На Дениса накатила сильнейшая апатия, полное безразличие к чему бы то ни было, и все планы его на это день выпали в осадок, и он почти не вставал с дивана, даже не ел, только бил и бил пальцами по кнопкам телевизионного пульта в надежде найти в телевизоре хоть что-нибудь интересное или отвлекающее. И Морка с Ленькой были как-то не в себе, вели себя беспокойно и непонятно: и врагов вроде бы не чуяли, и никак себе места не находили, словно бы они ощущали настроение Дениса, не понимали его, однако переживали вместе с ним. Но пришел вечер, а вместе с ним некоторый интерес к жизни и его верные спутники: голод, и отчаянные надежды, и…
– Ленька-Морка! По местам стоять, с якоря сниматься! Кто ключи видел?
Леха забыл плэер дома, на газету пожмотничал и теперь, по дороге к месту встречи, вынужден был размышлять. Тягостные мысли скорехонько переросли в тусклые мечты – о мести, о бессмертии, которое не бесконечно, но теоретически безразмерно, о правильном, но недостижимом мироустройстве, о собственном могуществе; но близок путь от Чкаловской до Сенной, когда сидишь в пустом вагоне и никуда не опаздываешь, а, наоборот, опережаешь график этак минут на пятнадцать.
Первые метров триста от метро и в сторону Невского Леха шел с усилием, как товарищ Сухов по барханам, и только после перекрестка Садовой и Гороховой улицы орды уличных продавал разредились до приемлемой пешеходной кондиции.
Леха завернул направо, в арку Апрашкиного двора…
– Братан, держи билет, лотерея типа…
– Нет. – Леха мотнул головой, шагнул вправо и вперед.
– Возьми, да? Бесплатно, в рамках рекламн…
– Отвали! – Леха повел левой рукой, но одновременный шаг вперед придал его толчку силу чуть большую, чем хотел применить Леха, так что чернявый парень, потеряв равновесие, пробежал два шага задом наперед и бубухнулся спиной в стену.
До Лехи внезапно, единым файлом, дошли эмоции и полумысли чернявого, шедшие чередой по отношению к нему, к Лехе: «Ломает всего… лох идет… тупой лох… братан держи… гад позорный, рот парашный…»
Леха клацнул зубами, развернулся на три четверти и в два скока оказался возле зазывалы, который только и успел, что разозлиться и сделать шаг навстречу драке. Удар привычно тряхнул запястье, ойкнули косточки пальцев, Леха так же резво крутанулся на пятках и, не глядя на результат, зашагал из арки направо, где уже вот она – дверь в «Денежку». Нокаут, и к бабке не ходи, и кожу на костяшках свез… Уголком зрения он все же зацепил, выделил из фона случайных зрителей неслучайные фигуры аналогичных «лотерейщиков», товарищей побитого… Гнев Лехи улегся так же быстро, как и вспыхнул… Ну елы-палы, дурила из Тагила! Ну когда он, наконец, научится не пылить по пустякам, не находить на свою голову? К тому же не стоило заводиться с этими шакалами, их много и наверняка там посерьезнее чуваки есть… На входе-то охрана, а вот… А впрочем… Леха вспомнил – кто он теперь и что при нем – и ухмыльнулся.
– Мне в администрацию, к Ольге Николаевне.
– А-а, ну-ну, тогда пройди, конечно.
Хорошо, когда тебя знают даже охранники: пустят бесплатно безо всякого колдовства, главное – соблюсти приличия при вранье…
– Леля, привет!
– Ой, Лешик! Что-то ты рано сегодня. Как сессия? Тебе «семерочку»?
– Сдал. Нет, «тройку» хочу и чебуреков со сметаной.
– Чичас! Ваших пока не было никого. Где ты сядешь, я принесу?
– Вон там, в углу. – Леха для верности ткнул пальцем. – Я пока по этажам сгоняю, гляну где чего.
У Лехи еще было минут десять до встречи, но он на всякий случай пробежался на второй этаж, на третий, заглянул во все закоулки – никого, ни Димона, ни вообще знакомых. К Ольге, барменше, своей ровеснице, он подкатывал пару раз для очистки совести, однако та держалась по отношению к Лехе приветливо, может быть чуточку лучше, чем к другим, но без огонька – у нее был парень и кроме него никто, похоже, ее не интересовал.
Кто сегодня? – Леха притормозил возле белого криво повешенного листочка с расписанием музыкального меню. В «Денежках» играли живую музыку, в иные ночи случалось так, что одновременно, на всех трех этажах выступали группы, и благодарные слушатели, опившись пива, вынуждены были разрываться в своих симпатиях между постпанком, рокабилли, готикой и платным туалетом, шастая с первого этажа на второй, со второго на третий, с третьего опять вниз. Группы были малоизвестные, но это никого не смущало: все помнили, с чего начинались «Король и Шут», «Краденое солнце»…
– Привет, зая! – Леху толкнули.
– А-а, тоже самое – тебе. Ты где?
Пухленькая девица в топе, в бриджах, в стрижке «полубокс» даже на своих немыслимых платформах была по грудь Лехе, Леха же, когда был выбор, предпочитал высоких. Однажды под утро, после буйной танцевальной ночи, он сумел познакомиться с этой девушкой очень близко: она, типа, жила неподалеку; но вот имя ее выскочило из головы… Неудобно даже…
– Понял… Одна? А я на первом. Ну еще увидимся; заранее, не дожидаясь белого танца, ангажирую тебя на нижний брейк. Чмоки…
Даст, если вдруг приспичит, это очевидно.
Пн. – ЧУП-МАРЗУП
Вт. – ДЖИНН СА, ОЛИГОФРЕЙД
Ср. – БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, КОВЕР-САМОСАД
Чт. – ЧУП-МАРЗУП, НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ
Пт. – ДЖИНН СА, ТОПУС, БЕЛАЯ ЖИЗНЬ, МАЗЫХАКЕР
Сб. – НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ, ДЖИНН СА
Вс. – Всякое крошево-хорошево из дикарей и новеньких.
Это означало, что сегодня на третьем этаже будет просто дискотека, либо вообще замок на двери, а на нижних двух тоже дискотека, но сначала, для сугреву, на первом этаже команды будут играть живую музыку: на первое – модные рокабилльщики ЧУПЫ, на второе – густо панкующие «Вовы», они же – НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ. Леха порадовался, что угадал с первым этажом, где намечался «двойной лив», и через две ступеньку на третью ринулся к пиву и чебурекам со сметаной.
Когда успели? За те несколько минут, что Леха посвятил рекогносцировке, зал первого этажа уже подернулся синеватым дымком – набежавшие прихожане накурили. Фокус: только что зал был пуст, а теперь свободных столиков почти и не осталось, и у стойки очередь выстроилась.
– Лелик! Спасибо! – Леха старательно закивал головой, осторожно помахал поднятой кружкой…
– Димон, ты точен, как молодой швейцарский король, садись. Что? Ну? Не пугай меня… Нет, нет, о, нет!…
– Ты псих, Леха, ну точно – псих. Держи свою сотку. Нет в Швейцарии королей.
– Чеченская?
– Настоящая. Знаешь, как я сегодня запарился с твоим хламом? Реально чуть не пролетел.
– Чуть? В смысле, рентабельность не превысила двухсот процентов? Ладно, тебе – верю. Ступай за пивом, а то мое уже кончилось.
– Во как? Я ступай за пивом!? Я? Ну, ты…
– Не хочешь? Ну тогда я схожу. Тебе «нулевку»?
– Сам дурак. «Семерку» неси. Сейчас посижу, да побегу, надо еще добить кое-что…
Себе Леха опять взял «троечку», чтобы полегче… Димон вскоре ушел, как и обещал, свободные стулья умыкнула компания за соседним столиком… Каждый раз перед «разгуляем» приходил такой «мертвый» час, и каждый раз Леха вспоминал, что и в прошлые разы были моменты разочарования и скуки, когда пиво – дрянь, чебуреки съедены, знакомых не видно, одна тупость вокруг… Но, как правило, вечер постепенно разматывался, выправлялся в полный ночной рост, извлекая из призрачных пивом пропахших рукавов большие и малые чудеса и вымывая из памяти (до следующего раза) томительные моменты неприкаянности и мизантропии…
– Э, слышишь… – Леха обернулся. Перед ним стоял паренек типичной «приапрашкинской» внешности: смуглый, в дешевых штанах с мотней и накладными карманами по бедрам, очень короткие, равномерно отросшие волосы, тусклый тревожный взгляд… – Там тебя зовут…
– И кто меня зовет? – заинтересовался Леха, хотя в солнечном сплетении у него уже застыл правильный ответ.
– Девушка одна. Просит выйти. Она, типа, за вход не хочет платить и просит, чтобы ты к ней вышел.
Леха замялся на мгновение.
– Сейчас выйду, предупрежу только, чтобы столик не занимали.
И речи не могло быть – искать союзников и выйти «к девушке» не одному, а компанией – ситуация не та… Да и мало кто связываться захочет…
Всегда надо сначала думать, а потом руки-ноги растопыривать.
– Аленка, предупреждаю еще раз: пока я на ногах – сидеть в дупле, играть в молчанку.
Леха тронул за рукав охранника:
– Я на минутку, сейчас вернусь…
У входа в клуб отирался обильный, родной для клуба, но экономный, либо безденежный контингент, а немного поодаль, буквально метрах в двадцати, – безлюдье, если не считать группы стоящей полукругом серьезно настроенной молодежи исключительно мужеского пола, разной степени обдолбанности и накачанности.
Они ждали Леху. В коленках у него возникла противная, ослабляющая дрожь, в голове зашумело. Ему стоило немалых усилий делать шаги по направлению к ним и не спотыкаться. Умеренная злоба, почти нулевая опаска, вялая готовность увечить – Леха втянул в себя весь ком эмоций, исходящий из базарных «реваншистов» и мгновенно завелся, как это обычно с ним бывало в экстремальных ситуациях, соскочил с резьбы.
– А кто меня ждет? Каторый ыз вас дэвушкам?
Он, почти на бегу, вцепился пальцами в сложенную дубинку, резко развел руки, выдвигая ее на весь аршин, отпустил левую ладонь, и в то же мгновение палка-чудесница дернулась в правой руке и с сухим стуком разбила голову ближайшему парню, невысокому, но «бычастому», жирно-накачанному. Тот только и успел, что ойкнуть, перед тем как упасть на выщербленный, в грязных помоечных потеках асфальт. Было еще светло, при желании все происходящее можно было наблюдать чуть ли не с противоположного конца Апрашки; наверное, кто-то этим не преминул воспользоваться. Но Леха, который довольно часто бывал в «Денежках», волей-неволей знал о местных порядках: ментуры не будет до тех пор, пока все само собой не утрясется. Сегодня этот ментовский служебный стиль его не возмущал, напротив, он на него надеялся. Дубинка своими резкими и неожиданными рывками то и дело норовила растянуть ему кисть, но тем не менее из руки не выскальзывала, держалась как приклеенная. Пару раз Леха угадал ее намерения, проворно сопроводил рукой, и эффективность удара от этого моментально повышалась: падающие даже ойкнуть не успевали. Леха для страховки то и дело повторял про себя первоначальный приказ: «Не насмерть», но дубинка, похоже, строгалась мастерами, дело знала и поставленных пределов не переходила – била куда надо и с заказанным эффектом. И только Леха успел почувствовать свою деревянную соратницу, распробовать эффект взаимопонимания, как противники кончились. Леха с немалым усилием преодолел сопротивление (двое вырубленных зашевелились, один попытался встать) дубинки, сдвинул концы ее в прежнее, «спящее», положение, посчитал поверженных – одиннадцать баранов, легонечко пнул под ребра ставшего на четвереньки.
– Брателло, пятнадцать минут вам на сборы, не более. Не успеете срыгнуть в означенный срок – ваши проблемы.
Леха присел на корточки, спиной к невольным зрителям из околоденежкиной тусовки, чтобы перегородить им обзор, и продолжил наводить понты: дал сигнал Аленке. Та высунулась из-под воротника Лехиной рубашки, на мгновение вздулась одной головой и раскрыла пасть так, чтобы верхние клыки смотрели прямо в глаза очухавшемуся было парню. Руки у того подломились и он ткнулся лбом в крышку канализационного люка; однако сознание слабонервный лохотронщик потерял мгновением раньше и поэтому боли от новой травмы почувствовать не успел.
– Страх, Аленка, страх! Давай, насылай…
Внушать невидимо и на расстоянии беспричинный страх на некоторое время – была такая особенность у Аленушки, и Леха ее «вспомнил» (спасибо дяде Саше Чету), когда к делу пришлось, но он понятия не имел, как это все должно выглядеть в конкретном приложении. Аленка исправно сипела у него под рубашкой, шевелилась чего-то и Леха, погодив для верности еще с десяток секунд, встал и пошел обратно в клуб. До полуночи оставалось еще минут сорок.
Толпа у входа поспешно раздвинулась, и Леха даже возгордился на мгновение под ошалелыми взглядами.
– Ну ты даешь, – вползвука, как бы про себя сказал ему охранник (и Леха услышал его даже сквозь рок-н-ролльные завывания Маленького Ричарда), но ни в голосе его, ни в эмоциях не было восторга. Леха даже почувствовал секундное колебания клубного аргуса: «пускать, не пускать…», все-таки свежие впечатления и здравый смысл перевесили, потому как любая инициатива, выходящая за рамки прямых, прописанных в инструкции обязанностей, вредна рабочему человеку; и Леха, убедившись, что его любимый столик, который он почему-то называл про себя «Шериф», никем не захвачен, пошел опять за чебуреками и третьей кружкой пива.
У бандитствующих тоже есть своя бюрократия, с «хождениями по инстанциям», с «приемными часами», и «на сегодня» Леха не опасался продолжения мордобойным событиям. А завтра его уже в городе не будет. Да и вообще… Еще вопрос, кто кого должен теперь бояться…
Тем временем «Чупы» отдышались, слегка оттянулись халявным пойлом и вновь полезли на сцену – осуществлять смычку чухонского прононса и американского языка под аккомпанемент довольно громких музыкальных инструментов. Играть им оставалось меньше получаса, и они, словно обретя второе дыхание, дружно, во всю мощь хреначили удалыми пальцами в смычковые, щипковые и ударные. Толпа теперь вовсю плясала меж столиков, но трезвых среди них было все еще очень много.
Уже у стойки Леха вдруг передумал и вместо пива взял литровую коробку с черносмородиновым соком, а опустошенную кружку попросил сполоснуть.
– Да возьми лучше бокал, на, Леш!
– А? Не, из кружки прикольнее, спасибо. Прикольнее, говорю! Спасибо! Что? Еще бы… У этих микрофоны, у тебя микрофон, а я вживую надрывайся! Все, пошел!
– О-о, Руся! Корова сдохла, что ли? Откуда ты нарисовался?
