Неформат

19. «Обманули дурака на четыре кулака.»

Сквозь заботливо закрытые ставни свет почти не пробивался. Я отлично выспался. И когда мне в ухо ткнулись мокрые губы, и кто-то жалобно заскулил, легко вынырнул из сна и увидел, что О'Лай елозит слюнявой мордой по моей подушке, деликатно подвывает и жалобно закатывает глаза. Я слегка удивился, что пес пробрался в спальню будить меня, а не растормошил спавшего на кушетке у входной двери Саньку.

Но ничего удивительного не было — Саньки на кушетке не оказалось. Я выпустил шарпея на улицу и отметил, что исчез Санька вместе с джипом. Получалось, что мне предстояло выгуливать не только пса, но и пленника.

Получалось, но не получилось. Погреб был пуст. На кухонном столе, среди крошек, грязных тарелок, засохшего сыра, разнокалиберных стаканов я обнаружил записку от Саньки: «Боренька, добрый день! Плоткин со мной, я — по делам. Оставлять его тебе побоялся. Позже позвоню, жди. А.М.»

Похоже было, что Санька, отчаявшись получить Плоткинские миллионы, поехал за синицей в небе — скорее всего вернет Плоткина своему банку за восстановление в должности. Спешил провернуть дело, пока в банке не узнали, что у израильских вкладчиков произошел переворот, и ловить Плоткина для Наума уже нет смысла. Впрочем, в банке должны были оценить Санькины профессиональные качества. У казино все-таки мы их красиво сделали. Такими кадрами не пробрасываются. Наверняка еще и бонус какой-нибудь получит.

Неужели все возвращается на круги своя? Я — в Израиль. Санька — в банк. Светик — в агентство «Второе счастье». Ровно неделю длился этот кошмар. Надо же, всего неделю! В прошлый понедельник в это время я выслушивал в Наумовой сукке откровения сумасшедшего инвалида.

Я набрал номер Светикиного мобильника — доложить об исчезновении дичи из клетки, узнать, что она думает по поводу всего происшедшего. Плоткин ведь гет так и не подписал, хотя теперь-то ясно, что гет этот был просто предлогом и никому он не нужен. Да и финансовые наши дела прояснить хорошо бы. Деньги у меня как-то незаметно кончились. Но мобильник Светика был отключен. Это показалось странным. Такие, как Светик, отключают мобильники только в театре и в самолете. Но для театра было слишком рано, а передвигалась она не по воздуху, а на мотоцикле. Могли сесть батарейки. Или звонок не слышен в шлеме.

Саньке я звонить не стал, а то опять случится у него что-нибудь из-за моего звонка, или ему покажется, что случилось. Написал же он зачем-то «позвоню позже, жди». Вот и ждал. А позвонил я Ленке. Услышал кто я, оказывается, такой. Расстроился, подлечился водкой.

Какой-то грустный и неприкаянный О'Лай ходил вокруг, скулил, я налил и ему. Выпили. Кто бы мог подумать, что предстоящее возвращение домой я буду отмечать с собакой. О'Лай в результате забрался на кушетку, разложил складки морды на моих коленях, поскуливал, словно у него болели зубы или душа.

А я, вместо того, чтобы воспарить перед возвращением на Итаку, заземлялся на предстоящих проблемах, которые множились прямо на глазах. С работы меня наверняка уволили за недельный прогул. Из дома, видимо, не выгонят, но и вживаться обратно придется долго и нудно. Надеяться, что опять повезет на пограничном контроле, не стоило. Значит надо то ли сдаваться в посольство, то ли организовывать доставку паспорта из Израиля, а он у меня просрочен, уйдет время на продление, следовательно в Москве мне еще торчать и торчать, причем на какие деньги — совершенно непонятно, поскольку выданный Умницей аванс распылился. Большие же деньги, как всегда, ко мне не прилипли, а проплыли рядом и скрылись за горизонтом. А тут еще в Израиле вызрела настоящая, как сказала бы Светик «недецкая» мафия, и что с этим делать непонятно — бороться с ней невозможно, а не бороться противно, да и не дадут — теща и Наум уже решили, что это отныне моя миссия.

Я еще несколько раз звонил Светику, но безрезультатно. А вдруг с ней что-то случилось? Усталая, гоняла на мотоцикле и влетела куда-то. Могло же быть.

Уже на закате, наконец-то, позвонил Санька.

— Привет, Боренька! — голос его звучал немного смущенно. — Ну как ты, выспался? Я там тебе ставни прикрыл, чтобы солнышко не мешало.

— Да ты мне еще и записочку оставил, спасибо за заботу. И водочки.

— Ну… — Санька запнулся. — А что мне оставалось делать? Ты ведь свои проблемы решил. Вот и я тоже хотел.

— Получилось?

— Да как… Ну в общем, да. Выкупа, правда, за Плоткина мне не дали. Но на работе восстановили, в прежней должности. И зарплату повысили. Я-то надеялся его продать, тогда бы мы выкуп поделили по-честному. Но не всегда все получается. Пришлось идти на компромисс. Сам понимаешь. Так?

— Все равно это не те деньги, которые мы еще на рассвете примеряли, — сказал я. — А что с отцом двух детей?

— Отлично все с ним. Шеф, узнав про ваши еврейские разборки, решил чуть придержать Плоткина под домашним арестом, пока там у вас в Израиле все не прояснится. Науму решили пока его не отдавать, да и вообще не сообщать, но и из рук не выпускать, мало ли что. Думаю, после погреба, люкс в «Хилтоне» Плоткину очень нравится… Боренька, точно не держишь на меня?

— Да лана.

Санька облегченно хохотнул:

— Вива, прайд! Я скоро подскочу. Скажи Свете. Или знаешь что, позови-ка ее. Напрошусь на ужин. Сегодня ее очередь готовить, так?

— Нету ее. Не вернулась. И мобильник ее не отвечает.

— Про мобильник я знаю… Знаешь что, ты сиди на месте и никуда не выходи. Жди ее. А когда она придет, то сразу же звони мне, я подъеду. Ты же все равно без транспорта и без паспорта, так? Вот и сиди, жди. Все, пока, до связи.

Вот же… Я в сердцах швырнул трубку на кушетку. Прикидывавшийся спящим О'Лай, оказывается, этого ждал с утра. Он взмыл на перехват, и хруст пластмассы раздался еще раньше, чем мягкий шмяк приземлившейся на пол тушки.

— Ах ты… — сказал я и встретил чистый, омытый удавшейся местью взгляд.

Я мысленно ответил Саньке: «Не только без транспорта и паспорта, друг мой, еще и без связи.» Оставался, правда, выданный мне Санькой мобильник, но в нем закончилась карточка. Надо было купить новую, пока деньги еще водились. Принимать звонки я мог, а сам звонить уже нет. Только кто мог мне звонить, если номер знал лишь Санька.

Быстро и окончательно стемнело. Стало неуютно. Даже телевизора у Светика в логове не было почему-то. Чем она тут занимается вечерами? Воет на луну с шарпеем на два голоса, что ли. Впрочем, луна у нее прямоугольная, люминесцентная, находится на втором этаже… И если Светика нет уже так долго, то я должен взволноваться и даже предположить худшее. А значит, имею право и даже просто обязан предпринять все меры для ее розыска. А мера у меня одна — связаться с нашим общим шефом и получить ценные указания. Не на такой ли случай дала мне Светик адрес и пароль их секретной гостевой. Предвидеть, что шарпей сгрызет трубку, правда, было сложно, но на то у нее и бабка-ведьма.

Собственная несокрушимая логика подвигла меня, почти не испытывая угрызений совести, подняться на второй этаж и проникнуть в светелку. О'Лай последовал за мной с виновато-озабоченным видом. Он явно осуждал мой прорыв в святая святых, но ведь и выпито уже вместе было немало.

Светелка меня потрясла. Это была просторная комната, практически на весь второй этаж, со скошенным деревянным потолком. В углу лежал татами с симметрично разложенными подушками. В противоположном углу темнел тяжелый письменный стол, явно того же происхождения, что и генеральский мундир. Аккуратная стопка чистых листов. Компьютер с множеством прибамбасов — наушники, сканер, колонки навороченные, вычурная мышь, вебкамера. Офисное кресло на колесиках. На стене — огромный постер с фотографией жалкого цветочка посредине бесконечного снежного пространства. Всё. Даже штор на окнах не было. Пустынный неформат.

— О-па… — только и смог сказать я О'Лаю. Тот подбежал к стенке и заскулил. Там оказалась невыраженная дверца, а за ней — гардеробная комната, только и всего. Шмотья было много. О'Лай занырнул туда и сразу же вернулся, принеся мне маленький расшитый тапочек. Его он выронил прямо у моих ног, а сам ушел за вторым, который рядом со мной уже не положил, а унес на татами. Затем, виновато скосив взгляд, вернулся ко мне и забрал первый тапок тоже. Сам он улегся на пол, рядом с татами. Тяжело вздохнул и, уставясь на меня, шевелил складками на морде, явно мучаясь — правильно ли распорядился священными атрибутами.

Компьютер, видимо, был включен, во всяком случае экран засветился, лишь я коснулся прозрачной мышки, где бултыхалась в какой-то жидкости золотая рыбка. Адрес тайной гостевой мне даже набирать не пришлось — браузер его знал. Введя пароль, я увидел, что свои диалоги Светик с Умницей не стирали. Очень интересно!

Я отмотал «пьесу» на неделю назад и прочитал, как Умница описывал Светику с кем ей придется работать: «Формулируй ему все доступно и однозначно. Мутант туповат и приземлен. Выпить, изменить жене, поймать мелкого воришку и запугать — вот его основные радости». Я невольно прочитал эту фразу глазами Левика. «Я сразу так и сказала Левику: „Мутант — это твой отец“» — зазвучал в ушах торжествующий тещин голос.

Я не мог отделаться от ощущения, что Левик читает этот разговор вместе со мной. Поэтому лишь наскоро просмотрел его, чтобы минимизировать слишком черные эмоции, но и не пропустить чего-нибудь действительно важного. Так, узнавая новое о себе, я добрался до уже известного мне диалога из Интернет-кафе у актерского агентства. Потом, вплоть до захвата Плоткина, Светик держала Умницу на голодном информационном пайке, а он понимал, что вышел из доверия, но не понимал почему и заметно нервничал.

Только сегодня, под утро, у них состоялся неформальный разговор. Когда Светик поднялась к себе «в сетке порыскать» про уставную форму еврейской одежды, в гостевой ее ждало сообщение шефа. Умница информировал, что Плоткин, оказывается, двоеженец. Вторая его свадьба состоялась недавно в Москве, проходила по всем религиозным еврейским законам — с хупой и ктубой. Светик на это упорно отвечала «да лана %-)))» и подчеркнуто не желала верить — потому что, даже если и правда, то откуда Фима, в Израиле, мог это узнать. А Умница злился и постепенно выбалтывал лишнее. Получалась такая примерно картина — гостей на брачной церемонии почти не было, и поэтому свадьбу можно было бы считать весьма скромной, если бы не сумма, которую обязался выплатить жених в случае развода. Кажется, ктуба Эфраима могла попасть в книгу Гиннеса. Во всяком случае, заявленная сумма оказалась настолько большой, что даже малое количество потрясенных свидетелей не удержало информацию, и весть о ктубе «русского израильтянина» долетела до Святой Земли, обсуждалась в определенных кругах и дошла до Умницы. А Умница уже сумел связать эту историю с Эфраимом Плоткиным и даже умудрился узнать у ставившего им хупу раввина имя жены — Дина Гельман. Еще раввин сказал Умнице, что она очень красивая.

Тут Светик продолжила театр для себя. Она, наконец-то, поверила во вторую жену и обрадовалась, что это очень облегчает их задачу. Найти красавицу Дину Гельман-Плоткину, это ей «как 2 байта переслать», а сам молодожен, конечно же, сразу даст гет для первой жены, странно, что он до сих пор этого не сделал — зачем же ему быть уголовником, когда можно им не быть.

Умница озаботился и начал многословно объяснять Светику, что все не так просто. Что Эфраим Плоткин — полный отморозок, что теперь ей надо быть очень осторожной, поскольку отморозки непредсказуемы, и этот ужасный Плоткин способен вообще неизвестно на что. Ведь если раньше он был просто сбежавшим мужем, то теперь он скрывающийся преступник и он это сам отлично знает. Не надо забывать про труп артиста Кабанова. Все это, конечно, как-то связано. Поэтому ни в коем случае не надо требовать от него гет, вообще нельзя вступать с ним в любой контакт, это будет делать специально обученный раввин. А надо просто его выследить. И незаметно наблюдать, чтобы сдать его след профессионалу. И вот еще что, любую самодеятельность Мутанта и Оксюморона — резко пресекать. Главное — не спугнуть.

Светик с этим согласилась и принялась расспрашивать Умницу об особенностях религиозной еврейской униформы.

Самым интересным было не то, что Светик не доложила Умнице о поимке Плоткина, а то, что она искренне обрадовалась новым сведениям о жене, словно они действительно должны были помочь его найти. Светик вернулась к нам непривычно оживленная. А уходила мрачная, угрожающе напомнив мне: «Я тебя предупреждала, ахха». И что интересно, нам она о второй жене ни слова не сказала. И вообще, вернувшись, вела Светик себя странновато. Весело и неадекватно. Тогда я отметил это и решил, что от усталости и недосыпа, да и вообще — нервишки, разрядка. Или приняла что-то.

А она, во-первых, скрыла даже сам факт разговора с Умницей и наплела про «дежурного раввина с форума». А во-вторых, до меня вдруг дошло, что своим появлением Светик сбила Плоткина с рассказа о том, где «деньги лежат». Похоже, специально подала голос в момент, когда ей понадобилось оборвать признание. Устроила балаган и увела разговор к селедкам-галстукам-герингам. А мы с Санькой уже впали от усталости в легкое отупение. А может и не в легкое. Светик явно провоцировала Плоткина. И он единственный раз за всю ночь сорвался на истерику. А мы с Санькой так ничего и не поняли.

Чем же она так достала молодожена? Светик зачем-то предложила Эфраиму подписать гет. Точно, а он спросил: «Кому?» Тогда Светик сказала, что женщину он может выбрать сам, то есть дала Плоткину понять, что ей все известно про его двоеженство. А зачем ей это было нужно? Проверяла свежеполученную от Умницы малоправдоподобную информацию. Почему-то ей это казалось важным. Только тогда Плоткин еще на истерику не сорвался, просто нервничал. А сорвался он после ее дурацкого вопроса: «Че, лубофф или за убитых енотов?» Ага, большие деньги в брачном договоре, похоже, порождали у Эфраима мучительные сомнения в том, была ли искренней добытая и узаконенная им взаимность. А откуда вообще возник этот переполнивший чашу Плоткинского терпения вопрос? К кому он относился? Я напрягся и вспомнил, что Санька, подыгрывая Светику, предложил Эфраиму дать гет той самой сопровождавшей его манекенщице. А Плоткин абсолютно серьезно ответил, что ей — не может. Так вот что Светик тестировала! Кроме того, Плоткин был уверен, что Наум не убьет его детей от израильской жены, а за саму Варвару не слишком беспокоился, даже как-то блудливо взгляд отводил, когда теща вопила из трубки, что ее убьют. Может, даже совсем и не возражал бы? Вот тут-то хитроумный, но старомодный Наум и прокололся.

