Негритянский квартал

IV

Он смотрел на нее одним глазом, другой был закрыт подушкой. Она засмеялась: очень смешно, когда на тебя смотрят одним глазом. Ее стройная фигурка была залита солнцем, и Дюпюш не сдержал улыбки. В негритянском квартале наступал деловой час — час рынка. Торговля шла в основном на главной улице, где ходил трамвай, но кипела и на близлежащих. Там стоял шум, с которым контрастировала тишина опустевшего дома.

Девчонка зачерпывала воду пригоршней и смотрела, как струйка стекает по намыленным ногам, потом поворачивалась к Дюпюшу, хохотала, встряхивала курчавой головкой.

Дюпюш тоже повернулся, чтобы лучше видеть, и тогда, сполоснув ноги, между пальцами которых кожа была более светлой, девчонка неожиданно присела, высоко задрала платье, развела колени и намылила себе низ живота.

Почему Дюпюш заговорил? В голосе его слышалась нерешительность.

— Тебя как зовут?

— Вероника.

Имя звучало как песня. Весело гримасничая, Вероника продолжала мыться.

— А тебя как?

— Дюпюш…

Она схватила полотенце и кое-как вытерлась. Платье прилипло к влажному телу. Вероника сделала несколько шагов и вошла в комнату. На столе лежала белая полотняная фуражка, которую Дюпюш купил на Маритинике, Девчонка взяла ее и надела.

— Красиво?

Она осторожно, как дикий зверек, двигалась по комнате, внимательно следя за движениями мужчины и за выражением его лица, словно боялась, что он рассердится. Наконец подошла совсем близко к кровати. Дюпюш протянул руку. Нога у Вероники была твердая и прохладная, как полированный камень.

— Хочешь любви?

Она не сняла с головы фуражку. Зеленое платье сбилось до самых подмышек. Услышав скрип лестницы, Дюпюш насторожился, но Вероника успокоила его.

— Ничего. Это мама.

Раздалось тяжелое пыхтенье, соседняя дверь открылась, кто-то, отдуваясь, положил на стол сумку со съестным.

— Вероника!

— Да? — отозвалась она тонким голоском, но Дюпюша не оттолкнула. Никогда еще он не чувствовал себя таким неловким. С ним происходило что-то странное, и Веронике пришлось взять инициативу на себя. Молча, продолжая улыбаться, она внимательно следила за выражением его лица.

Она смотрела на него нежным и в то же время насмешливым взглядом, изо всех сил стараясь, чтобы ему было хорошо.

Когда он вытянулся и отвернулся от нее, она поцеловала его в лоб, расхохоталась и спрыгнула с кровати.

— Можно это взять?

Она дотронулась до белой фуражки, которую так и не сняла. Дюпюш кивнул, и Вероника побежала показывать матери подарок.

Через несколько минут Дюпюш начал одеваться. На веранде послышались тяжелые шаги, черная рука отодвинула занавеску, которую Дюпюш успел отпустить.

Обнажив в широкой улыбке зубы, мать Вероники протягивала жильцу кружку горячего кофе.

Вот и все. Как просто! Еще вчера он не принял бы этой кружки, но сегодня это казалось ему вполне естественным.

Немного погодя Дюпюш спустился и прошел через мастерскую. Портной Бонавантюр, как обычно, поднял голову и посмотрел на него, но не поздоровался. По-видимому, он принадлежал к какому-то иностранному негритянскому племени. Он никогда не улыбался, никто не видел его без галстука и воротничка.

Даже сейчас, с полным ртом булавок, примеряя костюм молодому мулату, Бонавантюр ни на секунду не терял достоинства, движения его большого тела оставались размеренными.

Дойдя до угла, Дюпюш почему-то обернулся. Вероника и ее мать, облокотившись о перила веранды, смотрели ему вслед.

В это утро Дюпюшу захотелось прогуляться по «зоне». Вероятно, эта прогулка была для него вместо ванны.

Сейчас он отчетливо, можно сказать, всей кожей ощущал географию мира. Когда Дюпюш пересекал железнодорожный переезд, он ясно представил себе, в какой точке земного шара в данную минуту находится.

Всего лишь в двух километрах прямо перед ним и почти сразу за каналом массивной глыбой высился североамериканский континент. А за спиной Дюпюша на расстоянии десяти километров начинались апокалиптические пейзажи Южной Америки.

О канале он узнал еще в школе, но до сих пор не представлял, как тот выглядит.

Два совершенно различных мира разделялись каналом. На каждом его конце стояло по городу: Колон на Атлантическом океане, Панама — на Тихом. Дюпюш даже не подозревал, что эти города не сообщаются, что даже дороги между ними не существует.

Он брел по улицам большого города, по которым сновали автомобили, и думал о том, что всего час езды отделяет его от девственного леса и неисследованных горных цепей.

