Неизвестная война императора Николая I

Глава первая Подвиг, который потряс мир

Русско-турецкая война 1828–1829 годов уже близилась к победоносному концу, когда три русских судна – 44-пушечный фрегат «Штандарт» (командир капитан-лейтенант П.Я. Сахновский), 20-пушечный бриг «Орфей» (командир капитан-лейтенант Е.И. Колтовский) и 20-пушечный бриг «Меркурий» (командир капитан-лейтенант А.И. Казарский) – получили приказ крейсировать у выхода из пролива Босфор. Общее командование отрядом было возложено на капитан-лейтенанта Сахновского. 12 (24) мая 1829 года корабли снялись с якоря и взяли курс к Босфору.

На рассвете 14 (26) мая в 13 милях от пролива отряд заметил турецкую эскадру, в числе 14 судов шедшую от берегов Анатолии. Сахновскому очень хотелось поближе разглядеть противника, чтобы определить, с какими силами на этот раз вышел в Черное море капудан-паша. На фалах «Штандарта» затрепетал сигнал: «“Меркурию” – лечь в дрейф». Сахновский оберегал самый тихоходный корабль своего отряда. Сосчитав турецкие вымпелы, «Штандарт» и «Орфей» повернули назад. Обычно турки не слишком стремились гоняться за разведчиками, обходясь тем, что отгоняли их легкими судами. Но на этот раз все вышло иначе. Практически вся неприятельская эскадра устремилась в погоню за нашими судами. Причины столь необычного поведения турок станут известны несколько позднее. Увидев возвращающихся разведчиков, Казарский, быстро оценив ситуацию, самостоятельно приказал сниматься с дрейфа и поднимать паруса. Очень скоро быстроходный «Штандарт» поравнялся с «Меркурием». На его мачте взвился новый сигнал: «Избрать каждому курс, каким судно имеет преимущественный ход». Этим Сахновский снимал с себя ответственность за последствия погони. Отныне каждое судно было предоставлено само себе. Казарский избрал NNW; «Штандарт» и «Орфей», взяв курс NW, резко вырвались вперед и быстро превратились в два пушистых облачка на горизонте. Честно говоря, поведение Сахновского мне кажется не слишком офицерским. По существу, тихоходный «Меркурий» был брошен на произвол судьбы и почти обречен. Разумеется, командиру «Штандарта» было важно известить командующего о выходе турок, но для этого хватило бы и одного судна, а второе могло поддержать «Меркурий» – ведь вдвоем всегда легче драться, чем одному. Разумеется, на войне всегда превалирует целесообразность, и все же. Впрочем, как случилось, так случилось.

Тем временем за кормой «Меркурия», который нес все возможные паруса, неумолимо вырастал лес мачт турецких кораблей. Ветер был WSW; неприятель шел строго на север. Лучшие турецкие ходоки – 110-пушечный «Селимие» под флагом капудан-паши и 74-пушечный «Реал-бей» под флагом младшего флагмана – постепенно настигали «Меркурий». Вся остальная турецкая эскадра поначалу также участвовала в погоне, но затем легла в дрейф, ожидая, когда адмиралы захватят или сожгут маленький русский бриг. Шансы на спасение у «Меркурия» были ничтожны – 184 пушки против 20, даже не принимая во внимание калибры орудий!

Около двух часов дня ветер стих, и ход преследующих кораблей уменьшился. Пользуясь этим обстоятельством, Казарский, используя весла брига, предпринял попытку увеличить дистанцию до противника. Поначалу это ему удалось, но через полчаса ветер снова посвежел, и турецкие корабли стали снова приближаться. В исходе третьего часа дня, выйдя на дистанцию стрельбы, турки открыли огонь из погонных пушек. Превосходство неприятеля было более чем тридцатикратное!

Понимая, что надежд на отрыв нет никаких и впереди неравный бой, командир брига капитан-лейтенант Казарский наскоро собрал офицерский совет. По давней воинской традиции первым имел привилегию высказать свое мнение младший по чину.

– Нам уже не уйти, – взял слово поручик корпуса флотских штурманов Прокофьев. – Следует драться. При этом «Меркурий» не должен достаться врагу, а потому последний из оставшихся в живых должен будет взорвать его на воздух.

Все остальные офицеры были того же мнения. Затем Казарский в нескольких словах (на большее уже не было времени) объяснил нижним чинам, чего ожидает от них государь и что затронута честь императорского флага, и, к своему удовольствию, нашел в людях те же чувства, как и в офицерах: все единогласно объявили, что будут до конца верны своему долгу и присяге. Сообщение командира о скором бое криками «ура» встретила и команда. Получив согласие команды на сражение, командир приказал открыть огонь из ретирадных орудий. Одновременно на глазах у всех Казарский положил заряженный пистолет на шпиль перед входом в крюйт-камеру.

Позже в своём донесении адмиралу Грейгу Казарский писал: «…Мы единодушно решили драться до последней крайности, и если будет сбит рангоут или в трюме вода прибудет до невозможности откачиваться, то, свалившись с каким-нибудь кораблем, тот, кто еще в живых из офицеров, выстрелом из пистолета должен зажечь крюйт-камеру».

Между тем турецкие корабли уже почти нагоняли бриг, пытаясь подвернуть к нему бортами. Спускаясь под корму брига, открыли по нему стрельбу ядрами, книппелями и брандскугелями.

Было 2 часа 30 минут, когда турецкие снаряды начали попадать в паруса и такелаж «Меркурия», а один попал в весла, выбив гребцов с банок. В это время Казарский стоял на юте, наблюдая за развитием ситуации и не разрешая стрелять, чтобы не тратить напрасно заряды, чем вызвал замешательство команды. Видя это, он немедленно успокоил матросов, сказав:

– Что вы, ребята? Ничего, пускай пугают – они везут нам Георгии!

Через несколько минут он приказал открыть ретирадные порты и сам, вместе с другими офицерами, чтобы не убирать весла и не отвлекать матросов от работы, сделал первый выстрел из ретирадного орудия. Первым «Меркурий» атаковал вырвавшийся вперед 110-пушечный «Селимие». Турецкий корабль пытался зайти в корму брига, с тем чтобы единственным продольным залпом решить исход боя. Лишь тогда Казарский пробил боевую тревогу. Одновременно, грамотно сманеврировав, Казарский вывел «Меркурий» от всесокрушающих бортовых залпов противника. При этом он принял решение бить не в корпус турецких кораблей, а в такелаж. При пальбе в корпус наносился больший вред живой силе, при пальбе в такелаж можно было надеяться на повреждения в рангоуте и такелаже, что сразу лишило бы турок маневра. В этом был не большой, но шанс, и Казарский совершенно правильно решил им воспользоваться. Переведя турецкий флагман на кормовые курсовые углы, Казарский энергично подвернул веслами бриг и сам дал ответный залп правым бортом. Бой начался. Теперь вся надежда была на артиллеристов, а потому командир «Меркурия» сразу отказался и от залповой стрельбы, при которой точность попаданий была ниже, чем при индивидуальной. Теперь ему надлежало вертеться на бриге так, чтобы ни в коем случае не подставить его под бортовой залп, который мог стать для брига первым и последним, да надеяться на своих артиллеристов.

Через несколько минут к левому борту «Меркурия» подошел двухдеечный «Реал-бей», и русский бриг оказался почти зажатым между двумя вражескими кораблями. С «Селимие» уже кричали по-русски: «Сдавайся, убирай паруса!» В ответ на это на бриге с громогласным «ура» открыли огонь из всех орудий и ружей. В результате туркам пришлось убрать с марсов и реев уже готовые абордажные команды. Помимо ядер в бриг летели книппели и брандскугели. Тем не менее мачты оставались невредимыми и «Меркурий» сохранял подвижность. Одновременно Казарский, используя весла, ловко вывернул бриг из-под двойного удара. Из-за обстрела на бриге периодически возникали пожары, но матросы, ни на минуту не прерывая стрельбу, в считаные минуты заливали их водой.

Вот как описывает начало боя в докладе на имя императора Николая I командующий Черноморским флотом адмирал Грейг: «Когда по случаю замечательного приближения к нему неприятеля, за крейсерами нашими в погоню устремившегося, командиром фрегата “Штандарт” приказано было каждому судну взять такой курс, при коем оное имеет наилучший ход, тогда бриг “Меркурий” привел в галфвинд на румб NNW, имея у себя флот турецкий к SSО, и поставил все паруса; однако сия перемена курса не могла отдалить его от преследующих, и лучшие ходоки неприятельского флота, два корабля, один 110-пушечный под флагом капудан-паши, а другой 74-пушечный под адмиральским флагом, настигали бриг чувствительно и в ходе 2-го часа пополудни находились от него на полтора пушечных выстрела, а как в это время стихающий ветер еще более уменьшал ход, то капитан-лейтенант Казарский в надежде удалиться обратился к действию веслами, но и сия утешительная надежда недолго продолжалась, ибо в половине 3-го часа ветер опять посвежел, и корабли начали приближаться, открыв огонь из погонных своих орудий. Видя совершенную невозможность избежать столь неравного сражения, капитан-лейтенант Казарский, собрав всех офицеров своих, составил военный консилиум, на котором корпуса штурманов поручик Прокофьев первый предложил взорвать бриг на воздух, и вследствие того положено единогласно: защищаться до последней крайности, и наконец, если будет сбит рангоут или откроется в судне течь, до невозможности откачивать оную, тогда свалиться с каким-либо неприятельским кораблем, и из офицеров кто останется еще в живых, должен зажечь крюйт-камеру, для чего был положен на шпиль заряженный пистолет.

