Филипп Мак Дональд Кровь

Около восьми вечера Сиприан спокойно дожидался появления Эстред. Она была у себя в спальне и переодевалась, чтобы пойти вместе с Сиприаном на довольно скучный прием к Баллардам.

Сиприан прохаживался по салону, одобряя хороший вкус Эстред. Все было гармонично: мебель, картины на стенах, драпировки, освещение, колорит. Горничная уже ушла. В доме было тихо. Сиприан подошел к камину и взял с его карниза чашку кофе. У Баллардов им надо появиться не раньше половины десятого. Времени на сборы было еще достаточно. Выпив кофе, Сиприан поставил чашку обратно на камин. Его пальцы некоторое время трогали нежный фарфор, не торопясь расстаться с его теплом. Затем Сиприан перенес пальцы на более прохладный предмет — тонкую рюмку в форме чашечки цветка. Он забыл, какой ликер налила в эту рюмку Эстред. Чувствительные ноздри Сиприана уловили горьковатый запах апельсина, когда он приблизил рюмку к губам. Сиприан улыбнулся — Эстред все выбирает безошибочно. Он отпил глоток — терпкий вкус вина приятно ощутился на языке.

Большое зеркало над камином позволило Сиприану проверить свою внешность. Он очень внимательно вглядывался в свое отражение. Да, именно таким ему хотелось себя видеть: благородная бледность лица, слегка выдаются скулы, волевой подбородок, четко обрисованный рот, уголок верхней губы чуть приподнят (легкая ироническая усмешка, очень легкая); тонкие, как бы вылепленные скульптором пальцы: правая рука держит рюмку, левая поправляет аккуратный узел галстука, цвет которого подчеркивает снежную белизну рубашки.

Мелькнувшее в зеркале синее пятнышко лазурита на его перстне напомнило ему о тех днях, когда Чарльз подарил ему этот перстень.

Сиприан оторвался от зеркала, сделал еще глоток. Хорошо бы повидаться с Чарльзом. Но когда он еще вернется из Венесуэлы? Интересно, как произойдет встреча Чарльза и Эстред? Что касается Эстред, в ее умении держаться Сиприан не сомневается, а Чарльз, конечно, быстро разберется в том, что это не только очаровательная женщина, но и одаренная художница. Так, мысли Сиприана вернулись к вынашиваемому проекту соединить таланты Чарльза и Эстред для оформления спектакля по его пьесе. Изящная, утонченная манера Эстред и трагическое, мрачное, покоряющее воображение Чарльза — это прекрасный дуэт для пьесы Сиприана Мосса «Абаназар».

Сиприан допил свой ликер. Упав в объятие мягкого удобного кресла, Сиприан продолжал размышлять о будущей постановке своей пьесы. Поглощенный мечтой о возможной театральной сенсации, он сначала не обратил внимания на стоявший перед ним на кофейном столике портрет Эстред, но вдруг он присмотрелся к нему и понял, что этой фотографии он еще не видел. Портрет был выполнен фотографом высочайшего класса: очень необычное интересное освещение, зоркость, наблюдательность мастера, уловившего именно неуловимую улыбку Эстред. По мнению некоторых, эта улыбка слегка портила красивое лицо Эстред, но для Сиприана эта улыбка была словно резюме того, что он в ней любил. Забыв предшествующие мечты о своей пьесе, Сиприан любовался портретом. Потом он устроился еще уютнее в кресле и отдал себя во власть своего обычного послеобеденного состояния нирваны, которое наступало, если количество выпитого вина было чуть-чуть выше нормы. Сиприан лениво потянул руку к журналу, лежавшему на столике. Это был последний номер журнала «Манхеттен». Сиприан раскрыл журнал на страницах театрального обозрения. Он в сотый раз начал читать длинную, но блестяще написанную статью театрального критика Бэрна Хейварда. Статья начиналась так: «Сиприан Мосс снова триумфатор»… Вся остальная статья великолепно раскрывала это заявление. Сиприан просмотрел статью до ее заключительного абзаца: «Нет никаких сомнений в том, что, несмотря на молодость автора пьес и иногда сомнительный выбор сюжетов для них (в частности для пьесы „Квадратный треугольник“), Мосс — это один из наиболее значительных драматургов нашего времени. А то, что это самый талантливый драматург современной Америки, то это могут подтвердить все».

За спиной у Сиприана отворилась дверь, он, не оборачиваясь, спросил:

— Вы уже готовы?

— Сиприан, — прозвучал голос Эстред.

О, этот голос! Каждый его звук содержал необъяснимую таинственную силу, действующую на волю и мысли Сиприана. Звуки голоса Эстред могли изменять настроение Сиприана. Стоило ему сейчас услышать свое имя, произнесенное голосом Эстред, и вся его нирвана исчезла, как легкий дым. Какое-то неясное, тревожное ожидание почти бросило его в дрожь.

— Сиприан, — повторил голос.

Нервное движение мускулов, и Сиприан легко, пружинисто встал из кресла и увидел Эстред. Он не просто увидел ее, он впился в ее лицо испуганным и еще не верящим взглядом. Сиприана стало трясти, а волосы его буквально встали дыбом.

Эстред медленно шла на Сиприана, он отступал. Она не должна коснуться его, ни в коем случае.

Она приближалась неотвратимо. Она протягивала к нему руки. Сиприан уже не осознавал, что он пятится, пока его спина не уперлась в карниз камина. По шее Сиприана текли холодные ручейки пота. Тело не хотело подчиняться разуму.

Сиприан понимал, что его состояние не отвечает тому, что происходит, в сущности — это просто обычный житейский инцидент, чтобы погасить его сейчас, а, может быть, и предотвратить будущее повторение, достаточно какого-либо простого жеста: пожатия плечами, улыбки, нескольких слов. Тело Сиприана вышло из подчинения и отказывалось делать эти жесты, язык и гортань не хотели произносить успокоительных слов.

Эстред приближалась, сейчас она дотронется до него.

— Сиприан! — умолял ее голос. — Сиприан… — звенело у него.

