Неизвестные герои

исповедь пленницы

«…Меня зовут Татьяна Евгеньевна Белоусова. Хочу поведать вам, мои родные и дети, историю, которая изменила меня и мою жизнь. Я оставила это письмо в нашем семейном альбоме, чтобы когда вы собрались однажды все вместе, взяли посмотреть наши семейные фотографии, вспомнить былые времена с улыбкой и со смехом, наткнулись на него. Спросите меня: «Почему? Зачем прятать от вас? Что я так могла скрывать от самых родных мне людей? Почему нельзя было сказать раньше?». Не думайте, мои родные, что чего-то знать вы не достойны, но мне очень тяжело говорить о том, что когда-то пришлось пережить мне. Проще изложить это на бумаге, захлебываясь слезами, но знать и радоваться тому, что вы их точно не увидите. Я хочу вам рассказать свою историю, чтобы вы поняли некоторые мои «странности», пусть даже после моей смерти. У такого поступка есть своя предыстория…

У моих бабушки Ани и дедушки Вани большая и дружная семья. У них четыре сына и три дочери. Евгений- старший сын, Василий, Сергей, Александра, Ксения, Пелагея и младший сын Андрей. Мой отец- Евгений, из всех внуков я самая старшая, как и мой папа. Мы все вместе жили в небольшом селе – Покровка. В конце 1928года папа один уехал на заработки в Мариуполь. Мне на тот момент было три года. В течение двух лет мы получали от него письма, всего около восьми. Хоть я и не умела читать, но все отцовские весточки я бережно хранила под матрасом моей маленькой кроватки: когда печаль и тоска овладевала мною, мама читала мне их, как сказку на ночь. Уже в 1930 году папа приехал в Покровку за мной и мамой. Наконец, вся семья воссоединилась, и мы все вместе на поезде поехали в Мариуполь.

Он оказался большим и красивым городом. Мне показалось, что этот город- мечта для каждого ребенка. Там было так много садиков с разноцветными крышами, красивыми заборами в виде карандашей, а в моей родной Покровке был один сад на все село; но тут был даже огромный парк с каруселями, с детскими качелями и множеством магазинов игрушек. Мы переехали в большой двухэтажный дом. Я не понимала, зачем нам троим так много места, да и как-то не хотела спрашивать, голова тогда была не тем забита, потому что сбылась мечта любого ребенка – у меня была своя большая и светлая комната! В один из дней мы с папой сидели в гостиной, он читал мне книгу, мама готовила обед на кухне, и тут я спросила папу, почему мы переехали, на что получила такой ответ: «Все для твоего будущего, милая, через несколько месяцев у тебя появится братик, к тому же тебе через несколько лет идти в первый класс». Конечно, я и сама видела, что с мамой что-то не так, но еще один ребенок?! Папа все мне объяснил, почему мы переехали в большой город, почему он так долго работал в течение года и зачем нам такой большой дом. Мне стало вроде и радостно, но в то же время обидно. Ребята из села, которые были не одни в семье, постоянно мне говорили, что я везучая. Они рассказывали, что их заставляют за ними следить и делиться конфетами!

Увидев мое непонятное состояние, папа, как это он хорошо умел, описал нашу будущую совместную жизнь с моим братом. Привел даже в пример себя, ведь он тоже первый ребенок в семье. Он сознался, что тоже долго привыкал к «новым» людям, обижался на них, но также рассказал, как потом не мог жить без своих братьев и сестер. Я обрадовалась на какое-то мгновение, пока не вспомнила бабушку и дедушку.

– Пап…

– Что такое принцесса? – папа посадил меня на колени.

– Ты скучаешь по бабушке с дедушкой?

Сейчас я могу представить, как в глазах отца промелькнула волна тоски по родителям, сестрам и братьям, по родному селу и друзьях детства. По холмам родного села, по всегда чистому воздуху и теплым рекам.

– Скучаю, и всегда буду скучать, но теперь я должен заботиться о своей семье, я ведь уже не ребенок. А еще должен обеспечить тебе хорошее будущее.