После сего командир брига долгом поставил напомнить нижним чинам об обязанностям их к Государю и Отечеству и, к удовольствию, нашел в людях решимость драться до последней капли крови. Успокоенный таковыми чувствами экипажа, капитан-лейтенант Казарский прекратил действие веслами и, приказав отрубить ял, за кормою висевший, открыл огонь из ретирадных пушек. Вскоре за тем 110-пушечный корабль начал спускаться, чтобы занять правую сторону, а может быть, сделать залп вдоль брига, но сей последний избежал столь пагубного действия, взяв направление к N; таким образом, еще около получаса он терпел только от одних погонных пушек; но после того был поставлен между двумя кораблями, из коих каждым сделано по бригу два залпа, и с корабля капудан-паши закричали: “Сдавайся и убирай паруса!” На сие ответствовало с брига огнем всей артиллерии и ружей при громком “ура”, и оба корабля, сдавшись несколько за корму брига, продолжали до 4 1/2 часов непрерывную пальбу ядрами, книпелями, картечью и брандскугелями, из коих один горящий завязнул между гаспицами, произвел пожар, но, к счастью, оный вскоре был потушен».

В начале шестого часа удачными выстрелами канонира Ивана Лисенко удалось повредить ватер-штаг и бейфут грот-марса-рея «Селимие», после чего его марсель и брамсель заполоскали и беспомощно повисли. На «Селимие» поднялся страшный шум и крики. Благодаря этому попаданию корабль неприятеля немного отстал и привелся к ветру для починки. Тем не менее вслед «Меркурию» был дан полный залп, сбивший со станка одну из пушек.

В ряде описаний боя бытует версия о некой решительной атаке Казарского «Реал-Бея». К примеру: «Маленький бриг отважно приближался к огромному турецкому кораблю. Думая, что русские решили взорвать себя вместе с “Реал-Беем”, турки один за другим прыгали в воду. Но Казарский поступил иначе: сблизившись вплотную с неприятельским линейным кораблем, перебил сразу несколько его рей. Те рухнули, и “Реал-Бей” беспомощно закачался на волнах. Дав по турецкому кораблю последний залп, “Меркурий” продолжил свой путь».

На самом деле никакой «отважной атаки», разумеется, не было. «Меркурий», как и раньше маневрируя, уходил из-под продольных залпов второго турецкого линейного корабля, ведя артиллерийский бой и сосредотачивая свой огонь по такелажу противника. Как и раньше, Казарский продолжал придерживаться принятого плана. В отношении «Селимие» его расчет оказался верен, верным он оказался и в отношении «Реал-бея».

Около шести часов было нанесено серьезное повреждение и второму кораблю. На этот раз «Меркурию» удалось перебить его фор-брам-рей и нок фор-марса-рея, который, падая, увлек за собой лисели. Упав, лисели закрыли порты носовых пушек, а свертывание марселя лишило корабль возможности маневрировать. «Реал-бей» привелся в бейдевинд и лег в дрейф.

Из рапорта адмирала Грейга: «Во все время сражения бриг упорно отпаливался, уклоняясь по возможности, дабы избегать продольных выстрелов. Между тем, действуя по 110-пушечному кораблю правым бортом, перебил у него ватер-штаги и повредил гротовый рангоут, от чего корабль сей, закрепив трюсели, рот-бом-брамсель и брамсель, привел к ветру, на левую сторону и, сделав залп со всего борта, лег в дрейф. Другой корабль еще продолжал действовать, переменяя галсы под кормою брига, и бил его ужасно продольными выстрелами, коих никаким движением избежать было невозможно, но и сие отчаянное положение не могло ослабить твердой решимости храброго Казарского и неустрашимой его команды; они продолжали действовать артиллериею, и, наконец, счастливыми выстрелами удалось им повредить на неприятельском корабле грот-руслень, перебить фор-брам-рей и левый нок фор-марса-рея, падение коего увлекло за собою лисели, на той стороне поставленные, тогда и сей кораблю в 5 1/2 часов привел в бейдевинд. Во время сего ужасного и столь неравного боя, продолжавшегося около 3 часов в виду турецкого флота, состоявшего из 6 линейных кораблей (в том числе и двух атаковавших бриг (двух фрегатов, двух корветов, одного брига и трех одномачтовых судов), с нашей стороны убито рядовых 4 человека, ранено 6, пробоин в корпусе судна с подводными 22, в рангоуте 16, в парусах 133, перебитого такелажа 148 штук, разбиты гребные суда и корронада.

В заключение капитан-лейтенант Казарский доносит, что он не находит ни слов, ни возможности к описанию жара сражения, им выдержанного, а еще менее той отличной храбрости, усердия и точности в исполнении своих обязанностей, какие оказаны всеми вообще офицерами и нижними чинами, на бриге находящимися, и что сему токмо достойному удивления духу всего экипажа, при помощи Божией, приписать должно спасение флага и судна Вашего Императорского Величества. Итак, 18-пушечный российский бриг в продолжение 3 часов сражался с достигшими его двумя огромными кораблями турецкого флота, под личною командою главных адмиралов состоящими, и сих превосходных сопротивников своих заставил удалиться.

Столь необыкновенное происшествие, доказывающее в чрезвычайной степени храбрость и твердость духа командира судна и всех чинов оного, обрекших себя на смерть для спасения чести флага, ими носимого, превышает всякую обыкновенную меру награды, какую я могу назначить сим людям, и токмо благость и неограниченные щедроты Вашего Императорского Величества в состоянии вознаградить столь достойный удивления подвиг, который, подвергая всеподданнейше на благоусмотрение Ваше, Всемилостивейший Государь, подношу для себя табель о числе людей, на бриге состоящих, и список офицерам оного».

Разумеется, что нельзя говорить о бое «Меркурия», не ознакомившись и с рапортом самого А.И. Казарского: «Когда замечено было приближение Турецкого флота к бригу, я, следуя сигналу командира фрегата “Штандарт”, лег гальвиндом (направление к ветру 90 градусов, т. е. полветра) при юго-западном ветре, имея неприятеля на юг. Вскоре оказалось, что перемена курса принесла мало пользы. Лучшие ходоки неприятельского флота – два корабля, один 110-пушечный “Селимие”, под флагом командующего флотом – капудан-паши, а другой 74-пушечный “Реал-бей”, под адмиральским флагом младшего флагмана, приметно настигали бриг, а в исход второго часа пополудни они были от меня в расстоянии полутора пушечного выстрела. В это время ветер стих, и ход преследующих кораблей уменьшился. Пользуясь этим обстоятельством, я прибегнул к единственному средству ускорения хода, к веслам, надеясь посредством их увеличить расстояние, отделявшее бриг от неприятеля; но не прошло и получаса, как ветер посвежел снова, корабли стали приближаться к бригу и открыли по нему огонь из погонных пушек. Видя совершенную невозможность уклониться от неравного боя, я собрал совет из офицеров. Поручик корпуса штурманов Прокофьев, от которого первого было потребовано мнение, предложил “взорвать бриг, когда он будет доведен до крайности”.

Вследствие этого мнения, принятого единогласно, было положено защищаться до последней возможности и если будет сбит рангоут, или откроется большая течь, тогда схватиться с ближайшим неприятельским кораблем, и тот офицер, который останется в живых, должен зажечь крюйт-камору (пороховой погреб), для чего был положен на шпиль пистолет. После этого, обратившись к нижним чинам, объяснил я им, чего ожидает от них Государь и требует честь императорского флага, нашел в команде те же чувства, как и в офицерах: все единогласно объявили, что будут до конца верны своему долгу и присяге.

