я думал, ты завязал, - сказал тот, плеснув сахша. 
     - Меньше думаешь - крепче спишь, - отозвался Веч и набулькал порцию для себя. 
     Крам выпил и скривился, зажмурившись. 
     - Эх, ядрёна вошь! Прожгло до ж*пы. Заканчивай травиться этим пойлом. Я теперь в казарму не заглядываю. Боюсь навернуться. 
     Веч нахмурился, силясь выискать связь между армейским бараком и спиртным. А Крам посмеялся, наблюдая за работой мысли на лице товарища. 
     С некоторых пор среди военных стал популярным анекдот: от настроения начальства напрямую зависит чистота и порядок в гарнизоне. А душевное равновесие Веча в последнее время скатилось к устойчивой минусовой отметке. Наряды вне очереди раздавались им направо и налево. И без толку возмущаться придирками. Наказания отвешивались по делу, просто зрение у начальства стало острее, а настроение - свирепее. 
     Солдаты шутили: в гарнизоне идеальный порядок, а кто не верит, тот сломает глаза, выискивая пылинки и соринки. Машины заводятся по щелчку пальцев, полы в казарме намыты до зеркального блеска, того гляди, хрястнешься затылком. 
     Доугэнцы шутили и точили лясы, гадая, когда начальство, наконец, заживет в мире со своей мехрем. Скорей бы уж. Надоело драить, чистить и смазывать по десять раз на дню. 
     И ругали мелкую бабёнку, лишившую начальство сна и покоя. Правда, поругивали втихаря меж собой, чтобы не разозлить начальство вконец. 
     Разлад со своей мехрем начальство заливало алкоголем, причем обильно. Об этом знали все. И старались не попадаться лишний раз под руку, чтобы не вызвать ненароком гнев на свою голову. Но лишь Краму была известна истинная подоплека запоя. 
     Дверь хлопнула, и в кабинет стремительно вошел Имар. 
     - Что ты ей сказал? - спросил зло. 
     - Не твоё дело, - отозвался Веч, развалившись на тахте. 
     - Уступи её мне. Загубишь же. 
     - Соблюдай субординацию, брат, - осадил Крам, а Веч вскочил со скоростью разжавшейся пружины и схватил сородича за лацканы. 
     - А тебе неймется, да? Кругами ходишь и выжидаешь. Думаешь, не знаю, что ты заимел бабу для отвода глаз? 
     - Сам же велел. Или забыл? 
     - Я велел, чтобы ты взял мехрем для себя! И не пускал слюни по моей, - распалился Веч. 
     Был такой разговор с месяц назад, спору нет. Веча вызвали в генштаб и задержали в амодарской столице дольше обычного. А Имар позвонил и заявил прямым текстом: 
     - Тебя бесы покусали, что ли? Незаконченные переводы повисли, а ты уехал. И вдобавок запретами запугал. Или помогай ей, как обещал, или это сделаю я. 
     И Веч, вдоволь натешив самолюбие послушанием своей мехрем, выдвинул условие. 
     - Шмель тебе в зад! - не сдержался Имар. - Не собираюсь шкодить за твоей спиной. Мне важен результат работы. Отдача нужна. 
     Бесполезно. Решение Веча осталось неизменным. 
     Имар сплюнул. 
     - Предупреждаю по-родственному: не усложняй. А то намекну следакам*, что ты пристрастен и стопоришь выполнение наших планов. 
     - Давай, валяй, - ответил Веч спокойно, но в голосе прозвучала угроза. 
     - Ладно, будь по-твоему, - согласился тогда Имар. И выбрал себе мехрем, как потребовал сородич. А сегодня заявил: - Уступи, и, так и быть, я не вызову тебя на бохор*. 
     - Сопляк! - Веч размахнулся для удара, но Имар увильнул и в ответ заехал противнику по скуле. 
     Свалка образовалась бы немалая, если бы не Крам. Тот, наскоро разлив остатки спиртного по стаканам, выплеснул в лицо и тому, и другому драчуну. От неожиданности соперники дезориентировались, и Крам вклинился между ними. 
     - Остынь, брат! Не хватало вам поубивать друг друга. 
     Но Веч оглох и не расслышал увещеваний товарища. 
     - Не смей к ней подходить. Если пальцем коснешься, Триединым* клянусь, убью! 
     - Боишься проворонить? - усмехнулся Имар. - Не трясись. Не трону её. Дождусь, когда сама от тебя уйдет. У неё есть право выбирать. 
     - Ах ты, паскуда! - кинулся Веч. - Шею сверну! 
     - Уходи отсюда, пока вы не порушили комендатуру, - велел Крам, сдерживая друга. - Вечером я поговорю с Лигхом о твоем наказании. 
     - А в чем моя вина? - удивился Имар. - И не забудь сказать, что мой сородич налакался при исполнении. И превысил полномочия. 
     - Сейчас мои полномочия отпечатаются на твоей роже, - рванулся Веч. 
     - Триединым прошу, исчезни, - сказал Крам, не позволяя товарищу дотянуться до Имара. 
     - Не сумел удержать мехрем, а на меня спустил собак, - подзуживал тот. - В последний раз предлагаю: уступи. 
     - Ты рассказал ей о праве? Бесов выродок! Трепло ходячее, - не унимался Веч. 
     - Амодарская мехрем - цельный орешек. И ядрышко вкусное, - ухмыльнулся Имар. - Как раз по моим зубам. А твои обломались. Отойди в сторону и не мешай. 
     Всё-таки Веч словчился и со всего маху ответил Имару. Тот покачнулся, но устоял. 
     - Сейчас подправлю тебе прикус, - процедил злобно Веч. - Деснами будешь жевать. 
     В начавшемся кавардаке больше всех досталось Краму. Миротворец с грехом пополам вытолкал Имара за дверь, а Веча отправил на тахту ударом под дых. 
     - Совсем оборзели, - проворчал, отряхнувшись. - Он подначивает, а ты повелся. Неужели эта мелюзга всерьез рассчитывала, что уступишь? 
     - Нет, конечно. Зато повыпендривался, - ответил Веч. Поднявшись, приподнял сиденье тахты и вынул из ниши полную бутылку сахша. 
     Крам присвистнул, успев заметить сумку, а в ней - с десяток стеклянных горлышек, запечатанных пробками. 
     - А говорил, что заначка кончилась. Рискуешь, брат. 
     - Плевать. Пусть наказывают, - ответил Веч, вытащив зубами пробку. - Все равно не собираюсь провести остаток жизни в мундире и на плацу. 
     - Печёнкой рискуешь, тупень, - ответил Крам. 
     Спокойствие товарища казалось ему подозрительным. Пьяный человек, пять минут назад поучаствовавший в небольшой нахлобучке, ругался бы последними словами и вымещал злость на всем, что попадется под руку. Перебил бы бутылки и превратил стол в дрова для растопки. Безмятежность Веча могла означать, что он задумал какой-то план. Хотя чему удивляться? В последнее время Веч вел себя странно и нелогично и задавал другу вопросы, на которые тот и ответить-то толком не мог. 
     А Веч теперь и не вспомнил бы, когда его впервые посетила мысль о выпивке. Хотя нет, помнил. В тот день мехрем горячо благодарила за подарки для дочери, и её лицо стало таким... одухотворенным, что ли. Амодарка светилась от счастья и лучилась гордостью, говоря о своем ребенке. 
     И Веча вдруг осенило: а ведь у её дочери есть отец. Точнее, был. Человек, с которым мехрем разделила постель и согласилась разделить будущее. Ему улыбалась, дарила ласки и сообщила о грядущем прибавлении в семействе. И было у них понимание с полуслова, и общие тайны на двоих, и волнующая интимность. Вот как птицы вьют гнездо, чтобы высиживать птенцов, так же и амодарка обустраивала свой дом. 
     Бес его знает, почему в голове возникла такая ассоциация, наверное, из-за хрупкости мехрем. Не то, чтобы Веч интересовался подробностями её биографии. Тут и расспрашивать не о чем. Ну, был муж. Ну, погиб. Такое сплошь и рядом. 
     И неожиданно пришло на ум: тот человек - муж мехрем - много для неё значил. И получив известие о гибели, она осталась верна его памяти. Ведь амодары, единожды вручив свои чувства, преданы избраннику до конца жизни. А стало быть, с ним, с Вечем, мехрем делит постель по необходимости. И неважно, из-за беспокойства ли за дочь или из-за страха перед произволом победителей, или из-за горячей веры в то, что Веч защитит от домогательств соплеменников. 
     Но ведь неправда, что согласилась стать мехрем по нужде, он не мог ошибиться. Потому как сияла, о дочери говоря, и таким же светом его, Веча, одаривала. А потом сияние раз от раза стало реже, и он решил, что померещилось. Хотя нет, Веч поймал себя на том, что, возвращаясь с заданий, с нетерпением ждет момента, чтобы застать врасплох нежданной встречей и увидеть вспышку радости в глазах - такую яркую, что глазам делается больно, а сердцу горячо. 
     В конце концов, какое ему дело до телячьих нежностей? В свое время Веч прослушал лекции по менталитету амодаров и знает, что, потеряв свою половину, те тоскуют и чахнут, и предпочитают ритуальное самоубийство. Но ему плевать на терзания одиноких и несчастных. 
     Однако ж спросил у друга, как бы между прочим: 
     - Ты видел, в глазах у амодарок есть что-то такое... 
     И не договорил: "что выворачивает душу наизнанку". 
     Крам ответил: 
     - Экий ты впечатлительный. Может, бес вселился в мехрем и тебя зачаровал? 
     - А твоя амодарка? Разве не замечал в ней что-нибудь необычное? 
     - Замечал, - ответил Крам загадочно и, выдержав драматическую паузу, сказал: - Она горячая штучка. Знает, как ублажить. 
     И заржал, увидев разочарование и досаду Веча. 
     - А что, разве не похоже на чудо? Амодарки в таких делах - как бревна с лесоповала. И не загружай голову чепухой. Ты оплачиваешь, а мехрем отрабатывает, как умеет. И в глаза ей смотри пореже. 
     Действительно, амодарки в постели похожи на вяленых рыб. И мехрем Веча робка и нерешительна на эксперименты. К тому же, тонка как тростиночка, боязно переломить её пополам. Доугэнцы любят, когда безудержно, как пожар, и взрывно, а амодаркам подавай целование-обнимание. Однако ж, Веча порадовало, что его мехрем не стала настаивать на сюсюканьях. Идиот он, что купился. Оказалось, амодарки - превосходные притворщицы. Еще один штрих к портрету нации трусов. 
     Вот тогда-то Веч и взял в руки первую бутылку сахша. Потягивал из горлышка и гадал. Улыбается - искренне ли? Опускает глаза - стеснительна или искусно играет? Расспрашивает - дань вежливости или неподдельный интерес? 
     Веч и сам не понимал, почему его задела неискренность мехрем. Спрашивается, на что сердиться? Он содержит, она предоставляет свою компанию и свое тело. И старается. Иначе как он смог обмануться и не заметил фальши? 
     Друг прав. Не стоит усложнять там, где просто. Он, Веч, выполняет свои обязанности как покровитель, и его мехрем не знает ни в чем отказа. Всё есть и ещё будет, только пожелай. 
     Поначалу он ходил гоголем. Не всякая амодарка согласится стать мехрем, а он заполучил, без шантажа и угроз. Местные женщины пугливы и с легкостью выбирают тхику*, нежели постель с чужаком. Потому и считается, что амодарская мехрем сродни экзотике. Но это теперь. А в начале войны думалось иначе. 
     Мехрем Веча, и правда, напоминает экзотическую птичку. Худоба, характерная при недоедании, сошла, и тело налилось женственностью. Такое и помять не грех. И Веч охотно мял, получая, как он считал, ответный отклик. И не задумывался о том, что будет через месяц или через полгода. А что будет? Сейчас он служит здесь, в южном гарнизоне и считает дни до возвращения домой. А что станет с мехрем? 
     Если Триединый благословит, на священной земле родится еще один ребенок. Дитя Доугэнны. 
     А вдруг не благословит? 
     Впервые, крутя стакан в руке и разглядывая прозрачную янтарную жидкость на свет, Веч задумался. О том, что меньше чем через три месяца отправится на родину, по которой скучает неимоверно. А Амодар прекратит свое существование, и мехрем останется здесь, на земле, которая обречена стать провинцией Ривала*. 
     А что думает по этому поводу друг? 
     - Что ни день, то один вопрос тупиковее другого, - заметил тот философски. - Весна придет, тогда и подумаю. 
     - Твоя мехрем спрашивала, какое будущее ожидает её страну? 
     - Представь, нет. Она в кровати не разговаривает. Работает, - хохотнул Крам. 
     - А если скажет, что тяжела? 
     - Поедет в Доугэнну. Выберет любой церкал*, и я помогу обустроиться на месте. Наши кланы, сам знаешь, не жалуют амодаров. 
     Кланы небесного круга, издревле обосновавшиеся возле Полиамских гор, понесли наибольший урон в войне. И категорически отказались принимать амодаров на поселение, предпочтя объединиться и восстанавливать совместно разрушенные церкали. 
     - Но ребенка не брошу. Признаю, - добавил Крам. 
     Признание отцовства - уже немало. Сын или дочь получает право на клановый знак и может рассчитывать на поддержку семьи. Стать частью клана - значимый и важный подарок для каждого ребенка в день его взросления. 
     Так что же станет с мехрем? 
     Доугэнцы не привязывали себя долгосрочными отношениями с местными женщинами. Развлекся, сделал ребенка, и на том песня спета. Амодарка пакует вещи и уезжает на поезде. А на очереди стоит следующая. Ни одна не осталась, потому что знают: свои же, прознав, заклюют. Да и Веч после капитуляции сгоряча и спьяну поспорил с приятелем из генштаба на ящик вина: кто больше обрюхатит. 
     И судя по всему, приятель выиграет. 
     - Слышал, ты поймал птичку и нянчишься с ней. Мне вторая амодарка на днях сообщила, что тяжела, а ты с одной не можешь управиться, - подшучивал он по телефону. 
     - Не спеши говорить "хей!" - отозвался Веч и вдруг понял, что у других птичек не будет сияющих глаз. И не будет внутреннего света, идущего, кажется, из сердцевины души. 
     - Ладно, поглядим, кто кого. Всё равно тебя переплюну. 
     - Торопишься, брат. Время рассудит, - ответил Веч. 
     - Ну, ты жук, - засмеялся приятель. - Подозреваю, тебе есть, чем крыть. Жди в гости. Вот вернемся домой, нагряну обязательно. Посидим, погудим. Бесова отрыжка, я же на таблетки подсел. Сердце ноет, сил нет. И терпения не осталось. Родных вспоминаю, о Доугэнне без конца думаю. 
     И Веч с ним согласился. И не стал говорить, что запутался вконец и поэтому пил напропалую несколько дней, пытаясь изгнать бесов, забравшихся в голову. 
     Прежде всего, уязвляло притворство мехрем. До такой степени уязвляло, что Веч чувствовал себя обманутым. Он же видел, что её влекло к нему, и влечение противоречило имеющимся представлениям об амодарах. 
     "У них своеобразная нервная система" - трактовали лекции по менталитету. Взять ту же тхику, которую доугэнцы так и не смогли постичь. "Амодары - прирожденные дипломаты" - объяснял лектор. - "Имеют склонность к артистизму, преуспевают в искусстве. И при всём прочем чувствительные натуры, способные распознавать ложь на уровне интуиции, не говоря об эмоциях". А еще однолюбы. И с разбитым сердцем долго не живут. Вянут и болеют. 
     Какое Вечу дело до её сердечных болезней? Никакого. Его дело - получать то, что полагается покровителю. И вообще, амодарки - не те женщины, о чьих чувствах нужно беспокоиться. Достаточно пользоваться, как и всем прочим, что раньше принадлежало Амодару, а теперь по праву победителя перешло к Доугэнне. 
     Веч представлял, как она благословляет мужа на войну и радостью читает письма с фронта, в которых супруг хвастает убитыми врагами. И стакан наполнялся сакшем. 
     Представлял, как она вслушивается в сводки с места боев, а после в приподнятом настроении обсуждает с соседями победоносное наступление амодарских войск. И новая порция спиртного отправлялась в горло. А в груди начинало клокотать, норовя выбраться наружу, то, о чем Веч успел подзабыть. Ненависть. 
     Ненависть к Амодару стала вторым "я" каждого доугэнца. Смешалась с кровью, циркулировала по венам, стучала в унисон с сердцем. 
     Ненависть родилась единожды в разрушенном врагами церкале, подле растерзанных тел женщин и детей. И с тех пор крепла, не ослабевая. 
     Ненависть пропиталась насквозь скупыми слезами и скорбью. Суровые, пропахшие пороховой гарью воины не сдерживали эмоций, глядя на изувеченные тела соплеменников. Страшно представить, в каких муках те умирали, и с какой изощренной жестокостью над ними издевались. 
     Ненависть накрыла глаза кровавой пеленой и взывала к мести. До последнего вздоха, покуда достанет сил. 
     Ненависть подгоняла. Вела вперед, оставляя позади мертвые земли. Равняла города с горизонтом. 
     Ненависть постановила: смерть за смерть. Воздастся каждому. И амодарки - не женщины. Эти существа, разделившие постели с ублюдками и рожавшие им детей, недостойны жизни. Гнилое семя должно быть безжалостно вырезано под корень. 
     Первые годы войны, исполненные справедливого возмездия, прошли, будто в тумане. И лишь после переломного сражения у Полиамских гор пламя мести выровнялось, став расчетливым и хладнокровным. 
     Смерть - слишком легкий подарок врагу. Куда приятнее унизить и поставить на колени. И стереть из истории любое упоминание об Амодаре. 
     Идея материализовалась не без помощи ривалов. Хитрож*пые союзники. Не доверял им Веч, хоть тресни. Искал подвох и не находил. Но ривалы не обманули и выполнили свою часть договора. Доугэнна победила. 
     А теперь, с каждым выпитым стаканом сахша, вставали в памяти картины прошлого. Оживали, наполняя воспоминания криками, мольбами, плачем. Выстрелами, запахом пороха и крови. 
     Резня в амодарском поселке... Уничтоженный медэшелон, прорывавшийся в эвакуацию... Минометный огонь по автоколонне с беженцами... По указанию генштаба: "Пленных не брать". 
     - Мы палачи, - сказал Веч товарищу, выплыв как-то из алкогольного небытия. 
     Подумать только, он мог своими руками... приговорить... её саму, и дочь её, и мать... И тогда они не встретились бы сейчас, на границе войны и мира, в захудалом городишке. 
     - А амодары, выходит, овечки? - разошелся Крам. - Ладно, у меня погибли два брата и половина дядьев. В бою, на фронте, как герои. А наши семьи? Сколько кланов амодары подчистую вырезали? Не сосчитать. Наших женщин, детей наших... младенцев не пожалели... Пытали, мучили... Триединый, дай сил выговорить... столько времени прошло, а я до сих пор не устаю просить: пусть они умерли легко и быстро. А ведь многие так и не нашли покоя на родной земле. И никто не узнает, где их безымянные могилы. 
     Так-то оно так, но слова друга не приносили успокоения. Наоборот, прошлое поднялось из глубин памяти и подошло так близко, что Вечу начало казаться, будто война приключилась вчера. Бесы одолели, не иначе. И единственный выход - забыться. Утопить воспоминания в сахше, и чем больше принять спиртного, тем лучше. 
     Он не жалел ни о чем. Потому что мстил за свою страну, за близких и родных. И ему не было дела до амодарских судеб. Но мертвые не давали о себе забыть. Совсем некстати выбрались из закоулков памяти и лишали сна и покоя. 
     Лица - амодарские, доугэнские - меняли друг друга, словно в калейдоскопе. Погибшие друзья, собратья, сородичи... 
     На снимках и кадрах амодарской кинохроники. Издевательских, насмехающихся. Захватчики, не скрывая, бахвалились своими "прорывами" на фронте. 
     Фотографии говорили без слов. 
     Сапог амодарского офицера на обезглавленном трупе доугэнского солдата. Дерево - импровизированная виселица и одиннадцать повешенных доугэнцев. Тогда Веч пересчитал и не раз, чтобы выжечь в памяти каленым железом. И не знать жалости к врагу. Чтобы слово "доугэнец" вызывало у противника панический страх. 
     Ненависть срослась с ним, стала неотделимой частью. Со временем, правда, притупилась, когда наметился прорыв в войне, и амодары дрогнули. 
     А сейчас Веч топил память в спиртном, но оно же горячило кровь и распаляло не хуже керосина, плесканутого в костер. Замкнутый круг. 
     Набравшись сахша под завязку, Веч не рисковал приближаться к мехрем. Боялся сорваться. Боялся наговорить всё, что накопилось, или сделать то, о чем он, протрезвев, пожалеет. А если не пил, то мочалил в тренировочном зале чучело амодарского Петара*. Или в бане выбивал похмелье из головы, пока мозги не начинали плавиться, а потом остужался в бадье с ледяной водой. 
     И так изо дня в день. 
     Что она знает о войне? Ничего. 
     О крови, поте и гное... Об осколочном в живот и о внутренностях наружу... О гангрене и культях вместо ног... О марш-броске под проливным дождем и о грохоте артиллерийской канонады... О коленопреклоненных солдатах с молитвой Триединому в последние минуты перед боем... О трех сутках без сна в ожесточенном сражении и об изрытой воронками земле, ставшей братской могилой сотням доблестных воинов... 
     Она верила, что провожает мужа на войну за подвигами. Надеялась, что он вернется домой, освободив страну от врагов. И не подозревала, что стала женой захватчика. Интервента. 
     Муж погиб, но она отказалась от тхики* и предпочла бороться за жизнь и за своего ребенка. Любыми способами, включая постель чужака. Стоит ли её обвинять в продажности? Для боязливой амодарки это смелое решение, достойное уважения. И, бесы раздери, Вечу хочется видеть, как сияют её глаза, а румянец заливает щеки. 
     Как этого добиться? 
     Попробовать сделать так, как она хочет. Хотя амодарки - не те женщины, которые достойны нежности. Да и Веч не смог бы её дать. Разучился за годы войны. И не хотел пытаться. Незачем. 
     - Здорова, вынослива. Таз широкий. Сможет родить и не раз, - вынес вердикт Оттин. - Если прикипел, пользуйся. 
     Веч тогда вернулся в гарнизон и первым делом двинул в госпиталь, чтобы самолично узнать о результатах осмотра. И засомневался в словах доктора. 
     - Амодарки же... - взгляд закружил по кабинету, - ...как прутики в венике. Тонкие и хилые. 
     - Зато гибкие. Не смотри, что тоща как спичка. При надлежащем присмотре принесет младенца и не пискнет. А ты, смотрю, начал закладывать за воротник. 
     - Проверяю конфискат. В последнее время его бодяжат. Из-под полы продают, а солдаты травятся, - отшутился Веч. 
     - Не переусердствуй с дегустированием, - ответил Оттин без тени усмешки и разрешил: - Ступай. 
     Веч ушел, а спустя несколько дней возвратился. С просьбой. 
     Оттин выслушал с непроницаемым лицом. 
     - Ладно, пособлю. Но зачем усложнять и изобретать? 
     Веч не стал объяснять и оправдываться. Сказал: "Так надо", и достаточно на том. 
     - Много времени не займет. Подожди тут, - ответил Оттин и вышел из кабинета. 
     Вернулся минут через пять. 
     - Здесь таблетки, здесь инструкция, - сказал, протягивая аптечный флакон и листок бумаги. - Этикетка соответствует. 
     Веч спрятал склянку в карман. 
     - Я твой должник. 
     - Нет. Ты подал интересную идею. Предложу Лигху распространять препарат среди амодарок. Под большим секретом и из-под полы, - ввернул доктор слова Веча, когда-то им сказанные. 
     - Дельная мысль. Во всяком случае, вреда не будет, - согласился тот, проигнорировав насмешничанье Оттина. 
     Уже в гостинице, в номере, Веч высыпал на ладонь кругляши из флакона. Попробовал на зуб - безвкусно. Ни горько, ни сладко. Таблетка как таблетка, хоть и маленькая. Правда, на языке рассыпалась песком, но так и должно быть, заверил Оттин. Потому что содержит витамины с минеральными добавками, а в основе - мел. 
     Небольшая хитрость не повредит. Зато теперь мехрем перестанет подниматься в кабинет на третьем этаже как на эшафот. И её глаза засияют. 
     И уловка сработала бы в полной мере, но в сочетании с другим условием, ставшим существенной преградой для Веча. С поцелуями. 
     Дались же ей слюнявые прикосновения к губам. И мокрые, к тому ж. У доугэнцев не принято выражать чувства подобным образом. Исстари кланы обмениваются молодыми девушками, так поддерживаются добрососедские отношения, да и полезен свежий приток для процветания церкала*. 
     Мужчина смотрит на широкие бедра kadil (Кадил (даг.) - невеста по обмену) , на крепкую упругую грудь. Определяет, насколько сноровиста и работяща девица, ведь она войдет хозяйкой в жилище. Этих качеств вполне достаточно, чтобы вскорости по дому забегали дети, а ночами кровать накалялась от страсти. 
     Неужели все дело в поцелуях? Нет от них никакого толку. 
     Хотя когда-то Веч целовал да так, что мутилось в голове. Пылко и горячо целовал. Да и сам был горяч и молод. Не считался с вековыми устоями и с легкостью нарушал правила. И лез на рожон по поводу и без, лишь бы размять кулаки на бохоре. И любил... наверное. И верил, что любим. Готов был пойти против целого света, отстаивая свое счастье. А получил удар под дых - не ножом в честной драке, а от той, что стала краше солнца, дороже жизни. 
     Крам что-то говорил: о том, что амодарки не стоят потрепанного здоровья. О том, что остались какие-то два паршивых месяца, и Доугэнна обретет материальные очертания. 
     Веч курил и слушал. Но не вникал. Задавил бычок в пепельнице и поднял телефонную трубку. 
     - Машину к крыльцу. Через пять минут. Поведу сам. И воды принеси. Ополоснуться надобно... Да, вот еще... Дежурного лейтенанта ко мне. Пусть захватит список с адресами амодаров. 
     - Тебе, что ли, школота мозги сотрясла? - изумился Крам. - Нельзя за руль. 
     - Где тут гонять? Тише, чем на осле доеду. Не волнуйся, не убьюсь. 
     - Не за тебя беспокоюсь, а за технику. 
     Не ответив, Веч зачерпнул стаканом воду из лохани, которую расторопный помощник водрузил на стол. Установив полный стакан на пальцы, вытянул руку. 
     - Ну? - спросил у Крама. 
     - Дрожит, - заключил тот после недолгого тестирования. 
     - Вот тут у тебя дрожит, - Веч потюкал пальцем по его макушке. - Пил я, а пол качается под тобой. 
     - Куда собрался? - спросил Крам, наблюдая, как друг, сняв рубаху, обтирается мокрым полотенцем. 
     - По делу. Разъясню кое-кому о правах и обязанностях. 
     Краму пришло в голову, что товарищ хочет найти сородича и закривить тому профиль. 
     - Если устроишь мордобой без правил, Лигх посадит в карцер. Тебя могут разжаловать. 
     - Давно пора, - ответил Веч со смешком. - Соскучился по "одиночке" с видом на потолок. 
     