Я была очень удивлена такой честностью и прямолинейностью отца, я замолчала, не зная, что ему сказать на утешение его и своей души, ведь мне казалось, что взрослые никогда не грустит. Наше молчание прервала мама, которая зашла в гостиную и позвала на кухню обедать. Больше подобные вопросы я папе никогда не задавала.

Прошло три месяца, папа раньше обычного забрал меня с садика. Я, конечно, была рада его видеть, но его вид и поведение меня удивило. Мой всегда строгий к внешнему виду отец всегда носил рубашку, заправленную в выглаженные брюки и свои любимые черные туфли, волосы всегда были зачесаны по «первой» моде. А тут: рубашка, какая- то помятая и не заправлена в брюки, обычно уложенные волосы были взъерошены. Папа постоянно меня поторапливал и тащил за собой, на мои вопросы о том, что случилось, папа лишь отмахивался и велел идти быстрее. Мы приехали в какое- то большое трехэтажное здание, забежали туда, на первом этаже там были женщины в домашних больших халатах (у моей мамы тоже был такой халат) с длинными рукавами и большими карманами с цветочками. Так же внешне они были похожи на маму, с такими же круглыми и большими животиками. Почти возле каждой женщины стояли медсестры в белых халатах и держали в руках, какие- то документы. Вывеску, висевшую над этим зданием, я не могла прочесть, так как в алфавите я дошла только до буквы «С». Но мне сразу стало понятно, что мы пришли в больницу.

Здесь пахло таблетками, горький привкус обжигал горло, в длинном коридоре на первом этаже стояло много лавочек, перед глазами маячили люди в белых халатах, и что именно меня напугало, это был крик! Крик, вопли, стоны были слышны повсюду, они долетали до нас с разных сторон, и с головой накрывали нас! У меня побежали мурашки по телу. Я уже подумала, что папа опять меня повел делать прививку от гриппа, мои руки стали ледяные, сердце ушло в пятки, я представила большую иглу и злое лицо медсестры.… Но увидев моё обескураженное и полное ужаса лицо, папа обнял меня и сказал: « Танюш, не переживай мы пришли за мамой и Ваней. Прививку тебе не будет делать». Его лицо растянулось в лице, но теперь страх сменился недоумением, «Кто такой, же Ваня?».

Уже того волнения и напряженности не было на папином лице, теперь на нем цвела его блистательная улыбка и он смотрел куда- то в сторону, я повернулась туда, куда смотрел папа. Там шла мама, с каким- то свертком! Она увидела нас с папой и тоже улыбнулась «во все 32 зуба» и ускорила к нам шаг. Мама выглядела счастливой, но какой-то уставшей и растрепанной. Первое, что я заметила в ней, это то, что живот пропал! Мама подошла ко мне, мы присели втроем на кушетку. Она повернула в мою сторону белый большой сверток и открыла его! Там лежал маленький человечек со слегка сморщенной кожей и закрытыми глазками: «Познакомься, Танюш, это твой младший братик- Ваня!».Глядя на этого маленького человечка и на то, как и с какой любовью на него смотрят мама и папа, я поняла, моя жизнь никогда не будет прежней.

С тех пор моя жизнь поменялась в лучшую сторону с помощью Вани. Брат, если ты это тоже читаешь, знай, я тебя люблю! Я никогда не забуду те бессонные ночи, которые ты мне предоставлял. Как мне позже приходилось тебя нянчить, с тобой играть, да и потом мне это доставляло удовольствие, первая вызывалась тебя покормить и погулять с тобой во дворе, где нам тогда папа сделал качели: мне большие, красного цвета, тебе – поменьше, синего цвета. Ты помнишь, как мы с тобой играли и бегали у нас во дворе? Через три года в нашу с тобой компанию добавился еще один человек- Коля. Я помню, как ты часто его ревновал к родителям, думая, что они теперь тебя не любят. Дорогой, их любовь к нам была бесконечна, ее хватало на всех нас. Но позже ты смирился, начал сам помогать родителям с Колькой. А я в этот же год пошла в первый класс. Никогда не забуду вечер после первого сентября: родители нам с тобой купили грушевый лимонад, конфеты и зефир, который мы жарили все вместе на костре у нас во дворе.

