Недостреленный

Глава 19

Председатель ВЧК под шинелью носил обычную гимнастёрку и солдатские же штаны, подпоясанные ремнём. Насколько я знал по воспоминаниям о Дзержинском из прошлой жизни, он одевался так с тех пор, как Февральская революция освободила его в 17-м году из царской тюрьмы. В то время он был болен, да и сейчас не выглядел полностью здоровым.

— Владимир Ильич, вы невредимы! — с облегчением в голосе произнёс Дзержинский, сразу обратившись к Ленину. — Мне только что сообщили, что на вас совершили покушение.

— Да, Феликс Эдмундович, но со мной всё благополучно, я даже не успел испугаться, — бодро ответил Ленин.

— Вас разве не встречала вооруженная охрана, — спросил чекист, — как это было в прошлый ваш приезд на завод?

— Нет, в этот раз её не было, — подтвердил Ленин. — Я даже, знаете ли, обрадовался, ведь охрана доставляет массу неудобств, а рабочих нам бояться нечего.

— Владимир Ильич, я убедительно вас прошу и даже настаиваю на сопровождении вас охраной, — твёрдо сказал Дзержинский. — В конце концов, я обращусь в ЦК, чтобы вас убедили подчиниться партийной дисциплине.

— В этот раз склонен с вами согласиться, Феликс Эдмундович, — ответил Ленин серьёзно. — Если бы не молодой товарищ, всё могло бы кончиться худо, — и Ленин показал ладонью в мою сторону. — Моя пуля, знаете ли, досталась ему.

Председатель ВЧК повернулся ко мне. Я сделал попытку приподняться со стула, но Дзержинский приостановил моё движение.

— Не вставайте, товарищ, — он взял второй стул, поставил рядом со мной и сел на него. — Дзержинский, — представился он.

— Кузнецов моя фамилия, — ответил я, — вот мои бумаги, — и полез правой рукой доставать документы из внутреннего кармана пиджака. Вынул командировочное предписание и разрешение на отпуск за подписью Сталина и вручил Дзержинскому.

— Везли хлеб в столицу? — глядя на предписание, спросил Феликс Эдмундович.

— Да, вот до Петрограда довёз, — я одной рукой пытался развернуть сложенный вчетверо акт приёмки хлеба от наркомпрода Северной коммуны.

— Позвольте я, — Дзержинский взял у меня из руки листочек, развернул его и прочёл. — А в Москве по обратной дороге решили задержаться?

— Товарищ Сталин мне отпуск разрешил, — ответил я. — В Москве я живу. Отсюда в полк ЧК мобилизовали. А вообще я из рабоче-крестьянской уголовно-розыскной милиции, — рассказал о себе еще немного, подумав, что лишь бы он дальше про более ранние года не спрашивал, иначе придётся амнезию симулировать.

Для подтверждения своих слов я показал сохранившееся у меня удостоверение от Розенталя. Дзержинский взглянул на дату:

— В милиции вы с зимы.

— Ну да, — согласился я, — давно уже работаю. А как работаю, это у товарища Розенталя можно спросить.

— А в полк ЧК как попали? — поинтересовался Дзержинский.

— Товарищ Петерсонс из ЧК Городского района направил, — пожав здоровым плечом, ответил я. — Приходилось с ним сталкиваться. Анархистов разоружали на Малой Дмитровке, Савинкова выслеживали.

— Розенталь и Петерсонс… Кузнецов, — Дзержинский своим почти немигающим взглядом посмотрел на меня в упор, что-то вспоминая. — Вы были летом в Ярославле?

— Было такое, с напарником, по служебным делам, — не стал отнекиваться я, — аккурат в момент тамошнего мятежа.

— Я вспомнил рапорты о ярославских событиях, — сообщил Председатель ВЧК, — там упоминалась ваша фамилия, и ещё одного сотрудника уголовно-розыскной милиции.

— Никитин это, напарник мой, — кивнул я. — Тоже в Красной армии сейчас, мобилизовали. — у меня уже стал слегка заплетаться язык и откуда-то накатила слабость.

— Мы с вами на днях ещё подробно побеседуем, — сказал Дзержинский, заметив моё состояние и вставая со стула. — Обязательно приходите и найдите меня в помещении ВЧК. Отдыхайте, товарищ Кузнецов.

Я тоже поднялся на ноги, покачнувшись и схватившись за спинку стула правой рукой.

— Вы, товарищ, до дома сможете добраться? — спросил меня Ленин, присутствовавший при нашем кратком разговоре с Дзержинским.

— Как-нибудь доберусь, товарищ Ленин, — попытался бодриться я, но был им энергично прерван:

— Нет, не возражайте! Степан Казимирович, — обратился Ленин к шофёру, — будьте добры, отвезите, раненного молодого товарища до дому.

— Хорошо, Владимир Ильич, — ответил Гиль, шагнул к двери и остановился, ожидая меня.

Я смущенно поблагодарил, попрощался с присутствующими и вслед за шофёром вышел за дверь. Предложение Ленина было очень кстати. Сил уже не чувствовалось, и добираться домой по темнеющей вечерней Москве мне было бы и вправду не так уж легко. Ещё пришлось бы пропуск на выход из Кремля заказывать, пешком бы меня никто через ворота не выпустил.

До дому меня Гиль довёз довольно быстро. Остановился в темноте у подъезда, не глуша мотор, подождал пока я выползу из машины, дружелюбно мне кивнул своей головой в кожаной фуражке и отъехал под звуки нескольких резких хлопков выхлопной системы автомобиля. И чего я на него взъелся тогда на заводе Михельсона? Он же не охранник, он шофёр из бывшего Императорского гаража. Да и никто здесь не знает, что такое охрана государственных деятелей, нет такой службы и навыков таких ещё не появилось несмотря на годы народовольческого и эсеровского террора. Кому как повезёт, так и охраняются. (Александр Кузнецов ошибается, во всяком случае, в вопросе охраны царя. Существовали службы охраны Российского императора: col1_0 конвой, Дворцовая полиция, а с 1906 года Особый отряд охраны, который обеспечивавший физическую безопасность царя при выездах за территорию дворцовых резиденций. — прим. автора)

Поплёлся по тёмной лестнице к себе домой. Начал ковыряться ключом и открывать дверь, как вдруг дверь распахнулась сама. На пороге стояла встревоженная Лиза. Увидела спрятанную под пиджаком руку, углядела запачканную побуревшей кровью дырку на пиджачном рукаве и побледнела. Я ж вроде предупреждал, что могу поздно прийти, а вот поди ж ты, всё равно волновалась. На душе стало тепло и чуточку стыдно, и я попытался ей ободряюще улыбнуться.

— Сашенька, что с тобой? — кинулась она ко мне, схватив за здоровую руку и с опасением глядя на раненую.

— Да вот, солнышко, не поверишь, на митинг ходил Ленина послушать, — пытался отшутиться я.

— Что же там у народа до перестрелки дошло? — с удивлением спросила она. — Или это бандиты по дороге напали? — предположила она более вероятную причину.

— Нет, ни то и ни другое, — ответил ей входя, снимая пиджак и морщась от движения рукой. — На Ленина на митинге покушались, я это покушение сорвал, но и самого пуля краешком задела. Лизонька, не волнуйся, доктор уже осмотрел и повязку, как видишь, наложил, ничего страшного, по касательной кожу поцарапало, — поспешил успокоить я девушку.

— Слава Богу! — у Лизы отлегло от сердца, хотя она всё ещё с небольшим сомнением смотрела на мою замотанную руку. — А что ты на митинг ходил и мне не сказал? — перешла взволнованная девушка в наступление. — Вместе бы пошли, я бы с тобой тогда была.

— Да вот, предполагал, что Ленин может быть, но точно не знал, хотел сам сначала посмотреть, — уклончиво ответил я. — Вдруг и отменилось бы, или кто другой приехал. В другой раз вместе сходим, обязательно, — пообещал я. — А так подумал, что интересно послушать, что народу говорят, чего ждать.

— Да, мне тоже хочется нового узнать, — поуспокоившись, согласилась Лиза, — я на митинги одна не ходила, как-то неловко мне одной было, без тебя.