     Что ж, адрес известен, как и направление. 
     Веч потушил фары, выбрался наружу и закурил. И плевать, что амодары увидят. Выглядывают, поди, из щелей, силясь распознать, по чью душу приехали и зачем. Трусы. Пожалуй, зимы - единственное, за что можно уважать эту страну. Мороз таков, что плевок замерзает мгновенно, а стволы деревьев раскалываются. 
     На город опустилось безветрие. Жители топили печки, и оттого отчетливо несло дымом, смешанным с запахами клея и лака. И обгорающего железа. Наверное, жгли, что нашлось под рукой - стулья, шкафы, половицы. 
     Дернулась ставня, и засветилась монетка на заиндевевшем стекле. Значит, пользуется подарком - понял Веч, заметив голубоватый свет кружка. Без сомнений, мехрем узнала приехавшего. 
     Он самодовольно хмыкнул: долго ждать не пришлось. Не зря ходят байки, будто амодары чувствуют сердцем того, кто им дорог. Так что родственничку обломится. 
     Выбросив, наверное, сотый окурок, Веч зачерпнул снега. Набрал в рот и погонял растаявшую влагу, смешивая со слюной. И выплюнул. Повторил несколько раз и, пробежав языком по деснам, удовлетворенно кивнул. 
     Мехрем хочет поцелуев? Она их получит. 
     Тонкая как тростинка фигура выскользнула из подъезда. Веч молча кивнул, и мехрем уселась на переднее сиденье машины. Опустилась перышком и негромко хлопнула дверцей. 
     Двигатель взревел, и амодарка встревожилась. 
     - Здесь недалеко. И недолго, - ответил Веч успокаивающе, мол, расслабься и не бойся. 
     Какое там. Сидела с прямой спиной. Напряглась, словно натянутая тетива. 
     Веч вел автомобиль медленно, но не оттого, что боялся спьяну угодить в сугроб. А потому что прежде ни разу не было вот так, чтобы он за рулем и мехрем рядом. Внезапно вспотели ладони, и в горле запершило ни с того ни с сего. 
     Машина вывернула с проулка и покатила по пустынной улице. Навстречу попался патруль, и солдаты посторонились, пропуская автомобиль. Иначе не разминуться на узкой колее. 
     Семь минут пути - и Веч притормозил у гостиницы. В тени, избегая света фонарей. Амодарка узнала здание и заволновалась. Ей явно не хотелось выходить из салона. 
     - Пройдем через запасной вход. У меня есть ключ, - пояснил Веч, упреждая опасения мехрем. Ожидаемо, что она боится любопытных глаз. Хотя некому проявлять нездоровый интерес. Поломойки давно разошлись по домам, при входе дежурят караульные, но они предупреждены. 
     Мехрем с неохотой выбралась из машины. Настороженно поднялась по ступеням и вздрогнула, когда заскрипела дверь запасного входа. Прошла неслышной поступью по коридорам вслед за Вечем. 
     - Бывала здесь? - спросил он, пропуская в номер. 
     - Нет. Зачем? В гостинице жили приезжие. 
     Веч зажег светильник при входе. Повернул лампу вполоборота, чтобы свет не резал по глазам. 
     Мехрем осмотрелась, впрочем, без особого любопытства. 
     Убранство номеров осталось прежним. Сохранилось после амодаров. Задернутые шторы, застеленная кровать, шкаф. Туалет и ванная. Добротный ковер. Чисто, опрятно. Поломойки не зря получают доугэнские пайки. 
     Веч, прислонившись к косяку, наблюдал за мехрем. 
     Поначалу она не могла сообразить, зачем её привезли в гостиницу. Подошла к окну и выглянула на улицу, отодвинув штору. Потрогала покрывало на кровати. Посмотрела искоса на Веча и, как ему показалось, испуганно. Он молчал, амодарка тоже. Тишина давила, а слов не находилось. 
     Тут бы Вечу великодушно разъяснить, что каждая мехрем имеет право отказаться от покровителя, если тот не устраивает по каким-либо причинам. И когда это произойдет, он станет посмешищем во всех направлениях: не только в южном гарнизоне, но и в северном. И до Полиамских гор докатится молва о незадачливом эчире*, и доугэнцы будут отпускать шуточки по поводу его мужской несостоятельности. 
     А если мехрем, к тому ж, выберет другого покровителя, то Вечу не останется ничего иного как вызвать счастливчика на драку и победить. Хотя бы для того, чтобы сохранить остатки чести. 
     Но слова растерялись. Наверное, потому что, даже будучи в полушаге от провала, Веч вдруг заупрямился, не желая давать амодарке это знание. Поэтому и рта не открыл, поедая её глазами. 
     И судя по всему, красноречиво и недвусмысленно пялился. Закусив губу, мехрем начала раздеваться, и взгляд при этом стал затравленным, что ли. Аккуратно сложила пальто и повесила на спинку кресла. Разулась. Сняла одежду, белье. И осталась нагой посреди комнаты. 
     - Разве я велел раздеваться? - спросил Веч. 
     Её реакция ошеломила. Плечи амодарки сникли, она закрылась руками, взяла дрожащими пальцами платье. Опустилась на кровать, намереваясь одеться. И вдруг заплакала. Тихо всхлипывала, вздрагивая. 
     Веч и сам не понял, как очутился перед ней на корточках. 
     - Посмотри на меня. 
     Она замотала головой, отворачиваясь. И давилась слезами. 
     - Посмотри! 
     Не послушалась. 
     Пришлось развернуть её лицо, взяв за подбородок, но мехрем с внезапной решимостью отбросила руку Веча и опять отвернулась. На щеках пролегли дорожки слез. 
     - Ты боишься? Я выпил немного. Но клянусь, не трону тебя. Ответь! 
     Видимо, Веч повысил голос, требуя. Она вздрогнула всем телом и съёжилась. 
     И как прикажете на неё воздействовать? Рявкать чревато, командовать - тоже. Амодарка замкнется, и тогда пиши пропало. Все старания насмарку. 
     Покуда Веч, запаниковав, придумывал, как выбраться из тупика, мехрем заговорила. Тихо, со смирением и покорностью в голосе. 
     - В войну на станцию приходили санитарные поезда. Раненых перевозили в госпиталь, а мы отмывали вагоны перед отправкой на фронт. Однажды собрались сменой... как на фабрике работали, так и на станцию ходили... Раненых отправляли в город на грузовиках. У вагона сидел солдат на тележке. Без ног. Вот так отняли, - провела линию по бедрам. - Одна из женщин... Дарилея... подошла, думала, может, чем ему помочь. Уговаривала, убеждала. Они поспорили, и он ударил её по лицу. Наотмашь. Дарилея умерла мгновенно. Ударилась головой о рельс. Потом нам сказали, что этого солдата специально накачивали - то ли алкоголем, то ли лекарствами. 
     - Фантомные боли, - пробормотал Веч. - Ног нет, но кажется, будто они есть. И болят нестерпимо. 
     - Нельзя спорить с тем, кто... не в себе, - продолжила мехрем. - Лучше делать так, как он скажет. Я думала, ты... вы... привезли меня за этим... 
     Похоже, она снова собралась плакать. 
     Веч не позволил. Стёр слезы и провел пальцем по ее губам. 
     - Я разучился. Забыл. Совсем не помню. Покажи, как нужно. 
     - Что именно? - спросила она, не удержав всхлип. 
     - Поцелуй меня. 
     Мехрем замотала головой. И упорно отказывалась смотреть на Веча, предпочитая изучать рисунок на обоях. 
     - Поцелуй! - потребовал он. 
     Пожав плечами, она мазнула губами щеку. 
     - Нет. Не так. 
     Пришлось зажать лицо амодарки ладонями и заставить смотреть глаза в глаза, хотя она упорно косила в сторону. 
     Веч прикоснулся к ее губам. Сперва целомудренно - раз, второй, третий. Потом настойчивее. И вскоре целовал так, будто через пять минут небо упадет на землю, и настанет конец света. 
     Мехрем словно отрешилась от происходящего и не сразу смогла расслабиться. Не сразу перестала икать после плача и начала отвечать. Но оказалась опрокинутой на кровать, и Веч целовал - и шею, и ключицы, и грудь. И за ушком не забыл, и о губах. 
     И все-таки добился. Поймал отклик мехрем, когда она нерешительно обняла за шею и притянула к себе. 
     Ладно, если ей необходимы поцелуи, Веч сделает так, чтобы на её губах остались синяки. 
     А потом он и не вспомнил, как очутился, в чем мать родила, и где брошена его одежда. 
     Распял её руки на кровати, прижимая к покрывалу. Амодарка подавалась навстречу молча и с какой-то лихорадочностью. Низкий горловой стон слетел с её губ - вымученный, но донельзя желанный. Когда по её напряженным до предела мышцам пробежала судорога, и тело обмякло, Веч закончил начатое. 
     - Не уходи, - сказала мехрем с отчаянием, когда он приподнялся на локтях, чтобы встать. И крепче обхватила ногами. - Еще пять минут. 
     - Раздавлю ведь. 
     - Нет. 
     Веч перекатился на бок, продолжая её обнимать. Мехрем провела рукой по его груди, поцеловала в ключицу и, прижавшись, задремала. Пристроилась щекой на плече Веча. 
     А он чуть не стукнул себя по лбу от озарившей догадки. Вот олух! После интенсивной нагрузки в кровати довольная амодарка похожа на сонную муху. Лениво потягивается и зевает. И как он забыл? Быть может, оттого, что не придавал значения и не потрудился увязать причину и следствие? Да и нечасто мехрем смеживала веки на тахте, от силы раза три-четыре, что он списывал на недосып и усталость. 
     Веч прислушался к дыханию спящей. Ну, если поцелуи для неё важны, пожалуй, это нетрудно... целоваться. И обнимать... тоже нетрудно. 
     Свободной рукой ухватил край покрывала и укрыл себя и мехрем. Смотрел в потолок и считал размеренные удары её сердца. И привыкал. 
     Странно и непривычно лежать вот так, в постели с женщиной, прижавшейся доверчиво и беззащитно. Поразмыслив, Веч не смог припомнить ни одного похожего случая. В пределах памяти - безграничное поле под знаком "война". Землянки, окопы, свист снарядов, взрывы, шрапнель... Контузия, ранение, госпиталь... Пара недель на выздоровление, и опять на передовую. Какая тут постель и сон в обнимку? Женщины и то второпях. Увольнительная наспех - и снова в бой. После войны не лучше. Клубные мехрем вымуштрованы, но не более. Профессионально выполнят любой каприз, а после, приведя себя в порядок, идут к другому клиенту. 
     А тут - теплое тело, гладкая кожа... И она - разнеженная, разморенная... Пахнущая домом и уютом... Мягкая, сладкая... Какой и должна быть женщина, спящая в твоей постели. 
     Он уткнулся в русые волосы, вдыхая. В носу засвербело, и Веч, боясь разбудить, зажал нос. Но не утерпел и сдавленно чихнул, проклиная на все лады щекотку. 
     Конечно же, мехрем проснулась. Вздрогнула и открыла глаза, видимо, не сообразив спросонья, где находится. 
     - Уже поздно? 
     - Нет, время еще есть. Хочешь в душ? 
     - Здесь есть душ? - удивилась она, потягиваясь. 
     - Обижаешь. 
     Веч не стеснялся наготы, а мехрем, привстав, замоталась в покрывало едва ли не до шеи. И прихватила с собой платье. 
     Он нашарил рубаху под кроватью и, прошлепав босиком, зажег светильник в ванной. 
     Кафель, штора. Умывальник. Трещинки на эмали, но, в целом, в помещении чисто, без потеков и ржавчины. Поломойки выдраили на совесть. На полочке мыло и зубной порошок. И флакон с маслами. 
     Веч едва успел надеть брюки и вынул сигарету из портсигара, как дверь открылась, и мехрем появилась на пороге ванной. Одетая и собранная. 
     - Уже? - изумился он. 
     Амодарка кивнула. 
     А как же звук льющейся воды? Веч не слышал. 
     Экономит, - осенило его. Ведро горячей воды достается нелегким трудом, и поневоле привыкаешь к бережливости. 
     - Пойдем. Примешь душ и на этот раз не менее десяти минут. 
     - А вода? - забеспокоилась мехрем. 
     - Нашла, о чем волноваться. Лей и не думай. 
     - А можно принять ванну? 
     И опять она решила сэкономить. Заткнуть сливное отверстие пробкой, и тогда в канализацию убежит гораздо меньше драгоценной воды. 
     Веч вспомнил: амодары предпочитают принимать душ или ванну. 
     - Здесь тепло, - сказала мехрем, прикоснувшись к чугунной батарее. 
     - А дома как? 
     - Прежде чем мыться или стирать, нагреваем помещение. У нас стоит небольшая печка в углу. С аффаитом* стало просто чудесно. А раньше быстро выстуживалось. 
     - Еще раз повторяю, забудь о бережливости, - приказал Веч и вышел, оставив её в одиночестве. 
     Прошло пять минут, десять. Он слышал шум льющейся воды, который вскоре утих. И отмечал машинально: наполнила ванну ... закрыла кран... разделась... забралась. 
     Сглотнув, Веч начал ходить по комнате туда-сюда. Не выдержал и, плюнув, пошел следом. 
     Оказывается, её опять разморило. Амодарка вздрогнула боязливо, когда он вошел, привнеся поток свежего воздуха. И поджав колени к груди, прикрылась руками. 
     Опустившись на корточки возле ванной, Веч закатал рукав рубахи, а мехрем настороженно следила за его движениями. 
     - Не прячься, - сказал Веч и отвел её руку в сторону. Отвел вторую, и амодарка послушалась, однако напряглась. 
     Его пальцы потрогали воду. Пожалуй, прохладно. Все-таки мехрем умудрилась сэкономить. 
     Ладонь медленно поползла по ноге, от колена и выше, по внутренней стороне бедра. 
     Амодарка замерла, вцепившись в бортики ванной. 
     - Не дергайся, - велел Веч сипло, и голос дрогнул. 
     Рука поднималась выше, и дыхание мехрем участилось. 
     - Смотри на меня. 
     Она не стала перечить. 
     Из наспех собранного пучка выбился русый локон, над верхней губой проступили бисеринки пота. Веч наклонился и слизнул солоноватые капельки, но руку не убрал. 
     Бесово наваждение. Не хватит никакой выдержки мучить её губы и ласкать там. И, тем самым, доводить себя до изнеможения. 
     Вскочив, Веч рванул полотенце с крючка и растянул, предлагая амодарке встать. И опять она подчинилась. 
     Укрыв плечи махровым отрезом, поднял её на руки. Легкую, невесомую. 
     Только Веч имеет право носить свою мехрем на руках. И в следующий раз переломает родственничку руки за возмутительную инициативу. Пусть тот благодарит Триединого за счастливое стечение обстоятельств. 
     Веч отнес её на кровать, в наспех разостланную постель, чтобы взять своё, теперь уже не щадя и не жалея. Потому что заслужил. Терпением и выдержкой.
     
