Неизвестный Гитлер

Предисловие. «Баденвейлерский» марш

Не так давно издательство «Яуза» попросило собрать под одну обложку все, что я писал о временах Третьего рейха. Так вышла книга, которую в редакции назвали «Аненэрбе. Оккультный меч рейха». Она встала в ряд томов, шеренга которых множится изо дня в день. Заиграл любимый «Баденвейлерский» марш Гитлера, и литературная армия двинулась в поход. В мундирах-обложках красно-бело-черного цветов. Народ интересуется этой цветовой гаммой!

Телевидение тоже делает вид, что оно цветное, и не отстает. У меня «отметились» журналисты едва ли не всех основных каналов – все снимают что-то о «мистике Гитлера» и «оккультном рейхе». Ко мне они приходят потому, что помнят: в начале 90-х годов именно наша группа (в телекомпании «Останкино») впервые в стране подняла ставшую столь популярной тему. Записанные с эфира кассеты того сериала до сих пор продаются у музея Ленина в Москве. Подходят парни и, потягивая пиво, покупают. Теперь политика без мистики – деньги на ветер.

Я понимаю: спрос определяет предложение. Со вздохом смотрю повторяющие одно и то же телепередачи. С иронией взираю и на себя, прежнего, в том самом сериале. Вот «забулькал», загудел шаманский варган. Телеэкран застилается какой-то зеленой мутью. На нем заголовок: «Тайны века» (теперь под этим же названием в эфире крутят какие-то новые фильмы).

На столе ведущего – бронзовая статуэтка Гермеса. Я картинно надеваю белые перчатки и начинаю раскладывать конспирологический пасьянс. Из синей папки то и дело достаю архивные документы – с орлами, рунами, подписями, печатями. Во всем этом есть какой-то волнующий шарм. Тема Третьего рейха вообще несет в себе обаяние зла. На него «западает» в основном молодежь. С момента появления «Тайн века», кстати, выросло целое поколение. Оно вновь интересуется. И мне кажется, что надо вернуться к теме. Потому что пятнадцать лет назад я заинтриговал, а на главные вопросы не ответил.

Как вообще начался проект «Тайны века»? Ему предшествовал мой цикл «Черный ящик». Это были журналистские расследования по самым «жестким» темам. Как раз вскоре после показа передачи о черном рынке трансплантатов кто-то познакомил нас с «молодым конспирологом, философом-традиционалистом, геополитиком» Александром Дугиным. Он сказал, что мои «брутальные» расследования очень ему нравятся.

Надо сказать, к тому времени телекомпания была уже порядком замучена выяснением отношений (в том числе и судебных) с «героями» моих передач. Жаловались все: какие-то прохиндеи, продававшие детей за рубеж; вальяжные профессора-трансплантологи; представительство алмазно-бриллиантовой корпорации «Де Бирс»; странноватые создатели психотронного оружия… «Черный ящик» был закрыт. Но незаполненный эфир оставался. Причем – в прайм-тайм. Его нужно было использовать. И я как раз думал над этим. В этот самый момент Дугин спросил… Нет, сначала его лицо приняло какое-то напряженно-хитроватое выражение. Он задавал, видимо, важный для себя вопрос. Итак, он спросил:

– А как вы относитесь к Третьему рейху?

– С интересом…

Тут мой собеседник, все более увлекаясь, заговорил. То и дело откидывая назад богемно-длинные волосы, он рассказывал о захватывающих мистических подоплеках нацизма. Его любимые определения были – «тотальный», «брутальный» и «примордиальный». Ближе к концу его тирады я тоже задал вопрос. Для моего интеллектуального визави он был, наверно, удивительно простодушным.

– Если у нацистов все было уж так мистически обосновано, то почему же они нам войну-то проиграли?

– А с чего вы взяли, что они ее проиграли? – вопросом на вопрос ответил конспиролог.

Он выдержал паузу и предложил сделать на эту тему фильм. Идея была неожиданной, но интересной. Все-таки рассказывал Александр Гельевич действительно увлекательно.