И вот оно! Вот оно:

— Я люблю вас, Сиприан, и вы это знаете…

В ушах у Сиприана тоненько зазвенело. Он пытался повернуть тяжелый язык. Губы не могли разомкнуться.

Эстред дотянулась до него. Она прижалась к нему. Тело молодой женщины стало неприятно согревать Сиприана. Какой-то туман заволок его глаза.

Руки Эстред обняли Сиприана за шею. Сиприану хотелось кричать, но и крик не получался. Руки в любовном порыве сжимали теснее. Она лепетала признания, его рассудок их не воспринимал. Наконец, Сиприану удалось высвободиться. Он дернулся вбок и чуть не упал, но задержался рукой за выступ камина. Другой рукой он наткнулся на металлический предмет и схватил его. Это была тяжелая кочерга в виде пики.

— Сиприан! — умолял ее голос, — Сиприан… — звенело у него в ушах. Она снова тянулась к нему. Сквозь туман, все еще заволакивающий его глаза, Сиприан смутно видел протянутые руки Эстред.

Тонкий звон в ушах Сиприана сменился гудением, туман, заволокший глаза, приобрел красный оттенок. Сиприан услышал, как что-то стукнуло, сваленное поднятой кочергой с каминной полки. Рука Сиприана, крепко сжавшая кочергу, отводилась для большого замаха. Последовал неожиданно сильный удар, женское, смутно видное тело рухнуло возле камина. Теперь рукой Сиприана управляла неведомая ему сила, его разум не участвовал. Удары кочергой тупо били в мягкое неподвижное тело.

В онемевшем плече Сиприана стали колоть иголочки, эта боль ослабила туман перед его глазами. Сиприан бросил кочергу на ковер и посмотрел на то, что он сделал. В ужасе он схватился за лицо рукой и, спотыкаясь о завернувшийся ковер, побежал к двери. Он ударился о дверь головой, схватился за ручку двери. Его пальцы тряслись, и не сразу удалось открыть дверь. Он побежал вниз к парадной, оставив дверь за собой распахнутой. Внизу он столкнулся с мужчиной и женщиной, которые тоже шли к выходу. Сиприан отпихнул нечаянно женщину к стенке. Мужчина выругался и схватил Сиприана за плечо и отбросил его к косяку парадной двери. Женщина, испуганная неожиданным столкновением, взглянула на Сиприана и громко вскрикнула. Мужчина обернулся на ее вскрик и пробормотал:

— Что это с ним?

Сиприан с трудом держался на ногах. У него кружилась голова, его качало, он схватился за косяк и сполз по нему, усевшись на корточки. Он схватил ладонями голову, будто желая остановить ее кружение. Он смутно слышал над собой голоса. Женский голос, дрожащий и испуганный, сказал:

— Смотри, смотри, у него кровь!

Мужской голос сказал:

— Что тут происходит?

Сиприан протяжно простонал. Его начало тошнить. Мужской голос над ним сказал:

— Пойду посмотрю, что там?

Он вошел в раскрытую дверь. Женщина пошла за ним вслед. Вот тут впервые в сознании Сиприана четко появилась мысль о нависшей над ним грозной опасности. Хотя в нем возобновился позыв к рвоте, инстинкт самосохранения подсказал ему слова, которые он пробормотал сам себе:

— …мужчина, какой-то мужчина… он выпрыгнул в окно.

Это было начало тягостного кошмара.

Пронзительный крик женщины там, в квартире. Поспешное бегство оттуда мужчины и женщины. Хлопанье открывающихся дверей. Много людей. Много разноголосых криков. Попытка встать на ноги, закончившаяся падением. Еще мужчины, один без пиджака. А вот и полицейская сирена. Свистки. Шум. Голоса. Люди в полицейской форме. Разные лица, приближающиеся взглянуть ему в глаза. Любопытные, злые.

Сильные неумолимые руки заставляют подняться.

Кто-нибудь поможет? Кто-нибудь посочувствует? «…мужчина, какой-то мужчина… он выпрыгнул в окно…»

Одного друга, хоть одного друга! Ему необходим Чарльз. Чарльз знал бы, что надо делать. Чарльз сумел бы уговорить этих грубых, этих злых людей. «…был мужчина… он выскочил в окно». Чарльз далеко, за тысячи километров отсюда.


Кошмар продолжался. Вопросы. Сначала в той комнате. Там люди, которые уже не были в полицейской форме, внимательно рассматривали то ужасное, что лежало на полу. Они тихо обменивались словами, делали различные измерения, делали фотосъемку, зажигая лампу-вспышку, делали непрерывные записи в блокнотах.

Потом — в другой комнате, после ужасного переезда в полицейской машине под истошный вой сирены. Вопросы, вопросы и снова вопросы. Все вопросы задавались уверенно, с убежденностью, что именно он сделал то, в чем он ни за что не должен был сознаться.

Яркий электрический свет направляли ему прямо в глаза. В горле неприятная сухость, слипшиеся безвольные губы отказывались складывать слова для ответов. И дрожь, противная дрожь во всем теле. Дрожало даже внутри черепной коробки.

— Почему вы ее убили?

— В котором часу вы ее убили?

— С какой целью вы ее убили? Что она сделала?

— Это не я… это не я… Какой-то мужчина… он выскочил в окно…

— Очень хорошо. Какой-то мужчина. Он выскочил в окно. А может быть, он вылетел в окно? Вы считаете, что мы проглотим эту чушь? Неужели вы рассчитываете выпутаться с помощью такого идиотского трюка?

— Я же говорю вам, какой-то мужчина… он вышел в окно, он спустился по пожарной лестнице…

— Ах вот как? А перед тем оставил ваши отпечатки на кочерге?

— И обрызгал вас кровью жертвы?

— Послушайте господин Мосс, то, что вы убили женщину, установлено абсолютно точно. Улик даже больше чем достаточно. Вы разве не понимаете, что, продолжая запираться, только вредите себе?