Леха прислушался к внутреннему голосу: возникший возле столика парень, Руся, нервничает и очень боится… Это было бы и не удивительно, поскольку Руся, он же Руслан Пинчук, Лехин знакомый по университетской компании, еще с прошлого года занял у него тысячу рублей на два дня и до сих пор не отдал, предпочитая врать при случайных пересечениях и давать такие же бесстыдные обещания… В последний раз при встрече Леха даже двинул ему кулаком под ребра, но взамен обещания и денег получил лишь искреннюю клятву «отдать завтра»… Леха слышал от кого-то, что вроде бы Руся начал водить компанию с «торчками», и мысленно уже распрощался с надеждами когда-либо возвернуть свои кровные… И вот теперь… Отдать хочет, точняк! Драку видел.
– Я у тебя «тонну» брал… Вот… Ну, возвращаю. Десять сотен, пересчитай пожалуйста…
Леха протянул руку за деньгами, быстро пересчитал. Хотелось сказать что-то такое язвительное, отмщающее и при этом небрежное, рожденное острым умом и силой, но мысль, застигнутая врасплох, не хотела прыгать с языка, тормозила…
– Проценты за мной, Леха, честно, у меня семь колов осталось на дорогу и все. Я понимаю, что по жизни перед тобой на счетчике, но абсолютно пустой, эти – специально занял.
Леха опять напрягся для верности: не врет, занял и нету больше… Какие проценты он имеет в виду? Сам на себя их накинул, что ли?
– А хочешь «марочку», в счет расчета? А потом на днях две сотни еще добью, чтобы с процентами закончить?
– Да не нужны мне твои пр… Какую еще марочку?…
– Не кричи, пожалуйста… – Руся дернулся взглядом, вплотную наклонился к сидящему Лехе. – Обыкновенную «марочку», кисло-сладкую… Супертрипповая, испытано…
Десятки раз от знакомых и незнакомых людей «на халяву» и за деньги получал он предложения: «пыхнуть», «ужалиться», «подышать», «съездить за грибочками»… Один раз даже «понюшкой-дорожкой» пытались угостить… Если у Лехи и возникал при этом соблазн, то – слабенький, умозрительный, вовсе не способный справиться с тем чудовищным страхом перед наркотой, что выработался в нем под влиянием маминых нотаций и собственного опыта общения с «распробовавшими»…
А вот сегодня – вдруг согласился.
Алкоголь – тоже дурь, наркотик, но с ним сложнее. Вон, дядя Петя, родитель покойный, отъявленным энтузиастом был «ентого дела», а возраст эпохами мерил, а разум и аппетит не утратил, и мышца на нем была – в качалку не ходи! Но дядя Петя вообще был по жизни монстр, если непредвзято оценивать…
– А как оно на пиво ложится?
– Никак не влияет, мухи отдельно, тараканы отдельно…
Однако и с алкоголем Леха был себе на уме: пил очень осторожно, твердо соблюдал меру в частоте и количестве, предпочитая пиво и кислый красный сушняк. Было дело – однажды, на выпускном, нализался до рвоты, досрочно завершив праздник, и мама за ним до утра убирала и ухаживала с тазиком наготове. С тех пор – нет, только чтобы по запаху от трезвого отличить…
Но не было сил возвращаться в пустой дом, где почти все по-прежнему, где кактус в последний раз еще мама поливала, и кактус этот жив-здоров и пить пока не просит. Невыносимо отгонять от себя мысли и воспоминания, пытаться заснуть, когда… Опять до утра терпеть и носом шмыгать, будто барышня бессильная! Завтра он к бабке поедет, все-таки там, в другой обстановке, эмоционально полегче будет, а сегодня как-нибудь здесь перекантуется.
Нет, ну один-то разъединственный разочек можно «двинуться» молодому перспективному колдуну из хорошей семьи?
Тьфу! Почему ее «кислотой» назвали, пакость эту?
Леха спустил воду и как ни в чем не бывало пошел в зал, где завивался дым кривым коромыслом: НЕРАЗОЧАРОвоВЫВАЮЩИЕСЯ долбили новый, но уже коронный свой хит «Тушеная зайка». У «Вовов» была своя фишка: они почти не пели о любви и иных человеческих пороках, предпочитая, в духе старых мастеров перестроечной эпохи, изводить слушателей своей гражданской позицией по важнейшим политическим и экономическим вопросам современности. Были они по взглядам правые, поддерживали СПС, который, себе на беду, не подозревал о существовании нежданных союзников.
Лехе нравился этот хит и он на ходу, продираясь в свой угол, со всеми вместе подхватил припев: «Все плохо лежи-и-т! Все плохо стои-и-т!…»
Хотелось пить – и Леха угостился смородиновым соком из пивной кружки, хотелось есть – но нельзя приваживать в организм несвоевременные калории, это ложный голод, сам пройдет. Как назло – никого знакомых.
Лехино либидо уже царапнули пару раз прямые косяки в его сторону, но в дыму и полутьме не рассмотреть как следует, что там за подруги… А в эпицентр идти, танцевать – неохота, ломы…
Оп-па! А на втором этаже интересное что-то! Необычное! Леха внезапно ощутил, как сверху, в такт басам, сквозь потолок волнами, толчками пошли радость и удивление. Скорее туда! Язычок одной из волн обдал Леху с ног до головы, и он даже подпрыгнул от нетерпения, но толпы танцующих и несовершенство собственных ног не позволяли ускориться. Что в руке? Кружка в руке, ладно не помешает, сама растает постепенно…
Вот чудеса: только что позывные шли со второго этажа, вот именно из этого зала, а теперь вдруг тут… обычно. Дым, сумерки, пары танцуют. А радость-то снизу прет. Леха ринулся вниз и замер на полпути: а третий этаж он и не проверил, а обман – на то и обман, чтобы заманивать и обманывать. Ом мана мани ПУ!
Леха засмеялся и поскакал на третий этаж. Ну и ладно: отрицательный результат – тоже результат. Радость – она ведь никуда не исчезла, как родилась на первом этаже, так и растет там.
– Что, брат, на измену попал?
– Попадают на деньги… одни, а купаются в них другие… Я тороплюсь, друг, на первый этаж пора мне, к радости…
– Ну, беги. Во, блин, повело чувака, счастливый!…
Чувака повело, но это его личные наркоманские проблемы, а отнюдь не наши… Кружку надо поставить на место, и тогда никаких искажений не будет. Зря он также «марочку» лизал, вполне возможно, что из-за нее он не может обнаружить дерево радости, слизанная «кислота» его с поиска сбивает… Если только она не фальшивая… Но в любом случае это поправимо… «Вовы», быть вам монстрами рока. Быть! Быть! Да, вы синтезировали звук и цвет в одну циновку, трехмерную циновку для танцующих. Хорошо, гениальные вы мои!!!
Леха крикнул на выдохе и выдул замечательный пузырь, переливающийся всеми цветами радуги. Имя тебе – Радость, пузырь! Слова вылетали изо рта у Лехи такими же разноцветными, искрящимися пузырьками, только много меньшими, чем первый, который был Радость. Однако никого из окружающих это не изумило, что в свою очередь удивило Леху. Вечер чудес, да? Кружку он собирался поставить на место… А то зазналась у него в руке. Приструню тебя, кружка! Если они не удивляются, следовательно – его крыша едет. Логично, поскольку кислота была марочной, а значит – не фальшивой. Но – прочь голые руки, надо выдуть еще одну замечательную заключительную отрезвляющую серию пузырьков… Щас!
Леха аккуратно налил сок в кружку, пытаясь отмерить ровно половину, выпил его весь, поставил кружку на пульсирующий стол, осторожно, чтобы не задеть ему зыбкий позвоночник, и начал творить заклинание.
…куколь по полю… (ой, растворись или отворись?), отворись… черным пламенем… белым именем…
БЫТЬ ПО-МОЕМУ!
И словно бы только освещение в зале чуточку изменилось… и больше ничего. Нет же! Еще как изменилось!
Эйфорический морок соскочил с Лехи, но не весь – и не исчез без следа, а развернулся окрест, захватив все здание, включая полуоткрытые террасы наверху и трактир «Малинка», который был, типа, филиал по отношению к «Денежкам медовым» и имел отдельный вход с противоположной стороны здания.
Леха постиг! О, да, он все еще под остатками этого подлого воздействия, но они уже не властны над ним, они как легчайшая тюлевая занавесочка между ним и скучными, суетливыми буднями: дунь – и исчезнет! Леха дунул, веселое мерцание осталось на месте, а изо рта длиннющей гирляндой выскочили хохочущие мыльные пузыри. Хохот и радостный визг вокруг подтвердили: морок стал всеобщим. Пляшущие соседи протягивали руки, тыкали пальцами – в пять секунд от пузырей и следа не осталось.
– Прикольно, пиплы? – вскричал Леха, рот до ушей, руки воздеты над толпой, как у проповедника… И опять изо рта вырвалась колонна ярко-прозрачных пузырей… Леху это даже слегка достало: он повел рукой у самого рта, оборвав, ухватил гирлянду за кончик и отбросил в сторону. Пузырьки с веселым щебетом разлетелись в разные стороны и попрятались среди танцующих. Что это у него на руке? А, ссадины на костяшках… Леха уверенно дунул, словно бы ему не впервой, струя холодного зеленого пламени охватила на секунду кулак и предплечье… Вы здоровы, юноша… Вот чудеса!
– Прикольно! Круто! Давай, Змей Горыныч! Ура! Здорово!…
– Все это – ваше теперь!!!
А где мой сок? И вообще у меня рот, а не пиротехническая лавка.
И пузыри послушались Леху, перестали вылетать из его рта, но зато над всем залом вспыхнул необычайный фейерверк…
Люди смеялись, орали несусветное, мычали, и каждый звук рождал… нет, не пузыри, как у Лехи, но мелкие яркие летучие объекты, в которых можно было опознать шарики, буковки, особенно «о», «я» и «у», звездочки, цветочки, циферки, октаэдры, конфетти…
Стол был уже просто стол, а не вертлявая спина с горбом на неуверенных ножках… Музыканты на сцене безумствовали со всеми вместе, им было не до инструментов, но никто и не замечал отсутствия музыки… И отсутствия не было… Все было музыкой в этом зале (как, вероятно, повсюду в клубе) – смех, воздух, табачный сумрак. Люди прыгали, танцевали и каждый попадал в такт своим ощущениям…
Литровая коробка опустела. Что это так стесняет… Дубинка. А вот мы тебя модернизируем… Один хлопок ладонью по карману – и дубинка сплющилась в мягкий листок. Леха хохотнул вдруг, подпрыгнул и замер в воздухе на полсекунды дольше положенного… Во – нагородил огород!… Леха мысленно проговорил заклинание, понял, что ошибся словом и невероятно возросшим чутьем определил последствия ошибки: все словили его «торч», а он сам…
А он сам находится под воздействием ровно в той мере, чтобы понимать настроения околдованных, не больше.
Кроме того, его заклинания дали мороку реальность в пределах замкнутого пространства, то есть оживили глюки. Грезы наяву.
Кроме того, они, искаженные и подморочные, разбудили Лехины колдовские силы. Ненадолго, до утра, вероятно, и в том же пространстве (по крайней мере Леха не чувствовал эту силу неотъемлемой частью себя самого – как руку, скажем, или как гортань, скорее, как перчатки на руках).
Кроме того, Леха подцепил «пошуть».
Ум его, словно бы в компенсацию от перенесенного замешательства-помешательства, резал события точно и остро: да, ему хочется «балаганить» и чудить, но он реально осознает искусственность, «интервентность» этих хотений. Он трезв, но на эмоциональном уровне не шибко-то адекватен. Пошуть. Бабушка успела ему нарассказать всякое разное, что к добру, а больше к худу встречается на колдовском пути. Часто во время ошибок в колдовстве (а может, и в волшебстве, кто знает?), особенно если колдующий неопытен или дряхл либо нечисть невысокого полета, на него нападает так называемая пошуть, колдовская «измена»: соблазн шалить, шутить, озоровать, проказничать колдовскими же приемами. Чаще всего именно из-за этого «попавший» обнаруживает себя перед людьми, перед вражеской нечистью. Чем ниже ранг колдующего – тем больше власти имеет над ним пошуть. Чем круче, чем сильнее колдун, тем легче ему держать пошуть под контролем своего ума. В этом смысле, как бабушка рассказывала, в деревне Черной местные долго и неоднократно ошибались на свою голову в сторону дяди Пети, который, по крайней мере внешне, словно бы не просыхая, под пошутью ходил, – в оценке его сил и здоровья ошибались. Дядя Петя, его отец, был пришлый, не коренной, при Елизавете Петровне Романовой объявился в Черной, да так там и застрял… Местным никак не выковырнуть его оттуда было, а позже и притерпелись…
Пошуть – так пошуть. Леха оттолкнулся, плавным и сильным кувырком подлетел прямо к сцене. О! О, наконец-то я умею наяву! Леха сразу же узнал ощущение полета, он столько раз испытывал это счастье во сне и столько же раз разочарованно просыпался. Нет уж, теперь, но не сейчас, конечно, попозже, но он вдоволь налетается. И-и-их-ха-а!!! Есть такое мягкое слово: блаженство!
«Я – музыкант!» – торжествующий голос его накрыл на мгновение все остальные звуки, проросшие в зале. С ним никто не спорил, напротив – приветственно замахали руками, затрясли улыбками, осыпали фонтанами летучих сверкающих слов:
– Играй! Ура! Играй нам! Йо-о-о!
– Хорошо, сыграю! Я – Леха!
– Вау! Леха! Ваяй! Пой! Жми, Леха!
Ну, дурачок… Ой, дурачок… Что же я делаю, на каком, интересно, инструменте я музыкант?
Леха огляделся смущенно. А, все одно пропадать в позоре, закошу под Бенни Гудмена! «Как тебя… эй, кларнет, ну-ка, цыпа-цып сюда! Гули-гули-гули…» – Леха выставил руку по направлению к стойке, над которой были укреплены футляры с настоящими музыкальными инструментами, засучил тремя пальцами…
Кларнет курлыкнул неуверенно, заерзал в футляре – крепления лопнули – и черной с серебром змейкой мелькнул, резко ударился в Лехины пальцы, но Леха успел подхватить его, не дал благородному инструменту упасть в грязь лицом… Н-нуте-с, и куда прикажете вас целовать, млстивый гсдарь?
Леха набрал полную грудь густого темного воздуха, нажал наугад на кнопки-рычажки и дунул что есть мочи: какой странный звук – сильный, звонкий, чистый! Похожий на ощущение полета! Но это еще не музыка… Звук висел над потолком и, вырвавшись наконец после многолетнего заточения на свободу, не хотел исчезать, возвращаться в опостылевшее узилище.
– Не спи, звук! Вот тебе подмога! – Леха дунул еще раз, перехватив пальцами поближе к раструбу. Новый звук был мощнее, шире, хотя и не такой подвижный, он подплыл к своему товарищу и затрепетал рядом.
