Неделя приключений

Глава 32 ДВАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ

Эту историю мне рассказал Сёмка Берестов через двадцать лет после того, как она произошла. Я встретился с ним в вагоне поезда дальнего следования. Теперь это был высокий, плотный, по-спортсменски точный в движениях, голубоглазый военный моряк, капитан третьего ранга. Судя по зелёным кантам на погонах — пограничник. И звали его уже не Сёмкой, а Семёном Ивановичем.

В то время как другие пассажиры, охваченные желанием победить дорожную скуку, сражались в домино и шахматы, Семён Иванович часами простаивал в коридоре у окна с трубкой в зубах. Он смотрел на проплывающие мимо поля и рощи, перелески и речки, станции и заводы и, по-видимому, совершенно не испытывал скуки.

Тут, в коридоре, мы с ним и разговорились. От него я узнал, что Спартак стал журналистом, Лена пошла по стопам отца и сейчас находится где-то в Якутии с разведывательной партией, Витька работает буровым мастером на нефтепромыслах в районе Ликина. Федька Завьялов успел навоеваться. Он ухитрился попасть на фронт в 1942 году. Стал разведчиком. В конце войны получил звание Героя Советского Союза. Теперь руководит объединённым колхозом в Мошковском районе.

— А что Василий Алексеевич? — спросил я.

— Дядя Вася погиб в 1943 году на Северном флоте. Был старпомом на эсминце. Жена его тоже погибла, во время блокады Ленинграда. После них остался сын: Федькой звать. Живёт у моей матери.

Семён Иванович закурил трубку, как-то нерешительно улыбнулся.

— Удивительная штука — наша жизнь. Она бешеными скачками летит вперёд, но внутренняя её суть остается неизменной. Я еду из отпуска, давно не был в родном городе. Приехал — Федьку не узнать, вырос парнишка. На меня не насмотрится, весь вечер на шаг не отходит. Как же, в его глазах я герой. Смотрю я на него и думаю: «Да ведь это сам я и есть, это моё детство». Моё детство… Оно проходило под влиянием ледового дрейфа папанинцев, перелётов Чкалова и Громова, героизма пограничников Хасана… Мы спешили совершить что-нибудь героическое. Мы опасались, что на нашу долю героического не останется…

Помню, на следующий день после приезда выхожу во двор и не узнаю его. Нет ни пустыря, ни старого вяза, ни нашего бревна. Возвышаются на бывшем пустыре пятиэтажные дома. На месте сараев разбит сквер.

И до чего же грустно мне сделалось! Право же, чуть не до слёз. Особенно бревно жалко. Ведь там была надпись, выведенная дядиной рукой. Да и я перед уходом на флот расписался: «Сёмка Б., июнь, 1944 год».

Но тут окружили меня ребята. Столько почтения во взглядах, что даже как-то неудобно мне стало. Ну и Фёдор, конечно, герой дня. Вопросы посыпались. Пришлось объяснять, чем отличается линкор от крейсера и какова их максимальная скорость, что такое радиолокация и правда ли, что все моряки отважны как львы.

К концу нашей беседы, по-моему, половина ребятни с улицы Малый спуск твёрдо решила идти в моряки.

Я смотрел на них и дивился про себя. Мне казалось, что я давно знаю их. Этот чем-то напоминает Витьку Терехова, другой — вылитый Спартак, хотя лицом нисколько на него не похож… Я понял, почему они знакомы мне. Их герои носят другие имена, но масштаб их мыслей, их мечтаний остался тот же, он не мельче, возможно, даже крупнее. Они так же, как мы в своё время, спешат стать героями, боятся опоздать. Что ж, верно, они ими станут.

Семён Иванович запалил потухшую было трубку, улыбнулся.

— И тогда грусть моя улетучилась… Да, конечно, не было дорогих для памяти предметов, пейзажей, деревьев. Но зато в настоящем уцелело, растёт и развивается самое ценное из прошлого — дух героического. Жизнь идёт правильно.

Он глубоко затянулся. Колёса отбивали свой однообразный ритм. Вагон покачивало — велика была скорость. Воздушный вихрь ворвался в окно, выхватил из трубки моего собеседника пучок искр, и они, метеорами мелькнув за окном, растаяли в синем вечернем воздухе.

1958–1959 гг.