После школы я делала уроки до вечера, нашла подружек по соседству, заигрывалась с ними и совсем забыла о вас, ребята. Вы часто потом на меня обижались, мне было не понятно, почему? Как жаль, что это я поняла только тогда, когда уже поздно просить прощения, но я всё-таки это сделаю. Прошу меня простить, мои родные, я быстро позабыла, что вы были со мной всегда, пока я не нашла себе друзей. Иногда дружба со сверстниками и ребятами постарше одурманивают наш разум, заставив позабыть родное.

Через четыре года в нашу еще пока не распавшуюся «банду» вошла Катька. Ох, Катюха, ты выросла настоящей маменькиной дочкой! Твой статус младшего ребенка решал все твои проблемы, но создавал их мне и мальчишкам. «Катюша то…», «Катюша сё…», «Катюша маленькая!». Так что все домашние дела ложились на наши плечи. Мы порой хотели тебя проучить, но прошло пять лет, и ты очень поменялась. Стала нам помогать сама, не так уж больно и капризничала…

Согласитесь, несмотря на все невзгоды, обиды, ссоры, мы были дружны, и у нас было счастливое детство. Что нужно еще для счастья? У нас были любящие родители, мы были сыты, одеты, обуты, родительскую любовь мы поделили поровну. В школе никогда у нас с вами не было проблем, а если бы и были, то мы решили бы их вместе.

1941год 8 июня. Я отмечала свое шестнадцатилетие! У нас был полный двор гостей, ко мне в такую даль приехал дядя Вася и тетя Александра. Пришли мои друзья из школы, ведь у нас был еще один повод отмечать – мы окончили школу, девять классов! Все были грустные, когда взрослые начинали говорить о том, что мы скоро пойдем поступать кто куда. С некоторыми людьми мне было невыносимо тяжело расставаться. С Витькой, например, он был веселый и всегда помогал мне, родители его мне в женихи порочили, он мне нравился, но я знала, что он был влюблен в мою подругу Аньку. Вот такой мы компанией ходили и на учебу, и гулять. Я не была морально готова прощаться с кем-нибудь из них. Но мы с Анькой собирались поступать в педучилище, а Витьку родители отправляли в соседний город к дяде. У его дяди было маленькое, но прибыльное предприятие: он делал мебель из древесины. Витю туда отправляли, чтобы он поработал и принял дело дяди, ведь у того погибла дочь и жена, и было совсем не до работы. Было просто невыносимо представлять свою жизнь без Витьки. Но на моем дне рождения все натянули улыбки, смеялись, шутили и поздравляли. Я была самая младшая из нашей троицы, так как у Аньки и Витьки дни рождения в январе. Как же они подходят друг другу! У них даже дни рождения в один месяц и жили они рядом, да и их родители хотели их поженить. Вот такой был любовный треугольник.

Вот уже уехали дядя и тетя, разошлись одноклассники, остались только Аня, Витя и родители. Мы все сидели у нас во дворе возле костра и жарили зефир. Это было что-то необыкновенное. Это моя зона комфорта, это мое счастье: родители с Катей, Ванька, Колька и мои друзья. Никогда не думала, что что-то или кто-то может нарушить это умиротворенное существование, полное надежд на будущее… Мои родные, как же я ошибалась.

Ровно через две недели по всем газетам и по радио прозвучало слово «война». 22 июня в 1941 году немцы пришли на русскую землю. Руководство нашего района велело никуда не выезжать, готовить запасы еды, медикаментов, покупать бочки для чистой воды и готовиться к худшему. Все жители Мариуполя откровенно наплевали на предупреждение. Все говорили, что до нас они не дойдут, что Советская Армия их быстренько прогонит. Я тоже не поверила и приняла на себя беспечность своих знакомых и друзей. Но случилось страшное: через неделю или чуть больше, не помню я уже, приехали какие – то грузовики темно-зеленого цвета. По радио сказали собраться в 15:00 всем мужчинам в возрасте от восемнадцати до пятидесяти на площади, женщинам и детям велели не соваться к этому месту.