– Кого-то вы мне напоминаете, друзья? А ну, дружно и весело, как три богатыря на танцах – вот вам третий, Добрыня, оба-а-а!!! – Леха дунул третий раз и засмеялся, очень довольный собой: звуки, наконец, оправились от неожиданности и свились в странную, но очень даже прикольную плясовую, так что ноги сами норовили приерзывать и притоптывать.
Ну и ладно, и потанцуем… Леха аккуратно положил кларнет на маракасы и, не сходя со сцены, принялся было танцевать вместе со всеми, но остановился вдруг… Темное пятнышко на окраине сознания разрослось и переместилось поближе, к самому «Я». Что это еще такое, а? Зоркость новых умений и свет университетских знаний, проникших, несмотря на Лехино разгильдяйство, ему в голову и долгосрочную память, дали ответ: колдовской морок, царящий этой ночью в клубе, реален, но по структуре своей, по архетипу – точь-в-точь кислотный, наркотический, а стало быть, и по «карьере» своей практически идентичен. И вот сейчас, после долгих и мощных всплесков эйфории (вовсе не обязательных при «кислоте» и ей подобных) и глюков, постепенно подступает обязательная при употреблении наркоты реакция… Разная она бывает – глюкожуть, депрессняк, ломки – все от «материала» зависит, но вот чего не бывает, это чтобы не было этой реакции, грозной и подлой изнанки кайфа. Что такое массовый отходняк, кислотный, непредсказуемый?… Нельзя с этим шутить. Леха прикрыл глаза и ярко, почти как наяву, представил свою руку: она тянется, хватает это темное пятно, сжимает его, подносит поближе… Задергалась, поганка… Хлоп другой ладонью в ладонь! Вдрызг тебя!… Гуляй ребята, сегодня все бесплатно… Точнее, я заплачу, если что. А вслух крикнул:
– Не устали, народ?
– Нет! Нет… НЕТ! Н-е-е-ет! – в потолок выстрелили сотни разноцветных искрящихся фонтанчиков-ответов. Рожденные кларнетом звуки, поняв, что им ничего плохого не угрожает, взялись за дело с новой силой, да так, что только один Леха и удержался от веселого танцевального сумасшествия. Соскочил со стойки фарфоровый мужичок с зеленой бутылкой не по росту, откуда-то повыскакивали ковбои, индейцы, гномы в полосатых чулках, но не настоящие, а тоже местные клубные куклы; король Элвис-пелвис, человек-фотография, глядя в бушующий зал, одобрительно заржал в десяток глоток, затряс бакенбардами на жирных щеках… Любопытная лошадь из нарисованной на стене пустыни подошла вплотную и пыталась высунуть морду сюда, в обольстительное трехмерное пространство.
А это кто такая, желтая, смешная? Над стойкой тихо извивалась желтая матерчатая змея, мягкое тело ее не могло самостоятельно освободиться от металлических шпилек-креплений, но змея радовалась вместе со всеми и благодарно улыбалась и подмигивала ему, Лехе…
– А у меня тоже есть змея, Аленкой звать. А тебя? Ну-ка, лети сюда.
Скрепы убоялись Лехиного колдовства, разжались испуганно, и змея резво поползла по воздуху, почтительно зависла в полуметре от Лехи, продолжая улыбаться.
– Небось, говорить не умеешь? Ладно, назову тебя Клара и веселись помаленьку. Но от сцены далеко не уплывай, будешь, типа, на подтанцовках.
Клара была скроена предельно просто, и дальнейшая беседа с ней ничего интересного не обещала. Поэтому Леха махнул ладонью, очертил ей место и переключился на другое. Точнее, на другую змею, живую, не тряпичную… Какой позор: Аленушка, красавица, можно сказать – член семьи, его «ангел-хранитель», воспитанница, о существовании которой он почему-то абсолютно, в ноль, забыл и вот только что вспомнил. И где инструмент? А, на барабанчиках.
– Раздайся, народ! Место, место очистили! Во-от так, шире круг! Только у нас и только сейчас!… Парный смешанный танец: «Зеленый Чингачгук»! Исполняют диджеи Ле и Але!
Леха примерился к окрестностям, по-дирижерски взмахнул кларнетом: потолок подпрыгнул метра на четыре, да так и остался на новой высоте, разъехались в стороны столики между опорными колоннами и сами колонны, образуя изрядных размеров то ли зал, то ли ангар непонятного предназначения. Но Леха внутренним пониманием знал, что за пределами здания, и даже этажом выше никто и не заметил новаций с пространством, впрочем, там, на втором и на третьем, тоже веселье било через край… Леха метнул кларнет на место, в футляр над стойкой, вытер о рубашку потные ладони.
– Аленка, давай!
Аленка дрессированной бомбой вымахнула на свободу во весь двадцатиметровый экстерьер, четыре пятых своего невероятно длинного тела она завила в кольца по периметру очищенного для танцев круга, а четырехметровый остаток, увенчанный клыкастой головой, вытянула поближе к повелителю. Леха шутливо щелкнул по раздвоенному языку – «Спрячь швабру, щекотно же, дурочка» – и начал было прикидывать, как бы объяснить змее, что он от нее хочет. Но Аленка своим дремучим, но верноподданническим инстинктом легко разобралась в неясных его желаниях, она опустила туловище параллельно полу, на высоте примерно метра, а то и пониже, а кусок шеи, в метре от головы, прогнула, свесила седлом, чтобы Леха мог туда удобно усесться и при этом держаться на месте, не съезжать по гладкой коже вниз…
– Ух, молодец! Умница ты моя, Аленушка! Музыка-а-а!
Леха пожелал, чтобы на время танца образовался барьер между ним с Аленкой и зрителями: мало ли – хвостом неудачно махнет или увлечется в танце, жрать, типа, захочет… Барьер, словно гигантский прозрачный цилиндр, возник по периметру заранее очищенной «танцплощадки», но и змея очень тонко чувствовала расстояние и настроения повелителя: Лехин гнев во время лесного происшествия кое-чему ее научил.
Аленка словно бы слышала музыку своим безухим телом, или это серебряные звуки подлаживались под ее феерические па… Сколько весил Леха – девяносто, плюс съеденное и выпитое, минус туалет, плюс кроссовки, одежда с ключами, минус тревоги последних дней, плюс белье, носки, нестриженые ногти… Немало весил, но Аленушка неистовствовала, металась в танце, словно бы пытаясь заполнить все пространство магического «стакана» темно-зелеными волнами исполинского тела, секущего протабаченный воздух одновременно в ста направлениях. Лехины волосы, возмущаемые со всех сторон вихрями и ураганчиками, окончательно растрепались во все стороны, но сам он был почти неподвижен: участок шеи, приспособленный под седло, вплоть до Аленкиной головы продолжал висеть над полом метрах в двух, и только сама голова с полуоткрытой пастью мерно поворачивалась налево и направо, словно бы отсчитывая плясовой ритм и с тем, чтобы видеть повелителя, выражение его лица – доволен ли ею, удобно ли ему?
Повелителю, с одной стороны, было вполне удобно: грубые джинсы не елозили по змеиной коже, такой гладкой и нежной на первую ощупь, но такой «врагонепроницаемой», если вспомнить рассказы…
– Ну, а я так и буду сиднем диджеить? Как Маугли? Народы, хорош зевачить! Танцуют все! Аленка, жги! в пень тебя замуровать!
Уау!!! Мам-а! – Аленка с готовностью отъехала головой назад, метнулась вперед и тут же вниз и с поворотом, поворотом, поворотом… вверх… в пике… Леха уже ничего не видел вокруг: он до судороги сцепил ноги в замок под Аленкиным туловищем, руками обхватил другой его участок, возле головы, прижался к нему подбородком… Хорошо еще, что Аленка догадалась, нарастила два спасительных горба перед грудью и за спиной… О-о-о-а-аййй!… Сердце, желудок и душа Лехины в слепом ужасе метались по грудной клетке, но повсюду их настигал холодок невесомости, тут же сменяющийся тошнотой карусельных перегрузок и опять вниз… вверх… и к чертовой матери…
– Хватит!!! Ф-фу-уу… Уморила, животное… Еще ниже…
Аленка мгновенно, по-солдатски, выполнила приказ: замерла в той же позе, с которой начались «змеиные горки», а потом, повинуясь указаниям, наклонилась еще ниже, чтобы повелителю не надо было спрыгивать. Леха с усилием расцепил сразу же задрожавшие ноги, оперся на левую, а правую неуклюже перенес через Аленкину спину, но не выдержал – опять присел, как на скамейку.
– Нет, нет, господа, все аплодисменты ей, фрау подколодной… фу-у… Долой стену… Ого! – Оказывается прозрачный щит погасил все звуки вокруг, и теперь они вернулись шквалом аплодисментов, хохотом, свистом, просьбами «тоже дать попробовать»…
– Нет, лапочка, куда тебе пробовать с твоим позвоночником, когда во мне центнер весу, да меня и так уже укачало… Тем более, что ты летать не умеешь. Не умеешь ведь? Что я? Я? Не знаю, надо будет попробовать…
– Аленка, сократись, метров до пяти… Все! Ко мне не приставать, есть, пить и танцевать! Слышали, народы?
Леха огляделся. Веселье продолжалось, но, но… Вроде бы как поменьше стало летучих слов и разноцветных шариков из ртов выдуваться… Устали, что ли? Леха напряг бицепсы: есть еще порох в пороховницах. Сейчас, сейчас… только лимонадику холодного вдарить и можно будет продолжить… За окном что-то не так… Нет, вроде не опасное… Тогда и хрен с ним, после разберемся.
– Лель, ты как?
– Замечательно. Представляешь, у меня все пластмассовые ножики в сахарные превратились, в руках крошатся, хоть смейся, хоть плачь. Но все равно замечательно! Давно мне так в кайф не было! А лучше сказать – никогда не было!
– А почему – хоть плачь?
– Так с меня же высчитают…
– Проверь, должно быть все нормально. И дай мне… просто водички, газированной.
– Момент! Ай, Лешенька! Все в порядке с ножиками, спасибо, дай я тебя поцелую! Вскрыть? И сдачу не забудь… Ой, монеты сами скачут, смотри! Леша!
– Угу… Странно, все приплясывают, один я пешком стою. Лель, этот микрофон явно к тебе неравнодушен… Эротоман, похоже, твой микрофонец! Цыц, мембрана оральная! Вот так… Лель, станцуем?
– Вообще-то мне не… Давай! С удовольствием! Ну пойдем же!
– Зачем пойдем? Полетели! И-иэх, залетныя! – Зачем Лехе понадобился дурацкий этот кучерской вскрик? Да какая разница, когда весело, аж сердце замирает.
Звуки под потолком никак не могли истощиться в выдумках: одна мелодия переливалась в другую, другая в следующую, та еще дальше – и все танцевальные, нарядные… Леха подхватил Ольгу за талию, взмыл вместе с ней под потолок, та немедленно завизжала, и Лехе пришлось спуститься чуть пониже.
– Хорошо, что ты сегодня в джинсах, а не в юбке…
– Что, не расслышала?
– Я говорю, что мы сегодня и летать умеем! Не страшно?
– Теперь нет! Здорово! А как же мы будем танцевать?
– А под музыку. И все танцуют! Кто в себя поверит – тот взлетит! Ура!…
Ольга освоилась в новых условиях даже быстрее Лехи: главное было – не сомневаться, и тогда воздух, когда надо, стелется под твистующие ноги твердой площадкой, чтобы через мгновение поддать снизу вверх упругим трамплином – ты, крутясь юлой, взлетаешь над партнером по танцу – и вот уже опять вы глаза в глаза, но только кто-то из вас вверх ногами стоит…
Леха все же исхитрился и, не прерывая танца, сумел углядеть хохочущих и визжащих от восторга соседей, которые осваивали новую Лехину фишку: с высоты никто не брякнулся по-крупному, не ушибся, но мелких конфузов хватало на всех. Однако ни короткие юбки и девичьи достоинства и недостатки под ними, теперь открытые всем ветрам и взглядам, ни чужие случайные подошвы на прическе, ни неразбериха с законами физики не мешали оттягиваться так, как никогда, никогда, никогда до этого! Если это сон – это волшебный сон! Если это явь – это сбывшаяся мечта, которую ни за что уже не забудешь! Даже если вся выручка в итоге спляшет в чужие карманы, даже если вилки вслед за ножами превратятся в соль, а тарелки в оберточную бумагу – это неважно сегодня! Есть только неведомая музыка, чудо-музыка, есть счастье в сердце, есть Леша, такой странный и чудесный парень… Как он это делает? Нет, Андрей лучше, конечно же, но и с Лешкой замечательно танцевать… в полете… И ведь трезвые все…
Силы бушевали в Лехе и никак не хотели заканчиваться, а все же он слегка притомился. Наверное, человеческий мозг просто не приспособлен к большим и длительным порциям счастья, хотя народ вокруг балдеет на всю катушку и никто не жалуется на его избыток.
– Ладно, Лель, давай, я же понимаю. Постарайся скоренько: отпусти товар потребителям – и еще потанцуем! Только, чур, к микрофону не подходи, я ревную. Ревную, говорю!
Что-то было не совсем так… Он же видел… Забыл этот момент, елы-палы… Он пил воду, а угловым зрением отметил, что… Что… Ночь. За окнами не должно быть темно, там же белая ночь. Который час, а?
Да, за окнами было не по-летнему темно, в начале июля такого непрогляда не бывает даже в ненастье!
Леха вгляделся попристальнее во тьму и словно бы заметил там… шевеление… колебание эфира… Приближается что-то. Тревожное, но ему лично неопасное, если по Аленке судить… Пошуть соскочила с Лехи, улетучилось и веселье. Их несколько и от них пахнет болью. Леха хлопнул себя по карманам: колба на месте, а где дубинка? Лопух, сам же ее плоской сделал, надо вернуть…
– Аленка, ну-ка, во весь рост! Будь за спиной, секи внимательно.
Что бы там ни было, но Леха с некоторой гордостью осознавал, какое бесплатное во всех смыслах чудо он сумел подарить тем, кто оказался в эту ночь в клубе… Нельзя, нечестно будет, если все сделанное омрачить неудачной концовкой…
– Народы! Небольшой антракт: всем спать! Реальность перетекает в сон, такой же хороший! В Багдаде все спокойно!… – И по слову Лехиному очистился воздух от летающих и танцующих пар и одиночек, погасли фонтаны и фейерверки разноцветных слов и смешков, все мягко осели на пол и уснули, не разбирая места и чина. Может быть, в результате хаотического приземления и не всем стало удобно, однако никто этого не заметил по сонному делу.
Последние слова его еще висели в воздухе, как двери открылись от грубого толчка и в зал ввалились трое: двое из них – парень и девушка – целы и невредимы, на ногах, а между ними, волоком и словно в обнимку, третий, весь окровавленный…
– Родич! Помоги скорее! – Две пары горящих зеленым глаз безошибочно уперлись в Леху.
