Небо Одессы, 1941-й

Глава XXI. Мы вернемся, Одесса!

Мы сидели в комнате, тускло освещенной керосиновой лампой. Дымили махоркой, тихо переговаривались. Ждали начальства. Наконец, появился комбриг Катров в сопровождении начальника штаба Шанина, полкового комиссара Мельшакова и майора Шестакова. Комбриг, окинув взглядом присутствующих, заметил негромко:

— Что-то маловато народу…

— Трое больных, остальные на месте, — объяснил Лев Львович.

— Не густо, не густо, конечно, — сказал Катров, усаживаясь за стол. Ну что ж, начнем, товарищи… — он придвинул ближе к себе керосиновую лампу. Наступила тишина.

— Прежде всего, хочу вам сообщить, что командующий оборонительным районом контр-адмирал Гавриил Васильевич Жуков поручил передать вам летчикам, инженерам, техникам, всему личному составу полка сердечную благодарность за активную помощь в обороне города. Летчики крепко подпирают наземные части. За проявленные мужество и отвагу многие из вас будут представлены к правительственным наградам, к высокому званию Героя Советского Союза… — комбриг помолчал. — На этом торжественную часть закончим, — продолжил он, улыбнувшись уголками губ, — и начнем деловую. Гитлеровцы не унимаются. И наша задача — удвоить удары по врагу. Вот давайте вместе обсудим, что необходимо для этого… Из района Дофиновки по утрам бьет вражеская артиллерия, сеет смерть и разрушения. Мне самому довелось видеть, как падали сраженные осколками люди, они стояли в очереди за водой… Мы обязаны защитить их. Понимаете, товарищи, какие надежды возлагают на нас бойцы, трудящиеся города? В их представлении летчики всесильны, всемогущи. Что ж, это соответствует действительности: наши соколы на всех фронтах сражаются храбро. И под Одессой уже десятки воздушных разбойников нашли себе могилу. Наша задача состоит в том, чтобы еще крепче бить фашистов!

— Нечем! — послышались голоса.

— Разрешите, товарищ комбриг? — поднялся капитан Елохин.

Катров кивнул головой.

— Что нам нужно… Самолеты нужны, товарищ комбриг. Те, на которых сейчас воюем, отработали свое и требуют замены… Ведь мы даже маневрировать ими не можем полной мерой. Вот, например, «малановский уголок»! Чего уж лучше придумать — быстрота и натиск, противник даже опомниться не успевает… Так ведь мы его с опаской можем применять, — Елохин смутился. Не за себя боимся, товарищ комбриг, машина не всякая может выдержать.

— Дорогой капитан! — мягко, увещевающе заговорил комбриг. — Мне известно о положении полка, но ничем пока помочь не могу. Хотел бы, но не в моих силах, как говорится… Надо воевать на тех самолетах, которые у нас имеются, новые придется подождать. Используйте внутренние резервы. Берегите машины, восстанавливайте неисправные. Приходится считаться с положением страны…

Комбрига поддержал полковой комиссар Мельшанов. Он рассказал о положении дел на других фронтах, в стране, об угрозе, нависшей над столицей нашей Родины Москвой.

— Большие трудности переживает и город, который мы с вами защищаем, сказал комиссар. — Но все — бойцы Красной Армии, и трудящиеся города — полны непреклонной решимости не пустить врага в Одессу. Все население, от мала до велика, работает на оборону. Многие заводы города перестроились на военные рельсы: изготавливают минометы, огнеметы, ручные гранаты, бронемашины… На заводе имени Январского восстания ремонтируются танки, там же превращают поезда в бронепоезда, а тракторы — в танки. Вот только самолеты не строят, улыбнулся Мельшанов. — Однако страна знает о наших нуждах, помощь придет, но сейчас есть участки посложнее — вот, например, московское направление… Сердце нашей Родины, Москва не должна быть отдана врагу!

Мы возвращались с совещания твердо убежденные, что Одессу отстоим, чего бы это ни стоило.

Такова сила партийного слова: беседа со старшими товарищами, командирами, коммунистами воодушевила нас, дала зарядку, уверенность. В наших сердцах кипела священная ненависть к врагу, каждый готов был отдать жизнь, но не отступить ни на шаг.