Это его не волновало, скорее, раздражало, как и все вокруг. Пароходы беспрерывно бороздили канал. Они шли из Китая и Перу, из Аргентины, Нью-Йорка и Европы — одни шли с севера на юг, другие с юга на север, третьи пересекали океан.

Тем не менее старожилы вроде Че-Че, не выходя из дома, безошибочно определяли по гудку название парохода.

— А-а, это «w» возвращается во Францию.

Имелся в виду пароход компании «Трансатлантика», названия всех судов которой начинаются с буквы «w» и которые ходят в Сан-Франциско с грузом и пассажирами.

Но Че-Че не только называл корабль, но еще и уточнял:

— На борту должна быть жена консула.

А скромный, всегда усталый г-н Филипп свободно говорил на семи языках и был знаком со всеми капитанами кораблей.

Однако беспокоило Дюпюша не это. Строго говоря, то, что он сейчас испытывал, нельзя назвать беспокойством. Просто ему необходимо было привыкнуть. Жителю равнины трудно дышится в горах, он чувствует себя там неуверенно.

Дюпюшу как раз и не хватало уверенности. Он не знал, например, кто эти люди, снующие по улицам.

Высокие, худощавые, черноволосые, очень подвижные…

Все они уверяли, что происходят от испанских конкистадоров, но в жилах у них течет и индейская кровь.

Негритянская, а может быть, и китайская, наверно, тоже. Китайцев здесь было очень много.

Но не все ли равно? Разве Дюпюшу легче от этого, когда все вокруг так зыбко и ненадежно?

Эжен Монти сказал ему как-то о президенте Республики Панама:

— Он наполовину деревенский индеец, бывший учитель. Своего зятя он отправил послом в Париж, но зять хочет в свой черед стать президентом.

А совсем рядом, в Венесуэле, у президента республики больше сорока жен и добрая сотня законных отпрысков!

Чтобы уйти от всего этого, Дюпюш направился в «зону», хоть и знал, что будет там беситься еще больше, Американцы владели каналом — и только. Они и знать не хотели Панамы, их не интересовали панамцы, негры, президенты, девственные леса и дикие горы.

Они жили в своей «зоне» — изолированной маленькой стране, тянувшейся вдоль берегов канала. От Панамы эту страну отделяли часовые и колючая проволока.

За проволокой были уютные коттеджи со светлыми занавесками, безупречно гладкие дороги, площадки для тенниса и гольфа, клубы, детские ясли и салоны, где дамы пили чай. Здесь был совсем иной пейзаж — чистенький, щеголеватый, спокойный.

Да, это была страна! Страна, где не утратили своей ценности такие понятия, как воспитание, диплом, честность.

Но Дюпюшу нечего было делать в этой стране. Он остался по ту сторону колючей проволоки, затерянный в толпе метисов, индейцев и негров. Его лучшим другом был Эжен Монти, торговавший лимонадом на скачках.

Дюпюш вновь и вновь возвращался к этим горьким мыслям, пожалуй, только воспоминание о смехе Вероники не дало ему впасть в отчаяние.

Никогда Жермена не смеялась, даже не улыбалась вот так. Она никогда не думала о том, чтобы доставить ему радость. Быть может, любовь внушала ей отвращение? Она испытывала стыд, едва ее страсть была удовлетворена.

А Вероника ничуть не стыдилась! Она не думала о себе, ее радостью было зажечь радость в глазах мужчины.

Дюпюш нахмурился, подумав о том, что вечером она перелезала через подоконник с каким-то незнакомцем.

Но что поделаешь, если не на что опереться? Это раньше он мечтал, как заживет в чистом доме возле фабрики, где все уважали бы его, обзаведется счетом в банке, собственной машиной, детьми. Как по воскресеньям его мать будет навещать внучат…

Он все шел, иногда машинально поглядывая на витрины. Вскоре он оказался недалеко от гостиницы «Соборная», но появляться там не хотелось.

Два континента, между которыми он пробирался, раздавливали его миллионами своих жителей, своими чересчур густыми лесами, своими деревьями, горами, реками. Одна Амазонка могла бы затопить всю Европу!..

Но он твердо знал, что должен привыкать. И привыкнет! Он станет таким же, как Жеф, братья Монти, сам Че-Че.

Начинать придется с сосисок? Ладно, пусть так.

— Мсье Дюпюш!

Ему давно казалось, что он слышит свое имя, не понимая, что зовут именно его. Запыхавшийся бой из отеля наконец догнал француза.

— Я бегал к вам домой, но не застал. Вот повезло, что я вас встретил. Вас просят сейчас же прийти.

— Куда?

— В отель. Вас кто-то спрашивает.