Лиза, конечно, другое имела в виду, когда упрекала меня в том, что вчера я не взял её на завод Михельсона. Но что-то подзапустил я культурную программу для своей девушки, подумал я. Вначале понятно, переезд, новая работа, обустройство на новом месте. Вечерние рейды у меня и служебные надобности, но ведь потом бывали и свободные вечера. Да, и нечастые книги, и газеты мы читали, друг другом занимались ко взаимному огромному удовольствию, но этим же жизнь не ограничивается. Лиза у меня молодая, образованная, активная. Телевизора нет, так хоть в общественные места её сводить для новых впечатлений, в театр, в синематограф или, там, на митинг? Сделал зарубку в памяти, что надо этим обязательно озаботиться, если всё хорошо в ближайшее время сложится. И про театры узнать, работают ли они сейчас. Вот, вспомнил, можно ещё на поэтические и литературные вечера с Лизой сходить, может ей понравится. В это время такие собрания, кажется, часто устраивались, где поэты и писатели, как известные, так и молодые, читали свои произведения перед публикой. Там можно и будущих классиков повстречать: Маяковского, который переедет в Москву, правда, не помню когда, или Есенина.

Лиза принялась хлопотать вокруг болезного и однорукого меня. Помогла мне освободиться от портупеи, усадила за стол, налила горячего чаю и положила мне в миску картошки с капустой, взяла мой пиджак, замыла на нём кровь холодной водой и повесила сушиться. Потом села рядом со мной за стол и так и сидела молча, опираясь своим милым личиком на поставленную локтем на стол руку и тихо улыбалась чему-то, глядя как я ем.

— Чему ты так улыбаешься? — спросил я, смотря на неё и сам невольно расплываясь в улыбке.

— Радуюсь, — тепло ответила Лиза. — Много ли человеку нужно для счастья…

Я согласно промолчал. Всё понятно, что тут ещё скажешь.

Уже когда убирали и мыли посуду, вернее, Лиза убирала, я попытался влезть с помощью, но был отправлен обратно за стол, Лиза вдруг внезапно нахмурилась, будто вспомнив что-то.

— Что-то сегодня случилось, солнышко? — заметил я.

— Нет, сегодня не случилось, но… Рогова нашли, убитым. Часть девиц из нашей канцелярии шушукались и на меня с опаской поглядывали. И Розенталь приходил, про тебя выспрашивал и смотрел как-то не так, нехорошо.

— Я сам к нему завтра утром зайду, — сказал я уверенным тоном. — Ничего он не знает и не сделает. Ты же не бойся и отпирайся от всего. Кроме неясных подозрений на уровне слухов ни у кого ничего иметься не может.

Подошёл к Лизе, обнял её здоровой рукой, прижал к себе. Она прильнула, положила голову мне на плечо и замерла. Погладил её по затылку, провёл рукой по её тёмным волосам, поцеловал макушку:

— Всё будет хорошо, моё солнышко, — сказал я тихо. — Вот увидишь.

Лиза согласно шевельнула головой и обхватила меня обеими руками. Так и стояли мы несколько минут. Я гладил её и шептал всякие ласковые слова, она прижималась всем телом и не хотела отпускать. В конце концов она оторвалась, успокоенная, и стала расстилать постель. А вот я был внутри на самом деле не так уж уверен, как ей говорил. Кто знает, что этому Розенталю стало известно. Однако с другой стороны, обнаруживаемых следов мы не оставили, видеть никто нас не видел, а подозрения свои пусть оставят себе. Ладно, завтра посмотрим, подумал я и отправился спать.

На следующее утро мы с Лизой выдвинулись из дома и зашагали на Третий Знаменский. Лиза держалась за мою руку и уверенно шла, постукивая невысокими каблуками туфелек по мостовой. Слегка ноющая раненая моя рука скрывалась под накинутым поверх пиджаком, который был Лизой в месте пулевого ранения застиран и заштопан, и я чувствовал тёплую благодарность своей девушке, что и не преминул выразить ей утром и словами, и действиями. С утра было прохладно, сентябрьские ночи уже становились холодными, так что я слегка ёжился под расстёгнутым лёгким пиджаком, но солнце должно было нагреть воздух к полудню. До уголовно-розыскной милиции мы дошли как всегда быстро, я довёл Лизу до двери в её канцелярию, а сам направился к Розенталю.

Комиссар милиции оказался на своём месте. Он сухо поздоровался в ответ на моё приветствие, увидел мою раненую руку, сжал челюсти и принялся сверлить глазами. Я выждал минуту, поиграв в гляделки, потом сказал:

— Я так понимаю, нормального разговора у нас почему-то не получается. У вас, товарищ Розенталь, ко мне какая-то неприязнь случилась, что вы так на меня уставились.

Розенталь скривился:

— Кузнецов, сдай сюда револьвер.

— Не вы мне его давали, не вам и отбирать. И я вам сейчас не подчиняюсь, — парировал я. — И для начала такого душевного разговора, хотел бы узнать чем обязан такому приёму.

Рука Рознеталя дёрнулась было к револьверной кобуре на поясе, но что-то его остановило, то ли мысль, что я стреляю всяко лучше и быстрее его, то ли подумал, что это будет не лучший выход из ситуации. Розенталь разлепил сжатые губы и выдавил:

— Какие у тебя были отношения с Роговым?

— Я одного Рогова знаю, из соседней группы, мартыновской. С ним – никакие, помню только такого и всё, — пожал плечами я.

— Убили его третьего дня, — прищурился Розенталь, — ничего не скажешь по этому поводу?

— Где убили-то? В перестрелке, в облаве?

— Вечером подстерегли и убили, — сказал комиссар, смотря в упор на меня. — И ты в тот вечер в Москве появился, в милицию заглядывал. Тебя видели, когда ты Соколову свою искал.

— И что? — спросил я. — Что-то не понимаю изгибов ваших мыслей.

— А то, что Рогов проявлял к ней настойчивое внимание, как девицы рассказывали, — ответил Розенталь.

— Это что ж получается, я на фронт, а он к моей жене клинья подбивать? — возмущённо заявил я. — И я ещё жалеть должон, что его убили на днях?

— А не ты ли его убил? — пояснил наконец свои обвинения комиссар милиции. — Приехал в Москву, узнал о попытках Рогова, подстерёг и убил, из ревности.

"Что-то Розенталь допрос совсем неправильно ведёт, — подумал я. — Кто ж так спрашивает".

— И ранен ты внезапно оказался, а когда приехал, невредим был, — добавил комиссар. — Рогов в тебя стрелял, но ранил, а ты его уложил, в сердце единственным выстрелом, ты же всегда метко стрелял.

"Не единственным и не в сердце", — чуть было не ляпнул я, но вовремя спохватился. Хорош я, комиссара критиковал, а сам чуть по-глупому себя не выдал, я же не мог знать, сколько раз в Рогова стреляли. А Розенталь-то каков! Помолчал немного, глядя на Розенталя, потом начал говорить:

— То есть вы считаете, что я по служебной надобности неожиданно прибыв в Москву, в тот же вечер успел узнать, что этот Рогов домогается до моей жены, и успел тут же найти и подстеречь где-то Рогова? Я даже не знаю, где он жил, чтобы его у дома выслеживать.

— Его не у дома убили, — заметил комиссар.

— Ну тогда тем более, — усилил своё утверждение я. — Где его в Москве искать? Что касательно ранения. Советую вам позвонить товарищу Дзержинскому в ЧК и узнать, где я получил эту рану. Вон, аппарат у вас на столе. Звоните тотчас, чтобы боле не сумневаться.

Розенталь протянул руку к телефону, не отводя от меня взгляда, как будто ожидал, что я вытворю невесть что, снял трубку, крутанул ручку и назвал телефонистке номер ВЧК. На том конце провода ответили, и комиссар попросил к телефону Дзержинского. Железный Феликс, видимо, оказался в здании ВЧК, и через какое-то время Розенталь начал говорить в трубку:

— Здравствуйте, товарищ Дзержинский. Это Розенталь из уголовно-розыскной милиции…

— У вас ко мне тоже вопрос, товарищ Дзержинский? Благодарю. Вопрос мой насчёт ранения моего бывшего сотрудника Кузнецова…

— Ах, и у вас тоже о нём?.. А что случилось?…

— В товарища Ленина?! Контры, буржуи недобитые!.. Расстреливать их всех надо!.. — стукнул Розенталь кулаком по столу.