Никто из нас, конечно, не знал, что в тот самый вечер, когда проходило наше совещание, командование оборонительного района получило секретный приказ Ставки об эвакуации войск из Одессы. Решение Верховного Главнокомандования было продиктовано стратегическими соображениями: возникла угроза захвата противником Крыма. Туда и следовало перебросить все части и соединения, которые успешно выполнили поставленную перед ними задачу по обороне города.

План эвакуации готовился в глубокой тайне, чтобы дезориентировать врага. Прежде всего вывозилась тяжелая артиллерия, служба тыла. Первые корабли с войсками и техникой незаметно оставили Одессу уже 1 октября вечером. На следующий день, с целью ввести в заблуждение противника, наши части перешли в наступление в районе села Дофиновка. Операция прошла успешно, были захвачены трофеи, взяты пленные. Попытки гитлеровцев оттеснить наши войска с позиций не удались.

И мы в эти дни трудились, не зная устали. Штурмовали передний край, громили ближние тылы и скопления техники на железнодорожных узлах, вблизи населенных пунктов.

Наступление в районе Дофиновки, высокая активность нашей авиации сыграли свою роль: противник до последнего времени не знал, что происходит эвакуация.

Так продолжалось вплоть до 13 октября. Летчики вели активные бои и несли потери. В эти дни над Сухим Лиманом погиб Володя Сахаров, там же был сбит Серафим Лузиков из эскадрильи капитана Демченко.

В то хмурое осеннее утро мы проснулись еще затемно. Техники Кутняев, Фитисов, Карахан, Стецюк, Коновалов, Поветкин уже прогревали моторы, готовили самолеты к боевым вылетам. В это время был объявлен срочный сбор у командира полка. Шестаков очень изменился за последнее время: похудел, ссутулился, под глазами набрякли мешки.

Комиссара Верховца сразу обступили: газет нам вчера не доставили, и мы хотели от него узнать последнюю сводку. Верховец, воспользовавшись свободной минутой, стал на ходу проводить политинформацию: ожесточенные бои на Волховском, Брянском, Мелитопольском направлениях…

Пока не было ничего утешительного. Ребята склонились над картой.

— А об Одессе что говорится в сводке? — задал кто-то вопрос.

Верховец тяжело вздохнул:

— Ничего, хлопцы, не вешайте носы, засяе ще сонце у наше вiконце…

— Или! — воскликнул Серогодский.

Это чисто одесское восклицание, обозначающее скорее убежденность, чем сомнение, развеселило нас: все мы молоды, здоровы и не должны унывать. Конечно же, будет и на нашей улице праздник, наше направление будет только на запад! Врагу недолго топтать наши города. Победа будет за нами! Прозвучала команда:

— Приготовиться к полетам!

— По коням! — уточнил неугомонный Вася Серогодский.

Все разом мы почувствовали какое-то облегчение: если летим на задание, значит, дела наши не так уж плохи. Солдат себя чувствует уверенно в бою…

Первой шестерке — охранять город и порт, а мы — на Дальник. Ох, уж этот Дальник, превращенный врагом в сплошной дот, Дальник, где потеряли мы Григория Бакунина, Алексея Маланова…

Фашисты окопались здесь основательно. Мы обстреливаем скопления техники, сбрасываем реактивные снаряды. Горит под крылом земля. Вражеские зенитки ведут непрерывный огонь, но, несмотря на это, мы возвращаемся целые и невредимые и тут же начинаем подготовку к очередному полету. Филиппов, который возится с моим парашютом, вдруг сообщает:

— Между прочим, полк перелетает на другую базу…

— Это что же — на Дерибасовскую? — недоумеваю я.

— Хотите верьте, хотите нет, — обижается Филиппов, — но только это так, Приказ есть.