     Он отвез свою спутницу тем же путем, каким доставил в гостиницу: от черного входа и до подъезда. Заглушил двигатель. 
     В салоне стало тихо. Мехрем, нервничая, с увлечением мяла пальцы, и Вечу вдруг пришло в голову: вот сейчас она откроет рот и произнесет слова, которым научил сородич. 
     И тогда он сделал единственное, что пришло в голову. Привлек амодарку к себе и, не позволяя отстраниться, поцеловал. До вспухших синюшных губ и полузадушенного писка. 
     Она затрепыхалась, пытаясь отстраниться. Но потом поняла, что снаружи не видно происходящего в салоне, и расслабилась, отвечая Вечу. Её шапка съехала набок, шарф сбился. 
     Да, получился грандиозный поцелуй, - признал не без гордости Веч. Мехрем дезориентировалась. Дышала тяжело и, раскрасневшись, смотрела с поволокой. И купала в неземном свете, льющемся через полуопущенные ресницы. 
     Что ж, если потребуется, Веч научится. Это не трудно, это легко. В конце концов, любой женщине любой национальности хочется тепла и ласки. 
     ___________________________________ 
     Следаки* (жарг.) - служба ревизии и внутренних расследований в даганской армии. Э'Рикс - уполномоченный генерального штаба по ревизии и внутренним расследованиям 
     Триединый - в даганской религии основа всего сущего. Божество, объединяющее три начала: землю, воздух и воду. 
     Bohor*, бохор - драка, потасовка. Жарг. - мочилка, буча, схлёст. 
     Sahsh, сахш (даг.) - крепкий алкогольный напиток на основе сброженного солода. 
     Мехрем* - содержанка, проститутка 
     Амодарский Петар* - человеческий муляж, набитый песком и опилками. Петар - широко распространенное мужское имя в Амидарее. 
     Kadil, кадил (даг.) - невеста по обмену 
     Echir, эчир* - покровитель 
     Ривал (на даганском), Риволия (на амидарейском) - страна-союзник. Ривалы (риволийцы) - её жители. 
     Хику (на даганском тхика) - состояние полного блаженства, нирвана. В действительности - коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге - смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств. 
     Cercal* - (церкал, на амидарейском - церкаль) - населенный пункт в Даганнии 
     Аффаит* - особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью. 

 

38

Чудеса. Оказывается, соответствующий подход в корне меняет дело. 
     Веч думал, никакие посулы не заманят мехрем* в гостиничный номер, а получилось наоборот. Похоже, в гостинице ей нравилось гораздо больше, чем на тахте в кабинете. 
     Поначалу мехрем не могла поверить в перемены. Думала, Веч протрезвеет, и всё вернется на круги своя. Нерешительна была и пуглива. Шаг вперед, два назад. А потом осмелела. Но стеснялась страшно. Куталась то в простыню, то в покрывало. И смущалась наготы Веча. Направится в ванную, а он наступит на шлейф покрывала, заставляя обнажиться. Потому что нравилось смотреть, как мехрем расхаживает голышом. 
     Сейчас она дремала, утомившись после всплеска страсти. Русые волосы разметались на подушке, дыхание выровнялось, а румянец спал. 
     Птичка Веча. 
     Его птичка обожала нежиться в кровати и принимать ванну. Веч раздобыл через хороших знакомых душистое мыло, и теперь мехрем благоухала жасмином. Хотя старалась тратить бережно и не усердствовала, чтобы не привлекать ненужного внимания, а всё равно без толку. Для доугэнца и намек на аромат равносилен удару по обонянию. 
     Неожиданно для Веча мехрем с легкостью перешла на "ты", перестав путаться с выканьем. То, чего он добивался чуть ли не принуждением, получилось само собой. 
     А вот обращаться по имени начала не сразу. Пришлось приучать. И лучшим плацдармом для обучения оказалась постель. 
     - Первая, - командовал Веч, и мехрем послушно вывела на его груди букву "В". - Вторая... третья... Что получилось? 
     - Веч, - произнесла она с запинкой. - Веч из клана Снежных барсов. 
     - Нет. Название клана добавляют к имени в официальных случаях, - поправил он. - Повтори, что получилось. 
     Веч заставил озвучить свое имя несколько раз, прежде чем удовлетворился результатом. 
     - То-то же. Привыкай, - приказал и, сграбастав мехрем в объятия, начал целовать. Точнее, зацеловывать. 
     - Ай, щекотно, - засмеялась она, и Веч, замер, словно завороженный, вслушиваясь в мелодичный смех. 
     Но и он не сразу научился выговаривать непривычное женское имя. 
     Жмурился, изображая спящего, а мехрем осторожненько дула. То висок пощекочет дыханием, то ушную раковину, то над губой подует. 
     - Аама... - бормотал Веч сонно, словно ему докучало внимание. - Аама, - повторял резче, потому что она не унималась. - Аама! 
     Конечно же, строгость была притворной. Нельзя переступать черту в игре с мехрем, иначе та спрячется как устрица в створках раковины. Замкнется в себе, и ничем не выковыряешь наружу веселость и непринужденность. Поэтому за грозным окриком следовало опрокидывание на спину и ответное щекотание. 
     - Нужно полупить кое-кого ремешком за вредность, - грозил Веч. Глаза мехрем расширились потрясенно, но потом она поняла: это же шутка! - и залилась смехом. 
     Шутки шутками, а всё ж Веча задевало, что мехрем допускает мысль, будто он может поднять на неё руку. 
     
     У Веча начали обветриваться губы. 
     - Как дитё малое. Облизываешь, что ли, на морозе? - проворчал Оттин, выдав склянку с заживляющей мазью. - Сбавь обороты с куревом. 
     Веч не стал объяснять, что о сигаретах почти не вспоминает. Так, выкуривает две-три за день, и то лишь при обострении нетерпения, когда нечем убить время до вечера. А губы обветриваются с непривычки, потому что с недавних пор Веч целуется с мехрем, где ни попадя: и в кабинете, и в гостиничном номере, и в автомобиле. Причем усердно целует, чтобы начисто лишить её соображения. 
     Но об этом Веч умолчал. Зато спросил у Оттина: встречалось ли в его практике, чтобы амодарка в постели становилась вялой и сонной, словно из нее выжали все соки? 
     - Твоя, что ли? - уточнил Оттин. - Надеюсь, засыпает после, а не до. 
     Веч проигнорировал поддевку. Хотя бес разберет, то ли насмешничает Оттин, то ли серьезен. 
     - После, - ответил коротко. 
     - С таким явлением не сталкивался, - ответил Оттин, подумав. - Могу предположить, что апатия связана с особым строением нервной системы амодаров. Коли они могут помирать усилием воли, отчего бы не впадать в сон после кувырков в кровати. Нервы амодаров - что струны комуза*. Натянуты до предела и сверхчувствительны. Поэтому амодарка ухайдокалась из-за твоих непомерных запросов и отключилась. Удивляюсь, почему не ходит нараскоряку. 
     Вот ехидна с бесстрастной рожей. 
     - Но случай нетривиальный. Не слыхал о таком, - признал Оттин. 
     Веч усмехнулся. Быть может, причина кроется в том, что его мехрем светится как огонек? Увидит Веча и вспыхивает как звездочка. 
     Он и на соплеменников посматривал снисходительно. Каково? Обзавидуйтесь. 
     А гарнизон вздохнул с облегчением: наконец-то у начальства наладилось с мехрем. Теперь начальству недосуг обходить казарму с инспекцией. Начальство не может дождаться завершения рабочего дня и торопится вызвать машину к крыльцу комендатуры. И засекает время: в распоряжении начальства - полтора часа в компании мехрем. Ужин на двоих теперь доставляют в гостиницу, а у шеф-повара появилась закладка в тетрадке с рецептами блюд. Так и называется: "предпочтения мехрем начальства". 
     