— Я не запираюсь, я говорю правду. Какой-то мужчина. Я был… я был… я был в ванной. Я услышал шум. Я побежал туда. Я увидел Эстред. Там был мужчина, он выходил в окно. Я говорю правду.

— Хорошо. Вы говорите нам правду. В какое окно он вышел?

— Да, в какое окно? И как он смог запереть его за собой?

— Я… я не знаю… там… в окно там в конце… рядом с пожарной лестницей.

— В какое именно? Слева? Справа?

— Да-да, в какое? Одно из них было закрыто.

— В какое же, приятель?

Бесконечные вопросы. И яркий свет в глаза. Множество вопросов, их задают люди с одинаковыми хитрыми лисьими мордочками.

И еще одно лицо, не лисья морда, умное лицо с серыми глазами. Серые глаза неотрывно следят за ним из угла. Это страшно. Это страшнее всего.

Усталость. Кажется, что умерло сердце от непосильных волнений. Сердце изнемогло. Его изнеможение переходит на все тело. Усталость подавляет все другие чувства. Даже страх начинает пропадать.

— Долго мы будем тянуть с этой чепухой, Мосс? Не лучше ли поскорее закончить?

— Да, мы знаем, что вы убили. А вы знаете, что мы это знаем. Почему бы не признаться?

— Да-да, приятель, почему не сделать чистосердечное признание? Всего и делов-то!..

Страх снова заявил о себе мелкой дрожью.

— Это не я… это не я… это не я… какой-то мужчина… когда я вбежал, он вылезал в окно…

Сиприан бессмысленно бормотал, а в его помутненном сознании возник образ Чарльза. Высокий, мужественный, уверенный, Чарльз стоял на пороге и смотрел на них. В углу его рта, между толстыми губами — сигарета. С холодной улыбкой на лице он смотрел с порога на них. Смотрит на все эти лисьи морды…

Глаза у Сиприана закрылись, его голова качнулась. Больше он ничего не видел, не слышал никаких звуков. Единственно, что еще было, — ощущение твердости стола под щекой и запах мыла и карандаша.

Грубая рука взяла его за плечо, встряхнула. Голова снова качнулась, как у куклы.

— Оставь его Шраф, сходите за врачом. Позовите доктора Инна. В конце концов, мы не с бродягой имеем дело.

Голова Сиприана снова приникла к столу. Голоса перекликались над ним, но к нему они не обращались. Его никто не трогал. Около него стояли и переговаривались.

Сиприан открывает глаза. Он заставляет свои мышцы лица поднять тяжелые веки. Вот эти умные серые глаза, они продолжают смотреть на него. Они все понимают. Тяжелые веки опускаются, Сиприан не может удержать их.

Дверь открывается. Поспешные шаги входящих. Чьи-то деловые, умелые руки трогают Сиприана. Руки врача. Они ощупывают виски, запястье. Палец приподнимает закрытое веко.

Голоса переговариваются тихо. Кто-то осторожно снимает с Сиприана пиджак. Ему закатывают рукава рубашки.

Долгая бесконечная пауза. Потом пальцы крепко берут его руку, жалящий укол иглы…


Когда Сиприан проснулся и открыл глаза, все вокруг было серым. Серое одеяло, серые стены, серые прутья решетки на двери. Серый свет сочился сквозь зарешеченное оконце.

Он долго лежал, ни о чем не думая. Продолжалось действие укола. Постепенно стала возвращаться память. И стал возвращаться страх.

Сиприан сел на койке. Упер локти в колени, а лицо в ладони — поза отчаяния.

Он услышал шаги и непроизвольно поднял голову. К его камере шел полицейский. Он вошел, поставил чемодан на пол, повернулся к двери, запер ее.

С бесстрастным удивлением, просочившимся сквозь серую пелену страха, Сиприан отметил, что на чемодане его инициалы «С», «М», что это чемодан, который ему привез Чарльз из Лондона.

— Это мой… как вы…

— Это из вашей квартиры. Там белье, одежда, бритвенные принадлежности, все необходимое.

Полицейский подошел поближе и сказал:

— Это распорядился господин Фриар. Он пришлет все, что вам понадобится.

Слабенький огонек, чуть-чуть рассеявший эту серую, безнадежную мглу, загорелся где-то там, далеко.

«Так это Джон Фриар», — подумал Сиприан.

Полицейский спросил:

— Вам надо что-нибудь? Вы хотите позавтракать? Или только кофе?

Сиприан молча смотрел на полицейского.

Он напряженно пытался осмыслить что-то другое. Вопрос полицейского он осознал с замедлением.

— Кофе? Да, только кофе.

Полицейский кивнул в знак согласия и подошел к двери. Открыв ее, он повернулся и спросил.

— Хотите посмотреть газеты?

Этот вопрос Сиприан воспринял немедленно, как удар в лицо. Он отшатнулся.

— Нет, нет, нет!

Полицейский вышел, запер камеру, ушел. Все это время глаза Сиприана были закрыты. Он снова сидел в позе отчаяния, уронив лицо в ладони. Газеты. Ему ли не знать, что сейчас будет в газетах. Он представил себе заголовки сенсационных сообщений:

«Известного драматурга обвиняют в убийстве художницы»…

«Сиприан Мосс зверски расправился с художницей, своей сотрудницей»…

«Парк авеню, жестокое убийство, украшение театрального мира, талантливая художница, жестоко избита до смерти. Сиприан Мосс, знаменитость Бродвея, арестован»…

Сиприан со стоном бросился на койку, сдавил ладонями лицо, нажимая пальцами на закрытые глаза, желая вытеснить вновь и вновь создаваемые мозгом строчки газетных заголовков. Он давил пальцами на веки, пока под ними не поплыл красный туман, поглотивший эту ужасную панораму газетных строк. Это было ненадолго — неиссякаемый поток слов возник вновь и неумолимо продолжался. Сиприан ворочался с боку на бок, стон непроизвольно вырывался из его груди. Наконец, он снова поднялся с постели и стал метаться по камере, ужас захлестывал его. Снова послышались шаги полицейского в коридоре. Шум, идущий извне, помог Сиприану немного овладеть собой, он сел на край постели, и полицейский поставил перед ним поднос. Сиприан протянул руку к кофейнику, но все его тело била дрожь. Полицейский сам налил ему кофе в чашку. Сиприан выпил, и это вернуло ему силы. Он посмотрел на полицейского и спросил:

— Могу я… разрешат мне отправить телеграмму?