Мы начали. Шел 1993 год. Как-то в аппаратную, где монтировалась первая серия, пришли – посмотреть, что получается – директор нашей студии «Резонанс» Алексей Пиманов и приставленный к нему заместителем (комиссаром ельцинского революционного правительства) Радзиховский. Как раз на мониторе была хроника тибетской экспедиции СС. Такого они еще не видели! Но вот на экране появился Дугин. Радзиховский взвился: он же сам фашист! Однако Пиманов разрешил работу продолжать…

Дугин рассказывал, что, возможно, где-то в Москве находится трофейный архив эсэсовского общества Аненэрбе. Ее сотрудники изучали «наследие предков», преемственным по отношению к которому хотел быть режим. В Аненэрбе занимались и оккультным вопросами. Если бы найти эти материалы! Но где искать? Никто толком не знает. Все засекречено.

Тут моя супруга – по цепочке журналистских знакомств – нашла Федора Михайловича Ваганова, бывшего начальника Главного архивного управления СССР. Пенсионер явно был энтузиастом своего дела и по работе скучал. Внимание прессы его порадовало. Старик с ходу сказал: то, что вас интересует, хранится на «Водном стадионе». Дал рекомендацию, и мы пошли. Это был Особый архив СССР. Практически закрытый для исследователей.

Здесь пригодились и знание Дугиным темы, и его иностранные языки. Он с возбуждением листал принесенные нам папки. Казалось, Александр Гельевич упивается видом рун и готических шрифтов. Наконец конспиролог воскликнул: «Это точно документы, собранные Аненэрбе!»

Сотрудницы архива, не привыкшие к прессе, смотрели на нас с удивлением. Одна – очень культурного вида – дама даже воскликнула: «Почему вы интересуетесь всем этим? Это же так ужасно! Убийцы, преступники и сумасшедшие!»

Дугин холодно ответил: «Ну почему же сумасшедшие? Просто есть такое понятие, как воля к смерти»… Изумленная дама широко открыла свои миндалевидные глаза. Больше ни она, ни ее коллеги ни о чем не спрашивали. Они ксерокопировали для нас документы и на обратной стороне этих бумаг ставили скромный треугольный штампик: «Центральный Гос. Архив. ГАУ СССР».

Вообще с Дугиным работать было интересно. Он вращался в каком-то странном для меня, неведомом мире. Однажды предложил привлечь для музыкального оформления фильмов певца и композитора Юрия Орлова. Говорят, в восьмидесятые годы он поражал публику тем, что выходил на сцену голым, завернутым в целлофан. Его, конечно, запрещали. В московском андеграунде музыкант был культовой фигурой. Я слушал странные песни его группы «Николай Коперник». Необычное, низкое горловое пение. Ходили слухи, что Орлов учился «камлать» у бурятских шаманов.

И вот он пришел на просмотр черновых видеоматериалов. Я удивился: как мог извлекать из себя такие утробные звуки этот маленький, сухонький человечек с токсическим лицом?! Метр с кепкой. Точнее, не с кепкой, а с пилоткой. С алой пионерского типа пилоткой, которую он принес в папке и тут же выложил на стол. И вот сидим, смотрим. Неожиданно Орлов надевает пилотку и говорит с напором, каким-то нарочито-грубым голосом: «А вы будете снимать про то, что людей убивать надо?» Пока я пытаюсь понять, шутит этот представитель богемы или говорит серьезно, тот продолжает: «Я был в Париже и видел там только одного человека, который может людей убивать»… В общем, сотрудничества не получилось, хотя фрагмент его песни «Ослепленный от солнца» звучит где-то на титрах.

Однажды Дугин со значением произнес: возможно, удастся снять в нашей передаче «высокого посвященного» из Франции. Некоего брата Маркиона. Оказалось, тот приехал в Москву пообщаться в кругах патриотической оппозиции. Дугин сказал, что перед посещением редакции газеты «День» загадочный иностранец сможет заехать на телецентр. Подлинное имя француза оказалось Кристиан Буше. В останкинском буфете мы пили кофе из граненых стаканов и думали: где бы нам снимать? Где в обшарпанных постсоветских интерьерах телецентра найти обстановку поприличнее? Меж тем брат Маркион сообщил, что возглавляет французскую ветвь масонства Египетского обряда (Мемфис Мицраим) и вместе с тем является членом «Круга Тэба», координационного совета тайных обществ Франции. Все звучало очень таинственно. Наконец мы договорились снимать прямо в приемной генерального директора. Тогда начальство менялось часто; в то время, кажется, это был Егор Яковлев. Вот в приемной этого демократа заезжий масон и рассказывал нам об оккультной природе нацизма.