     Сегодня по его заказу потушат мясо с овощами, а на десерт испекут печенье с кусочками фруктов. И мехрем будет угадывать компоненты приготовленных блюд. Развлечение, которое ей нравится. 
     По колену двинули ногой, возвращая в реальный мир. Веч, очнувшись, собрался ругнуться, но друг показал глазами: "не спи. Между прочим, идет совещание". 
     - Точность, с которой амодары узнали о трассе залегания телефонного кабеля, подозрительна. Не бывает такого невероятного везения, - рассказывал О'Лигх. - В генштабе пришли к выводу, что идёт утечка информации, причем не из амодарской столицы, а с мест. 
     Последняя выходка партизан распалила доугэнцев. Так называемое Сопротивление перерезало кабель, изолировав южный гарнизон от внешнего мира. Вдобавок амодары устроили засаду связистам, выискивающим пробой в линии. Партизаны тщательно подготовились к диверсии и не жалели патронов. А в результате - масштабные потери с обеих сторон. В ответ доугэнцы костьми легли, но сполна отомстили зарвавшимся диверсантам. 
     - Под словом "с мест" подразумеваются гарнизоны и форпосты, - продолжил О'Лигх. - Служба внутренних расследований вплотную занялась поиском источника утечки. Скоро и к нам пожалуют следователи. Будьте бдительны. Не мне вас учить. Если завелась вошь, нужно её раздавить немедля. 
     Бдительность необходимо проявлять во всём, даже в общении с мехрем. В частности, держать язык за зубами и не допускать разговоров на посторонние темы. Но Веч трижды бы поручился, что не сболтнул лишнего, да и не допускал мысли, что мехрем связана с партизанским подпольем. Какая ж из неё разведчица? Проявляет любопытство, но не о том. 
     Вчера она изучала его тело. Пробегала пальцами по мышцам и ручейкам вен. Трогала полоски шрамов и посматривала вопросительно и даже тревожно. Потому как каждый рубец - напоминание о минувшей войне. 
     К удивлению и облегчению мехрем, война оставила всего три отметины, да и то ранения оказались второстепенными. Большинство шрамов Веч заработал в мирное время. 
     - А этот откуда? - провела осторожно по темному рубцу с правого боку. 
     - Старший братец пощекотал ножичком на тренировке. Мне было тринадцать лет. 
     - Неужели? - в серых глазах отразился испуг. - Разве можно, чтобы брат на брата с ножом? 
     - Нужно. Иначе не победить в драках с другими противниками. Так что стоит сказать брату спасибо. 
     - Ты часто дрался, - заключила она со вздохом. Наверное, сосчитала шрамы и прикинула в уме. 
     - Бывало. 
     Мехрем сжала кулак. 
     - Я бы не смогла, - сказала задумчиво. 
     Веч фыркнул, не сдержавшись. Накрыл рукой маленький кулачишко, и тонкие пальцы утонули в его ладони. 
     - И не надо, - заверил со смешком. 
     Мехрем смутилась. Хотела еще о чем-то спросить, но не решилась. 
     Хотя её неуверенность проявлялась всё реже. Мехрем набиралась смелости день ото дня. 
     - У тебя ужасное произношение. И смешное, - сказал как-то Веч. 
     - У тебя не лучше, - обиделась она. 
     Ответила и испугалась своей храбрости, но Веч не позволил развиться страху. 
     - Ну, так научи, - придвинулся вплотную. - Как по-амодарски правильно: "Хочу тебя поцеловать?" 
     Мехрем посмотрела на его рот и покраснела. Веч ощутил волну жара, прошедшую по её телу. Потому что мехрем знала: дело не кончится прикосновением к губам. 
     Она постепенно раскрепощалась в постели. Стеснительной амодарке стоило трудов перебороть свою стыдливость. 
     - Не пойму, вроде бы и замужем была, а на мужские причиндалы боишься взглянуть, не говоря о том, чтобы потрогать, - сказал как-то Веч, посмеиваясь. 
     Ляпнул, не подумав, и щеки мехрем налились пунцовостью. А Веча потянуло на поучения. 
     - И вообще, зарядка в кровати - чистая физиология. Сброс напряжения. Один из способов выпустить пар. К чему сдерживаться, если организм не против? 
     Его слова почему-то задели мехрем. Вскочив с постели, она начала торопливо одеваться, и руки тряслись. Веч тогда перепугался, заметив дрожащие губы и слезы в глазах. И заторопился с примирением, хотя не понял причину обиды. Ведь правду сказал: амодары консервативны, а доугэнцы раскованны. Амодары выражаются витиевато и падают в обморок, услышав откровенную, по их мнению, непристойность, а доугэнцы не видят пошлого умысла в том, что вещи называются своими именами. Да и какая пошлость в обнаженном теле и в том, что происходит в постели между двумя? 
     И лишь позже до него дошло. С мехрем обычная физиология превращалась в священнодействие. Как лепестки розового бутона распускаются, являя миру совершенную красоту цветка, так же и мехрем раскрывалась в страсти. И как цветок кружит голову нежным ароматом, так же и ласки мехрем дурманили разум. И её застенчивость была к месту, и стыдливость. И характер проскальзывал, правда, нечасто, но чем бес не шутит, всё ещё впереди. Да, она понемногу осваивалась, становясь настоящей мехрем. 
     В отношениях с ней Веч продвигался на ощупь, точно слепой. Узнавал заново привычки и пристрастия. И её мнение по тому или иному поводу. Не нейтральные вежливые фразы, а искренность в убеждениях. 
     И национальная гордость никуда не делась, просто хорошо маскировалась. Мехрем категорически не воспринимала насмешки над амодарским менталитетом, хотя и вела себя сдержанно. Но когда поджимала губы и замыкалась, Веч понимал: она оскорблена или обижена. 
     - Странные у вас имена, - сказал он как-то. - Длинные и тягучие. Много лишних букв. И вообще, вы, амодары, любите заниматься ненужным украшательством. А за кружевами и бантами теряется смысл. 
     - Наши имена не страннее, чем ваши, - ответила мехрем и вздернула подбородок. И ложку отложила, не притронувшись к десерту. 
     Веч выругался про себя. Бес потянул за язык, а в результате мехрем мгновенно воздвигла невидимую стену отчужденности. Вроде бы дипломатична и слова лишнего не сказала, а всё же он почувствовал нутром перепад в настроении. 
     - Как образуются ваши имена? - спросил примирительно, давая понять, что ему интересен ответ. 
     - Ты ведь учил амодарский. Должен знать, - ершилась мехрем. 
     - Плохо учил, - покаялся Веч. - Прогуливал занятия. 
     - Первая часть - это имя, которым нарекают ребенка. Вторая часть - производная от имени отца. У девочек оканчивается на "а", у мальчиков - на другие гласные, но в основном, на "у", - ответила она с ноткой раздражения. 
     Веч воспрял духом. Уж лучше её недовольство, чем деланое спокойствие. 
     - Значит, твоего отца звали... - задумался он, - Петром? 
     - Его имя - Петар, - поправила мехрем. 
     - А отец твоей дочери - Микас? 
     - Да, - кивнула она и задумалась. 
     Веч чертыхнулся. И зачем было спрашивать о муже? Наверняка она витает теперь в стране несбывшихся грез. 
     Не угадал. 
     Мерем улыбнулась. 
     - А по какому принципу образуются ваши имена? 
     Оттаяла, - выдохнул облегченно Веч. 
     - В клан входит много семей, и между ними существуют родственные связи. К имени, данному при рождении, добавляется название клана, а приставка обозначает принадлежность к семье. 
     - Приставка - то же самое, что и фамилия? 
     - Ну-у, можно сказать, и так. Например, моего отца звали А'Сан, сестру - А'Рила, брата - А'Фарах. 
     - Необычно, - признала мехрем, обдумав услышанное. На её лицо набежала тень, но вскоре морщинка меж бровей разгладилась. 
     
     Мехрем дремала, а Веч, подперев голову рукой, наблюдал за спящей. За изгибом губ, припухших от поцелуев, и за тенью, отбрасываемой ресницами. И хвалил себя за отличную идею с таблетками, пришедшую однажды в голову. Если человек горячо хочет чего-то, нужно дать ему желаемое. Такая малость, а мехрем счастлива и не улыбается вымученно с похоронным видом. 
     Веч дотянулся с осторожностью до тумбочки и взял бумажный фонарик. Повертел в руках, разглядывая в сотый раз, наверное. 
     Она спала чутко. Малейшее колебание - и открывает глаза. Поэтому амодарский сувенир, перекочевавший из кабинета в гостиницу, лежал в пределах вытянутой руки. 
     Хрупкая безделушка, как и её дарительница. На вид неприметна, но в резных завитушках и замысловатых изгибах определенно что-то есть. Чем дольше смотришь, чем сильнее проникаешься. И ловишь себя на том, что любуешься безотрывно. 
     И Веч любовался. Гладил и целовал. Лодыжки у мехрем узкие, щиколотки тонкие, а ноги стройные. И сама она узка в кости. Грациозна и гибка. Доугэнки в большинстве своем крепко сбитые и широкобедрые. А мехрем Веча словно точеная беломраморная статуэтка, он видел такие в амодарском музее. Изящная, светлокожая. И волосы легки как облако. А губы - точно спелая малина. 
     С виду похожа на неказистый запыленный камешек, но если потереть, выяснится, что в руках редкостная жемчужина. Неужто все амодарки умело притворяются замухрышками? 
     Веч приглядывался к ним и наблюдал. 
     Боязливые. В мешковатой одежде, скрадывающей контуры фигуры. Бледные и тощие. Ни груди толком, ни зада. Никакого сравнения с его мехрем. 
     Устроившись на плече Веча, она выводила на его ладони затейливые узоры или прикасалась осторожно к рубцам шрамов. Или обрисовывала линии кланового знака. Почему-то к татуировке на спине мехрем испытывала настороженность, смешанную с благоговейным трепетом. И ей важно было чувствовать Веча в поцелуях и прикосновениях. 
     Лебедь-птица! Вот на кого похожа мехрем. 
     Лебеди, потеряв свою пару, тоскуют и погибают. Так же обстоит дело и с амодарами. Сильное чувство, подаренное одному-единственному, они носят в сердце до самой смерти. 
     Ерунда всё. Его мехрем противоречит общепринятой байке об амодарской верности. И не похоронила себя вместе с известием о гибели мужа, а попыталась жить дальше. 
     Веч обнял её и притянул к себе. Разбудил, конечно же. Мехрем сонно потянулась. 
     - Уже пора? 
     - Нет. Еще рано. Спи. 
     Она поворочалась, устраиваясь поудобнее, и прижалась, переплетя его пальцы со своими. И Веч вдруг остро пожалел о скоротечности времени. На всё про всё - полтора ежевечерних часа. И в постели чуть больше сорока минут. Выходные в расчет не берутся. Мало, очень мало. Вот до утра было бы самое то. Но у мехрем есть семья. Мать в годах и дочь, которая не заснет без обязательной сказки. 
     Время неумолимо и течет как вода в одном направлении. Остается довольствоваться самообманом. Например, не менять постельное белье. Наволочку, на которой остался запах жасмина, и простынь со следами отшумевшей страсти. 
     - Я дарю тебе клан. Ты будешь Аамой из клана Белых лебедей. 
     Она улыбнулась. 
     - А такой клан существует? 
     - Сейчас узнаю. Скоро вернусь. 
     Накинув китель, Веч спустился в фойе. 
     У кого бы спросить? Как назло, дежурный из штормовой лиги и не сможет помочь. 
     - Дай-ка телефон, - велел Веч и набрал номер. - Южное направление, подполковник А'Веч. Мне нужен У'Крам, командированный из южного гарнизона. 
     И терпеливо ждал через треск, шум и помехи, когда Крам ответит. На днях друг отправился в генштаб вместо Веча. Тот, выслушав приказ, упросил О'Лигха дать хотя бы пару недель "отдыха". Полковник подошел к просьбе с понятием, найдя замену, и Крам, заскучавший от безделья, рванул в амодарскую столицу, только пятки засверкали. А сейчас, вникнув в вопрос Веча, цветасто выругался. 
     - Вижу, тебе больше нечем заняться, кроме как отрывать меня от дела. Не было и нет такого клана у небесных. 
     А теперь будет. 
     Веч взял перо за вахтенной стойкой и направился вальяжной походкой в номер, провожаемый понимающим и завистливым взглядом дежурного. 
     Сейчас Веч поднимется на второй этаж, туда, где ждет женщина в постели, пропитавшейся негой и сладкой истомой. Он заставит мехрем повернуться на бок и нарисует на бедре птицу. Несколько криво, но весьма похоже на оригинал. 
     Под её смешки и хихиканье. 
     - Не дергайся, а то смажется. 
     - Щекотно. 
     - Вот. - Закончив рисовать, Веч отодвинулся, чтобы полюбоваться творением. - Это твой клан, и ты его хозяйка. 
     - Спасибо. Я польщена. 
     - Аама из клана Белых лебедей, - сказал он, загребая мехрем в объятия и нависая сверху. 
     Она рассмеялась грудным смехом, действовавшим на Веча не иначе как гипнотически. Провела ладонью по небритой щеке и поцеловала, куснув губу. Вот бесовка! Знает, как распалить, не напрягаясь. 
     Не беда, что рисунок смоется в ванне, и останутся слабые очертания, которые окончательно исчезнут через день-два. Главное - то, что происходит здесь и сейчас, между ними двоими. 
     Теперь Веч знал, чего хочет. 
     Хочет, чтобы у мехрем был ребенок от него, и не имеет значения, дочь или сын. Важен результат "совместного творчества". Хочет занять в её сердце место наравне с мужем, а лучше бы потеснить. Мертвые должны уступать дорогу живым. 
     И в Доугэнну хочет увезти. И построить там золотую клетку для птицы-лебедя. 
     
     *** 
     
     Оказалось, самое трудное - в первый раз назвать его по имени. И не воспринимать как грозного командира чужеземной армии. Забыть о господине подполковнике и увидеть в человеке с офицерскими погонами обычного мужчину. 
     Ох, и нелегкая задача. 
     Поначалу метаморфозы в поведении господина подполков... Веча пугали непредсказуемостью. Сменившаяся полюсность в отношениях запутывала и настораживала. Но при всех страхах и подозрениях Айями почувствовала себя... живой, что ли. И желанной. 
     Забытые ощущения. Окрыляющие. 
     - Почему? - решилась, наконец, спросить. 
     - Пора что-то менять, не находишь? - ответил небрежно Веч. 
     - Мне кажется, я принуждаю тебя. 
     К полнейшей неожиданности, он рассмеялся, чем опять-таки поразил Айями. Прежде она не слышала, чтобы Веч смеялся весело и заразительно, за исключением случайно подсмотренного перекидывания снежками. 
     - Если это принуждение, то я согласен подчиняться. 
     - Просто... вдруг тебя напрягает? Я ведь не настаиваю. Совсем необязательно... - произнесла она неуверенно. 
     - Нет, обязательно. И настаиваю я, - посерьезнел Веч. 
     Айями посмотрела недоверчиво. С чего бы ему менять мнение касаемо постельных отношений? Перемены и впрямь сбивали с толку. 
     Объяснение брезгливости Веча созрело в её голове давно. Всё-таки Айями принадлежит к враждебной нации, а ему тяжело перебороть антипатию к Амидарее в целом. Вот антипатия и вылилась в сдержанность в выражении чувств. Возможно, господин подполковник стыдился проявления слабости и поэтому дистанцировался. 
     И вдруг в одно мгновение всё перевернулось с ног на голову. Почему? 
     Веч сказал: "Я отвык. Разучился". Быть может, дело не в Айями и не в амидарейской нации, а в том, что на войне душа становится заскорузлой. Она поглощена ненавистью к врагу и одержимостью победой, все прочие чувства отмирают. 
     Как бы то ни было, еще вчера Айями намеревалась воспользоваться советом Имара, а сегодня и не помышляет об этом. Потому что теперь между ней и господином подполков... Вечем протянулась ниточка взаимной доверительности, которая обычно связывает двух близких людей. И ниточка намерена крепнуть день ото дня. 
     - Я не вышла бы в тот вечер из дома, и что тогда? - спросила Айями, пристроив голову на мужском плече. Замечательное ощущение: Веч - горячий и сильный. И надежный. Он рядом и никуда не спешит. 
     Не удержавшись, Айями провела ладонью по его груди и, заробев, отдернула. Но Веч перехватил руку и пригвоздил к стальному прессу. 
     - Ну-у... когда-нибудь бы вышла. Например, на работу, - отозвался со смешком. 
     И опять Айями взглянула с недоверием. Неужели он остался бы на улице до утра? Ждал бы в машине и курил как паровоз. И промораживался, превращаясь в сосульку. 
     Тот вечер стал переломным. Сев в машину, чтобы окончательно и бесповоротно объясниться, Айями вернулась домой ошеломленной и с саднящими губами. А Веч начал осваивать то, от чего отвык во время войны, и старательно избавлялся от сдержанности в проявлении чувств. Настоящий солдат. Поставил задачу: взять высоту, и немедля пошел в наступление. 
     
     Он был раскован и не стеснялся своей наготы. И от Айями добивался того же. Заставлял расхаживать перед ним без одежды и следил как кот за мышью. 
     - Иди сюда, - велел, усевшись на краю кровати. 
     Притянув к себе, накрыл ладонями полушария груди и провел по бокам, оглаживая. Поцеловал в пупок, и Айями хихикнула. А Веч развернул её спиной и переключился на ягодицы. Он вообще испытывал нездоровое внимание к этой части тела. Укладывал Айями животом на кровать и гладил, целовал каждую половинку. 
     - Вкусно? - спросила она как-то. 
     - Очень, - ответил Веч с рокочущей интонацией, не поняв иронии. 
     - Что в ней особенного? - Айями, изловчившись, вывернула голову, чтобы взглянуть через плечо. 
     - Она идеальна, - ответил Веч серьезно. 
     Ему нравилось, когда Айями ласкала себя, но она с неохотой подчинялась его желаниям. Мешала стыдливость. 
     Веч не настаивал. Довольствовался купаниями в ванне. Айями водила мыльной мочалкой по телу, а он, сидя рядом на корточках, наблюдал и помогал смывать пену. Или перехватывал инициативу, отбирая мочалку. В такие моменты, казалось, в помещении сгущался воздух, и Айями начинала задыхаться под провокационными движениями мужской руки. Зрачки Веча увеличивались, накрывая радужку, а кадык ходил при сглатываниях. 
     "Совместное" мытье в ванной заканчивалось неизменно. В постели. 
     Он находил удовольствие в том, чтобы доводить Айями до изнеможения, порой безжалостно. Очевидно, её притворство стало ударом по самолюбию Веча.
     Ему нравилось гладить и ощупывать, изучая каждый сантиметр тела. Прикосновения мозолистых ладоней горячили кровь и окрашивали румянцем щеки Айями. 
     - У тебя прохладная кожа. Пульс нечастый и слабый, а характер уравновешенный, - сказал Веч, поцеловав косточку на щиколотке. - Сразу видно, что ты - дитя северной страны. 
     И переключил интерес выше, вызвав у Айями сдавленный "ох" и попытку свести колени. 
     - Настоящая снежная пери*. Холодная и спокойная. Мраморная, - заключил Веч, уделив повышенное внимание внутренней стороне бедер. 
     Пальцы Айями судорожно сжали простынь. Того гляди, с губ сорвется стон. И даже лужицы не останется от снежной пери. Растает в мгновение ока. 
     - Не закрывайся, - велел Веч. 
     Куда там. Айями всячески пыталась увильнуть от его бесстыдной настойчивости. 
     Веч вскочил и, порывшись в шкафу, вытащил две свежевыстиранные рубахи. Завязал рукава узлом вокруг задних ножек кровати и вручил подолы. 
     - Держи крепко, - приказал и, разведя колени Айями, возобновил неспешную мучительную ласку. Языком. Ртом. 
     - Нет... Пожалуйста, - выдохнула Айями, и голос сорвался. 
     Она искусала губы в кровь, сопротивляясь изо всех сил. Запрокинула голову, прогнувшись в пояснице. Жар расходился волнами, а грудь налилась болезненной чувствительностью. 
     - Не могу больше... 
     - Не можешь - не молчи, - разрешил Веч, оторвавшись на секунду от процесса. 
     Боролась Айями с собой, противилась, как могла... и проиграла. Выдержки хватило ненадолго, и с сомкнутых губ слетел стон. 
     - Пожалуйста, - прошептала, теперь уже умоляя об облегчении. 
     Веч не отказал. 
     - Не отпускай и не сдерживайся, - раздался вкрадчивый голос над ухом. 
     И Айями не сдерживалась. Иначе бы она не выдержала. Умерла бы, наверное, от чувственной пытки. Рубашечная ткань натянулась, угрожая треснуть. 
     Удовольствие оказалось настолько сильным, что на какое-то время Айями выпала из реальности, ослепнув и оглохнув. Веч догнал следом с хриплым стоном и обрушился рядом. 
     Опустошил, выпил подчистую. И сам выдохся. Потерся вспотевшим лбом о плечо Айями и засмеялся неслышно. 
     - Я не могу отпустить, - сказала Айями жалобно. Язык еле ворочался, тело превратилось в желе. К навалившейся апатии добавилось покалывание в мышцах. Руки онемели, ухватившись намертво за подолы рубах. 
     Веч помог. Осторожно отцепил пальцы от ткани и снова гладил, целовал запястья и ладони, погружая Айями в дрёму. И больше не заикался о том, что физическая близость - всего лишь физиология. 
     