— Наверно. Надо разрешение начальника тюрьмы.

Он порылся в кармане, достал блокнотик и огрызок карандаша.

— Вы напишете?

Сиприан взял блокнотик и начал писать.

«Чарльзу Ластро. Отель Кастилья Венесуэла. У меня большие неприятности. Ты совершенно необходим. Умоляю, приезжай. Отвечай через Джона Фриара. Сиприан.»

Он вернул блокнот и карандаш полицейскому и наблюдал, как тот читает написанное. Спросил:

— Ну что?

— Думаю, это разрешат.

Полицейский положил блокнот в карман и пошел к двери, сказав Сиприану:

— Не беспокойтесь, я сам займусь.

Сиприан с тоской прислушивался, как удаляются по коридору спокойные шаги полицейского. Снова он остался наедине со своим несчастьем. Все же было хоть что-то предпринято, слабенькая надежда затеплилась в самой глубине сознания. Все же дрожь, колотившая Сиприана, унялась, и он налил себе кофе. Он старался отвлечься от мыслей, переключил внимание на этот простой физический процесс: пальцы берут кофейник, глаза отмечают расположение чашки, носик кофейника наклонен, коричневая струйка льется в чашку, наполняя ее немного не до краев, кофейник поставить снова на поднос, поднести чашку к губам… Только не думать! Только не думать!..

Выпив кофе, Сиприан взял чемодан, поставил его на постель и открыл. Новый ресурс каких-то простых отвлекающих занятий. Сиприан достал из чемодана мыло, бритвенные принадлежности, одежду: костюм из синей фланели, белую шелковую рубашку, коричневый галстук.

Побрившись и умыв лицо, он себя почувствовал чуточку легче. Когда он, приведя в порядок свое лицо, переоделся в чистое, ему легче было поверить в то, что он известный драматург, Сиприан Мосс. Спасибо Джону Фриару.

Надо что-то делать, чем-то отвлекаться от назойливых мыслей. Такое добротное занятие, как умывание, бритье и надевание свежей одежды, к сожалению, завершено. Сиприан закурил сигарету из пачки, которая была в чемодане, и снова начал ходить по камере. Пять шагов на шесть шагов…

Снова шум в коридоре, идут к нему. Полицейский отпирает камеру и впускает двоих. Это Джон Фриар и с ним незнакомый Сиприану мужчина. Полицейский вышел из камеры, закрыл дверь и стал к ней спиной.

Джон Фриар взял двумя руками руку Сиприана. Он был бледен и озабочен. Меньше всего он был сейчас похож на преуспевающего продюсера. Человек, пришедший вместе с Фриаром, был гораздо крупнее его, это был просто великан, немного неуклюжий и сутулящийся. На его голове копна седых волос.

Джон Фриар произнес:

— Сиприан!

Голос его был громкий, но выдавал волнение и какую-то неуверенность. Фриар обратился к своему спутнику:

— Джулиус, разрешите представить вам Сиприана Мосса… Сиприан, познакомьтесь с Джулиусом Магнуссеном.

Еще пара рук сграбастала руку Сиприана. Из-под лохматых седых бровей на него смотрели черные, как агат, глаза.

Джон Фриар продолжал:

— Джулиус возьмется за ваше дело. Вы понимаете, Сиприан, значение этого?

— Я превосходно понимаю это, — ответил Сиприан, стараясь, чтобы голос его не дрожал.

Он, разумеется, понимал значение того, что известный всей Америке Джулиан Магнуссен будет защищать его дело.

Магнуссен проворчал что-то и присел на серое одеяло койки Сиприана.

— Расскажите мне все, что вам известно самому, — сказал он. — Сядьте, пожалуйста.

Сиприан послушно сел рядом с Магнуссеном, но не мог вынести внимательного взгляда черных глаз. Он отвел глаза, посмотрел на Джона Фриара и сказал:

— Да, да, я все расскажу.

Он начал говорить тихим, слабым голосом, потому что на него снова свалился весь ужас совершенного им.

— Э-э-э… как мне… с какого момента мне начать?

— Начните с самого начала, господин Мосс.

Сиприан глубоко вздохнул, словно желая побороть дрожь, снова начавшую сотрясать его тело. Унять дрожь тела никак не удавалось, страх, порождавший эту дрожь, разрастался и туманом кошмара стал опять заволакивать сознание.

— Нет, не могу… не могу…

— Может быть, для вас будет легче, если я стану задавать вопросы?

Вопросы? Опять вопросы? Сколько уже было вопросов. Воспоминание об этих вопросах принесло новую волну страха и усталость. Теперь надо будет отвечать на вопросы друзей. Он старался скрыть правду, когда отвечал на вопросы врагов. Теперь ему надо прятать правду от друзей. Это еще тяжелее.

— Первым вопросом я вынужден вас спросить, убили ли вы эту женщину, Эстред Хальмар?

— Нет… нет… нет… Был какой-то мужчина… Он вышел в окно.

— Вы не знаете никого, кто мог быть врагом мисс Хальмар?

— Нет, как же я мог это знать? Я…

— Тогда вы могли бы подумать, что убийцей был какой-то неизвестный человек, какой-то случайный бродяга?

— Ну как же я могу знать, кто это был? Нет, я ничего не знаю.

Вопросы. Опять вопросы. Это так страшно. На каждый вопрос надо отвечать быстро, чтобы не дать заметить паузу, во время которой мозг с бешеной скоростью должен придумать ответ.

— Значит, вы были в ванной дольше часа?

— Да… да… я пошел принять ванну сразу после обеда. Сразу после того как… после того, как служанка ушла из квартиры.