— Да, товарищ Дзержинский, только строго по революционному суду…

— Что? Кузнецов?! Да?!..

— Да… Очень способный товарищ, один из лучших…

— Раскрываемость у товарища Кузнецова с напарником была хорошая… Да, с товарищем Никитиным… Оба были в Ярославле…

— Сейчас оба мобилизованы в рабоче-крестьянскую Красную Армию…

— Да, товарищ Дзержинский. Обязательно передам товарищу Кузнецову…

— Всего доброго!..

Розенталь положил трубку, посмотрел на меня исподлобья, помялся и выдавил из себя:

— Извини, товарищ Кузнецов. Подозрения оказались необоснованны…

— Бывает… — пожал я плечом.

— Пойми правильно. Рогов неплохо справлялся. Хороший сотрудник был. И раскрываемость у него была выше среднего. Крупных банд не брал, но мелкие преступления раскрывались, — словно попытался оправдываться комиссар. "Понятно, мелочь хитровцы сливали, а сами большие куши хапали", — подумал я и сказал, чтобы что-то ответить:

— Ну, раз непоняток у нас с вами больше нету, — я стал поворачиваться, чтобы уходить.

— Товарищ Дзержинский просил тебе передать, что хочет с тобой встретиться. Зайди к нему в ближайшее время, — сказал Розенталь.

— Понял. Зайду, чего ж не зайти, — кивнул я. — Ну, бывайте тут.

Розенталь тоже что-то пробурчал напоследок, и я вышел, плотно закрыв за собой дверь. Встал, прислонился к стене, еле слышно выдохнул, вытер лоб. Постоял немного, потом медленно пошел в сторону канцелярии, пока никто не прошёл по коридору и не увидел меня, без сил стоящего у стенки. С Розенталем не очень хорошо расстались, жаль, хотя отношения у нас и так-то не особо складывались. Скоро Розенталя переведут на другую работу, как я помнил, в республике создадут отделы уголовного розыска, а первым начальником МУРа станет моряк-балтиец Александр Трепалов, под руководством и при личном участии которого и были разгромлены все крупные многочисленные московские банды Гражданской войны.

Подойдя к рабочей комнате Лизы я уже перевёл дух, поэтому когда я открыл дверь, просунувшись в проём здоровым плечом, вид у меня был бодрый. Поздоровался с присутствующими, улыбнулся Лизе и помахал ей рукой.

— Я от товарища Розенталя. Всё в порядке, ему товарищ Дзержинский звонил, просил меня прийти по одному важному делу. Так что сейчас я в ВЧК, вечером приду, — сказал я при всех, чтобы не было больше инсинуаций и слухов насчет нас с Лизой и Рогова. Сидевшая с нахмуренными бровями на насупленном личике Лиза обрадованно засияла и закивала своей красивой головкой. Потом помахала мне ладошкой, и я прикрыл дверь канцелярии. Ну что ж, теперь в ВЧК.

Визита в ВЧК и самого Дзержинского я не очень опасался, по крайней мере, пока. Ну, во-первых, избавив вождя мирового пролетариата от предназначенной ему пули, я стал сиюминутным, правда, но своего рода героем, и, значит, не должен я навлечь никаких подозрений, а ровно наоборот. Во-вторых, думал я, не должна моя личность представлять никакого дополнительного интереса для Чрезвычайной комиссии и для верхушки большевиков. Да кто я такой в их глазах? Бывший солдат, бывший крестьянин, беспартийный, не занимавшийся политикой, полуграмотный красноармеец. Да таких сейчас миллионы, вовлеченных в революцию бывших крестьян. А в-третьих, ни Дзержинский, ни кто-либо в "кровавой" ВЧК не стали бы ничего враждебного со мной предпринимать без явных доказательств контрреволюционной деятельности. Я ж не из имущих классов и не бывший офицер, чтобы меня априори в чём-то подозревать.

Те, кто рисовали в моём прошлом мире Дзержинского как "палача", как мне кажется, безбожно врали и творили миф в угоду чьим-то политическим взглядам конъюнктуре. С современной точки зрения, что можно поставить в вину Дзержинскому, так это его отстаивание в спорах с наркомюстом и ревтрибуналом права для ВЧК выносить приговоры, относясь к части собственных граждан как будто к врагам по законам военного времени. После многих мирных лет такое кажется нам жестоким и сильным превышением полномочий, однако тогда в ситуации краха прежней системы судопроизводства и юриспруденции пришедшим к власти революционерам это было совсем не ясно, особенно в условиях войны и вооруженного сопротивления части населения. В прежней реальности 2 сентября 1918 года постановлением ВЦИК Советская республика была объявлена военным лагерем, а сейчас я не знаю, произойдёт ли это здесь, в этом мире. Через несколько дней узнаю, но, как мне кажется, положение сейчас не такое тяжёлое, и покушение на Ленина не удалось, так что посмотрим.

В моём прошлом даже автор книги о "красном терроре" С. П. Мельгунов, которого допрашивал Дзержинский, не смог сказать лично о нём в своих воспоминаниях ничего плохого. К слову сказать, допрашивался тогда Мельгунов в сентябре 1918 года, вскоре после убийства Урицкого, ранения Ленина и объявления "красного террора". Историк Мельгунов был активным членом антисоветского "Союза Возрождения", но у ВЧК против него не было никаких явных улик, и вскоре Мельгунов был выпущен. За всё время жизни в Советской России до своей эмиграции участник антисоветских подпольных организаций Мельгунов арестовывался пять раз. Что можно сказать о таком "красном терроре", когда подобного подпольщика ВЧК не только арестовывала, но ведь соответственно и выпускала потом без последствий столько же раз? Так и хочется сказать: "Пять раз, Карл!" Хотя, если верить книге самого Мельгунова о "красном терроре", его должны были бы все пять раз расстреливать с жестокими пытками.

Кстати, именно пыток в ВЧК я совершенно не боялся, по причине запрета таковых в ВЧК в принципе. Дзержинский, насколько я когда-то читал, был ярым противником истязаний и прочих методов физического воздействия. Пытки категорически исключались не только лично Дзержинским, но многими другими лидерами большевиков и левых эсеров. В моём мире в октябре 1918 года ЦК партии большевиков осудил публицистическую статью партийных руководителей города Нолинска, призвавшую начать использовать пытки по отношению к контрреволюционерам, а само партийное печатное издание, выпустившее статью, закрыли. И как я помнил из моей прошлой истории, осенью 1918 года Дзержинским была проведена чистка ЧК от случайных людей, аферистов, и около 60 чекистов, совершивших должностные преступления, было расстреляно. По воспоминаниям того же Мельгунова во время своих арестов он сталкивался среди таких же как он арестованных и с бывшим чекистом, и с бывшим комиссаром, и красноармейцами и с "революционным" матросом, схваченным за зверства. Как нашёл позднее один из историков, при Дзержинском была особая группа верных чекистов, раскрывавшая злоупотребления госчиновников, бюрократов, взяточников и насильников, рядящихся в "коммунистические одежды".

Хотя, пожалуй, не стоит мне благодушествовать и считать первых чекистов эдакими добряками. Если бы имелись какие-либо доказательства контрреволюционной деятельности или уголовного преступления в ВЧК могут запросто и расстрелять, подумал я. Причём в это хаотичное бурлящее время и расстрелы могли быть непредсказуемыми, в зависимости от ситуации или личности. Как я читал когда-то в той жизни, за первое полугодие 1918 года все ЧК страны расстреляли около 200 человек, причём большинство за бандитизм и прочие уголовные преступления, а когда в прошлой реальности после мятежа левых эсеров ВЧК вместо Дзержинского временно возглавил Петерс, чрезвычайные комиссии по России расстреляли тогда за один июль немного более 150 человек и за август уже 400. Правда, это происходило уже в более тяжёлой и тревожной обстановке: после убийства Володарского в июне, после Ярославского восстания и в разгар мятежа чехословацкого корпуса. Даже наказания преступникам без налаженной судебной системы часто определялись в то время случайно, в зависимости от сложившейся обстановки. В предыдущей моей реальности после ранения Ленина на местах по собственному почину произошло ужесточение наказаний за все, в том числе и за уголовные преступления, и случился стихийный всплеск расстрелов как контрреволюционеров, так и уголовников, и, к сожалению, даже просто подозреваемых в контрреволюционной деятельности в связи с происхождением или бывшим офицерским званием. Такие самочинные расстрелы проводились тогда, в том, другом сентябре 1918 года во многих городах и посёлках безо всяких указов из центра и даже не обязательно органами ЧК, как реакция на покушения и на угрозу Советской власти. В этом мире подобного развития событий, к счастью, удалось избежать.