     - Я не знал, что амидарейки отключаются после занятий любовью, - сказал Веч как-то, чем привел её в замешательство. Точнее, поверг в смущение легкостью, с коей упомянул о светлом чувстве. Впрочем, Айями сообразила, что он вкладывал в это слово иной смысл. Даганны вообще подходят с любовью к постельным отношениям, то есть, к результату. 
     - И я не знала, - призналась, покраснев, и на лице Веча промелькнуло самодовольство. 
     Айями невольно сравнивала его с мужем. 
     Отношения с Микасом плыли на волнах романтики. Он лелеял, восхищался, боготворил. Возвел пьедестал для своей королевы и ставил удовольствие Айями превыше своего. 
     Веч придерживался того же мнения, однако сокрушал напористостью и энергичностью. И непредсказуемостью. Брал своё, не забывая об Айями, но выжимал досуха. Доводил до грани, на которой она забывала о скромности и стеснительности. Пробуждал животные инстинкты, спрятанные глубоко в подсознании. Как-то Айями заметила на его спине странный рисунок в виде полумесяцев. Оказалось, полукружия её ногтей оставили след на загорелой коже, но Айями, хоть убей, не смогла припомнить, когда это произошло. Она вообще мало что помнила, кроме потребности в утолении телесного голода, умело разжигаемого Вечем. 
     Айями пугали изменения, с ней происходящие. Она испытывала неловкость, а Веч, наоборот, довольно насвистывал, словно для него необузданность в постели являлась обычным делом. 
     Ему нравилось наблюдать за Айями. Однажды очнувшись ото сна, она поймала Веча за рассматриванием. Вот как эксперт по живописи любуется подлинником дорогой картины, так и Веч изучал лицо Айями. Она машинально потерла щеку. 
     - Грязная? 
     Он покачал отрицательно головой и ничего не ответил. 
     В другой раз Айями вынырнула из дрёмы, оттого что губам стало щекотно. И поняла: это Веч водит пальцем, прикасаясь с осторожностью. Айями взяла и укусила за палец, не размыкая век. Несильно прижала зубами, зато эффект оказался неожиданным. Веч сперва оторопел, а потом захохотал. 
     - Больно? - спросила Айями, испугавшись смелого порыва. 
     - Нет, - давясь смехом, Веч стиснул её в объятиях. 
     - Больше не буду, - повинилась Айями. 
     - Напротив, - ответил он весело. - Кусай, где хочется. Точи зубки на здоровье, - и опять засмеялся, сочтя сказанное удачной шуткой. - Ты ведь мехрем. 
     - Значит, мехрем дозволено кусать? - улыбнулась Айями. 
     - И не только. Мехрем и прикрикнуть может, если что не так. И сковородкой приложить, - ответил Веч и, заметив её изумление, пояснил: - Поэтому нужно всячески поддерживать хорошее настроение мехрем. 
     И подтвердил сказанное притворно тяжким вздохом. 
     Поддержание хорошего настроения Айями он видел, во-первых, в потаканиях капризам. Мехрем хочет встречаться в гостинице? Пожалуйста. Мехрем желает принять ванну? С удовольствием. Мехрем вспомнила о гулаб джамун*? Напекут целый противень. 
     Как ни странно, гостиничный номер стал зоной комфорта для Айями. Неприкосновенной территорией. Имитацией домашнего уюта. На удивление, стекла в номере не заиндевели в сильный мороз. Окно выходило на заснеженное поле. В мирное время напротив гостиницы располагался небольшой сквер, но в войну деревья вырубили, а от скамеек не осталось и воспоминаний. Лишь открытое заснеженное пространство с цепочками следов, возможно, мышиных или заячьих. За бывшим сквером кособочился разграбленный многоквартирный дом. Три этажа выбитых стекол и отсутствующих рам, проплешины в кровле. Удручающее зрелище. Айями предпочитала задергивать шторы, чтобы не видеть реалии послевоенного времени. 
     Веч с легкостью пошел навстречу её желаниям, и по завершению рабочего дня у крыльца ратуши ожидала машина. Вечерние встречи не афишировались, лишние свидетели не вовлекались. Веч садился за руль и подвозил к черному входу гостиницы. Хотя от кого прятаться? Кому надо, тот увидит. Достаточно внимательного взгляда дежурного в фойе ратуши или случайного столкновения с офицером, вывернувшим из-за угла в гостиничном коридоре. 
     Поначалу Веч предлагал подниматься в гостиницу с парадного входа, но Айями наотрез отказалась. И ведь смирилась с тем, что тайное когда-нибудь станет явным, однако ж, наивные уловки успокаивали. Веч не стал настаивать, но не замедлил сдать с потрохами. Откозыряв встречному лейтенанту, приобнял Айями и повел дальше по коридору. Тут и гадать не нужно о том, что забыла амидарейка в гостинице. Коли нет ни ведра, ни тряпки, значит, не поломойка. 
     Во-вторых, Веч считал регулярные подношения обязательным условием хорошего настроения мехрем. И чем дальше, тем непомерней становился размах подарков, доставляемых курьерами. 
     Айями чувствовала себя крайне неловко и пыталась втолковать, что материальная сторона вопроса её не волнует. Уговаривала и убеждала, и даже обижалась. Но Веч искренне не понимал причин для отказа. 
     - Мужчина весь день занимается делами. Возвращается домой уставшим и ждет внимания. А женщина задергана заботами по дому. Что получится? Этак она уснет в шаге от кровати, не говоря о том, чтобы приголубить мужчину, - объяснял Веч. - А подарки облегчают заботы, и у мехрем появляется свободное время для эчира*. 
     - А у тебя есть мехрем... там? - Айями мотнула неопределенно головой, не став уточнять, где находится "там". Поинтересовалась как можно равнодушнее, стараясь не показывать, что вопрос дался с неимоверным трудом. 
     - Да, у меня есть мехрем, - подтвердил Веч. Видно, хотел напустить загадочности, но, заметив в глазах Айями нечто, его испугавшее, поспешил пояснить: - Одна-единственная, и она здесь, в этой комнате. Думаешь, у мужчины столько мехрем, сколько пальцев, и даже больше? Это заблуждение. В Даганнии есть пословица: "Завел мехрем - протягивай ноги". 
     "Одна-единственная, и других нет!" - подпрыгнуло сердце и забилось учащённо. 
     - Вот поэтому я не хочу, чтобы ты протянул ноги, - ответила Айями, но её возражения были заглушены поцелуем Веча, посчитавшего разговор исчерпанным. 
     В другой раз он спросил: 
     - Хочешь серьги? А может, кольцо? Или браслет. Или монисто. Проси, что хочешь. 
     - Н-нет, спасибо, - промямлила Айями ошарашенно, и перед глазами возник образ Оламки, похвалявшейся драгоценными безделушками. - Зачем они мне? Надеть некуда, красоваться не перед кем. И люди не поймут. 
     - Будешь передо мной красоваться, - ответил Веч и воодушевился этой идеей. - А что? Отличная мысль. Я и ты, и на тебе из одежды только лебек*. 
     - Это дорогой подарок, ко многому обязывающий. Я не могу принять, - заявила твердо Айями, и тут её осенило: - Откуда украшения? - спросила с подозрением. 
     Веч внимательно посмотрел, как если бы пытался прочесть мысли, и ответил: 
     - Из Даганнии, откуда еще? Думаешь, мы - неотесанные варвары? У нас знают толк в ювелирном мастерстве. 
     - Я верю, - согласилась Айями, успокаиваясь. Ей вдруг пришло в голову, что Веч предложил примерить драгоценности из амидарейской казны, разграбленной победителями. 
     - Ладно, серьги не хочешь, кольцо не желаешь. Может, примешь шубу соболью или шапку лисью? 
     Айями только руками всплеснула и давай в сотый раз объяснять, почему роскошный подарок неприемлем в условиях Амидареи. Подключила всю свою дипломатичность и умение убеждать. Бесполезно. Непробиваемо. Разве что её страх перед злословием и ненавистью горожан умерил пыл Веча. И все равно он был недоволен, а тема подарков так и осталась камнем преткновения. 
     