Успокоенный таким единодушием, я приказал прекратить действие веслами, поставить людей к пушкам, сбросить в море ял, висевший за кормой, и открыть огонь из ретирадных портов. Вскоре 110-пушечный корабль начал спускаться с тем, чтобы занять место с правой стороны брига и дать продольный залп; но Меркурий избежал последнего, приспустившись вовремя. Таким образом, еще около получаса бриг подвергался выстрелам одних погонных пушек, но потом был поставлен между двумя кораблями, каждый из которых сделал два залпа по бригу, после чего с корабля капудан-паши закричали: “Сдавайся и убирай паруса”. Ответом на это были залп всей артиллерии и дружный ружейный огонь. Тогда оба корабля, сдавшись к корме брига, открыли по нему непрерывную канонаду ядрами, книпелями и брандскугелями, которыми был произведен пожар, вскоре, однако, потушенный. Во все время Меркурий не прерывал своего огня, стараясь по возможности уклоняться от продольных выстрелов, пока канонирам брига удалось перебить ватер-штанги бугшприта (горизонтальное или наклонное дерево, выдающееся с носа судна, к которому крепятся косые маневренные паруса) и повредить гротовый рангоут (грот-мачта) “Селимие”, что заставило последний закрепить трюсели, грот-бом-брамсель и брамсель (грот, грот-марсель-второй снизу парус над гротом, над ним брамсель, выше бом-брамсель), привести к ветру и лечь в дрейф; но прежде прекращения действия он послал бригу залп со всего борта. Другой корабль продолжал сражение, переменяя галсы под кормой брига и бил его продольными выстрелами, которых никакими движениями невозможно было избежать, но все же Меркурий отстреливался до того времени, пока счастливым выстрелом удалось повредить грот-руслень (плошадка рулевого управления у грот-мачты), перебить фор-брам-рей, левый нок фор-марса-рея, падение коего увлекло за собой лисели (дополнительные паруса), на той стороне поставленные; тогда и этот корабль привел в бейдевинд (курс, близкий к линии ветра), через пять часов сражения…»

В воспоминаниях участника этих событий штурманского кондуктора С. Дмитриева рассказывается о некоторых весьма любопытных деталях боя. Весьма интересна информация о подвиге матроса Щербакова, который погиб от турецкой пули, заслонив своим телом Казарского, о корабельном плотнике Пальчикове, который во время боя умудрялся, несмотря на пролетавшие мимо пули, заделывать многочисленные пробоины корпуса судна. Описывает Дмитриев и то, что команде с большим трудом удалось потушить пожар, возникший от брандскугеля, врезавшегося в борт рядом с пороховым погребом, как канониры Лисенко и Кабанов меткими выстрелами повредили рангоуты обоих вражеских кораблей, заставив их лечь в дрейф, и как вся команда, борясь за живучесть корабля, изнемогая от усталости, откачивала воду из поврежденного трюма.

Отметим, что если о поразительной меткости Лисенко (в некоторых источниках он указан как Лысенко) и Кабанова, которая обеспечила победу «Меркурию», известно достаточно хорошо, то подвиг матроса Щербакова описан только в воспоминаниях С. Дмитриева. Это достаточно удивительно, ведь не каждый день матросы заслоняют своей грудью командиров. Когда в 1854 году при обороне Севастополя произошел подобный случай и матрос Шевченко ценой своей жизни спас от смерти лейтенанта Бирилева, об этом узнала вся Россия. О подвиге Шевченко писали стихи и рисовали картины, ему ставили памятники. В данном же случае – полное молчание. О подвиге Щербакова не упомянул в своем рапорте ни адмирал Грейг, ни сам командир «Меркурия». Это по меньшей мере странно. Не хочется думать, что Казарский проявил такую вопиющую неблагодарность по отношению к спасшему его матросу. Единственно возможное объяснение молчанию о Щербакове, что он находился рядом с Казарским, был убит (ранен?) подле него, а потому, заслонял его или нет, командир брига сказать в точности не мог. Выстрел, полет пули и падение пораженного пулей матроса было делом одного мгновения, а потому, возможно, занятые каждый своим делом матросы «Меркурия» не имели возможности в точности определить нюансы гибели Щербакова. Разговоры между ними о том, что Щербаков погиб, закрыв собой Казарского, могли возникнуть во время разговоров на баке уже после боя. Впрочем, все могло быть и так, как описал С. Дмитриев и о чем промолчал Казарский.

Поскольку артиллерийская канонада, доносившаяся по направлению скрывшегося за горизонтом «Меркурия», смолкла, командиры «Штандарта» и «Орфея», считая «Меркурий» погибшим или захваченным турками, приспустили в знак траура флаги.

На следующий день, 15 мая, «Меркурий» присоединился у Сизополя к главным силам Черноморского флота, стоявшим у Сизополя. Извещенный «Штандартом», в 14 часов 30 минут Черноморский флот в полном составе уже шел к Босфору на перехват турок.

Когда на горизонте появились русские корабли, Казарский разрядил лежавший у крюйт-камеры пистолет в воздух. Повреждения «Меркурия» в результате беспримерного боя сразу с двумя сильнейшими турецкими линейными кораблями были впечатляющими: и в корпусе, ив рангоуте, и в такелаже. То, что из команды было убито всего четыре матроса, а еще шесть ранено, можно считать огромным везением, так как потери могли быть намного больше. Контужен в голову пролетевшим рядом ядром был и сам Казарский. Разумеется, что с такими серьезными повреждениями «Меркурий» уже не мог сопровождать флот, а потому адмирал Грейг отправил «Меркурий» в Севастополь. По прибытии в главную базу бриг сразу встал в ремонт.

Глава вторая Кто он, этот герой Казарский?

Для того чтобы немного ознакомиться с биографией командира «Меркурия», отметим, что его дед Кузьма Иванович Казарский служил на Черноморском флоте в лейтенантском чине еще в екатерининское время и сражался против турок вместе со знаменитым голландцем Кинсбергеном.

Александр Иванович Казарский родился 16 июня 1798 года на белорусской земле в местечке Дубровно Витебской губернии в весьма небогатой семье отставного губернского секретаря, управляющего имением князя Любомирского. Отец Саши – Иван Кузьмич Казарский, мать – Татьяна Гавриловна. В семье Казарских было пятеро детей: Прасковья, Екатерина, Матрена, Александр и Иван.

В разных источниках фамилия Казарского пишется по-разному – как Казарский и как Козарский. Впрочем, для первой половины ХIХ века это было не редкость. Согласно «Словарю русских фамилий», фамилия Казарский имеет своей основой слова «козар» – «казар», которые являются либо причастной формой от тюркского глагола «нарастать, увеличиваться» или «копать, рыть», т. е. или «нарастающий», или «роющий». По другой версии, фамилия Казарский представляет собой название древнего тюркского народа – хазаров. Менее вероятно происхождение фамилии Казарский от тюркского слова со значением «осторожность», «осторожный». Общий вывод таков – фамилия писалась и так и этак, все от писавшего зависело, при этом никто особенно не заморачивался на этом.

Обучение грамоте Казарский получил в церковно-приходской школе. Священник Дубровненского православного прихода обучал его грамоте, а местный ксендз преподавал основы математики, латыни и французского языка.

В 1808 году к Казарскому приехал двоюродный брат отца и крестный Александра надводный советник Василий Семенович Казарский, недавно назначенный на чиновничью должность в интендантском управлении Черноморского флота. Надворный советник согласно табелю о рангах соответствовал подполковнику. Чин не столь уже велик, но в черноморских кругах все же заметный. Дядя предложил отвезти двоюродного племянника в Николаев и определить в Черноморское штурманское училище.

На прощание Иван Кузьмич якобы сказал сыну: «Честное имя, Саша, – это единственное, что оставлю тебе в наследство». Первый биограф А.И. Казарского капитан-лейтенант Иван Николаевич Сущев, побывавший в Дубровно в 40-х годах прошлого века, со слов очевидцев записал подробности этой сцены, в частности, признание И.К. Казарского, что честное имя – единственное достояние, которое он оставляет в наследство сыну. Помимо этого в завещании отца фигурировало еще старое охотничье ружье. Много лет спустя, заполняя очередной «формулярный список о службе и достоинствах», флигель-адъютант и кавалер гвардейского экипажа капитан 1-го ранга А.И. Казарский в графе «имеет ли за собою, за родителями или, когда женат, за женою недвижимое имение», напишет: «Не имею».

Занятия проводили весьма опытные и грамотные преподаватели Латышев, Жданов, Дружинин. Лука Андреевич Латышев, к примеру, участвовал во взятии Корфу и многих других плаваниях и сражениях.

30 августа 1813 года волонтер Александр Казарский был записан в Черноморский флот гардемарином. А еще через год в одном из местных греческих трактиров однокашники отмечали свое производство в первый офицерский чин. В кают-компании бригантин «Десна» и «Клеопатра», на которых мичман Казарский плавал после окончания училища, хорошо помнят веселого, стройного и красивого мичмана. Надеясь найти живое дело в пограничной службе, Казарский подал рапорт о переводе на Дунайскую флотилию, после чего и был назначен в Измаил командиром отряда канонерских лодок.

Перед отъездом в Измаил Казарский испросил отпуск, который провел на родине в Дубровно. Отца и младшей сестры Матрены к этому времени уже не было в живых, а сам дом был разграблен. Сохранились свидетельства, что во время французской оккупации Матрена бросилась в Днепр, спасаясь от насильников. Мать Татьяна Гавриловна, похоронив мужа и дочь, уехала к своим родственникам в Малороссию. Не сложилась судьба и еще у одной сестры Казарского – Екатерины, которая вышла замуж за обманувшего ее пехотного поручика-двоеженца. Когда обман раскрылся, Екатерина с горя постриглась в монахини. Устроить свою жизнь смогла лишь старшая сестра Прасковья, которая вышла замуж за помещика средней руки и вполне счастливо жила недалеко от Орла. Посетив отеческое пепелище, Казарский уже больше никогда туда не возвращался.