Уже через год-два в России начали появляться переводные книги на данную тему. Тогда стало ясно: особых откровений в рассказе Буше не было. Но в 1993 году этого почти никто не понял. Столь необычный иностранец, словно Воланд, произвел на впечатлительных зрителей неизгладимое впечатление. В конце интервью его спросили о цели пребывания в России. Француз сверкнул очками, лукаво улыбнулся и ответил: «Скоро узнаете сами»… Эти слова, конечно, особого смысла, опять же, не имели, но были загадочны и интригующи…

Кажется, Буше думал, что в этом захолустье, в провинциальной Москве, можно резвиться перед телекамерой, умничать и сколько угодно рассказывать о масонах (что во Франции в эфире национального канала не возможно). Но, как сообщил Дугин, потом его ждал жестокий удар. В демократической Франции о наших передачах узнали, и, хотя поколения и поколения масонов боролись за свободу слова, разговорчивый брат Маркион поимел большие неприятности.

Наконец премьера… Сейчас людям уже трудно вспомнить или вообще представить себе, какое телевидение было в те времена. Это сейчас, хотя и выхолощенные по содержанию, поднимаются вроде бы любые темы. По крайней мере, хронику интересную показывают. А тогда ничего подобного и в помине не было.

Друзья поздравляли. Пересказывали, как их знакомые звонили им и, захлебываясь от восторга, кричали в трубку: «Ты видел? Там все: ритуалы, оккультные практики, Аненэрбе, Тибет!» Любят у нас экзотику и романтическое далёко.

Демократическая пресса откликнулась по-своему. «Московский комсомолец» истерически прокричал: «Фашисты захватили «Останкино». «Московские новости» пропечатали: «Сеанс черной магии с последующим ее разоблачением». Где-то называли нас масонами, а где-то – впервые вышедшим на поверхность оккультным отделом КГБ.

Какой-то прохиндей, одиноко стоявший во времена митинговой эйфории на Пушкинской площади с нелепым плакатом «Фашизм не пройдет!», теперь понял, что наконец можно сделать гешефт. По поводу «Тайн века» «антифашист» собрал какой-то кагал, названный пресс-конференцией, после чего стало известно о его существовании.

Мы работали в сверхнапряженном режиме. Каждый месяц писался сценарий, снимался и монтировался сорокапятиминутный фильм. Выход очередной серии в эфир давался не без труда. Вновь сильно разволновался Радзиховский (этот худосочный, склонный к истерике субъект закономерно стал ныне хасидским публицистом). В одной из передач я мимоходом сказал, что после тягот Первой мировой войны в Германии рождалось множество тяжелобольных и умственно отсталых детей, в том числе – среди евреев. Про евреев такого говорить, оказывается, было нельзя… Но рейтинговая передача держалась.

^{Публикации о «Тайнах века» – «за» и «против»}

Мы уже планировали новый фильм – посвященный мистической подоплеке коммунизма – и готовили пятую, последнюю серию о Третьем рейхе. О его масонских корнях. Шел октябрь 1993 года.

Тот бурный месяц тоже был красно-бело-черным. Знамена коммунистов, огонь, кровь. Черная копоть на Белом доме. Бурные события ломились и в аппаратные телецентра.

Итак, сидим, монтируем. Не сразу я замечаю, что видеоинженеры сильно возбуждены. То и дело выскакивают в коридор. Что такое? Говорят, готовится едва ли не штурм «Останкино». Пустое! Возбужденные группы анпиловцев тут каждый день стоят. Монтаж во что бы то ни стало должен быть завершен!

Наконец закончили. Я вышел из помещения и удивился сам. Похоже, дело действительно принимало нешуточный оборот. На первом этаже по битому стеклу ходили вооруженные люди в камуфляже. Все двери из главного телевизионного корпуса были заперты. Пришлось через служебный подземный переход идти в здание напротив. Едва прошел! За моей спиной последнюю лазейку тут же перекрыли. То ли каким-то мощным шкафом, то ли стеллажом задвинули. В соседнем корпусе открытой оставалась только одна задняя дверь – в сторону железнодорожной платформы. Мне посоветовали уезжать отсюда на электричке. Когда я наконец добрался до дома (жили мы тогда в Братеево), то супруга не знала, что и думать. Оказывается, за это время уже передали: у входа в здание «Останкино» прогремел взрыв и начался штурм.