     Однажды Айями с удивлением признала: она перестала бояться. И не вспоминает о том, что когда-то принуждала себя притворяться. А Веч - обычный человек со своими страстями и предрассудками. Он бывает в хорошем настроении, бывает недовольным, бывает великодушным, а бывает вспыльчивым. И раздраженным бывает, и задумчивым. И, несмотря на пропасть между даганским и амидарейским менталитетами, охотно идет на компромисс. 
     Хотя знак равенства между "обычностью" и Вечем - весьма условный. При всей его грубоватой мужицкости чувствовалась отточенность в манерах. Породистость, что ли. А может, это аккуратность и военная выправка, отшлифованные годами службы. Веч щеголял начищенными ботинками, отутюженными стрелками на форменных брюках, гладковыбритым лицом, не говоря о чистоплотности в целом. И интеллектуально превосходил Айями - как-никак на его стороне богатый жизненный опыт и образование. Она не раз задавалась вопросом: что такого особенного и неповторимого Веч нашел в ней, простой амидарейке с неприметной внешностью? Ни талантов, ни яркой харизмы. Как долго продлится его интерес: до весны или угаснет гораздо раньше? 
     Интерес Веча не ослабевал. Более того, Айями заметила, что исподволь может влиять на его настроение. Польстить или подластиться - и недовольство Веча тает как снег в жару. Проявить инициативу в постели - и раздражение, коего он набрался за день, вмиг испаряется. Теперь она и обижаться себе позволяла, зная, что Веч, кровь из носу, постарается уладить недоразумение. И он беспрекословно потворствовал бы капризам и прочим вывертам своей мехрем, но Айями старательно избегала подобных способов ненавязчивого давления. Совесть претила ей печься о выгоде, пользуясь расположением высокопоставленного даганского офицера. Поскольку Айями скромничала, что оставалось Вечу? Выход один: баловать на своё усмотрение, зачастую забывая о чувстве меры. Но при всем великодушии и щедрости Веча существовали темы, запрещенные для обсуждения: его дела и будущее Амидареи. 
     - Война закончилась, и это главное. А на каких условиях, решать не мне и не тебе, - сказал он, когда Айями однажды за трапезой невзначай вернулась к вопросу о судьбе страны. 
     И в ответ на удивление Айями, мол, разве жители не вправе знать о том, что их ожидает, обрубил разговор. 
     - Моему руководству виднее, что и как. Когда потребуется, населению сообщат. 
     Она не осмелилась настаивать, заметив, что Веч взвинчен. 
     Помимо патриотического любопытства её беспокоили и другие вопросы, но Айями так и не решилась их озвучить. Например, о семье Веча. О детях и о жене, оставшейся в Даганнии. О возлюбленной, тоскующей по мужу. По герою-победителю. И ведь не раз собиралась спросить, но в самый ответственный момент нужные слова вылетали из головы. А виной тому - элементарный страх. Айями боялась разрушить нежданную идиллию. Страшилась услышать правду. Наверное, потому что не сомневалась в ответе. И тогда не будет, как теперь. Призрак незнакомой женщины обретет материальность. 
     Это настоящая пытка - знание. О той, что стала для Веча солнцем. А Айями - так, луна на небосводе Амидареи. 
     Не представляла и Айями того, что будет дальше. Хотя Веч и избегал провокационных, по его мнению, вопросов, ей хватило ума по обрывкам случайных фраз домыслить и нарисовать в воображении картину будущего. Весна не за горами. Грядет новый виток кровопролитного противостояния при участии Риволии. Что делать: остаться здесь, на руинах поверженной страны, или отправиться за Полиамские горы? Если ехать, то куда? К брату, который, возможно, и не брат вовсе? Или в родной церкаль* Веча, туда, где главу семьи ждут не дождутся жена и дети? Да и Веч, единожды обмолвившись, больше не заговаривал об отъезде в Даганнию. 
     Теперь она прекрасно понимала метания и страхи Мариаль. Спросить бы у Веча напрямик, каковы его планы, и есть ли в них место для Айями, но едва она открывала рот, как губы онемевали, а язык прилипал к нёбу. Но при всей неясности перспектив особой благодарности заслуживало согласие Веча на контрацепцию. Хоть он и поупрямился поначалу, а всё ж таки пошел навстречу Айями, потому что уважает её интересы. И дал ей право на выбор без шантажа возможной беременностью. 
     По понятным причинам Айями не интересовалась особенностями житья-бытья в родном селении Веча и не рисковала спрашивать о близких. Веч упомянул о родственниках в прошедшем времени, и хотя сказал спокойным тоном, словно примирился с потерями, Айями ни на миг не усомнилась, что причиной безвременной кончины стала война - заглянула ли та в глаза на передовой, или её дыхание добралось до даганского тыла. 
     И о вехах в биографии Веча расспрашивала с осторожностью. Ходила кругами вокруг да около, подбирая правильные слова. 
     - Ты с детства мечтал стать военным? 
     - Не поверишь, и в мыслях не имел. Сначала по чистой случайности попал в отряд сагрибов*. Их нанимают для охраны поселений, торговых караванов или телохранителями. Два года бороздил по стране, а потом поступил на учебу по военному ремеслу. 
     - А мой брат бредил карьерой военного. 
     - Я выполнял веление отца, а вот мать высказалась категорически против. Отец надеялся, что муштра и дисциплина меня обуздают. 
     - Значит, ты был сорванцом? - улыбнулась Айями. 
     - Всякое случалось, - ответил Веч уклончиво. 
     - Война закончилась, а ты останешься служить в армии? 
     - Нет. Хватило с лихвой. Думаю вскоре подать в отставку. На гражданке непочатый край дел. Нужно поднимать клан. Да и церкаль надо восстанавливать. 
     Слова Веча озадачили. На него не похоже: снимать мундир накануне заварухи, намеченной на весну. Ни один даганн не станет отсиживаться в стороне и поднимется горой за собратьев. Или Веч заранее уверен, что мятеж успешно подавят и без его участия. А значит, предстоит безжалостная и беспощадная бойня. Даганны устали воевать и не будут церемониться. 
     - А вдруг военная служба - твое призвание? Когда-нибудь ты станешь командором, - сказала Айями с серьезным видом. 
     Веч хмыкнул. 
     - Вряд ли. Я не собирался делать карьеру в армии. - Он похлопал по офицерскому погону. - Но, видно, такова была воля Триединого. 
     - Придется осваивать новую профессию... на гражданке. 
     - Это не проблема, - отозвался Веч небрежно. - Главное, сохранить голову на плечах, и чтобы руки росли из нужного места. 
     - А я так и не выучилась. А ведь хотела, - призналась Айями с сожалением. 
     И умолчала о том, что мечтам о специальности врача или архитектора помешала приключившаяся вдруг любовь. Но для амидарейцев обвинять светлое чувство в несбывшихся планах - сродни святотатству. Амидарейцы ставят отношения с любимыми на приоритетное место и готовы пожертвовать свободой, согласны поступиться амбициями. 
     - Не совсем так, - возразил Веч. - Ты сносно знаешь даганский. И разговорную речь, и письменность. Разве переводчик - недостойная профессия? 
     - Наверное, - сказала Айями неуверенно. - Думаешь, переводчики будут востребованы? 
     - Не сомневаюсь. 
     Веч замолчал, и она решила, что вступила на зыбкую почву. Наверное, он ждал вопроса о том, есть ли нужда в переводчиках в его родном селении. И Айями могла бы поклясться: у Веча давно заготовлен ответ. 
     Нет, нет! Лучше не знать. Зажать уши и зажмурить глаза. 
     Айями поспешила перевести разговор на другую тему. 
     - Откуда в Даганнии песец и соболь? Они ведь обитают в тайге. 
     - Ого, да у тебя хорошие познания в географии, - поддел шутливо Веч. - Пушнина водится в предгорьях, там смешанные леса. Правда, попадается нечасто, поэтому меха у нас ценятся. Зато на севере Амидареи соболь прячется за каждым деревом. 
     "Наверняка даганны успевают очищать наши леса от зверья. Тащат на родину всё, на что ляжет глаз", - мелькнула мысль у Айями. 
     - А золото и драгоценные камни добываете в горах? 
     - Руды - в горах, а самоцветы - представь себе - в пустыне. Она щедра на подарки, но расстается с сокровищами неохотно. Мы называем их пустынной росой. И собираем. 
     - Неужели песок вперемежку с драгоценностями? - округлила глаза Айями. 
     Веч рассмеялся. 
     - Нет. В пустыне есть каменные оазисы, где горная порода выходит на поверхность земли. У собирателей чутьё на такие места. Гуалок капризна и непостоянна как женщина. Ветер гоняет по пустыне сотни тонн песка. Там, где вчера были скалы, назавтра наметаются барханы. Или, наоборот, обнажается оазис, не отмеченный на карте. Песок приносит с собой росу - кровавую, листвяную, хрустальную. 
    - Ты говорил, в пустыне невообразимый климат. Ночами холодно, а днем жарко. Только сумасшедший отправится туда добровольно. 
    - Все джагары* по-своему безумны. И умеют договариваться с Гуалок. Приносят дары, чтобы её задобрить. 
    Айями слушала, восхищалась, удивлялась. Тому, что в Даганнии действительно нет автомобильных дорог, лишь направления, а население преодолевает значительные расстояния на внедорожниках или на вездеходах, но последние - большая редкость. А между ближайшими населенными пунктами пользуется спросом гужевой транспорт, тем более, сейчас это актуально, потому что почти вся техника ушла на фронт и лишь недавно начала возвращаться в Даганнию. Зато страна опутана сетью железных дорог, построенных в последние годы перед войной. Даганны - вот чудеса-то - даже выпускали тепловозы, не говоря о вагонах. 
    Удивлялась Айями и тому, что скотоводы-кочевники, дикари и варвары на самом деле цивилизованны и образованны. Разбираются в науках, знают иностранные языки, создают и строят. Поразительно: современные веяния и стародавние традиции переплелись, образовав причудливый симбиоз. Эммалиэ говорила, таковое возможно, когда страна делает стремительный скачок в развитии за каких-нибудь два десятка лет. 
    Чужая страна, полная загадок и секретов. Родина Веча. Где-то там, на незнакомой земле - разрушенный войной церкаль, по которому скучает Веч. Он спит и видит, как бы поскорее заняться восстановлением. Там его семья, его близкие, к которым Веч рвется всей душой. 
    И меркла улыбка Айями, и сутулились плечи. 
    Что выбрать? Забраться в лодку и пустить её по течению, как и посоветовала однажды Эммалиэ? И будь что будет. Как судьба захочет, туда судёнышко и прибьет. А сейчас почему бы не почувствовать себя счастливой? 
    И все же счастье отдавало терпкой горечью. Нет-нет, а и покалывало сердце иголкой. Укором совести за предательство памяти мужа - и с кем? С чужаком, прошедшим маршевым строем победителя по проспектам Алахэллы. И неопределенностью тревожного будущего. И настороженным ожиданием: как-то отреагируют горожане, прознав, что их соотечественница спуталась с даганном. 
    Невероятно, но Веч угадывал перепады её настроения. Каким-то образом определял, когда Айями одолевала хандра. И выпытывал. Приходилось Айями выдумывать разные причины. То чашка разбилась утром, то дочка накануне капризничала, упаси святые, лишь бы не заболела. То переключалась на другие насущные дела. Например, на то, что морозы пошли на спад, и горожане потянулись к реке с тележками и ведрами. Однако проталины появились посередине русла, а полынья у набережной замерзла. Продолбленных прорубей - раз-два и обчелся, и около них собиралось много народу, поэтому следовало выходить из дому загодя, чтобы набрать воды в бидон и поспеть на работу. 
    Веч выслушал с интересом, а на следующий день горожане стали свидетелями того, как солдаты рубили возле берега широкие проруби и расчищали снег, устраивая удобный спуск к реке. Пересудов среди населения хватило на неделю. 
    Он предложил, чтобы воду доставляли во флягах на дом, но Айями отказалась едва ли не со слезами. 
    - Не могу я, понимаешь? Весь город ходит за водой к реке, а я, что, белая ворона? 
    Веч хмурился. Ему не нравилось, что Айями, надсаживаясь, волочит по снегу тележку с тяжелым бидоном. А в выходные дни устраивает и до трех ходок к реке, если позволяет погода. 
    - Скоро как четыре года хожу пешочком за водой, и ничего. Жива, здорова, - парировала Айями. - Я признательна за предложенную помощь, но вынуждена отказаться, - заключила церемонно. 
    Веч тогда вспылил и выругался, продемонстрировав основательный словарный запас. Прошелся по маслянистой амидарейской дипломатичности, упомянул о нелепой гордости, не забыл и о пустых необоснованных страхах, мол, Айями нечего и некого бояться в этом городишке. Но она лишь выше подняла голову: нет и всё. Уж с водой как-нибудь сами разберемся. Разве что губы дрожали от собственной смелости - надо же, хватило дерзости препираться с даганном. 
    Наконец, выплеснув словесное недовольство, Веч опустился рядом на корточки. 
    - Ну, почему ты не хочешь прислушаться? 
    - И согласиться? - Айями продолжила мысль и получила утвердительный кивок. - А почему ты не хочешь поставить себя на мое место? 
    - Думать и поступать как женщина? Уволь, - хохотнул Веч и осекся под её взглядом. - Хорошо, сдаюсь. Мы на земле Амидареи, и ты в своём праве. 
    - Благодарю, - ответила Айями, склонив царственно голову, и Веч, не выдержав, рассмеялся. Сел рядом и притянул к себе. 
    - Иди сюда, воробьишко. Ишь, нахохлилась. Перышки распушила, глаза сверкают. 
    Подобные разногласия случались нечасто и, как правило, заканчивались тем, что Веч шел на уступки. Похоже, его забавляла решимость, с коей Айями отстаивала свои интересы. Да что там. Она бы предположила, что Вечу нравились вспышки её принципиальности, но, скорей всего, это впечатление было обманчивым. 
    Имар по-прежнему помогал с переводами, но строго в рамках "начальник - подчиненная". Правда, поводов для помощи набиралось раз, два и обчелся: при случае объяснить непонятное слово или фразу и не более того. И посматривал - не то с любопытством, не то изучающе. И держал дистанцию. 
    Однажды он столкнулся с Айями в коридоре. 
    - Как у вас дела? 
    - Хорошо, - ответила она смущенно. 
    - Теперь я вижу, что ваш ответ совпадает с действительностью, - сказал Имар, чем смутил еще больше. 
    С недавних пор всё общение между ними свелось к ежедневным "здравствуйте" и "до свидания", а роль главного помощника перешла к Вечу. Тот появлялся каждый день на втором этаже и усаживался напротив Айями. Проверял переведенный текст, исправлял ошибки и неточности, разъяснял грамматику и орфографию. Айями вдруг вспомнился последний день рождения, когда господин подполковник довел её до истерики, воспитывая и поучая правильному переводу. Тогда Айями и помыслить не могла, что даганский офицер с недовольно поджатыми губами, бросающий отрывистые оскорбительные фразы, станет близок как никогда. 
    Она опустила голову, чтобы спрятать улыбку. А Веч, конечно же, заметил. 
    - Я сказал что-то смешное? 
    - Нет. Просто так. 
     "Ну-ну, как же" - прочиталось во взгляде с прищуром. 
    - Нам нужно сдать перевод, или мы хотим поотлынивать? 
    - Нужно сдать перевод, - согласилась Айями. 
    - Тогда не отвлекаемся и вникаем. 
     "Так точно. Слушаюсь" - кивнула она по-военному, и Веч не сдержал смешка. 
    Так и осваивали вдвоем сложные речевые обороты на даганском, играя меж делом в гляделки, и не догадывались, что приглушенный разговор, машинальные прикосновения и сдержанные улыбки, адресуемые собеседнику, выглядят со стороны как ненавязчивый флирт людей, успевших мало-мальски изучить характеры и привычки друг друга. И не замечали взглядов, которыми обменивались невольные свидетельницы свойского общения. 
    Однажды во время обеденного перерыва Риарили заметила: 
    - Вы словно светитесь изнутри. А еще напеваете. В точности, как моя мама, пока не началась война, и папа ушел на фронт. 
    Айями не нашлась с ответом и в замешательстве отвернулась к окну, словно её уличили в чем-то постыдном и неправильном. Наверняка в глазах напарниц она выглядит глупо-влюбленной. 
    А Мариаль промолчала. Посмотрела понимающе, и как показалось, с грустью и перевела разговор на насущное. На новшество, о котором гудел весь город. Даганны не только оборудовали широкие проруби, но и осветили приречную улицу, установив прожекторы на крышах. И начали регулярно расчищать от снега набережную и близлежащие проулки. А с недавних пор патрули взяли этот район под наблюдение, чего отродясь не бывало. 
    Айями слушала восторги переводчиц и помалкивала. Ведь это из-за неё затеялся сыр-бор у реки. Одно плохо - рискованно брать с собой стилет. Не ровен час, остановят и обыщут. Хотя, может, это и к лучшему. Зато теперь по утрам она ходит за водой без страха. Путь освещен почти до подъезда, а тележка так и норовит укатиться вперед по ровной дороге. 
    Подумав, Айями убедила Веча, что неблагоразумно демонстрировать при посторонних отношения, перешедшие на другой уровень. Не стоит лишний раз мозолить глаза любопытным, будь то даганны или амидарейцы, и давать повод для обмусоливания сплетен. И всё же, притворяться, будто с господином подполковником связывает лишь работа, удавалось не ахти. Как-то Айями, забывшись, смахнула соринку с рукава кителя и покраснела, осознав свою оплошность. В другой раз Веч, увлекшись редактированием переведенного текста, пощелкал нетерпеливо пальцами: 
    - Дай карандаш. Нужно записать, пока не забылось. 
    И, исправив фразеологический оборот, вернул карандаш, не забыв обласкать её ладошку. 
    А вчера, пока Айями переписывала набело переведенный отрывок, наблюдал молча. Подняв голову, она встретилась глазами с Вечем. И вдруг стало жарко - также знакомо он смотрел в моменты уединения в гостиничном номере. Как кот на сметану. 
    Правда, провожая домой по вечерам, Веч соблюдал конспирацию и держался на расстоянии, играя роль охранника. Самолично довозил на машине до подъезда и сопровождал до дверей квартиры, прихватив автомат. Дожидался, когда Эммалиэ откроет на стук, скупо по-армейски кивал в ответ на вежливо-нейтральное: "Добрый вечер" и удалялся. Ничего предосудительного себе не позволял, зато перед расставанием в машине срывал порцию поцелуев "на ночь".
    - Твой отец погиб на войне? - спросил как-то Веч. 
    - Нет, раньше. Умер после инсульта, - ответила Айями, не задумавшись. 
    - А мать выбрала жизнь, - заключил он. 
    Айями мысленно охнула. Легенда о вымышленном родстве с Эммалиэ состояла в родственной связи "мать-дочь-внучка" без лишних подробностей. 
    - Что тебя удивляет? - спросила спокойно, в то время как лихорадочно соображала, не кроется ли подвох за расспросами. 
    - Обычно амидарейцы решаются на тхику*, потеряв свою половину, разве нет? 
    - Не всегда. Если в этом мире остались обязательства, Хикаяси подождет, - возразила Айями, подивившись его просвещенности в вопросах вероисповедания. 
    - Тхикаса... кто? 
    - Хозяйка царства мертвых. Владетельница душ. 
    - Это та, чьи храмы стоят в каждом городе? - уточнил Веч пренебрежительно. - Каменная четырёхрукая тётка? 
    Можно подумать, он не знает, - задрала нос Айями. 
    - У каждого народа своя религия и свой бог. У кого-то четырёхрукий, у кого-то хвостатый. 
    - Ну, не ершись, - сказал примирительно Веч. - Просто ваша вера пассивна. Вы, амидарейцы, позволяете трудностям одержать верх и предпочитаете сдаться. Легкомысленно прощаетесь с самым ценным, что есть у человека. С жизнью. 
    - Легкомысленно?! Без любимых мы не видим смысла в дальнейшем существовании! - Голос Айями зазвенел от возмущения. - А думать, что это легко и просто - последовать в мир иной за своей половиной - может лишь тот, кто никогда не любил! Больше жизни, всем сердцем. 
    Веч, нахмурившись, возил пальцем по ободку кружки. 
    - Всё равно не понимаю. А как же родители, дети, внуки? Разве забота о близких и беспокойство за них - не веский повод, чтобы не думать о тхике? 
    - Веский. Но если нет препятствий, от сердечной боли избавит только воссоединение с любимым. Или ты думаешь, что милосерднее прозябать растением, утерявшим желание жить? 
    Он вскочил с кресла и сел перед Айями на корточках - так стремительно, что она и вздрогнуть не успела. 
    - А ты? Что удерживает тебя в этом мире? Обязательства? 
    - Не только, - ответила тихо Айями, потупившись под пытливым взглядом. 
    Сердце захолонуло, когда Веч, взяв её ладонь, приложил к своим губам. Ухнула Айями с головой в омут черных глаз и выбраться не пыталась. 
     
    Опасаясь впредь попасть впросак, женщины обговорили в подробностях легенду о своём родстве, и Айями повторила несколько раз про себя: "мама... мама...". Чтобы привыкнуть и проникнуться. И горячо поблагодарила Эммалиэ, что та не бросила её с маленькой дочкой в трудные времена, что стала поддержкой и опорой в их небольшой семье. И Люнечка подбежала, повисла на "бабуле", целуя. 
    - Куда ж я от вас денусь? Ближе вас нет у меня никого на белом свете. Без внучечки своей, ясного солнышка, жизни не представляю, - прослезилась Эммалиэ, обняв девочку. - Всё маялась, ждала, что доченька моя убежит от Хикаяси и вернется в обличье ином, а очевидного под носом не углядела. Знать, так оно и случилось, коли души наши друг к другу прикипели. 
    Обнялись женщины, поплакали да и принялись за будничные хлопоты по дому. Но у Айями потеплело на сердце. Время от времени посещали неспокойные мысли о том, что настанет день, и Эммалиэ, найдя имя сына в списках пленных, уедет из города. Повторно осиротела бы тогда Айями, потому как соседка успела стать для неё названной матерью. 
    - Задавал вопросы, - рассказала Айями за мытьем посуды после ужина. - Оказывается, он разбирается в аспектах нашей веры. 
    - Ничего удивительного, - ответила Эммалиэ. - Завоевывая страну, нужно знать всё о своем враге. Что тот ест, как спит, чем дышит. Каким богам поклоняется. Знание позволяет понять психологию противника и его уязвимые места. 
    Теперь в женских разговорах любое упоминание о Вече заменялось обезличенным: "он". Айями было одинаково неловко называть его по имени или официально господином подполковником. А Эммалиэ не могла определиться со своим отношением к высокопоставленному даганскому офицеру. 
    То, что Айями ожила и не ходит, а порхает - это хорошо. В тот вечер соседка испугалась безмерно, подумав, что Айями посетила мысль о хику*. "Бледная ты была и точно неживая. Заледенелая. И глаза мертвые. Лежала хладным трупом", - обмолвилась позже Эммалиэ. - "А потом вернулась домой - и с тех пор не узнать. Словно подменили. Лучину к тебе поднеси - вмиг вспыхнет. Вот за то, что тебя не сгубил, могу в пояс ему поклониться". 
    А вот то, что у дарителя деловой подход к связи с амидарейкой - это плохо. Для Айями прежде всего. Подкуп получается, как ни посмотри. Хоть Айями и возразила, объяснив, почему у даганнов принято заваливать мехрем подарками, а всё равно тяжко вздыхала, когда курьер доставлял очередную посылку. 
    - Ну, что еще придумать, чтобы он внял? Все способы убеждения испробовала - не помогает, - заламывала руки. 
    - Иногда самый лучший выход - не бороться с течением. И прислушиваться к тому, что говорит сердце, - сказала Эммалиэ, открывая коробку. Внутри лежали свежие и вымытые корнеплоды. Как знакомые - морковь, свекла, картофель, редька - так и экзотические. - Да уж... Воистину он не знает меры, - произнесла задумчиво. - Как бы у него не возникло проблем на службе. Обвинят в растрате и накажут. 
    - И об этом я тоже говорила, - пожаловалась Айями. - Он только смеется. Сказал, женщине не стоит совать нос в мужские дела, и он знает, что делает. 
    - Будем надеяться, - согласилась Эммалиэ со вздохом. 
    А Люнечка ничего не сказала. Она быстро привыкла к тому, что в доме пахнет свежевыпеченными лепешками, на которые тонким слоем намазывается желтое как солнышко сливочное масло. Привыкла и к какао на молочном порошке с медом. И к сыру успела привыкнуть, который Эммалиэ нарезала тонкими ломтиками и раскладывала на блюдце. Привыкла к сытости и к прочим мелочам, ставшим элементами будничного комфорта. К свету нибелима* привыкла и к теплу, дарованному аффаитом*, и к принцессе Динь-дон. К островку счастливого детства среди бескрайнего поля людских лишений, выжженного кровопролитной войной. 
     ________________________________________________ 
     Комуз (даганск.) - струнный музыкальный инструмент. Игра на нём требует особого умения, поскольку струны тонки и легко рвутся. 
     Мехрем* - содержанка, проститутка 
     lebek, лебек* (даг.) - пояс, украшенный самоцветными камнями. Как правило, с бахромой разнообразной длины или с заплетенными косичками. Второе название - "пояс тысячи кос". 
     Гулаб джамун* - жареные шарики из муки в сиропе 
     Пери (даг. миф.) - прекрасная сказочная девушка, оберегающая от бесов и злых духов, покровительница стихий. 
     Echir, эчир* - покровитель 
     Dgagar , джагар (даг.) - собиратель, охотник за росой 
     Cercal* - (церкал, на амидарейском - церкаль) - населенный пункт в Даганнии 
     Sagrib, сагриб (даг.) - охранник, сторож 
     Аффаит - особый сорт угля, обладающий высокой теплотворной способностью. 
     Нибелим - фосфоресцирующая горная порода. При особой обработке дает яркий свет в течение нескольких десятков лет в зависимости от естественного освещения. Чем темнее, тем сильнее разгорается нибелим. 
    Хику (на даганском - тхика) - состояние полного блаженства, нирвана. В действительности - коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге - смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств. 
     Хикаяси - божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ. 

 

39

     Хорошее когда-нибудь заканчивается - доказано жизнью. 
     Веч уехал поспешно, собравшись за каких-нибудь полчаса. Пункт назначения - генеральный штаб даганских войск, расположившийся в столице Амидареи. 
     - Зачем? Ты же хотел подавать в отставку, - растерялась Айями, услышав новость об отъезде. 
     - В штабе считают, из меня получится военное светило. Видят перспективы. А я не хочу. Надоело. 
     Веч расхаживал по гостиничному номеру и кидал вещи в раскрытую сумку, а Айями наблюдала за сборами. Вынула из сумки небрежно брошенную рубаху и, свернув, уложила заново. Так компактнее. 
     - А где находится генштаб? В центре на Гранитной площади? - сорвалось с языка, и Айями ойкнула. Опять забыла, что Веч запретил расспрашивать о стратегически важных вещах. 
     - Это та площадь, рядом с которой храм с самой высокой трубой и с самой большой... э-э-э... богиней? - уточнил он с заминкой. 
     - Да. Собор всех святых. Говорят, очень красивый. И на фотографиях тоже. Купола позолоченные, а на стенах мозаика. 
     - Наше руководство не вдохновилось близким соседством с вашей религией. Штаб дислоцируется в другом месте, - ответил Веч со смешком и скрылся в ванной. 
     Айями поджала губы. Ну да, гораздо больше даганнов вдохновляет взаимное мордобитие на ножах. 
     - Поедешь на поезде? 
     - И на поезде, и на машине. Где как. 
     - Это далеко и долго. 
     - Нормально. Чуть больше суток без остановок, - ответил Веч, бросив в сумку кусок мыла и банку с зубным порошком. 
     Неделя или две без него. Может, больше, а может, меньше. Без вечерних встреч, к которым Айями успела привыкнуть. 
     