— Не говори вздор! — грубость моя объяснима: в голове моей начинается сумятица. Как же так? Снова отступление? Ничего не понимаю… Да ведь комбриг Катров и комиссар Мельшанов утверждали, что Одессу будем защищать до последнего, что Одесса была, есть и будет советской! Тут что-то не так, видно, Филиппов напутал…

С трудом сдерживая волнение, пошел выяснять. И тут у меня вроде как глаза открылись. Как же это я не обратил сразу внимания! Аэродром — как разворошенный муравейник, все пришло в движение, заплясало, судорожно задергалось. Механики в спешке словно забыли о мерах предосторожности: на открытых площадках снимают моторы с поврежденных самолетов. Подкатили на легковой машине комбат Погодин и комиссар Клейнерман. Торопит группу солдат начальник связи капитан Носычев. Ну, если связисты сматывают кабель… Я подошел к Носычеву:

— Товарищ капитан, внесите ясность: что случилось?

— Да вот, — дрожащим голосом отвечает он. — Получен приказ сниматься! Сматываем, значит, удочки…

Горькая шутка.

— Куда?

Капитан махнул в сторону моря. Понимай, как знаешь. И вот наступила та страшная тишина, которой больше всего боится солдат. Шестаков отменяет полеты.

— Задача такова, — говорит он, стараясь не смотреть в глаза стоящих перед ним летчиков, — как можно скорее собраться в дорогу. План эвакуации полка утвержден. Часть самолетов отправляется в Крым своим ходом, старые машины будут погружены на баржи и суда. Вопросы будут?

Я стоял ошеломленный. Да, видимо, и для многих из нас такой поворот событий оказался неожиданностью.

— Череватенко! — услышал я голос командира. — Назначаешься старшим группы. Вылетаете первыми. Через два часа доложить о готовности. — Шестаков прошел перед строем. — Завтра на рассвете вылетает вторая группа — капитана Демченко. Летчики, не имеющие машин, добираются пароходом.

Все стали расходиться по своим делам.

— Товарищ командир, личная просьба… — догнал я Шестакова.

— Давай, давай! — машинально проговорил майор, думая о чем-то своем.

— Разрешите забрать тестя, он не выехал со своими мастерскими, болел… — я еще и сам толком не представлял, как это будет выглядеть. Может, на пароходе…

— Чего ж ты тянул! — возмутился Шестаков. — Торопись!

И я помчался. Мое появление удивило и обрадовало старика. Он все еще лежал в постели — может быть, больной, а скорее всего потому, что показался сам себе одиноким, заброшенным и никому не нужным. Рядом на табуретке стояли какие-то пузырьки с лекарствами.

— Собирайся, отец, — сказал я. — Времени мало…

— Значит, оставляете Одессу? — горестно спросил он.

— Временно, отец, скоро вернемся, — поспешил успокоить его. Но старик недоверчиво покачал головой.

— Раз уж ненадолго, говоришь, то я тут подожду… Куда мне, больному. Только обузой буду. А тебе надо воевать! И крепко бить проклятого захватчика. Спеши, сынок. Благослови тебя бог! Ну, это я так, к слову, по-стариковски… — пробормотал он.

Я крепко прижал его к себе и выбежал за дверь.

Когда четверть часа спустя приехал в полк, группа была полностью подготовлена к дальнему перелету: залито горючее, опробованы моторы. Оставалось сказать Одессе последнее «прощай».

В ожидании сигнала мы напряженно смотрели в небо. Натужно гудели перегруженные машины. Транспортный «вальти», когда-то отремонтированный инженером Юдиным и техником Моисеевым, первым выкатил на старт, в него по лесенке начали входить люди. Комэск Елохин в сторонке прощался с фельдшером Леной Семеновой, она с группой ехала пароходом. Некоторые летчики, не считаясь с перегрузкой, взяли к себе в машины своих техников…

В четырнадцать ноль-ноль в небо взметнулась ракета. Пошел! Мой «ястребок» легко тронулся с места, и вот уже под крыльями поплыли желто-зеленые сады Большого Фонтана, окутанные голубоватой дымкой. Над морем развернулись и стали набирать высоту. Я заметил, как слева и выше стрелой мелькнул «Мессершмитт», за ним другой, третий… Облака скрыли их на секунду, но вот они снова вынырнули, блеснув на солнце крыльями.