– Привет! А что такое, я н-не… Не врубился…
Леха махнул рукой и неуместная музыка смолкла враз.
– Слушай, а почему мы тебя не знаем? Это ты здесь маяк засветил? Хо! А эту змейку я знаю… Так это Чет здесь, что ли? Позови его скорее, Горь умирает! Ну же!
– Чета нет. Это теперь моя Аленка.
– Твоя??? – Девушка отпрыгнула в сторону и вытянула руки. Леха никогда не видел, чтобы глаза так яростно полыхали. – И нас теперь заманил?
– Жека, уймись, дура! Змея сожрет! Видно же, что наш! Я, по-моему, что-то слышал о нем!…
Леха одурело затряс головой. Он ничего не понимал, но окровавленный человек, потерявший одну из опор, накренился и бесчувственным кулем повис на парне… Что-то розовато-белое… ребра, точно… очень хорошо просматривались сквозь разорванную грудь…
– Что надо делать?
– Лечить, дурак! Сдохнет же сейчас!… Спасай же, идиот!
– Заткнись, Жека! Парень, срочно делай, что можешь, после поговорим, я его уже выпускаю, невмоготу мне…
Леха подошел вплотную… Паутинка сдерживающих заклинаний пульсировала вокруг туловища, но была уже совсем бледной, слабой.
Ну, вот хрен его знает, что нужно делать… Ладно…
– Кровь, кость, ткань, на место встань! Все на место вернуть! Будь по-моему! Лечись же, сраная болячка! – Леха водил растопыренными пальцами вдоль растерзанного тела, выкрикивая, что на ум взбрело, пыхтел и напрягался, как давеча (сто лет с тех пор минуло, не меньше!) в электричке, ни на секунду не веря в хоть сколько-нибудь положительный результат. Пальцы свело, скрючило хлестким морозным ударом, Леха моментально и начисто утратил чувствительность рук по самые локти… Уй!… – В мозг словно током долбануло и Леха затряс головой, даже матюгнулся от «шершавой» остроты ощущений… Дважды матюгнулся.
Сила, что из него выстрелила, жадно впиталась в умирающее тело и… Рубашка, джинсы по-прежнему в лохмотьях, в крови, но живот, грудь, руки – все цело! Вау! Как это? Я, что ли?
– Ого-го! Ну ты здоров, брат! – Парень так и держал раненого за руку, перекинув ее себе за шею, а другой недоверчиво щупая ему грудную клетку…
– Жень, глянь на Горика, вот чудеса в решете! – Девушка виновато охнула, метнулась к ним, подставила другое плечо…
– Горь, Горь!… А почему он в себя не приходит?
– Нет, ну дурной народ бабы! Скажи спасибо родичу, что дышит, рыбий глаз! Без сознания он, крови литра два потерял, а то и больше, зато жив и цел…
Вечер густел незаметно для глаза, но волшебную силу в Дениса качал исправно, так резво, что аналогий и не вспомнить было… Денис вышел на Дворцовую со стороны Миллионной и, как это было им заведено со школы еще, присел у подножия Александрийского столпа… Ему нравилось болтаться тут, просто сидеть, смотреть, редко с кем-нибудь, чаще в одиночку. Ну и что, что без компании, все равно – ништяк.
Кое-кто мазнул его взглядом, но и только.
– Не угостишь сигареткой?
– Не курю.
– Сорри…
И все, ноль внимания. Ленька прикорнул за спиной, может, спит, а может, думает античные свои думы, если, конечно, нежить способна думать… Морка, мерзавец, наверняка сидит сейчас и гадит на ни в чем не повинного болвана с крыльями. И сюда глазками посверкивает. Хорошо – не видно его на таком расстоянии. А он-то все видит, клювом водит. С ним спокойно. Точно, наверху пристроился. Денис потянулся мыслью, волей, взъерошил перья на верной птице и пригладил их обратно. Пташка ты моя крикливая, Морочка… Ворон тотчас откликнулся на ментальную ласку, подскочил на месте, каркнул тихонечко; его ничуть не удивляли новые возможности его недавнего питомца и друга, а теперь господина и… Он просто радовался всему, что исходило от Дениса, лишь бы тот не сердился и не ругал его. И не цацкался бы лишний раз с этим трусливым насекомым, от которого и тепла-то настоящего не чуется…
Нет, но что такое странное вокруг? Марево непонятное, не погодное, давит на психику…
Раньше Денис всегда полагался насчет магической оценки окружающего на Леньку и Мора, но теперь он сам больше их, чутче, мощнее. Он чувствует, а они – нет.
Это «нечто» нисколько не пугает его. Но волнует.
– …а меня Слава. Спасибо еще раз, Леша, спас! Что она на тебя возникала – не бери в голову, Горь – ее нынешний парень, вот она и переживает. Сейчас к нам присоединится, можно будет кофейку дернуть. Увидишь, она хорошая дева, свойская, не стерва. И я тогда все расскажу, чтобы нам не повторяться. И ты тоже, если захочешь… Так это действительно Аленка?
– Угу. Дядя Саша подарил. – Леха все растирал и растирал онемевшие руки и жизнь постепенно возвращалась в них, наполняла теплом и слабенькой, тренькающей в такт сердцу, болью.
– Серьезный зверь, слышал про него. Про нее, – поспешно поправился парень, – я про Аленку.
– А он что тебе, действительно дядя? – Тут Леха занервничал внутренне, в памяти загремели предостережения и советы. Еще неизвестно – чьи они, эти трое?
– Слушай, Слава, ну какое это имеет значение? Мне в ломы на такие вопросы отвечать, пойми меня правильно.
Парень примолк на секунду, кашлянул виновато.
– Извини, это на меня «болтун» напал, от нервов. Ты прав и птица ты другого полета, из высоких, сразу видно, хоть и колдуешь очень уж странно. Но сегодня это без разницы. Не сердись, ладно?
Леха сконцентрировался: либо парень в сто раз круче Лехи, либо действительно… все эмоции как на ладони… смущен, растерян… Сейчас в туалет попросится.
– Леш, а где тут можно… А то мой пузырь вот-вот лопнет… А, ага, я быстро!…
Женя, или, как ее называл колдун Слава, Жека, выглядела лет на 25, а то и больше, к тому же ее пропорции были грубее, чем предпочитал Леха. Впрочем, на лицо она была миловидна, и Леха с готовностью допускал, что она может по-настоящему нравиться кому-то другому.
– Извините, мальчики, что вмешиваюсь… Ой, устала… Но нельзя ли чего-нибудь горяченького попить? Только не сбитень. Просто заварной кофе, без колдовства? Может, за тот столик пересядем, чтобы мне Горя было видно? А ты защиту выставил? Слу-ушай, а у тебя что здесь – новая постановка «Спящей красавицы»?
(А вот это ты зря, Женя…) Пулеметная очередь вопросов завершилась нетактично и Леха с облегчением понял: да, не по нутру ему эта девица, и больше уже можно не заботиться о том, чтобы понравиться ей или хотя бы произвести на нее благоприятное впечатление.
– Слишком много вопросов, Женя. У меня тоже есть один.
– Хоть восемь. Задавай.
– У вас глаза всегда такие яркие?
Про то, что они, вдобавок, с вертикальными зрачками, Леха постеснялся спросить, чтобы впросак не попасть.
– Ой… Славка, точно. Кто? Ну давай, ты верни, как было… Нет, Алексей, это из-за сегодняшней ночи мы так. Да и забыли… Слава, и Горю убери…
Слава проворчал буквально два-три слова (какие – Леха не разобрал) и оказался с обыкновенными серыми глазами, а девушка – с карими, неинтересными.
– А что это за ночь такая сегодня? – Леха развернулся на три четверти, к окну. – Почему так темно? И который час, эти стоят и электронные тоже…
– Леша, ну ты как с Луны упал… Действительно не знаешь? Мы думали, ты специально кадило раздул, чтобы издалека было видно, куда бежать в случае чего. И вообще, сколько тебе лет? Не верится, что много.
– Не много и есть. Но ничего я не знаю. Так уж вышло. Вы бы объяснили мне… Почетче. Ладно? – Леха выпрямил спину, развернул плечи, положил на стол руки – строго параллельно одна другой, как можно более сурово и требовательно вперился в Славу, и парня почему-то это проняло. И девица примолкла.
– Древняя Ночь. Можно увидеть древние силы. Давно было предсказано и рассчитано. Место, время… Потому город именно здесь заложен, что все здесь накапливается… И для нас, и для тех, для…
– Не очень-то я понял…
– Да мы и сами вполуха слушали, думали – ничего особенного, ну, вроде затмения будет, знамения всякие. А старики не соврали, оказывается.
– Для кого – для тех?
– Сам знаешь. Ибо сказано, что его отродье дважды родится именно в эту ночь. Почему дважды – не знаем, в пророчествах нет конкретики. Может, это, конечно, бабкины сказки… Но теперь мы в них верим.
– Что смотрите? Не думайте, я – не он, не волнуйтесь.
– А, кстати, можно было подумать. Особенно сейчас, да, Жека?
– Угу. Но ты – не он. – Жека вдруг зажала рот ладонью и промычала сквозь пальцы: – Мы его видели!
– Его??? – Б-бабамм – Леху словно кирпичом по голове шабахнуло. – Это… он вас рвал?… – Лехино сердце загромыхало так, что дышать стало трудно, ярость вернула силы рукам, на глаза упал розовый туман, но Леха сидел неподвижен, только скрипнула кожа на кулаках.
– Нет, какая-то его каменная тварь. Черная, с крысиной мордой. Телом – не понять: то человеческое, а то зверя, очень быстро шевелится в пространстве, сволочь.
– Не с крысиной, а с львиной.
– Какая разница… Но она была при нем, и мы его видели… Слушай, Леш, ты весь белый, давай я еще тебе заварю…
– Сиди. Продолжайте. Кто он, что он, где видели?
– А собственно, и все. Видели его не его, но он науськал на нас каменную гадину, и мы от нее бежали… Недалеко от Дворцового моста дело было, на набережной.
– Сначала думали ее поймать или убить…
– Это ты с Горем думала ее поймать, вот и поймали…
– Так и что, и где эта каменная?
– Не знаем. Вдруг повернулась и убежала. И все, а мы сюда.
– А как он выглядит?
– Далеко, не рассмотрели мы. Тонкий, вроде молодой.
– Леша, а ты не его ли сюда хотел заманить? Ты за ним охотник, да?
– Что значит – тонкий? И насколько молодой?
– Не знаю. Но точно, что не толстый. Да, Жека?
– Но человек он?
– По виду – вроде бы да. Но, Алексей, вокруг него такая… вроде ауры. Чувствуется мощь. Видно ее издалека, она на бледно-розовое свечение похожа.
Леха уже не помнил себя от бешенства и нетерпения.
– Все, я пошел. Один, без вас обойдусь. Так. Чашки, джезвы помыть и на место. Когда все проснутся – не выделяйтесь. Ну, насчет воровства даже и не предупреждаю, верю вам. До встречи.
– Только бы найти!!! Аленка, на место! – Змея зеленой молнией ударилась в Лехину грудь… – и уже за пазухой, дурная-дурная, а смекает… Леха пнул дверь, аж стекла посыпались. Идиот, ладно, потом, все потом. Какая темень! Хочу видеть в темноте! О, уже лучше…
Леха в горячке пробежал метров двести, прежде чем сыроватая, резкая прохлада, но иная какая-то, совсем не питерская, остудила ему щеки и сознание.
Леха сбавил темп, теперь он шел быстрым шагом и таращился по сторонам, словно бы надеясь увидеть сатанинское отродье, ту тварь, что стала причиной всех его бед, убийцу его матери и близких.
Мрачноват показался ему город Питер в Древнюю Ночь. Тьма ощущалась тьмой, но не мешала колдовскому зрению: Леха видел все, почти как при дневном свете, чуть менее резко, быть может… Кое-где на тротуарах мерцали колонны неправильной формы, в человеческий рост… Леха специально свернул, подошел ближе: это же люди, вернее, их прозрачные фантомы, замершие неподвижно… Пока Леха осматривал парочку – он и она, оба в возрасте, за тридцать, – те чуточку переменили положение рук и ног… Они двигались, очень-очень медленно шли, а может быть, и разговаривали, если судить по теткиному выражению лица. А если их потрогать, а?… Лехин указательный палец утонул в плече незнакомца… и Леха ничего не почувствовал. Почти ничего. Руку по локоть, пробив незнакомцу грудь от плеча до плеча… Пить захотелось и натертая пятка заныла. Когда успел, спрашивается… А если убрать руку… И жажда прошла, и… Леха не поленился, ощупал себе пятку прямо сквозь кроссовку – ниччо не натер, как, впрочем, и следовало ожидать.
Пора было идти дальше. Примерно понятно, что в эту самую Древнюю Ночь пространство и время для колдунов вроде него (и для вражеской нечисти) иные, чем для простых людей… Но Леха не смог удержаться и весь вошел в тот объем, что занимал идущий под руку с женщиной мужчина… И сразу ему стало ведомо, вплоть до подцепленных ощущений и воспоминаний, что это за человек, и откуда он идет, и как звали его родителей, тестя с тещей и двух детей, и почему пятка натерта… Как глупо; хорошо, что еще в тетку не вселился…
Леха покинул пространство чужого тела и двинулся дальше. Силы-то где, куда подевались, е-ка-лэ-м-энэ-э! И сразу же стало не до куража и экспериментов: то, что еще прошлым утром представлялось Лехе признаками высокого колдовства и его вершинами, вроде колдовского зрения, теле… теле… ну… – рупь с асфальта сам в ладонь прыгнул, другая ерунда, типа тенью управлять, все это было теперь при нем… но грозная всерастворяющая в себе мощь, она исчезла. Ее больше не было, Леха твердо это понимал, не представляя – вернется ли она к нему? Впору обратно в «Денежки» мчаться, вдруг она там все еще находится и ждет его возвращения. Какая чушь! Была и улетучилась, от места не зависит. Самый положительный результат всего этого дела – он действительно способен быть крутым, как и обещали ему старшие. Если переживет эту ночку.