Последующая служба Казарского на Дунае растянулась на пять лет. Затем была служба на фрегате «Евстафий» под командой капитана 2-го ранга Ивана Скаловского. Думаю, что именно служба под началом Скаловского оказала наибольшее влияние на Казарского как на боевого офицера. Иван Скаловский был личностью замечательной. В свое время мы еще подробно поговорим о его подвиге при поединке брига «Александр» с несколькими французскими судами. Тогда же он оказался командиром и учителем для капитан-лейтенанта Казарского, которому в самом скором времени предстояло повторить и превзойти подвиг командира «Александра»! Зигзаги человеческих судеб порой настолько удивительны, что перед ними меркнет любая фантазия…

После фрегата «Евстафия» Казарский плавал на шхуне «Севастополь», транспортах «Ингул» и «Соперник», командовал катером «Сокол», служил на бриге «Меркурий», на линейном корабле и снова на бриге «Меркурий».

А как он выглядел, Александр Казарский? Хорошо знавшая его Е. Фаренникова оставила нам такие воспоминания: «Молодой человек, невысокого роста, худенький, с темными волосами, приятным, умным, подвижным лицом. Когда, бывало, приезжал он к нам… всех обласкает, всю прислугу обделит подарками. Живой говорун, остряк, шутник и любезный со всеми, он не любил сидеть на одном месте. Как теперь вижу скорую его походку по комнате, слышу живой, приятный разговор, громкий смех и неустанное истребление изюма».

А теперь заглянем в «Общий морской список», содержащий основные служебные данные на всех офицеров российского флота. В отношении А.И. Казарского там сказано следующее:

«1811 г. Поступил на службу в Черноморский флот волонтером. Принят в штурманский класс Николаевского училища на собственный кошт.

1813 г. Пожалован в гардемарины.

1815 г. Произведен в мичманы.

1816–1819 гг. Командуя военными лодками в составе дунайской флотилии, плавал между Измаилом и Килией.

1819 г. Произведен в лейтенанты.

1822 г. На транспорте “Ингул” плавал между Севастополем и Глубокой пристанью.

1823 и 1824 гг. На корабле “Император Франц” крейсировал в Черном море.

1826 г. Командуя транспортом “Соперник”, плавал у крымских берегов.

1827 г. Командуя тем же бригом, доставил из Одессы и Очакова мостовые понтоны к Килийским гирлам Дуная.

1828 г. Бриг “Соперник”, ставший на военное время транспортом, под командованием Казарского участвовал в доставке войск 3-й бригады и вооружения. По приказу адмирала Грейга на “Соперник” был установлен единорог. Так “Соперник” стал бомбардирским судном. Вовремя снесло “Соперник” к Анапе. Мелководье не позволяло флоту подойти к крепости на близкое расстояние, а навесной огонь его артиллерии не причинял бастионам серьезного вреда. “Соперник” же мог подойти близко к берегу. Три недели маневрировал Казарский под стенами Анапы, громя ее бастионы, увертываясь от прицельного огня крепостных орудий и батарей. “Соперник” получил десятки повреждений, но оставался в строю до последнего дня осады. Произведен в капитан-лейтенанты за отличия, оказанные при взятии Анапы.

К 29 августа нашей армией была обложена со всех сторон Варна. Как и под Анапой, Казарский на своем “Сопернике” маневрировал в непосредственной близости у стен крепости, прикрывая огнем осадные работы со стороны моря. К 25 сентября все было готово к решающему штурму Варны. Бомбардирские суда, в том числе и “Соперник”, артиллерия гребной флотилии и осадные батареи капитана 2-го ранга Залесского сосредоточили огонь на бастионе, окончательно подавив сопротивление неприятеля. Бастион был взят. За взятие Варны Казарский в том же году награжден золотою саблею “За храбрость”».

Вскоре после этого адмирал Грейг назначил Казарского командиром 20-пушечного брига «Меркурий», вместо ушедшего командиром фрегата «Рафаил» капитан-лейтенанта Стройникова. За плечами тридцатилетнего Казарского были к тому времени уже пятнадцать лет службы на флоте. На бриге «Меркурий» новому командиру было все знакомо. И пяти лет не минуло с того дня, как он ушел с него на «Соперник» по аттестации тогдашнего командира брига капитан-лейтенанта Аристарха Конотопцева. И вот теперь он сам командир «Меркурия».

По распоряжению Грейга бриг «Меркурий» крейсировал у берегов Крыма, в непосредственной близости от главной базы. Основные же события войны происходили у берегов Румелии и Анатолии. А в апреле 1829 года «Меркурий» был отправлен к Сизополю на соединение с отрядом крейсеров капитана 1-го ранга Скаловского.

А вскоре и первый успех. «Меркурий» находился в разведке у Босфора. Поздней ночью впередсмотрящий доложил вахтенному, что наперерез бригу движется чектырма (небольшое турецкое судно), с которой доносились громкие крики. Переводчик Федор Папиуто объяснил Казарскому, что капитан чектырмы просит разрешения подойти к борту. «Меркурий» лег в дрейф. Греческий шкипер сообщил, что в Пендераклии в спешном порядке достраивается линейный корабль. Шкипер рассказал и о расположении батарей, прикрывающих вход в бухту, и о числе судов в гавани. С этим важным известием «Меркурий» на всех парусах помчался в Сизополь. Отряд линейных кораблей и фрегатов незамедлительно снялся с якоря. Однако участвовать в самой операции Казарскому не удалось: Скаловский отправил его с донесением о предстоящей операции к Грейгу.

Пендераклийское дело отряда судов капитана 1-го ранга Скаловского стало одним из самых больших успехов Черноморского флота в ту войну. Группа охотников во главе с мичманом Иваном Трескиным подкралась ночью к недостроенному турецкому кораблю и подожгла его. Охвативший корабль пожар перекинулся на другие суда и береговые склады. Всего, включая линейный корабль, неприятель потерял в Пендераклии семнадцать судов. Да еще на рейде Акчераса отряд Скаловского потопил неприятельский корвет.

Вне всяких сомнений, Казарский переживал, что ему не пришлось участвовать в столь славном для русского флота деле. Увы, такова судьба маленьких посыльных судов!

Глава третья Бриг «Меркурий» и его команда

Из пятитомного научного труда «Истории отечественного судостроения» под редакцией академика И.Д. Спасского: «Наличие военных бригов в составе Черноморского флота определялось штатами 1803 года: их должно было быть пять. Однако до 1819 года построили только одно судно этого класса – небольшой 16-пушечный бриг “Мингрелия” (на котором А.С. Пушкин с семьей Раевских совершил плавание вдоль берегов Крыма. – В.Ш.). Начатое А.С. Грейгом активное внедрение бригов в состав флота обуславливалось острой потребностью в судах для несения патрульной службы у кавказского побережья. Из всех классов судов, имевшихся в Черноморском флоте, быстроходные, маневренные и достаточно сильно вооруженные бриги лучше других подходили для защиты торгового судоходства у “абазинских берегов” от участившихся набегов горцев. Заложенный в конце 1819 года корабельным мастером И.Я. Осминским в Севастопольском адмиралтействе бриг был знаменитый “Меркурий”… Третий 20-пушечный бриг должен был строиться в Херсоне корабельным мастером М.И. Суравцевым. Однако возникла серьезная загвоздка. Дело в том, что последний, являясь старшим корабельным мастером черноморского ведомства, в обязанность которого входили общий надзор за постройкой всех судов на Херсонской, Николаевской и Севастопольской верфях, освидетельствование и дефектация кораблей флота и много других работ подобного рода, вследствие своей занятости и частых разъездов, практически не занимался порученным ему бригом. Поэтому, когда в декабре 1819 года купец Д. Исаков обратился в исполнительную экспедицию с предложением построить бриг с подряда, оно нашло поддержку со стороны администрации. Контракт с подрядчиком был подписан в июне 1820 года с условием, что бриг будет строиться не в Херсоне, а в Николаеве. Задержки привели к тому, что третий бриг, получивший название “Орфей”, был заложен корабельным мастером А.И. Мелиховым только в сентябре 1820 года». Несколько позднее Черноморский флот пополнился еще двумя бригами – «Везувий» и «Ганимед».

Бриг «Меркурий» был построен на Севастопольской верфи известным корабельным мастером подполковником корпуса корабельных инженеров Иваном Яковлевичем Осмининым. Судно предназначалось специально для охраны кавказского побережья, несения дозорной службы и разведки. В качестве материала для постройки «Меркурия» был выбран крепкий крымский дуб. После окончания постройки «Меркурий» вошел в состав 32-го флотского экипажа.

Свое имя бриг получил в честь катера «Меркурий», отличившегося во время Русско-шведской войны 1788–1790 годов под командованием капитан-лейтенанта Романа Кроуна. Этот катер 29 апреля 1789 года атаковал и сумел захватить в плен шведский 12-пушечный тендер «Снапоп», а менее, чем через месяц, 21 мая, пленил еще и 44-пушечный фрегат «Венус». За это Кроун получил от Екатерины II на грудь Святого Георгия 4-й степени, произведен в следующий чин и получил пожизненную пенсию. В бою участвовала и жена Кроуна Екатерина, которая везде сопутствовала своему мужу. Императрица не обошла наградой и храбрую капитаншу. Екатерина Кроун получила от нее недавно учрежденный женский орден Святой Екатерины.