Я спустился вниз, плеснул из первой попавшейся бутылки в случайный стакан, закурил. Итак, освященную хупой жену мы приняли за девушку по сопровождению. А ведь она, не боясь повредить красоту, сражалась за Плоткина, как бьются только за свое, кровное. Можно было и сообразить. Впрочем, Светик-то может и сообразила. Женщины такое подмечают. И сейчас она должна ее искать. Поэтому Светику сегодня дома и не сидится. А еще мы не обратили внимания на то, что Плоткин, нарочито подробно рассказывая о своих приготовлениях к большой игре, ни разу не упомянул о даме. Отводил нас от хуповой жены, как прикидывающаяся раненой куропатка — от гнезда. А кипрскую жену оставил Науму на заклание. Вот Светик, наверное, и решила, если, конечно, все это заметила, что в гнезде у Дины лежат те самые золотые яйца. Иначе не понятны ни ее радость под утро, ни ее исчезновение до вечера.

Забавно будет, если Светик сама добудет «золото партии». Впрочем, не будет Дина сидеть дома. Очевидно, что Эфраим, прячась сам, спрятал и ее. Нет, не найти ее Светику. Впрочем, это уже не мои проблемы. Во всяком случае, не ближайшие. А мои ближайшие проблемы прежние: паспорт, деньги, телефон.

Телефон восстановлению не подлежал. Деньги я решил занять у Саньки. А вот насчет паспорта у меня появилась славная идейка. Конечно, могло ничего и не получиться, но настроение как-то сразу приподнялось.

Я вернулся к компьютеру. О'Лай разлегся уже на хозяйском татами, сгребя подушки и зыркал на меня настороженно, словно ожидая, что сгонят — все-таки личная подстилка Светика.

За это время в гостевой появилась запись:

ГАОН: Мобильник не отвечает, волнуюсь. Узнал, что Дина была манекенщицей, думаю это должно помочь в поисках супругов. Ты где? Деньги получила?

Отлично! Значит, Светик никак за это время с Умницей не контактировала, и он по-прежнему не знает о Плоткине ничего. В теще я был уверен. И я написал:

ПОЭТКА: Уже дома. Все получила, пасиб. Мобильник в такси забыла, забудь его:(Инфа про манекенщицу не поможет. Дину уже нарыла.

Умница явился тут же:

ГАОН:!!!!!:))))))))))))))))))))))))))))))))))) Жду подробностей!

Я потер руки.

ПОЭТКА: Рост 185, вес 60, 90х60х90;-Р

В ответ на мое хихиканье О'Лай на татами глубоко вздохнул.

ГАОН: 8-) А Эфраим?

ПОЭТКА: Слинял нахреф. И от Дины тоже.

ГАОН: Врет она!

ПОЭТКА: Мне???!!! Дина хочет мстить. Ахха.

ГАОН: Что значит мстить? Кому? За что? Как?

ПОЭТКА: Изменщику. Заочно.

ГАОН: Плохо:(

ПОЭТКА: Хорошо;))

ГАОН: С тобой все ОК? Как-то ты тормозишь.

Я забеспокоился и сконцентрировался, представив, что над компьютером плавает призрак Светика с трубкой в зубах, цедит слова и очень быстро их набирает.

ПОЭТКА: Не сцы, всё супер. Я ее нарыла, обнюхались. Презентовала «2 щастье». Сгрузила ей инфу про двоеженство. Она плакаль.

ГАОН: Ы?

Я понял, что сморозил что-то не то. Видимо, какое-то из слов имело другой смысл. И я прояснил уже от себя:

ПОЭТКА: Тестировала ее.

ГАОН: Ну??? Не тормози.

Идиот. Совсем их зациклило на этом торможении. Блиц-турнирщики! Тут я решил ставить фирменное Светикино «ахха» почаще, где только можно, для маскировки и взял его на Ctrl+C.

ПОЭТКА: Дина в кусках. Ахха. Не знает она, где муж. Считает, что сбежал. Чиста фурия, злицца. А я думаю, сделитили его нахреф, как Кабанова. Ахха. Ы?

Я удовлетворенно откинулся в кресле и сказал шарпею:

— Вроде получается. Если выгорит, устроим праздник. Презентую тебе банку паштета.

ГАОН: Что же в этом хорошего?

ПОЭТКА: А то, что Плоткин нам теперь ни разу не нужен. Есть глупая обманутая красавицца и многа денех. Оччень-оччень многа. Ахха.

ГАОН: У кого?

ПОЭТКА: Говорит, что скоро будут у нее.

ГАОН: Врет. Не логично.

ПОЭТКА: Да, логично. Ментовская инфа — не фуфло. Плоткин сгрузил себе недецкое бабло. Ахха.

ГАОН: И где же оно?

ПОЭТКА: Не зна. А Дина зна. Ахха. И хочет мстить. Просила помочь. Ты как?

ГАОН: В чем помочь?

ПОЭТКА: Она баицца.

ГАОН: Чего?

ПОЭТКА: Дина баицца утюга. И паяльника. И Божьего гнева. И ваще.

ГАОН: Ты будешь нормально разговаривать сегодня?:-Щ

Умница нарисовал мне злющую улыбочку. Я представил, как он бесится.

ПОЭТКА: Не сцы, будду. Повторяю для блондинов. Дина хочет сбросить бабло третьей стороне, чтобы отмыть его и обналичить. Но чтобы без кидалова и без подстав. Теперь яснее?

ГАОН: Нет. Эфраим сбежал, а деньги оставил? Так не бывает.

ПОЭТКА: Это только его курицца считает, что он — сбежал. А объективно — он исчез. Мне кажецца, не по собственной воле. Если сделитили, то лана, а вот если похитили — надо спешить, а то он себя выкупать начнет.

ГАОН: Логично. Дальше.

ПОЭТКА: Короче, Дина хочет оставить Плоткина без штанов. Но боицца, что ее силой заставят вернуть бабло. Ну и религиозной она оказалась. Типа, «не укради». Я ей предложила вариант. Она жертвует все бабло нашему агентству, а мы выписываем ей благодарственное письмо в рамочке и справку на всю сумму, для отмазки от наезда. И башляем ей черным налом.

ГАОН: Какой процент ей откатываем?

ПОЭТКА: Маленький. Она считает, что ей положена ровно та сумма, которая в ктубе записана.

ГАОН: ЭТО — «маленький»?????? Это сумасшедшие деньги!!!!!!

ПОЭТКА: Ахха. Я же говорю, что у Плоткина бабла немеряно. Больше не в разы, а в десятки!

ГАОН: А зачем ей это? Столько денег кому-то отдавать????

ПОЭТКА: Она честная дурная баба. Ей дико в кайф, что Плоткин не хотел давать гет первой жене, а теперь деньги пойдут на агунот, чморить таких, как он. Так что присылай раввина, да поскорее, пока она в состоянии аффекта и готова башлять.

Умница задумался. Я замер перед экраном, ожидая решающего гола. Но Умница почему-то ушел в сторону:

ГАОН: ИМХО, тебе с ментами коннектиться вредно. Ты их лексику впитываешь:))

Я выругался. Филолог недоделанный! Вроде я так старался, все получалось. Конечно, нельзя увлекаться, лучше уж тормозить. И «ахха» не забывать.

— Ладно, — сказал я О'Лаю, — дополним пряник кнутом.

ПОЭТКА: Ахха. Вредно. Хочешь за вредность доплатить?;) Они меня достали, менты. На уме только бухалово, бабы и бабло. Это они так выражаюцца. Ахха-ахха.

ГАОН: %(

ПОЭТКА: Кста, Окся нашел Мутанту заказ на кого-то оччень крутого, как вареное яйцо. Ахха.

Я задумался и, на всякий случай, прежде чем нажать Enter, «как вареное яйцо» стер. Кажется, Светикино поколение уже так не говорит.

ГАОН: В каком смысле «заказ»?!

ПОЭТКА: В прямом, в ментовском. Мочить казла за бабло. По их словам. Я же говорю — утомили. Ахха. Формат смертный:(

Наступила пауза. Я удовлетворенно закурил. И наконец-то поплавок дернулся:

ГАОН: А что с моим паспортом? Забрала?

ПОЭТКА: Не отдает. Желает меняцца на свой.

ГАОН: Понял. Значит так. Я сам вылетаю. Буду еще до конца недели. Мутанта до моего приезда от глупостей удержать!!! Скажи ему, что на днях получит свой паспорт, зарплату и может охотиться на козлов! Теперь о Дине. Ей скажешь, что я раввин. Тут настоящий раввин не нужен. Пока наш рав выберется, деньги уйдут. Ментов Дине в охрану не давай! Вообще им про нее не говори. Ясно?

ПОЭТКА: Не. Не ясно. Ты же не птицца, без паспорта через границцу лететь?

ГАОН: Да, придется рискнуть. Полечу по Мутантову.

ПОЭТКА: А где ты его скачаешь?

ГАОН: У его жены возьму. Правда, он у Мутанта просроченный:(Продлевать придется, это тоже время. И визу еще получать:((Бросаю все и занимаюсь только этим. Но очень быстро не получится. Продержи там Дину в тонусе, ага?

ПОЭТКА: Чё, он и паспорт тормозит продлевать? Ужыс-ужыс, ахха %(А че, жена паспорт даст?

ГАОН: Мне? Да мне любая даст %)) Она вообще блондинка.

Мне захотелось, чтобы он побыстрее прилетел.

Я подробно объяснил Умнице как добраться до логова, после чего мы обменялись еще несколькими пиктограммами и приязненными междометиями.

Потом мы с О'Лаем выпили за успех и съели по банке паштета из Санькиного пайка.

20. Дачник

Уснул я непривычно рано, незаметно и ненадолго. Меня разбудил телефонный звонок. Я долго не протягивал руку. Чего спешить, если заведомо знаешь, кто звонит.

— Ты что, уснул? — недовольно буркнул Санька. — А где Света? Почему нормальный телефон у вас не отвечает?

— Нормальный телефон сгрыз ненормальный кобель. Неформатной Светы еще нет. Форматный я — уснул… Кстати, привези мне новую карточку для мобильника.

— Где же она шляется? — разочарованно проныл Санька. — Может, ее в этой идиотской «Билингве» поискать, как думаешь?

— Никак не думаю. Карточку не забудешь?

— Я сегодня выбраться не смогу, Боренька. Дела. Завтра тебе ее купим, так? Меня, все-таки, три с половиной жены заждались. А, кстати, о женах. Знаешь, кто эта баба, которая с Плоткиным в казино явилась?

— Знаю. Его жена. Вторая, в смысле. Хуповая. Не три с половиной, конечно, но тоже кое что.

Санька явно насторожился и раздумывал — откуда я это знаю. Наверное решил, что догадался из контекста:

— Ну, про жену я тебе сам намекнул. А что значит «хуповая»?

— Это моя собственная лексическая единица. Я так назвал женщину, с которой вступили в брак по еврейскому религиозному закону. От слова «хупа».

Санька замолчал, явно откручивая диалог назад и пытаясь понять как я это вывел из его слов. Наконец, недовольно спросил:

— И давно тебе это известно?

— Да часа два уже.

— Позвонить не мог сразу? А… ну да, не мог. А как тогда узнал? Опять «вспомнил»? Может, ты тогда и куда она исчезла вспомнишь? Или у своей хваленой интуиции спроси.

Санька уже злился всерьез.

— А она исчезла? — спросил я и почему-то добавил. — Уж не с утра ли?

— Связываешь со Светой? — буркнул Санька. — Не знаю я когда она исчезла. Плоткин весь в соплях, даже смешно.

— А Плоткин-то откуда узнал про ее исчезновение?

— Боря! — раздраженно начал Санька. — Мы же его не в подвале в наручниках держим. Он вроде как под домашним арестом. Еще из банка, как только я его туда привез, он позвонил своему Ронену. Тот его ободрил, мол все пучком, скоро они тебя отпустят, держат для перестраховки, ничего не бойся, Наум уже у параши, вопрос нескольких дней. В общем, и мы ему примерно так же объясняли, почему его держим. Короче, он воспрял, жене позвонил. А она его отшила. То за него дралась, то «не ищи меня, все равно не найдешь». И мобильник убила.

— Я тут компьютер с интернетом нашел, — сказал я, чтобы Саньку не напрягать. — А там разговоры Светика с нашим шефом Фимой сохранились. Оттуда и про хупу узнал. Приедешь — дам почитать. За карточку.

Санька задумался:

— Это срочно? Там что-то важное есть?

— Скорее любопытное, — честно признался я.

— Не, Боренька, — зевнул Санька, — тогда до завтра. До обеда приеду, честно. Если ничего не задержит, конечно. С карточкой, с большой-пребольшой. Так?

Снова заснуть не получалось. Светик так и не появилась. Почему-то мне казалось, что не появится и завтра. И вообще не появится. Почему? Потому что в чем-то она нас переиграла. А мы, тормоза, до сих пор даже не поняли в чем. А в чем она, в принципе, могла нас переиграть? Только в одном. Приблизиться к Плоткинским миллионам. Вот прикольно было бы.

А как она, в принципе, могла бы их получить? Если сам Плоткин у Саньки? А никак. Вернее, или никак, или только как-то через Дину. Вот смешно, если я рассказал Умнице правду! Даже чуть жаль, что этого не может быть. Не такой Плоткин идиот, чтобы давать даже самой любимой женщине доступ к таким деньгам. Да и зачем? Доступ к деньгам — этот всегда риск для жизни и здоровья. Такой Плоткин должен ревновать свою женщину к своим большим деньгам, а свои большие деньги к своей женщине. И никогда не оставлять их наедине. Наверняка, сидит сейчас Светик в окружении таких же бледных со взорами горящими хакеров, и ломают они зубы о Плоткинские замки.

Однако, практически одновременно исчезли две женщины. Причем после того, как одна из них узнала о существовании, а вернее — о социальной роли второй. А деньги? А деньги, как мы поняли, где-то кочуют, из пункта А в пункт Б и вообще не факт, что их можно сгрузить. Может, вагон денег уже доехал до пункта назначения? До Ронена, стало быть. А тогда зачем исчезать Светику и Дине? Незачем.

Упершись в тупик, но не уснув, я стал думать о Ронене. Ничего не придумал, конечно. Потому что ничего я о нем не знал, кроме истории про зуб Баруха. А хорошо бы было вот так же, как и Умницу, подбить Ронена на приезд в Москву. А уж тут что-то придумать. Но вытащить сабру в Москву — это уже какая-то сказка про репку. Мышка-то у меня была, хоть и компьютерная, но вместо бабки-дедки-внучки-Жучки лишь абстрактный Барух с выбитым зубом.

Разбудил меня стук в дверь. Знакомый стук. Судя по всему, опять спецназ в лице Дядьколи. Вставать не хотелось, но и надежды на то, что Дядьколя уйдет непохмеленным тоже не было.

— Свет-ка!!! — заорал он наконец. — Отопри!!! Я те дорожку от снега очистил!

Это было уже слишком даже для меня. Я открыл дверь:

— Какой снег? Дождь идет. Октябрь.

Дядьколя хитро лыбился и подмигивал слезящимся глазом:

— Я ей дорожку в марте… расчистил, поал? Добро… надо помнить. Светка где?

— Не знаю.

— А ты тут… чего? — Дядьколя, кажется, решил устанавливать долгосрочный контакт. — Светка б мне налила, — с подкупающей откровенностью сообщил он. — Ее если рано разбудить, она не соображает ниче, зима, лето… ну, не тяни душу, плесни… раз уж ты… за хозяина.

Я почти было пошел за стаканом, но сообразил, что и от Дядьколи может быть прок:

— Мне телефонный аппарат нужен. Наш сломался. Неси целый телефон — получай целую бутылку.

Дядьколя задумчиво шевелил губами, словно переводил мои слова для своего внутреннего голоса. Наконец, выдохнул:

— Могу. Взаймы могу… У Павловых дача пустая… До зимы не приедут. Хотя… обожди. Не взаймы. А это… в аренду. Сто грамм в день.

Через четверть часа причапал Дядьколя с аппаратом. Я вынес ему бутылку, но он испуганно отступил:

— Не-не. Ты мне авансов не выдавай. Вредно это. Сто грамм в день, как уговорились… Но каждое утро.