А я тем временем подходил к зданию ВЧК. Всероссийская Чрезвычайная Комиссия в это время находилась не в ставшим позднее известным бывшем доходном доме страхового общества "Россия" на Большой Лубянке дом 2, но была, однако, на той же улице Большая Лубянка. ВЧК сейчас размещалась по адресу дом 11 дальше по улице и занимала трёхэтажный дом также бывшего страхового общества "Якорь", а в так называемый "Большой Дом" в начале улицы должна будет переехать гораздо позже, к середине 1919 года.

На входе меня остановил вооружённый матрос. На вопрос к кому направляюсь я назвал Дзержинского, сказал свою фамилию, пояснив, что из уголовно-розыскной милиции и встав в стороне, принялся ждать, пока матрос получит насчёт меня указания. Через небольшое время он мне предложил самому подняться наверх и объяснил, где находится кабинет Председателя ВЧК. Поднявшись по двухмаршевой лестнице на один этаж, я подошёл к повороту коридора. Председатель ВЧК занимал угловой кабинет на втором этаже. Постучавшись и услышав в ответ "Да, да, входите", я потянул на себя двустворчатую деревянную дверь. За ней увидел Дзержинского во всё той же солдатской форме, держащим в руке медный чайник литра на два.

— Товарищ Кузнецов, здравствуйте, проходите, — поприветствовал меня хозяин кабинета. — Хотите чаю?

— Благодарствую, не откажусь, — ответил я входя в комнату и с любопытством оглядывая её. В её стенах с двух угловых сторон были узкие и высокие окна, у одной из стен стоял высокий металлический шкаф, оставшийся, видимо, от прежних хозяев здания. У другой стены стояла раздвижная ширма, из-за которой виднелась металлическая кровать, застеленная серым солдатским одеялом. На крючке вешалки висели шинель и фуражка.

Дзержинский показал мне рукой на стул, стоявший рядом со сдвинутыми канцелярскими столами. На деревянных столешницах было разложено множество бумаг, на столе стояли два вычурных по нынешнему времени телефона, а ещё один висел на стене. Кроме бумаг на столе находился письменный прибор с чернильницей и пресс-папье. Сам Дзержинский взял с тумбочки у стены два стоявших на блюдцах гранёных стакана, разлил в них кипяток из медного чайника, затем добавил в них заваренный чай из простенького керамического чайничка. Чай был пустой, без сахара и хлеба, но, как я понимаю, Дзержинский не использовал своё служебное положение и питался обычным пайком, который был вряд ли сильно лучше моего красноармейского, всё же Феликс не барствующий глава Петросовета Зиновьев. Но даже просто горячий чай был как нельзя кстати, так как в этом здании с толстыми стенами было холодновато, да и на улице было прохладно.

Мы уселись у бокового стола, я взял в здоровую руку за верхний краешек стакан, и мы отхлебнули обжигающий напиток. Я не удержался и, кхекнув, с шумом выдохнул, на что-то Дзержинский понимающе усмехнулся. За чаем чекист начал расспрашивать меня о службе в милиции, обезвреживании бандитов, вспомнили о разоружении анархистов, затем разговор переключился на поиски Савинкова и наши с Никитиным приключениях в Ярославле. Расспросил меня Дзержинский и о Царицыне, и я рассказал в общих чертах о раскрытии там подпольной офицерской организации, всё равно начальник Царицынской ЧК Червяков мог что-то и сам сообщить Дзержинскому. На третьем стакане чая этого долго разговора Дзержинский сделал мне предложение, от которого, как он понимал, я не имел права отказываться:

— Товарищ Кузнецов, переходите к нам в ЧК. Нам нужны такие люди. Здесь, в ЧК мы имеем сейчас важный фронт борьбы за революцию!

Я опешил, не готов был я к такому неожиданному предложению. И ответственность здесь выше, и на виду будешь. К тому же неизвестно, как потом повернётся, вдруг начнут чистки проводить и о моём прошлом разузнавать. А сейчас что мне делать, как отвечать? Или согласиться? В ВЧК под начальством самого Дзержинского может быть наоборот безопасней, и возможностей для влияния на историю больше может предоставиться.

— Так, товарищ Дзержинский, как же так, я же беспартийный? — спросил я удивлённо. — Никогда политикой не занимался и в партиях не состоял.

— Главное, товарищ Кузнецов, — ответил Дзержинский, — что вы твёрдо стоите за революцию и за нашу Советскую власть. Проявите себя, и я готов дать вам рекомендацию в партию большевиков. Я телеграфирую в Царицын, что вы переводитесь в распоряжение ВЧК.

Я подумал немного, а потом медленно сказал:

— Это, товарищ, Дзержинский, большое, серьёзное предложение. Только загвоздка одна есть.

— Какая загвоздка вам препятствует, товарищ Кузнецов? — спросил мой собеседник.

— Я слово дал, — сказал я.

— Кому? Какое слово? Что вы не поступите на службу в ВЧК? — в свою очередь удивился Дзержинский.

— Товарищу Сталину, — ответил я. — Когда его про отпуск спрашивал. Я обещал, что вернусь потом в Царицын.

Дзержинский замолчал, потом согласно на мгновение прикрыл глаза:

— Да, это уважительная причина, товарищ Кузнецов, слово надо держать. Я, признаюсь, думал вам поручить организацию охраны Владимира Ильича, раз вы очень вовремя предотвратили от него недавнее покушение.

— Если дозволите, товарищ Дзержинский, то есть у меня мысли кой-какие об этом… — несколько смущённо тем, что отказал Дзержинскому, произнёс я.

— Готов вас внимательно выслушать, — откликнулся Дзержинский, посмотрев прямо на меня.

Высказал ему свою идею, что шофёр охранником быть не может, он занят автомобилем, в дороге у него даже руки заняты управлением, да и во время остановки его задача не отстреливаться, а тронуться с места и уехать, увозя охраняемого от нападения. Нужен дополнительный настоящий охранник, находящийся всё время рядом с человеком и способный уберечь и укрыть его от угрозы и открыть ответный огонь при необходимости. С этими, в общем-то простыми мыслями Дзержинский сразу согласился. Далее я заметил, что любой умеющий палить из нагана не подойдёт. Нужен сотрудник с опытом вооружённых столкновений с бандитами, например из милиции или ЧК, решительный, находчивый и не теряющийся в сложных ситуациях, метко стреляющий, а кроме того наблюдательный, чтобы успеть заранее обнаружить угрозу. Ему придётся смотреть на окружающих, отслеживать их поведение и действия. Перед покушением даже эсер-террорист может вести себя необычно и отличаться от окружающих, что можно заметить.

— Замечательно, — сказал Дзержинский, — значит, решим так. Вы же пробудете в Москве некоторое время до излечения?

— Ну да, наверное, пока рука слегка заживёт, — покивал я.

— Тогда я телеграфирую в Царицын, что вы немного задержитесь по причине ранения. Соберем группу проверенных товарищей, и вы в эти дни организуете с ними занятия. По всем вашим мыслям. По рукам?

— По рукам, товарищ Дзержинский, — теперь уже без сомнений согласился я.

В завершение разговора Председатель ВЧК попросил меня описать на бумаге вчерашнее происшествие с покушением на Ленина и предложил воспользоваться своим стоящим на столе письменным прибором. Я замялся:

— Товарищ Дзержинский, а карандашом можно? Не приучен я чернилами писать, буквы совсем корявые получаются, и то клякса, то бумага рвётся, — честно признался я.

