Неизвестный человек

Усанков махнул рукой грубо, раздраженно, не путайся, мол. Старик этот вызывал чувство тревоги, как будто он знал про Усанкова что-то, не известное самому Усанкову.

— Разве дело в Клячко. — сказал Ильин. — Будет другой, много ли изменится. Даже если ты займешь это место. Все это самообман.

Удар был чувствительный. Конечно, Усанков имел что возразить, но его больше всего уязвило чувство превосходства, с каким это было сказано, и кем, Серегой Ильиным. Что он мог знать? В сущности, мелкая провинциальная сошка. Таких в подчинении Усанкова десятки. Что он сделал, чтобы так чваниться и поучать его, Усанкова, попрекать его, который, выбиваясь из сил, тащит этот воз, единственного, может, во всем управлении, который бьется, чтобы обеспечить страну моторами, аппаратурой… В результате и от Клячко удары, и от этих презрение. Один в поле воин. И перед ним возникла картина из детской книги о Дон Кихоте, смешной рыцарь с тазиком вместо шлема, на тощей кляче, пустынная равнина, длинное тяжелое копье. Сзади Санчо Панса; там хоть был Санчо, здесь же полное одиночество, никого не осталось.

Перейдя мост, они очутились перед знакомой Усанкову красной громадой замка, что поднималась за молодой зеленью лип. Блистала облупленная позолота шпиля. Замок показался Усанкову еще выше и угрюмей, чем в прошлый раз. На набережной Альберт Анисимович остановился, отдышался, прислонился к чугунным перилам.

— Где-то здесь тот анекдот с нами случился, — сказал Усанков, оглядываясь.

— Анекдот? — Ильин поднял брови.

Пока Альберт Анисимович отошел за дерево, пытаясь прикурить на ветру, Ильин объяснил, что у старика тут в замке в архиве хранятся его работы насчет убийства Павла, разыскания про офицерские заговоры, записки об истории порядочности в России. Он хочет кое-что передать из этого Ильину и еще показать в замке некоторые странные закоулки.

— Пойдем? — предложил Ильин.

— Нет, с меня хватит.

— Ты не заметил в нем что-то особенное? Я думаю, он способен видеть… — он не кончил, потому что Альберт Анисимович, дымя, подходил к ним.

— Все же любопытно узнать, — обратился он к Усанкову, — вы отвергаете, несмотря на личное свидетельство, в силу сомнений, есть у вас доводы либо же действует идеология, то есть вы вообще не верите?

— Во что? — зло отозвался Усанков. — Во что я должен верить?

Альберт Анисимович молча смотрел на него.

— Послушайте, мы же с вами образованные люди, — сказал Усанков.

— И что же?

Теперь Ильин тоже смотрел на него с ожиданием. Усанков мог бы отделаться ловким ответом, как-то вывернуться. Вопрос задавался о тех офицерах, что привиделись им, только о них, но в том-то и дело, что каким-то образом все вдруг сместилось в иное, о чем он не обязан был отвечать. «Господи, помилуй, Господи, помилуй», — запели женские голоса часто, а потом протяжно, забираясь все выше и сладостно замирая где-то под сводами купола.

— Я с полным уважением, но сам, извините, — он растянул губы в усмешке, — не верю. Ни во что такое не верю. Ни в преисподню, ни в небеса, — он услышал, как внутри него что-то щелкнуло, будто дверь захлопнулась.

Взгляд Альберта Анисимовича погас.

— Между прочим, привидения, миражи, джинны и лешие к церкви не относятся, — с вызовом сказал Усанков.

— По-видимому. Но она признает чудо. Мир без чудес ужасен. Верить значит, верить и в чудо.

— Какие чудеса вы могли бы нам показать? — поинтересовался Усанков.

— Прекрати!

Властность, с которой Ильин произнес это, возмутила Усанкова.

— Почему же? Таким, как я, надо доказывать. Меня тошнит от твоей доверчивости. Желаю успеха, только учтите, гражданин кудесник, вы хоть и верующий, а делаете скверное дело. Куда же вы его тянете? Так ведь в самом деле рехнуться можно. Серега, очнись, — теперь он обращался к Ильину без особой надежды и без особого сожаления. — Не заметишь, как переступишь. И каюк, сойдешь с катушек.

Показалось ему или нет, что Ильин вздрогнул, волна страха исказила его лицо. Затем все ушло, может, вышло, взгляд его прояснился и Ильин молча покачал головой.

— Романтика… а все равно вернешься, — сказал Усанков. — Если успеешь, конечно. Придешь. Куда денешься? Деваться-то некуда.

Ильин поднял молнию куртки до отказа, невесело засмеялся.

— Деваться некуда, это верно. Но и возвращаться нельзя.

— Пропащий ты человек.

— Вот я и хочу пропасть, — тихо и серьезно произнес Ильин.

Усанков облизнул пересохшие губы.

— Да, лучше будет, если ты пропадешь.

Тяжелое вечернее солнце отражалось в зеленовато-желтой воде Фонтанки. От воды несло гнилью. Усанков шел по мосту. Старомодные фонари блестели бронзой. Не было конца этому дню с его негаснущим небом в паутине проводов, в бензиновом перегаре. Тусклые окна старых домов, угрюмая толпа, ободранные машины и ненужная этому городу устаревшая белая ночь.

Там, за его спиной, что-то происходило. Он не разрешал себе обернуться. Он чувствовал груз своего шага, пространство, которое натягивалось и рвалось. Перейдя мост, он поднял руку, голосуя. Его ждал Клячко, ему надо было подготовиться к встрече, как-то пояснить, представить… Садясь в тесненький «Запорожец», Усанков так и не обернулся. И только когда машина, урча и стреляя выхлопом, тронулась, что-то обдало его холодком, словно плащом махнуло, пытаясь удержать. Стоило чуть задержаться, шагнуть в сторону от исхоженной тропы, согласиться. Тайна подавала знак, она прошла совсем рядом. Возможность необычного представилась ему раз в жизни, одному из миллионов… Нет, он не имел права предаваться этим фантазиям. Ему предстояла тяжелая схватка с Клячко. Придется кое-чем пожертвовать. Ильин выбыл из игры. Анонимку лучше оставить анонимкой. Душевное расстройство и всю эту бредовину приберечь, не раскрывать… Постепенно его машина расчетов, это прекрасное устройство ожило, заработало, набирая скорость, возвращая его к истинной жизни, ужасной и единственной, которую он признавал.