Я подключил телефон и почувствовал, что жизнь постепенно начинает улучшаться. На волне оптимизма я позвонил Ленке, разбудил ее и сообщил, что уже почти перегрыз путы обстоятельств и скоро мы снова будем вместе.

В ответ Ленка сказала мне, что я похож на человека, который в горах сделал вид, что пропал, а сам наблюдает за спасработами из-за елки.

— Это не из-за Ёлки, — тупо сказал я, — она тут вообще ни при чем! Вернее, при чем, но это я её, а не она меня…

В трубке раздались гудки. Настроение умерло, не родившись. Со второго этажа с трудом, кряхтя, спустился О'Лай и, подойдя, уставился на меня слезящимися требовательным глазами Дядьколи. Я с трудом удержался от совместной опохмелки с кобелем.

— Что-то мы много пьем! — сказал я ему строго.

Видимо, шарпей все понял по интонации и затряс ушами. Я сварил себе кофе, потом потащил упирающегося пса в лесок, на прогулку, на вытрезвление. О'Лай плелся на полшага позади, свесив голову, явно желая вызвать у меня если не сострадание, то хотя бы стыд.

Так мы вышли в дачный поселок. Он оказался совершенно необитаемым. Оно и понятно — какой дурак будет сидеть в этой межсезонной грязи. Тянулись глухие разноцветные заборы, было тихо. Разок только встретили мы какое-то существо в юбке, окатившее нас любопытным «Здрасссссь», возможно, это была Дядьколина супруга-сторожиха. В конце поселка мимо нас прошествовал огромный облезлый кот, слегка зашипевший на О'Лая, который вдруг уселся на задницу посреди дороги и заругался на кота тонким, непрекращающимся захлебывающимся лаем, словно жаловался сразу на всех и на вся.

— Ладно, — сказал я зачем-то, — налью я тебе сто грамм.

Не знаю как пес понял, но обратно уже он тащил меня на поводке. Мы изрядно опустошили последнюю бутылку водки, доели остатки закуски. На дне оставалось ровно сто Дядьколиных грамм, чтобы не оказаться без связи с внешним миром, если Санька снова продинамит.

Делать было ну совсем нечего. Я от тоски поиграл в какую-то компьютерную стрелялку. О'Лай, опохмеленный и оживившийся, осваивал татами — притащил туда обмусоленного плющевого зверя и искусственную косточку.

Потом я рубил дрова. Потому что стало уже совсем промозгло, а в логове был камин — хоть и грязный, но с виду вполне. Я уже вошел в дроворубный раж, когда приехал Санька не только с карточкой, но и с сухим и мокрым пайком.

— Это за счет банка, — сообщил он, торопливо закусывая. — На Плоткина спишем, так? А то у него из-за этой бабы совсем аппетит пропал. Все, Боренька, ты отдыхай тут, а мне пора. Не забудь только сразу позвонить, как Света вернется. В любое время, так?

Судя по количеству харчей и явному нежеланию забрать меня в Москву, мой статус не сильно отличался от Плоткинского. Тот же домашний арест «на всякий случай» правда не в камере, а на поселении, но и уровень комфорта не пятизвездочный. Впрочем, меня это устраивало. Санька за харчи нанял меня подкараулить Светика, а я, тем временем, поджидал Умницу с паспортом.

21. Она нас и в шампанском

Ожидание, как положено, тянулось томительно. День начинался с выдачи Дядьколе арендной платы и выгуливания шарпея. Санька звонил, но не появлялся. Рассказывал, как его достал Плоткин. Раз в день я звонил Ленке послушать, как ее достал я. Несколько раз общался с ГАОНом. Сначала, из-за моего просроченного паспорта, его доставали чиновники израильского МВД, но вчера — уже российская консульская бюрократия. Так что Умница должен был явиться со дня на день. Если, конечно, пройдет паспортный контроль.

Дачную праздность разнесло вдребезги одним единственным телефонным звонком:

— Че, Мутант, уже догнал или еще тормозишь? — дружелюбно хохотнула Светик.

— Собаку бы хоть пожалела, — буркнул я. — Пес попал в плохую компанию и спивается.

— Во, я ж тебя потому и коннектю. О'Лая, Мутант, засейфь. Патамушта он очень дорогой.

— Недешевый, да. Дядьколя экономичнее… Что, поезд ограбила?

— Ахха. Не экономь на псе, Мутант. Тебе воздастся. Этта, вези его в Израиль и холи там. Псоевые документы на вывоз в нижнем правом ящике стола. Я у тебя его выкуплю, када можно буддет. Ы?

— А этта када? — не выдержал я.

— Не зна. Када баяцца кончу. Во, как ты мафию там сделитишь, так сразу. Мутант, ты как паспорт получишь, сбегай в Вестерн Юнион, что напротив банка Оксюморона, ахха? Я тебе туда скопипейстила сумму на псоевые расходды.

— Вообще-то меня плющит от собак и ворованных денехххх. Мож, ну его нахреф? Он для меня слишком метафоричен, — разозлился я.

— Не обижайся, Мутантик, не здыхай, — голос Светика потеплел, чем-то она там звякала. — Кста, ты заценил, что я те с ГАОНом не мешаю? Ниче так ты строишь сюжет, концепт ловишь. Близко к документальному, ахха. Тока этта, че ты все время это дураццкое «ахха» постишь?

Светик хмыкнула. Помолчали.

— Ну? — не выдержал я. — Выкладывай!

— Жду.

— Ладно, — сдался я. — Буду я лелеять твоего шарпея. Хочешь, от алкоголизма вылечу?

— С собой берешь? — настаивала Светик. — Кста, он не бесприданник ни разу, у него буддет полный пансион и… лейб-ветеринар. Ахха?.. Обещаешь? Ешь землю!

— Беру. Обещаю, — поклялся я. — Шобясдох. Но авансом хочу услышать сказку про ограбленный Плоткинский поезд.

Светик как-то странно забулькала. Потом издали просипела:

— Обнюхалась, что ль? Ну хва, куда льешь? — наконец, она снова припала к трубке. — Этта, Мутант… Этта я не тебе. Тут тупые фсе… Да и я в формат погрузилась. Знаешь, если дама погружаецца в ванну с шампанским, то она остаецца тем же, чем была. Тока тупеет постепенно, ахха, от пузырьков.

— Светик, а ты что, правда в ванне с шампанским сидишь? — честно удивился я. Как-то это с ней не вязалось.

— Сижу, ахха… И внутырь пью тожжа. Опппп…. Фигассе… Фсе, лапоть утопился тока что. И знаешь, Мутант, грустно четта. И воняет. Динка уговорила, у нее мечта, а у меня — минус лапоть. И вокруг ацтой полный — тока три наших яхты. Куда-то плывут нахреф, курс держат… Мутант! Ты там?

— Там-тарарам, — отозвался я. — А третья яхта чья, говоришь?

— Да лана, хва меня караулить на слове. Ща только скажу… Этта, начинай упырей баяцца! Хы. С трех раз угадаешь?

— А чего тут гадать? Не Ревекка же Ашкенази. Ее труп я видел. А вот труп Кабанова не видел. Значит, упырь — он?

— Вива, Мутант! — завопила Светик. — Беспесды, вива! Дальше фсе просто… Сам… сам достроишь?

— Ладно, попробую. Ты мне завтра позвони — сюжет сверить… А зачем тебе столько много денег, Светик? Жить или для концепта?

Светик захихикала, я услышал плеск шампанского. Потом она разом погрустнела:

— Ну… жить. Для концепта не получилось. Стока многа денех сгрузить на себя низзя. Скока могла — сгрузила. Но это мало… Ф смысле — дофига. Но десятина всего. А остальное перенастроила. Пускай за меня моляцца в благотворительных фондах, ахха. Тока они не знают за кого молицца. Ну, пусть… абстрактно. Этта, во, на псов для слепых многа двинула… Ты как, одобря? На слепых, Мутант, это правильно… На хакеров еще… чтоб фсемирный снюх сорганизовать в… неважно где… Хотела, кста, литпремию учинить, но калечит это, вредно, ну их нах, да?.. На поиск Атлантиды утрамбовала, кажецца… На слонофф! В Кении проект есть «Слоны оборзели» — полный уже неформат! Там молодой слоник, он сирота… и рычит, как мотоцыкыл… А, Мутант! В деньгах на кобеля буддет этта… десятину от них отдай Оксюморону, на деду, который без ног… Патамушта «что ты спрятал, то пропало, что ты отдал — то твое…» На зороастрийцев еще многа ушло, во, этта уже чиста для концепта вышло, ахха… ну, многа еще куда… Тока не спрашивай «зачем». Патамушта затем, чтобы никто меня юзать не пытался втемную, этта раз. А два, чтобы Святую Землю сохранить хотя бы для моего шарпея и тебя, ахха?.. Во. Мутант!

— Я!

— Фсе, я погружаюсь. Я тебя еще сконнектю, не сцы… Во, еще… на компы для маленьких-маленьких кампучийских зайчикофф… Остальное не помню, нахреф практически, наощупь… не целясь ни разу, от бедра…

Светик отключилась. Я сидел с жалобно пищащей трубкой в руке и смеялся. Нет, ну правда, смешно же — на зайчикофф.

Потом я призадумался. С Кабановым мы, конечно, лажанулись. Трупа мы не видели, а сам Кабанов — профессиональный актер. Чпокнул два раза в подъезде, натянул на морду носок и прыгнул в машину. Да, но в машине его кто-то ждал. Причем с заведенным мотором. Жена? Он ей звонил при нас, но у них мог быть какой-то шифр. Но зачем? Зачем, если он Кабанов, а не Плоткин? От страха. На всякий случай. Не понравилось ему наше обращение. Понял, что могут еще найтись желающие с ним разговаривать и не такие вегетарианские, как мы. Правильно сделал, в общем. Санька, конечно, должен был отследить по своим каналам как идет расследование убийства и узнать, что убийства-то и не было. Но, с другой стороны, что бы это для нас изменило?

А вот Светик на этом «кто сделитил артиста Кабанова» просто зациклилась. И в какой-то момент точно поняла, что ну некому было. Да! Она, кажется, потом уже говорила про него не «сделитить», а «заскринить», что, как теперь понятно, совсем не одно и то же. Как же она его нашла? Не должен он был на той же квартире остаться. Хотя… актер. Мог. А скорее как-то на него вышла через тех общих знакомых, о которых они разговаривали в джипе.

А вот как она Дину нашла, интересно? Ну никаких зацепок у нее не было, кроме имени и двух фамилий. Но в данной ситуации это ничто, потому что Дина квартиру точно сменила. Дину Плоткин должен был прятать, как себя, а себя он прятал вдумчиво. Ну и как? Разве что после нашего отъезда от казино кто-то, или даже сам жаждущий публикации великий Ахурамазда, проследил куда Дина пошла. Ну да, конечно! Когда Ахурчик позвонил, я решил, что сейчас услышу истинный, не адаптированный к убогому ментовскому уровню новояз, вслушивался и переводил. Смысл одной фразы я так и не понял, зато, благодаря этому, запомнил. Светик говорила в трубку что-то вроде: «Отследил линк? Че и адресок скачал? Ахха… заскринилась. Все, засейвила.» Сейчас я это уже могу перевести, ахха.

Вероятно, Светик как-то сумела убедить Дину, что Эфраим человек конченный, «битый линк» и все что ей остается — это обеспечить себе безбедную жизнь. Наверное, любовь Плоткина была весьма асимметричной и даже освященная хупой не выдержала первых же испытаний. А может Светик шла по моему сюжету, и ревнивая Дина, узнав о первой семье, действительно возжелала мести. Впрочем, это уже не важно.

А важно то, что Дина знала где деньги лежат. А Кабанов хорошо сыграл свою главную роль — Эфраима Плоткина, финансиста. Документы у него были настоящие — раз их не было на Плоткине, значит они хранились у них дома. Жена у него тоже была настоящая, Плоткинская, запоминающаяся лучше, чем он. Да и на фотографию Плоткина он походил гораздо больше нынешнего Эфраима. А время поэкспериментировать с подписью у него было. Да, так получается. Дальше просто. Они втроем летят в какую-нибудь Швейцарию и уносят в клювах сколько поместилось, а остальное распыляют на неразумное, доброе, невечное. Просто и со вкусом.

Мне даже захотелось позвонить теще и порадовать старуху, что Ронен денег никогда не получит. Правда, следующий вопрос будет: «А Левик?» и многозначительное презрительное молчание. Ну, больших денег Левик по-любому уже не получит. Вместо компьютерной фирмы подарю ему новый лапоть. На шарпее сэкономлю, пусть пьет воду, алкоголь же — в умеренных количествах, только по субботам.

А у Ронена ситуация сейчас непростая. Сделал революцию, а казна пуста. Это очень плохо для авторитета нового дона. Значит, он будет вынужден рисковать, даже на грани фола. И это уже неплохо. Балансирующего на грани фола легко подтолкнуть. А если, все-таки, как-то выманить его в Москву? А как? Что ему тут делать? Нечего, вроде. Что или кто в принципе может выманить его в Москву? Из известного мне — только Плоткин. Но он Ронена патологически боится и правильно, наверное. А страх, как зенитное орудие, меняет направление легко и быстро. Эфраим, конечно, и сам понимает, что пропажу денег Ронен ему не простит. Значит, в его ситуации единственная защита — атака. А единственный шанс — Ронена ликвидировать или изолировать. И сделать это можно только здесь и сейчас. Как бы ему это доступно объяснить?

Я еще повертел ситуацию и, вздохнув, набрал номер тещи.

— Альберт Филиппович? — проскрипела старая конспираторша. — Зачем же вы тратитесь на звонок? У вас такая маленькая пенсия! Я вам сейчас сама перезвоню.

— Да, Боря? — сказала она через минуту. — Есть новости? О компьютерной фирме для Левика?

— Нет. По деньгам у нас ничья. Их уже никто не получит. Это я могу гарантировать.

— Значит, программа-минимум, — сухо подытожила теща. — Ну, хоть так. И на что мы с Наумом теперь должны будем жить?

— Да, жить на генеральскую пенсию — это, действительно, очень страшно.

— Левик — мой единственный внук и наследник… Если бы Наум не был таким щепетильным…

— А у Наума что, не осталось других денег?

— Таки скоро не останется. Он намерен пожертвовать все до последнего гроша. Во всякие благотворительные фонды, где эти средства все равно разворуют нечистоплотные люди.

Кажется, для зайчикофф настали хорошие времена.

— Я правильно понял, что Наум решил отойти в сторону и Ронену не мешать?

Теща задохнулась от возмущения:

— Как же ты плохо знаешь Наума! Боря, мне очень страшно. Он превратил конюшню в тир и все время тренируется. Ты ведь понимаешь, зачем он это делает? У Примуса уже дрожат ноги от этой стрельбы. Это уже ужас, Боря, а будет еще хуже! — торжественно произнесла Софья Моисеевна. — Боря! Если ты сам ничего не можешь, то хотя бы посоветуй мне кого нанять! Ты же знаешь этот ваш мир. Может быть, кого-то из Москвы с собой привезешь? Наверное, это будет дешевле, чем у нас, да и найти потом его будет трудно — вернется в Россию, и дело с концом.

Мне стало жаль стариков. Хоть одна и отравляла мне существование двадцать лет, а второй меня чуть не убил.

— Ну, в общем так, — наконец решился я. — Есть шанс нейтрализовать Ронена.

Теща так задышала в трубку, что я испугался — помрет еще от инфаркта, не дослушав.

— Что значит нейтрализовать, Боря? Выражайся яснее, я, если ты не понял, звоню с того же чистого мобильного телефона.