Дзержинский не возражал, и я, поместившись сбоку от стола ПредВЧК, начал писать сочинение на тему "как я провёл вчерашний вечер". Вопросов, почему я оказался на заводе Михельсона, я не опасался. Известно было, что по пятницам в некоторых местах Москвы, в том числе и на заводе Михельсона, лидеры правящих партий, большевиков и левых эсеров, и видные лица Советской власти выступают на митингах перед народом. Ну а то, что в эту пятницу выступал Ленин, ну мне так повезло. Исписав короткими простыми предложениями две тетрадных страницы своим полупечатным почерком без "ятей" и "еров", а также сделав несколько намеренных ошибок, я отдал заполненный с обеих сторон листок Дзержинскому. Тот оторвался от прочтения каких-то документов, вложил листок в картонную папку, объяснив, что будет знакомиться со всеми материалами позже. Дзержинский выписал мне пропуск на выход и, встав из-за стола, пожал мне руку и предложил зайти к нему в ВЧК послезавтра с утра. Я подтвердил, что обязательно приду, попрощался и шагнул к двери. Потом вспомнив кое-что, оглядел кабинет ПредВЧК и сказал:

— Хороший у вас кабинет, товарищ Дзержинский. Не обижайтесь только, однако я бы посоветовал его поменять на другой.

— Почему вы так считаете? — поинтересовался Дзержинский, подняв голову от бумаг.

— Второй этаж, окна на улицу. Вас здесь видно может быть, и на совещания коллегии ВЧК небось собираетесь, вечерами свет горит. Если бы я был контрреволюционером и затаил зло на ЧК, я бы кинул с улицы пару гранат в окно, как мы с товарищами Громовым и Никитиным в Ярославле проделали. И всем здесь каюк наступит. И вам, товарищ Дзержинский, и вашим товарищам.

Дзержинский задумался на секунду и согласно качнул головой:

— Благодарю вас за ваше предупреждение, товарищ Кузнецов. Мы обязательно его учтём.

Спустившись по бывшей когда-то роскошной лестнице к выходу, я показал матросу пропуск и вышел на улицу. Вдохнул полной грудью, улыбнулся плывущим по небу облакам. А жизнь-то наладилась! Подозрений нет, у Дзержинского я на хорошем счету. И в Москве с Лизой какое-то время побуду. Хорошо! Поправил пиджак, накинутый поверх левого плеча, переместил слегка поудобнее руку на перевязи и зашагал домой. Попробую одной рукой ужин нам приготовить, а там и Лиза придёт.

В воскресенье мы с Лизой отсыпались, отдыхали, бродили по зелёным бульварам и, как сказали бы в моём прошлом времени, гуляли "по старой Москве". Сейчас в это время Москва не такая уж "старая" и многим кажется обычной, но от этого смотрится не менее уютной и привлекательной.

Ну а в понедельник с утра в ВЧК, и там до вечера, и в последующие дни тоже, "как на работу". Занимался с группой из четырёх выделенных Дзержинским чекистов. Трое достаточно молодых, не старше меня нынешнего, один постарше, с опытом уличных боёв в Москве в 1905 году. В перестрелках участвовали все, кто с полицией, кто с бандами, кто-то во время подпольной работы на захваченной германскими войсками Украине, так что опыт есть. Начал с удобного ношения и быстрого выхватывания оружия. Моей поясной и подмышечной кобурами поразились, но сначала в негативном смысле – зачем такой огород городить? Понимание пришло чуток попозже, когда предложил посоревноваться, кто раньше окажется с готовым к бою оружием в руках. Против удобного снаряжения и моих наработанных навыков никто из них ничего сделать не смог, особенно когда закрытая кобура у кого-то не захотела быстро расстегнуться, или курок нагана за карман пиджака при вынимании зацепился или заткнутый за пояс револьвер выпадал при резких движениях в неподходящий момент. В общем, озадачил их устройством себе амуниции ношения оружия и тренировкой быстро выхватывать. Наличие финки у меня их удивило, но все вопросы отпали, когда рассказал, как она нам с Никитным и Громовым в Ярославле жизни спасла.

Дальше пошла наработка навыков наблюдения за людьми, выезжали на митинги, смотрели как кто себя ведёт. Проводили "практические" занятия, когда одному нужно было угадать, кто из остальных "готовится к покушению", в то время как другие вели себя как обычная публика. Прорабатывали возможности попыток нападения на охраняемых людей и как эти попытки можно предотвратить. Учились работе в паре, вести наблюдению по секторам или на ближнюю и дальнюю зону. Выписывали правила при выходе из автомобиля, посадке в него, при поездке или пешем сопровождении. Настоял на том, чтобы заранее знакомились с пунктами поездок охраняемого лица и изучали место, подходы, выходы. Пообщался с Гилем, водителем Ленина, объяснил требования при вождении автомобиля с пассажиром, поведение при нападении или остановке. Надеюсь, истории с задержанием автомобиля Ленина бандой Кошелькова как в моей предыдущей реальности в январе 1919 года здесь не произойдёт, а то мало ли как там могло повернуться.

Кроме работы выполнил я в эти дни и данное себе ранее обещание заняться с Лизой культурным досугом. Театральный сезон еще не начался, и в самих театрах смотреть было пока нечего, премьеры будут к ноябрю. Однако можно было ходить на артистические вечера и выступления актёров в различных залах, читавших стихи или разыгрывавших отрывки из пьес, и мы с Лизой были на одном из таких вечеров. Плата была по возможности, кто хлебом, кто маленьким мешочком муки или кусками сахара, кто поленом для печки. Артисты "подхалтуривали", и не в уничижительном смысле, а пытались подработать и прокормить себя и семью. Декрет Совнаркома "Об объединении театрального дела" о субсидировании театров будет подписан только через год, в августе 1919 года. Сходили мы как-то и на постановку пролеткультовского театрального кружка. Мне его агитационное действо показалось очень примитивным, да и Лиза, воспитанная на классике, не была в восторге от подобных экспериментов. Были два раза и в синематографе, на снятых ещё в царское время "Барышне-крестьянке" по повести Пушкина и на фильме "Миражи" по повести Л. Чарской с актрисой Верой Холодной в главной роли. Ну что могу сказать, хм, необычно, всё же немое кино надо уметь смотреть. Я-то из детства только Чарли Чаплина помнил. А Лизе очень понравилось. Читал в газетах, что снимаются новая, советская "фильма": комедия по сценарию А. Луначарского "Уплотнение" и "Барышня и хулиган" по сценарию Маяковского и с ним же в главной роли, но они выйдут только в конце этого, 1918 года, или в начале 1919.

Остальные же газетные новости не радовали. Германские войска захватили к этому времени не только Прибалтику, Белоруссию, Украину, Крым и Ростов, но и Грузию. Турецкая армия в сентябре 1918 года заняла Баку, а местные советские отряды не имели достаточно сил для сопротивления. В ответ на действия турецких войск советское правительство разорвало Брестский договор в части, касающейся Турции. Англичане, хоть также и пытались своими военными подразделениями из Персии безуспешно препятствовать захвату Баку Турцией, но вместе с тем расстреляли вывезенных против воли из Баку 26 большевистских комиссаров. В Закаспийской области в Асхабаде эсеры и меньшевики подняли вооруженное восстание и расстреляли членов Асхабадского Совнаркома, отряд красноармейцев и приехавших из Ташкента представителей Советского Туркестана. Не имея достаточно собственных сил для противостояния со столицей Туркестана восставшие эсеры и меньшевики обратились за помощью к британскому командованию из расположенной рядом Персии. Советская власть в Туркестане сохранялась, но Советский Туркестан оказался в изоляции от Советской власти в России.

В эти же дни части чехословацкого корпуса под командованием С. Н. Войцеховского и Сибирской армии Временного Сибирского Правительства под командованием генерала А. Н. Гришина-Алмазова заняли большую честь территории Урала, взяли Екатеринбург, правда, произошло это более чем на месяц позже, чем в моей прошлой реальности, но тем не менее произошло. Южный Урал еще был частично "красным", Нижний Тагил пока не был взят, и отряды Н. Д. Каширина и В. К. Блюхера оказывали белым немалое сопротивление. Командующий Восточным фронтом Красной Армии левый эсер бывший подполковник М. А. Муравьев был отозван, а на должность командующего назначен бывший полковник И. И. Вацетис. Красная армия в это время находилась в состоянии формирования, складывалась из разрозненных разновооружённых отрядов. Вспомнились прочитанные в прошлой жизни слова И. И. Вацетиса, вступившего в командование огромным растянутым фронтом: "Это не армия, это скорее кордон для ловли контрабандистов".