В свойственной ему манере Дугин заявлял, что у стен телецентра он прошел инициацию огнем и кровью. Теперь эти события он интерпретировал в одной из своих книг не без своеобразного юмора: «…во время штурма мина попала как раз туда, где мой товарищ, – я, правда, с другой стороны был – нападающей, со стороны народа, – а мой товарищ, Воробьевский, как раз монтировал пятую программу «Тайны века», и мина угодила прямо в него. Тем не менее, он спас пленку»… Мина, конечно, не прилетала. Она была заложена. И в нужный момент ее подорвали. Подожгли бикфордов шнур бессмысленных словес:

«Общество крайне возбуждено; показ фильма на столь деликатную тему может разрушить и без того хрупкое…» – и ка-ак ахнет! Нет больше «Тайн века».

Прошло едва ли не полтора десятка лет. Я иду на «Горбушку» – посмотреть, что продается документального о Третьем рейхе. Что сняли за последние годы. Надо сказать, продавцы разговаривают об этом не без опаски. Если ты не чеченский бандит, то попасть в разряд экстремистов сейчас очень даже легко. Продавцы передают меня один к другому. Предлагают «Обыкновенный фашизм» Ромма. Нет, нужно кое-что поновее… Надо как-то разговорить собеседников, вызвать доверие. Приходится обнаруживать знание темы. Наконец появляются диски: «Оккультная история Третьего рейха», «Черное солнце»… Это уже кое-что. Я вспоминаю о своих «Тайнах века». Продавец расплывается улыбке.

– Так это вы? – И тут же – озабоченно: – Жаль, жаль, вы так замечательно, с таким отстраненным, холодным видом рассказывали тогда о Третьем рейхе, а теперь…

– Что теперь?

– Стали православным публицистом…

Это явный упрек… Точно – надо снимать фильм. И писать книгу. Ведь «простодушный» вопрос остается. Нацизм создал не просто колоссальную военную машину, он возбудил в народе невероятную духовную энергетику. И если эта сила проиграла (все-таки проиграла) битву, то что оказалось сильнее? Неужели «идеалы коммунизма»?

Смотрю хронику. Заиграл «Баденвейлерский» марш. Значит, скоро он будет здесь. Вот он! Неистовый – восходит на трибуну… Как говорит! Какой напор! Какая энергия! Какая воля! Поразительно!

Поразительно то, что родился Гитлер слабым человеком. Малокровным существом вырождающегося XIX века. Во времена своих юношеских неудач в Вене и Мюнхене он целыми неделями мог находиться как бы в летаргической бездеятельности. Проблески воли проявлялись лишь иногда. Их вызывал типичный буржуазный предрассудок – боязнь утратить хоть видимую принадлежность к богеме и скатиться до состояния пролетария.

Он был слаб и физически. Зимой 1914 года в Мюнхене его разыскала австрийская полиция и препроводила, как уклоняющегося, на призывной пункт. Медицинская комиссия вынесла заключение: «Негоден к несению строевой и вспомогательной службы, слишком ослаблен. Освобожден от воинской службы».

Известный биограф Гитлера Иоахим Фест пишет: «Озноб и расстройства пищеварения – эти симптомы легко позволяют отнести подверженного им типа, даже в плане состояния его организма, к XIX веку; слабость нервов, компенсируемая повадками сверхчеловека, – и в этом распознается связь Гитлера с поздней буржуазной эпохой, временами Гобино, Вагнера и Ницше…» [47].