До отеля ходу было три минуты. Площадь в этот час была пустынна, только садовник поливал клумбы около павильона. Бой старался поспеть за широким шагом Дюпюша. Он шел с гордым видом, словно изловил преступника.

Че-Че сидел у кассы рядом с Жерменой. Она подняла голову и посмотрела на мужа.

— Меня кто-то ищет? — не поздоровавшись, спросил Дюпюш.

— Да. Пройдите поскорей в бар, он там. Его пароход отплывает в полдень.

Жермена крикнула:

— Только не перно. Ты же знаешь, как оно на тебя действует.

Когда Дюпюш вошел в бар, из-за стола поднялся мужчина. Он сделал два шага к Дюпюшу и пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы Дюпюш?

— Да.

Дюпюш силился вспомнить, где видел этого человека. Его лицо казалось ему знакомым.

— Я Лами. Вы меня не помните?

Руки он не протягивал, сверля Дюпюша недобрыми блестящими глазами. Щеки у него ввалились, у рта залегли горькие складки.

— Присядьте. Несмотря ни на что, мне хотелось вас повидать.

На столе стоял стакан виски с содовой. Дюпюш машинально заказал себе то же.

— Ну как, вспомнили?

Если бы Дюпюшу сказали, что против него сидит сумасшедший, он ничуть не удивился бы. У незнакомца был странный злобный взгляд, от которого становилось не по себе, и потом, он все время подавался вперед с угрожающим и упрямым видом. При этом его губы кривились в саркастической усмешке.

— Не припоминаете? Ну что ж… А я прекрасно помню тот вечер, когда мы с вами гуляли после коллоквиума по улицам Нанси.

Постойте… Вы учились в университете. И были на два курса старше меня.

— На три.

Теперь Лами принял удовлетворенный вид, словно записал очко в свою пользу.

— Я даже помню ваши слова. Вы говорили, что мечтаете жениться, завести детей…

Правильно! Дюпюш носился с этой мечтой еще до встречи с Жерменой.

— Почему вы не сели на пароход? — грубо спросил Лами.

— Какой пароход?

В бар проскользнул г-н Филипп. Слышит ли он их разговор?

— Не делайте невинного лица, Дюпюш. Посмотрите сюда.

Он вытащил из кармана пистолет и положил на стол между стаканами.

— Убивать вас я не стану, хотя сам не знаю, что мне мешает.

— Я вас не понимаю, — пробормотал Дюпюш, пытаясь подняться.

— А этого вы тоже не понимаете?

Лами сунул ему под нос телеграфный бланк. Дюпюш прочел:

В сердце Дюпюша возродилась надежда. Гренье не разорился! Он дал телеграмму! Но тут же увидел дату.

— Этой телеграмме две недели, — устало сказал он.

— И что же?

— Вы сами знаете что… Судя по ней, я предполагаю, что вы служили в АОКЭ.

— Вот именно!

— Оно обанкротилось.

Они все еще не понимали друг друга. Лами нервничал и, чтобы успокоиться, вторично заказал виски.

— Что вы мне рассказываете? Я сел на пароход неделю назад. Судно было паршивое, товарно-пассажирское, зато проезд дешев. Я так и знал, что встречу вас в Панаме или Кристобале. В этих краях невозможно не. встретиться. И я дал себе слово…

Он бросил взгляд на пистолет. Г-н Филипп опустил веки.

— За что? — только и спросил Дюпюш.

Лами, конечно, был болен. Пальцы его мелко дрожали, нижняя губа мелко дергалась.

— Я и сам не знаю! — выкрикнул он, — Я думал, вы интриговали против меня, чтобы занять мое место.

Иначе почему бы меня вдруг отозвали?

— Я этого не знаю.

— Что вам говорили в Париже?

Дюпюш вспомнил и закусил губу. Он все понял.

Гренье объяснил тогда: «Тамошний главный инженер наполовину выжил из ума. Судя по его рапортам, он пьет чичу[5] и живет с индеанкой».

Значит, это и был Лами, которого он знал по университету в Нанси?

— Так что вам обо мне говорили?

— Теперь это не имеет значения, раз Общество обанкротилось. Но почему они не предупредили вас телеграммой? Или вы уже были в пути?

— Что вам обо мне говорили? — упрямо повторил Лами.

— Я сам узнал о катастрофе, лишь приехав сюда.

Мне дали аккредитив, я пошел получать по нему, а банк отказался платить.

Но Лами это не интересовало. Им владела одна лишь навязчивая мысль.

— Вам сказали, что я пью?

— Что-то в этом роде.

— И что у меня ребенок от индеанки?

— У вас есть ребенок?

— Вас это не касается! Это никого не касается, понятно? Это не мешало мне управлять рудником. Да и было бы чем управлять! Но я обещаю вам потрясающий скандал в Париже!.. И если бы вы приехали туда, я сумел бы повеселить вас четверть часика… Эй, официант, еще виски!