— Вы себя почувствовали не совсем здоровым? Наверно потому вы оставались в ванной так долго? Может быть, вы что-то съели за обедом, что не подошло вашему желудку?

Подают шест. Помощь. Надо схватиться крепче за этот шест.

— Да, совершенно верно… Я себя чувствовал нездоровым… Это после устриц…

Снова вопросы. Снова волны страха. Черные глаза смотрят в упор. Нужно не замечать их пронизывающего взгляда.

— И вы уже собирались выйти из ванной, когда услышали крик? Я правильно понял?

Снова протягивают шест.

— Да, да, Эстред закричала…

— И вы поспешили в салон, побежали по коридору?

— Да.

— Когда вы бежали по коридору, вы, вероятно, заметили на полу накидку мисс Хальмар?

— Накидку?.. Нет, какую накидку?.. Не знаю…

— Ее накидку нашли на полу у двери в салон. Убийца — независимо от того, как он проник в квартиру — конечно, боролся с женщиной, он ее схватил в коридоре, сорвал с нее накидку, а женщина вырвалась и вбежала в салон. Вот я и думаю, заметили вы на полу накидку?

Снова протягивают шест?

— Да, кажется… Да, что-то мягкое мне попало под ноги…

— Хорошо. Когда вы вбежали в салон, вы, видно, заметили силуэт мужчины, вылезающего через окно?

— Да, да.

— И вы сразу же увидели лежащую на полу мисс Хальмар? Вы бросились к ней?

— Да? Ну, конечно, конечно… я хотел ей помочь.

— Это естественно. Ваши отпечатки были обнаружены на кочерге, следовательно, вы ее брали в руки. Может быть, вы схватили ее, чтобы отбросить с дороги, она мешала вам подойти к мисс Хальмар?

Внезапная молния догадки! Это не шесты, которыми беспорядочно пытались вытащить его. Это доски, бревна, чтобы он мог построить плот, спасательный плот. И сразу ослабли тиски страха.

— Да, да… Я вспомнил… Кочерга… она лежала поперек ее тела… я… я ее схватил и отшвырнул в сторону…

— И когда вы поняли, что она мертва, это вас ошеломило, потрясло. Вы забыли про телефон, вы бросились вниз по лестнице звать на помощь. А потом, потом вы потеряли сознание?

— Да, да. Это так и было.

И снова вопросы. Теперь уже не страшные, не опасные вопросы. Вопросы удобные, помогающие. И теперь уже легче стало смотреть в черные, серьезные глаза.

Страх еще остался. Он стал фоном, но впереди забрезжила надежда. Когда он остался один, эта слабенькая надежда не ушла, она сохранилась и немного помогла ему. Даже камера перестала давить на него, стала выше потолком. Мозг стал яснее. Сиприан уже мог создавать стены конструкции на фундаменте, заложенном Магнуссеном.

Эта работа — а это действительно была работа — позволила Сиприану как-то вести жизнь в течение долгих недель. Сиприан даже выдержал довольно стойко неприятный удар, нанесенный ответом Чарльза на его телеграмму, ответом, который и пришел несколькими днями позже даты, предполагаемой Сиприаном. Ответ Чарльза был таким:

«Нахожусь в больнице. Приступ малярии. Прилечу как только смогу встать. Может быть, через две недели. Крепись. Чарльз».

Это было плохое известие. Плохое по двум причинам: во-первых, придется ждать две недели, во-вторых, Чарльз болен.

Такое известие, приди оно до первой встречи с Магнуссеном, убило бы окончательно Сиприана. А сейчас он только крепче сжал зубы и удвоил свои усилия по созданию «воспоминаний», и ему даже стало казаться, что, по крайней мере, Фриара и Магнуссена он убедил в их правдивости.

К его счастью, он не присутствовал при беседах Фриара с Джулиусом Магнуссеном, которые они вели между собой. Будь это так, он услышал бы слова, которые показали бы ему, что он жестоко ошибается, думая, что очищается в чистилище от своих грехов, они бы ему показали, что прощения грехов не будет — впереди ад.

— Грязная история, Джон. К чему эта комедия? Только чудо могло бы выручить нас.

— О господи! Джулиус, вы хотите сказать, что не верите?

— Остановитесь. Не задавайте мне вопросов, которые я сам не хочу себе задавать. Удовлетворитесь тем, что я вам сказал: это грязная история.

— Но ведь улики против него допускают сомнение.

— Тем они надежнее. Это в детективных романах может быть по-иному. Здесь — суровая действительность.

— Все же, улики могут быть истолкованы двояко, как с этой кочергой?

— А вы забыли про брызги крови на его одежде. Не пятна, а брызги. Пятна могли появиться, когда он приподнимал убитую. А брызги?..

— Это же удивительно мягкий по натуре человек. Он, что называется, мухи не обидит. Как же это понять, Джулиус?

— Он беззлобен, допускаю. А не думаете ли вы, Джон, что только этот аргумент нам и удастся использовать? Это, наверное, единственное, за что мы можем зацепиться. Вы знаете Сиприана Мосса, Джон, скажите, как он будет реагировать, если мы ему предложим другой вариант защиты?

— Вы хотите сказать, чтобы он объяснил свой поступок состоянием невменяемости? Нет, Джулиус, он не согласится даже под пыткой.

— Гм… Такого-то ответа я и опасался.

— Что вы хотите всем этим сказать? Не скажете же вы мне, что тогда откажетесь защищать его? Не скажете, нет?..

— Успокойтесь, пожалуйста, Джон. Я попытаюсь спасти жизнь вашему талантливому другу. Спасти жизнь, не больше.

— Не понимаю! Джулиус Магнуссен не уверен. Да вспомните фотографии, сделанные полицией! Не ту рану на голове, а все остальные. Зверские телесные повреждения! Разве мог Сиприан, мягкосердечный Сиприан, действовать с таким садизмом? Вспомните эти ужасные раны, запечатленные полицейскими фотоснимками.

— Я все это помню, Джон. Я все помню. Я даже понимаю много-много больше этого.