Во-во… А теперь он в самый нужный момент обессилел и идет на встречу с тем, кто сумел заметелить насмерть всех его родных, во главе с самим дядей Петей. Коленки у Лехи дрогнули. А против него только они с Аленкой, плюс дубинка в семьдесят сантиметров длиной да в четыре толщиной. Ага, еще и пробирка, в которой сидит вражеский же слуга! Чудненько… Леха медленно и нервно осознавал, в каком капкане он очутился. Он ничего не может поделать с этой Древней Ночью, он ничего о ней не знает и даже не удосужился расспросить о ней этих… городских Женю и Славу, которые знают хоть что-то. Хоть бы Мурман был рядом… Леха остановился, напрягся, зажмурясь, во всех красках представляя себе верного пса… Не появится, так хоть почувствует, что Леха его зовет… Ни фига. Ладно. Тогда он пойдет домой. Пешком. Через… Нет уж, на хрен крюка давать, через Лейтенанта Шмидта пойдет. Пускай трус, но вот так и никак иначе. Страшно – не то слово. Леха уловил движение краем глаза и повернул голову вправо. (Только в это мгновение он врубился, что город сделался недвижим, темен и беззвучен, почти беззвучен. Некоторые, редкие, правда, фонари, многочисленные витрины и окна горели, но Леха не столько видел это, сколько ощущал, потому что электрический свет распространялся как-то иначе, вне Древней Ночи. И луны не было, и звезд… Шум только от его шагов и дыхания, а если остановиться и задержать выдох, то где-то далеко идут шумы, но что они такое – неясно. Интересно, это его колдовской силой «Денежки медовые» не подчинились Ночи?…) О-о-аа!…
Медный всадник. Он смотрел прямо на Леху, и глаза его светились багрово и грозно. Конь под ним был по-прежнему неподвижен, а Бронзовый Царь – Леха вдруг понял его – силился в одном из любимейших своих воплощений воспользоваться Древней Ночью, сбросить вековое заклятье и вернуть себе жизнь, пусть мертвую, загробную, но позволяющую ощущать и хотеть, вернуть и вновь воцариться над проклятым местом, над запредельем, неиссякаемым источником мощи и бед, жадно пожирающим судьбы, силы, жизни, взамен дающим иные судьбы, иные силы и то, что кому-то кажется жизнью… Ведь это он, еще в той, первой жизни нашел, учуял, раскрыл этот источник, в надежде обрести желаемое, но твари, подлые нечистые твари отняли у него принадлежащее ему по древнему праву… Подойди, червь, подойди же скорее, отдай свою кровь… Леха сумел отвернуться и освободиться от зова. Леха понял и то упорство, с которым мать хранила его городскую жизнь от всех видов колдовства: в Питере легко обрести, но пропасть – гораздо легче, как на заколдованном болоте, в липких глубинах которого полно кладов и тех, кто их искал…
– Аленка, выходи в полный размер и держись поближе. В оба смотри, охраняй, ибо стремно мне, как никогда раньше! Вру: разок и страшнее было, но временно обошлось. Вот и сейчас прорвемся. Главное – ни к чему такому не подходить. – Леха бормотал вслух и голос его подрагивал. Аленка скользила справа рядом, и как-то получалось так, что две волны ее двадцатиметрового тела шли впереди Лехи и сзади, создавая дополнительный барьер между ним и Ночью.
– Нет, Аленка, то же самое, но слева. Переместись. – Леха вынул дубинку и вытянул ее на всю длину. Аленка послушно переместилась по левую руку. Ее Леха тоже слегка чувствовал и если бы можно было заподозрить в змее эмоции, то Леха определил бы то, что он в ней чуял, как восторг и удовольствие узнавания. – Ну-ну, хоть кому-то здесь хорошо… Надеюсь, хоть ты не сбежишь и не предашь… А, Аленка?
Аленка откликнулась на прямой вопрос усомнившегося повелителя, потянулась к нему упругой веткой своего языка, трепетно огладила в несколько быстрых и мягких тычков грудь и лицо. Счастье – счастьем, – словно бы отвечали ее неподвижные глаза, – а повелитель – это повелитель.
– Н-ну ладно тогда, дальше пойдем. А все-таки любопытно: дядя Саша мой страх убрал перед этаким урловищем или я сам так быстро к тебе привык? Или я еще раньше, от Мурмана и папаши, закалился на монстроузов? Как считаешь, зеленая? Да ползи-ползи, не отвлекайся, это я так болтаю, чтобы страх заглушить… А еще побежал этого ловить, типа, поднимите мне веки… Нет уж, сначала стабильность силы, а потом уже, не по запарке и не на глюках, матч Пересвет – Челубей. Надо же, а мост не разведен… И в то же время разведен. Не ловушка, нет?
Колдовским зрением Леха видел привычную дневную, сведенную, дугу моста, а обычным, задвинутым на периферию сознания, угадывал контуры поднятых почти вертикально двух частей центрального пролета.
Даже и здесь, на набережной, откуда было видно далеко и вправо, и влево, по Английской и Дворцовой набережным, и на Васильевском, через Неву, не ощущалось ни ветерка, ни движения, ни звука. Непонятно, то ли гудок, то ли плеск… Видимо, звуки издают те, кто способен на это в Древнюю Ночь… Но никого не видать. Леха вертел головой, мучимый букетом одновременных несовместимых желаний: рассмотреть как следует пустынный, обезлюдевший город, принадлежащий тебе одному, увидеть все-таки что-нибудь живое, кроме него и Аленки, не видеть и не встречать никого и благополучно добраться до квартиры. (Лехе почему-то казалось, что дома все новые силы вернутся к нему и Древняя Ночь отступит перед ним, как только что в «Денежках»). Прямо и чуть правее перед ним, сразу за Невой, Румянцевский садик, еще правее – Первая линия, по которой он и дошлепает до Тучкова моста. Перейдет через Тучков, а там рукой подать! И в садик он заворачивать, естественно, не будет, потому что в нем что-то не так, непривычно выглядит… Ох ты! Оказывается, не в садике дело, а в сфинксах! Пропали, точняк! Леха не почувствовал в этом странном факте ничего неприятного для себя, но на всякий случай вгляделся получше, стараясь попеременно задействовать обычное зрение и колдовское. Нет, в любом варианте оба постамента были пусты. Может, на реставрацию увезли… Хм, странно все же.
Познабливало. Леха начал было на ходу энергично махать руками и ногами, зная, что интенсивный бой с тенью по крайней мере согревает, но опять неведомая ему раньше осторожность заставила пригасить резкие движения и возгласы… Вперед, на мост и сквозь пролеты, у него получится, он право имеет, да, он же колдун, а не тварь дрожащая…
Леха уже вступил на мост, когда вдруг громкий, отчетливый всплеск заставил его сойти с середины проезжей части моста и подойти поближе к краю. Вот он! Сфинкс. Оживший! Громадный каменный лев с теткиной головой в высокой шапке-тиаре (либо гигантская тетка, в фараоновской бородке, с львиным телом, но тоже в шапке), сфинкс, медленно выбиралась из воды – с нее текло, отсюда и плеск – как раз недалеко от моста, там где спуск к воде… Лехе сверху было очень хорошо видно, как правая задняя лапа сфинкса своротила гранитную ступеньку и соскользнула в воду.
Там же узко, она не пройдет наверх… Прошла. И куда, интересно знать, она теперь, надеюсь не… Красными лучами хлестнули глаза обернувшегося сфинкса: она глядела на Леху и, неуклюже переваливаясь, двигалась к мосту, к нему…
Леху объял ужас: ошибки никакой, это за ним.
– Аленка, ходу! Потом подеремся, не шипи! Ходу, быстрее! – Последние слова Леха предназначал себе; Аленка явно превосходила его в скорости, но продолжала держаться рядом – слева от повелителя.
Гудок впереди. Есть. Вот и второй… Вторая в смысле. Сфинкс, и тоже глазки горят по его душу…
Леха и Аленка успели промчаться сквозь призрачные пролеты над призрачной пропастью, а теперь путь им преграждало второе ожившее чудовище. Таким же зловещим красным светом горели ее глаза, пасть (ртом назвать это было невозможно) ухмылялась, серый язык ерзал среди черных острых зубов-клыков… И лицо ее, где борода, цело, не выщерблено, почему-то подумалось Лехе.
Аленка метнулась вперед, не дожидаясь команды. Огромная змея в один миг оплела шею чудовища, ее длины хватило, чтобы дважды поперек перетянуть туловище и передние лапы. Сфинкс завыла и правой передней лапой попыталась сковырнуть с себя змею, разорвать ее пополам, но Аленка, видимо, была скроена из материала не менее прочного, чем каменное чудовище: значительно меньшая по массе, она, однако, умудрилась лишить сфинкса способности двигаться по собственному усмотрению. Сфинкс теперь уже выла не таясь, голова ее, подчиняясь чудовищным Аленкиным мускулам, медленно закидывалась назад, удар каменного хвоста снес в воду кусок чугунных перил, тупые лапы безуспешно вминали змеиную кожу…
Сзади!!! Как – непонятно, однако же Леха умудрился почуять и отскочить; кусок мостового покрытия, где он только что стоял, лопнул кусками и бороздами от удара каменной лапой второй сфинкс, точнее первой, той, которая вылезла из воды на Английской набережной… От испуга и неожиданности Леха выпустил из рук дубинку, и та, благополучно преодолев перила и расстояние до Невы, булькнула в вечность. Да и хрен бы с ней, тут зенитка нужна как минимум или хотя бы противотанковая граната…
Леха опять извернулся, спасся от удара и перебежал. Нельзя, нельзя убегать по прямой траектории, догонит… И в воду нельзя… Да в воду бы, наверное, можно… А!… И еще раз Лехе удалось перехитрить сфинкса, но удача не вечна. А Аленка, она же одна, как она там, не посмотреть же… И Мурман бы тут не… Джинн! Дядя Петя…
Леха, петляя и прыгая, увернулся в четвертый раз, и в те скромные мгновения, что сфинкс разворачивалась, успел выдернуть из кармана валидольную пробирку с джинном и метнуть ее в сфинкса.
– Выходи, сучий потрох!
Пробирка ударила сфинкса в середину каменной тиары, над правым глазом, и взорвалась белой вспышкой. Рев джинна с лихвой перекрыл Аленкино шипение и вой обоих каменных чудовищ. Первое, что увидел разъяренный джинн, похожий на пышущего багровым пламенем циклопа, была широко разинутая глотка сфинкса, туда он и ударил огненной секирой. Брызнули каменные ошметки сфинксовой плоти, ее зубы, кусок губы, бугор плоского носа… Сфинкс поперхнулась, так что даже вой ее стих на мгновение, встала на дыбы и передними лапами, всей своей каменной тяжестью рухнула на плечи джинну. Мост содрогнулся от удара, и Леха скоренько отпрыгнул еще дальше, назад. Впереди шла схватка джинна и сфинкса, за ними – не рассмотреть в подробностях – Аленка пытается то ли задушить, то ли сломать свою противницу…
Туда, на Васильевский, не прорваться, а возвращаться тоже нет смысла…
Джинн с визгом повалился навзничь, и сфинкс всеми четырьмя лапами, животом, прыгнула сверху. Пасть ее стала еще более широкой и уродливой, сфинкс отворила ее и потянулась к горлу, к груди джинна. Но джинн вдруг стал вытягиваться в огненный поток, гротескно сохраняющий человекоподобность, вернее, человеко-джинноподобность, этот поток выскользнул из-под лап и живота и устремился навстречу намерениям сфинкса, прямо ей в глотку. Секунда – и он втянулся туда весь, без остатка. Но, судя по жалобному крику, сфинксу вкуснее от этого не стало: она опять вскинулась на дыбы, села на хвост, прыгнула свечой вверх – у Лехи аж зубы лязгнули, и он отбежал еще, но, пользуясь недостатком внимания к своей особе, уже туда, на ту половину моста, где почти неподвижной скульптурной группой замерли Аленка и ее сфинкс…
Проглотившая джинна сфинкс визжала, уже не переставая. Она ничего больше не могла придумать, кроме как орать на всю Неву, хлестать хвостом и высоко подпрыгивать на месте, раз за разом смещаясь к краю моста. Еще прыжок… и сфинкс исчезла с глаз долой. Через секунду в уши ударил грандиозный по масштабам плюх. Леха ничего не успел сделать, даже шага шагнуть, как из-под моста, с места падения, рвануло по-настоящему. Прежние звуки не выдержали никакого сравнения с новым, одним, но более могучим, чем все прежние, вместе взятые. Ударной волной Леху подбросило метра на два над мостом и чудом не выбросило за чугунные перила. Он даже умудрился приложиться к асфальту так удачно (задницей), что лишь губу прикусил и ушиб копчик и больше ничего не повредил. Столб воды раздробился высоко над рекой и грохочущим водопадом ухнул вниз. Малая часть его угодила на мост и части той хватило на всех присутствующих: Аленка и сфинкс просто намокли, а маленького человечка Леху опять чуть не смыло с поверхности моста. Кое-где с водой попадали на мост, но, к счастью, все мимо каменные куски, в одном из которых очумевший от впечатлений Леха узнал не что иное, как каменное ухо свалившейся с джинном сфинкса.
Что собиралась делать со своей добычей Аленка, Леха решительно не догадывался, но у него не было никакого желания досматривать до конца. Он вскочил на ноги и во всю доступную ему прыть понесся с моста на Васильевский.
– Аленка, – крикнул он в атмосферу, больше надеясь на силу мысли, чем на осипшие голосовые связки, – догоняй, как управишься!
Леха бежал сквозь Древнюю Ночь, боясь остановиться, боясь оглянуться на бегу, весь во власти паники и ужаса. Если джинн победил – а похоже, что именно он, – все равно плохо, Аленки-то нет рядом. Сил нет, дубинки нет, Мурмана нет… Леха мчался прямо по Первой линии, сквозь редкие призраки автомобилей, не видя ничего вокруг и не слыша. Случись поблизости враг – в лице Лехи был бы ему легкий подарок… Но Лехе, наверное, везло: на всем пути, от моста Лейтенанта Шмидта до конца Тучкова моста, ничего и никого он не встретил. Ни джинн его не догнал, ни Аленка… Совесть заговорила в Лехе, пробудила раскаяние и заставила остановиться: он, который Аленку заподозрил в измене, сам первый ее бросил, чуть только припекло. Трус поганый! Леха, едва отдышавшись, налег животом на парапет и, вглядываясь через Малую Неву, заорал, уже не боясь, что его услышат и увидят:
– Аленка! Где ты, чудовище мое! Аленушка!
На фиг… Пойду за ней, и будь что будет!
И вдруг Леха ощутил контакт: не только Аленка его, но впервые он ее почувствовал мысленно! Жива, Аленушка-зеленушка! И сигнал от нее все сильнее, то есть ближе!
И опять Леха обалдел от изумления, хотя, казалось бы, из увиденных им чудес Древней Ночи это было чуть ли не самым скромным и невинным: из-за поворота, от Первой линии выкатилось странное колесо, скорее даже эллипс, огромный упругий эллипс, вытянутый горизонтально, зеленый с пятнами. Этот эллипс – половины минуты не прошло – очутился возле Лехи и разомкнулся в десятиметровую Аленку.
– Жива! Ну, дорогая! Ну, моя ненаглядная! Хоть меня сожри – все прощу! Ну-ка, сдуйся в… двухметровую, я осмотрю… Нет, вроде вся цела. Ах, ты умница моя! А что со сфинксом, а? Дай-ка я тебе животик ощупаю… Да нет вроде бы… Куда сфинкса подевала?
Аленка только радостно сипела в ответ, не умея ответить повелителю, а он держал ее, двухметровую, на руках и на плечах и все гладил ее и говорил что-то ласковое.