Папа стал чернее тучи, мама в слезы, Ваня и Коля стали задавать вопросы, собрались тоже идти, но их остановили, потому что они еще дети. Папа ушел, его не было часа четыре дома. У Катьки так и не получилось успокоить маму, которая ревела все это время. Уже было часов семь вечера, и тут вернулся отец…чернее тучи. Он положил какую-то бумажку на стол, в ней красным штампом было написано: «Годен». Папа рассказал, что было на площади: «В конторе взяли списки мужчин, от восемнадцати до пятидесяти. Нас распределяли, кто, куда, в какой город поедем, и в какой полк определят. Помимо наших имен они взяли карточки из больницы. Некоторые мужчины останутся в городе по состоянию здоровья. Я годен…» Мама упала в обморок. Папа испугался, но страха в его глазах я не увидела – я увидела железную решительность на грани безрассудства. Папа отнес маму в спальню, потом пришел в гостиную, где мы четверо сидели вокруг стола с испуганными лицами. Я отказывалась понимать всю эту ситуацию, казавшуюся страшным сном!

– Ты можешь не ехать?– в истерике и со слезами вскрикнула я. Он ничего не ответил, лишь просто обнял меня.

– Это мой долг, я был в армии, отслужил, я подписывал бумаги, что если будет война, я вернусь, наверное, в свою часть.

Ребята не выдержали и тоже встали из-за стола, и все мы вчетвером обняли отца. Захлебываясь слезами и вздрагивая, как будто нас током било, мы не могли представить свою жизнь, будущее без отца. Мы все сели на диван, папа мне велел подняться к маме, посмотреть, как она там.

– Иван, Николай и Екатерина – вы поедете в Покровку, к бабушке и дедушке. Билеты я покупаю завтра, отговорок я не собираюсь слушать! – он попытался выдавить из своего напряженного лица улыбку, но не получилось. – Ложитесь спать, я пошел собирать вещи, мне завтра нужно идти в военкомат.

–Ну пап, почему Таня останется дома? Это несправедливо. Я тоже взрослая! Я тоже имею право остаться дом!– вскрикнула Катька и вскочила с дивана.

–Я все сказал!– грозно на нее посмотрев, сказал папа. Он уже не собирался подбадривать их и тем более улыбаться. В комнате воцарилась тишина. Все замолчали, никогда тишина не была такая громкая. Катя психанула и пошла на вверх. Ребята пошли на улицу. Папа через несколько мгновений тоже ушел. Я осталась одна, наедине со своими мыслями.

Всю ночь я ворочалась, не могла уснуть. Я слушала разговор родителей, плач мамы и попытки папы успокоить ее. Но скоро все утихло. В доме повисла гробовая тишина, я тихо надела халат и пошла к камину на первом этаже. Но, к моему удивлению, гостиная была не пуста: там сидел папа. Мы вздрогнули, заметив друг друга, но в его глазах я увидела то, что я уже неделю не видела: это была какая- то радость что ли, умиротворение.

–Принцесса, чего не спишь? Уже три часа.

–Не зови меня так, я уже взрослая. Хочу задать тебе такой же вопрос.

Как там мама?

–Вроде уснула, – облокотившись на спинку дивана, вздрогнув, сказал папа.

–Пап, ты можешь не ехать? В городе полно молодых людей, пусть они отдают честь Родине!

–Но я не могу отказаться, как вы не понимаете с мамой?– воскликнул отец. У него плавно скатывалась слеза, он, почувствовав ее, быстро вытер лицо рукавом халата. И вдруг со стоном выпалил, что он обязан, что у него нет выбора.

Это был первый и последний раз, когда я у папы видела слезы. Вот теперь я четко увидела страх в его глазах, страх погибнуть, не вернуться к жене и детям, не вернуться в дом, на который работал по 16 часов в сутки.

Слов не было, были только слезы…

–Прости принцесса, сегодня был очень тяжелый день, я пойду спать, и ты иди.– встав с дивана и поковыляв, как старик, к лестнице, побрел он в спальню.