Сиприан ничего не знал о таких разговорах, и ему казалось, что при каждой новой встрече с адвокатом возрастает его доверие к нему, более теплым становится взгляд умных черных глаз.

Так шли долгие дни, понемногу укреплялась надежда, и к дню, когда должен был начаться судебный процесс, Сиприан подошел в достаточно хорошем состоянии духа. Процесс открывался в четверг, и это тоже показалось Сиприану хорошим предзнаменованием, потому что один эпизод в его детстве внушил ему такую уверенность, что Юпитер будет ему покровительствовать. Вдобавок ко всему в этот день Нью-Йорк освещало осеннее солнце, и впервые его лучи проникли сквозь решетки окна и упали на стену камеры.

Сиприан одевался с особенной тщательностью. Он выпил большую чашку кофе и даже немного поел.

Он был готов идти за полчаса до того, как за ним пришли. Эти полчаса он проводил, расхаживая по камере и куря одну за другой сигареты. Он поглядывал иногда на пачку писем, но у него не возникло желание их прочесть, так же, как он знал, и не будет желания смотреть в лица репортеров, которых будет много в зале суда. Он отгонял все мысли о том, что произойдет, подобно тому, как он отгонял мысли о том, что произойдет вечером, на спектакле, в день премьеры. Но только сейчас это было несравненно острее.

Он старался усиленно думать о разных вещах, только бы они не относились к предстоящему. Тот запас надежды, таящийся в глубине его души, должен сохраняться нетронутым.

Сами собой его мысли направились к Чарльзу. Каждое утро он надеялся, что именно сегодня придет известие от Чарльза. И каждый раз эта надежда не сбывалась. Он послал еще одну телеграмму и написал короткое письмо, которое Фриар отправил авиапочтой. Ответа не было. Болезнь Чарльза была, очевидно, серьезной. Второе предположение, на котором Сиприан старался долго не задерживаться, чтобы не спугнуть хороший вариант, — это было предположение, что Чарльз уже прилетел в Нью-Йорк и вот-вот появится у него. Был и третий вариант, самый страшный — Чарльз умер. Когда Сиприан добрался в мыслях до этого ужасного варианта, то он ему предстал таким мрачным, что он даже переключил внимание на предстоящий судебный процесс. Вернее, он только собрался это сделать, но в этот момент пришел его сторож.

Появление полицейского обрадовало Сиприана, он спросил:

— Мы уже идем? — и направился к двери.

Полицейский покачал головой.

— Они еще не пришли. Да вы не расстраивайтесь.

Он вынул из кармана сложенный пополам желтый конверт и протянул его Сиприану.

— Это вам от господина Фриара. Он сказал, что вам будет приятно получить это сегодня.

Сиприан схватил протянутое письмо. У него сердце часто забилось, и кровь хлынула в лицо. Разорвав конверт, он вынул и расправил листок бумаги, на котором было написано:

«Поправляюсь. Выйду из клиники в среду. Прилечу в четверг. Чарльз».

Сиприан несколько раз прочитал телеграмму. Это было еще одно хорошее предзнаменование, может быть, даже самое хорошее.

Сиприан тщательно сложил записку и убрал ее в карман пиджака. Потом он посмотрел на полицейского, улыбнулся ему и сказал:

— Спасибо, большое спасибо.

Снова послышались шаги в коридоре. Двое полицейских, незнакомых ему, подошли к камере. Один из них раскрыл широко дверь, оглядел камеру и сказал равнодушно:

— Вы готовы?

Сиприан улыбнулся и этому полицейскому и быстро вышел в коридор. Он себя чувствовал легко, не было никакой скованности.

Совсем другим вернулся он через восемь часов обратно в камеру. Солнце уже ушло из ее стен. Темнота была за окном, темно было и в камере, скупо освещенной единственной лампочкой.

Усталое лицо Сиприана было очень бледным. Плечи его поникли, казалось, что он даже похудел, и костюм стал ему велик. Он споткнулся, входя в камеру, его поддержал под руку один из сопровождавших полицейских, сказав:

— Не расстраивайтесь.

Сиприан сел на край постели, безвольно уронив руки. Голова его была пустой, бездумной, но глаза смотрели испуганно, хотя ничего не замечали.

Конвоиры ушли, и пришел его сторож, в сопровождении врача. Сиприан не мог ничего есть. Его уложили в постель, врач дал ему успокоительную таблетку. Сиприан почти сразу заснул, и его оставили одного.

Так он пролежал почти неподвижно в течение трех часов. Действие снотворного прошло, развеялось и оцепенение тела и сознания. Сиприан начал стонать и метаться. Спустя немного он хрипло вскрикнул, пробудился и сел в постели.

Началось воспоминание. Сиприан старался отогнать мысли, но память работала без остановки. Вспомнилось все: зрительные образы смешивались с обрывками фраз, стоявшими у него в ушах. Наконец, память остановилась на облике прокурора: седые волосы, серые глаза. Сиприан снова услышал обвинительный акт, чтением которого открылся судебный процесс. Каждый пункт этого акта, каждый абзац один за другим раздевали Сиприана, обнажали его, гасили до единой все искорки надежды, которые еще могли загореться в его душе.

Все, что последовало за чтением обвинительного акта, мало что значило. Виновность Сиприана доказывалась полностью. Вещественные доказательства, показания свидетелей, вопросы, ответы — все это раскаленным железом клеймило его измотанное тело. После чтения обвинительного акта, составленного с таким знанием всех подробностей совершенного преступления и с таким пониманием, что можно было подумать, что прокурор все это видел и не просто видел, а видел глазами самого Сиприана, все уже казалось бесполезным и безнадежным…

Сиприан сидел неподвижно, глаза его смотрели, ничего не видя, как в бездонную черную пропасть.


Наступило утро, стало светло, день принес людские голоса, движение. Сиприан все это воспринимал издали, отчужденно. Он тоже совершал какие-то движения, не осознавая их, как робот. Тело его словно отделилось от разума, а разум стал чем-то, не зависящим от жизни и движений тела.