И ещё больше не радовали известия о терроре на Урале и в Сибири. Как и в моей бывшей реальности, сейчас в захваченном Екатеринбурге идут аресты, самосуды и расстрелы без суда. По прочитанным в прошлой жизни историческим исследованиям я помнил, что тогда в одном только Омске при Временном Сибирском правительстве, ещё до колчаковского переворота, было расстреляно около 1500 человек. В этой реальности, к счастью, удалось хотя бы избежать восстания чехословацкого корпуса в Поволжье, создания самарского КОМУЧа и связанного с этими событиями белого террора на приволжских территориях.

В связи с этими печальными новостями вспомнился мне миф, впервые созданный, кажется, тем же С. П. Мельгуновым в прошлой версии истории. Миф о целенаправленном и проводимом сверху диктаторском красном терроре и "случайном" белом терроре, объяснявшимся простыми эксцессами на местах при, так сказать, "гуманных" белых властях. Сразу в голову приходят приказ генерала Корнилова ещё в феврале 1918 года "пленных не брать" и слова адмирала Колчака летом 1918 года, еще не ставшим в то время Верховным правителем: "Гражданская война по необходимости должна быть безпощадной. Командирам я приказываю расстреливать всех захваченных коммунистов. Сейчас мы делаем ставку на штык". В прошлой версии истории в 1919 году Особое совещание Деникина перед планируемым наступлением на Москву приняло решение расстреливать всех коммунистов и членов Советов депутатов, а это немалое количество населения, несколько сотен тысяч человек по России.

Как раз в эти дни, когда я находился в Москве, в удалённых от центра губерниях страны происходили многие трагические события. 5 сентября 1918 года частями атамана И. П. Калмыкова при поддержке войск чехословацкого корпуса и японской дивизии взят Хабаровск, число жертв террора в городе к декабрю достигнет 5000 человек. 11 сентября 1918 года атаман Анненков подавляет Славгородское восстание, где убито после захвата населенного пункта до 1500 человек. 21 сентября 1918 года произойдёт Майкопская резня, учинённая генералом Покровским, которая будет длиться полтора месяца и унесёт до 4000 жизней.

С "красной" стороны вначале всё было совсем наоборот. Естественно, многие революционеры знали историю Франции, и помнили о её терроре к "врагам народа" — термине, широко применявшемся во времена Французской буржуазной революции. Но взявшие власть после свершившейся Октябрьской революции большевики и левые эсеры имели в большинстве своём пока романтические и идеалистические убеждения и питали надежды о мирном принятии Советской власти населением. Объяснение у них, в том числе и у Ленина, было в то время простое и понятное: впервые установилась диктатура большинства (то есть, всех трудящихся) над меньшинством (над так называемыми эксплуататорскими классами), и поэтому сопротивление не должно быть сильным, а бывшую буржуазию можно будет победить экономическими мерами. В конце 1917 – начале 1918 годов под честное слово выпускали генерала Краснова, многих офицеров и юнкеров. Состоялся суд над В. М. Пуришкевичем, лидером монархической партии, который после Февраля 1917 создавал промонархические подпольные организации, и в результате в начале 1918 Пуришкевича отпускают и амнистируют. Генерала Джунковского, бывшего командующего Жандармским корпусом, в ноябре 1917 сначала арестовывают, но потом отпускают и даже назначают пенсию. Проводили и неоднократные амнистии от Советской власти. В то время ревтрибунал мог оправдать, например, начальника Московского охранного отделения в чине генерала и даже устроить его на работу в банк.

Однако надежды новообразованной Советской власти не оправдались. В стране разруха и неразбериха, но Советы столкнулись в конце 1917 с саботажем и намеренными препятствиями в работе, организованным кадетами и правыми эсерами в первые месяцы после Октября. Не случайно название одной из созданных комиссий – "Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем", которая на первых порах занималась также и предотвращением спекуляций и расхищения имущества, и борьбой с бандитизмом, то есть наведением хоть какого-то порядка в рассыпающейся стране. Некоторые большевики о терроре заговаривали, и чем дальше усугублялась ситуация, тем чаще, но находились и их товарищи, им возражающие. В предыдущей реальности в Самаре перед мятежом белочехов в 1918 году не было красного террора, а отношение местной Советской власти было довольно мягким, но тем не менее там развернулся массовый террор с белой стороны при восстании чехословацкого корпуса и создании КОМУЧа.

Вот, в связи с этим, и ответ на вопрос: что было бы, если бы большевики и левые эсеры не взяли власть, а отдали её Учредительному собранию? Можно проверить по событиям моей прошлой истории – КОМУЧ на Волге и Временное Сибирское правительство в Омске, затем объединённая Уфимская Директория. Они довольно быстро пришли к той же монополии на хлебную торговлю, к той же принудительной мобилизации в армию, что и Советы. Террор над населением на этих территориях "учредиловок" начался намного раньше и был намного более жестокий, чем большевистский в то же самое время. В итоге, все эти правительства не смогли укрепить свою экономику, не смогли упрочить свою власть, столкнувшись с народным сопротивлением, и проиграли военную кампанию, несмотря на участие на своей стороне десятков тысяч солдат из чехословацкого корпуса и помощь стран Антанты.

Советская власть естественно не оставалась безучастной к попыткам её насильственного свержения, к проявлениям со стороны белых жестокости к своим сторонникам, к казням и репрессиям на захваченных белыми территориях. После раскрытых во многих городах России заговорщических антисоветских организаций, восстания в Ярославле и появления нескольких Временных правительств летом 1918 года начались гонения против офицерства. Именно бывшие офицеры были самым пострадавшим в репрессиях со стороны чрезвычайных комиссий слоем населения, а вовсе не бывшие имущие классы и не интеллигенция. Это и понятно, так как офицеры были самыми деятельными и решительными членами многих как антисоветских подпольных организаций, так и властей на белых территориях, и многие из них придерживались поначалу политических взглядов кадетов или эсеров, а позже сместились в сторону военной диктатуры.

Взаимное озлобление нарастало, и стала распространяться жестокая практика взятия заложников с возможной их последующей казнью. Заложников начал брать и атаман Дутов в Оренбурге в конце 1917 года, и Покровский на Кубани в начале 1918, расцвет же её, вместе с организацией концентрационных лагерей, произошёл во время мятежа чехословацкого корпуса в образованных "белых" правительствах. Советская власть летом 1918 года также стала повсеместно регистрировать бывших офицеров на своей территории и в дальнейшем брать часть из них в заложники. Многие из них в предыдущем варианте истории были расстреляны после ранения Ленина.

В сентябре у меня подходили к концу дни, отведённые на отпуск и выздоровление. Пора возвращаться в Царицын, благо сообщение с ним восстановилось. Рукой можно было двигать без больших болезненных ощущений, задачу по экспресс-подготовке людей для охраны лидеров Советов я как мог выполнил. Надо ехать.

Дзержинский выписал справку, что я находился на излечении, попутно выполняя важное поручение по линии ВЧК, и кроме того, спросив, в чём я нуждаюсь, добился выделения мне комплекта военной формы, а то моя гимнастёрка пострадала при обработке раны, да и вся моя старая форма была уже довольно поношенная. Хотел я ещё и куртку кожаную попросить, очень удобная и практичная вещь, вши в ней не заводятся, но не решился наглеть.

Лиза собрала мне продуктов в дорогу, чуть-чуть поревела, потом я её успокаивал, и вот рано утром я потопал к Саратовскому вокзалу с предписанием погрузиться в любой, отправлявшийся в Царицын эшелон. Составы ходили, место в теплушке нашлось, дорога пролетела быстро, быстрее первой поездки, когда я ехал с полком в неизвестность.

Вот и город на Волге, куда наш поезд пришёл около полудня. Первым делом сунулся было к Сталину, доложиться о приезде, но его в городе не застал. Из расспросов выяснил, что августо-сентябрьский штурм Царицына казаками Краснова был отражён, и Сталин выехал в Москву для доклада о положении на Южном фронте, что-то такое, впрочем, было и в прошлой реальности, как мне помнилось. Полка моего я, к досаде своей, тоже не нашёл, его отправили на фронт под Царицын для отражения атак белоказаков. И баян мой, похоже, ушёл вместе с ним, видимо, не с кем было мне его передать. Думал доложиться Ворошилову, но тот тоже был в войсках. Из начальства я знал ещё начальника ЧК Червякова и члена Военного Совета Минина. Пошёл к Минину, но место него наткнулся на Якова Ермана, занимающегося формированием частей Красной Армии. В прошлой реальности он был убит еще в июле при левоэсеровском восстании на Царицынском заводе "Грузолес", а здесь вот живой бегает.