Слово «война» истощало его душу и тело. Я проводила его взглядом, надела ботинки и вышла во двор. Хоть и был уже конец июня, было прохладно и тихо, как будто весь мир готовился к битве и смерти. Я села на качели и стала медленно покачиваться. Погрузившись в тяжелые мысли, я и не заметила, как настало утро. За мной вышел Колька и позвал завтракать. Никто не спросил меня, почему я была на улице – в доме вообще никто не задавал вопросы, как будто боясь получить нож в спину из- за слова.

Когда на кухню пришел папа, все попытались улыбнуться, было видно, что он не выспался, но увидев наши старания не зареветь, начал шутить. Напряжение в воздухе чуть-чуть спало, мы позавтракали. Мама пошла к клумбе. Она ходила к цветам, когда было неспокойно на душе. Не говорила об этом, но мы это знали. Мальчики и Катя пошли собирать чемоданы, они бухтели и косились на меня, как будто это я виновата, что их отправляют к бабушке с дедушкой. Папа начал собираться в военкомат, узнать, куда его отправят и зайти за билетами на ж\д вокзал. Я вся в напряжении ждала только его прихода.

Он пришел через два часа, я все это время сидела на том месте, где мы вчера ночью сидели. Мы сели обедать, папа еще ничего не говорил. Мама поставила чайник, убрала тарелки. «Я еду на Дальний Восток, воевать с японцами,– немного помолчав, выпалил папа. Всем было известно, что японцы выносливы, не боятся воевать, не боятся смерти. – А вы, троица, едете в Покровку завтра в 8 утра. Все вещи собрали? Не бойтесь! Что, ни разу не видели бабушку и дедушку?! Там в селе куча ваших родственников, тетей, дядей, братьев и сестер». Все трое просто обиженно кивнули в знак согласия. Папа, увидев их обиду, пошутил несколько раз, но никто не оценил его шутку, и он бросил это дело.

На следующее утро родители сами их повели на поезд. Тысяча таких же детей, нескончаемое число вагонов, которые отправлялись в разные уголки нашей страны, подальше от родных, подальше от смерти, подальше от войны.

Через неделю за папой и остальными мужчинами приехала машина. Всю эту неделю были прощанья, слезы, крики, сборы и снова слезы. Это было невыносимо: слушать маму, как будто папа уже умер и не вернется. Это создавало сплошной негатив и напряжение дома. Я была одна, никто ко мне не подошел, никто не спросил, что я чувствую. Эта неделя убивала меня медленно, но болезненно!

1 июля 1941 года в 7:00 забрали папу. В большом грузовике было около тридцати мужчин. Вокруг грузовика толпились старики, дети, которых еще не отправили на поезде в другой конец страны, и женщины. Как только тронулся грузовик, дети сорвались с места и со слезами на глазах побежали догонять машины, увозившие их отцов, а вместе с ними и надежды на безоблачное будущее. Стоя на площади и провожая отца взглядом, я для себя поняла, что жизнь никогда не будет иметь смысл без него.

Прошло три месяца, как забрали папу и остальных мужчин. Город будто вымер. Это невозможно назвать жизнью! Вместе с папой ушел покой, радость и жизнь в нашем доме. Мы с мамой остались одни. Каждый день завтракали, обедали вместе, делали домашние дела вместе, но нормального диалога у нас не выходило. Я бегала на почту по три раза на день, как ополоумевшая, надеясь на письмо от папы, как тогда, когда мне было три года. В городе опять прозвучало предупреждение о готовности, но мне было все равно, я вновь бежала на почту, подпитываясь надеждой, что пришла долгожданная весточка… Июль, август, сентябрь – ничего, ничего нет. Уже подкрадывались плохие мысли, но надежда была крепче меня.

Настал тот день, роковой день, к чему и вела я свой длинный рассказ. 8 октября 1941 года немцы пришли в город Мариуполь. Мне было шестнадцать, но все, что я помню, это как в этот день мы вдвоем с мамой прыгнули в погреб. Сыпался потолок, земля дрожала, был слышен свист и грохот, который оглушал нас на долгое время, были бесконечные бомбёжки. Спустя неделю мы с мамой решились выйти из погреба. Лучше бы мы этого не делали!