Бриг «Меркурий» – 18-пушечный двухмачтовый парусный военный корабль. Был заложен в Севастополе 28 января (9 февраля) 1819 года и спущен на воду 7 (19) мая 1820 года. Увековечил свое имя победой в неравном бою с двумя турецкими кораблями 14 мая 1829 года, за что был награжден кормовым Георгиевским флагом.

Будучи бригом, судно имело две мачты – фок и грот. Каждая из них несла по четыре рея и, соответственно, четыре прямых паруса: фок, фор-марсель, фор-брамсель и фор-бом-брамсель на фок-мачте; грот, грот-марсель, грот-брамсель и грот-бом-брамсель на грот-мачте. Также на грот-мачте имелся гафельный парус, улучшающий маневренность. На штагах располагались стаксели (грот-стаксель, грот-стень-стаксель, грот-брам-стень-стаксель) и кливер. Кроме того, бриг имел и вспомогательные паруса – лисели, применяемые на полных курсах. Нос «Меркурия» украшала фигура бога торговли Меркурия, наверное, самого невоенного из пантеона римских богов. Носовая фигура была поясной, хотя на изначальных чертежах Осминина предполагалось изображение фигуры в полный рост. На голове носовой фигуры красовался положенный богу торговли крылатый шлем.

Вооружение брига было достаточно солидным и состояло из восемнадцати 24-фунтовых карронад для ближнего боя и двух переносных пушек меньшего калибра, имевших больший радиус действия. При необходимости эти пушки можно было использовать как в качестве ретирадных в портах гакоборта, так и в качестве погонных в носовых портах, то есть они могли применяться как при уходе от противника, так и при его преследовании. Что касается карронад, то они были установлены на верхней палубе, причем орудийные порты не закрывались, так как они одновременно играли и роль шпигатов, то есть через них осуществлялся сток воды, попадающей на палубу.

«Меркурий» отличался от других бригов русского флота гораздо меньшей осадкой и оснащением веслами (по семь весел с каждого борта). Это позволяло с успехом использовать его в прибрежной зоне, для чего, собственно, он и строился. Примечательно, что гребли на «Меркурии» вёслами стоя. Из-за меньшей осадки бриг имел и меньшую глубину интрюма, что ухудшало его ходовые качества. «Меркурий» был достаточно крепким кораблем, но достаточно тяжелым на ходу. При этом бриг был устойчив и хорошо держал высокую волну, однако в тихую погоду грузнел.

Новый бриг имел водоизмещение в 390 тонн, длину 29,46 метра, ширину 9,4 метра (с обшивкой 9,7 метра) высоту борта 4,11 метра, осадку форштевнем 2,74 метра и ахтерштевнем 3,9 метра. Площадь парусов судна составляла 856 квадратных метров.

Приписан бриг «Меркурий» был к 32-му флотскому экипажу.

Первым командиром «Меркурия» стал капитан-лейтенант Иван Максимович Головин, командовавший бригом с 1820 по 1821 год. Следующим командиром «Меркурия» стал капитан-лейтенант Лука Андреевич Мельников, которого сменил капитан-лейтенант Аристарх Григорьевич Конотопцев, прокомандовавший «Меркурием» намного больше своих предшественников – четыре года. Конотопцева сменил в 1826 году капитан-лейтенант Семен Михайлович Стройников. И, наконец, уже в ходе войны с турками в начале 1829 года на шканцы «Меркурия» взошел капитан-лейтенант Александр Иванович Казарский.

В 1820–1827 годах «Меркурий» находился в плаваниях по Чёрному морю, занимаясь боевой подготовкой и выполняя отдельные приказания командования. В кампании 1827 года бриг крейсировал у берегов Абхазии, успешно борясь с судами контрабандистов.

С началом Русско-турецкой войны 1828–1829 годов «Меркурий» участвовал во взятии Черноморским флотом крепостей Анапа, Варна, Инада, Бургас, Сизополь. 9 мая 1828 года вместе с бригом «Ганимед» принимал участие в захвате у Геленджика двух турецких транспортов, перевозящих войска, после чего отконвоировал их в Сизополь. В 1828 году бриг «Меркурий» участвовал в конвоировании наших транспортов.

На май 1829 года численность команды брига «Меркурий» составляла 115 человек, среди них: 5 офицеров, 5 квартирмейстеров, 24 матросов 1-й статьи, 12 матросов 2-й статьи, 43 старших юнгов (т. е. вчерашних рекрутов), 2 барабанщика, 1 флейтщик, 9 бомбардиров и канониров и 14 остальных (плотников, конопатчиков, коков и денщиков).

Помимо командира брига капитан-лейтенанта Александра Ивановича Казарского на бриге в офицерских должностях состояли: старший офицер и командир первой вахты лейтенант Фёдор Михайлович Новосильский, командир второй вахты лейтенант Сергей Иосифович Скарятин, командир третьей вахты мичман Дмитрий Петрович Притупов и штурман брига поручик корпуса флотских штурманов Иван Петрович Прокофьев.

Сразу же после возвращения в Севастополь после знаменитого боя 14 (26) мая 1929 года на «Меркурии» произошли перемещения в офицерском составе.

В эти годы бригом командовал лейтенант Алексей Иванович Рогуля, который уже 30 мая 1829 года принял дела у капитан-лейтенанта Казарского и прослужил на ремонтирующемся бриге до 1831 года, и капитан-лейтенант Мефодий Петрович Панютин – с 1831 по 1835 год, на долю которого и выпал почти весь ремонт судна. В 1835 году бриг принял капитан-лейтенант Федор Новосильский, которого три года спустя сменил капитан-лейтенант Николай Вульф. В кампаниях 1837–1839 годов бриг участвовал в высадках десантов на кавказском побережье. В 1840 году командиром «Меркурия» командовал младший брат А.И. Казарского капитан-лейтенант Николай Казарский. Заметим, что из всех командиров брига он прокомандовал им более всех – целых восемь лет – и лишь в 1849 году сдал судно лейтенанту Николаю Макухину.

В 1847 году «Меркурий» капитально отремонтировали, но судно все равно быстро ветшало. Через несколько лет носовая фигура брига – бог торговли Меркурий – был передан в военно-морской музей, из медной обшивки сделали памятные пластины, а из дубовой обшивки – рамы для картин знаменитого боя.

В эти годы «Меркурий» не застаивался в гаванях, а ежегодно находился в длительных крейсерствах у берегов Кавказа. Кампанию 1850 года бригом командовал капитан-лейтенант Николай Каландес, которого сменил капитан-лейтенант Константин Явленский, ставший последним командиром легендарного судна. В 1851–1852 годах «Меркурий» находился в практическом плавании в составе 1-й эскадры 4-й флотской дивизии. В 1853 году бриг вновь курсировал у восточных берегов Черного моря в составе отряда контр-адмирала Федора Михайловича Новосильского, который, будучи лейтенантом, принимал участие в знаменитом бое брига с турецкими кораблями.

Это была последняя морская кампания знаменитого брига. По ее завершении бриг был выведен из боевого состава и разоружен. Однако, даже перестав быть боевым судном, бывший «Меркурий» продолжал служить Отечеству. Во время обороны Севастополя в 1855 году корпус «Меркурий» использовался в качестве понтона при наведении моста через Южную бухту. Именно по нему отходили на Северную сторону Севастополя русские войска после падения Малахова кургана. В 1856 году корпус бывшего брига, который оказался на удивление прочным, отбуксировали в Николаев, где некоторое время использовали в качестве плавучего склада. 9 ноября 1857 года приказом генерал-адмирала № 180 бывший бриг «Меркурий» «по причине крайней ветхости» был исключен из списков флота и окончательно разобран. Увы, ничего нет вечного в этом мире…

Как сложилась дальнейшая жизнь офицеров брига? О судьбе командира «Меркурия» Александре Ивановиче Казарском наша речь еще впереди.

Старший офицер «Меркурия» лейтенант Федор Новосильский за бой 14 мая получил капитан-лейтенантский чин и Владимирский крест с бантом 4-й степени и, как все остальные офицеры, пистолет в родовой герб – «как орудие, избранное для взрыва брига на воздух на случай невозможности продолжать оборону». Затем участвовал во взятии крепостей Агатополь и Инада. Затем была служба старшим офицером на фрегате «Эривань», линейном корабле «Императрица Екатерина II» и «Пимен», принимал участие в знаменитой Босфорской экспедиции контр-адмирала Лазарева, за что получил Анну 3-й степени. В 1834 году Новосильский стал командиром брига «Меркурий» и проплавал под его георгиевским флагом три года, участвуя в боях с горцами при реке Шапсухо. В 1837 году он принял под свое начало линейный корабль «Три Святителя». И снова новые сражения при Сочи и Туапсе. В 1840 году Новосильский уже капитан 1-го ранга. Еще семь лет спустя он становится георгиевским кавалером, а в 1849 году – контр-адмиралом и командиром бригады. Ежегодно из года в год опытный моряк выводил в море свои корабли. В июне 1852 года становится командиром 4-й флотской дивизии. А затем было участие в знаменитом Синопском сражении с турецким флотом, где контр-адмирал Новосильский возглавил колонну линейных кораблей, как младший флагман вице-адмирала Нахимова. Наградой за Синопскую победу был вице-адмиральский чин. Всю одиннадцатимесячную оборону Севастополя Новосильский провел на бастионах, командуя 2-м отделением оборонительной линии, а на завершающем этапе обороны – командиром Севастопольского порта и военным губернатором города. Если бы он был убит, то, несомненно, вошел бы в пантеон адмиралов-героев, наравне с Нахимовым, Корниловым и Истоминым. Но пули и ядра пощадили Новосильского, а потому имя его незаслуженно осталось в тени. В последующие годы черноморский ветеран был главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором. В 1863 году Новосильский становится полным адмиралом и генерал-адъютантом. В 1866 году он в последний раз поднимает свой флаг на линейном корабле «Император Николай I», перейдя с действующего флота в Государственный совет. По отзывам современников, Новосильский отличался интеллигентностью, вежливостью с подчиненными и хладнокровием в любых ситуациях. Из жизни герой «Меркурия», Синопа и Севастополя ушел на исходе ХIХ века на девятом десятке, когда в морях уже дымили столь непривычные взору старого парусника тяжелые броненосцы.