— Лет на десять, если повезет. Здесь, на чужой холодной земле.

— Хммммм… На зону париться? Это отличная идея, Боря! На шконку его! Поближе к параше! И ты сможешь??? Это действительно реально? А что… откупиться он не сможет, Плоткинских денег у него нет… Остальное пока еще у Наума. Что он мог взять в долг, он это уже взял на свои змеиные интриги… У него даже вилла заложена. А что! — голос тещи звенел. — Настоящая российская зона! Ронену! Это даже не хуже Наумовой пули! Боря! Я согласна! Мы согласны! Что тебе для этого надо? Чем тебе помочь? Что ты за это хочешь?

Я задумался. А действительно, что я за это хочу? На фиг все это мне нужно? Ну, во-первых, я не люблю, когда меня и мою страну пытаются использовать втемную. А во-вторых… ну разве что:

— За это вы обеспечите, чтобы домой я вернулся не блудным мужем, а героем. А то как-то Ленка не хочет ничего понимать в этот раз…

— Боря, а как же иначе? — торжественно, как юный пионер, произнесла теща. — Ты же не прохлаждаться в Москву уехал. Ты будешь определять пути исторического развития! Ты же знаешь, я всегда была к тебе справедлива и критиковала тебя потому, что ты ничего лучшего не заслуживал. А теперь будет совсем другое дело… Леночка не сможет этого не понять, когда я ей все объясню.

— Ладно, значит договорились. Передайте Науму, что надо срочно сделать. Во-первых, сообщить московскому банку, что все претензии к Плоткину сняты, а счет переоформляется на Ронена. Во-вторых, пусть он объявит среди своих, что признал свершившиеся факты, отходит от дел и что начинает передавать Ронену все дела, связи и прочие полномочия.

Теща опять задышала:

— Подожди, Боря… Но ведь это «как будто», да? Я-то понимаю, что это военная хитрость, но… Но Наум может тебе не поверить.

— А скажите ему, — задушевно предложил я, — что не верить человеку, которого несколько дней назад он сам пытался убить исключительно за патологическую честность — это уже вообще свинство.

Теща довольно хрюкнула.

— И, наконец, в-третьих, — все-таки сказал я то, в чем сомневался до последнего, но не получалось иначе, — отдать Ронену жену и детей Плоткина.

Теща притихла.

— Ты уверен? — наконец спросила она. — Ронен и детей убьет.

— Я надеюсь, что не успеет. А без этого не получится, Плоткин слишком скользкий — нужен верный крючок.

— Ну что ж, — медленно проговорила Софья Моисеевна, — у каждого своя непростая судьба.

— Сразу после этого Наум должен резко заболеть и никого не принимать.

— Ладно. Что еще? Ты же будешь нанимать и подкупать людей? Значит, тебе нужны денежные средства.

— В том-то и дело, — признался я. — Учитывая щепетильность Наума, боюсь, что нам с вами придется сильно залезть в долги.

— Боря! Никаких долгов! Ты что?! Ты что, правда не понимаешь, что делаешь общественно-значимое дело, для которого не жалко никаких денег. Наум ведь только на себя и, к сожалению, на меня не готов тратить. А на борьбу он отдаст всё.

Я молчал, чувствуя себя идиотом.

— А теперь, Боря, вообрази самую большую сумму, которую ты решишься у Наума попросить, — торжественно провозгласила теща. — Вообразил?

— Угум.

— Теперь умножь ее на два. То, что ты вообразил, возьмешь себе. А то, на что воображения не хватило, отдашь мне. Ну как мне… ты же понимаешь. Сколько мне там осталось… А твой сын — мой единственный наследник. У мальчика должен быть свой бизнес. Кроме того, Наум заслужил гораздо более обеспеченную старость, чем он готов себе позволить. И мы с тобой восстанавливаем социальную справедливость. А Наум сохраняет верность своим принципам.

— У меня, ясное дело, принципов никаких нет и быть не может, — начал было я, но тещина карточка прекратила дозволенные речи.

Детали операции еще предстояло додумать. Но внутренние часы, шедшие до этого беззвучно, начали громко тикать, все время напоминая, что время уходит. Поэтому я решил позвонить Саньке сразу, а детали покрутить во время выгула шарпея, пока Санька будет ехать.

— Что звонишь? Света появилась? — воспрял он.

— Скорее объявилась.

— Где???

— На яхте.

Санька засопел и злобно поинтересовался:

— На чьей это, интересно?

— На собственной, не дергайся. Бесполезно.

Санька дернулся всерьез:

— А давай ты не будешь мне тут советовать когда мне дергаться, а когда нет! Ладно, вечером заеду, обсудим.

— Нет. Сейчас.

— Сейчас, Боренька, я на работе. Работаю я, пока некоторые на дачах прохлаждаются. Причем, работаю сторожем — сижу с этим вашим долбанным Плоткиным. Как он меня достал, если бы ты знал! Эфраим, тут тебе второй мучитель привет передает. Так?

— Кстати, Эфраима ни в коем случае не отпускай.

— Да я и не собираюсь… А почему?

— Ты, может, и не собираешься. А твое начальство вот-вот соберется.

— А откуда ты можешь знать хоть что-то о планах моего начальства? Да и нахрен он мне нужен, если начальству — нет? Это ведь уже не мы с тобой, Боренька, его караулим. Это уже чужая добыча.

Мне надоело, и я решил ускорить процесс:

— Санька, приезжай немедленно. Я шабашку тебе нашел.

— Какую? Я, вообще-то, при деле.

— Тебе понравится. Не пыльную. Риска мало, денег много.

— Сколько?

— Ну… месячная зарплата в сутки. Годится?

— Все, Боренька, еду. Через час буду, жди.

О'Лай уже почти признал во мне если не хозяина, то врио. И вполне приноровился к моему шагу — трусил рядом, не мешая думать. Впрочем, думать-то на данном этапе было особенно и не о чем — ясно, что предстояла работа с Плоткиным, вернее правильная его обработка. После которой он сам должен был придумать, как вытащить Ронена в Москву. А Санька должен придумать, как Ронена посадить. Я теперь был вроде руководителем проекта, практически менагером, как брезгливо называла Светик клерков любого уровня. Впервые я оказался в ситуации, когда мне надо было только координировать. Даже моими семейными проблемами занялась теща. Финансовыми — тесть. Эмоциональными — О'Лай. Вот только совесть некому было перепоручить. Может, может замочить Ронен Плоткинских детей, не говоря уже о жене. И никто мне не давал права ими рисковать.

22. Контригра

Услышав о Светикиной разбойничьей удаче, Санька, неожиданно для меня, впал в кратковременную прострацию. Перестал нетерпеливо крутить ключи от машины, сунул их в карман и, страдальчески усмехаясь, сел:

— А я, видишь, над Плоткиным смеюсь который день… Какие они все, все-таки… Так, Боренька?

Мне с трудом удалось не дать Саньке водки, потому что он уже решил до утра остаться на даче, разговаривать, вспоминать, пить, курить, грустить и бренчать на гитаре. «В общем, Боренька, по-мужски помянуть бабское предательство, так?» Но по мере того, как конструкции предстоящего мероприятия обретали устойчивость и красоту, Санька все больше ими интересовался. Наконец, он подвел черту:

— Видишь, Боренька. А я ведь тебе сразу сказал: «Вот — женщина!» А ты к ней так, снисходительно. И на меня, как на кобеля. А не-е-ет, это была… И главное — ведь не с мужиком сбежала. А с баблом! Так-то.

— Она еще вернется, — не удержался я. — За шарпеем.

Но Санька только махнул рукой:

— Нахреф.

Всю дорогу до Москвы Санька уже насвистывал и обсуждал со мной детали предстоящего. А предстояло нам все четко обеспечить, связать и скоординировать. Если, конечно, мы сможем убедить Плоткина сыграть ва-банк.

На меня Эфраим среагировал вяло. В люксе он смотрелся бедным родственником, явившимся в этот роскошный номер попросить в долг у откормленного охранника, не утратившего вальяжности даже после появления Саньки. Санька отослал его восвояси. Эфраим как-то отек за последние дни. А Санька говорил — не пил, не ел. Вредное это занятие — многоженство. Причем теперь, когда вторая жена сбежала, Плоткин мог лишиться из-за меня еще и первой. А главное, перестать быть отцом двух детей.

— Чем твое освобождение отмечать будем, Эфраим? — спросил я. — Шампанским?

— С тобой — цикутой, — буркнул он. — И никуда я с тобой не пойду.

— А я, вроде, и не приглашал тебя никуда, — лениво сказал я. — Просто зашел поздравить земляка с предстоящим освобождением. Все получилось, как ты хотел. Наум сдал дела Ронену. Счет в банке он закрыл, так что тебя вот-вот отсюда попросят. Если поторопишься, сможешь еще успеть сделать несколько звонков за счет банка. Ты ведь позволишь, если я тебя по старой дружбе попрошу? — повернулся я к Саньке.

Но Плоткин не обрадовался. Его явно не устраивали личность и родственные связи Гермеса. Совсем неважно он, все-таки, выглядел. Ну, помятый — это ладно, хоть и пятизвездочная, но неволя. А вот взгляд — тухлый.

Словно в подтверждение моих слов зазвонил Санькин мобильник. Санька, изображая на лице почтение, выслушал шефа и передал трубку Эфраиму.

— Шеф лично приносит извинения, — кивнул он мне.

Наум действовал оперативно.

После разговора Плоткин самую малость повеселел, но на нас продолжал поглядывать настороженно. Санька вернул бывшему заложнику бумажник и мобильник. Эфраим схватил телефон, как фляжку после марш-броска и начал судорожно давить на кнопки.

Нетрудно было понять, что Ронен поздравил Эфраима с обретенной свободой. По ответам Плоткина было ясно, что Роненовская октябрьская революция завершилась полной и окончательной победой молодежи, что связи старика в руках у Ронена, что жена и дети Плоткина забраны от сумасшедшего Наума и находятся теперь в доме у звонящего.

— О'Кей, — радостно реагировал Плоткин, — Беседер! Ахла!

Потом он, довольно похохатывая, пообещал Ронену первым же рейсом вылететь в Швейцарию и закончить все эти многоступенчатые финансовые операции одним мощным аккордом.

— Иврит, — только и констатировал Санька, доставая сигареты.

Мы невозмутимо курили в потолок. Потолок, кстати, был красивый — лепнина, фрески какие-то, явно сделан дизайн по спецзаказу, с оглядкой на прошлое. Люстра свисала тоже непростая, младшая сестра театральной. И ковер был не беспородно-короткошерстный, а вполне себе ворсистый.

Плоткин, тем временем, общение закончил и уже натягивал пиджак.

— Так я пошел, — сообщил он нам. А потом, повернувшись ко мне: — До встречи на родине, — он явно пытался придать фразе некую зловещесть, но у него это не слишком получилось.

— На родине — это правильно, — поддакнул я. — Сэкономишь тысчонку баксов — тебе они теперь не лишние. Зачем же зря в Швейцарию летать. Дорогая страна.

Плоткин походил по номеру, посмотрел на панораму в окне:

— Ты это имел в виду, когда про звонки говорил?

— Ахха.

Плоткин обреченно вздохнул и взял трубку. Он не все еще понял, до конца не верил, но чувствовал, что радость освобождения ему сейчас испортят. Мы с Санькой налили по рюмке коньяка и цедили благородную жидкость, хотя я, честно говоря, вкуса почти не ощущал.

Тем временем Плоткин уже выкрикивал какие-то истеричные фразы на немецком, причем чем дальше, тем громче.

— Идиш? — скривился Санька.

Плоткин отшвырнул трубку и, тяжело дыша, плюхнулся на кресло у балконной двери. И уставился, не мигая, в пространство.

— Плоткин, а чего ты такой бледный? — спросил Санька. — Может, тебе чем помочь?

Плоткин вскочил, распахнул балконную дверь и полез через перила — выбрасываться. Я сидел ближе и успел первым. Схватил Эфраимову ногу в самый ответственный момент броска в пропасть.

— Вот же сука! — орал Санька, пока мы втаскивали мешок Плоткина обратно. — Люкс же на мое имя, блять, снят! Урод!

После чего спасенный сел на койку, закрыл глаза, стал раскачиваться и стенать. Санька покосился на него с опаской, передвинул кресло к балконной двери, сел в него и вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами и постучал по часам. Санька кивнул, и мы стали молча ждать.

Потом Плоткин заорал:

— Ты убийца! Боря, ты убийца! Ты детоубийца!

— Какого черта? — вежливо поинтересовался я, чувствуя пух на своем рыльце.

— Такого! Ты думаешь, меня спас? За ногу, типа, мать твою! А я все равно — труп! Меня все равно он убьет! А перед этим он еще убьет моих детей!

— А жену? — спросил Санька.

— Он всех! Убьет! Можете радоваться, скоты! Думаете мне это так просто — второй раз себя убивать?! Вы хоть раз пробовали?!

Я протянул ему рюмку с коньяком. Плоткин выпил, как лекарство. Посидел, немного успокоился, прикрыл глаза и зашевелил губами, словно что-то считал. Потом продавил:

— Это невозможно.

— Что именно невозможно?

— Это Кабанов был, да? — отрешенно спросил Плоткин, — Вы еще тогда все это придумали? Объявили его мертвым, чтобы деньги украсть?

— Был, да. Нет, не тогда. И не мы придумали. К сожалению.

— Да куда уж вам… Только тут что-то не то… — Плоткин, как голодный зверек, почуял сладковатый запах надежды, — Кабанов не мог увести столько денег! И даже я сам не смог бы. Никто бы не смог. Слишком мало времени… Если он взял, то мало. Это же афера. Кража. Остальное еще можно вернуть.

— Конечно кража, — согласился я. — Но вернуть уже нельзя.

— Почему — нельзя?

— Потому что станицы пылают уже четвертые сутки, как минимум. И не для бизнеса, Эфраим. Для красоты, просто так. Светик сказала, что они забрали десятую часть.

Плоткин задумался, кивнул:

— Десятую еще могли. Но это тоже… А остальное?

— А остальное долго раскидывали куда ни попадя, мне даже страшно слушать было, — сказал я честно.

— Зачем?! — завопил Плоткин. — Зачем?! Цель???!!!

— А зачем волк режет в овчарне всех овец? — вдруг прорезался молчавший до этого Санька. — Для концепта! Так, Боренька?

Плоткин долго переваривал фразу. Наконец, выдавил:

— А дети мои должны погибнуть тоже для концепта? Боря, это ты виноват! — и заплакал.

Я налил себе коньяка, потом захотел повторить, но Санька, укоризненно глядя, забрал у меня бутылку. Да что же это такое? Всюду, перед всеми и во всем я виноват. А я всего лишь пытался выжить. И пытаюсь. Впрочем, не совсем. Нынче я уже стал на скользкий путь борьбы за лучшее будущего для своего народа и своего государства. А, как известно, настоящий борец за будущее не знает жалости ни к женщинам, ни к детям. Особенно, когда у него нет выбора и почти нулевые возможности. Но все равно сильно канудило.

Плоткин по-прежнему размазывал слезы, но уже не прятал лицо в ладонях, а смотрел на меня с активной ненавистью. Значит, было пора.

— Эфраим, — сказал я без излишнего пафоса и задушевности, но честно, — а ведь ты можешь спасти и семью, и себя.

Он молча на меня смотрел.

— Я вижу всего один шанс. Хочешь об этом поговорить? — я, под диким взглядом Саньки, прикусил свой ядовитый язык.

Но Плоткин уже не следил за стилем. Он следил за выражением моего лица и ждал. Я связно и уверенно раскрыл ему свой план. Плоткин заморгал, и мне даже почудилось в его взгляде какое-то опасливое уважение, но, может быть, это я себе льстил.