Робот оделся, поел, попил, вышел вместе с полицейским, который привел его опять в тот же зал суда и усадил на то же место, что и вчера. Робот делал все, что от него ожидали; выслушивал друзей и адвоката, отвечал, когда это было нужно, внимательно смотрел на свидетелей, слушал рассуждения заместителя прокурора, стараясь следить за ними мыслью робота, слушал ворчливое замечание председателя суда о том, что, заканчиваясь в пятницу, заседание суда продолжится утром в понедельник.

Настоящий дух Сиприана, его истинное «я», не присутствовали при этом, они уже были в аду.

Еще шестьдесят два часа робот совершал бессмысленные действия физического существования, а в это время, которое уже не измерялось мерой, истинное «я» страдало во рву, заполненном змеями.

Настал и понедельник. Робот действовал, как и должен был действовать в понедельник. Однако, когда он вышел из камеры, граница, разделяющая душу и тело, стала размываться; словно произошло что-то, заставлявшее вновь соединиться вместе бренное и вечное. Душа пыталась выяснить причину, побудившую к новому союзу. Отказ встречаться с Джоном Фриаром или Магнуссеном в эти дни перерыва в суде? Странное поведение его полицейского-сторожа, который принес ему в камеру газету и настаивал, чтобы он ее прочел? Какие-то особенные взгляды, которые бросали на него конвоиры, везшие его в автомобиле в суд?

Ему хотелось бы сохранить раскол между душой и телом… Если этот раскол нарушится, казалось ему, то все будет кончено. Но искушение становилось все сильнее, по мере того, как он приближался к зданию заседаний суда, и оно стало почти непреодолимым, когда он вошел в зал суда. Он почувствовал странную и тревожащую перемену в отношении к нему людей, чьи глаза были направлены на него.

Тоска охватила его, и его сопротивление было сломлено. Его душа снова соединилась с телом, и он снова предстал беззащитным перед окружающим миром.

Этим последним толчком был взгляд, брошенный им на лицо секретаря Магнуссена. До сих пор этот человек был постоянно угрюмым, сосредоточенным и не предвещавшим ничего хорошего. Неожиданно его лицо стало оживленным, дружеским, благодаря улыбке, озарявшей его. Когда Сиприан проходил к своему месту, эта улыбка обратилась в упор именно к нему, а руку его кто-то тайком пожал. Чей-то голос проговорил ему тихо какие-то очень важные, как это казалось, слова, но которые он не смог разобрать.

Сиприан сел на свое место. Он был очень слаб. Он не ощущал в себе совершенно никаких сил. Он поднял глаза на маленького секретаря и что-то пробормотал ему, хорошенько не отдавая себе отчета в том, что он ему хотел сказать. На морщинистом лице секретаря появилось выражение удивления, он спросил:

— Вы что же, разве не слышали?

Ничего не понимая, Сиприан отрицательно покачал головой, на это движение ушли его последние силы.

— Вы что же не слышали о том, что совершены еще два убийства? Господин Мосс, еще две девушки убиты при тех же обстоятельствах. Убиты точно так же, как была убита мадемуазель Хальмар. Такие же ранения. Первую жертву обнаружили в субботу, вторую сегодня рано утром.

Сиприан продолжал молча смотреть в лицо говорящего, который все более возбуждался.

— Вы… Вы разве не понимаете все значение этого? — голос его взволнованно задрожал. — Но ведь сходство всех трех убийств просто бросается в глаза. Двух последних убил другой, не вы. Это дело рук психически больного, еще одного Джека-потрошителя, — он подал Сиприану газету. — Читайте, господин Мосс.

Перед глазами Сиприана запрыгали огромные жирные буквы заголовка:

«Полиция не в состоянии найти убийцу двух новых жертв. Мы требуем освободить Мосса!»

— Ох, — вырвалось у Сиприана, который едва мог шевелить губами. — Ох, я… я понимаю…

Он ощутил покалывание во всем теле, словно кровь в его сосудах находилась в спячке все это время, а теперь начала приходить в движение.

— А что тогда будет? — спросил он уже более разборчиво и громко.

Секретарь подсел к нему. Он стал ему негромко говорить:

— Что произойдет? Я могу вам, господин Мосс, сказать совершенно точно. Заместитель прокурора снимет обвинение сразу после защитительной речи господина Магнуссена. Можете быть в этом уверены.

Объявление «Суд идет» было сделано громовым голосом. Зал поднялся, и было слышно шуршание одежды председателя суда, идущего к своему креслу.

Жизнь пробудилась в Сиприане, и он снова ощутил вихрь эмоций, настроений, событий, закруживший около него…

Джулиус Магнуссен поднялся во весь свой гигантский рост. Он говорил о невиновности Сиприана с убежденностью, в которой чувствовались оттенки торжества, презрения к скудоумию поверженных оппонентов. Речь его была блестящей, доказательной, он просил вызвать одного за другим свидетелей, получил от уголовных следователей подтверждение аналогии всех трех убийств. Когда прокурор потребовал прекращения уголовного дела Сиприана Мосса из-за отсутствия состава преступления, Магнуссен с видом победителя посмотрел на заместителя прокурора. В серых глазах прокурора, когда он выступал с требованием, была не столько требовательность, сколько смущение и непонимание поворота событий. Взял слово председатель суда и выразил сочувствие Сиприану Моссу, а также поблагодарил Джулиуса Магнуссена.

Сиприан оказался в центре всеобщего внимания. Друзья, знакомые, совершенно незнакомые люди, репортеры, фотографы — все стремились завладеть вниманием Сиприана хотя бы на несколько секунд. И конечно были плачущие женщины. Джон Фриар пожимал обе руки Сиприану. Магнуссен похлопывал его по плечу. Полицейские снова вились около Сиприана, теперь они прокладывали ему дорогу в беснующейся толпе. Когда уже они были в холле, в какой-то момент относительного затишья Сиприан услышал, как Магнуссен у него за спиной сказал Джону Фриару:

— Простите меня, Джон, вы были правы.