     Он уехал в ночь. Проводил, как обычно, до дверей квартиры и получил от Айями короткий смазанный поцелуй и прощальное: "Удачи!" А перешагнув порог, она отчитала себя: пожелала удачной поездки - и кому? Чужаку, захватчику, настроенному враждебно ко всему амидарейскому. 
     Дни потянулись один за другим. По счету. И по новому распорядку: после работы - к домашнему очагу. На машине. Перед отъездом Веч строго-настрого приказал: по любому вопросу обращаться к В'Аррасу, будь то даже незначительная мелочь. Видимо, и господин помощник получил соответствующие указания, потому как четко отслеживал, чтобы по окончанию рабочего дня Айями не задерживалась в ратуше и добиралась до дома в целости и сохранности, и чтобы регулярный поток посылок с дарами не иссяк. 
     Айями погрузилась с головой в повседневные заботы. На работе не отрывала головы от переводов, дома хлопотала по хозяйству на пару с Эммалиэ, а вместе с Люнечкой рисовала, читала сказки и "кормила" принцессу Динь-дон с ложки. И ждала. 
     Неотвязное ощущение, от которого Айями отвыкла и почти не помнила. Четыре года назад она не успела толком прочувствовать разлуку с мужем, ушедшим на фронт. Потому что верила: неделя-две, и Микас возвратится здоровым и невредимым. Тогда перспектива кровопролития казалась несусветной дикостью, ведь амидарейская армия собиралась разгромить противника победоносно, без потерь и в кратчайшие сроки. Поэтому ручеёк похоронок, потёкших с фронта в городок, стал потрясением для Айями, равно как и скорбные женщины в черном, потянувшиеся в храм за милостью Хикаяси*. "Только не Микас. Он обязательно вернется. Иначе и быть не может. Святые не допустят" - Айями убежденно повторяла слова, ставшие неотъемлемой частью каждодневных молитв. Тогда она и предположить не могла, что беда коснется её маленькой семьи. И мысли не допускала, что от уютного домашнего счастья останется зияющая воронка. А в итоге - прямое попадание. В конверте с черной диагональной полосой и типографским бланком, заполненным косым невнятным почерком. И безысходное чувство потери. 
     Теперь-то Айями знала, какое оно, ожидание. Засело занозкой за грудиной, напоминая о себе при любом удобном случае, и отдается эхом в ночной бессоннице, задумчивой рассеянности и беспричинной тревоге. 
     Спрашивается, о чем беспокоиться? Война давно закончилась, и на побежденной земле Веч - господин и повелитель. Ничего ему не сделается. Когда-нибудь приедет в городок и, как ни в чем не бывало, появится на втором этаже ратуши. Пройдется по комнате, заложив руки за спину и нервируя переводчиц, а потом усядется напротив Айями. 
     Так-то оно так, но почему-то самовнушение мало успокаивало. 
     И Айями прислушивалась. Днем, на работе, к шагам в коридоре. Не он ли идет? По вечерам замирала, отвлекшись от стирки или глаженья, и слушала сердцем - не ёкнет ли, не кольнёт. 
     Высматривала его: утром - на крыльце ратуши, на обеде - из окна, после работы - на площади. И думала: чем он сейчас занят? Зачем понадобился генштабу и командорам? Суровым генералам, похожим на столетние дубы в воображении Айями. 
     Оно же рисовало ответы, выбирай - не хочу. 
     Группу пленных амидарейцев на эшафоте, и офицера, рубящего воздух ребром ладони: "Пли!" И это Веч. 
     И Айями просыпалась в поту. 
     Сигаретный туман, приглушенная музыка. Офицер, расслабленно откинувшийся на спинку дивана. Китель расстегнут, стакан полон вина. Мехрем* из столичного борделя танцуют перед приезжим посетителем. 
     И Айями закусывала губу до боли, пытаясь сосредоточиться на переводе. 
     Белый снег и серое небо, сходящиеся у горизонта. Черные стволы деревьев. Гвалт ворон, вспугнутых выстрелами. Красные брызги на белом. Навылет и навзничь. Остекленевший взгляд. Черная птица с золотыми перьями на нашивках. 
     И Айями спешила в уборную, чтобы привести себя в чувство, умывшись холодной водой. 
     Полустанки, шпалы, рельсы... Паровозный гудок... Поезд держит курс на юг. Не терпится увидеть родную землю, обнять близких. В штабе приняли отставку без лишних вопросов и долгих уговоров. 
     И Айями запиналась на ровном месте, чудом не опрокидывая на себя тележку с полным бидоном. 
     В вечерних молитвах, к неизменным просьбам о здравии близких и о вечном упокоении ушедших мир иной, добавилось новое имя. Беззвучно шепча, Айями просила святых ниспослать ему всяческих благ. Если дорогу, то ровную. Если спутников, то надежных. Если выбора, то мудрого. Если славы, то в подвигах. Если смерти, то легкой. Нет, последние слова Айями забирает обратно и впредь забудет о них. 
     Молилась с оглядкой, чтобы не услышала Эммалиэ. Не то чтобы Айями боялась возможного неодобрения. Не давало покоя чувство вины. За то, что теперь часть сакральных просьб и благодарений приходилась и на долю чужака. И за то, что он без боя отвоевал у бессонницы свою долю тревог, обуревавших Айями. 
     
     Уже вторая неделя добралась до пика с тех пор, как уехал Веч. Вздохнув, Айями склонилась над переводом. Не время падать духом. Если господин подполковник не приехал, значит, его задержала в командировке внештатная ситуация. 
     Можно бы спросить у В'Арраса, когда вернется его начальник. Но проблема состояла в том, что Айями не знала, как спросить. Вроде бы и репетировала дома, а почему-то на работе подходящие слова, как назло, казались жалкими и неуверенными. Каждый раз Айями упускала нужный момент, а господин помощник, убедившись, что очередной перевод "не завис", с бесстрастным видом удалялся из комнаты. В'Аррас вообще был сама невозмутимость. И не козырял особыми отношениями с Мариаль, безразлично здороваясь с ней кивком, равно как и с другими переводчицами. 
     "Всё, хватит! Сегодня же вечером поднимусь в приемную и узнаю, когда вернется Веч. Спрошу уверенно и непринужденно, как само собой разумеющееся" - настраивала себя Айями. Увлекшись, она вздрогнула от неожиданности, когда дверь распахнулась, и в комнату ворвался рослый мужик в форменной офицерской куртке. В помещении стало тесно, и Айями, опешив, не сразу сообразила, что здоровяк с основательной щетиной - никто иной как Веч. 
     - Собирайся, - велел отрывисто. - Оп-оп! - показал ладонью вверх, мол, подъем и на выход. 
     Впору неверяще протереть глаза. Растерявшись, Айями позволила набросить на себя пальто, позволила увлечь к двери, в последнее мгновение поймав изумление напарниц и отчаянно покраснев. Позволила провести себя по коридору и вниз по лестнице, придерживаемая за талию мужской рукой. Впрочем, мужская рука не деликатничала, а настойчиво подталкивала. 
     - А как же работа? - промямлила Айями ошарашенно. 
     - У тебя отгул. Оплачиваемый, - ответил Веч и шлепнул по пятой точке, подгоняя. - Hot, uhim ir siq! (даг. - Хей, вперед и галопом!) 
     Выйдя на крыльцо, Айями ослепла от сверкающего на солнце снега и замешкалась. 
     - Не тормозим, - вывел из ступора Веч, подталкивая к автомобилю. Споро занял водительское сиденье и, пока Айями устраивалась рядом, потянулся, закрывая пассажирскую дверцу, и одновременно завел двигатель. 
     - Ты насовсем? - выдала Айями первое, что пришло в голову. 
     - Дали увольнительную, - пояснил Веч, сосредоточив внимание на дороге. - Вечером возвращаюсь назад. 
     Оказалось, он провел больше полутора суток в пути, добираясь до городка на перекладных. Где самолично вертел баранку, а где ехал пассажиром. 
     - Без отдыха? - испугалась Айями. - Запросто бы убился. Тебе надо выспаться. 
     Она верила и не верила в происходящее. Слишком внезапно и неправдоподобно Веч свалился как снег на голову. Ущипнуть себя, что ли? 
     - Успеется. Всё потом. Дай сперва налюбиться, - сверкнул он улыбкой на смуглом заросшем лице, отчего Айями совсем смешалась. Однако потрогала за рукав куртки, чтобы убедиться: Веч здесь, настоящий, живой. 
     Сколь быстро он добрался до гостиницы и заглушил двигатель, столь же быстро, подгоняя, повел свою спутницу наверх. А в номере без промедления прижал её к стене, целуя. И умудрился захлопнуть дверь пинком. На ходу скинул куртку, запутавшись в рукавах и выругавшись. Едва ли не содрал пальто с Айями и, подхватив её, охнувшую, на руки, понес к кровати. 
     Получилось напористо, толком не раздевшись. И второпях, без долгих прелюдий. Вот как если бы человек, утоляя жажду, выдул в три глотка ведро воды, так и Веч спустя пару минут простонал глухо, перекатился набок и, сладко потянувшись, прижал Айями к себе. 
     - Ну вот, заморили червячка, - пробормотал, потёршись щекой об её макушку. Забравшись рукой под блузку, стиснул грудь, помял и... затих. Потому что заснул. Вырубился. 
     Айями погладила колкую щетину и уткнулась носом в шею Веча, вдыхая. Сегодня с него слетела вся лощеность. И пахло от Веча как от человека, проведшего достаточно времени в пути. Сладковато пахло куревом, щекотавшим обоняние. Веч как-то сказал, такова ароматическая особенность ценного сорта табака, из которого скручивают дорогие сигареты. Потом пахло, дымом, крепким кофе, специями, смесью машинного масла, кожи и металла. А еще дорогой - километрами наезженных трасс. Также знакомо пахло от Микаса. Муж работал автомехаником, и "благоухания" ремонтной мастерской въелись в его ладони, волосы, в одежду. 
     Впервые вышло так, что Айями бодрствовала, а Веч спал. Но и во сне не расслабился, как солдат, готовый в любую минуту открыть глаза по тревоге. Айями чертыхнулась: надо бы задернуть шторы, чтобы дневной свет не мешал. Но стоило ей пошевелиться, как Веч притянул к себе, лишая подвижности. Он и проснулся внезапно, по внутреннему звонку, разбудив Айями, прикорнувшую под боком. А проснувшись, не мешкая, стянул с себя рубаху, избавил Айями от одежды и с большим энтузиазмом занялся тем, из-за чего, собственно, и выпросил у начальства увольнительную. И когда улеглись страсти, не спешил отпускать. Мял и поглаживал с явным удовольствием. 
     - Ты похож на разбойника. На злого и беспощадного пирата, - сказала Айями, переплетя свои пальцы с мужскими. - Я не сразу тебя узнала. 
     - Я заметил, - фыркнул Веч. - Сейчас исправим. 
     Вскочив с кровати, он отправился в ванную - приводить себя в человеческий вид. И между делом отвечал на расспросы. 
     Да, спеша в гарнизон, забыл об отдыхе и сне. Да, послезавтра нужно присутствовать на утреннем сборе в генштабе, а значит, необходимо выезжать сегодня. Нет, опоздание не грозит, всё рассчитано по минутам. Подумаешь, провести больше суток на ногах. Мелочи. И не такое бывало. Да, командировка затягивается. На неделю или больше. 
     Услышав это, Айями сникла. Значит, опять придется ждать и терзаться тревожными предположениями. А расстроившись, тут же рассердилась. Вот рохля! Измучилась неизвестностью, а его наверняка отправили в командировку с наказом выслеживать партизан и казнить на месте. Утомившись от забот, господин подполковник решил отдохнуть и переспал с амидарейкой, а потом вернется к насущным делам. И кто она в таком случае? Лицемерка, которая без зазрения совести делит постель с карателем своих соотечественников. 
     Веч вышел из ванной, вытирая полотенцем голый торс. Сел рядом. 
     - Вопросы закончились? 
     - Да. Нет, - выпалила Айями. - Для чего тебя вызвали в штаб? 
     Спросила и посмотрела глаза в глаза. И взгляда не отвела. Потому что за последние дни подозрения вымотали душу. 
     - О делах не заикаемся, - напомнил Веч шутливо и нахмурился. Видимо, догадался интуитивно, что Айями настроена решительно и не удовлетворится недомолвками. - Хорошо. Если тебя успокоит, могу сказать, что пленных на допросах не пытал, невинных без суда и следствия не убивал, женщин к постели не принуждал и к тхике* не подталкивал. По заданию штаба решал организационные вопросы. Достаточно убедительный ответ? 
     - Да. Наверное. 
     Айями вздохнула с облегчением. Она вдруг признала простой факт: если бы Веч так или иначе подтвердил её предположения, всё хорошее, что случилось между ними двумя, закончилось бы здесь и сейчас. 
     Веч отошел к окну, закурил. 
     - Ужин будет через пятнадцать минут. 
     Значит, у неё есть время до того, как блюда доставят в номер. В таких случаях Веч обычно предупреждал, чтобы избежать неловкости, если Айями столкнется нос к носу с посыльным. Как правило, пока она принимала ванну, на столе чудесным образом появлялись кастрюльки и термосы с аппетитным содержимым. 
     - Может, поужинать сейчас? Ты должен вовремя успеть в штаб. Вдруг опоздаешь? 
     - Не опоздаю. Всё идет по плану. 
     Веч, и правда, рассчитал распорядок дня поминутно. Успел без суеты и вздремнуть, и вымыться, и поесть. И Айями вдоволь потискал - зря, что ли, приехал? И вознамерился сопроводить до дома, как и прежде. 
     Возникшая было натянутость растаяла за трапезой. За окном день клонился к вечеру, и оттого Айями чувствовала себя не своей тарелке. Обычно ужин в гостинице начинался, когда на улице воцарялась темень. 
     - Когда уезжаешь? 
     - Тебя отвезу, и сразу же в дорогу, - сказал Веч, уминая жаркое. 
     Хотя он и заявил: "у меня всё на мази, можно не спешить", Айями не верила. Времени впритык, нет ни часа форы. Вдруг Веч не успеет? Не вернется к утреннему сбору в генштабе и получит нагоняй. 
     Нервничала Айями и, сама того не замечая, торопилась проглотить ужин, торопилась к машине и мысленно подгоняла водителя, который, казалось, еле-еле давил на педаль газа. А когда автомобиль остановился у подъезда, отругала себя: и зачем гнала лошадей? Расставание близится с каждой минутой, а прощаться не хочется. 
     Неудобно возвращаться домой засветло. Попадаются прохожие, а у соседнего подъезда зацепились языками две кумушки. Но Веч не подвел. В машине не потянулся за поцелуями и держался на расстоянии, провожая до квартиры. Но возле двери не удержался. В полумраке подъезда неожиданно сграбастал Айями в охапку, выжав полузадушенное "ох". Взяв за подбородок, заставил поднять голову. 
     - Дождешься? - прочитала Айями по губам и ответила беззвучно: "Да". 
     Можно подумать, у нее имелся альтернативный ответ. 
     Но Веч спрашивал не потому что сомневался. 
     - Дождись, - велел и поцеловал без малейшего намека на нежность, оставляя синяк. Для того чтобы запомнить и вспоминать. Тогда и дни в разлуке пролетят незаметно. 
     Он разжал объятия также резко, как и схватил. Закинул автомат за плечо и, постучав кулаком по двери, ушел, не оглядываясь. 
     
     Поначалу трудно вытерпеть, дожидаясь. И согревать себя мыслью о том, что он тоже думает и вспоминает. А потом проще. Ожидание становится неотъемлемой частью будней, с ним свыкаешься и почти не замечаешь сосущего чувства под ложечкой. 
     Все ждали в войну, а куда деваться? Но для Айями отсчет вдовьей жизни начался с первых месяцев. А каково пришлось женщинам, ждавшим близких с фронта три или четыре года? И ведь для некоторых по злой иронии судьбы все надежды разбились вдребезги накануне капитуляции. 
     Только вот ждала Айями не того, кого следовало бы. Чужака ждала, который своими руками лишил жизни немало её соотечественников, стремясь к победе. "Что было, то было. Война закончилась, и взаимная ненависть угаснет со временем. Всем нам нужен мир, чтобы без страха растить детей и восстанавливать разоренную землю" - повторяла Айями в молитвах, склонив голову перед образами святых. 
     Господин подполковник возвратился из командировки проголодавшимся по обществу Айями, и его нетерпение не могло не польстить. Вечерние встречи возобновились по старому распорядку. Но в разговоре за ужином Веч обронил: 
     - Возможно, придется чаще бывать в штабе. 
     Предупредил, словно бы оправдываясь, мол, готовься к частым отлучкам. Айями кивнула сдержанно. Надо так надо. Ей же проще. В конце концов, она не жена и не невеста, чтобы тосковать по любимому и слепнуть от пролитых слез, лежа ночами в холодной одинокой постели. 
     Спрашивается, кого она убеждает? 
     