Не знакомый со мной до этого Ерман отправил меня рядовым бойцом в новый 1-й Волжский Крестьянский полк, собранный большей частью из мобилизованных поволжских крестьян, хотя были там и одиночные выходцы из казаков, и местные царицынские из рабочих. Не испытавшие в этой реальности расправ белочехов и реквизиций и мобилизаций КОМУЧа, волжские крестьяне в большинстве своём были недовольны действиями Советской власти, как продотрядами, так и принудительной мобилизацией. Сопротивления не оказывали, но никакого энтузиазма не проявляли. Командиром был назначен бывший прапорщик Гнедин, а комиссаром стал царицынский большевик Сальский, к которым я и был направлен Ерманом.

Прибыв в расположение полка на окраине города, я явился к командиру. Усталый и резкий Гнедин, молодой худощавый парень, замотанный приведением полка в какое-то более-менее управляемое состояние и озабоченный кормёжкой и состоянием вооружения в своём полку, насчитывающем человек триста-четыреста, мотнул головой в сторону черноусого кряжистого мужика, одного из командиров входивших в полк отрядов, и убежал. Усатым оказался местный рабочий-большевик Никаноров, и его отряд, который должен был бы по идее называться батальоном, был сбором всех подряд, случайно попавших в полк казаков, городских рабочих и разночинцев. Вообще, что "батальон", что полк, как я потом узнал, сильно не дотягивали до штатной численности, утверждённой для РККА ещё весной 1918 года, раз в пять не дотягивали.

Никаноров достал из кармана своего пиджака химический карандаш, послюнявил его и записал мою фамилию в мятую тетрадочку, выдернутую из-за пояса, потом сходил со мной в хозяйственную часть. Поставили меня на довольствие, выдали винтовку и двадцать патронов. Никаноров обстоятельно мне объяснил, где располагается наш отряд, предупредил, что уходить самовольно нельзя, сказал, когда сегодня ужин, озадачил чисткой полученной мной винтовки и ушёл неспешной походкой.

На следующий день я слонялся по месту, где располагался 1-й Волжский крестьянский полк. Дел не было, никто ничем не озадачивал, бойцы сидели кучками, с ленцой перебрасываясь словами. Увидел у одного из крестьян под боком гармошку, спросил разрешения поиграть – интересно мне было, смогу ли перестроиться с баяна на гармонь. Растянул и сжал меха, послушал тональность, попробовал сыграть плясовую, и что-то вроде получилось. Вокруг стал собираться скучающий народ. Сыграл ещё одну, из тех, что помнил. Подошёл комиссар Сальский, хмуро оглядел меня с толпой крестьян вокруг и указал мне:

— Эй, как тебя, Кузнецов! Чем всякие старорежимные танцульки наяривать, сыграй-ка ты, давай, революционное, шоб народ сагитировать!

Что-то меня задело в его тоне, и я, хоть и не стал говорить готовые сорваться с языка слова, однако с прищуром посмотрел на него, заиграл и запел:

Не сдержался я всё-таки, зря, наверное, но назло Сальскому переставил порядок куплетов. Комиссар вскипел и со словами: "Да я тебя…" стал хвататься за застёгнутую кобуру нагана на боку, но был остановлен оказавшимся рядом Никаноровым:

— Охолони, Яков! Пущай человек далее споёт, дай послушаем, чего скажет.

Сальский высвободился от удерживающей руки Никанорова, но встал напротив и упёрся в меня взглядом. А я тем временем продолжил:

Народ вокруг одобрительно зашумел, соглашаясь со словами песни. И вправду, жисть-то получше стала, землицы прибавилось, с Великой войны кто выжил пришёл. Хозяйством бы заняться, да только городские баламутят, хлеб чевой-то требуют и в солдаты сызнова как при царе забирают. А я в это время стал разворачивать им взгляд уже с другой стороны:

Народ, услышав такое, стал озадаченно перешептываться и скрести затылки. А я завершил песню куплетами:

— Ну вот, — пробасил Никаноров, — а ты, Яков, шумишь, за наган хватаешься. А песня-то по делу, — и обратившись ко мне произнёс. — Молодца, парень! — и одобрительно хлопнул меня по плечу, так что я пошатнулся. Комиссар, названный Яковом, ничего не ответил, только просверлил меня взглядом и ушёл. Я потёр плечо, усмехнулся Никанорову, но желание петь что-то пропало, и я вернул гармошку хозяину, объявив всем стоявшим:

— Баста! На сегодня музыка кончилась.

Через день-два нас должны были отправлять на фронт около Царицына на смену повоевавшим с казаками частям, но тут случилось эпохальное событие – в Царицын на своём поезде приехал Троцкий. Сам поезд я не видел, до станции от нас было неблизко, но посещавшие город бойцы красочно его описывали: сцепленные друг за другом два огромных паровоза, больше десятка вагонов, часть из них бронированные, платформы с пулемётами, из одного вагона по сходням скатывали роскошный автомобиль, в грузовых вагонах конница. А уж обмундирование личного состава поезда у многих вызывало жгучую зависть – красные кожаные куртки с красными же галифе, на рукавах курток особая эмблема с изображением паровоза и наименованием должности и фамилии Л. Троцкого.

Я был поначалу удивлён – Троцкий же не должен был появиться в Царицыне в это время. Если правильно помню, в моём прошлом наркомвоенмор бывал в Царицыне в конце октября, а тут явился почти на месяц раньше. Потом вспомнил, что в той истории первый выезд Троцкого на фронта на своём поезде был в августе и начале сентября, когда он выстраивал дисциплину в красных войсках, только что сдавших Казань белочехам и военным частям КОМУЧа, и организовывал возвращение города в руки Красной Армии. А в этом мире чехословацкого корпуса на Волге не было, и Троцкий выехал в Царицын, только что отразивший натиск казаков Краснова, и над которым всё ещё нависала угроза повторного штурма.

Наш и ещё один такой же полк привели на площадь на общий митинг, где уже стояли какие-то поредевшие полки, отведённые с фронта. По краям и в промежутках толклись горожане, привлечённые зрелищем. Троцкий подъехал в открытом автомобиле в сопровождении отдельного автомобиля охраны и десятка конных, также в кожаных красных куртках. Сам наркомвоенмор был в кожаной куртке чёрного цвета и кожаной же фуражке. Он поздравил воевавших красноармейцев с победой над злостным врагом революции – казачеством, а затем пошёл вдоль отдельного строя отличившихся бойцов и стал их награждать. Подходя к бойцу, Троцкий брал от идущих за ним своих людей золотой или серебряный портсигар и вручал красноармейцу. Когда на последнем в строю бойце портсигары закончились, Троцкий эффектным жестом снял со своей руки часы, отдал их стоящему напротив него и пожал руку. Ликование охватило стоящие на митинге части, да и в 1-м Волжском Крестьянском полку возникло оживление.

Агитаторы из поезда наркомвоенмора прошлись вдоль выстроенных полков и раздали несколько экземпляров газет "В пути". После награждения Троцкий взошёл на сколоченную из досок и обитую кумачовым полотном трибуну. Речь Троцкого была эмоциональной и красочной. Он артистично жестикулировал, обращался к слушателям, патетически восклицал, слова были понятны и доходчивы. Мало сказать, что воевавшие бойцы и часть горожан были впечатлены – они были восторжены!

Даже в нашем полку некоторая часть бойцов стала переглядываться, переговариваться, хмыкать и согласно кивать. Однако большинство стоявших мобилизованных крестьян смотрели на развернувшееся действие с недоверчивым крестьянским прищуром, сплёвывали себе под ноги и молчали.

В голове у меня всплыл балалаечный перебор, и, глядя на мобилизованных крестьян, из памяти зазвучала песня хорошего старого фильма:

Троцкий с трибуны пытался расшевелить стоявшую крестьянскую массу, но не преуспел. Большинство крестьян смотрели исподлобья и не вдохновлялись идеями революции.