И еще: «Основным его душевным состоянием была апатия в сочетании с типично австрийской «утомленностью», и ему постоянно приходилось бороться с искушением удовольствоваться хождением в кино, в оперетту на «Веселую вдову», шоколадными пирожными в карлтонских кафе или бесконечными разговорами об архитектуре. И только лихорадочная суета, поднимавшаяся вокруг его выступлений, подвигала его к тому постоянному волевому усилию, которое придавало ему не только энергию, настойчивость и самоуверенную агрессивность, но и психологическую стойкость во время необыкновенно изнурительных кампаний и полетов по Германии. Это был наркотик, необходимый ему в этом судорожном существовании. Во время своей первой частной встречи с Брюнингом в начале октября 1931 года он, по свидетельству рейхсканцлера, произнес часовой монолог, в ходе которого прямо-таки на глазах становился все резче и взвинченнее – его воодушевляли колонны штурмовиков, которые по его приказанию через равные промежутки времени с песнями маршировали под окнами. Очевидно, это делалось как для устрашения Брюнинга, так и для «подзарядки» самого Гитлера» [46]. Перед могучим бесом гордыни отступал мелкий бес (теперь его называют вирусом) хронической усталости.

Слабый, безвольный, истеричный Гитлер… Именно он стал мессией новой европейской эпохи. Кажется, он получил только один дар. Вспышки бешеных эмоций, энергия нескончаемого потока слов – все это сфокусировалось в вербальные «лучи смерти». Он научился говорить. И его слова казались убийственно убедительными. Он обрел то самое демоническое красноречие, о котором пишут отцы Церкви.

В этом даре было все. Так ефрейтору, неспособному даже к несению унтер-офицерских обязанностей, подчинилась армия. Так хилого, некрасивого, закомплексованного мужчину с неясно выраженным половым чувством начали боготворить тысячи женщин. Так безвольный человечек покорил Германию и половину Европы.

Сначала Гитлер опасался настроений толпы и следил за ней с боязливой озабоченностью. Избавить от этой опасности могло только массовое производство «нового человека», не сомневающегося в фюрере ни при каких обстоятельствах. Новый человек даже правовые понятия должен иметь особые.

Нацистские юристы под руководством Франка сформулировали замечательный постулат: любовь к фюреру является правовым понятием. Если эту любовь ты не демонстрируешь, то можешь запросто загреметь в концлагерь…

Итак, перед нами как бы две личности. Один – хронический лентяй. Напрочь лишенный воли полуобразованный болтун. Банальный поедатель пирожных из венского кафе… Но в целом – безобидный человек. Знает толк в искусстве. Любит собак, детей – они никогда не противоречат ему. Гитлер сентиментально-плаксив. Его глаза иногда кажутся добрыми, а манеры – обходительными. Но почему же в историю он вошел другим?

Какая-то сила подвигала Гитлера на немыслимые свершения! Под ее воздействием его «второе Я» выдавало всплеск невиданной энергии и потом… «первое Я» снова ложилось на кушетку. Или засыпало прямо в кресле.

Иногда фюрера фотографировали таким. По понятным причинам, – редко. И – тайком. Во сне Гитлер мог и не соответствовать своей роли, а роль он играл всегда.

Даже в «костюмерной» этого великого артиста все было продумано до мелочей. Гитлер считал, что для народа фюрер должен казаться вечным, как золотая маска фараона. Поэтому он держал десять пар абсолютно одинаковых ботинок – неизменность должна была проявляться даже в этом.

Конечно, и народ хотел видеть фюрера особенным. На публике, перед кинокамерами он появлялся героем. Но… при первой же возможности, особенно во время пребывания в своей горной резиденции Бергхоф, повторял венский стереотип. Подолгу спал и выходил из комнаты в два часа дня. Первым делом читал газеты (а уже после получал реальную информацию). Завтракал. Надевал фуражку с увеличенным козырьком – его глаза не терпели яркого света – и совершал получасовую прогулку по одному и тому же маршруту. Он всегда шел на шаг впереди гостя. Засунув руки в карманы и насвистывая мотивчик из «Веселой вдовы» (в течение жизни он смотрел эту оперетту не менее ста раз), любовался романтическими видами окрестных гор. Вместе с пригоршней таблеток съедал на обед овощной супчик и грибы. Запивал минералкой или травяным отваром. Потом смотрел два игровых фильма. Любил комедии. Смеялся редко, судорожно, какими-то квохчущими звуками.