Лейтенант Сергей Скарятин, который положил заряженный пистолет на бочку с порохом, за проявленный героизм был награжден капитан-лейтенантским чином и Владимиром 4-й степени, и, как все остальные офицеры, пистолетом в родовой герб.

По другой версии, Скарятин весь бой просидел в крюйт-камере со взведенным пистолетом в руке, чтобы по команде Казарского взорвать бриг. Однако, учитывая, что офицеров на «Меркурии» было всего ничего, вряд ли Казарский стал бы отсылать в крюйт-камеру в столь тяжелейшем бою одного из двух своих лейтенантов. Скорее всего, взорвать бриг должен был последний из оставшихся в живых офицеров.

До конца войны Скарятин успел еще повоевать под Василиском, Агатополем и Инадой на фрегате «Поспешный». Окончание войны Скарятин встретил уже командиром корвета «Ольга» в дозоре у Месемврии. Затем в течение долгих лет Скарятин непрерывно командовал различными судами Черноморского флота, плавал в Эгейском и Средиземном морях. В 1841 году за 18 морских кампаний стал георгиевским кавалером. В следующем 1842 году бывший лейтенант «Меркурия» был уволен в отставку с чином капитана 1-го ранга. О последующих годах Скарятина нам ничего не известно, кроме того, что он умер до 1869 года. Не сделав особой карьеры, Скарятин остался в памяти современников как настоящий моряк и прекрасный командир.

Третьим офицером брига был мичман Дмитрий Петрович Притупов. Мичмана Притупова историки и писатели, пишущие на тему «Меркурия», традиционно не любят. Все почему-то характеризуют его как барина, причем на том лишь основании, что он, как мичман, не имея права на казенного денщика, имел на судне крепостного. Но не следует мерить нормы поведения начала ХIХ века нормами сегодняшнего дня. Если в то время возможности семьи Притуповых позволяли содержать слугу при сыне, и это официально разрешалось, то почему бы такого человека не иметь? Наличие личного слуги говорит лишь о том, что помещики Притуповы была если не богаты, то и не совсем бедны, а потому родители, волнуясь за сына, приставили к нему дядьку-опекуна. Такой же дядька, кстати, был и у пушкинского Гринева в «Капитанской дочке», так что ничего сверхъестественного в наличии собственной прислуги при офицере даже небольшого чина не было. Больше никаких фактов относительно особого «барства» меркурьевского мичмана никто нигде не приводил, а потому будем считать, что барство Притупова – это всего лишь плод фантазии историков периода 40—70-х годов ХХ века. Возможно, что таким образом они старались подчеркнуть «народное» происхождение Казарского.

Из всех офицеров «Меркурия» Притупов – личность самая скромная, как по своей незначительной должности на бриге (младше его считался лишь штурман Прокофьев), так и по дальнейшей своей карьере. Впрочем, в его службе имеется определенная загадка. Но обо всем по порядку. Итак, согласно «Общему морскому списку», Дмитрий Притупов был принят в Морской корпус в 1822 году, а уже два года спустя, в 1824-м, произведен в гардемарины. Это говорит, что учился он весьма неплохо. Последующие два года Притупов плавает на фрегатах «Урания» и «Малый» между Петербургом и Кронштадтом. Фрегаты были учебные, да и плавания не ахти какие, впрочем, опыт корабельной службы гардемарины получали. В 1827 году Притупов получает мичманский чин, тогда же его переводят на Черноморский флот. Там молодой мичман получает назначение на фрегат «Штандарт», на котором находится в крейсерстве у берегов Абхазии. Но на «Штандарте» Притупов пробыл всего несколько месяцев, после чего его переводят на «Меркурий». На «Меркурии» Притупов отплавал все два года войны с турками. Участвовал в блокаде Анапы и Вары, находился на брандвахте у Сухум-кале и в дозорах у Босфора.

Думается, что во время знаменитого боя он действовал неплохо, так как никаких нареканий со стороны Казарского в его адрес не имелось. По итогам боя Притупов, как и все остальные офицеры брига, был осыпан дождем наград: Владимир 4-й степени с бантом, двойная пенсия по смерть, пистолет в родовой герб и производство в лейтенанты «за отличие».

В следующем 1830 году Притупов плавает вахтенным начальником на линейном корабле «Иоанн Златоуст», который перевозит наши войска из Румелии в черноморские порты. Вахтенный начальник на линейном корабле – это и большое повышение в должности после маленького брига, и большая ответственность. Как справлялся с новой должностью Дмитрий Притупов, нам неизвестно. Однако уже в следующем году он служит на брандвахтенной бригантине «Елизавета» в Сухум-кале. И снова вопрос: если Притупова перевели на непрестижное брандвахтенное судно, да еще в такую дыру, как Сухум-кале, вахтенным начальником, – это явное понижение, и, значит, со своей должностью на «Иоанне Златоусте» он не справился. Если же он был переведен на бригантину старшим офицером – это повышение. К сожалению, «Общий морской список» о занимаемой Притуповым должности на «Елизавете» ничего не говорит. На бригантине Дмитрий Притупов служит два года, а затем переводится на фрегат «Архипелаг», на котором совершает плавание из Севастополя на рейд Константинополя в составе эскадры контр-адмирала Лазарева, а по завершении экспедиции с десантом на борту возвращается в Феодосию. На этом служба лейтенанта Притупова на Черноморском флоте заканчивается. В следующем 1834 году он уже служит на Балтийском флоте, но без назначения на какое-либо судно, а состоит при флотском экипаже на берегу. В 1835 году Притупов увольняется в бессрочный отпуск к «кавказским минеральным водам с состоянием по флоту». Такая формулировка говорит, во-первых, о какой-то серьезной болезни, а во-вторых, о том, что к Притупову отнеслись весьма заботливо, оставив его в кадрах флота. В отпуске Дмитрий Притупов пребывает два года, и только после этого, в 1837 году, окончательно выбывает с флота. Дальнейшая судьба бывшего мичмана Притупова нам неизвестна. Наверное, его след можно определить, изучив дворянские губернские книги.

Любопытно, что у Дмитрия Притупова был старший брат Николай. Этот брат поступил в Морской корпус на два года раньше младшего, но закончили они его одновременно. Затем братья вместе плавали на учебных фрегатах, а с получением мичманского чина Николай, в отличие от Дмитрия, остался служить на Балтике. А дальше мы видим нечто интересное. В 1833 году Николай Притупов переводится на Черноморский флот, а дальше там с ним что-то происходит, и почти сразу после этого перевода Николай увольняется с флота с присвоением чина лейтенанта. О причинах увольнения мы можем только догадываться. О непростом 1833 годе в истории Черноморского флота мы еще будем много говорить ниже, пока же можно предположить, что проходящая в тот год смена флотской элиты неким образом могла задеть и братьев Притуповых. И столь быстрое увольнение одного с флота, как и перевод второго на Балтику, возможно, взаимосвязаны. Это косвенно подтверждает и тот факт, что Николай Притупов, едва уволившись с Черноморского флота, уже через несколько месяцев восстанавливается в службе в мичманском чине, но уже на Балтике. Там он служит до 1841 года и увольняется в капитан-лейтенантском чине. Учитывая неослабевающий интерес к бригу «Меркурий», думаю, что история службы и жизни Дмитрия Петровича Притупова еще найдет своего пытливого биографа.

Штурман Иван Петрович Прокофьев, тот самый, что первым высказался на офицерском совете за бой до последней капли крови, прослужил на Черноморском флоте 45 лет. Впоследствии был участником Крымской войны и обороны Севастополя. Дослужился на флоте до чина полковника корпуса флотских штурманов, что было в то время пределом карьеры для флотского штурмана. Пользовался большим авторитетом и уважением среди сослуживцев. Перед смертью Прокофьев попросил похоронить его рядом со своим командиром, но по каким-то причинам воля бывшего штурмана исполнена не была. В августе 1877 года сын штурмана «Меркурия» капитан 2-го ранга Михаил Иванович Прокофьев (также участник Крымской войны и обороны Севастополя) обратился к главному командиру Черноморского флота адмиралу Аркасу с просьбой о перезахоронении останков отца в склеп у Всехсвятской церкви Николаевского городского кладбища. Установлением памятника на могиле штурмана «Меркурия» занимался лично командующий Черноморским флотом. Севастопольский историк П.А. Денисов написал: «…адмирал Н.А. Аркас счел своим долгом озаботиться, чтобы на могиле этого храброго офицера был сооружен приличный памятник, который мог бы служить доказательством, что подобные заслуги остаются навсегда неизгладимыми в памяти не одних только современников, но и потомства»… По ходатайству Аркаса император разрешил взять из бюджета Морского министерства 1500 рублей на сооружение памятника.