И не то, чтобы они боялись фронта. Многие, как я знал, недавно пришли с Первой Мировой. Воевать умели, но желания воевать не было, а была у них, как, впрочем, и у всего народа, усталость от долгой и тяжёлой войны. И дальше своей деревни и сегодняшнего дня они не смотрели.

Троцкий сошёл с трибуны под громкие аплодисменты награждённых и сменившихся частей и настороженное молчание отправлявшихся. В сопровождении своей многочисленной охраны он проследовал к краю площади, где кончался строй нашего полка и стояли горожане. На подходе его к углу построения я расслышал слова Троцкого, обращённые к одному из своих людей: "…если побегут, я своей властью проведу им децимацию…"

Я находился на самом краю строя, и совсем недалеко от меня я заметил стоящего в первом ряду толпы горожан молодого человека в цивильном пальто и какой-то гражданской фуражке, с пятнами румянца на бледных щеках возбуждённо смотревшего на приближавшего наркомвоенмора. "Вот ещё один восторженный почитатель Льва Давидовича", — подумал я.

Троцкий подходит совсем близко, человек этот с рукой в кармане делает шаг вперёд, выхватывая из кармана пальто револьвер. Раздаётся выстрел, другой, третий… Первая пуля, похоже, уходит мимо, так как никто не падает, и от неожиданности все застывают на мгновение. Потом всё резко приходит в движение. От второго и третьего выстрела на груди Троцкого образовываются отверстия, он начинает заваливаться вбок. Стоявшая толпа рядом заходится криком, визгом и подаётся назад. Охрана Троцкого справляется с застёжками на кобурах и выхватывает маузеры и наганы, направляя их в сторону стрелявшего и заодно в нашу с толпой и концом строя полка сторону. Стрелявший что-то кричит, пытается выстрелить ещё раз. Стреляет охрана из всего оружия. Человек в штатском замолкает, падает, и раза два дёргается от попадания пуль. Крик людей вокруг становится ещё громче. Рядом стоящие отмобилизованные красноармейцы, пригибаясь, разбегаются врассыпную. Охрана наркомвоенмора стреляет в нашем направлении, но, к счастью, либо не попадает, либо стреляет поверх голов. Окрики "Стоять! Ни с места! Хватай всех!" Я пригнувшись вместе со всеми пытаюсь убежать, но нас всех останавливают сначала просвистевшие рядом пули, а потом конники, оцепившие наш угол площади и наставившие на всех нас оружие. "Вот зачем угораздило кого-то Троцкого стрелять! — с досадой думаю я, стоя под дулами винтовок и наганов в кучке окружённых вперемешку красноармейцев и горожан. — Сходили на митинг…"

******************************************

Интересные ссылки:

И. Зимин. Дворцовая полиция после 1881 г.

https://history.wikireading.ru/63862

И. Зимин. Особый отряд охраны по обеспечению безопасности Николая II вне территорий императорских резиденций

https://history.wikireading.ru/63863

Александр Трепалов – Легенды сыска: без лишнего трепа – первый начальник МУРа (часть 1)

https://zen.yandex.ru/media/krokodil/legendy-syska-bez-lishnego-trepa-pervyi-nachalnik-mura-chast-1-5b6b31382d39ed00aa0db2e7

Александр Трепалов – Легенды сыска: без лишнего трепа – первый начальник МУРа (часть 2)

https://zen.yandex.ru/media/krokodil/legendy-syska-bez-lishnego-trepa-pervyi-nachalnik-mura-chast-2-5b6b34a1313f2d00a957844d

Полубинский В. И. "Знакомьтесь: МУР". Они были первыми.

https://document.wikireading.ru/2367

Полубинский В. И. "Знакомьтесь: МУР". Розыск или сыск.

https://document.wikireading.ru/2368

Коллектив авторов. "Уголовного розыска воин".

https://www.litmir.me/br/?b=238378

Конец банды Яшки Кошелька.

http://petrovka-38.com/arkhiv/item/konets-bandy-yashki-koshelka

Разведопрос: писатель Сергей Кредов про Дзержинского

https://www.youtube.com/watch?v=hGk17FPV2Wo

Кредов С. "Дзержинский", ЖЗЛ.

https://www.litmir.me/br/?b=192127

Яковлев и Ратьковский: Феликс Дзержинский против криминала. Как боролись первые спецслужбы СССР против бандитов?

https://www.youtube.com/watch?v=4wAQ3oTYAVs

И. Ратьковский. Дзержинский. От "Астронома" до "Железного Феликса".

https://www.litmir.me/br/?b=593037&p=1

Войтиков С. С. "Объявление массового красного террора 2 сентября 1918 г. — инициатива масс или единоличный акт Я. М. Свердлова?"(2017)

https://rabkrin.org/vojtikov-s-s-obyavlenie-massovogo-krasnogo-terrora-2-sentyabrya-1918-g-inicziativa-mass-ili-edinolichnyj-akt-ya-m-sverdlova-2017-statya/

Театр в годы революции и гражданской войны (1917–1920 годы)

http://www.history-at-russia.ru/xx-vek/teatr-v-gody-revolyucii-i-grazhdanskoj-vojny-1917-1920-gody.html

Зарубин В. И. Большой театр. После октябрьской революции.

https://history.wikireading.ru/330533

Золотницкий Д. И. Академические театры на путях Октября.

http://teatr-lib.ru/Library/Zolotnitsky/Aki/#_Toc295924106

Садуль Ж. Кино становится искусством. гл. XXXIV ПЕРВЫЕ ШАГИ СОВЕТСКОГО КИНО (1918–1920)

https://history.wikireading.ru/163135

Фильм-комедия по сценарию А. Луначарского "Уплотнение".

https://www.kino-teatr.ru/kino/movie/sov/10506/annot/

Фильма "Барышня и хулиган" по сценарию Маяковского и с ним в главной роли.

https://kino.mail.ru/cinema/movies/767040_barishnya_i_huligan/

Широкорад А. Б. Установление Советской власти в Азербайджане и Армении

https://history.wikireading.ru/63989

Горелик В. Бакинцы и бакинская нефть

https://www.proza.ru/2018/05/22/891

Горелик В. Британский порядок в Асхабаде.

https://www.proza.ru/2018/05/25/769

Белый террор в Майкопе осенью 1918 года. Майкопская резня.

http://artyushenkooleg.ru/wp-oleg/archives/7962

Глобачев К. И. Правда о русской революции. Воспоминания бывшего начальника Петроградского охранного отделения. гл. IV

https://www.litmir.me/br/?b=187832&p=41

Литвин А. Л. Красный и белый террор в России. 1918–1922 гг. "Репрессивная практика антибольшевистских правительств"

https://www.litmir.me/br/?b=237377&p=21#section_5

Белочехи в Казани: "Была кровь, были и хлеб-соль, были балы, работала и контрразведка"

https://realnoevremya.ru/articles/61211-chehoslovackiy-korpus-v-grazhdanskoy-voyne-v-rossii

Цифровая история: Илья Ратьковский об истории красного и белого терроров

https://www.youtube.com/watch?v=0GgJGGEN3C8

И. Ратьковский. Северо-Кавказский белый террор летом-осенью 1918 года.

https://cyberleninka.ru/article/n/severo-kavkazskiy-belyy-terror-letom-osenyu-1918-goda

И. Ратьковский. Хроника красного террора ВЧК. Карающий меч революции.

https://www.litmir.me/br/?b=600429&p=1

И. Ратьковский. Хроника белого террора в России. Репрессии и самосуды (1917–1920 гг.)

https://www.litmir.me/bd/?b=562107

Разведопрос: Сергей Кредов про гражданскую отечественную войну

https://www.youtube.com/watch?v=tW_ardAQ0E0

Разведопрос: Сергей Кредов про белый и красный террор

https://www.youtube.com/watch?v=ib_Gyq8Cclg

Марианна Рейбо: Белый тeррoр – стихия или политика? Конспирологические мифы.

https://www.youtube.com/watch?v=3COyPPoccjk

Эволюция стрелковой дивизии РККА в годы Гражданской войны.

https://su-army.livejournal.com/11322.html

Поезд Троцкого.

https://ru.wikipedia.org/wiki/Поезд_Троцкого

Поезд. Пару слов о Троцком.

https://feldgrau.info/other/11377-poezd-paru-slov-o-trotskom