Ах, черт побери! Еще вчера я немедленно скомандовал бы: атаковать противника! Но сейчас обстоятельства заставляют меня отступить, проскользнуть незаметно.

«Мессеры» не заметили нас, и мы стали набирать высоту, брать курс на Крым. Нам предстояло преодолеть триста километров над морем. Хватило бы горючего. Встречный ветер уменьшает скорость, двигатель работает с перебоями.

Медленно уплывал под нами город, и я мысленно повторял: «До скорой встречи, Одесса! Мы обязательно вернемся!»

Потом долго, томительно долго мы летели, не ощущая пространства: море и небо, — вот и все ориентиры. И только когда впереди по курсу над морем закружили чайки, я понял, что земля уже близко. Постепенно стали вырисовываться неясные очертания берега, и я что было сил закричал: «Ура! Дотянули! Слава могучим и выносливым „ишакам“!»

Радость моя, однако, угасла, когда увидел белесую пелену тумана. Белое молоко клубилось вокруг низких глинобитных домиков, над плоской равниной, усеянной редкими деревцами. Но выхода нет, горючее на исходе, садиться надо, ничего не попишешь.

На бреющем пробиваем ватную стену и к своему удивлению выходим на полевую площадку вблизи села Кунан. Резкий толчок шасси о грунт, свист ветра в ушах, последний усталый вздох двигателя, и я выбираюсь из кабины. Все приземлились? Серогодский, Педько, Королев, Сечин, Тараканов… А где же комиссар эскадрильи Феодосии Дубковский? Я чувствую, как по спине пробегает неприятный холодок. Ведь Дубковский все время шел рядом. Неужели не хватило горючего, и он пошел на вынужденную? Но тогда это должно было случиться где-то на берегу. Он не мог погибнуть!

Мою уверенность поддержали и механики, прилетевшие раньше на транспортном самолете. Кружил, говорят, одиночный самолет в районе порта Ак-Мечеть, а потом будто провалился.

Немедленно были поставлены на ноги гарнизоны из ближайших сел: начать розыски пропавшего самолета, Подавленные случившимся, мы с нетерпением ждали хоть каких-нибудь вестей, но проходил час, другой, третий, и надежда постепенно покидала нас. Мы уже решили двойками пойти на поиски в степь, держась берега, как вдруг открылась дверь, и на пороге вырос наш Феодосии Никитич. Ребята бросились обнимать комиссара, расспрашивать, что же все-таки с ним произошло.

Как мы и предполагали, у Дубковского действительно у берега кончилось горючее, да тут еще туман примешался… Словом, посадил машину, где смог, но, к счастью, удачно.

На другой день ждали группу капитана Демченко. Судя по радиограмме из Одессы, группа должна была прибыть к вечеру.

Наступили сумерки, быстро надвигалась глухая осенняя ночь. Подул сильный северо-восточный ветер, низко над землей поплыли свинцовые облака. Пошел дождь. А Демченко все не было. Мы утешали себя мыслью, что капитан вылетел с опозданием, что, возможно, изменил курс, приземлился в другом месте… Да мало ли могло оказаться причин, ведь война! Одного мы только не могли предположить, что Демченко может погибнуть.

Учитывая ненастную погоду, на аэродроме включили прожекторы. Светящиеся столбы судорожно метались по небу. Такой ориентир нельзя не заметить! Но капитан и его группа не прилетели ни в тот, ни на следующий день. Не было и моего комэска Елохина. Он вылетел на учебно-тренировочном самолете УТИ-4 вместе с начальником штаба полка Виктором Семеновичем Никитиным и тоже словно в воду канул.

Впрочем, эти двое «воскресли» через три дня. Мы были в порту Ак-Мечеть, когда к берегу подошел военный катер. К своему изумлению и неописуемой радости мы увидели среди людей, стоящих на палубе, комэска и начальника штаба. С ними произошла невероятная история.

Спустя четверть часа после того, как они взлетели, разразилась настоящая буря, хлынул дождь. Тяжелые тучи ползли над самой головой. Аггею пришлось прижать свою машину к воде. Изредка он включал карманный фонарик, чтобы взглянуть на компас: на учебно-тренировочном самолете отсутствовали приборы для пилотирования в ночных условиях.