– Не слабо! Питон, что ли? Твой? – Леха опомнился и обернулся. Из раздолбанной «Ауди» на него с Аленкой таращились трое: водитель-парень и две девчонки, все чуть постарше Лехи. «Ауди» урчала, давала выхлопы.
– Это ваша змея?
– А, да, моя. Мосты ей показывал.
– Прикольно! Виталя! Жалко фотика нет! А вы с ней здесь обычно бываете?
Леха метал глазами вправо, влево… Йо-о-о! Светло на улице, оказывается, утро наступило. А значит, кончилась Древняя Ночь и он жив! Это главное, что жив! Остальное приложится. Ну и ночка выдалась. Леху внезапно пробило на смех.
– Нет, я случайно здесь. А змею больше не вынесу, ей городской воздух вреден и вода дрянь. Так что, извиняйте… Не обращайте на меня внимания, смешинка в рот попала… – Леха согнулся от смеха и даже присел на корточки, тут же, на запыленном газоне.
Парень за рулем понимающе хмыкнул и тачка рванула дальше, а Леха, обуреваемый дурацким нервным хохотом, остался.
В тот же день Леха прямо на вокзале взял билет в Псковскую губернию и поехал «железкой» в деревню Черную, докладывать бабушке и советоваться с нею же насчет дальнейшего.
Реакция на пережитое наступила к полудню, на перроне он уже едва терпел, а в вагоне, сунув проводнице билет, растянулся на верхней голой полке – сумку под голову – и мгновенно вырубился и проспал, все вновь переживая от кошмара к кошмару, до самой своей станции.
Ну вот – куда деть обертку от мороженого, если все городские урны мобилизованы на борьбу с террористами, но при этом мусорить в своем городе по-прежнему не хочется? Липкая, не в карман же прятать ее? А Морка с Ленькой, хотя и убежденные проглоты – что один, что другой, но такое не едят…
Денис комкал, прессовал в кулаке обертку от сахарной трубочки и совсем уже решился избавиться от нее самым подлым способом: сбросить с Дворцового моста в пучины Большой Невы, но вдруг фыркнул от смеха и постучал согнутым указательным пальцем себе по темени. Две интересные, неплохо прикинутые девицы, шедшие навстречу, засмеялись в ответ и одна из них показалась Денису похожей на… Не надо сердце бередить, только этого не хватало…
Дворцовый как раз закончился; Денис повернул направо к Стрелке и, на ходу, подстрекаемый собственным любопытством, раскрыл ладонь с бумажным комочком и дунул на него. Вслух он решил ничего не произносить, а только загадал, чтобы бумажка сгорела в необжигающем пламени. И слов не понадобилось! Бумажка вспыхнула синим и исчезла, не оставив даже пепла. Пальцы едва-едва почувствовали тепло, словно бы солнышко дотянулось до них из-за горизонта… Класс! Настроение повысилось еще на пару градусов и явно не желало возвращаться в дневное, «убитое» состояние. И причина угадывалась даже не в предвкушении белой ночи, одной из тех – легких, летних, безоблачных и нежных, прихода которых Денис так ждал каждый год… А в чем же тогда? Может быть, это ему знак, что… Что все будет хорошо?
И как это девчонки умудряются насыщаться шоколадками и мороженым? Это же не еда, а так… развлечение возле еды. Мясо – вот настоящая пища настоящих мужчин! Говядина. Баранина. Свинина. Лосятина с медвежатиной. Птица всякая-разная: если хорошо приготовить гуся или перепелок… Форель – тоже приятная рыба. Но единственное, от чего мама прямо-таки в невменяемое состояние приходила, весьма походившее на бешенство, это когда Денис при ней пытался есть сырое мясо, чтобы испытать ощущения дикарей и людей, внезапно оторванных от цивилизации. В этом отношении никакие просьбы и капризы на нее не действовали, даже заступничество отца не помогало… Такая уж у мамы фишка была; а сырое мясо на вкус – не беднее жареного, если его не солить, не перчить и в уксусе не вымачивать. Но если мясо не свежее, а после разморозки (Денис исхитрился – пробовал такое пару раз вне дома), то это уже совсем, совсем не то, хоть жарь его, хоть так ешь…
Все равно надо зайти в какую-нибудь забегаловку и поужинать. Ой, а деньги… С полпачки сотенных он захватил – с запасом должно хватить. В крайнем случае и бесплатно отоварится, волшебным, так сказать, путем…
У Дениса была своя тропа в этом направлении: со Стрелки он обычно сворачивал в сторону Университета, оставляя слева здание Биржи, временно набитое военно-морским антиквариатом, потом вдоль комплекса имени Отто, где Ника родилась, она даже окно показывала и Денис запомнил… Потом через площадь, которую Денис упорно не хотел признавать как «имени Сахарова», к Академии транспорта и тыла, ну и вдоль набережной… А потом, под настроение, либо на Петроградскую, либо в глубины Васильевского, или вообще к заливу. Но это днем; а поздним вечером, как сейчас, надо будет просто зайти в круглосуточную забегаловку «Император» и обратно, к основным мостам – Дворцовому, Троицкому…
Кто-то жалобно и тихо плакал… Денис как раз остановился, раздумывая, куда свернуть после того, как он минует истфак[3], может быть, вообще вернуться «на материк» и поужинать там? И кто же это так носом хлюпает?
Денис мысленно цыкнул на Мора и пошел на звук всхлипов, стараясь ступать бесшумно. У самого входа на истфак, на ступеньках между колоннами плакала девушка. Была она в джинсах, сандалетах и клетчатой рубашке, сидела зажмурясь, подобрав к подбородку и обняв руками колени.
– Не хочу мешать, но… Может, помочь чем? Случилось что? – Денис остановился метрах в двух от девушки, дабы не вторгаться в ее личное пространство, и даже присел на корточки – левая нога на полной ступне, колено вверх, правая – на носке, колено вперед смотрит, рука на колене расслаблена, головы вровень – все по науке, чтобы не испугать…
– Мх… мх… си-гаретки не будет? – девушка посмотрела на него в упор. Она наверняка знала, что тушь потекла, разрисовав ее щеки и нижние веки грязными некрасивыми узорами, но даже не сделала попытки спрятать свое лицо от взглядов незнакомого человека или вытереть его… Равнодушие и усталость.
– Не курю, извини.
«Ломки, что ли?» – хотел спросить Денис, но удержался и прислушался: никаких ломок у нее нет и курить-то не особенно хочет… И ничего она не хочет, только умереть… Ох, ты!
– Да ты же не куришь. Это же очевидно, как, впрочем, и то, что ты не ела с самого утра, да и то, если чашку растворимого кофе… без сахара, считать за завтрак. Не так, что ли?
Девушка с унылым любопытством уставилась на Дениса.
– Угадал. Ну и что? Хреново мне, Денис.
Денис так и подавился следующим незаданным вопросом. Вот это да! Но нет: Морка и Ленька на его эмоциональные всплески дергаются, никакой опасности ни он, ни они не чуют… Вот уж врасплох…
– Угадала. Слушай, я действительно Денис. Или знаешь меня? По Голливуду?
– Не знаю, и если честно, знать не хочу. Не обижайся, ничего личного.
– Ну а тогда как ты угадала? – Денис растерянно торкался в ее сознание, но маленький опыт не позволял ему четко осознать и разложить по полочкам весь этот воспринятый сумбур: кашу из мыслей, эмоций, страхов, обрывков разговоров и песен… – интересно же? – Или ты мысли умеешь читать?
– Возраст похож. В приличных семьях тогда в моде были Денисы и Ксении. А по тебе издалека видно, что ты пай-мальчик из хорошей семьи. Точно не куришь?
– Точно. А ты, в таком случае, Ксения?
– Не-а. Мария. Семья у нас, ох, была нетипичная. И все, а? Свали, будь друг. – Прямота, с которой девушка «отшивала» Дениса, не могла его обмануть, все ее мысли, слезы, истерзанные нервы кричали другое: «Не уходи, о, не уходи, человек, не оставляй меня одну! Ну, пожалуйста!».
– Но согласись, Мария: хоть я и пай-мальчик, а с твоим завтраком я круче угадал, чем ты с моим именем?
– И что из этого?
– Как это что? Элементарно, Ватсон: голод нужно морить едой, и он не умрет до конца, конечно же, но временно отступит. Я как раз иду в кафе на водопой и пищеедение. Пошли… пойдем вместе?
– Манек нет. Денег. – Девушка была согласна идти куда угодно и чуть ли ни с кем угодно, лишь бы не оставаться одной, на ночь глядя. Денис, аккуратно одетый, не грубый, ее ровесник, если и вызывал у нее подозрения, то только самую малость, как и всякий неожиданный доброхот.
– Лишь бы аппетит был, а в остальном я угощаю. – Денис чуть поднажал на ее эмоции, пытаясь добавить в них тепла и спокойствия.
– А потом?
– Потом? После победы над голодом разбежимся, по отдельности переваривать. Либо пойдем мосты разводить, если не разбежимся. Не боись, у меня есть постоянная герл-френд, – зачем-то соврал Денис, – и я по этим самым делам нисколько не страдалец.
– Ну тогда лучше уж мосты… А куда двинем?
– В «Император». Это хоть и не ресторан «Максим», но зато нас пустят без галстуков и вечерних платьев, картошку натурально, без дураков жарят, не то что во всяких там макаках и дамнельдах.
– Да знаю я, мы там с ребятами иногда пиво пили после уроков.
– Нет, вот как раз пиво я не пью и тебе не советую. Пиво и шампанское – это вульгарно. То ли дело настоящая грузинская «Хванчкара», никакие французские вина с ним не сравнятся. Под мясо – ой-ей-ей!
Денис ойкнул с такой заливистой радостью, что девушка, глядя на его вытаращенные кверху глаза и улыбающиеся губы, сама невольно рассмеялась.
– Уговорил. Как ты ее назвал?
– «Хванчкара». Его. Вино – среднего рода, его. Но только там «Хванчкары» нет, увы. Можно будет взять какого-нибудь красного итальянского, под мясо. Или, если хочешь, в «Денежки медовые» закатимся.
– Нет, далеко и дорого. И я не в настроении, если честно.
– Это заметно, что не в настроении. На самом деле и недорого, и недалеко, если тачку взять… Но как хочешь, «Император» так «Император», мне он нравится.
– Я вообще-то не пью, особенно с незнакомыми новорусскими, – осторожно-примирительно сказала девушка. Она тронула Дениса за предплечье, чтобы он подождал немного, а сама с помощью зеркальца, носового платка и карандаша принялась приводить свое лицо в порядок. Получалось у нее ловко и быстро. И сама она была симпатичная. И даже красивая.
– Я вообще-то тоже. Но под знакомство можно и остограммиться, греха в том нет. Или французской «минералки» возьмем, тоже классно под одноименное мясо пойдет. Любишь мясо по-французски? Или по-аргентински?
– Ничего, можно. Я больше жареные грибы люблю. И шоколад. Но не тот, который в шоколадках, а настоящий, твердый, чтобы немножко с горечью. Ты ел когда-нибудь такой? – Мария даже на сандалетах без каблуков была почти с Дениса ростом, худенькая, но с формами, и это ему тоже нравилось.
– Доводилось, – уклончиво ответил Денис. – Шоколад – не мое призвание.
Ему хотелось спросить, почему все-таки, по какой причине Мария так горько плакала на ступеньках истфака, но он решил отложить вопросы: на сытый желудок больше вероятности получить правдивый ответ.
Юноша и девушка шли по набережной; как-то так само получилось при переходе улицы, что узенькая ладошка Марии сначала держала его за локоть, потом, у Тучкова моста, когда перебегали проезжую часть, оказалась в разгоряченной ладони Дениса, да так и осталась в ней, хотя уже и условная надобность в этом миновала. Куда девались все черные мысли, ощущение безысходности? А никуда, просто отошли на шаг, чтобы попозже, когда уже не будет рядом улыбки и теплой ладошки, вернуться и довести подопытный объект до логического конца…
Подошло вплотную к полуночи, и все равно еще было светло.
– …Ты что такая мрачная? Изжога, порция мала показалась? Вода несвежая?
– Ой, Денис… Мне домой надо.
– На фиг тебе домой, Маш? А мосты разводить? – Денису смерть как не хотелось забираться в сознание и подсознание своей новой знакомой; она успела ему не на шутку понравиться и он боялся увидеть что-либо, могущее его отвратить или разочаровать…
– Ну… все равно. Тогда нужно на минутку зайти и предупредить. Если хочешь, зайдем вместе. Да нет, лучше не надо. В другой раз…
Денис решился и приоткрыл для себя самый-самый краешек ее мыслей… Вау! Что это, екарный бабай? Мария тихо стояла перед ним, ее рука в его руке, глаза грустные… А внутри, в голове, сплошной дурдом, который словами описывать – примерно, как если бы диджея с винилом вусмерть заело на одной бороздке: «прогнать – не отпускать!» «Ни за что! – во что бы то ни стало!»…
– А кто у тебя предки? Злобыри, что ли?
– Они на даче. Люся, старшая сестра, на девять лет меня старше. Она очень болеет, с постели не встает, и мне обязательно нужно посмотреть. Ну так идешь?
Денис тут же нарушил только что данную самому себе клятву и подсмотрел еще раз: хм… Врет и в то же время вроде бы и не врет… Странно.
– Ну все, Динечка, пока! Я побежала, еще встретимся. – Девушка ткнулась губами в щеку Дениса, круто развернулась и побежала. Но не успев и трех шагов сделать, споткнулась и шмякнулась на асфальт. Денис подскочил с готовностью, схватил за плечи, помог подняться…
– Видишь, это судьба. Дай отряхну. Не ушиблась?
– У-у, нет. Самую малость.
– А почему опять дождик под глазами? Пойдем-ка, я тебя все-таки провожу. Это как минимум. А как оптимум – перед сестрой отмажу и сманю на мосты. Ты говорила, на Третьей линии?
– Да, уже, считай, пришли.
За те несколько минут, что понадобились на дорогу, Марию словно окончательно подменили: она уже не улыбалась, не стреляла глазками, не спрашивала, да и вообще перестала поддерживать разговор; только слезы – Денису видно было сбоку – одна за другой, кап да кап…
– Денис, пожалуйста, ну, пожалуйста… Отойди…
– Поздно уже, я на звонок нажал.
– Какой звонок?
– Никакой, идиоматическое выражение. Открывай же скорее, а то мосты кончатся, пока мы тут спорим…
Денис поразился тусклому и невыразительному голосу девушки, она словно бы потеряла сознание, оставаясь при этом на ногах и с открытыми глазами, как сомнамбула.