Ныне могилы Казарского и Прокофьева находятся в ограде Всехсвятской церкви Николаева рядом друг с другом. Там же находятся и несколько могил матросов брига «Меркурий», также завещавших положить их после смерти со своим командиром.

Николаевский краевед Татьяна Губская проследила судьбы потомков штурмана Прокофьева. Сын героя «Меркурия» Михаил Иванович Прокофьев имел сына Владимира и дочь Зинаиду. Владимир Михайлович умер в 1911 году. Что касается дочери, то она вышла замуж за черноморского офицера Александра Ивановича Мязговского. Он командовал эскадренным броненосцем «Двенадцать Апостолов», затем был командиром Николаевского порта и николаевским градоначальником. Именно при нем в Николаеве началось строительство новейших дредноутов. В 1919 году Мязговский был расстрелян чекистами. Зинаида Михайловна умерла несколько лет спустя в эмиграции. Последний потомок Прокофьева, сын Александра Ивановича и Зинаиды Михайловны Евгений, в чине лейтенанта погиб во время боя линейного корабля «Евстафий» с германским линейным крейсером «Гебен» в ноябре 1914 года.

Об остальных членах экипажа «Меркурия» у автора сведений нет.

Глава четвертая Отзвуки победы

Уже через день после знаменитого боя в донесении на имя командующего Черноморским флотом командир «Меркурия» написал: «Имея честь донести вашему превосходительству о деяниях вверенного мне брига, я не имею ни слов, ни возможности описать жара сражения… А еще менее выразить отличную храбрость и усердие офицеров и команды, коих мужеством и расторопностью спасен российский флаг и бриг от неизбежной гибели…» И хотя свое донесение Казарский составил с присущей ему скромностью, известие о небывалой победе маленького, почти безоружного брига над двумя сильнейшими турецкими кораблями облетело всю Россию. Страна ликовала! В те дни газета «Одесский вестник» писала: «Подвиг сей таков, что не находится другого ему подобного в истории мореплавания; он столь удивителен, что едва можно оному поверить. Мужество, неустрашимость и самоотвержение, оказанные при сем командиром и экипажем “Меркурия”, славнее тысячи побед обыкновенных».

Будущий герой Севастополя контр-адмирал Истомин о моряках «Меркурия» в одном из своих писем писал так: «Такого самоотвержения, такой геройской стойкости пусть ищут в других нациях со свечой…»

Современник писал: «Предпочитая явную смерть бесчестию плена, командир брига с твердостью выдержал трехчасовое сражение со своими исполинскими противниками и, наконец, заставил их удалиться. Поражение турок в нравственном отношении было полное и совершенное. В подвиге брига “Меркурий” проявился вполне дух, господствовавший между всеми чинами флота».

Победа «Меркурия» была настолько фантастична, что некоторые знатоки военно-морского искусства отказывались в это верить. Английский историк Ф. Джейн, узнав о происшедшем сражении, заявил во всеуслышание: «Совершенно невозможно допустить, чтобы такое маленькое судно, как Меркурий, вывело из строя два линейных корабля за четыре часа, даже если бы они вовсе не стреляли. Самым вероятным предположением будет то, что турецкие корабли были фрегатами, выросшими в донесении в линейные корабли».

– У страха глаза велики! – рассуждали завистники и недоброжелатели. – Казарскому корабли линейные просто померещились. Если у турок что-то и было, то в лучшем случае каких-нибудь два фрегата!

Но когда факт блестящей победы официально подтвердила турецкая сторона, и завистники приумолкли.

Накануне Крымской войны 1853–1856 годов в архиве бывшего вице-канцлера Нессельроде было обнаружено и опубликовано письмо, доставленное в Россию секретным агентом. Автором письма был штурман «Реал-бея». Часть письма была посвящена бою «Меркурия». Это письмо было опубликовано в одной из тетрадок журнала «Морской сборник» за 1850 год и стало достоянием российской общественности. Вот что писал турок: «Биюлиман, 27 мая 1829 года. 22-го числа сего месяца мы вышли из пролива, и к ночи, после различных эволюции, мы стали править к “Оst”, чтобы взойти в залив Пендараклии, на встречу одного отряда русского флота. По приходе мы нашли там только один Турецкий фрегат, переделанный из корабля, который был сожжен русскими, немного времени спустя, после спуска его на воду. Русский флот, состоящий из 14 судов, между которыми были шесть линейных кораблей, много потерпел от огня с батарей, как узнали мы от коменданта крепости. Мы пошли снова к проливу, и 25 взяли один 36-пушечный фрегат, который спустил флаг при нашем приближении. Капитан того фрегата оставался до вчерашнего дня на нашем судне, он украшен многими орденами и очень хорошо объясняется на итальянском языке, имя его Семен Михайлович, а фрегат называется “Рафаил”. Во вторник, с рассветом, приближаясь к Босфору, мы приметили три русских судна: фрегат и два брика; мы погнались за ними, но только догнать могли один брик, в три часа пополудни. Корабль капитан-паши и наш открыли тогда сильный огонь. Дело неслыханное и невероятное. Мы не могли заставить его сдаться, он дрался, ретируясь и маневрируя со всем искусством опытного военного капитана, до того, что, стыдно сказать, мы прекратили сражение, и он со славою продолжал свой путь. Брик сей должен потерять, без сомнения, половину своей команды, потому что один раз он был от нашего корабля на пистолетный выстрел, и он, конечно, ещн более был поврежден, если бы капитан-паша не прекратил огня часом ранее нас, и сигналом не приказал нам то же сделать. В продолжение сражения командир русского фрегата говорил мне, что капитан сего брика никогда не сдастся, и если он потеряет всю надежду, то тогда взорвет брик свой на воздух. Ежели в великих деяниях древних и наших времен находятся подвиги храбрости, то сей поступок должен все оные помрачить, и имя сего героя достойно быть начертано золотыми литерами на храме Славы. Он называется капитан-лейтенант Казарский, а брик – “Меркурием”; с 20-ю пушками, не более, он дрался против 220 в виду неприятельского флота, бывшего у него на ветре».

Имя Казарского было на устах у всей России. Еще вчера скромный морской офицер, не окончивший даже Морского корпуса, он в один день стал национальным героем. Подвиг «Меркурия» вдохновлял художников и поэтов. Лучшие баталисты страны Айвазовский и Чернецов описывали это событие масляными красками на многометровых холстяных полотнах. Известный поэт-партизан, герой Отечественной войны 1812 года Денис Давыдов посвятил ему возвышенные строки:

Не отставала от России и Европа. Французский сочинитель Сен-Томе откликнулся на победу брига одой «Меркурий».

Многим позднее, когда Казарского уже не было в живых, бывший начальник штаба Черноморского флота вице-адмирал В.И. Мелихов в статье в «Морском сборнике» за 1850 год «Описание действий Черноморского флота в продолжение войны с Турцией в 1828 и 1829 годах» написал: «Действия брига “Меркурий” представляют пример отваги, которому подобный едва ли сыщется в летописях морских держав. Мы считаем излишним распространяться о подвиге Казарского, вполне и совершенно оцененном Государем Императором, как то можно видеть из Высочайшего повеления и указов, изложенных в главе 23 и 26 нашего повествования; мы считаем нужным заметить только одно обстоятельство, что нашлись люди, которые сомневались, чтобы действия брига происходили точно так, как они описаны в рапорте Казарского. Но мы и весь флот, видавший бриг через несколько часов после сражения, можем засвидетельствовать; что в донесении командира брига не было никакого преувеличения; знавшие хорошо покойного Казарского поручаются, что по своей скромности он скорее был способен умолчать о своих действиях, нежели преувеличивать их. Он вполне достоин памятника, воздвигнутого ему в Севастополе его сослуживцами, с соизволения Государя Императора».