Вскоре Елохин понял, что сбился с курса. Надо было где-то отсидеться до утра и не жечь попусту горючее. Заметив под крылом песчаную косу, он принял решение садиться.

Приземлились с убранным шасси, выбрались из кабины, осмотрелись. Рядом шумело море, а вдалеке, на севере, вспыхивали огоньки. К утру определили, что находятся на острове Джарылгач. Это южнее города Скадовска, который к тому времени был уже оккупирован. Продрогшие, усталые и голодные летчики отправились разведать обстановку. В густых зарослях кустарника они заметили два силуэта. Почти тотчас из зарослей донеслось:

— Стоять на месте! Будем стрелять!

Это оказались свои, братишки-матросы. Они рассказали, что на острове уже были гитлеровцы, чинили расправу над пленными красноармейцами и местными рыбаками — расстреливали. Моряки спаслись, спрятавшись в дюнах.

Подобрал всех сторожевой катер.

Спустя много лет после войны мне удалось разыскать, а потом и встретиться с бывшим заместителем командира эскадрильи черноморцев Василием Николаевичем Вальцефером. Ветераны 69-го полка, мы неустанно разыскивали хоть кого-нибудь, кто мог поведать о судьбе эскадрильи, безвестно пропавшей 14 октября 1941 года при перелете из Одессы в Крым. Василий Николаевич рассказал, что знал.

Летчики шли тремя группами. Первую повел комэск, с собой он взял своего комиссара Валентина Маралина. С капитаном Демченко шли лейтенанты Хайдула Ченкунов, Михаил Дмитрусенко, Петр Николашин и младший лейтенант Виктор Тарасов из второй эскадрильи нашего полка. Самолет его был неисправен, и потому он не успел вылететь с моей группой.

Из этих шести человек были позже найдены останки двух — Дмитрусенко и Николашина — под обломками разбитых самолетов неподалеку от Севастополя. Имена летчиков установили по сохранившимся при них документам.

Капитан Вальцефер должен был вести вторую группу вслед за Демченко. По прихоти судьбы случилось так, что вылетал он один. И почему так вышло, узнал только много лет спустя после войны.

— Когда я поднялся, — рассказывал Вальцефер, — внезапно испортилась погода, неудивительно, стояла глубокая осень. Других летчиков тотчас задержали с вылетом, успели, а я оказался отрезанным стеной непогоды, хотя мне тоже давали сигнал возвращаться. Вот я и следовал своим курсом на Крым, а разбушевавшаяся стихия поглощала все мои силы и внимание… Потом-то я узнал, что лечу один. Мне удалось благополучно пересечь море, но из-за тумана не мог выйти на село Кунан, взял курс на Евпаторию. Садился уже в темноте, без каких-либо ориентиров. При посадке машину разбило в щепки, сам был тяжело рамен, а вот техник Фукалов, находившийся в фюзеляже, отделался легкими ушибами. Он-то и помог мне… Потом я долго лежал в госпиталях, но выкарабкался все же… Вернулся в строй и летал на боевых машинах до самого окончания войны.

В последней группе вылетели лейтенанты Николай Скачков, Иван Сапрыкин, Виктор Шевченко и Дмитрий Мягков. Четверка удачно прошла расстояние над морем и, почти долетев до Крыма, тоже сбилась с курса все из-за того же чертова тумана. Скачков и Сапрыкин оказались в районе села Терекли-Конрад и там совершили посадку. Вторая пара — Шевченко и Мягков — уклонились в сторону Севастополя. И так как сумерки быстро сгущались, а горючее было на исходе, Шевченко пошел на вынужденную и разбился. Мягков выбросился с парашютом. Во время приземления летчик ударился головой о телеграфный столб. Удар оказался смертельным.

Так печально сложилась судьба эскадрильи черноморцев капитана Федора Ивановича Демченко. Из двадцати трех человек летного состава восемь черноморцев погибли в боях, столько же во время перелета из Одессы в Крым 14 октября 1941 года.