Мы только вышли и наконец – то смогли выпрямиться в полный рост, но не удосужились внимательнее осмотреться, когда меня кто-то ударил по голове. В момент, когда я падала в обморок, я слышала выстрелы и душераздирающий крик матери. Я не знаю, кто это был, зачем меня ударили, и я даже не увидела лиц, а самое ужасное – я не знала, жива ли мама!

Я очнулась от сильной тряске, жутко мутило, невыносимо болела голова, пахло чем-то дурным, было душно настолько так, что мне казалось, что я вот-вот задохнусь. Осмотревшись, я чуть не умерла от страха! Я поняла только то, что я еду в каком-то большом грузовике, было темно, но через ширму просачивались лучики света. У меня руки охладели от ужаса, когда я поняла, что в грузовике были одни девочки! Девочки- школьницы, им было от десяти до восемнадцати лет. Нас было около тридцати. Я увидела знакомые лица: Ленку из соседнего дома, Машу, которая жила через три дома от нас. Кто-то плакал, кто-то в ступоре смотрел в одну точку. Тут на себе я заметила взгляды двух девчонок, сидевших неподалеку от меня.

– Мы едем уже второй день, ты все это время не открывала глаза. Как ты себя чувствуешь?– спросила та, которая сидела ближе. Она протянула мне белый платок и посоветовала приложить его к затылку. Отпрянув, я потянула руку к затылку и в ужасе нащупала то место, куда пришелся удар по голове: вся рука была в крови. Меня ударили два дня назад, но кровь еще потихоньку текла.

– Спасибо, меня зовут Таня, а вас?

Девчонки представились Яной и Любой, сказали, что они соседки и жили на окраине города. Я рассказала о себе и спросила, кто и куда нас везет. Все девочки резко повернулись ко мне и замерли. У них на лице был четко виден страх неизвестного. Моя собеседница, вздохнула и, пустив слезы, ответила одним словом: «Немцы». Я вздрогнула, все смотревшие на меня опустили глаза: кто задумался, кто начал плакать.

Мы ехали еще два дня. На остановках, которые были раз в день, давали пить воду, но эта вода не внушала доверия. Эти «немцы» часто на нас что-то кричали, били тех, кто пытался выпрыгнуть из кузова грузовика, чтобы сходить в туалет. Одну девочку двенадцати лет ударили в висок автоматом, она умерла на месте. В этот момент я впервые увидела смерть, железный запах крови мне запомнился надолго.

Мы приехали в какой – то лагерь, с забором, домами и сараями из дерева. Повсюду были люди в камуфляжной форме, что – то кричали на непонятном мне языке. Там было еще около сотни истощенных и изуродованных девочек, девушек и женщин. Причем девочкам было от двенадцати лет, детей помладше я не увидела. Только спустя год заточения в этом лагере, я узнала, куда девают малолетних детей. Дети, рождались от немцев, они были либо мертвыми, либо покалеченными, похожими на «нечисть» из книг.

С первых дней пребывания в этом ужасном месте я увидела, что в лагере есть серое огромное здание, отдельно стоящее в глубине территории. Всех непослушных и детей отправляли туда, а над воротами висела табличка с надписью на немецком языке «Крематорий»… Запах, это именно то, что я никогда не забуду, запах горелой плоти. Вы уже, наверное, догадались, в какой лагерь и для чего меня привезли. Оказывается, из Мариуполя ехали еще таких же шесть грузовиков, все в этих грузовиках были девочки и девушки.

Не хочу вас пугать излишними подробностями и моими внутренними монологами и переживаниями, да мне и самой страшно это вспоминать. В этом лагере я провела 4 года 3 месяца 17 дней и 9 часов. Это был ад, как в Библии… Ад на земле, а немцы – черты-палачи, которые над нами издевались и карали за любой шаг без разрешения. Я не знаю, каким образом я выжила.

