Некоторые удивительные события из жизни Бориса Пузырькова

Старик Мрамор и дедушка Пух

Жили на свете два мастера. Один всё делал из камня, а другой — из тополиного пуха. Они были так стары, что люди забыли настоящие их имена и называли одного «старик Мрамор», а другого — «дедушка Пух».

Старик Мрамор запасал камень в лютые холода, когда слабые, непрочные камни дают трещины, отламываются ветрами, падают с крутизны, и только мрамор спокойно сверкает алым пламенем на ледяном зимнем солнце. А дедушка Пух, тот, конечно, запасал материал в те ласковые деньки, когда только и летит тополиный пух.

Мастера жили в одном доме, душа в душу. И соседи — а всегда найдутся соседи, любящие ссорить друзей, — нашёптывали старику Мрамору:

— Тебя мы уважаем. Ты создаёшь дома, дворцы, статуи. Всем известно, что однажды лава залила воздвигнутый тобой город, но когда раскалённый поток схлынул, колонны дворцов возвышались по-прежнему. И когда несчётное воинство, всех убивая и всё уничтожая, прошло по миру, только твои статуи сохранились на площадях сожжённых городов. И когда варвары сбрасывали статуи в пропасти, они поднимались из глубины земли… Мы уважаем твою работу, — говорили соседи. — Но старикашка Пух… Что можно сделать из пуха? Подуешь — и нет его.

— Что можно сделать из пуха? — переспрашивал старик Мрамор, высекая статую и медленно двигая словно каменными губами. — О… Очень многое. Из пуха делают серебряные серёжки ив. И пыльцу, которая весной летит по лесу. И облака, приносящие дождь. И ту незримую ткань, которую пытались было соткать королю негодные портняжки, да только ославили короля на весь свет, — ту ткань, которую, если она есть на самом деле, ты чувствуешь, осторожно касаясь зелёного листа, и травинки, и руки ребёнка, и губ любимой. Из пуха делают…

— Но всё это так недолговечно! — перебивали соседи, удивлённые, что старик Мрамор, который, бывало, едва процедит одно словечко за тысячу лет, заговорил быстро и горячо, да ещё такими словами. — Но всё это так мимолётно — лист, пыльца, облако…

— А что может быть долговечнее весны?

И соседи уходили ни с чем.

Однажды выдалась особенно суровая зима. Весной не зацвели ни яблони, ни сирень, ни тополя. Дедушка Пух заболел — он не мог жить без работы.

— Бери резец, молоток и попробуй ваять из камня, — предложил старик Мрамор.

В ту весну — люди запомнили её надолго — на ивах появились серёжки, сверкающие даже ярче, чем обычно, но такие тяжёлые, что ветки надламывались, падали в воду и зарывались в ил. И когда пришла пора куколкам превратиться в бабочек, они покрылись той самой незримой тканью, но, расправив радужные крылья, не смогли пробиться через эту ткань. Ведь она была каменная, а все знают, как прочен камень. И в гнёздах вывелись птенцы. Они были совсем как настоящие, даже взмахивали крылышками, но не могли подняться в воздух: ведь они были каменные, а все знают, как тяжёл камень.

И осенью птицы не потянулись на юг. Только одна стайка лебедей сумела подняться в небо. Но птица за птицей отставали, садились среди зелёных парков, чтобы навеки застыть с распростёртыми мраморными крыльями. Их, каменных лебедей, и сейчас можно увидеть почти в каждом городе — неподвижных, грустно следящих за полётом живых птиц.

Это была каменная весна, и она прошла. Но нельзя забывать, что она была.

— Давай лучше работать, как раньше, — сказал старик Мрамор. — Я буду ваять из мрамора, а ты…

— Да, да… конечно, надо работать, как раньше, — ответил дедушка Пух.

Уже давно люди не видели старика Мрамора и дедушку Пуха. Кто знает, где они, живы ли? Вероятно, живы. Появляются же, когда приходит срок, статуи, не подвластные ни злу, ни силам уничтожения, даже самому времени. И летит тополиный пух, и в гнёздах выводятся птенцы, куколки превращаются в бабочек, и трубят свою песню лебеди, которых, раз увидав, не забудешь до конца жизни.