— А какие гарантии, что вы сумеете его посадить? — спросил он, наконец.

— Вот же, блин! — возмутился Санька. — Вот же… — он покосился на меня и вздохнул. — Гарантии ему подавай! Честного слова офицера Бренера ему мало!

— Гарантировать я тебе могу только одно, — сказал я, — что если ты не согласишься, то будешь четвертым трупом на одном участке кладбища.

В этот раз Плоткин замолчал уже очень надолго. Наконец, высвободил тяжелый взгляд из-под оплывших век и, как-то внутренне подтянувшись, заявил:

— Согласен. Я знаю, как его вытащить.

С этого момента Эфраим Плоткин преобразился. Все-таки он был игрок. Стоило появиться хоть какому-то шансу, и Эфраим готов был на все ради выигрыша. Он вдруг посмотрел на часы и сказал, что хорошо бы поесть. Потому что нужно как-то скоротать время. Нельзя Ронену звонить тут же.

Мы заказали обед в номер, Эфраим ушел принимать душ, а Санька, кивнув на дверь в ванную, спросил:

— Не кинет?

У Эфраима прорезался аппетит. Нам с Санькой пришлось довольствоваться тем, что мы успели положить на тарелки в начале обеда. Наконец, мы допили кофе, и Эфраим, зачем-то размяв кисти рук, взял свой мобильник и, потыкав в кнопки, уставился на белую стенку так, словно по ней бежали огненные титры. Я сел рядом и придвинул ухо поближе.

Эфраим очень воодушевленно сообщил, что пока он сидел без связи под домашним арестом, его разыскивал Ливанец. Да, лично. Нет, не по телефону, он со вчерашнего дня в Москве. И будет до послезавтра. У него новые идеи. Он намекнул, что у Рябого не грипп, что ему уже не выкарабкаться, и надо к этому заранее подготовиться. Время не ждет.

Тут Ронен проявил осведомленность и заявил, что и по его конфиденциальным сведениям это не грипп, а то ли СПИД, то ли отравление. И если второе, то это очень забавно, потому что не исключено, что произошло у него на глазах, но об этом потом. Главное, что открываются фантастические перспективы. И надо понять, к чему ведет Ливанец. Чтобы правильно использовать ситуацию и не упустить такой шанс. И действовать надо оперативно.

Эфраим с энтузиазмом подхватил, что возможности открываются умопомрачительные. Ливанец хочет резко расширить сферу совместной деятельности. Судя по всему, после смерти Рябого все тайные счета будет контролировать сам Ливанец, через вдову. Науму он больше не верит, о многом знает, о многом догадывается. Во всяком случае, он хочет разговаривать с новым реальным лидером напрямую, лицом к лицу, здесь. А реальным лидером он признает того, кто вернет ему долг Наума.

Ронену все это очень понравилось. Он похвалил Эфраима и приказал в Швейцарию пока не лететь, никаких денег никуда не переводить. Потому что пока Ливанец не получил деньги, можно будет выторговать лучшие условия для нового сотрудничества. Легче вести переговоры, когда партнер ждет от тебя приз за их завершение. И этот приз надо приготовить, чтобы тут же вручить награду — налом. Вообще, тянуть с отдачей долга нельзя, поэтому он послезавтра вылетает в Москву первым рейсом Эль-Аля. И пусть Эфраим, узнав расписание полетов, согласовывает время и место встречи.

— Ещщ! — сказал я, когда мокрый Эфраим закончил разговор.

— Приедет! Так? — обрадовался Санька и хлопнул его по плечу. — Легко ты его сделал!

— Мне так не показалось, — Плоткин взял использованную салфетку с тарелки, промакнул лоб, тупо посмотрел на то, чем его вытер, отбросил ее и сообщил, — Ронен, если что-то почувствовал, найдет способ проверить… Пожалуй, я спущусь в ресторан, вы как?

23. Красавица и чудовище

Дина была хороша. Умнице она сразу понравилась. Даже слишком. Было заметно, что глядя на Дину, ему приходится заставлять себя думать о больших деньгах. Хотя мне казалось, что для религиозной женщины наша Дина слишком кокетничала.

Она, извинившись, что отпустила прислугу, предложила нам кофе с коньяком. Но прежде чем пойти его варить, смущаясь, попросила Умницу показать документы. Умница с явным удовольствием достал свой собственный паспорт, полученный от меня утром, и вложил в узкую кисть.

— Да, все правильно, — Дина, возвращая паспорт, погладила длинным пальчиком менору на обложке, — Светлана называла мне именно ваше имя. Извините, рэбе, просто на всякий случай. Все-таки такие большие деньги, мне бы не хотелось оказаться жертвой какого-нибудь мошенничества…

На «рэбе» Умница важно качнул пейсами. Их я тоже вернул ему утром. Вообще, когда он на рассвете ввалился на дачу, вопя: «Светик! Ну наконец-то мы снова вместе! Я тебе хумус привез!», я, зевая, холодно сказал ему, что Светика нет, поскольку прошлой ночью моя отмороженная начальница вмазалась на мотоцикле в стог сена. Умница поморгал, потом уточнил: «Куда?» «В стог, — я, конечно, со сна сказал глупость, но надо было уже держаться версии. Поэтому добавил: — A в стогу были грабли. То есть, большие грабли, сельскохозяйственные. Как они там… борона. Вот. Но ничего, просто синяки и вывих. Сегодня вечером уже должны выписать. Обещала тебе позвонить.» И честно уставился Умнице в глаза. «А, поэтому она вчера на связь не выходила… Ну ладно, — сказал тогда Умница, — давай сюда мой паспорт. И на тебе твой. Меня знаешь как рассматривали на паспортном контроле! Ужас! Я уже думал — всё. Мы же с Леной нашли только вот эти твои фотографии, где у тебя очень… очень неподходящее лицо, да еще двенадцатилетней давности.» «Неподходящее кому?» — уточнил я. «Ну, с такими лицами в хороших ешивах не учатся, знаешь, — усмехнулся Умница. — Мне пришлось даже рожу корчить. А, вот еще, на — это твое полицейское удостоверение, мало ли что… не знаю, правда, может оно уже и не действительно. А Светику что, позвонить нельзя? Неужели до сих пор новый мобильник не купила?» «Да у нее новый мобильник куда-то улетел. В навоз.»

Умница тогда мне ничего не ответил, он вообще ужасно нервничал, бегал по даче взад-вперед, причитал, что если сорвется такое важное дело, о котором мне знать не надо, то он этого не переживет, и когда уже Светик позвонит, а вдруг она вообще не позвонит… Но тут раздался долгожданный звонок, и Светик честно и красиво отработала мое обещание холить и нежить ее шарпея сколько ей будет угодно. Она подтвердила версию падения с мотоцикла, даже почти спокойно выслушала «слава Богу, что там хоть стог сена был», продиктовала Умнице адрес Дины, рассказала о проделанной предварительной работе и настоятельно посоветовала взять с собой к Дине кого-нибудь из ментов, чисто для охраны, на всякий случай, а то рядом с большими деньгами слишком часто оказываются всякие гоблины, ахха.

Вместе с хумусом Умница вручил мне немного денег, большой баул и лист с длинным, несмотря на мелкий Ленкин почерк, списком московских покупок. Кажется, теща уже начала мою пиар-кампанию, и мне дали возможность реабилитироваться. Правда, чтобы все это скупить, мне пришлось бы задержаться в Москве еще на неделю. И я попросил Умницу проявить мужскую солидарность и быстренько потерять нафиг весь этот закупочный список. Он хмыкнул и сунул его в карман.

Потом мы пришли к прекрасной Дине за большими деньгами на несчастных агунот и теперь сидели в просторных лиловых кожаных креслах и пили плохо сваренный кофе с хорошим армянским коньяком, примеряясь к предстоящей сделке. На стене, среди нескольких ню, висел портрет покойного Любавического ребе. Прямо на журнальном столике стояли два больших подсвечника типа «смерть шулера». Когда Дина вышла за лимоном, Умница наклонился ко мне и выдохнул, мотнув головой на стены:

— Видел? Смесь порока и праведности. Ох, я ведусь на эти дела…

Умница Дине тоже сразу понравился. Со стороны могло показаться, что лишь уважение перед его духовным званием и важность предстоящих дел удерживают ее от того, чтобы немедленно не броситься ему на шею. Она сразу же согласилась на предложение Умницы заменить крупную одноразовую выплату на пожизненную зарплату почетного президента «Второго счастья» и даже обрадовалась, что так ей будет легче вести подобающий образ жизни. Умница метнул в меня безумный взгляд и снова важно качнул пейсами. Мне даже показалось, что он внутренне приговаривает: «Конечно, сестра моя».

Умница уже договорился с Диной, что после банка они вдвоем пойдут в хороший торговый центр, который под Манежем, и там Дина поможет Умнице купить для моей жены элегантные модные и скромные вещи, которые сам Боря, конечно же, выбрать просто не сможет, да, Боря? Тут раздался звонок в дверь. Хамский хозяйский звонок. Дина вздрогнула. Беспомощно на нас посмотрела. В дверь продолжали звонить. Потом перестали. В замке провернулся ключ.

— Прислуга пришла? — с надеждой спросил Умница.

Дина закрыла лицо руками. А когда отвела их, глаза уже были не те. Не хотел бы я быть мужем этой обманутой женщины. И когда элегантный веселый Плоткин с полновесным букетом белых роз вошел в холл, Дина рванулась ему навстречу с воплем раненой куропатки:

— Ты где был?!

— В Париже, — улыбнулся ей Эфраим. — Здравствуй, зая! — и протянул букет.

— В Париже?! — захлебнулась Дина, схватила себя за пышные волосы и стащила с головы парик. Под ним оказались точно такие же пышные волосы, только потемнее. — С кем ты развлекался в Париже?! С третьей женой? — Дина смазала париком по физиономии отца двух детей. — Сколько у тебя жен, аферист?!

Плоткин, надо сказать, абсолютно офигел. Но при этом от парика уворачивался довольно ловко, прикрываясь букетом. И пытался объяснить, что дело было очень срочное, важное и настолько секретное, что даже позвонить он не имел права. Наконец, парик окончательно запутался в шипах, а Дина зарыдала, упав ничком на просторный фиолетовый диван. Тогда Плоткин заметил нас. И уставился на меня с изумлением:

— Барух, ты?! Ты же Барух, новый зять Наума, полицейский?

Я кивнул и удивился:

— Откуда ты меня знаешь?

— Ну как же… Нас же знакомили на свадьбе Наума, забыл?

Я снова пожал плечами.

— Тебя я тоже узнал, — сказал Эфраим, глядя на резко погрустневшего Умницу. — Ты ведь тоже был на свадьбе, в штраймле? — он очертил круг над головой. И вдруг спросил с горечью: — Это вы ей рассказали? Про Варю? Зачем?

Умница отрицательно замотал головой, потом махнул рукой:

— Да какая уже разница.

— Понял, — кивнул я, вытащил пистолет и навел на Плоткина.

Эфраим испугался и воздел руки вверх. Умница, правда, испугался еще сильнее. Дина негромко, но протяжно визжала с дивана.

— Рабби Зельцер, — уважительно воззвал я, — вам, как духовному лидеру, предстоит решить, что делать с этим евреем.

— Мне??? — возмутился Умница. — Ну, знаешь, Боря… Ты меня в это не втягивай!

— Понял, — сказал я. — Тогда уведите его вдову, рабби, я сам все кончу.

Плоткин вдруг рухнул в кресло со стоном:

— Вдову! Нет! За что?!

— За вранье! — отрезала Дина с дивана. — Женой я тебе уж точно теперь не буду. А не хочешь, чтоб я была твоей вдовой — дай мне гет! Немедленно. В присутствии раввина и второго свидетеля. Мне гет, а раввину — деньги. Все. Ты у меня вылетишь в ктубу! Понял, аферист?

— Ой, да какие такие деньги? — выпучил глаза Плоткин. — Ты же прекрасно знаешь, что эти деньги не мои. А мои ты уже все истратила.

— Я??? — задохнулась Дина.

Умница сидел неподвижно, и только голова его вертелась, как у совы на дневном свету. И глаза были такие же — большие, круглые и совершенно бессмысленные.

— Рабби Зельцер и госпожа Плоткина! — решительно скомандовал я, а моя суперменская усмешка сияла над дулом пистолета. — Идите в банк и спокойно снимайте деньги. Я сделаю за вас всю грязную работу.

Умница, услышав слово «идите», вскочил и бочком двинулся к двери.

— Нет! — неожиданно возразила Дина. — Я не буду снимать деньги со счета в день смерти своего мужа. Это слишком подозрительно.

Все задумались.

— Еще бы! — прошептал Эфраим, растягивая узел галстука. — Не такая уж ты дура.

— О'кей, — сказал я, — двое суток он у меня тут просидит. Вам этого хватит?

— Да! Да! — вдруг заорал Умница и рванулся к двери.

Но Дина успела первой и оказалась на его пути, крича:

— Нет! Мы с рэбе не успеем! Минимум — три дня! Да, рэбе? А то он отменит чек!

Я осклабился:

— А как он сможет отменить чек, хотел бы я знать? Нет, ни один чек он уже никогда не отменит.

— А нельзя ли его вообще не… отпустить дня через четыре? — вдруг спросил Умница. — Ибо сказано же вам «не убий»… — он пристыженно замолчал, словно сам усомнился в сказанном.

— Как сочтете нужным, рабби Зельцер, — я с недовольным видом откинулся в кресле, покачал ногой, потом достал наручники и швырнул их на столик, рядом с субботними шандалами. — Просто не хотелось торчать здесь лишние два дня.

И тут Плоткин сломался. И плачущим голосом сказал:

— Рабби Зельцер… это будет точно такое же убийство, просто другими руками… если я сегодня вечером не передам деньги по назначению, меня все равно убьют. И Борю, если он окажется рядом — тоже. Но сначала они будут нас пытать и узнают кто забрал их деньги. А потом найдут и вас. И тоже убьют. И детей моих убьют, и жену мою убьют, и наложницу…

— Это кто же здесь наложница?! — завопила Дина.

— Варвару я имел в виду, — злобно пояснил Эфраим. — Лучше убейте меня сразу. Только и вам не жить, — трагически добавил он.

— Надо помочь этому еврею выпутаться из беды, — наконец изрек Умница слова достойные раввина и духовного лидера. После чего требовательно посмотрел на меня.

Я пожал плечами:

— Можно и помочь… — Я вдруг вспомнил про «зайчикофф». И сымпровизировал: — Только кто тогда, рабби Зельцер, поможет бедным агунот? Сколько будет самоубийств среди этих несчастных еврейских женщин, отчаявшихся создать еврейскую семью с любимым человеком? Сколько еврейских детей не родится? Сколько будет сделано абортов? Сколько евреев должно будет вести презренную жизнь мамзера? Сколько их всех будет? Десятки? Сотни? Допустимо ли спасти несколько жизней, чтобы загубить многие?! Имеем ли мы право лишить надежды этих брошенных женщин и отдать деньги Эфраиму? Те самые деньги, которые так нужны для эффективного розыска их беглых мужей!

Наступила тяжелая пауза. Умница смотрел на меня так, словно увидел впервые. Пальцы его слегка шевелились. Не исключено, что он мысленно набирал телефон амбуланса. И продолжал всматриваться в меня с каким-то отчаянным ожиданием. Черта-с-два, не дождется, что подмигну. И я, невозмутимо приподняв бровь, продолжил:

— Рабби Зельцер! Я вижу, что вам тяжело принять мои светские доводы. Но ведь в основе их лежит сострадание к моему народу. Так?

Плоткин тяжело задышал, отвернувшись.

— Мне тоже его жаль, — сказал я, указав стволом на Эфраима. — Но надо уметь выбирать. Кто за агунот?