Над нами издевались, как над животными: пьяный солдат мог зайти в сарай и выбрать себе жертву для «потехи», нередко после этого исчезали девушки, но зажигалась одновременно печь… Нас сломили, как людей, как личностей, я уже ни на что не могла надеяться: ни на то, что меня не тронут, ни на то, что Бог меня защитит. Повиновение, быстрое выполнение, сила воли – вот что меня спасло, а не Бог, в которого я свято верила, пока не попала в ад! Когда солдатам не надо было «веселиться», мы работали на ткацких станках, стирая пальцы в кровь. Над нами проводили медицинские опыты, как над крысами, вводили стафилококк, возбудитель столбняка, какие- то бактерии. Мне повезло, что я осталась с ногами и руками, моей соседке Лене отрезали уши и руки… Женщин просто калечили у нас на глазах! Отрезали нос, руки, ноги, грудь, выкалывали глаза, заливали кислоту им в глотки.

Фашисты- они не люди, они страшнее разъяренного раненого хищника. Они получали несказанное удовольствие, резав нас, как будто мы не люди, а я мясные свиньи, насиловали, бросали в печи, заливали и травили нас всякими химикатами и запрещенными препаратами. На построении утром и вечером нас специально долго держали, и никого не волновало, что ты истекаешь кровью или у тебя нет ноги. Не откликнешься – поедешь в гости прямиком в печь.

Нас было 180 мариупольских девушек, после войны вернулось только 25…25 человек! Это не половина и даже не четверть. Я потеряла себя, разум, у меня сломалась психика. Я с тех пор, как попала в лагерь, боюсь и шарахаюсь, когда кто- то подходит сзади. Я боюсь зажигать дома печь: перед глазами всплывают останки в крематории, я боюсь врачей и игл, так как приехала домой без селезенки, одной почки и практически глухая. Я вернулась совсем другим человеком, которого не узнали даже родные мать и отец.

В сентябре 1945 года меня вернули домой. Папа был дома, мама была жива, вернулись братья и сестра, но, ни я, ни они меня не узнали: я ни с кем не разговаривала и тем более не рассказывала о том, что со мной было. Я закрылась от них, я закрылась от всего мира. Война меняет людей, ожесточает, превращает в зверей, ломает психику, делает все то, что было свято – никчемным. Мне был 21 год, а я не могла нормально есть, я спала в углу своей комнаты, кричала и плакала во сне. Я не могла ни с кем вести беседу, меня добила новость, когда я узнала, что Витя и Аня погибли при захвате Мариуполя.

Меня отправили к папиному другу, он был психотерапевтом. Это оказался симпатичный и приятный молодой человек, ему было двадцать семь лет. Да, дети и внуки, это ваш отец и дедушка. Именно он меня спас, а не те солдаты, которые привезли из лагеря, поддержал в трудную минуту он, а не семья, восстановил мою память и психику, знал, что я пережила, что было со мной, и не бросил. Сделав многое для меня, он был терпелив, понимал, что после лагеря мне будет трудно общаться с мужчинами, и не сдался. Спустя два года мы поженились. И вот я сплю на кровати, ем, не боюсь плит и печек. Но одно в моей голове этот человек так и не смог исправить: я шарахалась, если кто-то подходил тихо, сзади меня, не окликнув. Слава, ты научил меня любить и заново жить, как нормальный человек. Спасибо! Я люблю тебя, душа моя!

Прощайте, мои родные. Любите друг друга, не ссорьтесь и боритесь за свое счастье. Ваша покорная слуга, мать и бабушка, Татьяна Евгеньевна Белоусова».

P.S. Эту историю из жизни моей прабабушки Татьяны рассказала ее племяннице – моей бабушке Любе. Она родилась после войны и является единственным человеком, кто смог передать историю жизни своей родной тети – ребенка войны, на долю которого выпали столь не детские испытания. Она воспитала меня как дочь, научила всему, что я знаю, она поведала мне истории моих прапрародителей, всех прабабушек и прадедушек, так как благодаря этим великим людям я сейчас живу и наслаждаюсь мирным небом над своей головой. Из всех её родных, двоих детей и пятерых внуков, я одна интересуюсь историей своей семьи, пытаюсь записывать о моих великих предках каждое слово, узнаю про их фронтовые победы, заслуги и про то, как они выживали в то нелегкое военное время. Я считаю, что память не должна стираться навсегда, мы обязаны собирать ее по крупицам и бережно хранить, передавая своим потомкам и показывая тем самым, благодаря кому они ходят по этой земле.