А матросы Черноморского флота вечерами на баке уже давно распевали сочиненную ими незатейливую, но искреннюю песню о подвиге брига:

Подвиг брига «Меркурий» уже стал легендой, а его командир – народным героем. 4 июля 1829 года приказом главного командира Черноморского флота от 4 июля было объявлено: «В воздаяние блистательного подвига брига “Меркурий”, вышедшего победителем из беспримерного боя 14 мая им выдержанного против двух турецких кораблей, Государь Император всемилостивейше пожаловать соизволил: командира капитан-лейтенанта Казарского в капитаны 2 ранга, и сверх того кавалером ордена Св. Георгия 4-го класса; лейтенантов Сварятина и Новосильского, мичмана Притулова и поручика корпуса флотских штурманов Прокофьева следующими чинами, и первых орденами св. Владимира 4-й степени, а Прокофьева, как предложившего мужественный совет взорвать бриг, орденом св. Георгия 4-го класса. Всем нижним чинам знаки отличия Военного Ордена. Всем вообще, как офицерам, так и нижним чинам, в пожизненный пенсион двойной оклад жалованья по окладу, какой они получали до настоящего времени. Вместе с тем Его Императорское Величество соизволил отличить и сам бриг, пожалованием на оный Георгиевского флага. А дабы увековечить в роде сих офицеров памятью примерной их храбрости и мужественной решимости на очевидную погибель, Государь Император соизволил повелеть, чтобы пистолет, как оружие избранное ими для взорвания на воздух при невозможности продолжать оборону, был внесен в гербы их».

Отметим, что гербы офицеров «Меркурия» с пожалованными им пистолетами были внесены в десятую часть «Общего гербовника дворянских родов Всероссийской империи» и по списку расположены рядом. При этом анализ гербов говорит о том, что до знаменитого сражения «Меркурия» ни у одного из офицеров брига, кроме Казарского, не было настоящего фамильного герба, то есть все они принадлежали к далеко не родовитым дворянским семьям, возможно даже, к однодворцам.

Все пожалованные офицерам «Меркурия» гербы увенчаны дворянским шлемом с короной и тремя страусиными перьями. Сами гербы разделены на три части: верхнюю – синего (морского) цвета и нижние: левую – золотого и правую – серебряного цветов. Верхняя часть гербов у всех «меркурьевцев» одинакова – в синем поле изображен золотой пистолет, а под ним опрокинутая серебряная луна, символы готовности жертвовать жизнью во имя победы над врагом.

Изображения же на двух нижних полях гербов разные в зависимости от должности их владельца. Так, у Казарского в нижнем левом золотом поле изображены переплетенные между собой масленичная и лавровая ветви, а в правом серебряном – бриг «Меркурий» под всеми парусами. Изображение целиком всего брига подчеркивало, что этот герб принадлежит командиру судна. Помимо этого на гербе Казарского нашлось место и родовому знаку дворян Казарских: извивающемуся на красном поле ужу с яблоком во рту и дворянской короной на голове. У старшего офицера «Меркурия» лейтенанта Новосильского масленичная ветвь в золотом правом поле, а Андреевский флаг в серебряном левом подчеркивал вторую по значимости должность на судне. У второго лейтенанта брига лейтенанта Скарятина, соответственно, внизу помещены масленичная ветвь и якорь. На гербе мичмана Притупова изображена такая же масленичная ветвь славы, а вместо якоря – мачта с распущенными парусами. У штурмана Прокофьева в золотом поле был помещен дуб, а в правом серебряном – венок из лавровой и масленичной ветвей, обрамляющих морской компас.

Помимо всех других наград тогда же Николай I назначил Казарского и флигель-адъютантом, то есть офицером для выполнения особо важных дел и имеющим прямой доступ к императору. Это было со стороны Николая проявлением особого доверия. Тогда же была выбита и специальная памятная медаль в честь этого достославного события.

А 29 июля 1829 года состоялся высочайший указ на имя морского министра: «32-го флотского экипажа 18-пушечному бригу “Меркурий”, за славные подвиги с двумя неприятельскими кораблями, дарован флаг с знамением св. великомученика и победоносца Георгия. Мы желаем, дабы память беспримерного дела сего сохранилась до позднейших времен, вследствие сего повелеваем вам распорядиться: когда бриг сей будет приходить в неспособность продолжать более служение на море, построить по одному с ним чертежу и совершенным с ним сходством во всем другое такое же судно, наименовав его “Меркурий”, приписав к тому же экипажу, на который перенести и пожалованный флаг с вымпелом; когда же и сие судно станет приходить в ветхость, заменить его новым, по тому же чертежу построенным, продолжая сие таким образом до времен позднейших. Мы же желаем, дабы память знаменитых заслуг команды брига “Меркурий” и его никогда во флоте не исчезала, а переходя в род на вечные времена, служила примером потомству».

В живописи наибольшую известность получили картины, посвященные подвигу «Меркурия», написанные И. Айвазовским. В 1847 году Айвазовский получил звание профессора, а в июле 1848 года открылась его юбилейная выставка в Феодосии, где были выставлены его новые произведения, в том числе и картина «Бриг “Меркурий” после победы над двумя турецкими судами встречается с Русской эскадрой». Несколько позднее Айвазовский написал еще одну картину – «Бриг “Меркурий” ведет бой с двумя турецкими судами». Еще раз художник возвратился к теме подвига брига «Меркурий» уже в 1892 году, написав новую картину – «Бриг “Меркурий” атакован двумя турецкими кораблями». Заметим, что на картине «Бриг “Меркурий” ведет бой с двумя турецкими судами» бриг изображен буквально зажатым между двумя турецкими кораблями, на такой «кинжально» малой дистанции, что, будь такое в реальности, он не имел бы никаких шансов уцелеть. До сих пор историки и искусствоведы спорят, специально или нет, художник изобразил «Меркурий» в столь безнадежном положении. Возможно, он хотел усилить драматизм ситуации, который бы усилил эффект картины и еще более значимо высветил подвиг маленького брига над нависающими над ним громадами линейных кораблей. В разные годы к теме боя брига «Меркурий» обращались и такие известные отечественные художники-маринисты, как Барри, Иванов, Лубянов, Красовский, Чернецов, Печатин. Любопытно, что раму для картины Красовского изготовили из дерева корпуса самого «Меркурия». На картине, авторство которой предположительно принадлежит А. Шифлару, хорошо видно использование экипажем «Меркурия» весел. Отметим и такой факт, что картины боя всех других авторов куда более реалистичны, чем знаменитое полотно Айвазовского.

Спустя некоторое время началось и серьезное историческое изучение боя «Меркурия». Разумеется, главным документом являлся рапорт Казарского. Рапорт командира брига, написанный по форме того времени, как и положено командирскому рапорту, предельно лаконичен. В нем почти не было деталей боя. Как выяснилось позднее, Казарский допустил в своем рапорте и неточность (более чем простительную в его положении!), указав количество орудий у противника в 184, тогда как впоследствии сами турки констатировали, что на обоих их линейных кораблях было 220 пушек. Неточность, которая делает нашу победу еще весомей!

Но были ли еще какие-либо документы помимо рапорта командира? Оказывается, были! Вскоре после боя штурманский кондуктор «Меркурия» Селивестр Дмитриев написал небольшие записки под названием «Из журнала служившего на бриге “Меркурий” в день сражения 14 мая 1829 года», где рассказывается о некоторых деталях сражения.

Во время приезда Казарского в Николаев в 1833 году Дмитриев передал свои записки на суд своему бывшему командиру. Но тот так и не успел дать на них свой отзыв, так как скоропостижно умер. Затем записки Дмитриева были найдены при составлении описи бумаг Казарского и поступили в Петербургский цензурный комитет, где опубликование запретили, мотивируя это так: «Запрещено разглашать подробности о современных военных действиях». Комитет постановил далее направить для предварительного рассмотрения к военному министру. Затем записки оказались в Морском научном комитете. Так как записки были без подписи, поначалу думали, что они принадлежат перу самого Казарского, но после прочтения стало очевидным, что автор записок не командир брига, а один из его подчиненных.

А в сентябре 1834 года выходит специальный циркуляр Главного управления цензуры, извещающий цензоров Минска, Риги, Казани, цензурные комитеты Москвы, Дерпта, Вильно и других городов о запрещении публиковать материалы, связанные с «Меркурием» и Казарским, как материалы, раскрывающие секреты современных боевых действий.

Первым историей боя брига «Меркурий» заинтересовался офицер Балтийского флота капитан-лейтенант Иван Николаевич Сущев. Во время своей службы в 40-х годах ХIХ века на Средиземном море его много расспрашивали о «Меркурии» и его командире, после чего Сущев и сам заинтересовался боем брига.

«Я часто получал вопросы, – писал впоследствии Сущев, – от английских и французских моряков о русском капитане, который на бриге сражался с двумя линейными кораблями». Когда же Сущев был переведен на Черноморский флот, то занялся сбором информации о деталях знаменитого боя, изучая документы и записывая рассказы его участников. К сожалению, завершить свой труд Сущев так и не смог. Командуя корветом «Оливуца», он совершил плавание из Кронштадта в Петропавловск-на-Камчатке и там трагически погиб в сентябре 1851 года.

В 1853 году записки Сущева о Казарском попали в руки историку флота капитан-лейтенанту Александру Петровичу Соколову. Имея доступ в архивы, Соколов дополнил материалы Сущева новыми документами. Нашел он и безымянный «Журнал служившего на бриге “Меркурий”».

С этим «Журналом» Соколов отправился к вице-адмиралу Новосильскому, бывшему в 1829 году лейтенантом на «Меркурии». Новосильский прочел «Журнал» и сразу же, не задумываясь, назвал его автора – штурманского кондуктора Силивестра Дмитриева. Достоверность статьи и авторство Дмитриева Новосильский засвидетельствовал подписью.