Мы с Диной подняли руки. Она обе, а я левую, правая при этом, случайно конечно, дернулась в сторону Умницы. Он тут же наклонился завязать шнурок.

— Кто за Плоткина?

Плоткин, не поднимая головы, поднял руку.

Умница завязывал второй шнурок.

— Итак, — деловито сказал я, — двумя голосами «за», одним воздержавшимся и одним недействительным… Короче, всё всем и так ясно. Не всегда все надо формулировать.

Умница вдруг вскочил. Но не пошел к двери, где я уже готовился его перехватить, а заходил по комнате. Лицо его приняло не вполне осмысленное, но хотя бы загруженное мыслью выражение. Мне очень нравилось наблюдать нашего рава в роли испуганной жадной обезьяны, запустившей руку в банку с орехами и уже намертво сжавшей кулак.

— Не бывает безвыходных ситуаций! — произнес он то, что давно должен был. — У нас есть огромные деньги и полицейский с большим опытом. — Под ждущим огненным взглядом Дины, Умница распалился и развил мысль, — С Божьей помощью, мы найдем способ и помочь нашим агунот, и спасти Эфраима, его чад и домочадцев от лютой смерти. Правда, Боря?

Я пожал плечами:

— Я человек конкретный. Мне нужна четкая и достоверная информация. Чьи деньги. Кто претендует. Кто угрожает. Мотивы. Адреса. Явки. Пароли. Если Эфраим будет откровенен, то спасем. С Божьей помощью, понятное дело. А будет темнить и недоговаривать, то… сам виноват.

И тогда Плоткин начал давать чистосердечные показания. Когда выяснилось, что деньги уведены у Наума, я изобразил радостное оживление:

— Так это же деньги моего тестя! А он, между прочим, хочет меня убить, — я посмотрел на Умницу, ища подтверждения. Он не возражал. — Тогда я, на правах родственника, претендую на свою долю. Это уникальный случай, когда мои принципы позволяют мне украсть. Причем сразу и много. И я не намерен его упустить!

Никто не возражал. И Эфраим продолжил дозволенные речи.

— Все ясно, — подвел я итог Эфраимовому повествованию. — Ты, действительно, должен отдать деньги этому Ливанцу в присутствии Ронена. Раз твои дети и же… и налож… и их мать в руках Ронена — у нас нет выбора. Но! — я строгим взглядом стер с лица Умницы грустную улыбку облегчения. — Но деньги должны оказаться у нас.

Умница снова улыбнулся. На этот раз той самой сочувственной улыбкой, которой он обычно сопровождал «умные» разговоры со мной.

24. «На полочке стоял чемоданчик…»

Роскошный зеленоватый кабинет выглядел изнутри гораздо уютнее, чем на телеэкране. Сплошные драпировки, тяжелые бархатные складки и струящаяся зелень — живая растительная и неживая драпировочная. Не хватало только заплесневелой шкуры О'Лая. Непростой кабинетик. Возникало ощущение, что находишься под королевской юбкой — интим, таинство и допуск, да еще чувство отгороженности и защищенности. Хозяин ресторана, наверное, Саньке очень многим обязан. Иначе он ни за какие деньги не позволил бы нам вытворять то, что происходило только что в этом отдельном кабинете.

Сразу появились официанты в темно-зеленых фраках, быстро и споро навели порядок и принялись накрывать на стол. Я попросил их принести видик, пошел в «кинобудку» и забрал кассету.

Когда я вернулся, на столе уже стояли бутылки любимых Санькиных напитков. Я зачем-то залепил жвачкой объектив скрытой в драпировке видеокамеры и поднял ближайшую рюмку:

— Предлагаю выпить за важнейшее из искусств, коим для нас в данный момент является кино. А именно вот это, — я помахал черной коробочкой. — Сейчас мы его и посмотрим. А Фима нам все переведет.

Хотя я только что наблюдал эту запись из соседней комнатки, из-за полного незнания арабского не все догнал. И оба моих собутыльника активно жаждали зрелищ. Я, впрочем, хотел не только зрелищ, но и хлеба, который намазал черной икрой и уставился на экран. Умница зажал нос и начал имитировать гнусавый «голос за кадром», так знакомый всем нам по просмотру пиратских видеокассет времен Перестройки. Эфраим одобрительно хихикнул.

Первыми в кадре появились Ронен и Плоткин со своими телохранителями. Ронен выглядел, как типичный преуспевающий израильтянин нашего с Санькой примерно возраста. Из тех, кто носит ботинки из крокодиловой кожи, любит всякие гаджеты престижных фирм, но с удовольствием ест шварму в забегаловках, а потом подсчитывает сколько дополнительных минут он должен провести на беговой дорожке.

Охранника Михаэля Ронен привез с собой — коротко стриженый высокий блондин в черных очках, с нагловатой «спецназовской» мордой. Парень считал, что Ронен выбрал его за знание языка и русской жизни. Последнее обстоятельство Михаэля слегка напрягало — его вывезли лет пятнадцать назад, и весь опыт ограничивался начальной школой, да рассказами родителей. А разочаровывать шефа ему не хотелось. Все это мне рассказал игравший роль Плоткинского телохранителя Санька, с которым у Михаэля сразу возникла приязнь. Санька тут же наплел парню о мафиозных стрелках, продажности московских ментов и адреналинной настоящей жизни настоящих же пацанов. После чего у Михаэля должно было сложиться впечатление, что прогуляться вечером по Москве — ничем не хуже, чем прокатиться в джипе по Газе.

Санька по такому случаю тоже нацепил черные очки. А Плоткин привел в порядок свою разбойничью бороду и теперь отличался от Кабанова только отсутствием яхты. Зато к его запястью был пристегнут большой металлический кейс — жемчужина реквизита того самого Плоткинского актерского агентства.

Охранники проверили помещение и ушли караулить за дверь. Плоткин сидел с каменным лицом. Ронен посмотрел на часы.

РОНЕН: Ливанец опаздывает. Как думаешь, почему он выбрал это место? Довольно непрезентабельно.

ЭФРАИМ (пытаясь улыбнуться): Наверное, именно поэтому. Зачем ему появляться с израильтянами там, где его могут знать?

РОНЕН: Эфраим, ты в порядке? Ты что, боишься?

ЭФРАИМ: Да, боюсь. Слишком большие деньги. Большие деньги — большой риск, так тут в Москве говорят.

Ронен одарил его обаятельной улыбкой супермена, которая вдруг сползла.

— Ух ты, это я появился! Видите! — заорал у меня над ухом Умница. — Нажми «стоп», я хочу рассмотреть!

Я остановил кадр, но план съемки был недостаточно крупным, чтобы наслаждаться мимикой потрясенного Ронена. Умница разочарованно махнул рукой, чтобы продолжили показ. И тут же появился в кадре во всей своей красе. Он залихватски метнут куда-то в угол «свой верный кнейч», снял накладные пейсы и поздоровался с партнерами по переговорам на иврите, но с жутким арабским акцентом. Ронен неуверенно улыбнулся и галантно поприветствовал Умницу на арабском. Умница изобразил удивленное восхищение таким высоким уровнем знания неродного языка.

— Тут я зассал, — вдруг признался нам Умница. — У Ронена оказался слишком хороший арабский.

Я снова остановил кино.

— Я же тебя предупреждал, — напомнил Эфраим, — что армейская специальность Ронена — «слухач».

— Ну что же, что предупреждал, — чуть обиженно отозвался Умница, — вы мне вообще такое понаплели… Что, я всему верить должен был? Да я вообще тогда все забыл от страха, когда Ронен на арабском зачесал. Хорошо, хоть на египетском диалекте. Я ведь по роли «Ливанец», у них произношение мягкое. А я у иракца учился. Это совсем не то же самое, что ливанец. Боре-то хорошо было в подсобке у видеокамеры. А я прямо в пасти врага! И вдруг Ронен меня спрашивает, вот здесь, включи!.. Сейчас он как раз мне комплимент отвешивает, что, мол, тоже хотел когда-то научиться иракскому акценту, но у него не получилось. Ну всё, думаю, приплыл. И тут я соображаю, что Ливанец — христианин, а в Ираке есть христианская община. И говорю, что научиться этому акценту невозможно, это надо с молоком матери впитать. А сам думаю — ну не должен Ронен знать откуда родом мать Ливанца, а из Ирака наверняка тогда много христиан от Саддама в Ливан сбежало. И точно, вот, видите — Ронен улыбнулся и всё, больше ничего не спрашивал про акцент. Ладно, перевожу дальше:

РОНЕН: Как здоровье председателя?

ЛИВАНЕЦ: К сожалению, без особых перемен к лучшему.

РОНЕН: Известно ли, откуда идут слухи, что председатель был отравлен?

ЛИВАНЕЦ (важно): Слухи — лишь слуги тех, кто их распускает. Некоторые утверждают, что председатель слег после того, как ему сообщили, что генерал нарушил обязательства и не перевел в срок деньги. Я считаю эти слухи злонамеренными. Слишком многие хотят нас поссорить. Хотя не скрою, я рад, что появилась возможность сотрудничать не с генералом, а с тобой, Ронен.

РОНЕН: Я польщен и благодарен за то, что ты связываешь свои планы со мной. Не скрою, мне было бы сложно работать с председателем. Всегда предпочитаю иметь дело с людьми своего поколения. Я рад, что ты не веришь слухам об отравлении. Просто хотелось узнать, кто распускает слухи об отравлении председателя не просто израильтянами, а навещавшими его недавно друзьями.

ЛИВАНЕЦ: Я понимаю твое беспокойство. Ты ведь тоже был на этой встрече.

РОНЕН: Да. И не только я один. Там был почти весь наш синедрион. Да еще с женами.

ЛИВАНЕЦ (задумчиво): Не думай об этом. Такое отравление — работа для профессионала. Иначе отравились бы все или никто. Давай лучше о деле.

— Кстати, Боря, — Умница отвернулся от экрана, — я еще когда Ронену это сказал, подумал… а ведь Софья Моисеевна — вполне профессионал.

— Не думай об этом, — сказал Эфраим. — Переводи давай, интересно же что дальше… Хотя… — он задумчиво на меня посмотрел.

— Сейчас. Да, так вот, Боря. Ерунда конечно, но она ведь со мной разговаривает иногда на всякие биологические темы… а перед этой встречей с раисом просто очень часто стала спрашивать о всяких там… ну, как бы тебе понятнее… в общем, о новейших достижениях. Смешно бы было, да? Жаль, что мотива нет.

Мы все расхохотались. Тут у меня всплыла тещина телефонная фразочка: «Этого мерзавца Ронена я отравила бы собственными руками! А удалить Наума от дел — да, хочу. Пора ему отдохнуть. И удалю. Поверь, я для этого уже немало сделала и один раз даже рискнула жизнью, но это ни тебе, ни Науму знать незачем, с этим пусть историки разбираются.» Смеяться я перестал первым. Лучшего способа удалить Наума от дел, чем убрать его главного партнера — не было. И то, что сбилась она на эту тему после слова «отравить», да еще и историков приплела…

Потом Ронен излагал Ливанцу свои антиутопические проекты: о продаже оружия с законсервированных складов ЦАХАЛа; о лоббировании безвозмездной передачи домов поселенцев специальному фонду, который срочно создаст Ливанец; о возможности сделать израильское гражданство сотне-другой тысяч арабов и прочее в том же роде. Ливанец на все это легко и с энтузиазмом согласился и тоже начал рассказывать Ронену о придуманных нами проектах. В мыслях о теще я пропустил кусок перевода. И включился со средины, вздрогнув, как старая скаковая лошадь, на непонятно откуда возникшем слове «ипподром».

ЛИВАНЕЦ: …а еще я хотел бы, для легализации доходов, построить в районе Кейсарии ипподром. Это привлечет азартных людей. И сама идея — выращивать арабских скакунов в еврейских конюшнях должна многим понравиться.

РОНЕН (офигев): Ты уверен, что тебе дадут зайти так далеко?

ЛИВАНЕЦ (воодушевленно): Конечно! Кто-то же должен начать строить новый Ближний Восток!

Умница почесал кончик носа, поерзал и слегка виновато пояснил:

— Ну я же должен был его поразить! И он поразился, видите?

— Да не то слово, — кивнул я. — Тут ты круто прокололся, вундеркинд. С ипподромом. Видишь, Эфраим даже арабский почти не знает, а и то все понял.

— Я понял, что конец мой пришел, — признался Эфраим.

Ронен в кадре вдруг действительно стал задумчив. А Плоткин, помрачнев, начал торопливо отстегивать чемоданчик от запястья.

ЭФРАИМ (двигая чемоданчик в сторону Ливанца, на иврите): Приятно сознавать, что эти деньги будут вложены в фундамент новых деловых отношений.

РОНЕН (смотрит на Эфраима так, что тот перестает двигать чемоданчик; потом подозрительно смотрит на Ливанца): Эти идеи про ипподром и разведение арабских скакунов я уже слышал. От жены генерала. Вы что, знакомы?

На экране, почти синхронно, Ливанец пригладил волосы, а Плоткин ослабил узел галстука.

— Стоп! — потребовал Умница. Он страшно обрадовался и повернулся ко мне: — Видишь, он первый начал! Так вот почему ты, Боря, так некстати вломился. Я ведь только подал знак, что надо быть настороже. А Эфраим испугался и вызвал тебя, все видели?

Я молча включил видик, но переводить было почти нечего. Побледневший Ливанец буксовал на середине цветистого объяснения, что некоторые идеи носятся в воздухе и случайным образом сталкиваются, создавая калейдоскоп совпадений, когда за кадром раздался шум, а вслед за шумом возник я. Странно, все-таки. Я представлял себя спокойным и грозным, а выглядел взъерошенным и злым. С пистолетом в деснице и полицейским удостоверением в шуйце. За мной ввалились ухмыляющийся Санька и растерянный Михаэль, переваривающий информацию: «Спокойно, особый отдел полиции Израиля, операция скоординирована с Интерполом».

— Однако, подзавели мы с Мишкой тебя на входе, — хмыкнул незаметно вернувшийся Санька. — Аж пар из ушей идет. Если бы я Мишку не одернул, ты бы только через его труп прорвался.

Я нажал «стоп», и мы принялись пожирать Саньку любопытными взглядами.

— А чемодан где? — забеспокоился Умница.

— Сейчас все расскажу, — пообещал Санька, — а то как раз самый экшен начинается. Досмотрим, так?

Мы нехотя повернулись к телевизору.

Ливанец на экране устремил на меня светлый, радостный, полный надежды взгляд спасаемого.

— В этот момент ты, Умница, должен был не зырить на меня, а хватать чемодан с миллионами и линять, — осуждающе заметил я.

БОРЯ (направляя пистолет на Эфраима, орет): Всем не двигаться! Полиция Израиля! Отойти от чемодана!

ЭФРАИМ: Какая такая полиция Израиля? Это Москва! А ты — Барух, зять Наума! Засунь пистолет себе в жопу и вали отсюда!

Михаэль на экране явно на что-то решался. Можно легко представить — на что. Но Санька пошептал ему в ухо, и он слегка обмяк. То есть, сняв очки, продолжал следить за мной острым, как кинжал взглядом, но лицо у него стало тупое, как рукоятка этого кинжала.

БОРЯ (Эфраиму): Чемодан — сюда!

РОНЕН (Эфраиму): Кейс — сюда!

ЭФРАИМ (к небесам): И что я должен делать?

РОНЕН: Подумай о детях.

ЛИВАНЕЦ (робко, на неожиданно хорошем иврите): Э-э… Вообще-то это мой чемоданчик. Господа, зачем нам международный скандал?

БОРЯ (переводя пистолет на неуверенно двинувшегося к чемоданчику Ливанца): Куда? Назад!