Мария ткнула старомодным ключом в скважину, раз, другой, расковыряла наконец, повернула трижды, и дверь отворилась. Это была трехкомнатная часть старинной многокомнатной разгороженной квартиры, в запущенном почти до разрушения доме, каких немало на Васильевском острове. Высокие потолки, узенькие коридорчики, уродливая планировка и ветхость, ветхость, которую не замазать тщедушными косметическими ремонтиками, не укрыть от посторонних глаз коврами и стенками… Иной жилец, в новорусское время поймавший за хвост жар-птицу той или иной степени упитанности, соблазнится на «евроремонт» и засадит в него «кучу бабла» как раз для того, чтобы обнаружить дорогостоящую тщету своих усилий: отдельно взятая квартира категорически не желает – не протекать, не перегорать, не дымить, не осыпаться… А весь дом ремонтировать за свой счет… Даже среди самых новых русских таких богатых дураков-лоховиков не сыскать…
Денису нечасто доводилось бывать у кого-либо в гостях, и ему всегда было интересно заглянуть в быт других людей. Жили здесь бедно, скудно… Но чем-то таким пахнуло из комнат, что сердце у Дениса замерло на миг… и разочарованно застучало дальше. Домом повеяло, что-то чем-то очень похожее, но только затхлое, дешевое.
– А почему свет всюду? – Денис понизил голос почти до шепота, сам не понимая зачем.
– Счетчик не работает, не жалко. Зато заходить не так страшно. – Денис удивленно глянул на девушку: фраза-то нормальная, житейская, но словно бы ее робот произнес… – Проходи в комнату. Прямо. Я сейчас.
Денис прошел, куда ему было указано, и уселся за круглый, покрытый несвежей скатертью, стол. Комната – практически куб 4х4х4. Две двери, одна из коридора, другая куда-то в другую комнату. Окно… О-па! Она уже спит, сознание у нее закрыто от всего… Во рту сразу же пересохло. Интересно. Денис быстренько встал со стула. Да, да Ленечка, тоже чую. Сейчас мы форточку откроем, впустим Мора и…
Отворилась вторая дверь, и оттуда сначала выглянула женская голова, а потом уже показалась и вся фигура. Тетке было лет сорок, а то и больше, может быть, и все восемьдесят. Хитрая старушечья улыбка явно предназначалась Денису, и облизнулась она, вероятно, на него же. Ростом она была с Марию, одета – куда как скромно: в белую ночную рубашку, сама вся жирная, рубашка в пятнах, седые волосы по пояс, как пакля, нечесаные. Жутко было Денису, но не страшно. Он круче, явно круче. Главное – не терять бдительности, а Морка потерпит. Тихо, птица! Через пять минут запущу.
– Здравствуйте.
– Здравствуй, мой дорогой, здравствуй, золотко. А куда ты пошел, куда? Так и будем через стол разговаривать?
– А зачем вам ко мне подходить? Мы и так познакомимся. Мы с Машей буквально на минутку зашли, вас предупредить. Вы ее сестра, да? Меня Денис зовут.
– О, да ты не простой Денис. Ножки мне путаешь, препятствуешь. Видишь, а я все равно распуталась. Ну, куда же ты, красавчик… Маша сейчас выйдет, садись за стол. Сейчас будет ужин.
– Огромное спасибо, но мы только что великолепно поужинали. С Машей. Под музыку… Вивальди… и Эминема…
– А вас как зовут? – Старая мерзость неожиданно оказалась гораздо сильнее, чем поначалу показалось Денису, но все равно – она была никем в сравнении с ним. Ты поужинать собралась, гадина, ну-ну… Пока ты на стол или под стол не прыгнешь – поводим хороводы. – Люся, да? А не Лизой, часом? А то все облизываетесь.
– Иначе меня зовут, иначе. На спинке у тебя нежить нежится, а сам ты живой, молочком, маменькой пахнешь. Я и с колдунами дело имела, все довольны остались… Стой. Замри.
– Вы, бабушка, как еретица какая! Голос у вас страшненький. И жарко тут; ничего, если я форточку открою?
Внезапно тварь остановилась, замерла, и Денис тоже вынужден был притормозить. Ну что, хватит, наверное… Ничего, он даже и спиной повернется – Ленька на страже. А то уже Морка извелся там, за стеклом. И правильно: дисциплина и разум, пернатый, прежде всего. А стекло и любой дурак, любой булыжник высадить умеет…
– Настоящее, – тенорок еретицы противно подпрыгнул и разлетелся по комнате скрежещущим хохотком. – Имя твое – Денис. Повелеваю тебе, раб мой, именем твоим: замри!
Денис споткнулся, шага не дойдя до окна, развернулся лицом к еретице, повел плечами. Тоненькие и неожиданно прочные нити заклятья натянулись больно и лопнули с мышиным писком, а старуху смяло пополам и невидимой волной откинуло назад, шарахнуло спиной и затылком об угол мебельной стенки.
– Да откуда же в тебе столько силы, свинья ты жирная? – Денис в считанные дни, пусть еще смутно и неуверенно, на ощупь, научился распознавать и использовать собственные и чужие магические возможности, и сейчас тоже вроде бы неплохо все держал под контролем, но как тут не удивиться: не должно бы в ней быть столько прыти!
– А вот теперь ты замри! Скотина, гнилуха! Старая сволочь. Сучка! Ишь ты, имя ей понравилось! А знаешь почему твой фокус не рулит? – Старуха молчала, спеленутая с ног до головы Ленькиной паутиной, хотя рот ее, по молчаливому повелению Дениса, остался свободным. – А потому, что еще мама с папой наградили меня тысячью тысяч имен и все они – настоящие.
Ну-ну, не ворчи, Морочка, не каркай, я не нарочно. Все, все уже, не надо перышки топорщить, я же извинился. Видишь, тетя стоит, пыхтит, светится вся, как милицейская мигалка, это она виновата… На место, Мор!!! Ишь… Тоже мне анархист Сипатый, привык к самосудам, понимаешь… Это не для тебя, да и не для Леньки. Да что с тобой? Морка?
Птица места себе не находила. Глаза ворона полыхали багрово – и это было заметно даже при включенной люстре, когти то и дело стискивали плечо. Но это не знак угрозы. И не страх. И не голод. А, Морик? Ты чего такой?…
– Господин! Мой Господин! О, Господин!
– Это ты мне?
– Да! Умоляю, Преславный! К стопам твоим припасть! Я не узнала! О, как я ждала этого мига! Ты пришел к нам! О, мой Господин! Славьтесь вовеки, Ты и Пославший Тебя! Я верная раба твоя и пославшего тебя Всесильного Князя в обоих мирах! Повелевай мною, о, Господин!
– Эй, бабушка!… С чего это вдруг в тебе такие глубокие перемены? Только что облизывалась на меня, а теперь вдруг камлаешь?
– Прости, Господин! Знак Твой был сокрыт от меня… Прости, я верная раба Твоя и Отца твоего!
– Гм… Бог простит. А у меня другие планы, честно говоря… Да, а что Мария? Она тоже…
– Нет еще, мой Господин! Но совсем бы немножко, и я бы сама успела. Сил недоставало мне покинуть место, к которому была я прикована, и вот почему та, что считает и видит меня сестрою, исполняла волю мою, не ведая обо мне. Живую плоть приводила она ко мне, а я лишала эту Марию памяти, чтобы удержать ее подле себя и не лишиться пищи…
– Ой ли? Хватит… Верю. – Денис смотрел на синее пламя вокруг ликующего демона и уже еле сдерживался. Да, она не врет, эта отвратительная кикимора или кто она там по кадастру… Эта сила должна стать частью его силы. При чем тут жалость? Марию – да, ее жалко, а эту шкуру – нет. Что-то такое странное вокруг деется, сердце не на месте… И Морка с Ленькой необычно себя ведут, не так, не по событиям…
– Что замолкла?
– Ты велел остановиться, мой Господин!
– А-а, да, точно. В общем, так… Кстати, я вижу, что мощь в тебе – не по рангу, что называется. Откуда и почему такое? Или я не прав?
– Да, мой Господин, ты прав, конечно же. Заклятье меня держало, двойное, тройное, четверное… Оно держало меня, и я терпела, сколько лет терпела. И я копила. Но пришел час, мой Господин! Ведь сегодня Ночь, Прежняя Ночь, и я знала, что Ты придешь! И восторжествует Пославший Тебя, и наградит нас, верных рабов своих! О, мой Господин!
– Что за «прежняя ночь» такая?
– Не ведаю. Знаю, что тысячи лет ныне отделяют одну Прежнюю Ночь от другой, и она, редчайшая в эпохах, пробуждает оставшихся Прежних и сокрытую мощь их и усиливает у нас, у могущих, у верных… Я знаю это и не больше, мой Господин! Все ждут ее и надеются, ибо помогает она избранным.
– Ну… Тогда так… Извини, конечно… А, впрочем, можешь не извинять… Мне надобна твоя сила, и я ее выпью. Понятно?
– Нет, о, нет, Господин мой! Только не это! Я умоляю Тебя, я верная раба Твоя и хочу служить Тебе! Ты не должен так поступать с верными Тебе и Пославшему Тебя!
– Что-что? Кому?… Я?… Чего?… Должен??? Я тебе что-то должен, тварь?
– О, мой Господин!!!
– Одним словом, ты теперь же, сию секунду послужишь мне, а потом, вероятно, поступишь в распоряжение Пославшего Меня, как ты выражаешься; все челобитные и кляузы, буде таковые случатся, – к нему, а я, пожалуй, попью и пойду. Мне еще животных выгуливать…
– Ты не можешь так со мной…
Старуха перестала кричать и вырываться, она замерла, глядя на Дениса… И кто его знает, что там было в ее мертвоживых глазах – ужас ли, надежда ли, покорность судьбе?… Может, и слезы, но Денис глядел не на нее, а чуть в сторону…
– Разве??? Ленька! Впрочем, осади назад, я сам… Замотай поплотнее… Еще… Всю голову… – Денис подошел к тускло-серому кокону, в верхней части которого густо мерцала призрачная синева, потянулся губами… Сильнейший магический разряд сотряс его с ног до головы, Денис захлебнулся обжигающим морозом синей, дарующей волшебную мощь субстанции, бешеной струей ударившей в горло, потерял равновесие, ухватился за что-то и продолжал пить, давясь и содрогаясь от боли, но уже зная по недавнему опыту, что вслед за нею и судорогами к нему придет несравненный миг мрачного торжества, радости обладания новой, словно бы нарочно для него накопленной силой…
Пронзительная синева померкла, выветрилась из сознания, уступила место электрическому свету трехрожковой люстры. Шустрый и чуткий к мельчайшим переменам в состоянии Дениса, ворон единым скоком вспрыгнул со стола на правое плечо и успел первым: Ленька в нерешительности сучил верхними лапами, покачиваясь, как повешенный, на люстре, между потолком и полом. Денис опустил взор – тьфу ты, пакость!… В руках он держал грязный сморщенный ком из ночной рубашки, Ленькиной паутины и старушечьего праха…
– И не помышляй даже, Морик… – Денис отбросил от себя гадостный комок подальше, в угол, вытер сухие руки о скатерть… надо бы помыть… Нет, лучше так: он поочередно дунул на кисти рук с обеих сторон: черно-багровое пламя смахнуло с них реальную и воображаемую грязь, пыль, бактерии, ненужные уже, отшелушенные чешуйки кожи, но не тронуло даже ни один растущий на тыльной стороне ладоней волосок. Толково, без слов понимает!… – Только клюнь попробуй… Ты был простой зевака, дружок, от силы – заинтересованный зритель, в то время как Ленька честно и бесплатно работал за двоих.
– Прыгай, старичок мой дорогой, сигай, Ленька, не бойся. Он тебя не то что не обидит, он тебе арию герцога споет из «Риголетто», если надо будет. Вот так, устраивайся… Оба хорошие, да, и ты хороший, только клюв закрой… Ну, что, готовы к вечерней прогулке? Тогда… Погодите-ка, ишь, разъерзались… Ну-ка, оба: прыг с меня! Сидите здесь и смирно ждите, я буквально на пару минут.
Денис, весь в противоречивых чувствах, вошел в комнату, где закрылась Маша. Та лежала на спине, сложив на груди руки крест накрест, одетая, бледная, с закрытыми глазами. Покрывало на тахте под нею смялось под тяжестью тела, но и только: спящий человек обычно шевелится, ворочается, сминая подушки, простыни и одеяла, а здесь – словно бы статую положили…
Денис подошел поближе, прислушался, притронулся к сознанию… Нет, ложная тревога: жива-здорова, спит под заклятьем, вот и неподвижна. Бедная, живцом служила для твари… То-то она так плакала: вероятно, следы, обрывки нестертых до конца воспоминаний и ощущений жили в ней и мучили ее… И все ради сестры, которую, вполне может быть, одной из первых скушали. Но сама девушка… Она же не виновата, что в плен попала.
Денис растопырил большой и указательный пальцы правой руки – лоб-то у нее какой холодный! – и коснулся ими висков. Щелк искорка! Есть контакт! Вот и все заклятьице – разве что муху из него сделать, максимум две, на большее не хватит. Теперь у тебя обычный сон, Маша, и пусть снятся тебе море, солнце и алые паруса из Зурбагана, нежданное наследство или подиум в Париже, но все это – без единого кошмара. Я так хочу. Ну и еще любое хорошее, что тебе придумается… Денис выпрямился. Маша тут же пошевелилась, дрогнула вверх уголками губ, левая рука ее осталась на груди, правая легла на покрывало, ладонью наружу… В принципе, он мог бы обнять ее и поцеловать, как спящую царевну… в губы… И вообще… И вообще – ты козел, Денис Петров. Иди отсюда, там Ленька с Моркой уже от стыда за тебя сгорели. Урод, ой, урод.
Ничего подобного: верные ворон и паук и не думали краснеть и стыдиться мыслей и желаний своего юного властелина; Ленька, словно мохнатый тюк на резинке, качался по паутине вверх-вниз, от люстры к полу, Мор сидел на краю столешницы и всматривался куда-то в окно, в темноту… Семейная идиллия в чуждых интерьерах… Йо-о! Откуда там такая темнотища? Фига-к, здорово! Ну-ка, попрыгали по местам: «Приятели, смелей разворачивай парус!». Посмотрим, что там творится, на площадях и весях северного вертограда, где неизъяснимая красота белой ночи, до краев напоенная благоуханием отцветающей сирени, должна переполнять, а заодно и реально благородить сердца и души тусующих челов? Гм…
Непроглядная ночь обрушилась на Дениса и в то же мгновение выцвела жиденькими сумерками, еще более доступными для обзора, чем светлейшие из белых ночей… И все это без заклятий: пожелалось – и мгновенно исполнилось! Учитесь, животные.
Но и животные, похоже, отлично сориентировались в новых условиях, особенно Ленька: нехитрые эмоции блаженства так и перли из него, словно после усиленной кормежки. Мор, против обыкновения, не торопился покидать плечо ради уличного пространства, только глазами посверкивал по сторонам, но чувствовалось, что и он в общем и целом доволен текущим моментом, особого мнения и возражений по повестке дня не имеет.