     Жизнь состоит не только из разлук и встреч с человеком, ставшим дорогим сердцу. У жизни свой сценарий, по которому она периодически макает в реальность и напоминает о ролях, отведенных актерам. 
     Возвратившись в гарнизон, Веч вернулся к ежедневным рутинным обязанностям. А какие обязанности у даганского офицера? О том Айями не знала. Случались спокойные дни, а, бывало, он срывался и уезжал в рейд, порой на сутки и дольше. И хотя не откровенничал о делах, их заменили слухи, гулявшие по городу. Они же худо-бедно компенсировали информационный голод. Население обменивалось сплетнями о том, что Сопротивление периодически щиплет даганнов, устраивая диверсии. На отдаленных постах и заставах случались перестрелки, звучали взрывы, и госпиталь пополнялся ранеными. Но от Айрамира по-прежнему не было вестей. Каждый раз, когда привозили тела убитых амидарейцев, Эммалиэ, повязав траурный платок, отправлялась в храм. Для опознания. А возвратившись, устало опускалась на табуретку возле двери. 
     - Ну как? - спрашивала Айями тревожно. 
     - Нету его, - отвечала Эммалиэ, стягивая с головы скорбный атрибут. - На этот раз трое. Из наших никем не опознаны. Я поставила свечку вместо их жен и матерей, а Изиэль отчитал упокойную. Охохонюшки. Каждый раз, как побываю в храме, тяжко на душе, точно спелената она. 
     - Эдак сердце не выдержит. Давайте, я буду ходить на опознание. Ну, или поочередно. 
     - Лучше помолись, чтобы впредь не понадобилось его надевать, - сказала Эммалиэ, бросив платок на трюмо. - И не волнуйся обо мне. То Хикаяси приходила за жатвой, её дыхание не спутаешь ни с чьим другим. А у меня с ней свои счеты. Так что я продолжу справляться среди мертвых, а ты спрашивай о раненых. Говорят, двоих поместили в тюрьму. Расстреляют или передумают? 
     И Айями расспрашивала. Единственного человека, знавшего всё и обо всех в силу профессионального долга и ставшего единственным связующим мостиком с Айрамиром. По выходным, набрав в сумку продуктов и хозяйственной мелочевки, Айями отправлялась в больницу "на прием". Содержимое сумки предназначалось не столько для Зоимэль, сколько для Сопротивления, а иначе врачевательница категорически отказывалась от щедрых даров. На "приемах" общение с Зоимэль в виде записок вошло в норму. Вслух Айями жаловалась на головную боль или переутомление, изображая пациентку, и заодно успевала прочитывать короткие строчки о том, что парень жив, здоров и находится в гуще событий. 
     Как правило, на следующий день после посещения больницы на Айями выплескивался целый ушат раздражения от господина подполковника. Пойдя на поводу у недовольства "докторицей", Веч и не пытался скрывать свою осведомленность о визитах к ней. 
     - Сплошное шарлатанство взамен помощи. Пусть тебе назначит лечение профессионал. Я договорюсь с Оттином. 
     - Откуда ты знаешь, что я ходила в больницу? - удивилась Айями вполне искренне. 
     - При входе есть пост, не забыла? Обо всех посетителях указывают в рапортах. 
     - У меня нет оснований не доверять Зоимэль. К тому же, недомогание оказалось незначащим и быстро прошло благодаря её советам. 
     - Скорее, благодаря самовнушению, - не унимался Веч. - Сама посуди, разве уксус может избавить от мигрени? 
     - Так ведь лекарств у нас давно нет, лечимся народными средствами, - улыбнулась Айями. - Как ты узнал, что у меня болела голова? 
     - Зачем еще ходят в больницу? По статистике чаще всего болят зубы или голова, - ответил он ворчливо. 
     А вечером в посылке обнаружилась склянка с болеутоляющими каплями. Зеленоватая жидкость пахла анисом и мятой и горчила на вкус. В другой раз курьер доставил флакон с этикеткой, сообщавшей, что содержимое - не что иное, как тонизирующая витаминная добавка, способствующая снижению утомляемости. 
     И оба - Айями и Веч - делали вид. Айями делала вид, что не догадывается о прослушке в кабинете врачевательницы. А Веч делал вид, что никаких подслушивающих устройств в больнице в помине нет. 
     
     Однажды на обеде Мариаль с заговорщичесим видом поманила в уборную. 
     - Я могу достать таблетки, чтобы уберечься... от беременности. 
     Последнее слово она произнесла, покраснев. 
     - Откуда? - изумилась Айями. Каким образом напарница раздобыла таблетки? Неужели связалась с Оламкой? 
     - Из надежных источников. Через знакомую хорошей знакомой, - ответила девушка туманно и добавила, заметив нервозность Айями: - Не беспокойтесь, здесь не прослушивают. 
     - Ты уверена, что это именно те таблетки? 
     - Стопроцентно. Конечно, ни один препарат не дает полной гарантии, но вероятность осечки низка. 
     И всё же Айями сомневалась. Но об Оламирь не упомянула, решив не нарушать уговор о молчании. 
     - А что взамен? 
     - Крупа и консервы. По пять штук за упаковку. Хватает на месяц. 
     - Сносно, - согласилась Айями. 
     - Что вы, это фантастически дешево! - воскликнула Мариаль и, опомнившись, понизила голос. - Я бы заплатила и больше. 
     Да и Айями, не задумываясь, отдала бы многое за бесценное средство, но в другое время. А сейчас в этом нет необходимости благодаря Вечу. 
     - Господин В'Аррас знает? 
     - Упаси святые! - испугалась Мариаль. - И не должен знать, как и господин А'Веч. Иначе проведут дознание и арестуют. 
     Айями задумалась. Если напарница уверена, что господин помощник не одобрит её хитрость, значит, Веч пошел на должностное нарушение, вложив желанный флакон в посылку. А следовательно, нужно помалкивать. 
     - Ты не интересовалась, кто и где достает таблетки? 
     - Точно не знаю. Кто-то из наших, кто работает в госпитале и имеет доступ к лекарствам, - голос Мариаль понизился до шепота. - Вы же понимаете, если даганны узнают об утечке, нам всем не поздоровится. 
     - Конечно. Рот на замке, - заверила Айями. 
     Кто поставляет таблетки? И снабжает не только Оламку, но и других амидареек. Однозначно, это не Зоимэль, даганны ей не доверяют. 
     Айями стало стыдно. Напарница побеспокоилась, предложив решение деликатной проблемы, хотя и рисковала провалить цепочку посредников. Зато Айями малодушно обрадовалась щедрому подарку господина подполковника, не вспомнив о женщинах, оказавшихся в похожей ситуации. И теперь лихорадочно придумывала логичный отказ от предлагаемой помощи. 
     - Я чрезвычайно признательна за неоценимое предложение, но, думаю, пока что особой пользы от таблеток не будет. Доктор сказал, при нерегулярных... при неустойчивом здоровье можно не опасаться беременности. 
     Убедительно ли прозвучало? 
     - Понятно, - отозвалась девушка разочарованно. 
     Айями не знала, куда деваться от стыда за враньё. Она питала искреннюю симпатию к Мариаль и в утаивании правды видела нечестность. 
     - Но когда здоровье наладится, я обязательно обращусь за помощью, - заверила Айями и мысленно попросила прощения у святых за спонтанную ложь. 
     - А вы обсуждали с господином А'Вечем будущее? 
     - Имеешь в виду судьбу Амидареи? 
     - Не только. И будущее вашей семьи тоже. Аррас однажды обмолвился, что даганны рано или поздно закончат свои дела в нашей стране и вернутся на родину. 
     Мариаль еще повезло: господин помощник случайно проговорился. Зато Веч категорически отказывается обсуждать этот вопрос. 
     - Постой, - осенило Айями. - Господин А'Веч советовал уезжать в Даганнию до того, как растает снег. Как думаешь, наверное, потому что даганны покинут Амидарею? 
     Она взволнованно заходила по уборной, рассуждая. 
     - Вот оно что. Я думала, весной риволийцы возобновят военные действия. Союзники они или нет? А получается, даганны уйдут с нашей территории, и войны не будет. Это же замечательно! Вот почему он собирался подавать в отставку! Но зачем рекомендовал отправиться в Даганнию? Если дела обстоят именно так, то уезжать незачем. 
     - Значит, вы останетесь в городе, когда даганны уйдут? - спросила тихо Мариаль. 
     - Конечно! К чему вопросы? - удивилась Айями, сияя. Её взбудоражили сногсшибательные выводы. Даганны вернутся домой, но сначала вывезут из Амидареи всё, что более или менее транспортабельно. Ну и пусть. Зато потом руководство страны займется восстановлением разрушенного хозяйства. Будет трудно, но это не беда. Главное - свобода от гнета победителей. 
     - И я бы хотела остаться. Но сомневаюсь, что нас оставят в покое. 
     - Нас? - нахмурилась непонимающе Айями. 
     - Тех, кто тесно общается с даганнами, - пояснила Мариаль. - Наши не простят. 
     - Весь город работает на даганнов. Все одинаковы, - возмутилась Айями. 
     - Говоря "тесно", я имела в виду близкое знакомство, - отозвалась девушка смущенно. 
     Айями растерялась. Она, конечно, допускала, что когда-нибудь правда об отношениях с Вечем выплывет на поверхность, но не рассматривала последствия "близкого общения" под углом, озвученным напарницей. А та продолжила: 
     - Я размышляла о будущем. Благодаря таблеткам нет необходимости в бегстве за горы. Когда даганны оставят город, мы с мамой уедем на север страны. Туда, где нас никто не знает. Аррас говорил, там есть уцелевшие поселения. Найдем жилье, я устроюсь на работу. Заживем с чистого листа. 
     - Как же так? - опешила Айями. - Думаешь, наши догадываются о тебе и о господине В'Аррасе? 
     - Как сказать... Мне напрямик не говорят и маме не пеняют. Но я уверена, соседи знают. Боятся, видимо, что пожалуюсь, и их накажут. Я же не слепая и не глухая. Замечаю и косые взгляды, и шепотки за спиной... И потом, среди бела дня трудно не обратить внимания на даганский автомобиль у подъезда. 
     - Днем? - удивилась Айями. 
     - Ну да. Аррас присылает машину по выходным... до гостиницы, - выговорила Мариаль с затруднением. 
     Айями не нашлась с ответом. Она-то, в отличие от зоркой напарницы, мало что замечала. Да и когда бы? Утром торопилась на работу, вечером приезжала домой, не сталкиваясь с соседями нос к носу. Разве что на набережной пересекалась с другими женщинами, набиравшими воду из проруби. Но покуда никто слова плохого в лицо не бросил, и снежком в спину не кинул. А оскорбительные высказывания Ниналини - как заезженная пластинка, из-за них не стоит и переживать. 
     - Господин В'Аррас знает, что ты не собираешься уезжать в Даганнию? 
     - Думаю, его мало интересуют мои планы. Если помните, не Аррас настаивал на покровительстве, а я попросила о защите. Аррас... он непонятный. Не грубый или, к примеру, злой. Наоборот, надежный, и я знаю, если потребуется, он защитит. Просто Аррас себе на уме. Зачастую из него невозможно и слова вытянуть, куда там до серьезных разговоров... Уверена, в Даганнии я буду лишней. Так зачем уезжать в чужую страну, где никто не ждет и не поддержит? - пожала Мариаль плечами. И вроде бы равнодушно сказала, но голос дрогнул. - К тому же, господин А'Веч нуждается в вашем обществе гораздо чаще, чем Аррас - в моем. От силы, раз в неделю. 
     Нашла, чему завидовать, - усмехнулась Айями. С другой стороны, это ли не показатель того, что мужские интересы распространяются в нескольких направлениях. Ведь даганны отличаются завидным аппетитом в отношении женщин. Неизвестно, как отреагировала бы Айями, урежь вдруг Веч частоту встреч без основательных причин. Наверняка его охлаждение уязвило бы до глубины души. 
     Вот как получается: и просто, и сложно. Просто - это физиология для даганнов, о которой, посмеиваясь, как-то упомянул Веч. А сложно - это глубокие чувства для амидарейцев, неотделимые от физиологии. 
     Но, несмотря на оскомину после насыщенного разговора, Айями воспрянула духом. Напарница озвучила страхи и сомнения, в точности одолевавшие Айями. Выговорилась как перед сопричастной и нашла солидарный отклик. Мариаль приняла смелое решение, а чем Айями хуже? Если уж выбирать, то она без сожаления предпочтет отчизну, нежели отъезд в неприветливую чужеземную страну. И сменит место жительства, лишь бы остаться с семьей на родной земле, среди своих. А чувства к Вечу... пожалуй, их начисто перечеркивал страх перед неизвестностью в Даганнии. Господин подполковник, как и В'Аррас, избегал разговоров о будущем. И упорство, с которым он обходил стороной скользкую тему, укрепляло уверенность Айями в том, что она не более чем трофей. Каприз Веча, который не поймут и не примут на даганской земле. К тому же, у трофея на шее хомут в виде дочери с матерью. 
     К вечеру волнение улеглось, но Айями пребывала в рассеянности, улыбаясь своим мыслям. В мечтах её будущее виделось в радужных красках. Веч же, наоборот, мрачнел с каждой минутой. Видимо, его задело, что Айями предпочла витание в облаках продуктивным постельным отношениям. 
     - Выглядишь загадочной. Поделишься? - спросил с ноткой раздражения. 
     - Не обращай внимания, это запретная тема, - отмахнулась Айями и прильнула, чтобы поцеловать и смягчить недовольство. 
     Веч насупился и замолчал, крыть ему было нечем. Если установил правила, изволь им следовать. За ужином он хмурился и поглядывал на Айями, опять предавшуюся мечтам. 
     - Ладно, - сказал Веч, заглушив двигатель машины у подъезда. - Давай поговорим о запретном. 
     Айями решила, что ослышалась. Надо бы прочистить уши. 
     - И ты ответишь на все вопросы? 
     - Я подумаю. 
     - Тогда это будет не разговор, а мой монолог, - ответила Айями, взявшись за ручку дверцы. 
     - Скажи хотя бы, кто тебя взбаламутил, а меня лишил общества мехрем*. Хочу знать, когда удастся до тебя достучаться. 
     Как же, держи карман шире. Стоит пооткровенничать, и господин помощник пострадает ни за что. Точнее, за то, что в редкий момент разговорчивости проболтался Мариаль о далеко идущих планах даганнов. 
     - Своих информаторов не выдаю, - парировала Айями с апломбом. 
     К великой неожиданности Веч расхохотался. 
     - Так и быть, - согласился весело. - Но что бы тебе ни наобещали, надеюсь, ты не забыла о моих словах. 
     - Уехать в Даганнию раньше, чем растает снег? 
     - Да. 
     Айями могла бы проявить решительность и уточнить: "С тобой?" 
     Но она побоялась услышать правду. 
     Веч мог бы добавить: "Со мной". 
     Но он промолчал. 
     - Я подумаю, - ответила Айями, скопировав его интонацию. 
     Веч не позволил выбраться из машины. Сжал лицо Айями в ладонях и поцеловал - с чувством, с толком, с расстановкой. Сам увлекся и спутницу увлек. 
     - Бесова отрыжка, - пробормотал, прервавшись. - Хоть сейчас разворачивайся и заново в гостиницу. 
     - Н-нет. Поздно уже, - опомнилась Айями. 
     - Возместишь завтра упущенное сегодня, - объявил Веч, давая понять: предаваться мечтам можно в любое другое время, а в постели все мысли должны быть заняты только им. 
     
     Эммалиэ не заразилась оптимизмом. Скептически выслушала сбивчивый рассказ Айями о грядущей новой жизни. 
     - Не поверишь, в городе гуляет прорва версий. Не знаешь, чего и ждать. То ли новой войны, то ли рабства. 
     - Ну и пусть я неправа, - возразила Айями. - Надоела неуверенность. Хочу стабильности. Хочу, чтобы жизнь вернулась, какой была до войны. 
     - Тогда объясни, почему даганны напускают таинственности. Если они когда-нибудь уйдут из Амидареи, зачем секретничать? 
     - Может, они не хотят, чтобы мы почуяли свободу раньше времени. Боятся, что устроим саботаж. А им нужно вывезти как можно больше ресурсов с нашей территории, поэтому каждая пара рук на счету. Принуждать нас насилием не решаются. Думают, мы предпочтем хику*. Вот и не дают нашей власти право голоса, а нас держат в неизвестности. 
     - Вполне может быть, - согласилась Эммалиэ. - Но кое-что в этом ребусе не сходится. 
     - Наоборот, всё логично. 
     - В войне участвовали три страны: наша, Даганния и Риволия. Чем заканчиваются войны? Чьей-то победой и чьим-то поражением. Мы проиграли, даганны победили. А что досталось риволийцам? 
     - Риволийцам? - задумалась Айями. - Они были нашими союзниками и проиграли войну вместе с нами. Вдруг они захотят реванша? 
     - Возможно. Но мы не знаем, как обстоят дела в действительности. Кормимся слухами. 
     - Очень хочу оказаться правой! - сказала с жаром Айями. - Даганны уйдут из страны, и мы вздохнем свободно. 
     - И не поедем в Даганнию? - Взглянула Эммалиэ проницательно. 
     - Нам и из города не понадобится уезжать. Мариаль опасается, но думаю, она преувеличивает. Ведь никто не догадывается. Болтают попусту, но не всерьёз. Вот вам говорили обо мне? 
     - Говорили, - сказала Эммалиэ, как само собой разумеющееся, и от вымешивания теста не оторвалась. 
     Зато Айями растерялась. 
     - Вот как. И о чем же? - спросила приглушенно и оглянулась: не слышит ли дочка. Но та увлеченно играла в "семью" и строжилась над Динь-дон. 
     - Софка как-то спросила, правда ли, что ты спишь с даганским офицером. 
     Софка или Софири принадлежала к числу приятельниц Эммалиэ и частенько снабжала вещичками, оставшимися от двух взрослых теперь детей. 
     - А вы? 
     - А я так и ответила: "Можно подумать, твоя дочь не спит с даганном", - пояснила Эммалиэ как ни в чем не бывало. 
     Айями только и оставалось закашляться, чтобы скрыть неловкость. 
     _________________________________________________ 
     Хикаяси - божество в амидарейской религии. Изображается в виде четырёхрукой женщины. Считается собирательницей и хозяйкой человеческих душ. 
    Хику (на даганском - тхика) - состояние полного блаженства, нирвана. В действительности - коматозное состояние, при котором прекращаются обменные процессы в организме, замедляется работа сердца, умирают клетки мозга. В итоге - смертельный исход. Хику достигается как самовнушением, так и с помощью наркотических и психотропных средств. 
     Мехрем* - содержанка, проститутка