Г-н Филипп встал и все так же молча вышел в холл.

Через минуту в бар, чего раньше не бывало, вошла Жермена и притворилась удивленной.

— Прости, я не знала, что ты занят.

Дюпюш понял. Ее прислали для того, чтобы помешать из разговору или, на худой конец, осадить Лами, который слишком разгорячился.

— Моя жена, — представил Дюпюш. — Господин Лами, бывший главный инженер АОКЭ…

Лами ухмыльнулся.

— Вам здорово повезло, что Общество обанкротилось! Просто повезло, уверяю вас.

Жермена, все еще ничего не понимая, присела к столу.

— Я полагаю, Гренье заверил вас, что климат там превосходный, а жизнь прекрасна? Хотел бы я посмотреть на вас, сударыня, в тех краях! Огромная река, грязь по колено, жара такая, что невозможно писать: чернила расплываются от пота.

Казалось, Лами бросает им вызов.

— А колики! У вас уже были колики? Я подох бы, если бы не моя подружка. Да, сударыня, у меня там любовница-индеанка, которую я считал женой. Она родила мне ребенка, и я не стыжусь в этом признаться.

Будь у меня деньги, я взял бы ее с собой во Францию, потому что она лучше вас всех.

Лами явно намеревался учинить скандал. Быть может, для этого он и пришел сюда? Он с отвращением проглотил третью порцию виски, и было видно, что он выпил немало еще до прихода Дюпюша.

— Это Общество — шайка сволочей и мерзавцев, понимаете?

Лами схватил пистолет и сунул его в карман.

— А как насчет того, чтобы вернуться во Францию вместе со мной? — с издевкой спросил он. — Неужели вы надеетесь на то, что Общество воскреснет?

— У нас нет денег, — медленно процедила Жермена.

— Вот это номер! Значит, вы застряли здесь потому, что у вас нет денег?

— Именно, сударь. Я служу в этом отеле, чтобы заработать на жизнь.

Видимо, Жермена не понимала, в каком состоянии Лами. Она говорила с ним как с разумным человеком.

Лами поднялся, и его невероятная худоба стала еще заметней. Его тело казалось дряблым и бессильным, а ведь он был старше Дюпюша всего на три-четыре года.

— Официант, сколько с меня?

Лами искал эффектную завершающую фразу: он, безусловно, был расположен к позерству.

— Сударыня…

Лами склонился над рукой Жермены, потом хлопнул Дюпюша по плечу.

— А тебе, старина, желаю мужества!..

— Что с ним? — спросила Жермена.

— Не знаю. По-моему, он не совсем нормален.

— Что он тебе сказал?

— Он возвращается во Францию. Кажется, собирался меня застрелить. Хотя не думаю, скорее, просто хотел попугать.

— Ты видел братьев Монти?

— Вчера вечером, когда мы с тобой расстались.

— И что вы решили?

— Ничего. То есть решили…

Он выдержал паузу и сказал:

— Буду торговать сосисками.

Ему хотелось поскорее остаться одному. Издали он поклонился г-ну Филиппу, и тот ответил едва заметным кивком. Дюпюш вышел, перебрался на теневую сторону улицы и быстро направился к итальянскому бару. Перед тем как войти, он удостоверился, что Джона в баре нет.

Ему никак не удавалось отделаться от образа Лами.

Гримасничающий, в белой одежде, которая чуть не падала с исхудалого тела, тот стоял перед ним, и голос его звучал в ушах Дюпюша.

«Во Франции его упрячут в сумасшедший дом! — твердил он про себя, чтобы успокоиться. — Он безумец, это же совершенно ясно!»

Его представление о географии мира обогатилось сегодня новым открытием: широкая река впадает в Тихий океан, и надо плыть долгие недели вверх по ней, прежде чем на берегу покажутся деревянные здания АОКЭ. Пот смешивается с чернилами. От колик лечит индеанка, которая родила ребенка…

«Она лучше вас всех…»

Почему Лами сказал ему это именно сегодня, когда он сблизился с маленькой Вероникой? Интересно, какой вкус у чичи? Индеанки жуют зерна маиса, потом эта кашица, разбавленная водой, бродит…

— У нас сегодня равиоли! — объявил официант.

— Давайте! Только расплачусь завтра, хорошо?

Послышался гудок: пароход, на борту которого едет Лами, входил в канал. Через две недели он придет в Ла-Паллис. Там, конечно, будет дождливо и холодно.

Сейчас февраль, а в феврале во Франции еще зима.

— Стаканчик молодого вина?

— Пожалуй.

Надо было во всем разобраться, выбрать определенную линию поведения и держаться ее во что бы то ни стало.

Иначе…