И опять на Дениса повеяло чем-то таким… Таким… И слов к этому не подобрать… Чем-то радостным… и древним. Однажды, еще в Москве, малышом, в маминой шкатулке он нашел пергаментный свиток, горячий и очень тяжелый… Он взял свиток в руки… и вот что-то такое сходное успел почувствовать, пока мама не увидела и не отняла. И никогда больше он не видел этого свитка, и мама очень резко отказывалась говорить на эту тему… Надо будет поискать, кстати говоря, что там такое было написано?
Ни ветерка. И в то же время не душно. Не жарко, не холодно, а в самый раз. И душа поет, подначивает тело прыгать и кричать, и веселиться всяким иным активным способом. Стало быть, это и есть пресловутая Прежняя Ночь. Ну и… погуляем…
Так странно было идти по абсолютно тихим улицам. И безлюдным. Конечно же, люди никуда не делись: большая часть их легла спать, но и оставшихся хватало, чтобы заполнить тротуары парами, рядами и кучками слабо мерцающих призрачных столбиков. Однако «столбики» эти были практически неподвижны и бесшумны, что есть они, что нет их… Денис быстро разобрался что к чему и первое время развлекался тем, что проходил сквозь эти «столбики», задерживался в них, иногда вмешивался в разговор, заставляя собеседников выслушивать неизвестно откуда взявшийся голос, или даже мысль, что гораздо тоньше и прикольнее… Но, увы, результата не дождаться, слишком медленно идет для них время. Может, в десять или в сто раз медленнее.
На проезжей части он точно так же «пробивался» сквозь «мчащиеся» автомобили, но стукнулся животом и ушиб лоб, когда попытался пройти сквозь стоящий у обочины микроавтобус. Немало удивившись такому феномену, Денис принялся экспериментировать и очень быстро научился вдобавок проникать сквозь неподвижные предметы: автобусы, афишные тумбы, стены, двери… Просто это было труднее делать, тратило силы и вызывало довольно неприятные ощущения в висках и затылке. И Морка, если в такой момент сидел на плече, всегда раздраженно орал, видимо, ему было больно… Ну какой тебе кр-р-рови, дурачок? Когда ты успел проголодаться? Утром, утром я тебя покормлю, птица. А пока потерпи ради торжества науки. Мне еще под воду надо зайти, проверить. Да шучу я, не ори… А Ленька – вот ему хоть бы хны, что значит – нежить, ему что по улице, что сквозь вонючий парадняк… А ведь и запахов нет… Кроме как от Моркиных перьев… – Денис сунул лицо в оттопыренный ворот футболки, похлопал подмышкой… – и от подмышек, но это уже устранит в ванной, когда домой вернется…
И долго ли вы собираетесь использовать меня в качестве транспортного средства, гражданин Морецкий? Здоровенный, совершеннолетний лоб, румяный, сильный, косая сажень в крыльях… А? Брысь с меня!
Ворон, как всегда, на лету подхватил настроение Дениса и принялся закладывать лихие виражи над ним и по ходу движения, разбивая хрустальную тишину Прежней Ночи хриплыми пиратскими выкриками.
Денис шел, куда глаза глядели, да незаметно и прошел изрядный кусок Малого проспекта, пока справа по курсу в створе одной из линий не обозначился мост через реку Смоленку.
– Что я хотел… Нет, но ведь что-то меня сюда привело? Со Среднего на Малый, по Малому – сюда ведь, а не туда, а? Морка, а Морка? Поведай нам с Леонидом Арханычем: что тебе сверху видно?… «Кр-рови» ему там видно. Да, негусто. Ну… раз так…
– А не взлететь ли нам с тобой, Ленька, подобно вольным птицам, над сим вертоградом, и не оборзеть… тьфу… и самостоятельно, назло Морке, не обозреть ли орлиным оком окрестности?
Хочу – взлететь!
Денис чуть согнул ноги в коленях и неуверенно подпрыгнул. Асфальт резво провалился глубоко вниз и не спешил возвращаться на место. Денис с запозданием испугался, что сердце у него сейчас замрет и завопит в невольном ужасе, как это бывает на качелях, но нет: с гравитацией и вестибулярным аппаратом ничего не случилось, просто он на месте, а вся планета отодвинулась метров на пять вниз. При этом – ни ветерка. А вперед? Угол дома медленно пополз на него. Выше не надо, там провода. Ниже… еще… Хватит, стоп. Последние слова Денис произнес мысленно, однако волшебная сила послушалась его и сделала все правильно: Денис остановился в метре над землей, сохраняя вертикальное положение. Он поболтал ногами и вроде чуть шевельнулся… Руками… То же самое, как застрявший Давид Копперфилд на веревке. А ну-ка, выше, но осторожно, чтобы провода не задеть. Дениса вознесло метров на десять, вровень с крышами окрестных домов. Он глянул вниз – и сразу скулы свело… Я не боюсь. Я не боюсь. Денис чуть было не подумал словами: «Хочу не бояться высоты» – и вовремя спохватился! Нет, оно, конечно, замечательно, когда даже мысленные твои повеления выполняются, но тут, похоже, лучше не шутить с огнем. Вот, например, перестал бы он бояться высоты, согласно промысленному желанию, а сам и не заметил бы в себе изменений… Но это уже был бы не совсем он, Денис… На самую чуточку, а все же… А вдруг он пожелал бы аналогичным образом не грустить, не страдать, не вспоминать… Контроля-то над желаниями нет, и откуда ему взяться, кроме как от… Но Он может и не обращать внимания на такие мелочи, не пасти Дениса по пустякам… Так недолго и помереть по частям, в смысле утратить прежнюю личность, уступить ее невесть как слепленному «франкенштейну» на пожирание – и самому этого не заметить. Хорошо бы – как в компе при удалении файла: «Вы действительно хотите переместить этот файл в корзину?». Нет, нет, я еще этого не подумал… Гм… Так… ЛЮБЫЕ МОИ ЖЕЛАНИЯ… МОГУЩИЕ ПРИВЕСТИ К СЕРЬЕЗНЫМ… К ИЗМЕНЕНИЮ СТРУКТУРЫ… МОЕЙ ЛИЧНОСТИ… Бред. Не так. СРАЗУ ЖЕ ПОСЛЕ КАЖДЫХ ДЕСЯТИ ИСПОЛНЕННЫХ ЖЕЛАНИЙ… ИХ ПЕРЕЧЕНЬ ДОЛЖЕН ВСПЛЫВАТЬ В МОЕЙ ПАМЯТИ, ПРИЧЕМ В ЭТОТ МОМЕНТ, ПРИ ВОСПОМИНАНИИ И ОЦЕНКЕ, ИХ ОСУЩЕСТВЛЕННОЕ ВЛИЯНИЕ НА МОЮ ЛИЧНОСТЬ НЕ ДЕЙСТВУЕТ. Хреновенько, по-дауновски сказано… Желать и формулировать желания – тоже учиться надо. Ладно, рискнем так желать и эдак, лучше вслух. После одного-двух десятков желаний видно будет. Но вообще говоря, с философской точки зрения эффект всемогущества, пусть даже относительного, при отсутствии контроля и самоконтроля обязательно чреват перерождением и утратой первоначального… Надо же, так задумался над устройством мироздания, что и страх потерял. Или это дурацкое желание сработало? Гм… «Еще на десять метров выше!» О, какой командирский голос у меня прорезался. Ладно, чего стесняться, все равно некому слышать… Оп, оп, страх-то на месте, лучше смотреть вдаль, а не вниз. Не мешай, Морочка, не мельтеши. Сядь на место, я сказал, осмотреться надо.
Денису вдруг вздумалось «выключить» свое магическое «освещение» Прежней Ночи, и стоило только мысленно пожелать… Р-раз! И он, словно Буратино в темном чулане, повис, трепыхаясь, посреди непроглядной тьмы. Ни звезд, ни луны. А… А это Морочка глазками в два уголька освещает Вселенную. Спасибо, дорогой, так и сиди на плече, никуда летать не надо покамест. А это что? Денис поглядел в сторону предполагаемого востока: где-то в непредставимой дали вроде как пульсировал слабый зеленоватый отсверк рассвета, но вряд ли это рассвет… Посмотреть, что ли? Наверняка это гораздо ближе Уральского хребта, а скорее всего – и вообще в пределах Фонтанки… На севере – мрак. На юге – мрак. На западе мр… Ой… Денис всмотрелся. Множество малюсеньких скачущих светлячков образовывали бледно-синее марево. На запад или на восток? Туда и туда, но сначала на запад, конечно же. На запад, Диня, огоньки-то уж больно приветливые… Еще на десять выше, на всякий случай. Полный вперед! Двадцать метров в секунду, успел уточнить Денис, и далекие огоньки в сохраненном безветрии резво потекли навстречу, и вот они уже внизу, целое поле синих огней под ним и… Стоп, елы-палы! Ой, лопух… Денис подмигнул ворону и засмеялся. Восемь против одного, мой славный, что мы в данную минуту парим над Смоленским кладбищем, где по непроверенным данным похоронена Арина Родионовна. Впрочем, откуда тебе знать, Морка, кто такая была Арина Родионовна, кстати, твоя с Ленькой мимолетная современница, и кому она там приходилась нянькою?…
– Типа, СВЕТ!
Ну, я же говорил…
Прозрачная бледность пространства сменила плотную тьму; внизу, как и догадался Денис, рыхло-зеленой скатертью с прожогами раскинулось Смоленское кладбище, православная его сторона. Чуть в стороне, вон там – Денис знал это со школы – лютеранская, рядом армянская… Синие огоньки, хорошо видимые и сейчас, прыгали и плясали, если смотреть на них издалека, вблизи же они светились неподвижно и ровно. Хаотический характер их расположения закономерностей не признавал; Денис сообразил только, понял, что вне могил огоньков не бывает, но и то не все могилы отмечены синим, напротив, светилась меньшая их часть, однако же их, светящихся, было много, очень много.
Наша с вами задача, мои немногословные друзья, подобно бабочкам или пчелам, порхающим от цветка к цветку, неутомимо и добросовестно собирать нектар, то бишь мощь, без которой мне не исполнить то, что я обязан сделать ради… ради всех, о ком я помню и буду помнить всегда.
Инициации-то не было, – в очередной раз вспомнилось Денису, придется пробиваться к результату самостоятельно. Интересно, сам он это помнит или… Отец, я выполню все, что ты велишь мне, без просьб и условий. Но все же я прошу тебя… Ты знаешь, о чем я прошу… О ком я прошу…
Все было буднично и просто: Денис медленно двигался по воздуху, а точнее, по пространству, ибо воздух оставался неподвижен, останавливался примерно в метре над огоньком, слабый щелчок – и голубая молния на вдохе, щелчок и вдох, – уже не нужно было, как вначале, приникать губами вплотную: синие змейки взлетали сами, ледяным ветерком впивались в губы и уже под самым сердцем претворялись в горячую грозную радость… Постепенно, по мере накопления навыка и ускорения процесса поглощения, морозные вдохи и горячие клубочки прибывающей силы слились в два обособленных, но при этом неотделимых друг от друга потока из холода и жара…
Хватит. Хватит пока. Добрать все оставшееся можно и в другую ночь, а эта – волшебная, зачем пропускать…
И опять эта кислая мыслишка о работе собственного сознания: сам он так подумал или выполняет указание?… Вверх! Десять метров! Еще двадцать. Не страшно. Ну-ну… Нет, это не полет, я иначе хочу. О… Вот они десять выполненных желаний, подлежащих инвентаризации… Тэ-эк, «вверх, вниз, видеть, не видеть»… Нормально, все остаются в силе.
– Платформу под ноги, плоскую, твердую, круглую, диаметр три метра. Все-таки хорошо, что в моей магии есть «защита от дурака». Платформа вполне могла – и непротиворечиво желанию – стать под углом сорок пять градусов и быть при этом скользкой или вонючей…
Денис постоял на платформе с минуту, сделал ее прозрачной, задумался… Нет, очередное свое желание он не рискнул сформулировать вслух, но понадеялся на то, что его, Дениса, волшебная мощь и без слов правильно угадает, что именно он хочет от нее…
И волшебная сила не подвела: мягкий толчок в спину, под лопатками зазудело, мышцы вдоль позвоночника окаменели на мгновение и взбунтовались, пошли судорогами… Денис прогнулся, выгнулся, дернул плечами… Две огромные черные тени с холодным шелестом выскочили из-за спины и повисли высоко по сторонам, на самых границах периферийного зрения. Денис скосил глаза влево, повернул голову… Потом направо. О, ДА!!! Он крылат!
Ряшка прямо-таки давилась яростью, могучие лапы бешено скребли дубовую, забранную сталью дверь, но было поздно: вторгшийся был проворен и хитер на колдовские штучки, он уже топтался в сенях, куда Ряшке доступ был заказан…
– Это еще кто? – Не чувствовалось испуга в голосе Ирины Федоровны. Был бы пришелец врагом, так бы постарался вломиться и в жилье, не стуча и не спрашивая.
– Открывай, Ирина свет Федоровна! Ну и имечко взяла, язык сломаешь! Открывай! Дорогого гостя не узнаешь?
– Да кому открывать-то?
– Э, э, ведьма, поаккуратнее с метелкой, я же чую.
– Сок, ты, что ли?
– Ну а кто еще…
– Да мало ли горлопанов по ночам не спят, а вокруг порядочных шныряют…
– …Да, благодарю за угощение, а все же в свое время у настоящего чая, праотца нынешних сортов, вкус был совсем иным… Вот это был чай, и это был вкус…
– Возможно, я уж не помню и в ваших краях отродясь не бывала. Теперь спрошу, раз напился: с чем пожаловал? С добром, с худом ли?
– Откуда добру-то взяться. Где этот сопляк?
– Что?
– Не притворяйся глухой. Мне не нравится сложившаяся ситуация, и в ней никому нет дела до хороших манер. Из-за одного балбеса и мне, и нам всем на ниточке висеть? Где он? Я спрашиваю.
– Вот ведь какой резвый ты нонче, Соныч, а что ты при Петре покойном здесь не объявлялся, строгие вопросы не задавал?
– Не надо, не заденешь. Та эпоха кончилась. А новой может уже и не быть, все подохнем вслед за Петькой… Петром Силычем, земля ему пухом. Ирина, я сюда в ночи с края света приперся не в вопросы на вопросы играть. Показывай. Его показывай, или я сам… Уйми кошака.
– В городе он. Завтра-послезавтра вернется. Только я тебе сама глаза вырежу, если ты с худом к нему…
– Прости, конечно, Ирина, но не с твоей статью – мне грозить. Петр, действительно, всем это известно, был мне одно время – лучший друг. Но тебе-то он кто? Сын его? Никто.
– Он внук мой.
– Давно ли? Откуда у тебя внук, когда ты бездетна, а? В уме ли ты, стара?
– В уме. Он мой внук, и за его жизнь я свою положу, уж о твоей не говоря.
– Точно с ума съехала. Или это Пузатый тебя убаловал да мороком обвел – свое отродье беречь? Я же помню тебя здравомыслящей старухой… И не старухой помню. Ну-ка еще кружечку…
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги