Освободилось место «вдоль угла», правь сети, жереха, сколь хочешь,
Лови. Он умер. Острая пила согнулась о завалинку пророчеств.
Он говорил: «Мне нужен компаньон, чтоб ставить вятери в тугие воды Леты,
С собой возьму, когда со всех сторон тебя опутают рыбацкие приметы».
Я усмехался, сам, как угорь, скольз… в глазах его сверкали волчьи искры,
Однажды окровавленный приполз – я вспомнил дот, накрытый коммунистом —
На мой порог. В больнице (не жилец!) дрожали лупоглазые сестрички —
Стрекозами… А сердце, что елец, моё распрыгалось, как сумка в электричке.
«Я – царь, я – червь, я – Бог…» Я – полосатый раб, я – окунь у свободы на кукане…
Меня согнали вскоре на этап: мол, завалил товарища, по пьяни.
Хлебай щи лаптем (если б только щи), для Бога православную обиду
Таи; снуют охранники-хлыщи с последней «дачкой» – небо инвалиду,
Клеёнчатое, клетчато, как сеть, которую в проток настрою пенный…
Ты мог бы, сука, в поле помереть, мой лучший друг – убийца убиенный?!