Сиприан сел в машину Джона, утонув в мягких подушках. Настал покой, подчеркиваемый шуршанием шин по шоссе. Сиприан облегченно и радостно вздохнул.

Все ужасное, все кошмарное осталось в прошлом. Сегодня был вечер среды, и завтра прилетит Чарльз. Он спокойно едет в машине, шофер Джона Фриара сидит за рулем.

Было совсем темно, когда машина остановилась возле дома, где была студия Сиприана. В темноте не было заметно никого, и Сиприану было приятно это безлюдье. Он улыбнулся шоферу, приветливо поблагодарил его:

— Спасибо тебе Морис, большое спасибо.

Он положил очень хорошие чаевые в руку шофера, затянутую в кожаную перчатку, попрощался с ним дружеским жестом и пошел к служебному входу.

Ноги его уверенно ступали по бетонным плитам. Вечерний воздух слегка отдавал осенней сыростью. Сиприан шел прямо к двери, не остановившись, чтобы оглядеться, посмотреть, есть ли свет в окнах. Он был уверен, что Джон Фриар уже распорядился, позвонив прислуге о том, что он приедет сегодня вечером.

«Молодчина этот Джон, — подумал Сиприан, — всегда он полон внимания».

Входя в дверь служебного входа, Сиприан, впрочем, сразу и забыл о Фриаре. Никого не было и в вестибюле. Сиприан вошел в кабину лифта. Сиприан забыл не только Фриара, но сейчас забыл обо всем и обо всех, он думал только о Чарльзе.

Чарльз должен приехать завтра. Нужно, чтобы все было приготовлено к его приезду.

Лифт поднимался медленнее, чем хотелось бы Сиприану. Наконец, он остановился. Сиприан распахнул дверь своей мастерской, но его не встретила ослепительная улыбка его чернокожего прислужника, его встретила темнота, холодная и враждебная.

Сиприан вошел, нащупал выключатель, зажмурился от яркого света. Он открыл дверь кухни, она не была заперта, но в кухне было тоже темно и очень тихо. Дрожь страха пробежала по телу Сиприана. В один миг исчез весь оптимизм, наполнявший его по дороге к студии. Он зажег свет в кухне, быстро прошел по ней, открыл вторую дверь и позвал:

— Вальтер! Где вы?

Несмотря на то, что мрачная темнота заменилась ярким электрическим светом, нервозность Сиприана усиливалась. Шторы больших окон не были задернуты плотно, и было видно небо, в котором еще сохранились бледные отсветы.

Сиприан сделал несколько шагов. Он еще раз позвал:

— Вальтер!

За спиной у него раздался неожиданный голос:

— Я отослал твоего лакея. Я велел ему отлучиться на пару часов. Надеюсь, ты не против?

Сиприан вздрогнул. Он повернулся, неуверенно говоря:

— Чарльз.

На сером фоне — силуэт высокого человека.

Кровь бросилась в лицо Сиприану, застучала в висках, голова пошла кружиться. Никто не ответил, и Сиприан снова сказал:

— Чарльз.

Он пошел к столу чтобы зажечь стоявшую на столе лампу. Чья-то рука сжала его плечо, остановила. Длинные, жесткие, как сталь, пальцы впились в тело, и Чарльз сказал:

— Спокойно! Свет нам не понадобится.

Кровь застыла в венах у Сиприана. Страшная боль сдавила голову. Сиприан не мог понять, что происходит, но леденящий ужас сковал его, более сильный, чем все, что он совсем недавно переживал. Он с усилием выдавил из себя слова:

— Чарльз, я не понимаю… я не…

Он больше не мог произнести ни одного слова, он пытался высвободиться и взглянуть Чарльзу в лицо. Это не получалось.

— Ты поймешь, — сказал Чарльз. — Ты помнишь свое обещание никогда не лгать мне?

— Да, — пробормотал Сиприан. Во рту у него пересохло от страха. — Отпусти, мне больно.

— Больно?

Рука не отпускала плечо. Сиприан продолжал бормотать:

— Я могу поклясться… Я и не лгал тебе с тех пор. Я ничего не понимаю…

— Ты поймешь.

Железные пальцы сдавили плечо еще сильнее. Сиприан с трудом дышал.

— Мне нужен честный ответ на мой вопрос. Ты можешь ответить честно?

— Да-да, конечно…

— Ты ее убил?

— Нет-нет… Я же сказал… Был какой-то мужчина… он вышел в окно.

— Я думал, что ты перестанешь врать.

— Убил ты ее? Скажи.

— Нет… я…

Стальные пальцы вонзились еще глубже. Сиприан громко икнул.

— Ты убил ее? Не смей врать!

— Да… да… (лицо Сиприана сморщилось, на глаза выступили слезы, губы задрожали.). — Да, я убил ее, я убил ее…

Пальцы разжались. Рука выпустила плечо Сиприана, и он покачнулся. Свет лампы внезапно осветил комнату, и Сиприан увидел, наконец, Чарльза, как бы сквозь туман. Потом он услышал его голос, спокойный и мягкий, слегка окрашенный его обычной иронией:

— Ну вот, наконец! Я хотел знать правду. Теперь хорошо бы выпить.

Он отошел к бару. Шаги его, как всегда, напоминали кошачьи. И вдруг Сиприан понял, все понял.

Он все понял и подумал о тех двух убитых, спасших его от смерти.

Он хотел вскрикнуть и не смог. Он скорчился, сжался. Чарльз шел к нему, держа в руке бокал.

— Так это ты? Ты не был болен. За тебя отправляли обе телеграммы. Ты узнал, что Эстред убита, ты тайно прилетел сюда. Это ты? Ты их убил, как убивают животных?

Сиприан замолчал. Обессилев, он сел на ближайший стул.

— Не думай об этом, мой дорогой Сиприан.

Чарльз отпил из бокала, посмотрел на Сиприана и добавил:

— Вот мы и связаны с тобой на всю жизнь. Давай будем жить счастливо.

Сиприан закрыл лицо руками, простонав:

— О боже!

Загрузка...