Поздно вечером, если его не беспокоили желудочные спазмы, долго и скучно разглагольствовал у камина. Перебивать его было нельзя. Постепенно круг секретарш, адъютантов и шоферов все с большим трудом изображал пристальное внимание. Особенно, когда время переваливало за полночь и фюрер в очередной раз начинал жаловаться на слабое здоровье, на то, что жить ему осталось недолго и что он не успеет осуществить свои грандиозные планы…

Что за сила вдруг взрывалась в нем? Что вообще служило для него мотивацией поступков? Гитлера вдохновлял вагнерианский миф. Гибель живых людей гораздо менее трогала его, нежели очередное уничтожение «Валгаллы» на сцене оперного театра. Тяга к смерти, «объясненная» Шопенгауэром, влекла вождя, но он научился «откупаться» от демона самоубийства миллионами жертв. Ницшеанские мечты о «белокурой бестии» и науко-образные идеи Дарвина побуждали искусственно продолжить и эволюцию, и борьбу видов. Создать эсэсовского уберменша. Отправить унтерменшей в расход. Умозрительные фантазии геополитиков заставляли твердить о расширении жизненного пространства нации. Романтизированная история Тевтонского ордена определяла вектор агрессии – Восток… Впору суммировать это и многое другое. В него, как в избранного, как в самого чувствительного медиума, вселился дух западноевропейской культуры. Да, он, именно он, как никто другой, был одержим ею и стал ее конечным, самым выдающимся результатом.

^{Документы Германенорден. Скоро эта «руническая магия» воплотится в политику}

Некоторые приближались к пониманию этого и на самом Западе. Одним из них был Томас Манн. «Манн начал работать над «Доктором Фаустусом» в 1943 году и завершил его через два года после войны, в 1947-м. Главный герой, Адриан Леверкюн, – не только Фауст, его прообразами также являются Лютер, Ницше, Вагнер и вся Германия, в особенности Германия после 1918 года. Ужаснувшись разрушению европейской цивилизации и окончательному ее краху в Германии, Манн отринул гетевский оптимизм, вернувшись к пессимизму первоначальной книги о Фаусте, где ученый был проклят. Приговорив Фауста, Манн вынес приговор всему западному обществу ХХ столетия с его фаустовским порывом».

XXI века это касается не в меньшей мере. А потому становится очевидным ответ на вопрос: есть ли, может ли возникнуть наследник у Гитлера? Именно потому, что огромное количество людей западного мира питаются этой же культурой, – может. Придет очередной феноменальный тип (которому лично Гитлер с детства, может быть, антипатичен) и пойдет точно по стопам фюрера. По следам тех же предрассудков, стереотипов и фобий культуры… Но чем же одержима сама эта культура?

Один православный подвижник сказал: молиться меня научили бесы. Когда они приходили ко мне во всем своем ужасе, я повторял: слава тебе, Боже, что попустил им явиться, а то я совсем забыл бы о молитве.

Гитлер был из разряда подобных «видимых бесов». И современная культура являет нам это привидение снова и снова. Так давайте извлечем из этого призрака свою пользу. Поймем: какая сила одолела инфернальную агрессию гитлеризма? Россия? Но тогда – что в ней было такого, чего не было у остальных? На чем основывалось русское «господство в воздухе»? Оно было метаисторическим. Орел Третьего рейха летел высоко. До этого уровня мотиваций не допрыгнуть было стареющему британскому льву. И не белоголовому орлану из американского зоопарка было с ним сражаться. А уж про галльского петуха, который думает только о комбикорме и курочках, и вовсе говорить смешно.

Двуглавый имперский орел возник в русском небе! И сбил злую птицу, несущую в когтях свастику, словно бомбу.

И еще вопрос: что случилось после самоубийства фюрера? «Почти без перехода, в одно мгновение, со смертью Гитлера и капитуляцией исчез и национал-социализм… Не случайно в сообщениях весны 1945 года нередко фигурируют выражения о вдруг улетучившихся «чарах», о растаявшем «призраке»» [47].

Говорят, призрак сгинул. Но почему же вновь грянули звуки какого-то забытого марша? Евгеника и эвтаназия переглянулись. Теперь не в эсэсовских мундирах, а в штатском – склонились над детскими кроватками. Стяжатели нового – уже не европейского, а мирового порядка снова бомбили Белград. Уберменш называется суперменом. Он даже вырос. Превратился в супердержаву, демонстрирующую все те же эсэсовские повадки. Но что же это за знакомая мелодия? Точно – «Баденвейлерский» марш.

Июнь 2007 года