— Зачем?! — вдруг возопил Умница. — Мутант! Зачем ты навел на меня дуло! Вот где настоящий прокол! Видишь?! Видишь, что из этого вышло?!

Плоткин на экране, с полным агрессивного вдохновения лицом, выхватил из кармана пистолет. И с воплем направил на меня.

ЭФРАИМ (целясь): Ненавижу!!!

Тут я себе даже понравился в роли шерифа. Судя по осмысленному выражению лица, я как-то мгновенно все оценил и, элегантно полуобернувшись, первым поразил Плоткина пулей точно в сердце. Плоткин захлебнулся собственным визгом и, загребя руками воздух, упал навзничь на мягкий ковер. Левая половина его груди обагрилась кровью.

Но торжество мое длилось недолго. Жалкую долю секунды. А потом я получил свою заслуженную пулю от Плоткинского телохранителя — Саньки. Эта пуля тоже попала прямо в сердце. Я умирал ничуть не хуже Плоткина. Руками не греб, не визжал, а просто упал навзничь на мягкий ковер, подкатив глаза. И левая половина моей груди окрасилась кровью того же оттенка.

Но еще хуже двух трупов выглядел на экране абсолютно деморализованный бледнолицый Ливанец. Он вжался в кресло и подзывал остановившимся взглядом злосчастный чемоданчик. Но сам не двигался.

Санька подошел к Плоткину и проверил пульс на шее. Судя по недовольной физиономии, пульса он не обнаружил.

САНЬКА (взволнованно): Хи из дед! Абсолютли дед! Вери мач блад! Летс ран эвей! Нау! Квикли! Мистер Ронен, гоу хоум!

— Тут я чуть не помер в самом деле, — хмыкнул Эфраим.

И действительно, труп Плоткина на экране, уже давно лишенный пульса, вдруг дернулся и издал предсмертный стон. Но этого никто не заметил, поскольку все были заняты. Ронен как раз пристегивал к своему запястью освободившийся чемоданчик. Санька объяснял Михаэлю, как и куда сваливать. Через несколько секунд на экране остались лишь слившийся с зеленоватой обивкой Ливанец, да два трупа.

Первым ожил я. И, глядя на вновь обретенный мир, обвинил Ливанца в утрате чемоданчика. Ливанец оскорбился и ответил невежливо. Пришлось и Эфраиму вернуться из небытия и попытаться нас примирить. Потом я пропал из кадра, поскольку ушел в кинорубку за кассетой.

Мы снова уставились на Саньку в ожидании продолжения. Но он не спешил. Неторопливо наполнил рюмки и произнес:

— За нашу антисемитскую победу! — и хитро уставился на меня, ожидая реакции.

Ну ясно было, что он имеет в виду. Поэтому я молча с ним чокнулся и выпил до дна. Пришлось Саньке слегка разочарованно продолжить:

— Ну вы же все там семиты — евреи, арабы. Значит, ваша маленькая мафия была семитская, а победа над ней — антисемитская. Так? — он заржал.

25. Зуб за зуб

Я сидел и тихо улыбался. Приятно было сознавать, что дело сделано, а представление продолжается. Теперь, после антракта, весь вечер на арене будет мой любимый клоун. Умница должен был вот-вот проявиться. И он проявился:

— А в чем победа? И где чемоданчик?!

Я расположился в кресле поудобнее. И нейтрально начал:

— Во-первых, нас всех не может не радовать, что Эфраим, его чада и домочадцы будут жить.

Я сделал паузу. Умница быстро кивнул, явно ожидая продолжения. Продолжил Санька:

— Во-вторых, вас всех не может не радовать, что крупный израильский мафиози попал. Так? Крупно попал. Попал, то есть, в объятия московской милиции прямо на моих глазах. С чемоданом недекларированной валюты.

Эфраим облегченно вздохнул.

— С нашим чемоданом! На твоих глазах! — взвился Умница. — Ага! А я думаю — и с твоим участием!

Мы с Санькой с интересом на него уставились. А Умница, сплетя руки на груди, нагловато потребовал:

— Ну давай, расскажи, как оно было. Только подробно, со всеми деталями, — тут он обернулся к нам с Плоткиным. — Детали — это очень важно в таком деле. Все очень быстро становится ясно!

Мы с Эфраимом важно кивнули. Санька окаменел лицом и сконцентрировал взгляд на постороннем предмете — давний наш прием, чтобы не заржать при подследственном. Предметом оказалась жвачка, которой я залепил видеокамеру. Сам бы я на месте Саньки уже не выдержал. Это самое сложное — пытаясь сконцентрироваться, чтобы не рассмеяться, вдруг обнаружить, что концентрируешься на чем-то смешном, даже в самом идиотском смысле этого.

— Сейчас, — пообещал Санька. — Расскажу. Конечно, — он повернулся к столу, взял вилку, — одни только факты. Факты — упрямая вещь, — он, наконец, смог посмотреть на меня. Я поскорее отвернулся.

— Так, — сказал Санька. — Я действовал по плану «Б».

— Ясно, что не по плану «А»! — как-то по-детски съязвил Умница. — План «А» у нас кончился, когда Эфраим от страха за галстук схватился. А ведь еще каких-то пять-десять минут продержаться, и я бы спокойно ушел с чемоданом денег! — он махнул рукой и укоризненно посмотрел на Эфраима.

— Так, — повторил Санька. — Я действовал по плану «Б»…

Только Умница снова его перебил:

— Да какой же это план «Б», господа?! План «Б» у нас кончился, когда Боря, заигравшись в благородного шерифа навел на меня дуло.

— Но ты же знал, что пистолет заряжен холостыми! — возмутился я.

Но Умница уже стал на тропу войны:

— Да мало ли что я знал! Я еще знал с кем имею дело в твоем лице! Знаешь, кто вдруг возник перед моим мысленным взором, когда я заглянул в дуло твоего пистолета?! Сам догадаешься? Вижу, что знаешь! Вы ведь с Ёлкой тоже, типа, не хотели ее убить, да?! Холостыми, наверное, стреляли?

— Идиот, — сказал я во вмиг пропитавшееся любопытством пространство, — в старуху вообще никто не стрелял!

— Это в которую старуху? — быстро спросил Плоткин.

— В старуху-процентщицу, — нервно огрызнулся я и так глянул на Умницу, что любое дуло позавидовало бы.

Умница поежился и перевел стрелку на Эфраима:

— А ты, чем лезть не в свое дело, лучше бы свое дело сделал как следует! То за галстук хватаешься раньше времени, то за пистолет! Мы же все обговорили! По плану «Б» ты должен был схватиться за пистолет только ПОСЛЕ того, как чемоданчик будет у меня в руках. После! А ты схватился ДО. Почему, интересно?

— Э-э, так вышло, — Плоткин развел руками, как старый местечковый еврей при вопросе «как жизнь». — Все же должно было выглядеть настоящим. Я, все-таки, не мог выхватить пистолет, пока Боря в меня целился. Вот и улучил момент… Хотел как лучше, как правдоподобнее…

Ох, Умница взвился:

— Как лучше для кого?! Для тебя все получилось отлично! Ты правдоподобно умер! Да и Александру, кажется, жаловаться не на что! Боря — тот просто не догоняет ничего! Боря, тебе надо разжевать, что тебя кинули? И меня!

Санька покрутил головой, передернул плечами, как будто хлебнул паленой водки без закуски. Представляю, что он проговаривал про себя. И про нас. Потом он прокашлялся и вполне спокойно продолжил:

— Так. Я действовал по плану «Б». Инициировал и обеспечивал поспешное бегство иностранных граждан с места предполагаемого преступления. Я сказал Мишке, чтобы он ехал за мной. Поехал не кратчайшим путем, а кружным. Создавал у ведомых иллюзию запутывания следов на случай возможного преследования сотрудниками правоохранительных органов, оперативно явившимися на место предполагаемого преступления. Для создания соответствующего психологического эффекта, я ехал с превышением скорости. В районе пересечения проспекта Мира с улицей Дурова, нас неожиданно начала преследовать патрульная машина службы безопасности дорожного движения.

— Неожиданно! — саркастично повторил Умница. — Для кого? Разве что для Ронена с Михаэлем.

— Заткнись, — посоветовал я ему, — дай дослушать! — Санька рассказывал, что произошло на самом деле, и мне это было интересно.

— Могу, — сказал Умница еще саркастичнее. — Я понимаю, Боря, что тебе нужно время.

— Я могу продолжать, так? — ядовито спросил Санька. — Короче, в сложившейся нештатной ситуации у меня возникло опасение, что Мишка не отличит дорожную полицию от уголовной и наделает глупостей. Поэтому я попытался оторваться от преследования.

— Поэтому ты наделал глупостей сам, — прокомментировал Умница.

Санька величественно пропустил реплику мимо ушей:

— В какой-то момент Мишка, видимо, решил, что я еду недостаточно быстро и пришпорил своего «мерина». По идее, должны были тормознуть меня. А преследователи увязались за вашими. Ясное дело, Москвы Мишка не знает, вот и загнали его в тупик. Видел своими глазами, хоть и издали. Повязали их, короче.

— А спорим, Мутант, что отделение милиции, в котором раньше работал твой друг Александр, находится в районе пересечения проспекта Мира с улицей Дурова! — обличающе заявил Умница.

Плоткин посмотрел на Умницу с уважительным интересом.

— А я этого и не скрываю, — надменно заявил Санька.

— Тогда спорим, что никакого дела на наших дорогих соотечественников не завели! — запальчиво предложил Умница. — Или отпустили за огромную взятку, или просто все отобрали.

— Ладно, спорим, — легко согласился Санька. — Хоть на полчемодана, хоть на оплату ужина.

— Готовность спорить на полчемодана, — объяснил мне Умница, — многое проясняет. Во-первых, у Ронена забрали все. Во-вторых, доля наводчика — пятьдесят процентов. А в-третьих, это все недоказуемо. Поэтому спорить можно только на ужин.

— Ну хоть на ужин, — кивнул Санька. — А насчет доказуемости… Вполне доказуемо. Если завели дело — много способов проверить. А если нет, так нет. Так?

Эфраим подался вперед и выдохнул:

— Сможешь узнать сейчас?

— Легко. Сейчас позвоню бывшим сотрудникам, все узнаю.

Санька куда-то позвонил, но судя по всему говорил с секретаршей, а потом доложил, что нужный человек сейчас взять трубку не может, но перезвонит минут через десять.

Умница вдруг улыбнулся. Потом хихикнул. Вскочил. И пояснил:

— Ладно, плевать на чемодан. Ясно, что его уже не вернешь. Саша, как здорово, что ты предложил спорить на полчемодана! Иначе бы я не задумался! А так я прикинул сколько это. Вот смотрите сами. Площадь стодолларовой бумажки — примерно квадратный дециметр. Толщина пачки из ста бумажек — примерно сантиметр. То есть, получается сто тысяч долларов на литр. Боря, что ты на меня так уставился? Ну, по-простому это выходит «лимон» на ведро. А сколько ведер в нашем чемоданчике? Два-три. Фигня же это по сравнению с тем, что Эфраим у Наума увел. Так давайте подарим чемоданчик Сашиным друзьям и честно поделим остальное!

Эфраим молча выслушал Умницу, потом горестно вздохнул:

— Нет у меня больше никаких денег.

— Ха! — заявил Умница. — Ха-ха-ха! Это ты Боре рассказывай. А мне не надо. Математика — наука точная. Вот так спасать вас, а вы… Кстати, мы ведь можем спасти тебя обратно, правда, Боря?

Я молча, с улыбкой театрального критика на премьере, смотрел на все это.

— Да черт побери!.. — заорал Умница.

Но тут зазвонил Санькин мобильник.

— Тихо! — рявкнул Санька.

Мы притихли, прислушиваясь к Санькиному разговору. Но он, изложив суть дела, уже только слушал, ограничиваясь лишь междометиями. Потом поблагодарил, передал приветы, отключился и повернулся к нам:

— Ну что, открыто дело. По статье 186, часть вторая — «Изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг, совершенное в крупном размере». От семи до двенадцати лет лишения свободы.

— Ох… бля… ничего себе! — взвыл Умница. — Мало того, что ограбили, так еще и доллары фальшивые подсунули! Это же вообще беспредел! Александр, зачем?

— Затем, — вдруг стыдливо отозвался Плоткин. — Затем, что у меня уже не было нефальшивых.

Мы все уставились на Плоткина с интересом. Правда, Санька и я — с фальшивым. Умница сглотнул. И выдавил:

— То есть… на месте Ронена мог оказаться… я?! По плану «А» я должен был ходить по Москве с чемоданом фальшивых долларов!!! Да и по плану «Б» — тоже… И все за то, что хотел тебе, Эфраим, помочь? Как же так?!

Наступила тяжелая продолжительная пауза. Никто не хотел ее прерывать. Я разглядывал Умницу и думал, стоило ли грузить Саньку с Эфраимом после тяжелого дела еще и этим. И чувствовал, что стоило. А Умница разглядывал потолок, мыслил и мрачнел.

— Боря, — наконец сурово молвил он, пристально в меня вглядываясь, — а ты знал, что деньги фальшивые? Лично ты! Вот что мне интересно.

— А ты сам как думаешь? — спросил я. Мне почему-то это тоже было интересно.

— Я хотел бы думать, что нет. Разочаровываться в друзьях, Боря, это очень больно! — сказал Умница с искренней тоской во взоре. — Особенно в тех, которым не то что последнюю рубашку, а собственный паспорт отдавал!

Почему-то стыдно мне ну совсем не было. И, видимо, это было заметно. Но и лукавить я не стал:

— Знал.

— Ну, раз даже ты знал… Я так понимаю, — наконец горько молвил он, — что все присутствующие были в курсе? Что деньги фальшивые. А значит, использовали меня втемную. Или даже зачем-то нарочно хотели подставить! — он захлебнулся жалостью к себе. — Боря… как ты мог?! Я же тебя совсем недавно спас от смерти и позора!

Все по-прежнему молчали, предоставив сцену мне с Умницей. Я уже было открыл рот для обличительного монолога, но тут неслышно, словно боясь спугнуть лезущую на стол кошку, возник официант в зеленом. Практически из ниоткуда, словно от зеленой портьеры отделился. Он интимно осведомился у Саньки нет ли каких-то дополнительных пожеланий и можно ли подавать горячее.

Умница переживал утрату дружбы, денег и чувства интеллектуального превосходства. С последним он смирялся, как правило, очень ненадолго, поэтому я за него не беспокоился. И точно, его резиновая психика уже восстановилась, отскочила от пола и ударила с другой стороны:

— Скажи-ка мне, Боря. Если ты знал, что в чемодане деньги фальшивые, то ты знаешь где настоящие? Плоткин только что сказал, что нефальшивых у него нет. Значит, где они? Все-таки у Дины? Не могли же вы их вернуть Науму.

— Ну что ты! — сказал я. — Чтобы я позволил вернуть деньги Науму, человеку, который жаждет моей крови, который потратит их на то, чтобы меня найти и убить?! Ты что, меня совсем идиотом считаешь?

— А… ну да… — Умница отвел взгляд. — Значит, деньги у Дины… Ага… Так это замечательно. Значит, она контролирует в семье все деньги… Это хорошо… Тогда я пошел. О чем мне с вами говорить? Саша, сколько я должен тебе за ужин?

Санька фыркнул и отмахнулся.

— Ну как же, — сказал Умница сухо, — пари есть пари. — Он достал бумажник, открыл его, посмотрел на стол, прикидывая стоимость заказа, но вдруг захлопнул бумажник и сунул обратно в карман. — Что-то у вас тут не стыкуется. Боря, кончай врать! Дина сегодня утром говорила, что полностью деньги не контролирует. Она уверяла, что Эфраим может отменить чек, и ты готов был его убить, чтобы исключить такую возможность. И тогда, чтобы по-честному поделить все деньги, я решил спасти Эфраима от Ронена. И, рискуя жизнью, стал «Ливанцем». Значит, Эфраим имел возможность набить свой кейс настоящими долларами. А набил фальшивыми. Почему? От жадности? Почему вы на это согласились? Где деньги, и за кого вы меня держите?!

— Хорошо спросил, — кивнул Санька.

— Да, — признал я, — тут мы действительно прокололись.

— То-то же, — самодовольно усмехнулся Умница. — Поэтому я и спрашиваю — где деньги? Плоткин, где деньги?

Санька начал хихикать. Я, впрочем, тоже. А Эфраим, наоборот, обозлился:

— Да идите вы все в жопу со своим «Плоткингдеденьги»!!! Нету у меня денег! Бабы обобрали, а мужики квохчут «где-где-где»! Надоел мне этот спектакль, всё! Никто меня убивать не хотел, — он взглянул на нас с Санькой, — во всяком случае, сегодня утром. Никто из присутствующих. Короче, Фима, убивать всерьез меня стал бы только Ронен. И то не сразу. Зато всю семью. За то, что исчезли все его деньги. А утром с Диной был спектакль, специально для тебя. Нам срочно нужен был «Ливанец», человек, хорошо говорящий на арабском. Боря сказал, что ты сможешь… И поверь, Фима, что всю оставшуюся жизнь я буду тебе благодарен за то, что ты для меня сделал — спас моих детей и меня от Ронена.

— И Варвару… — тупо добавил Умница. — Боря, значит, сказал, что смогу… Ну, с этим Борей давно все ясно. А почему вы все остальные такие сволочи?! Неужели нельзя было по-человечески сказать… попросить… мол, помоги, Фима, мы оказались в сложной ситуации, нам нужен надежный толковый человек с хорошим знанием арабского, времени нет, никого другого уже не найти… А вы театр на дому устроили! — он задохнулся и со всхлипом набрал воздух. — Полные гады!

Санька с Эфраимом пожали плечами и обернулись ко мне, переадресовывая упрек.

— Нельзя было по-человечески, сам знаешь, — огрызнулся я. — С тобой по-человечески у меня никогда не получалось. Да и как-то слишком опасно выходило для обычной дружеской услуги, — добавил я, чтобы смазать обидный смысл предыдущей фразы.

Тут Умница как-то сосредоточился, явно пытаясь взять себя в руки:

— Ну да, Боря! У тебя же специфическая мораль, как я мог забыть. Для обычной дружеской услуги — слишком опасно, а посулить чемодан денег, которых вроде уже и нет — это нормально! Да что с тобой говорить! Но каковы женщины, а?! Сама же обобрала, сама же и в спектакле играет, чтобы помочь обобранному мужу уйти от возмездия, да?

— Смесь порока и праведности, — с апломбом процитировал я Умнице — Умницу.

— Как-то все это на грани правдоподобия, — засомневался Умница. — Почему я должен вам верить? Надо с Диной разговаривать. Ронен уже не опасен. Пожертвовать деньги на агунот она решила давно, вне всякой связи с Ливанцем. Без вас разберемся. А ты, Эфраим, раз уж есть оказия, можешь передать Дине через меня гет.

Тут нас пробило. Через несколько минут в зал заглянул официант и испуганно исчез. Еще через несколько минут он вернулся с хозяином. Мы все еще хохотали в три глотки, но коллективная истерика немного ослабла. Санька уже мог показать жестами хозяину, что все нормально.

Умница застыл, презрительно глядя поверх трех корчащихся в смехе придурков. На лице его угрюмом отражались лишь отблески мыслей об отмщении. Я, приложив ладони к скулам, пытался показать Умнице жабры, а Санька, сняв галстук, крутил его над головой, изображая винт вертолета. Плоткин содрогался в смехе и размахивал руками, как дрессированная горилла, крутя огромный штурвал океанской яхты. Наконец, я выдавил:

— Ди… ина… плывет… сейчас… в открытом море… хрен знает где… То есть… она… Умница! Она плывет в шам… шампанском… среди пузырьков!

Умница чуть скосил на меня вопросительный взор, но удержался.

— Да! — продолжил я. — Не смотри на меня так! Я говорю правду! Дина. В шампанском. Шампанское — в яхте.

— Ы-ы-ы! — взвыл Санька, гребя руками.

Но я смог продолжить:

— Яхта — в открытом море… Море — хрен знает где.

— Идиот, — снисходительно, но все же обеспокоенно ответил Умница. — А сосчитать, что Дина не могла за несколько часов из Москвы перенестись в открытое море — на это у тебя мозгов не хватает?

Тут уже Эфраим заколотил по столу, как заяц по барабану и, наконец, выдавил:

— Она… фальшивая! Как доллары! Всё, всё фальшивое!

Санька в это время махал перед носом Умницы двумя пальцами, пока ему не удалось членораздельно произнести:

— Дина-два! Так?

Умница облизал пересохшие губы, сел. Потом заложил ногу за ногу и светски спросил:

— Ну и что? А что же тут смешного? Считаете себя такими крутыми и умными, а деньги у Плоткина жена родная увела, да?

— Вторая! Жена-два! — снова заржал Санька. — Плоткин, прости, ради Бога, хоть твоего, хоть моего, так?

— Хоть десятая. Мне-то какое дело, — холодно продолжил Умница. И вдруг простонал с надрывом: — Ну почему, почему дуракам всегда везет? Ведь если бы не эта нелепая случайность со Светиком, деньжищи бы уже были на счету моего агентства! А так… Ну ясно, что вышло. Светик звонит Дине из больницы… в аварию попала, не приду… а Дина, по глупости, решила, что это была не авария, а подстроенное покушение… испугалась… подалась в бега… Чего вы ржете? Все логично.

Описать творившееся с нами было невозможно. Смех наш уже не был общим, мы распались на три индивидуальных смеховых генератора и гоготали каждый по отдельности и каждый над своим. Мы уже не видели ни друг друга, ни Умницы. Он вообще размылся от выступивших у меня слез и теперь плавал мутной черной рыбкой в зеленой воде. И эта рыбка, кажется, била плавниками и орала:

— Почему вы теперь-то ржете, дебилы?!

Наконец, я слегка отдышался. И смог объяснить ему, почему мы ржем. Умница смотрел на меня широко открытыми глазами, в которых плавало детское недоумение от неправильного устройства этого мира. Потом он глаза прикрыл, подозрительно шмыгнул носом и вообще как-то увял. Но через пару минут слегка встрепенулся:

— Ты врешь опять! Я же со Светиком в запароленной гостевой план действий обговаривал еще позавчера!

— Ахха, — кивнул я. — Да лана, ГАОН, не тормози нахреф. Ацтой ты, троян моржовый. А мы со Светиком — неформат, мы жжом. Ы?

— Всё? — помертвевшим, но гордым голосом спросил Умница.

— Фсё! — ответил я.

— Зачем же она?

— Ненавидит, когда втемную ее юзают, — развел я руками.

— Еще и звонила утром… Тебе подыгрывала зачем-то…

— Ей тоже захотелось поюзать тебя втемную.

Умница поморгал, склонил голову. Потом тихо спросил:

— А ты зачем? Всё это?

— Не зачем, а для чего. Сначала мне нужен был паспорт. Потом я придумал, как мы с тобой избавим нашу маленькую страну от Ронена.

— Это и так ясно. А издеваться так зачем?

— А это уже не зачем, а за что. За то, что скрыл от меня, что могу вернуться. За то, что и меня юзал втемную. За жену-блондинку, которая тебе «дает всё», — я перечислил это и понял, что главную причину мне даже озвучивать не хотелось. Невыносимо было представлять, как Левик читал про меня все то, что ГАОН писал ПОЭТКЕ.

Потом мы поглощали остывший, но все равно вкусный ужин. Молча.

Потом Умница швырнул на стол купюры.

Потом он, походкой зомби, шел к двери. И вдруг, уже открыв ее, обернулся. И мы увидели его вполне розовое и живое лицо:

— Смешно. Девчонка ведь совсем… Ты же, Боря, все время рядом был. А она увела у тебя из-под самого носа такие деньги! Эх ты, МЛАДШИЙ детектив. Я решил — чего на тебя обижаться… Свои люди — сочтемся. До встречи в Шереметьево. О, надо же! И Шереметьево у нас тоже — «два»… Хммм… Пока-пока.

Несколько секунд мы смотрели на закрывшуюся за Умницей дверь.

— Ну теперь ты доволен. Так? — хохотнул Санька.

— Почти, — честно сказал я. — Одну вещь упустил. Ронену зуб не выбил.

— Зачем? — удивился Плоткин.

— Для концепта! — хором ответили мы с Санькой.

26. Итого

Санька вызвался отвезти нас с шарпеем в аэропорт. По дороге рассказал, что уже практически отмазал Мишку от фальшивомонетного дела, поскольку чувствует нашу ответственность за судьбу парня. В общем, Михаэль пойдет как свидетель, а сегодня-завтра его уже выпустят под подписку о невыезде. О чем можно свидетельствовать, а о чем нельзя, парень уже знает, так что Эфраиму нечего бояться. А освободившаяся Светикина дача — очень кстати. И подработать парень сможет в банке, будет тренировать Санькиных охранников, а то зажрались и обленились, так?

В аэропорту нас уже ждал вполне бодрый Умница с Диной-2 и большой набитой сумкой, которую он тут же всучил мне, пояснив, что это всё они с Наденькой покупали по списку Ленки и надеются, что ей все понравится. Стоило, конечно, недешево, поскольку все приобреталось в хороших проверенных фирменных магазинах, а не на занюханных рынках, вот чеки, так что дома подсчитаешь сколько должен. Там еще квитанции за продление твоего загранпаспорта и за российскую визу.

— Спасибо, — злобно сказал я, взваливая на плечо этот тяжелый баул. — Ты настоящий друг моей жены.

Документы О'Лая были в полном порядке — Светик и тут оказалась на высоте. Принявший «на посошок» и приободрившийся, он суетился вокруг меня, чувствуя изменения своей собачьей судьбы и привлекал симпатии к нам обоим, во всяком случае какие-то объедки улыбок доставались и мне. Так что все предполетные формальности мы миновали легко, хотя по-настоящему легко мне стало лишь после того, как я сдал в багаж тяжелый Ленкин баул.

Полет прошел нормально. Я отсыпался после предотлетного загула. Умница делал то же самое. Зато встреча оказалась бурной.

На выходе было черным-черно от любавических хасидов. При появлении Умницы они затихли. Он вскинул руку в приветственном жесте, и толпа издала ликующий вопль. Умницу подхватило черное цунами и вознесло на плечи огромного хасида. Карабас-Барабас загарцевал по залу, а толпа завихрялась вокруг него, распевая и приплясывая. Я успел заметить маленькую группку моих родственников, не решавшихся к нам приблизиться.

— Где?! — возопил один хасид.

— Где?! — подхватил другой.

— Где-где-где?!!! — подхватил хор.

Умница медленно поднял длань и плавным торжественным жестом указал на мой, вернее Ленкин баул.

С почтительными возгласами, но безумными глазами, толпа ринулась к моей тележке. Я было хотел встать на защиту собственности, но меня ласково подхватили черные воды, и я обнаружил себя сидящим на плечах вороного хасида, уже гарцующего рядом с тележкой. Разграбление баула я наблюдал с высоты новообретенного социального и духовного положения.

Молнию на бауле заело, поэтому его растерзали по живому. Ленкины тряпочки разлетелись по залу. Краем глаза я увидел нечто кружевное, зацепившееся за кнейч, стянутое с него, с ужасом рассмотренное и засунутое в карман. Остальное затаптывал кордебалет. А счастливый солист черного балета, выхвативший большой сверток из моего баула, уже отшвырнул упаковку, воздел над головой старинный свиток Торы и осторожно вращался с ним, запрокинув застывшее в счастье лицо.

О'Лай с волочащимся поводком сначала метался, потом, когда на поводок стали наступать, нервно реагировал на одергивания, потом осерчал, уселся на пол и, воя, стал шарить нехорошим взглядом вокруг, ища меня.

Тем временем Ленка пыталась собрать с пола какие-то тряпочки, но танцующие наступали и наступали на них, она тянула и тянула, была уже красной и злющей. Левик в стороне угорал от хохота. Расфуфыренная теща оттащила Наума подальше и делала вид, что увлечена светской беседой со своим спутником и не имеет к происходящему религиозному мракобесию никакого отношения, но периодически метала в меня старые недобрые взгляды. У Наума было лицо человека, не понимающего как он мог оказаться в подобном месте без оружия.

Когда наши с Умницей кони поравнялись, я цапнул его за локоть.

— Боря! — повернул он ко мне вдохновенное лицо. — Радуйся! Мы с тобой привезли этим евреям реликвию! Этот свиток читал сам Старый Рэбе! А до него еще много кто! Свитку столько лет, что для него в музее даже создали специальный микроклимат!

— ГДЕ???!!! — заорал я. — В каком музее?! Ты что, спер музейный экспонат?!

Умница счастливо смеялся:

— При чем тут я?! Это все ты! Слава Богу, таможня тебя не зацепила. Да брось, это даже не чемодан фальшивых баксов! Мелочь! Лет на пять максимум! Ха-ха-хааааааа……

Наши кони, почуяв недоброе, вовремя разъехались в разные стороны.

Толпа пела и плясала. Я пытался спешиться, но коню это было пофиг, он танцевал, зажав мои ноги подмышками. Вспомнив рассказы коллег из конной полиции, я уже было собрался сунуть ему под нос зажигалку, но тут меня спас О'Лай. Он как раз догадался поискать меня на верхнем уровне, встретился со мной взглядом, обрадованно взвился и вцепился в штаны моего коня. Конь понес отборную брань. Я спешился и попал в объятия рыдающей Ленки, которая хоть и тише, чем окружающие, но тоже вопила:

— Боря! Я все знаю! Прости меня!

Теща из-за ее спины ласково смотрела на меня и даже один раз подмигнула.

В Наумовом «Вольво» мы могли бы разместиться и вшестером, но Умница предпочел продолжить праздник. Теща поинтересовалась породистая ли это собака и замолчала, погрузившись в изучение родословной О'Лая. Наум сообщил, что меня уже чуть не уволили за прогул, да он вовремя вмешался, и теперь мое отсутствие оформлено как отпуск. Так что в этом году отдых мне больше не светит, что, впрочем, не так страшно, поскольку мне все равно было бы не до отпуска — скоро меня переведут на весьма ответственную должность.

Уже перед Иерусалимом, на одном из последних подъемов, теща повернулась ко мне и сообщила светским тоном:

— Ну, вроде ничего документы. А вообще, как там Москва? Люди, архитектура? Не было ли каких случайных встреч?

— Была одна встреча, — не удержался я. — Разговорился с одним старичком, он в парке на скамеечке грелся. Назвался Яковом Лазаревичем Гольдфельдом, представляете?

Теща всплеснула руками:

— Ну надо же! Жив сволочь! Левик, знаешь кто это? Это тот самый следователь, который вел мое дело в тысяча девятьсот пятьдесят третьем году. Нас называли «кремлевские отравители»…

— Ба, я знаю, — сказал Левик, слышавший это чаще, чем «Красную шапочку». — И только смерть Сталина спасла тебя от Сибири…

— Подожди, — недовольно каркнула теща. — Так что этот Гольдфельд, Боря? Конечно меня уже не помнит?

— Наоборот. Прекрасно помнит. Вы произвели на него в свое время очень сильное впечатление. Он даже уверял меня, что раису не выжить, потому что это именно вы его отравили, представляете?

Теща слегка покраснела, резко отвернулась и сказала Науму:

— Фу, глупости какие! Из ума выжил совсем! — и вдруг хихикнула.